«ПОГРЕБАЛЬНАЯ ПРАКТИКА НАСЕЛЕНИЯ ВЕРХНЕГО ПРИОБЬЯ В ПЕРИОДЫ НЕОЛИТА И ЭНЕОЛИТА (история изучения, структурный анализ и типология, проблемы культурно-хронологической интерпретации) ...»

Рассматривая ирбинский тип памятников, В. И. Молодин не включает его собственно в ВНК, но прямо говорит об эволюции завьяловского этапа в кипринский, а последнего – в ирбинский этап [Там же, С. 78]. В широком привлечении данных статистики прослеживается желание автора уловить общую тенденцию эпохальных изменений, характерных для всей Западной Сибири. Синхронизация Верхнеобского неолита со схемами сопредельных территорий подчеркивает это стремление.

В целом концепция ВНК и раннего металла Верхней Оби в изложении В.

И. Молодина отражает его взгляды на ключевые проблемы археологии раннего голоцена Обь-Иртышского междуречья [см.: Бобров, 2008. С. 13;

Бобров, Марочкин, 2012]. Свои периодизационные схемы В. И. Молодин развивал в соответствии с концепцией М. Ф. Косарева о постепенном распаде западносибирской неолитической общности на три специфических орнаментальных комплекса: гребенчатый (лесные районы Зауралья), гребенчато-ямочный (лесостепное и таежное Прииртышье) и автохтонный «протосамусьский» с отступающе-прочерченной и накольчатой орнаментацией (Верхнее и Среднее Приобье). То есть, в местных верхнеобских и среднеиртышских комплексах с отступающе-накольчатой и прочерченной орнаментацией В. И. Молодин видел автохтонный субстрат, контактирующий с мигрирующими с запада и северо-запада носителями гребенчато-ямочной орнаментальной традиции [1977. С. 33]. Вкладом автора в общее развитие концепции стало удревнение возраста распада западносибирской общности как минимум до развитого неолита.

Историческая специфика конца развитого-позднего неолита, в таком случае, виделась в формировании гребенчато-ямочной общности эпохи раннего металла, бытование которой связано с началом II тыс. до н. э. [Молодин, 1977. С. 49]. Важным маркером более позднего стадиального статуса местных гребенчато-ямочных комплексов, по мнению автора, стало обнаружение металла (прокованной бронзы) в едином контексте с керамикой на поселении Венгерово 3 [Молодин, 1977. С. 46 – 47].

В. И. Молодин поддержал и развил гипотезу М. В. Аниковича [Аникович, 1969] о существовании на востоке Верхнего Приобья особой неолитической культуры восточносибирского облика. Первым шагом стало расширение границ предполагаемой культуры на запад, от Томь-Чулымья до Новосибирского Приобья [Молодин, 1977. С. 25 – 30]. Немногим позже её выделение (в соавторстве с А. П. Окладниковым) оформлено окончательно [Окладников, Молодин, 1978. С. 11 – 21]. Ареал культуры, получившей название кузнецко-алтайская (далее – КАНК), включал лесостепное междуречье Оби и Енисея, а именно бескерамические погребальные комплексы лесостепного Алтая (Усть-Иша и Иткуль), Новосибирского Приобья (Ордынское 1-е, Крутиха 5, Усть-Алеус 4), Кузнецкой котловины (Кузнецкий, Яйский, Васьковский могильники) и Ачинско-Мариинской лесостепи (погребения у с. Батени и Базаиха). Помимо погребений, к КАНК были отнесены изображения Турочакской и Томской писаниц 4 [Там же. С.

20]. Авторы указывают, что наименование культуры происходит от названия одного из первых раскопанных могильников. На деле же оно вызывает четкие географические ассоциации с двумя регионами – Кузнецкой котловиной и Алтаем [критику см.: Бобров, 1991. С. 68 – 71].

Генезис КАНК, по мнению исследователей, связан с непосредственным Соответственно, выделенные хронологические пласты развития культуры синхронизировались с периодизацией неолита Восточной Сибири:

1) Ранний пласт (раннесеровское время) – Яйский могильник и ранненеолитические изображения Томской писаницы.

2) Поздний пласт (серовско-китойское время) – все остальные комплексы.

Уязвимое место концепции заключалось в диспропорции источников – большом количестве погребений без наличия поселенческих комплексов.

материалами сопредельных территорий, что признавалось и самими авторами [Окладников, Молодин, 1978. С. 20]. Вместе с тем, идея КАНК оказалась поддержана специалистами, в том числе при атрибуции некоторых новых открытых памятников. Позже на базе концепции КАНК В. В.

Бобровым обоснована теория контактной зоны восточносибирского и западносибирского неолитических миров в Верхнем Приобье [Bobrov, 1998.

С. 30 – 46; Бобров, 1990. С. 19 – 32].

Таким образом, исследования В. И. Молодина 1970 – начала 1980 гг.

сформировали представление о двух линиях развития в Верхнем Приобье на Позднее датировка этих петроглифических комплексов была пересмотрена в сторону «омоложения». И они были датированы периодами ранней-начала развитой бронзы [Молодин, 1993; Ковтун, 1993].

рубеже эпох камня и металла. Содержание первой линии связывалось с эволюционным развитием автохтонной традиции, уходящей корнями в урало-сибирскую общность: завьялово – киприно – ирбино. Генез второй линии виделся в масштабных миграциях неолитического населения из Прибайкалья, колонизировавших юг и юго-восток региона и послуживших ключевым субстратом КАНК. Предложенная схема характеризовала качественно новый уровень научного осмысления проблематики, одновременно сформировав на несколько лет некий компромиссный статус status quo в дискуссионном поле.

IV этап: вторая половина 1980-х – начало 2010-х гг.

Современный этап научного осмысления неолита и энеолита разных районов юга Западной Сибири имел различные историографические сценарии. Для Среднего Прииртышья и Барабы это время ознаменовалось возникновением и развитием концепции екатерининской неолитэнеолитической культуры (см. ниже), а также развитием концепции В. И Молодина об обско-иртышской культурной общности развитого неолита, гребенчато-ямочной и игрековской культурных общностях эпохи раннего металла [Молодин, 2001, 2005]. Уже в последние годы была создана интегрированная культурно-хронологическая схема неолита и раннего металла Среднего Прииртышья и Барабы с опорой на данные погребальных и радиоуглеродного и термолюминесцентного датирования [Иващенко, Толпеко, 2005; Бобров, 2008; Бобров, Марочкин, 2011, 2012а, 2012б, 2013;

Бобров, Марочкин, Юракова, 2010, 2012; и др.]. Особенностью научной мысли в этом конкретном случае стало постепенное развитие имеющихся концепций, их адаптация к новым материалам. Как следствие этого, сформировалась логичная, непротиворечивая система взглядов на характер древних историко-культурных процессов, допускающая сосуществование нескольких культурно-исторических общностей, а также присутствие нескольких линий культурогенеза (автохтонной и аллохтонной) в неолите и раннем металле региона.

Совершенно иначе характеризуется историография неолита и энеолита (раннего металла) Верхнего Приобья, в которой, начиная со второй половины 1980-х гг., вновь обозначилось несколько спорных моментов. Следует сказать, что наиболее устойчивой оказалась схема раннего металла ТомскоНарымского Приобья, не претерпевшая существенных изменений с момента выхода в свет работ М. Ф. Косарева [ср. Кирюшин, 2004]. Неолит и ранний металл южных районов Верхнего Приобья, напротив, стал предметом острых дискуссий, имевших результатом новые кардинально изменившиеся схемы, или же существенное уточнение имеющихся. Наиболее важными, на наш взгляд, стали два направления.

I. Хронология и периодизация ВНК К анализу ВНК на этом этапе обратился В. А. Зах. Опираясь на материалы ряда поселенческих и погребальных памятников Новосибирского Приобья и Восточного Присалаирья, автор определил ВНК как важнейший неолитическо-энеолитической [Зах, 1985. С. 28]. Ареал культуры определялся в рамках лесостепных районов Обского правобережья и лесного Томского Приобья.

новокусковские – по М. Ф. Косареву), а неолитический этап культуры разделен на два периода:

1) Изылинский (ранний этап) – развитый неолит, первая половина V тыс.

до н. э., представленный в материалах поселений на р. Ине и включающий в себя материалы бескерамических погребений Обь-Енисейского региона.

2) Кипринский (поздний этап) – поздний неолит, возможно начало энеолита), IV тыс. до н. э., представленный материалами ряда поселений и погребений в Присалаирье, Новосибирском и Томском Приобье [Зах, 2008.

С. 67; 2003. С. 146].

Методической новацией стала опора на результаты многомерного статистического анализа керамических комплексов Западной Сибири. Всего выделено две большие хронологические группы. Изылинские материалы соотнесены с ранней группой комплексов (отступающе-прочерченная и ямочная орнаментация) [Зах, 2003. С. 144]. Кипринские комплексы вошли во вторую хронологическую группу (преобладание гребенчато-ямочной орнаментации) [Там же. С. 145 – 146]. Таким образом, В. А. Зах оспорил отнесение к КАНК бескерамических погребений Новосибирского Приобья и Присалаирья, согласившись с принадлежностью к данной культуре ранних погребений предгорного Алтая (Усть-Иша) [Там же. С. 9].

Эта точка зрения полностью поддержана А. И. Петровым [Петров, 1994, С. 54 – 63]. Надо отметить, что автор являлся сторонником обобщающего подхода к культурно-типологическому анализу памятников неолитаэнеолита. Это в полной мере проявилось при формулировании концепции екатерининской трансэпохальной культуры, включавшей четыре этапа развития [Петров, 1978; 1980; 1984; 1986]. Авторское представление о эволюционистских позициях, предполагая постепенное изменение материальной культуры под действием объективных стадиальнохронологических факторов. Эта позиция долгое время разделялась другими исследователями [Матющенко, Полеводов, 1991; 1994; Матющенко, 2003;

Молодин, Бобров и др., 1998]. Остается неясным, в чем А. И. Петров видел механизм сохранения единой культурной идентичности древнего населения, но апплицирование основных положений подхода на интерпретацию комплексов сопредельных территорий очевидно.

В свою очередь, В. В. Бобров подверг критике гипотезу В. А. Заха, сочтя несостоятельным объединения погребений и поселений в рамках ВНК только лишь на основании близости некоторых категорий каменных орудий [1998.

С. 57].

Предложенная В. А. Захом периодизация ВНК, дополняет и уточняет схемы В. И. Матющенко и В. И. Молодина. Не меняя относительную хронологию кипринского и ирбинского этапов, автор усомнился в правомерности типологического выделения В. И. Молодиным раннего, завьяловского этапа ВНК. Реакция других специалистов на это предложение разнится. М. Ф. Косарев предложил решать проблему завьяловского и изылинского этапов путем соотнесения их с двумя одновременными локально-территориальными типами [Косарев, 1996. С. 265 – 266]. В. В.

Бобров считает, что разделение инских и обских неолитических памятников тождественности в рамках ВНК [Бобров, 1998. С. 57].

Наряду с автохтонным ирбинскими комплексами, в раннем металле инокультурные комплексы, представленные керамикой с отступающенакольчатой орнаментацией. Автор соотносит их с миграциями населения западных районов Западной Сибири в конце неолита-энеолита [Зах, 2003. С.

153 – 154].

Необходимо отметить, что изначально М. Ф. Косарев, при атрибуции новокусковских комплексов, типологически идентифицировал их с кипринскими материалами, и на современном этапе данная точка зрения вышеописанным схемам, в очередной раз показывая размытость общих представлений о культурной специфике неолита и раннего металла региона.

Автором диссертационного сочинения в качестве варианта решения этой проблемы предлагался термин кипринско-ирбинско-новокусковский культурный массив позднего неолита-энеолита, призванный подчеркнуть условность типологического разделения и эпохальной дифференциации генетически взаимосвязанных комплексов [Марочкин, Юракова, 2014].

II. Большемысская культура и проблемы неолита-энеолита юга Верхнего Приобья.

В 1986 г. состоялась защита докторской диссертации Ю. Ф. Кирюшина, посвященной энеолиту, ранней и развитой бронзе Верхнего и Среднего Приобья. Одним из положений, вынесенных на защиту, стало выделение большемысской энеолитической культуры, ареал которой обозначен в рамках Барнаульско-Бийского Приобья. По мнению автора, энеолитическое население сформировалось на местном неолитическом субстрате, с участием среднеазиатского европеоидного компонента [Кирюшин, 1986. С. 16].

Развернутая характеристика большемысской культуры изложена в монографическом исследовании 2002 г. [Кирюшин, 2002], но в целом Ю. Ф.

Кирюшин придерживается изначальных позиций. Отдельные аспекты авторской концепции отражены в многочисленных публикациях [Кирюшин, 1990. С. 35 – 39; 1991. С. 64 – 75; 1997. С. 24 – 28; Кирюшин Ю.Ф., Кирюшин К.Ю., 1998. С. 254 – 261, и др.].

Исследователь критикует термин ранний металл, предложенный М. Ф.

Косаревым, как слишком широкий, затрудняющий дифференциацию начального периода знакомства с металлом (энеолитом) и эпохой ранней бронзы [Кирюшин, 1986. С. 13]. Но вместе с тем, выделяя энеолитический период, автор допускает использование как собственно археологических критериев (появление первых металлических изделий), так и показателей социально-экономического плана (первые признаки животноводства).

Важным фактором эпохальных социальных и технологических изменений Ю.

Ф. Кирюшин считает непосредственную территориальную близость энеолитического афанасьевского населения [Там же. С. 14].

Культуру характеризуют материалы нестратифицированных поселений лесостепного Алтая, нескольких погребальных памятников (наиболее большемысской культурой соотнесены некоторые поселения и погребения Горного Алтая [Кирюшин, Кунгуров, Степанова, 1995; Кирюшин К.Ю., Кирюшин Ю.Ф, 2008]. Обозначены три типологические группы керамики, отражающие этапы развития культуры:

Остродонные и круглодонные сосуды, орнаментированные оттисками гладкой или гребенчатой качалки, отступающей или шагающей гребенки [Кирюшин, 2002. С. 17]. Наиболее ранняя – вторая половина IV тыс. до н. э.

[Там же. С. 32 – 33].

2) Вторая группа. Немногочисленна (всего 4 сосуда). Остродонные сосуды, орнаментированные оттисками угла косопоставленного гребенчатого штампа [Там же. С. 18].

3) Третья группа. Немногочисленна. Форма неясна. Ложнотекстильная орнаментация [Кирюшин, 2002, С. 18 – 19]. Наиболее поздняя – рубеж III – II тыс. до н. э. [Там же. С. 33 – 34].

металлические изделия не имеют контекстной привязки к керамике [Там же.

С. 24 – 25], а связь керамического комплекса с костями животных одомашненных (?) видов аргументирована корреляцией суммарных показателей по условным горизонтам нестратифицированных памятников [Там же. С. 95 – 96].

потребовало пересмотра эпохальной принадлежности некоторых памятников, например, могильника Большой Мыс. Широкая поддержка концепции большемысской энеолитической культуры среди барнаульских археологов привела к быстрому росту числа памятников, относимых к ней. К сожалению, иногда без должной доказательной базы. Так, например, произошло с рядом погребальных памятников, не имеющих такого важного маркера, как керамика [Абдулганеев, Кирюшин, Пугачев, Шмидт, 2000. С.

206 – 210; Кирюшин, Волков, 2006. С. 44 – 49]. Примером некритичного восприятия концепции Ю. Ф. Кирюшина может служить точка зрения на поздний неолит левобережной части Алтайского Приобья, высказанная А. В.

Шмидтом. Утверждая отсутствие на данной территории даже зачатков собственной металлургии и производящего хозяйства, доводя неолитическую традицию до времени формирования елунинской культуры эпохи ранней бронзы (III тыс. до н. э.), автор признает существование развитой энеолитической культуры в сопредельном Обском правобережье [Шмидт, 2006. С. 40].

В. И. Молодин счел обоснованным выделение большемысской культуры и предложил связать её с энеолитическим этапом автохтонной линии развития населения Горного Алтая в эпохи неолита-ранней бронзы, отрицая при этом возможность пересмотра эпохальной принадлежности и культурной принадлежности древнейших могильников Алтайских предгорий (Усть-Иша и Большой Мыс) [Молодин, 1999. С. 52 – 53]. Неолитом датирует Большой Мыс и Н. Ю. Кунгурова, с опорой на результаты радиоуглеродного датирования [Кунгурова, 2005. С. 53 – 54]. Настаивая на типологической изоляции данного могильника среди массива неолитических некрополей Алтая и Кузнецкой котловины, она соотносит его с особой неолитической культурой, отличной от КАНК [Там же. С. 55]. Образовалась сложная историографическая ситуация, когда эпохальная атрибуция ряда алтайских памятников пересмотрена в сторону омоложения, неолитический возраст могильников Кузнецкой котловины не оспаривается, культурная принадлежность могильника Большой Мыс остается неясной, а термин «кузнецко-алтайская неолитическая культура» продолжает существовать [Марочкин, 2009. С. 123].

Последовательная критика концепции Ю. Ф. Кирюшина изложена в работах В. В. Боброва [1998. С. 50 – 58; 1999. С. 17 – 35; 2010. С. 110 – 113, и др.]. Согласившись с выделением большемысской культуры, автор предложил уточнить её эпохальную принадлежность, взяв за основу ранний комплекс поселения Танай 4а (северо-западное Присалаирье). Материалы поселения демонстрируют контекстуальное единство большемысской керамики (только первая группа) и набора костяных и каменных изделий неолитического облика [Бобров, 1999. С. 17 – 35]. Характер остеологических находок свидетельствует о присваивающем характере хозяйства охотничьерыболовной направленности. Следов металлургии и металлических изделий ранний комплекс поселения (обособленный планиграфически) не содержит [Там же. С. 32]. Перечисленная совокупность факторов позволила В. В.

Боброву усомниться в правомерности объединения в рамках культуры всех трех групп керамики, и вновь говорить о её неолитическом возрасте [1998. С.

56 – 57]. Совпадение ареала большемысской керамики первой группы (поселенческие памятники) с ареалом могильников КАНК, по мнению исследователя, может свидетельствовать об их принадлежности к одной своеобразной и развитой культуре неолита, одним из компонентов сложения которой был восточносибирский [Там же. С. 57]. Важным критерием культурного единства автор считает типолого-морфологическую близость орудийного набора из погребений и поселений. Решая вполне конкретную задачу эпохальной атрибуции большемысской культуры, В. В. Бобров вновь возвращается к необходимости выработки теоретических основ эпохальнотипологической дифференциации памятников неолита и энеолита Западной Сибири. Решение проблемы он видит в применении традиционных принципов, заложенных в основу археологической периодизации [Бобров, 2010. С. 112 – 113].

Следовательно, как это не парадоксально, проблемная ситуация в начале 2010-х гг. сформирована теми же вопросами, что и в конце 1960 гг.– спором о приоритетных критериях выявления эпохальных изменений на рубеже каменного и палеометаллического веков и археологических индикаторах этих изменений.

Итак, проблемно-хронологический подход к историографии неолита и раннего металла Верхнего Приобья в 1970 – начале 2010 гг. позволяет выделить еще два этапа, продолжающие периодизацию научной мысли:

1) Вторая половина 1970-х – первая половина 1980-х гг.: формирование концепции о двух линиях культурного развития в неолите и раннем металле региона, одна из которых связана с эволюционной динамикой местного культурного массива (завьяловского, кипринского, ирбинского), а вторая отражает колонизацию юго-востока Верхней Оби восточносибирским населением (работы В. И. Молодина).

2) Вторая половина 1980-х – начало 2010-х гг.: дискуссии о культурнотипологическом содержании ранних этапов ВНК (работы В. А. Заха, А. И.

Петрова, М. Ф. Косарева, В. В. Боброва) и эпохальной атрибуции большемысской культуры (работы Ю. Ф. Кирюшина, В. И. Молодина, Н. Ю.

Кунгуровой, В. В. Боброва).

Рассматривая выделенные этапы в контексте предложенной ранее периодизации историографии [Марочкин, 2013а], мы констатируем наличие нескольких линий научной преемственности, которые истоками уходят в начало 1950-х гг. (Приложение 2. Схема 3). Признавая определенную условность хронологических границ выделенных этапов, мы все же настаиваем на объективности критериев, фундирующих схему.

Положительная роль выявленной преемственности в том, что она позволила аккумулировать опыт нескольких поколений исследователей. В тоже время, зафиксирован во многом уникальный феномен чрезвычайно длительного параллельного развития взаимоисключающих точек зрения, имеющих разную методологическую основу. По всей видимости, это же стало определяющим фактором консервации теоретического конфликта. Попрежнему актуален спор об исторических критериях перехода к палеометаллу и их археологических индикаторах. Целая свита культурных типов и культур имеет дискуссионную эпохальную атрибуцию (кипринский, ирбинский, новокусковский, игрековский, большемысская культура). Нет ясности в соотношении завьяловского и изылинского типов, большемысской и кузнецко-алтайской культур. Ситуацию осложняет то, что при нерешенности традиционных вопросов, в том числе и теоретического характера, на современном этапе начинает формироваться блок новой проблематики, решение которой требует надежного методологического фундамента. Например, выделение ранненеолитической стадии [Шмидт, 2005], увеличение числа культур [Кунгуров, Оников, Тишкин, 1999. С. 58 – 63], или напротив, отказ от понятия археологической культуры в качестве основного инструмента познания эмпирических типов [Шмидт, 2005] 5.

Решение этих вопросов, неразрывно связанное с качественным и количественным улучшением корпуса источников, по всей видимости, определит ближайшую перспективу научного изучения неолита и раннего металла юго-востока Западной Сибири.

2. 3. Погребальная практика населения Верхнего Приобья в период неолита и переходного времени от эпохи камня к эпохе палеометалла:

историографический обзор гипотез эпохальной динамики В данном разделе мы рассмотрим опыт научного осмысления собственно погребальной практики и погребальной обрядности населения Верхнего Приобья в периоды неолита и энеолита. Считаем, что в данном случае нецелесообразно выделять специальные историографические этапы, т.

историографии. Впрочем, обзор тематической литературы указывает на то, что специальная разработка вопросов, связанных с изучением предмета, изначально выполняла вспомогательную функцию при общем культурнохронологическом анализе погребальных памятников [подробный обзор см.:

Марочкин, 2006].

Отметим такую характерную черту, как почти полное отсутствие обобщающих исследований, за исключением тех, в которых материалы погребальных памятников используются для построения общих культурнохронологических схем [Матющенко, 1973; Косарев, 1974; и др.].

Подавляющее количество работ связано с публикацией материалов, характеристика погребального обряда даётся для каждого памятника Более подробно точка зрения А.В. Шмидта рассмотрена в разделе 4.2. нашего диссертационного сочинения.

отдельно [например: Bobrov, 1988; Молодин, 1999; Кирюшин, Кунгурова, Кадиков, 2000; и др.]. Единственными научными обобщениями проблемы являются тематические разделы в работах А. И. Петрова [1994], В. А. Заха [2003], Ю. Ф. Кирюшина [2002, 2004].

Обозначенная в предыдущих разделах уникальная историографическая ситуация привела к тому, что большое количество древнейших могильников региона имеет спорную культурную, и что не менее важно, эпохальнохронологическую атрибуцию (Приложение 2. Табл. 1). Это привело к тому, что при относительно большом количестве источников их интерпретация во многом остается спорной.

В этом ключе наиболее интересным является анализ представленных точек зрения на эпохальную динамику погребальной практики древнего населения Верхнего Приобья на рубеже неолита-энеолита. Рассмотрим две модели, предложенных для различных районов Верхнеобского региона – теорию погребального обряда большемысской неолитической культуры, разработанную Ю. Ф. Кирюшиным, и схему эволюции погребального обряда населения ВНК на кипринско-ирбинском этапе её существования, представленную в работах А. И. Петрова и В. А. Заха, Ю. Ф. Кирюшина.

1. Проблема «погребального компонента» большемысской культуры.

Как уже отмечено выше, с момента выделения Ю. Ф. Кирюшиным в г. большемысской энеолитической культуры, количество относимых к ней памятников лесостепного и предгорного Алтая постоянно увеличивалась.

Но, кроме «поселенческого» компонента, в большемысской культуре выделяется и компонент «погребальный» [содержание раздела опубликовано:

Марочкин, 2009]. Само название культура получила по наименованию могильника Большой Мыс на оз. Иткуль, который, наряду с двумя погребениями Костенковой Избушки и погребением на Чудацкой Горе, Ю. Ф.

Кирюшин отнес к энеолиту [Кирюшин, 1986. С. 15]. Именно на основании материалов могильника на Большом Мысу им сформулированы следующие положения: для погребального обряда большемысского населения было характерно обилие украшений, небольшое количество каменного инвентаря и практически полное отсутствие керамики. Отмечался также смешанный антропологический тип, что объяснялось долгим взаимодействием трех компонентов – местного поздненеолитического (известного по могильнику Усть-Иша), позднекельтеминарского и афанасьевского [Там же. С. 15].

Рассмотрение проблемы соотношения энеолитических могильников с памятниками кузнецко-алтайской культуры ограничивалось выстраиванием хронологической последовательности – от Усть-Иши к Большому Мысу. В последующих работах автор остается на тех же принципиальных позициях – раннеголоценовым могильникам региона, отличаясь от них характером сопроводительного инвентаря и антропологическим типом погребенных [Кирюшин, Кирюшин; 1998; Кирюшин, 2002]. Таким образом, обозначенный в рамках культуры ряд погребений с устойчивым набором признаков делал предложенную схему культурогенеза более логичной и стройной. Число погребальных памятников, относимых к большемысской энеолитической культуре, постепенно возрастало. Кроме трех указанных памятников, в работах ряда барнаульских исследователей с данной археологической культурой были соотнесены также могильники Фирсово-11 [Шамшин, 1997] и Тузовские Бугры I [Абдулганеев, Кирюшин, 2000], погребение в Нижнетыткескенской пещере и погребение на Тыткескень-6 [Кирюшин, Кунгуров, Степанова, 1995; Кирюшин, Кирюшин, 1998]. К самым недавним находкам относится обнаруженный летом 2005 г. могильник НовоалтайскРазвилка, также определенный авторами раскопок при частичной публикации материалов, как большемысский [Кирюшин, Волков, 2006].

определенных признаков, используемых при отнесении того или иного могильника или отдельного погребения к большемысской энеолитической культуре:

1) характерное укладывание кистей рук на таз;

2) общая немногочисленность в погребениях инвентаря;

3) обилие в погребениях украшений из зубов животных;

4) отсутствие в погребальном инвентаре крупных каменных клинковбифасов и костяных вкладышевых кинжалов;

5) отсутствие в погребениях характерных восьмерковидных нашивок и нашивок в виде стилизованных рыбок;

6) наличие в окрестностях погребения характерной большемысской керамики;

7) следы обработки металлическими орудиями на артефактах из некоторых погребений.

Условно этот блок можно разделить на две неравные части. В первую, бльшую часть, входят признаки, должные отражать самобытность черт погребального обряда большемысского населения. В основном, эта группа признаков сформирована на материалах одного памятника – могильника Большой Мыс и в целом только дополняют положения, предложенные Ю. Ф.

Кирюшиным еще в 1980-х гг. Вторая часть включает два признака, в основе выделения которых лежит стремление найти косвенные доказательства взаимосвязи большемысских поселенческих материалов с погребениями (находки фрагментов керамики в межмогильном пространстве) и знакомства населения, оставившего погребения, с металлом (следы металлических орудий на артефактах).

Таким образом, выделение пласта энеолитических погребений построено на комплексном критерии, когда типологическая специфика элементов обряда дополняется аргументами собственно археологической периодизации. Не останавливаясь сейчас подробно на критике концепции (см. Главу настоящего исследования), отметим её спорность в ряде моментов:

«неолитическими» и «энеолитическими» комплексами предгорного Алтая не принимались во внимание материалы сопредельных территорий – Новосибирского Приобья и Кузнецкой котловины.

Косвенные признаки энеолитического статуса не зафиксированы на опорном памятнике-могильнике Большой Мыс/Иткуль.

Не учтены данные радиоуглеродного датирования Большого Мыса/Иткуль [Кунгурова, 2005, С. 57] (подробнее см.: раздел 4.1.).

2.3.1. Проблема эволюции погребальной практики населения неолита – энеолита северных районов Верхнего Приобья: основные подходы Выше уже отмечалось, что еще в конце 1950 – начале 1960-х гг. В. И.

Матющенко, столкнувшись с типологическими различиями могильников лесостепных и лесных районов Верхнего Приобья, объяснил их в русле построения относительной хронологии, когда Кузнецкий могильник признавался самым ранним, Томский могильник и Старое мусульманское кладбище располагались в центре хронологической колонки, а самым поздним являлся Самусьский могильник [Матющенко, 1960. С. 214].

Предложенная им периодизация неолитических погребальных памятников не противоречила взгляду на раннюю хронологию Кузнецкого могильника, высказанному ранее Н. А. Чернышевым [1953. С. 346]. То есть могильники Томско-Нарымского Приобья сразу рассматривались как более поздние. И этот тезис был поддержан большинством специалистов [Косарев, 1974;

Молодин, 1977; Кирюшин, 2004, и др.], что впоследствии послужило объективной предпосылкой их отнесения к энеолиту и ранней бронзе.

Именно на этой основе построены имеющиеся сравнительные схемы погребальной практики неолитического и энеолитического этапов.

В. А. Зах предложил следующую датировку могильников:

1. Изылинский этап (развитый неолит) – могильники Заречное 1 (стоячее погребение), Яйский, Васьковский, Кузнецкий, Ордынское 1е (погребение с трупоположением).

2. Кипринский этап (поздний неолит) – могильники Лебеди 2, Лебеди 3, Трекино, Крутиха 5 и Ордынское 1 (погребение № 4).

3. Энеолитический компонент, по мнению автора, представлен ирбинскими комплексами – Самусьским могильником, могильником на Старом мусульманском кладбище, погребением на Батуринском острове, захоронениями на памятниках Заречное 1, Ордынское 1е и Крутиха 5 [Зах, 1990. С. 67; 1985. С. 28].

Все погребения с трупоположением автор относит к неолиту, захоронения с элементами трупосожжения датирует переходным к металлу временем. Главным критерием более поздней датировки указывается сочетание в обряде архаичных черт с новыми – использованием огня и глиняной посудой. Вместе с тем исследователь признает: «Погребения на спине, без керамики, пока невозможно достоверно связать с определенными керамическими комплексами поселений» [Там же. С. 138].

В обобщающей работе 1994 г. А. И. Петров поддержал точку зрения В.

А. Заха и тоже отнес все неолитические могильники Обь-Енисейского региона к верхнеобской неолитической культуре, признав её трансэпохальный статус. Результатом проведенного им обобщенного сравнения могильников северных районов Верхнего Приобья выступают две схемы:

Погребальная практика неолитического этапа ВНК (по А. И. Петрову):

Захоронения совершены в стороне от поселений, на высоких мысах и расположены в одном ряду.

Отсутствие погребальных сооружений.

Трупоположение на спине с вытянутыми вдоль тела руками.

Возможны погребения без черепа. Вторичные захоронения и трупосожжения отсутствуют. Не исключено применение огня.

Засыпка умершего охрой применялась эпизодически.

Преобладает ориентация умерших параллельно реке, головой вниз по течению реки, и одновременно на северо-восток или северозапад.

Большое количество вещей в погребениях, керамика встречается Одежда, головной убор и обувь погребенных расшиты большим числом подвесок из зубов животных. Реже – медальоновидных Распространен обычай умышленной порчи вещей, обычны заготовки орудий или недоделанные вещи.

В могилах встречены различные предметы мелкой пластики, иногда парные фигурки. Они расположены у пояса погребенного.

Основной образ – водоплавающая птица. Подтверждается связь фигурок птиц с тотемистическим культом [Петров, 1994. С. 63].

С предложенными выводами с рядом уточнений согласился В. А. Зах.

Уточнения, в целом формального характера: декларируется отсутствие не погребального, а надмогильного сооружения; ориентация погребенных ставится в зависимость только от местного ориентира; в качестве основных образов мелкой костяной пластики помимо птиц названы лось и медведь [Зах, 2003, С. 139].

2. Погребальная практика энеолитического этапа ВНК (по А. И.

Петрову):

Преобладание сравнительно глубоких, небольших по размеру могильных ям укороченных пропорций.

Очень редко встречающаяся засыпка умершего охрой.

Полная, реже частичная, кремация на стороне останков умершего.

Наличие трупоположений: вытянуто на спине, скорчено на боку, Характерность вторичных захоронений.

Наличие биритуальных захоронений.

Неустойчивая ориентация умерших относительно сторон света.

Относительное обилие погребального инвентаря и наличие керамики. Отсутствие предметов из кости объясняется условиями погребального инвентаря.

Наличие поминальных комплексов рядом с могилами [Петров, Признаки даны сплошным списком, без эпохальной привязки, и это могильники Нижнего Притомья [Петров, 1994. С. 64]. В целом при культурно-хронологической атрибуции нижнетомских погребальных памятников автор пользуется схемой М. Ф. Косарева: Самусьский могильник (энеолит) Старое мусульманское кладбище (ранняя бронза) Томский могильник (ранняя бронза).

В. А. Зах, вслед за М. Ф. Косаревым датирует Самусьский могильник эпохой энеолита, а группу ранних захоронений Томского могильника по аналогии со Степановским могильником относит к ранней бронзе. Принцип выделения энеолитических комплексов тот же – нестабильность основных морфологической неустойчивости керамического комплекса, то В. А. Зах делает акцент на вариативности погребального обряда, когда наряду с сожжением имеются погребения с частичным присутствием огня и трупоположением. Именно по признаку биритуальности к энеолиту он относит и могильник на Старом мусульманском кладбище. Автор подчеркивает разновременность могильников с трупоположением и трупосожжением и, в тоже время, преемственную культурную связь между интерпретация обрядовых различий как свидетельств хронологического развития обряда. Культурная преемственность, по мнению В. А. Заха, обнаруживается и в некоторых предметах инвентаря: зооморфная костяная пластика в погребениях с трупоположением (Васьково, Ордынское 1е, Лебеди 2, Трекино, Крутиха 5) каменные изображения медведя в захоронениях с трупосожжением Самусьского могильника и могильника на Старом мусульманском кладбище [Зах, 2003. С. 152]. Обобщая, исследователь выделяет следующие характерные черты погребального обряда эпохи раннего металла в Верхнем Приобье и Присалаирье:

Отсутствие засыпки погребенного охрой.

Полная или частичная кремация трупа, которая производилась на Биритуальные захоронения.

Керамика в погребениях.

Умышленная порча вещей, сопровождающих покойного.

Итогом авторских размышлений становится тезис о том, что между изылинскими и кипринскими погребениями и захоронениями ирбинцев имеет место явное сходство, за исключением двух существенных моментов:

применение ирбинцами кремации и присутствие в их могилах керамики [Там же. С. 152 – 153].

Ю. Ф. Кирюшин, обращаясь к культурной атрибуции и периодизации памятников энеолита и ранней бронзы Томско-Тымского Приобья, в целом поддержал идею М. Ф. Косарева о принадлежности их к новокусковской культуре с двумя последовательными этапами развития – энеолитическим и раннебронзовым. Новокусковский энеолитический этап Ю. Ф. Кирюшин датирует серединой IV – III тыс. до н. э., а раннебронзовый игрековский – концом III – первой третью II тыс. до н. э.

Отражение развития культуры он видит в изменении орнаментации керамики (приглушение местной традиции под воздействием пришлого западного населения) и переход в погребальном обряде от трупосожжения к трупоположению (?) [Кирюшин, 2004. С. 25 – 28]. Здесь, очевидно, произошла путаница. Автор, как понятно из общей логики его рассуждений, считает как раз наоборот – эволюция шла от трупоположения к соседствующих абзацах Ю. Ф. Кирюшин предлагает две разные абсолютные датировки энеолитического новокусковского этапа: середина IV – III тыс. до н. э. [2004. С. 25 – 28]; вторая половина III тыс. до н. э., может быть полностью III тыс. до н. э., с возможным заходом в первую четверть II тыс.

до н. э. [2004, С. 12 – 13].

Таким образом, аналитический обзор историографии свидетельствует о наличии двух основных точек зрения на характер эпохальных изменений в погребальной практике населения Верхнего Приобья в переходное время от неолита к ранней бронзе:

Типологическая эволюция обряда в рамках соблюдения общего канона (погребальный компонент большемысской культуры).

Кардинальная смена погребального канона, в т. ч. смена практик погребальные комплексы).

Завершая данную главу нашего исследования, отметим принципиальную разницу историографических сценариев осмысления проблем неолитаэнеолита верхнего Приобья и сопредельных районов юга Западной Сибири, в частности Среднеиртышско-Барабинского региона.

Для историографии ранних периодов Среднего Прииртышья и Барабы [см.: Марченко, 2009; Юракова, 2012] характерна последовательная смена основных концепций, в первую очередь, связанная с качественными позитивными изменениями в корпусе источников. Итогом является Среднеиртышского региона, включающая знания о культурной атрибуции и поселенческих памятников. В рамках схемы, предусматривающей наличие нескольких линий культурогенетического развития, возможно логичное совмещение нескольких одновременных разнокультурных массивов.

Историография неолита-энеолита Верхнего Приобья, напротив, демонстрирует наличие во многом уникальной ситуации одновременного возникновения и параллельного существования нескольких взаимоисключающих концепций, обладающих схожими доказательными базами. При этом в историографии неолита-энеолита Верхней Оби четче прослеживается наличие линий научной преемственности. Как следствие обозначенной историографической ситуации, для верхнеобской археологии неолита и энеолита и на современном этапе развития характерно большое количество нерешенных, дискуссионных вопросов в изучении ранних памятников, обусловленных многообразием методологических подходов к пониманию природы этих историко-культурных периодов, и сущности процессов эпохальной динамики.

Степень изученности погребальной практики древнего населения Верхнего Приобья в период неолита и переходного времени от эпохи камня к эпохе палеометалла остается недостаточной и характеризуется отсутствием обобщающих исследований. Две предложенные схемы эпохальной динамики погребальных традиций имеют ряд слабо доказательных аспектов.

ГЛАВА 3. СТРУКТУРНО-ТИПОЛОГИЧЕСКАЯ

ХАРАКТЕРИСТИКА ПОГРЕБАЛЬНЫХ КОМПЛЕКСОВ

НЕОЛИТА-ЭНЕОЛИТА ВЕРХНЕГО ПРИОБЬЯ

Для решения задачи по выявлению вариантов погребальной практики, была предпринята типологическая группировка погребальных комплексов.

Механизм этой группировки основан на выделении признаков погребальной практики и их корреляции. Сравнительный анализ отражен в специальных таблицах, которые демонстрируют распределение признаков по памятникам (Приложение 2. Табл. 3 – 12). Структурная характеристика выделенных групп могильников базируется на схеме, применяемой нами при анализе каждого погребального комплекса [подробнее см.: Глава 1, раздел 1.3;

Приложение 1].

3.1. Структурная характеристика и типологическая группировка древнейших погребальных комплексов без археологических признаков металла в сопроводительном инвентаре Предварительный обзор памятников позволил констатировать полное отсутствие археологических признаков металла почти во всех исследуемых погребальных комплексах. Вместе с тем, в двух могильниках такие признаки зафиксированы (см.: раздел 3.2.), что позволяет рассматривать их как «контрольную группу» при сравнении и последующей эпохальнохронологической атрибуции всего комплекса источников (см.: раздел 4.1.).

3.1.1. Типологическая группа 1: бескерамические погребения Новосибирского Приобья и Кузнецкой котловины. Общие черты и внутренняя типология В первую типологическую группу нами отнесены такие могильники, как Крутиха 5/1, Ордынское 1е/1, Усть-Алеус, Яйский, Кузнецкий, Лебеди 2, Лебеди 3, Трекино, Васьковский, Тамбарское погребение (Приложение 3, Рис. 2). Историография их культурно-хронологической атрибуции констатирует соотнесение этого субмассива с одним культурным пластом (хоть и разные исследователи по-разному определяли этот пласт: КАНК, ВНК), что в принципе подтверждается характером комплексов (см.: глава 2).

Однако, на наш взгляд, внутренняя типология субмассива дает основания для его разделения на две подгруппы, при наличии у них общих черт (см.

заключительную часть данной главы).

1-я подгруппа: могильники Крутиха 5/1, Ордынское 1е/1, Заречное 1/1, Яйский, (Новосибирское Приобье, Восточное Присалаирье и северная периферия Кузнецкой котловины).

Количество погребений и половозрастная структура Изначальное количество погребений в этих могильниках неизвестно, потому что памятники частично повреждены (см. глава 1; Приложение 1).

Всего в каждом памятнике этой подгруппы зафиксированы от одного захоронения (Ордынское 1е/1) до двух (Крутиха 5/1; Заречное1/1, Яйский).

Судя по материалам могильников Крутиха 5/1 [Молодин, 1977] и Заречное 1/1, в структуре погребального памятника сочетались захоронения взрослых мужчин и женщин. На остальных памятниках также зафиксированы Погребения детей отсутствуют или не сохранились.

Геоморфологическая характеристика и планиграфия могильников Для всех могильников характерно размещение на мысовидных участках высоких береговых террас при слиянии водоемов (Ордынское 1 [Молодин, 1977, С. 20]) или меандровых участках русла рек (Яйский [Матющенко, 1963, С.97-98], Крутиха 5 [Молодин, 1977, С. 26; Зах, 2003, С. 81] 6 ).

Судить о планиграфии погребальных комплексов можно только по материалам Яйского могильника (Приложение 5, Рис. 1,4), в котором зафиксировано рядное расположение погребений: ось пространственного распределения погребений (Ю – С) подчинена направлению мыса (ряд В литературе есть указания на специфичность островного положения могильника Крутиха 5 [Молодин, 1977, С. 26; 2001, С.7], однако В. А. Зах справедливо указал на возникновение острова уже в современности, при сооружении Новосибирского водохранилища [2003, С.81].

вытянут вдоль течения) [Матющенко, 1963. Рис.1]. Полагаем, что эту закономерность можно спроецировать применительно к другим комплексам группы.

Погребальные сооружения Во всех зафиксированных случаях: Крутиха 5/1, Ордынское 1е/ [Молодин, 1977. Рис. 3 – 4], погребальные сооружения представлены грунтовыми ямами прямоугольной или подпрямоугольной формы, размеры и пропорции которых повторяют параметры погребенных людей.

Характер обращения с останками умерших людей Во всех погребениях данной группы зафиксированы трупоположения (Приложение 5. Рис. 1, 1 – 3). Останки умерших людей всегда размещались на спине, в вытянутом положении (кроме вертикального женского захоронения мог. Заречное 1/1: см. выше). Какие-либо дополнительные черты или признаки, в виде «стянутого» положения ног и положения кистей рук на тазовую область не зафиксированы (см. Приложение 1; Приложение 2.

Табл. 9). Почти во всех случаях костяки размещались без нарушения анатомического порядка, за исключением погребения № 2 Яйского могильника – в данном случае зафиксировано особое положение черепа:

сильно фрагментированный, он располагался в области ног, при анатомической целостности остального костяка [Матющенко, 1963, С.97-99].

Особо следует отметить погребение женщины (№ 3) могильника Заречное 1/1), которое содержит вертикально расположенный костяк (передом на восток), с отчлененным черепом, который установлен рядом.

Контекстуальное единство данного «аномального» погребения с «нормальным» захоронением мужчины, а также обычный характер инвентарного набора позволяет судить о том, что в данном случае мы имеем дело именно с преднамеренным погребением. В. А. Зах [2003, С. 139] и А. В.

Шмидт [2005, С. 124] верно отметили крайнюю редкость подобной практики размещения останков в древних захоронениях Евразии, обозначив в качестве ближайших аналогий наклонные погребения Оленноостровкого могильника [Гурина, 1956] и вертикальное захоронение у с. Пеган в Зауралье [Сальников, 1952].

Ориентировка погребенных Обзор имеющихся данных и их анализ (Приложение 1, Приложение 2, Табл. 7) выявил унификацию ориентировки погребенных в каждом могильнике, однако обнаружена и неустойчивость этого показателя внутри группы:

Ордынское 1е/1 – головой на северо-восток, или головой вниз (!) по течению основного водоема – р. Оби.

Крутиха 5/1 – головой на северо-восток (данных о местных ориентирах нет).

Заречное 1/1 – головой на север (данных о местных ориентирах нет).

ориентированы головой на северо-запад, ногами перпендикулярно течению реки и перпендикулярно оси мыса.

То есть, можно предполагать соблюдение принципа захоронения головой на северный сектор, при этом в двух случаях зафиксировано разное положение умерших относительно местного ориентира (реки). К сожалению, фрагментарность исходных данных не может подтвердить закономерность или случайность последнего вывода.

Погребальный инвентарь Элементы одежды.

Нашивные или подвесные украшения зафиксированы в погребениях могильников Крутиха 5/1 (погребение № 2), Ордынское 1е/1, Яйский (см.

Приложение 1). Морфологические категории: зубы мелких хищных животных, чаще всего со сквозным отверстием для подвешивания в корневом отделе: Крутиха 5/1 (погребение 2), Яйский могильник; костяные подвески овальной или лепестковой формы, с отверстием для подвешивания:

Ордынское 1е/1, Яйский могильник (погребение 1); нашивки из раковин беззубки: Ордынское 1е/1, Яйский могильник (погребение 1); подвески или нашивки в виде костяных скульптурок боровой птицы (Приложение1;

Приложение 5, Рис. 2, 1,2): Яйский могильник (погребение 1).

Судя по приведенным в источнике описаниям, единой закономерности в унифицированной схемы декорирования одежды. Нет закономерности и в расположении различных типолого-морфологических групп украшений – этот тезис лучше всего иллюстрируется наблюдениями за размещением раковин беззубки – в погребении Яйского могильника они декорируют область ног, а в захоронении могильника Ордынское 1е/1 – области головы и таза (см. соответствующие разделы Приложения 1).

Следует также отметить, что вряд ли зафиксированные украшения являлись элементами специального, похоронного одеяния. На наш взгляд, малочисленность декора и разнообразие схем его расположения маркируют индивидуальную специфику прижизненной одежды умерших людей [см.:

Коваленко, 2003].

Изделия из камня (подробное описание см.: соответствующие разделы Приложения 1).

Каменные предметы из инвентарного набора этой погребальной группы представлены такими категориями, как отщепы (Ордынское 1е/1, Яйский, Крутиха 5/1), ножевидные пластины (Ордынское 1е/1, Крутиха 5/1), скребки на отщепах случайной формы (Ордынское 1е/1, Крутиха 5/1), топоры-тесла (Яйский, Крутиха 5/1), иволистные наконечники стрел (Яйский, Крутиха 5/1).

Встречены в отдельных погребениях, но не образуют серии необработанные кусочки камня и клинки-бифасы укороченных пропорций (Яйский) перфораторы на пластинах и ножи на отщепах (Ордынское 1е/1), подтреугольной формы черешковый бифас-наконечник копья или дротика (Крутиха 5/1).

Изделия из кости (подробное описание см.: соответствующие разделы Приложения 1).

Предметы из кости, входящие в инвентарный набор рассматриваемой группы погребений, представлены необработанной костью (Заречное 1), роговой трапециевидной мотыжкой (Ордынское 1е/1), стержнем-лощилом (Ордынское 1е/1), проколками (Яйский), роговым долотом (Крутиха 5/1), костяным монолитным (безвкладышевым) кинжалом из трубчатой кости (Крутиха 5/1), плоскими листовидными наконечниками стрел (Крутиха 5/1, Яйский), биконическими наконечниками стрел шигирского типа (Яйский).

Яркой чертой инвентарного набора являются костяные предметы мелкой пластики (Приложение 5, Рис. 2), представленные плоскостным, профильным изображением головки лося (Ордынское 1е/1) и небольшим стилизованным изображением боровой птички со сквозным отверстием по центру (Крутиха 5). Наряду с отмеченными выше скульптурными подвесками, эти скульптурки маркируют культурный пласт, семантическое содержание которого еще только предстоит осмыслить [имеющийся опыт см.: Морозов, 2010]. Возможно, с ними связаны предметы неизвестного назначения из Яйского могильника – шлифованный цилиндр и орнаментированный короткими насечками стержень (Приложение 5, Рис. 2, 3,5).

Закономерности в распределении инвентаря (подробное описание см.:

соответствующие разделы Приложения 1).

С сожалением констатируя фрагментарность и недостаточность исходных данных, все же сделаем некоторые обобщения:

1) В структуре могильников присутствовали захоронения с разным уровнем инвентарной оснащенности. Например, почти полностью отсутствовал инвентарь, за исключением необработанной кости животного, в мужском погребении № 4 могильника Заречное 1/1, в то время как женское погребение этого же могильника имело привычный набор инвентаря неолитического облика (см. в предыдущем разделе 3.1.1.). Схожая ситуация зафиксирована на могильниках Крутиха 5/1: наиболее многочисленный и разнообразный инвентарь представлен в погребении № 1 (14 предметов/ категорий), небольшое количество инвентаря содержат захорнения № 2 ( предмета/3 категории) и № 4 (2 предмета/2 категории); Яйский могильник:

почти все предметы происходят из погребения № 1, за исключением плоских костяных наконечников (погребение № 2).

2) Чаще всего предметы инвентаря располагались в области таза и бедер:

Ордынское 1е/1 – 5 случаев/62% 7 ; Яйский – 6 случаев/60%; несколько иная ситуация в могильнике Крутиха 5/1 – 6 случаев/49%. Реже – в области головы: Ордынское 1е/1 – 1 случай/13%, Крутиха 5/1 – 5 случаев/43%. Еще реже в области груди, без какой-либо однозначной закономерности в горизонтальном размещении (право/лево): Ордынское 1е/1 – 2 случая/25%;

Яйский – 1 случай; Крутиха 5/1 – 1 случай/8%.

3) Хотя данных для выявления половозрастных закономерностей в инвентарном наборе явно недостаточно, отметим наличие оружия как в мужских (Крутиха 5/1), так и в женских (Ордынское 1е/1) погребениях.

Дополнительная структура В погребении № 2 Яйского могильника зафиксирована обильная посыпка охрой головного и грудного отделов костяка и преднамеренная «вертикальном» женском захоронении могильника Заречное 1/1.

(Нижнеинская группа КСГО и южная периферия Кузнецкой котловины) принадлежность Судя по всему, часто в структуре могильника было несколько погребении, но не больше 5-6: Васьковский – 4 погребения; Кузнецкий – погребений, Лебеди 2 – 6 погребений. Антропологические данные доступны лишь для материалов могильника Лебеди 2, для других памятников достоверная информация отсутствует (см.глава 1; Приложение 2, Табл. 2).

Итак, в структуре могильника зафиксированы погребения взрослых мужчин Здесь и далее показатели в процентах указываются относительно общего количества случаев на том или ином памятнике (100%).

60-70 лет (4 случая, включая одно парное захоронение), взрослой женщины 60 лет (1 случай) и двух подростков 8-13 лет (два случая) [Бобров, 1983;

Bobrov, 1988]. Примечательно отсутствие собственно детских (доподростоковых) погребений. Последнее наблюдение подтверждается материалами других могильников – даже при отсутствии специальных антропологических определений, во всех хотя бы частично сохранившихся памятниках зафиксированы только захоронения взрослых [Чернышев, 1953;

Бородкин, 1967].

Геоморфологическая характеристика и планиграфия могильника Местоположение всех могильников данной группы обязательно связано с берегом проточного водоема. В большинстве случаев, захоронения располагались в дополнительно изолированных геоморфологических условиях, на мысах при слиянии рек и ручьев – Кузнецкий и Васьковский могильники [Бородкин, 1967; Чернышев, 1953]; или при меандровых искривлениях речного русла – Лебеди 2 [Bobrov, 1988].

Пространственная организация могильников рассматриваемой группы предполагает расположение захоронений в один ряд (Приложение 5, Рис. 3).

Опять же, в силу наибольшей сохранности, данные о планиграфической специфике получены в первую очередь на материалах могильников Кузнецкого и Лебеди 2 [Чернышев, 1953; Бобров, 1983]. Зависимость внутренней планиграфии могильника от половозрастных характеристик погребенных людей не зафиксирована.

Погребальные сооружения Относительная сохранность костяков предполагает первоначальное сокрытие умершего в специальном сооружении, роль которого, по всей видимости, играла обыкновенная грунтовая яма. К сожалению, по имеющимся данным информация о форме и размерах ям зафиксирована только для могильника Лебеди 2 [Бобров, 1982; Bobrov, 1988]. Погребальные сооружения в этом памятнике представлены грунтовыми ямами вытянутых пропорций, подпрямоугольной или овальной формы. Длина ям колеблется от 1,5 м до 2 м, а ширина от 0,55 м до 0,6 м (Приложение 1; Приложение 2, Табл. 8). Закономерности в вариабельности формы не прослеживается.

Пропорции и размеры ям подчинены размерам погребенных в них людей (ямы подростковых погребений имеют меньшую длину). Яма № аналогична по пропорциям и форме погребальным сооружениям. Косвенные свидетельства (фото раскопа) о наличии грунтовых ям с подобными же пропорциями есть для Кузнецкого могильника [Чернышев, 1953. Рис.3].

Характер трупоположения Для Васьковского могильника есть только общие упоминания о том, что умершие располагались на спине в вытянутом положении. Наиболее показательны материалы могильников Лебеди 2, Кузнецкий (см.:

Приложение 1). Судя по ним, во всех случаях погребенные располагались на спине в вытянутом положении (Приложение 5, Рис. 4), при этом можно выделить два подварианта. Первый подвариант заключался в свободном положении ног и вытянутости рук вдоль туловища. Он зафиксирован в случаях: у погребенных в могилах № № 1 и 4 могильника Лебеди 2 (2 случая) и в могилах № № II и III Кузнецкого могильника (3 случая). Второй подвариант предполагает «стянутое» положение голеней и положение кистей на тазовую область. Он зафиксирован в погребениях № № 3, 6, 7 могильника Лебеди 2 и в погребениях № № IV и V Кузнецкого могильника. При выявленном численном паритете обоих вариантов какая-либо зависимость от других критериев (степень инвентаризированности, половозрастная специфика, ориентировка и пр.) отсутствует.

По количеству умерших в могиле выделяются одиночные и парные захоронения. Первый вариант преобладает, а второй зафиксирован лишь на могильниках Лебеди 2 (№ 2 – 1 случай) и Кузнецкий (№ № II и IV – два случая). Во всех случаях в парных погребениях захоронены только останки взрослых людей, при этом в могильнике Лебеди 2 достоверно установлено парное захоронение мужчин [Bobrov, 1988]. Как уже сказано, для Кузнецкого могильника половозрастные определения погребенных отсутствуют, но при этом специфика инвентарного набора позволяет предполагать разнополый характер парных погребений (см. раздел «Погребальный инвентарь»). Таким образом, применение практики парных погребений не подразумевало определенной половой принадлежности умерших.

Ориентировка погребенных Анализ ориентировки останков погребенных позволяет сделать два важных наблюдения:

1) Для могильников данной группы характерен единый внутренний принцип ориентировки погребенных. Исключением тут выступают подростковые захоронения могильника Лебеди 2, где костяки расположены перпендикулярно остальным захоронениям. Возможно, данная редкая ситуация является отражением погребальной практики, обусловленной возрастной принадлежностью умерших.

2) В рамках группы наблюдается разнообразие в ориентировке погребных относительно сторон света: головой в восточный сектор – погребения Васьковского могильника; в северо-восточный сектор – погребения Кузнецкого могильника и взрослые погребения могильника Лебеди 2; в северо-западный сектор – подростковые захоронения могильника Лебеди 2 (Приложение 1; Приложение 2, Табл. 7). При этом фиксируется четкая зависимость положения относительно реки, основного местного ориентира – во всех случаях погребенные располагались ногами перпендикулярно течению (все захоронения Кузнецкого могильников, подростковые могилы Лебеди 2), либо ногами вниз по течению (все захоронения Васьковского могильника, взрослые могилы Лебеди 2). По всей видимости, именно местный ориентир играл определяющую роль в расположении умершего при захоронении. Однако, даже с учетом разницы в ориентировке относительно сторон света, следует отметить отсутствие могил, в которых костяки были бы ориентированы в южный сектор.

Северный сектор, напротив, явно преобладает. Это позволяет предположить наличие особых мотиваций при выборе места для могильника, при котором приблизительное совпадение глобального и местного ориентиров.

Погребальный инвентарь Элементы одежды (см. соответствующие разделы Приложения 1).

Применительно ко всем могильникам этой подгруппы характерно наличие в захоронении нашивных украшений из зубов животных: медведей, волков, лосей, маралов. На всех фиксируется один прием специальной подработки – уплощающие срезы и сквозные отверстия в корневых отделах.

Как в предыдущих случаях, жесткого правила размещения нашивок нет. На основе материалов женского погребении № 6 и мужского погребения № могильника Лебеди 2 В. В. Бобровым была предложена реконструкция внешнего вида одежды [Bobrov, 1988. f. 2; Приложение 5. Рис. 31]. По всей видимости, и в этом случае обнаруженные украшения представляют декор прижизненной одежды, не несущей дополнительной погребально-сакральной смысловой нагрузки [см.: Коваленко, 2003].

Изделия из кости.

Костяные предметы в погребальном сопровождающем инвентаре этой группы погребений представлены проколками (Кузнецкий, Лебеди 2, Васьковский); игольниками (Лебеди 2); разнообразными челноками для плетения сетей 8 (Приложение 5, Рис. 5) (Кузнецкий, Лебеди 2, Васьковский);

остроги с одним рядом зубьев, отделенных от насада небольшим уступчиком (Кузнецкий, Лебеди 2, Васьковский); биконическими наконечниками стрел шигирского типа (Приложение 5, Рис. 6) (Васьковский, Лебеди 2); основами однолезвийных вкладышевых ножей (Приложение 5, Рис. 6) (Васьковский, Лебеди 2, Кузнецкий); ложковидными предметами неизвестного назначения (Лебеди 2); небольшими зооморфными скульптурами (Приложение 5, Рис. 7):

изображением (медведь-лось (?)), головы лося, головы медведя (Васьковский Данные изделия объединены в группу по функциональному критерию. В морфологическом отношении представляют собой несколько вариаций продолговатых предметов со сквозным отверстием на одном торце.

могильник), комплексом из гофрированного стержня и навершия для него в виде стилизованной фигурки боровой птицы (Васьковский могильник, Лебеди 2).

Изделия из камня.

Каменные предметы, входящие в набор сопроводительного инвентаря данной группы погребений, представлены отщепами и сколами (Лебеди 2);

сечениями ножевидных пластин (Кузнецкий, Лебеди 2); плитчатыми абразивами (Васьковский, Кузнецкий, Лебеди 2); разного размера топорамитеслами с комплексной обработкой поверхности (оббивка, шлифовка) с выраженной ассиметрией рабочего края (Васьковский, Кузнецкий, Лебеди 2);

наконечниками стрел с бифасиальной обработкой (Приложение 5, Рис. 8), иволистной формы (Кузнецкий, Васьковский, Лебеди 2), а также треугольной формы с вогнутым основанием (Лебеди 2); небольшими ножами на отщепах (Кузнецкий, Лебеди 2); шлифованными ножами с вогнутой поверхностью (Кузнецкий, Лебеди 2); крупными клинками-бифасами лавролистной формы (Приложение 5, Рис. 9) (Васьковский, Кузнецкий, Лебеди 2). В единственном экземпляре на межмогильном пространстве Кузнецкого могильника найден очень крупный бифас овальной формы, который можно интерпретировать как орудие копки могильных ям.

По всей видимости, по наличию ряда вышеперечисленных предметов в вещном наборе, к этой же подгруппе следует отнести полностью разрушенные могильники Трекино и Лебеди 3 (Нижнеинская группа КСГО) (описание см. соответствующие разделы Приложения 1) [Бобров, 1990].

Керамика.

Единственный случай обнаружений керамического сосуда в захоронении зафиксирован в могильнике Лебеди 2. Миниатюрный (6,2 6,5 см) круглодонный сосуд, с орнаментом из вертикальных зигзагов, выполненных в прочерченной и отступающе-накольчатой технике. Зафиксирован в погребении № 7 (взросл., муж.) в области таза. Типологически близок кипринско-ирбинским керамическим комплексам, в частности сосуду из погребения № 6 могильника Заречное 1/2 (интерпретацию см. в следующей главе) (Приложение 1; Приложение 2, Табл. 12; Приложение 5, Рис. 32).

Закономерности в распределении инвентаря.

Анализ материалов трех указанных могильников позволяет сделать следующие обобщения:

Количество инвентаря в могилах варьируется, но так называемые безынвентарные захоронения отсутствуют. На могильнике Лебеди наименьшее количество вещей зафиксировано в подростковых погребениях № 3 (2 предмета/1категория) и № 4 (3 предмета/3 категории), однако схожие показатели демонстрирует и погребение взрослого мужчины № 1 ( предмета/3 категории). В целом во всех погребениях инвентарный набор не отличается многочисленностью. Максимальные значения для могильников представлены следующими показателями: Лебеди 2 – 13 предметов/ категорий (№ 6, женск., одиночн.), и 5 предметов/5 категорий (№ 7, муж., одиночн.); Кузнецкий – 15 предметов/9 категорий (парное захоронение взрослых).

Наиболее часто предметы сопроводительного инвентаря располагались в области таза и верхней части бедер погребенных людей, при относительно одинаковом картине горизонтальном распределении – Лебеди 2: 18 случаев/85%; Кузнецкий: 17 случаев/81%; Васьковский: 6 случаев/67%.

Вероятно, это связано с прижизненной практикой ношения предметов обихода при помощи пояса. Реже предметы сопроводительного набора размещались в области груди – Лебеди 2: 2 случая/10%; Кузнецкий: случая/19%. Наиболее редкий вариант размещения предметов сопроводительного инвентаря – в головном отделе умершего – Лебеди 2: случай/5%; Васьковский: 1 случай/11%. Примечательно, что для предметов орудийного набора подчинение основному правилу расположения (на поясе) выдержано относительно строго, а в расположении необработанного камня и мелких пластин допущены вариации.

В первую очередь, опираясь на материалы могильника Лебеди 2, можно говорить о наличии условных «мужских» и «женских» наборов сопроводительного инвентаря – в женском погребении № 6 были размещены небольшой нож-бифас, комплекс из игольника и иглы, костяная проколка, ложковидный предмет (пряжка?) и челнок для плетения сетей, т.е. предметы, связанные с хозяйственно-бытовым функциями; в мужском погребении № оказались размещены большой клинок-бифас, топор-тесло, шлифованный нож с вогнутым лезвием, костяной ложковидный предмет и керамический сосуд, т.е. за исключением сосуда и костяной ложки (пряжки?) – оружие и деревообрабатывающие орудия. Схожая картина наблюдается в материалах Кузнецкого могильника, когда в парных погребениях II и IV один из костяков сопровождался теслами, клинками-бифасами и костяными острогами (условный «мужской» набор), а второй – проколками, небольшими ножами-бифасами, также острогами и челноками для плетения сетей. Однако, вариабельность вещных наборов мужских погребений могильника Лебеди 2, в том числе необязательность присутствия в них крупного каменного клинка, пока не позволяет вывести однозначную закономерность.

Дополнительная структура Какие либо дополнительные нюансы погребальной практики, единые для всех комплексов данной подгруппы, не зафиксированы. В качестве отдельных моментов можно обозначить следующее:

В погребениях Васьковского могильника присутствует охряная посыпка костяков [Бородкин, 1967; 1972].

В Кузнецком могильнике автором источника отмечается наличие красного, прокаленного слоя почвы под погребениями, который он связывает с особым этапом подготовки могильной ямы [Чернышев, 1953, С.346].

Однако, следует учитывать вероятность естественного происхождения данного слоя, отражающего местную геостратиграфическую ситуацию.

В могильнике Лебеди 2 в ряду погребений имеется яма укороченных пропорций, содержащая только мелкие кости животных [Бобров, 1982;

Bobrov, 1988]. Наряду с версией кенотафа, данный объект можно трактовать как поминальную яму (Приложение 5. Рис. 4, 4).

Таким образом, в лесостепной части Новосибирского Приобья и Кузнецко-Салаирской горной области ряд неолитических могильников объединен в типологическую группу 1 (Приложение 3. Карта 2), соответствующую определенному культурному пласту. В то же время, сравнение комплексов внутри группы позволяет выделить две подгруппы с несколько различными показателями основных элементов погребальной практики, и это различие нуждается в корректной интерпретации, например в рамках периодизации комплексов (см. раздел 4.1.).

3.1.2. Типологическая группа 2: бескерамические погребения Барнаульского Приобья.

В данную типологическую группу нами отнесены такие могильники, как Большой Мыс/Иткуль, Чудацкая Гора, Фирсово 11, Тузовские Бугры 1, погребение у с. Фоминское, Костенкова Избушка (Приложение 3, Карта 3).

Надо отметить, что наиболее репрезентативным источником являются материалы могильника Большой Мыс/Иткуль и выводы, построенные на их анализе, в ряде случаев экстраполируются на другие комплексы.

Количество погребений и половозрастная структура могильников Наименее представительные три могильника, входящие в данную группу, включают лишь от одного (погребение у с. Фоминское, Чудацкая Гора) до двух (Костенкова Избушка) изученных погребений. Однако, как и в случае с другими частично разрушенными памятниками, истинность данного показателя не достоверна. Тем более, что полностью изученные комплексы демонстрируют относительно большое количество захоронений:

Большой Мыс/Иткуль: не меньше 18 захоронений (раскопками исследованы 16), из них восемь могил связаны с индивидуальными захоронениями взрослых мужчин (№ № 1 – 3, 9, 11 – 13, 15.); три связаны с индивидуальными захоронениями взрослых женщин (№ № 4, 14, 16.); четыре представляют парные захоронения взрослых женщин (№ № 5 – 6, 7-8), еще палеоантропологической атрибуции останков; индивидуальное захоронение № 10 содержало останки ребенка 1,5-2 лет.

(половозрастные характеристики в первоисточнике не указаны, хотя Ю. Ф.

Кирюшин приводит сводку, согласно которой на могильнике доминируют захоронения взрослых людей, и лишь одно захоронение содержит останки подростка). По всей видимости на могильнике представлены как одиночные, так и парные захоронения [Лыжникова, 1990. Рис.1].

Тузовские Бугры 1: 18 погребений 9, из которых одно является индивидуальными [Кирюшин, Кирюшин, Шмидт, Абдулганеев, 2012. С. 61].

Подробные данные о половозрастной структуре могильника отсутствуют, однако приведена информация о наличии в одном из групповых захоронений (№ 33) останков ребенка (без указания возраста) [Там же. С. 62].

То есть, могильники этой группы самые крупные по числу захоронений в лесостепной зоне Верхнего Приобья, что может причинами в том числе и объективного характера, например большой плотностью древнего населения на этой территории. Однако, это вполне могло объясняться определенными нюансами погребальной практики оставивших их древних популяций, например более продолжительным временем функционирования некрополей.

Отметим и распространение практики преднамеренной ингумации прежде всего на взрослых членов социума (Приложение 2. Табл. 5).

Геоморфологическая характеристика и планиграфия могильников Авторами публикации материалов указывается на 19 погребений, но из числа неолитических погребений необходимо выделить разграбленное групповое погребение № 7, в материалах которого обнаружены металлические височные кольца и археологически целые плоскодонный и круглодонный керамические сосуды [Абдулганеев, Кирюшин, Пугачев, Шмидт, 2000, С.208]. По мнению В. В. Боброва (устное сообщение), это погребение можно интерпретировать как принадлежащее крохалевской культуре раннего периода бронзового века конца III – начала II тыс. до н.э.

Геоморфологические характеристики данной группы могильников захоронения – все они приурочены к изолированным мысовидным участкам на берегу водоемов. В одном случае это мысовидный участок при слиянии двух рек: Чудацкая гора; в остальных возвышенные участки у старичных и Мыс/Иткуль и Тузовские Бугры 1, а также могильника Костенкова Избушка.

представляют собой сезонные острова, т.е. подъем паводковых вод приводит к затоплению высокой поймы [Кирюшин, Малолетко, 1986; Кирюшин, Кирюшин, Шмидт. Абдулганеев, 2012. С. 61].

Относительно большое количество захоронений на памятниках этой организацию в несколько параллельных рядов: в три ряда на могильнике Тузовские Бугры 1 10, и также в три ряда на могильнике Большой Мыс/Иткуль. Примечательно, что в обоих зафиксированных случаях цепочки захоронений вытянуты по оси СЗ – ЮВ (Приложение 1; Приложение 2.

Табл. 7; Приложение 5. Рис. 10).

Погребальные сооружения информационный блок наименее представителен (см. раздел 1.4 настоящего исследования). Судя по всему, погребальные сооружения представляли собой грунтовые ямы без каких либо дополнительных конструктивных элементов [см. Кирюшин, Кунгурова, Кадиков, 2000, С.33 – 38; рис. 28, 40].

Характер трупоположения В большинстве случаев костяки размещены на спине, в вытянутом положении, при этом на всех могильниках зафиксировано наличие второго подварианта трупоположения (кисти рук положены на таз, ноги «стянуты» в Авторы статьи указывают на пространственную организацию энеолитических (?) захоронений в ряда, по 5-6 могил в каждом [Кирюшин, Кирюшин, Шмидт, Абдулганеев, 2012, С.61]. Однако, анализ генерального плана могильника [там же, рис.1] позволяет говорить о наличии 3 рядов захоронений.

голенях) (см. соответствующие разделы Приложения 1; Приложение 2. Табл.

9; Приложение 5. Рис. 11). Одиночные погребения из этой группы (Чудацкая гора, Фоминское) демонстрируют именно этот подвариант размещения костяка. Судя по наиболее полно представленным материалам могильника Большой Мыс/Иткуль, количество захоронений с таким подвариантом трупоположения достигало от 50% до 100% объектов на памятнике. В единичных случаях зафиксированы другие варианты трупоположения:

вытянуто на правом боку (погребение взрослого человека № 8 могильника Тузовские Бугры 1) и скорчено в вертикальном положении (детское погребение могильника Фирсово 11).

Достоверные признаки многоэтапного («вторичного») захоронения зафиксированы для погребения на Чудацкой горе и женских погребений могильника Большой Мыс/Иткуль, а также в погребении № 4 (взросл, б/о) могильника Костенкова Избушка [Кирюшин, Кунгурова, Кадиков, 2000, С.41; Марочкин, 2005]. С определенной долей условности на могильнике Большой Мыс/Иткуль признаки подобной же практики можно зафиксировать в мужских погребениях № 13 (отсутствие черепа) и № 15 (нарушение анатомического порядка).

Ориентировка погребенных По части глобальных ориентиров, почти во всех захоронениях данной группы костяки размещены головой в северный сектор, при этом явно доминирует северо-восточное направление (Приложение 2, Табл. 7).

Ориентировку на северо-восток имеют все захоронения могильника Большой Мыс/Иткуль, одно захоронение могильника Костенкова Избушка, погребение у с. Фоминское, все захоронения могильника Тузовские Бугры (кроме могилы № 35 – ориентирована на север), захоронения могильника Фирсово 11).

Анализ местных ориентиров затруднен в силу лакунаности источников, и ввиду того объективного обстоятельства, что большинство могильников расположены не у проточных водоемов, а в окружении озер и стариц, т.е.

значимый фактор течения реки отсутствует. Может быть, значимым является тот факт, что все погребенные могильника Большой Мыс/Иткуль залегали ногами «вглубь» мыса и водоема, что семантически можно сравнить с нижним направлением течения реки. Примечательно, что в данном случае костяки размещены параллельно руслу впадающей в озеро речки Буланихи, ногами вниз (!) по её течению.

Погребальный инвентарь Элементы одежды.

Для захоронений данной типологической группы характерно наличие украшений из зубов животных: лося, бобра, барсука, лисицы, сурка, кабарги, горного козла или барана (Приложение 5. Рис. 12). Отличительной особенностью украшений из зубов является частое отсутствие сверловок для подвешивания [Там же. Рис. 3 – 9]. Судя по рисунку парного погребения могильника Солонцы 5, расположение нашивок в отдельных случаях было подчинено сложной системе, маркирующей особенности декора одежды.

Материалы памятника привлечены для реконструкции костюма древнего населения [Кунгурова, 2004; 2005] (Приложение 5. Рис. 31).

Для погребения № 17 могильника Большой Мыс/Иткуль характерны такие специфичные категории, как трубочки-пронизи, перламутровые кольца, лепестковые нашивки, рыбковидные нашивки (Приложение 5, Рис. 12), типологически идентичные декору одежды погребенных из захоронений типологической группы 3 (см. раздел 3.1.3). Стоит отметить, что на других могильниках группы 2 украшения из перламутровых колец найдены только в одиночном женском захоронении у с. Фоминское (самое южное в группе, см.: Приложение 3).

Изделия из кости.

В целом, для данной группы захоронений не характерно наличие большого количества предметов из кости в наборах сопроводительного инвентаря: основа вкладышевого ножа (Приложение 5, Рис.13, 44) (могильник Большой Мыс/Иткуль, погребение № 1); проколки (Приложение 5, Рис.13,1) (Фирсово 11, Чудацкая Гора), наконечники острог (Тузовские Бугры 1, Чудацкая Гора), биконические наконечники стрел (Тузовские Бугры 1, Костенкова Избушка 11 ); накладки на лук (Тузовские Бугры 1), изделие из лопатки лося (Фоминское 12 ). Помимо костяных артефактов, зафиксирована практика размещения необработанных костей животных (челюсти бобра):

Костенкова Избушка.

Обнаружены в погребении № 17 мог. Большой Мыс/Иткуль игольник из трубчатой кости (Приложение5, Рис. 13, 50) не образует серии с остальными материалами группы, при этом будучи идентичным игольникам из захоронений типологической группы 3 – 1 экз. (№ 17, парное) (см. раздел 3.1.3.).

Изделия из камня.

Изделия из камня также немногочисленны: отщепы (Большой Мыс, Тузовские Бугры 1, Чудацкая Гора); вкладыши-сечения (Фоминское, Чудацкая Гора), абразивы 13 (Приложение 5, Рис. 13, 23,25) (Большой Мыс/Иткуль); скребки на отщепах (Тузовские Бугры, Фирсово 11, Чудацкая Гора, погребение у с. Фоминское); топоры-тесла (Приложение 5, Рис. 13, 26,27) (Большой Мыс/Иткуль), шлифованные ножи с вогнутым лезвием (Приложение 5, Рис. 14, 24) (Большой Мыс/Иткуль); наконечники стрел (Приложение 5, Рис. 13, 1-12, 14-20) листовидной и подтреугольной формы, а также ромбовидные с выделенным черешком (Большой Мыс/Иткуль, Тузовские Бугры, Фирсово 11); стерженьки рыболовных крючков (Большой Мыс/Иткуль, Тузовские Бугры 1); долотца, в т.ч. «когтевидные» (Тузовские Бугры 1, Чудацкая Гора); небольшие ножи-бифасы (Фирсово 11). К единичным находкам относится «утюжок» (Тузовские Бугры 1) и гипсовая «роза» (Большой Мыс/Иткуль, женск. погр. № 8).

Биконический наконечник из мужского погребения мог. Костенкова Избушка является датирующим артефактом, но не принадлежит собственно к сопроводительному набору, представляя собой орудие убийства данного конкретного погребенного человека [Кирюшин, 2002].

Орудие копки могильной ямы?

Предметы разной формы, со следами заточки каменных предметов [Кирюшин. Кунгурова, Кадиков, 2000, С.39].

Таким образом, зачастую предметы не образуют серии и представлены в захоронениях данной группы эпизодически.

Закономерности в распределении инвентаря.

Данный показатель можно охарактеризовать только на материалах могильника Большой Мыс/Иткуль, с последующей экстраполяцией выявленных закономерностей на остальные комплексы. В целом для могильника характерно небольшое количество вещей в погребениях. При этом степень насыщенности инвентарем различна для разных захоронений.

По данному показателю выделяются три группы: безынвентарные погребения (№ № 5-7, 11, 14-16); погребения с минимальным количеством предметов (1 экз.) (№ № 3-4, 12-13, 17); погребения с небольшим количеством предметов (3 экз./3 категории) (№ 1-2, 8). При этом, из семи безынвентарных погребений только два содержат останки взрослых мужчин, а остальные связаны с захоронениями женщин, т.е. аспекты погребальной сопроводительного инвентаря, явно были обусловлены половозрастной принадлежностью погребаемых. Также можно обозначить «мужские»

предметы (отщепы, шлифованные вогнутые ножи, топоры-тесла, вкладышевые ножи), «женские» аксессуары (стерженьки рыболовных крючков).

В большинстве случаев предметы располагались на уровне груди, чаще с правой стороны (8 случаев/58%). Реже инвентарь зафиксирован в области головы (3 случая/21%) и справа в области таза (2 случая/14%). Самый редкий вариант размещения – справа в области бедер (1 случай/7%).

3.1.3. Типологическая группа 3: бескерамические погребения предгорного и горного Алтая.

В типологическую группу 3 нами отнесены могильники Усть-Иша, Солонцы 5, погребение в пещере Каминной (Приложение 3, Карта 4).

Обозначим основные характеристики группы.

Количество погребений и половозрастная структура Количество захоронений на могильниках этой группы колеблется от (Солонцы 5) до 10 (Усть-Иша). Одиночное погребение женщины в пещере Каминной (Приложение 5, Рис. 14, 2) констатирует наличие редкой практики преднамеренных захоронений вне коллективных могильников, что могло быть обусловлено целым рядом возможных причин (социальный статус, обстоятельства смерти, время смерти, беременность).

В структуре могильников преобладают погребения взрослых мужчин (Приложение 2, Табл. 5): от 5 экз./56% (Усть-Иша), до 4 экз./44% (Солонцы 5), несколько реже представлены погребения взрослых женщин: по экз./22% (Усть-Иша, Солонцы 5). Самостоятельные погребения подростков как мужского, так и женского пола зафиксированы в достаточно представительных количествах на обоих могильниках: 3 экз./34% (Солонцы 5) и 2 экз./22% (Усть-Иша).

Групповые погребения на могильниках данной группы отсутствуют, но встречены парные захоронения. По всей видимости, эта практика являлась редкой и связана с одноактным захоронением сразу двух умерших. В двух случаях это парные погребения подростков (Усть-Иша, Солонцы 5), и в одном случае захоронение женщины с девочкой-подростком (Усть-Иша).

Отдельно следует оговорить случай размещения в мужском погребении № могильника Солонцы 5 останков ребенка-младенца (1,5 года) [Кунгурова, 2005]. Столь малый возраст погребенного человека сопоставим только с экстраординарным захоронением Усть-Алейка (см. раздел 3.1.6.) и также может отражать особенный нюанс погребальной практики, а именно размещение человеческих останков в качестве одного из атрибутов сопроводительного инвентарного набора основного погребения.

Геоморфологическая характеристика и планиграфия могильника За исключением одиночного женского погребения в пещере Каминная (Приложение 5, Рис. 14, 2), остальные два могильника данной типологической группы геоморфологически связаны с мысовидными участками при слиянии двух проточных водоемов (см. Приложение 1;

Приложение 2, Табл. 6). Планиграфически погребения на обоих памятниках организованы в один (Усть-Иша) или два параллельных (Солонцы 5) ряда, ориентированных поперек линии мыса (Приложение 5, Рис. 14, 1,3). При анализе материалов могильника Солонцы 5 видно, что планиграфия могильника может усложняться образованием локальных групп захоронений [Кунгурова, 2005. Рис.17].

Погребальные сооружения Как уже отмечалось, данные о погребальных сооружениях для всего массива древнейших захоронений Верхнего Приобья чрезвычайно фрагментарны (см. раздел 1.4). В частности, для данной типологической группы подобная информация зафиксирована только для могильников УстьИша и Каминная (см. соответствующие разделы Приложения 1; Приложение погребального сооружения являлась обычная грунтовая яма, размерами и пропорциями совпадающая с размерами и пропорциями погребаемых останков. Для могильника Усть-Иша зафиксирован единственный (!) в Верхнеобском регионе случай обкладки периметра могильных ям сланцевыми плитами [Кирюшин, Кунгурова, Кадиков, 2000, С.10].

Характер трупоположения При анализе погребений указанных могильников, выделяются два варианта позы, в которой размещались умершие, одна из которых подразделяется на два подварианта.

Вариант первый: размещение останков в вытянутом положении на спине.

Подвариант 1: руки вытянуты вдоль туловища, ноги не «стянуты» в области голеней: погребения № № 2-6, 9, 12 могильника Усть-Иша (78%), погребения № № 5, 6, 7 могильника Солонцы 5 (33%) (Приложение 5, Рис. 15).

Подвариант 2: кисти расположены на тазовых костях, а голени «стянуты»: погребения № № 7,8 могильника Усть-Иша (22%), погребения № № 1, 4, 8 и 9 могильника Солонцы 5 (44%) (Приложение 5, Рис. 16, 1,2), погребение женщины в пещере Каминной (100%).

Преобладание подварианта 2 на могильнике Большой Мыс (см. выше раздел 3.1.2.) определялось Ю. Ф. Кирюшиным в качестве культурнохронологического признака большемысских энеолитических захоронений, а Н.Ю. Кунгурова отмечала данный признак в качестве характерного для женских малоинвентарных захоронений неолитических могильников УстьИша и Солонцы 5 (см. Глава 2 настоящего исследования). Однако, как уже отмечалось, данный подвариант свойственен множеству неолитических могильников из разных районов лесостепного Приобья, а непосредственно в неолитических комплексах предгорного Алтая зафиксирован в мужских погребениях с весьма обильным инвентарем – № 1 могильника Солонцы 5 и № 8 могильника Усть-Иша (Приложение 5. Рис. 16, 1,2) [подробную критику см.: Марочкин, 2009].

Вариант второй: размещение останков скорчено на левом боку.

Достоверно этот вариант трупоположения зафиксирован только на могильнике Солонцы 5, в погребениях взрослых мужчины и женщины № № 2, 3 (Приложение 5, Рис. 16, 3, 4). Однако, судя по опубликованным материалам могильника Усть-Иша [Кирюшин, Кунгурова, Кадиков, 2000], и на этом могильнике возможно наличие неолитических захоронений с нестандартным «скорченным» трупоположением (Приложение 5. Рис. 16, 5).

Признаки многоэтапного захоронения (отсутствие суставов и мелких костей скелета) прослеживаются для погребений № 12 (а, б) и № (подростковые погребения) могильника Усть-Иша, а также для большинства погребений могильника Солонцы 5 (см. Приложение 2. Табл. 9).

Ориентировка погребенных Ориентировка погребенных на двух основных могильниках этой типологической группы на удивление устойчива: все останки размещены ногами вниз по течению основного водоема, при этом в ориентировке относительно сторон света наблюдается половозрастная вариативность – все мужские погребения ориентированы головой на северо-восток, а женские – на восток или восток-юго-восток (Приложение 2. Табл. 7).

Останки женщины в пещере Каминной ориентированы головой на северо-восток, при этом С. В. Маркиным данное направление интерпретировано как привязка к местным ориентирам: параллельно основной галереи пещеры, ногами вглубь; параллельно руслу ручья, головой вниз по течению [Маркин, 2000. С. 63].

Таким образом, налицо устойчивый нюанс погребальной практики, связанный с обязательным сочетанием при ориентировке останков погребенных двух факторов – местного ориентира, в качестве которого выступает направление течения реки (или семантически близкий вариант с подземными полостями пещеры), и общего глобального ориентира (стороны света).

Погребальный инвентарь Элементы одежды.

На всех могильниках в большинстве захоронений зафиксированы многочисленные украшения, представленные множеством морфологических категорий (см. соответствующие разделы Приложения 1). Все украшения небольших размеров и выполнены из кости или перламутра. Обозначены несколько основных типов украшений: нашивки лепестковой формы с прямо срезанной вершиной (шлифовка, сверловка); нашивки рыбковидной формы (иногда зубчатый край и поперечные прорези для крепления); круглые нашивки из перламутра и кости (сверловка по центру); трубочка-пронизка;

расщепленные резцы благородного оленя, реже лося и медведя (без сверловки); подвески из мелких зубов копытных и кабана (без сверловки), крупных зубов марала (со сверловкой), резцы кабарги и грызунов (со сверловкой). По мнению авторов монографического исследования, все перечисленные морфотипы подчинены образу, в основе которого лежит «лепестковая» модель [Кирюшин, Кунгурова, Кадиков, 2000. С. 18].

Н. Ю. Кунгуровой предпринята реконструкция внешнего вида одежды, исходя из закономерностей в расположении украшений [Кунгурова, 2005.

Рис. 44 – 49]. Зафиксированы вариации костюма, в зависимости от пола погребенных людей. Для женщин-подростков характерна устойчивая комбинация в виде поперечных лент в области бедер и грудной клетки.

Комбинации украшений в мужских погребениях менее однообразны.

Основными деталями являются неполные ряды нашивок и скопление подвесов в области лобка), широкие диагональные (от плеча к бедру) и горизонтальные (на поясе) ленты, подвески и нашивки в области правого предплечья, ожерелья в области шеи [Кунгурова, 2005. С. 28 – 50].

Возможно, обильно украшенный костюм (см. Приложение 5. Рис. 31), эксплуатация которого в повседневной жизни была явно затруднена, является специальным погребальным одеянием, что отчасти подтверждается и хтоническим семантическим статусом стилизованных рыбковидных нашивок.

Изделия из кости.

Костяные предметы в сопроводительном инвентаре данной группы захоронений представлены основами вкладышевых обоюдоострых копьевидных кинжалов (Приложение 5. Рис. 17, 1, 11 – 18) (вкладыши из пластин зачастую на месте, следы использования трассологически не выявлены): Усть-Иша, Солонцы 5, погребение в пещере Каминной;

проколкам: Усть-Иша, Солонцы 5; наконечниками острог с одним или двумя рядами зубьев и расширением-упором (Приложение 5. Рис. 17, 2 – 6): УстьИша, Солонцы 5. Ряд категорий найден только в захоронениях могильника Солонцы 5: игольники из трубчатых костей (иглы отсутствуют), уплощенная игла со сквозным ушком, составные стерженьки рыболовных крючков (Приложение 5. Рис. 17, 9, 10) (сквозь прорези в выделенных круглых головках вставлены когти животных), концевая накладка на лук, роговой отбойник. В погребении женщины в пещере Каминной обнаружены фрагменты необработанных костей млекопитающих.

Изделия из камня.

Каменные предметы из захоронений этой группы представлены отщепами: Усть-Иша, Солонцы 5, Каминная; сечениями ножевидных пластин: Солонцы 5, Каминная; скребками на отщепах: Солонцы 5, Каминная; наконечниками стрел-бифасов иволистной и треугольной формы с вогнутой базой (Приложение 5. Рис. 18, 1 – 17): Усть-Иша, Солонцы 5, Каминная; стерженьки рыболовных крючков цилиндрической формы (китойского типа) (Приложение 5. Рис. 18, 20 – 24): Усть-Иша; «утюжки»

(Приложение 5, Рис. 18, 26): Усть-Иша, Солонцы 5 14 ; топоры-тесла вытянутых пропорций (Приложение 5. Рис. 18, 25): Усть-Иша, Солонцы 5;

небольшие клинки-бифасы (Приложение 5. Рис. 19, 1 – 3): Усть-Иша;

крупные клинки-бифасы листовидной формы (Приложение 5. Рис. 19, 4 – 11): Усть-Иша; Солонцы 5. В погребении № 1 могильника Солонцы 5 также найдены плитчатый абразив, крупный бифас-рубило и массивные сколотые по краям плиты, которые можно интерпретировать как инструменты, применявшиеся при копке ямы.

Закономерности в распределении инвентаря.

зафиксирована и на могильнике Усть-Иша, и на могильнике Солонцы 5, при этом прослеживается зависимость данного показателя от половозрастного статуса погребенного человека. Так, на могильнике Усть-Иша без инвентарными являются захоронения № 2 (парное, женск.) и № 7 (одиночн., женск.), а погребения № 5 (одиночн., реб.) и № 6 (одиночн.,) демонстрируют крайне малое количество инвентаря (1вещь/1 категория). Несколько отлична картина на могильнике Солонцы 5, где в без инвентарную группу попали два захоронения взрослых мужчин (№ № 3, 4), при этом надо отметить полное Изделие из погребения № 1 могильника Усть-Иша имеет классическую для культур неолита Западной Сибири ладьевидную форму [см.: Усачева, 2006; Бобров, Марочкин, Юракова, 2012а; 2012б]. «Утюжок» из погребения № 1 могильника Солонцы 5 имеет рукоятку и морфологически близок категории предметов периода развитой бронзы, обозначаемых как «сапожковидный терочник» [Косарев, 1981].

отсутствие инвентаря и украшений в погребениях со скорченным трупоположением. В остальных захоронениях обоих могильников оснащенность инвентарем демонстрирует примерно равные показатели предмет/категория, в диапазоне от 20/3 до 8/4. Захоронение № 1 могильника Солонцы 5 отличается аномально высоким содержанием инвентаря – предметов/18 категорий.

В наибольшем количестве случаев предметы инвентарного набора размещались в области таза и бедер (Усть-Иша: 18 случаев/75%; Солонцы 5:

17случаев/42%; Каминная: 6 случаев/54%), без явной закономерности в горизонтальном расположении. Реже предметы располагались в области груди (Усть-Иша: 4 случая/17%; Солонцы 5: 15 случаев/37%), и очень редко они размещались у головы покойного (Усть-Иша: 2 случая/8%; Солонцы 5: случаев/20%; Каминная: 3 случая/27%).

Помимо уже отмеченной диспропорции в оснащенности инвентарем погребаемых людей из различных половозрастных групп, необходимо указать на выраженный «мужской» характер таких предметных категорий, как крупные клинки-бифасы и топоры-тесла, при доминировании в женских и подростковых погребениях вкладышевых ножей, малых бифасов, проколок и игольников. Тогда как отщепы, пластины, наконечники стрел и стерженьки рыболовных крючков играли роль «универсальных» предметов. Интересно и то, что в мужском погребении № 1 могильника Солонцы 5 помимо «мужского» набора присутствуют и такие специфичные категории, как проколка и игольник.

Дополнительная структура В захоронениях № 6 (мужск.) и № 7 (женск.) могильника Солонцы зафиксировано посыпание красной минеральной краской (охрой?) головного отдела погребенных, в погребениях же № 2 и № 8 помимо прочего инвентаря обнаружены небольшие кусочки гематита. Кусочки гематита лежали и парном погребении № 12 могильника Усть-Иша.

3.1.4. Типологическая группа 4: кипринско-ирбинско-новокусковский культурный массив.

В отдельную типологическую группу нами отнесены захоронения позднего неолита-энеолита, принадлежность которых к кипринско-ирбинсконовокусковскому культурному массиву удостоверяется наличием в них характерной керамики. Сюда вошли такие памятники, как Ордынское 1е/ (погребение № 1), Крутиха 5/2 (погребение № 3) (Новосибирское Приобье), Заречное 1/2 (погребения № № 2,6) (Восточное Присалаирье), Самусьский, СМК/1 (северные лесные районы Томского Приобья) (см. соответствующие разделы Приложения 1; Приложение 3, Карта 5). В данном случае наличие керамики является системообразующим критерием, объединяющим в рамках одной группы все разнообразие остальных признаков.

Количество погребений и половозрастная структура могильников К сожалению, большинство памятников частично или полностью разрушены (см. раздел 1.4. настоящего исследования), что не позволяет оценить истинные значения по данному показателю. В частности, на могильнике Ордынское 1е/2 обнаружено одно частично разрушенное парное погребение; на могильнике Крутиха 5/2 – одно погребение взрослого человека (без определения пола); на могильнике Заречное 1/2 – два погребения, одно из которых представляет парное захоронение детей, а второе содержит останки взрослого мужчины. К этому же массиву, по всей видимости, следует отнести некоторые захоронения, могильника Старое мусульманское кладбище, а в частности погребение № 6 15. Единственным памятником этой группы, изученным в относительно не потревоженном состоянии, является Самусьский могильник, на котором зафиксированы установлена. Все погребения были индивидуальными, кроме одного Могильник Старое мусульманское кладбище, с нашей точки зрения, является разнокультурным и относительно разновременным памятником, в структуре которого представлены кипринско-ирбинсконовокусковские захоронения и захоронения игрековского населения (см. следующий раздел 3.1.5.). Однако, однозначная атрибуция всех захоронений пока остается делом будущего.

группового, в котором были обнаружены черепные кости четырех человек (№ 13) [Матющенко, 1961. С. 49 – 50].

Геоморфологическая характеристика и планиграфия могильников Во всех случаях для организации могильника его древними создателями выбирались изолированные мысовидные участки, образованные или слияниями двух проточных водоемов: Ордынское 1е/2, Крутиха 5/2, Старое мусульманское кладбище/1 – или меандровыми излучинами русла рек:

могильники Самусьский, Заречное 1/2 (Приложение 2).

планиграфическом устройстве известны только для Самусьского могильника.