«ЯЗЫКОВАЯ ПРИРОДА СОЦИАЛЬНЫХ СТЕРЕОТИПОВ ...»

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

«УДМУРТСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

На правах рукописи

САЙТАЕВА Татьяна Ильинична

ЯЗЫКОВАЯ ПРИРОДА СОЦИАЛЬНЫХ СТЕРЕОТИПОВ

09.00.11 – социальная философия Диссертация На соискание ученой степени Кандидата философских наук

Научный руководитель:

доктор философских наук, профессор О.Н. Бушмакина.

Ижевск 2006

СОДЕРЖАНИЕ

Введение………………………………………………………………….. ГЛАВА I. Стереотипизация социальной субъективности в языковых конструктах……………………………….. §1 Социальные стереотипы в структурах повседневности………………………………………. § 2 Субъективное основание социальной типизации…………… §3 Когнитивные аспекты существования стереотипа…………... ГЛАВА II Со-бытие коммуникативной реальности в пространстве стереотипичности……………………………………….. §1 Аутопойезис языка социальной коммуникации……………… §2 Самоопределение социальной целостности в структурах стереотипа…………………………………………... Заключение……………………………………………………………….. Библиографический список…………………………………………….... Введение Актуальность исследования.

Предметом социальных исследований все чаще становится социальный стереотип. Повышенный интерес к данному феномену объясняется отнесением его к разряду основных регулирующих начал социального бытия индивида.

С одной стороны, социальный стереотип необходимо предъявляет социальную реальность в типизациях, не требующих мышления.

Социальность задается как нерефлексируемая повседневность или самоочевидность. Индивид трансформируется в нерефлексирующее существо, заданное действием «социального инстинкта». На пределе подобного представления, индивид превращается как бы в «природный механизм». Происходит исчезновение субъективности, смысла социальной реальности и смысла языка. Пространство социального бытия становится пустым, организованным как пространство «пустых» мест, «пустых» знаков.

Социальность становится симулятивной, распадается на «атомы». Возникает проблема представления социального как целого, наполненного смыслом.

С другой стороны, социальный стерео-тип позволяет задавать множественность социального и индивидуального через типизацию, сокращая необходимые усилия для организации социального существования, облегчая возможность представления социального в когнитивных структурах. Поскольку социальная типизация обусловлена когнитивностью, постольку возникает возможность выражения социального в структурах языка. Создается условие для отождествления социальной и языковой реальности. Языковая реальность предстает как саморефлексирующее целое, или самоопределяющаяся субъективность. Из тождества социальной и языковой реальностей следует возможность задать социальное целое как самоопределяющуюся коммуникативность, которая может рассматриваться как аутопойетический конструкт.

Степень изученности проблемы. Не смотря на то, что до настоящего момента проблема языковой природы социальных стереотипов не являлась предметом специального социально-философского анализа, можно выделить ряд блоков работ, в которых затрагиваются проблемы, представленные в данном исследовании.

Во-первых, – это философские и психоаналитические концепции субъекта. В контексте представленного исследования особую значимость самоидентифицирующийся. У истоков такого понимания находятся классические труды Г. В. Ф. Гегеля, Р. Декарта, И. Канта, Ф.В.Й. Шеллинга.

Из современных отечественных авторов, активно разрабатывающих проблематику коммуникации, следует выделить М.Бобневу, Ю. Буданцева, И. Мальковскую, М. Назарова, И. Ревзина, А. Соколова, В. Шнейдера и др.

Психологический подход к исследованию коммуникации представлен работами как зарубежных, так и отечественных авторов – Д. Бивина, Л.

Выготского Д. Джексона,; социологический – работами Г. Лассауэла, Г.

Маркузе Л. Фестингера,; семиотический – работами Т.А. ван Дейка, Г.

Почепцова, Ю. Шрейдера, У. Эко.

Следующий блок – это исследования, в которых реализуется онтологический и конструктивистский подходы к описанию социальной реальности через ее тождество с коммуникативной реальностью.

Рассмотрение коммуникативной реальности через конструкты было впервые предложено М. Маклюэном. Современный конструктивистский подход наиболее полно представлен работами Д. Ваттимо, П. Вирилио, Н. Лумана, Е.С. Кубряковой, В.Б. Шнейдера.

Третий блок включает в себя труды авторов, посвященные описанию социальной реальности как повседневности: И. Касавина, С. Щавелева, А.

Шюца, П. Бергера, Б. Вальденфельса, И. Гофмана, Т. Лукмана.

Следующий блок – сочинения, связанные с философией языка и текста, в которых решается задача структурирования социальной коммуникации в структурах текста. Это – труды Р. Барта, Л. Витгенштейна, Т. А. ван Дейка, Р. Лангакера, М. Мерло-Понти, П. Рикера, Ф. де Соссюра, У. Эко, В. Шмида, В. Карасика, С. Карцевского, Г. Колшанского, Кубряковой, Ю. Лотмана, Ю.

Степанова и др.

самоопределения смысла социальной реальности в герменевтическом аспекте. Это исследования О. Бушмакиной, В. Колчиной, А. Мерзлякова, М.

Полищук, М Э. Рогозиной, Рябова, А. Шадрина.

Объект и предмет исследования. Объектом диссертационного исследования являются языковые структуры социальной реальности.

Предметом философского анализа оказываются объективированные основания социальных стереотипов, предъявляющиеся в языковых структурах.

Цель и задачи исследования. Цель работы в установлении языковых самоопределяющейся субъективности в пространстве социальной дискурсивности. Для осуществления поставленной цели необходимо решение следующих задач:

- определить способы существования социальных стереотипов в структурах повседневности;

- выявить субъективные основания социальной типизации;

- задать существование стереотипа в аспекте когнитивности;

- представить аутопойезис языка социальной коммуникации в структурах автономной целостности;

- установить способ самоопределения социальной целостности в структурах стереотипа.

теоретико-методологической основой исследования социальной реальности является целостный онтологический подход, который в современной философии и данном диссертационном исследовании представлен в герменевтическом аспекте представлен в тождестве языка и мышления;

конструктивизм же рассматривает автономные структуры языка и мышления.

Целостность обнаруживается методом субъект-объектного тождества Й.Ф.В. Шеллинга, реализующийся в современной философии через принцип презумпции языковых смыслов и принцип социального аутопойезиса.

Предъявленное тождество на границе социальной реальности как языковой реальности, определяется в точке со-бытия смысла социального бытия, которое манифестируется в конструктах языка.

На формирование концепции данной диссертационной работы значительное влияние оказали труды М. Хайдеггера и Г. Гадамера, где событие есть предельная и потому единственная точка со-в-местности бытия, языка и мышления. Кроме того, исследовались размышления Ж.-Л. Нанси, П.

Рикера, посвященные текстуальности как самоопределению субъективности в структурах понимания.

При рассмотрении проблем, связанных с языковым существованием реальности, уделялось особое внимание таким авторам, как В. Руднев, М.

Фуко, М. Хайдеггер, У. Эко и др.

Социальность и структуры социальной реальности наиболее полно представлены в работах Ю. Качанова, Н. Шматко, Ж. Бодрийяра, П. Блау, М.

Вебера, Т. Парсонса и др.

При анализе коммуникативной реальности был использован принцип аутопойезиса, который позволил рассматривать коммуникацию как замкнутую, автономную структуру, не трансцендируя субъекта за пределы изучаемой целостности. Выбор концепции аутопойезиса потребовал обращения к трудам Е. Кубряковой, В. Шнейдера, Н. Лумана, П. Хейли.

В рассмотрении проблем существования текста, нарративности и дискурсивности наиболее значимыми определены произведения Р. Барта, Ж.

Дерриды, Г.-Г. Гадамера, П. Рикера, В. Шмида и др.

Научная новизна основных результатов исследования состоит в следующем:

- определено, что пространством бытия социальных стереотипов, сферой их смыслоположения является социальная очевидность, представленная в структурах повседневности;

- выявлено, что социальная субъективность на пределе смысла объективируется в языковых стерео-типах, как социальных типизациях, проявляющихся в «место»-положении социального индивида как типа, существующего в пространстве социальной нормативности;

- заданы когнитивные основания социального стереотипа как конструкта категоризированной субъективности, которая структурирована языковыми концептами и существует в границах концептуального поля социальной реальности;

- представлен аутопойезис языка социальной коммуникации как автономной самоорганизованной целостности, самоопределяющейся в структурах со-общения как самопонимающего диалога говорящего и слушающего, существующих в контексте коммуникативной ситуации;

- установлено самоопределение социальной целостности в точке субъекта как со-бытия социального бытия, в которой осуществляется саморефлексия языка на пределе социального пространства, организованного в структурах стереотипа.

Положения, выносимые на защиту:

- определяется, что пространством бытия социальных стереотипов, сферой их смыслоположения является социальная очевидность, представленная в структурах повседневности;

- выявляется, что социальная субъективность на пределе смысла объективируется в языковых стерео-типах, как социальных типизациях, проявляющихся в «место»-положении социального индивида как типа, существующего в пространстве социальной нормативности;

- задаются когнитивные основания социального стереотипа как конструкта категоризированной субъективности, которая структурирована языковыми концептами и существует в границах концептуального поля социальной реальности;

- представляется аутопойезис языка социальной коммуникации как автономной самоорганизованной целостности, самоопределяющейся в структурах со-общения как самопонимающего диалога говорящего и слушающего, существующих в контексте коммуникативной ситуации;

- устанавливается самоопределение социальной целостности в точке субъекта как со-бытия социального бытия, в которой осуществляется саморефлексия языка на пределе социального пространства, организованного в структурах стереотипа.

Научно-практическая значимость диссертационного исследования.

Теоретическая значимость исследования состоит в построении модели социальной реальности как языкового бытия, структурированного в пространстве социальных стереотипов. Проведенное в работе исследование языковой природы социальных стереотипов может служить теоретическим основанием для междисциплинарного анализа социальной реальности, понимаемой в ее тождестве с языковой, определяющейся на пределе смысла в конструктах социальных стереотипов. Использование результатов исследования может быть полезным при разработке ряда тем по современной социальной философии и при подготовке спецкурсов по проблемам социальной коммуникации.

Апробация работы. Основные положения диссертационного исследования неоднократно обсуждались на аспирантских семинарах кафедры философии УдГУ, излагались в выступлениях на Международной научно-практической конференции (Ижевск, 2004), на Международном форуме «Высокие технологии – 2004» (Ижевск, 2004), на итоговой студенческой научной конференции (Ижевск, 2004), на Международная научно-практическая конференция «Социально-экономические и политические условия развития гражданского общества в современной России», (Ижевск, 2005), на VII научно-практической конференции преподавателей и сотрудников УдГУ, посвященной 245-летию Ижевска (Ижевск, 2005) и были опубликованы в ряде сборников статей конференций.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и библиографического списка. Общий объем диссертации представлен 128 с. основного текста и 19 с. библиографического списка, включающего 250 наименований источников.

ГЛАВА 1 Стереотипизация социальной субъективности §1 Социальные стереотипы в структурах повседневности Задачей, поставленной в данном параграфе, является объяснение существования социальных стереотипов в структурах повседневности. Она обусловлена проблемой поиска субъективных оснований социального бытия, структурированного некими базисными представлениями, которые не всегда осознаются, но всегда присутствуют в существовании социальных индивидов, задавая общие, универсальные характеристики социальности.

Социальность как повседневность представляет собой реальность, которая интерпретируется индивидами и имеет для них субъективную значимость в качестве целостности социального бытия. Социальные повседневность само собой разумеющейся реальностью. Это реальность, создающаяся в их имманентной субъективности, которая проецируется вовне и переживается ими в качестве действительности как объективной данности.

Необходимо прояснить основания повседневного бытия как присутствия, а именно, способы объективации субъективных процессов (и смыслов), с помощью которых конструируется интерсубъективный повседневный мир;

выяснить структуру повседневности. Поскольку, в границах выбранного подхода, социальная реальность понимается в тождестве с языковой, постольку основой осмысления социальных процессов выступает язык, который позволяет понять бытие социальных стереотипов в дискурсе повседневности.

Каждый отдельный индивид является исторически организованным единством. Он репродуцирует в своем сознании и поведении имеющиеся в социуме, а значит известные образцы. Согласно «теореме Гофмана»:

«попробуйте определить ситуацию неверно, и она определит вас»1. Социум существует и познается как изначальное и неизбежное условие актуального бытия индивидов, но, прежде всего – повседневности. В этом смысле, он предъявляет некоторые объективные социальные структуры, в которых осуществляется его бытие как присутствие. Общество начинает пониматься им как нечто само собой разумеющееся, как данность, которая может вызывать сомнение только применительно к частностям, но не к факту своего существованию в целом. С этих позиций, очевидность социального и его структура одинакова для всех индивидов, взятых в отношении способности существования, т.е. как для «Я», так и для «Другого» с учетом пространственно-временных и биографических обстоятельств. Социальная данность интерсубъективна, она познается как интерсубъективность во взаимодействии индивидов, которое осуществляется с помощью общих законов или рецептов.

Объективация социального как данности, утверждается в условном вынесении индивида за пределы социума, так что общество, по замечанию И.

Касавина и С. Щавелева, представляет собой внешнюю, противостоящую индивиду устойчивую социальную структуру, которая не может быть изменена, – к ней можно только приспособиться2. Такое понимание типично для обыденного сознания. Оно задает повседневность в «естественной установке» как некую первичную и автономную реальность, т.е. субстанцию, которая существует сама по себе и не требует ничего для собственного существования. Обыденное знание, как понимает его основатель социальной реальности. Оно всегда пред-послано научной работе и является основой для социологических исследований. Таким образом, обыденное сознание и «естественная установка» представляют собой социальный феномен.

Феномены повседневной жизни систематизированы в образцах, т.е.

стереотипах, которые кажутся независимыми от понимания индивида и Гофман И. Анализ фреймов. Эссе об организации повседневного опыта. М. 2004. с. Касавин И.Т. Щавелев С.П. Анализ повседневности. М.: Канон+, 2004.

которые как бы налагаются на него. Реальность повседневной жизни оказывается уже объективированной, т.е. конституированной порядком объектов, которые были обозначены как объекты до появления индивида. В том же контексте К.Манхейм говорит о том, что неверно считать индивида мыслящим, а значительно вернее было бы считать, что он лишь участвует в некоем процессе мышления, возникающем до него. Индивид обнаруживает себя в «унаследованной ситуации» и, овладевая соответствующими данной ситуации моделями мышления, «пытается разработать унаследованные типы ответа или заменить их другими для того, чтобы более адекватно реагировать на новые вызовы, возникшие из сдвигов и преобразований данной ситуации»3.

Как утверждает А. Шюц, «каждый мир, пока на него обращено внимание, по-своему реален; только вместе с вниманием и реальность эта исчезает»4. Реальность уходит только из поля зрения индивида. Его фокус зрения переключается на другой объект, и он попадает в другую реальность.

перемещения из одной реальности в другую я воспринимаю этот переход как своего рода шок, который вызван переключением внимания в связи с этим переходом»5.

Лучше всего это иллюстрируется тем состоянием, которое испытывает индивид, просыпаясь, (описывая объективную реальность, т.е. выходя за рамки, границы данной реальности, он тем самым «просыпается» или попадает в другую реальность). Пробуждение и засыпание издавна ассоциировались в обыденном сознании с расставанием и встречей души с телом, с погружением в другой мир и возвращением из другого мира – мира сна, мира странных и неожиданных впечатлений и испытаний, дающих новое знание.

Манхейм К. Идеология и утопия. М., 1992. С. Шюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом. М. 2004. с. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М.: Медиум; Academia-Центр. 1995. с. Повседневная жизнь воспринимается в состоянии бодрствования. Это бодрствующее состояние существования в реальности повседневной жизни и ее восприятие принимается индивидом как нормальное и самоочевидное, то есть составляет его «естественную установку». Это говорит о том, что индивид переживает и интерпретирует повседневную жизнь как реальность.

Но интерпретация происходит на основе не только его собственных, а также и прежних переживаний, переданных ему предыдущими поколениями, в структурах знания. Поскольку, он оперирует прошлыми переживаниями, самоочевидном знании, постольку оно воспринимается нерефлексивно в повседневности, включающей в себя устойчивые структуры прошлого опыта, пережитого предками. Он проецируется на непосредственность актуального переживания индивида так, что возникает представление о том, что «чувственное восприятие, память, опыт, воображение и разум – все это включено в общую связь, элементы которой суть лишь различные стадии и выражения одной и той же основополагающей деятельности, которая достигает высшего совершенства у человека, но отчасти представлена у животных, а также и во всех формах органической жизни»6. Таким образом, оказывается, что индивид существует совершенно бессознательно, а именно:

его тело (его эмоциональное или психофизиологическое состояние) как бы подбирает (как реакция на какое-то действие) стереотип, который воспроизводит социальную действительность из определенной точки социального пространства. Например, контактные дистанции составляют одну из констант социального статуса индивида и прослеживаются не только в различных паралингвистических проявлениях, но и в языке: «Многие обращения к незнакомым людям начинаются с извинений: «простите», «извините»7. Актуализируются языковые клише как устойчивые структуры, Касирер Э. Проблемы человека в западной философии. М. 1988. с. Карасик В.И. Язык социального статуса. М.:ИТДГК «Гнозис», 2002. с. 46.

т.е. «в стереотипах фиксируются некоторые признаки предмета, релевантные для данной культуры и для данного социума»8.

Индивиды, представленные в пределах стереотипа «усвоенного прошлого опыта», предъявленного в языковых структурах, понимаются как некое единство, или социальная группа, составляющая часть социальной реальности. Здесь каждое общество понимается как способность к существованию, т.е. к накоплению опыта. Он является основанием для существования социальной группы во времени. Естественно, социальная группа заинтересована в хранении, накоплении и передаче этого опыта следующим поколениям. Стереотип настолько последовательно передается из поколения в поколение, что кажется присущим физиологии индивида9.

Передача накопленной информации происходит двумя путями: генетически и негенетически. «Передача ненаследственной информации осуществляется в процессе социализации и целиком основана на научении»10. Хранение, упорядочение, во-первых, и отбор наиболее значимых фрагментов – вовторых. На выполнение этих функций и ориентирован механизм стереотипизации. С его помощью накапливаемая информация представляет собой не просто сумму полезных знаний, но определенным образом организованный опыт, который благодаря наличию структуры может быть передан во времени. При этом «коллективная память», видимо, тоже имеет свои пределы. Она не может включать весь опыт.

Стереотипизация наиболее значимой информации позволяет не только осуществлять отбор, но и сохранять ее рабочий объем в условиях постоянного обновления. «Таким образом, стереотипизация информации является действенным средством не только для компенсации энтропийных потерь, но и в борьбе с эктропией»11. Речь идет о множестве проекций или Красных В. Заметки на последней странице в кн. В. Карасика «Язык социального статуса». М.: Гнозис, 2002. с. 328.

Липпман У. Общественное мнение. М, 2004.

Маркарян Э.С. Узловые проблемы теории традиции. – СЭ, 1981, №2, с. Бернштейн Б.М. Традиции и социокультурные структуры. – СЭ.1981. №2. с. противоречащих и сочетающихся, намечающих новый строй межсубъектных связей, которые ориентируют индивидов на его воплощение в стабильные социальные формы. Такая работа сознания предполагает со-действие различных конкретных индивидов. Она возможна в среде, гарантирующей лимитирующей их действия не силой принуждения (или его постоянной опасностью), а нормами, выработанными, воспринятыми и защищаемыми, прежде всего самим процессом их бытия. В такой структуре социального бытия главным вопросом сознания оказывается не вопрос о том, что оно сознает, но вопрос как оно «знает то, что знает».

Сознание всегда интенционально, оно всегда направлено на объекты или предполагает их. Различные объекты представляются сознанию как составляющие элементы разных сфер реальности. Это значит, что сознание способно перемещаться в различных сферах реальности. Иначе говоря, субъект осознает социальный мир, как состоящий из множества реальностей или, как называет их У. Джемс «подмиров»12. Обыденный разум воспринимает все эти подмиры более или менее обособленно друг от друга и, имея дело с одним из них, забывает на некоторое время о его связи со всеми остальными. Любой объект, о котором можно подумать, соотносится, в конечном счете, с каким-то из этих подмиров. А когда индивид думает об определенном объекте, перед ним появляется какая-то проблема, он задает какой-то вопрос. Он находится «в биографически детерминированной ситуации»13, т.е. в определяемом им «физическом» и социокультурном пространстве, в котором занимает определенное место. Определенность социальной позиции задает определенный стереотип для решения вопроса.

Актуализация повседневного бытия в качестве бытия совместного, достижение относительной симметрии самоидентичности и социальной идентичности индивидов осуществляется в социальном пространстве, где социальная группа представляется как определенная конфигурация или James W. Principles of Psychology. Vol. II. Chapter XXI. P. 283.

А. Шюц. Избранное: Мир, светящийся смыслом. М. 2004. с. 62.

констелляция индивидуальных позиций, образующих пространственную расположенность или ситуацию в социальном пространстве. Социальная определения и переопределения ситуаций, из которых собственно она и состоит. Основным структурирующим фактором определения ситуации проблематичный объект. А это «миры» значений, императивов, запретов, предпочтений, а также расположений в пространстве, в котором каждый занимает свою нишу. В каждой ситуации существуют стереотипные правила, свои формы коммуникации, своя лексика. «Люди живут не только в объективном мире вещей и не только в мире общественной деятельности, …они в значительной мере находятся под влиянием того конкретного языка, который является средством общения для данного общества. Было бы ошибочным полагать, что мы можем полностью осознать действительность, не прибегая к помощи языка, или что язык является побочным средством разрешения некоторых частных проблем общения и мышления. На самом же деле «реальный мир» в значительной мере бессознательно строится на воспринимаем так или иначе те или иные явления главным образом благодаря тому, что языковые нормы нашего общества предполагают данную форму выражения»14.

Реальное существование индивида – всегда синтез нескольких типов, нескольких программ: «Человек в своем поведении реализует не одну какуюнибудь программу действия, а постоянно осуществляет выбор, актуализируя какую-либо одну стратегию из обширного набора возможностей»15.

Стратегия, как адекватный язык ситуации, задает оптимальную траекторию движения индивида в пространстве социальной группы, существующей в Сепир Э. «Новое в лингвистике», вып.1. М. 1960; перепечатка «Зарубежная лингвистика. I, М., 1999;

стр. Лотман Ю.М. Декабрист в повседневной жизни. Бытовое поведение как историко-психологическая категория//Литературное наследние декабристов. Л., 1975, с. пространства предъявляется через движение границ как смену ситуаций, где индивид переходит с одной траектории движения на другую, осуществляя «перевод» с языка одной ситуации на язык другой. В этом смысле в семиотике говорят о полиглотизме индивида.

Смысл всякого сознания – в отклонении от бытия, в его удвоении с определенными погрешностями. Гносеологическая оценка обыденного сознания нередко направлена на обнаружение этого отклонения, которое оно анализируемого объекта.

С помощью обыденного мышления повседневной жизни индивиды обретают «знание об», или, как его назвал У. Джемс «знание-о»16, измерениях того социального пространства, в котором они живут. С помощью набора конструктов обыденного опыта или знания, согласно А.

Шюцу, конструктов «первого порядка»17 члены данного социального пространства расчленили и по-своему, т.е. субъективно, интерпретировали окружающий их мир, данный им в опыте как реальность их повседневной жизни. Именно их мыслительные объекты определяют их поведение путем мотивации. Мыслительные же конструкты социолога должны быть основаны на объектах мышления, сформированных в рамках обыденного сознания индивидов, живущих повседневной жизнью в социальном мире. Таким конструктами «второго порядка»18. Поскольку, социальные науки нацелены на объяснение социальной реальности, т.е. конструктов первого порядка, (которые являются субъективными), то научные конструкты должны содержать отсылку к субъективным значениям действия для самого действующего. В данном случае, следует говорить о самоопределении субъективности в структурах социальной реальности как повседневности.

Повседневность, таким образом, заключает в себе презумпцию смысла социального.

James W. Principles of Psycholohy. Vol. I. P.221.

А. Шюц. Избранное: Мир, светящийся смыслом. М. 2004. с. 9.

А. Шюц. Избранное: Мир, светящийся смыслом. М. 2004. с.. Не смотря на отличия одного индивида от другого в пределах той или иной социальной ситуации и одной социальной группы от другой, обыденное знание повседневной жизни достаточно для того, чтобы осуществилось взаимное понимание друг с другом, а, соответственно, и понимание социальной реальности. Социальный мир изначально является для каждого индивида интерсубъективным и дан в опыте как изначально осмысленный, т.е. «субъективно предполагаемый»19, в котором индивид связан множеством отношений с другими индивидами, более или менее ему знакомыми. Становится возможной коммуникация как интеракция.

Реальная коммуникация, бесспорно, включает действительные знания, мнения и желания. Существует даже общее условие, а именно условие искренности, которое требует прямой связи между содержанием мысли и содержанием высказывания. Более того, можно даже сказать, что собственно социальные условия, вовлеченные в формулировку прагматических правил, такие как авторитет, власть, ролевые отношения и отношения вежливости, являются когнитивно обусловленными, то есть они релевантны лишь постольку, поскольку участники коммуникации знают эти правила, способны испытывать их и могут связать свои интерпретации того, что происходит в коммуникации с этими «социальными» характеристиками контекста. Иными словами, говорящий должен располагать информацией не только о социальной структуре, но также о партнере в коммуникации. Слушатель, в свою очередь, должен сравнить то, что предполагает о нем говорящий, со своим собственным знанием о себе. Таким образом, говорящий только тогда может успешно осуществить намеченный речевой акт, когда он уверен, что прагматический контекст удовлетворяет условиям этого речевого акта.

Если рассмотреть повседневность как процесс, в котором происходит формирование и организация индивида и общества, то, прежде всего, можно увидеть нисходящую направленность движения, то, что уже Макс Вебер называл «оповседневнивание»20. Сюда относится процесс обживания, Вебер М. Основные социологические понятия //Теоретическая социология: Антология. М., 2002. Ч. 1. с. Вебер М. Избранные произведения. М., Прогресс. 1990.

который принимает формы обучения, освоения традиций и закрепления норм. В этом процессе повседневность выступает в качестве сферы, где собираются и хранятся своего рода смысловые осадки. Оповседневнивание означает, прежде всего, воплощение и усвоение того, что входит в «плоть и кровь» человека»21. Сюда относятся: запоминание выражений языка, разучивание гамм и аккордов, обращение с приборами, ориентация в городских кварталах или на открытой местности. Здесь знания приобретают надежность, которая никогда неосуществима полностью посредством искусственных методов. Это воплощение никоим образом не связано с чистым применением правил или даже с механической дрессировкой, на которой настаивал И. Гофман, но оно само есть вид опыта.

оповседневниванием, означает одновременно укрепление в пограничной сфере понимания, где «свое» и «чужое» существуют друг в друге, не требуя при этом согласия, основывающегося на единстве. В конечном счете, оповседневнивание затрагивает все сферы, включая науку, искусство, религию, так как они лишь в институализации принимают форму, способную продолжительно существовать и сохранять традиции. В этом смысле прав Н.

Элиас, который выступает против представления повседневности в качестве особой области социальной реальности22. Повседневность существует как способ организации социального.

Повседневность существует как место образования смысла, открытия правил. Вместе с тем индивид ограничивает свою способность восприятия и экономит тем самым энергию и время, поскольку обладает «встроенным фильтром» повседневной селекции. Этот фильтр, являющийся стереотипом, нацеливает на уже знакомое и познанное. Если же необычные раздражители прорываются через этот фильтр, то происходит выход субъекта за рамки знакомого, т.е. за рамки стереотипа. В данном случае включается обработка новых восприятий и построение образов и конструктов. Сюда относится Вальденфельс Б. Повседневность как плавильный тигль рациональности. М.: Прогресс, 1991.

Элиас Н. Общество индивидов. М.: Праксис, 2001.

появление необычного в процессах существования, инновации, которые прокладывают себе путь с помощью отклонений, отходов от правил и новых дефиниций.

интегративным общим порядком или регулятивным основополагающим принципом, тогда оно принимает форму отклонения. Возникает зона, в которой повседневность преображается за счет медленного давления или внезапного прорыва нового и где реальное и призрачное нельзя четко отделить друг от друга без вышестоящей инстанции23. Существует мнение о нормативности»24. Нормативность ассоциируется с догмой, консерватизмом, закреплением и воспроизводимостью определенного качества, тогда как изменчивость характеризуется, прежде всего, качественной новизной воспроизводство некоторого оказавшегося социально значимым качества и в этом отношении отнюдь не толерантна к каким бы то ни было способы существования, которые связаны с нарушением прескрипций данной нормативности. Именно в этих аспектах нарушений нормативности и стереотипного мышления.

Здесь присутствует гумус анонимности, который можно обозначить как предперсональный. Если находится и обнаруживается что-то «уже-бывшее», то вместе с прошлым возвращается анонимный опыт, исчезает субъект, имеющий имя. Это путь к пониманию повседневности, которая изначально исходит из требований простого выживания. Критика, которая слишком быстро представляет соответствующие нововведения как чистую функцию, как аутсайдерство, необычность и экстравагантность, должна помнить, что ее Вальденфельс Б. Повседневность как плавильный тигль рациональности. – М.: Прогресс, 1991.

Шнейдер В.Б. Коммуникация, нормативность, логика. Екатеринбург. 2002 с. 190- собственные достижения могут существовать только за счет преодоления стереотипности.

самоочевидностью, по мнению И.Т. Касавина и С.П. Щавелева, не нуждается в рефлексии25, в анализе данных сознания, не вызывающих какого-либо сомнения. Уточняя данный тезис, О.Н. Бушмакина утверждает: «поскольку исследователь является частью повседневной социальности, постольку он оказывается не способным к рефлексии и существует как индивид»26. Во отождествлять в таких случаях достаточность доказательств для вынесения какого-либо суждения со своим личным житейским опытом. Пение под душем имеет почти ту же самую функцию. Вместе с тем этот архаический предшественник современного караоке представляет собой типичный самопознанием. Здесь, в замкнутом, закрытом для других пространстве ванной комнаты с ее специфической акустикой человек, прикрытый лишь струйками воды, находится в ситуации интимности и одновременно как бы выступает со своим любимым шлягером на сцене, под безжалостно обнажающими его лучами юпитеров27.

Индивид как «нефиксированное животное»28 не вполне адаптирован к повседневности, а как бы на пороге между обыденным и необычным (т.е.

«представляется как маргинал»)29, которые соотносятся друг с другом как внутреннее и внешнее, как передний и задний планы, как лицевая и обратная стороны. Ограниченность жизни индивида порождает необходимость в усвоении социальных стратегий как движения по траекториям социального пространства, где субъект не может себе позволить, чтобы незнание, Касавин И.Т. Щавелев С.П. Анализ повседневности. М.: Канон+, 2004.

Бушмакина О.Н. Герменевтика в аспекте констурктивизма: проблема реальности. Материалы шестой Российской университетской академической научно-практической конференции. Ижевск, 2003.

Касавин И.Т., Щавелев С.П. Анализ повседневности. М. 2004.

Вальденфельс Б. Повседневность как плавильный тигль рациональности. – М.: Прогресс, 1991.

Бушмакина О.Н. Герменевтика в аспекте констурктивизма: проблема реальности Материалы шестой Российской университетской академической научно-практической конференции. Ижевск, 2003.

неведение в каком-то вопросе мешало ему в повседневных делах. Ему приходится решать, «что такое хорошо, что такое плохо», разделяя хорошее и плохое на разряды, классы, категории.

Повседневность как форма социальной организации была открыта канадским социологом И. Гофманом, где субъективность, казалось бы, не укладывающаяся в рамки логических объяснений, может принимать описывающих логику повседневного общения. На улице, в баре, казино, лифте, зале заседаний развертываются формальные структуры общения, и нет такой ситуации, в которой бы не действовал жесткий социальный структурированной. Для структуралиста К. Леви-Стросса социальная структура – это мысленная конструкция, создаваемая теоретиком для объяснения эмпирических наблюдений и лишь в общих чертах отражающая модели различных эмпирически наблюдаемых положений и отношений31.

структурированы. В самом этом действии воспроизводятся «порядки фреймов», которая соединяет индивидуальное действие с социальной структурой и институтами «большого» общества32. Социальная структура – это вся сумма типизаций и созданных с их помощью повторяющихся образцов взаимодействия. В качестве таковой социальная структура является существенным элементом реальности повседневной жизни.

В событиях и действиях очень много повторяющихся черт, поэтому этими чертами на макроструктурном уровне будут наделены и сообщающие о них дискурсы. Дискурс, как его определяет Т. ван Дейк, – «это И. Гофман. Анализ фреймов. Эссе об организации повседневного опыта. М. 2004. с. Блау П.М. Различные точки зрения на социальную стурктуру и их общий знаменатель. //Американская социологическая мысль. М. 1996. с. И. Гофман. Анализ фреймов. Эссе об организации повседневного опыта. М. 2004. с. существенная составляющая социального взаимодействия, характерные черты которого – интересы, цели и стили»33.

Иначе говоря, при наличии информации на определенную тему субъект может предсказать, что случится дальше. С другой стороны, не все типы дискурсов можно предсказать таким образом, т.к. дискурс часто повествует о непредсказуемом или неожиданном. При наличии сообщения о неожиданном событии или действии можно на основании нашего знания о мире сформировать контекстные ожидания о вероятном ходе событий.

Идеальный тип, как и все другие понятия, окружен обрамлениями, отсылающими к той основной теме, вокруг которой вращаются все элементы мышления. Если происходит сдвиг в основной теме, т.е. проблеме, она автоматически влечет за собой модификацию в обрамлениях каждого понятия, которое вокруг нее вращается. Поскольку сдвиг в проблеме означает модификацию всего диапазона релевантностей, то со смещением находившиеся в центре нашего вопрошания, исчезают. Для решения проблем субъект выделяет типичные образцы разворачивания дискурсивности как траекториями мышления в поле социального, что приводит к самотипизации или стереотипизации индивидуального мышления.

Реальность повседневной жизни содержит готовые схемы типизации, на языке которых возможно понимание других и общение с ними в связано с некоторой ситуацией, в связи с чем, эти ситуации не являются статичными: они изменяются в соответствии с причинно-следственными последовательность взаимодействий и событий.

Речевой акт обычно включен в этот поток взаимодействий. Во время взаимодействия субъект постоянно вычленяет черты, релевантные для Дейк ван Т.А. Язык. Познание. Коммуникация. М.: Прогресс. 1989 С. данной ситуации, и следит за переходом одной ситуации в другую. «Все эти типизации непрерывно влияют на мое взаимодействие с ним, пока я решаю, например, показать, как можно хорошо провести время, прежде чем продать ему мой товар. Наше взаимодействие лицом-к-лицу будет упорядочено этими стереотипными типизациями, пока они не станут проблематичными из-за вмешательства с его стороны»34. Тогда, выходя за пределы данных стереотипов, человек оказывается за кругом упорядоченного бытия. Здесь кардинально меняться, так как вмешательство в подобные типизации может быть двусторонним, поэтому компромиссы должны быть упорядочены в определенной типичности.

Встречи с «Другими» в повседневной жизни в течение большей части времени типичны в двойном смысле – «Другой» воспринимается как тип и взаимодействие с ним происходит в ситуации, которая сама по себе типична.

Чем дальше типизации социального взаимодействия удалены от ситуации «лицом-к-лицу», тем более они анонимны и воображаемы. Конечно, каждая анонимность типа менее подвержена такого рода индивидуализации, когда ситуация «лицом-к-лицу» – дело прошлого или когда она поверхностна и мимолетна; или если ее никогда не было.

Анонимность возрастает по мере того, как происходит удаление от партнера к современнику; так как анонимность типизаций, посредством которых воспринимаются партнеры в ситуациях «лицом-к-лицу», постоянно обогащается множеством признаков конкретного индивида. Современники воспринимаются совершенно по-разному. Некоторые понимаются как конкретные индивиды, но лишь посредством более или менее анонимных пересекающихся типизаций. Отношения с «Другими» не сводятся к отношениям лишь с партнерами и с современниками. Индивиды через типизации вступают в отношения с предшественниками и преемниками, теми Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии зна-ния. - М.:

"Медиум", 1995. с.43.

«Другими», которые жили раньше и которые будут жить после в общей истории общества.

Повседневность – понятие-проблема, неизбежно связанное с рядом фундаментальных парных оппозиций. Заблуждение и истина, сущее и должное, профанное и сакральное – аналоговые пары, терминологическое различие которых связано с различием предельных областей. Эти полюса познавательного процесса образуют в социальности два измерения, которые можно обозначить как повседневность и миф. Повседневность для обретения смысла нуждается в отсылке к истокам и прототипам; она требует создания мифа и мифического обоснования. Повседневность рассматривается как нечто обязательное, неминуемое для каждого из индивидов. Воспринимается по большей части как постоянное, достаточно старое, даже вечное, т.е.

привычное, ожидаемое, вполне предсказуемое, сразу узнаваемое, в основном вполне понятное (на уровне здравого смысла и личного опыта) и поэтому совершаемое на уровне стереотипного сознания.

Стабильные условия, установленные пространственно-временные и причинно-следственные рамки определяют повседневное бытие и одновременно вытекают из природы последнего. Одна из важнейших функций сакральных мифических структур состоит также и в том, чтобы задавать пределы повседневного бытия. При этом сакральное измерение бытия постоянно включается при выходе из границ повседневности и в целях такого выхода. Поэтому элементы мифа, магии, религии, искусства, будучи иногда незаметно вкраплены в структуры повседневности, образуют трансповседневные миры.

Повседневное сознание постоянно выходит за пределы повседневного бытия, поскольку не только выражает реальность повседневности, но и адаптирует к себе сферы неординарной деятельности. И сама повседневность как сфера реальности оказывается незамкнутой в себе благодаря сознанию, вводящему в оборот в форме героических мифов новые повседневные структуры. Все цивилизации обладают стереотипными механизмами героизации своих членов, четко разделяя хорошее поведение от плохого.

Герой мифа, как считал У. Эко, частично предсказуем, что нельзя сказать о герое современной цивилизации35. Этот факт говорит о том, что в обществе существует стереотип супермена или героя в массовой культуре. В данном случае о герое/противнике известно заранее все: его характерные черты и планы.

Ситуации, в которые индивиды ежедневно попадают, уникальны, событийны, информационно избыточны. Всякая ситуация есть проблема выбора и принятия решений в условиях неопределенности тех жизненных эпизодов из которых она состоит. Отдельная тема, в которой проявляет себя взаимосвязь самоочевидности и самопознания, – это тексты разного рода.

Индивиды, слушая или читая дискурс, не только конструируют его смысл в виде базы текста, но и создают или извлекают из него модель, репрезентирующую то, что они думают относительно ситуации, которой посвящен дискурс. Настольные книги, читаемые вновь и вновь, всякий раз создают впечатление душевного комфорта и одновременно с этим обнаруживают в себе забавные и познавательные детали. В качестве подобного текста иной раз выступает собственное лицо или тело. Иногда человек внезапно обнаруживает, что он другой, увидев собственное отражение в зеркале, казалось бы, такое знакомое до последней черточки.

Рефлексия по поводу дискурсивности проявляется себя на уровне обыденного сознания как возможность манипуляции словами, как обман, или как фантазирование. Повседневная ложь, с помощью которой индивид избегает конфликтов с родственниками и сослуживцами, утешает себя и преображает мир, изобретая разные иллюзии и предрассудки, позволяет одновременно познавая при этом свои собственные границы: границы морали, рационального. Ложь, по мнению У. Эко, представляет собой точку или полюс двоичного представления в коммуникации, другой полярной Eco U. The Role of the Reader. Bloomington etc. 1976.

точкой является правда36. Это точка ветвления в информационном обеспечивающая успешность коммуникации.

Язык суть структурирование некой гипотетической реальности самой по себе, в результате чего возникает реальность повседневности. Он открывает рефлексию по поводу возможностей использования дискурса – неоконченной речи, которой «говорящий» всегда может успеть придать иной смысл, вплоть до противоположного. Автор в большей мере, чем читатель, эксплуатирует потенциал обыденного естественного языка.

Обыденный язык, естественный язык, разговорный язык – эти понятия нередко выступают в контексте лингвистического исследования как синонимы. Данное примечательное обстоятельство позволяет использовать при философском рассмотрении феномена повседневности лингвистический материал, но вместе с тем требует специального анализа, в том числе и в отношении понятия «язык» вообще. Ю.М. Лотман, представитель тартусскомосковской школы семиотики, отмечает, что «естественный язык – не только одна из наиболее ранних, но и самая мощная система культуры в человеческом коллективе. Самой своей структурой он оказывает мощное воздействие на психику людей и многие стороны социальной жизни»37.

классификацию языковых актов по способу их применения. Он провел побуждающими субъекта к действию, и «перлокутивными» актами, вызывающими определенный эмоциональный эффект. Однако это различие носит относительный характер: «смысл» и «сила» обычно не могут быть отделены друг от друга, поэтому локутивные акты обладают иллокутивным аспектом и наоборот.

Почепцов Г.Г. Семиотика. М., Киев. 2002. с. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М. 1970. с. Austin. J. How to do things with words. Oxford. 1962.

Дж. Серл39 предпринял развитие остиновского проекта в направлении выхода за пределы лингвистической характеристики языковых актов в целях поиска лингвистических объяснений и обобщения фактов, полученных в результате лингвистической характеристики. Между языковым актом и анализом языкового акта, с одной стороны, и значением предложения, высказанного в языковом акте, с другой, нет различия, полагает он. Различие проводится между утвердительными, повелительными, вопросительными и прочими языковыми актами, такими, которые выражают совет, предсказание, сомнение и т.п. Таким образом, именно прагматический, а не семантический аспект языка определяет его специфику, в том числе позволяет выделить обыденный язык из всей совокупности языковых игр.

пронизывают массив повседневного знания, именно первые выполняют в отношении второго нормативную функцию, т.е. могут оценивать полноту и специализированного языка теряет при использовании в повседневном языке богатство и сложность своего точного значения, приобретая взамен нормирует используемую в повседневном контексте специальную лексику, хотя и не может, и не хочет добиться повышения ее когнитивной точности.

Вопрос о языковых правилах или нормах во многом является функционируют разные нормы, многие из них не осознаются. Различие между «употребительной нормой» и «идеальной нормой» состоит в том, что первая успешно выполняет нормативную функцию в процессе повседневного дискурса, не будучи осознаваемой; вторая же претендует на выполнение нормативной функции, будучи институциализованной и знакомой всем внутри языкового сообщества, при этом, часто не выполняя своей функции в масштабе всего сообщества.

Searle J.S. What is a speech act? // Searle J.S. Philosophy of Language. 1971.

Язык, таким образом, представляет социальную структуру, которая, как бы действенна она ни была, остается для большинства неосознанной40.

Смысл языка не только в том, чтобы прояснять значения, а в том, чтобы общаться, описывать положение дел, выражать свои мысли.

смыслоположения является социальная очевидность как повседневная реальность, которая основана на относительной неизменности социальных оказывается «естественная установка» о существовании социального как позволяет задать первичные структуры социального существования как структуры объектности. Когда повседневность становится выделенным объективации субъективного в стереотипах мышления, где повседневность задается как сознание и находится в относительной власти когнитивных социальных структур (архетипов). Иначе говоря, первичная субъективность объективируется (оповседневливается) и, затем, обнаруживается как некая отдельность, или внутренняя объектность. Возникает отношение между внешним социальным пространством существования стереотипов как области бытия социальных объектов и взаимодействий, выраженных в структурах социального поведения индивидов, и внутренним пространством положения стереотипов как архетипов «коллективного бессознательного».

Повседневность, тогда как познание выражается в процессе когнитивной социализации, адаптации к условиям и вживания в архетипы, где «знание есть как оно есть», т.е. выявляются отношения между внешними и внутренними стереотипами.

позволяет осуществить рефлексию по ее поводу, в которой обнаруживается, что не существует субстанции повседневности как объективной данности.

Витгенштейн Л. Философские исследования. Ч.1 М. 1994. с. Все ипостаси повседневности заданы субъективностью исследователя как социального субъекта, который обращается к поиску исходных оснований собственного мышления, понимая их как самоочевидные, нерефлексируемые состояния. В случае нерефлексивности исследователя, необходимость привести социальное бытие к целостности для обеспечения смысла, вынуждает его представить существование социальной связи как «третьей»

области объективации социальных представлений в структурах социальной повседневной деятельности. К стереотипам «естественной установки» и архетипам прибавляется стереотип «социального опыта» или «социального действия», а конструкт «повседневность» превращается в своеобразный «социальный эфир», скрепляющий собой разные типы сознания, деятельности и общения, существуя лишь в промежутках между ними.

Поскольку на роль «промежуточной» социальной реальности всегда претендовал язык, постольку возможно отождествление языка и повседневности. Это позволяет, с одной стороны, определить его как пространство смыслополагания очевидностей, т.е. область самополагания стереотипов, с другой стороны, сделать их «видимыми», предъявленными, существующими на границе между внутренним и внешним. Здесь социальная реальность может быть выявлена в структуре языковых стереотипов, дискурсивных и коммуникативных клише, стереотипных задач и способов их решения.

Социальный стереотип существует в структурах естественного языка накапливаемая информация представляет собой не просто сумму полезных знаний, но определенным образом организованный опыт, который благодаря Стереотипизация позволяет сохранять полезный объем данной информации в условиях постоянного ее обновления. Стереотипы наполнены чувствами, которые с ними ассоциируются, поэтому нельзя сказать, что первые в повседневности нейтральны. Стереотипы служат защитой установленного социального порядка, фиксируя положение элементов социальной структуры как прав индивида и его положения в обществе.

Поскольку социальный стереотип существует в языковом пространстве, постольку он существует в социальном пространстве, т.к. они тождественны.

Индивиды, представленные в пределах стереотипа «усвоенного прошлого опыта», предъявленного в языковых структурах, являются частью повседневной социальности или социальной группы, где самоочевидность смыкается с самопознанием. Стратегия, как адекватный языковой конструкт ситуации, задает оптимальную траекторию движения индивида в пространстве социальной группы, существующей в границах той или иной констелляции. Подвижность социального пространства предъявляется через движение границ как смену ситуаций, где индивид переходит с одной траектории движения на другую, осуществляя «перевод» с языка одной ситуации на язык другой. Во время смены ситуации индивид вынужден постоянно вычленять ее релевантные черты и следить за переходом одной ситуации в другую.

В моменты трансформации социальной структуры становятся видны так называемые «слепые зоны». Стереотип тогда вместо экономии усилий, «ослепляет» индивидов, сковывая их инициативу. Вместе с этим индивид открывает возможность понимать социальность в ее изменчивости, появляются условия для рефлексии, обнаруживая, что повседневность не тождественна сама себе. Она немыслима без того, чтобы выходить за пределы. Повседневность сосуществует с внеповседневным, где словам и явлениям придается отличный от повседневного смысл. Она, как и всякая социальная структура, представляющая собой совокупность ситуаций, присутствует в силу своего отсутствия, обнаруживаясь на пределе языка и мышления.

§ 2 Субъективное основание социальной типизации Познание субъектом оснований своего мышления уподобляется постепенному отсечению пластов глубины объекта, когда он в каждом своем слое предстает в качестве видимой поверхности. Следует отметить, что в актах познания и действия, будь то пассивный опыт, или активный, понимающий опыт, применяются принципы структурирования и различные способы наложения концептуальных сетей, или, выражаясь языком методологии, «способы формирования и приложения образцов или абстрактных структур», которые, по определению Х. Ленка, называются «схемами»41. Предметы и события воспринимаются через стереотипы классификации.

агитацией»42. Стереотип – это как бы обращенная в разные стороны единица. С одной стороны, он – создание социальности, с другой – элемент, непосредственно входящий в сущность индивида. Он должен быть сконструированным, ибо отвечает определенным прикладным задачам. Но одновременно успешность его воздействия на индивида находится на несконструированности, т.к. он интуитивно является так называемым «осадком», который оптимизирует процесс воздействия. В данном случае речь идет о стереотипах как об интерпретационных конструктах, которые могут являться понятиями повседневности, обозначающими классы предметов, которые вычленяются и структурируются субъектами.

Таким образом, у индивидов возникает необходимость типизировать и классифицировать факты и предметы для конструирования события в Ленк Х Схемные интерпретации и вненаучные формы мышления. Симпозиум. Москва-Киль. Институт философии РАН. Кильский университет (ФРГ). Центр по изучению немецкой философии и социологии, 1996.

Липпман У. Общественное мнение. М. 2004. с. 99.

сознании, что экономит усилия и время. В связи с этим возникают главные вопросы когнитивизма: как и почему классифицируются фрагменты внешнего мира и внутренней мыслительной деятельности индивида, на основании чего он выносит суждения о тождестве вещей, а значит, об их принадлежности одной и той же категории, как он сводит, наконец, бесконечное разнообразие своего опыта в разных структурах деятельности, своих оценок и мнений, а также разнообразие объективированных форм субъективности и ее движения в определенные рубрики; т.е. классифицирует все это и включает в особые объединения, называемые классами, разрядами, группировками и, наконец, категориями.

Классифицировать, т.е. подразделять на классы, как полагает М.

Хальбвакс, – значит распределять по группам на основании некоего сходства.

Но нельзя образовать классы на основании только внешних сходств, например, биологических качеств (наследственно закрепленных или не закрепленных) – такая классификация будет походить скорее на химическую.

Если представления о классах и включают в себя подобные элементы, они не имеют первостепенного значения и в любом случае не могут служить достаточным основанием для установления классовых различий. Взяв за основу простые элементы, невозможно найти основания, по которому их можно было бы сгруппировать тем или иным образом или разбить все множество элементов на разделы именно так, а не иначе. Классифицирующее мышление, таким образом, обретает для себя сущностное пространство.

С объективистской точки зрения, индивидов и группы можно легко представить в качестве совокупности идентичных единиц, сходства которых обладают свойством, каким обладают материальные и инертные вещи: их можно пересчитать, произвести перепись, измерить, разделить. «В конторах есть окошки, и посетители механически распределяются по определенным категориям. Для человека, который принимает вас за окошком, ваша личность, происхождение, социальное положение не имеют значения: вы являетесь единицей в совокупности операций, вы – покупатель или посетитель, требующий выполнения определенной операции. Для чиновника, вы – всего лишь вещь»43.

социальные группы представляются не как совокупности индивидов, каждый из которых интересен сам по себе, но единицы некоего единства, с которыми можно обращаться как с материальными вещами, например, как с роботами. В данном случае это есть техническая точка зрения.

Техника – это ряд предписаний и правил, созданных для того, чтобы их можно было применять единообразно и ко всем случаям. Технику не следует путать с функцией в широком смысле этого термина. Техника – это второстепенный аспект функции. Однако техника необходима. Ее можно преподаватель не выполняет программу, судья не соблюдает предписаний кодекса и судебную процедуру, банкир дает взаймы или учитывает вексель, не опираясь на законные процентные ставки, – их действия не имеют смысла либо приводят к плачевным результатам. Таким образом, всегда есть совокупность предписаний, которые необходимо учитывать. Но это, как указывалось выше, объяснение от противного.

Способность классифицировать явления, распределять их по разным классам, разрядам и категориям свидетельствует о том, что субъект в восприятии мира судит об идентичности одних объектов другим, об их сходстве или, напротив, различии. Категоризация – это главный способ придать воспринятому миру упорядоченный характер, систематизировать как-то наблюдаемое и увидеть в нем сходство одних явлений в противовес различию других. Категоризация в широком смысле слова – это не только акт причисления единицы к своему множеству, это гораздо более сложный процесс формирования и выделения самих категорий по обнаруженным в анализируемых явлениях сходных им аналогичных сущностных признаков Хальбвакс М. Социальные классы и морфология. М., СПб.: Алетейя, 2000. с. или свойств44. В более узком смысле категоризация – это подведение вещи, явления, процесса и любой анализируемой сущности под определенную категорию как определенную рубрику опыта или знания, признавая ее (этой направлены на то, чтобы за внешним разнообразием атрибутов разных объектов и событий увидеть некое сходство или даже относительное их тождество.

Субъект обладает способностью категоризировать, т.е. упорядочивать весь мир его ощущений и опыта, стремясь в явно различающихся данных «на входе» обнаружить нечто общее и «сгруппировать объекты и события вокруг нас с тем, чтобы реагировать на них, скорее в терминах их классной принадлежности, нежели в силу их уникальности»45. Образовать же категорию – значить организовать знание, группируя осмысляемые объекты или события, как в некотором смысле «родственные или между собой соотнесенные»46.

Рассуждая о классификациях и категориях, исследователи обычно оперируют признаками, согласно которым в одну категорию объединяются величины с характерными одинаковыми признаками (формы, размера, цвета, функции). В реальной жизни, однако, для индивида существенна, прежде всего, идея общего сходства или подобия. Именно поэтому многие «специфически человеческий способ сравнения объектов и установления сходства между ними – это сопоставление целостностей»47. По всей видимости, именно такие целостные репрезентации объектов характеризуют и память индивида.

Кубрякова Е.С. Язык и знание: На пути получения знаний о языке: Части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира. М.: Языки славянской культуры. 2004.

Кубрякова Е.С. Язык и знание: На пути получения знаний о языке: Части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира. М.: Языки славянской культуры. 2004. с. Кубрякова Е.С. Язык и знание: На пути получения знаний о языке: Части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира. М.: Языки славянской культуры. 2004. с. 309.

Фрумкина Р.М. Сходство и классификация: некоторые общие вопросы. Экспериментальные исследования в психолингвистике. М. Индивид выявляет, по образному выражению Р.М. Фрумкиной, «вообще-похожесть» и лишь после того, как представление о классе сформировано, устанавливает или «придумывает» в процессе пострефлексии признак, характеризующий этот класс. Возможно потому, что базовый уровень, на котором наблюдаются самые простые явления, предметы и действия, уровень, на котором происходит овладение мира у детей, уровень, на котором фигурируют самые рядовые и самые морфологически простые обозначения и т.п. – это также и уровень, на котором индивиды предпочитают оперировать целостностями и рассматривать сами эти целостности как своеобразные эталоны, образцы, а, возможно, и лучшие представители своего класса.

Социальный мир лишь в той степени доступен пониманию, в какой он структурируется, оформляется с помощью выработанных индивидом или пред-найденных в нем интерпретационных схем. Субъект, занимаясь толкованием, зависит от интерпретации в актах мышления, познания, поведения, в ситуации структурирования, конституирования, тем более, разумеется, это относится к оценке.

Любой фрагмент деятельности индивида имеет разветвленные связи с окружающим миром, так что эта деятельность несет на себе приметы источников своего происхождения. В связи с этим можно полагать, что истоки любого высказывания или физического действия, привносимые индивидом в текущую ситуацию, следует искать в его биографической, субъективной идентичности. Нет независимого от интерпретации подхода к миру, ни в области познания, ни в сфере деятельности, ни где-либо еще.

Реальность конституируется и структурируется согласно потребностям, способностям и возможностям индивида - и это относится как к органическим познавательным возможностям, так и к понятийным формам, выраженным средствами языка. Фактически это общепринятый способ определить фрейм, с помощью которого индивид воспринимает другого индивида. Фреймы не являются произвольно выделяемыми «кусками» Дейк ван Т.А. Язык. Познание. Коммуникация. М.: Прогресс. 1989. с. 16.

знания. Во-первых, они являются единицами, организованными «вокруг»

некоторого концепта. Но и в противоположность простому набору ассоциаций эти единицы содержат основную, типическую и потенциально возможную информацию, которая ассоциирована с тем или иным концептом. Кроме того, не исключено, что фреймы имеют более или менее конвенциональную природу и поэтому могут определять и описывать, что в данном обществе является характерным или типичным.

Определение понятия «концепт», согласно лингвистическому словарю - это «явление того же порядка, что и значение слова, но рассматриваемое в несколько иной системе связей; значение - в системе языка, понятие - в системе логических отношений и форм, исследуемых как в языкознании, так и в логике»49. По определению Ю.С. Степанова: «концепт - это как бы сгусток культуры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека. И, с другой стороны, концепт - это то, посредством чего человек – … сам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на нее. Концепт – основная ячейка культуры в ментальном мире человека»50. Таким образом, «в современных исследованиях культурные концепты определяются обычно как многомерные смысловые образования в коллективном сознании, «опредмеченные» в языковой форме»51.

Соотношение концепта и значения, концепта и понятия, понятия и значения, смысла и содержания, смысла и концепта и т. п. имеет сложную логико-философскую, понятийно-смысловую, онтологически-бытийную и когнитивную обусловленность, что не могло не отразиться определенным образом на формировании языковой картины мира. По мнению С. А.

Аскольдова, самой существенной стороной концепта выступает функция заместительства. «Концепт есть мысленное образование, которое замещает нам в процессе мысли неопределенное множество предметов одного и того Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. с. Степанов Ю.С. Основы общего языкознания. - М., 1975. с.40-41.

Кондрашова О.В. Семантика поэтического слова (функционально-типологический аспект). Автореф. дис.

… док-ра филол. наук. - Краснодар, 1998. с.18.

же рода»52. Некоторые концепты можно рассматривать как схематические представления или интерпретации, лишенные тех или иных конкретных деталей. Понятие же, как считает исследователь, «это, прежде, всего точка зрения на ту или иную множественность представлений и затем готовность к их мысленной обработке с этой точки зрения»53; и именно в точке зрения сосредоточена общность понятия, так как она может быть распространена на неопределенное множество конкретностей данного рода. Можно сделать вывод, что формирование понятий для описания предметного мира или его понимания есть в принципе тот же самый процесс, что и их применение, повторное активирование: конституирование схем и реконструирование, конституировались, происходит тем же самым способом и на той же самой основе. Таким образом, здесь идет речь о феномене интерпретативности как перспективности.

В феноменологическом представлении мысль субъекта нуждается в подкреплении понятий ясными основаниями, т.е. отчетливым знаком «Другого». Собственное имя индивида, в частности, является прямым обозначением этого индивида и косвенным обозначением другого индивида – «Я», который обозначает первого. Поэтому даже собственные имена представляют собой функцию количества индивидов, из которых нужно объединительным, собирательным знаком для многообразных способов, формирующих образы, представления репродуктивных актов деятельности, и, прежде всего, символического изображения и репрезентации, которые определяются и осуществляются сознательно действующим субъектом, - но также отчасти подсознательно подвергаются селекции и структурированию.

Значит, субъект всегда познает уже нечто структурированное, что им упорядочивается в соответствующие формы восприятия как фреймы.

Другими словами, все познание и деятельность подвержены схемной Аскольдов С. А. Концепт и слово. Русская словесность. От теории словесности к структуре текста:

Антология. М., 1997. с. интерпретации и структурируются при ее посредстве. Мир лишь в той степени доступен пониманию, в какой он структурируется, оформляется с интерпретационных схем.

Для распознавания смысла межличностного общения, т.е. об уместности или неуместности действия, его участники должны владеть описаниями социального контекста. Субъект может вкладывать в действие свой смысл и определять ситуацию, как ему хочется, но если действие будет ситуативно-неуместным, его социальный смысл разрушится. Равным образом, нельзя судить о соответствии действия норме за пределами ситуативной уместности. Неуместное поведение может являться симптомом психических заболеваний, но в определенных ситуациях так называемые сумасшедшие поступки нередко совершенно понятны и нормальны.

репрезентирующие акты деятельности, которые посредством мышления субъекта вводятся в контекст жизни и поведения и отношения к процессам структурирования. Иногда ситуации определены вполне отчетливо, и схемы уместных действий не вызывают сомнения. Однако встречаются и ситуации с несовместимыми контекстами. Схемы подчиняются определенной существенное, тем самым оставляют вариативными определенные черты и моменты данной ситуации, т.е. схемы конструируются таким образом, что их можно варьировать, во всяком случае, как указывает Х. Ленк54, так утверждают психологи, работающие в области когнитивной психологии.

стереотипов как таковому: к жестам, мимике, слезам, всем двигательным и артикуляционным реакциям. Различные факты и, в частности, опыты Павлова с условными рефлексами, доказывают, что все эти проявления не Ленк Х. Схемные интерпретации и вненаучные формы мышления. Симпозиум. Москва-Киль. Институт философии РАН. Кильский университет (ФРГ). Центр по изучению немецкой философии и социологии, полностью спонтанны, что их можно вызвать извне, искусственно и таким образом подчинить влиянию внешней воли. Мыши были приучены слышать звон колокольчика перед получением пищи. С тех пор звон колокольчика, даже тогда, когда еду им не показывали, вызывает у них обильное слюноотделение. «Если мы не можем вызвать слюноотделение одним только нашим желание, то, как мы все знаем, достаточно подумать о любимом блюде, и рот наполняется слюной. Мы всегда можем думать о том, чего нам хочется, и таким образом вызывать слюноотделение по нашему желанию»55. И если у животных эти механизмы формируются через последовательность действий, регулируемых внешней волей, индивид сам способен вызвать их у себя – достаточно вызывать в воображении те или иные представления и образы.

Образ восприятия или представление всегда обнаруживают себя как определенные языковые конструкции. Они не является просто отражением действительности или внешних сигналов, как они есть «сами-по-себе», а всегда являются комплексной переработкой или же следствием высокого уровня комплексной переработки. Уже Иммануил Кант определяет в способность воображения»56, который имеет в виду не единичное созерцание, а только единство созерцания в определении чувственности. Он относит понятие схемы как способа приспособления чувственнопонятийного образа и концептуальной сетки не только к чувственному восприятию, например, видению фигур в пространстве, но и к образной «подкладке» чистых рассудочных понятий (категорий). В качестве схемы здесь можно, прежде всего, рассматривать все возможные формы представлениями и активизацией стереотипных образов.

Хальбвакс М. Социальные классы и морфология. М., СПб.: Алетейя, 2000. с.174.

Кант И. Сочинения в шести томах. Т. 3. М. 1964. с. Таким образом, объект, который активизирует стереотип, оценивается в связи с соответствующими эмоциями. Всякое представление может стать наглядным и вызванным в воображении лишь в определенном единстве, когда механизм связи между чувственными единичными переживаниями и осуществляется через язык. В определенной степени внешние стимулы, особенно произнесенные или напечатанные слова, активизируют некоторую часть системы стереотипов, так что непосредственное впечатление и ранее сложившееся мнение появляются в сознании одновременно.

Ощущение любви, ощущение и предощущение смерти ставят границу всем трансцендентальным чувствам, обеспечивают их напряженность и жизненность. Поэтому смысл высказывания индивида граничит между страхом и любовью: любовью к себе и объектам, о которых идет речь или направлено какое-то действие с целью подтверждения себя в этом мире, т.е.

самоидентификации; страхом за возможную потерю веры субъекта, т.е.

потерю себя в мире. Здесь речь идет «о неразрывной близости репрезентанта (Сына) и репрезентируемого (Отца). С одной стороны, они - "копии" друг друга, подобно печати и ее оттиску, слом привычных устоев и его знамение, дар и его осуществление, жертва и ее принятие, осуществляемое через страдание. С другой стороны, Сын "означает" Отца, и этот смысл проявлен в нас, адресатах евангельского повествования. Так же, как Сын вверяется Отцу, так и вы доверяетесь Богу-Сыну. Сигнификация - это доверие к Другому, самому связанному с доверием к Отцу»57.

визуального восприятия, чтобы обнаружить присутствие Другого. Важно открыть то пространство, которое должно быть названо субъективным и «подлинное доверие между мной и Отцом в новом сокровенном внутреннем Кристева Ю. Знамения на пути к субъекту. Интенциональность и текстуальность. Томск: Водолей, 1998. с.

292.

пространстве»58. Другой как бы создает «излишек присутствия за границами моей субъективной жизни»59.

Знаки являются символами идей, а идеи исполняют роль имеющейся у индивидов в запасе системы образов. Именно стереотипные образы управляют процессом восприятия. Они маркируют объекты либо как знакомые, либо как странные и необычные, умножая различие по этому параметру. Эти различия наполняют свежим восприятием старые образы и проецируют на мир то, что было скрыто в памяти. Но субъект, который, интерпретируя знаки, интерпретирует себя, больше не является Cogito; это – существующий, который через истолкование своей жизни открывает, что он находится в бытии до того, как полагает себя и располагает собой.

Заложенный в стереотипы идеал смешивает различные параметры качества, количества, размера и т.д., а также человеческую природу. Этот идеал и является воплощением какого-то факта или предмета в определенный тип.

Это связано с экономией усилий. Ведь попытка увидеть все вещи заново и в подробностях, а не как типы и способы обобщения, утомительна, практически обречена на провал.

По мнению Ю. Кристевой, различаются, с одной стороны, смысл эмоций и влечений, упорядоченный первичными процессами, сенсорные векторы которых часто являются различными языковыми уровнями (звук:

мелодия, ритм; цвет; запах и т.д.), «которые я называю семиотикой, и, с лингвистических знаках и их логико-синтаксическом упорядочивании.

Отличаясь от семиотического уровня, этот лингвистический уровень делает происходящее»60. В данном случае представляются символические поля, «где разделяются и смешиваются моя солидность и хрупкость»61, которые имеют Кристева Ю. Знамения на пути к субъекту.//Интенциональность и текстуальность. Томск: Водолей, 1998.

Рикер П. Кант и Гуссерль. Интенциональность и текстуальность. Философская мысль Франции XX в.

Томск. 1998. с. 187.

Кристева Ю. Ребенок с невысказанным смыслом.// Интенциональность и текстуальность. Томск: Водолей, 1998. с. 299.

Кристева Ю. Читая библию.//Интенциональность и текстуальность. Томск: Водолей, 1998 с. 282.

языковую природу. Язык в его универсальности содержит в себе способность к типизации.

Типичным проблемам и типичным субъектам соответствуют типичные рецепты действия. Деятельность и общение в рамках социальных ролей представляются безусловными, не требующими анализа элементами наличной социальности, (поскольку могут не учитываться частные и меняющиеся обстоятельства, такие как – индивидуальные, исторические свойства участвующих субъектов.) В реальных разговорах обычно всегда идет обыгрывание ситуации: субъект напрашивается на комплименты, участвующих в общении направление, управляет беседой и т.п. но это «обыгрывание» имеет свои ограничения. Но структурная нестрогость, вариативность эпизодов повседневной деятельности делает их отличными от ритуальных действий и с необходимостью превращает заготовленную схему речевого общения в нечто ненадежное и проблематичное, в то, что ближе к фикции, чем к факту.

классических терминах теории коммуникации: отправитель – сообщение – адресат. Содержание сообщения претерпевает такие трансформации, что его оригинальный, аутентичный смысл уже не поддается восстановлению.

Иными словами, не индивид придает смысл сообщению, а сообщение придает смысл самому себе и межличностному взаимодействию. Такое рассуждение вполне можно назвать структуралистким. Социальный контекст передачи сообщения усиливает преобразование его значения. В частности, существенное воздействие на него оказывает пространство. Для субъекта, обитателя некоторого социального ландшафта, конфигурация пространства незаметно вплетается в сознание и предстает в качестве «мира как такового».

А. Шюц весьма убедителен в реконструкции образа культурного паттерна группы, каким он предстает в повседневном сознании ее члена. Последний воспринимает социальную реальность, прежде всего, как пространство своих потенциальных и актуальных действий и лишь, во-вторых – как объект познания62.

В познании содержание смысла понятия «объект» определяется через его отношение к субъекту, причем объект определяется как не-субъект, т.е.

объяснительный принцип философии способен объяснить «все», кроме субъекта. Объект, заданный как «все», отождествляется с бытием. Тогда происходит приведение бытия как целого к его части, или к объекту. Бытие объективируется, а субъект элиминируется из системы. В этом случае субъект либо непознаваем, либо «пуст»63. Он замещается «пустым местом»

трансцендентальный принцип, который в пределах самой системы всегда оказывается необъясненным.

Субъект становится «абсолютной точкой зрения»64, которая не принадлежит никому. Он не включается в бытие познавательной системы.

Субъект как «абсолютный наблюдатель» существует как лицо абсолютно незаинтересованное в существовании объекта, и потому его позиция объективной истиной по поводу системы. Познание становится объективным дискурсом абсолютного наблюдателя, протоколирующего собственные наблюдения в системе высказываний об объекте.

Социальный мир может быть замещен совокупностью или системой описаний, данных абсолютным субъектом. Он превращается в текст, написанный абсолютным субъектом, смысл которого всегда оказывается за пределами мира как текста. Таким образом, он превращается в абсолютный текст или идеологию. В таком случае мир должен предстать как материя или субстанция. Он становится тождествен бытию, которое существует как целое. Известно, что мир – это материя, организованная особым способом, а значит, состоит из отдельных элементов. Тогда, исходя из тождества бытия и Шюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом. М. 2004.

Бушмакина О.Н. Онтология постсовременного мышления. «Метафора постмодерна». Ижевск. 1998. с. мира, бытие должно состоять из частей или объектов. Но каждый объект обладает ограниченными характеристиками и, в конечном счете, приводит к протяженной границе, т.е. к пустой форме. Содержание объекта как пустое становится бескачественным. Сущность объекта или его качество выражает себя только на границе.

За границей объекта находится субъект или «Я», а значит, обнаруживается и мышление, которое, неопределенно, самодостаточно, непрерывно как поток, бесконечно и целостно. Поток деятельности интуицией65 или со-зерцанием. Но поскольку, созерцать нечего кроме самого себя, то мышление самосозерцается. Поскольку мышление может быть представлено только субъектом, постольку он как пред-ставляющий становится объектом собственного представления в его представленности или саморефлексии.

Движение самоопределения субъективности через точку самосознания адекватно самоконструированию «Я» в мышлении. Самоконструирование деятельности потока мышления как целого осуществляется через точку «Я»

как точку границы, или точку тождества субъекта и объекта. Такое конструирование происходит в структурах языка и никак иначе, поскольку определяться как точка субъекта в потоке субъективности или «точка зрения» исследователя в движении саморазворачивания структур знания.

Субъект самоконструируется, оказываясь основной конструирующей точкой или базисным принципом конструирования процесса познания. Таким образом, функция культурного паттерна состоит в том, чтобы элиминировать исследование проблемы путем предложения готовых рецептов действия, подставить на место сомнительной и вызывающей вопросы ситуации такую, которая сама способна дать объяснение чему угодно.

Бушмакина О.Н. Онтология постсовременного мышления. «Метафора постмодерна». Ижевск. 1998.

воспринимаются сквозь сеть классификаций и типизаций, вытекающих из их пассажира, контролера, водителя и пр.). В каждой ситуации субъект выбирает определенный тип языкового поведения; например, покупателя, посещающего магазин. Этот тип поведения характеризуется, очевидно, некоторыми интенциями, разнообразие которых оказывается чрезвычайно велико, причем не все из них принимаются языковым партнером за адекватные. «Если бы человек не типизировал свое языковое поведение, он был бы не в состоянии справиться с многообразием языковых ситуаций. О типе ситуаций можно говорить только тогда, когда из типизации вытекают надиндивидуальные правила поведения»66. Если рассмотреть некоторую ситуацию, то не обязательно задаваться индивиду вопросом о том, как ему поступать в данной ситуации. Вопрос, по сути, будет звучать иначе, а именно, как вообще поступают индивиды в аналогичной ситуации. Эти правила поведения в социологии имеют название «роль».

«Роль» состоит в нормативных ожиданиях и претензиях по отношению к поведению. В самом общем плане норма представляет собой любое долженствование, принятое в рамках некоторого сообщества; общепринятое правило, образец поведения либо действия, любой образец или стандарт.

Всякая норма обладает дескриптивно-прескриптивным характером, т.е. с одной стороны, описывает нечто, с другой – это нечто предписывает67.

Норма имеет смысл только в рамках социальной реальности. Норма фиксирует не частоту поведенческих актов, а возможность санкций за ее нарушение. Ролевые ожидания имеют безличный характер, хотя из этого не следует, что все индивиды выполняют свою роль одинаковым образом.

«Роли» дополняются другими «ролями» и предполагают обязанности и права по отношению друг к другу в качестве ролевых ожиданий. Ожидания Касавин И.Т., Щавелев С.П. Анализ повседневности. М.: Канон+. 2004. с. Шнейдер В.Б. Коммуникация, нормативность, логика. Екатеринбург. 2002.

нормативного характера не только нормируют поведение, но и приписывают ему социально приемлемые мотивы.

Во время исполнения всякой «роли» индивид, очевидно, будет иметь известное право отстаивать или находить убежище в каком-то своем «Я», требованиям роли. Роль представляет канал для выражения индивидуального содержания. Например, как бы ни было формальным социальное действие, исполнитель, вероятно, «будет в определенных пределах иметь законные основания ерзать, почесываться, шмыгать носом, кашлять, искать для себя удобного положения и устранять маленькие погрешности в одежде»68. Итак, обыденно-языковая категоризация основана на том, что повседневное поведение осуществляется в рамках социальных «ролей».

повседневной жизни. Каждый из индивидов слушает, что говорит другой в тот же самый момент, что делает возможным непрерывное и одновременное взаимное «схватывание»69 их субъективностей, интерсубъективную близость в ситуации лицом-к-лицу, которую не может воспроизвести никакая другая знаковая система. Система понятий, посредством которой люди мыслят в обыденной жизни, уже содержится целиком в словаре материнского языка, каждое слово выражает концепт. Язык же фиксирован; он изменяется весьма медленно, и соответственно этому не менее медленно изменяется и система понятий, выражаемых языком.

объективации человеческого возрастающего опыта. Иначе говоря, язык раздвигает рамки смыслового поля, что позволяет нам объективировать множество переживаний на протяжении всей жизни. Язык также типизирует переживания и опыт субъекта, позволяя распределить их по более широким категориям, в терминах которых они приобретают значение не только для Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта. М.: Институт социологии РАН, 2003. с.352.

Кубрякова Е.С. Язык и знание: На пути получения знаний о языке: Части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира. М.: Языки славянской культуры. 2004.

одного субъекта, но и для других. В той мере, в какой язык типизирует опыт, он делает его анонимным, так как опыт, подвергшийся типизации, в принципе может быть воспроизведен любым индивидом, кто попадает в рассматриваемую категорию. «Например, у меня ссора с тещей. Этот конкретный и субъективно уникальный опыт лингвистически типизируется в категорию "неприятности с тещей". Эта типизация приобретает смысл для меня, для других и, вероятно, для моей тещи. Но эта же самая типизация является анонимной. Не только я, но любой (точнее, любой из категории "зять") может иметь "неприятности с тещей". Так что мой биографический опыт теперь классифицирован согласно правилам организации значений и является объективно и субъективно реальным»70. Итак, язык формирует лингвистически обозначенные семантические поля и смысловые зоны.

семантических полей.

Таким образом, язык формирует схемы классификации для различения объектов посредством "рода" (как лингвистический термин) и числа;

показывает степень социальной близости и т.д. Например, в языках, в которых различают формальное и интимное обращение посредством местоимений (таких, как tu и vous во французском, или du и Sie в немецком), последние обозначают координаты семантического поля, которое можно назвать зоной интимности. Такое семантическое поле есть, конечно, и у говорящих по-английски, хотя и более ограниченное лингвистически. В рамках созданных семантических полей можно объективировать, сохранять и накапливать биографический и исторический опыт. В результате такого стереотипы и передающийся от поколения к поколению, доступный индивиду в повседневной жизни.

П.Бергер, Т.Лукман. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. - М.:

"Медиум", 1995. с. В памяти индивидов хранятся не дифференциальные признаки предметов и явлений, а некие целостные образы, прототипы, гештальты, с обозначению предметов, но и к обозначению событий, процессов, качеств и моделируется в теории фреймов. Искажение предметных прототипов есть абсурд (рыба с ногами), искажение более сложных прототипов представляет собой ломку социальных ценностей (смех во время похорон) 72. Целостные образы в сознании поддаются научному и обыденному (или наивному) характеристики этих образов или семантические признаки.

Между реальным миром говорящего «Я» и миром лишь мыслимым, «интенциональным», нет непереходимой границы. То, что «Я» обыденного языка имеет значение, содержащее в себе определенного рода отношение к другим индивидам, предполагается в том самом факте, что это слово и те идеи, которые оно представляет, суть феномены языка и коммуникационной жизни. Там, где нет коммуникации, не может быть никакой его номенклатуры и никакого развитого мышления. «То, что мы называем «я»… или «я сам», является в таком случае какой-то обособленной от общей жизни, но наиболее интересной ее частью, интерес к которой вырастает из индивидуальной. Иначе говоря, нас она занимает как раз потому, что именно эта сторона сознания живет и борется в общественной жизни, пытаясь запечатлеть себя в сознании других людей».73 Отношение к другим субъектам предполагается в чувстве самости. Мышление женщины, как считает Ч. Кули, нуждается в фиксации на каком-либо человеке, в сознании которого она может найти устойчивый и неотразимый образ самой себя, которым она может жить.

Кубрякова Е.С. Язык и знание: На пути получения знаний о языке: Части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира. М.: Языки славянской культуры. 2004.

Карасик В.И. Язык социального статуса. М. 2002.

Кули Ч. Социальная самость.// Американская социологическая мысль. Международный Университет Бизнеса и Управления. 1996. с. 317.

исходного материала для своего мышления значения, связанные со словами используемого им языка, и те смыслы, которые эти слова приобретают в разных контекстах речи. Какими бы многообразными ни были формы человеческой деятельности, они регулируются фреймами, которые снабжают основных участников взаимодействия нормативной информацией о том, что должно находиться в фокусе их внимания. «В том же месте действия и в то же время неизбежно возникают совершенно иные режимы и линии развертывания деятельности (включая коммуникацию в ее узком смысле»74.

Как правило, фреймы не осознаются субъектом, и попытка их экспликации и уяснения приводит к дезорганизации восприятия. Английское слово «frame»

обозначает широкий круг понятий, связанных со структурированием реальности, в широком смысле это «форма».

Фрейм представляет собой процедурное знание – «знание как» или последовательность действий, описывающих либо креативный аспект предмета, либо его функциональный аспект»75. Лексические эквиваленты фрейма – рамка, схема, план, шаблон, сценарий, гештальт, прототип, парадигма, дисциплинарная матрица. По М. Минскому, фрейм – это структура знаний для представления стереотипной ситуации.76 И. Гофман заимствовал понятие фрейма у Грегори Бейтсона, англо-американского биолога, антрополога, философа, который в своих исследованиях высших приматов, выдр и дельфинов ориентировался на теорию коммуникации, теорию множеств и кибернетику. По И. Гофману, отделение неживой природы от «жизни» и «культуры» имеет смысл только в рамках родовидовое, объективное определение, а типичное для прагматистской методологии указание на специфический вид действия с объектом. И.

Гофман отмечает, что граница физического мира конституируется фреймом Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта. М.: Институт социологии РАН, 2003. с. 269.

Баранов А.В. Введение в прикладную лингвистику. М.: Эдиториал УРСС, 2001. С. 15.

Минский М. Фреймы для представления знаний. М.: Энергия, 1979.

вмешательства субъекта в ход событий, и, вероятно, предположение о социальном конструировании тела устраняет само «физическое» из картины мира.

Фреймы заключают в себе ожидания нормативного характера относительно того, насколько глубоко и полно индивид должен быть вовлечен в деятельность, организуемую этими фреймами. Разумеется, они значительно отличаются по степени вовлеченности, которую предписывают участникам деятельности. «Одни, подобно системам правил дорожного движения, требуют глубокой вовлеченности (involvement) участника, но поддерживаются в центре внимания лишь время от времени, только когда есть необходимость избежать неожиданной неприятности. Другие фреймы, подобные тому, в котором познается половое общение, предписывают в буквальном и фигуральном смыслах всеобъемлющее участие. Но во всех случаях участникам устанавливаются пределы, согласованно определяющие, что считать недостаточной вовлеченностью в дело и что – избыточной»77.

Всякий фрейм представляет собой некоторую концептуальную систему как основание интерпретации некоторого фрагмента мира. Фреймовая представляет собой терминальную структуру, в которой когнитивные единицы ассоциированы вокруг некоторого концепта. Таким образом, любой фрейм в качестве своих элементов имеет некоторое количество терминалов, к типичную информацию, обладают более или менее конвенциональной природой и потому могут содержать социально типичную информацию.

Фреймы представляют собой описания стереотипной ситуации и задаются дискурсивными рамками.

Связь фрейма с внешним миром сложна. В окружающем мире, прежде всего, находит выражение привычный способ переработки, преобразования Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта. М.: Институт социологии РАН, 2003. с.435.

преобразованное. Любое обсуждение процесса деятельности и того, как вписывается она в окружающий мир, то есть любое обсуждение очертаний этого фрейма ведет к очевидному парадоксу. Пункты, в которых внутренняя деятельность затухает и эстафету перехватывает внешняя деятельность – то есть очертания фрейма как такового, – обобщаются субъектом и включаются в его первичную схему интерпретации опыта, тем самым рекурсивно становясь дополнительной частью этого фрейма. В общем, получается, что те предположения, которые обособляют деятельность от внешнего окружения, намечают также и пути, неизбежно связывающее ее с окружающим миром.

Характер конкретного фрейма деятельности, несомненно, связан с характером той ролевой формулы субъекта, по которой он организован. В самой природе связи между индивидом и ролью никогда не следует ожидать ни полной свободы, ни полной закрепощенности. Но независимо от того, в какой точке такого континуума окажется чья-то формула, она, взятая сама по себе, будет выражать смысл, придаваемый деятельности, организованной в определенном фрейме, когда она включается в окружающий мир.

Все, что происходит внутри интерпретированного и организованного потока деятельности, обеспечивается ресурсами, которые поступают из внешнего мира и в некой прослеживаемой преемственности должны в него возвращаться. Каждый артефакт, а также субъект, вовлеченный в организованную деятельность, или деятельностный фрейм, имеет длящуюся биографию, то есть какую-то прослеживаемую жизнь до и после определенного события, и потому всякая биография представляет собой преемственную цепь неповторимых событий. Одно из интересных проявлений преемственности ресурсов взаимодействия – стереотипный конструкт, называемый «стилем», а именно устойчивая узнаваемость выразительных средств в поведении человека. Существует лингвистический стиль конкретного языкового сообщества, который означает, в частности, что при переводе с одного языка на другой далеко не все лексические и грамматические ограничения преодолеваются легко и приятно.

Весь язык соотносится с субъектом, его использующим, то есть с «Я»;

все основные понятия, используемые для описания языка, релятивизируются: