«ПОГРЕБАЛЬНАЯ ПРАКТИКА НАСЕЛЕНИЯ ВЕРХНЕГО ПРИОБЬЯ В ПЕРИОДЫ НЕОЛИТА И ЭНЕОЛИТА (история изучения, структурный анализ и типология, проблемы культурно-хронологической интерпретации) ...»

Федеральное государственное бюджетное учреждение наук

и

Институт экологии человека

Сибирского отделения Российской академии наук

На правах рукописи

Марочкин Алексей Геннадьевич

ПОГРЕБАЛЬНАЯ ПРАКТИКА НАСЕЛЕНИЯ ВЕРХНЕГО ПРИОБЬЯ

В ПЕРИОДЫ НЕОЛИТА И ЭНЕОЛИТА

(история изучения, структурный анализ и типология, проблемы культурно-хронологической интерпретации) 07.00.06 – Археология

ДИССЕРТАЦИЯ

на соискание ученой степени кандидата исторических наук

Научный руководитель:

доктор исторических наук, профессор В.В. Бобров Кемерово – Оглавление Введение………………………………………………………………………….. Глава 1. Теоретические аспекты археологической систематики погребальных комплексов. Общая характеристика источников исследования ……………. 1.1. Систематика погребальных комплексов. Содержание и соотношение базовых понятий………………………………………………………………... 1.2. Схема структурно-аналитического описания погребальных комплексов периодов неолита и энеолита на территории Верхнего Приобья………….... 1.3. Общая характеристика корпуса источников……………………………... Глава 2. Проблемы неолита и переходного времени от эпохи камня к эпохе палеометалла Верхнего Приобья в отечественной историографии ….…….. 2.1. Неолит и ранний металл Верхнего Приобья: истоки научного осмысления …………………………………………………………………….. 2.2. Культурно-хронологические концепции неолита и раннего металла Верхнего Приобья в отечественной историографии 1970-х – начала 2010 гг. …………………………………………………………………. 2.3. Погребальная практика населения Верхнего Приобья в периоды неолита и переходное время от эпохи камня к эпохе палеометалла:

историографический обзор гипотез об эпохальной динамике. …………….. Глава 3. Структурно-типологическая характеристика погребальных комплексов неолита-энеолита Верхнего Приобья. ………………………….. 3.1. Структурная характеристика и типологическая группировка древнейших погребальных комплексов без археологических признаков металла в сопроводительном инвентаре. ………………………………………………... 3.2. Древнейшие погребения с археологическими признаками металла в Верхнем Приобье. ………………………………………………………….… Глава 4. Проблемы культурно-хронологической интерпретации погребальной практики древнего населения Верхнего Приобья в период неолита и переходного времени от эпохи камня к эпохе палеометалла ……………... 4.1. Хронологический анализ, эпохальная атрибуция и периодизация древнейших погребальных комплексов Верхнего Приобья. ……………… 4.2. Культурная интерпретация неолитических погребальных комплексов Верхнего Приобья: вариативность погребальной практики как индикатор древних историко-культурных процессов. …………………………………. 4.3. Погребально-обрядовые провинции Западной Сибири в периоды неолита и ранней бронзы: к вопросу о традиционной тенденции погребальной практики. ……………………………………………………………………… Заключение …………………………………………………………………… Список использованных литературы, архивных материалов и электронных ресурсов. …………………………………………………………….………... Список сокращений ………………………………………………………….. Введение Идентичность каждой человеческой общности во многом определяется наличием определенных поведенческих стереотипов, специфичных только для неё. Традиция, обряд, ритуал, как экстракт специфичного поведения, органично сочетающиеся и включенные во все сферы жизнедеятельности, зачастую рассматриваются в качестве основных объектов этнографии традиционных обществ. Для археолога, к сожалению, большая часть из всего спектра традиционных обрядовых особенностей изучаемых им общностей остается неизвестной. В тоже время методы археологии позволяют фиксировать определенные проявления одного из основных обрядов перехода человека в качественно новое состояние – погребального обряда.

Это предопределило особое внимание археологической науки к погребальным памятникам, стремление превратить их в источник по изучению мировоззрения, социального устройства и особенностей культурогенеза древнего населения. В настоящее время в западносибирской археологии сложилась диспропорция между довольно значительным количеством исследованных неолитических и энеолитических памятников и уровнем их археологической интерпретации. Общепринятым является мнение о крайне слабой изученности неолита и времени перехода к металлу в лесостепных районах Западной Сибири [Молодин, Бобров, 1999].

Дискуссионный характер изложенной проблематики нашел отражение в материалах двух специальных совещаний: «Проблемы неолита-энеолита юга Западной Сибири» (Кемерово, 1999 год) и «Проблемы изучения неолита Западной Сибири» (Тюмень, 2000 год), а также большого количества монографий и статей в других сборниках.

Исходя из обзора литературы, можно выделить несколько ключевых дискуссионных вопросов, касающихся обозначенной проблемы:

Какова хронологическая граница начала эпохи металла?

Каковы особенности процессов культурогенеза на данной территории в финале эпохи камня и в переходное к металлу время?

имеющегося материала (в том числе и в эпохальном плане)?

Перечисленные проблемы в полной мере проявляются при изучении древнейших известных погребальных памятников региона, культурнохронологическая атрибуция многих из которых по-прежнему неоднозначна.

археологического изучения культурно-хронологической специфике погребальной обрядности населения Верхнего Приобья в периоды неолита и энеолита. В настоящее время назрела необходимость провести их анализ, исходя из современных подходов, концепций или теоретических положений.

Необходимость получения нового знания о специфике историкокультурных процессов в неолите Западной Сибири, и в особенности на стыке накопленных эмпирических данных, как одно из направлений исследования, соответствуют современным тенденциям в отечественной археологической науке.

Объектом исследования являются древние историко-культурные процессы, протекавшие в лесостепной зоне Западной Сибири в неолите и в переходное время от эпохи камня к эпохе металла.

погребальной практики древнего населения Верхнего Приобья в периоды неолита и энеолита.

погребальной практике населения Верхнего Приобья в периоды неолита и энеолита, выявить общие, локальные и хронологические особенности погребальной практики на основе современных методологических и теоретических подходов.

следующие задачи:

следующие задачи:

1) Анализ историографии неолита и энеолита Верхнего Приобья, в том числе историографии погребальной практики древнего населения Верхнего Приобья с применением проблемно-хронологического метода, для установления этапов развития научной мысли.

погребальной обрядности, как социокультурному феномену и погребальному памятнику, как объекту формального и структурного анализа.

3) Общая характеристика источников. Создание формализованной базы данных по погребальным комплексам VI – IV тыс. до н. э. на территории Верхнего Приобья.

структурного анализа погребальных памятников, адаптированной для изучения комплексов неолита и энеолита на территории Верхнего Приобья.

5) Типология погребальной практики древнего населения Верхнего Приобья в периоды неолита – энеолита, выявление общих черт и локальной специфики.

практики и конкретных комплексов, входящих в рассматриваемый массив, их эпохальная атрибуция и периодизация.

7) Историко-культурная интерпретация разнообразия проявлений погребальной практики древнего населения Верхнего Приобья в периоды неолита и энеолита.

Хронологические рамки исследования охватывают развитый и поздний неолит региона, а также период энеолита (раннего металла). На настоящий момент накоплено довольно большое количество дат, полученных радиоуглеродным методом для древнейших погребальных комплексов юга Западной Сибири (Приложение 4). Современное состояние метода предполагает дендропоправки к конвекционному определению возраста образца (так называемая процедура калибровки) [Черных, Черных, 2005. С. – 42]. Все даты, приведенные в данном разделе, указаны с учетом калиброванных значений.

Имеющиеся радиоуглеродные датировки для древнейших погребений Верхнеобского региона и Горного Алтая собраны воедино и опубликованы Н. Ю. Кунгуровой в виде сводной таблицы [2005. С. 57]. Она отмечает приуроченность серии датированных погребений к началу или первой половине IV тыс. до н. э. [Там же. С. 54 – 55]. Эта датировка противоречит калиброванным значениям для погребений Солонцы 5, определяющим их возраст началом-первой половиной V тыс. до н. э. На это противоречие указывает Ж. В. Марченко [2009. C. 143]. Приведенные в монографии Н. Ю.

использованием программы OxCal 4. 1. (при ±2 сигма) [c14. arch. ox. ac. uk].

Результатом калибровки является синхронизация всех датированных погребений с первой половиной V тыс. до н. э. (Приложение 4. График 2).

Рассматриваемый отрезок времени синхронен атлантическому периоду и началу суббореального периода голоцена, согласно его общепринятой периодизации [Археология. Неолит Северной Евразии, 1996. С. 10].

палеогеографическая характеристики района исследования. В соответствии с современными границами территориальноадминистративного деления в диссертационном исследовании рассмотрены территории Новосибирской, Томской, Кемеровской областей и Алтайского края Российской Федерации.

География распространения исследуемых в диссертации погребальных памятников ограничена лесостепным и предтаежным югом Западной Сибири [Винокуров, Цимбалей, Красноярова, 2005]. Обозначенный регион с востока ограничен отрогами Кузнецкого Алатау и течением Енисея, с юга – горными массивами Алтая и Кулундинской степью, а с севера – лесными пространствами таёжного пояса и мощной системой болот Васюганья (Приложение 3. Карта 1). Наиболее западными из исследуемых памятников являются ранние могильники Новосибирского Приобья.

В ландшафтно-гидрографическом плане этот регион неоднороден, и в научной литературе существуют устойчивые названия для его отдельных районов, основанные на географических и административных принципах деления: Обь-Иртышское междуречье, Верхнее Приобье, БарнаульскоБийское Приобье, Новосибирское Приобье, Томско-Нарымское Приобье, Кузнецко-Салаирская горная область и др.

Условно эту область можно обозначить как Верхнее Приобье – бассейн р. Обь от места слияния рр. Бии и Катуни и до места впадения в неё р. Томь, с разветвленной системой притоков разного порядка (рр. Томь, Чумыш, Бердь, Иня и др. ). Данная область характеризуется сочетанием нескольких ландшафтных зон: равнинно-лесостепного Новосибирско-Барнаульского Приобья, северных предгорий Алтайской горной системы, КузнецкоСалаирской горной области и южно-таежного Томско-Нарымского Приобья.

В изучаемый хронологический период (позднеатлантическая и суббореальная климатические фазы) исследуемая территория имела ботанико-географическую зональность, схожую с современной.

Определенные особенности (например, максимальная для голоцена примесь широколиственных пород в лесных массивах) связаны с более теплым и влажным климатом [Неолит Северной Евразии, 1996. С. 14]. Так, например в начале атлантического периода 8300± 140 л. н. впервые за весь голоцен на территории Новосибирской области появляется вяз [Васильев, Николаев, Орлова, Петрин, 2002]. В настоящее время широколиственные в близлежащих районах отсутствуют. Из древесных господствует береза, по долинам рек растут ель и пихта, из травянистых преобладают злаки, резко увеличивается количество осок. Около 6650± 85 л. н. в Новосибирском районе впервые в голоцене появились березово-сосновые леса. Климат стал влажнее и прохладнее, чем в настоящее время. К концу атлантического периода наступает похолодание, в результате чего 5530±210 л. н. (оз. Чаны), 5490± 40 л. н. (Каякское займище) широко распространились кустарниковые березы [Там же]. Согласно результатам специальных исследований, основанным на палинологических данных, за последние 8000 лет в развитии растительности Западносибирской лесостепи прослеживаются несколько этапов [Хазина, 2003]. С атлантическим и началом суббореального периодами связан I этап, для которого характерны березовая лесостепь с примесью сосны, на плакорах полынно-злаковые ассоциации и теплый, умеренно-влажный климат [Там же].

В то же время необходимо подчеркнуть относительную стабильность южной границы лесной зоны, пусть и при значительных колебаниях полярной границы леса [Неолит Северной Евразии, 1996. С. 14]. Данные палинологии подтверждают, что в течение среднего-позднего голоцена происходили внутри зон на уровне растительных формаций [Хазина, 2003].

Таким образом, обозначив в качестве региона исследования Верхнее Приобье, мы определяем данный тип ландшафта (лесостепь и южную окраину лесной зоны) как наиболее характерный для природной среды обитания неолитического и энеолитического населения этой территории.

Согласно устоявшимся представлениям, имеет место ландшафтногеографическая обусловленность различных культурно-хозяйственных типов (КХТ) [Чебоксаров, Чебоксарова, 1985; Итс, 1991]. Следовательно, неолитическо-энеолитические сообщества юга Западной Сибири принадлежат особой культурно-хозяйственной системе, отличной от КХТ таежной (северной) и степной (южной) ландшафтных зон.

Палеоантропологическая характеристика юга Западной Сибири.

Обзор современного знания о расогенетической принадлежности древних популяций юга Западной Сибири эпохи неолита-энеолита свидетельствует о том, что среди неолитических серий юга региона палеоантропологическими методами дифференцируются две большие группы: первая представлена материалами неолитических могильников Барабинской лесостепи, вторая включает краниологические серии неолита-энеолита Верхней Оби и Кузнецкой котловины [Молодин, Новиков, Чикишева, 1999].

Установлено, что антропологический тип неолитического населения Прииртышья и Барабинской лесостепи по ряду морфологических характеристик тяготеет к антропологическим вариантам древнего населения лесных районов Восточной Европы и Зауралья и, возможно, «является особым вариантом неолитической расы лесной полосы Северной Евразии, сложившейся в области, географически промежуточной между зоной обитания «настоящих» монголоидов и европеоидов [Полосьмак, Чикишева, Балуева, 1989. С. 80]. Определенное сходство с барабинскими сериями демонстрируют краниологические материалы эпохи раннего энеолита южного Зауралья [Хохлов, Нечвалода, 2002. С. 200]. Исключение составляют палеоантропологические находки могильника Корчуган, демонстрирующие ряд принципиальных отличий от материалов Сопки 2 и Протоки и имеющие наибольшую выраженность расового компонента палеосибирского типа.

Таким образом, территориально близкий могильникам Протока и Сопка могильник Корчуган содержит захоронения людей, близких по антропологическим показателям популяциям Усть-Иши и Большого Мыса [Молодин, Новиков, Чикишева, 1999. С. 86 – 87]. Это позволяет ставить проблему локальных антропологических связей в кругу неолитических культур Западной Сибири [Там же. С. 87].

Краниологические серии неолита-энеолита Верхней Оби и Кузнецкой котловины изучены В. А. Дремовым, который соотнес их с большой палеосибирской расой, включавшей население Прибайкалья и Забайкалья.

Для серий Усть-Иши и Большого Мыса (северные предгорья Алтая) зафиксировано смягчение палеосибирских черт за счет включения европеоидного компонента восточно-средиземноморского расового типа [Дремов, 1997. С. 47]. У населения Барнаульско-Бийского Приобья и Кузнецкой котловины черты палеосибирской расы еще более сглажены, с преобладанием европеоидного компонента протоевропейского типа [Дремов, 1997. С. 48]. При этом В. А. Дремов отмечает наличие в серии БарнаульскоНовосибирского Приобья и Кузнецкой котловины черепов, чрезвычайно близких по показателям черепам бийской группы и Прибайкалья [Там же. С.

48 – 49]. Т. А. Чикишева при анализе краниальных показателей населения, оставившего могильник Солонцы 5 (северные предгорья Алтая), признала его близким по среднегрупповым показателям сериям Верхней Оби (бийская группа по В. А. Дремову. – А. М.) и Кузнецкой котловины, а также серовским сериям Прибайкалья. Подтверждения антропологическими данными возможности проникновения в предгорья Алтая китойского населения Прибайкалья автор не находит [Чикишева, 2005. С. 76 – 77].

В Новосибирско-Барнаульском Приобье помимо палеосибирского выделяется ещё два морфологических варианта монголоидного компонента, один из которых тяготеет к низколицым монголоидам Среднего Енисея, другой – к северному таежному населению Западной Сибири [Молодин, Новиков, Чикишева, 1999. С. 86; Дремов, 1997. С. 51]. Антропологические материалы с данными параметрами получены на могильнике Заречное 1.

Анализ останков из древнейших погребений Горного Алтая (женское Нижнетыткескенской пещере) показал их близость монголоидным сериям Среднего Енисея и резким отличием от серий палеосибирского расового типа (в том числе – от серий могильников северных предгорий Алтая) [Чикишева, 1995; 2000. С. 143]. Не имея прямого отношения к анализу погребальной практики древнего населения, информация о возможных физических контактах различных групп древнего населения имеет ценность для понимания механизмов культурного обмена.

Помимо этого, данные палеоантропологии позволяют судить о характере древних популяций, оставивших тот или иной погребальный памятник. При анализе материалов могильника Солонцы 5 (северные предгорья Алтая) Т. А.

Чикишева приходит к выводу о том, что «серия представляет собой группу родственников, о чем свидетельствуют специфические, общие для всех индивидов особенности строения орбит и нижних челюстей» [Чикишева, 2005. С. 76]. Примечательно, что схожие наблюдения были сделаны автором при анализе неолитических серий Барабы: она обозначила некоторые различия краниальных показателей между сериями, при сохранении их общей близости. Исследователь объяснил этот факт происхождением материала из маленьких родовых кладбищ и проявлением в облике погребенных индивидуальных особенностей основателей рода [Полосьмак, Чикишева, Балуева, 1989. С. 78]. Логично предположить, что отмеченная на двух территориально удаленных могильниках закономерность отражает историческую специфику большинства популяций неолита-энеолита, в том числе и в Верхнем Приобье.

Наконец, в диссертации использованы определения половозрастных характеристик человеческих останков, приуроченных к индивидуальным профессиональных палеоантропологов [Алексеев, 1961; Дремов, 1973, 1986, 1997; Чикишева, 2000, 2005; Ким, 1995]. Привлеченные данные нашли отражение в сводных таблицах и использованы при анализе половозрастных различий в погребальной практике древнего населения (Приложение 2. Табл.

4, 5).

В последнее время реконструкция процессов этногенеза существенно дополняется результатами палеогенетических исследований [Пилипенко, Молодин, 2010]. Анализ гаплотипического разнообразия мтДНК ранних свидетельствует о смешанной структуре генофонда уже в эпоху неолита и о присутствии как западно-евразийского, так и восточно-евразийского компонента [Пилипенко, 2010. С. 9; 2011. С. 641]. Это подтверждает наличие антропологического изучения коллекций [Чикишева, 2012]. Исследование более поздних групп населения (усть-тартасская, одиновская, кротовская археологические культуры) позволяет говорить о генетической преемственности между этими культурами и неолитическим населением региона.

Базу исследования главным образом составили такие источники, как опубликованные материалы полевого и камерального изучения погребальных памятников. Использованы материалы некоторых полевых отчетов и прочей полевой документации (дневники, описи) из научноотраслевого архива Отдела полевых исследований ИА РАН, архива Музея археологии и этнографии ТГУ, архива Томского краеведческого музея.

Привлечены материалы музейных коллекций Музея археологии и этнографии Сибири ТГУ, Музея археологии, этнографии и экологии Сибири КемГУ. Всего рассмотрены материалы 32 погребальных памятников ( погребений). Источниками анализа историографии послужили археологические исследования различного порядка (тезисы конференций, статьи в научных сборниках, монографии, разделы в справочно-тематических и учебно-методических изданиях, авторефераты диссертаций).

Исследование построено с применением таких общенаучных методов, как историко-генетический и историко-сравнительный.

Использование историко-генетического метода необходимо для понимания обусловленности каждого конкретного состояния, он даёт возможность понять обусловленность тех особенностей, которые имелись в погребальном обряде эпохи неолита-энеолита на территории Верхнего Приобья, выяснить, какой характер (хронологический, культурный, исторический, территориальный и т. д. ) носит эта обусловленность.

Метод сравнения позволяет раскрывать сущность исследуемых явлений в тех случаях, когда она неочевидна, на основе имеющихся фактов; выявлять общее и повторяющееся, с одной стороны, и качественно отличное – с другой. Также этот метод даёт возможность выходить за пределы изучаемого явления и приходить к широким историческим обобщениям и параллелям.

[Ковальченко, 1987. C. 174]. Применение этого метода предполагает:

возможность проследить характер связи отдельных явлений на фоне других, аналогичных им. Это, в свою очередь, позволяет исключить толкование действительности.

В исследовании нашли применение специальные методы и подходы. В рамках комплексного подхода к археологическим исследованиям палеонатропологических, палинологических, трассологических исследований. Анализ историографии построен на применении проблемнохронологического метода с выделением историографических этапов.

Критика источников базируется на применении следующих методов:

картографического, планиграфического, стратиграфического, сравнительнотипологического, формализации данных и описательной статистики.

Основным методом характеристики комплексов выступает сравнительнотипологический, с группировкой материала согласно классификационным категориям. Хронологический анализ выделенных типов погребальной периодизации.

положениями:

1. В соответствии с современным уровнем развития археологической науки, обобщена и проанализирована история научного осмысления неолита и энеолита (раннего металла) Верхнего Приобья, в том числе проблем интерпретации погребальной практики древнего населения.

2. Создана типология погребальных комплексов неолита – энеолита Верхнего Приобья на основе формализованной базы данных. Выявлены общие и локальные черты погребальной практики древнего населения Верхнеобского региона в рассматриваемый период, создана авторская концепция их эпохально-хронологической и культурной интерпретации.

3. На археологических материалах Верхнего Приобья, с привлечением широкого круга аналогий из погребальных комплексов Северной Евразии, Западной и Восточной Сибири, предложена и аргументирована гипотеза о двух трансэпохальных (неолит – энеолит – ранняя бронза – развитая бронза) погребально-обрядовых провинциях (лесостепной и южнотаежной).

Практическая значимость. Материалы диссертационного исследования могут быть использованы для подготовки справочнотематических изданий, учебных пособий, лекционных курсов. В настоящее время результаты диссертационного исследования частично использованы при подготовке I тома «Истории Сибири».

Соответствие содержания диссертации паспорту специальности.

Диссертационная работа является теоретико-прикладным исследованием социокультурных закономерностей в погребальной практике населения Верхнего Приобья в позднем неолите и переходное время от эпохи камня к эпохе металла (энеолит, ранний металл). Отдельные разделы диссертации включают элементы самостоятельного историографического исследования неолита и энеолита различных районов Верхнеобского региона. Указанные области исследования соответствуют формуле специальности 07. 00. «Археология», а именно пункту 1 – «Первобытная археология (каменный век, энеолит и бронзовый век)» и пункту 11 – «История археологии».

Апробация работы. Результаты исследования изложены в виде докладов на студенческих и профессиональных конференциях в гг. Томск (2003, 2008, 2010, 2013), Кемерово (2004, 2006; 2013), Иркутск (2006, 2009), Красноярск (2005). Всего по теме диссертации опубликовано 15 научных статей, в том числе 5 – в рецензируемых изданиях.

Структура работы. Диссертационное исследование состоит из введения, четырех глав, списка использованных источников и литературы, списка сокращений, пяти приложений, включающих каталог структурных описаний, схемы и таблицы, карты, графики, графические иллюстрации.

Тематически главы исследования связаны с решением поставленных задач.

Во введении изложено обоснование темы исследования, формулируется цель и задачи диссертации, обозначаются территориальные и хронологические рамки работы, база источников и набор методов.

Отдельные разделы введения посвящены общей характеристике современной и древней ландшафтной ситуации в регионе исследования, а также обзору современного палеоантропологического знания о населении Верхнего Приобья в период неолита и переходное время от эпохи камня к эпохе палеометалла (энеолит, ранний металл).

Первая глава посвящена теоретической базе исследования и общей характеристике источников.

Вторая глава раскрывает результаты проблемно-хронологического анализа историографии неолита и раннего металла Верхнего Приобья, а также отражает степень изученности погребальной практики древнего населения этой территории в периоды позднего неолита и переходного времени от эпохи камня к эпохе палеометалла (энеолит, ранний металл).

В третьей главе, приведена характеристика основных типологических групп памятников, а также обоснованы несколько вариаций погребальной практики древнего населения Верхнего Приобья в периоды неолита и энеолита.

В четвертой главе приведены данные хронологического анализа древнейших погребальных комплексов Верхнеобского региона, предложена их эпохальная атрибуция, а также реконструкция древних историкокультурных процессов на территории Верхнего Приобья в конце VI – середине IV тыс. до нашей эры. В рамках гипотезы о двух погребальнообрядовых провинциях, обозначена специфика традиционной тенденции погребальной практики древнего населения Верхнего Приобья в период неолита и переходное время от эпохи камня к эпохе палеометалла.

В заключении суммируются и излагаются в тезисном виде основные результаты, полученные при решении научных задач настоящего исследования.

Благодарности. Автор благодарит своего научного руководителя В. В.

Боброва за многолетний терпеливый труд наставника. Автор благодарит В.

И. Молодина, Я. А. Шера, И. В. Ковтуна, Л. Ю. Китову, В. А. Заха, Е. А.

Васильева – за ценные научные консультации; П. В. Германа и А. В. Фрибуса – за многолетний коллегиальный диалог; Л. Ю. Боброву и Л. В. Панкратову – за помощь в поиске редких архивных материалов и в работе с коллекциями музеев г. Томска и г. Кемерово; А. Ю. Юракову – за помощь в подготовке альбома иллюстраций. Отдельную благодарность автор приносит Е. В.

Марочкиной за неоценимую личную поддержку.

ГЛАВА 1. ТЕОРИТЕЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ СИСТЕМАТИКИ

ПОГРЕБАЛЬНЫХ КОМПЛЕКСОВ.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ИСТОЧНИКОВ ИССЛЕДОВАНИЯ

Достижение поставленной цели предполагает в первую очередь детальный источниковедческий анализ имеющихся материалов. Но постановка любой научной проблемы, правильное понимание её сути невозможны без предварительного представления теоретического базиса исследования в историографическом аспекте.

1.1. Систематика погребальных комплексов. Содержание и соотношение базовых понятий 1.1.1. Традиция, обычай, обряд – содержание и иерархия понятий «ТРАДИЦИЯ (от лат. traditio - передача) - элементы социального и культурного наследия, передающиеся от поколения к поколению и сохраняющиеся в определенных обществах и социальных группах в течение длительного времени. В качестве традиции выступают определенные общественные установления, нормы поведения, ценности, идеи, обычаи, обряды и т. д. Те или иные традиции действуют в любом обществе и во всех областях общественной жизни» [http://dic. academic. ru/dic.

nsf/enc3p/295910].

Большая советская энциклопедия уточняет – «Традиция не сводится к наиболее стереотипным своим разновидностям, таким, как обычай и обряд, но распространяется на гораздо более широкую область социальных явлений. Определённые Т. функционируют во всех социальных системах и в известной мере являются необходимым условием их жизнедеятельности.

Наиболее широка сфера Т. в докапиталистических общественных формациях. Т. присущи самым различным областям общественной жизни (экономике, политике, праву и т. д.), но удельный вес их в той или иной [http://slovari.yandex.ru/Традиция/БСЭ/Традиция].

неравномерна на разных этапах исторического развития, она достигает максимума в первобытном обществе; 3) важнейшим свойством традиции является временная устойчивость; 4) понятие традиции широко и находится в иерархической зависимости с более узкими понятиями.

Философская трактовка традиции применительно к нуждам собственной науки была предпринята советскими этнографами в начале 1980-х годов.

Большинство исследователей поддержали точку зрения Э. С. Маркаряна [см.

Жаронкин, 2003. С. 41], обозначившего традицию как групповой опыт, воспроизведенный в различных человеческих коллективах [Маркарян, 1981.

дифференцировать понятие традиции, выделив два её аспекта: 1) традиция есть процесс передачи от поколения к поколению устоявшихся образцов поведения, идей и т. д., 2) традиция есть сами устоявшиеся образцы поведения, идеи и т. п., воспринимаемые последующими поколениями [Першиц, 1981. С. 69].

Осмысление традиции как явления в отечественной археологии имело схожие особенности. В. Д. Викторова в одной из первых специальных работ по указанной теме, написанной с позиции профессионального археолога, констатирует: «Также как в этнографии, понятие «традиция» у археологов содержательному осмыслению» [1982. С. 5]. Ею предложено рассматривать понятия традиции, обычая и обряда как схожие по содержанию и функции, хронологическими и содержательными критериями. Согласно автору, традиции в совокупности (технологические и социокультурные) представляют собой некую целостную характеристику культуры, культурноисторической общности, при этом срок бытования традиции определяется эпохой [Там же. С. 6 – 7]. Конкретным выражением традиции В. Д.

Викторова считает обычай, как форму деятельности и общественных отношений в определенной сфере (производственной, семейно-бытовой, общественно и духовно-преобразующей), при этом время бытования обычая – период [ Там же. С. 8 – 9]. Как видно из данных определений, главным критерием отличия традиции от обычая является срок бытования, т. к.

непонятно, чем отличается, например, технологическая традиция по содержанию и функциям от технологического обычая. Наконец, обряд определяется автором как дискретные, спорадические или сезонные общественно значимые события, процедуры, определенные существующими обычаями. Взгляды исследователя нашли продолжение в её более поздней работе [Викторова, 1989. С. 98 – 100]. Трактовка традиции как некоего социкультурного опыта, передающегося от поколения к поколению в течение длительного времени, нашла поддержку у большого числа исследователей [Ольховский, 1986. С. 73; Клейн, 1991. С. 395; Сидоров, 1993. С14 – 15;

Рындина, 2002; Жаронкин, 2003. С. 53 – 54]. Одинаково авторы видят и иерархию понятий: традиция есть самое широкое понятие; обычай есть конкретное выражение традиции; обряд есть конкретное действие, обусловленное обычаем. Э. С. Маркарян предложил разделять традиции по форме бытования на общие и локальные [Маркарян, 1981], что идентично последовательности традиция обычай [см. критику: Жаронкин. 2003, С.

44].

погребальной обрядности и погребальной практики древнего населения, мы исходим из понимания детерминированности этих черт некой традицией, а возможную тенденцию к их изменению склонны объяснять развитием традиции.

1.1.2. Погребальный обряд и погребальный памятник. Структура описания погребального памятника В отечественной археологической литературе вопрос о содержании и соотношении понятий погребальная обрядность, погребальный культ, погребальные традиции, погребение и др. получил широкое освещение с 1970-х годов [Генинг, Борзунов, 1975; Кореняко, 1977; Лебедев, 1977;

Леонова, Смирнов, 1976, и др.]. На этом этапе итогом содержательного осмысления проблемы стала констатация следующих позиций: 1) отсутствие единого понимания содержания рассматриваемых терминов, их взаимосвязи;

трактовка их либо как процесса, либо как явления; 2) понимание погребального обряда как сложной системы – совокупности ряда элементов;

3) недостаточность разработанности проблемы структуры погребального обряда; 4) частое необдуманное отождествление понятий разного уровня [Ольховский, 1986. С. 66].

Для разрешения противоречий В. С. Ольховским введено понятие погребальной практики, в контексте разделения погребального обряда на две сферы – религиозно-идеологическую и практическую. Согласно автору:

«погребальный обряд есть совокупность символических или реальных действий, осуществляемых в соответствии с определенными нормами, несущими религиозно-идеологичекую нагрузку, в процессе подготовки и осуществлении захоронения умершего» [Ольховский, 1986. С. 68; 1993. С.

85]. Погребальный памятник, следовательно, определяется В. С. Ольховским как конечный продукт, вещественный результат погребального ритуала, специально оформленное место захоронения людей или животных [1986. С.

69]. Определенные действия (или циклы действий) обряда соответствуют неким элементам погребального комплекса [Там же. Рис. 2].

погребальный обычай, обозначающее стереотипные практические действия, осуществляемые членами того или иного коллектива по отношению к умершему от момента смерти до совершения погребения и создания погребального памятника [Мельник, 1993, С. 95]. Семантический статус каждого отдельно взятого действия для исследователя в любом случае останется не ясным до конца, но их разделение на исключительно практические и сакральные излишне и является чрезмерным упрощением [Ольховский, 1986. С. 68].

Проблема структурного анализа погребального памятника достаточно подробно рассмотрена в литературе. Начало развития методического инструментария по изучению погребальных памятников в отечественной археологии также приходится на 1970-е гг., что связано с разительным несоответствием огромного количества эмпирического материала и имеющихся теоретических разработок [Захарук, 1973]. На этот же период приходится начало общей тенденции к формализации данных при изучении массового археологического материала [Каменецкий, Маршак, Шер, 1975].

В 1977 г. Н. Б. Леоновой и Ю. А. Смирновым была обоснована необходимость формализованного анализа погребальных памятников, в рамках которого погребение рассматривается как сложносоставная структура, а отдельные её части описываются и характеризуются раздельно.

Соответственно, некие базовые элементы в ходе анализа также подвержены структурированию. В качестве базовых элементов авторы определяют погребальное сооружение, останки погребенного и погребальный инвентарь [Леонова, Смирнов, 1977. С. 16 – 23]. Дальнейшее развитие этой идеи нашло развитие в более поздних работах Ю. А. Смирнова [1985, 1997].

Рассматривая понятия погребальный памятник и погребальный комплекс как взаимозаменяемые, исследователь определяет их как систему из четырех взаимосвязанных и взаимозависимых элементов: погребального сооружения, останков погребенного, погребального инвентаря и дополнительной структуры (намогильные сооружения и т. д.). При этом специально оговаривается, что первые два элемента – постоянные и обязательные, вторые два – носят переменный характер.

Схожая, но несколько более запутанная схема предложена В. И.

Мельником, разделившим погребальный памятник лишь на два звена:

погребенный и погребальное сооружение. Погребенный в данном случае предстает как сложный элемент, включающий останки умершего человека и погребальное имущество. В погребальном сооружении предлагается различать внутреннюю и внешнюю стороны. Совокупность предметов в погребении определяется как погребальный реквизит, в свою очередь относящиеся к погребальному памятнику в целом, но находящиеся за его пределами, представляют собой сателлиты [Мельник, 1993. С. 94 – 97].

многоуровневую структуру, элементы которой находятся в иерархической зависимости. Традиционное трехчленное деление (погребальное сооружение, останки погребенного и погребальный инвентарь) свойственно только объектам первого уровня – погребениям. Второй уровень – погребальный комплекс – включает еще три элемента: намогильное сооружение и следы ритуальных действий, подкурганные сооружения и следы ритуальных действий, внекурганные сооружения и следы ритуальных действий. Третий уровень – погребальная группа, включающая совокупность погребений – характеризуется сложным элементом-признаком – метаструктурой погребального комплекса (топография погребений, наличие святилища и т.д.) [Ольховский, 1986. С. 70 – 71, табл. 1; 1993. С. 78 – 93].

Наиболее подробная схема создана И. С. Каменецким, создавшим специальный код для описания погребального памятника (автор называет его кодом для описания погребального обряда), предназначенный для анализа элементарные составляющие [Каменецкий, 1983; 1986].

Очевидно, что некоторые различия между приведенными подходами не отменяют их общей направленности – формализация данных и структурный анализ. Принцип остается общим. Обзор работ последних лет, посвященных изучению погребальных памятников различных эпох и культур, позволяет констатировать общепринятое мнение о погребальном памятнике как о сложноструктурной системе. При этом вышеизложенные подходы в неком их синтезе рассматриваются в качестве методологической основы исследований [Маркин, 2000; Корусенко, 2003; Гришин, 2004, Герман, 2007 и др.].

1.2. Схема структурно-аналитического описания погребальных комплексов периодов неолита и энеолита на территории Верхнего Приобья разработана схема структурного анализа, адаптированная для изучения погребальных памятников неолита и раннего металла юга Западной Сибири.

(Приложение 2. Схема 2). Грунтовый характер почти всех известных памятников, немногочисленность погребений в могильниках позволяют упростить схему, выделив всего два уровня.

Первый уровень, более глобальный, представлен погребальным памятником (идентично по содержанию понятию могильник). Элементыпризнаки на этом уровне – представлены следующей совокупностью (метаструктурой – по В. С. Ольховскому):

Геоморфологическая приуроченность могильника.

Количество погребений на могильнике.

Организация пространства на могильнике (планиграфия погребений, ориентировка относительно местного ориентира).

В данном случае пришлось отказаться от термина погребальная группа, так как определенное число исследуемых объектов представлено одиночными погребениями или разрушенными памятниками, которые, тем не менее, могут быть охарактеризованы через все вышеперечисленные элементы или некоторые из них. Определяя на данном уровне памятник в качестве основной единицы сравнения, мы подразумеваем под ним разновременных комплексов, каждый из них рассматривается как отдельный объект.

Второй уровень – погребение, характеризуется четырьмя элементамипризнаками, при анализе в свою очередь образующими структуры:

1) Погребальное сооружение.

В рамках данной совокупности рассматриваются два конструктивных элемента: собственно могильное сооружение и какие-либо дополнительные конструкции. Могильное сооружение, в таком случае, представляет преднамеренно ограниченное пространство, непосредственно связанное с размещением останков человека и погребального инвентаря (яма). Под дополнительными конструкциями нами подразумеваются остатки каменных выкладок, срубов, берестяных обкладок и др. Характеристика данной совокупности построена следующим образом:

2) Останки умершего человека.

Данная совокупность включает несколько скоплений признаков.

а) Половозрастные характеристики погребенных людей. Учитываются при наличии профессиональных палеоантропологических определений.

Являются основанием для первичной классификации погребений (детские, взрослые, женские, мужские и т. д.). Особый интерес представляет корреляция половозрастных характеристик с данными по другим признакам (особенности инвентарного набора и т. д.).

б) Количество погребенных людей в одной могиле. Классификация захоронений по данному признаку предполагает выделение одиночных, парных и групповых погребений.

в) Форма посмертного обращения с человеческими останками.

Трупоположение.

Под трупоположением понимается размещение неповрежденного или частично поврежденного человеческого тела в могильное сооружение.

Особенности трупоположения характеризуются через следующие признаки:

Поза погребенного тела (вытянуто на спине, скорчено на боку и т. д. ).

Ориентация погребенного тела относительно сторон света и местных ориентиров.

Состояние анатомической целостности (полный анатомический порядок, варианты нарушения анатомической целостности).

В специальной литературе для обозначения захоронений с нарушенной анатомической целостностью часто используют термин «вторичные» или «двухактные» [Грязнов, 1999. С.58]. Недостаток данного термина в том, что он содержит элементы археологической реконструкции и предполагает определенное действие по отношению к телу умершего – «выдерживание»

перед окончательным захоронением [Зайцева, 2001]. Вместе с тем, возможны и иные операции с телом, более краткосрочные, но также приводящие к нарушению анатомической целостности костяка (преднамеренное удаление конечностей, головы и т. д.). Трудность идентификации подобных захоронений заключается в наличии ряда факторов, влияющих на степень анатомической целостности костяка, но не связанных с преднамеренными обрядовыми действиями (воздействие животных, микроорганизмов, растений, непреднамеренные антропогенные разрушения, степень увлажненности и кислотности почвы и т. д.) [Зайцева, 2005]. В данном исследовании мы придерживаемся точки зрения преимущественно о «многоактном» характере подобных захоронений.

Трупосожжение.

Трупосожжение предполагает термическое воздействие различной интенсивности на останки погребенных людей. Структура описания трупосожжения включает следующие смысловые блоки:

Интенсивность воздействия (полная кремация, частичная кремация, незначительная обожженость).

Место сожжения (непосредственно в могиле, на стороне).

Разделяя два основных варианта обращения с телом умершего, следует учитывать некую условность подобного деления. Так, незначительно обожженные или частично кремированные останки можно характеризовать через признаки трупоположения и, по сути, говорить о биритуальности погребения.

3) Погребальный инвентарь.

Определяя набор вещей, связанных с захоронением, как погребальный инвентарь, мы отказываемся от его деления на инвентарь сопроводительный и сопутствующий, что зачастую принято в археологической литературе. На наш взгляд, подобное деление зачастую условно и отражает лишь некоторую вариабельность контекста расположения (непосредственно в погребении, в заполнении могильных ям, рядом с погребениями). К тому же, приведенные термины идентичны по своему семантическому содержанию (сопровождение в пути, сопутствие и т. д.). Погребальный инвентарь как элемент погребения характеризуется посредством нескольких независимых друг от друга смысловых блоков:

а) Наличие инвентаря и его количество в погребении. Этот блок позволяет выделить безинвентарные погребения, погребения с «бедным» или «богатым» инвентарем. Помимо общего количества предметов, предлагается учитывать количество категорий предметного набора, представленных в погребении.

б) Типолого-морфологические характеристики инвентаря. В рамках этого блока предусматривается систематика вещного набора по традиционным археологическим критериям, при анализе образующим иерархические ряды признаков: материал изготовления (камень, кость, керамика, металл и т. д.) предполагаемое функциональное предназначение (отходы производства, заготовки, орудия, посуда, украшения, предметы искусства) типологически обособленные виды изделий.

в) Признаки преднамеренной испорченности.

В качестве таковых принимаются следы слома изделия при его положении in situ.

г) Контекст обнаружения.

Рассматривая комплекс погребального инвентаря как элемент сложной структуры, необходимо учитывать планиграфию распределения находок в погребении. Роль основных принципов при этом отводится следующим правилам:

Основным элементом погребения являются останки человека (костяк).

Расположение артефакта (или иного предмета) рассматривается относительно основного элемента.

«Вертикальное» членение погребения на зоны обусловлено естественными отделами человеческого тела [http://www. kudrevaty.

ru/?pid=14]. Всего выделяется 5 зон: 1) зона головы; 2) зона груди; 3) зона таза; 4) зона бедер (до колена), 5) нижняя зона конечностей (голени и стопы).

Горизонтальное деление погребения подчинено естественной оппозиции «право лево». При этом сторона определятся относительно погребенного человека, т. е. «зеркально» относительно наблюдателя.

Разница в положении вещи – над костяком или под ним – не учитывается в рамках отказа от чрезмерной детализации.

Таким образом, место каждого предмета в погребении будет учтено в двухмерной системе координат, относительно отдела костяка (обозначается цифрой) и стороны (обозначается буквами П и Л соответственно) (Приложение 2. Схема 1).

При отсутствии костяка в могиле планиграфия инвентаря учитывается относительно условных секторов могилы – северного, центрального и южного.

В случае если вещи не размещены непосредственно в могиле, но положены рядом с ней, следует ввести специальное обозначение «рядом» (Р), с указанием направления относительно сторон света. Например: рядом, к юго-востоку – (Р – юв).

4) Дополнительная структура – следы обрядовых действий, имеющие вещественные признаки, но не входящие в набор инвентаря (присыпка минеральными и органическими красителями, следы воздействия огня на погребальное сооружение).

Таким образом, фактор территориально-хронологической специфики анализируемого предмета обусловил создание специальной, адаптированной под решение конкретной исследовательской задачи структурного анализа погребального комплекса неолита-энеолита. Исходя из разработанной схемы структурного анализа, предпринята процедура формализации данных по признаку. Общий список признаков образует совокупности (смысловые блоки), не находящиеся в непосредственной зависимости друг от друга, но образующие внутренние иерархические последовательности. Учет признаков предпринят в табличной форме (Приложение 2. Табл. 2 – 12).

1.3. Общая характеристика корпуса источников Источниками для нашего исследования выступают научные публикации и архивные материалы, описывающие основные характеристики погребальных комплексов неолита-энеолита Верхнеобского региона. Всего в работе рассмотрены материалы 32 древних могильников, или более отдельных погребений: Томский [Комарова, 1952; Косарев, 1974], Самусьский [Матющенко, 1960, 1961, 1973; Косарев, 1974; Зах, 2003], Старое мусульманское кладбище [Дульзон, 1955, 1956а, 1956б, 1958; Косарев, 1974;

Кирюшин, 1974]; Иштанский [Матющенко, 1985], Батуринское погребение [Матвеев, 1979; Зах, 2003], Тамбарское погребение [Бобров, 1984; Барабанов, Боброва, Горелов и др., 1996; http://museum. kemsu. ru/kol79. html], Яйский [Матющенко, 1963; Зах, 2003], Кузнецкий [Чернышев, 1953; Зах, 2003], Васьковский [Бородкин, 1967; 1972; 1976; Молодин, 1977, 1992; Аникович, 1969; Bobrov, 1988 и др.]; Лебеди 2 [Бобров, 1982; Bobrov, 1988], Лебеди 3 и Трекино [Бобров, 1990], Заречное 1/1 и Заречное 1/2 [Зах, 2003]; Крутиха 5/ и Крутиха 5/2 [Молодин, 1977], Ордынское 1е/1 и Ордынское 1е/2 [Молодин, 1977; Зах, 2003], Усть-Алеус [Молодин, 1977; Зах, 2003], Почта 1 [Молодин, Бородовский, Троицкая, 1996], Чудацкая Гора [Грязнов, 1930; Шмидт, 2005б;

Кирюшин, 2002], Усть-Алейка [Шмидт, 1996; 2005], погребение у с.

Фоминское [Тишкин, 1993]; Тузовские бугры 1 [Абдулганеев, Кирюшин, Абдулганеев, 2011; Кирюшин, Кирюшин, Шмидт, Абдулганеев, 2012], Новоалтайск-Развилка [Кирюшин, Волков, 2006]. Костенкова Избушка [Кирюшин, Кунгурова, Кадиков, 2000; Кирюшин, 2002]; Фирсово [Лыжникова, 1990], Большой Мыс/Иткуль 1 [Кирюшин, Кунгурова, Кадиков, 2000; Молодин, 1999], Усть-Иша [Кирюшин, Кунгурова, Кадиков, 2000];

Солонцы 5 [Кунгурова, Чикишева 2002; Кунгурова, 2003, 2005], погребение в пешере Каминной [Маркин, 2000], погребение в Нижнетыткескенской пещере [Кирюшин, Кунгуров, Степанова, 1995].

Имеющаяся информация проанализирована, и по результатам этого анализа сформировано стандартизированное описание базовых элементов изучаемых комплексов. По причине большого текстового объема само описание вынесено в приложения (см. Приложение 1). В настоящем разделе изложены суммированные результаты по некоторым аспектам проведенной работы.

Рассматривая весь массив в качестве выборки, можно говорить об её изначально случайном характере. Большинство памятников обнаружены случайно (в ходе строительства, естественной эрозии земной поверхности, взрывных работах), получив при этом повреждения разной степени. Лишь Для данного погребального памятника нами использовано двойное название, с учетом того, что они оба закрепились в специальной литературе (см.: Глава 2).

относительно не потревоженном состоянии (например, при изучении разновременных памятников сплошной площадью).

Еще одним фактором, влияющим на качественную составляющую источника, является продолжительный хронологический диапазон изучения памятников и введения их материалов в научный оборот. Растянувшийся на несколько десятилетий процесс проходил под влиянием постепенной смены методических подходов, общепринятой терминологии, общих представлений о неолите-энеолите Сибири, в результате чего иногда мало сопоставимы даже стандартные приемы описания материала. Ярким примером, иллюстрирующим данную особенность, является основной упор в ранних публикациях (1950-1960 гг.) на описание предметного комплекса из погребений. При этом зачастую игнорировались некоторые нюансы трупоположения и т. д. Приведенные особенности обусловили изначально неравнозначный сравнительный потенциал различных комплексов, сформировав лакунарность имеющихся данных. Наконец, немаловажным фактором снижения качества базы источников выступает неравномерность ввода данных о том или ином памятнике в широкий научный оборот. В частности, некоторые могильники стали предметом монографических исследований, другие описаны в статьях или тезисах. В специальной таблице мы обобщили данные о влиянии перечисленных факторов на знание о том или ином исследуемом комплексе (Приложение 2. Табл. 1).

1.3.1. Картографирование и территориальная группировка памятников Картографирование общего массива погребальных памятников эпохи неолита-энеолита Верхнего Приобья позволяет выделить несколько локальных скоплений (Приложение 3).

а) В лесных районах Томско-Нарымского Приобья выделятся одна Томско-Самусьская группа: могильники Томский, Старое мусульманское кладбище, Самусьский. Территориально изолированными выступают местонахождение которых связано с долиной р. Обь выше и ниже по течению от устья р. Томь (Приложение 3. Карта 6).

б) Территориально изолированными в Кузнецко-Салаирской горной области являются погребение на Тамбарском водохранилище (АчинскоМариинская лесостепь), Яйский могильник (северная периферия Кузнецкой котловины). Часть могильников образуют т. н. нижнеинскую группу, состоящую из памятников, обнаруженных на небольшом расстоянии друг от друга в нижнем течении р. Иня: Лебеди 2, Лебеди 3, Трекино, Васьковский могильник, Заречное 1/1, Заречное 1/2 2 (Приложение 3. Карта 2).

в) В Новосибирском Приобье следует выделить группу могильников, обнаруженных в районе Новосибирского водохранилища: Ордынское 1е/1, Ордынское 1е/2, Крутиха 5/1, Крутиха 5/2, Усть-Алеус (Приложение 3, Карта 5). Изолированно расположен могильник Почта 1, местонахождение которого связано с границей лесостепной и лесной зон на самом севере Новосибирского Приобья (Приложение 3. Карта 8).

г) Представительная и относительно компактная группа памятников расположена в Барнаульском Приобье, граничащем с предгорьями Алтая:

Чудацкая Гора, Усть-Алейка, Большой Мыс (Иткуль), Фирсово 11, Тузовские Бугры 1, Новоалтайск-Развилка (Приложение 3. Карты 3,7).

д) В северных предгорьях Алтая выделяется Бийско-Катунская группа, включающая могильники Усть-Иша, Солонцы 5, погребение у с. Фоминское.

Южнее этой группы расположены единичные пещерные погребения Горного Алтая: Каминная и Нижнетыткескенская пещера 1 (Приложение 3, Карта 4).

Следует сразу оговорить, что предложенная группировка связана не только с естественным географическим разделением могильников, но и, На некоторых памятниках выделены разновременные группы погребений, рассматриваемые нами в качестве самостоятельных объектов сравнительной характеристики комплексов. Для удобства табличного учета для них введены специальные дополнительные обозначения: Крутиха 5/1, Крутиха 5/2, Ордынское 1е/1, Ордынское 1е/2, Заречное 1/1, Заречное, Старое мусульманское кладбище/1, Старое мусульманское кладбище/2.

вероятно, с неравномерной изученностью территорий в пределах Верхнеобского региона.

Результаты картографирования позволяют заключить о достаточном количестве памятников для обоснования их культурно-хронологической интерпретации и выявления локальной специфики.

репрезентативности источника Степень сохранности могильников также выступает фактором репрезентативности их как источника, определяя достаточность имеющейся информации для культурно-исторических реконструкций (Приложение 2.

Табл. 2).

В Томско-Нарымском Приобье условно сохранными следует считать могильники Томский, Самусьский и Старое Мусульманское кладбище.

Анализ имеющейся информации о планиграфии этих памятников позволяет рассматривать их как полностью изученные комплексы, дающие наиболее полную информацию, опорные для культурно-хронологической интерпретации. Почти полностью разрушенными являются могильники Иштанский и Батуринский, и их материалы привлекаются в нашем исследовании в качестве вспомогательного источника.

Ситуация с погребальными комплексами Кузнецко-Салаирской горной области обстоит несколько хуже. Наиболее сохранившимися и полностью исследованными являются только могильники Кузнецкий и Лебеди 2, но и они частично разрушены строительными работами. На фоне других памятников этого района эти два комплекса выступают источниками опорной информации. Сильнее повреждены могильники Васьковский и Яйский, на которых частично изучены от 2 до 4 погребений, и это снижает возможности их интерпретации. Статус сохранности могильника Заречное не ясен. Представленные на нем погребения единичны и разновременны, хотя указания на их разрушение в тексте источника не приводятся [Зах, 2003]. Полностью разрушенными являются погребение на Тамбарском водохранилище, могильники Лебеди 3 и Трекино. Информация по ним носит сугубо вспомогательный характер, для дополнения или проверки выводов, построенных на интерпретации опорных комплексов.

Памятники Новосибирского Приобья все сильно разрушены, в относительной сохранности зафиксированы не больше одного-двух погребений на памятнике: Крутиха 5а, Крутиха 5б, Ордынское 1е, Почта 1.

Полностью разрушенным является могильник Усть-Алеус.

В Барнаульском Приобье полностью разрушенных памятников нет. В наибольшей сохранности зафискированы могильнки Большой Мыс (Иткуль), Тузовские бугры 1 и Фирсово 11. К сожалению, информация по последним двум комплексам опубликована только тезисно, и не может быть привлечена в полном объеме. Меньшей информативностью обладают частично разрушенные могильники на Чудацкой Горе и Новоалтайск-Развилка, а также единичные погребения Костенкова Избушка и Усть-Алейка.

Могильники северных предгорий Алтая, за исключением единичного погребения у с. Фоминское, представляют собой полностью изученные комплексы из множества захоронений относительно хорошей сохранности – Солонцы 5 [Кунгурова, 2003, 2005] и Усть-Иша [Кирюшин, Кунгурова, Кадиков, 2000]. Это обстоятельство, а также монографическая публикация их материалов, превращает эти комплексы в максимально репрезентативный источник по изучению древней погребальной практики. К таковым можно отнести и одиночные пещерные погребения Горного Алтая: Каминную и Нижнетыткескенскую. Несмотря на единичность этих захоронений, каждое из них представляет собой самостоятельный комплекс, и оба из них полностью изучены в относительно хорошей сохранности.

Таким образом, в рамках массива можно выделить три группы памятников по степени их сохранности, влияющей на репрезентативность археологического источника. Первую группу составляют полностью изученные комплексы относительно хорошей сохранности, анализ которых позволяет судить о геоморфологии, планиграфии могильников и внутренней планиграфии погребений, о типологической специфике погребального инвентаря и особенностях его размещения и т. д. Вторая группа включает сохранившихся захоронений – они выступают источником информации о геоморфологии могильников и внутренней планиграфии погребений, а также случайным образом характеризуют особенности инвентарного набора на данном могильнике. Наконец, третья группа, источники с наименьшей репрезентативностью: полностью разрушенные могильники, информация о которых крайне лакунарна и зачастую ограничивается общими сведениями о геоморфологии и каких-то нюансах в наборе погребального инвентаря.

1.3.3. Наличие сведений о специфике погребальных сооружений Как уже сказано выше, погребальное сооружение является одним из конструктивной специфике могут проявляться традиционные установки того или иного человеческого сообщества.

соответствующей информации (Приложение 1; Приложение 2. Табл. 8). Чаще всего причины этого заключаются в объективных свойствах исследуемых объектов. Грунтовый характер всех могильников, являющийся стадиальным признаком, обусловил, за редким исключением, отсутствие дополнительных конструкций из хорошо сохраняющихся материалов (стелы, оградки и т. д.), и единственным типом сооружения выступала обычная грунтовая яма.

Древность погребальных комплексов неолита-энеолита, процессы археологизации продолжительностью до 6,5 – 7 тысяч лет привели к нивелировке цветового контраста могильного заполнения. Зачастую это стало причиной невозможности его выявления и фиксации погребений «по костяку» [Кунгурова, 2003, 2005; Кирюшин, Кунгурова, Кадиков, 2000; и др.] или по планиграфии находок [см.: Комарова, 1952].

Систематизация сведений о зафиксированных погребальных сооружениях по территориальному признаку демонстрирует следующую картину.

Томское Приобье:

Самусьский могильник – наличие сведений о фиксации ям для всех захоронений.

Иштанский могильник – зафиксированы ямы для сохранившихся погребений № 9 и № 10.

Погребение на Батуринском острове – сведения о частично сохранившемся захоронении № 1 включает описание остатков погребальной ямы.

Нижнеинская группа КСГО:

Лебеди 2 – во всех захоронениях данного могильника зафиксированы остатки могильных ям.

Заречное 1б – могильные ямы зафиксированы для погребений № 2 и № Новосибирское Приобье:

Ордынское 1е – имеются данные о параметрах могильных ям для обоих сохранившихся погребений № 1 и № 2.

Крутиха 5 – остатки ям зафиксированы для всех захоронений (№ № 1, 2, 4).

Барнаульское Приобье:

Данные о могильных ямах зафиксированы только для двух из семнадцати погребений могильника Большой Мыс/Иткуль – погребения № 2, № 12.

Северные предгорья Алтая:

Как и предыдущем случае, только на одном могильнике и только в двух случаях при раскопках зафиксированы остатки погребальных сооружений – могильник Усть-Иша, погребения № 1 и № 9.

Горный Алтай:

И в том, и в другом случае (погребения в пещерах Каминной и археологически.

Таким образом, исходные данные о погребальных сооружениях неолитаэнеолита Верхнего Приобья чрезвычайно фрагментарны и не могут служить полноценным критерием сравнения комплексов. Наиболее целесообразным видится использование этих данных для характеристики локальных групп, пусть и на уровне простейших констатаций.

1.3.4. Обзор данных о погребальном костюме Логичным будет предположить, что умершие люди помещались в могилу в одежде, органическая основа которой была полностью разрушена с течением времени. Археологическим маркером изначального присутствия относительно долговечных материалов (обработанная кость, перламутр, камень и пр.).

Обзор источников установил почти полное отсутствие сохранившихся украшений в захоронениях неолита-энеолита Томского Приобья, за исключением небольших плоских лепестковых бус «из кости или раковины», зафиксированных в погребении № 5 Самусьского могильника [Матющенко, 1961, С. 48]. Является ли оно следствием процессов археологизации или отражает нюансы погребальной практики, не ясно, но данное обстоятельство исключает сравнение погребальных комплексов из северных и южных районов Верхнего Приобья по этому критерию.

Напротив, почти все могильники неолита-энеолита лесостепной зоны Верхнего Приобья включают погребения с сохранившимися украшениями, а анализ их типологической специфики и особенностей расположения формируют важную признаковую совокупность. В последние годы особым направлением стала реконструкция костюма погребенных на основании анализа особенностей расположения нашивок (Приложение 5. Рис. 31).

Первая работа подобного плана была проведена В. В. Бобровым на материалах неолитического могильника Лебеди-2 [Bobrov, 1988]. В настоящий момент также существуют модели-реконструкции одежды неолитического времени, выполненные по материалам могильников УстьИша и Иткуль [Кирюшин и др., 1999; Молодин, 1999], Каминная пещера [Маркин, 2000], Солонцы-5 [Кунгурова, 2005]. Выделяются два подхода к подобным реконструкциям - для первого характерно использование преимущественно археологических данных, второй характеризуется использованием этнографических данных в качестве базиса реконструкций.

Н. Ю. Кунгурова обобщила имеющиеся результаты, ею были обозначены особенности одежды разных половозрастных категорий, представленных среди погребенных всех вышеперечисленных памятников [Кунгурова, 2005].

1.3.5. Наличие сведений о половозрастных характеристиках погребенных людей погребальной практики, связанных половозрастными аспектами социокультурных установок древнего сообщества. Первичной информацией в данном случае выступают специальные определения пола и/или возраста погребенного человека, сделанные компетентными специалистами. К сожалению, применительно ко всему массиву рассматриваемых погребений, эта информация крайне фрагментарна (Приложение 1; Приложение 2.

Табл.5).

Полностью отсутствуют подобные определения для могильников Томско-Нарымского Приобья: Томского [Комарова, 1952], Самусьского [Матющенко, 1961, и др.], Старого мусульманского кладбища [Дульзон, 1957], Иштанского [Матющенко, 1985]. В первую очередь это связано с преобладанием практики трупосожжения, что объективно затрудняет или вовсе делает невозможным выяснение половозрастной принадлежности человеческих останков. Отсутствуют сведения подобного плана и для разрушенных могильников южных районов Верхнего Приобья: Усть-Алеус [Молодин, 1977], Тамбарское, Трекино и Лебеди 3 [Бобров, 1990], разрушенных погребений могильника Крутиха 5 [Молодин, 1977]. Нет данных о половозрастном статусе погребенных Яйского могильника [Матющенко, 1963], однако размерные характеристики сохранившихся костяков позволяют судить о взрослом возрасте погребенных в нем людей.

Такая же ситуация с погребениями Кузнецкого могильника, безусловно содержащим останки взрослых людей [Чернышев, 1953, Рис. 2], но без специального определения их половой принадлежности. Нет точных сведений для могильников Фирсово 11 и Тузовские Бугры 1 [Лыжникова, 1990; Кирюшин, Кирюшин, Шмидт, Абдулганеев, 2012].

Имеется информация о половозрастном статусе человеческих останков на могильниках Лебеди 2 [определение В. А. Дремова: Bobrov, 1988], Заречное 1а и Заречное 1б [определения В. А. Дремова: Зах, 2003], Большой Мыс (Иткуль) [определение В. А Дремова, В. П. Алексеева, Н. Н.

Мамоновой: Молодин, 1999; Кирюшин, Кунгурова, Кадиков, 2000], Новоалтайск-Развилка [определения С. С. Тур: Кирюшин, Волков, 2006], Усть-Иша [определение В. А. Дремова: Кирюшин, Кунгурова, Кадиков;

Дремов, 1997], Солонцы 5 [определение Т. А. Чикишевой: Кунгурова, 2005], Костенкова Избушка [Кирюшин, 1983], пещера Каминная [определение Т. А.

Чикишевой: Маркин, 2000]; Нижнетыткескенская пещера 1 [определения А.

Р. Кима и Т. А. Чикишевой: Кирюшин, Кунгуров, Степанова; Молодин, 1999;

Чикишева, 2000]. В. И. Молодиным приведены данные для сохранившихся погребений могильников Крутиха 5 и Ордынское 1е, без указания на автора определений [1977]. Схожая ситуация характерна для погребения у с.

Фоминское [Тишкин, 1993].

половозрастным статусом (51 погребение /весь массив) выглядит следующим образом (Приложение 2. Табл. 5):

Погребения взрослых мужчин (18-60 лет): всего 26 экз. /100%:

Нижнеинская группа КСГО – 5 погребений /20% (Лебеди 2 – погребения /12%; Заречное 1а – 1 погребение /4%; Заречное 1б – Новосибирское Приобье – 1 погребение /4% (Крутиха 5).

Барнаульское Приобье – 10 погребений /38% (Большой Мыс – погребений /30%; Костенкова Избушка – 1 погребение /4%;

Новоалтайск-Развилка – 1погребение /4%).

Бийско-Катунская группа СПА – 9 погребений /34% (Усть-Иша – погребения /15%; Солонцы 5 – 5 погребений /19%).

Горный Алтай – 1 погребение /4% (НТП-1).

Погребения взрослых женщин (18-60 лет): всего 17 экз. /100%:

Нижнеинская группа КСГО – 2 погребения /12% (Лебеди 2 – погребение /6%; Заречное 1а – 1погребение /6%).

Новосибирское Приобье – 2 погребения /12% (Ордынское 1е – погребение /6%; Крутиха 5а – 1 погребение /6%).

Бийско-Катунская группа – 5 погребений /30% (Фоминское – погребение /6%; Усть-Иша – 2 погребения /12%; Солонцы 5 – Горный Алтай – 1 погребение /6% (погребение в пещере Погребения детей и подростков (1-13 лет): всего 8 экз. /100%:

Нижнеинская группа КСГО – 3 погребения /37% (Лебеди 2 – погребения /24%, Заречное 1б – 1 погребение /13%).

Барнаульское Приобье – 2 погребения /26% (Большой Мыс/Иткуль – 1 погребение /13%, Усть-Алейка – 1 погребение /13%).

Бийско-Катунская группа СПА – 3 погребения /37% (Усть-Иша – погребения /24%; Солонцы 5 – 1 погребение /13%).

То есть, выявленный характер источника отражает неравномерность представленных данных по территориальным выборкам, снижающих их сравнительный потенциал. Вместе с тем, доступная информация достаточна для выявления отдельных нюансов половозрастной вариативности в погребальной практике сообществ неолита-энеолита южных районов Верхнего Приобья, с возможностью последующей экстраполяции выявленных закономерностей на материалы других памятников как в Верхнем Приобье, так и на сопредельных территориях.

погребальной практики населения Верхнего Приобья включает такие черты, как территориальная разрозненность погребальных комплексов, их зачастую плохая сохранность, неравномерность представленных данных. Выделяются три группы памятников по степени репрезентативности как источника, где первую группу составляют полностью изученные могильники хорошей сохранности, вторую – сильно поврежденные памятники, третью – полностью разрушенные комплексы. Позитивным моментом является то, что большинство материалов введено в научный оборот.

геоморфологии погребальных комплексов, способам обращения с останками умерших людей, функционально-типологической специфике инвентарных наборов. Меньшую репрезентативность имеют данные о погребальных сооружениях (информация по небольшой части захоронений во всех территориальных группах) и особенностях погребальной одежды (информация преимущественно по комплексам южных районов Верхнего Приобья).

Немаловажным фактором является малое (около 1/3) число комплексов с достоверно установленным половозрастным статусом погребенных людей, что закономерно снижает возможности выявления некоторых социокультурных аспектов погребальной практики.

Количество и качество доступных источников достаточно для решения поставленных задач, даже с учетом фрагментарности эмпирических данных по ряду важнейших аспектов погребальной практики древнего населения Верхнего Приобья в V– второй половине IV тыс. до н. э.

ГЛАВА 2. ПРОБЛЕМЫ НЕОЛИТА И ПЕРЕХОДНОГО ВРЕМЕНИ

ОТ ЭПОХИ КАМНЯ К ЭПОХЕ ПАЛЕОМЕТАЛЛА ВЕРХНЕГО

ПРИОБЬЯ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ

В главе изложены результаты историографического анализа основных проблем изучения неолита-энеолита Верхнего Приобья. Предпринята периодизация историографии, рассмотрены ключевые точки зрения на историко-культурное содержание этих хронологических периодов, а также основные схемы эпохальной эволюции погребальной практики древнего населения Верхнего Приобья в конце VI – середине IV тыс. до н. э.

Учитывая взаимосвязанность научной проблематики неолита-энеолита Верхнего Приобья с общими проблемами археологии Западной Сибири, и особенно, Среднеиртышского региона, мы привлекли некоторые данные об историографии неолита-энеолита этих территорий. Базу источников для историографического анализа составили более 200 печатных работ различного плана (тезисы конференций, статьи, разделы в монографиях и монографии, учебные пособия), вышедших в свет в период с 1930 по 2012 гг.

2. 1. Неолит и ранний металл Верхнего Приобья: истоки научного осмысления Целью раздела является выявление истоков современного научного знания о неолите и раннем металле Верхнего Приобья, а ключевым методом работы определен проблемно-хронологический анализ опубликованных гипотез, концепций, культурно-хронологических схем. В этом разделе изложена характеристика специфики исследований 1950 – начала 1970-х годов.

«Ранний металл» в нашем случае является термином периодизации, и подразумевает начальный этап становления цветной металлургии, т. е.

синонимичен термину «энеолит» [обзор других синонимичных понятий см. :

Бобров, 2006. С. 347 – 349]. Совокупный анализ историографии двух историко-хронологических периодов обусловлен дискуссионной взаимосвязью авторских подходов к культурно-хронологической трактовке понятий. Большинство рассмотренных ниже концепций опирается на широкий (в территориальном отношении) круг источников, что определило комплексное изучение историографии неолита и раннего металла всего Верхнеобского региона (Лесостепной Алтай, Кузнецкая котловина, Новосибирское Приобье и лесное Нижнее Притомье).

Из предшествующих работ следует отметить историографические разделы работ В. И. Молодина [Молодин, 1977. С. 3 – 11], В. В. Боброва [Bobrov, 1988. С. 30 – 34; Бобров, 1990. С. 19; 1997. С. 50 – 54], В. А. Заха [2003. С. 6 – 10]. Каждый из обзоров отражал историографическую ситуацию, имевшую место на момент его написания, но по прошествии времени обзоры нуждаются в уточнении и дополнении. Относительно недавно вышла работа А. В. Шмидта, целиком посвященная историографии Продемонстрировав великолепную эрудицию при обзоре специальной литературы, исследователь предлагает следующую историографическую периодизацию: 1 период (1930 – 1950-е гг.) – первичный процесс по накоплению и расширению базы источников; 2 период (1960 – начало 1970-х гг.) – осмысление накопленного материала, группировка памятников по типам и локальным вариантам, и объединение их в верхнеобскую археологическую культуру; 3 период (1960-е гг. – настоящее время) – конкретная атрибуция накопленного материала, обусловленная переосмыслением имеющихся данных и нашедшая отражение в вычленении из верхнеобской неолитической культуры отдельных объектов и групп памятников [Там же. С. 41]. На наш взгляд, подобная схема излишне упрощает картину развития научной мысли, сводя её только лишь к простейшему циклу познавательных операций. Более справедливым будет обозначить этот цикл в качестве основного механизма начала и окончания любого из историографических этапов. К тому же, как уже сказано, членение темы неолита-раннего металла Верхнего Приобья на два независимых друг от друга раздела неправомерно. Впрочем, в статье А. В. Шмидта, невзирая на неудачно определенный предмет исследования (слишком узкие территориальные и хронологические рамки), подобного разделения полностью не произошло – автором привлечены работы, как по неолиту, так и раннему металлу разных регионов Верхнего Приобья.

Ключевые этапы историографии, в рамках нашей схемы, содержательно связаны с формированием концепций историко-культурного развития, включающих полемику о культурно-хронологической атрибуции тех или иных комплексов источников (Приложение2. Схема 3). В интересах тематической цельности за рамками исследования оставлен анализ специальных работ по вопросам палеоантропологии, мировоззрения и искусства древнего населения Верхнего Приобья.

I этап: первая половина 50-х гг. XX века Определить начальную дату археологического изучения неолита и раннего металла Верхнего Приобья довольно сложно. Если рассматривать в качестве таковой первые полевые изыскания, то следует упомянуть раскопки А. В. Адрианова на Томском могильнике в 1887-1889 гг. [Дэвлет, 2004]. Если первую публикацию, то нужно отметить брошюру М. П. Грязнова «Древние культуры Алтая», один из разделов которой был посвящен чрезвычайно краткой (буквально несколько строк) публикации о погребении на Чудацкой горе, отнесенной автором к дометаллической эпохе [Грязнов, 1930. С. 4].

Однако, при всей важности указанных исследований, они скорее являли собой предпосылки научного осмысления проблематики, а не его начало.

Впрочем, неолит не только Верхнего Приобья, но и всей Западной Сибири к концу первой половины XX в оставался абсолютно неизученным периодом [Окладников, 1941. С. 5 – 14].

Ситуация коренным образом изменилась после выхода в свет в 1952 – 1953 гг. трех выпусков «Материалов и исследований по археологии СССР», два из которых полностью были посвящены Сибири, один – каменному веку на территории СССР. В научный оборот были введены материалы Томского [Комарова, 1952. С. 7 – 50] и Кузнецкого могильников [Чернышев, 1953. С.

336 – 346]. Рост числа источников продолжился после проведения широкомасштабных изысканий ИИМК в зоне Новосибирского водохранилища экспедицией в 1952-1953 гг. [Комарова, 1956. С. 93 – 103].

Самое главное, именно в этот период началось формирование основных концепций, во многом определивших дальнейший ход изучения неолита и раннего металла Верхнего Приобья.

М. Н. Комарова, датировав неолитом ряд погребений Томского могильника, пришла к выводу об их принадлежности «к особой этнической группе, заселявшей район нижнего течения р. Томи и, возможно, верхней Оби» [Комарова, 1952. С. 14]. Основанием для этого стало сочетание в погребениях каменного инвентаря и своеобразной плоскодонной керамики.

Отметив аналогии преимущественно с материалами западных могильников, она предположила наличие в Сибири «двух разных местных вариантов неолитической культуры – прибайкальской и томской» [Там же. С. 16].

Наконец, придерживаясь идеи о неравномерном историческом развитии населения различных ландшафтно-географических регионов, М. Н. Комарова указала на возможную синхронность поздненеолитической культуры Верхнего Приобья с энеолитическими культурами южных районов Евразии (ямной и афанасьевской) [Там же. С. 16]. Свою гипотезу исследователь скорректировала уже через несколько лет, опираясь на новые материалы, посвященные изучению могильника Новосибирского Приобья [Комарова, 1956. С. 93-103]. Во-первых, автор отказался от возможности распространения обозначенной культуры до восточных склонов Урала, локализовав её в Верхнеобском регионе. Во-вторых, классификация памятников по характеру вещных комплексов, в первую очередь по особенностям морфологии и декора керамической посуды, легла в основу первой периодизации неолита Верхней Оби. Для выяснения относительной хронологии выделенных типов М. Н. Комарова привлекла аналогии в материалах стратифицированных разрезов Горбуновского торфяника [Там же, С. 102]. Всего ею выделены три периода: 1) кипринский (включающий также ранние погребения Томского могильника и Чудацкой горы); 2) ирбинский; 3) кротовский [Там же. С. 94 – 102]. В целом идеи М. Н.

Комаровой были поддержаны М. П. Грязновым, отнесшимся скептически лишь к гипотезе о синхронности неолитических и энеолитических племен [Грязнов, 1956. С. 29].

Критика положений М. Н. Комаровой предпринята В. Н. Чернецовым в коллективной монографии «Древняя история Нижнего Приобья» [Чернецов, Мошинская, Талицкая, 1953]. Автор не согласился с неолитической атрибуцией Томского могильника, ввиду характера керамического комплекса (плоскодонность и преобладание ямочного орнамента) и некоторых категорий каменных орудий (массивные тесла с «шестигранным» сечением).

Эти особенности, по его мнению, однозначно свидетельствовали о принадлежности могильника к ранней бронзе [Там же. 43 – 44]. В пользу отнесения Томского могильника к раннему металлу, но без какой-либо аргументации, высказался и Н. А. Чернышев [1953, С. 346] 3.

результатах разработанной им культурно-хронологической схеме неолита и энеолита Среднего Зауралья и Нижнего Приобья, в свою очередь синхронизированной неолитом Среднего Урала и сопредельных территорий [1953. С. 36; табл. XX].

В рамках схемы предполагалось существование единой урало-сибирской общности, материалы которой должны отражать постепенный распад на два ареала и эволюцию материальной культуры. Ключевым критерием энеолита В. Н. Чернецов определил «… Соотношение уже исчезающих архаических черт и нарождающихся новых. Эти новые черты в керамике – плоское дно и Примечательно, что в своей работе Н. А. Чернышев не делает никаких ссылок на статью М. Н. Комаровой, но ссылается на краткую публикацию отчета А. В. Адрианова. По-видимому, обе работы были подготовлены одновременно, а в своей датировке Н. А. Чернышов опирался на распространенное мнение о позднем возрасте Томского могильника, в свое время изложенное С. А. Теплоуховым и С. В. Киселевым.

раннеандроновским памятникам» [Там же. С. 40]. Еще раз отметим, что логика умозаключений В. Н. Чернецова обоснована его взглядами на единство северных (лесных) и южных (лесостепных) неолитических и энеолитических племен в рамках урало-сибирской общности. В частности, он признавал региональные черты Екатерининской стоянки (а следовательно, и Томского могильника), но не считал их достаточными для вычленения южных комплексов из группы памятников вроде Сортыньи или Хулюм-сунта [Чернецов, Мошинская, Талицкая, 1953. С. 34]. Важным вкладом в методологию науки является идея урало-сибирской культурно-исторической общности, в последующих работах автора эволюционировавшей в концепцию этнокультурных ареалов лесного неолита Евразии [Чернецов, 1973]. При этом, как верно подметил В. И. Матющенко, в работах 1960-х гг.

об уральской неолитической культуре О. Н. Бадера и В. Н. Чернецова, построенных на общей концепции финно-угорского этногенеза [Чернецов, 1968], не могли быть поставлены никакие частные вопросы «истории неолита из-за отсутствия каких-либо новых (по сравнению с 1940-1950 – ми гг.) материалов» [Матющенко, 2001. С. 80].

Итак, в качестве важных итогов первого этапа историографии можно определить два аспекта:

– Была предложена гипотеза существования в Верхнем Приобье местной неолитической культуры, и разработана региональная периодизация неолита.

Этот итог трудно переоценить, но нужно отдавать отчет, что доказательную базу типологических обобщений составляли крайне малочисленные и разрозненные материалы.

– Изначально проявилась проблема сравнительно-типологической дифференциации памятников неолита и раннего металла. Зарождающаяся дискуссия имела методологическую природу и маркировала неоднозначность подходов к пониманию исторической сути эпохальных терминов и к поиску оптимальных археологических критериев эпохальной атрибуции комплексов.

II этап: вторая половина 1950-х – первая половина 1970-х гг.

Указанный период совпал с активным формированием региональных археологических центров (Томск, Новосибирск, Бийск, Кемерово), обусловивших интенсификацию археологических изысканий. Особо следует отметить появление в Новосибирске археологического центра, связанного с Сибирским отделением СО АН СССР. Работы Отдела гуманитарных исследований ИЭ СО АН СССР, а затем ИИФФ СО АН СССР под руководством академика А.П. Окладникова, создали базу академической археологии Западной Сибири.

Резкий количественный рост источников, в том числе по ранним историческим периодам, привел к созданию обобщающих работ, некоторые из которых имели фундаментальное значение для археологии всего Западносибирского региона.

Идея существования в Верхнем Приобье особой неолитической культуры, изначально сформулированная М. Н. Комаровой, получила развитие благодаря многолетним усилиям В. И. Матющенко. Проведя масштабные полевые исследования ранних памятников Нижнего Притомья (вторая половина 1950-х гг.), вначале 1960-х гг. исследователь защитил кандидатскую диссертацию, и опубликовал первую обобщающую статью «Вопросы датировки Томских неолитических памятников». В этой работе решалась задача доказательства синхронности таких памятников, как Томский, Самусьский, Яйский, Кузнецкий могильники, могильника на Старом мусульманском кладбище и Самусьской стоянки. Из размышлений автора становится ясно, что понятия синхронность и однокультурность при атрибуции комплексов зачастую рассматривались им в качестве синонимов [Матющенко, 1960, С. 203-213]. Типологическую несхожесть памятников В.

И. Матющенко объяснил в рамках их периодизации: 1) Кузнецкий могильник; 2) Томский могильник и Старое мусульманское кладбище; 3) Самусьский могильник [Там же. С. 214]. Датировав весь массив нижнетомских местонахождений концом IV – III тыс. до н. э., исследователь признал их синхронное сосуществование с южными энеолитическими племенами афанасьевской культуры и даже возможность незначительных контактов между ними, которые, по его мнению, не меняли неолитического облика культуры населения северных лесных районов [Там же].

Окончательно авторская концепция оформлена в статье «О сложении верхнеобской неолитической культуры» [Матющенко, 1969]. Согласно ей, на всей территории лесостепного и части лесного Приобья была распространена единая неолитическая культура, представленная могильниками, стоянками, отдельными находками и Томской писаницей [Там же. С. 60]. По мнению В.

западносибирской историко-культурной провинции неолита и отражает в своих материалах признаки тесных культурно-исторических связей с населением прибайкальского неолита, а также проникновения элементов юго-западного и западного происхождения (кельтеминарского облика) [Там же. С. 60 – 61]. В общем пространстве культуры были выделены несколько локальных вариантов: нижнетомский, верхнетомский, чулымский, барнаульско-новосибирский и могильницкий. Предполагались два этапа развития культуры: 1) ранний (Кузнецкий, Яйский могильники, Дегтяревская и Иштанская стоянки, стоянки кипринского типа); 2) поздний (Томский, Самусьский могильники, Старое мусульманское кладбище, Новокусковская стоянка и стоянки ирбинского типа) [Там же. С. 60].

Если подходить строго к номенклатуре археологической систематики, археологическую культуру, а многокомпонентную культурную общность, что отражено в обилии локально-территориальных вариантов. Периодизация культуры, построенная с эволюционистских позиций, не имела в тоже время доказательных объяснений кардинальных различий, например, в погребальном обряде (Кузнецкий могильник – трупоположения, Томский могильник – трупосожжения).

Ревизия предложенной концепции произошла одновременно с её оформлением. На страницах того же сборника вышла статья М. В.

Аниковича, обосновавшего выделение из ВНК группы памятников Верхнего Притомья и Причулымья (верхнетомский и чулымский локальный варианты ВНК по В. И. Матющенко): Кузнецкий и Яйский могильники, Васьковское погребение, Дегтяревскую стоянку и Томскую писаницу [Аникович, 1969].

Анализируя особенности погребального обряда и инвентаря (трупоположение, обилие костяных предметов), а также стилистики петроглифов, М. В. Аникович аргументировал восточное направление культурных связей (Восточная Сибирь) для обозначенной группы, и синхронизировал её с серовским этапом неолита Прибайкалья. Надо отметить, что В. И. Матющенко согласился с выводами М. В. Аниковича [Матющенко, 1973. С. 114].

В свою очередь, идеи В. Н. Чернецова получили развитие в работах М.

Ф. Косарева. Не отрицая культурного единства ранних памятников Нижнего Притомья (нижнетомский локальный вариант ВНК по В. И. Матющенко), он предложил рассматривать их в рамках новокусковской (протосамусьской) культурной общности эпохи палеометалла, имевшей два этапа развития: 1) новокусковский (Самусьский могильник) – энеолит; 2) игрековский (Старое мусульманское клабище и Томский могильник) – ранняя бронза. В качестве основных критериев датировки автор обозначил наличие плоскодонной керамической посуды и абразивов «для заточки металлических изделий»

[Косарев, 1964. С. 1 – 15; 1974. С. 43 – 77]. Схема хронологического развития предполагала постепенный переход от остродонной посуды к плоскодонным формам. Выявленную специфику М. Ф. Косарев счел локальным проявлением трансрегионального процесса распада западносибирской культурно-исторической общности на позднем этапе неолита [Косарев, 1982, С. 82 – 84]. Необходимо отметить, что изначально не все специалисты разделили взгляды М. Ф. Косарева. Очень резкий, критичный характер имела статья Г. А. Максименкова, в которой он поддержал точку зрения В. И.

Матющенко [1967].

Интересно, что абсолютную датировку данной группы памятников В. И.

Матющенко и М. Ф. Косарев видели одинаково (конец IV – III тыс. до н. э.), но вопрос об их эпохальной атрибуции приобрел остро дискуссионный характер. Немного отвлекаясь от характеристики рассматриваемого этапа, отметим, что полемика авторов почти сразу вышла на уровень методологических разногласий, и продолжалась до конца 1990-х годов. В. И.

Матющенко настаивал на возможности сосуществования на сопредельных территориях обществ с разным уровнем эпохального развития и не признал плоскодонную керамику обязательным критерием эпохи палеометалла. Не согласился он и с выделением косвенных признаков металлургии (абразивы) [Матющенко, 1973. С. 100 – 101]. Наконец, В. И. Матющенко счел недопустимым использование для археологической периодизации социально-экономических показателей [1999. С. 9 – 11]. М. Ф. Косарев последовательно отстаивал свою точку зрения в последующих работах [Косарев, 1981. С. 63 – 76, и др.], напротив, придавая все большее значение социально-экономическим критериям. Как развитие ключевой мысли, М. Ф.

Косаревым было введено понятие переходного времени от неолита к ранней бронзе, или ранний металл, призванное объединить многообразие путей перехода к новой эпохе в разных природных зонах [анализ см.: Бобров, 2006.

С. 348]. В работе 1993 г. он пишет: «Абсолютизация феномена металлообработки, хотим мы этого или не хотим, затемняет другие, более глубинные проявления энеолитической эпохи (в хозяйстве, социальном развитии и мировоззрении. – А. М.)» [Косарев, 1993. С. 66]. И хотя доказательные принципы теории М. Ф. Косарева из года в год оставались неизменными, на настоящий момент энеолитическая и раннебронзовая принадлежность нижнетомских ранних памятников признана большинством специалистов [Молодин, 1977; Петров, 1994; Зах, 2003; Кирюшин, 1986, 2004; и др.]. В целом исследования В. И. Матющенко и М. Ф. Косарева следует считать финалом параллельного формирования двух интерпретационных парадигм, уходящих истоками в начало 1950-х гг.

Обеспечив развитие гипотез своих предшественников, эти авторы сумели создать две концепции историко-культурного развития, однако, усугубив при этом методологический раскол.

Таким образом, проблемно-хронологический анализ исследований – начала 1970 гг. позволяет выделить два этапа развития научной мысли:

самостоятельной неолитической культуре, первая периодизация неолита (М.

керамических комплексов (В. Н. Чернецов). Логическим завершением возникновения двух взаимоисключающих культурно-хронологических концепций.

2) Вторая половина 1950-х – начало 1970-х гг.: формирование концепции ВНК и её периодизация (В. И. Матющенко) и концепции новокусковской энеолита-ранней бронзы (М. Ф. Косарев), гипотеза о группе неолитических памятников восточносибирского облика (М. В. Аникович). Сложившаяся историографическая ситуация (две «равных по весу» концепции, две подробно декларированные системы археологических критериев эпохальной хронологических схем), на фоне кардинального увеличения корпуса источников, сформировала знаниевый базис и во многом предопределила специфику дальнейшего изучения неолита и раннего металла Верхней Оби.

2.2. Культурно-хронологические концепции неолита и раннего металла Верхнего Приобья в отечественной историографии 1970-х – начала 2010-х гг.

Цель данного раздела – выявление специфики генеза современного состояния знаний о неолите и раннем металле Верхнеобского региона на содержательная характеристика этих этапов. Напомним, что ключевым критерием историографической периодизации мы определяем возникновение и развитие оригинальных культурно-хронологических схем, а основной метод нашего исследования, это проблемно-хронологический анализ авторских исследований в контексте их ретроспективно-генетической специфики.

III этап: вторая половина 1970-х – первая половина 1980-х гг.

Наиболее существенный вклад в изучение неолита и раннего металла Верхнего Приобья на этом этапе связан исследованиями В. И. Молодина [1975, 1977, и др.]. Взгляды автора, отраженные в многочисленных статьях, кандидатской диссертации и монографическом исследовании, имеют характер концептуально оформленной схемы. Оригинальность этой схемы заключается в попытке творческого синтеза идей предшественников, при всем их антагонизме. Дискуссионные проблемы решалась за счет привлечения широкого круга новых источников.

Согласившись с выделением верхнеобской неолитической культуры, В.

И. Молодин применяет это понятие преимущественно для памятников Новосибирского Приобья (Барнаульско-Новосибирский локальный вариант ВНК по В. И. Матющенко) [1977]. Восприняв периодизацию М. Н.

Комаровой и В. И. Матющенко, дополнив и уточнив её, он создал собственную хронологическую схему ВНК:

1) Завьяловский этап – развитый неолит (конец IV – начало III тыс. до н.

э.). Синхронен полуденскому этапу неолита Зауралья. Преобладание пластинчатой техники в каменной индустрии. Листовидные наконечники стрел. Круглодонная керамическая посуда с доминированием прочерченной орнаментации [Молодин, 1977. С. 11 – 18]. Позднее, возвращаясь к проблеме распада единой культурной неолитической западносибирской общности, В.

И. Молодин предложил определить начало этого процесса периодом развитого неолита, соотнося завьяловский тип памятников с автохтонной (самусьской – по М. Ф. Косареву) линии развития, связанной с отступающепрочерченной орнаментальной традицией [1985. С. 9].

2) Кипринский этап – поздний неолит (средняя треть III – начало последней трети III тыс. до н. э.). Синхронен сосновоостровскому этапу неолита Зауралья. Увеличение доли отщепов в каменной индустрии.

Треугольные наконечники стрел, круглодонная, остродонная и плоскодонная керамическая посуда, преимущественно с отступающе-накольчатой орнаментацией. Погребения с характерной керамикой в инвентаре [Молодин.

1977. С. 19 – 25].

3) Ирбинский этап – эпоха раннего металла (конец III – начало II тыс. до Миндалевидные наконечники стрел, утюжки-«човники», преимущественно плоскодонная керамика с преобладанием гребенчатой орнаментации.

Погребения с характерной керамикой в инвентаре [Там же. С. 36 – 43].

Примечательно, что для датировки ирбинского этапа впервые были использованы типологические аналогии с материалами сопредельных территорий (Барабинская лесостепь), демонстрирующих в едином контексте характерную керамику и изделия из металла [Там же. С. 36]. Синхронизация памятников ирбинского типа с Самусьским могильником (что ранее предлагалось и В. И. Матющенко. – А. М.) по сути, означала согласие с его атрибуцией эпохой раннего металла (новокусковский энеолитический этап по М. Ф. Косареву).