«СЕМИОТИКА ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА Диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук ...»

Интенция вербальной агрессии в политическом дискурсе направлена на ниспровержение оппонента (суть ее - сказать нечто, что могло бы ухудшить его публичный имидж, повредить репутации и, тем самым, уменьшить его шансы политического выживания). Реализация этой интенции может дости­ гаться не только при помоши инвективы, но и за счет диффамации (фактоло­ гическое манипулирование). Интенция агрессии может объективироваться в тональности пренебрежения, грубости, презрения, в модальности категорич­ ности:...э/ииуи нарочито категоричным заявлением Ельцин совершил явно конфронтационный шаг (СР, 7.02.98).

По иллокутивному намерению в политическом дискурсе выделяется ряд специфических речевых актов, осуществление которых, независимо от нали­ чия или отсутствия лексических инвектив, служит целям агрессии. Речевые акты агрессии являются демонстрацией политической силы и направлены на понижение статуса адресата.

Стандартными речевыми актами агрессии в политическом дискурсе яв­ ляются экспрессивные волитивы (акты волеизъявления) с семантикой «изгаания», весьма характерные для такого жанра политического дискурса, как плакаты и транспаранты пикетчиков и демонстрантов. Изгнание является аг­ рессивным действием; оно, как правило, осуществляется с применением физи­ ческой силы по отношению к врагу или «чужаку», а соответствующие речевые акты можно рассматривать как вербальные эквиваленты этих действий, то есть как символические действия.

Ю.С. Степанов, говоря о семиотических аспектах таких символических действий, как побои, плевки и поцелуи, выделяет три этапа перехода от чисто физического явления к языку:

1) биологически релевантный знак-признак, физически/ физиологически связанный с означаемым (плевок как знак физического отвращения, поцелуй как знак любви, побои как знак злости и агрессии); 2) биологически частично релевантный паралингвистический знак, связанный с означаемым отношения­ ми подобия (замахивание кулаком со злостью, имитация плевка в человека или плевок в землю, воздушный поцелуй); 3) вербальные акты, связанные с озна­ чаемым условно (символические действия «Убью!», «Выпорю!», «Ремня захо­ тел?» «Тьфу!», «Плевал я на него!», «Поцелуй от меня Машу», «Целую ручку»

(Степанов 1971: 118).

Изгнание, как выталкивание «чужого» за пределы своей территории, то­ же можно представить в трех семиотических аспектах: физическое выталкива­ ние с применением силы (руками или оружием) как знак более высокого соци­ ального статуса, символическое выталкивание при помощи соответствующего жеста дистанцирования и его условные вербальные корреляты.

Наиболее распространенной формой волитива «изгнания из власти» яв­ ляется его выражение при помощи дискурсных слов отчуждения вон, долой, прочь. Если прочь и вон выражают семантику удаления от говорящего, то доюй означает движение вниз, низвержение, т.е. акцентирует идею удаления.

отлучения от власти (не просто изгнание, а изгнание из власти): Балтоеды, чеченоеды, афганоеды - вон из Латвии!; Долой антинародный режим!

Волитив «изгнания» осуществляется также через императивные конст­ рукции требования, обращенного непосредственно к объекту агрессии: Борис, уберись!; Оккупанты Латвии - езжайте домой так, как уехали немцы в году! Такого рода речевые акты могут иметь и косвенный характер, выражаясь в виде призыва к единомышленникам или власть имущим осуществить акт из­ гнания: Выметем нечистую силу из Кремля!; Народ, сними лапшу с ушей и гопи Ельцина взашей!

Широко представлены в политическом дискурсе категоричные требо­ вания и призывы: Россия - прочь руки от Латвии!; Граж;данство Латвии ни одному оккупанту!; Требуем выселить из Москвы и России кавказцев, азиатов, негров. Любопытно отметить, что призывы как форма вербальной аг­ рессии могут быть направлены против агрессивных политических действий {Прекратить легализацию последствий оккупации в Латвии!), а также могут иметь цель стимулировать агрессивные политические действия: Они призыва­ ют братьев-мусульман к «дж;ихаду-газавату против российских агрессоров:

«Вооруснсайтесь и обучайтесь, чтобы прогнать русских кафиров (неверных) с нашей земли!» (ИЗВ, 26.02.98).

Разновидностью категоричных требований являются вердикты {Банду Ельцина под суд!; Всех на рудники!). Требования в форме вердиктов как бы формулируют приговор, тем самым имплицируя инвективное оценочное суж­ дение о виновности объекта агрессии. Прямота и грубая категоричность вер­ бальной агрессии в требованиях, призывах, вердиктах мо гут несколько смяг­ чаться за счет использования юмора и языковой игры: Борю к Колю!; Ельцина шрельсы, Чубайса в тюрьму, всех реформаторов на Колыму.

Наиболее эмоциональным выражением вербальной агрессии в речевых жанрах протеста (лозунговые жанры: листовки, граффити, скандирование) яв­ ляется речевой акт проклятия: Нет прощения предателям и убийцам! Будьте прокляты за вашу перестройку! Следует отметить, однако, что данный рече­ вой акт не является специфическим для институционального общения вооб­ ще, и политического дискурса, в частности, поэтому его частотность в проана­ лизированном материале сравнительно низка.

Весьма разнообразными как по содержанию, так и по языковому вопло­ щению являются речевые акты угрозы, В угрозе сила политического против­ ника проявляется через категоричное обещание причинить зло оппоненту и демонстрацию решимости выполнить обещанное. В проанализированном ма­ териале были выявлены следующие разновидности угрозы:

• Угроза физической расправы:

«Вообще я офицер и за это, так сказать, к стенке могу поставить», так бывший чекист В. Воротников пригрозил председателю Комитета по со­ циальной политике за критику в свой адрес (КП, 10.02.98).

Угроза применения физической силы так же, как и волитив изгнания, является символическим действием, особенно, если она сопровождается ин­ тенсивной эмотивностью: Если депутат Юрьев что-нибудь в отношении меня выскажет, я подойду и дам ему по морде при всех, при всей Думе дам ему по морде. В его наглую продажную морду (В. Жириновский // КП, 10.02.98).

• Угроза как предупреждение возможной агрессии:

Если А. Чубайс и Б. Немцов сами удержатся у власти, я всех осталъных, которые на них напирают, оттолкну и не позволю до них дотронуться.

Я характер выдерж;у (Б. Ельцин // ИЗВ, 6.02.98).

• Угроза экономических санкций:

Жириновский высказался за прекращение торговли с Латвией:«И Латвия пре­ кратит свое существование - это будет голодный регион» (ПР, 13.03.98).

• Угроза политических санкций:

Если правительство не состоянии их [стратегические задачи] решать, у нас будет уо/се другое правительство (КП, 24.03.98). Гнев батьки был страшен. Все развлекательные передачи местного ТВ срочно отменили, и на экране появился бледный как смерть президент Лукашенко.... он с ходу зая­ вил, что освободит из СИЗО все ворье, а на их места сядут руководители Национального банка (КП, 20.04.98).

• Угроза судебного преследования:

Ельцин, встать, суд идет! (лозунг демонстрантов).

• Угроза как символическое объявление войны:

Я, русская баба, объявляю ему войну и буду стоять насмерть за русскую зем­ лю и русских детей-сирот (ИМ, №13, 1998).

• Угроза-устрашение;

Пусть господствующие классы содрогнутся перед коммунистической рево­ люцией (граффити в Волгограде).

Отмечаются и речевые акты, открытые для неоднозначного толкования:

например, надпись на плакате Народной национальной партии: Мы покончим с красной шизой! может быть интерпретирована как обещание («Верьте нам, поддерживайте нас - мы это сделаем!»), как призыв («Давайте вместе сделаем это!»), а также как угроза («Смотрите, красные, мы с вами покончим!»).

Факультативным компонентом речевого акта угрозы является ее моти­ вировка. Обоснование угрозы выступает как эксплицитно или имплицитно выраженное причинно-следственное отношение. Эксплицитное обоснование реализуется в сложных предложениях с придаточным условия «если..., то...»;

в качестве имплицитного обоснования нередко используются обвинительные ярлыки: Губернатор публично назвал прокуратуру «бандой», «безответст­ венными людьми» и пригрозил устроить «зачистку» (ИЗВ, 30.05.98).

В заключение рассмотрим специфику мотивов и функций вербальной агрессии в политическом дискурсе. Важнейшей функцией вербальной полити­ ческой агрессии, определяющей саму суть данного феномена, является ее ис­ пользование в качестве орудия политической борьбы. Из этой общей функции вытекают такие частные разновидности, как обвинение, дискредитация, уни­ жение, деморализация политического оппонента.

Инвектива, как известно, выполняет катартическую функцию.

В.И. Жельвис различает два вида агрессивного вербального катарсиса в зави­ симости от мотива возникновения: а) непроизвольная, неконтролируемая эмо­ циональная реакция; б) сознательное намерение унизить оппонента с целью продемонстрировать свое доминирующее положение, стремление понизить социальный статус адресата или уровень его самооценки (Жельвис 1990: 20).

На наш взгляд, катарсис как высвобождение отрицательных эмоций, облегче­ ние психологического стресса достигается вербальной агрессией преимущест­ венно в случае, если объект агрессии находится в поле зрения адресата и уча­ ствует в коммуникации. В отличие от бытового общения, где адресат комму­ никации и объект агрессии, как правило, совпадают, в политическом дискурсе объект агрессии и дискурсный адресат в большинстве случаев разведены.

В связи с этим представляется, что более значимой, нежели катарсис, функци­ ей вербальной агрессии в политическом дискурсе является функция «вооду­ шевления» (Лоренц 1994: 262), объединяющего массы на борьбу с общим вра­ гом через разжигание враждебности ко всему чужому, воплощению врага. До­ минирующим иллокутивным намерением вербальной агрессии является вне­ дрение в сознание реципиентов ощущения опасности и угрозы, исходящей от представителей иной политической ориентации или иного этноса.

Политики нередко прибегают к вербальной агрессии тогда, когда не хва­ тает аргументов, когда в дискурсе преобладает голос эмоций (Шаховский 1998). В отсутствие логических рассуждений и убедительных доказательств используются инвективные ярлыки, подменяющие мнение обвинением. Вер­ бальная агрессия, таким образом выполняет компенсаторную функцию.

О компенсаторной функции вербальной агрессии можно говорить и Милане сублимации агрессии физической. Переориентирование агрессии, как отаечает К. Лоренц, - это самый простой и надежный способ обезвредить ее (Лоренц 1990: 260). Да, это так, если сублимированная агрессия приводит к катарсису. Однако в реальности вербальная агрессия нередко провоцирует ответную гневную агрессию, которая в итоге может из вербальной формы пере­ расти в физическую. Пример такого рода ситуации в политическом дискурсе XIX века приводит Г. Лебон: «Компаньон Г. обозвал социалистов кретинами и обманщиками; тотчас же ораторы и слушатели стали осыпать друг друга бра­ нью, и дело дошло до рукопашной схватки, на сцене появились стулья, скамьи, столы и т.д.» (Лебон 1998: 235). Переход полемики в рукоприкладство наблю­ дается и в наше время, причем не только в митингующей толпе, но и на пар­ ламентских заседаниях, в рамках политического института, призванного слу­ жить эталоном цивилизованности.

Вербальная агрессия может использоваться с целью оправдания опреде­ ленных дискриминационных действий по отношению к той или иной этниче­ ской или социальной группе. Достигаемое при помощи инвективного ярлыка снижение социального статуса политического противника позволяет не отно­ ситься к нему как к равному и, соответственно, пренебрегать его мнением, не вступать с ним в переговоры и даже вытеснять с политической арены. Так, на­ пример, американские студенты, протестовавшие против войны во Вьетнаме, получили ярлыки «предателей», «саботажников», «гомосеков» и «грязных де­ генератов» (traitors, saboteurs, queers, obscene degenerates), a госсекретарь Спиро Агню в одной из своих речей 1970 г. высказал мнение о том, что «от некоторых диссидентов наше общество должно избавляться безо всякого со­ жаления, так же, как от гнилых яблок...» (Bosmajian 1980: 234).

Если в бытовом, педагогическом, производственном, военном общении «агрессор» (родитель, учитель, начальник, командир) изначально обладает бо­ лее высоким статусом, чем «жертва» и прибегает к речевому насилию для са­ моутверждения и для того, чтобы добиться подчинения, то в политическом дискурсе в роли «агрессора» может выступить любая из противоборствующих сторон, соперники обладают равным социальным статусом, а целью агрессии как раз и является понижение социального статуса политического противника (через его унижение, разрушение положительного имиджа и пр.) и, тем самым, уменьшение его шансов на обладание властью.

Итак, под вербальной агрессией в политическом дискурсе понимаются речевые акты и коммуникативные ходы, направленные на причинение ущерба политическому противнику. Агрессивные речевые действия относятся к раз­ ряду ликопонижающих перлокутивных актов, ориентированных на обеспече­ ние отрицательной оценки объекта воздействия (Карабан 1988). Следует, одна­ ко, отметить, что не всякая хула или порицание являются агрессией. Именно эта специфическая интенция - понижение социального (политического) стату­ са объекта - является, на наш взгляд, ведущим признаком речевой агрессии, выделяя ее в составе средств отрицательной оценки.

Агрессия всегда связана с отрицательной оценкой - даже если субъект агрессии использует мелиоративную лексику или прибегает к положительнооценочным речевым актам (например, похвала), то мелиоративность снимает­ ся агрессивной интенцией, трансформируя тем самым мелиоратив в ирониче­ скую инвективу и превращая прямой речевой акт в косвенный. Для актов вер­ бальной агрессии, помимо отрицательной оценочности, в целом характерны осознанность, обвинительность (атакующий характер) и интенсивность (резкая критичность оценки, вплоть до злобности), хотя, вероятно, не исключены и менее резкие формы агрессии (мягкая ирония, намек).

Проведенный анализ средств вербальной агрессии позволяет выделить три ее разновидности:

- эксплетиБная - наиболее прямая, резкая, импульсивно-эмоциональная форма вербальной агрессии (бранные инвективы, речевые акты угрозы, экс­ прессивные волитивы, вердикты, категоричные требования и призывы);

- манипулятивная - более рационально-осознанная форма вербальной афессии, как правкшо, основанная на идеологических трансформациях исход­ ного смысла (инвективные ярлыки, средства диффамации, запрет на речь);

- имплицитная агрессия, связанная с завуалированным выражением со­ ответствующего иллокутивного намерения (косвенные речевые акты, непря­ мые предикации, иронические инвективы).

Манипулятивный характер политического общения, выполняемая им функция социального контроля обусловливают функционирование в практике политического дискурса целого ряда средств уклонения от истины.

Информационное искажение, мотивированное интенциональной прагма­ тикой политического дискурса, осуществляется в результате следующих видов манипулирования: аргументативное и референциальное (фактологическое и фоксировочное). Фокусировочное манипулирование, связанное с изменением прагматического фокуса и реализуемое через номинативное варьирование, ле­ жит в основе явлений эвфемизации и дисфемизации.

Эвфемизация и дисфемизация соотносятся как два противоположных полюса на оси оценочного варьирования денотата, они являются проявлением разных аспектов агональности (агрессия и гомеостаз) и обладают общим се­ мантическим механизмом, основанным на референциальном сдвиге и смеще­ нии прагматического фокуса. Эвфемизация и дисфемизация в политическом дискурсе выступают в качестве стратегий реализации оппозиции «свои - чу­ жие», способствуя положительной самопрезентации и негативной презентации «чужих».

Эзотеричность политического дискурса проявляется в специфической содержательной категории прогностичности, отражающей «зашифровываю­ щую» деятельность адресанта и гадательную деятельность адресата. Каждому из трех основных звеньев категории (загадка - попытка отгадки - отгадка) со­ ответствуют определенные лингвопрагматические средства (лексические мар­ керы и специфические речевые акты).

Типология речевых актов политического дискурса вписывается в функ­ циональную триаду, организующую его семиотическое пространство: выде­ ляются речевые акты интеграции, агрессии, ориентации. В ориентационном аспекте особую значимость имеет связанная с манипулятивностью интенция дезориентации, которая реализуется через специфические речевые акты.

Особенностью речеактового представления политического дискурса яв­ ляется также налкгчие в нем особого вида перформативов - политических перформативов, к наиболее значимым из которых относятся перформативы дове­ рия и недоверия, поддержки, выбора, требования, обещания, а также эмотивный перформатив возмущения.

ГЛАВА IV

ЖАНРОВОЕ ПРОСТРАНСТВО ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА

1. Параметры структурирования жанрового пространства Политический дискурс представляет собой сложное многомерное обра­ зование, составные элементы которого (речевые жанры, речевые акты, выска­ зывания) образуют сеть множественных пересечений по ряду оснований. Рас­ смотрим возможности членения политического дискурса и взаимоотношения составляющих его жанров в рамках того или иного варианта.

1.1. Дифференциация по параметру институциональности В данной работе мы исходим из широкого подхода к политическому дискурсу и включаем в него не только институциональное (статусноориентированное), но и личностно ориентированное общение. Поэтому в каче­ стве одного из параметров структурирования его жанрового пространства ло­ гично рассматривать степень институциональности. Соответственно, жанры политической коммуникации можно градуировать по шкале институциональ­ ности, где на одном полюсе представлена межличностная (приватная) комму­ никация, а на другом - институциональная (публичная). Данное противопос­ тавление коррелирует с понятием формальной/ неформальной (официальной/ неофициальной) коммуникации.

Авторы книги «Неформальная политическая коммуникация» рассматри­ вают публичные политические дискуссии как переходную форму коммуника­ ции - от официальной, массовой к неформальной, внутригрупповой: «С не­ формальной ее сближает непосредственное, лицом к лицу общение с оппонен­ том, с официальной - то, что ход и результаты дискуссии становятся достоя­ нием СМИ» (Дмитриев и др. 1997: 7). В качестве примеров таких дискуссий авторы приводят дебаты в ООН и парламентские дискуссии. На наш взгляд, непосредственное общение политика лицом к лицу с оппонентом не делает его межличностным и неформальным, поскольку говорящие в данной ситуации выступают как представители политических институтов, а их общение имеет статусно-ориентированный характер. Нельзя не согласиться с Ю.М. Скребневым в том, что «непосредственность общения - признак, который некоторые исследователи считают важнейшим признаком разговорной речи,-характерна также и для сугубо официального диалога» (Скребнев 1985: 43). Публичность дискуссий усиливает их официальный статус, хотя не является обязательным, жестким условием официальной коммуникации - так, например, заседание Совета министров или парламентского комитета, проходящее за закрытыми дверями, может быть жестко выдержано в ключе официальной тональности с соблюдением всех статусно-этикетных и стилевых норм, а, с другой стороны, мы не раз становились свидетелями того, как общение на парламентских засе­ даниях больше напоминало бытовую ссору, в крайних своих проявлениях пе­ реходящую в драку.

На наш взгляд, признак официальности/неофициальности общения сле­ дует рассматривать в двух ракурсах: статусно-ситуативном и лингвистиче­ ском. В первом из этих аспектов для характеристики типа общения важно, яв­ ляются ли партнеры по коммуникации носителями статусного индекса (пред­ ставителями политических институтов) или выступают как личности, пред­ ставляющие в общении лишь самих себя. Помимо сохранения или нейтрали­ зации статусного индекса решающим является фактор хронотопа (ср.: дискус­ сия двух политиков в зале заседаний во время парламентских слушаний, про­ должение общения на ту же тему во время перерыва в коридоре и обсуждение этой дискуссии каждым из них в кругу семьи по окончании рабочего дня). С точки зрения лингвистического оформления речи под неофициальностью об­ щения, по мнению Ю.М. Скребнева, понимается «стилистическое безразли­ чие» - «отсутствие у говорящего социальной обязанности следовать опреде­ ленным стилевым требованиям» (Скребнев 1985: 45).

Таким образом, при градуировании по оси институциональности /официальности жанры политической коммуникации можно расположить в последовательности от максимальной неформальности общения до макси­ мальной институциональности /официальности:

• разговоры о политике в семье, с друзьями, разговоры с незнакомыми людьми в очереди, со случайными попутчиками и т.д., анекдоты, слухи (обще­ ние на близкой дистанции, в атмосфере доверительности, неофициальный ис­ точник информации, неофициальный канал общения);

• самиздатовские листовки и граффити, как правило, критического со­ держания (личность выступает от своего имени, но при этом осознает себя как член общества; потенциальными адресатами являются институты и их пред­ ставители; языковое оформление не регламентировано, хотя нередко исполь­ зуются штампы);

• телеграммы и письма граждан в знак поддержки или протеста (адреса­ том является конкретный политик или политический институт, канал общения официальный);

• политический скандал - находится на грани личностного и институ­ ционального (источник информации может быть как официальный, так и не­ официальный; канал общения официальный - скандальные факты обнародуются публично, мотивация скандала, как правило, личностная: зачинщик ру­ ководствуется личными амбициями; стилистика общения не является жестко регламентированной);

• пресс-конференции (статусно-индексальное общение на уровне «поли­ тик - граждане» через масс-медиа в качестве медиатора);

• публичные политические дискуссии (статусно-индексальное общение на уровне «политик - политик»);

• публичные выступления, речи политических лидеров (статусноиндексальное общение на уровне «политик - все общество или больщие соци­ альные группы»);

• законы, указы и прочие политические документы (статусноиндексальное общение на уровне «государство - все общество»);

• международные переговоры, официальные встречи руководителей го­ сударств (статусно-индексальное общение на уровне «государство - государ­ ство»).

Только в первом пункте на данной щкале общение по всем параметрам может быть охарактеризовано как межличностное. К политическому дискурсу его относит лищь признак «содержание общения», поэтому жанр «разговоры о политике» находится на периферии жанрового пространства политического дискурса, в зоне его пересечения с бытовым дискурсом.

1.2. Дифференциация по субъектно-адресатным отношениям Политический дискурс является преимущественно дискурсом институ­ циональным, однако при широком подходе в поле политической коммуника­ ции включаются и неинституциональные разновидности общения. Поэтому, проводя стратификацию по субъектам политической деятельности, будем раз­ граничивать политическую коммуникацию, включающую институты, и обще­ ние за рамками институтов.

В общении, включающем институты, будем придерживаться трехсто­ ронней классификации, предложенной В. Дикманом (Dieckmann 1981): обще­ ственно-институциональная коммуникация, коммуникация между институтом и гражданином и коммуникация между агентами в институтах.

В общественно-институциональной коммуникации следует разграничи­ вать взаимодействие по линиям «институт -^ общество» и «общество -^ ин­ ститут». Коммуникация «институт —• общество» может осуществляться через жанры, представляющие собой обезличенные «высказывания институтов» (по­ становления правительства, декреты, законы, призывы, лозунги, плакаты), ли­ бо через высказывания политических лидеров, т.е. отдельных личностей как представителей институтов (такие жанры, как публичная речь, радиообраще­ ние, указ президента).

В дискурсе политиков-профессионалов выделяется особая область - это речевые жанры, субъектами которых могут быть лищь лица, занимающие са­ мые верхние этажи в политической иерархии - руководители государства, ме­ ждународных сообществ и пр. Так, например, в исследованиях по политиче­ ской коммуникации в США особое внимание уделяется анализу президент­ ской риторики, включающей такие жанры, как инаугурационная речь, посла­ ние конгрессу о положении дел в стране, обращение в конгресс с просьбой о предоставлении особых полномочий в связи с объявлением войны, прощаль­ ное обращение президента (Campbell, Jamieson 1990).

В политической науке принято разграничивать понятия политической деятельности и политического участия, под которым понимаются различные виды индивидуальной или групповой непрофессиональной деятельности, свя­ занной с политикой (Зеркин 1996). Если коммуникация между агентами поли­ тических институтов и коммуникация «институт - общество» осуществляются в рамках политической деятельности, то политическая коммуникация по ли­ нии «общество - институт» и коммуникация «гражданин - институт» относят­ ся к сфере политического участия.

К числу жанров политического участия с групповым субъектом относят­ ся петиции, обращения, листовки, наказы избирателей, выступления на митин­ гах. Индивидуальные жанры политического участия включают телеграммы и письма граждан, обращенные к политикам и институтам непосредственно или через масс-медиа. Важнейшая форма политического участия - голосование на выборах. Голосование, будучи политическим действием, является одновре­ менно и речевым действием. Специфика голосования как коммуникативного жанра состоит в том, что он является индивидуальным по исполнению (каж­ дый гражданин как представитель электората произносит свое «да» или «нет»

в качестве отдельного, дискретного коммуникативного действия), однако, по сути дела, - это жанр «хоровой», поскольку политическое волеизъявление от­ дельного гражданина приобретает смысл только в контексте одновременного волеизъявления массы других отдельных граждан - представителей электора­ та.

В коммуникации между агентами в институтах разграничиваются две сферы: внутренняя и публичная. К внутренней сфере относятся такие жанры, как служебная переписка, кулуарное обсуждение, закрытое заседание и др.;

они выполняют преимущественно вспомогательную функцию, позволяя поли­ тическим агентам подготовиться к участию в более значимых формах комму­ никации, становящихся достоянием общественности. В сфере публичной ком­ муникации между агентами в институтах или между разными институтами реализуются такие жанры, как переговоры, встречи политических деятелей, парламентские дискуссии, круглый стол, послание президента конгрессу, вы­ ступление премьер-министра на заседании Думы, доклад на съезде, партийная программа, программная речь на съезде партии и др.

В рамках публичной институциональной коммуникации непрофессиона­ лы (массы, народ) выполняют роль пассивного наблюдателя, получающего информацию об этой коммуникации через средства массовой информации. По образному определению М. Эдельмана, политику со стороны непрофессиона­ лов можно рассматривать как разновидность зрелищного спорта: «Для боль­ шинства людей большую часть времени политика представляет собой серию мысленных картинок, формирующихся в их сознании благодаря телевизион­ ным новостям, газетам, журналам и публичным дискуссиям. Эти картинки со­ ставляют движущуюся панораму событий, происходящих в том мире, которо­ го массовая публика никогда непосредственно не касается. Их ставят в извест­ ность о том, что легислатуры принимают законы, иностранные политические деятели угрожают санкциями или предлагают торговые соглашения, кандида­ ты на ответственные посты выигрывают или проигрывают выборы, принимаются решения о выделении невообразимой суммы денег на полет на Луну»(Е(1е1гаап 1964: 5).

Разграничивая жанры политического дискурса по параметру «тип поли­ тического субъекта», следует отметить адресатную амбивалентность таких ло­ зунговых жанров, содержание и интенция которых могут быть заданы как со стороны власти, так и со стороны масс: листовка, плакат, граффити.

Неоднородность групповых субъектов политики в плане ценностных ориентации приводит к социокультурной вариативности политического дис­ курса. Каждая организованная группа обладает своей культурой, в том числе и политической, в основе которой лежит своя система ценностей и норм. Иссле­ дователи политического дискурса неоднократно обращали внимание на тот факт, что базовая политическая лексика, обозначающая идеологически марки­ рованные концепты, по-разному (вплоть до полярности) понимается полити­ ческими противниками, что свидетельствует о существовании различных те­ заурусов у носителей языка - участников политической коммуникации (Сорокин 1992; Какорина 1996; Серио 1993).

«Все мы интуитивно ощущаем существование в современной России не­ скольких различных видов дискурса - левотрадиционалистического с попули­ стской, державной и националистической составляющими, «пофигистского»

либерально-критического, либерально-апологетического и т.п. Однако эту ин­ туицию хотелось бы перевести в рациональную форму. Между тем, это как раз тот редкий случай, когда истина устанавливается фактически путем голосова­ ния: тип дискурса существует постольку, поскольку осознается его отличие от других типов...» (Паршин 1999а).

Здесь хотелось бы возразить П.Б. Паршину, поскольку социальноидеологическое расслоение политического дискурса не только осознается ин­ туитивно, но и поддается объективному научному анализу. Задача исследователей заключается в выработке принципов и параметров описания его вариа­ тивности.

Т.В. Юдина предлагает термин «социокультурный вариант обществен­ но-политической речи»» для обозначения отдельных общественнополитических подъязыков и подразделяет социокультурные варианты немец­ кой общественно-политической речи на две группы: а) коммуникация, осно­ ванная на признании и утверждении господствующих ценностей государст­ венной системы (дискурсы официальных кругов ФРГ, Австрии и Швейцарии);

б) коммзшикация, основанная на критиг1еском отношении к господствующим ценностям (дискурсы экологических движений, миротворческих движений и леворадикальных организаций) (Юдина 1993).

По наблюдениям Е.В. Какориной, дискурс оппозиционной прессы Рос­ сии периода Перестройки отличает специфический жанровый состав, в част­ ности, в нем широко представлены такие типы текстов, как лозунги, воззвания и обращения; жанр новостей-сообщений почти элиминирован и трансформи­ рован в речевые акты-экспрессивы; в целом отмечается тяготение к речевым действиям и преобладание эмоционально-оценочных средств над интеллекту­ ально-оценочными, сознательное следование принципам антиэтикета. Кроме того, в дискурсе оппозиционной прессы наблюдается использование новооб­ разований не в целях языковой игры, а в целях конструирования автономного кода для именования действительности (типичные примеры: демонократы, дерьмократы, иудокоммунисты) (Какорина 1996).

Наличие такого автономного номинативного кода, включающего набор ключевых слов-идеологем, специфический набор речевых жанров, стратегий и тактик позволяет говорить о существовании особого политического социолек­ та, обладающего, как и любой социолект, корпоративной функцией. К. Хадсон, описывая язык как «средство групповой солидарности», указывает, что политические группировки, подобно другим социальным объединениям (вра­ чей, юристов, журналистов, профессиональных спортсменов), владеют специальными формами языка, сплачивающими членов этих групп, помогающими противостоять всему остальному миру по принципу we're-al!-in-the-fighttogether (Hudson 1978). У. Сэфайер со ссылкой на обозревателя газеты «Washington Post» показывает, что культурные различия между демократами и республиканцами проявляются, в частности, в использовании разных терми­ нов для обозначения одного и того же референта, например(8айге 1993: 12):

Основой политического социолекта является его идеологическая ориен­ тация, которой и определяются его специфические лингвистические характе­ ристики. В отличие от групповых, корпоративных и профессиональных жар­ гонов, политический социолект не содержит специфической лексики, не из­ вестной носителям другого социолекта. Дифференциальные признаки различ­ ных политических социолектов как лексических подсистем заключаются преимущественно в частотности, комбинаторике и коннотативных характери­ стиках одних и тех же лексем. К числу таких дифференциальных признаков, по нашим наблюдениям, относятся следующие: а) специфический набор па­ рольных лозунговых слов, отражающих ценностные доминанты данной груп­ пы; б) различия в характере вербальной агрессии (степень косвенности и предпочитаемый набор инвектив); в) разный удельный вес речевых стереоти­ пов и штампов; г) разный удельный вес эмотивно-маркированной лексики (в частности, полярные различия в оценочных коннотациях политических ан­ тропонимов); д) специфический набор цитат, аллюзий и прочих отсылок к Прецедентным текстам, отражающим ценностные предпочтения той или иной группы.

Наряду с корпоративной функцией политический социолект нередко выполняет функцию сопротивления правящему режиму. Критическое отноше­ ние к декларируемым в официальном дискурсе политическим ценностям, к личностям, представляющим официальную властную элиту, приводит к тому, что в дискурсе политического противостояния они становятся объектами смехового восприятия, реализующегося в таких жанрах, как анекдот, пародия, памфлет, ироническая поэзия и др. Е.В. Какорина отмечает появление в оппо­ зиционной прессе такой новой жанровой формы, как «обзывалки» - инвекти­ вы, основанные на пародировании имен первых лиц государства (Какорина 1996: 411). Инверсия ценностей, составляющая основу смеховых жанров по­ литического дискурса, способствует десакрализации официального языка че­ рез разрушение его ритуальности.

Понятие политического социолекта коррелирует с явлением политиче­ ской диглоссии, описанным А. Вежбицкой, которая рассматривает антитота­ литарный язык как форму языковой самообороны (Вежбицка 1993). Если в обществе с более или менее выраженной демократической ориентацией оба социолекта (язык «партии власти» и язык оппозиции) обладают официальным статусом, то при тоталитарном режиме оппозиционный социолект имеет ста­ тус неофициального подпольного языка. Механизм языковой самообороны за­ ключается в «изобретении способов выражения для тех эмоций, отношений и идей, которые не могут открыто выражаться в условиях жесткого политиче­ ского контроля жизни страны» (Вежбицка 1993: 108).

Интересный подход к описанию социокультурной вариативности допере­ строечного языка находим в работе С. Кор донского. Автор выделяет три соци­ альные группы (функционеры, обыватели и диссиденты), которые, по его мне­ нию, разговаривали на разных диалектах одного социалистического языка (функционерский, диссидентский и обыденный «уровни языка») (Кордонский 1994). Сознавая условность и нетрадиционность выделенных автором «уров­ ней языка», мы, тем не менее, считаем принципиально важным отметить в данной концепции идею о том, что структура диалектов задается их жанрами.

Так, например, на уровне обыденного языка для функционеров характерны сплетни и слухи о жизни государственных функционеров, а для диссидентов политические анекдоты. На уровне «функционерского языка» противопостав­ ляются официальные тексты и речи функционеров, обращения к мировому со­ обществу диссидентов, кляузы и доносы обывателей. На уровне «диссидент­ ского языка» фзшкционеры прибегают к официальным текстам с ритуальным разоблачением недостатков, диссиденты реализуют себя в «языке истины»

самиздата, а обыватели довольствуются легендами и мифами из истории КПСС и СССР.

1.4. Дифференциация по событийной локализации Не подлежит сомнению то, что коммуникативная сторона присутствует в любой человеческой деятельности, однако есть области, в которых вся сово­ купность действий практически сводится к речи: к ним, наряду с юриспруден­ цией, педагогикой, администрированием, дипломатией и др., относится и по­ литика. Поэтому большинство событий, из которых складывается политиче­ ская жизнь, являются событиями коммуникативными. Отнесенность дискурсных образований к тому или иному событию может служить одним из воз­ можных критериев стратификации политического дискурса.

Коммуникативные события бывают простыми и сложными. Т. ван Дейк приводит в качестве примеров сложных коммуникативных событий беседу, собрание, слушание дела в суде, урок в классе, поскольку они поддаются чле­ нению на более мелкие коммуникативные акты (история в разговоре, иск ад­ воката в суде, объяснение урока учителем в классе) (ван Дейк 1989). Анализи­ р я сложные речевые события, В.Г. Гольдин выявляет их отличие от простых речевых событий по следующим параметрам: это события, маркированные как явления общественного характера, обычно планируемые, контролируемые, специально организуемые, назначаемые на определенное время. «Строение та­ ких событий имеет общественно закрепленный, институционализированный, даже в значительной мере ритуализированный характер (часть из них - вооб­ ще ритуалы), имя (имя события - Е. Ш.) вполне определяет ролевой состав, отношения и поведение участников сложного коллективного речевого собы­ тия, так что выражения типа пресс-конференция министра или венчание Пуш­ кина с Наталией Гончаровой называют не всех участников, а лищь некоторых, в связи с которыми или в пользу которых организуется событие» (Гольдин 1997: 27).

Понятие жанра в социолингвистике рассматривается в тесной связи с понятием речевого события; жанр определяется как форма речи, являющаяся частью того или иного события. Например, жанр проповедь относится к собы­ тию служба в церкви, но не исчерпывает данного события, в которое также ъхоцят люлитвы, пение псалмов, объявления и др. (Hymes 1977; Chaika 1989).

Д. Хаймс отмечает, что один жанр может полностью заполнять все коммуни­ кативное событие, но и в этом случае его следует рассматривать как аналити­ чески независимую, отдельную сущность ( Hymes 1977).

Один и тот же жанр может входить в разные события, например:

Лозунг-скандирование Лозунг-листовка Избирательная кампания, акция про­ События политической жизни можно разделить на цикличные (ритуаль­ ные), календарные (текущие) и спонтанные.

Политические события ритуального характера происходят регулярно, в определенное время, по определенному, жестко установленному графику и достаточно жестко регламентированному сценарию; к ним можно отнести вы­ боры и предшествующзто им предвыборную кампанию, церемонию инаугура­ ции, завершающую очередной выборный цикл; очередные съезды партии, це­ ремонии патриотических праздников, ежегодное выступление президента с посланием Федеральному собранию. Такие события образуют годичные, че­ тырехлетние и пр. циклы.

Календарные события планируются заранее, они заносятся в политиче­ ский календарь текущего месяца (года), они относительно предсказуемы, но характеризуются вариативностью по таким параметрам, как место, время или участники события: это встречи депутатов с избирателями, парламентские слушания, визиты политических деятелей, переговоры.

Спонтанные политические события невозможно планировать и предска­ зывать, они происходят как реакция на текущую политическую ситуацию. К их числу можно отнести митинги, пикеты и демонстрации, политические кампании (протеста или поддержки), акции гражданского неповиновения, по­ литические скандалы, референдумы.

Большинство коммуникативных политических событий являются слож­ ными, вбирающими в себя несколько речевых жанров. Так, например, встречи депутатов с избирателями включают такие жанры, как объявление, выступле­ ние депутата, ответы на вопросы, наказы избирателей; партийный съезд охвашвает жанры публичной речи (доклад), дискуссии, лозунга, резолюции и по­ становления. В переговоры как событие входят собственно переговоры, со­ глашение или договор, подписание соглашения или договора, коммюнике.

Многожанровым событием является митинг. По наблюдениям М.В. Китайго­ родской и Н.Н. Розановой, митинговую коммуникацию формирует не только публичная, ораторская речь и малые информационные жанры (публичные объявления, сообщения о развитии событий), но и спонтанно возникающие дискуссии, споры между участниками, различные микродиалоги, лозунги, плакаты, а также традиционные народно-площадные жанры (частушки, приба­ утки, острословицы) (Китайгородская, Розанова 1995а).

В поле политического дискурса существуют жанры, непосредственно не соотносимые с каким-либо конкретным событием, т.е. не являющиеся его со­ ставной частью, например, граффити. Хотя исследователи отмечают всплеск надписей на заборах и фасадах зданий в периоды избирательных кампаний, в канун голосования на референдумах (Руденко 1997), тем не менее, на наш взгляд, они не являются непременной составляющей этих событий, а пред­ ставляют, скорее, волеизъявление или оценочное самовыражение отдельных избирателей как реакция на предстоящее или предшествующее событие. По наблюдениям Р. Блюм (Blume 1985), коллективный субъект (политически ак­ тивная группа) становится автором граффити в чрезвычайно редких случаях;

граффити является преимущественно индивидуальным «творчеством». Оче­ видно, вне каких-либо политических событий стоят жанры неформальной по­ литической коммуникации (анекдот и другие фольклорные жанры), а также жанры художественного или научного творчества (мемуары, карикатура, ана­ литическая статья), представляющие собой индивидуальный отклик на то или иное событие.

Особым статусом в поле политического дискурса обладает опрос обще­ ственного мнения. Это коммуникативное событие складывается из собственно опроса (подготовка опросника с выборочными ответами или какой-либо иной формы и коммуникация в процессе проведения опроса) и обнародованных (в виде рейтингового списка или краткого резюме) результатов опроса. В отли­ ч е от псевдо-событий, в которых участниками диалога являются политики и журналисты, а непрофессионалам предназначена роль пассивного наблюдате­ л (зрителя), здесь представитель электората является главным действующим лицом - ведь опрос общественного мнения представляет собой своеобразный суррогат голосования на выборах или референдуме: потенциальный избира­ тель отвечает на вопрос о поддержке или оценке тех или иных политических действий или политиков. Вероятно, его можно было бы также охарактеризо­ вать как мета-событие^ поскольку оно имеет вспомогательный характер служит инструментом исследования состояния политического сознания в со­ циуме и своеобразным компасом - средством ориентации для участников по­ литического процесса.

Еще одним важным фактором в характеристике коммуникативных со­ бытий является социально значимое место общения. Взаимосвязь места и вре­ мени события, а также способов ролевого поведения его участников неодно­ кратно анализировалась в социолингвистических исследованиях (Stubbs 1983).

В.Г. Щукин рассматривает взаимосвязь социокультурного локуса (под кото­ рым он понимает разновидность бытового культурного пространства), хроно­ топов (жанров событий или жанров времяпровождений) и жанров бытового (в том числе словесного) поведения, неразрывно связанных с этим локусом (Щукин 1997).

Не вдаваясь в полемику по поводу толкования понятий жанра и хроно­ топа, мы бы хотели подчеркнуть нашу солидарность с автором в том, что со­ циокультурные локусы «чреваты» событиями и нередко навязывают находя­ щемуся в нем человеку определенный стиль поведения и выбор определенных речевых жанров. Ранее, в разделе «Типология знаков..» уже рассматривались семиотически значимые в политическом общении здания. Здесь нам хотелось б лишь подчеркнуть, что семиотичность локусам придает их ассоциативная связь с определенными жанрами и коммуникативными событиями институ­ ционального дискурса Многие спонтанные политические события (митинги, демонстрации, шествия, пикеты и др.) связаны с локусами открытых пространств - городски­ м улицами и площадями. Семиотика городского пространства в отношении к политическому дискурсу проявляется в том, что представители разных поли­ тических направлений избирательно закрепляют для своих акций определен­ ные локусы. Интересные наблюдения о том, как членение текста на сферы «свое - чужое» переносится на членение реального городского пространства, находим в статье М.В. Китайгородской и Н.Н. Розановой: «Необходимость территориального разграничения впервые возникла 7 ноября 1991 года, когда в Москве происходило одновременно два митинга. Митинг, организованный движением «Трудовая Москва», прошел на Красной площади, а митинг памяти жертв сталинских репрессий - на Лубянской. С этого момента тема «своей» и «чужой» территории достаточно часто обсуждается на митингах, обостряя конфликтность диалога» (Китайгородская, Розанова 1995а: 100).

1.5. Полевая структура жанрового пространства Всякий дискурс, в том числе и политический, будучи конгломератом оп­ ределенных жанров, представляет собой полевую структуру, в центре которой находятся жанры, прототипные для данного типа дискурса, а на периферии маргинальные жанры, имеющие двойственную природу и находящиеся на стыке разных типов дискурса.

Степень центральности или маргинальности того или иного жанра в по­ ле политического дискурса определяется тем, в какой степени он соответству­ ет основной интенции политической коммуникации - борьбе за власть. С этой точки зрения безусловно прототипными жанрами следует признать парла­ ментские дебаты (коммуникация внутри института), публичную речь политика и лозунг (вектор коммуникации «политик -> граждане»), лозунг и голосование (линия «обратной связи» граждане -^ институт). Помимо ведущей интенции, критериями прототипности являются первичность текста и отсутствие пересе­ чения с другими типами дискурса.

В периферийных жанрах функция борьбы за власть переплетается с функциями других типов дискурса. Кроме того, многие маргинальные жанры представляют собой вторичные тексты.

В современной лингвистике текста и теории коммуникации проводится разграничение первичных и вторичных текстов, коммуникативных действий, сфер общения. Традиционно первичным считается бытовое, межличностное общение (общение на близкой социальной дистанции), а вторичным общение официальное, публичное, институциональное (Бахтин 1986; Гольдин 1997).

Критерием различения первичных и вторичных жанров у М.М. Бахтина является простота - сложность: «первичные жанры - простые, сложившиеся в условиях непосредственного речевого общения (реплики бытового диалога, частное письмо). Вторичные (сложные) жанры - романы, драмы, научные исследования всякого рода, большие публицистические жанры и т. п. возникают в условиях более сложного и относительно высокоразвитого культурного общения (преимущественно письменного) - художественного, научного, общественно-политического» (Бахтин 1986: 252).

Такое разграничение первичных и вторичных жанров, безусловно, верно применительно к генезису человеческой коммуникации в целом. Однако, если применить его к функционированию политического дискурса, то получим об­ ратную картину: первичный дискурс образуют жанры институциональной коммуникации, составляющие основу собственно политической деятельности:

речи, заявления, дебаты, переговоры, декреты, конституции, партийные профаммы, лозунги и т.д., а жанры бытового общения выступают по отношению к ним как вторичные.

Вторичные жанры политического дискурса можно определить как «раз­ говоры о политике»; они носят респонсивный характер и представляют собой комментирование, обсуждение, интерпретацию, одним словом, реакцию на действия (в том числе и речевые), совершенные политиками. К сфере вторичноге политического дискурса, помимо бытовых разговоров (разговоры в се­ мье, в толпе и пр.), можно отнести такие жанры, как интервью, анекдоты, ана­ литические статьи, мемуары, письма читателей, граффити, карикатура и т.д.

Наличие у первичных политических текстов длинного шлейфа вторич­ ных образований обусловлено, во-первых, тем, что они, так же, как тексты на­ учные и художественные, подвержены множественным интерпретациям. Это связано с различием пресуппозиций и тезаурусов у носителей разных полити­ ческих социолектов, с амбивалентностью многих политических терминов и смысловой неопределенностью высказываний, являющейся важнейшим инст­ рументом политического манипулирования.

Во-вторых, неизбежность появления вторичных дискурсов объясняется тем, что многие из них представляют собой не просто речевые реакции, но и ответные политические действия, т.е. составляют органическую часть полити­ ческого диалога-поединка.

Таким образом, понятие вторичных жанров в политическом дискурсе включает следующие характеристики:

- маргинальное положение в жанровом пространстве на пересечении с другими видами дискурса;

- респонсивный характер: в системе «стимул - реакция» вторичные жанры всегда являются компонентом дискурса-реакции;

- цитатный (отсылочный) характер: это жанры, в которых происходит преобразование первичного текста. Данный критерий аналогичен пониманию вторичного текста в информатике, где «вторичные тексты представляют собой объяснение и своеобразный комментарий к существующим и действ^тощим текстам» (Рождественский 1996: 250). В политическом дискурсе это преобра­ зование, как правило, связано с оценочным, критическим осмыслением тек­ стов первичного дискурса и его субъектов (авторов), что находит свое вопло­ щение в смеховых жанрах политического дискурса: карикатуре, частушке, анекдоте, телепародии.

1. 6. Функциональная структура жанрового пространства По аналогии со знаками и речевыми актами политического дискурса его жанровое пространство также структурируется относительно базовой семио­ тической триады «интеграция - ориентация - агональность».

По характеру ведущей интенции разграничиваются:

- ритуальные/эпидейктические жанры (инаугурационная речь, юбилей­ ная речь, традиционное радиообращение), в которых доминирует фатика инте­ грации;

- ориентационные жанры, представляющие собой тексты информационно-прескриптивного характера (партийная программа, конституция, послание президента о положении в стране, отчетный доклад, указ, соглашение);

- атональные жанры (лозунг, рекламная речь, предвыборные дебаты, парламентские дебаты).

Инаугурационное обращение как прототипный жанр интеграции и ло­ зунг как прототипный агональный жанр будут объектами специального рас­ смотрения в следующих разделах.

2. Инаугурационное обращение как жанр интеграции.

выработались определенные нормы и принципы функционирования данного жанра, то в этом разделе анализ будет проводиться именно на американском материале.* риторике, которая, согласно Аристотелю, является хвалебной речью по 'Тексты инаугурационных обращений взяты из следующи,х источников:

1. American Perspectives: The United States in the Modem Age. - Washington, D. C : USIA, 1992.

1 http://www.pub.whitehouse.gov/search/white-house-publications торжественному случаю, относится к настоящему времени, использует возвышенный стиль, прибегая к усилению и преувеличению (Аристотель 1978).

По мнению известных специалистов по президентской риторике в США К. Кэмпбелл и К. Джеймисон, все эти черты в полной мере присущи и президентской инаугурационной речи: она является важнейшей составляющей торжественной церемонии, в ней соединяется осмысление прошлого и будущего нации на фоне настоящего, воздается хвала всему, что объединяет данную общность, используется элегантный литературный стиль и приемы усиления, преувеличенного акцентирования того, что уже известно аудитории (Campbell, Jamieson, 1986).

Вероятно, именно в связи с последней из перечисленных черт Р. Джослин характеризует инаугурационное обращение как «безопасную»

риторику (riskless rhetoric - букв, «риторика без риска») (Joslyn 1986: 316).

Это означает, что оно не содержит полемических высказываний (в них трудно найти утверждения, которые вызывали бы чье-то несогласие, возражение), в них нет ничего, что стимулировало бы мысль или бросало вызов, ничего, что предполагало бы альтернативные ценности или программы.

Все это свидетельствует о высокой степени ритуальности данного жанра, о преобладании в нем фатики над информативностью. Отсутствие новизны в сообщении неизбежно переключает фокус внимания участников коммуникации на другие его компоненты: важным оказывается не столько содержание высказывания, сколько сам факт его произнесения. В этом состоит важнейшая и уникальная особенность инаугурационной речи как жанра: она является не просто речевым действием, но действием политическим.

Произнесение инаугурационной речи одновременно является актом формального введения нового президента в должность. Фактически, если иаугурационную речь следует относить к политическим перформативам.

Идея о классификации текстов на основании иллокутивной силы по аналогии с речевыми актами высказывалась В.В. Богдановым, который предлагает, исходя из известной классификации Дж. Серля (Серль 1986), выделять тексты - ассертивы, директивы, комиссивы, декларативы и экспрессивы (Богданов 1993). Тексты перформативного типа, однако, в этой связи не упоминаются.

Основу перформативности инаугурационной речи составляет клятва президента, которая также представляет собой текст-перформатив. Она же является и структурным ядром речи, а саму речь можно рассматривать как расширение, развитие этой клятвы. Это положение подтверждается тем фактом, что в истории президентской риторики США существует речь (правда, единственная), текст которой практически целиком сводится к президентской клятве - это второе инаугурационное обращение Дж. Вашингтона.

эпидейктической риторики. К. Кэмпбелл и К. Джеймисон выделяют следующие характеристики: а) объединение аудитории в единый народ, единую нацию как свидетеля и полноправного участника церемонии легитимизации нового президента; б) обращение к прошлому как источнику традиционных ценностей нации; в) провозглашение политических принципов, которыми будет руководствоваться новое правительство; г) придание законной силы самому институту президентства (Campbell, Jamieson 1986).

В соответствии с данными признаки можно выделить четыре основные функции инаугурационного обращения: интегративная, инспиративная, декларативная, перформативная. Рассмотрим специфику и средства реализации каждой из данных функций.

2. 1. Интегративная функция заключается в утверждении единства нации в столь знаменательный момент ее истории. Важную роль в актуализации данной функции играют эксплицитные маркеры - знаки интеграции: the people, ту fellow citizens, our, we, both, united.

В наиболее явной форме функция интеграции реализуется в речевом акте призыва к единению; Let us then, fellow-citizens, unite with one heart and one mind... (T. Джефферсон).

Исследователи данного жанра подчеркивают, что церемония введения президента в должность представляет собой торжественное взаимное согла­ шение: народ, нация является таким же полноправным участником инаугура­ ции, как и президент. Без присутствия второй стороны - народа - акт введения президента в должность состояться не может. Клятва, произнесенная перед лицом «единой нации», превращается во взаимное обязательство, общую клятву на верность принципам и идеалам, которую он дает вместе с народом:

The oath taken in the presence of the people becomes a mutual covenant. My promise is spoken: yours unspoken, but not the less real and solemn (Б. Гаррисон).

I, too, am a witness today testifying in your name to the principles and puфoses to which we, as a people, are pledged (Д. Эйзенхауэр).

Дсис. Ф. Кеннеди подчеркивает, что роль народа в реализации избранного курса неизмеримо выше, чем роль президента: In уощ hands, my fellow citizens, more than mine, will rest the final success or failure of the course. Will you join in that historic effort?

исторические периоды, связанные с военными конфликтами. Так, В, Вильсон, второй срок президентства которого был омрачен вступлением США в первую мировую войну, подчеркивал особую значимость единения перед лицом внешней угрозы: It is imperative that we should stand together. We are being jorged into a new unity amidst the fires that now blaze throughout the world.

Стратегией призыва к единству, избранной в речи Дж. Ф. Кеннеди, явля­ йся отказ от утверждения о победе какой-либо партии: наоборот, после предвыборных баталий нация должна забыть о партийных разногласиях: We observe today not a victory ofparty, but a celebration of freedom.

Многие из современных президентов строили свою стратегию призыва к единению на идее необходимости преодоления расовых и классовых противоречий, раскалывающих американское общество:

Let us resolve that we the people will build an American opportunity society, in which all of us - white and black, rich and poor, young and old - will go for­ ward together arm in arm (P. Рейган).

For this is the day when our nation is made whole, when our differences, for a moment, are suspended (Дж. Буш).

В публичной речи, в том числе и политической, особую роль играет тот аспект, который в античных учениях о красноречии назывался loci communes (общие риторические места, топосы). Топосы (или топики) являются «источниками изобретения, развивающими мысль»; «они указывают, с какой точки зрения должно смотреть на предмет или на мысль» (Зеленецкий 1997).

Топосы политического дискурса обеспечивают приемлемость и уместность для публики тех или иных реалий, событий, персон. Мы полностью согласны с С. Земляным в том, что «агенты дискурса опознаются прежде всего по используемым ими топосам» (Земляной 1998).

Каждая из основных функций инаугурационной речи также находит выражение в специфических топосах. Интегративная функция инаугурационной речи, как свидетельствуют приведенные примеры, реализуется в двух основных топосах:

- топос взаимных обязательств (народ и президент едины в акте шаугурации и дают совместную клятву);

- топос единства нации как условия успешного решения проблем, стоящих перед страной.

2. 2. Инспиративная функция заключается в воодушевлении нации на предстоящие великие дела и прославление традиционных ценностей. Новый президент должен вселить в аудиторию надежду на лучшее будущее, веру в успех своей деятельности, подтвердить, что он является продолжателем тра­ диции своих предшественников: We cannot continue these brilliant successes in the future, you unless we continue to learn from the past (K. Кулидж). We dare not forget today that we are heirs of that first revolution (Дж. Ф. Кеннеди).

Идея сохранения старого опыта выражается через похвалу в адрес предшественников и признание их заслуг перед страной: There is а man here who has earned a lasting place in our hearts - and in our history. President Reagan, on behalf of our nation, I thank you for the wonderful things that you have done for America (Дж. Буш).

Кроме того, экскурсы в прошлое служат в качестве аргументативной аналогии, позволяющей надеяться на успешное преодоление трудностей (ссылка на имеющийся исторический опыт): Compared with the perils which our forefathers conquered because they believed and were not afraid, we have still much to be thankful for (Ф.Д. Рузвельт).

Однако одной опоры на прошлое для вдохновения недостаточно.

Высокий инспиративный потенциал несет топос обновления. Например, Б. Клинтон открывает свое первое инаугурационное обращение словами: To­ day we celebrate the mystery of American renewal. Далее он прибегает к метафоре весны как символу надежды на обновление: This ceremony is held in the depth of winter. But, by the words we speak and the faces we show the world, we force the spring. Развитие топоса завершается метафорой оживления американской демократии: То renew America, we must revitalize our democracy.

В речи Б. Клинтона слова с семантикой новизны и изменений встречаются практически в каждом абзаце (new, renew, change, revitalize, refresh, reinvent, reborn, dawn и т. п.).

Облигаторной составляющей инаугурационной речи является топос величия нации. Одним из языковых средств реализации данного топоса является использование суперлативов. Так, в частности, обилие суперлативов характерно для речей Б. Клинтона: the world's oldest, the world's greatest de­ mocracy, the world's most productive economy, the world's strongest, the world's mightiest industrial power. Ключевым словом в реализации семантики величия служит аффектив great: Our nation is posed for greatness (P. Рейган). Great na­ tions like great men must keep their word. When America says something, America means it (Дж. Буш).

Хвала нации воздается перечислением ее черт, достойных восхищения:

We are creating а nation once again vibrant, robust and alive (P. Рейган). America today is a proud free nation, decent and civil (Дж. Буш). And Americans have ever been a restless, questing, hopeful people (Б. Клинтон).

Косвенным выражением хвалы сильной нации является, в частности, демонстрация решимости любой ценой отстаивать важнейшую в иерархии национальных ценностей - свободу: Let every nation know, whether it wishes us well or ill, that we shall pay any price, bear any burden, meet any hardship, support any friend, oppose any foe, in order to assure the survival and the success of liberty (Дж. Ф. Кеннеди).

Таким образом, как мы видим, прославление национальных достоинств неразрывно связано с утверждением национальных ценностей, при этом постоянно подчеркивается не необходимость выработки новых ценностей, а, наоборот, идея приверженности к традиционным ценностям и необходимости их сохранения: Not change for change sake, but change to preserve America's ideals - life, liberty, the pursuit of happiness (Б. Клинтон). Утверждение традиционных ценностей также относится к топосу «величие нации».

Наиболее часто в инаугурационных речах американских президентов упоминаются следующие ценности:/гееJow, work, faith, discipline, comfort, se­ curity, safety, prosperity.

Еще одним топосом, в котором воплощается инспиративная интенция инаугурационной речи, является топос возвышенных эмоций, отражающих величие момента (радость, благодарность, любовь). Инаугурационная речь в целом характеризуется чрезвычайно высоким градусом эмоциональной насыщенности, которая создается обилием самых разных стилистических приемов и концентрацией разных типов эмотивов - «единиц, в семантике которых содержится эмоциональная доля» (Шаховский 1987). Помимо этого, многие авторы инаугурационных речей считают необходимым прибегнуть также и к эксплицитному обозначению соответствующих эмоций через номинанты эмоций, создавая тем самым содержательный топос, специфический именно для данного жанра политического дискурса:

From this joyful mountaintop of celebration, we hear a call to service in the valley (Б. Клинтон).

The demands of our time are great and they are different. Let us meet them with faith and courage, with patience and a grateful and happy heart (Б Клинтон).

And may He continue to hold us close as we fill the world with our sound - in unity, affection and love (P. Рейган).

We face the arduous days that lie before us in the warm courage of national unity (Ф.Д. Рузвельт).

Несомненно, потенциальная эмотивность словарно-нейтральных номинантов эмоций актуализируется за счет контекстуальной иррадиации эмотивности, тем самым добавляя свою каплю в общий «букет эмоций», украшающих торжественную речь. Однако, поскольку номинанты эмоций воспринимаются прежде всего рациональным компонентом сознания (Шаховский 1987), то их употребление в речи помогает аудитории не просто испытать, но и осознать патриотические эмоции, столь значимые для всех в момент единения нации.

Итак, назовем основные топосы в реализации инспиративной функции инаугурационной речи: топос преемственности (опора на исторические традиции и прошлый опыт), прославление величия нации, утверждение ее •фадиционных ценностей, топос возвышенных эмоций.

2. 3. Декларативная функция.

Эта функция заключается в провозглашении новым президентом принципов своего правления. Однако, в отличие от лозунга, декларация принципов не носит регулятивного характера, не служит непосредственным призывом к действию, а лишь предлагается для размышления. Декларативная функция реализуется, прежде всего,через топосы долга и работы.

Ключевыми словами голоса долга являются must, sacred obligation, sa­ cred duty, responsibility:

We must act and act quickly (Ф.Д. Рузвельт).

We must be strong, for there is much to dare (Б. Клинтон).

And so, my fellow Americans, ask not what your country can do for you: Ask what you can do for your country (Дж. Ф. Кеннеди).

В качестве ключевых слов топоса работы выступают task, effort, service, work, challenge:

My friends, we have work to do (Дж. Буш);...let us strive to finish the work ж are in (A. Линкольн);... let us work until our work is done (Б Клинтон).

В реализации топосов долга и работы явственно ошущается момент дидактичности: президент предстает перед народом как мудрый отец, считающ.ий своей обязанностью не просто говорить о том, что надо делать, но и внушать высокие моральные принципы, лежащие в основе благородной деятельности на благо нации:

America is never wholly herself unless she is engaged in high moral principle (Дж. Буш).

Happiness lies not in the mere possession of money; it lies in the joy of achievement, in the thrill of creative effort. The joy and stimulation of work no longer must be forgotten in the mad chase of evanescent profits (Ф.Д. Рузвельт).

Декларация политических принципов носит, с одной стороны, достаточно абстрактный характер, поскольку президент демонстрирует верность традициям и стремление следовать принципам, выработанным его предщественниками. С другой стороны, изложение основных, даже самых общих положений программы действий, невозможно без упоминания насущных проблем дня. Несмотря на торжественный, праздничный характер церемонии, президент считает необходимым показать народу свое понимание и озабоченность проблемами, которые волнуют все общество, тем самым еще раз демонстрируя единение с народом. В связи с этим существенную роль в реализации декларативной функции инаугурационной речи играет топос насущных проблем дня.

Обратимся к примерам.

В 20-х годах XX века одной из насущных проблем Америки была нелегальная продажа спиртного, вызванная законом о запрете на его продажу.

Естественно, Г. Гувер в своей речи не мог не прокомментировать всю остроту данной проблемы: But the large responsibility rests directly upon our citizens.

There would be little traffic in illegal liquor if only criminals patronized it. We must awake to the fact that this patronage from large numbers of law-abiding citizens is supplying the rewards and stimulating crime.

В период инаугурации P. Рейгана отношения между США и СССР были не самыми теплыми. В своей речи Рейган не скрывает, что видит в нашей стране врага. Он выражает свою озабоченность тем, что СССР представляет подкрепляется огромным военным потенциалом СССР: There are those in the world who scorn our vision of human dignity and freedom. One nation, the Soviet Union, has conducted the greatest military buildup in the history of man, building arsenals of awesome offensive weapons. В связи с этим P. Рейган считает необходимым вселить в души сограждан уверенность в том, что его профамма будет способствовать снятию напряжения между двумя странами и обеспеченрпо национальной безопасности: There is only one way safely and le­ gitimately to reduce the cost of national security, and that is to reduce the need for i And this we are trying to do in negotiations with the Soviet Union.

Дж. Буш, выдвигая социально-экономическую программу действий своего правительства, говорит о проблемах уличной преступности, наркомании, безработицы, трущоб: There are homeless, lost and roaming. There are the children who have nothing, no love, no normalcy. There are those who can­ not free themselves of enslavement to whatever addiction - drugs, welfare, demor­ alization that rules the slums. There is crime to be conquered, the rough crime of the streets.

2. 4. Перформативная функция Поскольку инаугурационная речь составляет основу официального ритуала введения президента в должность, то аудитория ожидает от президента, что он будет выступать в своей статусной роли, а не как личность;

что он продемонстрирует свою готовность и способность выступить в качестве лидера великой страны, а также понимание своей ответственности и признание ограничений, накладываемых на исполнительную власть (Campbell, Jamieson 1986: 216). Своим ораторским мастерством новый президент должен убедить всех, что он способен успешно сыграть символическую роль лидера нации.

Перформативная функция реализуется в трех основных топосах: топос законопослушности.

Топос вступления в должность заключается в том, что президент эксплицитно констатирует, что принимает на себя бремя лидерства: With this pledge taken, I assume unhesitatingly the leadership of this great army of our people dedicated to a disciplined attack upon our common problems (Ф.Д.

Рузвельт). To that work I now turn with all the authority of my office (Б.

Клинтон). This occasion is not alone the administration of the most sacred oath which can be assumed by an American citizen. It is a dedication and consecration under God to the highest office in service to our people (Г. Гувер).

Топос достойного лидера. Инаугурационное обращение призвано убедить публику в том, что лидер обладает необходимым знанием, мудростью и видением перспективы, достаточными для того, чтобы защитить нацию от внешних и внутренних врагов и успешно вести нацию в будущее (Joslyn 1986:

316).

Так, например, Ф.Д. Рузвельт предстает перед согражданами как силь­ ный, открытый лидер, у которого достаточно мужества и мудрости, чтобы ре­ шать самые сложные, «нерешаемые» проблемы; In every dark hour of our national life a leadership offrankness and vigor has met with that understanding and support of the people themselves which is essential to victory. I am convinced that you will again give the support to leadership in these critical days. There is no unsolvable problem if we solve it wisely and courageously.

Употребление в речи Дж. Кеннеди таких аффективов, как сила, энергия, вера, преданность, способствует созданию имиджа отважного, волевого челове­ ка, мужественного лидера, умеющего брать на себя всю полноту ответственноста; The energy, the faith, the devotion which we bring to this endeavor will light our country and all who serve it Ask of us the same high standards of strength and sacrifice which we ask of you. I do not shrink from this responsibility ~ J welcome it.

Tonoc законопослушности. Одно из качеств, которое американцы, как чрезвычайно законопослушная нация, ожидают увидеть в достойном лидере нации, - это готовность к безусловному следованию букве и духу Закона.

Чтобы развеять страхи перед возможными злоупотреблениями властью, новый президент должен заверить сограждан в том, что он не будет стремиться к узурпации власти, что он осознает и уважает конституционные ограничения своей роли: / take the official oath today with no mental reservations and with no purpose to construe the Constitution or laws by any hypercritical rules (A, Линкольн).

В речи не должно быть высокомерия и снобизма, наоборот, новый президент должен продемонстрировать смирение и покорность перед лицом народа и Всевышнего. С этой целью ораторы нередко прибегают к намеренному принижению своего статуса:

/ assume this trust in the humility of knowledge that only through the guid­ ance of Almighty Providence can I hope to discharge its ever-increasing burdens (Г. Гувер).

Your strength can compensate for my weakness, and your wisdom can help to minimize my mistakes (Дж. Картер).

Завершая характеристику жанра инаугурационной речи, обратимся к специфике ее временной отнесенности. Одной из характеристик эпидейктической речи, о которых говорилось в начале раздела, является ее сфокусированность на настоящем времени. В инаугурационной речи актуализуется особая разновидность настоящего - то, что К. Кэмпбелл и К. Джеймисон называют «вневременностью» (timelessness; time out of time) (Campbell, Jamieson 1986: 205). Следует отметить, что слово timeless неоднократно используется авторами инаугурационных речей для характеристики непреходящего характера института президентства и американских ценностей: Though we march to the music of our time, our mission is timeless (Б. Клинтон). The old ideas are new again because they're not old, they are timeless: duty, sacrifice, commitment and patriotism (Дж. Буш).

«Вневременность» - это вечное настоящее, в котором мы заключаем, по словам Ф.Д. Рузвельта, торжественное «соглашение с самими собой», соглашение между нацией и главой исполнительной власти, составляющее основу демократического правления.

Вневременность речи возвышает участников церемонии над повседнев­ ностью. Участники церемонии должны прикоснуться к вечности, ощутить «остановившееся мгновение»:

То us there has come a time, in the midst of swift happenings, to pause for a moment and take stock - to recall what our place in the history has been, and to rediscover what we are and what we may be...(^- Д- Рузвельт^.

Вместе с тем «вечное настоящее» дает возможность ощутить безостановочность хода истории, неразрывную связь времен:

History is а ribbon, always unfurling; history is a Journey. And as we continue our journey we think of those who traveled before us (P. Рейган).

/ see history as a book with many pages - and each day we fill a page with acts of hopefulness and meaning (Дж. Буш).

инаугурационных речах достигается за счет приподнято-торжественной тональности, размеренного ритма изложения.

Вневременность инаугурационного обращения свидетельствует о его особой роли в иерархии жанров политического дискурса и требует от его авторов особой тщательности в отборе словаря: «Фундаментальным требованием к политическому языку является возможность создавать тексты, в которых актуальные политические проблемы рассматривались бы как вневременные и надпартийные. Президентское послание, как и тронная речь королевы, строится с помощью базового политического словаря. Пресса может иронизировать над этими текстами, депутаты - прибегать к любым риторическим фигурам, но использование базового политического словаря гарантирует посланию высокий ранг в иерархии политических текстов»

(Арапов 1997: 45).

Итак, жанр инаугурационной речи является одним из ведущих в политическом дискурсе жанров интеграции, для которых в целом характерно преобладание фатической составляющей коммуникации. Преобладание фатики обусловлено тем, что данный жанр входит в политический ритуал в качестве его важнейшей части. Инаугурационная речь относится к политическим перформативам, поскольку сам факт ее произнесения перед Л Ц М народа является политическим действием введения в должность вновь избранного президента. Особенностью временной отнесенности данного жанра является «вечное настоящее», что отражается в специфике его тональности и словаря.

Основными функциями инаугурационного обращения являются:

интегративная, инспиративная, декларативная, перформативная. Каждая функция находит свое выражение в специфическом наборе топосов. Для интегративной функции - это топос взаимных обязательств народа и президента и топос единства нации как условия успешного решения проблем, стоящих перед страной. Инспиративная функция актуализируется через топосы опоры на прошлое, обновления, величия нации и топос возвышенных эмоций. Декларативная функция реализуется в топосах долга, работы и насущных проблем дня. Для перформативной функции особо значимы топос вступления в должность, а также топосы законопослушности и достойного лидера.

Лозунг входит в число прототипных жанров политического дискурса в силу своей функциональной специфики; выполняя регулятивную функцию в ее различных аспектах, он является непосредственным инструментом полити­ ческой борьбы и занимает ведущее место в политической коммуникации по линии «граждане • институт». Лозунг определяется как «призыв, в краткой форме выражающий руководящую идею, задачу, требование» (БТСРЯ). Как следует из этого определения, особенность интенции лозунга заключается в директивности, его цель - оказать влияние не столько на установки, оценки и мнения, сколько, прежде всего, на поведение агентов политики. «В лозунге политическая теория конденсируется в примитивное символическое действие»

(McConnell 1971:72).

Русское слово «лозунг» заимствовано из немецкого с этимоном «же­ ребьевка» (> «пароль», вернее, «отзыв», слово пропуска как часть пароля).

Английское slogan первоначально означало «боевой клич шотландских гор­ ских кланов или сигнал сбора», определяется как «лозунговое слово или объе­ диняющий девиз (созывающий на общее дело), недвусмысленно ассоциирую­ щийся с определенной политической партией или группой» (а catchword or rallying motto distinctly associated with a political party or other group) (Webster 1994). Таким образом, как показывает этимология, в семантике лозунга значи­ мым оказывается элемент объединения и корпоративности, и определение ло­ зунга можно уточнить как «сплачивающий призыв, предназначенный, чтобы вдохновлять и побуждать к действиям во имя общего дела».

Лозунг как прагматическая разновидность высказывания может быть ча­ стью более объемных текстов (речи, партийные программы и пр.), но чаще со­ ставляет отдельный, завершенный текст, который, в частности, может приоб­ рести статус прецедентности и войти в число жанров политической афористики. Тем не менее, текстовая автономность лозунга носит относительный ха­ рактер, поскольку лозунг, как правило, содержательно коррелирует с текстами других жанров в рамках определенного коммуникативного события (полити­ ческой акции) или выступает как часть совокупности лозунгов, дополняющих друг друга и нацеленных на выражение определенной политической позиции.

Так, например, специалисты по политической рекламе считают, что основным условием успешности предвыборного лозунга является его непротиворечи­ вость по отношению к ключевым положениям рекламной кампании кандида­ та в целом и согласованность с текстами его интервью, речей и прочих рек­ ламных материалов (Peters 1994).

В данном разделе рассматриваются следующие аспекты лозунга: а) ма­ териальное воплощение; б) содержательная специфика; в) структурные и фо­ нетические особенности; г) иллокутивный аспект; д) субъектно-адресатная ор­ ганизация.

В реальной речевой практике нередко встречаются сочетания типа вы­ шли на улицу с лозунгами и транспарантами. По сути дела, такое употребле­ ние некорректно, поскольку лозунг и транспарант не являются со-гипонимами некого общего термина (например, «агитационно-пропагандистские жанры»).

Лозунг является родовым термином, обозначающим тип высказывания /текста, тогда как «транспарант», «плакат», «граффити», «листовка» и др. выступают по отношению к нему как видовые термины, обозначающие различные виды материального воплощения лозунгового содержания. Поэтому далее мы будем говорить о лозунге как специфическом жанре политического дискурса и ло­ зунговых жанрах как его разновидностях.

В плане выражения лозунг реализуется преимущественно в письменной форме, единственной устной разновидностью лозунга является скандирование.

Письменные жанры лозунга имеют следующие различия по технике исполне­ ния и характеру применения:

• материал, на который наносится текст: ткань (транспарант), бумага (пла­ кат, листовка), стена/забор (граффити) и пр.;

• размер изображения: малые формы (значки, наклейки, листовки) - круп­ ные формы (плакаты, рекламные щиты, транспаранты, граффити);

• мобильность /стационарность. Мобильные жанры связаны с переме­ щающимся носителем. Все стационарные жанры (граффити, щиты, плакаты) являются жанрами крупных форм, поскольку размещаются в общественных местах для массового обозрения со значительной дистанции, нередко в расчете на движущегося адресата;

• групповой /индивидуальный характер исполнителя. Это разграниче­ ние оказывается значимым только для мобильных жанров лозунга, поскольку их «материализация» непосредственно связана с человеком-исполнителем.

Исполнитель лозунга (тот, кто его выкрикивает, переносит или носит на себе) в буквальном смысле становится «материальным воплощением этого лозунга.

сосудом, вмещающим в себя политические чувства и установки, выраженные лозунгом» (McConnell 1971:72);

• кратковременность /долговременность предъявления адресату. Мо­ бильные лозунговые жанры, в отличие от стационарных, являются частью сложного коммуникативного события (демонстрация, пикет и т. п.). Соответ­ ственно, их «срок жизни» ограничен рамками данного события, а их задачей является сиюминутное обеспечение необходимых политических действий.

Стационарные жанры чаще не локализованы в рамках конкретного со­ бытия и рассчитаны на более длительное воздействие, хотя они тоже могут быть приурочены к конкретному событию, предваряя его, - как правило, это события, растянутые во времени, например, предвыборная кампания или под­ готовка к референдуму. «Долгоиграющие» лозунги выполняют агитационнопропагандистские задачи на относительно постоянной основе, находясь в поле зрения электората достаточно длительное время (это относится, прежде всего, к таким жанрам, как граффити и плакаты, вывешенные в общественных мес­ тах). Задачей лозунгов этой группы является не «форс-мажорное», а «капель­ ное» воздействие на менталитет электората с целью формирования определен­ ных политических установок в желаемом направлении.

Представим рассмотренную типологию схематически:

(крупные формы) (малые формы) транспаранты, плакаты значки, наклейки, листовки Как показано на схеме 11, плакат, в отличие от других разновидностей лозунга, функционирует и в мобильном, и в стационарном варианте. Кроме тоГО, специфику плаката составляет сочетание текста с изображением, тогда как в остальных лозунговых жанрах изобразительный элемент является факульта­ тивным.

Описанные различительные признаки лозунговых жанров имеют экстра­ лингвистическую природу. Что касается лингвистически релевантных призна­ ков (как формальных, так и содержательных), то они, по нашему мнению, яв­ ляются общими для всех разновидностей лозунга и вытекают из таких его ба­ зовых свойств, как лапидарность и суггестивность. Под лапидарностью пони­ мается предельная сжатость в сочетании с ясностью и выразительностью. Суг­ гестия традиционно определяется как «воздействие на человека (прежде всего словесное), воспринимаемое им без критической оценки» (Черепанова 1996:

23). Суггестивность свойственна текстам религиозной, терапевтической и рек­ ламной коммуникации, а также близким к ним жанрам политического дискур­ са: политическая реклама, публичное выступление политика и лозунг.

К числу основных содержательных характеристик лозунга относятся следующие 1. Тематическая однофокусность. Лозунгу как лингвокультурному тек­ сту малого объема свойственно наличие одного тематического фокуса - в нем постулируется одна идея, излагается одно политическое суждение.

2. Максимальная эксплицитность в выражении идеи. Для лозунга не ти­ пичны имплицитные смыслы, ирония, аллюзия, намек. «Первое условие любой пропаганды - это ясное и не допускающее возражений утверждение однознач­ ной позиции, господствующей идеи» (Московичи 1998: 184). Это объясняется тем, что лозунговые тексты рассчитаны на самый широкий круг лиц - они ад­ ресованы не только предполагаемым сторонникам автора лозунга, но и всем, кто так или иначе их воспринимает, любому прохожему или зрителю.

3. Злободневность содержания. Это общее свойство большинства жан­ ров политического дискурса присуще лозунгу в максимальной степени. Злобо­ дневность выражается ключевыми словами текущего момента, к которым отН С Т Я имена действующих политиков, названия действующих политических блоков и партий, обозначения актуальных проблем и текущих политических событий.

4. Аксиологическая маркированность, которая проявляется как идеоло­ гическая заданность. Лозунгу свойственно недвусмысленное выражение поли­ тической позиции: адресату должно быть ясно, к какому политическому лаге­ рю принадлежит автор лозунга.

5. Эмоциональность. В лозунге нет места для рациональной аргумента­ ции: как и другие типы суггестивных высказываний, он обращается, прежде всего, к эмоционально-образному, а не к понятийному мышлению. Известный специалист по социальной психологии С. Московичи, развивая идеи Г. Ле Бо­ на, Г. Тарда, 3. Фрейда о психологии масс, утверждает, что пропаганда имеет иррациональную основу. Еще в 1910 г. Г. Ле Бон писал: «Массы никогда не впечатляются логикой речи, но их впечатляют чувственные образы, которые рождают определенные слова и сочетания слов» (цит. по: (Московичи 1998:

184)).

В языковой ткани лозунга особую роль играют так называемые лозунго­ вые слова. Они обозначают ценностно-значимые понятия (общечеловеческие или политические ценности), для них характерна эмоциональная заряженность и высокая частотность употребления во всех жанрах политического дискурса.

Лозунговые слова - политические аффективы (свобода, равенство, справедли­ вость, демократия, мир, отечество, социализм и др.) - являются ключевыми словами в тексте лозунга. Механизм их воздействия недвусмысленно раскры­ вает внутренняя форма эквивалентного немецкого термина Schlagworte (букв, «ударные слова»). X. Босмаджан, анализируя лозунговые слова в нацистской пропаганде, очень метко замечает, что ударная сила таких слов притупляла критические способности слушателей. Нацистская пропаганда использовала слова «не как мосты к разуму слушателей, а как гарпуны, которые должны вонзиться в мягкую плоть их подсознания» (Bosmajian 1983: 18).

В подтверждение сказанного приведем пример метатекстовой рефлексии о значимости ключевого слова-аффектива в лозунге: «Выборы в Думу показа­ ли, что значит толковый лозунг. Партия Тюлькина-Анпилова, казалось бы, политический изгой, без денег и непрерывно показываемая по ТВ как банда опасных идиотов, набирает голосов больше, чем КРО с га Лебедем и тугой мошной. И только потому, что голосовали за них не только га мизерные сто­ ронники, а и те, кто о них слыхом не слыхивал, голосовали только потому, что в избирательных бюллетенях стоял лозунг «Коммунисты за СССР». Вот это «СССР» и дало им почти 5% голосов» (ДЛ, №18, 1997).

Лапидарность и суггестивность лозунга обусловливают также ряд осо­ бенностей его синтаксической и фонетической структуры. Краткость лозунга диктует упрощенность его формы: текст, как правило, состоит из одного пред­ ложения. Преобладают простые утвердительные предложения. Вопрос подра­ зумевал бы сомнения, колебания и необходимость дискуссии, а сложное пред­ ложение предназначено для вывода умозаключений, тогда как лозунгу проти­ вопоказана аргументация и рассуждения. Вопрос, если он и встречается в ло­ зунге, как правило, является псевдо-вопросом, и, по сути дела, его можно рас­ сматривать как разновидность утвердительной структуры:

Want а Republican President? Nixon 's the One.

Кто же, если немы, прищемит хвост снсовто-блакитной крысе?!

Новая революция? Да.

В лозунге нет места для анализа точки зрения оппонента - она изначаль­ но отвергается автором, и это категорическое неприятие входит в прагматиче­ скую пресуппозицию лозунга. Адресант лозунга безапелляционно уверен в своей правоте; «Утверждение в любой речи означает отказ от обсуждения, по­ скольку власть человека или идеи, которая может подвергаться обсуждению, теряет всякое правдоподобие. Это означает также просьбу к аудитории, к тол­ п принять идею без обсуждения, такой, какая она есть, без взвешивания всех «за» и «против», и отвечать «да», не раздумывая» (Московичи 1998: 185).

Нацеленностью лозунга на эмоциональное воздействие обусловлена распространенность в лозунговых текстах восклицательных предложений. Регулятивность лозунга предполагает его обращенность к объекту предполагае­ мого воздействия - отсюда значимость синтаксической позиции обращения и высокая частотность ее заполнения в тексте лозунга. Исследователи лозунга отмечают значительный удельный вес безглагольных конструкций (Гудков 1999; Метелкина 1988), что, на наш взгляд, объясняется большей энергетикой и категоричностью назывных фраз, а также большей «топикальностью» суще­ ствительного по сравнению с глаголом в политическом дискурсе - именно су­ ществительное является выразителем подавляющего большинства политиче­ ских концептов. Отвлеченность от деталей и частных характеристик, сфокуси­ рованность на одной идее, выраженной через ограниченное количество клю­ чевых понятий, предопределяет преобладание в лозунге нераспространенных предложений, либо предложений с минимальным количеством распространи­ телей.

В суггестивных текстах важную роль играет звуко-ритмическая сторона.

Так, в частности, для лозунга характерно использование ритма, рифмы и алли­ терации, которые сообщают лозунгу дополнительную эмоциональность, при­ влекают к нему внимание и способствуют его лучшему запоминанию. Воздей­ ствующая сила этих фонетических средств связана с тем, что в их основе ле­ жит столь значимый для пропагандистского внушения феномен повторения: в данном случае мы имеем дело с повторением звуков, слогов или акцентных интервалов. Приведем примеры:

а) рифма: АН the Way, LBJ!;

Ельцин, Чехов, Семергей, вон из власти и скорей!

б) аллитерация: Россия, Родина, народ.

в) ритм: Честность во власти - порядок в стране.

Звуко-ритмический аспект лозунга играет значительную роль в повыше­ нии его фасцинативности. Под фасцинацией в информатике понимается «воз­ действие, ослабляющее эффективность фильтров принимающей системы»

(Саленко 1978: 117). Фасцинативные сигналы призваны нейтрализовать поме­ хи в мозгу приемника информации, преодолеть барьер невнимания, «заворо­ жить» партнера. По меткому выражению Ю.А. Шрейдера, «это как бы «по­ зывные», которые несет сообщение и которые заставляют адресата настроить­ ся на прием» (цит. по: (Войскунский 1990: 119)).

Необходимо отметить два аспекта фасцинативности лозунга, парадок­ сально противоположных по механизму действия.

Первый аспект связан с разрушением стереотипов - за счет новизны формы, языковой игры (например: Народ, сними лапшу с ушей и гони Ельцина взашей!). Специально мы на этом аспекте не останавливаемся, поскольку мно­ гочисленные примеры языковой игры в тексте лозунгов и их анализ можно найти в ряде работ (Баранов, Казакевич 1991; Какорина 1996; Гудков 1999;

Енина 1999; Проскуряков 1999).

Второй аспект фасцинативности, наоборот, связан с активизацией сте­ реотипов. Известно, что сила воздействия не обладающего содержательной новизной ритуального текста (заклинания, молитвы и пр.) при многократном повторении лишь увеличивается, поскольку в данном случае происходит акти­ визация его магического смысла. Языковой формой существования стереоти­ пов сознания являются клише и штампы. Приведем примеры клишированных структур, наиболее частотных в российских политических лозунгах: Руки прочь от Государственной Думы! Даешь правительство народного доверия!

Мы с тобой, братская Белоруссия! Долой душегуба российского! и др. Будучи семантически опустошенными, политические клише стремятся к полюсу фаТ К (Zijderveld 1979). Позволяя избежать сознательного размышления, они провоцируют механическую реакцию и способствуют выработке чувства общ­ ности у политических единомышленников в противостоянии политическим оппонентам.

Что представляет собой лозунг в иллокутивном аспекте?

Жанрообразующим признаком лозунга является его директивность (регулятивность). С точки зрения реализации коммуникативных интенций для ло­ зунгов наиболее типичны такие типы регулятивных речевых актов речевых ак­ тов, как призывы и требования.

Требование отличается от призыва по двум основным параметрам:

- степенью императивности и категоричности: призыв определяется как «просьба, предложение действовать тем или иным способом», а требование как «просьба, выраженная в решительной, категоричной форме, настоятельная просьба, не допускаюшая возражений» (БТСРЯ);

- распределением коммуникативных ролей агентов политики: лозунгпризыв исходит от политических институтов и адресован массам, тогда как лозунг-требование, как правило, исходит от масс (при возможной поддержке оппозиционных институтов) и адресован властным институтам.

Речевой акт призыва наиболее типичен для предвыборного лозунга.