«СЕМИОТИКА ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА Диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук ...»

Суть содержащейся в нем пропозиции сводится к формуле «Голосуй за N, (по­ тому что...)». Эта клишированная формула прямого императива в сочетании с мотивировкой, подсказывающей избирателю правильный выбор, является ти­ пичной для предвыборного лозунга: Голосуйте за Н. К. Максюту! Голосуя за него, Вы голосуете за: своевременную выплату зарплат, снижение налогов, восстановление промышленности области...

Интенция понуждения к выбору может быть выражена с разной степе­ нью косвенности. Если в прямом императиве оба компонента (действие выбо­ ра + объект выбора) выражены эксплицитно, то в косвенном императиве один из них опускается:

а) отсутствует ключевой глагол голосовать/выбирать в форме повели­ тельного наклонения, но недвусмысленно указывается, за кого призывают го­ лосовать: Владимир Яковлев - ваш кандидат в губернаторы СанктПетербурга; Агапцов - хозяин слова. Если мэра, то такого;

б) указание на желательный объект выбора дается за рамками лозунго­ вого текста: Сделай правильный выбор! («Демократический выбор России»);

Есть такой человек, и ты его знаешь! (А. Лебедь).

Непрямое выражение интенции понуждения к выбору наблюдается так­ же при трансформации императива в перформатив. Перформатив выбора, ко­ торый используется как манипулятивная уловка, озвучивает выбор, как бы уже сделанный избирателем: Выбираю Яблоко; Знаем, верим, изберем! Подобная формула обладает сильным суггестивным потенциалом, поскольку не вызыва­ ет такого сопротивления внешнему давлению, как в случае прямого императи­ ва.

Наибольшая степень косвенности присуша структурам с полностью ре­ дуцированной императивной частью и мотивировкой, представленной как импликатура: «... (и поэтому выбери N)». Мотивировка выбора может представ­ лять собой:

- обещание (если выберешь Х-а, то получишь нечто хорошее): Мы от­ меним депутатскую неприкосновенность! Peace, Progress, Prosperity:

- апелляцию к теплым чувствам и воспоминаниям (голосуй за N, пото­ му что он хороший): Выбирай сердцем! I Like Ike! One Good Term Deserves An­ other;

- предупреждение (если выберешь /не выберешь N, то будет плохо): Яб­ локо от Кремля недалеко падает! Hoover and Happiness, or Smith and Soup Houses. Coolidge or chaos;

- призыв к изменениям (надо выбрать другого, потому что те, кто сейчас у власти - плохи): России нужна умная и честная власть. Думающих в Думу!

Time for а Change. Let's Get America Moving Again.

Таким образом, выражение интенции понуждения в предвыборных ло­ зунгах можно свести к следующим вариантам: а) выбор навязывается; б) вы­ бор подсказывается; в) внушается, что выбор тобой уже сделан.

Лозунги-требования наиболее характерны для протестных акций. Вы­ деляются следующие структурно-коммуникативные разновидности требова­ ний:

- требования-перформативы: Требуем добровольной отставки прези­ дента! Требуем национализации! Вариантом требования-перформатива явля­ ется представление коллективного «я» в третьем лице: Ярославцы требуют:

ярмо позорное - Ельцин. Снимите!;

- редуцированные перформативы с опущенным, но легко восстанавли­ ваемым перформативным глаголом: Конституционные гарантии человеку!

Прекратить пляску доллара!;

- требования-императивы: Верните наше право на труд! Императивное требование с конкретизированной обращенностью может выступать и как кос­ венное выражение поддержки или, наоборот, агрессии: Борис, борись! (Требу­ ем, чтобы ты боролся, потому, что мы поддерживаем тебя).

- квазиперформативы поддержки /протеста с дискурсными словами "да" и "нет" можно рассматривать как косвенное выражение требования, поскольку в данном случае, на наш взгляд, имеет место синкретизм двух интенций: Да единству русского народа! Нет - полицейскому режиму! (Поддерживаем /не поддерживаем нечто и требуем, чтобы власти этого добивались).

Характерные для протестных акций лозунги, содержащие вердикты, волитивы изгнания и угрозы, можно рассматривать как производные от речевого акта требования: экспрессивный волитив изгнания есть категорическое требо­ вание удаления (Вон из власти!), вердикт является требованием вынесения приговора (Верховного главнокомандующего под суд!), угроза (насилия или иных санкций) выступает как инструмент, стимулирующий выполнение тре­ бования (Сегодня вы нас - завтра мы вас!).

Наряду с лозунгами, содержащими директивные речевые акты, широко распространены лозунги-экспрессивы, главная цель которых - выразить чув­ ства и установки. Точнее было бы квалифицировать их как сочетание ассертива и экспрессива, поскольку в них содержатся суждения о ценностях и пред­ почтениях, декларация своей политической позиции. Такие лозунги, в отличие от директивных, будем называть декларативными: Смена социальнополитического курса реформ в интересах народа} Грабим по-старому, обеща­ ем по-новому. В экономике капитализм, в распределении - социализм. If «pro»

is the opposite of «con», then what is the opposite of «progress»? Congress!

Декларативные лозунги типичны для стационарных лозунговых жанров;

в них превалирует не агитационная, а пропагандистская функция, содержащая элемент дидактичности (просветительства). Особый подкласс декларативных лозунгов составляют структуры квалификативно-идентифицирующего типа (отнесение к классу через прямолинейную оценочную квалификацию), причем они могут содержать аксиологически противоположные оценочные речевые акты: одобрение и осуждение. Лозунги данного типа весьма характерны для жанра граффити: Капитализм - сатанический ад! Коммунизм - божий рай!

Ельцин - харачо, ГКЧП - плёхо! ЛДПР - Упырь и К°. ЛДПР - партия свободы.

Многие рекламные лозунги - девизы партий и движений или их лидеров - внешне выглядят как декларативные, однако в контексте предвыборной аги­ тационной кампании в них реализуется иллокутивная сила понуждения к вы­ бору: декларирование ценностей имплицирует мотивировку выбора. Сильный лидер - сильная Дума - сильная власть - сильное государство (НДР); Порядок в стране - достаток в доме! (КПРФ); Отечество, Верность, Честь («Офице­ ры Волгограда»). В целом следует подчеркнуть многофункциональность дек­ ларативных лозунгов-экспрессивов: они используются как в акциях протеста, так и в акциях поддержки; как в рекламных, так и в пропагандистских целях.

Теперь обратимся к специфике субъектно-адресатных отношений в ло­ зунговых жанрах.

Для лозунга как жанра массовой коммуникации характерна двойная ад­ ресация: наличие как прямого, так и косвенного адресата (слушателя, молча­ щего наблюдателя), по-разному представленных в разных типах лозунгов.

Прямым адресатом в лозунгах протеста является представитель власти (поли­ тик или институт), который, в частности, может быть формально маркирован позицией вокатива: КПСС! Остановись!; Ельцин - уйди. В рекламных лозун­ гах прямой адресат - целевой электорат - всегда выражен имплицитно. Кос­ венный адресат в лозунгах протеста может быть как целевым (обращаясь к представителям власти, авторы и исполнители лозунга ориентируются на сво­ их сторонников), так и случайным (любой человек, прохожий, в поле зрения которого попадает лозунг). В рекламных лозунгах косвенный адресат всегда случайный.

Характеризуя специфику адресанта лозунга, будем исходить из проти­ вопоставления, отражающего неоднородность сущности говорящего: автор тот, кто формулирует мысль, облекая ее в некоторую форму (текста, сообще­ ния); принципал - лицо, позиция которого отражена в высказывании; анима­ тор - тот, кто реально произносит высказывание (АРСЛС 1996: 35, 52, 467).

Для всех лозунговых жанров характерна анонимность автора и обяза­ тельная маркированность принципала - группового агента политики. Как уже отмечалось выше, для лозунга обязательна идеологическая заданность и чет­ кое выражение идеологической позиции. Автор любого лозунга, даже если он стремится выразить свою личную позицию, невольно соотносит ее с позицией одного из групповых субъектов политической коммуникации.

В скандировании и мобильных письменных жанрах (транспаранты, пла­ каты, значки, наклейки, листовки) облигаторно маркирован аниматор. В пись­ менных жанрах аниматор не озвучивает текст, написанный автором, а является его физическим носителем. Идеологически аниматор (политический активистнепрофессионал) отождествляет себя с принципалом и стремится явить миру свое общественное лицо - либо коллективное, «растворенное в толпе» (в Групповых жанрах - транспарантах и плакатах), либо индивидуальное (в ин­ дивидуальных жанрах - значках и наклейках). Особенность листовки заключа­ ется в том, что роль аниматора сводится к доставке лозунга непосредственно индивидуальному «потребителю».

В стационарных жанрах (граффити, уличные щиты и плакаты) анонимен не только автор, но и аниматор, а маркирован только принципал - групповой субъект политики, чья позиция отражена в тексте лозунга. Следует отметить, что свойственная лозунгу в целом анонимность в жанре граффити обусловлена не столько коллективным характером адресанта, сколько тем, что он осознает нелигитимность своей деятельности и потому осуществляет ее тайно. С другой стороны, в жанре граффити аниматор, как правило, выступает не как техниче­ ский исполнитель заказа, а как индивид, Homo Politicus, который по собствен­ ной инициативе стремится озвучить свою личную точку зрения. Поэтому ав­ тор граффити одновременно является и принципалом, и аниматором, как бы примеряя к себе роль вождя, обращающегося к толпе. Нам представляется обоснованным предположение Б.Д. Гудкова о том, что настенная надпись вы­ полняет для пишущего компенсаторную роль, позволяя ему создать некий виртуальный мир, в котором он может ощущать себя вождем, ведущим за со­ бой массы (Гудков 1999: 63).

Субъектно-адресатные отношения в тексте лозунга могут быть проана­ лизированы не только с точки зрения типовых ролей институционального дис­ курса (типовых агентов политики), но и в плане реализации социальнопсихологических ролей. По данным исследования Л.В. Ениной, социальнопсихологические роли коммуникантов в российских лозунгах протеста 1990гг. выглядят следуюищм образом: Адресант предстает как обиженный, не­ справедливо обделенный, ущемленный в правах, проигравший, но обладаю­ щий моральным превосходством над победившим. Прямой адресат лозунга протеста - власть имущий - предстает в двух вариантах: а) ущемляющий пра­ в и личное достоинство адресанта, вор и грабитель, виновник плачевного поа ложения адресанта; б) покровитель, крепкая рука, суровый, но справедливый и заботливый отец (Енина 1999: 51-53).

По-иному выглядят социально-психологические роли коммуникантов в рекламном лозунге. Адресантом здесь выступает иногда сам кандидат, но ча­ ще некий посредник - серьезный человек, к голосу которого стоит прислу­ шаться. Посредник озвучивает позицию кандидата и представляет его как во­ площение идеала политика: честный, скромный, порядочный, авторитетный, волевой, ответственный, квалифицированный профессионал и т. д. В основе образа адресанта (принципала) в сверхтексте предвыборных лозунгов лежит архетипная мифологическая роль всемогущего божества, волшебника, выпол­ няющего желания. Адресант (принципал) предстает как человек, который по­ может тому, кто его выбрал, осуществит все его надежды и стремления. Надо только проголосовать за него, а потом все будет так, как хочет избиратель.

Что касается социально-психологической роли адресата, то единый портрет здесь составить трудно, поскольку, в зависимости от избранной стра­ тегии рекламной кампании, адресат предстает в различных ипостасях: человек, стремящийся к семейному благополучию {Каждому дому - уют и безопас­ ность); беспомощный пожилой человек {Он поддерлсит стариков. Выбирай­ те: Дмитраков); национал-патриот, ксенофоб {Русскому народу - русское правительство!); консерватор, мечтающий о возврате к советским порядкам (Вернем себе достойную эюизнъ!). И, тем не менее, в качестве общего знамена­ теля к социально-психологическому портрету адресата в рекламном лозунге можно выделить определенный набор характеристик. Это человек, разочаро­ вавшийся в нынешней власти, обманутый, никому не доверяющий, уставший о бесправия, экономических трудностей и коррупции. Это человек, жажду­ щ й перемен к лучшему, и, прежде всего, жаждущий порядка, сильной руки и порядочного отношения к себе со стороны государства. И, наконец, это патри­ о, радеющий за процветание родного города, области, страны.

Подведем итоги. Общими для лозунговых жанров являются их лингвис­ тические и прагмалингвистические характеристики. В содержательном плане лозунгу присущи тематическая однофокусность, злободневность, идеологиче­ ская заданность, максимальная эксплицитность в пропозициональном и аксио­ логическом аспекте, эмоциональность, наличие лозунговых слов. В структур­ ном отношении лозунгу свойственны краткость, преобладание простых нерас­ пространенных утвердительно-восклицательных предложений, наличие часто повторяющихся клищированных структур, ритма, рифмы и аллитерации.

Большинство из перечисленных содержательных и структурных признаков ха­ рактеризуют лозунг как разновидность суггестивного текста, что соответству­ ет его агитационно-пропагандистской функции в рамках политического дис­ курса.

В иллокутивном аспекте выделяются три основные группы лозунгов: а) рекламные (предвыборные), в основе которых - речевой акт призыва; б) протестные, в основе которых лежит речевой акт требования и ряд производных от него речевых актов, реализующих функцию вербальной агрессии; в) декла­ ративные лозунги, содержащие речевые акты ассертивы и экспрессивы. Дек­ ларативные лозунги функционируют в рамках как рекламных, так и протестных акций, а, кроме того, они используются вне конкретных акций в целях долговременной пропаганды.

Различия лозунговых жанров заключаются в их экстралингвистических характеристиках (техника исполнения), некоторых особенностях субъектноадресатной организации, а также ориентации на тот или иной тип лозунга. Та­ кие жанры, как транспарант и плакат, предназначены в основном для лозунгов протеста; щиты, значки, наклейки, листовки - используются преимущественно для рекламных лозунгов; к граффити обычно прибегают для «озвучивания»

протестных и декларативных лозунгов.

4. Политический нарратив. Политический скандал как нарратив Политический нарратив является специфическим способом опредмечи­ вания образа мира политики, существующего в сознании языковой личности.

Под политическим нарративом будем понимать совокупность дискурсных об­ разований разных жанров, сконцентрированных вокруг определенного поли­ тического события. Помимо собственно событийного аспекта в нем находят отражение основные категории мира политического: субъекты (агенты) поли­ тики, политические ценности и диспозиции, политические действия и страте­ гии.

Для политического нарратива характерна множественность изложений (множественность повествователей) и протяженность во времени (подобно се­ риалу с продолжением он может занимать не один день), обусловленная, вопервых, тем, что сам жизненный сюжет может быть не завершен и развиваться на глазах у повествователей, и во-вторых, тем, что сюжет оказывается на­ столько общественно значим, что его переживание растягивается во времени, стимулируя соответствующую коммуникацию. Разновидностями политиче­ ского нарратива являются такие сложные коммуникативные события, как из­ бирательная кампания, кампании протеста, и, конечно же, скандал.

Предлагаемое понятие политического нарратива коррелирует с поняти­ ем сверхтекста, выдвинутым Н.А. Купиной и Г.В. Битенской, которые опреде­ ляют сверхтекст как «совокупность высказываний, текстов, ограниченная;

темпорально и локально, объединенная содержательно и ситуативно, характе­ ризующаяся цельной модальной установкой, достаточно определенными по­ зициями адресанта и адресата, с особыми критериями нормального / анор­ мального» (Купина, Битенская 1994: 215). В нашем понимании сверхтекста как речевой реакции на политическое событие ведущим признаком является со­ держательное единство. Очевидно, ему свойственна темпоральная, но никак не локальная ограниченность, хотя и темпоральные рамки скандала тоже определяются достаточно условно, так как скандал может тянуться долго и затихать постепенно. Кроме того, вряд ли можно говорить о единстве его модальной установки и определенности позиции адресанта и адресата, поскольку в ком­ муникативную орбиту скандала или иного значимого политического события вовлекаются коммуниканты, представляющие разнообразные, в том числе и противоположные, позиции.

В какой степени понятие политического нарратива вписывается в общую парадигму нарратологии?

Нарратив, или повествование, понимается в литературоведении как «весь текст эпического произведения, за исключением прямой речи персона­ жей; изображение действий и событий во времени, описание, рассуждение...»

(Сапогов 1987: 280). Поскольку основной повествовательной единицей нарра­ тива является событие, то центральной категорией политического нарратива является политическое событие. Любое политическое событие в принципе об­ речено стать предметом сверхтекста потому, что о нем хотя бы один раз сооб­ щается в нескольких источниках средств массовой информации, а если это со­ бытие становится особо значимым, привлекает к себе повышенное внимание, то, естественно, повествование о нем получает многократную вариативную разножанровую реализацию. Так, в частности, сверхтекст политического скандапа может включать такие разновидности вторичного дискурса, как интер­ вью, анекдоты, аналитические статьи, мемуары, выступление политиков в прессе, письма читателей, карикатуры и пародийные телепередачи. Такой под­ ход к сверхтексту соединяет в себе понятия горизонтального и вертикального измерений интертекстуальности, разграничиваемых в работе Дж. Фиске (Fiske 1993). Под горизонтальной интертекстуальностью он понимает взаимоотно­ шения между текстами, объединенными единством жанра, сюжета или персо­ нажа. К вертикальной интертекстуальности Дж. Фиске относит связи между первичными, вторичными и третичными текстами.

Нарратив, по мнению Р. Барта, является универсальной формой языко­ вого существования: «рассказывание существует повсюду, во все времена, в любом обществе; рассказывать начали вместе с началом самой человеческой истории; нет, никогда и нигде не было народа, который не умел бы рассказы­ вать; все классы, любые социальные группы создают свои собственные пове­ ствования, и нередко случается так, что люди различной, если не сказать про­ тивоположной, культуры совместно внимают одним и тем же рассказам: пове­ ствование пренебрегает разницей между высокой и посредственной литерату­ рой; преодолевая национальные, исторические и культурные барьеры, оно присутствует в мире, как сама жизнь» (Барт 1987: 387). Структуралисты счи­ тают, что нарратив подобен языку, усматривая в нем такие фундаментальные семиотические отношения, как «язык - речь» (универсальная нарративная структура - ее конкретные реализации) и «синтагматика - парадигматика».

Синтагматическое измерение нарратива позволяет давать логически осмыс­ ленное построение последовательности событий по законам причинноследственной связи или ассоциаций. В парадигматическом измерении нарра­ тив оперирует набором персонажей и обстоятельств «вне времени», соединяя их в событийно-темпоральные последовательности на синтагматической оси (Chatman 1978).

Перейдем к рассмотрению скандала как наиболее яркой разновидности политического нарратива.

Скандал является непременным атрибутом современной политической жизни. К нему нередко прибегают в целях диффамации оппонента по полити­ ческой борьбе или для привлечения внимания к собственной персоне. В облас­ ти политики термин «скандал» относят обычно к событиям двух видов. Скан­ дал возникает в том случае, когда становится известно, что политик тайно пре­ следовал личные цели с нарушением законов, публичного доверия и полити­ ческих норм, либо когда подобные нормы нарушаются им открыто. Кроме то­ го, скандал нередко фабрикуется на совершенно «безобидном» материале, когда вполне законным и моральным действиям дается специфическая, дискре­ дитирующая интерпретация. Политический скандал, наряду с кампаниями протеста, акциями гражданского неповиновения, митингами и др., относится к спонтанным политическим событиям, которые обычно заранее не планируют­ ся и происходят как реакция на текущую политическую ситуацию. Скандалы будоражат общественное мнение, становясь на какое-то время стержнем поли­ тической жизни и, соответственно, политического дискурса. Наиболее громкие скандалы получают языковую фиксацию, и их наименования становятся зна­ ками культурно-исторического кода. Так, например, в американских словарях культурной грамотности представлены следующие названия политических скандалов: Watergate, Teapot Dome scandal, Harding scandals, Iran-Contra Affair (Hirsch et. al. 1993).

В лингвистическом плане скандал представляет собой интересный объ­ ект анализа с точки зрения речевых стратегий и тактик, техник политического манипулирования, риторических фигур и стилистических приемов и пр., ис­ пользуемых в так называемом первичном дискурсе скандала, под которым мы понимаем самое первое «разоблачительное» выступление какого-либо полити­ ка или сообщение в средствах массовой информации. Предметом нашего ана­ лиза, однако, является не генезис скандала и его техника, а дальнейшее языко­ вое существование скандала с момента его возникновения. Поскольку обнаро­ дование скандальных фактов вызывает большой общественный резонанс, то коммуникация «о скандале», в отличие от сообщений о других, более «норма­ тивных» политических событиях, не ограничивается первичным дискурсом, но получает дальнейшее развитие подобно кругам, расходящимся от брошенного в воду камня. Можно сказать, что скандал обречен быть объектом сверхтекста-нарратива.

Что же представляет собой этот совокупный речевой продукт, являю­ щийся одновременно реакцией на скандал и продолжением собственно скан­ дала?

Мы рассматриваем скандал в политике как разновидность конфликтного общения, как сложное коммуникативное событие, включающее тексты разных жанров, объединенные денотативной общностью - неким действием или со­ бытием, нарушающим этические нормы и, в силу определенных причин, ста­ новящимся достоянием гласности. Поскольку это событие привлекает к себе повышенное внимание общественности, сообщение о нем или общение по по­ воду него получает многократную вариативную разножанровую реализацию.

Так, в частности, сверхтекст политического скандала может включать такие жанры, как информационное сообщение в СМИ, интервью, аналитические ста­ тьи, мемуары, выступления политиков в СМИ, письма читателей, анекдоты, карикатуры и пародийные телепередачи.

Взаимодействие отдельных текстов (дискурсных образований) в рамках подобного сверхтекста подчиняется определенной внутренней логике, в его основе лежит некий повествовательный фрейм, коррелирующий с концепту­ альным фреймом «скандал».

Выявление основных компонентов, из которых складывается представ­ ление о типизированной ситуации скандала, является первой ступенью в ана­ лизе этого сложного лингвокультурного феномена. Анализ словарных дефи­ ниций слов-идентификаторов фрейма {скандал, scandal, скандалить, scandal­ ize) показал, что скандал имеет двойственную природу: с одной стороны, это некоторое событие, участники которого совершают действия, нарушающие за­ кон или нормы морали. С другой стороны, это событие становится скандалом только в результате предания информации о нем гласности и распространения этой информации. Назовем первый план скандала его денотативным прототи­ пом. Второй план скандала является собственно коммуникативным событием, предметом которого становится денотативный прототип.

Анализ рубрик тезауруса, в которые входит слово-идентификатор, под­ твердил, что скандал коррелирует с такими понятиями, как позор, бесчестье, стыд, вина и обвинение, отрицательная оценка, отклонение от нормы, вред, причинение ущерба, оскорбление. В синонимических рядах детальную разра­ ботку получает компонент опозоривания, а также целый спектр эмоций, вызы­ ваемых скандалом (отвращение, презрение, негодование, досада, огорчение, разочарование, замешательство и др.).

Результаты ассоциативного эксперимента и лингвистического интер­ вьюирования, проведенного среди студентов-филологов ВГПУ, показал, что наибольшей психологической яркостью обладают парадигматические ассо­ циации, в принципе дублирующие или уточняющие компоненты, выявленные в ходе анализа семантики скандала по толковым, идеографическим и синони­ мическим словарям {конфликт, разногласия, оппоненты, непримиримость по­ зиций, выяснение отношений, обвинение, ненормативность действий, престу­ пление, улики, широкая огласка, роль СМИ, дезинформация, недоброжела­ тельное отношение, негативные последствия), а также ассоциации культуро­ логического типа, отражающие наиболее актуальные связи (как правило, на­ зываются имена участников недавних или текущих политических скандалов:

Билл Клинтон, Моника Левински, Чубайс, Ковалев).

Что касается синтагматических ассоциаций, выявленных в ходе ассоциа­ тивного эксперимента, то они отражают типичные контексты сочетаемости слова «скандал», принципиально не отличающиеся от отмеченных нами при анализе публицистических текстов, текстов информационных сообщений и прочих составляющих политического нарратива.

Лексическая сочетаемость выполняет две основные функции. Прежде всего, за счет лексической сочетаемости происходит конкретизация и детали­ зация основных узлов фрейма: называются роли и имена всех субъектов скан­ дала, обозначаются действия героев и жертв в рамках денотативного прото­ типа (описывается предмет скандала - как правило, это различные проявления коррупции) и, кроме того, описываются действия участников в ходе коммуни­ кативного события: одни стремятся его замять, замалчивать, опровергнуть, другие могут вмешиваться в скандал, извлечь для себя выгоду, использовать в своих целях. Последствия скандала для его участников могут быть как отрица­ тельными (опозорить, испортить репутацию, уронить в чьих-то глазах, опо­ рочить соперника), так и положительными {прибавить очки, открыть глаза на что-л., обеспечить себе популярность, чувствовать себя отомщенным).

Будучи событием, скандал обладает процессуальностью (фазовостью), имеет временную протяженность {начинается, возникает, получает свое развитие, длится, достигает пика, близится к развязке, заканчивается, затихает, во­ зобновляется); нередко он является звеном в цепочке событий {очередной скандал, многочисленные скандалы, эстафета скандалов, один скандал пере­ растает в другой). Сочетаемость с прилагательными отражает локализацию скандала {известный вашингтонский скандал), специализацию предмета скан­ дала {финансовый, сексуальный, семейный), масштабы и интенсивность его «раскрутки» {большой, серьезный, нешуточный, огромный сенсационный, бес­ прецедентный, жуткий), морально-этическую оценку со стороны наблюдате­ лей {грязный, позорный).

Фрейм по своей природе может быть соотнесен с такой единицей вос­ приятия, как целостный гештальт, а знания о типизированной ситуации могут носить как вербальный, так и визуальный характер (Лассан, 1995: 38). В свою очередь, эти визуальные признаки могут быть вербально опредмечены в лек­ сической сочетаемости. В частности, узуальная метафорическая сочетаемость с предикатами позволяет выявить внерациональные, эмпирические признаки концепта абстрактного имени (Чернейко, Долинский, 1996: 21-22). Рассмот­ рим основные метафорические модели концепта «скандал»:

• нечто, до поры до времени скрытое в контейнере, с чего снимается по­ кров, и тайное становится явным {раскрыть, выплеснуться наружу); в то же время возможны попытки вернуть объект в скрытое состояние {покрывать, маскировать, заглушить);

• генезис скандала уподобляется стихийному бедствию - так же, как гроза, пожар, эпидемия, землетрясение, скандал может разразиться, разгореться, вспыхнуть, грянуть; с другой стороны, подчеркивается рукотворный характер скандала, изображаются усилия устроителей по его созданию (вы­ звать, раздуть, устроить, сфабриковать, разжигать );

• динамика скандала представлена в образе нарыва (назревает, созрева­ ет) или колеблющегося пламени (вспыхивает с новой силой, затухает, разго­ рается);

• субстанция скандала представлена как грязное месиво (ввергнуть, втянуть,оказаться замешанным, погрязнуть в скандале);

• скандал осмысляется как звучащая субстанция (громкий, шулшый, за­ звенел );

• скандал геометрически осмысляется в виде круга (скандал вокруг чегол., в центре/эпицентре скандала).

Итак, концептуальный фрейм «скандал» отражает представление о скан­ дале как коммуникативном событии, существующее в когнитивной базе пред­ ставителей определенного социума.

Фрейм «скандал» обнаруживает ряд общих черт с фреймом «происшест­ вие»: в нем выделяются компоненты «событие», «неожиданность» и «отрица­ тельная оценка» (Плешакова, 1998: 162); очевидно, что эти понятия находятся в родо-видовых отношениях. Основными узлами фрейма являются: 1) субъек­ ты скандала («герои» и жертвы скандала как денотативного прототипа; ини­ циаторы, распространители и наблюдатели скандала как коммуникативного события; 2) действия (действия «героев» денотативного прототипа и действия инициатора/организатора и распространителя по раскрутке скандала); 3) пред­ посылки и цель действий по распространению скандальной информации; 4) характер воздействия скандальной информации на общественность, ее реакция и оценка; 5) последствия этих действий.

Повествовательный фрейм «скандал» как способ, схема изложения дан­ ного события в рамках нарратива коррелирует с основными узлами концепту­ ального фрейма, которые, как будет показано ниже, приобретают характер нарративных текстовых категорий. Если узловые компоненты концептуально­ го фрейма соотносятся со структурными компонентами повествовательного фрейма, то их конкретизирующие характеристики (неожиданность, сенсаци­ онность, шокирующий эффект, компромат, недостоверность распространяе­ мой информации, недобрые намерения, причинение вреда, ухудшение репута­ ции, публичное унижение) находят отражение в стилистическом облике нарратива, прагматических стратегиях, тактиках и приемах.

Рассмотрим сюжетно-ролевую структуру политического нарратива на примере разразившегося в ноябре 1997 г. так называемого «книжного сканда­ ла». (Существует и альтернативная номинация этого события, содержащая ал­ люзию к сталинской эпохе - «дело писателей»). Сюжет скандала таков: пятеро высокопоставленных чиновников получают баснословно высокий гонорар за еще не опубликованную книгу о российской приватизации. За этим следует отставка всех соавторов, кроме первого вице-премьера А. Чубайса. Развивает­ ся параллельный сюжет: Дума увязывает вопрос о принятии бюджета с от­ ставкой А. Чубайса - своего главного и давно ненавидимого политического противника. В результате неожиданного приезда президента в Думу с обраще­ нием к депутатам бюджет утверждается в первом чтении большинством голо­ сов.

Обратимся к нарративным категориям, которые Т. А. ван Дейк выделяет, анализируя иерархическую структуру повествовательной схемы рассказов об иностранцах: Приуроченность к ситуации, Резюме, Ориентация (описание те­ кущих событий). Описание окруоюающей обстановки, Ослолснеиие (ядро по­ вествования, выражающее социальный конфликт). Развязка (разрешение кон­ фликта). Экспликация (пояснительная информация). Оценка и Заключение (мо­ раль) (ван Дейк 1989). Сходная нарративная структура обнаруживается Т. ван Дейком и в дискурсе новостей: Краткое содержание (Заголовок и Вводка), Главное событие. Фон (социально-политический контекст, предшествующие события, исторический контекст). Последствия (последующие события и вер­ бальные реакции-цитаты). Комментарии (предположения и оценки).

Политический нарратив по своему содержанию и структуре близок к дискурсу новостей, во-первых, потому, что он всегда связан с текущими собы­ тиями, действительно являющимися новостями, и, во-вторых, потому, что ос­ новным каналом его распространения служат средства массовой информации.

Политический нарратив (особенно скандал), в отличие от устных рассказов, основанных на личном опыте, не нуждается в Резюме и Приурочивапии к си­ туации для того, чтобы заинтересовать собеседника и вовлечь его в комм^-никацию. Он начинается непосредственно с категории Осложнения - главного события, составляющего суть скандала. Скандал всегда обрушивается неожи­ данно, что обеспечивает шоковый эффект, нередко позволяющий инициатору скандала добиваться своих целей. В ходе дальнейшей коммуникации вокруг скандала информация о главном событии, уже переставшем быть шокирую­ щей новостью, постепенно переходит из сильной позиции в фоновую, а на первый план выдвигаются категории Развязки (завершающей собственно сю­ жетную часть скандала). Экспликации и Оценки.

Для современного политического дискурса характерна высокая степень метафоризации. Так и в анализируемом нарративе о «книжном деле» основные вехи развития сюжета концептуализированы с помощью метафор войны, игры, спорта и театра. Думается, что преобладание военной метафорики объясняется не только концептуальным милитаризмом тоталитарного дискурса советской эпохи и его реликтами в современном русском политическом дискурсе, как считают авторы словаря русской политической метафоры (Баранов, Караулов 1991), - ведь метафора войны имеет значительный удельный вес и в политиче­ ском дискурсе других лингво-культурных общностей (Safire 1993). Не менее важным фактором «милитаризованности» политического дискурса является сущностная агональность его объекта отражения, поскольку суть политики это борьба за власть. Метафорические кластеры войны, игры, спорта и театра служат для воплощения двух способов видения политики: изнутри и извне.

Образный ряд «война - охота - игра - спорт» материализует идею состяза­ тельности, отражая прежде всего мироощущение участников политического процесса, их восприятие событий изнутри политики. Образный ряд «игра -спортивное соревнование - театр» актуализирует идею зрелищности, отражая точку зрения не участников, а наблюдателей политртческого процесса.

В анализируемом нарративе метафоры четырех вышеупомянутых кла­ стеров обнаруживаются во всех основных узлах его структуры, создавая, та­ ким образом, метафорический скелет сюжета. Наибольший удельный вес в нарративе приходится на категорию Главное Событие, и именно здесь мы об­ наруживаем наибольшее количество как конвенциональных, так и авторских метафор.

а) Основной сюжет.

В России грядет Великая Отечественная информационная война,...

грядущее информационное побоище; новое генеральное сражение - за и против Чубайса; Сигнальную ракету к его началу запустил эюурпалист Минкии, обнародовавший сногсшибательную компру; Этого оказалось достаточ­ но, чтобы объявить в коридорах власти всеобщую мобилизацию; На Ста­ рой площади... взорвалась бомба. Именно такой эффект произвели сообще­ ния о том, что главный организатор и вдохновитель ельцинских региональных побед смещен со своего поста;... банки начали охоту за скальпом Чубайса;

Казакова кинули на плаху; вопрос окончательного разгрома группировки Чубайса и изоляции Немцова; президента не могло не насторожить то, какие сшы и средства брошены на разгром Чубайса; Ближайшее заседание «чет­ верки» мож^ет превратиться в «четвертование»; молодые реформаторы...

оказались не готовы к такому повороту событий; теперь улсе они вынуждеЗдесь и далее дается подборка примеров из разных источников, поэтому их не следует воспринимать как связный текст.

ны были вести арьергардные бои с превосходяuiUMU силами противников, в ряды которых охотно встали многие элитные группировки.

б) Параллельный сюжет.

Г. Селезнев от имени думского большинства заявит ультиматум: ни­ какого бюджета до увольнения Чубайса; Премьер был грозен. Он был явно на­ строен на штурм цитадели под названием Охотный ряд; Премьер почти выиграл схватку в чистом поле. А эта группа хотела смикшировать ее, пре­ вратить победу в неопределенное «продолсисение следует...»; Обсуж:дение бюдэюета в Государственной Думе походило на хорошо срежиссированное театральное представление, в котором зрителя держат в напряжении до последней минуты; Неожгиданно, как это бывает в психологических трилле­ рах, на сцене появился главный герой; Что мооюет быть увлекательнее пар­ ламент-шоу? Только специальное парламент-шоу с голосованием по вотуму недоверия правительству;...что за механизмы двигают декорации и что на­ шептывает участникам действа из-за кулис невидимый реж:иссер? Все фи­ гуранты спектакля - и парламентские лидеры, и руководители правитель­ ства - весь день провели там [в Думе]; Если оппозиция рассчитывала на трехмесячную пастораль до повторного голосования по вотуму недоверия, смею уверить - пасторали не будет. Будет ж;есткий, спрессованный во вре­ мени триллер. Вероятность такого сценария очень высока; Была разыграна комбинация с встречной постановкой вопроса о вотуме недоверия со сторо­ ны правительства.

В сверхтексте политического нарратива категории Экспликация и Оцен­ ка являются не менее, а даже более важными, чем собственно повествование о конфликте. Именно выражение оценок и анализ обстоятельств (социальнополитического контекста события) составляет суть политической коммуника­ ции, поскольку через них, собственно, и происходит продвижение политиче­ ского процесса.

Таким образом, кто-то играл свою игру;...война быстро приняла форму вендетты;...речь идет об обычной коммунальной склоке, хотя и все­ российского масштаба...; Рыжий для битья. Такое едва ли не цирковое амп­ луа. Цирк. Ненависть. Судилище; Но и представить Бориса Ельцина в этой дуэли пассивной стороной тоже наивно; Борис Ельцин, в отличие от наивных и простодушных зрителей программы Доренко, прекрасно осведомлен, какого свойства пружина залозкена в этом детективе; Президент любит тасо­ вать карты и делает это резко и с размахом; Что мож;ет быть конкрет­ ным поводом для того, чтобы отдать эту козырную карту? Для сдачи Чу­ байса нужен не повод, а реальная ситуация...

Тесно связанные категории Развязка и Заключение благодаря метафоре также имеют оценочный характер.

Молодые реформаторы понесли ощутимые потери в правительстве.

Программа-минимум банковской войны - ослабление Чубайса - выполнена;

...потеряли возмолсность играть первую скрипку, но в правительстве удер­ жались; По сути дела в эти дни в коридорах государственной власти были проведены широкомасштабные военно-информационные учения. Они убе­ дительно показали: в стране есть сила, не подвластная главе государства, способная при э/селании дискредитировать не только подставившегося перво­ го вице-премьера, а и фигуры более крупного масштаба; Надо признать, на юридическом поле президент пока выигрывает вчистую.

Какую роль играют разные жанры политического дискурса в реализации тех или иных нарративных категорий сверхтекста политического скандала?

Краткие информационные сообщения реализуют преимущественно ка­ тегорию Ослож:нение {Главное Событие) в сочетании с категориями Развязка и Последствия.

В аналитических статьях и передачах преимущественно актуализируют­ ся категории Колшентарии (Экспликация и Оценка) и Фон (социальнополитический контекст). Особую роль в экспликации Фона (анализ предшествующих событий) играют аналитические статьи типа «журналистское рассле­ дование». В анализируемом нарративе в этой роли, например, выступила ста­ тья П. Вощанова с подзаголовком «Почему команду Чубайса постоянно пре­ следуют скандалы?» (ТР). Автор статьи, развивая мысль о закономерном ха­ рактере нынешнего скандала, приводит целый ряд фактов и «историй» из не­ давнего прошлого А. Чубайса, попутно развенчивая существующие «мифы» о талантливости, благородстве и бескорыстии «молодого реформатора».

Жанры интервью и опроса коррелируют с категориями Комментарии и Последствия. Опрос отличается от интервью тем, что все участники отвечают на один и тот же вопрос. В зависимости от характера вопроса опрос может со­ относиться с категорией Экспликация, например, «Почему Чубайс не отвеча­ ет?» (КЪ, №44, 1997) или с категорией Последствия, например, «Как долго Чубайс продержится во власти?» (КП,17.12.97).

Такой жанр, как телеграммы и письма граждан, является одной из форм участия в политическом процессе. С точки зрения содержания их можно было бы отнести к категории Комментарии (особенно Оценка), однако по своему иллокутивному намерению они представляют собой действия (речевые дейст­ вия), предпринимаемые с целью оказать влияние на ход событий. Поэтому, на наш взгляд, было бы логично считать, что в рамках политического нарратива эти жанры соотносятся с категорией Вербальные Реакции. В рамках этой кате­ гории реализуются самые разнообразные, преимущественно оценочные, рече­ вые акты. Так, например, в подборке телеграмм в защиту первого вицепремьера (КЪ, №43, 1997) представлены следующие речевые акты:

- перформативное и неперформативное выражение поддержки {Выра­ жаю от себя лично и от многих граждан поддержку вашей государственной деятельности и экономической политики. Крепитесь, умные нуэюны России);

- перформативы возмущения, доверия и благодарности {Мы возмущены фактом давления на правительство. С чувством незаслуж:енной обиды выраж:аем вам свое доверие и благодарность за вашу деятельность);

- советы и благопожелания (Дай вам Бог успешно отразить атаки вра­ гов России типа Доренко, Минкина и всех, кто за ними. В сложившейся си­ туации ваша работа в данном правительстве бессмысленна);

- предложения (Представляя огромную ценность вашей книги, имею честь предложить за право издания пятьсот тысяч долларов);

- рассуждения, как обоснования оценки (Если вас обвиняют в получении смехотворной для чиновника вашего масштаба взятки, значит ваши недоб­ рожелатели с их деньгами и связями не нашли крупнее греха, следовательно, вы честный, порядочный человек).

Жанр политической карикатуры в юмористической или сатирической форме отражает один из ключевых моментов события и может, на наш взгляд, соотноситься такими нарративными категориями, как Главное событие (Ос­ ложнение и Развязка), Последствия (в том числе Вербальные Реакции), Об­ стоятельства и Комментарии. Так, например, к категории Развязка в анали­ зируемом сверхтексте относится карикатура под заголовком «Люди, которые удивили «Комсомолку» в 1997-м», где среди известных личностей, за ново­ годним столом мы видим А. Чубайса, который говорит «А я книгу написал меня выгнали», и сидящего рядом М. Коржакова с ответной репликой «Меня вот выгнали - я книгу написал» (аллюзия на скандально-разоблачительную книгу бывшего телохранителя президента о своем шефе). Реверсия причинноследственных отношений в репликах персонажей-политиков подчеркивает аб­ сурдность логики политического театра.

В известных работах В.Я. Проппа (Пропп 1928) впервые была показана возможность структурного моделирования повествовательного текста вол­ шебной сказки при помощи ограниченного набора функций (действий) и варь­ ируемых статических элементов. Во всех сказках обнаруживаются одни и те ж блоки нарративных функций в одной и той же последовательности: подго­ товка, осложнение, перемещение, борьба, возвращение, признание. Персонажи сказок классифицируются В. Я. Проппом не столько с точки зрения своих индивидуальных качеств, сколько в плане выполняемых функций, так как для каждого персонажа характерна определенная сфера действий: злодей, герой (жертва или искатель), лжегерой, помощник, даритель волшебного средства, принцесса и пр.

В своей монографии, посвященной телевизионной культуре, Дж. Фиске, ссылаясь на исследования, в которых структурный подход успешно применял­ ся к анализу телевизионных сериалов, использует его в анализе текста телено­ востей как нарратива: он выделяет четыре основных функциональных типа нарративных персонажей - герой, злодей, помощник, жертва - и прослежива­ ет их реализацию в типах социальных ролей, в частности, в материале о борь­ бе с наркотиками основные персонажи - полицейские, наркодельцы, социаль­ ные работники, наркоманы (Fiske 1993). Противопоставление героя и злодея воплощает универсальную архетипическую оппозицию добра и зла, социаль­ ной гармонии и беспорядка. Согласно нарративной модели Ц. Тодорова,отправным пунктом всякого повествования является состояние порядка и гармонии, которое нарушается действиями злодея (Тодоров 1975). Именно на­ рушение и последующее восстановление социального порядка составляет же­ ланный предмет дискурса новостей, ведь само по себе состояние равновесия не вызывает интереса и обычно не является предметом описания, кроме как в оппозиции к беспорядку. Выбор же событий, нарушающих общественный по­ рядок, равно как и выбор того, что составляет порядок, а что - беспорядок, во многом определяется идеологическими соображениями. В этой связи Дж.

Фиске анализирует типичный пример освещения в дискурсе новостей произ­ водственного конфликта: в качестве события, вызвавшего конфликт и, соот­ ветственно, нарушившего состояние равновесия, выступает действие рабочего или профсоюза, тогда как событием, восстанавливающим порядок, становится действие администрации предприятия или правительственного агентства. Та­ ким образом, профсоюзные лидеры в дискурсе получают роль злодеев, а пред­ ставители администрации - роль героев. Состояние беспорядка обычно онисывается с точки зрения его негативных последствий для потребителей и очень редко с точки зрения проблем и трудностей, которые приходится пре­ одолевать бастующим профсоюзным активистам. Соответственно, такая ин­ терпретация вызывает у зрителей симпатию к героям и жертвам (администра­ ция - потребители) и враждебность по отношению к злодеям (профсоюзам).

В дискурсе политического скандала, несомненно, есть злодей, он же главный персонаж скандала - нарушитель общественного спокойствия, нару­ шитель этических или правовых норм. Однако, в силу того что для политиче­ ского нарратива характерно множество повествователей, стоящих на разных позициях, а также в силу противоречивости самой конфликтной ситуации де­ нотативного прототипа скандала, мы сталкиваемся с явлением ролевой амби­ валентности: в разных фрагментах сверхтекста одни и те же реальные полити­ ческие фигуры исполняют то роль злодея, то роль героя или жертвы.

Так, Чубайс в роли злодея изображается самыми черными красками с использованием следующих стратегий:

- примитивное и грубое навешивание инвективных ярлыков (неаргу­ ментированных обвинений): корыстолюбивая машина, вивисектор, взяточ­ ник, разоритель народа, грабитель неимущих, американский шпион; Как все бандиты, он...; Особый удар Чубайс планировал нанести по детям;

- угрозы и призывы к наказанию, в которых выражена откровенная вра­ ждебность со стороны «простых людей»: Вы подлецы, на вас придет управа, у вас руки в крови по локоть и в долларах по самые плечи! Всю эту братию «мо­ лодых реформаторов» нужно не только гнать метлой из правительства, по ним давно плачет «Лефортово», их нужно арестовать или хотя бы взять подписки о невыезде;

- разоблачение мифов, основанное на иронии и аргументации с исполь­ зованием как документированных, так и недокументированных фактов: О Чу­ байсе сложено немало мифов. Один из них - о его выдающихся способностях генерировать идеи. На самом деле он лишь талантливый компилятор чужих изобретений. « Чубайс не сдает своих» - еще один миф. Не сдает, если это в его личных интересах...Именно этот скандал разрушил миф о бескорыстии «молодых реформаторов». Борцы за идею предстали заурядными коррупцио­ нерами.

В массовом сознании персонализированный образ злодея сливается с образом власти в целом, враждебной простому народу и паразитирующей на его бедах и страданиях; народ, таким образом, выступает в роли жертвы. Даже малограмотные понимают, что к власти пришли монстры и хапуги и стре­ мятся истребить нас. Чубайс и ему подобные миллиарды хапают, а простому нари^ду не за что и булку хлеба купить. В российской глубинке люди в большин­ стве своем почти не знают, кто такой Березовский, но получили и продол­ жают получать веские аргументы в пользу своего давнего убеждения, что «в Москве все эюулики».

Образ Чубайса-героя создается в числе прочих средств следующими:

- перечислением его заслуг с употреблением превосходных степеней положительных рационально-оценочных прилагательных: входит к когорту самых авторитетных менедж;еров России; лучший министр финансов года по мнению английского экономического ж;урнала; мало кто оспаривает его достоинства как одного из лучших специалистов-управленцев страны, которому удалось сделать реформы необратимыми, стабилизировать фи­ нансовое положение России и, наконец, совершить почти невероятное - рас­ платиться с бюдж;етниками по долгам правительства;

- выражением положительной моральной оценки на фоне противопос­ тавления предполагаемым истинным злодеям: В стране, где порядочный чело­ век - улсе (еще) редкость, воры, указывая на него, кричат: держи вора! Депу­ таты, ваша депутатская неприкосновенность нужна взяточникам и ворам. А Чубайс честно и открыто заявил о всех своих доходах, их источниках и сумме налогов, которые он полностью заплатил;

- противопоставлением человека, которого подставляют, сваливая на не­ го самую неблагодарную работу, тем, кто прячется за его спиной и снимает все сливки, причем здесь используется как прямая номинация, так и развернутая ироническая метафора; Не мог премьер решить проблему честного бюджета - пришел Чубайс, провел секвестр, всех обидел, а премьер - на коне. Демократ из штрафбата в очередной раз взломал оборону противника, находясь под пе­ рекрестным обстрелом и с фронта, и с тыла, и с флангов. Все, больше он не нужен, пусть для приличия еще посидит на посту первого вице-премьера, скаоюем, до нового года, а потом - в сторону. Теперь надо подтягивать кух­ ни, обустраиваться на захваченных территориях, делить трофеи.

- речевым актом благодарности: Спасибо, Чубайс! Огромное спасибо [газете] за целых ТРИ статьи в поддержку А. Чубайса;

- ссылкой на фактические данные о гонорарах, которые получили за свои книги ряд отечественных и зарубежных политических деятелей (эти сум­ мы значительно превышают гонорары, полученные Чубайсом и его коллега­ ми).

В анализируемом нарративе Чубайс предстает не только как герой, но и как жертва: Он очень ослаблен, и у него нет ресурсов. Конфликт...нанес серь­ езнейший удар по опоре молодых реформаторов, оказавшгася не готовыми к такому повороту событий. Восприятие образа жертвы усиливается за счет множественности субъектов, фигурирующих в противопоставлении к нему в функции злодеев: конкретные журналисты, ангажированные средства массо­ вой информации, Б. Березовский и его банковская группировка, мэр Москвы, лидеры оппозиции и Дума в целом: Президент страны предал свою целеуст­ ремленную команду реформаторов по наущению кучки ж;уликоватых евреев.

Небывалое дело: коммунисты, яблочники, эндээровцы, сплотившись в едином парламентском порыве, забыв про преж:ние распри и обиды, крепко взялись за руки и цепью двинулись на Белый дом: «Долой Чубайса!» Стало понятно, почему президент, несмотря на все писательские прегрешения Чубайса, не от­ дал его на полное съедение оппозиции.

В параллельной сюжетной линии (эпизод с голосованием по бюджету) в роли героя, несомненно, выступает сам президент, так как он предпринимает активные действия для восстановления ситуации равновесия: Как приезд, так и выступление (впервые за всю историю существования Госдумы РФ) главы государства были экспромтом, причем на редкость удачиыл1. Mooicjto не со­ мневаться, что это очередной «сильный ход» или «удачный шаг». Конфликт властей обострился настолько, что впервые за все время существования Ду­ мы президент вынужден был своим личным вмешательством предотвращать вынесение вотума недоверия правительству и обеспечить принятие бюдже­ та в первом чтении.

В нарративной функции помощника (персонаж, который помогает герою бороться со злодеем и преодолевать трудности), на наш взгляд, выступает сам повествователь, ибо политический дискурс - это дискурс участия: вступая в него, неизбежно вступаешь и в поле политики. Высказывая ту или иную точку зрения, неизбежно поддерживаешь одну из сторон, помогая ей выиграть борь­ бу с противником.

Р. Барт, говоря о многоголосии художественного текста, выделяет пять основных кодов, структурирующих ткань повествования: семный, акциональный, символический, культурный и герменевтический коды (Барт Р. 1994а;

19946). Р. Барт противопоставляет такие понятия, как персонаж и образ: если персонаж задается комбинаторикой сем, создающих неповторимую индивиду­ альность личности, то образ представляет собой «безличную и ахронную ком­ бинацию символических отношений» (Барт Р. 1994а: 83); таким образом, пер­ сонаж создается на уровне семного кода, а образ является частью символиче­ ского кода. Символический код, по Барту, представляет собой набор бинарных оппозиций, отражающих наиболее глубинные, культурно значимые ценностные категории: добро - зло, жизнь - смерть, свет - тьма, природа - культура, люди - боги, внешнее - внутреннее и т.д.

В политическом дискурсе мы редко имеем дело с индивидуальнопсихологической проработкой персонажей (исключение составляет жанр по­ литического портрета и, возможно, интервью); в большинстве случаев персо­ нажи политического нарратива представляют собой типажные фигуры, обоб­ щенно обозначающие основные роли современного политического театра.

В анализируемом политическом нарративе символическое противостоя­ ние сил добра и зла конкретизируется на двух уровнях:

- оппозиции социокультурных (этических) ценностей: честный - жулик, вор, коррупционер; благородство - подлость; закон ~ беззаконие;

- оппозиции политических сил и группировок: реформаторы ~ консер­ ваторы; реформаторы - аппаратные структуры; рефорл1аторы - банков­ ская олигархия; Дума - правительство; демократы - коммунисты; народ государство, государственная власть; власть - бизнес.

В отличие от оппозиций этических ценностей, актуализованных языко­ выми антонимами, номинации, в которых объективируются оппозиции поли­ тических сил, являются прагматическими антонимами.

Специфику политического дискурса составляет тот факт, что отнесен­ ность к тому или иному звену базовой этической категории добра и зла в зна­ чительной степени рассматривается сквозь призму оппозиции «свой - чужой».

Поэтому, в зависимости от политической позиции повествователя, одни и те же персонажи нарратива могут воплощать разные образы; именно этим объяс­ няется и ролевая амбивалентность, о которой речь шла выше.

Таким образом, политический нарратив представляет собой специфиче­ ское дискурсное образование, характеризующееся всеми основными катего­ риями, присущими повествованию в таких видах дискурса, как художествен­ ный текст, фольклор, телесериал, новости и реклама. Политический нарратив это разновидность сверхтекста, образованного на основе общности содержания и персонажей. Скандал, в силу своей коммуникативной специфики, отно­ сится к числу политических событий, имеющих наибольшие шансы стать предметом такого рода сверхтекста.

Основными характеристиками политического нарратива являются:

- общественная значимость сюжета;

- двуплановость сюжета: денотативный прототип нарратива и сам нарратив как коммуникативное событие;

-наличие сюжетно-ролевой структуры: сюжет представляет собой типо­ вую модель политического события, роли - типовые агенты политики;

- протяженность во времени и необязательная завершенность сюжета;

- комбинация первичных и вторичных текстов (дискурсов), отражаю­ щих, соответственно, собственно событие и реакцию на событие;

- множественность изложений и, соответственно, множественность по­ вествователей;

- сочетание содержательного единства с множественностью и неодно­ значностью модальных установок;

- ролевая амбивалентность как следствие несовпадения ценностных до­ минант, отражающих точку зрения группового субъекта и определяющих по­ литическую позицию повествователя;

- сочетание горизонтального и вертикального измерений интертексту­ альности;

- взаимодействие оппозиций социокультурных (этических) ценностей и оппозиций политических агентов (идеологий);

- варьирование текстов, составляющих сверхтекст нарратива, по таким параметрам, как степень достоверности, степень дистанцированности адресата и адресанта, соотношение фактуальной и концептуальной информации.

По характеру ведущей интенции разгранргчиваются в жанровом про­ странстве политического дискурса разграничиваются три типа жанров, корре­ лирующие с базовой семиотической триадой: а) ритуальные жанры, в которых доминирует фатика интеграции; б) ориентационные жанры, представляющие собой тексты информационно-прескриптивного характера; в) агональные жан­ ры, в которых превалирует акционально-побудительный аспект политической коммуникации. Прототипным жанром интеграции является инаугурационная речь, к числу прототипных агональных жанров относится лозунг, а одним из типичных жанров ориентации является партийная программа.

Многомерность и сложность политического дискурса проявляются в возможности дифференциации его жанрового пространства по следующим па­ раметрам: градация институциональности, субъектно-адресатные отношения, социокультурная дифференциация, событийная локализация.

Градация прототипности /маргинальности жанра в полевой структуре политического дискурса обусловлена следующими признаками: степень вы­ раженности ведущей интенции (борьба за власть), первичность - вторичность жанра, наличие - отсутствие пересечений с другими разновидностями дискур­ са.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Исходным для проведенного исследования послужило понимание дис­ курса как знакового образования, существующего в реальном и виртуальном измерениях. Предметом рассмотрения в работе было избрано семиотическое пространство политического дискурса, составляющее его виртуальное измере­ ние и включающее вербальные и невербальные знаки, ориентированные на об­ служивание сферы политической коммуникации, тезаурус прецедентных вы­ сказываний, а также модели типичных речевых действий и представление о типичных жанрах общения в данной сфере.

Интенциональную базу политического дискурса составляет борьба за власть, что предопределяет его основные функции и способы их реализации;

речевые акты, стратегии и тактики. К основным функциям языка политики, конкретизирующим его роль инструмента борьбы за власть, относятся сле­ дующие: интеграция и дифференциация групповых агентов политики; разви­ тие конфликта и установление консенсуса; осуществление вербальных поли­ тических действий и информирование о них; создание «языковой реальности»

поля политики и ее интерпретация; манипуляция сознанием и контроль за дей­ ствиями политиков и электората.

В определении границ политического дискурса мы исходили из его ши­ рокого понимания, включая в него как институциональные, так и неинститу­ циональные формы общения, в которых к сфере политики относится хотя бы одна из трех составляющих: субъект, адресат или содержание общения. Полевый подход к анализу структуры политического дискурса позволил выявить сферы его соприкосновения с другими разновидностями институционального дискурса (научным, педагогическим, юридическим, религиозным и др.), а так­ же с неинституциональными формами общения (художественный и бытовой дискурсы). Особую роль в существовании политического дискурса играет дис­ курс масс-медиа, являющийся в современную эпоху основным каналом осуществления политической коммуникации, в связи с чем правомерно говорить о тенденции к сращиванию политического дискурса с дискурсом масс-медиа.

К числу системообразующих характеристик политического дискурса от­ носятся следующие:

1. Специфика институциональности политического дискурса заклю­ чается в преобладании массового адресата; основные векторы коммуникации проходят по линиям: институт -^ институт; представитель института -^ представитель института; представитель института —> граждане; граж­ дане —^институт.

2. Доминирующая роль фактора эмоциональности и значительный удельный вес фатического общения.

3. Смысловая неопределенность, связанная с фантомностью ряда де­ нотатов и фидеистичностью (значимостью момента веры как проявления ир­ рациональности политического дискурса).

4. Эзотеричность, которая в политическом дискурсе проявляется не как семантическая, а как прагматическая категория - этим обусловлено ис­ пользование в нем таких стратегий, как эвфемизация, намеренная уклончи­ вость, намек и ссылки на слухи.

5. Опосредованность политической коммуникации фактором массмедиа способствует регулированию дистанции между лидером и массами как сближению (при этом повышается демократичность дискурса), так и дис­ танцированию, что повышает авторитарность дискурса. Представители СМИ выполняют в политической коммуникации роль медиатора, реализзтощуюся в следующих функциональных вариантах: ретранслятор, рассказчик, конферан­ сье, интервьюер, псевдокомментатор, комментатор.

6. Театральность или театрализованность политического дискурса в значительной степени связана с тем, что массы воспринимают политику пре­ имущественно через СМИ. Необходимость «работать на публику» заставляет политиков работать над своим публичным имиджем и разрабатывать страте­ гии и тактики создания привлекательного для публики речевого портрета.

7. Динамичность языка политики обусловлена злободневностью от­ ражаемых реалий и изменчивостью политической ситуации.

К базовым концептам политического дискурса относятся концепты «власть» и «политик». Содержательный минимум концепта «власть» в русской лингвокультуре составляют компоненты «господство», «право», «способ­ ность». Генетически в индоевропейских языках понятие власти связано со смыслами «прямое», «магия», «сила», «речь». Власть как научное понятие включает компоненты «влияние», «контроль», «авторитет». Ассоциативные связи лексемы «власть», выявленные через анализ сочетаемости, показывают, что в массовом сознании власть мыслится как физический объект, имеющий геометрические параметры; объект отчуждаемой принадлежности, способный к самостоятельному передвижению и подвергаемый манипуляциям. В метафо­ рике власти соединяются два противоречивых образа: механизма и живого существа. Кроме того, власть предстает как мощный эмоциогенный фактор.

Оценочные характеристики власти, по данным паремий, афоризмов и свобод­ ных ассоциативных реакций, показывают преобладание негативной моральноэтической оценки данного феномена; психологическое признание естествен­ ного характера высшей власти сочетается с неверием в силу закона, стремле­ ние к власти рассматривается как неотъемлемая черта человеческой природы;

подчеркивается разрушающее действие власти на человека.

Анализ лексикализованной вербализации концепта «политик» на мате­ риале русского и немецкого языков, а также американского варианта англий­ ского языка показал, что ядерные признаки денотата получают облигаторную оценочно-нейтральную и факультативную экспрессивно-оценочную вербали­ зацию в наименованиях политиков. Периферийные признаки денотата полу­ чают множественную экспрессивную вербализацию, нередко с комической коннотацией. Закрепленной в лексических номинациях насмешке в разных лингвокультурах подвергаются такие качества политиков, как неопытность, непрофессионализм, склонность к пустой болтовне, крайности в политической ориентации, продажность и беспринципность.

Типология знаков политического дискурса строится по следующим ос­ нованиям:

- вербальные - невербальные знаки. К невербальным знакам относятся артефакты, графические символы, поведенческие знаки и сами политики, если они выступают в знаковой функции;

- по коннотативной маркированности противопоставляются собственно референтные знаки и коннотативно заряженные политические аффективы.

Свойственная последним редукция дескриптивного содержания, магия кол­ лективных эмоций, мощный мобилизационный потенциал способствуют их использованию в качестве слов-лозунгов и ключевых слов политических тек­ стов;

- по степени абстрактности референта и степени устойчивости в когни­ тивной базе носителей языка разграничиваются: а) знаки, соотносящиеся с на­ цией в целом; б) знаки, соотносящиеся с определенным политическим режи­ мом и институтами; в) знаки, отражающие политические реалии сегодняшнего дня.

Содержание политической коммуникации на функциональном уровне можно свести к трем составляющим: формулировка и разъяснение политиче­ ской позиции (ориентация), поиск и сплочение сторонников (интеграция), борьба с противником (агрессия как проявление агональности). Отсюда выте­ кает, что основным организующим принципом семиотического пространства политического дискурса является базовая семиотическая триада «интеграция ориентация - агональность (агрессия)». Эта функциональная триада проециру­ ется на базовую семиотическую оппозицию «свои - чужие», которая, будучи культурной константой, обнаруживает в политическом дискурсе свою специ­ фику и имеет специальные маркеры.

В каждом из трех функциональных типов знаков имеются специализи­ рованные и транспонированные единицы. Специализированными знаками ориентации являются наименования политических институтов и институцио­ нальных ролей, имена политиков, которые ассоциативно связаны с номина­ циями политических ценностей и соотносятся с базовой шкалой политических ориентации, традиционно задаваемой в терминах пространственных метафор типа правые, левые, центр и пр. К специализированным знакам интеграции с инвариантным компонентом «свои» относятся государственные символы и эмблемы, выражающие групповую идентичность, ритуальные поведенческие знаки, лексемы единения и совместности.

В качестве неспециализированных знаков интеграции выступают, преж­ де всего, политические аффективы-идеологемы, выполняющие дейктическую функцию отсылки к определенному групповому субъекту политики, в связи с чем их можно считать парольными словами. Специализированными знаками агрессии являются маркеры «чуждости» (дейктики отдаления, показатели ума­ ления значимости), а транспонированными знаками агрессии служат полити­ ческие инвективы-ярлыки. В качестве ярлыков традиционно используются не­ политические пейоративы, этнонимы и антропонимы, а также политические термины.

Знакам агрессии, так же как и знакам интеграции, свойственно преобла­ дание фатики над информативностью: знаки интеграции направлены на под­ держание и укрепление отношений консенсуса между агентами политики, а знаки агрессии - на усиление конфликтных отношений. Границы между тремя функциональными типами знаков не являются жестко фиксированными. Эво­ люция прагматики знаков делает возможным семиотическое преобразование одного типа в другой. Основным направлением этой эволюции является дви­ жение от информатики к фатике (выхолащивание дескриптивного содержания и усиление прагматического), т. е. превращение знаков ориентации либо в зна­ ки интеграции (приобретение идеологической коннотации «свои» и положительной эмотивности), либо в знаки агрессии (приобретение идеологической коннотации «чужие» и отрицательной эмотивности).

Речевые акты, типичные для политического дискурса, также можно рас­ смотреть сквозь призму базовой семиотической триады. Иллокутивной функ­ цией речевых актов интеграции является выражение единения, солидарности, сплочение «своих». Эта интенция реализуется в речевых актах здравицы, под­ держки, призыва к единению, констатации единства. К речевым актам ориен­ тации относятся лозунговые ассертивы и декларативы, обозначающие про­ граммную позицию, прогнозы, интерпретирующие речевые акты (рефлексивы), опровержения и разоблачения. Оборотной стороной ориентации является дезориентация, составляющая суть манипуляций в политическом дискурсе.

Данная интенция реализуется в речевых актах, способствующих созданию и поддержанию смысловой неопределенности: предположения, намеки, ссылки на слухи, уклонение от ответа на вопрос.

К речевым актам агрессии относятся волитивы изгнания (представляю­ щие собой символические действия), категоричные требования и призывы, вердикты, угрозы, проклятья.

Специфической особенностью речеактового представления политиче­ ского дискурса является наличие в нем особого вида перформативов - полити­ ческих перформативов, представляющих собой высказывания, само произне­ сение которых является политическим действием. К наиболее значимым поли­ тическим перформативам относятся перформативы доверия и недоверия, под­ держки, выбора, требования, обещания, а также эмотивный перформатив воз­ мущения.

Относительно базовой семиотической триады структурируется и жанро­ вое пространство политического дискурса. По характеру ведущей интенции разграничиваются: а) ритуальные жанры (инаугурационная речь, юбилейная речь, традиционное радиообращение), в которых доминирует фатика интегра­ ции; б) ориентационные жанры, представляющие собой тексты информационно-прескриптивного характера (партийная программа, манифест, конституция, послание президента о положении в стране, отчетный доклад, указ, соглаше­ ние); в) агональные жанры (лозунг, рекламная речь, предвыборные дебаты, парламентские дебаты).

Существует определенная корреляция между функциональными типами знаков и соответствующими типами жанров. Так, интегрирующие знаки тяго­ теют к эпидейктическим жанрам преимущественно ритуальной коммуника­ ции. Знаки агрессии естественным образом реализуются в агональных жанрах.

Что касается знаков ориентации, то они, в силу своей нейтральности и потен­ циальной амбивалентности, составляют информативную основу любых жан­ ров.

Фантомность политического сознания и фидеистическое отношение к слову обусловливают важную роль мифа в политической коммуникации. Язы­ ковым носителем мифа является мифологема, отличительным признаком ко­ торой является фантомный денотат. Исходя из предположения о том, что язы­ ковое существование мифа имеет статус прецедентного феномена, мы выделя­ ем три типа политических мифов и мифологем, соотнося их с типами вер­ бальных прецедентных феноменов: прецедентным текстом, высказыванием и именем. Содержание мифологемы-текста составляет миф-нарратив, мифоло­ гема-высказывание коррелирует с мифом-пропозицией, а мифологемеантропониму соответствует миф-образ.

Построения типологии политических мифологем возможно также по следующим основаниям:

- по характеру референта - субъекта мифа разграничиваются нацио­ нальные мифологемы (мифы о нации, о стране), групповые мифологемы (ми­ фы политических институтов) и личностные мифологемы, денотатами кото­ рых являются выдающиеся личности в политике;

- по аксиологической направленности выделяются мифологемы, содер­ жание которых связано с утверждением положительных ценностей, и мифолотемы, содержание которых направлено на ниспровержение отрицательных ценностей. Соответственно, в политическом дискурсе формируется когнитив­ ный коррелят архетипной ролевой оппозиции - противопоставление героев и злодеев.

Значительное место в семиотическом пространстве политического дис­ курса занимает афористика, которая представляет собой корпус прецедентных высказываний политиков или языковые рефлексы политической коммуника­ ции. Афористика трактуется в работе как подсистема знаков политического дискурса, план содержания которых составляет совокупность суждений о мире политики. Данная подсистема представляет собой неоднородное^ но структу­ рированное множество, включающее следующие жанры: собственно афоризм, пословица, максима, заголовок, лозунг, девиз, программное заявление, фразасимвол, индексальная фраза.

Корпус политической афористики структурируется по следующим па­ раметрам;

- характер референции (универсальная - частная референция);

- статус прецедентности (автореференция, отсылка к прецедентному тексту, отсылка к прецедентной ситуации) и степень текстовой автономии (высказывание представляет собой отдельный текст, относительно автоном­ ный или неавтономный фрагмент текста, или же вообще не соотносится ни с каким текстом);

- коммуникативно-целевой аспект высказывания (афористика, отра­ жающая рефлективный и акциональный аспекты политического дискурса);

- степень дейктичности (по этому параметру разграничиваются выска­ зывания, не обладающие дейктичностью, высказывания, сочетающие дейктичность с сигнификативной глубиной^ и высказывания с гипертрофированной дейктичностью и минимальной сигнификативностью).

Функции, выполняемые разными жанрами политической афористики, могут быть рассмотрены как детализация основных функций базовой семиотической триады: интеграция конкретизируется как здравицы, возвеличивание, призывы к единству; ориентация проявляется в функциях идентификации, проективности, стратагемности и дидактичности; агональность реализуется в инструментальной и аргументативной функциях афористики.

Проблема достоверности /недостоверности информации является клю­ чевой в интерпретации политических текстов, поскольку искренность как ус­ ловие правдивости сообщения в политической коммуникации, как правило, уступает место соображениям политической выгоды. Уклонение от истины в политическом дискурсе является следствием тенденциозного представления действительности, связанного с целенаправленным преобразованием инфор­ мации, т. е. с манипулятивным воздействием.

В зависимости от характера информационных преобразований в полити­ ческом дискурсе разграничиваются следующие виды манипулирования: аргументативное манипулирование (нарушение логики развития текста, уклонение от обязанности доказывания, маскировка логических ходов) и референциальное манипулирование, связанное с искажением образа денотата. В рамках референциального манипулирования выделяются: а) фактологическое манипу­ лирование, которое включает весь диапазон операций с истинностным аспек­ том высказывания - от полного искажения (лжи) и полного умолчания до по­ луправды (частичного искажения и частичного умолчания); б) фокусировочное манипулирование, сосредоточенное, в основном, в зоне частичного иска­ жения. Оно связано с изменением прагматического фокуса (точки зрения на денотат) и осуществляется в процессе номинативного варьирования. Данный тип манипулирования лежит в основе явлений эвфемизации и дисфемизации.

Эвфемизм и дисфемизм являются двумя сторонами одного явления, про­ тивоположными полюсами на оси оценочного варьирования денотата: его «улучшение» и «ухудшение». В эвфемизмах и дисфемизмах находят проявле­ ние два аспекта атональности: борьба за сохранение своего статуса (функция гомеостаза, свойственная эвфемизмам) и борьба против политического противника (функция агрессии, свойственная политическим инвективам, к кото­ рым относятся и дисфемизмы). Создатели эвфемизмов руководствуются сле­ дующими мотивами: стремление скрыть остроту социальных проблем, избе­ жать общественного осуждения за совершение неправовых и аморальных дей­ ствий, не допустить потери своего общественного лица и спасти лицо адреса­ та, завоевать поддержку определенных политических сил, снять с себя ответ­ ственность за счет перераспределения вины. Эвфемизация и дисфемизация в политическом дискурсе выступают в качестве стратегий реализации оппози­ ции «свои - чужие», способствуя положительной самопрезентации и негатив­ ной презентации «чужих».

Эвфемистическое переименование является следствием сознательного воздействия на язык как проявления его магической функции. Расшифровка эвфемистического переименования позволяет выявить систему ценностей об­ щества через скрытую в нем отсылку к анти-ценностям. Семантический меха­ низм эвфемизации основан на референциальном сдвиге и смещении прагмати­ ческого фокуса, что связано с редукцией или изменением статуса сем, мотиви­ рующих отрицательную оценку. Содержательный аспект «улучшения» дено­ тата (смещения прагматического фокуса) при эвфемизации поддается модели­ рованию и может быть представлен в виде общей модели «социальная про­ блема -^ ее решение» или «социальный конфликт -^ гармонизация положения дел». Эта модель реализуется в ряде конкретных вариантов, например: амо­ ральное действие -> благородный мотив, принуждение -^ свободный выбор, насильственность -^ естественный ход событий, л/ы-ответственность -> ониответственность, незаконность — законность действий.

Наиболее значимыми способами эвфемизации в политическом дискурсе являются: а) снижение категоричности констатации нежелательного факта (описательная парафраза или градация-преуменьшение); б) увеличение референциальной неопределенности за счет затемнения внутренней формы и расширения объема референции (семантической и синтаксической редукции, ге­ нерализации и введения квантора неопределенности).

Эзотеричность политического дискурса проявляется в категории прогностичности. Существование данной категории обусловлено тем, что адресант в манипулятивных целях стремится «зашифровывать» содержание сообщения, вследствие чего адресат вынужден совершать толковательную (прогностиче­ скую) деятельность. Содержание этой категории может быть представлено в виде шкалы с полюсами «загадка» (незнание, поддержание энтропии) и «раз­ гадка» (знание, снятие энтропии), а промежуточным звеном является догадка (попытка разгадки, уменьшение энтропии). Каждому из этих трех звеньев со­ ответствуют определенные лингвопрагматические средства: а) уход от ответа, эксплицитные маркеры загадки, квантор неопределенности, намеки, ссылки на слухи); б) вопрос, предположение, прогноз, обещание раскрыть тайну; в) от­ вет, эксплицитные маркеры разгадки, речевые акты рефлексивы.

Многомерность и сложность политического дискурса проявляются в возможности дифференциации его жанрового пространства по ряду парамет­ ров:

• градация институциональности (от разговоров с друзьями о политике до межправительственных переговоров);

• субъектно-адресатные отношения (дифференциация жанров с учетом вариативности субъекта и адресата в рамках иерархии агентов политики «по­ литический институт, представитель института, граждане в массе, отдельный гражданин»);

• социокультурная дифференциация связана с неоднородностью группо­ вых субъектов политики в плане идеологической ориентации, что приводит к образованию политических социолектов;

• событийная локализация (дифференциация жанров по их соотнесенно­ сти со сложными коммуникативными событиями политического дискурса);

• степень прототипности - маргинальности жанра в полевой структуре дискурса.

К центральным, прототипным относятся первичные, сугубо институцио­ нальные жанры, в полной мере соответствующие основной интенции полити­ ческого дискурса - борьбе за власть: парламентские дебаты, публичная речь политика, лозунг, декрет, переговоры. Периферийные жанры находятся на стыке с другими типами дискурса и, как правило, являются вторичными жан­ рами, имеющими респонсивный характер и представляющими собой реакцию на речевые действия, совершенные политиками в первичных жанрах. К ним относятся интервью, мемуары политиков, аналитические статьи, письма чита­ телей, разговоры о политике, граффити, а также смеховые жанры (политиче­ ская карикатура, пародия, частушка, анекдот).

Инаугурационное обращение как прототипный жанр интеграции отлича­ ет фатическая доминанта коммуникации. Инаугурационная речь является не­ отъемлемой частью ритуального политического события и представляет собой политический перформатив. Особенностью временной отнесенности данного жанра является «вечное настоящее», что отражается в специфике его тональ­ ности и словаря. Интенциональная направленность данного жанра конкрети­ зируется в его основных функциях (интегративная, инспиративная, деклара­ тивная, перформативная), каждая из которых находит свое выражение в спе­ цифическом наборе топосов.

Лозунг входит в число прототипных агональных жанров политического дискурса. Атональность лозунга заключается в том, что он является непосред­ ственным инструментом политической борьбы: в иллокутивном аспекте жанрообразующим признаком лозунга является директивность. По иллокутивной силе разграничиваются три основных типа лозунгов: рекламные (в их основе речевой акт призыва), протестные (ведущим является речевой акт требования) и декларативные лозунги (содержат речевые акты ассертивы и экспрессивы).

Типология лозунговых жанров обусловлена различиями в технике исполнения:

транспарант, плакат, щит, листовка, скандирование, значок, граффити. Лозун­ говые жанры отличаются некоторыми особенностями субъектно-адресатной организации, а также ориентацией на тот или иной иллокутивный тип лозунга.

Лапидарность и суггестивность, будучи основными характеристиками лозунга, обусловливают его содержательную и структурную специфику: тема­ тическая однофокусность, злободневность, идеологическая маркированность, максимальная эксплицитность в пропозициональном и аксиологическом пла­ не, эмоциональность, наличие лозунговых слов, преобладание простых нерас­ пространенных утвердительно-восклицательных предложений, наличие часто повторяюгцихся клишированных структур, ритма, рифмы и аллитерации.

Совокупность первичных и вторичных дискурсных образований разных жанров, сконцентрированных вокруг определенного политического события, образует политический нарратив - своеобразный сверхтекст, объединенный общностью содержания и персонажей. Для политического нарратива харак­ терна общественная значимость сюжета, двуплановость (денотативный прото­ тип как политическое событие и сам нарратив как коммуникативное событие), протяженность по времени, множественность повествователей и связанная с этим неоднозначность модальных установок, а также ролевая амбивалентность персонажей.

Примером такого события является политический скандал. Представле­ ние о типизированной ситуации скандала составляет денотативный прототип нарратива, который выявляется через анализ концептуального фрейма «скан­ дал». Основные узлы данного фрейма (субъекты скандала, их действия, пред­ посылки, цели и последствия действий, реакция социума на скандал) коррели­ руют с нарративными категориями в рамках повествовательного фрейма. Ро­ левая структура политического нарратива задается базовой семиотической оп­ позицией «свои - чужие» и конкретизируется на двух уровнях: а) оппозиции социокультурных (этических) ценностей; б) оппозиции политических сил и группировок.

Перспективы дальнейшего изучения политического дискурса мы видим в следующих направлениях:

- продолжение исследования ключевых концептов политического дис­ курса («народ», «справедливость», «свобода» и др.);

- дальнейшая разработка жанровой типологии политического дискурса, в частности, изучение прототипных жанров ориентации и агональности;

- анализ структуры политического дискурса в оппозиции «стимул реакция» и разработка типологии вторичных жанров;

- изучение смеховых жанров политического дискурса и политического фольклора;

- анализ сюжетно-ролевой структуры политического дискурса, в частно­ сти, субъектно-адресатных отношений в разных типах жанров;

- разработка понятий политического социолекта и идеологического дейксиса;

- выявление типологии манипуляций в политическом дискурсе и их спе­ цифики в сопоставлении с другими видами институционального дискурса;

- исследование роли интертекстуальности и прецедентности в связи с проблемой понимания политического дискурса;

- изучение когнитивной базы и когнитивных моделей политического дискурса;

- анализ этнокультурной специфики политического дискурса.

Мы отдаем себе отчет в том, что в данной работе решена лишь малая часть тех задач, которые ставит перед исследователями практика политическо­ го общения. Думается, что дальнейшие изыскания в этой области смогут про­ лить свет на многие ключевые проблемы общения в современную эпоху, опре­ делить меняющиеся приоритеты в развитии языкознания как ведущего звена в комплексе гуманитарных наук о человеке.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Абдулфанова А.А. Семиотика дискурса как воплощение творческой индивидуаль­ ности // Политический дискурс в России -3: Материалы раб. совещ. (Москва 27- марта 1999 года) / Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н. Базылева. - М.: Диалог-МГУ, 1999.-С. 5-9.

2. Адамушко Н.И. Тропы, язьпсовые стандарты и штампы в газетном комментарии // Стилистика текста. - Якутск: Изд-во ЯГУ, 1995. - С. 15-19.

3. Алтунян А. Лозунг в политическом дискурсе // Век XX и мир. - 1994. № 5-6.

http//www.russ.ru/antolog/vek/1994/5-6/altШlyan.htm (Электронная публикация: Рус­ ский журнал, 1998).

4. Антонов В.И. Символизация в контексте социокультурных процессов // Вестник МГУ. Сер. 18. Социология и политология. - 1997 - № 4. - С. 96-112.

5. Апресян Р.Г. Сила и насилие слова // Человек. - 1997.- № 5. - С. 133-137.

6. Арапов М.В. «А уяснится предмет - без труда и слова подберутся» // Человек. С. 40-56.

7. Аристотель. Политика. Афинская политика. - М.: Мысль, 1997. - 458 с.

8. Аристотель. Риторика. Книга 1 // Античные риторрпси. - М.: Изд-во МГУ, 1978. С.15-69.

9. Арутюнова Н.Д. Дискурс // Лингвистический энциклопедический словарь. - М.:

Сов. энцикл., 1990. - С. 136-137.

10. Арутюнова Н.Д. Жанры общения // Человеческий фактор в язьпсе. Коммуникация, модальность, дейксис. - М.: Наука, 1992. - С. 52-56.

П.Арутюнова Н.Д. Истина и этика // Логический анализ языка. Истина и истинность в культуре и язьисе. - М.: Наука, 1995. - С. 7-23.

12. Арутюнова Н.Д. Язьпс и мир человека. - М.: Языки русской культуры, 1998. с.

13. Асеева Ж.В. Лексические средства вьфажения идеологии политической коррект­ ности в современном английском язьпсе. Автореф. дис.... канд. филол. наук. - Ир­ кутск, 1999. - 17 с.

14. Базылев В.Н. К изучению политического дискурса в России и российского поли­ тического дискурса // Политический дискурс в России - 2: Материалы раб. совещ.

(Москва, 29 марта 1998 года) // Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н. Базылева. - М.:

Диалог-МГУ, 1998. - С. 6-8.

15.Байков В.Г. Манипулятивная семантика и контрпропаганда // Фующионирование язьпса как средства идеологического воздействия- Краснодар: Изд-во КубГУ, 1988.

16. Бакеркина В.В., Хлестакова Л.Л. Краткий словарь политического языка (к реализа­ ции проекта // Русистика сегодня. 1998.- № 1-2. - С. 165-178.

П.Баранов А.Г. Функционально-прагматическая концепция текста. - Ростов н/Д:

Изд-во Рост, ун-та, 1993. - 182 с.

18. Баранов А.Г. Потенциал метаязыковой интерпретации // Природа. Общество. Че­ ловек. Вестник юж.-рос. отд. междунар. академии наук высш. шк.- Краснодар, 19. Баранов А. Н. Политическая аргументация и ценностные структуры общественно­ го сознания // Язьпс и социальное познание. - М.: Центр, совет филос. (методолог.) семинаров при Президиуме АН СССР, 1990. - С. 166-177.

20. Баранов А.Н. Очерк когнитивной теории метафоры // Баранов А. Н., Караулов Ю.

Н. Русская политическая метафора. Материалы к словарю. - М.: Институт русско­ го языка АН СССР, 1991. - С. 184-193.

21. Баранов А.Н. Политический дискурс: прощание с ритуалом // Человек. - 1997. С. 108-118.

22. Баранов А.Н., Добровольский Д.О. Знаковые функции вещных сущностей // Язьпс - система. Язык - текст. Язык - способность. - М.: Институт русского язьиса РАН, 1995.-С. 80-90.

23. Баранов А.Н., Казакевич Е.Г. Парламентские дебаты: традиции и новации. - М.:

Знание, 1991.-42 с.

24. Баранов А.Н., Караулов Ю.Н. Русская политическая метафора. Материалы к сло­ варю. - М.: Институт русского язьпса АН СССР, 1991. - 193 с.

25. Баранов А.Н., Паршин П.Б. Язьпсовые механизмы вариативной интерпретации действительности как средство воздействия на сознание // Роль языка в средствах массовой информации. - М.: Наутса, 1986. - С. 100-143.

26. Барт P. Введение в структурный анализ повествовательных текстов // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX-XX вв. Трактаты. Статьи. Эссе. - М.: Изд-во МГУ, 1987. - С. 387-425.

27. Барт Р. S/Z. М.:

- «Ad Marginem», 1994. - 149 с.

28.Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М.: Прогресс, 1994. - 616 с.

29. Барт Р. Мифологии. - М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1996. - 312 с.

30. Баталов Э. Социальное пространство свободной мысли // Свободная мысль. 1993.

-№10.-С. 3-16.

31. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. - М.: Искусство, 1986. - 445с.

32. Бахтин М.М. Человек в мире слова. - М.: Изд-во Рос. откр. ун-та, 1995. - 140 с.

33..Бахтин М.М. Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках. Опыт философского анализа // Русская словесность. От теории словесно­ сти к структуре текста. Антология. - М.: Academia, 1997. - С. 227-244.

34. Белова Е.Н. Структура и семантика аргументативного дискурса (на материале слушаний комитетов Конгресса США). Автореф. дис.... канд. филол. наук. - СПб, 1995.-15 с.

35.Бенвенист Э. Общая лингвистика Шер. с франц. - М.: Прогресс, 1974. - 447 с.

36. Бережная Т.М. Президентская риторика в системе пропагандистского манипули­ рования общественным сознанием // Язык и стиль буржуазной пропаганды. - М.;

Изд-во МГУ, 1988. - С. 135-166.

37. Бисималиева М.К. О понятиях «текст» и «дискурс» // Филологические науки. С. 78-85.

38. Блакар P.M. Язьпс как инструмент социальной власти // Язьпс и моделирование со­ циального взаимодействия. М.: Прогресс, 1987. - С. 88-120.

39. Богданов В.В. Коммуникативная компетенция и коммуникативное лидерство // Язык, дискурс и личность. - Тверь: Изд-во Твер. гос. ун-та, 1990. - С. 26-31.

40.Богданов В.В. Речевое общение: прагматические и семантические аспекты. - Л.:

Изд-во ЛГУ, 1990.-88 с.

41.Богданов В.В. Текст и текстовое общение - СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 1993.-67 с.

42. Богин Г.И. По1шмание и непонимание в общении политика с населением // Поли­ тический дискурс в России - 2: Материалы раб. совещ. (Москва, 29 марта 1998 го­ да)./Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н. Базылева. -М.:Диалог-МГУ, 1998. - С. 11-17.

43.Болотнова Н. С. К вопросу о прагматике художественного текста: коммуникатив­ ные универсалии, соотносящиеся с максимой П. Грайса // Язык и эмоции. - Волго­ град: Перемена, 1995. - С. 169-177.

44. Борботько В.Г. Психологические механизмы речевой регуляции и инспиративная функция языка // Функционирование языка как средства идеологического воздей­ ствия. - Краснодар: Изд-во КубГУ, 1988. - С. 35-40.

45.Борисенко В.И. Эвфемизмы в языке буржуазной пропаганды США // Социальная лингвистика и общественная практика. - Киев: Вища шк., 1988. - С. 147-156.

46. Борисова Е.Г. Особенности типов политического дискурса в России // Политиче­ ский дискурс в России - 2: Материалы раб. совещ. (Москва, 29 марта 1998 года).

/Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н. Базылева. - М.: Диапог-МГУ, 1998. - С. 17-18.

47. Борисова Е.Г., Пирогова Ю.К., Левит В.Э. Имплицитная информация в рекламе и пропаганде // Имплицитность в язьпсе и речи. - М.: Языки русской культуры, 1999.

- С. 145-151.

48.Брагина Н.Г. Имплицитная информация и стереотипы дискурса // Имплицитность в языке и речи. - М.: Языки русской культуры, 1999. - С. 43-57.

49. Брудный А.А. Психологическая герменевтика. - М.: Лабирршт, 1998. - 332 с.

50. Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. «Правда факта» и «правда больших обобщений» // Логический анализ язьиса. Истина и истинность в культуре и язьгее. - М.: Наука, 1995.-С. 126-132.

51.Бульи-ина Т.В., Шмелев А.Д. Язьпсовая концептуализация мира (на материале рус­ ской грамматики). - М.: Язьпси русской культуры, 1997. - 576 с.

52. Бурдье П. Социология политики:

- М.: Socio-Logos, 1993. - 336 с.

53.Бюлер К. Теория язьиса. Репрезентативная функция языка. - М.: Прогресс, 1993. с.

54. Вайнрих X. Лингвистика лжи // Язык и моделирование социального взаимодейст­ вия. - М.: Прогресс, 1987. - С. 44-87.

55.Вебер М. Избранные произведения. - М.: Прогресс, 1990. - 804 с.