«ПЕРВОИСТОЧНИКИ ЦВЕТОНАИМЕНОВАНИЙ. ФОНОСЕМАНТИКА И ЭТИМОЛОГИЯ (на материале русского и испанского языков) ...»

2. Второй дополнительный критерий БК посвящён явлению омонимии.

Если слово называет не только сам цвет, но ещё и объект похожего оттенка, могут возникнуть сомнения по поводу его принадлежности основным ЦН.

Например, английское turquoise – это наименование не только цвета, но и полудрагоценного камня сине-зелёного цвета. БК отмечают, что статус основного у ЦН orange тоже мог казаться сомнительным, если бы оно не прошло успешно проверку первыми четырьмя критериями [Berlin, Kay, 1969, p. 6].

Образование ЦН от названий конкретных объектов – явление нередкое, и суть данного критерия в том, что значение основного ЦН должно быть полностью отделено от значения объекта-прототипа. Лексемы могут совпадать по форме, но их значения должны разойтись в сознании настолько, чтобы стать независимыми друг от друга, хоть это и сложно установить исследователям. Иными словами, чувство цвета должно стать абстрактным и уже не ассоциироваться в сознании говорящего с конкретным объектом.

3. Следующий критерий предлагает исключить из состава основных те ЦН, которые являются недавними заимствованиями. Предложение БК раскритиковано ввиду расплывчатости определения «недавний» [Crawford, 1982, p. 341].

4. Последний из предложенных БК критериев выводит за пределы основных составные ЦН и является вспомогательным самому первому критерию при разрешении спорных ситуаций на предмет того, относится ЦН к монолексемным образованиям или нет.

За выходом в свет книги БК в 1969 г. следует шквал статей – появляется много желающих проверить на деле новую теорию, готовых подтвердить её или опровергнуть. Некоторые из этих трудов приводят к полезным дискуссиям и распространению научной информации по семантике цвета, однако каждый специалист должен понимать, что подобные исследования, в том числе экзотических языков, зачастую представляют собой лишь попытки подогнать изучаемый материал под кажущиеся жёсткими формальные рамки теории БК, вместо того, чтобы отказаться от неприменимых к данному языку критериев вообще. Не стоит думать, что непринятие каких-то критериев будет противоречить всей теории БК. Если исследователь недоволен критериями по тем или иным параметрам, но по-прежнему считает их релевантными для своего анализа, это может привести к искажению полученных данных [Biggam, 2012, p. 32-33].

К.П. Биггам также предлагает избегать в процессе изучения системы ЦН того или иного языка постоянного и неизменного списка критериев, который, по её мнению, превращается в настоящее бремя для исследователей. Последние должны владеть языком в должной мере, чтобы быть способными исключать из рассмотрения непригодные критерии ввиду лингвистических особенностей структуры и узуса, но, к сожалению, первым исследованиям семантики цвета не были свойственны какие бы то ни было обращения к непосредственному знанию изучаемых языка и культуры [ibid., p. 33].

Кроме того, в своей книге К.П. Биггам, будучи заинтересованной в исторических исследованиях, рассматривает предложенные БК критерии с точки зрения их релевантности в диахроническом аспекте и приходит к выводу, что большинство критериев сами по себе недостаточны для определения статуса ЦН, но могут обеспечить дополнительными доводами «за» и «против»

отнесения ЦН к основным [ibid., p. 24-33].

Известны и другие варианты решения проблемы выявления основных ЦО. М. Дурбин предполагает, что основное ЦН должно быть сравнительно коротким словом [Durbin, 1972, p. 270-272], и этот критерий включают в свой список другие исследователи [Hays et al., 1972, p. 1110-1111]. Критерий длины слова признаётся особенно полезным при диахроническом исследовании как проверка выделенных БК стадий развития системы ЦН. Данная идея основана на известном законе аббревиации Дж.К. Зипфа, согласно которому чем чаще слово употребляется, тем короче оно становится. Следовательно, основные ЦО, скорее, будут короче по числу входящих в их состав фонем, чем неосновные. Результаты других исследований длины слова, исходя из фонемного и слогового состава, в английском, французском, испанском и русском языках приводят к выводу о несостоятельности предложенного критерия. Например, во французском и русском есть, по меньшей мере, по одному неосновному ЦН короче самого короткого среди основных, а в английском три самых коротких неосновных ЦН короче, чем шесть основных [Corbett, Davies, 1995, p. 333-335]. Несмотря на обнаружение некоторых соответствий между статусом ЦН и количеством составляющих его слогов, данный критерий всё же представляет сомнительную ценность при определении ранга ЦН.

Внимание уделяется и частоте употребления ЦН в текстах – чем значимее для носителей языка ЦН, тем чаще оно употребляется [Hays et al., 1972, p. 1111-1113]. Согласно полученным данным по семи языкам, в английском наиболее часто встречаются white «белый», brown «коричневый», red «красный» и black «чёрный», в испанском – blanco «белый» и negro «чёрный», во французском – blanc «белый» и noir «чёрный», в немецком – weiss «белый» и rot «красный», в румынском – alb «белый» и negru «чёрный», в японском – shiro «белый» и kuro «чёрный», в русском – белый и красный. Учёные полагают, что данный критерий может оказаться полезным и в диахронических исследованиях при определении возраста основных ЦН (они называли их «фокусными»), особенно при большом количестве сохранившихся письменных источников, хотя определение степени репрезентативности текста может вызвать определённые трудности.

';

По мнению Р. Болтона, предыдущий критерий можно применить не только к текстам, но и к устной речи. Изучив испанский язык перуанских учащихся от 13 до 26 лет, Р. Болтон обнаруживает заметную разницу в показателях: наименее часто встречающееся основное ЦН morado «фиолетовый»

(22 из 113) всё равно заметно превосходит показатель самого «популярного»

неосновного ЦН plomo «серый» (всего 8 из 113). Вызывает вопросы отнесение учёным ЦН morado к основным, ведь термин не проходит проверку уже первым критерием: подобно русскому ЦН фиолетовый, образованному от названия цветка, morado является производным от mora «ежевика; тута». Тем не менее, примечательно в результатах тестирования то, что даже наиболее распространённые ЦН rojo «красный», amarillo «жёлтый» и verde «зелёный»

встречаются не у всех испытуемых, а у 104, 102 и 101 соответственно [Bolton, 1978а, p. 291]. В процессе обработки полученных данных Р. Болтон формулирует два исключения. Относительно высокие показатели ЦН celeste «небесноголубой» (39 из 113) заставляют Б. предположить его принадлежность к основным [ibid., p. 294]. Напротив, считающееся основным ЦО gris «серый»

встречается всего 4 раза из 113 возможных. Р. Болтон объясняет это тем, что plomo, будучи неосновным для обозначения серого цвета, оказалось более распространённым и невольно нанесло ущерб популярности основного наименования [ibid., p. 293].

Целесообразность применения критерия частоты употребления ЦН в речи подтверждается на основе проведения похожих экспериментов на материале русского, японского и американского английского [Corbett, Davies, 1995, p. 315-316].

Следующий критерий предложен как верный способ определить психологическую значимость ЦН [Hays et al., 1972, p. 1120; Boynton, Olson, 1990, p. 1314-1315]. Смысл критерия в том, что основное ЦН требует меньшего времени реакции по сравнению с неосновным, и результаты экспериментов подтверждают его состоятельность [Corbett, Davies, 1995, p. 313-315], однако он совершенно не пригоден в исторических исследованиях, так как требует участия в эксперименте носителей языка.

Критерий культурно-исторической значимости, по мнению К.П. Биггам, – последний шанс для определения статуса спорного ЦН, когда все более объективные критерии уже были использованы и не дали однозначного ответа на вопрос [Biggam, 2012, p. 40]. Данный критерий проверяется на примере русских ЦН синий и голубой. Проблема данных ЦН в том, что при описании некоторых объектов они являются взаимоисключающими [Paramei, 2005, p. 14-15]. Следовательно, если одно из них исключить из числа основных, это приведёт к тому, что подразумеваемые референты вовсе не смогут быть описаны при помощи основного ЦН. Р.М. Фрумкина предполагает, что в подобных случаях нужно прибегать к помощи культурных и исторических факторов. Критикуя работу БК, Р.М. Фрумкина отмечает, что выделение «основных» цветов в противоположность «оттенкам» является культурноисторическим и психологическим фактом, а не психофизиологическим, потому что психофизиологически все цвета для человека равны [Фрумкина, 1984].

Г.В. Парамей поддерживает Р.М. Фрумкину в том, что разделение (между синим и голубым) провоцируется и усиливается культурой носителей языка, так что говорящие сталкиваются с особыми факторами, создающими изменения в цветах, но в других условиях не имеющими такого значения [Paramei, 2005, p. 29].

Некоторые учёные, например, Т. Кроуфорд и Р. Маклори [MacLaury, 1982], – приверженцы минималистского подхода. Т. Кроуфорд предлагает сокращённый минимум критериев для распознавания ЦН, основанный на теории БК, исключив составление списка ЦН информантами, критерий монолексемности и все дополнительные критерии БК, посчитав их неопределёнными и неуместными. Таким образом, универсальное определение основного ЦН выглядит следующим образом:

– встречается во всех идиолектах всех информантов;

– имеет постоянный референт у всех информантов и во всех случаях употребления;

– не является гипонимом другого ЦН;

– не ограничивается контекстуально, то есть обладает широкой сочетаемостью [Crawford, 1982, p. 342].

В.А. Москович выделяет следующие формальные признаки основных ЦО: наибольшая частота употребления, отсутствие внутренней формы, древность происхождения, односоставность, стилистическая нейтральность, неограниченная сочетаемость [Москович, 1965].

А.П. Василевич активно утверждает мысль о том, что универсальность свойственна не только процессу развития системы основных ЦН в прошлом, но и современному состоянию языков [Василевич, 1987]. Несмотря на мысль об одинаковой физической природе цвета для всех культур, автор отмечает, что использование в качестве точки отсчёта исследования ЦО так называемых основных цветов затруднено тем, что их выделение не представляется одинаковым для всех языков. В процессе изучения ЦО А.П. Василевич предлагает установить все возможные синонимические ряды, различимые носителями языка [там же, с. 55]. Для этого учёный исследует одновременно и объекты действительности – оттенки цвета, и обозначающие их слова, считая этот подход «единственно приемлемым» [там же, с. 6].

В.Г. Кульпина вводит понятия этноприоритетного и этнорелевантного цветов и формулирует критерии их установления:

1) прочное присутствие цвета в языке и культуре народа;

2) связь с естественным прототипом;

3) широкая сочетаемость;

4) участие в создании образа родины в качестве его цветового элемента;

5) эстетическая и эмоциональная фунцкия [Кульпина, 2001, с. 422-424].

Описанные выше дополнительные критерии призваны оказать помощь при определении, является то или иное ЦН основным для данного языка или нет. Нужно понимать, что ни один из критериев, каким бы объективным ни был или ни казался, недостаточен сам по себе для принятия решения, и что приемлемость какого-либо критерия для одного языка вовсе не означает применимость для другого. Исследователи конкретных языков должны подобрать подходящие способы определения статуса ЦН, исходя не из личных предпочтений и удобства, а из особенностей структуры и узуса изучаемых языков. Как только критерии удаётся установить, они должны всегда применяться при анализе конкретного языка.

Кроме того, при изучении систем ЦН исследователь никогда не должен предполагать очевидную принадлежность того или иного ЦН к основным.

Каким сильным бы ни был соблазн, необходимо провести предварительный семантический анализ и прийти к максимально объективному заключению, прежде чем делать поспешные и необоснованные выводы. Несомненно, важно знать, какие ЦН являются основными, а какие – нет, однако нельзя накладывать это разделение на все аспекты исследования. В некоторых случаях может быть предпочтительней классифицировать ЦН по другому, более важному признаку.

2.3.2.1. Теория эволюционной последовательности (1969 г.) Б. Берлин и П. Кей, изучая этимологию цвета, исследуют процесс возникновения и развития ЦО в 98 языках и приходят к выводу о существовании универсального набора из 11 ЦО, выявив иерархию в их значимости. Так, все языки имеют имена для чёрного и белого, которые раньше всех других цветов выделяются человеком. Языки некоторых народов остаются на этой стадии и поныне. Третьим появляется слово для передачи красного цвета, четвёртым и пятым – либо зелёный, либо жёлтый, шестым термином цвета становится синий, седьмым – коричневый, а далее в разном порядке в язык включаются фиолетовый, розовый, оранжевый и серый. Таким образом, выделяется семь стадий развития языков, и эволюция системы ЦО, по мнению авторов, соответствует уровню технического и культурного развития общества [Berlin, Kay, 1969, p. 2-3]. Все развитые индоевропейские языки находятся на стадии VII, но можно найти примеры языков, представляющих любую из шести предыдущих.

Этнографы, в целом, поддерживают взгляд на цвет как на культурную реалию и идею поступательного развития системы ЦО. Однако они упрекают теорию БК в отсутствии конкретного исторического анализа хозяйственнотрудовой деятельности, которая как раз и детерминирует структуру цветовых понятий [Василевич и др., 2011, с. 17].

Критика работы БК касается нечётко установленных исследовательских методов и некоторых пробелов в информации. М. Дурбин подчёркивает, что в книге нет достаточно данных об опросе носителей 20 языков на территории Сан-Франциско [Durbin, 1972, p. 258]. Неизвестно, в частности, в одном ли месте происходило тестирование всех информантов, были ли исследователи знакомы с информантами и владели ли экспериментаторы изучаемыми языками. Н. Хикерсон отмечает, что количество информантов по каждому языку также осталось неизвестным, хотя авторы признают, что в некоторых случаев тестирование проходил всего один носитель языка. Кроме того, среди информантов было много билингвов, что могло существенно повлиять на полученные результаты [Hickerson, 1971, p. 260-261; Berlin, Kay, 1969, p. 7]. Н. Хикерсон также критикует работу БК за несбалансированность выбранных для исследовании языков, с точки зрения как их географии, так и происхождения, игнорирование механизмов языковой аккультурации и смешения с другими языками, использование устаревших данных, явные несоответствия при определении принадлежности основным ЦН и упрощение интерпретаций тех или иных ЦН для того, чтобы подогнать их под определённые стадии последовательности [Hickerson, 1971, p. 261-268; Saunders, 1995, p. 24-26]. Конечно, такие процессы имели место, но стандартизация не всегда носила субъективный характер, как это представлено некоторыми критиками [Kay et al., 2009, p. 14].

Но прежде всего, теория БК обвиняется в том, что общее состояние интеллектуального и культурного развития общества якобы оценивается по его положению в эволюционной последовательности, и в том, что языки с меньшим количеством категорий считаются примитивными. Такая реакция на последовательность, по мнению К.П. Биггам, может быть вызвана неверной трактовкой понятия «эволюционный». Слово имеет несколько значений, и одно из них, биологическое, ссылается на всем известное развитие человека от обезьяны, что и приводит к тому, что критики воспринимают теорию как описывающую устойчивый и необратимый прогресс от примитивных обществ к вершинам интеллектуальных и технологических достижений, представленных западными государствами. К.П. Биггам понимает под эволюционным «постепенное и естественное развитие», то есть последовательность БК всего лишь указывает на то, что прибавление категорий цвета происходит постепенно с течением времени, и нет никакой необходимости оценивать каклибо разные её стадии, раз язык, находящийся на стадии I, удовлетворяет потребностям общества не хуже, чем расположившийся на стадии VII [Biggam, 2012, p. 91].

Утверждение БК о том, что существует определённая связь между количеством основных категорий цвета в языке и уровнем культурного развития [Berlin, Kay, 1969, p. 16-17] некоторые принимают за оскорбление, хотя определённая корреляция существует. Общество, живущее в преимущественно естественном окружении и создающее инструменты из натуральных материалов, имеет гораздо меньше потребности в развитии абстрактных категорий цвета по сравнению с обществом, производящим, к примеру, огромное количество промышленных товаров, включая разного рода краски и много других предметов, которые могут отличаться лишь по цвету (автомобили, одежда и мн. др.). Устройство последнего общества считается не превосходящим первое, а более сложным, комплексным и, как следствие, требующим дальнейшего развития системы ЦН.

Многие специалисты при критике эволюционной последовательности упускают из внимания, что с самого начала порядок появления в языке категорий цвета был установлен авторами лишь «частично» [Berlin, Kay, 1969, p. 5], тем самым отрицалось буквальное понимание «универсальности».

С 1969 г. и по сей день БК и их коллеги совершенствуют и развивают методику лингвистических и антропологических исследований цвета. В основе их диахронической гипотезы лежит эволюционная последовательность, которая сама по себе тоже непрерывно развивается, будучи готовой принимать во внимание научные открытия и обеспечивая глубокую удовлетворённость тем из нас, кто хочет верить в осмысленность и закономерность человеческих поступков.

2.3.2.2. Развитие теории эволюционной последовательности Привычным для многих является упоминание теории БК 1969 г., и, к сожалению, немногие исследователи знают, что существуют и более поздние версии концепции, основой для которых служат дальнейшие изыскания.

В 1975 г. П. Кей пересматривает некоторые аспекты их с Б. Берлином теории 1969 г. Главной причиной этому послужила работа Э. Рош Хайдер [Rosch Heider, 1972a] на материале системы ЦН языка дани (Папуа Новая Гвинея), представлявшей собой, по БК, первую стадию развития. Считалось, что в языке дани нет названий цветов, за исключением ахроматических белого и чёрного. Э. Рош Хайдер выясняет, что система дани устроена не так просто, и помимо «тёмного» и «светлого» в ней всё же имелось некое понятие цвета. П. Кей резюмирует результаты: в языке дани слово mili, обозначение тёмного, включает холодные цвета, а mola, термин для светлого, – тёплые [Kay, 1975, p. 258].

Кроме того, Э. Рош Хайдер устанавливает, что фокусами категорий первой стадии эволюции являются не чёрный и белый, по БК. Многие информанты соотносят mili не с чёрным, а с тёмно-зелёными и тёмно-синими оттенками, а mola – с тёмно-красным (в большинстве случаев) или бледнорозовым. Э. Рош Хайдер уточняет у каждого информанта, не являются ли чёрный и белый образцы лучшими примерами терминов mili и mola, но ни один из них не соглашается с этим [Rosch Heider, 1972a, p. 451-453]. Исследовательница также обнаруживает, что около половины информантов пользуется ЦН pimut или boksu для обозначения красного (50%) и bodli – для жёлтого (45%), а 28% употребляют ЦО juaiegen «синий» [ibid., p. 451-456].

Кроме того, Э. Рош Хайдер вводит в научный обиход понятие «естественного прототипа» и «фокусного цвета». Её первоначальной задачей становится изучение психологического аспекта семи фокусных цветов (белый, чёрный, красный, жёлтый, зелёный, синий, коричневый). Проведя ряд экспериментов, учёная приходит к выводу, что именно эти цвета соответствуют изначально свойственным человеку прототипам, детерминированным не столько социально, сколько биологически (они заложены в человеческом сознании от рождения, и мы воспринимаем это как данность). Согласно Э. Рош Хайдер, фокусные цвета лучше воспринимаются, чем нефокусные, стабильно выделяются среди множества близких оттенков, могут рассматриваться как денотат соответствующего основного ЦН, дольше сохраняются в кратковременной и удерживаются в долговременной памяти, а имена фокусных цветов быстрее воспроизводятся в заданиях, ориентированных на называние цвета, и раньше других цветов усваиваются детьми [Rosch Heider, 1975, p. 310].

К началу 70-х гг. становится ясно, что установленные стадии эволюционной последовательности нуждаются в переосмыслении. В 1969 г. БК замечают, что японское ao обозначает и синий, и зелёный [Berlin, Kay, 1969, с. 42], а к 1975 г. уже очевидно, что такие сине-зелёные категории присущи многим языкам: агуаруна [Berlin, Berlin, 1975, p. 71-72, 81-83], эскимосский [Heinrich, 1973], западно-футунский [Dougherty, 1974]. Новые данные заставляют П. Кея внести изменения в теорию:

Стадия I: БЕЛЫЙ и ЧЁРНЫЙ Стадия II: + КРАСНЫЙ Стадия IIIa и IIIb: + СИНЕ-ЗЕЛЁНЫЙ (IIIa) или + жёлтый (IIIb) Стадия IV: + жёлтый или + СИНЕ-ЗЕЛЁНЫЙ Стадия V: + зелёный и + синий Стадия VI: + коричневый Стадия VII: + фиолетовый и/или + розовый и/или + оранжевый и/или + серый [Kay, 1975, p. 260].

Заглавными буквами П. Кей обозначает макрокатегории, а строчными – фокусы. Так, категория БЕЛЫЙ включает белый, очень светлые оттенки всех цветов, все тёплые цвета, как с белым, так и с розовым или красным в качестве фокуса. ЧЁРНЫЙ включает чёрный, некоторые очень тёмные коричневые и фиолетовые оттенки, все кроме самых светлых синих и зелёных, с возможными чёрным, тёмно-зелёным или тёмно-синим фокусами. Появление категории КРАСНОГО означает переход в неё всех тёплых оттенков из древней категории БЕЛОГО. На стадиях III и IV появляются либо категория GRUE – СИНЕ-ЗЕЛЁНЫЙ (green + blue = grue), либо жёлтый цвет, а на стадии V единая категория СИНЕ-ЗЕЛЁНЫЙ расщепляется на зелёный и синий [ibid., p. 260].

Версия БК 1969 г. подразумевает, что на ранних стадиях эволюции большие пространства цвета остаются не названными никаким основным ЦН, пока работа Э. Рош Хайдер не вызывает в этом сомнений. Таким образом, последовательность 1975 г. учитывает точку зрения о том, что ранние макрокатегории покрывают ВСЁ цветовое пространство, а последующие разделения этих больших категорий ведут к увеличению числа простых одноцветных. Подразделение макрокатегорий может быть длительным процессом, однако не все общества чувствуют потребность в подобных разделениях ради увеличения числа простых категорий цвета и могут довольствоваться их меньшим количеством до тех пор, пока (и если) не появится необходимость в развитии.

Следующее обновление теории П. Кей публикует в соавторстве с Ч. Макдэниелом в 1978 г., оно обозначает всё возрастающий интерес к нейро- и психофизиологии зрения и к вопросу о границах между категориями.

В своей работе П. Кей и Ч. Макдэниел подытоживают весь накопленный материал по физиологическим и психологическим процессам, вовлечённым в восприятие цвета [Kay, McDaniel, 1978, p. 617-621], стадии эволюционного развития ЦН пересматриваются вновь, и на этот раз в последовательность включаются первоначальные цвета Э. Геринга и ограниченное число их соединений и пересечений. Иными словами, первые стадии превращаются в составные категории, каждая из которых включает в себя более одного первоначального цвета (теория восприятия Э. Геринга заключается в том, что цвета воспринимаются посредством трёх противоположных пар: красный-зелёный, жёлтый-синий и чёрный-белый).

Лучшим решением проблемы обозначения границ категорий становится, очевидно, теория нечётких множеств, заимствованная из математики. Новая теория имеет много общего с представленной в 1973 г. теорией прототипов Э. Рош Хайдер, где некоторые предметы называются типичными, лучшим образом представляющими категорию, а другие располагаются где угодно между лучшим и худшим примерами [Rosch Heider, 1973, p. 112]. Например, фокусный синий мы можем посчитать прототипическим для категории синего, тогда как бледно-голубой имеет на это меньше шансов, зелёно-голубой тоже, а фокусный красный вовсе не имеет шансов попасть в категорию синего. Теория нечётких множеств позволяет избежать необходимости присвоения цвету статуса причастности к той или иной категории, дав возможность лишь указать степень членства в категории. П. Кей и Ч. Макдэниел приводят примеры того, что категории цвета скорее являются нечёткими, чем дискретными. В частности, жёлто-красный, бледно-красный, насыщенный красный и др. указывают на степень принадлежности категории КРАСНЫЙ [Kay, McDaniel, 1978, p. 622], в то время как бирюзовый, например, не обязан быть приписанным в категорию синего или зелёного цветов, а может быть рассмотрен как имеющий определённую степень принадлежности каждой из категорий.

Порядок появления основных ЦН, опубликованный в 1969 г., представляет собой простую последовательность и включает всего одну встроенную возможность выбора: на третьей стадии общество может добавить ЦН либо жёлтого, либо зелёного. С каждым новым исследованием на материале всё большего количества языков становится ясно, что в последовательность должны быть добавлены такие дополнительные опции, указывающие на разные траектории развития систем ЦН. Особенно большим количеством материала учёных обеспечивают два больших исследования: World Colour Survey (WCS) под руководством Б. Берлина, П. Кея и У. Меррифилда начато в 1976 г. и охватывает более ста языков, подвергшихся минимальному влиянию запада; Mesoamerican Colour Survey (MCS) во главе с Р. Маклори проводится с 1978 по 1981 гг. с участием 900 носителей 116 мезоамериканских языков. Все полученные данные обрабатываются в начале 80-х гг. и приводят к интересным результатам.

В 1985 г. на основе первоначального изучения 72 языков WCS представлена новая последовательность. Помимо перемен в терминологии (две категории стадии I названы «бело-светлой» и «чёрно-тёмной», а термины «тёплый» и «холодный» появляются в стадиях II, III, IV и V), в последовательность добавлены долгожданные опции: стадия III делится на 3 части, а стадии IV-VI включают в себя по две траектории развития [Berlin et al., 1985, p. 384].

В 1991 г. появляется очередное обновление последовательности: стадия III включает уже 5 подразделений, а стадия IV – три [Kay et al., 1991, p. 19].

Схема последовательности также указывает с помощью стрелок направления путей развития, выбранных разными языками в процессе эволюции системы ЦН. Несмотря на то, что не все языки выбирают одну и ту же траекторию, количество опций всё же строго ограничено.

В заключение стоит отметить, что каким бы изменениям ни подверглись различные детали концепции, два принципа теории БК остаются незыблемыми.

1. Чёрный, белый, красный, жёлтый, зелёный и синий, по отдельности или в сочетании друг с другом, представляют некие ориентиры для восприятия и играют значительную роль в когнитивных системах цвета для большинства обществ мира.

2. Основные категории цвета, как правило, появляются в частично установленном порядке, и очень невелика вероятность того, что категория цвета исчезнет из языка после того, как стала основной [Kay, Maffi, 1999, p. 744; поддержано Kay et al., 2009, p. 8].

2.3.3. Установление прототипов и развитие категорий Идея соотнесения цвета с его эталонным носителем лежит в основе хорошо известной когнитивной теории А. Вежбицкой [1996; 1999], согласно которой цвета в языке не абстрактны, а связаны с какими-то значимыми для человека объектами во внешнем мире, ассоциирующимися с тем или иным цветом. Несмотря на то, что наименования одного и того же цвета в разных языках не идентичны друг другу с семантической точки зрения, А. Вежбицкая полагает, что фокусы у разных категорий могут быть относительно стабильны, будучи основанными на общем человеческом опыте [Вежбицкая, 1999, с. 283].

Стоит понимать, что прототипы категорий цвета существуют в контексте отдельных языков – снег не может быть прототипом белого для народа, живущего в тропиках. Тем не менее, самые первые категории были образованы в настолько древние времена, что могут относиться к доисторическим универсалиям.

Предприняв попытку установить связь между фокусными цветами и окружающей средой, А. Вежбицкая приходит к выводу о том, что прототипом белого цвета является день, чёрного – ночь, красного – огонь, жёлтого – солнце, зелёного – растительность, синего – небо, коричневого – земля. Автор отмечает, что на сознательном уровне отношения между ЦО и их естественными прототипами могут не ощущаться, но бессознательно носитель языка активизирует эти связи, что подтверждается в многочисленных психо- и этнои собственно лингвистических свидетельствах.

Е.В. Рахилина [2010] придерживается противоположной точки зрения, считая невозможным выделить универсальный фокус у ЦО разных языков и полагая, что ЦО редко участвуют в описании предметов с фиксированным цветом. Стоит прислушаться к критике Е.В. Рахилиной – действительно, установить цветовые прототипы для всех языков представляется крайне сложным. Кроме того, нужно учитывать, что многие предметы склонны менять свой цвет в разных ситуациях, поэтому даже если какой-либо объект во всех языках описывается с помощью ЦО, принадлежащих, например, к красной группе спектра, не всегда правильно называть этот объект прототипически красным.

Именно в сравнении двух вышеописанных концепций описания семантики ЦО наиболее ярко видны достоинства каждой из них. А. Вежбицкая предлагает новый способ описания семантики ЦО, исходя из их предметной сочетаемости (этот способ кажется наиболее перспективным при работе как с живыми, так и с мёртвыми языками). Е.В. Рахилина впервые обосновывает важность коннотативного компонента в толковании ЦО, ведь именно коннотации играют важнейшую роль при изменении систем ЦО от праязыка к языкам-потомкам.

Ю.В. Норманская [2005], отчасти подтверждая гипотезу А. Вежбицкой, считает, что и в мёртвых языках существуют прототипические предметы для ЦО, а причины различных несоответствий заключаются либо в наличии разного количества ЦО для одного и того же предмета в разных языках, либо потреблении в разных языках разных ЦО для описания одного и того же объекта.

Дальнейшие исследования А. Вежбицкой показывают, что цвет не входит в число универсальных первичных концептов, а строится на основе подлинно универсального концепта «видеть» [Wierzbicka, 2006, p. 6]. Первый шаг на пути к созданию системы ЦН – визуальное восприятие человека, и, по мнению К.П. Биггам, высока вероятность того, что древними концептами были «видеть» и «не видеть», прототипы для которых очевидны: день и ночь.

Дневной свет и ночная тьма – древнейшие регуляторы жизни человека Свет олицетворяет активную деятельность и солнечное тепло, а ночной мрак – пассивность, холод и неизвестность. Именно эти ассоциации порождают неизменные для большинства культур положительные значения светлого, белого и отрицательные – тёмного и чёрного. К.П. Биггам предполагает, что древним людям важнее всего было быстро и эффективно понимать то, что было жизненно необходимо для них или, напротив, представляло угрозу [Biggam, 2010, p. 232]. Дневной свет был необходим для охоты и собирательства, производства орудий труда и жилищ, распознавания различного рода угроз, безопасного передвижения и мн. др. Темнота же всегда была для человека условием повышенной опасности. Лингвистическое значение такого важного противопоставления заключается в том, что свет и темнота, играя такую важную роль, должны были быть предметом частого обсуждения [ibid., p. 234-239].

Доказательством того, что после категорий светлого и тёмного в языке появляется категория красного цвета, служат данные 21 языка из изученных БК [Berlin, Kay, 1969, p. 52] и 11 языков из World Colour Survey (WCS). Поэтому разумно предположить, что категории появлялись в том же порядке и в доисторических языках.

А. Вежбицкая предполагает, что прототипом для макрокатегории красного послужил огонь. Наиболее важными элементами этой макрокатегории являются красный и жёлтый, но в неё входят и все остальные тёплые цвета, и все эти оттенки включены в концепт огня (оранжевое и жёлтое пламя, красная пылающая древесина и жареное мясо коричневого цвета). Более того, эта категория, должно быть, развилась из категории светлого и имеет в составе какой-то элемент яркости, типичный для пракатегории и, конечно, для огня.

С точки зрения выживания огонь имел решающее значение, обеспечивая тепло в холодное время года и защиту от диких зверей по ночам. Кроме того, огонь позволял готовить еду и давал человеку возможность переселяться в более холодные районы. Огонь также, вне всякого сомнения, внушал древним людям благоговение из-за своей власти превращать ночь в день, причинять боль и дотла разрушать некоторые материалы. Способность разжигать огонь и управлять им была, возможно, самым ранним технологическим достижением человека, и неизбежным представляется заключение о том, что огонь наверняка был предметом для обсуждения, обучения и предупреждения, требуя наличия относительно богатого словарного запаса.

С. Митен [Mithen, 1996] предполагает, что человеческое мышление в самой примитивной форме функционировало на основе небольшого количества модулей, связанных с жизненно важными аспектами доисторической жизни. Эти модули включали в себя сведения о взаимодействии с другими людьми, познании окружающей среды, создании и применении орудий труда и, возможно, некие отдельные языковые навыки. Вероятно, поначалу данные модули действовали отдельно друг от друга, а позже, спустя время, связи между ними окрепли настолько, что знание, полученное в одном модуле, могло применяться в другом. Лёгкость перехода от одного модуля к другому обеспечила изобретательность и креативность с целью преуспеть за более короткий срок [ibid., p. 66-72]. Если такой сценарий развития головного мозга верен (а не все специалисты поддерживают это предположение), К.П. Биггам кажется естественным, что достижение такого уровня когнитивной подвижности (cognitive fluidity) могло стать основной предпосылкой для развития концептов цвета, действующих в любом прежде независимом модуле головного мозга [Biggam, 2012, p. 174].

Исследовательница совершает попытку реконструировать возникновение и развитие древних прототипов цвета и соответствующих категорий.

По мнению К.П. Биггам, как только мы представим себя живущими в естественных условиях и пользующимися артефактами, сделанными из природных материалов, нам станет ясно, что цвета окружающего нас мира воспринимались бы нами как нечто само собой разумеющееся. Все мы знали бы, какого цвета трава или небо, или море, и не было бы никакой необходимости описывать вербально их внешний вид. А что, если наша жизнь зависела бы от того, сможем ли мы найти какое-нибудь особенное растение для пропитания или убережёмся ли от опасного хищника? В этих обстоятельствах человеческий мозг фиксирует внешний облик жизненно важных или смертельно опасных объектов для последующего распознавания. Например, мозг может отметить размер медведя, его поведение, форму и цвет. Так явление переходит от уровня восприятия к познавательному, но элемент цвета не является независимым концептом, а всего лишь входит в общую систему распознавания медведя.

Спустя время люди могут начать использовать фразы типа «как медведь», подразумевая именно его окраску, и это может привести к образованию неосновной категории цвета. В данном случае необходимо принимать во внимание, что особенности прототипа цвета в виде медведя или другого животного или явления природы обусловлены конкретным обществом, живущим в конкретной области, что подразумевает возможные отличия от языка к языку. Прототип медведя в сознании современного исследователя может значительно отличаться по цвету от соответствующих древних особей, поэтому необходимо изучить этот вопрос и с точки зрения зоологии и археологии.

Предложенная схема, тем не менее, описывает лишь происхождение прототипа и не препятствует последующим изменениям концепта под влиянием, например, миграции.

Большинство концептов цвета остаются привязанными к конкретным объектам и, как правило, называются словами, напрямую связанными с этими объектами. Однако некоторые цветовые концепты могут оказаться настолько важными и распространёнными, что впоследствии освобождаются от связи с объектами-прототипами и становятся применимыми в любом контексте и для описания любого объекта соответствующего цвета. Они и превращаются затем в основные категории цвета.

К.П. Биггам предполагает, что мотивацией для развития этих категорий, свободных от контекстуальных ограничений, становится их практическая ценность, основанная на потребности назвать социально важное или опасное явление. Допустим, что под цветом медведя наше гипотетическое древнее сообщество подразумевало красно-коричневый оттенок. Частое использование этого понятия может привести к образованию новой категории путём извлечения красно-коричневого сегмента из существующей макрокатегории красного. Теория перспектив [MacLaury, 1997a; 2002] трактует это развитие как усиление внимания к различию, то есть отличие коричневых оттенков от красных становится всё более заметным, и причиной этому всегда служит объект-прототип (в нашем случае медведь). Как только произошло отделение новой категории, она может расширяться путём распространения на другие сходные оттенки. Красно-коричневый может включить, например, тёмнокоричневый, жёлто-коричневый и другие участки цветового пространства.

Чем больше похожих цветов включит в себя категория, тем сложнее и реже она будет ассоциироваться с красно-коричневым окрасом медведя, и это несоответствие, предполагает К.П. Биггам, приведёт к усилению абстрактности категории и возможному включению её в разряд основных. Ведь ключевым свойством основной категории является именно её широкое покрытие, позволяющее соответствующему ЦН преобладать над другими прилагательными цвета. Категория красно-коричневого, основанная на конкретном объекте, со временем может превратиться в категорию коричневого, после чего, в рамках того же процесса, прототип категории также сменится с «цвета медведя» на фокусный коричневый.

Первоначальная мотивированность основного ЦН со временем склонна «увядать» по мере того, как ЦН абстрагируется, и связь между ним и первоначальным прототипом перестаёт быть ясной и очевидной, особенно если формы данных лексем (ЦН и имени прототипа) тоже претерпевают изменения. В конечном счёте, прозрачность ЦН может быть полностью утеряна для носителей языка настолько, что ни один современный носитель английского не сможет догадаться о прототипе yellow, например, исходя из формы лексемы.

К.П. Биггам предполагает, что прототипы имеют огромное значение в происхождении первых категорий цвета, хотя более поздние категории и их подразделения, относящиеся к меньшим участкам цветового спектра, могут развиваться и под влиянием других процессов. Например, поздние категории могут быть основаны на контрастном суждении: фиолетовый может восприниматься как «не синий» и «не красный», тем самым отделяясь от них обоих.

Исходя из процесса разделения категорий, можно предположить, что общество, называя разные оттенки зелёного, к примеру, оливковым, изумрудным и пр., стремится заполнить обнаруженные им пробелы в покрытии всего цветового пространства и создаёт для этого новые ЦН.

К.П. Биггам поддерживает Р. Маклори в том, что сокращение макрокатегорий вызвано возрастающим осознанием внутренних категориальных различий, и предполагает, что неоднородность пространства категории осознаётся впервые при знакомстве с новым объектом похожего цвета. Можно предположить, например, что макрокатегория красного с огнём в качестве прототипа раскололась на две части по мере того, как росла значимость вновь познанного объекта жёлтого цвета. С другой стороны, расширение категории от обозначения только одного объекта-прототипа вызвано распознаванием других схожих оттенков – они кажутся настолько похожими на цвет прототипа, что границы категории расширяются для того, что вместить в себя все оттенки. Вновь включённые в категорию цвета могут отличаться от цвета древнего прототипа достаточно, чтобы ослабить его позицию и привести к развитию нового, уже абстрактного прототипа, отвечающего за фокусный оттенок [Biggam, 2012, p. 171-172].

В то время как прототипы категорий светлого и тёмного и, возможно, красного цвета, могут считаться универсальными, позднее развитые прототипы таковыми не являются. Ещё в первой версии последовательности [Berlin, Kay, 1969] выявлена особенно тесная связь между зелёным и жёлтым, и БК выделяют в стадии III две опции: прибавление зелёного раньше жёлтого или наоборот. В первой версии никакая другая стадия не была разделена. Категория, ранее названная зелёной, в более поздних версиях превращается в синезелёную (grue), то есть становится ясно, что пространство жёлтого, зелёного и синего не всегда концептуализируется как три разных категории [Kay, Maffi, 1999, p. 748-754; Kay et al., 2009, p. 33-39]. Существует ли прототип, объясняющий такую тесную взаимосвязь жёлтого, зелёного и синего? Возникает предположение, что прототипом послужили зерновые культуры [Biggam, 2010, p. 244]. Нужно отметить, что возделывание злаков, обеспечившее человека сырьём для хлеба и каш, стало самым надёжным средством выживания по сравнению с собирательством. Конечно, процесс выращивания осложнялся погодными условиями и пасущимися дикими животными, в общем, сельское хозяйство оказало важную поддержку населению и привело к осёдлому образу жизни, что, в свою очередь, оказало благоприятное воздействие на развитие цивилизации.

Представим, как люди вложили большую часть сил и времени в надежде на хороший урожай, и стали буквально наблюдать за изменениями цвета:

от зелёного (незрелого) к жёлтому (спелому и готовому для сбора). По мере того, как злаки поспевают, поле из зелёного постепенно превращается в яркожёлтое. Вот почему, согласно этой гипотезе, зелёный и жёлтый цвета так тесно связаны в эволюционной последовательности БК.

В отличие от дня, ночи и огня, злаки могут и не быть универсальным прототипом, так как не все общества занялись сельским хозяйством вообще и выращиванием злаковых культур в частности. Более поздние прототипы цветов, независимо от того, принадлежат они к основным категориям цвета или нет, склонны быть более специфичными для своих культур. Они могут быть представлены красками, животными, фруктами или другими разноцветными объектами, и в таких случаях именно этимология может оказать неоценимую помощь в установлении прототипа того или иного цвета.

Работы Б. Берлина, П. Кея, К.П. Биггам, А. Вежбицкой, Ю.В. Норманской, Е.В. Рахилиной и мн. др. демонстрируют органичную взаимообусловленность когнитивного и исторического аспектов изучения ЦО. Знать историю изучаемой группы слов, их происхождение необходимо, так как такие знания являются основанием, на котором базируются современные теории концептуального изучения цветовых терминов, а история семантики ЦО, в свою очередь, проясняется благодаря установлению семантического первоэлемента.

Эволютивное изучение цветолексики вскрывает архаические истоки ЦО основного цветового спектра. В истории очевидны рост количества ЦО, всё большая дифференциация их функций и привязка к контекстам употребления.

Исторический подход предполагает исследование происхождения и развития отдельных слов и групп слов, называющих цвет, изучение процесса формирования групп колоронимов, а также их состава в тот или иной период развития языка.

Н.Б. Бахилина [1975] изучает историю ЦО русского языка на протяжении длительного периода с XI до XVIII вв. в трёх основных аспектах: происхождение, значение, употребление. Согласно наблюдениям Н.Б. Бахилиной, основные ЦО в русском языке сформировались в XI-XII вв. и в памятниках древнейшего периода играют вспомогательную роль, не используясь в контексте, где название цвета является единственной целью сообщения [Бахилина, 1975, с. 264].

Особое внимание исследователь уделяет установлению значения как наиболее важной составляющей ЦО. Н.Б. Бахилина считает своей главной задачей определение ЦО, обладающих способностью выражать самым обобщённым образом основное представление о цвете, называя любой его оттенок [там же, с. 265]. Абстрактные ЦО отличаются древним происхождением, неограниченной сочетаемостью и стилистической нейтральностью, не вызывая дополнительных ассоциаций. Автор относит к абстрактным белый, чёрный, жёлтый, зелёный, другие же ЦО рассматриваются как результат развития абстрактных – проводится тщательный анализ истории обозначений красного, синего, коричневого, оранжевого и фиолетового цветов [Бахилина, 1975, с. 108-263].

Т.И. Вендина [1999] изучает проблему этнокультурной значимости ЦО и выявляет диахроническое соотношение категорий цвета – от старославянского к древнерусскому и русскому языкам. В центре исследования находятся основные ЦО русского языка (белый, чёрный, красный, жёлтый, зелёный, синий, голубой, серый), служащие деривационной базой для дальнейшего производства имён. На основе лексики, производной от ЦН, привлекая материал русских народных говоров, автор рассматривает вопрос о значимости цвета в жизни человека. Исследование Т.И. Вендиной доказывает, что морфологический состав слов заключает в себе множество важной информации о концептуализации мира.

Ю.В. Норманская [2005] в процессе анализа древних и.-е. языков при рассмотрении эволюции в системах ЦО от праязыка к его потомкам, обращает внимание на то, что некоторые ЦО остаются неизменными на протяжении тысячелетий (например, этимоны и.-е. корня *reudh- «красный» принадлежат к основным ЦО во многих современных и.-е. языках), а другие имена цвета подвергаются изменениям, что зачастую препятствует их семантической реконструкции в праязыке. В соответствии с описанными тенденциями, системы ЦО некоторых языковых семей практически не отличаются от системы своего праязыка, а системы других языковых семей, напротив, кардинально отличаются от ЦО соответствующих праязыков (например, индоевропейский и латинский языки).

С целью интерпретировать подобные траектории эволюции систем ЦО и установить вероятность исчезновения или сохранения того или иного ЦО в языках-потомках Ю.В. Норманская считает необходимым обращать внимание на наличие или отсутствие коннотаций и частотность ЦО. В результате анализа автор приходит к выводу о том, что высокие шансы на сохранение в большинстве языков-потомков имеют ЦО с высокой частотностью и без коннотаций [Норманская, 2005, с. 245-275].

Мы убеждены, что исторический аспект исследований ЦО, с одной стороны, обогащает наши знания о семантике ЦО, позволяя избежать трудностей с переводом, и, с другой стороны, может оказаться крайне полезным при восстановлении спектральной системы ЦО праязыка и реконструкции эволюции спектральных систем современных и.-е. языков.

ВЫВОДЫ ПО ГЛАВЕ

1. Анализ терминов цвета с позиций фоносемантики и, шире, когнитивистики объединяет достижения целого ряда лингвистических и межпредметных исследований – семантики, лексикологии, морфологии, фонетики и фонологии, социо-, психо- и этнолингвистики, этимологии, психологии, культурологии и др. Специфика нашего исследования делает для нас особо значимыми достижения когнитивного и исторического подходов к изучению ЦН.

2. Исследователи природы цвета и ЦН XIX в. в большинстве своём [Gladstone, 1858; 1877; Magnus, 1877; Rivers, 1901] приходили к неверным выводам об отличиях в восприятии цвета у разных народов и в разные исторические эпохи.

3. Наиболее значимой и часто цитируемой стала работа Б. Берлина и П. Кея [Berlin, Kay, 1969], положившая начало семантическим исследованиям цвета. Несмотря на многочисленную критику, теория БК стала первым обширным трудом, где провозглашалась идея универсализма и в той или иной форме отрицалась гипотеза Сепира-Уорфа о неповторимости каждой языковой картины мира.

4. Б. Берлин и П. Кей установили эволюционную последовательность появления ЦН во всех языках, которая подтверждается относительной хронологией основных социально-экономических достижений. Выделяется семь стадий развития ЦН:

Стадия IIIa и IIIb: + сине-зелёный или + жёлтый Стадия IV: + жёлтый или + сине-зелёный Стадия VI: + коричневый Стадия VII: + фиолетовый и/или + розовый и/или + оранжевый и/или + серый.

Универсальность этой последовательности может подвергаться сомнению, но её основные положения, как правило, действительно применимы ко всем языковым семьям.

5. БК ввели понятие «основного цветонаименования» и выделили несколько критериев для его определения, среди которых односоставность лексемы, отсутствие гипонимических отношений с другим ЦН, широкая сочетаемость, психологическая релевантность, деривационный потенциал и др.

6. Другими учёными [Durbin, 1972; Hays et al., 1972; Bolton, 1978a;

Crawford, 1982; Boynton, Olson, 1990; Corbett, Davies, 1995; Кульпина, 2001;

Paramei, 2005; Biggam, 2012 и др.] были выделены дополнительные критерии для установления статуса ЦН: длина слова, частота употребления в текстах и в речи, короткое время реакции, культурно-историческая значимость, древность происхождения, опора на естественный прототип и др.

7. Эволютивный аспект изучения ЦН [Бахилина, 1975; Норманская, 2005 и др.] позволяет расширить наши знания об их функциях, роли в эволюции человеческого мышления, социально-символической значимости в жизни общества и других сферах концептуализации мира. В свою очередь, когнитивные процессы, в которых задействованы термины цвета, базируются на уникальном сочетании этнической символики и её непосредственной обусловленности историей и культурой народа. Именно всесторонний анализ ЦО на основе закономерной взаимосвязи исторического и когнитивного подходов, а также с привлечением фоносемантических методов и этимологических данных обеспечивает более глубокое осмысление языковой картины мира и расширяет наши знания об особенностях соотношения языка и мышления.

ГЛАВА 3. ФОНОСЕМАНТИЧЕСКОЕ И ЭТИМОЛОГИЧЕСКОЕ

ИССЛЕДОВАНИЕ ОСНОВНЫХ ЦВЕТОНАИМЕНОВАНИЙ

РУССКОГО И ИСПАНСКОГО ЯЗЫКОВ

3.1. Методологический алгоритм исследования Более полувека назад известный филолог Я. Малкиель писал о запущенности исследований звукоизобразительности, подчёркивая, что это приводит к трудностям этимологизации. Учёный выразил надежду, что незаслуженно дискредитированный звукосимволизм сможет укрепить свои позиции с появлением и развитием психолингвистики [Malkiel, 1962, p. 218].

Спустя четверть века выдающийся русский этимолог В.И. Абаев попрежнему с сожалением отметил «методологический застой» в этимологии и в качестве одного из способов его преодолеть указал на звукосимволизм, настаивая на том, что этимологические словари следует пересмотреть с целью повышения их ценности путём наиболее полного выявления звукосимволических слов [Абаев, 1986а, с. 8, 16-20; 1986б, с. 37].

Вынуждены признать, на сегодняшний день методика этимологических исследований звукосимволических слов всё ещё остаётся неразработанной и малопривлекательной. В целом, среди этимологов продолжает господствовать скептическое отношение к звукоизобразительности – наследство догматических постулатов о произвольности языкового знака и о морфеме как минимальной значимой единице языка.

Исследователи подчёркивают, что в ходе своей эволюции многие звукосимволические слова подвергаются своеобразной маскировке – фонетически мотивированные слова стремятся превратиться в обычные конвенциональные обозначения. В таких словах символика звучания «приобретает латентный характер, скрываясь от внимания не только носителя языка, но и исследователя» [Журавлёв, 1974, с. 142]. Поэтому утверждение об иконическом характере языка выглядит неприемлемым – более верным кажется известный постулат Ф. де Соссюра о произвольности языкового знака, так как из-за немотивированности знаков с одним означающим может связаться больше, чем одно означаемое.

Однако перегрузка языковой системы немотивированными словами может привести к торможению семантической памяти, которая должна сохранять все знаки без их возможной опоры на прямую связь между означающим и означаемым. Как отмечает Л. Во, постоянное нарастание словаря в связи с социокультурными изменениями, отражающимися в языке, приводит к тому, что в языковой системе всё сильнее начинает проявляться тенденция к иконичности, реализуя принцип когнитивной экономии [Waugh, 1993, p. 80, цит. по: Колева-Златева, 2008, с. 43].

Несмотря на то, что в работах Я. Малкиеля [1990] рассмотрены отдельные аспекты диахронических исследований звукоизобразительности, и С.В. Ворониным [1990а] сформулированы правила распознавания первично мотивированных слов, цитированные труды не привели к систематическому пересмотру этимологических словарей. Признание универсальности звукоизобразительных слов имеет методологическую важность для этимологии – не должно быть сомнений в существовании слов с прямой связью между формой и значением в любом языке, если не на современной стадии развития, то на более ранней.

Ж. Колева-Златева целью своей монографии [2008] ставит формулирование и систематизацию теоретических постановок, исследовательских приёмов и процедур, на которых должно основываться распознавание звукосимволических слов в этимологическом анализе. Ж. Колева-Златева подчёркивает, что для каждого конкретного случая этимологизации необходимо учитывать общую картину формально-семантических данных звукосимволических слов в исследуемом языке, а также в родственных ему языках. Также необходимо привлекать исторические данные, принимать во внимание гипотезы словарей и отдельных этимологических исследований [Колева-Златева, 2008, с. 20].

Останавливаясь более подробно на методологии, Ж. Колева-Златева формулирует совокупность процедур, порядок их применения для исследования звукосимволических слов в языке. В качестве основы берётся общепринятая методика этимологизации обычных слов, в которую включены:

– определение заимствованного или исконного характера слова;

– определение времени его возникновения;

– реконструкция формы слова и определение этапов ее изменения;

– семантическая реконструкция, в том числе определение мотивирующего признака и уточнение промежуточных звеньев семантического развития;

– определение этимологического гнезда слова [Колева-Златева, 2008, с. 77].

Безусловно, работа Ж. Колевой-Златевой ценна обоснованием необходимости совершенствования методологии этимологических изысканий путём более пристального внимания к звукоизобразительной лексике. Однако, согласно нашей концепции (и в этом её главное отличие от подхода Ж. Колевой-Златевой), звукоизобразительная лексика является ядром лексико-семантической системы языка – располагаясь в самом центре изучаемого пространства, именно звукоизобразительные единицы дают основу для развития остальных слов, воспринимаемых как произвольные. Таким образом, по нашему глубокому убеждению, все слова языка являются звукоизобразительными в той или иной степени – либо примарно мотивированными, либо восходящими к таковым. Тезис о первичной генетической звукоизобразительной сущности языка позволяет нам рассматривать примарно мотивированные слова не в отрыве от основного массива лексики, а, напротив, разместив их в самом центре системы.

Этимолого-фоносемантический подход к изучению лексики не только обусловил выработку уникальной методики, но и определил последовательность этапов анализа слов вообще и цветообозначений в частности:

1. Начальным этапом исследования становится лексическая выборка.

Исходя из предмета изучения, в качестве материала исследования нами выбраны БЛ-, ЧР-, КР-, ЖЛ-, ЗЛ-, ГЛ-, СМ-, СН-, СР-лексемы русского и BL-, N-, RJ-, RC-, RQ-, RG-, RZ-, RS-, AM-, VR-, AZ-, LS-, LZ-, GR- лексемы испанского языков, включающие основные наименования белого, чёрного, красного, жёлтого, зелёного, синего и серого цветов в изучаемых языках. Под БЛ-лексемой, в частности, мы подразумеваем любое слово, имеющее согласные [Б] и [Л] в качестве начальных, рассматриваются не только контактные сочетания (например, блоха, блуд), но и дистантные (большой, булка), причём звукоизобразительный потенциал гласных в рамках данной работы не учитывается. То же касается и всех остальных звукосочетаний и соответствующих лексем.

Следует отметить, что материал исследования может быть расширен на основе теории о фонемо- и морфемотипах – например, поле БЛ-лексики может быть дополнено ПЛ-лексикой, исходя из общих места и способа образования согласных ([Б] и [П] являются смычными губно-губными звуками) и, как следствие, идентичных звкоизобразительных возможностей, обусловленных именно акустико-артикуляционными сходствами двух фонем. Однако целями данной работы ограничен столь широкий подход к установлению первоисточников той или иной лексемы, подразумевающий изучение практически всего словарного фонда языка.

2. Следующий шаг – составление ФСП для каждого выбранного фрагмента лексики путём установления первично звукизобразительных ядерных и развившихся на их основе периферийных значений. Результатом составления ФСП становится выявление семантической организации внутри полученной системы – определение гиперсем и соответствующих им макрополей, а также вторичных значений и микрополей. Подробно описываются и обосновываются семантические переходы внутри системы как на уровне отдельных значений, так и на уровне микро- и макрополей. Отметим, что реконструкция многих значений носит комплексный характер, вследствие чего нами указывается несколько предположительных путей развития тех или иных сем и отмечается, что большое количество внутрисистемных связей и пересечений не свидетельствует о сомнительности высказанных гипотез, а, напротив, подчёркивает обоснованность развития того или иного значения в изучаемом пространстве и включения тех или иных лексем в конкретные микро- и макрополя.

3. Третий этап – этимологическое исследование всех без исключения слов, вошедших в ФСП. Постулируемые фоносемантические интерпретации лексем и системные связи внутри пространства сопоставляются с этимологическими данными, в случае необходимости предварительно указанные внутрисистемные связи корректируются. В случае обнаружения лексем, производных от и.-е корней на другие согласные, таковые исключаются из ФСП.

Как правило, данные этимологических словарей не противоречат ранее обозначенным путям семантического развития. В силу описанной «неполноценности» этимологических словарей, обращение к ним редко может помочь в решении трудностей, возникших на ранних этапах исследования. Напротив, наш уникальный подход способен обеспечить этимологов новыми ценными гипотезами возникновения тех или иных лексем, происхождение которых в словарях обозначается как неясное, спорное или затемнённое.

В соответствии с темой и целями исследования, наибольшее внимание уделяется микрополю, включающему цветовое значение – именно эта траектория эволюции гиперсемы интересует нас более остальных, анализируется самым тщательным образом, в спорных случаях озвучивается несколько гипотез, и интерпретируется наш выбор в пользу одной из них.

Непростым для решения оказался вопрос заимствований. Исходя из цели нашего исследования, установить первоисточники номинации цветов в двух индоевропейских языках, а также учитывая выработанную методологию, элементом которой является возведение лексем к конкретным и.-е. корням, мы посчитали целесообразным не включать в наши фоносемантические поля слова тюркских, семитских и других неиндоевропейских языков. С ними проблемы возникают лишь при неясной этимологии – подобные спорные случаи разрешаются на наше усмотрение.

Что касается лексем, восходящих к латинскому, греческому, персидскому и другим и.-е. языкам, мы рассматриваем все этимологические версии, в случае необходимости выдвигаем дополнительные гипотезы и определяем несколько соответствующих траекторий развития. Как бы то ни было, мы стараемся не игнорировать непонятные нам слова и не ограничиваться причислением их к «неясным», несмотря на то, что, на первый взгляд, они могут не очень гармонично входить в воссозданную нами систему. Поэтому ни одно слово не остаётся за рамками исследования, оно, в крайнем случае, не входит в ФСП, но обязательно подвергается тщательному анализу. В наиболее спорных ситуациях, следуя примеру предшествующих этимологических изысканий, мы приводим все состоятельные версии, комментируя их и указывая, какая из них кажется нам наиболее приемлемой.

4. После досконального этимологического анализа лексем современного языка и на основе данных об их производности от и.-е. языка мы переходим к разбору корневой системы праязыка, сосредоточив своё внимание на корнях с теми же начальными согласными, что и у корня-первоисточника цветового значения. Среди множества корней выделяются гиперсемы, далее устанавливаются протосемы – ограниченное число семантических первоэлементов, давших начало всей лексической системе языка. Ядерные семы определяются и обосновываются, исходя из акустико-артикуляционных свойств начальных звуков и их ономатопеического и звукосимволического потенциала.

Особое внимание уделяется так называемым омонимичным корням, которых в древнем и.-е. языке насчитывается немало. Путём тщательного семантического анализа реконструируются пути развития значений «омонимичных» корней, демонстрируется их мнимое свопадение по форме, которое в действительности является результатом целого ряда переносов по сходству и по смежности. На конкретных примерах рассматривается также и явление энантиосемии – по причине тех же метонимических превращений у одной формы могут развиться противоположные значения.

По итогам тщательного анализа корневой системы формируется ФСП, аналогичное уже составленному на основе лексем современного языка. Проводится сопоставление, устанавливаются корреляции между семантической организацией внутри выбранного фрагмента лексики современного языка и участка корневой системы и.-е. языка. Структура ФСП и их гиперсемы практически полностью совпадают, что говорит не только о генетической связи праязыка и его потомков, но и об универсальных звукосимволических свойствах фонем и тенденциях семантического развития.

5. Описанным выше образом анализируются все ЦН, формулируются внутриязыковые выводы, и на завершающем этапе исследования проводится компаративный анализ полученных результатов в двух языках. Выявляются общие семантические свойства и тенденции в номинации ЦН, а также индивидуальные особенности фоносемантики ЦО в русском и испанском языках.

Подобный алогритм исследования может использоваться как для «локального» изучения других ЛСГ, установления первоисточников любого выбранного значения, так и для сплошного, тотального фоносемантического анализа лексики языка на основе разбора всей корневой системы и.-е. праязыка. Стоит отметить, что порядок проведения и описания исследовательских процедур может нарушаться – например, в некоторых случаях бывает более целесообразным привести сначала результаты фоносемантического исследования протокорней, а затем приступить к описанию современной лексики. Последовательность осуществления и описания этапов проведённого анализа не имеет решающего значения и может подвергаться изменениям в зависимости от полученных результатов.

Несмотря на то, что наша исследовательская методика под начальным этапом подразумевает анализ языка в его современном состоянии и далее поэтапно доходит до семантического анализа индоевропейских протокорней, значения которых затем обосновываются с точки зрения звукосмысловых соответствий, ввиду идентичных первоисточников наименований белого цвета в обоих языках описание осуществлённого анализа мы предпочитаем начать с характеристики звукоизобразительного потенциала звуков, обусловленного их акустико-артикуляционными признаками.

Лабиальность смычного [B] указывает, прежде всего, на понятие округлости, а его взрывной характер и сильное отталкивание губ друг от друга могут изображать удар, бульканье или кипение. А.Б. Михалёв полагает, что раздувание щёк перед выбросом воздуха способно символизировать нечто объмное, раздутое (вдобавок к уже отмеченному понятию округлости). Кроме того, за губными звуками закреплена возможность изображения различных проявлений буккальной деятельности (говорить, есть, дуть и др.) Латеральный сонант [L] на основании характерного жеста языка при его артикуляции связывается с чем-то жидким. В свою очередь, значение «Жидкий» даёт развитие другим семам: «Течь/Лить», «Плавный/Гладкий», «Скользкий», «Лёгкий», «Липкий» и др. [Михалёв, 1995, с. 94-95].

Следующий этап – обращение к словарю Ю. Покорного с целью дать семантическую оценку и.-е. корней на BHL- и BL-. Даже поверхностный взгляд выявляет значительное количество смежных и даже совпадающих значений, более тщательный анализ подтверждает это наблюдение. В центре изученного фрагмента корневой системы находится ономатопеическая гиперсема «Звук/Шум», представленная, в основном, двумя макрополями: «Буккальная деятельность» и «Мануальная деятельность» (за их пределами остатся лишь звукоподражательный корень *bhei- «пчела»). Первое макрополе разделяется на два меньших:

– ГОЛОСОВОЕ ЗВУКОИЗВЛЕЧЕНИЕ (*bau- «звук лая», *b-, *bблеяние овцы», *bl- «блеять», *bhl- «выть, плакать», *baba-, (*bal-bal-, *bar-bar-) «грубая речь», *bh-2 «говорить», *bhel-6 «звучать, говорить», *blat- «болтать»);

– ДУТЬ/НАДУВАТЬ, давшее основу целому ряду практически совпадающих по своей семантике корней (*baxb-, bhaxbh- «набухать, раздуваться», *b(e)u-2, *bh(e)- «набухать, пыхтеть», *bhelgh- «набухать, раздуваться», *bhleg- «набухать, раздуваться», *bhlei-2 «набухать, раздуваться», *bhleuдуть; набухать, течь»).

На примере значения последнего корня проявляются указанные выше символические свойства начальных согласных: [B] отвечает за «Дуть/Набухать», [L] – за «Течь», и с точки зрения логики семантического развития, данный переход («Дуть» > «Набухать» > «Лопаться» > «Течь») вполне оправдан. Приведённые корни, развитые на основе первичной звуоизобразительности составляющих их звуков, дают основу для метафорического и метонимического развития других значений: *bhel-3, *bhl- «расти, распространяться», *bheu-, *bheu- (*bhu-, *bhu-), *bhu-, *bh- «быть; расти», *bhel-4, *bhl-, *bhl-, *bhl- «листок, цветок»; *bhld-, *bhl d- «кипятить;

болтать, хвастаться» и *bu- «губа, поцелуй» (пересечение с семой «Буккальная деятельность»); *bol- «клубень, бугор» и *bhabh- «фасоль» (пример развития значения «Округлый» из «Дуть/Надувать».

Ко второму макрополю «Мануальная деятельность» мы относим, в первую очередь, звукоподражательные *b(e)u-1, bh(e)u- «звук удара», а также следующие совпадающие по значению корни: *bhlag-, *bhlg- «бить», *bhu- «бить, ударять», *bheld- «стучать, ударять». Следующим элементом гиперсемы «Резать/Бить», помимо значения «Бить/Ударять», являются смежные «Резать» (*bel-1 «отрезать»), «Трясти» (*bal-, *balbal- «трясти, танцевать»). Значение «Резать/Бить» развивается в *bhi- «Бояться», «Портить/Наносить вред», откуда: *bhlu-2 «плохой», *bheleu- «ударять; слабый, больной», *bh(e)lg- «слабый, смешной», *bhleus- «слабый, мягкий». Последние значения пересекаются с семой «Лёгкий», олицетворяемой формантом [L].

Отчасти именно этими «пересечениями» и «совпадениями» мы склонны объяснить наличие в изучаемом фрагменте корней тех значений, которые можно отнести к разным семам. Например, развитие значения корня *bel- «сильный» может быть обязано как гиперсеме «Резать/Бить» (таким образом, возникает явление энантиосемии: от одного значения развиваются противоположные «Слабый» и «Сильный»), так и из «Дуть/Надувать» (> «Объёмный/Большой» > «Сильный»). В пользу первой версии также говорит мнимая, на наш взгляд, омонимичность корней *bel-1 «отрезать» и *bel-2 «сильный».

Кроме того, согласно статистическим подсчётам В.В. Левицкого, значение «Причинять вред» образует сильные связи с «Резать», «Большой», «Сильный» и др. [Левицкий, 2008, с. 56].

Корни *bh- «греть, жарить», *bhleu- «гореть, сжигать» могут развиться, с одной стороны, из упомянутого выше значения «Кипеть/Булькать»

(от «Дуть»), либо быть связанными с *bholo- «дым, пар» («Дуть» > «Пыхтеть»), а с другой стороны – из «Резать/Бить». В пользу второй версии – гипотезы М.М. Маковского [1988, с. 38; 1989, с. 24], В.В. Левицкого о возможной связи «Резать» и «Дым». Последний предполагал такие траектории семантического развития: «Резать» > «Делать» > «Делать огонь»; «Резать» > «Двигаться» > «Дрожать» > «Дымиться» [Левицкий, 2008, с. 53].

Корень *bhl k- «шерсть, ткань», по нашему мнению, развивается либо из звукоподражательного *bl- «блеять» на основе двойного метонимического переноса («Блеяние» > «Овца» > «Шерсть»), либо из «Дуть/Надувать»

(> «Накрывать/Покрывать»). Значение корня *blou- (*bhlou-, *plou-) «блоха»

могло развиться на основании сходства с пчелой (*bhei- «пчела», дополненное «лёгким» [L]) или от значения «Скакать», смежного с «Трясти» от гиперсемы «Резать/Бить». Корень *bhel-5 «брус, балка» представляется нам продолжением семантического развития других значений *bhel-: «Листок, цветок» и «Расти»: «Расти» > «Удлиняться/Длинный» > «Брус, балка».

Абсолютное совпадение приведённых нами выше артикуляционносимволических значений с семантикой и.-е. корней на BHL- и BL- может показаться удивительным и неоправданным, но, по нашему глубокому убеждению, анализ корневой системы праязыка с точки зрения фоносемантики в очередной раз подчёркивает отнюдь не псевдонаучный статус этой дисциплины и доказывает, что звукоизобразительность действительно служит базой для дальнейшего развития лексико-семантической системы языка.

Об и-е. корне *bh-, обозначающем «Звук» (*bh-2) и «Свет» (*bh-1), сказано уже немало [Левицкий, 2000; 2001; Михалёв, 2012б]. Значение «Звук», согласно результатам анализа В.В. Левицкого, связано со значениями «Цвет» и «Блестеть», и все они возникают на базе значения «Прерывистое движение» [Левицкий, 2008, с. 51]. В рамках нашего исследования сема «Светить» производна от ядерной звукоизобразительной гиперсемы «Звук/Шум», объединяющей в себе, в том числе, и значение «Прерывистое, быстрое движение».

Значением «Светить» объединено немалое количество практически идентичных и.-е. корней: *bh-1, *bh-, *bh-, *bhu-2, *bheleg-, *bhleiq-, *bhles-, *bhl ig -, bhlg-, *bhlei-1, *bhlu-1. Эти корни дали развитие следующим, уже включающим цветовой компонент: *bhel-1, *bhel- «блестящий, белый», *bhel-2 «белена», *bhlido-s- «бледный», *bhlendh- «бледный, красноватый», *bhl-uo-s- «синий, золотой». Возможно, именно от «положительного»

значения «Светить» развились и *bhili-, *bhilo- «гармоничный, дружелюбный» и *bhlagh-men- «священник».

Таким образом, мы тщательно исследовали все и.-е. корни на BHL-, BL-, а также те, которые образованы только одним согласным – начальными B- или BH-. Отдельного внимания заслуживает затронутое нами явление омонимии. В данном корпусе корней оно представлено следующими формами: *bel-1 «отрезать» и *bel-2 «сильный», *b(e)u-1 «звук удара» и *b(e)u- «набухать, пыхтеть», *bh-1 «светить» и *bh-2 «говорить», *bhlu-1 «светить», *bhlu-2 «плохой», *bhlei-1 «светить и *bhlei-2 «набухать, раздуваться», *bhel-1 «блестящий, белый», *bhel-2 «белена», *bhel-3, *bhl- «расти, распространяться», *bhel-4, bhl-, bhl-, bhl- «листок, цветок», *bhel-5 «брус, балка», *bhel-6 «звучать, говорить». Отталкиваясь от тезиса о первичной генетической звукоизобразительности языка, именно звукоподражательные и звукосимволические значения мы считаем ядерными и давшими начало всем остальным.

Примечательно то, что семантические компоненты, объединяющие корни с одинаковыми начальными согласными, совпадают с теми, которые сближают и полностью идентичные («омонимичные») корни. Это говорит о регулярности и неслучайности семантических переходов и об обусловленности ядерных значений корней акустико-артикуляционными свойствами составляющих их звуков.

Возвращаясь к предмету нашего исследования, отметим, что к и.-е.

корню bhel-1 «блестящий, белый» этимологи возводят как русское, так и испанское ЦН белый и blanco [Фасмер, 1996, т. 1, с. 149; Черных, 2001, т. 1, с. 383; Corominas, 2011].

В функции ЦО белый появилось в самых первых памятниках (XI в.) и уже тогда имело неограниченную сочетаемость. В некоторых контекстах слово ещё долго сохраняло значение «сверкающий, сияющий белизной», а сам белый цвет в христианской символике знаменовал причастность к ангельскому чину, лику святых и пр. Долгое время это слово было единственным для обозначения белого; исключение составляло броный, но оно служило только для названия масти лошадей [Василевич и др., 2002, с. 12].

Н.Б. Бахилина также отмечает, что к XI в. слово уже пережило свою историю как ЦО и является абстрактным для названия этого цвета, поэтому история данной лексемы не может быть описана на основе имеющихся памятников [Бахилина, 1975, с. 266]. Что касается первичных объектов, наиболее отчётливо передающих обобщённые, абстрактные цвета, белый сравнивается с цветом снега, молока (что привычно для современного человека), но также волны, руна, сыра, мрамора, пены, бумаги, полотна, ваты, чеснока и др. Кроме того используются сравнения, выраженные сложными прилагательными «снегобелый, снегоподобный, белоснежный, снежный, снеговой» [там же, с. 10].

Следующим этапом нашего комплексного анализа становится рассмотрение БЛ- и BL-лексики русского и испанского языков соответственно. Материалом исследования русского ЦО послужил лексикографический корпус, включающий слова с начальными БАЛ-, БЕЛ-, БИЛ-, БЛ-, БОЛ-, БУЛ-, БЫЛдалее – БЛ-лексемы).

Из ФСП предварительно исключены производные от слов, не относящихся к БЛ-лексемам (былина от быть, блин от млин, балласт от герм.

barlast), производные от географических имён (болонка от Болоньи), обсценная лексика и однокоренные слова. Также в силу заявленной цели нашего исследования, а именно анализа семантического развития и.-е. корней, из предмета изучения исключены слова тюркского и семитского происхождения (балык, булат и мн. др.).

Ядро семантического пространства БЛ-лексики (см.: Приложение, Рис.

1) составляет исконно звукоподражательная гиперсема «Звук/Шум» (балалайка, бултых). Одна из траекторий её развития – значение «Резать/Бить»

с производными «Сжимать», «Скакать/Болтать», «Сила» (близкий, блоха, болтать, боль, большой). Второе «ответвление» – «Буккальная деятельность», включающая значения «Говорить» (балаболка, балагур, баламут, баловать, балясничать, блеять), «Дуть/Надувать» с производным значением «Округлый» (балахон, блюдо, блямба, булава, булка, булыжник, булькать, (буль-буль), а также бульон (от лат. bulla «пузырь»), болт (от англ. bolt «болт»), балл, баллон (от франц. balle «шарик»). Сочетание лабиального взрывного [B] с открытым гласным [A] – прекрасная имитация губной деятельности и интенсивного звучания. В основе большинства лексем микрополя «Говорить» лежит бала – образование звукоподражательного характера, имитирующее процесс говорения.

Отдельного замечания заслуживает лексема баловать. Этимология этого слова спорная, словари дают разные интерпретации его происхождения.

Мы склонны согласиться с М. Фасмером в том, что слово произошло от слав.

балий «заклинатель, врач» [Фасмер, 1996, т. 1, с. 117] и претерпело в ходе своего развития следующие семантические изменения: «Говорить» > «Заклинать» > «Лечить» > «Баловать».

Лексемы бултых, булькать также носят звукоподражательный характер – в представленных словах [L] олицетворяет щёлкающие, хлопающие звуки, присущие артикуляции лингвального форманта.

К производным от и.-е. *bhel-5 «брус, балка» относятся, в первую очередь, иностранные заимствования, рассмотренные нами в следующем параграфе (балка, балкон, бильярд, блок, бульвар и соответствующие им испанские лексемы balcn, billar, bloque, bulevar), а также лексема болван. Этимологические словари приводят сравнения лексемы с укр. бовван «массивная глыба неопределенных очертаний, идол, болван», белор. балван «деревянный столб в углу печи, столб, свая», ср.-болг. балванъ «изваяние», сербохорв. балван «идол, брус», словенск. balvn «идол, бревно, глыба», bolvn «идол, глыба», чешск. balvan «ком, глыба», польск. bawan «большой камень, обломок скалы, глыба» [Фасмер, 1996, т. 1, с. 186]. Ввиду приведённых данных по другим европейским языкам значение слова болван могло развиться и из семы «Большой/Сильный» (от «Дуть/Надувать» или «Резать/Бить»). Эта же сема могла послужить основой для возникновения ряда иностранных слов, производных от значения «Бык»: булимия (от греч. «бык» и «голод»), бульдог (от англ. bull «бык» и dog «собака»), бульдозер (от англ. bull «бык» и dose «доза») – издавна это животное благодаря своим внушительным размерам олицетворяет силу и могущество.

Этимология целого ряда слов в силу их иностранного происхождения будет также рассмотрена в следующем разделе работы на примере испаноязычных аналогов (бал, балет, баллада (baile, ballet, balada) болид, баллистика (blido, balstica), билет (billete), блиндаж (blindaje), балюстрада, балясина (balaustre)).

К микрополю «Свет/Блеск» в анализируемом семантическом пространстве, в первую очередь, были отнесены лексемы белый, бледный, блёклый, блеск, блесна, блик, блиц, благо, блюсти, болото, блат, блеф, блуд. Русские лексемы, однокоренные слову белый, не были включены в ФСП.

Развитие семантики большинства представленных лексем достаточно ясно: «Сверкать» > «Блестящий, светлый». В случае с благо имел место метафорический перенос: «Светлый» > «Добрый, благой». Лексему блюсти Фасмер связывает с др.-инд. bdhati «просыпаться, замечать» [Фасмер, 1996, т. 1, с. 178], что позволяет нам предположить следующее развитие семантики данной лексемы (с метафорическим и метонимическим переносами): «Светить» > «Рассветать» > «Бодрствовать, просыпаться» > «Наблюдать, блюсти».

Этимология слова болото не выяснена до конца, но мы склонны согласиться с исследователями, связывающими болото с белый ввиду белого цвета болотистых мхов [Фасмер, 1996, т. 1, с. 190].

Значение лексем блеф и блуд представляется нам результатом следующей цепочки семантических переходов и финального метафорического переноса: «Сверкать» > «Ослеплять» > «Быть ослеплённым» > «Заблуждаться/Ошибаться». Реконструкция семантики данных лексем возможна и по другим траекториям: «Дуть/Надувать» > «Округлый» > «Кривой/Изогнутый» > «Заблудиться» или «Резать/Бить/ Связывать/Гнуть» > «Изогнутый» > «Заблудиться».

Повышенный интерес вызвала у нас лексема блат, потребовавшая углублённого анализа. Несмотря на большое количество гипотез, этимология слова до сих пор остаётся невыясненной. М. Фасмер говорит о связи с польск.

blat «укрыватель» из идиша blat «посвящённый, согласный» [там же, с. 172].

Наиболее правдоподобной нам представляется версия, по которой слово, появившись в русском языке ещё во времена Петра I, произошло от голл. blat или нем. Blatt «лист бумаги» и означало список бояр, откупившихся от «позорных» повинностей. К концу XIX – началу ХХ вв. понятие перешло в преступный мир, а в своём нынешнем смысле вернулось в лексикон в 1917 г. и стало обозначать знакомство или связи, используемые в обход общепринятых правил в ущерб интересам общества. В рамках данного исследования конкретное время появления слова в русском языке принципиального значения не имеет. Важно то, что очевидна аналогия, например, с обозначениями белого цвета в романских и славянских языках. Вследствие таких выводов, лексему блат мы тоже относим к словам, производным от семы «Свет/Блеск».

Лексема блиц являет собой яркий пример смежности значений «Быстрый» и «Свет/Блеск», которая и отвечает за выделение в ФСП отдельного одноимённого микрополя: блиц обозначает лампу для мгновенной сильной вспышки, используемую при фотографировании. Это значение объединяет в себе два элемента: «Быстрый» и «Блестящий», что и приводит к тому, что в составе сложных слов блиц- обозначает нечто быстрое, молниеносное. Явление молнии, кстати, также иллюстрирует смежность значений «Быстрый» и «Свет/Блеск».

Испанское наименование белого цвета также является одним из основных ЦО и соотносится с цветом снега. Этимологи восстанавливают путь его развития следующим образом: лат. blancus «белый» < герм. blank «блестящий» < протогерм. blangkaz «светить, ослеплять» < и.-е. *bhel-1 «светить, блестеть» [Corominas, 2001]. ЦН стало употребляться в кастильском варианте испанского языка с 1140 г. Белый цвет в испанской культуре, подобно всем европейским, символизирует чистоту и непорочность.

Материалом исследования испанских лексем послужил лексикографический корпус словаря, включающий слова с начальными BAIL-, BAL-, BEL-, BIL-, BL-, BOL-, BUL-. Из семантического анализа предварительно исключены производные от слов, не относящихся к BL-лексемам (balance, balasto, billion и мн.др.), производные от географических имён (blasn (blasonar) от Bles и др.) и однокоренные слова. Также исключены из предмета изучения слова тюркского и семитского происхождения (balad, blsamo, beln и мн. др.).

Изучаемый материал испанского языка является аналогичным русскому фоносемантическому пространству БЛ-лексики и рассмотренному участку корневой системы и.-е. языка (см.: Приложение, Рис. 2). Ядерная гиперсема «Звук/Шум» так же представлена двумя макрополями: «Буккальная деятельность» и «Мануальная деятельность». Первое включает в себя звукоподражательные лексемы, объединённые семой «Говорить» (balar «блеять», balbucear (balbucir) «бормотать, лепетать, говорить невнятно», bulul «актёр, исполняющий все роли в пьесе»), а также микрополе «Дуть/Надувать» с производными значениями «Округлый», «Объёмный», «Кипеть», «Расти», «Накрывать/Покрывать», «Вместилище», (balaustra «цветок граната» (производное от него balaustre «балясина»), ballena «кит», baln «мяч», balota «избирательный шар», bol «пиала», bola «шар», bolo «кегля», bulbo «луковица», blastema «бластома» (от греч. blstos «зародыш, росток»), bulto «объём, неясный силуэт», balandrn «пальто», blefaritis «блефарит» (от др.-греч. «веко»), baluarte «бастион»).

Отдельно мы считаем нужным отметить латинское слово bulla «пузырь», которое дало начало многим лексемам, входящим в поле «Дуть/Надувать»: в первую очередь, bullir «кипеть», bollo «булочка; вмятина», bollar «ставить вмятину, клеймо». Кроме того, слово bulla обозначало круглую металлическую печать, затем капсулу, в которую заключалась печать, скреплявшая документ, и, далее, распространилось на название самого документа с такой печатью – bula «булла». От последнего произошли, в свою очередь, лексемы boleta «входной билет» и billete «записка, билет».

Лексемы baladrn «хвастун» и bulo «ложный слух, сплетня» могут связываться семантически как со значением «Говорить», так и с производным от «Дуть/Надувать» значением «Набухать/Пухнуть». Аналогична ситуация со вторым значением слова bola «враньё, россказни»: как и в случае с bulo «ложный слух», возможна связь и с семой «Говорить», и с «Дуть/Надувать».

Учитывая первое значение слова (bola «шар»), более вероятной нам представляется связь с семой «Набухать/Пухнуть», смежной с «Округлый/Объёмный».

В изученном фрагменте русского языка значение «Жидкий» было представлено лишь звукоподражательными бултых и булькать, в испанском языке эта сема получила более широкое развитие и образовала целое микрополе:

balandra, balandro «разновидность небольшого парусного судна», balneario «водолечебница», balsa «пруд», bilis «желчь», blenorragia «бленнорея». Лексемы bilis «желчь» и blenorragia «бленнорея», по данным этимологических словарей, производны от др.-греч. «слизь», что соотносится и с фоносемантическими свойствами L-форманта, реализующего в данном случае значение «Скользкий, жидкий», и с предполагаемой связью с буккальной деятельностью. Теми же свойствами фонемы [L] объясняется включение в это поле и лексем balandra, balandro, balneario и balsa.

Что касается макрополя «Мануальная деятельность», к производным от и.-е. корней *bal-, *balbal- «трясти, танцевать» можно было бы отнести лексемы blandir «трясти, размахивать», blando «мягкий, нежный», baile «танец», ballet «балет», balada «баллада», к смежному значению «Бросать/метать» – слова bala «пуля, ядро», bellota «жёлудь», blido «болид, метеорит», balstica «баллистика», ballesta «арбалет», belemnites «белемнит» (от греч. blemnon «стрела»). Однако, согласно этимологическим данным, слова из микрополя «Бросать/Метать» производны от и.-е. *gwel- «бросать, метать». К сожалению, нам неизвестны причины такого этимологического решения. На наш взгляд, высока вероятность того, что перечисленные лексемы восходят к указанным и.-е. корням *bal-, *balbal- «трясти, танцевать». Сама редупликативная форма корня *balbal- олицетворяет собой повторное, многократное действие, а из значения «Трясти» может развиться сема «Бросать/Метать». Также стоит отметить, что лексемы bala «пуля, ядро», bellota «жёлудь», blido «болид, метеорит» и bolero «болеро» могут восходить и к значению «Округлый», производному от «Дуть/Надувать», а лексема blando «мягкий, нежный» в силу своего происхождения от лат. blandus «льстивый» – к семе «Говорить».

К корням со значением «Бить/Ударять» (*bhu-1, *bhlag-, *bhlg-, *bheld-), а также «Портить/Наносить вред» (*bhi-) мы относим слова blico «военный, воинский», bellaco «негодяй, пройдоха» (от лат. bellum «война»), blasfemia «богохульство» (от греч. blapto «оскорблять» и phemi «говорить»).

Значение перечисленных лексем могло развиться и из «Бросать/Метать» ввиду метонимической связи значений «Пуля, ядро», «Стрела», «Арбалет»

с понятием «Война».

К производным от и.-е. *bhel-5 «брус, балка» относятся лексемы billar «бильярд» (от лат. billa «ветка»), baliza «навигационный знак» (от лат. palus «палка»), blago «солома», balcn «балкон», balea «грабли», biela «шатун, рычаг», bloque «глыба; блок, группировка» (от нидерл. blok «пень»), bulevar «бульвар» (от нидерл. bol «брус, бревно» и werc «работа»).

Определённые затруднения вызвали лексемы, спорное происхождение которых не позволяет отнести их к конкретному полю. С другой стороны, многозначность самих лексем тоже усложняет стоящую перед нами задачу.

Например, существительное bolero обозначает как песню (связь со звукоподражательным bala) или танец (производность от и.-е. *bal-, *balbal- «трясти, танцевать»), так и предмет одежды – укороченный жакет (согласно данным словаря, от bola «шар») [Diccionario de uso del espaol actual, 2006, p. 283].

Кроме того, словом bolero принято обозначать человека лживого и непостоянного, прогульщика (от bola «враньё»), а также чистильщика обуви (от bola «вакса, гуталин»). Происхождение термина остаётся неясным, известно лишь, что в определённый период слово bolero обозначало шляпу андалузского танцовщика и могло впоследствии распространиться на название самого танца и соответствующего напева. E. Caldern и вслед за ним J. Corominas выдвинули гипотезу о происхождении bolero от слова vuelo «полёт», что соотносится, по их мнению, и с танцем, и со значением непостоянности и некой «ветрености»

[Soca, 2012]. Возможно, аналогичный путь развития прошла и лексема bulera «разновидность танца фламенко».

Оставшееся поле в пространстве BL-лексики испанского языка – «Свет/Блеск». К нему относится ЦН blanco «белый», а также blondo «белокурый», baladre «олеандр», beleo «белена». Слова baladre, beleo включены в данное поле в силу их связи со значением белый, так как олеандр и белена имеют (или могут иметь) белую (или светлую, белёсую) окраску. Определённые затруднения возникли при анализе лексем bledo «лебеда», blenda «сфалерит, сульфид цинка», blindar «бронировать». В случае с bledo «лебеда» примечательно то, что русское название растения (лебеда), согласно М. Фасмеру, происходит от белой сыпи на листьях и восходит к лат. albus «белый». Интересно также, что русское слово баланда заимствовано из литовского названия лебеды balnda, в то время как испанское bledo происходит от греч. liton «безвкусный». Таким образом, литовское и греческое названия этого растения отражают его вкусовые качества, точнее, отсутствие таковых – лебеда не имеет ни вкуса, ни запаха.

Лексемы blenda «сфалерит, сульфид цинка» и blindar «бронировать»

восходят к герм. blenden «ослеплять». Значение «Ослеплять» могло развиться напрямую из гиперсемы «Свет/Блеск»: «Светить» > «Ослеплять» (ср. с англ.

blind «слепой») и далее в ходе семантической эволюции дать начало семе «Покрывать/Защищать» – отсюда и значение «Бронировать». Что же с безвкусной лебедой? Осмелимся предположить, что значение «безвкусный» развилось на основе ещё одного синестетического переноса – со зрения на вкус («не видеть» > «не чувствовать вкуса» > «не иметь вкуса»), отсюда – греч. liton «безвкусный», лит. balnda «лебеда, русск. баланда «невкусная похлёбка». Возможна версия и другого развития значения «безвкусный, невкусный», связанная с семой «Буккальная деятельность»: на примере др.-греч.

«слизь», русск. блевать можно предположить с высокой долей вероятности, что артикуляционно-символические свойства фонестемы BL- могли дать основу для появления указанного значения, ассоциируясь с чем-то скользким, противным и неприятным на вкус.

Тщательный фоносемантический анализ и.-е. корней на BHL- и BLи последующее исследование производных от них лексических корпусов русского и испанского языков выявляют абсолютную семантическую идентичность изучаемых пространств. Одинаковая структура и сходный состав трёх составленных ФСП говорят не только об общности происхождения русского и испанского языков от и.-е. праязыка, но и об универсальных закономерностях эволюции значений вообще и семантики наименований белого цвета в частности.

В ходе этимологического анализа ЧР-лексики русского языка нами было выявлено, что большинство лексем, в том числе и чёрный, возводится к и.-е. корням на KR-. Вследствие этого мы считаем целесообразным перенести в фоносемантическое поле красного цвета (см.: Приложение, Рис. 4) следующие слова: чара, чары, червь, черевики, череда, черенок, черешок, череп (черепаха, черепица), чёрный, черпак, чёрствый, черта, чрево, чур, чурбак (чурбан, чурка), чёрт. Происхождение последней лексемы по-прежнему остатся неясным, существует несколько гипотез этимологии слова чёрт, которые мы рассмотрим в соответствующем разделе.

Слово negro появилось в испанском языке в 1140 г. как обозначение одного из основных цветов – чёрного. Этимологи не сомневаются в его производности от лат. nger «чёрный», но затрудняются в дальнейшей реконструкции происхождения лексемы, считая её исконно латинской.

Для установления первоисточников ЦО мы предприняли анализ всех и.-е. корней на N- и всех N-лексем испанского языка с целью отобразить полную картину семантической эволюции назального звука и весь спектр его потенциальных значений (см.: Приложение, Рис. 3). В соответствии с принципами лексической выборки из ФСП исключены производные от других и.-е.

корней (nacer, nacin, natal, nativo, natura, Navidad, naife и др. от *gen-1 «родить», narrar, noble, norma, notar и др. от *gen-2 «знать, узнавать» и пр.), а также слова семитского происхождения (noria, nuca).

Ономатопеические возможности [N] заключаются, в первую очередь, в подражании протяжным звукам (*ned-2 «издавать звуки, рычать, реветь», смежный *nedo- «тростник, свирель, дудочка»), а особенности образования (назальность) прочно связывают с ним значение «нос» (*nas- «нос») и смежное *neu-ks-, neu-s- «нюхать». Среди изучаемого фрагмента корневой системы находится лепетное слово *nana (*nena и пр.) со значением «мама и др.».

Сонорность [N] переосмысливается как внутреннее звучание и переходит к символизации вообще внутреннего, обращённого внутрь, к самому себе (*nei-3, *ni-, *nei- «в, внутрь»; *ne-3, *n- «мы»). Можно предположить, что корень *n- «сейчас» – также результат развития «указательного» значения «Внутрь». Данные микрополя представлены в испанском языке лексемами nariz, napias «нос», nasal «носовой» и nosotros «мы», а к производным от лепетного *nana относятся лексемы nana «бабушка», nena «девочка», nene «ребёнок; мальчик», nia «девочка; зрачок» (пример семантической производности значения «Маленький»).

Кроме того, от семы «Внутрь» возможно развитие значения корня *negh- «проколоть, воткнуть» (*nsi-s «меч»), отсюда как последствие этого действия – *nebh-1 «лопнуть, разорваться», а также смежные *nik- «нападать, бороться, ругать», *neid-1 «бранить, пристыдить», *n-2 «бояться, стыдиться», *nant- «сметь, рисковать». Значение *negh- «проколоть, воткнуть» метонимически эволюционирует в *nebh-2 «пупок, центр, середина», а *nebh-1 «лопнуть, разорваться» – в*neid-2 «течь, струиться», оттуда *neig- «мыть», *neikотсеивать зерно», *nebh- «влажный, сырой; вода; облака» и *nus-1 «лодка».

От этих корней с общей семой «Влажный/Мокрый», возможно, произошли испанские лексемы naufragar «терпеть кораблекрушение», nusea «тошнота», nutica «навигация», nautilo «кораблик; аргонавт», nava «заболоченная долина, низина», nave «корабль, судно» (naval «морской», navegar плавать; вести корабль» и др. однокоренные), nereida «нереида», а также nafta «нефть».

Мы предполагаем, что сема «Течь» может дать начало целому ряду сходных и смежных друг с другом значений: *nei-1, *nei- «вести, направлять», *nei-2, *nei- «быстро двигаться, быть возбуждённым, сверкать», *ner- «жизненная энергия, человек», *neu-dh- «жаждать чего-либо», *neu-2 «приложить усилие; кивнуть», *n-1 «помогать, быть полезным», *nem-1 «брать, приводить в порядок, считать», *neu-d- «приобрести, использовать», отсюда, вероятно, корни *nmn- «имя», *neu-1 «называть, хвалить». Возможно, с этими значениями связано и *ngh- «трезвый, спокойный, рассудительный».