«СЕМИОТИКА ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА Диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук ...»

Таким образом, любые ценностные противопоставления в политическом дискурсе будут являться вторичными по отношению к оппозиции «друг враг», производными от нее. «Всякая религиозная, моральная, экономическая, этническая или иная противоположность превращается в противоположность политическую, если она достаточно сильна для того, чтобы эффективно разде­ лять людей на группы друзей и врагов » (Там же: 45). Противопоставление «свои - чужие» в политическом дискурсе может эксплицироваться как оппо­ зиция различных социокультурных ценностей: это может быть материальный и образовательный статус, этническая принадлежность и даже, в качестве по­ литической метафоры, - состояние здоровья: Борьба идет между здоровыми и больными. Здоровые - это все мы, законопослушные граждане России. А больные - это все преступники, независимо от того, чем они занимаются и где работают. Нам надо вырвать свое родное национальное искусство из рук растленных и больных (ВЗР, №11, 1997).

В политическом дискурсе оппозиция «свои - чужие» реализуется как эксплицитно, при помощи специальных маркеров, так и имплицитно - в виде идеологической коннотации политических терминов, через тональность дис­ курса, его подчеркнутую этикетность или анти-этикетность, а также целена­ правленный подбор положительной или отрицательной оценочной лексики «Свои» часто маркируются возвышенной лексикой и торжественноприподнятой тональностью, в то время как для указания на «чужих» использу­ ется сниженная лексика и презрительно-саркастическая тональность (графиче­ ским эквивалентом которой являются кавычки). Рассмотрим пример: Прези­ дент Ельцин и его антинародное правительство в угоду своим зарубеж:ным хозяевам преднамеренно губят Россию. Вслушайтесь в колшентарии разных теледам из Думы. Да там, в нашей Думе, с их слов, дурак на дураке. С ухмыл­ кой чернят Рохлина, Зюганова, Жириновского и многга-многих других. А нам, зрителям, слушателям, читателям нужны не высосанные из пальца коммен­ тарии, а факты. Выводы мы можем сделать и без ваших «демократических»

домыслов (СР, 12.09.98). В приведенном отрывке, типичном для дискурса «патриотической оппозиции», представлен почти весь «джентльменский на­ бор»: помимо специализированных маркеров чуждости, противопоставленных маркерам «нашести», отмечается высокая концентрация отрицательнооценочной лексики {домыслы, происки, антинародное, губят) и сниженной лексики {ухмылка, дурак на дураке, высосанные из пальца, теледамы), кавыч­ ки используются как показатель иронии и скепсиса.

Рассмотрим специфику трех функциональных типов знаков политиче­ ского дискурса. Среди них имеются как специализированные, так и транспо­ нированные единицы. Специализированные знаки используются в прямом значении и в своей первичной функции, тогда как для транспонированных знаков характерно наличие семантических, прагматических и функциональ­ ных сдвигов.

Ориентироваться в поле политики - значит знать, с кем ты и против ко­ го, а также за что и против чего бороться. Функцию ориентации в семиотиче­ ском пространстве политического дискурса выполняют знаки, отсылающие к основным компонентам мира политического: политическим субъектам и поли­ тическим ценностям (идеологиям). Именно к данному классу знаков относятся все политические термины. Знаковыми репрезентантами политических субъ­ ектов являются названия политических институтов и институциональных ро­ лей, имена политиков, исполняющих данные роли, номинации социокультур­ ных локусов - мест пребывания властных органов.

Номинации субъектов политики ассоциативно связаны с номинациями политических ценностей и соотносятся с базовой шкалой политических ориен­ тации, прототипным выражением которой служат стертые пространственные метафоры, являющиеся межкультурными универсалиями: правые, левые, крайне правые, крайне левые, центр, левый центр, правый центр. Шкала по­ литической ориентации, помимо пространственных, традиционно задается также в цветовых терминах (белые, красные, розовые, коричневые, зеленые и т.п.).

Следует подчеркнуть значимость пространственной метафорики в раз­ работке ориентационного аспекта политической семиосферы: поле политики представляется языком как пространство, в определенных местах которого расположены те или иные политические субъекты.

Где же грань, отделяющая правых и левых центристов? (ИЗВ, 6.07.99).

ЩПР - градусов на 15 правее центра (В. Жириновский // ТВ, 31.05.99).

Политические субъекты семиотически осознаются в вертикальном изме­ рении («народ власть»; властная иерархия «выше ниже») и в горизон­ тальном измерении (противопоставление групповых субъектов - партий и движений, ветвей и органов власти). Горизонтальные перемещения по разным векторам в пределах поля символизируют динамику политического процесса Если коммунист осознает необходимость осуществления рыночных преобра­ зований, значит, наше общество назад уже никогда не пойдет. Оно стало прозревать, и своим левым крылом идет в сторону реформ, рынка, собствен­ ности (КП, 21.04.98).

Пространственные перемещения символизируют и движение по власт­ ной вертикали: Почему ж:е в результате ему так и не довелось переехать в «Белый Дом» на Краснопресненской набережной? (= не стал премьерминистром?) (СР, 16.05.98).

Многомерность политического пространства наглядно изображается при помощи системы координат. Следует иметь в виду, что хотя семантика основ­ ных ориентационных терминов правые - левые содержит инвариантный ком­ понент (правые в целом во всех культурах ассоциируются с консерватизмом, а левые - с радикализмом), тем не менее в каждом политическом сообществе с его специфической политической культурой и текущей политической ситуа­ цией эти термины соотносятся с разными идеологиями и ценностями. Так, ос­ новными координатами политического пространства современной России счи­ таются: ось «административно-командная - рыночная идеология» и ось «ре­ альный федерализм - унитаризм». На пересечении этих двух осей располага­ ются все основные политические силы страны.

В качестве примера можно привести схему из статьи И. Харичева, гене­ рального директора Центра прикладных избирательных технологий (ИЗВ, 6.07.99), учитывая при этом, что «расклад» политических сил, их ориентации постоянно меняются, и подобные схемы быстро утрачивают свою политиче­ скую актуальность:

Схема 3. Пространство политических ориентации в России (июль 1999) административнорыночная Вследствие того, что оппозиция «свой - чужой» играет ведущую роль в формировании ориентационного пространства политического дискурса, то для него оказывается характерной не столько концептуальная, сколько прагмати­ ческая антонимия. Авторы данного термина М.В. Китайгородская и Н.Н. Роза­ нова отмечают, что структура такой антонимической пары является подвиж­ ной и допускает возможность разного лексического наполнения в соответст­ вии с меняющейся политической ситуацией, например, Ельцин - Горбачев (до августа 1991 г.), Ельцин ~ съезд (после августа 1991) (Китайгородская, Розано­ ва 19956: 101). Приведенный список антонимов можно продолжить, исходя из политической ситуации 1998-1999 гг.: Ельцин -Дума, Ельцин - Луснсков, Ель­ цин - Примаков.

Специфика прагматической антонимии, на наш взгляд, заключается не столько в ее нестабильности (это, скорее, следствие), сколько в том, что ее се­ мантическое основание составляет идеологическая оппозиция «свой - чужой».

Прагматическая антонимия нарушает законы «нормальной» языковой логики, по которой президент - парламент, народ - правительство никак не могут считаться антонимами - в их семантике нет противоположных или противопоставленных денотативных компонентов. Их оппозиция диктуется экстра­ лингвистической ситуацией, в которой обозначенные референты оказываются по разные стороны политической баррикады.

Явление прагматршеской антонимии противоречит также и законам на­ учной логики, что составляет предмет определенного беспокойства для поли­ тологов: «Политические представления сегодня полны ложных, с точки зрения политологии, оппозиций, которые являются реальными делениями политиче­ ского поля и поэтому имеют под собой социальное основание, хотя никак не обоснованы теоретически. К наиболее очевидным относится, например, оппо­ зиция между «демократами» и «патриотами». Это противопоставление - а ведь есть еще многие другие - с точки зрения теории оказывается мнимым и в то же время политически опасным, поскольку оно воспроизводит экстремизм как правого, так и левого толка. Действительно, никакая концепция демокра­ тии не предполагает разрушения собственного государства, равно как и замена диктатуры бедных диктатурой богатых - это еще не демократия» (Качанов 1994: 140). Дело, вероятно, в том, что язык в данном случае отражает на уров­ не обыденного, массового (а не научного) сознания не абстрактные политиче­ ские реалии, а реалии именно сегодняшнего дня. Точнее было бы определить суть этой оппозиции так: «те, кто называет себя демократами,- те, кто называ­ ет себя патриотами», учитывая при этом смысловые смещения, отклонения от прототипной семантики соответствующих научных терминов.

Итак, политические ориентации связаны с противопоставлением субъек­ тов политики. Но, поскольку политические ценности носят групповой харак­ тер, и в этом смысле противопоставляются общечеловеческим ценностям, то все ценностные противопоставления {президент - Дума, патриоты - либера­ лы, Отечество - Кремль и пр.) в массовом политическом сознании существу­ ют не абсолютно, а относительно, как бы в «отфильтрованном» виде, пропу­ щенные сквозь фильтр оппозиции «свои - чужие». Наличие компонента «свои» - «чужие» в семантике политических терминов превращает их в идеологемы, а гиперболизация данного компонента способствует подавлению соб­ ственно референциального содержания, что и позволяет использовать их как знаки интеграции или агрессии.

В интеграции агентов политики особую роль играют невербальные зна­ ки - национально-государственные символы (флаг, герб, гимн) и эмблемы по­ литических партий и движений, портретные и скульптурные изображения во­ ждей, помещаемые в общественных местах, ритуальные поведенческие знаки (возложение венков, «выход вождя в народ»). Символы государственности выполняют функцию самоидентификации нации, являются ее «визитной кар­ точкой», своеобразной «меткой своей территории», олицетворением незави­ симости и суверенитета страны. Не случайно, вызванная распадом советской империи тенденция к самоопределению субъектов федерации сопровождается активным созданием или возрождением внешних атрибутов государственно­ сти.

Символы государственности всегда глубоко эмоциональны, они пред­ ставляют собой концентрированное выражение политических чувств, прежде всего патриотизма. Государственный символ - это не только эмоциональное воплощение нации, но и выразитель общенациональной идеи. «Герб - это вещь мистическая. Его символика олицетворяет духовную энергию народа»

(Н.С. Михалков).

Гимн является музыкально-поэтическим эквивалентом герба или флага.

По меткому выражению Н.С. Михалкова, «гимн - это народная молитва». В опубликованной «Комсомольской правдой» подборке предлагаемых читате­ лями вариантов текста российского гимна мы видим проявление чувств рядо­ вого человека к своей стране: выражение патриотизма, гордости за историю страны и ее богатства, прославление героизма, вера в светлое будущее, декла­ рация национальных ценностей.

Компонент «свои», суть которого составляет отождествление групповых агентов политики, выступает как смысловая доминанта знаков интеграции.

Это позволяет говорить о преобладании у этих знаков фатики над информа­ тивностью, поскольку особенность фатического общения состоит в десемантизации номинативных единиц и направленности на сам процесс общения, а именно, на отношения между коммуникантами (Винокур 1993; Дементьев 1997).

Вариантами фатического значения, выражаемого знаками интеграции в политическом дискурсе, являются: групповая идентичность, солидарность, поддержка, лояльность к вождю и системе. Выражающий лояльность агент тем самым как бы заявляет о своей интеграции с режимом. Вербальное выра­ жение лояльности к системе - непременный атрибут некоторых церемониаль­ ных действий и событий (например, инаугурация, объявление войны). Выра­ жение лояльности к вождю в ситуациях неритуального характера свидетельст­ вует об определенной степени авторитарности данной системы.

Невербальным средством выражения лояльности к системе, помимо го­ сударственных символов, могут служить портретные и скульптурные изобра­ жения вождей, помещаемые на улицах и в государственных учреждениях.

Степень семиотичности данных иконических знаков зависит от характера по­ литической культуры: она выше в тоталитарной культуре, для которой харак­ терна фетишизация всех ипостасей вождя. Можно сказать, что знаковое со­ держание портрета лидера в разных культурах варьируется от простого напо­ минания о том, кто является главой государства, до превращения его в поли­ тический тотем.

Интегрирующую функцию выполняют лозунги и девизы: выражая руко­ водящую идею, цель политической борьбы, они призваны сплотить привер­ женцев данной идеи, дать им возможность испытать и выразить чувство соци­ альной солидарности (Работают бесплатно только рабы. Мы не рабы!; Не хотим быть бесправными в правовом государстве!; Так победим! Область и город - в единстве сила!).

Преимущественно фатический характер объединяющих лозунгов обу­ словливает их клишированность. По мнению Т.М. Николаевой, наличие у со­ циальных групп сплачивающей системы речевых клише базируется на извечно существующем страхе индивида оказаться в положении социального аутсай­ дера. Поскольку оптимальные условия существования клише предполагают стабильность социального деления, то естественно, что обилие лозунгов кли­ шированного образца возникает во время или после революций (Николаева 1995). Представляется интересным предположение Т.М. Николаевой о том, что именно пролетарская революция потребовала такого обилия лозунгов, так как городской пролетариат еще не приобрел своей сплачивающей системы клише, в отличие от давно имевшего эту систему крестьянства - так называе­ мая «народная мудрость» (Там же).

Девиз можно считать вербальным эквивалентом флага или эмблемы, он выступает в качестве маркера социальной идентификации - принадлежности к той или иной общественно-политической силе и одновременно выражает объ­ единяющую идею. Например, активисты недавно созданной партии Россия молодая придумали себе девиз Они устали, настало наше время.

Создавая новые партии и коалиции, их лидеры стараются давать им на­ звания, которые эксплицитно или имплицитно выражали бы идею единства, объединения {Общее дело, Союз правых сил, Вся Россия, Отечество, За Побе­ ду, Наш Дом Россия, Единство).

Коннотативный аспект лозунгов, девизов и программных названий представляет собой комбинацию двух аспектов: собственно эмотивный план (чувство уверенности, оптимизма, гордости, надежды) и социальнополитическая коннотация, которая сводится к имплицитному утверждению (М вместе. У нас общая позиция».

К специализированным вербальным знакам интеграции, позволяющим политикам отождествлять себя с аудиторией, апеллировать к общей нацио­ нальной, статусной и прочей социальной принадлежности, относятся маркеры «своих»;

- инклюзивное мы;

- лексемы совместности (вместе, все, наш, единство, единый, блок, со­ юз, объединение);

- лексические единицы с компонентом совместности, выступающие в функции вокатива с коннотацией «я свой» (друзья, товарищи, братья и сест­ ры, сограждане, россияне, коллеги, земляки, муоюики);

- формулы причастности (Д как и все...);

- грамматические формы непрямого императива (1-е л. мн. ч.) со значе­ нием включения в сферу его действия говорящего (Давайте сделаем нашу Ро­ дину сильной... Не позволим агрессорам...).

Неспециализированными (транспонированными) маркерами интеграции являются термины ориентации, выполняющие функцию парольных лозунго­ вых слов. Семантика пароля («я свой», «я с вами») выступает на первый план, когда политик употребляет тот или иной термин не столько для обозначения референта (политической ситуации и пр.), сколько в качестве доказательства своей принадлежности к определенной политической группировке, привер­ женности определенной идеологии. Именно поэтому по парольным словам политическим аффективам - легко идентифицировать группового субъекта дискурса, например: пролетарский интернационализм, правительство народ­ ного доверия, преданность делу Ленина, социалистические идеалы (коммуни­ сты); дерлсава, отечество, соборность, православие (национал-патриоты);

рынок, реформы, свобода слова, права человека (либералы). Наличие лозунго­ вых слов в речи политика служит для его соратников своеобразным свидетель­ ством политической благонадежности говорящего.

Специфический набор парольных слов «отмежевывает группу от других групп и поддерживает ее изнутри постоянным употреблением одних и тех же слов. Появляется связанное с языковым употреблением чувство принадлежно­ сти к определенному коллективу (Wir-Gefiihl)» (Grieswelle 1978; 48). Благода­ ря своей социально-политической коннотации («я с вами», «я свой»), пароль­ ные слова способны выступать в суггестивной функции, способствуя успеху оратора у слушателей тех социальных групп, с которыми он желает идентифи­ цироваться.

Фатический характер текста, насыщенного парольными лозунговыми словами, проявляется в том, что при его восприятии аналитическая деятель­ ность подавляется удовлетворением от узнавания ожидаемого. Такое воспри­ ятие текста способствует укреплению солидарности сторонников. Эту мысль иллюстрирует комментарий А. Привалова: Вот обнародовал главный колшунист семь своих предвыборных тезисов. Вчитывался кто-нибудь в них? Ни­ чуть не бывало. Сторонники восприняли их, видимо, так, как человек воспри­ нимает любимую музыку - не столько вслушиваясь в подробности, сколько радуясь привычным мотивам (ИЗВ, 18.03.00).

В процессе общения, особенно при манипулятивном воздействии, чрез­ вычайно важна фаза установления контакта, которая в нейролингвистическом программировании называется «присоединением». «Присоединение к...» соз­ дает видимость общих интересов, позволяя провоцировать у партнера чувство солидарности и готовность действовать по угодной манипулятору схеме» (Мегентесов, Мохамад 1997: 62).

Прием «присоединения» широко используется не только в терапевтиче­ ском и рекламном воздействии, но также и в политической демагогии при об­ ращении лидера к народу в целях отождествления себя с аудиторией («я такой же, как вы»), например: Ваши беды и заботы - мои беды и заботы (обраще­ ние кандидата на пост главы администрации Волгоградской области).

Таким образом, психологической основой манипулятивного использова­ ния знаков интеграции является их способность обеспечивать контактную фа­ зу общения.

2. 3. Атональные знаки: знаки вербальной агрессии Борьба за власть имеет две стороны: борьба находящихся у власти поли­ тиков за сохранение своего положения и борьба политиков, идущих к власти.

Соответственно, агональность политического дискурса предполагает наличие знаков гомеостаза и знаков агрессии. Поскольку оба аспекта борьбы за власть предполагают борьбу против оппонентов, то знаки вербальной агрессии при­ обретают особую значимость в политическом дискурсе.

Суть вербальной агрессии в широком понимании заключается в наце­ ленности на ниспровержение оппонента, понижение его политического стату­ са (Шейгал 1999). Вербальная агрессия традиционно связывается с использо­ ванием бранных инвектив. К оскорбительным вульгаризмам в качестве сред­ ства вербальной агрессии сознательно прибегают некоторые политики. Бран­ ная лексика в речи классиков марксизма-ленинизма и их современных после­ дователей - представителей национал-патриотического направления - рас­ сматривается в работах В.И. Жельвиса (Жельвис 1998). Однако брань, на наш взгляд, не является специализированным знаком агрессии в политическом дискурсе. Коммуникативные нормы институционального общения не прием­ лют бранной инвективности, и ее следует рассматривать как прагматическое заимствование из сферы бытового общения.

К специализированным знакам агрессии в политическом дискурсе отно­ сятся, прежде всего, маркеры «чуждости»:

• Дейктические и полнозначные знаки, содержащие компонент дистан­ цирования: эти, они, и ио/се с ними, там, заморские, забугорные, заграничные и др. При употреблении этих знаков происходит как бы мысленное очерчива­ ние круга, отделяющего своих от чужих, подчеркивается, что они находятся по ту сторону границы круга. Москвичи и провинциалы: тема в ходу в столице и в глубинке России. Москвичи - презрительные «эти». Легко живущие. Захре­ бетники у подлинных, настоящих людей, которые мелкими партиями разбро­ саны по бескрайнему российскому свету (ИЗВ, 18.08.99).

• Показатели умаления значимости - идентификаторы нижнего уровня тимиологической оценки: всякие, разные, какой-нибудь там. Под тимиологической оценкой понимается оценочное ранжирование по параметру «важное, существенное, значительное, серьезное неважное, несущественное, несерь­ езное, то, чем можно пренебречь, на что не следует обращать внимание»

(Пеньковский 1995: 36).

Выражаемые данными местоимениями значения «обезразличивающего обобщения» и «обезразличивающей неопределенности» выводят референт за пределы круга «своих» и тем самым индуцируют коннотацию пейоративного отчуждения (Пеньковский 1989). Таким образом, тимиологическая оценка им­ плицирует оценку аксиологическую: умаление значимости превращается в принижение и унижение, что, в свою очередь, оборачивается отстранением и отчуждением. Рассмотрим пример, в котором одновременно реализуется ком­ бинация указанных оценочных значений: Так что когда какая-нибудь там Лахова, приезсисая в Волгоград, говорит, что она меня редко видит, то самое малое, что я бы хотел ей сказать, так это то, что я хочу видеть ее еще ре­ же (И. Лукашев // ВГ, 21.08.99). Умаление значимости маркировано место­ именной группой какая-нибудь там, пренебрежение выражено упоминанием коллеги, равной по статусу, только по фамилии, и, наконец, отчуждение выра­ жено эксплицитно фразой «я хочу ее видеть еще peoice», что воспринимается как пародия на грубое и сниженное «я ее видал».

• Показатели недоверия к оппоненту, сомнения в достоверности его слов: кавычки и лексические маркеры якобы, так называемый, пресловутый.

Деривационно-смысловая цепочка пейоративного отчуждения в данном случае выглядит следующим образом: «сомнительный, не заслуживающий доверия»

-^ потенциально опасный -> чужой, незнакомый — враг».

Вербальная агрессия в политическом дискурсе осуществляется при по­ мощи определенных лексических единиц и речевых действий. Для обозначе­ ния лексических средств вербальной агрессии будем пользоваться термином «инвектива», понимая его в широком смысле как речевую функцию нанесения оскорбления, как «любое резкое выступление, выпад против оппонента»

(Жельвис, 1997а: 137).

В корпусе инвективной лексики политического дискурса разграничива­ ются общие пейоративы со значением «негодяй», «ничтожество» {посмешище, подлец), специальные пейоративы, называющие носителей конкретных поро­ ков {извращенец, мошенник, вор, убийца, предатель, налетчик, провокатор), и обсценная лексика.

Современная речевая культура в целом не поощряет использования гру­ бых, открытых форм агрессии в публичной коммуникации. Более «цивильной»

формой речевого насилия и, как нам представляется, специфическим для по­ литического дискурса видом инвективы, является навешивание ярлыков, кото­ рое, по мнению Р.Г. Алресяна, есть не что иное, как маркирование социокуль­ турных различий, как проявление нетерпимости к иному (Апресян 1997). При­ клеивание ярлыков (стигматизация) рассматривается в социологии и психоло­ гии коммуникации как один из этапов процесса социальной девиации (Сухих, Зеленская 1998: 54).

Будучи разновидностью лексической инвективы, ярлык отличается от других инвективных средств рядом признаков. Для него характерна идеологизированность, субъективность и предубежденность: «отрицательная оценка, которую несет в себе ярлык, не выясняет объективные свойства личности, микросоциума, явлений, событий, деятельности, а обозначает их по признаку идеологической инородности» (Дмитриева 1994: 92).

Суть ярлыка заключается в его обвинительной направленности: стано­ вясь ярлыком, имя используется не столько для характеристики денотата и от­ несения его к классу, сколько для обвинения в опасных для общества свойст­ вах. Ярлык фиксирует реальную или мнимую социальную девиацию либо с позиций общества в целом, либо исходя из представлений о политической це­ лесообразности той или иной социальной группы (политического движения).

Какие языковые средства могут применяться в качестве политических ярлыков?

Это может быть неполитическая пейоративная лексика, обозначающая отступления от социальных (преимущественно этических) норм: Семь лет в стране предатели и мародеры (Г. Зюганов // ТВ); Это не спецпредставитель, а спецпредатель (Г. Зюганов о В. Черномырдине // ТВ); «Россия-кукушка, со­ бирай своих рассыпанных цыплят из чужих гнезд!»; «Московские провокато­ ры, вам не удастся отнять нашу свободу»; «Только народ-преступник мож^ет без совести оккупировать другие народы, их угнетать, истреблять» (лозунги пикетчиков у посольства России в Риге).

Наиболее распространенные ярлыки - политические термины, прежде всего, официальные и экспрессивно-разговорные названия политических пар­ тий и движений - большевики, коммуняки, фашисты, красно-коричневые, на­ ционал-патриоты, партократы, а также наименования политиков по их дей­ ствиям и стилю поведения: диктатор, оккупант, разоритель, сепаратист, популист и др. Интересный пример контаминации двух типов пейоративов (неполитического и политического) представляет ярлык КПРФ по отношению к демократам - аббревиатура ВОР {Временный оккупационный реж;им).

Среди ярлыков - политических терминов обнаруживаются как слова с устойчивой отрицательно-оценочной коннотацией (политические пейоративы:

фашист, диктатор, оккупант, экстремист, расист), так и нейтральнооценочные единицы, открытые для амбивалентного толкования {коммунист, тберал, вож;дь, патриот).

В качестве ярлыка нередко используется антропоним - имя политика в репрезентативно-символической функции как воплощение качеств политиче­ ского деятеля, получающих резко негативную оценку в обществе: 55-летний премьер, которого за авторитарный стиль руководства называют «словац­ ким Лукашенко», уверенно движется к установлению в пятимиллионной рес­ публике рео/сима личной власти (о В. Мечиаре // ИЗВ, 5.03.98).

Инвективную функцию в политическом дискурсе могут выполнять оп­ ределенные манипуляции с именем политика. Возвышающая и уничижающая сила имени (названия, клички, прозвища) исторически восходит к вере в маги­ ческую силу языка. Право иметь и давать имя было признаком человеческого существа. Древнеримские рабы не имели своего собственного имени и назы­ вались по имени хозяина - это было знаком того, что они лишены человече­ ского статуса. Отголоски этой древней традиции находим и в современном по­ литическом дискурсе, когда говорящий, выражая крайнюю степень презрения, сознательно избегает называть объект нападок по имени и, таким образом, как бы лишает политика имени, которого он недостоин: Euf.e парочка из... квар­ тета (извините за повторение этого слова, не знаю, как и назвать этих чет­ верых, неразрывно светящихся на экранах). Один рыжий, другой чернявый.

Молодыми реформаторами называются. Один уже поднаторел народ обма­ нывать, второй только учится, но успехи налицо. Совсем на днях этот чер­ ненький защищал другого черненького (видимо двоюродный брат) с многозна­ чительной фамилией Бревнов. Ну точно все было,_как у рыж:его, когда тот защищал своего друга - ж;улика Коха. Так же блудливо бегали глазки, так же нес ахинею, шитую белыми нитками (СР, 12.02.98). Не случайно также в от­ крытом письме 22 сенаторов к «господину президенту Российской Федера­ ции» с требованием добровольной отставки президент ни разу не назван ни по имени-отчеству, ни по фамилии.

Для дискурса оппозиционных сил характерно использование «обзывалок», основанных на сниженном пародировании имен известных политиков (Какорина 1996). Искаженные имена политических лидеров содержат скрытую предикацию и имплицируют обвинительное суждение: Б. Натанович Прези­ дент {—> Ельцин - сионист или действует по указке сионистов); Горбоельцин (^Ельцин ничуть не лучше Горбачева, оба они принесли народу только стра­ дания).

Пародирование имени может осуществляться за счет установления ассо­ циативных отношений по созвучию или общности корня с оценочным экспрессивом {Зорькин - Позорькин) или с распространенной бранной инвекти­ вой: ЧВС взорвался: «Ни козленков, ни козлов я не знаю и знать не хочу!»...

Черномырдин перевел дух, нахмурил брови и подняв указательный палец, строго предупредил: «В России меня никем не запугать - ни козлом, ни коз­ ленком. Я не из пугливых. А если кто-то попытается, так сразу в зубы полу­ чит. И как следует. Улс это я умею делать - я здесь профессионал» (КП, 2.06.98). В данном примере инвективное обыгрывание фамилии Козленок ис­ пользуется сначала как проявление гневной агрессии (спонтанная реакция на угрозу разоблачения), а в дальнейшем - как средство ответной инструмен­ тальной агрессии, сопровождаемое угрозой ответных действий.

Одним из распространенных средств, используемых в качестве полити­ ческого ярлыка, являются этнонимы (в качестве врага выступает представи­ тель иной этнической группы). Для политического дискурса националистиче­ ской ориентации характерна политизация этничности, т. е. замещение полити­ ческой оппозиции этнической: МЫ (русские, славяне) ОНИ (враги, нерус­ ские, не славяне). Следует отметить, что во втором звене этой оппозиции реа­ лизуются все разновидности этнической неприязни: этнофобия (собственно этнонимы), региональный негативизм (азиаты, кавказцы. Запад), конфессио­ нальный негативизм (иноверцы, иудеи, сионисты, мусульмане), ксенофобия [инородцы, нацмены).

В расистском (националистическом) политическом дискурсе признак эт­ ничности стирается, подавляется признаком чуждости. Вследствие этого этнонимы - названия национальных меньшинств - становятся идеологемами, при­ обретая идеологическую коннотацию «чужой, не наш -^ враг». Наряду с этим признак иноэтничности трансформируется в признак социального статуса: «не наш - ниже нас в социальной иерархии - хуже нас - не достойный стоять у власти - не имеющий права на наши привилегии». Симптоматичным в связи с этим представляется название статьи о кампании по разоблачению Ю. Лужко­ ва: «Лониэ/сен в национальности». Мотивирующие эмоции - подозритель­ ность, недоверие, страх, зависть, ненависть - индуцируют у этнонима оценоч­ ную коннотацию враждебности.

Эмоции враждебности лежат в основе ментальных стереотипов, входя­ щих в ассоциативную зону этнонима. Апелляция к стереотипам выступает как дискурсивная стратегия, как своеобразный инструмент власти этнического большинства. Благодаря стереотипам неполноценность «чужого» и исходящая от него угроза становятся настолько очевидны, что не нуждаются в доказа­ тельствах.

Представляется логичным предположение П. Чилтона о том, что с ког­ нитивной и семантической точки зрения возникновение стереотипов - это процесс метонимический: стереотипы возникают тогда, когда некоторый под­ класс категории, часто периферийный, воспринимается как прототипный представитель всей категории в целом (Chilton 1994). Отсюда следует, что многие из актуализируемых стереотипных ассоциативных признаков припи­ сываются референту (этносу) без достаточных объективных оснований. Веро­ ятно, этнические стереотипы политического дискурса носят архетипный ха­ рактер, поскольку и в народных представлениях о чужих, зафиксированных в фольклоре и фразеологии, «преобладают искаженные образы, сформировав­ шиеся на основе предубеждений» (Маслова 1997: 171).

Приписывание признаков происходит на базе ментальных схем, сущест­ вующих в сознании носителей расистской идеологии, которая, по мнению Т.

ван Дейка, включает следующие категории: групповая идентичность (идентификация этнического «мы» - «они»), цели (дистанцирование от инородцев), нормы и ценности (типичные качества «наших», оцениваемые положительно), статусные отношения (собственное превосходство и право на социальные приоритеты), ресурсы (требующая защиты от чужих «наша» власть, террито­ рия, статус, образование, благосостояние) (van Dijk 1998b).

Питательной средой, порождающей и вербализующей этнические сте­ реотипы, является дискурсивная практика политиков и непрофессионалов от политики, в которой инородцы предстают как фактор потенциальной опасно­ сти (покушаются на нашу территорию, власть, рабочие места и т. д.). Приве­ дем примеры высказываний, иллюстрирующих распространенные стереотипы «кавказской национальности»: скупили торговую сеть города; свободно выво­ зят деньги из региона; поставили страну на грань уничтосжения; всё плодят­ ся: на четырех новорожденных трое не наших; делом не занимаются, жиру­ ют на наших хлебах; не работают ни черта, торгуют только; вся преступ­ ность преимущественно от них; развращают нашу молодежь; эти люди ок­ купировали все лучшие наши места; чувствуют себя совершенно вольготно; в отличие от русских, вспыльчивы и нетерпимы к чуждому мнению.

Таким образом, типовой, повторяющийся характер высказываний этни­ ческой предубежденности приводит к образованию ментальных стереотипов этноса, которые формирз^от коннотацию враждебности в семантике этнонима, что и позволяет ему функционировать для обозначения одной из ключевых ролей политического дискурса - роли врага.

Языковая ткань националистического дискурса, пропитанного духом враждебности, строится с опорой на определенную систему достаточно устой­ чивых образов-противопоставлений: а) мы белые, высокие, голубоглазые; они смуглые, низкорослые; б) наш мир - это свет, у нас светло-солнечное миро­ ощущение; у них - тусклый мирок, талмудическое пространство тьмы; в) мы устремлены вперед, в будущее - они пятятся назад, в прошлое; г) мы красише, чистые, одухотворенные; они - уроды; д) мы полноценные, они - выродки, ущербные, болезненные, неполноценные; е) мы нравственные, благород­ ные, доброжелательные; они подлые, безнравственные, злобные; ж) для нас характерна острота ума, сила духа, лихость, честность; для них - изворотли­ вость, наглость, коварство, склонность к жульничеству.

Подобного рода сетка противопоставлений, создающая ассоциативную ауру ярлыков-этнонимов, помимо фиксации в сознании отталкивающего об­ раза врага, очевидно, должна также (в расчете на определенный уровень мен­ талитета) способствовать этническому самоутверждению, формированию ощущения собственного превосходства. С другой стороны, характерной чер­ той националистического дискурса является представление «МЫ» как жертвы бедной, доверчивой и простодушной. Всячески акцентируются страдания «наших» и негативные последствия разрушительной деятельности врага, при­ чем многократное употребление обезличенного пассива подчеркивает пассив­ ность и беспомощность жертвы: «нас закабаляют, оболванивают, спаивают, разлагают, планово уничтожают». Враг представлен либо как непосредствен­ ный захватчик, от гнета которого надлежит освободиться, либо как враждеб­ ная сила, оказывающая опосредованное влияние (используются штампы типа американские кукловоды Ельцина, по указке заокеанских покровителей, аген­ тура Запада).

Типичным приемом маркирования врага является трансформация антро­ понима в этноним, основанная на абсолютизации или приписывании признака иноэтничности: Придет час гнева простолюдина и сметет он ненавистную нерусскую власть ельциных, Чубайсов, Немцовых, Уринсонов, Лившицев и других педократов-садистов (ЗРД, №10, 1991). Даже президент... обратился к рус­ ской идее...Он выразил мысль, что не Чубайсы и бурбулисы, а сам народ дол­ жен развивать эту идею (ВП, 24.12.97). В выражении отчуждения в данном случае также важную роль играет форма множественного числа в значении гиперболической множественности. Генерализующее обобщение становится основой для пейоративного отчуждения благодаря тому, что «говорящий, отрицательно оценивая тот или иной объект, доводит эту отрицательную оценку до предела тем, что исключает объект из своего культурного и/или ценностно­ го мира и, следовательно, отчуждает его, характеризуя его как элемент другой, чуждой ему и враждебной ему культуры, другого - чуждого - мира» (Пеньковский 1989: 57).

Лингвистической базой ярлыка является свойство всякого наименования идентифицировать объект через определение его существенных характери­ стик. Именуя и давая определение объекту, мы тем самым накладываем на не­ го определенные ограничения. Не случайно глагол definite (определять) в ла­ тинском языке восходит к значению «ограничивать». Ср. рассуждения Р.Г. Апресяна: «Язык активно используется властью как средство ограничи­ вающего (рестриктивного) воздействия. Он может восприниматься властью как самостоятельный рестриктивный механизм, требующий постоянного вме­ шательства и контроля. Это, в частности, реализуется в именовании, в отстаи­ вании определенных названий, переименовании, творении новых имен и т.д.»

(Апресян1997: 135). Р. Барт считает, что власть, скрытая в языке, связана пре­ жде всего с тем, что «язык - это средство классификации и что всякая класси­ фикация есть способ подавления: латинское слово ordo имеет два значения:

«порядок» и «угроза» (Р. Барт 1994: 548 ).

Обращает на себя внимание тот факт, что навешивание ярлыков обычно происходит при помощи существительных. Д. Болинджер отмечает, что суще­ ствительное выражает предубежденное отнощение и фиксирует стереотипы гораздо сильнее, нежели прилагательное или глагол, поскольку существитель­ ное в силу своей номинативной специфики представляет качества человека как постоянные (Bolinger 1980: 79). Классифицируя, раскладывая по ячейкам, при­ знаковое имя как бы пригвождает объект номинации к позорному столбу, окончательно и бесповоротно.

Еще одним важным лингвистическим фактором, способствующим пре­ вращению нейтрального слова в инвективный ярлык, является его многократное упоминание в негативном контексте, благодаря чему оно буквально «вко­ лачивается в сознание», конденсируя в себе привнесенные контекстом нега­ тивные ассоциации (Bachem 1979: 66).

Количественное накопление негативности может достигаться не только повторением, но и гиперболизацией. Нарочитое преувеличение отрицательных последствий действий политического оппонента, достигаемое с помощью дисфемизмов, делает последние мощным оружием политической борьбы: Пер­ воначально планировалось, что «наглая, циничная репетиция захвата нашей территории» пройдет в черте Владивостока (речь идет всего-навсего о со­ вместных с американцами флотских учениях) (КП, 6.08.98). В результате гайдаровско-чубайсовского грабежа который год в стране царствует смута и развал, властвует произвол финансово-чиновничьей олигархии (ПР, 19.04.97).

Агрессивность инвективы является градуируемой величиной. Вопервых, она связана с ингерентными характеристиками имени, а именно сте­ пенью эмоциональности, экспрессивности и табуированности. Чем выще сте­ пень интенсивности и эксплицитности эмоций, чем ярче коннотация грубости, связанная с нарушением этического табу, тем сильнее агрессивный заряд ин­ вективы.

Во-вторых, агрессивность инвективы коррелирует со степенью ее кос­ венности. Косвенность инвективы снижает интенсивность агрессии. Градация степени косвенности инвективы зависит от характера ее адресованности. В проанализированном материале можно выделить пять типов инвективной ад­ ресованности, расположив их по степени увеличения косвенности и, соответ­ ственно, уменьшения степени агрессивности:

- инвективы, обращенные непосредственно к собеседнику («Ты - пре­ ступник!»), в частности, в позиции вокатива: Оккупанты, забирайте свои ишотки быстрей - Россия-мать зовет ;

- инвективы, обращенные к конкретному третьему лицу («Он - преступ­ ник!»): Боделан - преступник!; Ле Пен -убийца!;

- инвективы, относящиеся к определенному обобщенному лицу -соби­ рательному субъекту («Они все - преступники!»):...губернатор публично на­ звал прокуратуру «бандой», «безответственными людьми» и пригрозил уст­ роить «зачистку»;... словечко из неполитического лексикона ~ «жулье», ко­ торым Лукашенко окрестил всех, кто трудится на московском телевидении (ИЗВ, 5.03.98);

- инвективы, отсылающие к неопределенному третьему лицу («Нет преступникам!»), относительно которого адресат вынужден совершать про­ гностическую деятельность (Кто же преступник?); «Хочу сделать образец новый центр силы, откуда начнется реконструкция России, которая научит уважать себя и не позволит ж;уликам себя позорить. Хватит верить прохо­ димцам, деньги в Россию привлекают под демократическими лозунгами и тут же их воруют» (А. Лебедь // КП, 24.03.98). Импликация данного высказыва­ ния такова: жуликами и проходимцами являются те, кто сейчас стоит у власти;

- инвектива относится не к политическому субъекту, а к его деятельно­ сти и ее продуктам, например, проводимый командой президента курс кргшинально-демократических реформ.

Степень агрессивности инвективы зависит также от характера предика­ ции: как более агрессивные воспринимаются оценки, выраженные в форме прямой предикации, т.е. когда инвектива находится в позиции сказуемого (Мечьяр - диктатор!). Непрямая предикация со скрытой агрессивностью про­ слеживается в косвенных речевых актах, например в обвинении, выраженном в форме похвалы: «Давайте введем в колшссию по коррупции Брынцалова. Он отлично знает, как воруют деньги. И его присутствие там, я думаю, не по­ мешает» (В Шандыбин // СГД, 5.02.98). В косвенных речевых актах агрессии инвективная предикация скрыта в пропущенном логическом звене: У Лебедя хорошие данные быть начальником тюрьмы (-> следовательно. Лебедь - пло­ хой политик) (В. Жириновский // КП, 10.02.98) Наименее «жестким» средством вербальной агрессии является ирония.

Ирония менее эмоциональна и более интеллектуальна. Использование иронии в инвективной функции свойственно преимущественно прессе и политикам демократической ориентации, характеризующимся взвешенным, рациональ­ ным подходом к анализу политических событий В отличие от ярлыка и бран­ ной лексики ирония является средством вторичной номинации и всегда высту­ пает как скрытая, косвенная инвектива: Хамский тон допускает только «ближайший друг и союзник». Врагов у «батьки» было больше, чем сочувст­ вующих (ИЗВ, 28.05.98). Кроме того, иронические номинации - единственный тип инвектив, содержащий насмешку. Эти три фактора - наличие насмешки, сниженная эмоциональность и вторичность номинации - делают иронию наи­ менее агрессивным типом инвектив.

Суммируем на схеме 4 все рассмотренные средства выражения вербаль­ ной агрессии в политическом дискурсе.

Схема 4. Средства вербальной агрессии в политическом дискурсе Обеденная Общие «иозывалки»

лексика пейоративы Политические пейоративы Дисфемизмы Сопоставим проанализированные средства вербальной агрессии с точки зрения их языкового статуса (специализированное - неспециализированное средство выражения агрессии) и степени специфичности (прототипности) для политического дискурса.

• Бранная лексика представляет собой специализированные общеязыко­ вые знаки вербальной агрессии, непрототипные для политического дискурса.

• Маркеры чуждости - это специализированные общеязыковые знаки вербальной агрессии, прототипные для политического дискурса.

• Иронические номинации являются косвенным, а потому - неспециали­ зированным выражением вербальной агрессии, неспецифическим для полити­ ческого дискурса.

• Ярлыки, будучи прототипным для политического дискурса видом ин­ вективы, относятся к неспециализированным знакам вербальной агрессии.

Типология знаков вербальной агрессии в политическом дискурсе Прототипностъ для по­ Специализированные Неспециализированные литического дискурса Итак, к прототипным для политического дискурса знакам агрессии отно­ сятся маркеры чуждости и инвективы-ярлыки, при этом ярлыки являются не специализированными, а транспонированными знаками агрессии. Превраще­ ние слова в ярлык связано с размыванием понятийного ядра слова и индуци­ рованием резко отрицательной коннотации враждебности («не нащ» -> «пло­ хой, вредный, опасный»).

В качестве примера рефлексии по поводу семантической эволюции по­ литических терминов приведем высказывание аналитика М. Соколова: «Наши политики обладают феноменальной способностью компрометировать полити­ ческие термины. Слова демократы, правовое государство, рыночные рефор­ мы делались сперва затертыми пятаками, затем обретали иронический смысл, затем - и прямо ругательный» (ИЗВ, 10.10.98). Анализируя эволюцию семантики слова фашизм в русском языке, он же пишет, что «в конце концов слово приобрело не терминологический, а чисто эмоциональный смысл. Одним ру­ гательством в русском языке стало больше - зато одним важным политиче­ ским термином меньше» (ИЗВ, 7.08.98). В последнее время резко эволюцио­ нировало в сторону политического ругательства слово олигарх, ставшее, по су­ ти дела, синонимом выражения «враг общества №1».

Ярлыком слово делает именно идеологическая установка - onerfKa поли­ тического противника с позиций своей группы «наш - не наш». Очень точно характеризует ярлык как «аксиологическое имя, знак неприятия другого»

Л.О. Чернейко (1996: 42). Можно утверждать, что основным логическим приемом вербальной агрессии служит маркирование чуждости, а политиче­ ские ярлыки являются следствием прагматической транспозиции знаков ори­ ентации. Сдвиг в сторону инвективности означает и сдвиг к полюсу фатики, поскольку инвектива является способом осуществления фатического общения (Жельвис 19976). Преобладание фатики над информативностью свойственно знакам агрессии, так же, как и знакам интеграции: «Что такое коммунист или демократ? Что на самом деле означают эти названия? Трудно сказать. Просто положительный и отрицательный ярлыки, воплощение добра и зла (god and devil terms)» (Graber 1976: 296).

Проецируя на политическую коммуникацию предложенную В.В. Демен­ тьевым типологию фатических интенций (ухудшение, улучшение и сохране­ ние межличностных отношений) (Дементьев 1997), можно интерпретировать фатически-ориентированные знаки политического дискурса следующим обра­ зом: знаки интеграции направлены на поддержание и укрепление отношений консенсуса между агентами политики, а знаки агрессии - на усиление кон­ фликтных отношений агентов политики.

Границы между тремя функциональными типами знаков (интеграции, ориентации и агрессии) не являются жестко фиксированными. Эволюция прагматики знаков делает возможным семиотические преобразование одного типа в другой. Основным направлением этой эволюции является превращение знака ценностной ориентации либо в знак вербальной агрессии, либо в знак интеграции, т. е. движение от информатики к фатике (выхолащивание деск­ риптивного содержания и усиление прагматического). Проиллюстрируем ска­ занное на схеме:

Схема 5 Эволюция прагматики знаков политического дискурса положительная эмотивность нейтральность отрицательная эмотивность В заключение отметим, что семантическую базу функциональной клас­ сификации знаков политического дискурса составляет оппозиция «свой - чу­ жой», она оказывается релевантной для всех трех типов знаков. Интеграция есть объединение «своих» и обособление от «чужих», агрессия всегда направ­ лена против «чужих», ориентация - это распознавание, различение «своих» и «чужих» (отсюда возможность идеологической полисемии как следствие двойной ориентации знака - с точки зрения «своих» и с точки зрения «чу­ жих»).

Выявленная в ходе исследования функциональная триада является сис­ темообразующей для семиотического пространства политического дискурса:

она характерна для всех типов знаков, отражающих мир политического, и, как будет показано далее, проецируется на интенциональный и жанровый аспекты политического дискурса.

3. Мифы и мифологемы в политическом дискурсе Фантомность политического сознания, фидеистическое отношение к слову, магическая функция ПД - все это обусловило важную роль мифа в по­ литической комм)Т1икации. Соответственно, мифологема (вербальный носитель мифа) относится к ключевым знакам политического дискурса. Задача данного раздела - проанализировать социально-психологические факторы и лингвистический статус существования мифа в политическом дискурсе.

В бытовом сознании носителей русского языка миф определяется как: 1) сказание, передающее древнее представление о происхождении мира и явле­ ний природы, о богах и героях; 2) недостоверный рассказ, вымысел (Ожегов 1990; ССИС 1992). Аналогичное значение имеет соответствующая английская лексема myth: 1) а traditional/ancient story based on popular beliefs/of unknown authorship serving to explain natural or historic events; 2) widely believed but false story or idea/any fictitious story or unscientific account, theory, belief etc. (Long­ man 1992; Webster 1994).

Обратим внимание на комментарий Б. Линкольна, полагающего, что в семантике слова лшф значимо не столько денотативное содержание (недосто­ верность повествования), сколько выражение «чувства отчуждения и превос­ ходства по отношению к социальной группе, в которой обычно циркулирует данный нарратив» (Lincoln 1989: 24). По сути дела, речь здесь идет о не зафик­ сированной в словарях идеологической коннотации, об имплицитной оппози­ ции «мы - они»: выражение снисходительного неодобрения по отношению к истории, которую члены некоей социальной группы считают достоверной и авторитетной, тогда как социальная группа, к которой относит себя говоря­ щий, считает эту историю фальшивкой.

В современной литературе по культурологии отмечается неоднознач­ ность понятия «миф»: «В традиционном понимании миф - это возникающее на ранних этапах повествование, в котором явление природы или культуры пред­ стает в одухотворенной и олицетворенной форме. В более поздней трактовке это исторически обусловленная разновидность общественного сознания. В но­ вейших толкованиях под мифом подразумевается некритически воспринятое воззрение» (Гуревич 1992: 43). Миф в политическом дискурсе большинство современных исследователей трактуют как принимаемые на веру определенные стереотипы массового сознания ( Маслова 1997: 73; Водак 1997: 23; Geis 1987: 27; Edelman 1977: 71; Hahn 1998: 118).

С психологической точки зрения миф - это способ интерпретации акту­ альных явлений, вызывающих интерес или беспокойство; не случайно активи­ зация мифологического мыпшения отмечается именно в кризисных политиче­ ских ситуациях. «В отчаянных ситуациях человек всегда склонен обращаться к отчаянным мерам, и наши сегодняшние политические мифы как раз и есть та­ кие меры. В случае, когда здравый смысл подводит нас, в запасе всегда остает­ ся сила сверхъестественного, мистического» (Кассирер 1996: 205).

Одним из важнейших социальных факторов, способствующих появле­ нию политических мифов, является отсутствие четких социальных ориентиров, что характерно для ситуации политической нестабильности и кризиса: «Если у вас нет среды с предсказуемым поведением, нет указателей и различимых ролей, вы вынуждены цепляться за образы, мифы, смысловые подпорки» (Г. Павловский // ИЗВ, 15.09.98). Миф направлен на сглаживание социальных противоречий, он служит средством адаптации к объективной ре­ альности для социальных групп, не способных рационально анализировать сложные ситуации.

В концепции, которую развивает A.M. Лобок, миф рассматривается как смыслонесущая реальность, неизмеримо более сильная, нежели реальность как таковая: «Что же такое миф? Первое и самое очевидное: миф есть ложь. Но к первому добавляется второе: не просто ложь, а ложь, в которую верят. И не просто верят, а верят самозабвенно, с полной внутренней отдачей. Вопреки фактам и доводам рассудка. Если это и мир лжи, то только для внешнего на­ блюдателя. Для человека, находящегося внутри мифа, он есть мир абсолютной и непререкаемой истины. А это значит: миф есть ложь, имеющая сверхзначи­ мый характер для человека» (Лобок 1997: 30). Именно поэтому любой миф об­ ладает чрезвычайно высокой энергией сопротивления по отношению к каким угодно фактам и событиям.

В качестве когнитивной предпосылки возникновения мифа выступает феномен фетишизации символа, механизм которого, как показано в работе П. Сорокина, заключается в том, что некий «объект, функционируя в течение продолжительного времени как носитель определенного значения, нормы или ценности, идентифицируется с ним до такой степени в умах субъектов взаи­ модействия, что он имеет тенденцию стать самодостаточной ценностью.

Он часто трансформируется в фетиш, сам по себе любимый или уважаемый, внушающий страх или ненависть. Случаи фетишизации символических про­ водников можно наблюдать как среди первобытных, так и среди цивилизован­ ных людей во всех сферах общественной жизни, на каждой стадии развития.

Единственная разница состоит в фетишизируемых объектах. Австралиец фе­ тишизирует брусок дерева; истинно верующий - икону или имя святого; мо­ нархист - портрет своего властителя; коммунист - портреты Ленина или Ста­ лина» (Сорокин 1992: 215).

Одним из важнейших лингвистических механизмов мифообразования, свойственным всем типам мифологем, является гиперболизация. В качестве примера процитируем Б.Ю. Нормана, анализирующего общественнополитический компонент слова залп: «Многие поколения советских людей традиционно связывали начало новой эры с залпом «Авроры», так что само это выражение превратилось в устойчивое словосочетание, во фразеологизм. И никто, кажется, не задумывался: а ведь залпа-то, собственно говоря, и не было.

Залп, как свидетельствует словарь русского языка, - это одновременный вы­ стрел из нескольких стволов. А крейсер «Аврора» стрелял из о д н о г о ору­ дия! Однако социальная и эмоциональная окраска слова залп оказалась на­ столько ярче и «выше» нейтрального выстрел, что незаметно произошла под­ мена: обыденный выстрел превратился в торжественный залп» (Норман 1996:

123). Развивая мысль автора, следует подчеркнуть, что в данном случае имела место не только денотативная (один -> много), но и коннотативная гиперболи­ зация (индуцирование и усиление эмотивности). Все это, вместе с переключением стилистического регистра и изменением тональности (обыденная -> воз­ вышенная), способствовало формированию идеологической коннотации («наш»): «наш» залп «Авроры» известил о начале «нашей» революции.

В многочисленных исследованиях по психологии, философии, социоло­ гии и семиотике мифа выделяются его характерные признаки. Прежде всего, это аксиоматичность и неверифицируемость как проявление некритичности мифологического сознания (значимость момента веры). Миф, как правило, не­ доказуем, поскольку мифологическое мышление не подчиняется логике, не чувствительно к противоречиям. С аксиоматичностью мифа непосредственно связаны такие его особенности, как упрощенное видение реальности, упро­ щенно-каузальное толкование событий: миф «отменяет сложность человече­ ских поступков, дарует им эссенциальную простоту, упраздняет всякую диа­ лектику, в организуемом им мире нет противоречий, потому что нет глу­ бины » (Барт 1996: 270). Социальный миф стягивает действительное многооб­ разие жизни к схеме, к однозначной зависимости: «Отберем частную собст­ венность - человек станет хозяином страны. Ликвидируем общественную соб­ ственность - наступит благоденствие. Назовем имена многочисленных врагов - и увидим, как «вольно дышит человек» (Гуревич 1997: 414).

Важнейшим свойством мифа является его внерациональность, примат образно-эмоционального начала: «Миф оказывается первичной и древнейшей формой власти - властью организованных эмоций, инстинктов и чувств»

(Кравченко 1999: 16). Э. Кассирер отмечает, что рациональная организация легко поддерживается в мирное, спокойное время, в периоды стабильности и безопасности, тогда как в «критические моменты человеческой социальной жизни рациональные силы, сопротивляющиеся выходу на поверхность старых мифических концепций, не могут быть уверены в себе» (Кассирер 1996: 205).

Значимость мифа в политической коммуникации связана с тем, что по­ литика основана не столько на глубоко проработанных интеллектуальных концепциях, сколько на пропаганде, а пропаганда, по справедливому замечанию политолога А.Н. Савельева, - «это язык аллегорий, гипнотизирующий массы, язык мифологем и мифосюжетов. Масса ищет ослепления и сен­ сации, а не логики. От вождя или пропагандиста нужно только умение искрен­ него и яркого обоснования того или иного шага. У массы нет ни времени, ни желания изучать аргументы, взвешивать все «за» и «против» (Савельев 1998;

167).

Слабость рационального начала и упрощенность восприятия ситуации приводят к определенному искажению картины реальности, поэтому «полити­ ческие мифы не обязательно выдумка, чаще это полуправда или полуложь»

(Geis 1987: 30), а «в худшем случае миф представляет собой опасную фальси­ фикацию» (Nimmo, Combs 1980: 9).

Миф есть продукт спонтанного коллективного творчества, он свойстве­ нен массовому сознанию. Обязательным условием существования мифа явля­ ется широкая поддержка общественного мнения. Миф как вторичная семиоти­ ческая система «конституирует вторичную реальность, в которую, в свою оче­ редь, верят и обязаны верить все члены данного коллектива» (Водак 1997: 23).

Данная мысль Р. Водак переплетается с известным высказыванием Э. Кассирера: «Миф - это персонифицированное желание группы» (Кассирер 1996:

205). Мифы характерны для политически наивных, не сведущих в политике людей, составляющих социальную среду существования мифов, хотя творца­ ми мифов могут быть и политические эксперты, сознательно «запускающие их в оборот», преследуя определенные политические цели.

Рассмотрим отличия мифа от смежных понятий - утопии, легенды, ху­ дожественного произведения.

Как показало исследование И.И. Кравченко, миф имеет много общего с утопией. Сходство мифа и утопии заключается, прежде всего, в том, что они являются двумя формами иррационального отношения к действительности.

Основные различия, по мнению автора, сводятся к следующему: утопии, точ­ нее определенные классы утопий, сбываются, мифы же - никогда; утопии сменяются, мифы остаются; утопия - это конкретизация мифа, который вы­ ступает как историческая универсалия; утопия структурно сложнее мифа: она, как правило, состоит из трех частей (критической, проективной и конструк­ тивной), тогда как миф одночастен, и лишь в скрытом виде включает критику (Кравченко 1999: 4).

Кроме того, миф отличается от утопии по временному параметру: «Уто­ пия представляет собой идеализированное видение будущего. Миф, который имеет дело исключительно со сферой будущего, в строгом смысле является не мифом, а утопией» (Nimmo, Combs 1980: 26). На наш взгляд, логичнее не про­ тивопоставлять утопию мифу, а рассматривать ее как разновидность мифа, ориентированную на вектор будущего.

Различие между мифом и легендой, по мнению В.А. Масловой, может быть сформулировано так: «миф - непроизвольная форма мышления, легенда -продукт сознательного творчества» (Маслова 1997: 81). Ею же предлагается разграничение мифа и художественного произведения по критерию доверия:

«Если это доверие - условность, игра, то перед нами художественное произве­ дение. Если же доверие - безусловная данность, то это миф» (Маслова 1997:

80).

Миф - это выдумка или особая реальность? Именно здесь, как считает А.Н. Савельев, проходит различие между собственно мифом и мифом полити­ ческим. «Миф как реальность - это культурный миф, а политический миф из­ начально - всегда выдумка, вслед за которой у мифотворца и мифопотребителя может возникать ощущение реальности. Политический миф является при­ способлением некоторого культурного мифа для политических целей, но, в от­ личие от культурного мифа, в его основе всегда лежит некая концепция. Поли­ тический миф характеризуется не только определенной картиной мира, но и концепцией социальной Истины, некоей точкой во времени, связанной с исто­ ком национальной истории и культуры, образом будущего (понятым как воз­ вращение к истокам) и резкой оппозицией «мы - они» (образ союзника и образ врага)» (Савельев 1998: 161). Кроме того, по мнению автора, современный миф отличается от архаического «короткодействием» и значительно большей значимостью текста по сравнению с символикой и ритуалом. Тем не менее, как справедливо замечает И.И. Кравченко, современная политическая мифология не избавилась от ритуального начала, хотя формы ее ритуальности сильно из­ менились. «Они уже не связаны (или почти не связаны) со сверхъестествен­ ными потусторонними силами, но по-прежнему связаны с социальными ри­ туалами (культами, нерелигиозными формами веры, знаками почета, полити­ ческими и идеологическими формулами, сценическими действиями - шест­ виями, манифестациями и пр.)» (Кравченко 1999: 11).

Политический миф самым тесным образом связан с идеологией. Идеоло­ гия насаждает господствующую систему ценностей, которая отражается в се­ мантике мифологем. С одной стороны, мифология участвует в формировании национального или классового самосознания, с дрзтой стороны, «мифологиза­ ция может стать вторичным порождением идеологии, если в ней усиливается тенденция внушения в сознание общества превратного понимания действи­ тельности» (Ерасов 1997: 163).

Идеологи используют мифы для создания иллюзии реальности с целью интерпретации действительности в желательном для них направлении. «В СССР официальная мифологизация использовалась при создании великих строек коммунизма, освоении целины, строительства БАМа. Хотя затраты труда и средств не соотносились с функциональной полезностью этих меро­ приятий, но мифологизированная связь между «освоением природы» и «по­ строением лучшего будущего» диктовала крупномасштабную деятельность»

(Ерасов 1997: 163).

В докладе Г. Зюганова на IV съезде КПРФ (апрель 1997 г.) читаем: «Не­ пререкаемый авторитет наших российских аксакалов Расула Гамзатова и Махмуда Эсамбаева еще и еще раз подтвердил и нерушимую дружбу народов России». В ситуации, когда в стране нарастает тенденция к дезинтеграции субъектов федерации, и повсеместно вспыхивают межнациональные конфлик­ ты, использование мифологемы нерушимая дружба народов России выглядит как попытка представить желанную социалистическую действительность прохшюго в неизменном, законсервированном виде. Однако, по сути дела, она носит характер заклинания и, на наш взгляд, преследует единственную цель добиться «клятвы на верность» от единомышленников. Импликация в данном случае такова: «Если ты веришь в это или, по крайней мере, делаешь вид, что веришь, то ты - наш, свой».

Важнейшими функциями политического мифа, выделяемыми в работах разных авторов (Гудков 1996; Гуревич 1992; Кассирер 1996; Кравченко!999;

Маслова 1997; Пятигорский 1996; Denton, Woodward 1985; Edelman 1964, 1977; Geis 1987; Nimmo, Combs 1980; Parenti 1994; и др.), являются следую­ щие;

Объяснительная функция. Миф выступает как средство соци­ альной ориентировки, способствует лучшему пониманию массами сложных политических понятий и теорий.

Функция о п р а в д а н и я определенных политических действий. По­ литики часто прибегают к языку мифов в попытке убедить избирателей в пре­ имуществах своих политических программ и своих достоинствах как кандида­ тов на тот или иной пост.

(легитимация) существующего порядка. Например, как отмечал известный ан­ трополог Б. Малиновский, писавший о жителях меланезийских островов, ми­ фы происхождения (myths of origin) служат для легитимизации притязаний на собственность, статусных различий и власти определенного клана (цит. по:

(М. Parenti 1994:98)).

Связующая функция, благодаря которой носители одной мифологаи осознают свое единство. Мифы способствуют поддержанию единства об­ щества, обеспечивают связь между индивидом и политическим сообществом.

Р е г у л я т и в н а я (манипулятивная, персуазивная) функция. Миф яв­ ляется сильным средством внушения, политическим оружием, способным подчинять, группировать и направлять людей. Мифы мотивируют и стимули­ руют определенное поведение, формируют приверженность к определенной политике.

Магическая функция - создание и «разгадка» политических зага­ док, поддержание состояния веры по отношению к политическому вождю и проводимому политическому курсу, а также разного рода обещаниям и обяза­ тельствам.

Из сказанного следует, что мифы санкционируют и укрепляют общест­ венные, в том числе и политические, ценности, задают смысловые ориентиры культуры, структурируя принятую в обществе парадигму социального и куль­ турного поведения.

Языковым носителем мифа является мифологема, которая относится к ключевым знакам политического дискурса. Языковое существование полити­ ческого мифа непосредственно связано с такими характеристиками политиче­ ского дискурса, как фантомность и фидеистичность, что и отражается в праг­ матической структуре значения мифологемы.

Отличительным признаком мифологемы является фантомный денотат либо несуществующий, либо настолько неясный и размытый, оторванный от реальной действительности, что это создает простор для работы ложного соз­ нания. «Миф о социализме и коммунизме вытесняется мифом о рынке и демо­ кратии. Их фантастические образы, витающие над Россией, имеют мало обще­ го с конкретной, жесткой, в одних условиях - эффективной, в других - нет, противоречивой системой отношений, ценностей, механизмов, какой в дейст­ вительности является реальная демократия на Западе» (Баталов, 1993: 8).

Аналитики отмечают характерную для фантомного состояния сознания завороженность словом, веру в магию слова. Частная собственность, рыноч­ ные отношения, демократия - все эти понятия казались нам едва ли не волшебными. Мы верили: достаточно заменить ими обрыдшее плановое хозяй­ ство и нерушимое единство партии и народа - и «все будет хорошо» (КП, 30.11.97).

Фидеистичность можно представить в виде шкалы, полюсами которой являются абсолютная вера и полное безверие. Полюс веры «оязыковляет» ро­ ждаемые фантомным политическим сознанием мифы, закрепляя их за языко­ выми мифоносителями - мифологемами. Шкала фидеистичности коррелирует с оценочной шкалой: вера соотносится с положительным полюсом оценочной шкалы, неверие - с отрицательным. Вера чаще выступает как немаркирован­ ный член оппозиции, выражается преимущественно тональностью дискурса («серьезно»). Противоположный полюс шкалы (неверие, недоверие) имеет специальные маркеры - знаки скепсиса и разоблачения: правда, истина, на самом деле, фактически, ложь, фальшивка, мистификация, сказка, обман на­ рода, очередной миф, мифический, мол, дескать, так называемый, разве­ ять/разрушить миф. Употребление этих маркеров сопровождается ирониче­ ской тональностью, которая в письменной речи обычно передается кавычками.

Политический дискурс отражает борьбу между теми, кто создает мифы,и теми, кто их разоблачает. Не случайно в политическом дискурсе весьма час­ тотны формулировки мифологем, преподносимые в контексте разоблачения:

Еще одним мифом является популярная сказка об «олигархии», которая очень нравится тем, кого зачисляют в эту категорию (ТР, 20.11.97); «Правое дело»

приступит к развенчанию мифа: во всех бедах России повинны Чубайс и Гай­ дар (КП, 1.06.99); Демонстрации в Минске развеяли миф об экономическом процветании (ИЗВ, 15.04.98); О Чубайсе сложено немало мифов. Один из них - о его выдающихся способностях генерировать идеи. На самом деле он лишь талантливый компилятор чуж;их изобретений (ВП, 6.12.97).

Согласно нашей концепции, языковое существование мифа имеет статус прецедентного феномена. К числу прецедентных относятся феномены, харак­ теризующиеся следующими признаками: 1) они хорошо известны всем представителям лингво-культурного сообщества, имеют сверхличный характер;

2) актуальны в когнитивном плане (познавательном и эмоциональном) - в на­ циональном менталитете существует инвариант их восприятия; 3) обращение к ним постоянно возобновляется в речи представителей лингвокультурного со­ общества и не требует дополнительной расшифровки рши комментария (Караулов 1987: 216; Красных, 1998: 51); 4) обладают ценностной значимо­ стью для определенной культурной группы (Слышкин 1999).

Рассмотрим типы мифологем по соотношению с прецедентными фе­ номенами: прецедентный текст, прецедентное высказывание и прецедентное имя (Красных, 1998:52).

1) Мифологема-текст - это прецедентный текст, представляющий со­ бой историографию политического движения или «легенду» политического деятеля - то, что, перефразируя определение А. Ф. Лосева, можно назвать чу­ десной личностной историей (Лосев 1991: 134).

Мифологеме-тексту соответствует миф-нарратив, т.е. сюжетноразвернутое повествование, обладающее элементами легенды, предания, сказ­ ки. Классическим примером мифа-нарратива является канонический сборник рассказов о Ленине для детей (истории «Ленин и печник», «Ленин на суббот­ нике» и пр.). В когнитивную базу среднего американца, по данным словаря культурной грамотности Э. Хирша (Hirsch et. al. 1993), входят два наиболее известных предания о первом президенте США Дж. Вашингтоне, созданные его первым биографом в качестве «моральных историй», предназначенных молодежи как образец для подражания. В одном из них {«Washington and the Cherry Tree») прославляется его честность: молодой Джордж, срубив подарен­ ным ему топориком любимое вишневое дерево отца, нашел в себе мужество признаться в содеянном (/ cannot tell а lie). В другом превозносится его сила:

юноша сумел перебросить серебряную монету через реку Раппахэннок.

В ряде исследований выявляется сходство архаического мифа и совре­ менного политического нарратива. Так, в частности, в работе Н.С. ЩербиниН Й проводится аналогия между мифом Ветхого Завета и структурой тотали­ тарного мифа России, между образами Сталина и Иисуса Навина: вождь как рупор Бога, наказание отступников (диссидентов) за нарушение догмата (из­ вращение Слова), вождь - великий продолжатель дела вождя-патриарха, поли­ тическое чудо (вечно живой Ильич) и т. д. (Щербинина 1998).

Определенными чертами мифа-нарратива обладает каноническая версия истории КПСС. Л.П. Семененко доказывает правомерность рассмотрения «Краткого курса истории ВКП(б)» в качестве типичной волшебной сказки, ко­ торая поддается описанию в терминах сказочных функций В.Я. Проппа (1928).

Приведем примеры некоторых выявленных автором параллелей: геройискатель (большевики), жертва (народ), вредитель (царь, правительство и пр.), волшебное средство («всепобеждающее революционное учение»), схватка ге­ роя и вредителя (революция, гражданская война), уничтожение вредителя, во­ царение героя (большевики превращаются в правящую партию) (Семененко 1998).

Мифы-нарративы широко используются в современной предвыборной рекламе. Они представляют собой портрет кандидата либо в жанре биографи­ ческого жизнеописания, либо в жанре интервью с родственниками, друзьями, учителями. И хотя здесь налицо элементы мифотворчества - идеализация ге­ роя, превознесение его подвигов (добрых дел), но эти тексты не являются пре­ цедентными, поскольку в них представлен миф сегодняшнего дня, творимый у нас на глазах, еще не отошедший в историю и, соответственно, не успевший стать объектом апелляции в политическом дискурсе.

2) Мифологема-высказывание, содержание которой составляет мифпропозиция.

Миф-пропозиция представляет собой суждение - констатацию ложного или неверифицируемого мнения. Это суждение может быть эксплицировано как в развернутом виде - в форме предложения, так и в свернутом виде - в форме непредикативных единиц, в частности словосочетаний. Здесь необходимо сделать оговорку относительно того, что термин «высказывание» мы, вслед за В. В. Красных, используем в более широком, чем традиционное, по­ нимании, поскольку для прецедентного высказывания фактор предикативно­ сти не является определяющим (Красных 1998: 53, 73).

Миф-пропозиция, выражающий развернутое суждение, реализуется в различных жанрах политической афористики - афоризмах, пословицах, лозун­ гах. Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны.

Анархия-мать порядка «Prosperity is just around the comer» (H. Hoover).

Особая разновидность мифологемы-высказывания - предвыборные ло­ зунги, представляющие собой обещания и призывы.В мифологемы их превра­ щает характерная для лозунгового жанра гиперболизация и апологетика, со­ общающая пропозиции момент нереального преувеличения: Every Man is а King. You Never Had It So Good. Каждой семье - отдельную квартиру. Каж­ дой женщине - муж;а.

В свернутом виде миф-пропозиция выражается клишированным слово­ сочетанием типа «миф о...», которое легко трансформируется в предикатив­ ную структуру v myths of «us and them»

С аксиологической точки зрения разграничиваются мифы, утверадающие положительные ценности, и мифы, ниспровергающие отрицатель­ ные ценности, или, по определению П.С. Гуревича, мифы-идиллии и мифыкошмары (Гуревич 1997: 409).

Мифы-идиллии (рынок, приобщение к мировой цивилизации, религиозное возрождение России) раскрывают светлую картину желанной или воплощен­ ной идиллии, спасительной утопии. Мифы-кошмары эксплуатируют страх пе­ ред будущим, абсолютизируют идею заговора, угрозы благополучию и про­ цветанию, стремятся персонифицировать злую силу; их основная стратегия поиск виновников. Наиболее часто упоминаемые враги в современном россий­ ском политическом дискурсе - коммунисты, демократы, сионисты, олигархи, пресса. У американцев в качестве внутренних врагов выступают республикан­ цы или демократы, радикальные организации этнических и религиозных меньшинств, профсоюзные лидеры, в качестве внешних врагов - коммунисты, ((империя зла» (the Evil Empire).

С аксиологической точки зрения, когда мы говорим «миф о...» (миф о Западе, миф о Сталине, миф о предперестроечном СССР), то имеем в виду, что образ, стоящий за мифологемами, не соответствует реальной действитель­ ности. Он либо приукрашивается, идеализируется (миф-идиллР1я), либо демовизируется, рисуется исключительно в черных красках (миф-кошмар).

Применительно к мифологемам-антропонимам аксиологическая ориен­ тация воплощается в архетипной ролевой оппозиции, свойственной мифиче­ скому сознанию - противопоставлении «героев» и «злодеев». Становление мифологемы героя сопровождается процессом сакрализации политика и его имени, становление мифологемы злодея - процессом демонизации. Демонизация, в частности, может явиться следствием десакрализации при резкой смене дискурсивной ценностной парадигмы (как это произошло с именами советских вождей) (Гудков 1996: 64).

Рассмотрим текст, нацеленный на десакрализацию образа Ельцина. Это один из множества текстов подобного рода, появившихся в годы заката прези­ дентской карьеры, поэтому его можно считать фрагментом сверхтекста под условным названием «Ельцин - плохой президент»: Возьмем хоть главного политика страны. Родился в бараке, отец порол... Дитя росло, ничему толком не училось, дралось со сверстниками. Школа, институт, потом работа ма­ леньким «начальником». Долгая и нудная карьера «в рядах партитой номенк­ латуры». Потол1 «революция», но не настоящая, опять же «антиноменкла­ турная». Бесконечные речи по телевизору, ни одну из которой теперь невоз­ можно вспомнить. Друг Билл, друг Гельмут... Много водки, много закуски.

Печень, галлюцинации, реанимации... Словом, полное отсутствие биографии.

Оглянешься - вспомнить нечего, не жизнь, а сутолока. Теперь даж:е и не скажешь уж;е, где позабыл себя, когда изменил тому, маленькому Борьке.

Даже и заплакать над собой не получается. Некому плакать. И что? В чем смысл такой жизни? В том, чтобы занимать чужое место? (ДД, 5.11.99).

Дискурсивную стратегию, примененную в данном тексте, можно назвать стратегией аннигиляции - вербальное «уничтожение» политика, полное раз­ рушение существовавшего когда-то положительного образа. Эта стратегия реализуется через тактику принижения (стилистическое снижение, ирониче­ ское окавычивание, лексические средства преуменьшения значимости, скоп­ ление отрицательно-оценочной лексики) и тактику отрицания (отрицается нормальное детство, здоровый образ жизни, осмысленная и значимая полити­ ческая деятельность и просто наличие биографриеских событий). Кульмина­ цией развития данной стратегии служит появляющаяся далее в тексте прямая эксплицитная констатация идеи аннигиляции: Каким образом тень по имени Ельцин могла стать Президентом России? Кто такой Ельцин без «подпор­ ки»? Ноль.

А вот пример текста, нацеленного на создание нового мифа о политике, начинающем восхождение к вершинам власти. Сакрализация здесь еще только в зародыше. В статье под названием «Дерзость» речь идет о претендующем на пост мэра политике, молодость которого является главным аргументом его оп­ понентов и недоброжелателей. Автор, поддерживающий дерзость молодого политика, в качестве основного аргумента использует апелляцию к прецедент­ ным именам - текстовые вставки посвящены успехам выдающихся личностей в российской истории, достигнутым в молодом возрасте: Петр Первый в лет разбил под Полтавой шведов, создал мощный флот... Дмитрий Менделе­ ев в 34 года сделал открытие мирового значения... А.В. Суворов в 24 года был уже бригадным генералом...Георгий Жуков закончил войну победой над фа­ шистской Германией в 45 лет...Дмитрию Донскому не было и тридцати лет, когда он поднял Русь и вывел ее на Куликово поле... (ДД, 10.09.99). Таким об­ разом, имплицитно создается мифообраз супергероя, достойного стать народ­ ным избранником.

Вследствие социально-политической неоднородности общества возмож­ но существование мифологем, относящихся к одному и тому же социальному феномену, но различающихся ценностной ориентацией. Например, американ­ ские мифологемы-высказывания, выражающие отношение общества к бедным:

The Poor are Victims (Бедность оправдана, так как бедняки являются жертвами социальной, экономической, расовой и прочей несправедливости); The Lazy Poor (Бедность нельзя оправдать, бедняки сами в этом виноваты, так как они не в состоянии воспользоваться возможностями, которые общество в равной мере предоставляет всем).

Такого рода аксиологическая амбивалентность присуща именно группо­ вым мифам, отражающим ценности групповых субъектов политики. Одна и та же мифологема существует в двух вариантах, отличающихся идеологической коннотацией «наш - не наш» и соотносящихся с разными полюсами шкалы фидеистичности (вера - скепсис), например, мифологема Ленин в дискурсе коммунистов и либералов.

По временной отнесенности разграничиваются три группы мифологем:

• мифологемы, несущие мифы о прошлом: мифы основания, мифы ле­ гендарных исторических личностей и пр.;

• мифологемы, выражающие лозунги сегодняшнего дня и создающие мифические образы действующих политиков;

• мифологемы, направленные в будущее: названия утопий {KOjMMyHUSM), нереализованных проектов {star wars - ироническое название проекта СОИ), ставшие политическими афоризмами предвыборные обещания.

Поскольку мифологемы относятся к ключевым знакам политического дискурса, то, естественно, представляет интерес вопрос об их соотношении с функциональной типологией знаков. Подход к классификации мифологем по базовой семиотической функции показал, что они коррелируют с семио­ тической триадой «интеграция -ориентация - атональность».

К знакам интеграции относятся мифологемы-«идиллии». Они могут быть ориентированы в будущее (способствует воодушевлению масс во и я общей далекой, но светлой цели), в прошлое (утверждают общие ценном сти) И И В настоящее (выявляют общность позищ1Й в тек)тцих политических событиях).

К знакам о р и е н т а ц и и принадлежат, прежде всего, мифологемывысказывания, содержащие формулировку ключевых понятий - ценностных доминант политического дискурса, прескрипцию надлежащих действий или объяснение закономерностей политических событий, например: У коммуни­ ста нет других привилегий, кроме привилегии быть впереди. Перестройке нет альтернативы. Кроме того, любой миф, носителем которого является группо­ вой субъект политики, может выступать в качестве средства идеологической ориентации, поскольку вынуждает коммуниканта занимать позицию внутри или вне данного мифа;

К атональным знакам относятся, преимущественно, мифологемы-«кошмары», создающие образ врага и выполняющие функцию вербапьной агрессии, например, американские империалисты, мировой жандарм (police­ man of the world).

Набор мифологем (прецедентных текстов, высказываний и имен) в каж­ дой лингвокультуре всегда национально специфичен. Наиболее ярко это про­ является в базовых мифах, лежащих в основе национальной идеи, например, миф «об особом пути России» или миф о мессианстве Америки (Hahn 1998:

127).

Национально-культурная специфика политических мифологем просле­ живается по ряду параметров. Во-первых, разграничиваются мифологемыреалии и мифологемы-интернационализмы.

К интернационализмам будем относить:

• политические термины, выраженные собственно интернациональной лексикой греко-латинского происхождения {коммунизм, демократия, револю­ ция, диссидент);

• политические термины, интернациональные по денотативному содер­ жанию, но обозначенные соответствующей лексемой национального языка {свобода, государство, мир), в том числе калькой (холодная война, звездные войны);

• имена политиков с мировой известностью, передаваемые на другом языке при помощи транскрипции или транслитерации {Тэтчер, Gorbachev).

Национальная специфика мифологем-интернационализмов обусловлена их вхождением в культурные модели, которые опираются на базовые ценности данного общества и лежат в основе нашей интерпретации действительности.

Поэтому один и тот же объект в разных культурных моделях будет соотно­ ситься с разными точками отсчета и, соответственно, иметь разную ценност­ ную значимость.

Так, например, разное восприятие термина права человека представите­ лями русской и американской лингвокультур обусловлено оппозицией базо­ вых ценностей в их культурных моделях: с одной стороны, коллективизм и примат государственной (общей) собственности, с другой - индивидуализм и примат частной собственности. Кроме того, здесь сказывается и различный исторический опыт практики политических свобод, закрепленный в стереоти­ пах сознания, формирующих национальный менталитет.

Как правило, не совпадают по коннотации мифологемы, фиксирующие образы политических лидеров других стран. Коннотативная лакунарность мо­ жет проявляться в трех аспектах:

- полное отсутствие коннотации; например, антропоним Дж. Картер у нас, скорее всего, коннотативно нейтрален, тогда как у американцев его имя вызывает ассоциации с простаком, недалеким человеком;

- несовпадение оценочных знаков; например, имя кубинского вождя Ф. Кастро традиционно, в силу определенных историко-политических факто­ ров, имело высоко положительную оценку в русской лингвокультуре и отри­ цательную - в американской;

- несовпадение по объему: ассоциативно-коннотативная зона политиче­ ского антропонима в «своей» культуре всегда неизмеримо богаче, поскольку уровень фоновых знаний своих» носителей языка намного выше, чем у пред­ ставителей чужой культуры. Например, антропонимы А. Линкольн к А. Lincoln совпадают по оценочному знаку (+), однако для представителей русской лин­ гвокультуры положительная оценка вытекает из знания того, что он отменил рабство, выиграл гражданскую войну, сохранив целостность страны, был од­ ним из самых выдающихся американских президентов, и американцы его по­ читают. Представителям русской лингвокультуры, скорее всего, неизвестно его простонародное происхождение; неизвестны его прозвища {Railsplitter, Honest Abe); неизвестно, что он был прекрасным оратором, остроумным чело­ веком; мудрым, умеренным, гуманным и трезвомыслящим государственным деятелем; что он был не просто самым уважаемым, но самым любимым аме­ риканским президентом, что ему посвящали свое творчество известные амери­ канские поэты, драматурги и кинематографисты.

Коннотативные различия мифологем-антропонимов приводят и к их расхождению по базовым функциям, в частности, одно и то же имя политика может выполнять интегрирующую функцию в одной культуре (например, Рей­ ган, Горбачев - для американцев) и использоваться в функции вербальной аг­ рессии - в другой {Рейган, Горбачев - для русских).

Мифологемы-реалии либо вообще не имеют эквивалентов в другой лингвокультуре и при необходимости транслируются описательно, либо присут­ ствуют в ней в качестве экзотизмов - знаков чужой политической культуры.

Если интернационализмы могут характеризоваться только коннотативной лакунарностью, то мифологемы-реалии отличаются, прежде всего, денота­ тивной лакунарностью: их денотаты отсутствуют в когнитивной базе предста­ вителей иной культуры. Денотативно лакунарными для чужой лингвокульту­ ры, как правило, являются мифологемы, представляющие мифы-нарративы (политический фольклор) и мифы-пропозиции, например, domino theory теория домино», согласно которой установление коммунистического режима В одной из стран какого-либо региона неизбежно приведет к революционным переворотам в других государствах.

Логическим следствием денотативной лакунарности является лакунар­ ность коннотативная. Например, мифологема Camelot (Камелот), восходящая к названию столицы короля Артура и его благородных рыцарей, содержит идеализацию президентства Дж. Ф. Кеннеди, романтический миф о минувшей эпохе аристократизма и элегантности.

В заключение, обобщая размышления по ходу проведенного анализа, представим нашу концепцию смысловой структуры политической мифологе­ мы. Специфику денотативного ядра значения мифологемы составляет опреде­ ленная степень фантомности денотата. Значение мифологемы характеризуется обширной коннотативной зоной, в которую входят: эмотивная коннотация («идиллия» - «кошмар»), идеологическая коннотация («наш - не наш»), ассо­ циативная «аура» (конденсат фоновых знаний, сгусток культурной памяти).

Кроме того, коннотация мифологемы включает компонент фидеистической оценки «верю - не верю». Это либо безусловная вера, и тогда мифологема конструирует вторичную реальность для того, кто верит; либо это полюс скеп­ сиса, и мифологема становится орудием разоблачения в устах ниспровергате­ лей политической доксы.

Наличие идеологической коннотации в смысловой структуре мифологе­ мы позволяет полагать, что всякая политическая мифологема одновременно является идеологемой. Взаимосвязь мифологемы и идеологемы очень точно сформулировал П.С. Гуревич: «Миф нередко черпает соки не из жизни, а в среде «своих». Не прекратится его жизнь, пока есть общность единоверцев.

Это наверняка понимали идеологи прошлых лет, ставя рядом такие понятия, как вера и единомыслие» (Гуревич 1992: 53).

Аксиологическая направленность и эмотивная маркированность мифо­ логем в сочетании с нечеткостью денотативного компонента позволяют относить их к категории политических аффективов, отражающих ценностные структуры общественно-политического сознания.

4. Политическая афористика: жанры и функции.

Значительное место в семиотическом пространстве политического дис­ курса занимает афористика, которая фиксирует в своей семантике обширный пласт знаний, отражающих опыт бытия Homo politicus. Политическая афори­ стика рассматривается как языковые рефлексы политической коммуникации, как культурный след, который оставляет в языке тот или иной активно дейст­ вующий агент политической коммуникации - это изречения политических деятелей, расхожие фразы и выражения, ставшие популярными и потому вос­ производимыми, вошедшие в фонд прецедентных высказываний той или иной лингвокультуры.

Критерий прецедентности делает возможным широкий подход к афористике, аналог которому находим в работе Е.М. Верещагина и В.Г. Костомаро­ ва. Авторы включают в число языковых афоризмов следующие типы единиц:

1) пословицы и поговорки; 2) крылатые слова - «краткие цитаты, образные выражения, изречения исторических лиц»; 3) призывы, девизы, лозунги и «другие крылатые фразы, которые выражают определенные философские, со­ циальные, политические воззрения»; 4) общественно-научные формулы и ес­ тественнонаучные формулировки (Верещагин, Костомаров 1990: 71-72). Та­ кой подход позволяет использовать в качестве источника материала словари политических цитат, в которых представлены единицы, достаточно разнород­ ные по содержательным, формальным и функциональным признакам (Safire 1993; McMillan 1996; Душенко 1996; 1997; Афоризмы 1985).

Воспроизводимость политической афористики дает основания рассмат­ ривать ее как знаковый феномен. Политическая афористика представляет со­ бой особую подсистему знаков политического дискурса, план содержания которых составляет множество суждений о политике. В плане выражения эти единицы могут быть как предикативными, так и непредикативными (содер­ жащими свернутое суждение). Здесь мы следуем точке зрения В. В. Красных, согласно которой в функционировании «предикативных» и «непредикатив­ ных» прецедентных высказываний нет существенной разницы (Красных 1998:

73).

Подсистема афористики является неоднородным, но структурированным множеством. В рамках политической афористики выделяются следующие ж а н р ы: собственно афоризм, пословица, максима, заголовок, лозунг, девиз, про­ граммное заявление, фраза-символ, индексальная фраза. Задачей данного раз­ дела является определение специфики категоризации знаний о мире политиче­ ского в жанрах афористики, что предполагает установление типологии этих жанров и, соответственно, выявление их содержательных и функциональных особенностей.

В работе предлагаются следующие содержательные параметры, по кото­ рым структурируется подсистема политической афористики и в которых про­ является специфика ее жанров: 1) характер референции; 2) статус прецедентности; 3) иллокутивная сила; 4) степень дейктичности; 5) функциональная ориентация.

4. 1. Типология афористики по характеру референции.

По данному основанию выделяется три группы политической афористики:

1) Универсальные высказывания с всеобщей приложимостью - к ним относятся такие жанры, как пословица, афоризм, максима. Сфера их референ­ ции не ограничена во временном, пространственном или событийном плане:

Государства не доверяют друг другу не потому, что вооружены, а наоборот, они вооружены, потому что не доверяют друг другу (Р. Рейган/ Большая им­ перия, как и большой пирог, легче объедается с краев (Б. Франклин). Видеть легко, трудно предвидеть (Б. Франклин). Универсальной семантикой мотут обладать также некоторые лозунги и девизы, например: Свобода, равенство, братство.

2) Высказывания с частной референцией, которые ассоциируются с кон­ кретным событием, конкретной страной или конкретным политиком. В эту группу входят такие жанры, как лозунг, девиз, заголовок, программное заявле­ ние, памятная фраза. Рассмотрим примеры: Россия - страна с непредсказуе­ мым прошлым. Процесс пошел (ходовое выражение в речах М. Горбачева).

Пламя Французского сопротивления не должно погаснуть и не погаснет (Ш. де Голль). Расширение референции этих высказываний маловероятно: в первом случае речь идет именно о России, а не о какой другой стране; второе вызывает ассоциации с образом Горбачева, хотя эта связь в сознании языково­ го коллектива постепенно стирается и остается лишь провоцируемая ею шут­ ливо-ироническая коннотация; третье высказывание констатирует историче­ ское значение французского сопротивления и не приложимо ни к каким иным историко-политическим событиям.

3) К промежуточному типу относится жанр фразы-символа, под которым понимаются высказывания, являющиеся символом прецедентной ситуации.

С одной стороны, такие высказывания отсылают к конкретной прецедентной ситуации, а, с другой стороны, переосмысляясь, они становятся обобщающими знаками определенного класса политических ситуаций. Приведем примеры:

Чемоданы Руцкого (заявление А. Руцкого во время выступления в Вер­ ховном Совете РФ об одиннадцати чемоданах с материалами о злоупотребле­ ниях высших должностных лиц -^ «не обнародованный компромат, исполь­ зуемый в целях политического шантажа»);

Парад суверенитетов (принятие в 1990 г. деклараций о суверенитете союзными и многими автономными республиками СССР -> «одновременное стремление нескольких субъектов федерации к приобретению независимосга»);

Караул устал (разгон матросами под руководством А. Железнякова Уч­ редительного собрания в 1918 г. -> «приостановление действия легитимного органа власти нелегитимными средствами»).

Рассмотрим дифференциальные признаки высказываний с универсаль­ ной референцией.

• Афоризм определяется как обобщенная мысль, выраженная в лако­ ничной, художественно заостренной форме. Основными признаками афоризма считаются краткость, обобщеннось, глубина мысли, меткая выразительность и неожиданность суждения (момент парадоксальности) и обязательная цитатность (авторство) (Фюрстенберг 1985; Харченко 1988; Дмитриева 1997). У че­ киста доло/сна быть холодная голова, горячее сердце и чистые руки (Ф. Дзер­ жинский). I ask you to judge me by the enemies I have made (F. D. Roosevelt). The only way to win World War III is to prevent it (D. Eisenhower). If a free society cannot help the many who are poor, it cannot save the few who are rich (J. F. Kennedy).