«ПОГРЕБАЛЬНАЯ ПРАКТИКА НАСЕЛЕНИЯ ВЕРХНЕГО ПРИОБЬЯ В ПЕРИОДЫ НЕОЛИТА И ЭНЕОЛИТА (история изучения, структурный анализ и типология, проблемы культурно-хронологической интерпретации) ...»

Планиграфически погребения образуют один ряд [Матющенко, 1961. Рис.1] (Приложение 5. Рис. 20, 3) вытянутый вдоль линии мыса (по оси СВ – ЮЗ). В рамках ряда можно выделить отдельное юго-западное скопление, образованное погребениями № № 1 – 6. Примечательно, что при наличии двух вариантов обращения с останками (см. ниже) погребения с трупоположениями и трупосожжениями не образуют отдельных групп, но равномерно распределены локальными скоплениями в рамках общего ряда (Приложение 5. Рис. 20, 3).

Погребальные сооружения Во всех случаях роль погребального сооружения играла обычная грунтовая яма прямоугольной формы, без каких-либо дополнительных надмогильных конструкций (Приложение 2, Табл. 8). Как правило, размеры и пропорции ям соответствовали размерам и пропорциям погребаемых останков, что хорошо видно на примере сравнения захоронения детей ( см) и взрослого мужчины (14060 см) могильника Заречное 1/2 (см.

Приложение 1).

На Самусьском могильнике зафиксированные ямы различались как по форме, так и по размерам:

ямы прямоугольной формы, размерами 110-260 см 50-90 см, при глубине от древней поверхности 25-40 см: № № 1, 3, 4,6, 8, 9, 14, 16;

ямы аморфной формы, размерами от небольших (5050 см) до крупных (145120 см), при глубине от 20 до 60 см: № 32, 5, 7, 11, 13, 15;

ямы округлой формы, диаметром 90 и 60 см, глубиной до 20 см: № № 10, 12.

Прямая корреляция между спецификой обращения с останками и морфологией ям не наблюдается – оба варианта (трупоположение и трупосожжение) сопряжены со всеми морфологическими группами погребальных сооружений.

Характер обращения с останками В данном случае уместно говорить о наличии двух вариантов, один из которых представлен ингумацией в вытянутом положении на спине, второй – частичной кремацией на стороне.

Только первый вариант представлен на могильниках Ордынское 1е/2 и Крутиха 5/2, при этом в обоих случаях зафиксированы такие признаки многоэтапного захоронения, как отсутствие мелких костей, плохая сохранность и пр. (Приложение 1; Приложение 2. Табл. 9) мусульманское кладбище/1.

На могильнике Заречное 1/2 детское погребение № 2 содержит кремированные останки одного ребенка и частично обожженный костяк второго, расположенный на спине в вытянутом положении [Зах, 2003. Рис.

47, 3], а захоронение № 6 содержит костяк взрослого мужчины, расположенный на спине в вытянутом положении, со «стянутыми» ногами и положением правой руки на таз [Там же. Рис. 45, 7; Рис.48, 2], без нарушения анатомического порядка. То есть данный могильник можно считать биритуальным, когда в погребальной практике сочетаются два варианта обращения с останками. Схожая картина представлена на Самусьском могильнике:

– Могилы с трупоположением: № № 2, 3, 6, 9, 12, 13, 14, 15. Во всех случаях останки представлены костями чрезвычайно плохой сохранности, что не позволяет достоверно установить позу погребенных [Косарев, 1974. С.

44].

– Могилы с трупосожжением: № № 1, 4, 5, 7, 8, 10, 11, 16. В этих погребениях обнаружены только мелкие фрагменты костей со следами огня.

Важным нюансом является отсутствие признаков огня на предметах сопроводительного инвентаря, что является признаком практики кремации на стороне [Матющенко, 1961. С. 51].

Таким образом, для погребальной практики древних сообществ кипринско-ирбинско-новокусковского массива присущи два варианта обращения с останками умерших – ингумация в вытянутом положении на спине и частичная кремация на стороне, при этом часть могильников являются биритуальными. С определенной долей условности, можно отметить большую распространенность второго варианта в северной части кипринско-ирбинско-новокусковского ареала.

Ориентировка погребенных вариативность ориентировки умерших относительно сторон света. К сожалению, во всех случаях установить соотношение глобального и местного ориентира не удалось (Приложение 2. Табл. 7). Выявлены захоронения с расположением костяков головой на северо-восток: Ордынское 1е/2, Заречное 1/2; на запад: Крутиха 5/2. На Самусьском могильнике ориентировка собственно погребенного человека, по мнению авторов раскопок, установлена только в одном случае, и то с определенной долей условности – для могилы № 12. В ней зафиксированы останки человека, уложенные головой на северо-запад [Матющенко, 1960. С. 49, 51]. Для группового захоронения № 13, напротив, остатки всех четырех черепов зафиксированы в юго-восточной части могилы.

М. Ф. Косарев, анализируя ориентировку могильных ям Самусьского распространенная ориентировка …: север-юг. Одна могила вытянута с запада на восток, три – с северо-востока на юго-запад» [1981, С. 67].

Знакомство планом могильника и индивидуальными планами могил, приведенными в наиболее ранней публикации материалов [Матющенко, 1961] позволяет уточнить картину:

Погребения, ориентировку которых невозможно определить в силу округлой или выраженной аморфной формы: 5 могил (№ № 10, 11, 12, 14, 15).

Таким образом, ориентировка могильных ям Самусьского могильника, хоть и связана в большинстве случаев с осевой оппозицией северного и южного секторов азимута, но при этом вариативна, чем подтверждает выявленную для всей группы закономерность.

Погребальный инвентарь Элементы одежды.

Судя по имеющимся данным, одежда погребенных украшалась подвесками и нашивками из зубов животных (медведя, мелких хищников) с просверленными корневыми отделами: Ордынское 1е/2, Заречное 1/2;

лепестковых нашивок из резцов лося (как вариант, из кости): Заречное 1/2, Самусьский могильник. Схемы декора, судя по расположению украшений в погребениях, каким-либо выраженным закономерностям не подчинены.

сопроводительных наборах могильников Крутиха 5/2 и Заречное 1/2, они представлены накладкой на лук (Крутиха 5) и небольшим биконическим острием (Заречное 1/2, погребение № 6.).

Изделия из камня.

многочисленны и разнообразны, будучи представленными такими категориями, как отщепы: Ордынское 1е/2, Самусьский могильник;

ножевидные пластины: Ордынское 1е/2; скребки на отщепах: Крутиха 5/2, Самусьский могильник; «утюжки» ладьевидной формы: Крутиха 5/2;

шлифованные ножи с вогнутым лезвием: Крутиха 5/2, Самусьский могильник, Старое мусульманское кладбище/1 (Приложение 5. Рис. 21, 1-6);

шлифованные топоры-тесла различной формы и размеров (миниатюрныетрапециевидные, вытянутые подпрямоугольные, вытянутые с зауженным обушком): Заречное 1/2, Самусьский могильник (Приложение 5, Рис. 21, 12абразивы-выпрямители: Самусьский, Старое мусульманское кладбище/1 (Приложение 5. Рис. 22, 15, 16); наконечники стрел (преимущественно листовидной формы, и единичные экземпляры треугольной формы): Самусьский могильник (Приложение 5. Рис. 23, 6-19);

ножи-бифасы листовидной формы (чаще всего укороченных пропорций):

Самусьский могильник, Старое мусульманское кладбище/1 (Приложение 5.

Рис. 23, 34-39, 43; 24); стилизованные изображения медведей: Самусьский могильник, Старое мусульманское кладбище 1 (Приложение 5. Рис. 25).

Как уже отмечено, на всех могильниках данной группы в захоронениях обнаружены керамические сосуды. Керамика отличается морфологическим и орнаментально-композиционным разнообразием (Приложение 5, Рис. 26). По форме выделяются плоскодонные профилированные сосуды (Ордынское 1е/2, Самусьский, Крутиха 5), низкие банки с уплощенным дном (Самусьский, Заречное 1/2), остродонные конусовидные сосуды (Самусьский). Орнамент представлен узорами в виде волны, псевдоплетенки, сплошных взаимопроникающих треугольных зон, вертикального елочного (зигзагообразного) узора [Косарев, 1974, С.44, 47; Молодин, 1977, С.23, табл.

XV]. Преобладающая техника нанесения орнамента – прочерченная и отступающе-протащенная, с присутствием гладкого штампа и протащенной гребенки (подробное описание см. в соответствующих разделах Приложения 1). Некоторые из этих сосудов были интерпретированы как кипринские, часть, как ирбинско-новокусковские, однако еще раз отметим правомерность их объединения в рамках единого кипринско-ирибинско-новокусковского культурного массива позднего неолита-энеолита (см. Главу 2 и раздел 4.2.

настоящего исследования).

Закономерности в распределении инвентаря.

Данный показатель лучше всего характеризуют материалы Самусьского могильника. Степень насыщенности инвентарем различна для разных захоронений. По данному показателю выделяются три группы:

безинвентарные погребения (№ № 1, 4, 10-13); погребения с большим количеством предметов (2 – 7 экз./2 – 3 категории) (№ № 6 – 7, 14 – 15);

погребения с очень большим количеством предметов (8-15 экз./2- категории) (№ № 2, 3, 5, 8, 9, 16). Среди категорий инвентаря чаще всего встречены тесла, наконечники стрел, ножи-бифасы шлифованные ножи и керамика. Реже всего – абразив, мелкая пластика. Выявлена определенная зависимость инвентаризированности погребения с вариантом обращения с телом. Из восьми могил с трупосожжением инвентарные и безинвентарные распределились поровну: 4/4. Напротив, из восьми погребений с трупоположением лишь в двух не было инвентаря. Данная закономерность прослеживается и в материалах Заречное 1/2, когда немногочисленный инвентарный набор (кроме украшений) был зафиксирован только в погребении с ингумацией.

Дополнительная структура В нескольких захоронениях Самусьского могильника зафиксированы скопления охры: № № 1, 4, 7, 8, 10. Исследователями неоднократно упоминался этот факт, и всегда в контексте выявления важного признака погребальной обрядности [Матющенко, 1961. С.50 – 51, 1973. С.85; Косарев, 1974. С. 44, 1981., С.67; Петров, 1994. С. 64, 72]. При этом еще М. Ф. Косарев Самуського могильника, что содержат трупосожжения [Косарев, 1981. С.67].

В таком случае, нельзя исключить непреднамеренный, или по крайней мере соподчиненный, характер размещения охряных прослоек в могилах, которые могли быть принесены вместе с костями с места кремации.

3.2.5. Типологическая группа 5: игрековский культурный массив.

К последней, пятой типологической группе неолитических погребений Верхнеобского региона нами отнесены погребение на Батуринском острове, а также Томский могильник, Иштанский могильник и Старое мусульманское кладбище/2 (погребения с игрековской керамикой) (Приложение 3, Карта 3).

Основными источниками в данном случае выступают материалы Томского информативность Иштанского и Батуринского могильников ограничена сильной степенью разрушений.

Количество погребений Количество погребений на могильниках этой группы составляло от (Томский могильник) до 14 (Старое мусульманское кладбище 16 ), при этом надо учитывать возможные частичные разрушения этих памятников (см.

Приложение 1). На сильно разрушенных Иштанском и Батуринском могильниках зафиксированы в буквальном смысле единичные захоронения.

В любом случае, следует говорить о практике организации захоронений в специальных местах.

Геоморфологическая характеристика и планиграфия могильника Батуринский и Иштанский могильники расположены на высоких мысовидных участках на берегах рек [Матвеев, 1989; Матюшенко, 1985], но данных о первоначальной планиграфии этих могильников нет. Косвенно об Из 27 погребений с архаичным каменным инвентарем неолитического облика в данную группу отнесены только те могилы, в которых достоверно зафиксированы игрековские сосуды: № № 12, 16-21, 25-30, 32.

Остальные захоронения этого памятника, по всей видимости, следует связывать с погребальным комплексом кипринско-ирбинско-новокусковского типа (см.раздел 3.2.5.).

упорядоченности расположения могил Иштанского могильника говорит одинаковая ориентация ям длинной осью с СВ на ЮЗ, перпендикулярно течению реки.

Геоморфология Томского могильника и Старого мусульманского кладбиша/2 в целом идентична, так как памятники расположены в пределах местонахождение связано с мысовидным участком, образованном вдающимся в берег р.Томь оврагом. Комментируя данные полевой документации конца XIX в., М. Н. Комарова предположила возможность более позднего возникновения оврага по сравнению с могильником, что могло, по её мнению, привести к разрушению некоторых захоронений [1952.

С. 10]. Вместе с тем, на приведенном плане [1952. Рис.3] видно, что захоронения, относящиеся ко всем хронологическим группам, образуют ряды, вытянутые параллельно оврагу. Это наблюдение, на наш взгляд, свидетельствует о достаточно древнем возрасте мыса. Ранние захоронения Томского могильника также вытянуты цепочкой по оси ЮВ-СЗ, параллельно линии оврага, и перпендикулярно реке (Приложение 5. Рис. 20, 1).

Погребальные сооружения Как уже отмечалось, данные о характере погребальных сооружений древнейших погребений Верхнего Приобья чрезвычайно фрагментарны и имеют множество лакун (см. раздел 1.4. настоящего исследования).

Применительно к рассматриваемой типологической группе 5 достоверные сведения о наличии и параметрах могильных ям представлены только для Иштанского и Батуринского погребения (Приложение 2. Табл. 8):

прямоугольные ямы вытянутых пропорций, глубиной до 0,5 м относительно «материка». К сожалению, для наиболее крупных комплексов группы имеется еще более скудная информация. Более определенно можно говорить о глубине захоронений Томского могильника относительно дневной поверхности конца XIX в.: 60 – 90 см, но это наблюдение явно не отражает истинную, первоначальную глубину захоронений. Данные, приведенные А.

П. Дульзоном для Старого мусульманского кладбища, свидетельствуют о контрастной цветности заполнения могильных ям, но при этом их собственные характеристики не приводятся [Дульзон, 1955, 1956].

Таким образом, для данной типологической группы захоронений, как и для других древнейших могильников Верхнего Приобья, характерны предельно простые погребальные сооружения, представляющие собой грунтовые ямы без каких-либо дополнительных конструктивных элементов.

Характер обращения с останками умерших По всей видимости, доминирующим способом обращения с останками умерших была кремация – этот вариант зафиксирован во всех погребениях Томского могильника и почти всех погребениях Старого мусульманского кладбища/2, в погребении на Батуринском острове (см. Приложение 1;

Приложение 2. Табл. 9). Важным уточнением, сделанным М.Н. Комаровой для Томского могильника, является выделение признаков трупосожжения на стороне: компактное размещение кремированных останков в могиле и отсутствие следов огня на каменных предметах [1952. С. 12]. Об этой мусульманскому кладбищу/2 [1955. С. 324]. Возможно, кремация всегда или в некоторых случаях была частичной, что подтверждается залеганием сохранившихся длинных костей в погребениях № № 1 – 5 Томского могильника [Комарова, 1952. С. 10 – 12] и погребения на Батуринском острове [Матвеев, 1989. С. 24].

совершенных с применением практики ингумации: она зафиксирована в погребении № 25 17 могильника Старое мусульманское кладбище/2 [Дульзон, 1955. С. 315] и в захоронениях Иштанского могильника [Матюшенко, 1985].

В обоих случаях нюансы размещения останков погребенных людей не ясны Примечательно, что в данном погребении совместно с игрековской посудой залегал сосуд с типичной для кипринско-ирбинско-новокусковского культурного массива орнаментацией, что дает основание для культурной интерпретации специфичной практики обращения с останками умершего (см. раздел 4.2.).

(сохранились лишь кости черепа и, фрагментарно, некоторых других отделов скелета).

Таким образом, специфичной чертой данной типологической группы погребений выступает почти абсолютное доминирование практики полной или частичной кремации на стороне.

Пространственная ориентировка захоронений В силу объективных причин, данный показатель устанавливается нами не для человеческих останков, а для планиграфически выявленных захоронений. По заключению М. Н. Комаровой для Томского могильника, с определенной вероятностью можно говорить об «удлиненности ям с севера на юг», а если опираться на составленный ею план – то с ССВ на ЮЮЗ [1952. Рис. 3], т.е. перпендикулярно реке. По всей видимости, с учетом единой геоморфологической ситуации, эта особенность характерна и для Старого Мусульманского кладбища (Приложение 2, Табл. 7). Схожие данные приведены для Батуринского погребения – ориентация ямы по оси СВ-ЮЗ, перпендикулярно реке [Матвеев, 1989].

То есть можно предположить определяющую значимость местного ориентира: захоронения должны были быть расположены перпендикулярно течению реки.

Погребальный инвентарь Важной чертой сопроводительного набора данной группы погребений выступает отсутствие украшений и костяных орудий. В историографическом обзоре нами уже приводилась точка зрения А. И. Петрова, согласно которой данный феномен не связан с погребальной практикой древнего населения, а обусловлен особенностью почв, не позволявших сохраняться мелким костяным предметам (см. раздел 2.3. настоящего исследования). Однако, отметим то, что в ряде случаев все же сохранялись кости человеческого скелета (см. выше), а в Самусьском могильнике помимо человеческих костных останков зафиксирована миниатюрная костяная нашивка на одежду (см. раздел 3.5. настоящего исследования). Все перечисленное позволяет допустить трактовку выявленной диспропорции как специфичной черты древней погребальной практики.

Изделия из камня.

Каменные предметы, наряду с керамикой, формируют собой основу набора сопроводительного инвентаря. Представлены такие категории, как отщепы: Иштанский могильник; пластины: Томский могильник; ядрищануклеусы: Томский могильник; плитчатые отбойники: Томский могильник, топоры-тесла (подробное описание см. Приложение 1): Томский могильник (Приложение 5. Рис. 21, 7, 8, 21, 22), Иштанский могильник (Там же, 10, 11, 16, 17), Батуринское погребение (Там же, 18), Старое мусульманское кладбище/2; бифасные наконечники стрел преимущественно иволистной формы: Томский могильник. Иштанский могильник, Батуринское погребение, Старое мусульманское кладбище/2 (Приложение 5. Рис. 23);

листовидные клинки-бифасы, как правило небольшого размера: Томский могильник, Иштанский могильник, Батуринское погребение, Старое мусульманское кладбище/2 (Приложение 5. Рис. 23); плитчатые абразивы и абразивы-выпрямители: Иштанский могильник, Батуринское погребение, Старое мусульманское кладбище/2 (Приложение 5. Рис. 23).

Керамика.

Как уже сказано, во всех погребениях данной группы встречены, иногда в количестве 2-3, сосуды так называемого игрековского типа (см.

Приложение 1). Часто археологически целые, все они имеют типичную морфологию: плоскодонные открытые банки, со следами дополнительной глиняной обмазки внешней стороны. Орнаментальный декор имеет монотонный характер – горизонтальные плотные ряды небольших ямочных наколов, покрывающие всю поверхность сосуда (Приложение 5. Рис. 27; 28).

Примечательно, что в погребениях №№ 25, 29 – 30 могильника Старое мусульманское кладбище/2 зафиксировано совместное залегание игрековских и кипринско-ирбинско-новокусковских сосудов (типичное описание см. раздел 3.2.5. настоящего исследования), что требует корректной интерпретации (см. раздел 4.2. настоящего исследования).

Закономерности в распределении инвентаря.

Следует отметить наличие инвентаря во всех захоронениях, при относительно равномерном распределении по абсолютному количеству предметов и числу представленных ими категорий. Важным обстоятельством является обязательное присутствие в погребениях керамики.

Планиграфические закономерности размещения инвентаря в погребениях, как правило, не установлены в силу фрагментарности исходной информации. Выявлены два варианта размещения вещей – непосредственно в погребении и рядом с ним (Иштанский могильник, Старое мусульманское кладбище/2).

Дополнительная структура В качестве яркой черты погребальной практики игрековского населения лесных районов Верхнего Приобья отметим зафиксированные случаи преднамеренной порчи острых предметов инвентаря (наконечников стрел и клинков-бифасов), чаще всего заключавшейся в обламывании острия [семантические трактовки см.: Кулемзин, 1994. С. 419 – 421].

3.1.6. «Атипичные погребения» – экстраординарные варианты погребальной практики населения Верхнего Приобья в периоды неолита и энеолита Из общего массива древнейших погребений Верхнеобского региона выделяются два захоронения, не образующие типологических связей с большинством других комплексов (Приложение 3. Карта 7), за исключением геоморфологии местонахождения и общей специфики инвентаря.

Усть-Алейка (Барнаульское Приобье).

Общие данные Одиночное вертикальное захоронение ребенка, возрастом до года.

Расположено в устье р. Алей, неподалеку от с. Староалейка (Рубцовский район Алтайского края) Барнаульское Приобье. Обнаружено В. Б.

Бородаевым в 1982 г. Материалы раскопов частично опубликованы А. В.

Шмидтом и полностью приведены в диссертации данного автора [Шмидт, 1996; 2005].

Геоморфология памятника Погребение расположено на мысовидном участке, образованном при слиянии р. Алей и р. Оби.

Характер трупоположения Человеческие останки помещены вертикально. Следы могильной ямы не прослеживаются.

Сопроводительный инвентарь Количество предметов в погребении чрезвычайно велико.

Элементы костюма: подвески из зубов марала – 25 экз.; подвески из расколотых резцов крупного животного – 125 экз.; нашивки перламутровые овальной формы – 129 экз. Все нашивки и подвески имеют сквозные отверстия для крепления.

одноплощадочный нуклеус – 1 экз.; ножи – бифасы листовидной формы, небольших размеров – 13 экз.; абразив – 1 экз. (фиксируется сработанный желобок); тесло – 1 экз.; фрагмент стилизованной фигурки птицы – 1 экз.;

скребки и скобели – несколько (?).

Изделия и предметы из кости: роговое острие – 1 экз.; кости диких животных – большое количество (?).

По мнению А.В. Шмидта, система в расположении предметов не прослеживается [Шмидт, 2005. С. 122].

Археологические характеристики инвентаря определяют неолитический статус погребения. Но как следует интерпретировать данный объект?

Странным выглядит вертикальное размещение костяка в яме (ближайшие аналогии см. ниже), и аномально большое количество сопроводительного инвентаря, что в целом не характерно для захоронения детей. Учитывая крайне малый возраст погребенного, он вряд ли мог иметь высокий статус в силу своих личных качеств, а научные данные о настолько древнем возрасте феномена прирожденной элитарности отсутствуют. Полагаем, что нельзя исключать такого варианта, как закладная жертва, т. е. объект мог не являться погребением в классическом понимании этого слова, а останки ребенка лишь выполняли роль инвентарного атрибута для данного объекта.

Примечательно, что археология каменного века Западной Сибири знает случаи кладов каменных предметов и их заготовок как утилитарнорезервного характера, так и имеющих ритуально-обрядовую семантику [обзор см.: Скочина, 2008].

Погребение в Нижнетыткескенской пещере 1 (север Горного Алтая) Общие данные Пещера Нижнетыткескенская (НТП-1) расположена в северо-западной части среднегорного Алтая (Чемальский район Республики Алтай). Изучена в 1990-1992 гг. коллективом археологов Алтайского госуниверситета. При разборе почвенных напластований выявлены хронологические комплексы эпох средневековья, раннего железа, энеолита (афанасьевская культура), позднего неолита-энеолита (большемысская культура), финального мезолита.

Со слоем большемысской культуры авторы связывают одиночное грунтовое погребение, материалы которого полностью опубликованы [Кирюшин, Кунгуров, Степанова, 1995].

Количество погребений, их сохранность и половозрастная принадлежность Погребение является одиночным и содержит останки одного мужчины 40 – 45 лет [Ким, Чикишева,1995, С.95]. Сохранность костей хорошая, что позволяет трактовать нарушения анатомического порядка как индикатор обрядовых действий.

Геоморфологическая характеристика и планиграфия могильника Пещера представляет собой небольшой грот в подножии известняковой скалы, расположенной в устьевой зоне р. Тыткескень на высоте 400 м над уровнем моря и 130 м от уреза воды в р. Катунь. Экспозиция входа – северная [Кирюшин, Кунгуров, Степанова, 1995. С. 3 – 5]. Одиночный характер захоронения снимает необходимость специального планиграфического анализа.

Погребальные сооружения Останки размещены в грунтовой яме укороченных пропорций, подовальной формы, размерами 1,2 м (по оси СЗ – ЮВ) на 1 м (по оси СВ – ЮЗ). Глубину ямы проследить трудно, так как она была впущена в слой большемысской культуры. Достоверно можно утверждать, что яма углублена в скальный пол пещеры на 0,05 – 0,1 м [Кирюшин, Кунгуров, Степанова, 1995. С.27; Рис. 15].

Характер трупоположения Останки погребенного располагались на дне ямы с явными нарушениями антропологического порядка. Отдельным скоплением в южной части ямы лежали правая лопатка, правая часть грудной клетки и позвоночный столб.

У северо-восточной стенки ямы располагалась нижняя часть костяка:

поясничные позвонки, таз и ноги в сочленении (при отсутствии стоп). В этом же скоплении лежали кости левой руки, включая плечо, ориентированные в противоположенную кистью сторону от ног. Под бедренной костью находился череп, поставленный на основание. За затылком обнаружена правая стопа в сочленении.

Наконец, в северо-западном секторе находились кости правой руки, без кистевого отдела [Там же].

Ориентировка погребенных Ориентировку останков погребенного установить достаточно сложно в силу их расчлененности. Однако, если принять за основу расположение длинных костей ног, видно, что они расположены по оси СЗ-ЮВ, соответствую пропорциям ямы и параллельно широкому выходу из пещеры.

Лицевой отдел черепа также направлен на СЗ. По этой же оси сориентированы кости первого скопления (грудной отдел и лопатка).

Примечательно, что ориентировка длинных костей рук также связана с осью СЗ-ЮВ, но противоположна с анатомической точки зрения расположению костей ног и груди [Там же. Рис. 15].

Если принять за значимые местные ориентиры (течение рек), то останки располагаются параллельно р. Катунь, ногами вниз по течению, и перпендикулярно течению р. Тыткескень.

Погребальный инвентарь В имеющемся монографическом исследовании предметный комплекс погребения охарактеризован очень подробно, и дублировать данную характеристику нет необходимости [Кирюшин, Кунгуров Степанова, 1995, С.

28 – 53]. Помимо планиграфического контекста предметов, рассмотрены данные трассолого-функционального анализа большинства предметов. В частности, убедительно аргументируется прижизненное использование костяных и каменных орудий, а также факт специальной преднамеренной порчи предметов перед их помещением в могилу [Там же. С. 40 – 41].

многочисленность предметов из камня и кости. Представлены такие категории, как: бифасы, тесла, наконечники стрел с вогнутой базой, стерженьки рыболовных крючков, отщепы, абразивы, скребки, скобели, резцы и резчики, долота, цельные костяные крючки, костяной нож, костяной жезл со стилизованным изображением головы лося, костяная булавка, благородного оленя). Авторами подчеркивается расположение большинства вещей тремя крупными скоплениями в юго-западной части могилы, которые они склонны связывать с локализацией мешочков или сумок [Там же, С. 28].

На наш взгляд, авторы публикации материалов этого уникального погребения очень убедительно доказали принадлежность некоторых предметов инвентаря к шаманской атрибутике [Кирюшин, Кунгуров, Степанова, 1995. С. 50 – 51]. Логичной и убедительной выглядит также предложенная ими интерпретация специфичной практики обращения с останками как двухэтапное погребение шамана, поочередно в «верхнем» и «нижнем» мирах [Там же].

Таким образом, «атипичные» погребения, зафиксированные в различных районах Верхнего Приобья, отражают три разных экстраординарных варианта погребальной практики, скорее всего, не связанных семантически.

Типологическая обособленность этих комплексов относительно других принадлежности, а главным критерием их эпохальной атрибуции остается функционально-морфологический характер сопроводительного инвентаря.

Некоторым исключением в данном случае выступает вертикальное погребение могильника Заречное 1, зафиксированное в планиграфическом единстве с «обычным» погребением, где костяк размещен в вытянутом положении на спине (см. раздел 3.2.2.).

3.2. Древнейшие погребения с археологическими признаками металла в Верхнем Приобье Достоверные археологические признаки металла зафиксированы в могильниках Новоалтайск-Развилка (Барнаульское Приобье) и Почта 1 (север Новосибирского Приобья) (Приложение 3. Карта 8). Именно эти комплексы выбраны нами в качестве источников для реконструкций в ракурсе выявления эпохальной динамики погребальной обрядности и погребальной практики в переходное время от эпохи камня к эпохе палеометалла.

Предварительное знакомство с материалами этих памятников констатирует схожесть их типологических характеристик, что допускает обобщенное описание комплексов данной группы.

принадлежность Скорее всего, могильники были небольшими, состоящими из нескольких погребений, хотя точное количество неизвестно. На могильнике Новоалтайск-Развилка обнаружены остатки двух частично разрушенных погребений, исследованная часть могильника Почта 1 включала остатки трех захоронений, в том числе одного парного 18.

Геоморфологическая характеристика и планиграфия В обоих случаях могильники расположены на высоких надпойменных террасах берега р. Обь. Данные о планиграфии погребальных комплексов отсутствуют.

Погребальные сооружения Данные о характере погребальных ям не установлены, в силу одноцветности слоя и заполнения.

Характер трупоположения Изначальная поза останков фиксируется однозначно – на спине в вытянутом положении (Приложение 5. Рис. 30, 1, 8). Дополнительные нюансы трупоположения не зафиксированы.

Ориентировка погребенных Этот показатель вариабелен:

ориентированы головой на северо-запад, т.е. ногами вниз по В погр. № 2 могильника Новоалтайск-Развилка костяк расположен головой на север, или головой вниз (!) по течению основного Погребальный инвентарь Элементы одежды.

Этот показатель можно проследить только на материалах могильника Новоалтайск-Развилка (погр. № 2). Декоративные элементы костюма представлены 1 клыком барсука, 3 резцами бобра и 2 перламутровыми прямоугольниками (Приложение 5, Рис. 30, 9). Во всех случая подвески и нашивки находились в правой части грудного отдела. Дополнительная Половозрастные характеристики установлены только для погребения № 2 могильника НовоалтайскРазвилка, содержащего останки мужчины до 40 лет (определение С. С. Тур).

подработка – полировка кожей, у клыка – сквозное отверстие в предварительно уплощенном коренном отделе.

Изделия из камня.

Могильник Новоалтайск-Развилка:

- Миниатюрное тесло трапециевидной формы (Приложение 5, Рис. 30, 11). Может рассматриваться, как долото из-за сбитостей на обушке (определение П. В. Волкова).

- Скребки – 2 экз. орудия случайной формы, выполненные на отщепах.

- Наконечники стрел – 3 экз. Орудия листовидной формы, вытянутой и укороченной пропорции, оформленные сплошной бифасиальной ретушью (Приложение 5, Рис. 30, 2-4).

Предметы из кости зафиксированы только на могильнике НовоалтайскРазвилка, и представлены необработанными костями птиц и мелких зверей, шлифованной костью, миниатюрным игольником из трубчатой птичьей кости с гофрированным орнаментом (Приложение 5, Рис. 30, 10).

Изделия из керамики обнаружены только на могильнике Почта 1, и представлены цилиндрическим грузилом (Приложение 5, Рис. 30, 5).

Изделия из металла также известны только по материалам могильника Почта 1, в одном из захоронений которого (№ 3) на костяке зафиксированы металлические (бронзовые) окислы.

Закономерности в распределении инвентаря.

Судя по материалам могильника Почта 1, в структуре могильников присутствовали как захоронения с инвентарем, так и безынвентарные.

неолитического облика (скребки, каменные наконечники стрел, шлифованные орудия деревообработки). Отметим более «неолитоидный»

характер могильника Новоалтайск-Развилка, что подтверждается и наличием характерных для неолита лесостепных районов Верхней Оби украшений из специально подработанных зубов животных [характеристику категории см.:

Бобров, 1990]. Могильник Почта 1, скорее всего, более позднего времени, что подтверждается присутствием в его инвентарном наборе предметов из металла и керамики.

комплексов неолита – энеолита Верхнего Приобья позволяет выделить из общего массива несколько групп, связанных консолидациями нескольких признаков погребальной практики древнего населения (Приложение 3, Карта 9):

могильники Крутиха 5/1, Усть-Алеус, Ордынское 1е/1, Яйский, Васьковский, Лебеди 2, Лебеди 3, Трекино, Тамбарское погребение (Приложение 3, Карта 2). Общими признаками группы выступает практика захоронений на специально отведенных местах; практика размещения могильников на мысовидных участках берега проточных водоемов; рядная организация захоронений, их грунтовый характер; абсолютное доминирование практики ингумации в вытянутом положении на спине; отсутствие собственно детских сопроводительного инвентаря из предметов прижизненной деятельности;

наличие в сопроводительном наборе большого количества предметов из украшениями из зубов животных и перламутра; практика применения в погребальном обряде охры. Важное значение для культурнохронологической диагностики группы имеют такие специфичные предметы инвентаря, как биконические наконечники шигирского типа, костяные предметы мелкой пластики, шлифованные ножи с вогнутым лезвием.

В рамках группы выделены две подгруппы, имеющие набор локальных признаков:

Первая подгруппа: могильники Крутиха 5/1, Усть-Алеус, Ордынское 1е/1, Яйский. Характеризуется наличием только индивидуальных захоронений и отсутствием второго подварианта трупоположения («стянутые ноги – кисти рук на таз»), а также редким вариантом «вертикальной»

ингумации; относительной неустойчивостью пространственной ориентировки костяков, гкогда следование глобальным ориентирам ограничивалось размещение костяков головой в диапазоне СЗ – СВ, а зависимость от местного ориентира (реки) не выражена. В погребальном инвентаре отмечен не серийный характер сопроводительных наборов орудий на разных комплексах. Отмечено наличие условного оружия (наконечник копья) в захоронениях женщин.

Вторая подгруппа: могильники Кузнецкий, Васьковский, Лебеди 2, лебеди 3, Трекино, Тамбарское погребение. Характеризуется наличием редкой практики парных захоронений взрослых людей, устойчивой системой пространственной ориентировки останков (головой на СВ – ногами вниз по течению реки или перпендикулярно ему), отсутствием вовсе безынвентарных погребений, наличием в сопроводительном наборе некоторых специфичных предметов (костяных челноков и основ вкладышевых ножей, крупных каменных клинков), зависимостью инвентарного набора от половой принадлежности погребаемого человека («мужские» и «женские» наборы).

Редкими частными случаями являются наличие в захоронениях керамики, необычная ориентировка подростковых погребений, наличие в структуре могильников ям без человеческих останков, предварительная обработка могильной ямы огнем.

Типологическая группа № 2 – бескерамические погребения Барнульского Приобья: могильники Большой Мыс/Иткуль, Тузовские Бугры 1, Фирсово 11, Костенкова Избушка, Чудацкая Гора, погребение у с.

Фоминское (Приложение 3, Карта 3). Характеризуется практикой погребений в грунтовых ямах в специальном месте; практикой размещения могильников на сезонных островах вблизи озерных водоемов или мысовидных берегах рек; большим количеством погребений на могильнике (до 18 экз.); наличием практики парных и групповых захоронений;

преобладанием захоронений взрослых мужчин и женщин и крайне редкими индивидуальными захоронениями детей; практикой многорядного расположения могил; доминированием игумации на спине в вытянутом положении (с преобладанием второго подварианта «ноги стянуты – кисти рук вертикальное, вытянуто на боку); практикой многоэтапного («вторичного») захоронения женщин, почти обязательным размещением умерших головой на безинвентарных могил; зависимостью сопроводительного набора от половой принадлежности умершего; практикой формирования сопроводительного набора из прижизненных орудий; наличием большого количества украшений из зубов различных животных без сверловки сквозных отверстий.

Сопроводительный инвентарь имеет неолитический облик, и характеризуется не серийным характером набора, малым количеством предметов из кости, преимущественным наличием предметов из камня. Важными признаками для сопроводительном инвентаре биконических костяных наконечников стрел, основ однолезвийных вкладышевых ножей, «утюжков», шлифованных ножей с вогнутым лезвием, и др.

Типологическая группа № 3 – бескерамические погребения Горного Алтая и его северных предгорий: Усть-Иша, Солонцы 5, погребение в пещере Каминной (Приложение 3. Карта 4). Характеризуется практикой грунтовых захоронений, как в специальных местах-могильниках, так и преднамеренно одиночных; размещением погребений на мысах при слиянии рек или в пещерах; организацией могил в один или два ряда; отсутствием грунтовых погребального сооружения (каменные обкладки); практикой ингумации по двум способам: вытянуто на спине (представлены оба подварианта) и скорчено на левом боку); практикой многоэтапного («вторичного») погребения, иногда для большинства захоронений на памятнике; устойчивым сочетанием ориентировки относительно местных (ногами вниз по течению реки) и глобального ориентиров (мужчины – головой на СВ, женщины – головой на В); наличием в структуре могильников безинвентарных захоронений и могил с аномально большим количеством инвентаря;

практикой захоронения в специальном погребальном костюме; практикой формирования сопроводительного набора из прижизненного инвентаря;

половозрастной дифференциацией сопроводительных наборов («мужской»

статус крупных клинков-бифасов и топоров-тесел, «женский» статус орудий хозяйственно-бытового функционала). Облик предметов сопроводительного набора выражено неолитический, и характеризуется такими предметами, как скребки, каменные наконечники стрел, стерженьки рыболовных крючков, топоры-тесла, крупные и малые клинки-бифасы, двухлезвийные вкладышевые кинжалы, костяные игольники. Яркой отличительной чертой данной типологической группы выступают разнообразные «лепестковые»

украшения из кости, в т.ч. своеобразные рыбковидные и восьмерковидные нашивки. Зафиксирована практика эпизодического применения охры для посыпки костяков.

Типологическая группа № 4 – погребения с кипринско-ирбинсконовокусковской керамикой: могильники Ордынское 1е/2, Крутиха 5/2, заречное 1/2, Старое мусульманское кладбище/1, Самусьский (лесостепные районы Новосибирского Приобья и Восточного Присалаирья, лесные районы Томского Приобья) (Приложение 3. Карта 5). Характеризуется практикой преднамеренных захоронений в специальных местах-могильниках;

грунтовым характером погребальных сооружений; наличием в структуре могильников взрослых и детей; преимущественной практикой индивидуальных захоронений, при редких случаях парных и групповых захоронений; возможно, большим количеством захоронений на могильнике и их организацией в один ряд; сочетанием практик ингумации останков в вытянутом положении на спине (первый подвариант), и частичной кремации на стороне (преимущественно в северных лесных районах); выраженной сочетанием в структуре комплексов безинвентарных погребений и могил с инвентарем; зависимостью количества инвентаря от практики обращения с останками (безинвентарные могилы чаще содержат остатки кремаций);

практикой погребения людей в прижизненных костюмах, украшенных нашивками из зубов животных (важный признак – наличие сквозной неолитического облика – отщепами, ножевидными пластинами, скребками, наконечниками стрел, короткими клинками-бифасами и др. Важной чертой погребального инвентаря являются небольшие скульптурные изображения медведей. Зафиксирована практика эпизодического применения охры для посыпки могильных ям.

Типологическая группа № 5 – погребения с керамикой игрековского типа: могильники Томский, Старое мусульманское кладбище/1, Иштанский, погребение на Батуринском острове (лесные районы Томского Приобья) предпочтительной ориентацией могильных ям перпендикулярно реке; почти абсолютным доминированием кремации на стороне, как основного способа обращения с останками; отсутствием безинвентарных захоронений;

отсутствием в сопроводительном наборе орудий из кости и украшений;

обязательным наличием в погребальном инвентаре керамических сосудов Представленный орудийный набор имеет неолитический характер – отщепы, пластины, отбойники, топоры-тесла, иволистные наконечники стрел;

листовидные клинки-бифасы, абразивы различной формы. Отмечена практика преднамеренной порчи острых предметов инвентаря.

Так называемые атипичные захоронения (Приложение 3. Карта 7) отличаются от остальных комплексов способом обращения с останками умерших и спецификой сопроводительного набора, но единой группы не образуют, и, скорее всего, имеют разное семантическое содержание.

Достоверные археологически признаки металла зафиксированы только в могильниках Новоалтайск-Развилка и Почта 1 (лесостепные районы Барнаульского и Новосибирского Приобья), и по основным характеристикам (ингумация на спине в вытянутом положении, грунтовый характер и пр.) эти памятники типологически близки остальным комплексам лесостепных районов Верхнего Приобья.

Из сказанного следует, для всех комплексов изучаемого региона геоморфологическая приуроченность к мысовидным берегам, предельно простой характер погребальных сооружений (грунтовые ямы). Однако, на территории Верхнего Приобья древнейшие погребальные комплексы образуют два типологических массива, один из которых связан с различными вариациями практики ингумации, а второй с практикой полной или частичной кремацией на стороне. Внутри массивов типологическая погребального комплекса, и особенно типолого-морфологическими характеристиками сопроводительного инвентаря. Внутри типологических групп отдельные памятники демонстрируют обязательное наличие частных признаков.

интерпретации в контексте культурно-хронологического анализа комплексов (см.: Глава 4).

ГЛАВА 4. ПРОБЛЕМЫ КУЛЬТУРНО-ХРОНОЛОГИЧЕСКОЙ

ИНТЕРПРЕТАЦИИ ПОГРЕБАЛЬНОЙ ПРАКТИКИ НАСЕЛЕНИЯ

ВЕРХНЕГО ПРИОБЬЯ НЕОЛИТА И ПЕРЕХОДНОГО ВРЕМЕНИ ОТ

ЭПОХИ КАМНЯ К ЭПОХЕ ПАЛЕОМЕТАЛЛА

В предыдущих разделах обозначена выраженная дискуссионность представленных точек зрения на эпохально-хронологическую и культурную атрибуцию множества комплексов, в т. ч. и опорных для той или иной территории (Приложение 2. Табл. 1), что создает объективные трудности для выявления традиционной тенденции погребальной практики древнего населения. В настоящей главе изложены результаты хронологического анализа погребальных комплексов изучаемого массива, рассмотрены проблемы их культурной атрибуции, а также итоги сравнения с комплексами периодов неолита, энеолита и ранней бронзы сопредельных территорий.

4.1. Хронологический анализ, эпохальная атрибуция и периодизация погребальных комплексов неолита и энеолита Верхнего Приобья 4.1.1. Абсолютная хронология неолитических могильников лесостепных районов Верхнего Приобья Имеющиеся данные (Приложение 2. Табл. 1) позволяют говорить о том, что не является дискуссионной неолитическая атрибуция таких могильников, как Яйский, Васьковский, Кузнецкий, Лебеди 2, Усть-Иша, Солонцы 5 и погребение в пещере Каминной. Материалы этих памятников не несут археологических признаков эпохи палеометалла (собственно металл, его косвенные признаки) и могут рассматриваться в качестве типологохронологического репера, достоверно маркируя собой те или иные варианты погребальной практики неолитического населения Верхнего Приобья.

Замечательным является и тот факт, что для некоторых из этих погребальных комплексов имеются единичные или серийные радиоуглеродные датировки.

Большинство из них опубликованы и доступны для сравнения[Кунгурова, 2005, С. 57].

Калиброванные даты по 2 для могильника Солонцы 5 составляют 4830лет до н. э. и 4850-4502 лет до н. э., т. е. абсолютный возраст захоронений этого памятника лежит в диапазоне первая четверть – третья четверть V тыс. до н. э. Синхронизируя с данным могильником другие погребальные памятники лесостепного Алтая и Кузнецкой котловины, Н. Ю.

Кунгурова определяет их возраст в рамках начала или первой половины IV тыс. до н. э. Это противоречие в исследовании автора, когда в расчет принимаются некалиброванные значения, абсолютно справедливо подметила Ж. В. Марченко, обозначив абсолютный возраст неолитических могильников Алтайского региона (по её терминологии) в рамках первой половины – середины V тыс. до н. э. [Марченко, 2009]. Приняв за данность опубликованные Н. Ю. Кунгуровой радиоуглеродные датировки, мы предприняли их калибровку в открытой системе OxCal 4. 1. (при ±2), получив следующие значения (Приложение 4):

Могильник Усть-Иша: погреб. № 1 – 4333-3639 лет до н. э.;

погребение № 9 – 4072 – 3637 лет до н. э. (Приложение 4. График 1). То есть, рамки абсолютного возраста могильника обозначены в диапазоне последняя треть V – первая треть IV тыс. до н. э.

Могильник Кузнецкий: 4841 – 4241 лет до н. э., или первая четверть – последняя четверть V тыс. до н. э. (Приложение 4.

Погребение в пещере Каминной: 4334 – 3978 лет до н. э., или последняя треть V – рубеж V и IV тыс. до н. э. (Приложение 4.

Таким образом, достоверно установленный «неолитический горизонт» в погребальной практике древнего населения Верхнеобского региона маркируют обозначенные памятники, абсолютный возраст (первая четверть V – первая треть IV тыс. до н. э.) которых является сравнительным критерием хронологического анализа других комплексов.

Историография вопроса констатирует наличие трех культурнохронологических образований в Верхнем Приобье, датируемых некоторыми специалистами энеолитом или ранней бронзой: ирбинского (лесостепные и лесные районы Томско-Новосибирского Приобья), игрековского (лесные районы Томского Приобья), большемысского (лесостепные районы Алтая и Кузнецкой котловины) (см.: Глава 2). Проведем анализ представлений об их радиоуглеродного датирования.

4.1.2. Хронология и эпохальная атрибуция кипринских, ирбинских и новокусковских комплексов Первоначально ирбинские комплексы были отнесены М. Н. Комаровой к неолиту [1956], но позднее, в свете исследованиий В. И. Молодина [1975;

1977; 1985] и В. А. Заха [1988; 2003; и др. ], стали рассматриваться в рамках ирбинского этапа раннего металла Верхнего Приобья. Сравнивая керамические комплексы Новосибирского Приобья и Нижнего Притомья, В.

И. Молодин указывал на типологическую и хронологическую близость ирбинских (лесостепных) и новокусковских (лесных) комплексов [Молодин, 1977, С. 42]. В. А. Зах вовсе относит их к единому ирбинскому культурному комплексу [2003, С. 147–153]. М. Ф. Косарев вовсе не дифференцирует кипринские и ирбинские комплексы, синхронизируя их. Считаем, что в таком случае правомерно говорить о кипринско-ирбинско-новокусковском культурно-хронологическому пласту. Каков же абсолютный возраст этого массива? Как правило, входящие в него памятники датируются в рамках середины III – начала II тыс. до н. э. [Молодин, 1977. С. 36; Кирюшин, 2002.

С. 44; Зах, 2003. С. 146]. Что же касается датировки, предложенной Ю. Ф.

Кирюшиным для энеолитических обществ Новосибирского Приобья, то она строится на выделении двух хронологических групп керамики, только одна из которых типологически близка кипринско-ирбинско-новокусковскому пласту [Кирюшин, 2002. Рис. 167]. Её возраст автором определен в рамках второй половины III тыс. до нашей эры. Следует учитывать, что хронологические определения 1970 – 1980-х гг. обусловлены имевшими место на тот момент представлениями о хронологии неолита-бронзы Западной Сибири и должны быть пересмотрены в свете тенденции к удревнению этих периодов [см.: Бобров, Молодин, 1999].

К сожалению, предложенную хронологию почти не подтверждают данные радиоуглеродного датирования. На сегодняшний день единственная радиоуглеродная дата сделана для ирбинского сосуда со стоянки Долгая (южные районы Нижнего Притомья) [Марочкин, Юракова, 2014]. По нагару с этого сосуда в Изотопном центре кафедры геологии и геоэкологии РГПУ им. А. И. Герцена (г. Санкт-Петербург) получена абсолютная дата: SPb-570:

5200±100 л. н., что при калибровке 2 дает значение 4350 BC – 3750 BC. Или по относительно хронологической шкале: последняя треть V – первая четверть IV тыс. до н. э. Таким образом, абсолютный возраст ирбинского сосуда стоянки Долгая 1 синхронизирует выделенный кипринско-ирбинсконовокусковский культурный пласт, или по крайней мере его ранние этапы, с неолитическими могильниками предгорий Алтая и Кузнецкой котловины, радиоуглеродные даты которых распределены в рамках 1-й пол. IV тыс., а в калиброванном значении – второй пол. V – нач. IV тыс. до н. э. [см. :

Кунгурова, 2005. С. 57] (см.: раздел 4.1.1.). Мы отдаем себе отчет в недостаточности единственной даты для однозначных обобщений, но столь разительное совпадение хронологических диапазонов может служить основанием для выдвижения рабочей гипотезы. Примечательно, что с этой датой совпадает радиоуглеродная датировка бересты из погребения № VI могильника Старое мусульманское кладбище, относимое нами к данному культурному пласту (см.: раздел 4.1.3.).

Как в таком случае определять эпохальную принадлежность кипринскоирбинско-новокусковских комплексов? Наличие в материальной культуре данной группы древнего населения металла данными могильников и поселений не подтверждается, орудийный набор имеет неолитический облик, а керамика типологически близка местным неолитическим сериям. Учитывая представленную в литературе многовариантность подходов к решению проблемы западносибирского энеолита [обзор см.: Бобров, 2006], и отсутствие четких археологических критериев хронологической дифференциации памятников, целесообразно употребление термина «поздний неолит-энеолит». Сложносоставной по характеру термин должен подчеркнуть условность стадиальной атрибуции памятников на рубеже эпох камня и палеометалла и в то же время сохранить потенциал выявления хронологической динамики.

Таким образом, согласно принятой рабочей гипотезе, группа могильников (Самусьский могильник, Ордынское 1е, Заречное 1/2, Крутиха 5/2), в захоронениях которых присутствует характерная кипринскоирбинско-новокусковская керамика, должна рассматриваться как синхронная и синстадиальная неолитическим захоронениям лесостепной зоны Верхнего Приобья. В данном случае мы отрицаем тезис В. А. Заха о том, что «различия в погребальном обряде могильников в Присалаирском, Новосибирском и Томском Приобье, а скорее всего во всем Обь-Енисейском междуречье, связаны не с разнокультурностью захоронений, а с хронологическим развитием обряда» [2003. С. 153].

В качестве наиболее «молодого» комплекса, с определенной долей условности отметим погребения могильника Почта 1, в которых были обнаружены косвенные признаки археологического металла (окислы на костях) [Молодин, Бородовский, Троицкая, 1996] 4.1.3. Хронология и эпохальная атрибуция могильников с игрековской керамикой Изначально датированные поздним неолитом [Комарова, 1952;

Матющенко, 1973], после работ М. Ф. Косарева комплексы с подобной керамикой стали рассматриваться в рамках игрековского этапа ранней бронзы новоскусковской культуры (первая треть II тыс. до н. э.), хронологически последующего за новокусковским этапом [1974; 1981]. На сегодняшний день такая точка зрения доминирует в научной литературе [напр. см.: Петров, 1994; Зах, 2003; Кирюшин, 2004].

Однако накопленные данные позволяют говорить об «удревнении»

игреково и пересмотре линейной периодизации энеолита и ранней бронзы Томско-Нарымского Приобья. Приведем несколько аргументов в пользу этого.

Во-первых, Г. В. Синицына, в подтверждение своей точки зрения о неолитическом возрасте игрековских поселений [Синицына, 1986, 1991], получила и опубликовала радиоуглеродные калиброванные даты с сосудов стоянок Игреково I и Игреково II [Синицына, 2008. С. 193 – 197].

Керамика первой группы (сплошная накольчатая орнаментация) – 5730±80 л. н. Ki-14308, в калиброванном значении ±2 4730 – 4440 лет до н.

Керамика, украшенная гладкой качалкой – 5510±80 л. н. Ki-14310, в калиброванном значении ±2 4540 – 4220 лет до н. э.

Керамика со шнуровым орнаментом – 5355±80 л. н. Ki-14309, в калиброванном значении ±2 4350 – 3990 лет до н. э.

Таким образом, абсолютный возраст стоянок ограничен диапазоном первая четверть – конец V тыс. до н. э. Причем собственно игрековская керамика (1 группа) является наиболее древней в выборке, «на 1500 лет, чем предполагалось ранее, и древнее на 2500 лет, чем предполагал М. Ф.

Косарев» [Синицына, 2008. С. 195].

Во-вторых, с «новой» хронологией поселенческой посуды очень хорошо согласуются радиокарбоновые даты бересты из погребений Старого мусульманского кладбища, опубликованные ранее Ю. Ф. Кирюшиным [см. :

2004. С. 24-25; 1988; 1991].

Погребение VI – 5575±230 л. н СОАН-2393, калиброванное значение ±2 4998-3949 лет до н. э., или начало V – начало IV тыс.

до н. э. (Приложение 4. График 6, 1).

Погребение VIII – 5620±100 л. н. СОАН-2394 калиброванное значение ±2 4706 – 4324 лет до н. э., или первая треть – последняя треть V тыс. до н. э. (Приложение 4. График 6, 2).

И если погребение VI правомерно отнести к кипринско-ирбинсконовокусковскому культурно-хронологическому пласту (см. предыдущий раздел), то погребение VIII можно связывать с игрековским комплексом, что в очередной раз подтверждает возможность их синхронизации.

То есть, абсолютный возраст Старого мусульманского кладбища, по некалиброванным значениям, определен в пределах первой половины – середины IV тыс. до н. э., а с учетом калиброванных значений – V тыс. до н.

э. Как итог, полная синхронизация с неолитическими могильниками южных районов Верхнего Приобья.

Ю. Ф. Кирюшин, еще в конце 1980-х гг. обозначив несовпадение радиоуглеродных датировок захоронений Старого мусульманского кладбища с традиционным на тот момент местом игрековских комплексов в периодизации энеолита-ранней бронзы Томско-Нарымского Приобья, предложил решать этот вопрос путем контекстуального разделения посуды и собственно погребений, которые, на его взгляд, можно датировать «ранними этапами энеолита Томско-Тымского Приобья» [Кирюшин, 2004. С. 25].

Теперь же, если сопоставить абсолютные даты «погребальной» бересты и «поселенческой» керамики, необходимость этого отпадает.

В-третьих, с игрековской культурной общностью В. И. Молодин связывает усть-тартасскую культуру раннего металла Барабинской лесостепи [Молодин, 2001; 2005], абсолютные датировки которой в целом синхронны неолитическим сериям верхнеобской лесостепи [Молодин, 2001, С. 117;

Марченко, 2009. С. 140 – 143]. Появление этого этнокультурного образования в Барабинской лесостепи В. И. Молодин относит на конец V – начало IV тыс. до н. э. [2005. С. 183] 19. В этой связи, он счел необходимым пересмотреть хронологию томских памятников с игрековской керамикой:

игрековским. Вряд ли можно считать весомым аргументом тезис о плоскодонности игрековской керамики. Достаточно посмотреть, например, на афанасьевские комплексы, где плоскодонные банки хотя и редко, но встречаются с остродонной и круглодонной посудой. Я не говорю уже о боборыкинских памятниках западносибирского неолита, где были найдены сосуды даже не с уплощенным, а с плоским дном» [Молодин, 2001. С. 116– 117]. Впрочем, и сам М. Ф. Косарев допускал некий этап их синхронного развития в рамках автохтонной орнаментальной традиции (самусьская группа памятников) и привнесенных черт и признаков, характерных для лесостепных культур бронзового века (томская группа памятников) [Косарев, 1974. С. 67].

Следует отметить, что плоскодонный характер игрековской керамики Томско-Нарымского Приобья, изначально рассматриваемый в качестве наиболее убедительного аргумента палеометаллического статуса данных комплексов, в свете последних данных не может оставаться таковым. В целом такая точка зрения противоречит достоверной информации о наличии преимущественно плоскодонных комплексов в неолите Западной Сибири [Косинская, 2004]. На сопредельной Верхнему Приобью территории Барабинской лесостепи при участии автора проводятся исследования разнокультурного неолитического поселения Автодром 2, на котором боборыкинской керамики относительно керамического комплекса артынской Необходимо отметить, что в усть-тартасских погребениях Барабинской лесостепи имеются признаки металла, и это позволяет отнести их к периоду раннего метала или даже началу ранней бронзы [Молодин, 2005, С. 182-183]. В игрековских комплексах Томского Приобья никаких археологических признаков металла нет.

остродонной посудой [Бобров, Марочкин, 2011, 2012, 2013; Бобров, Марочкин, Юракова, 2012а, 2012б].

Следовательно, уместно говорить не об эпохально-хронологической преемственности кипринско-ирбинско-новокусковских и игрековских комплексов, как предлагалось М. Ф. Косаревым [1974. С. 43 – 77; 1981. С. – 76], а об их сосуществовании в лесных ландшафтах Томско-Нарымского Приобья. В таком случае, группу древних погребений северных районов Верхнего Приобья с игрековской керамикой (типологическая группа №5:

Томский могильник, Старое Мусульманское кладбище/2, Иштанский могильник, погребение на Батуринском острове) следует синхронизировать с неолитическими могильниками южных районов Верхнего Приобья, обозначив в качестве их стадиальной атрибуции диапазон поздний неолитэнеолит. В любом случае, синхронизация массивов определяет не хронологическую, а культурную направленность их сравнительной типологии.

4.1.4. Хронология и эпохальная атрибуция древнейших могильников лесостепного Алтая: вновь к проблеме большемысских погребений [содержание раздела частично опубликовано: Марочкин, 2009].

Как уже отмечено в разделе главы 2.3., в процессе изучения комплексов был сформирован блок археологических признаков, которые должны маркировать принадлежность целого ряда могильников лесостепного и Горного Алтая к энеолиту (раннему металлу), при этом энеолитический статус рассматривается только в связи с большемысской культурной атрибуцией.

Приведем критику важнейших из них:

1) Большемысская керамика как маркер культурно-хронологической принадлежности захоронений Эпохально-хронологический статус большемысской культуры остается дискуссионным, и её неолитический возраст не исключен [см.: Бобров, 2010].

Но и в таком случае, есть ли основания для однозначного отождествления большемысских поселений с погребальными комплексами? Известно всего два случая нахождения в погребении или рядом с ним большемысской керамики (первая группа):

в погребении № 5 могильника Костенкова Избушка.

рядом с погребением № 1 могильника Новоалтайск-Развилка.

Погребения № 4 и № 5 Костенковой Избушки были отнесены Ю. Ф.

Кирюшиным к большемысской культуре «по ряду специфических признаков»

[Кирюшин, Кунгурова, Кадиков, 2000. С. 45]. Но в тоже время, автор признает, что «погребения Костенковой Избушки одиночны и сложны в плане культурно-исторической интерпретации, …они были частично потревожены деятельностью более поздних поселений и в своем заполнении содержали предметы поселенческого комплекса эпох бронзы, раннего железного века, …в захоронениях на Костенковой Избушки не выражены черты обрядности, характерные для могильника Большой Мыс» [Там же]. Закономерен вопрос, можно ли достоверно связывать немногочисленные фрагменты керамики с погребением, если его заполнение неоднократно нарушено деятельностью более позднего поселения? И, если это все же соответствует действительности, можно ли соотносить погребения Костенковой Избушки в культурном плане с захоронениями Большого Мыса/Иткуля, при отсутствии общих черт в обрядности?

В схожих условиях, когда принадлежность керамики к погребению весьма трудно доказать, был найден и фрагмент большемысского сосуда рядом с захоронением № 1 на могильнике Новоалтайск-Развилка [Кирюшин, Волков, 2006. С. 44].

Обозначенные обстоятельства не позволяют однозначно ответить на вопрос о тождестве рассматриваемых могильников с большемысской поселенческой керамикой, но заставляют осторожно относиться к попыткам их механического объединения в рамках одной культуры.

2) Следы металла как археологический признак энеолитического статуса.

Трассологический анализ зафиксировал следы обработки металлическим ножом только в одном случае – на костяном игольнике из погребения № могильника Новоалтайск-Развилка [Кирюшин, Волков, 2006. С. 45].

Разумеется, данные трассологического анализа игнорировать нельзя. Но в данном случае они лишь уточняют археологическую датировку одного отдельно взятого погребения, степень сохранности которого оставляет желать лучшего. За осторожность в определении культурно-хронологической принадлежности этого захоронения говорит дата по С14 – 5000 ±150 л. н. (ЛеКирюшин, Волков и др., 2006. С. 23], поздняя по сравнению с датами, полученными для других могильников [Кунгурова, 2005. С. 57].

абсолютный возраст памятника лежит в диапазоне первая половина – середина IV тыс. до н. э., то есть на 600-1000 лет моложе поздненеолитических могильников Верхнеобского региона. Согласно приведенных данных этот могильник действительно можно отнести к переходному времени от эпохи камня к эпохе палеометалла, или даже к ранней бронзе. Но при этом опять большемысской керамикой первой группы.

3. Типологическая обособленность Большого мыса/Иткуля и абсолютный возраст опорного памятника большемысской культуры Основной список типологических критериев погребальной практики «энеолитического» населения большемысской культуры, предложенный авторами схемы (см. главу 2 настоящего исследования), построен на материалах только одного могильника Большой Мыс/Иткуль. Могильники Фирсово 11 и Тузовские Бугры 1 известны преимущественно по тезисным публикациям, и их материалы привлекаются в основном для сравнительного подтверждения выводов, полученных при анализе опорного памятника. Логика придания энеолитического статуса могильнику Большой Мыс/Иткуль неолитическим могильником Усть-Иша. Рассмотрим наиболее спорные моменты данной гипотезы (они взаимосвязаны, и деление на пункты носит условный характер):

а) Проблема погребения № 17.

В начале 1976-х г. отрядом Института истории, филологии и философии СО АН СССР под руководством В. И. Молодина были проведены спасательные работы на могильнике Большой Мыс/Иткуль. Главным результатом работ стало обнаружение ранее неизвестного погребения, позднее получившего порядковый номер № 17 [Кирюшин, Кунгурова, Кадиков, 2000].

Материалы погребения, в частности характерные фигурные 8-видные и рыбковидные нашивки на одежду, полностью отождествляли его с неолитическими захоронениями могильника Усть-Иша. Это обстоятельство позволило В. И. Молодину не согласиться с энеолитической атрибуцией Большого Мыса/Иткуля, датировав его неолитом [Молодин, 1999].

К сожалению, раскопки памятника производились с разницей в 14 лет, и для более раннего раскопа не была сделана или осталась неизвестной топографическая привязка к местности. По свидетельству В. И. Молодина (устное сообщение), на момент начала работ 1976 г. остатки предыдущего раскопа находились под современными хозяйственными постройками, но при закладке траншеи присутствовал сам Б. Х. Кадиков, подтвердивший правильность выбора места. Описание траншеи 1976 г., план расположения могил в раскопе 1962 г. позволяют хотя бы приблизительно обозначить место погребения № 17 относительно внутренней планиграфии памятника. Это было сделано нами с использованием компьютерной программы AutoCAD 2007, с соблюдением указанных на чертежах, фотографиях и в описаниях размеров, масштаба и ориентировки. Даже с допуском погрешности в 1–2 м, учитывая приблизительный характер привязки между собой раскопов разных лет, видно, что погребение № 17 явно тяготеет к третьему, самому западному ряду, продолжая его в северо-западном направлении. Весьма показательным в данном свете представляется и полное совпадение ориентировки всех захоронений могильника относительно сторон света. Подобная закономерность в расположении погребений, скорее всего, подтверждает их синхронность, что позволяет рассматривать могильник как единый объект при его культурно-хронологическом анализе.

б) Проблема типологической обособленности Большого Мыса/Иткуля.

Ю. Ф. Кирюшиным и его коллегами по авторскому коллективу абсолютно верно подмечено, что подавляющее большинство погребений мог. Большой Мыс/Иткуль действительно отличается по погребальному инвентарю и некоторым аспектам обряда от мог. Усть-Иша [Кирюшин, Кунгурова, Кадиков, 2000]. При этом почему-то для сравнения были исключены материалы неолитических могильников сопредельных территорий, в частности Кузнецкой котловины. Автором настоящего исследования был проведен сравнительный анализ по нескольким критериям крупнейших могильников лесостепного Алтая (Большой Мыс/Иткуль, Усть-Иша) и Кузнецкой котловины (Лебеди 2, Кузнецкий). В результате было обозначено, что совокупности признаков (способ обращения с останками, нюансы трупоположения, характер сопроводительного инвентаря) Большой Мыс/Иткуль имеет схожие черты с другими древнейшими могильниками региона, более всего сближаясь с неолитическими комплексами Кузнецкой котловины [Марочкин, 2009]. То есть, типологическая разница мог. Большой Мыс/Иткуль и Усть-Иша может трактоваться в русле культурной, а не хронологической разницы (см. ниже точку зрения Н. Ю. Кунгуровой).

Надо отметить, что Ю. Ф. Кирюшин, датируя могильник первой половиной – серединой III тыс. до н. э. и относя его к энеолиту, в качестве аргументов археологической периодизации приводит наличие в материалах могильника предметов с широким диапазоном датировки: неолит – ранняя бронза (например, шлифованные вогнутые ножи). При этом он признает, что «вопросы датирования могильника по вещам пока не решается однозначно»

[Кирюшин, Кунгурова, Кадиков, 2000, С. 55].

3) Радиоуглеродная хронология мог. Большой Мыс/Иткуль О неолитическом возрасте могильника Большой Мыс/Иткуль говорят даты по С14 (см. Приложение 4), полученные для костных останков из трех погребений могильника [Кунгурова, 2005. С. 57].

Погребение 2 – 5890±145 л. н. СОАН-5604, калиброванное значение ±2 5081 – 4453 лет до н. э., или конец VI – первая половина V тыс.

до н. э. (Приложение 4. График 4, 1).

Погребение 4 – 5930±135 л. н. СОАН-5603, калиброванное значение ±2 4557 – 4040 лет до н. э., или конец VI – первая половина V тыс.

до н. э. (Приложение 4. График 4, 2).

Погребение 11 – 5485±120 л. н. СОАН-5605, калиброванное значение ±2 5083-4516 лет до н. э., вторая половина – конец V тыс.

до н. э. (Приложение 4, График 4, 3).

То есть, абсолютный возраст могильника Большой Мыс/Иткуль по данным радиоуглеродного датирования, даже при разных внутренних значениях не выходят своей верхней границей за рамки V тыс. до н. э. Это обстоятельство синхронизирует его с другими неолитическими памятниками региона, а может быть и ставит его на более древнюю позицию в региональной хронологической схеме [Кунгурова, 2005. С. 55]. Н. Ю. Кунгурова считает это прямым признаком неолитического возраста Большого Мыса/Иткуля, отмечая, «что погребение 17 на могильнике не случайно» [Там же].

Примечательно, что схожие датировки демонстрирует и погребение в Нижнетыткескенской пещере [Кирюшин, Кунгуров, Степанова, 1995. С. 42;

Кунгурова, 2005. С. 54]. Хронологический разброс калиброванных значений большой, но большинство из них укладывается в диапазон: вторая половина V – IV тыс. до н. э. (Приложение 4. График 5), а не последняя четверть IV тыс., как считалось ранее [Кирюшин, Кунгуров, Степанова, 1995].

5170±40 л. н. СОАН-2925, калиброванное значение ±2 4050 – 5440±105 л. н. СОАН-2926, калиброванное значение ±2 4466 – 4040 лет до н. э., или вторая половина V тыс. до н. э.

5050±45 л. н. СОАН-2927, калиброванное значение ±2 3959 – лет до н. э., или первая четверть IV тыс. до н. э.

5380±175 л. н. СОАН-2928, калиброванное значение ±2 4582 – 3797 лет до н. э., или вторая половина V – первая четверть IV тыс.

5075±35 л. н. СОАН-2929, калиброванное значение ±2 3961 – лет до н. э., или первая четверть IV тыс. до н. э.

Из сказанного следует, что почти все известные раннеголоценовые могильники лесостепного, предгорного и северных районов Горного Алтая представляют собой относительно синхронный массив с абсолютным возрастом не старше второй половины – конца V тыс. до н. э. (Приложение 4.

График 8).

Возможно, со временем будет уточнена, в первую очередь за счет радиоуглеродных датировок, абсолютная хронология могильников Фирсово и Тузовские Бугры 1, но на современном этапе их типологическая близость Большому Мысу/Иткулю (см. ниже), столь верно подмеченная Ю. Ф.

Кирюшиным [2002. С. 26 – 28], действительно может доказывать их синстадиальность и синхронность, но только не в пределах хронологии энеолитической культуры IV – III тыс. до н. э., а напротив, в рамках неолитического массива V тыс. до н. э.

Единственным исключением является могильник Новоалтайск-Развилка, самый поздний во всем массиве и имеющий достоверные археологические признаки металла. В рамках нашего исследования именно этот могильник будет маркировать собой энеолитический (?) этап и служить предметом сравнения с неолитическими комплексами региона.

Итак, хронологический анализ древнейших погребальных комплексов позволяет констатировать следующее. В горной и лесостепной зоне Верхнего Приобья (предгорный и горный Алтай, Барнаульское Приобье, Новосибирское Приобье, Кузнецкая котловина) древнейший пласт, с достоверно установленным абсолютным возрастом в пределах первой половины V – началом IV тыс. до н. э., представляют могильники Большой Мыс/Иткуль, Усть-Иша, Кузнецкий, погребение в пещере Каминной, погребение в Нижнетыткескенской пещере. Согласно современным представлениям об абсолютной хронологии неолита и ранней бронзы Западной Сибири [см.:

Молодин, 2001, С. 117], этот период следует рассматривать, как финал неолита – начало раннего металла. Отсутствие достоверных археологических признаков металла в погребениях этих могильников согласно общим принципам археологической периодизации, заставляет считать данные комплексы неолитическими и рассматривать их как опорные памятники для типологической хронологии остального массива древнейших захоронений региона.

Самостоятельное значение приобретает проблема периодизации неолитических погребальных комплексов Верхнего Приобья, особенной в свете внутренней дифференциации типологической группы 1. Как уже отмечено в историографическом разделе нашей работы (см. раздел 2.3.), ранее предлагалось обозначать относительную древность бескерамических погребений Обь-Енисейского междуречья [см.: Матющенко, 1973;

Окладников, Молодин, 1978; Зах, 2003] (подробный обзор см.: Глава 2).

Соглашаясь с аргументами уважаемых авторов, обозначим в рамках вышеизложенной схемы (Приложение 2, Табл. 13) в качестве наиболее древнего компонента первую подгруппу типологической группы 1:

могильники Яйский, Ордынское 1е/1, Крутиха 5/1, Заречное 1/1. К сожалению, ни для одного из этих комплексов не установлен абсолютный возраст с помощью радиоуглеродного датирования, однако по аналогии с древнейшими погребальными комплексами Барабы – Сопка 2/1 и Корчуган, они могут быть датированы VI тыс. до н. э. [Молодин, 2001, С. 27; Марченко, 2009, С. 142]. С данными могильниками их сближает немногочисленность инвентаря в погребениях, наличие шигирских наконечников стрел и стилизованных восточносибирского облика (острог, клинков-бифасов). В таком случае, первая и вторая подгруппы неолитических могильников типологической группы № маркируют два разных этапа развития сообществ Новосибирского Приобья и КСГО в различные периоды неолита, отражая при этом их возможную генетическую связь и наличие признаков инокультурного влияния (см.

следующий раздел). К данному периоду, условно обозначенному как развитый неолит, по всей видимости, относятся могильники типологической группы № 2, или по крайней мере могильник Большой Мыс/Иткуль (Приложение 2, табл.).

Могильники севера Верхнеобской лесостепи и лесных районов Томского Приобья с керамикой кипринско-ирбинско-новокусковского массивов:

Крутиха 5/2, Ордынское 1е/2, Заречное 1/2, Самусьский, в качестве рабочей гипотезы и опорой на пока единственную радиоуглеродную дату, следует датировать концом V – нач. IV тыс. до н. э., то есть синхронизировать с неолитическими могильниками южных районов. Учитывая по-прежнему дискуссионный характер хронологического соотношения киприно-ирбино, а также приведенные аргументы о синстадиальности ирбинских комплексов Верхнего Приобья с гребенчато-ямочными комплексами раннего металла Барабинской лесостепи [Молодин, 1977], эпохальную атрибуцию этого культурного массива следует обозначить сложным термином поздний неолитэнеолит.

Могильники лесных районов Томского Приобья с игрековской керамикой:

Томский, Старое Мусульманское кладбище, Иштанский, погребение на Батуринском острове следует рассматривать не в составе игрековского этапа ранней бронзы новокусковской культуры, а в рамках игрековской культурной общности позднего неолита и начала энеолита (раннего металла) с абсолютным возрастом в рамках V тыс. до н. э., то есть синхронизировать их с неолитическими комплексами Верхнеобского региона. На данном этапе следует считать эти комплексы также неолитическими, ввиду отсутствия археологических критериев для их эпохального «омоложения».

Наиболее поздними комплексами в массиве древнейших погребальных памятников Верхнеобского региона следует считать могильники НовоалтайскРазвилка и Почта 1, ввиду достоверного присутствия археологических признаков металла. Их мы относим к энеолиту или началу ранней бронзы, и по результатам радиоуглеродного датирования могильника НовоалтайскРазвилка, обозначаем серединой IV тыс. до н. э. Возможно, с этим временем связаны и некоторые из ирбинских комплексов.

Таким образом, сравнительная типология основного массива должна интерпретироваться прежде всего в контексте культурной вариативности погребальной практики неолитических сообществ различных районов Верхней Оби. Материалы могильников Новоалтайск-Развилка, Почта 1, и с некоторой условностью ирбинские погребения, могут служить источником реконструкций в ракурсе выявления эпохальной динамики погребальной обрядности и погребальной практики в переходное время от эпохи камня к эпохе палеометалла.

4.2. Культурная интерпретация неолитических погребальных комплексов Верхнего Приобья: вариативность погребальной практики как индикатор древних историко-культурных процессов Рассмотренная выше (см. Глава 3) структурная характеристика и как её результат типологическая группировка погребальных комплексов неолита и позднего неолита-энеолита Верхнего Приобья, а также результаты их хронологического анализа и периодизации дают основания для культурной интерпретации выявленных взаимосвязей. К сожалению, определить культурную принадлежность обозначенных нами древнейших комплексов эпохи палеометалла (Новоалтайск-Развилка, Почта 1) очень сложно, в силу общей слабой изученности этих периодов.

Для развитого неолита и для позднего неолита-энеолита Верхнеобского региона можно выделить несколько культурных ареалов (Приложение 3, Карты 10; 11), обозначенных на основе типологии керамических комплексов поселений, что делает возможной корреляцию с материалами погребальных комплексов.

1) Развитый неолит – VI – первая половина V тыс. до н. э.

С этим периодом связаны стоянки завьяловского этапа ВНК в лесостепных районах Новосибирского Приобья [по: Молодин, 1975, 1977, 1985а], или стоянки изылинского (раннего) этапа ВНК лесостепной и лесной зон Верхнего Приобья и Присалаирья [по: Зах, 2003], а также поселения рубцовской культуры в правобережной части Барнаульского Приобья и корначакского типа в лесостепной зоне Барнаульско-Бийского Приобья [по:

Шмидт, 2005; 2006, 2008].

Можно ли обозначить достоверную идентичность выделенных нами погребальных памятников развитого неолита (типологическая группа № 1 – первая подгруппа; типологическая группа № 2) данным культурных ареалам?

Бескерамический характер погребений позволяет отвечать на этот вопрос, характеристик таких элементов материальной культуры, как индустрия камня и кости.

Как уже отмечалось, материальный комплекс могильников первой подгруппы типологической группы № 1 (Яйский, Заречное 1/1, Ордынское 1е/1, Крутиха 5/1) находит близкие аналогии в материальной культуре неолитических могильников Барабинской лесостепи и Обь-Иртышского междуречья, что позволяет гипотетически связать их с Обь-Иртышской принадлежность к этой общности комплексов с автохтонной традицией в декоре керамики (доминирование в прочерченных и отступающенакольчатых орнаментов) [Молодин, 1977, 1985а, 1985б, 2001]. Помимо этого, сопроводительный инвентарь данной группы погребений находит близкие аналогии (шлифованные вогнутые ножи, листовидные наконечникибифасы, небольшие листовидные бифасы, «мотыжкообразные» роговые «завьяловских» поселенческих материалах Новосибирского Приобья, так и в инвентаре «изылинских» стоянок восточного Присалаирья [Молодин, 1977.

С. 13-16; Зах, 2003. С. 125-128]. В таком случае, не концентрируясь на терминологических и источниковедческих аспектах дискуссии о соотношении завьяловского и изылинского типов в ВНК (см.: раздел 2.4.1. ), следует обозначить культурную принадлежность обозначенной группы могильников к раннему этапу развития ВНК, что ранее отчасти предлагалось В. А. Захом [2003. С. 138]. Из сказанного следует, что памятники первой подгруппы типологической группы № 1 маркируют собой погребальную практику неолитического автохтонного населения Верхнего Приобья, формирующего местный субстрат генеза культурных образований позднего неолита и энеолита.

Бескерамические могильники Барнаульского Приобья (типологическая группа № 2) не имеют в своем ареале такого количества хорошо изученных синхронных поселений, что затрудняет их культурную атрибуцию. А. В.

Шмидт определяет хронологию могильника Большой Мыс/Иткуль началом IV тыс. до н. э., т. е. не синхронизирует его с поселениями рубцовской культуры (конец VI тыс. до н. э.) [Шмидт, 2008. С. 237]. При рассмотрении аргументов автора становится ясным, что он оперирует некалиброванными значениями радиоуглеродного датирования могильника Большой Мыс/Иткуль [Кунгурова, 2005. С. 57]. Если же использовать калиброванные даты (см.: Приложение 4), то такая синхронизация возможна. Впрочем, инвентарный комплекс могильников типологической группы № 2 не находит аналогий в материалах рубцовских поселений. Последние характеризуются преобладанием изделий на призматических пластинах, почти полным отсутствием шлифованных изделий, и находят культурно-типологические аналогии прежде всего в памятниках раннего и среднего неолита Средней Азии [Шмидт, 2008. С. 233 – 235, 238]. В полной мере вышесказанное характерно для сравнения каменной индустрии могильников типологической группы № 2 и поселений корначакского типа, для которых присуще большое количество галечных орудий [обзор см.: Шмидт, 2008, С. 237-238]. Как видно из структурного описания (см.: раздел 3.3.), в захоронениях данной группы также обычны шлифованные ножи с вогнутыми лезвиями, биконические костяные наконечники стрел, каменные «утюжки», трапециевидные топорытесла, то есть предметы, присущие западносибирскому неолиту и сближающие их с вышеописанными памятниками раннего этапа ВНК.

Однако отчетливая разница в остальных элементах погребальной практики не позволяет отнести их к единому культурному образованию, не исключая принадлежности культурной общности. Важным отличием этой группы от вышеописанных комплексов типологической группы № 1 являются украшения из зубов животных, выполненные по иной технологии (отсутствие сверловки, дополнительный орнамент). А также большим видовым разнообразием животных, зубы которых использовались для украшений, что само по себе служит индикатором южных и юго-западных Абдулганеев, 2012]. По всей видимости, данная типологическая группа захоронений также маркирует один из автохтонных субстратных элементов, участвующих в более поздних процессах культурогенеза, во взаимодействии с неолитическими группами северных предгорий Алтая [Кунгурова, 2001;

2005. С. 55] 20.

Таким образом, в лесостепной зоне Барнаульско-Новосибирского Приобья, Восточного Присалаирья и КСГО обозначен массив захоронений, маркирующих погребальную практику автохтонного неолитического материальной культуре. В терминах культурной атрибуции типологическая группа № 1 (первая подгруппа) идентифицирована как отражение погребальной практики населения раннего этапа ВНК (завьяловского – изылинского). Столь же определенные дефиниции для культурной атрибуции В 2009 г. автор данного диссертационного исследования в одной из статей [Марочкин, 2009] полемизировал с доводами Н. Ю. Кунгуровой, определяя погребения типологической группы № 2 как составную часть кузнецко-алтайской неолитической культуры. Однако, с учетом вышеизложенных аргументов, эту точку зрения следует признать не совсем удачной.

могильников типологической группы № 2 отсутствуют, и на этом этапе следует ограничиться констатацией типологического статуса.

2) Поздний неолит – энеолит вторая половина V – начало IV тыс. до н. э.

В северных лесостепных и лесных районах Верхнего Приобья обозначены ареалы кипринско-ирбинско-новокусковского и игрековского Картографирование ареалов констатирует их взаимопересечение в районах Томского Приобья, севера Кузнецкой котловины и Новосибирского Приобья (см.: Приложение 3).

Отдельной темой выступает культурная атрибуция могильников типологической группы № 1 (вторая подгруппа) и типологической группы № 3, традиционно связываемых с различными этапами ВНК, КАНК и большемысской энеолитической культурой (см. : раздел 2.2.).

Неолитические могильники северных предгорий Алтая (типологическая группа № 3) во многих аспектах погребальной практики, особенно её инвентарной компоненты, находят прямые аналогии в материалах серовской и китойской культур Прибайкалья, что неоднократно отмечалось специалистами. В качестве ярких примеров такого сходства приведены наличие костяных вкладышевых кинжалов, серийность в погребениях каменных стерженьков-утяжелителей, костяных острог-гарпунов, восьмерковидных костяных нашивок на одежду [Кирюшин, Кунгурова, Кадиков, 2000. С. 51 – 53; Кунгурова, 2005. С. 51 – 52]. Н. Ю. Кунгурова совершенно справедливо отметила близость практики захоронения взрослого мужчины с маленьким ребенком (погребение № 1 могильника Солонцы 5) и подобным случаям в погребальной практике китойских комплексов Прибайкалья, богатых инвентарем [обзор см.: Неолит Северной Евразии, 1996. С. 274]. Еще одной аналогией выступает практика совмещения различных способов ингумации костяка, в том числе и в скорченном Циркумбайкальского региона [см.: Лбова, Жамбалтарова, Конев, 2008].

Определенные ассоциации с прибайкальской практикой заполнения могил каменными кладками вызывает обкладка сланцевыми плитами грунтовых ям могильника Усть-Иша (см. Приложение 1; Приложение 2. Табл. 9). Авторы монографического исследования придерживаются версии о длительных контактах неолитического населения Прибайкалья с западными популяциями, начиная с серовского времени, и что процессы этого взаимодействия, характеризующиеся полиморфоностью антропологического типа и выделением локальных культурных вариантов, нашли отражение в неолитических погребальных комплексах Алтая [Кирюшин, Кунгурова, Кадиков, 2000. С. 53]. То есть типологическая группа № 3 маркирует не собственно мигрантов из Восточной Сибири, а сформированное с их участием неолитическое население, антропологически близкое другим метисным неолитическим сериям Алтая и Кузнецкой котловины [Чикишева, 2005. С. 77]. Культурно-типологическими отличиями могильников группы № 3 от прибайкальских комплексов выступают наличие стилизованных рыбковидных нашивок, наличие массивных продолговатых каменных клинков [Кирюшин, Кунгурова, Кадиков, 2000. С. 51 – 53; Кунгурова, 2005, С. 51 – 52]. Типичными именно для неолита Западной Сибири являются так называемые «утюжки». Добавим также такой важный признак, как отсутствие в могилах керамики, что вовсе не свойственно неолитическим могильникам Восточной Сибири, но в целом характерно для погребальной практики автохтонных популяций развитого неолита Верхнего Приобья. В заключение отметим территориальное тяготение памятников этой группы именно к горным и предгорным районам Алтая, что помимо погребальных комплексов подтверждают находки специфичных рыбковидных и перламутровых украшений в культурном слое пещеры Чарышский навес [Горбунова, 2004, С. 73 – 75].

Несколько другой сценарий культурного и физического взаимодействия местного субстрата и восточносибирского суперстрата отражают собой неолитические могильники Кузнецкой котловины типологической группы № 1 (вторая подгруппа). Анализируя специфику их погребального инвентаря, В.

В. Бобров отметил такие восточносибирские аналогии, как листовидные клинки, наконечники острог с уступчиком, шлифованные ножи, при этом обозначив в качестве «автохтонного» признака наличие биконических наконечников стрел шигирского типа [Bobrov, 1988. р. 36]. Основной зоной контакта автохтонных завьяловских популяций и мигрантов из Восточной Сибири он считал более северные районы Новосибирского Приобья. В целом соглашаясь мнением В. В. Боброва о двухкомпонентной культурной природе автохтонного субстратного начала, нежели в могильниках Предгорного и Горного Алтая. К таковым мы относим отсутствие вариативности в позе погребенных, полное отсутствие усложняющих элементов погребального сооружения, сохранение в погребальном наборе, а следовательно, и в биконические костяные наконечники стрел, вогнутые шлифованные ножи 21, мелкая костяная орнитоморфная и зооморфная пластика, а также отсутствие фигурных нашивок, украшения из зубов животных со сквозной сверловкой в корневом отделе, наконец, почти полный запрет на применение в погребальной практике керамики. По всей видимости, именно эти «автохтонные» признаки позволили В. А. Заху и А. И. Петрову отнести данную группу могильников к ВНК (см.: раздел 2.4.), что, однако, противоречит «восточносибирским» элементам в сопроводительном наборе и метисному антропологическому типу местного населения. В заключение подчеркнем, что маркируемые своеобразной погребальной практикой неолитические популяции Кузнецкой котловины синхронны алтайскому населению, оставившему комплексы типологической группы № 3, и не могут быть производными от него (см.: раздел 4.1.; Приложение 4). В этой связи В отличие от В. В. Боброва, в данном случае мы рассматриваем эту категорию артефактов как автохтонный признак. По наблюдениям Н. Ю. Кунгуровой, для шлифованных ножей Прибайкалья характерны выраженные подтреугольные, прямоугольные формы, иногда с характерным остриемперфоратором на конце, в то время как для предметов из Зауралья и Западной Сибири чаще характерны вогнутые лезвия [Кунгурова, 1993. С. 30 – 32].

следует отметить ранее высказанные аргументы о нескольких путях миграций неолитических групп из Восточной Сибири, в том числе через Ачинско-Мариинскую лесостепь [Бобров, 1980. С. 39 – 40].

Примечательно, что поселенческие комплексы большемысской культуры, ареал которой совпадает с ареалом могильников кузнецкоалтайской культуры (типологические группы № 1 (вторая подгруппа) и № 3), также имеют региональные различия. Необходимо отметить, что в поселении сопроводительному набору обеих вышерассмотренных групп могильников (каменные стерженьки рыболовных крючков, костяные вкладышевые кинжалы и др. ), помимо прочего обнаружены предметы мелкой костяной пластики [Бобров, 2010, С. 111], что является «автохтонным» признаком неолита северных районов Верхнего Приобья. В большемысских поселениях лесостепного и предгорного Алтая такие изделия не известны. В таком случае, даже соглашаясь с В. В. Бобровым о возможности культурной консолидации кузнецко-алтайских могильников и большемысских поселений, отметим региональную специфику комплексов Кузнецкой котловины. Учитывая связь могильника Большой Мыс/Иткуль с более древним культурным пластом выраженного автохтонного облика, вряд ли за «большемысская». Может быть, ввиду региональной специфики кузнецких и алтайских поселенческих и погребальных комплексов, неоднократно критикуемое «географическое» название кузнецко-алтайская представляет собой не самый худший вариант.

(типологическая группа № 4) идентифицируется по наличию в погребальносопроводительном инвентаре характерной керамики. На этом же определена определена достаточно очевидная культурная атрибуция игрековских погребальных комплексов (типологическая группа № 5). Как в таком случае следует интерпретировать культурную специфику погребальной практики этих синхронных групп?

трупосожжения на стороне как основного способа обращения с останками умерших, маркирует собой один из вариантов погребальной обрядности неолитического населения Западной Сибири (подробную интерпретацию см.:

раздел 4.3.).

В таком случае, биритуальный характер кипринско-ирбинсконовокусковских могильников можно трактовать, как индикатор культурного взаимодействия автохтонных верхнеобских популяций и населения северных таежных районов Западной Сибири. То есть зафиксированные изменения в погребальной практике кипринско-ирбинско-новокусковского населения по отношению к местным бескерамическим комплексам безусловно имеют хронологическую динамику, но отражают не абстрактную эпохальную изменчивость, что предполагалось В.А. Захом, а являются следствием длительных процессов межкультурного взаимодействия, начало которых уходит как минимум в период позднего неолита. Возможно, кроме практики кремации на стороне, заимствованием стал обычай размещения в могилах керамической посуды. Автохтонными чертами погребальной практики кипринско-ирбинско-новокусковского населения выступают сохранение практики ингумации на спине в вытянутом положении (преимущественно в южной лесной части ареала), наличие украшений из зубов животных со сверловкой в корневом отделе, обычай помещать в сопроводительный набор предметы мелкой пластики 22, а также использование в погребальной практике керамических сосудов с местной орнаментальной спецификой. В целом надо отметить, что типологическое разделение предметов орудийного набора данных двух групп захоронений затруднено их схожей морфологией.

В данном случае мы поддерживаем точку зрения В. А. Заха о культурной значимости этой традиции, но в отличие от него считаем мелкую пластику из захоронений типологических групп № 1 (вторая подгруппа) и № 4 синхронным феноменом, уходящим своими истоками в местные комплексы развитого неолита.

новоприобретенные черты фиксируются в первую очередь в северной части ареала, то есть в зоне непосредственного контакта. В этом ключе представляют интерес некоторые погребения игрековского могильника игрековские и кипринско-ирбинско-новокусковские сосуды, причем одно из этих захоронений было выполнено способом ингумации на спине в вытянутом положении [Дульзон, 1955. С. 315-316]. Следовательно, процесс культурного заимствования явно носил обоюдный характер 23.

Анализируя кипринско-ирбинско-новокусковкий этнокультурны пласт, отметим принципиальную возможность выраженных синхронных различий в погребальной практике, без нарушения единства других компонентов культуры, например орнаментально-керамических традиций. В археологии Кузнецкой котловины такое же совмещение ингумаций и кремаций зафиксировано в погребальной практике населения андроновской культуры [Бобров, 1992. С. 15]. Обзор этнографических сведений о погребальной практике коренных народов Западной Сибири, предпринятый В. М.

Кулезиным, свидетельствует о частых случаях вариативности погребальной практики и погребальной обрядности в рамках одного этноса, в том числе и вариативности территориальной [Кулемзин, 1994. С. 334 – 422]. А. И.

Боброва, анализируя палеоэтнографические данные о погребальном обряде восточных хантов, констатирует: «Различия в погребальном обряде салымских и васюганских хантов столь сильны в рамках одной этнической группы, что, при отсутствии данных истории, этнографии, антропологии рассматриваемый круг палеоэтнографических источников, безусловно, привел бы археолога к выделению двух самостоятельных культур» [Боброва, 2002. С. 80].

Редкая, но поразительно схожая ситуация зафиксирована на андроновских могильниках Барабинской лесостепи, когда в одну могилу могла быть помещены иная посуда, кроме собственно андроновской [Молодин, Хансен, Мыльникова, и др., 2010, С. 208].

Важнейший аспект культурной интерпретации исследуемого массива древних захоронений, на наш взгляд, заключается в том, что процессы культурогенеза и культурных взаимодействий протекали на уровне небольших коллективов, скорее всего семейного характера. Присваивающий характер хозяйственной деятельности неолитического населения Верхнего Приобья, построенный на жестко сбалансированном взаимодействии социума и ландшафта, подразумевает его существование в виде небольших групп, что косвенно подтверждается небольшим размерам изученных могильников. Скорее всего, это были группы, построенные по принципу кровного родства, о чем свидетельствуют данные палеоантропологического анализа останков погребенных на могильнике Солонцы-5 [Чикишева, 2005.