«Перспективы и развитие идеи евразийства в современной истории Казахстана ...»

Вывод Л.Н. Гумилева – колонизация Сибири была почти мирной и совершенно не похожа «на истребление североамериканских индейцев англосаксами, ни на работорговлю, осуществлявшуюся французскими и португальскими авантюристами». С.Пушкарев также отмечал «необычайную быстроту», с какой русские колонизовали пространство от Уральских гор до Тихого океана, и считал, что этот «исключительный успех был достигнут соединенными усилиями народа и правительства...» [180, с.219].Таким образом, Л.Н.

Гумилев, признавая значительным географический фактор в колонизации Сибири, другой важнейшей движущей силой этого процесса считал не государство, а высокий уровень пассионарности людей, осваивавших Сибирь а также чувство комплиментарности, т.е. положительный эмоциональный настрой русских и аборигенов Сибири.

Рассматривая церковный раскол, Л.Н. Гумилев, как и евразийцы, уделял пристальное внимание личности патриарха Никона, в котором он видел типичного человека акматической фазы, который стремится к победе, то есть пассионария, «крайне тщеславного и властолюбивого» [185, с.265-266]. Характеристики Никона и оценка его роли во многом созвучны у Л.Н. Гумилева и евразийцев. «Крутой и резкий характер» Никона, его властолюбие отмечал С.Пушкарев [185, с.265-266]. Г. Вернадский считал церковный раскол – «глубочайшим кризисом национально-государственного сознания московских людей» и связывал его «главным образом с личностью и действиями патриарха Никона» [146, с.227].

Евразийский историк и правовед Н.Алексеев характеризовал церковный раскол с позиции народной государственной идеологии. Он писал: «Русский народ, расходясь в расколе с официальной церковью, старается еще держаться за государство и за царскую власть. И он держался так вплоть до царствования Петра I, вплоть до учреждения империи, когда, по мнению довольно широких народных кругов, государство бесповоротно впало в грех» [202, с.79]. Г.Вернадского в явлении церковного раскола интересовал вопрос взаимоотношения церкви и государства. Он отмечал, что в первые годы патриаршества Никона наблюдалось «действительное объединение Церкви и государства», полное их единомыслие. Существовало внутреннее единое побуждение царя и патриарха «присоединить Западную Русь к православному царству» для чего, но мнению Г.Вернадского, требовалось согласовать православную церковь в Москве и в Киеве [146, с.228-229].

Оценка событий, приведших к расколу, у Льва Гумилева созвучна евразийским взглядам. Для этнолога раскол был «конфликтом великорусской (московской) и украинской православных традиций. Украинские монахи сумели победить в этом конфликте и оказали тем самым решающее воздействие на изменение русских церковных обычаев. Поражение сторонников «древнего благочестия» Л.Н. Гумилев объяснял с этнологической точки зрения. «Древнее благочестие» могло быть платформой для узкого московского национализма и соответствовало идеалу Третьего Рима, «светлой Руси»...Православие Аввакума, таким образом, не могло быть связующей основой суперэтноса как скопления близких, но разных народов» [185, с.276].

Главная заслуга патриарха Никона, по Л.Н. Гумилеву, заключается именно в установлении вселенского характера русского православия. Появившаяся в результате группа населения, – старообрядцы выделилась из основной массы русских и создала еще один оригинальный субэтнос со своим стереотипом поведения. В XVIII-XIX вв. старообрядство распадается на множество «толков» и «согласий», что свидетельствует о постепенной потере пассионарности и превращении этого субэтноса в конвиксию. «К XX веку, – писал Л.Н.

Гумилев, – у них оставались лишь некоторые элементы своего стереотипа поведения [185, с.267-270]. Таким образом, рассматривая церковный раскол, Л.Н. Гумилев вслед за евразийцами отмечал глубочайший кризис, который вызвал раскол в русском народе, он также признавал и необходимость этой реформы для установления «вселенского величия Русской Церкви» [146, с.230].

Другой ключевой период русской истории – петровские реформы, был рассмотрен евразийцами с антизападничсских позиций. Личность Петра I евразийцы оценивали достаточно высоко, но осуждали его «механическое перенимание и заимствования», разрушение православной и народной культурной традиций. Г.Вернадский очень верно подметил, что «Имя «Петра Великого» сделалось символом и программой целого направления русской мысли – преклонения перед Западом. С этим именем связано «превращение России в европейскую державу». В действительности, «исторический Петр»

намного сложнее и «не во всем похож на Петра программного» [146, с.235].

С.Г. Пушкарев, давая оценку личности и деятельности Петра Великого, отмечал существование диаметрально противоположных взглядов в русской историографии. Задаваясь вопросом: «как должна беспристрастная история оценивать Петра и его дело?», он сначала отмечал его заслуги. Великой заслугой Петра он считал «непрерывное и самоотверженное служение государству и народу российскому, которому он действительно посвящал все свои силы в течение всей своей жизни» [180, с.283]. Но далее историк говорил о существовании немалых «пятен на солнце Петра Великого». Основные обвинения, выдвигаемые С. Пушкаревым, следующие: европеизация носила «насильственный, спешный, малопродуманный» характер, привела к разрушению «религиозно-морального и общественно-бытового единства народа», присущего Московской Руси, к расколу нации – «сделала дворянство и чиновничество иностранцами в собственной стране»; Петр способствовал «бюрократизации русской церкви» и падению ее духовного авторитета [180, с.284-285].

Н.С. Трубецкой выступал еще более жестким критиком деятельности Петра I. По-мнению ученого, Петр I «задал тон последующей русской истории», а период в истории после петровских преобразований, называл «антинациональной монархии» [188, с.264]. Начатая Петром европеизация вылилась, по мнению Трубецкого, в эпоху «европейского, или романогерманского ига», которое он сопоставлял с игом монголо-татарским. Последствия «европейского ига» намного разрушительнее для русской культуры и русского самосознания. Трубецкой писал: «Та стройная «подсознательная философская система», которая в Московской Руси объединяла в одно целое религию, культуру, быт и государственный строй и на которой держалась вся русская жизнь, стала подрываться и разрушаться. А вследствие этого основой государственности неизбежно должна была стать голая сила принуждения» [188, 265]. Таким образом, Россия после реформ Петра I стала «милитаристической и крепостнической» страной.

В оценке Петра I и его деяний Л.Н. Гумилев во многом продолжает евразийскую традицию. Он, как и евразийцы, упрекает Петра I в излишней европеизации, но в тоже время отмечает, что «отношение царя Петра к Европе, при всей его восторженности, в известной степени оставалось... потребительским». Л.Гумилев вслед за Г.Вернадским и другими евразийцами вспоминает о приписываемой Петру фразе: «Европа нам нужна лет на сто, а потом мы повернемся к ней задом» [185, с.287], и делает заключение, что последователи Петра этого не сделали, поскольку на «птенцах гнезда Петрова» сказалось снижение общего уровня пассионарности» [185, с.290].

Лев Николаевич отмечал, что легенда о Петре как «мудром царепреобразователе, прорубившем окно в Европу и открывшем Россию влиянию единственно ценной западной культуры и цивилизации» [185, с.286] родилась при Екатерине II, и поддерживалась все последующие столетия. В действительности, по мнению Л.Н. Гумилева, современники «не воспринимали его как нарушителя традиций». Петр лишь продолжил ту линию разрушения традиций, которая началась намного раньше, и проявлялась в периоды правления Ивана III, Ивана Грозного и Алексея Михайловича. Лев Гумилев охарактеризовал петровские реформы как «логическое продолжение реформаторской деятельности его предшественников», по сути своей являющиеся «политикой западничества в России». Однако влияние этих реформ на русский стереотип поведения было намного «глубже, чем все предыдущие», что Л.Гумилевым связывалось с падением в начале XVIII века уровня пассионарности русского суперэтноса.

Большинство реформ Петра, но мнению Л.Гумилева, носило вынужденный характер, определяемый необходимостью укрепления государственной власти. Военная реформа увеличивала расходы государственного бюджета и вынуждала к реформированию налоговой системы, введению подушной подати. Л. Гумилев отмечал и тот факт, что многие последствия петровских реформ испытали на себе не современники, а их потомки. Например, он замечал, что продолжавшееся в течение XVIII в. стремление соседних народов попасть «под руку» русского царя было лишь инерцией восприятия свойственной Московскому царству национальной терпимости, которая в послепетровский период значительно искажается и постепенно утрачивается в государственной политике.

На этом Л.Н. Гумилев заканчивает свой обзор «логики основных событий этнической истории Руси и России». В заключение книги «От Руси к России»

он писал: «Восемнадцатый век стал последним столетием акматической фазы российского этногенеза. В следующем веке страна вступила в совершенно иное этническое время – фазу надлома». Историю XIX и XX вв. Л.Н. Гумилев не рассматривал, отмечая что «было бы самонадеятельностью рассуждать об эпохе, частью которой являемся мы сами» [185, с.281]. Ученый развивал в своих работах понятие «аберрация близости», что понималось как преувеличение грандиозности недавних событий сравнительно с более ранними и, следовательно, невозможность дать им объективный исторический анализ.

Однако отдельные высказывания Льва Гумилева о событиях современной ему эпохи все же можно найти в интервью, которые в большом количестве давал ученый в последние годы своей жизни и, по которым можно составить общее представление о ходе его мыслей.

Для евразийских авторов, напротив, исторические события века ХХ века становятся одной из центральных тем. Особенно много внимания они уделяют выяснению причин, сути и последствий революции 1917 г., ставшей катастрофой, переломной вехой в их личной судьбе и судьбе России. По их мнению, революция явилась закономерным результатом «западничества». Петровские реформы создали раскол русской нации, способствовали утрате национально-духовного своеобразия и интуиции в выборе собственного пути развития, а революция начала XX века стала следствием этих процессов. Евразийцы считали, что русская революция – «суд над послепетровской Россией», и носит евразийский характер. В программном документе евразийцев определено их отношение к русской революции. Для них «революция, прежде всего – саморазложение имперской России, гибель старой России как особой симфонической личности, индивидуировавшей русско-евразийскую культуру, и смерть ее в муках рождения России новой, новой индивидуации Евразии» [96, с.52].

Фактически все евразийцы, с небольшими расхождениями, указывали на пагубное влияние Европы на Россию. По их мнению, русская революция разрушила не Россию, а ненавистный им петербургский период ее истории.

П.Савицкий полагал, что революционная стихия, сметающая и социальные институты, и религиозно-нравственные устои, одновременно уничтожила привитые к русской культуре элементы европейской цивилизации. Поэтому революцию евразийцы воспринимали как очистительное благо для России.

Но в то же время евразийцы говорили о том, что идеология, воспринятая русской революцией – порождение европейской цивилизации и не может принести блага России. В политике СССР они видели продолжение старого разрушительного курса, проводящегося теперь под знаменем коммунистического интернационала. Успехи нового коммунистического правительства евразийцы объясняли тем, что «государственная стихия заставляет коммунистов действовать вопреки своей идеологии» [96, 53].

Подведя итоги сопоставления исторических взглядов Льва Николаевича Гумилева и евразийских историков, автор пришел к выводу, что Л.Гумилев в действительности стал продолжателем евразийской традиции, прежде всего в развитии новых взглядов на русскую историографию, предложенные евразийскими историками. Это новая интерпретация монголо-татарского ига, выявление роли восточного влияния на русскую историю, обоснование общности России-Евразии как особого географического, культурного и исторического единства.

Лев Гумилев развивал евразийское видение периода монголо-татарского ига, однако в его оценках просматривается некоторое упрощение и смещение акцентов 171, с.100. Если евразийцы наряду с положительным воздействие тесных контактов русских с монгольской государственной системой признавали разрушительное действие нашествия монголов на Русь, то Л.Гумилев не склонен считать его серьезной катастрофой для Руси. Тот же эффект упрощения можно отметить и в оценках других периодов русской истории: правление Ивана IV, раскол, правление Петра Великого и другие.

Значительные отличия в понимании и объяснении исторических процессов у Л.Н. Гумилева и евразийцев заключается, на наш взгляд, в следующем.

Для Л.Н. Гумилева объектом исследования и анализа является этническая история, что неоднократно им подчеркивалось. История Древней Руси рассматривалась Л.Н. Гумилевым как история этноса возникшего в результате пассионарного взрыва I в. нашей эры. Вторая половина IX века – время, с которого начинаются летописные сведения, по Л.Гумилеву, приходятся на фазу надлома древнерусского этноса. Новый пассионарный толчок начала XIII в.

привел к зарождению нового этноса – великоросского, который и стал главным действующим лицом в истории Московского царства, а позднее императорской России. Историю великорусского этноса Л.Гумилев прослеживает до начала XIX века, когда он также вступает в фазу надлома.

Таким образом, на основании выше изложенного материала, мы приходим к выводу, что работы Л.Н. Гумилева в общих чертах продолжают то же восприятие Евразии, истории Древнерусского государства, Московского царства, так же ломают стереотипное отношение к степным народам, как и работы евразийских авторов. Однако на основании выдвинутой им концепции этногенеза и, в первую очередь, на основе введенного им понятия пассионарности, расставляются несколько иные акценты в объяснении происходящих исторических событий.

Будучи увлеченным своей концепцией и ее проверкой на обширном историческом материале, Л.Н. Гумилев порой не критически воспринимает исторические источники и, желая показать благотворность восточного влияния в русской истории, создает конкретно-исторические реконструкции, порой вызывающие серьезные возражения современных исследователей 171, 100.

Но, видимо, этот недостаток нужно воспринимать в том ракурсе, что работы Л.Н. Гумилева – это во многом философское эссе, новый опыт публицистического осмысления истории, ценный главным образом продолжением евразийской исторической традиции, а также привнесенной им новизной взглядов и акцентов в понимании сущности исторического процесса.

2.2 Развитие евразийского наследия Л.Н.Гумилева в конце XX века Являясь последователем евразийства, Л.Н. Гумилев достаточно полно воспринял евразийское учение в современных условиях. Историческая концепция Л.Н. Гумилева стоит особняком в ряду других глобальных моделей исторического процесса, поскольку несет в себе большой интеграционный потенциал. Введенное им понятие пассионарности, хоть и предложенное ученым на уровне гипотезы, становится тем связующим фактором в его концепции, который позволяет установить соотношение между этногенезом и социальной историей, что и делал в своих работах Л.Гумилев. Объясняющие конструкции исторических событий, созданные ученым, становятся проверкой его концепции.

Из немногих высказываний Л. Гумилева об истории XX века, по поводу революции можно отметить следующие его мысли, в основном своем содержании не противоречащие евразийским оценкам. Л.Гумилев считал, что весь XIX век великорусский этнос переживал надлом, низшая точка которого приходится на 30-е голы XX века. «Естественное, неизбежное следствие того самого надлома, – писал Л.Н. Гумилев, – накопление внутри этноса огромного количества шлака – субпассионариев, которые во все времена не мыслят ни о чем – им лишь бы урвать кусок...». В результате революции 1917 г.

«торжествует психология субпассионария», и именно они революционной волной были вынесены наверх и стали управлять государством. Коммунистов Лев Гумилев считал «специфическим маргинальным субэтносом, комплектуемым из самых разных этносов», который породило негативное мироощущение людей, сознательно порвавших со своим народом. Эти структуры он также называет антисистемами [203]. Неверной Л.Гумилев считал подмену понятия русский понятием коммунист, которое намного сужает объединительные возможности России.

Как видно из этих немногих высказываний Льва Николаевича, этот период русской истории логически вписывается в предложенную им схему этногенеза, как природного процесса, одной из особенностей которого в отличие от социальных процессов, является прерывистость или дискретность. Евразийцы напротив, акцент в анализе революции 1917 г. сделали на выявление культурологической идеологической сущности произошедших с Россией метаморфоз, где отрицательное влияние европейской цивилизации стало одним из основных факторов.

Пассионарность этносов становится одной из главных объясняющих компонентов исторического процесса, что вносит изменение акцентов в трактовке конкретных исторических периодов и их оценки. Поскольку социальная история как таковая не входит в поле зрения Гумилева, его объясняющие конструкции исторических событий кажутся нам порой упрощенными и схематичными. Для евразийцев характерна разработка различных аспектов исторических процессов, что мы наблюдаем у разных евразийских авторов, каждый из которых разрабатывает наиболее близкие его специализации и его интересам вопросы. Например, у Л.Карсавина находим разработку философских проблем, у П.Савицкого географических, геополитических, у Н.Алексеева государственно-правовых аспектов, у Г.Вернадского, С. Пушкарева дается непосредственная разработка исторической тематики. Но видимо один человек, насколько бы он не был талантлив, не может разработать такое многообразие тем, хотя, как уже отмечалось, интеграционный потенциал у концепции Л. Гумилева очень велик. Видимо, работу Л.Н. Гумилева нужно все-таки воспринимать как развитие и продолжение одного из аспектов евразийской концепции, а именно естественного, что вносит своеобразие в его конкретно-исторические реконструкции.

Как уже было отмечено, развивая традиционные положения евразийства, такие как переоценка монголо-татарского нашествия, интерпретация русской истории исходя из взаимосвязи Леса и Степи, представление о роли географического фактора в истории, Л.Н. Гумилев привнес в евразийство и свои собственные, оригинальные положения: теорию пассионарности и учение о влиянии биосферы на процессы этногенеза. Учение об этногенезе Л.Н. Гумилева стало творческим осмыслением и развитием евразийской традиции.

Применение новых методик и подходов, создание и активное использование новой терминологии привели к тому, что феномен евразийства гумилевской версии приобрел новые черты. С 90-х годов XX века учениками и последователями Л.Н. Гумилева развивается его версия евразийства.

Одним из центров по развитию гумилевской версии евразийства после смерти ученого стал «Фонд Л.Н. Гумилева», созданный как общественная организация, объединяющая многих ученых, увлеченных и интересующихся учением Л.Н. Гумилева. Основная тенденция, просматриваемая в деятельности этого движения – обоснование и развитие идей Л.Н. Гумилева с привлечением, прежде всего естественнонаучного потенциала. Активное участие в работе фонда принимают непосредственные ученики Льва Николаевича, но их немного (прежде всего К.П. Иванов, В.Ю. Ермолаев), причисляющие себя к таковым, а также ученые из разных областей знаний, в первую очередь, естественных наук – география, химия, физика, астрофизика, биология и др., которые развивают теорию Л.Н. Гумилева на базе своей специализации. Президентом Фонда с 1992 по 2002 гг. являлся академик РАН А.М. Панченко (1937-2002), его заместителем был С.Б. Лавров (1928-2000) Президент Русского Географического общества. Фонд с 1998 г. имеет хорошо разработанной сайт, на котором выставляются в электронном варианте работы Л.Н. Гумилева и его последователей [171, с.115]. Регулярно с 1996 г. Фонд проводит «Гумилевские чтения».

Евразийским последователем в широком историческом смысле созидания евразийских народов можно назвать и казахстанского Президента Н.А. Назарбаева, указом которого в 1996 году в столице Казахстана был создан Евразийский университет. Глубоко символично, что Президент присвоил столичному университету имя выдающегося мыслителя ХХ века – Льва Николаевича Гумилева. Сегодня Евразийский университет имени Л.Н. Гумилева является центром изучения наследия Л.Н. Гумилева и распространения евразийских идей. В нем открыт Кабинет имени Л.Н. Гумилева, ежегодно проводятся «Гумилевские чтения», Евразийский научный форум, традиционный «Гумилевский лекторий». ЕНУ им. Л.Н. Гумилева является активным членом недавно созданной в Астане Евразийской Ассоциации Университетов.

Исследование трудов Л.Н. Гумилева представляет собой важное звено в развитии наследия ученого в конце ХХ века. Несмотря на многочисленную критическую литературу, посвященную взглядам Л.Н. Гумилева, анализ истории критики показывает, что в целом собственно историографическим работам и наследию ученого уделено всего лишь несколько статей, рецензий и замечаний (Б.А. Андрианов, Л.С. Васильев, Л.И. Думан, А.Г. Кузьмин, Н.Ц.

Мункуев, Б.А. Рыбаков, М.И. Чемерисская и др.). Большинство критических работ, представителей академической науки было направлено не против написанных Л.Н. Гумилевым «степных трилогий» и других «историографических панорам», а против «пассионарной» теории этногенеза. Поэтому целесообразным при нашем исследовании будет деление историографии по данной проблеме на два проблемно-хронологических блока: критическая литература собственно историографических работ и литература, посвященная критике «теории этногенеза».

В целом можно выделить следующие этапы развития историографии [204]:

Первый этап - 1960-1980-е гг. В целом в этот период советской историографии в научных работах Л.Н. Гумилева критиковались «биологизаторский» подход к понятию «этнос» в методах его исследования и «географический» детерминизм в объяснении движущих факторов исторического процесса (М.И. Артамонов, Ю.В. Бромлей, Ю.К. Ефремов, И.Я. Златкин, В.И.

Козлов и др.). Подверглась жесткой критике не только концепция русскополовецких, русско-монгольских отношений XIII в., но и взгляды на этническую историю Китая III-VI вв. (М.В. Крюков, В.В. Малявин и др.).

Одной из первых работ, подвергающих критике концепции Л.Н. Гумилева, являются тезисы Б.И. Маршака «Возражения Л.Н. Гумилеву», опубликованные в докладах по этнографии географического общества СССР [205].

Б.И. Маршаком критически рассматриваются некоторые положения статьи «Великая распря в первом тюркском каганате в свете византийских источников». Основное, на что обращает внимание автор – это несоответствие исторических построений Л.Н. Гумилева с фактами из источников (свидетельства Феофилакта Симокатты о тюркском посольстве к императору Маврикию).

Дискуссия по вопросу интерпретаций событий конца VI века в первом тюркском каганате примечательна тем, что в ней впервые Л.Н. Гумилев изложил свои взгляды на внутреннюю критику источников, считая при этом, что «единственным коррективом при восстановлении хода событий является установление их логической связи» [206].

После издания книги «Хунну. Срединная Азия в древнее время» в 1960 г.

К.В. Васильевым была написана рецензия, в которой отмечалось, что труд Л.Н. Гумилева представляет собой «систематический пересказ накопленных исторической наукой материалов, нежели самостоятельное исследование».

Данная книга, по мнению К.В. Васильева, «не вносит ничего принципиально нового в современную историографию древней Центральной Азии», поскольку она страдает многочисленными недостатками, «корни которых кроются в трех основных причинах: «в незнакомстве с оригиналами используемых источников; в незнакомстве с современной научной литературой на китайском и японском языках; в некритическом восприятии ряда устаревших концепций, представляющих вчерашний день востоковедной науки» [207].

Отмеченные недостатки о произвольном изложении начала сюннуской предыстории, неверном отождествлении и идентификации отдельных племен, некоторые фактические неточности, конечно, указаны правильно. В то же время критика проведенного Л.Н. Гумилевым анализа социальноэкономических отношений в сюннуском обществе дана с позиций исторического материализма, что на сегодняшний день не может считаться вполне убедительным.

Вслед за разгромной рецензией К.В. Васильева в том же журнале «Народы Азии и Африки» публикуются две рецензии Л.И. Думана и М.В. Воробьева.

Оба автора отмечают, что недостатков в книге достаточно: слабая связь авторских интерпретаций с источниками, и вольный перевод некоторых выражений китайских текстов, искажение имен собственных и географических названий вследствие разной транскрипции. Так, Л.И. Думан пишет: «Автор иногда не только не опирается на источники в своих выводах, но добавляет от себя то, чего источники не сообщают» [208]. Не согласен он и с выводами о социальном строе хунну, считая, что процесс разложения родового строя произошел гораздо раньше. И все же появление книги, охватывающей всю историю хуннов от появления данного этноса до исчезновения их имени в истории Азии, по их мнению, представляет определенный интерес. М.И. Воробьев пишет: «... автор представил написанный прекрасным литературным языком очерк истории хуннов и дал свою трактовку основных сторон этой истории, т.е. создал вполне оригинальную и нужную работу по древней истории Срединной Азии» [209].

Особый интерес представляет статья Б.А. Андрианова «Некоторые замечания по поводу статьи Л.Н. Гумилева «Роль климатических колебаний в истории народов степной Евразии»», поскольку в ней подвергаются критике основополагающие положения гипотезы Л.Н. Гумилева о природноклиматических факторах, повлиявших на развитие кочевых народов евразийских степей. Автор указывает на то, что Л.Н. Гумилев неправомерно связывает периоды повышенной увлажненности пространств степей, приводящих, как считает ученый, к увеличению экономической базы для кочевого хозяйства, с процветанием кочевых империй и громадными завоеваниями. Более того, «оказывается, дело не столько в обильных пастбищах (весенних и летних «нагулах» скота), сколько в величине потерь в зимние месяцы. При неблагоприятных метеорологических условиях (когда пастбища покрывались ледяной коркой) кочевники, не обладая страховыми запасами кормов, теряли значительную часть своих стад» [210, с.234]. Попытки увязать расцвет и упадок кочевых империй с природно-климатическими циклами есть не что иное, как подмена исторических закономерностей физико-географическими. В частности, он писал: «Простое, механическое сопоставление фактов, характеризующих климатические изменения с теми или иными событиями или передвижениями скотоводческих обществ древности и средневековья, еще не решает вопрос о причинах этого явления. И хотя общество и находилось в различных связях с природным окружением, для него характерны свои, отличные от природных закономерности развития, которые необходимо учитывать при изучении историко-географических проблем» [210, с. 234].

И.Я. Златкин в своей статье «Не синтез, а эклектика», вышедшей в г., подвергает сокрушительной критике методику исследований, предложенную Л.Н. Гумилевым, обвиняет его в географическом детерминизме, отрицании принципа историзма (в отношении сущности этноса), пренебрежении к историческим источникам, что приводит его, по мнению историка, к многочисленным ошибкам. Так он писал, что «читая работы Л.Н. Гумилева последнего десятилетия, в которых он все более активно вторгается в сферу «глобальных» проблем, становится очевидным умножение и усложнение ошибок, уводящих его в сторону от исторических фактов» [171, с. 87].

Логическим продолжением «Хунну» стала книга «Хунны в Китае», которая вызвала более положительный отзыв со стороны востоковедов, хотя и здесь встречаются все те же замечания. Так, Л.С. Васильев, говоря о тщательности источниковедческого анализа и необходимости в исчерпывающем ознакомлении с историографией вопроса, отмечал те же недостатки в исследовательских работах ученого. «Существует определенная логика исследования, сводящаяся в самом общем виде к знаменитой Гегелевской триаде (тезис - антитезис - синтез). Метод исследования Л.Н. Гумилева целиком игнорирует среднюю часть триады, он связывает мнение прямо с выводом, целиком отгораживая это мнение от любого, могущего быть противопоставленным ему, сомнения» [207, с. 156].

Другой, не менее известный востоковед М.В. Крюков не согласен с тем, что Л.Гумилев отводит решающую роль природно-климатическим факторам в объяснении демографических процессов в Китае III-VI вв. и воссозданной на этом этнической картине средневекового Китая.

Против утверждаемого Л.Н. Гумилевым и И. Эрдейи мнения, что кочевание и оседлость есть противоположные этнические признаки, и возможность оседания кочевников возникает только при переселении в новую географическую среду, где сохранение привычного образа жизни невозможно, выступили М.А. Артамонов и С.А. Плетнева. Они считали, и это мнение общепринято, что оседлость никак не может быть этническим признаком в силу социально-экономического характера процесса седентеризации кочевников, «...оседают в первую очередь обедневшие кочевники, не способные обеспечить свое существование скотоводством. Следовательно, оседание кочевников происходит в результате углубления в их среде экономического неравенства» [171, с. 118].

В статье Б.А. Рыбакова «О преодолении самообмана» указывается на недопустимый подход к анализу источников, на бездоказательность концепции Л.Н. Гумилева о взаимоотношении Древней Руси и кочевников. Ученый, основываясь на том, что «Слово о полку Игореве» – памфлет, созданный в 1249-1252 гг., характеризовал данный литературный памятник как «сочинение антикочевнического и антинесторианского направления», называл его «литературная стрелой, направленной в грудь благоверного князя Александра Ярославича Невского», полагал, что «...под масками князей XII в. должны скрываться деятели XIII в.». Б.А. Рыбаков с такими высказываниями категорически и вполне оправданно не согласен [171, с.119].

Л.Н. Гумилевым не была создана своя этнологическая школа [171, с. 111].

Наиболее последовательным учеником и продолжателем дела Льва Николаевича Гумилева был Константин Павлович Иванов (1953-1992 гг.), кандидат географических наук, старший научный сотрудник ПИИ географии СПб.

университета. Как вспоминает Ю.Ю Шевченко, «впервые в 1977 г. прозвучало имя студента, написавшего курсовую работу «Фрейд и Гумилев». Это был Константин Иванов..» [211]. К.П. Иванов совместно с Л.Н Гумилевым вел знаменитый курс по народоведению в ЛГУ с 1984 по 1992 гг. Константин Иванов один из немногих, кто не побоялся встать на защиту учителя в тяжелые для него 1980-е гг. Это было время, когда вышел его основной труд «Этногенез и биосфера Земли» и начались активные выпады против ученого, на которые он сам не мог ответить, поскольку его нигде не печатали [212]. В «Известиях ВГО» К.П. Иванов опубликовал статью, в которой провел сравнительный анализ положений и терминов учения Л.Н. Гумилева и признанного корифея в области этнографии того времени – Ю.В. Бромлея. Он пришел к выводу, что «установлено полное или почти полное сходство во взглядах Л.Н. Гумилева и Ю.В. Бромлея по подавляющему большинству положений». И есть лишь два отличия – в вопросе этнического самосознания этносов и энергетического аспекта учения о пассионарности Л.Гумилева [213].

Ранняя трагическая смерть К.П. Иванова очень тяжело переживалась Л.Н.

Гумилевым.

Лев Николаевич совместно с К. Ивановым написал несколько статей, по проблемам пассионарности: «Этносфера и космос» [214] и «Классификация людей по пассионарно-аттрактивному признаку», «Этнические процессы: два подхода к изучению» [214]. Продолжая развивать поднятую в совместных с учителем статьях проблему происхождения и сущности пассионарности, К.П.

Иванов в своем основном труде «Проблемы этнической географии», основываясь на положении о генетической наследуемости пассионарности, использовал количественные модели для ее изучения. Он обобщил основные идеи пассионарной теории этногенеза Гумилева и осуществил практическое применение этой теории для изучения эколого-географических, демографических процессов в сельской местности Нечерноземья, а также у малочисленных народов Севера России. В докладе К.П. Иванова «Механизм этногенеза как инструмент исследования этнокультуры», сделанном на научной сессии НИИ географии СПб университета и написанном к 80-летию учителя, излагаются основные положения пассионарной теории этногенеза Л.Н. Гумилева.

Мутационная природа пассионарного толчка объясняется существованием некоего электромагнитного поля, которое может подвергаться внешнему энергетическому воздействию [214]. Таким образом, К.П. Иванов придерживался той же гипотезы относительно происхождения пассионарности, что и Л.Н. Гумилев, а именно энергетической, хотя он не исключал и других подходов и до конца оставался в поиске причин пассионарности.

Другой талантливый ученик и единственный аспирант Л.Н. Гумилева – Ермолаев Вячеслав Юрьевич много внимания уделил изучению и развитию идей этногенеза. Им была защищена кандидатская диссертация по теме «Этногенез и социальная география городов России» [171, с.123], опубликован ряд статей по этой проблеме. В.Ермолаевым составлен подробный «Словарь понятий и терминов теории этногенеза Л.Н. Гумилева», опубликованный в первом ленинградском издании книги Л.Н. Гумилева «Этногенез и биосфера Земли» [215]. Несколько статей написано совместно с Л.Гумилевым. Статья «Горе от иллюзий» [203] одна из немногих, где Л.Гумилев вместе со своим учеником позволил себе дать оценку современному состоянию России, ее политических перемен с позиций пассионарной теории этногенеза. Рассматривая проблему распада СССР, авторы утверждали, что, несмотря на то, что российский суперэтнос находится в состоянии «фазового перехода от надлома к инерции», наиболее разрушительном и опасном, причина распада не только в этом, но также и том, что «признак пассионарности в ходе этногенеза как бы дрейфует по территории страны от центра к окраинам. В итоге к финальным фазам этногенеза пассионарность окраин этнического ареала всегда выше, чем пассионарность исторического центра» [203, с.169]. Другая совместная статья «Чингис-Хан – неожиданный ракурс», написанная как предисловие к книге» Э.Хара-Давана [179], развивает новый взгляд на историю Золотой орды с позиций пассионарной теории этногенеза. Авторы отмечали, что, несмотря на высокую оценку труда Э.Хара-Давана, «этот старый научный труд» может быть правильно понят лишь с учетом современных знаний о предмете.

Дальнейшей разработкой проблем этногенеза занимается еще один ученик Л.Н. Гумилева Мичурин Владимир Аскольдович. Он окончил географический факультет ЛГУ, был аспирантом К.П. Иванова в Институте Озероведения РАН. После смерти Л.Н. Гумилева, В.А. Мичурин стал редактором книг своего учителя «Этносфера» и «Ритмы Евразии», а также осуществил общую редакцию книги «Черная легенда». Под редакцией Л.Н. Гумилева В.Мичуриным был составлен «Толковый словарь понятий и терминов», опубликованный в книге «Этносфера: История людей и история природы»

[216]. На сайте «Фонда Л.Н. Гумилева» выставлено около десяти работ В.Мичурина, посвященных в основном дискуссионным проблемам пассионарной теории этногенеза и интерпретации на ее основе истории России и других государств. В статье, написанной Мичуриным совместно с К.П. Бутусовым, «Лев Гумилев: Космос и Человечество» делается попытка объяснить происхождение пассионарных толчков космическими причинами [217]. Авторы утверждали, что все пассионарные толчки, выявленные Л.Гумилевым, происходят через временные интервалы, кратные примерно 250 годам. Из космических тел, такому периоду обращения вокруг солнца соответствует планета Плутон. Положение Плутона влияет на поток микрочастиц из космоса, которые вызывают генетические микромутации у людей и вспышку пассионарного напряжения. Статья эта обсуждалась при жизни Л.Н. Гумилева летом 1991 г., но окончательные выводы не были сделаны в связи со смертью учителя. Авторы статьи докладывали этот материал на Гумилевских чтениях и в Географическом обществе. В ходе оживленных дискуссий было выявлено, что не все пассионарные толчки, описанные Л.Н. Гумилевым, попадают в указанный временной отрезок, поэтому положение Плутона, видимо, не может являться единственной причиной пассионарного мутагенеза.

Статья В.Мичурина «Воссоздание Российской государственности» рассматривает историю России XX в. в свете теории этногенеза Л.Н. Гумилева [218]. Развивая мысли Л.Н. Гумилева, автор считал, что российское общество как суперэтническая система находится на сегодняшний день в фазе надлома.

Кризис, переживаемый российским суперэтносам, В.Мичурин объяснял особенностью пассионарной энергии, которая «иссякает в верхних, правящих этажах общества, зато накапливается в нижних». Автор отмечал, что правящий в начале XX века субэтнос (дворянство) почти полностью утратил пассионарность, в то время как «революционное движение» вобрало в себя огромный пассионарный потенциал и сформировалось как антисистема, которая снесла существующий порядок и сама стала правящим субэтносом.

В.Мичурин вслед за учителем выделяет особый «коммунистический субэтнос». Лев Гумилев указывал на существование определенной структуры этноса, которая делает его более устойчивым, выделяя такие категории как субэтнос, консорции и конвиксии. Для субэтноса характерен свой неповторимый стереотип поведения, «возникают они вследствие разных исторических обстоятельств, иногда совпадают с сословиями, но никогда с классами, и сравнительно безболезненно рассасываются, заменяясь другими...» [215, с.139]. Рассматривая изменения уровня пассионарности «коммунистического субэтноса, В.Мичурин выделил такие «микрофазы»: подъем (1917-1922 гг.), расцвет (правление Сталина и превращение антисистемы в субэтнос как таковой), инерционная микрофаза (хрущевский и брежневский периоды) и, наконец, окончательный спад пассионарности и распад в фазе надлома (период перестройки Горбачева). Далее автор утверждал, что задача современного этапа – направить энергию оставшихся пассионариев в государственные структуры, для создания дееспособной элиты, а не в криминал и за границу, как это было на протяжении последнего десятилетия. Для этого В.Мичурин предлагал осуществить реформу государственной власти в России, отказаться от псевдо-демократических выборов, передав управление в руки сословия высших чиновников, надзирать над которыми будут специальные органы.

Серия публицистических статей В.Мичурина, напечатанных в новом общественно-политическом журнале «Дети фельдмаршала», рассматривает современное состояние России в свете теории этногенеза Л.Н. Гумилева. Исходя из этнопсихологического подхода, В.Мичурин отмечал, что формирование нового психологического типа в России («прагматичного»), свидетельствует об окончании фазы надлома и переходе этноса в более спокойную инерционную фазу [219]. В геополитическом положении современной России автор видит две перспективы: либо медленное геополитическое выдавливание из стран СНГ, которое превратит Россию окончательно в региональную державу, либо Россия начнет активно искать союзников на востоке в лице Ирана, Армении, и других, государств.

Еще один ученик Л.Н.Гумилева, о котором необходимо сказать – это участник гумилевского семинара по народоведению, соавтор, кандидат исторических наук Ю.Ю. Шевченко. Участник множества археологических экспедиций, член Географического общества в 1975-1979 гг., он на себе испытал обвинения КГБ в «антисоветской агитации и пропаганде». На основе концепции этногенеза Л.Н. Гумилева, Ю.Шевченко создал метод распознавания стилистических единств прошлого археологических культур [171, с.122], а также рассматривал движущие силы человеческого филогенеза. В этом же ряду можно отметить другие конкретные методики, построенные на концепции Л.Н. Гумилева. Это археологическая география А.М. Микляева и историко-ландшафтные реконструкции в картографическом моделировании С.П.Романчука [171, с.128]. Итак, уже в начале 1980-х гг., несмотря на замалчивание концепции Л.Гумилева, она все же просачивалась в научные круги и была даже востребована в основном науками прикладного характера.

В работах Л.Н. Гумилева была предложена концепция этноса как поля биофизических колебаний с определенной частотой или ритмом [215, с.367Она получили развитие в трудах современных исследователей, не являющихся его непосредственными учениками, но активно использующих теорию Л.Н. Гумилева в своих поисках. Хочется отметить работу Олега Бондаренко «Философия выживания этноса» [220], который продолжил разработку теории пассионарности Л.Н. Гумилева в свете философии единого поля. В своем нетрадиционном, оригинальном подходе О.Бондаренко объединил большое число научных дисциплин, включая гуманитарные и точные науки. Сочетание идей Л.Гумилева, новых направлений в психологии, в частности дианетики Л.Р. Хаббарда, гипотезы единого поля физика С.Кадырова дают очень интересные результаты. Как один из аспектов философии единого поля рассматривается, т.н. этнопрогностика, т.е. наука о моделировании социально-этнических процессов в любом обществе, прогнозировании развития межэтнических конфликтов.

О.Бондаренко дает оригинальное трактование пассионарности, используя шкалу тонов, или индексов эмоционально-психических состояний, как отдельного человека, так и групп, американского исследователя Р. Хаббарда.

Человечество в целом и разные его структурные единицы общества, писал О.

Бондаренко, идут по шкале тонов снизу вверх, что и означает историческое развитие. Тон пассионарных людей немного выше среднего тона окружающих, что позволяет навязывать окружающим свой стереотип поведения. Каждая этническая группа, по О.Бондаренко, переживает полный цикл своей жизни: от пассионарного подъема до инерционного спуска, распада. Автор отмечал, что не согласен с выводимой Л.Н. Гумилевым продолжительностью такого цикла в 1100-1500 лет, поскольку считал продолжительность этногенеза не фиксированной величиной, а зависящей от уровня тона, на котором развивается этническая волна. Чем выше усредненный тон начала этногенеза, тем интенсивнее этнические процессы. В качестве примера Бондаренко приводил американский этнос, который проходит свои этнический путь с большой скоростью. Насколько правомерна и плодотворна такая интеграция идей покажет, видимо, дальнейшая ее судьба. Но, нам хочется отметить, что труд О.Бондаренко интересный, оригинальный опыт творческого осмысления наследия Л.Н. Гумилева.

Из работ естественнонаучной направленности, можно отметить попытку математического моделирования этнических процессов с использованием понятий этническое поле и пассионарное напряжение в работе В.В. Коробицына. [171, с.123] В статье Ю.С. Самохина человек рассматривается как элемент биогеоценоза и ставится проблема формирования географической культуры народа.

Учение Л.Н. Гумилева и его терминология используется для определения уровня адаптированности человека к ландшафту, для установления зависимости отношения к природе от этнических поведенческих стереотипов этноса [171, с.123].

Известный историк, этнолог и культуролог, многие годы посвятивший системному изучению общества – Айзатулин Тамерлан Афиятович (1939обращался к осмыслению евразийского наследия и рассматривал некоторые его геолого-географические основания в современных условиях [221]. Работа этого ученого «Теория России. Геоподоснова и моделирование»

содержит наблюдения и размышления автора по поводу современного евразийства в гумилевской версии [222]. Т.Айзатулин рассматривал биогеохимическую и геодинамическую особенности зон пассионарных толчков, описанных Львом Гумилевым. Главное в геоподоснове теории России, по мнению автора, состоит в том, что Россия – это пограничная симбиотическая североевразийская цивилизация, которая была и остается единственным в мире гарантом разнообразия культур и цивилизаций.

Несколько статей написаны Т.Айзатулиным в соавторстве с друзьями и единомышленниками С.Г. Кара-Мурзой и И.Тугариновым [223]. Они отмечают «непонимание» современной политизированной интеллигенцией русских этнокоммунологических механизмов и принципов, что и привело к кризису либеральной цивилизационной модели в России. Особенно сильно этот кризис проявился в национальной политике. Только сохранение в полном объеме этнического разнообразия, что евразийцы определили как симфонию народов, позволит России, по мнению ученых, разливаться как особой цивилизации.

Некоторые аспекты этнологической концепции Л.Н. Гумилева были развиты современными исследователями в области биологии и психологии человека. Особенно большой интерес у исследователей вызвала тема пассионарности как психологического феномена. Одними из первых по этой теме стали работы кандидата психологических наук, ученика Л.Н. Гумилева – М.И. Коваленко. С позиций психологии М.Коваленко рассматриваются причины формирования религиозных антисистем, явление пассионарности сопоставляется с психологическим термином темперамент. По его мнению, от силы темперамента напрямую зависит уровень пассионарности, который определяет уровень притязаний индивида [171, с.124]. В труде Ю.Б. Бахтина, депонированном в 1985 г. в ВНИИТИ, разрабатывается мутагенная гипотеза пассионарности Л.Н. Гумилева. [171, с.124] Ю.Б. Бахтин предлагал неоднозначную, но интересную гипотезу о роли мобильных генетических элементов в процессах старения и возникновения пассионарности. Таким образом, все эти работы созданы на стыке гуманитарных и естественных наук, продолжая развивать, заложенный в учении Л.Н. Гумилева, большой интеграционный потенциал теории этногенеза.

Большой интерес у современных исследователей вызвала выявленная и описанная Л.Гумилевым проблема существования в человеческой истории феномена антисистем. Игорь Сергеевич Шишкин – доцент Московского института культуры, главный редактор интернет-журнала «Евразийский Вестник» [224], в своих работах рассматривал природу антисистемы. В статье «Внутренний враг» он выделил три формы антисистем: религиознофилософскую (неприятие мира в целом), общественно-политическую (неприятие многообразия социального развития) и, наконец, экологическую (неприятие стихийности и иррациональности природы) [224]. Как и Владимир Махнач, что будет показано ниже, Игорь Шишкин считал, что «химера не предопределяет появление антисистемы, а лишь создает возможности и закладывает предпосылки ее образования». Прежде всего, антисистема - это выбор человека между двумя линиями поведения - жизнеутверждающим и жизнеотрицающим.

Наиболее распространенной формой антисистемы в XX веке, но мнению И.Шишкина, была «общественно-политическая, идущая от неприятия органического многообразия социального развитии». Общество в такой антисистеме воспринимается как искусственный механизм, который можно свободно конструировать и перестраивать, не заботясь о сохранении исторической традиции, национальной психологии и ценностей. Эту форму антисистемы он сопоставлял с понятием «малый народ», введенным французским историком О.Кошеном в книге «Смысл якобинства». По мнению О.Кошена, решающую роль в Великой французской революции сыграл круг людей, сложившийся в философских школах и масонских ложах и создавших свой изолированный мир, отрицающий окружающий их порядок, который историк и называет «малым народом».

Развивая далее сопоставление антисистема «малый народ», И.С. Шишикин обращался к разработкам теории «малого народа» академика, доктора математических наук Игоря Ростиславовича Шафаревича [225]. Главная отличительная черта «малого народа», по И.Шафаревичу, это выступление против существующего порядка вещей людей, с отрицательным мироощущением, ведущая к уничтожению этноса. Для И.Шишкина такой антисистемой или «малым народом» в России во второй половине XIX - начале XX вв.

являлась «интеллигенция». На наш взгляд, это смелое мнение, об антисистемной сущности русской интеллигенции не совсем правомерно. Русская интеллигенция – явление весьма многогранное и неоднозначное, и сводить этот слой русского общества только к антисистеме, на наш взгляд, неверно. Представление И.С. Шишкина о большевизме как антисистемном политическом движении больше соответствует действительности, и это отмечалось еще Л.Н. Гумилевым. Действительно, начавшееся после революции 1917 г., невиданное в истории по масштабам и жестокости уничтожение России и всего русского, вплоть до названия страны, указывает на антисистемное, жизнеотрицающее начало установленного режима и людей, осуществляющих это.

И.Шишкин считал, что «переварить» антисистему русскому народу удалось благодаря высокой пассионарности русского этноса в начале века. Но борьба с ней не закончена и по сегодняшний день. Второе дыхание антисистема, по И.С. Шишкину, получила в 1991 году с началом демократического движения, антисистемность которого проявляется в разрушении ценностей нации, стереотипа ее поведения. Таковы интерпретации современной ситуации в России, данные И.Шишкиным, на основе этнологической концепции Л.Н.Гумилева.

Несколько иное восприятие и использование понятия «антисистемы» находим у культуролога, религиозного философа Владимира Леонидовича Махнача – одного из немногих «московских» учеников Л.Н.Гумилева. В 1973-1979 гг. он учился на историческом факультете МГУ. В студенческие годы познакомился с Л.Н. Гумилевым, взгляды которого оказали сильное влияние на мировоззрение будущего историка и искусствоведа. Многие труды Л.Н. Гумилева ему довелось смотреть в рукописи и обсуждать в процессе написания [226].

Основная проблема в творчеств Владимира Махнача – поиск исторического пути России, основанный на традициях православия и государственности. Он активно использовал идеи Л.Н. Гумилева, прежде всего, его концепцию фазового развития этносов, представления об антисистеме. Владимир Махнач разработал курс лекций «Историко-культурное введение в политологию», где рассмотрены основные понятия и термины этнологической концепции Л.Н. Гумилева, а также на ее основе дана интерпретация российской истории XIX – начала XX вв. Он писал, что «Гумилевскую концепцию пассионарности можно принимать или отвергать. Спорить о ней, видимо, будут долго. Однако даже если ее отбросить, схема фаз (возрастов) этноса будет работать по Гумилеву, что можно показать на примере любого народа, о котором хватает исторических сведений. Таким образом, этнологическая теория Гумилева, в общем, верна вне зависимости от входящей в нее концепции пассионарности» [226].

Отметим следующую статью В.Махнача «Россия в XX столетии» (Диагноз историка культуры), в которой он анализировал историю России, используя этнологическую концепцию Льва Николаевича, начиная с XIX века. Свидетельством наступления фазы надлома, он считал восстание декабристов. С этого момента, по мнению В.Махнача, идет постоянное нарастание деструктивных элементов в российском этническом поле. В.Махнач анализировал понятие антисистемы у Л.Н. Гумилева и дополнил его своими наблюдениями. Он рассматривал предшествующие аналогии, близкие понятию антисистемы, у других авторов, («религия левой руки» Д.Андреева, О.Кошен и др.).

Определяя антисистему скорее как культурологическое понятие, чем историческое, В. Махнач поставил под сомнение сближение Л.Н. Гумилевым таких понятий, как «антисистема» и «химера». Во-первых, он отмечал, что химеры недолговечны, в то время как антисистемы могут существовать веками. Вовторых, обязательное условие возникновения химеры – межэтнические контакты, для антисистемы – это условие не обязательное. Размышляя над особенностями такого явления как «антисистема», В.Махнач писал:

«...способность антисистемы как бы исчезать, а затем реконструироваться, более всего подталкивает нас к скептическому отношению к самой гумилевской теории? А может, антисистема есть нечто чисто умозрительное?». На наш взгляд, противоречия в этом нет. Необходимо только определиться, какой подход мы избираем для рассмотрения этого явления. Если это подход историка и этнолога, что было присуще Л.Н. Гумилеву, то антисистема – реальное воплощение жизнеотрицающего, деструктивного мироощущения, свойственное этносу в фазе надлома, а так же в моменты кризисов в его развитии, и проявляется оно в самых разнообразных по своим внешним характеристикам учениях, сектах и т.д. Если же рассматривать явление антисистемы с позиций культуролога, то действительно, оно предстает как единое по своей сущности явление, характеризуемое сходными чертами, присущее каждой культуре в той или иной степени и проявляющееся в определенные исторические моменты.

Первым проявлением антисистемы в России В.Л. Махнач считает так называемую «ересь жидовствующих», приходящуюся на фазу этнического подъема и поэтому не встретившей понимания и поддержки у значительной части этноса. Следующим проявлением в истории России антисистемных умонастроений стала опричнина. «Приоритет рассмотрения опричнины как антисистемы принадлежит Льву Гумилеву и Александру Панченко в их замечательном диалоге «Свеча бы не погасла» – отмечал историк [226, с. 281].

Рассматривая эти явления, В.Махнач пришел к выводу, что «историкокультурные последствия существования этих антисистем колоссальны, особенно если учесть ничтожное количество адептов первой антисистемы, и относительно небольшое – второй. Речь идет о значительном снижении уровня социальной нравственности к концу XVI в., после двух волн антисистем в России» [226, с.288].

В XIX веке в России начала распространяться революционная антисистсма. «Легче всего увидеть реальность антисистемы XIX в. в противопоставлении дворян народу, а во второй половине XIX в. – интеллигенции народу»

[226, с.285]. Антисистемность революционной и радикально-реформисткой интеллигенции выражалась, по наблюдениям В.Махнача, в «устойчивом негативном восприятии национальной традиции, национального уклада» [226, с.289], что явилось результатом прохождения русских как этноса фазы надлома, которая резко снижает внутриэтническую солидарность. Ссылаясь на Л.Н. Гумилева, В.Махнач отмечал, что антисистема, приходя к власти, меняет свои жизнеотрицательные установки, но порождает деспотический, полицейский режим, свидетельством чего и стала история СССР. Вывод культуролога таков: «Избавление от антисистемы возможно только в условиях восстановления внутриэтнической солидарности и создания первоклассной системы образования в России» [226, с.289].

Наиболее интересными последователями Л.Н. Гумилева, осмыслившими его теорию в философско-литературном плане стали писатели и ученые Дмитрий Балашов и Александр Панченко. Дмитрий Михайлович Балашов, фольклорист и писатель, познакомился с Львом Гумилевым в 1972 году, но личному знакомству предшествовал период изучения идей и трудов ученого, который привел писателя к полному приятию учения Л.Гумилева. В одном из интервью Д.Балашов отметил: «Фольклористу проще простого было принять постулат гумилевской теории – этнос не состояние, а процесс, интуитивно я это понял» [171, с.130]. В статье «Памяти учителя», написанной через год после смерти ученого, он так описывает свои взаимоотношения с Л.Гумилевым и его учением: «...концепция Гумилева прямо и сразу покорила меня возможностью построить, наконец, на канве пассионарных взрывов и спадов историю культуры, где был не только перечень событий, но и объяснение... Поэтому, верно, и знакомство наше не прервалось, а продолжилось, причем Лев Николаевич давал читать мне свои работы, требуя, критики. Но какие критические замечание мог я ему дать, воспринимая все, написанное им так, как усердный ученик воспринимает произведения любимого профессора! А когда Лев Николаевич взял на себя труд читать мои романы и давать мне советы и консультации бесценного свойства, – и не только по истории степных народов, разумеется, но и по философии, богословию, да и просто литературно-критические, заставляя переделывать целые главы, – то и получилось, что я стал постоянным гостем Льва Николаевича, получая от него безмерно больше того, что мог дать ему сам, почему и числю себя теперь среди учеников Л.Н. Гумилева» [227].

Цикл романов под общим названием «Государи Московские» испытал большое влияние пассионарной теории этногенеза Л.Н. Гумилева, о чем Д.Балашов неоднократно упоминает в своих статьях и работах. Эта серия художественных книг посвящена периоду становления Московской Руси и формированию великорусского этноса и написаны исходя из евразийского видения исторического развития России. Хочется отметить, что эти романы являются скурпулезными историческими исследованиями, написанными высокохудожественным языком. Описание начала пассионарного подъема, создавшего Московскую Русь, в первой книге цикла – «Младший брат», в последующих – «Великий стол», «Бремя власти», «Симеон Гордый», «Ветер времени», «Отречение» переходит в создание картины объединения страны и все большего подъема, который в конце XIV века увенчался созданием единого Московского государства [228]. Данная работа по оценке самого автора, «...стала не столько даже следованием теории Гумилева, сколько ее самостоятельной проверкой» [228, с. 10]. Д.Балашов использовал свои наработки как фольклорист, свои личные наблюдения за развитием культуры XIV-XV вв., которые только подтверждали, по мнению писателя, предложенную Л.Н.

Гумилевым модель развития этносов.

Много внимания писатель уделил переосмыслению роли монголов в истории Руси XIII в. Используя художественные средства и исторический материал, писатель рисовал картины, далекие от тех представлений о взаимоотношениях русских с Золотой Ордой, которые принято было называть не иначе как «татарское иго». Д. Балашов разделял взгляд Л.Гумилева на эту страницу истории Руси, и также считал, что не было «татарского ига», а был выгодный союз с сильным соседом, который помог выстоять против западноевропейской агрессии на Русь, помог процессу собирания русских земель вокруг Москвы, обогатил полезными традициями государственного устройства и организации власти. Взгляды Д.Балашова на историю Московской Руси были настолько близки Л.Н. Гумилеву, что вступительную статью к собранию сочинений Д.М. Балашова он закончил следующим образом: ««Государи Московские» отражают подлинную, а не мифологическую историю нашей Родины, и потому я осмелюсь рекомендовать эти книги всем, кому судьба Родины небезразлична» [228, с. 8].

В ряду литературно-философского осмысления теории Льва Гумилева нельзя не отметить его друга и соавтора, академика Панченко Александра Михайловича (1937-2002) – культуролога, историка, филолога. Он закончил Карлов университет в Чехословакии. В Праге впервые услышал о Л.Гумилеве от евразийца Петра Николаевича Савицкого, который зачитывал его письмо. Позднее состоялось их личное знакомству, которое переросло в дружбу и совместное написание книги «Чтобы свеча не погасла» в виде диалога авторов. Эта книга – не спор, а именно диалог, рассуждения двух ученых мужей, объединенных в одном искреннем стремлении глубже понять судьбу своей родины – России, используя свои научные поиски и наблюдения. А.Панченко писал: «Я не сторонник философем, которым присущи вселенские претензии, ибо всякая дельная теория объясняет только часть фактов. Но я готов принять в качестве исходного пункта, что маразм системы, ее надлом...проявились именно при Николае I» [229]. В одном из интервью А.Панченко отметил: «Если следовать теории этногенеза моего друга и соавтора Льва Гумилева, то с декабрьского восстания 1825 г. мы находимся в фазе надлома. Она длится 150-200 лет. Когда пришла горбачевская эпоха, Гумилев посчитал, что надлом закончился. Правда, быстро понял, что обольстился. Надлом продолжается. После надлома, по теории Гумилева, наступает либо «золотая осень», когда все хорошо, либо «обскурация». У нас – второй вариант. Впрочем, все это умозрительно» [229, с.118]. Это высказывание, на наш взгляд, отражает отношение А.Панченко к теории Л.Н. Гумилева. Его можно выразить словом «допускаю». Все факты из истории культуры, ее особенности развития и проявления, приводимые А.Панченко в совместно написанной с Л.Н. Гумилевым книге, не противоречат теории этнолога, а как бы добавляют к ней свои штрихи. Например, если Л.Гумилев говорил о таком явлении как антисистема, описывая ее примеры на разных этапах истории, то А.Панченко, как бы перекликаясь с ним в общем отношении к этому явлению, писал о явлении самозванства, поразившего Россию в XVII-XVIII вв., как следствие разрушения веры, обмана, проникшего в сознание русского человека после бесовского отрицания опричниками Ивана Грозного прошлого, своей истории, рода. В предисловии к одной из книг Льва Николаевича А.Панченко довольно высоко оценил его концепцию этногенеза. Он писал, что «во всяком случае, в нынешнем историософском запасе нет идей, которые могли бы конкурировать с теорией этногенеза» [229, с. 120].

В завершении анализа работ последователей и учеников Л.Н. Гумилева, необходимо сказать несколько слов о Сергее Борисовичи Лаврове (1928Президенте Русского Географического общества, зам. Президента Фонда Л.Н. Гумилева, докторе географических наук. Сергея Борисовича связывала со Львом Николаевичем Гумилевым 30-летняя дружба, совместная работа на кафедре экономической географии ЛГУ. Последователем учения этногенеза С.Б. Лаврова назвать нельзя, в его взглядах была скорее доброжелательная критика, восхищение талантом ученого, его эрудицией и оригинальностью взглядов. Влияние Л.Н. Гумилева сказалось в пробуждении интереса С.Б. Лаврова к евразийству, которое он стал изучать как важнейшую для России геополитическую концепцию.

С.Б. Лавров написал первую биографию Л.Н. Гумилева, одобренную Н.В.

Гумилевой, женой ученого [230]. В книге содержатся не только воспоминания коллеги и друга, но рассматриваются основные положения главного детища Л.Н. Гумилева – пассионарной теории этногенеза. С.Б. Лавров высказывает ряд сомнений. Принимая понятия пассионарности и комплиментарности, как отражающие действительно существующий феномен в этнической истории, он, как и многие другие исследователи творчества Гумилева, констатировал, что объяснения этому феномену Л.Н. Гумилев дать не смог, хотя активно его искал в различных областях естественных наук. Наиболее близким этнологу было космическое объяснение феномена пассионарности. Высоко оценивает С.Б. Лавров творчество Л.Н. Гумилева с близких ему позиций географии. Он писал: «Нет сомнений, Л.Н. блестяще знал историю и понимал ее географически «шире» многих, так как само «поле» его исследований простиралось от запада Европы до Желтого моря. Можно, конечно, дискутировать о доказательности построения какой-то из кривых на карте, но это был бы спор по деталям». Спорными С.Б. Лавров считал предлагаемую Л.Н. Гумилевым динамику пассионарности или фазы этногенеза. Завершая главу, посвященную концепции Льва Николаевича, С.Б. Лавров высказал мысль, отражающую его общее отношение к детищу Л.Н. Гумилева: «Да, механизм пассионарности и физические причины «толчка» были Л.Н. лишь обозначены. Но разве этого мало?» [230, с.101].

Надо отметить, что творчество Л.Н. Гумилева оказало значительное влияние на современное научное сообщество. Это проявляется не только в использовании гумилевской терминологии, но и в вопросах теоретических и методологических в области изучения исторических, этнических и географических проблем человечества. Поскольку нашей задачей в данном параграфе было показать дальнейшее развитие и трансформацию гумилевской версии евразийства у его учеников и последователей, то из нашего поля зрения выпало множество ученых, которые, обращаясь к творчеству евразийцев, очень часто воспринимают их уже в преломлении гумилевской версии. Можно отметить работы М.Титаренко, И.Орловой. Однако их нельзя назвать последователями Л.Н. Гумилева, поскольку интересует их, прежде всего, анализ и преломление в современной действительности именно евразийства.

Как видно из выше изложенного, для учеников и последователей Л.Н.

Гумилева характерен, прежде всего, поиск естественно-научных факторов, подтверждающих выводы ученого. Ими используются данные астрономии, географии и смежных дисциплин. Интересные разработки в объяснении сущности пассионарности как феномена этнической истории есть в области биологии, психологии. Появились и конкретные методики в прикладных исторических и географических науках (археологии, ландшафтоведении и др.), использующие концепцию этногенеза Л.Н. Гумилева. На наш взгляд, наметилась тенденция более серьезного и заинтересованного отношения к концепции этногенеза Л.Н. Гумилева именно у исследователей-естественников самой разной специализации. Таким образом, продолжает развиваться интегративный потенциал учения Л.Н. Гумилева, а именно синтез гуманитарного и естественнонаучного знания.

Ученые-гуманитарии настроены более осторожно и критично по отношению к концептуальным и, как было показано выше, историческим построениям Л.Н. Гумилева. Хотя есть ряд последователей и среди них. Понятия пассионарности, надлома этноса используются все чаще, в исторических, философско-литературных работах. Последователи Л.Н. Гумилева с большим интересом рассматривают и описывают фазы этногенеза, предложенные Л.Н. Гумилевым, применительно к разным народам, вносят фактические поправки, однако принципиально нового в этой области не предлагается. Большой интерес у исследователей, обращающихся к творчеству Л.Н. Гумилева, вызывает введенное им понятие антисистемы. Анализируются ее этнологические, философские истоки, а также специфика проявления антисистемы в истории России и на современном этапе. Современное состояние России рассматривается в том же ключе, что был задан Л.Н. Гумилевым – как окончание фазы надлома, переход к инерционной фазе этнического развития.

Таким образом, можно сделать следующий вывод: учение Л.Н. Гумилева в 90-х гг. XX века активно развивается и интерпретируется, при этом интерес со стороны естественников преобладает. Это, на наш взгляд, только подчеркивает высокий уровень системности и синтеза, которого удалось достигнуть Л.Н. Гумилеву.

Большинством современных исследователей творчество Л.Н. Гумилева воспринимается как продолжение евразийской традиции, как ее развитие на современном этапе. Высокий потенциал для понимания сущности российской цивилизации является тем магнитом, что притягивает современное научное сообщество к евразийскому мировоззрению и учению Л.Н. Гумилева в частности.

3 ЭВОЛЮЦИЯ ОСНОВНЫХ НАПРАВЛЕНИЙ ЕВРАЗИЙСТВА

И ЕВРАЗИЙСКИЙ СОЮЗ

3.1 Евразийские течения в России и странах СНГ Евразийство как идейно-политическое и научно-мировоззренческое явление евразийских стран, прежде всего современной России включает в себя весьма широкую гамму направлений и смыслов, которые порой противоречат и даже взаимоисключают друг друга. Задача данной главы – показать развитие евразийской традиции в современных евразийских течениях, идеологических движениях, учениях, подходах политиков и обществоведов, дать анализ трансформации этой традиции в современных условиях. Хотелось бы показать многообразие поисков в русле этой традиции, а так же выявить новые тенденции синтеза гуманитарного и естественнонаучного знания в работах современных исследователей. Чтобы разобраться в широком спектре евразийских течений в России и странах СНГ как этнокультурного и исторического явления, требуется определенная классификация этого многозначного и полифункционального явления.

Известно, что в последние годы прошедшего столетия в странах СНГ отсутствовала общая мировоззренческая база, общий знаменатель. Именно в этот момент многие умы обратились к евразийскому наследию. Концепция быстро стала известной и даже модной, пошел поток евразийской литературы, а слово «Евразия» стало использоваться в политической терминологии, зачастую в прямой взаимосвязи с понятием «геополитика». Конечно, актуализация геополитики – следствие не только возрождения евразийства. Она была предопределена гигантскими глобальными сдвигами конца XX века – развалом СССР, концом биполярного мира, возникшей как бы внезапно ситуацией геополитической нестабильности и неизвестности. Стал неизбежен поиск новых путей постсоветских государств, их нового геополитического статуса. Возродившись, евразийство стало объектом широкого обсуждения, как за рубежом, так и на постсоветском пространстве. Неоевразийство стало складываться как социальное, философское, научное, геополитическое, культурное течение с 80-х годов XX века.

Отталкиваясь от наследия русских евразийцев 1920-30-х годов, вобрав в себя духовный опыт евразийской традиции от древности до наших дней, поновому осмыслив достижения советского этапа отечественной истории, и вместе с тем освоив развитую геополитическую методологию, современное евразийское течение стало одной из серьезных мировоззренческих платформ в современном обществе, оформилось в целую научную школу, в систему социальных и культурных инициатив. Таким образом, неоевразийская идеология постепенно переросла уровень чисто теоретических разработок, и об этом свидетельствует тот настойчивый поиск национальной идеи, которым озабочена сегодня власть во многих странах.

В ситуации распада единой политической и хозяйственно-экономической системы на постсоветском пространстве, на фоне аморфного СНГ естественным образом возник поиск новой модели интеграционного взаимодействия.

Как справедливо указывал по этому поводу известный ученый Й. Линн «и в России, и в мире нет пока достаточного понимания того, что распад СССР также запустил и процесс экономической интеграции по всему огромному евразийскому суперконтиненту» [231].

Сторонники различных путей и проектов развития постсоветских стран на государственном и общественно-академическом уровнях стали формировать систему евразийских течений, преимущественно геополитического и геостратегического содержания. Общей чертой, объединившей большинство евразийских течений, является евразийская географическая составляющая и историческая общность народов, населяющих регион. Наибольшие противоречия в идейной составляющей этих течений вызывают масштабы интеграции, стремление доминировать некоторых представителей в общем, интеграционном процессе, узость и однобокое понимание евразийской интеграции, замкнутость на принципах неприсоединения и др. В новейшей истории большинство евразийских течений создается в политико-партийном поле.

В этой связи, пожалуй, наиболее ярким течением в настоящее время в России считается Общероссийское Политическое Общественное Движение «Евразия» (ОПОД «Евразия»), которое в мае 2002 года в г. Москве было преобразовано в Евразийскую политическую партию России, идеологами, которой являются А-В.В. Ниязов и А.Г. Дугин, впоследствии разошедшиеся во взглядах и принципах.

Среди множества политических партий России появились и другие партии и движения, использующие евразийскую идеологию – «Евразийская партия – Союз патриотов России», созданная в апреле 2002 г., «Великая Россия – Евразийский Союз», «Красная Евразия», «Союз Евразийской молодежи», Международное Евразийское движение (2003 г.). В этот же период в среде гуманитариев юга России появилось евразийское течение с концепцией «Кавказ – вторая Евразия». Аргументация концепции была построена на мнении о самодостаточности культурной, духовной и ментальной в кавказском регионе. Евразийский характер региона обосновывался на анализе географических, исторических особенностей, полиэтнического состава, поликонфессионализма. По мнению сторонников данного течения, все характеристики Кавказа указывают на необходимость считать регион связующим звеном Европы и Азии.

Рассматривая состояние евразийских течений в странах СНГ, важно отметить, что они создавались и развиваются преимущественно в России. Это объясняется тем, что идеологическая суть классического евразийства, основной темой которого являлась Россия, была связана с поиском ответа на вопрос определения пути России, ее дальнейшей судьбы.

Современные евразийские течения в России состоят из трех основных направлений, которые характеризуются как интеллектуальным, так и политическим содержанием. Первое из них – это крайне правое течение, организатором которого является А.Дугин, освещающим свои идеи в журналах «Элементы», «Вторжение», «Евразийское обозрение». По применяемой аргументации оно эклектично: ярый антиамериканизм, апелляция к «западным новым правым» и геополитикам Третьего рейха, традиционный русский мессианизм, спиритуалистские и оккультистские раздумья. Второе течение, которое почти прекратило свое существование в России, тяготевшее к журналу Э. Баграмова «Евразия», «Народы», «Религии и культуры», больше делали упор на культурологические аспекты. Центральными темами этого течения являлись вопросы славяно-тюркского смешения и славяно-тюркского симбиоза, реабилитация Монгольской империи и тюрко-мусульманских меньшинств в русской истории, сопоставление православной религиозности с исламом. Верность России изображается как наилучший способ защиты национальной идентичности народов бывшего СССР. Третье крупное евразийское течение возглавили А. Панарин и Б. Ерасов. Это течение отличается изучением теории евразийства и ее политической реализации в современных условиях. Обращаясь к понятиям «империя», данное евразийское течение пытается доказать, что империя не является ни узким национализмом, ни агрессивным империализмом, а «особой» формой государственности, которая покоится на ценностях и принципах, а не на культе нации, и потому реализует в политическом плане национальное многообразие Евразии.

В других странах евразийского региона евразийское течение не приобрело такого масштаба. Прежде всего, это связано с геополитическим положением, внешнеполитическим курсом этих стран, различными ценностными ориентирами и предпочтениями в интеграционной политике, а также видением своей роли и положения на карте мировой политической расстановки сил.

Так, в Республике Украине предпочтение отдают, прежде всего, европейскому вектору интеграции как полилинейного процесса, происходящего и соответствующим образом направляющегося одновременно в нескольких измерениях.

Заострение в 2005-2009 гг. политико-идеологических расхождений среди государств-участниц в видении роли и функций СНГ на постсоветском пространстве, привело к фактическому переформатированию процессов экономической интеграции, в частности, многостороннего энергетического сотрудничества при участии России из институционных рамок СНГ к ЕврАзЭС. В результате, например, Российская Федерация соответственно в октябре 2007 г. и в феврале 2008 г. вышла из состава участников соглашения между странами-участницами СНГ о проведении согласованной политики в сфере транзита нефти и нефтепродуктов магистральными трубопроводами и о проведении согласованной политики в сфере транзита природного газа. Таким образом, Украина осталась фактически в «серой зоне»: вне институционного формата реальной экономической интеграции на постсоветском пространстве и без ощутимого прогресса в направлении европейской экономической интеграции.

Евразийские течения в Республиках Узбекистан и особенно Туркменистан практически отсутствуют, либо не имеют выраженной направленности и размываются эпизодическими всплесками интереса к евразийскому проекту.

Это связано с тем, что внешнеполитический курс этих республик несколько дистанцируются от евразийской интеграции, периодически пересекаясь в некоторых интеграционных проектах с соседними государствами.

Позитивно к проекту относятся республики Киргизия и Таджикистан, которые переживают в новейший период своей истории сложный процесс внутриполитических катаклизмов, так называемый «коллапс», и направляют свои усилия, прежде всего на обеспечение внутренней стабильности и безопасности, а так же мирного сосуществования в регионе, наряду с Казахстаном, Россией, Китаем и другими странами, что в целом определяет их поддержку евразийского проекта.

Некоторые страны евразийского пространства, такие как Армения, Азербайджан и другие находятся в состоянии так называемого выжидания, как отметил по этому поводу Н.А. Назарбаев: «В Евразии есть ряд стран – от России на севере и до Индии на юге, которые пока не примыкают ни к Востоку, ни к Западу» и назвал это пространство «поясом выжидания» [232].

В Казахстане евразийское течение получило единое направление, основанное на продуманной евразийской инициативе, которую выдвинул Глава государства. Это произошло в условиях, когда СНГ во многом не оправдало возложенных на него надежд. Было принято множество документов, касающихся экономики, социальных, политических проблем, коллективной обороны, но на практике большинство соглашений не было реализовано.

Поэтому, учитывая различия между странами в уровнях развития рыночной экономики, демократизации политических процессов, темпах интеграции Н.А. Назарбаев 3 июня 1994 года предложил формирование дополнительной интеграционной структуры – Евразийского Союза, деятельность которого сочеталась бы с деятельностью СНГ.

В ситуации, когда в середине 1990-х годов Президент Казахстана Н.А.

Назарбаев инициировал евразийский вектор постсоветской интеграции, на всем его пространстве началось широкое обсуждение не только интеграционных планов нашего Главы государства, но и определение собственного пути стран в принятии этого проекта или отказа от него.

В этой связи за рубежом, началась острая полемика, разделившая несколько течений на одобряющих и критикующих. Лидер партии «Евразия»

А.Г. Дугин по этому поводу выпустил серию специальных статей, выявляющих его одобрение политики казахстанского президента в евразийском вопросе. Такое отношение со стороны представителей этой партии не случайно.

В целом деятельность партии «Евразия» в политической жизни России преследует следующие цели:

1. распространение, пропаганда и внедрение евразийских идей и принципов во все сектора общества — в народные массы и правящую элиту;

2. участие в выборах всех уровней в качестве самостоятельной политической силы или в составе предвыборных блоков с другими партиями, чьи цели и задачи не противоречат в основных своих моментах евразийскому мировоззрению;

3. взаимодействие с административными структурами всех уровней в целях управления вертикали власти, реализации геополитических проектов, возрождения народов России (Евразии), ускорения процессов интеграции, обеспечения национальной безопасности и территориальной целостности, противодействия всем формам экстремизма, шовинизма, национальной и религиозной нетерпимости.

Вместе с тем важно подчеркнуть, что евразийская идеология А.Г. Дугина далека по своим принципам от евразийства казахстанского президента. Хотелось бы отметить, что с неординарной личностью А.Г. Дугина, которую многие его современники определяют как «крайне реакционную», «неофашистскую» связана с движением «Евразия», которое в период своего оформления основывалось на принципах радикального центра. А. Дугин писал об этом так: «Мы не левые и не правые, мы не послушное властям раболепное «болото» и не оппозиционеры «любой ценой». Мы понимаем, что сегодня власть в России нуждается в помощи, в поддержке, в солидарности, в сплоченности...

в вехах, указать которые должен народ, его наиболее активная, умная, волевая, патриотичная часть. Именно она должна собраться в наше движение, стать его ядром»[233]. В выступлениях А.Г. Дугина очень часто звучат националистические выпады в адрес «малых» народов. Так А. Дугин предлагает упразднить национальные субъекты Федерации в частности Якутию, Татарстан, Башкортостан и Бурятию, которые обвиняются им в сепаратизме и способности создать вместе с соседними регионами буддийские или пантюркские антироссийские оси 234.

Внутренние противоречия псевдоориенталистского дискурса особенно заметны у А. Панарина. Воображаемый им Восток представляется уже не как воплощение экзотизма, примитивизма и варварства, как в евразийстве 1920-х годов, как Восток современный, постиндустриальный, который, отбрасывая европейские ценности, превосходит их. В частности известны его высказывания: «В партнере России предлагается не экзотический Восток теократии и мусульманского фундаментализма, а новый тихоокеанский Восток, доказавший свою способность овладевать просвещением, не впадая в декаданс». Тем самым мусульманский Восток рассматривается как обременительный союзник, нередко противником, таким же, как Европа. Предлагаются новые союзы, например, с Китаем и другими странами Дальнего Востока против мусульманского мира и Запада. Азиатские страны привлекают панаринцев тем, что в них экономический успех капитализма сочетается с суровым политическим режимом. По мнению А. Панарина и его единомышленников Азия показывает, что можно не связывать материальный достаток Европы с ее политическими реалиями. Цель таких высказываний заключается в том, чтобы, отвергая европейские ценности перенять западную технологию, Восток каким бы не представлялся, служит лишь дискурсным прекрытием.[15, с.26] Представители указанного евразийского течения нередко руководствуются принципами имперского политического управления.

В качестве основного принципа дугинцы отстаивают принцип многополярности, выступая против однополярной глобализации, по их мнению, навязываемой атлантистами. По их мнению в качестве полюсов этого нового мира будут выступать не традиционные государства, а новые интеграционные цивилизационные образования (так называемые «большие пространства»), объединенные в «геоэкономические пояса» («геоэкономические зоны»).

Исходя из принципа многополярности, будущее мира А.Дугиным представляется как равные, доброжелательные партнерские отношения всех стран и народов, организованных по принципу географической, культурной, ценностной и цивилизационной близости в четыре геоэкономических пояса, каждый из которых состоит, в свою очередь, из нескольких «больших пространств» [235].

Согласно вышеуказанной теории геоэкономических поясов распределение происходит следующим образом: во-первых, в первую очередь, речь идет о Евро-африканском поясе, который включает в себя три «больших пространства»: во-первых, Европейский Союз, Исламско-арабскую Африку, субтропическую (черную) Африку; во-вторых, далее следует АзиатскоТихоокеанский пояс, включающий Японию, страны Юго-Восточной Азии и Индокитая, Австралию и Новую Зеландию; в-третьих, Евразийский континентальный пояс, включающий четыре «больших пространства – «Евразийский Союз» (куда входит Россия, страны СНГ плюс некоторые страны Восточной Европы), страны континентального ислама, Индию, Китай; вчетвертых, Американский пояс, в составе которого находится три «больших пространства» – Северная Америка, Центральная Америка и Южная Америка.

При такой организации мирового пространства, по мнению Александра Дугина, маловероятны глобальные конфликты, кровопролитные войны, крайние формы конфронтации, угрожающие самому бытию человечества.

Представители дугинского евразийского течения считают «государстванации» в их современном виде устаревшей формой организации пространств и народов, характерной для исторического периода ХV-ХХ вв. На место «государств-наций» должны прийти новые политические образования, сочетающие в себя стратегическое объединение больших континентальных пространств со сложной, многомерной системой национальных, культурных и хозяйственных автономий внутри. Определенные черты такой организации пространств и народов можно увидеть как в великих империях прошлого (империи Александра Македонского, Римской империи и др.), так и в новейших политических структурах (Европейский Союз, СНГ) [236].

Нынешние государства сегодня имеют перед собой следующие перспективы [237]:

1) самоликвидация и интеграция в единое планетарное пространство с доминацией США (атлантизм, глобализация);

2) противостояние глобализации, попытка сохранить свои административные структуры (формальный суверенитет) вопреки глобализации;

3) вхождение в надгосударственные образования регионального типа («большие пространства») на основании исторической, цивилизационной и стратегической общности.

Именно третий вариант – евразийский. С точки зрения А. Дугина только такой путь развития способен сохранить все самое ценное и самобытное, что призвано защищать современные государства перед лицом глобализации. В Российской Федерации и СНГ представители этого течения видят ядро будущего самостоятельного политического образования – «Евразийского Союза» и, далее, одного из основных четырех мировых геоэкономических поясов («Евразийский континентальный пояс»).

В области внешней политики А. Дугин и его единомышленники предполагают широкий процесс стратегической интеграции. Воссоздание на основе СНГ солидарного Евразийского Союза – аналога СССР на новой идейной, экономической и административной основе.

Что же касается видения экономики, по их мнению, атлантисты стремятся навязать всем народам мира единую модель экономического устройства, присвоить опыту хозяйственного развития западной части человеческой цивилизации в ХIХ-ХХ вв. статус эталона. Хозяйственным системам других народов атлантисты отказывают в праве на существование, отрывая, таким образом, область хозяйствования от конкретных исторических, национальных и социальных условий.

Представители течения А.Г. Дугина, в свою очередь, утверждают обратное: экономический уклад является производным от исторических, культурных аспектов развития народов и обществ; следовательно, в экономической сфере закономерны многообразие, многоукладность, творческий поиск, свободное развитие. Жестко контролироваться должны лишь масштабные стратегические области, связанные с обеспечением общей безопасности (ВПК, транспорт, ресурсы, энергоснабжение, коммуникации). Все остальные секторы экономики должны развиваться свободно и органично, в соответствии с условиями и традициями конкретных автономий, где непосредственно разворачивается хозяйственная деятельность.

По мнению А.Дугина, экономика евразийства должна базироваться, прежде всего, на следующих принципах:

1) макроэкономическая интеграция и разделение труда в масштабе «больших пространств» («таможенный союз»);

2) создание единых финансовой, транспортной, энергетической, промышленной, информационной систем в пространстве Евразии;

3) органическое сочетание форм хозяйствования (рыночных структур) с общественными, национальными и культурными традициями регионов, отсутствие единообразного экономического эталона в среднем и крупном предпринимательстве;

4) максимальное освобождение рынка товаров и услуг [238].

Кроме того, ни одно платежное средство не должно претендовать на роль универсальной мировой резервной валюты. Необходимо создать собственную, имеющую хождение на всех территориях, входящих в Евразийский Союз, евразийскую резервную валюту. Никакие другие валюты в качестве резервных в Евразийском Союзе использоваться не должны.

С другой стороны, следует всячески поощрять создание местных платежных и обменных средств, имеющих хождение внутри одной или нескольких соседних автономий. Эта мера сделает неэффективной концентрацию капитала для спекулятивных целей, повысит его обращаемость.

Неоевразийство в социальной сфере означает приоритет принципа общественного над индивидуальным, подчинение экономических моделей стратегическим, социальным задачам. Либеральная логика хозяйствования чужда Евразии, и не стоит путем колоссальных усилий ломать коллективные начала как укорененную черту нашего народа: «Коллективный, общинный принцип ведения хозяйства, привнесения критерия «справедливости» в процесс распределения – является устойчивой чертой нашей экономической истории»

[236, с.25].

Развитие культурного процесса неоевразийство видит в новом обращении к глубинам истории, во вплетении изначальных моментов культуры в ткань современных форм. Приоритет в этой области отдается церковному преданию, национальным мотивам, истокам народного творчества, продолжению и возрождению традиций.

В самом начале организационного оформления основной задачей движения «Евразия» провозглашалось создание «Евразийского Союза», смысл которого состоит в том, что он не будет простым объединением разных государств в новое государство (такого же типа), с обязательным роспуском существующих администраций, полным слиянием всех действующих институтов и упразднением центров власти. Не будет «Евразийский Союз» и расширенной версией современной России с ее системой правительственных, административных и политических институтов. «Евразийский Союз» предполагает качественно иную систему управления. Потребуется эволюция существующих структур, постепенное отмирание одних и создание новых, более эффективных. Идеологи движения называли это «третьим путем», который искали отцы-основатели евразийства. Таким образом, можно выделить основные принципы партии «Евразия»:

– радикальный державный патриотизм (на геополитической основе, евразийство против атлантизма и глобализма);

– социальная ориентация (защита интересов «обездоленного большинства» против всесилья олигархии и компрадорской буржуазии);

– «общеевразийский национализм» (термин, позаимствованный у Н.С.

Трубецкого), то есть национальное возрождение русского народа, всех народов России;

– союз традиционных конфессий России-Евразии (против глобализации, секуляризации, наступления сект);

– а также регионализм (защита интересов «реальной страны») [239].

Хотелось бы отметить тот факт, что представители дугинского евразийского течения с энтузиазмом поддержали в свое время курс Президента РФ В.В. Путина на укрепление российской государственности, на возрождение геополитической мощи российской державы. Кроме того, их одобрения заслужила азиатская составляющая международной политики российского президента: укрепление связей с Китаем, Ираном, Индией, другими странами и народами Востока.

С момента создания различных евразийских течений началось широкое обсуждение их программ и основной деятельности. Многие представители общественно-политических течений в России и стран СНГ выступали и выступают с критикой в их адрес. Примечателен сам набор авторов и изданий, включившихся в ярую антиевразийскую компанию [240] Это:

историк-эмигрант А. Янов, рассуждающий в таком ключе: евразийство – «имперская идеологическая установка, характерная для выродившегося славянофильства, фундамент коричневой идеологии»;

газета «Русская мысль», с целой серией статей С.А. Сендерова ультранационалистический власовский журнал «Посев», где прямо говорится, что генерал – участник сопротивления тоталитаризму, и никакой «русской цивилизации вообще не существует, а евразийство на руку пантюркистам и панисламистам».

Набор аргументов во всех этих изданиях исходит из позиций шовинизма и откровенного расизма.

Более аргументированную критическую оценку евразийству и его течениям в странах СНГ дают многие геополитики западных стран. Так, известный политолог З. Бжезинский отмечает, что «евразийству» был придан академический лоск много и часто цитируемым Львом Гумилевым: историком, географом и этнографом, который в своих трудах подвел мощную научную базу под утверждение, что Евразия является естественным географическим окружением для особого русского этноса, вследствие исторического симбиоза русского и нерусских народов – обитателей степей, который в результате привел к возникновению уникальной евразийской культуры и духовной самобытности. Л.Н. Гумилев предупреждал, что адаптация к Западу грозит русскому народу потерей своего этноса и души. Воспринимая академичность евразийства, З. Бжезинский в то же время не воспринимает в качестве возможного практического воплощения евразийский проект. Он пишет: «Если Россия будет оставаться евразийским государством, будет преследовать евразийские цели, то останется империей, а имперские тенденции надо будет изолировать». И далее: «Мы не будем наблюдать эту ситуацию пассивным образом. Все европейские государства и США должны стать единым фронтом в их отношениях с Россией». Это уже – геополитика НАТО. Известный натовский «миротворец» бывший заместитель госсекретаря США Строуб Тэлбот в таком же духе отмечает: «Не вздумайте повторять путь Александра Невского». И, наконец, нельзя не отметить статью английского ученого Чарльза Кловера в авторитетном журнале «Форин афферс» – органе Совета по международным отношениям США, где он пытался доказать, что евразийство – основа «красно-коричневой коалиции в России – союза ультраправых и ультралевых политиков». В разделе «Большой красный босс» (имеется в виду Г. Зюганов) о лидере КПРФ говорится, что он «искусно соединил этнический национализм с коммунистическим понятием дружбы народов, чтобы зашить все этнические группы Евразии в антилиберальное, антизападное лоскутное одеяло из традиционализма и коллективизма».

Подобные умозаключения западных политиков и ученых вытекают из идеологической природы гегемонизма крупных держав по отношению ко всему остальному миру. Она существовала всегда и была своего рода агрессивным орудием политического противостояния во времена противостояния капитализма и социализма, продолжает существовать и сегодня. Такую ситуацию реально осознавали многие политические лидеры постсоветских стран и стремились строить отношения со всем миром осторожно и избирательно.

В период начала 1990-х годов на всем постсоветском пространстве наступила новая эпоха, вышли на поверхность, стали актуальными и востребованными альтернативные подходы к осмыслению истории и современности.