«КОНЦЕПТ СУДЬБА И ЕГО ЯЗЫКОВОЕ ВЫРАЖЕНИЕ В ПОЭТИЧЕСКОМ ТЕКСТЕ Ф.К. СОЛОГУБА ...»

РОССИЙСКАЯ ФЕДЕРАЦИЯ

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

ПЯТИГОРСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правах рукописи

Погосян Роман Георгиевич

КОНЦЕПТ «СУДЬБА» И ЕГО ЯЗЫКОВОЕ ВЫРАЖЕНИЕ

В ПОЭТИЧЕСКОМ ТЕКСТЕ Ф.К. СОЛОГУБА

Специальность 10.02.01 – русский язык

ДИССЕРТАЦИЯ

на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Научный руководитель доктор филологических наук профессор А.А. Буров Пятигорск,

СОДЕРЖАНИЕ

Введение ………………………………………………………………… Глава I. Мифопоэтическое основание интерпретации концепта «судьба» в художественном тексте..…………………………………… I.1. Проблема концепта как лингвистического понятия…………. I.2. Мифологическая основа концепта и концептосферы...……… I.3. Демифологизация в пространстве языка и текста.…………... I.4. Определение и характеристика русскоязычного концепта «судьба» ………………….……………….……………………… I.5. Проблема мифологического объема концепта «судьба» в поэтическом тексте Ф. Сологуба….…………………………… I.5.1. Лирика как род и как миф………………………………………. I.5.2. Мифологический потенциал концепта «судьба»..…………… I.6. Проблема языковой структурации концепта «судьба»…….... I.6.1. Полевый подход к интерпретации………….…………………. I.6.2. Возможности структурации концепта в сфере теории семантической изотопии………………………………….…………...

I.6.3. Номинационно-синтаксический ракурс семантической изотопии концепта «судьба»……………………………………….

1.7. Возможность метапоэтической интерпретации концепта «судьба» в сологубовском тексте…………..………………….

Выводы по I главе……………………………………..…………………. Глава II. Реализация семантической изотопии концепта «судьба» в мифопоэтике Ф. Сологуба ……………………………………………… II.1. Специфика поэтического идиостиля Ф. Сологуба..…………. II.1.1. Идиостиль поэта как способ индивидуализации языковой картины мира………………………………………………..…… II.1.2. Феномен поэтического мировосприятия Ф. Сологуба………. II.1.3. Мифологичность идиостилевой манеры поэта...…………….. II.1.4. Концепт «судьба» как сологубовский текст………………….. II.2. Семантическая изотопия концепта «судьба» как способ демифологизации в поэтическом тексте Ф. Сологуба ………… II.2.1. Концепт «судьба» и словарь стихотворного текста Ф. Сологуба (презумпция семантической изотопии)………………….

II.2.2. Возможность структурации концепта «судьба» (синтаксическая динамика изотопного пространства)…………………….

II.2.3. Функционально-прагматический потенциал изотопии концепта «судьба» в поэтическом тексте Ф. Сологуба (прагматика демифологизации)………………………………………… II.3. Характеристика речевых манифестаций семантической изотопии концепта «судьба»………………………………………. II.3.1. Вторичная номинация и реализация изотопий...…………….. II.3.2. Словарный уровень реализации ………………………………. II.3.3. Преимущества номинационно – синтаксической интерпретации изотопий концепта «судьба»…………………………… II.4. Вскрытие мифологического потенциала в семантике синтаксических наименований …………………………………… Выводы по II главе………………………………………………………. Заключение……………………………………………………………….. Библиографический список……………………………………………...

ВВЕДЕНИЕ

Концептология, оформившаяся в научно-исследовательском «русле» когнитивистики и лингвокультурологии не претендует на роль какой-то новой методологии.

Когда востребуется новая языковая идеология, то есть новые методы и технологии? Обычно отвечают так. Первое. Когда отсутствует точное знание о предмете. Второе. Когда отсутствует необходимость точного знания. Третье. Когда точное знание нежелательно.

Но есть еще один вариант ответа: когда этого требует самовоспроизводящийся текст, в котором соединяются авторское и имманентное начала, направленные на постижение сути вещей, вечно ускользающей и неуловимой. Анализируемый нами концепт «судьба», занимающий место в пространстве русской речевой коммуникации, относится именно к таким феноменам знания, получая адекватное языковое оформление.

В русской языковой картине мира вполне достаточно и логикосемантических, и лингвокультурных, и, соответственно, собственно языковых оснований для выделения рассматриваемого в работе концепта. В пользу этого свидетельствует и история русского языка, и современный русский словарь, и текстовые факты (в частности, исследуемый нами поэтический текст). В русском языке как тексте концепт «судьба» генетически образует мощное семантико-экспрессивное «силовое поле», буквально пронизывающее и устное народное творчество, и идиостилевые системы многих художников русского слова и авторов, работавших в иных, чем художественная литература, сферах.

Введение в научно-исследовательский обиход базового концепта «судьба» и лингвистическая интерпретация его реализации в идиостиле Ф. Сологуба требует опоры как на данные современных этимологических, исторических и толковых словарей ХХ века, так и на факты его речевой репрезентации. Думается, что за прошедшие со времен Ф. Сологуба сто лет семантико-экспрессивное поле данного концепта не изменилось. Напротив, в нем могли добавиться новые оттенки, возникли новые микрополя, связанные с поистине судьбоносной историей современной России.

В современном русском языкознании отсутствует системное описание данного концепта, тем более рассматриваемое на уровне лирического текста выдающегося мастера русского слова поэта Серебряного века Ф.К. Сологуба (Тетерникова). Это и определяет актуальность диссертационного исследования.

Теоретическую основу исследования составляют следующие данные:

1) Исследования в области мифологии, фольклористики, этнолингвистики и истории славянской культуры, имеющие отношение к мифопоэтической основе изучаемого концепта.

2) Лексикографические источники описания мифопоэтических, семиосимволических и стилистических особенностей рассматриваемого концепта и его реализаций.

3) Работы в области идиостилевых систем и, в частности, идиостиля Ф. Сологуба как органической части истории русского литературного языка периода конца XIX начала ХХ века.

4) Лингвистические труды в следующих областях:

а) теория языковой личности;

б) теория семантической изотопии;

в) теория синтаксической номинации;

г) лингвокультурология и когнитивное языкознание.

Рабочая гипотеза, которую мы выдвигаем в процессе изучения текстового материала (исследованы все стихотворные тексты, включенные в наиболее полное академическое - издание стихотворений Ф.К. Сологуба), такова: речевая репрезентация мифа, лежащего в основе концепта «судьба», представляет собой номинационно-синтаксическое поле, объединяющее речевые номинации различных структурносемантических типов на базе семантической изотопии как основы демифологизации концептной сущности.

Целью диссертационной работы является исследование механизма демифологизации концепта «судьба» и его речевой репрезентации в поэтическом идиостиле Ф.К. Сологуба. Для достижения поставленной цели потребовалось решение целого комплекса научно-исследовательских задач, как - то:

1) определить статус концепта «судьба» и его место в концептосфере русского языка;

2) выявить мифологическую основу рассматриваемого концепта и определить ее специфику в ракурсе рассматриваемой идиостилевой системы репрезентаций;

3) установить механизм демифологизации мифологического «начала» в концепте «судьба» на основе теории семантической изотопии;

4) описать и систематизировать основные способы и средства выражения семантической изотопии концепта «судьба» в поэтическом тексте Ф. Сологуба, опираясь на теорию синтаксической номинации;

5) обобщить результаты систематизации в виде номинационносинтаксического поля изотопии концепта «судьба» в поэтическом тексте Ф. Сологуба;

6) внести коррективы в существующую характеристику идиостилевой манеры Ф. Сологуба с учетом рассмотренной в работе мифологической трансформации концепта «судьба». И др.

Достижение цели и решение поставленных научно-исследовательских задач потребовало от нас применения целого ряда методов. Помимо традиционных - наблюдение, описание, сопоставление, систематизация, обобщение, мы опирались на методы семного анализа, анализа по непосредственно составляющим, использовали методики комплексного анализа, разработанные в теориях семантической изотопии, синтаксической номинации, полевой структурации и систематизации языкового материала. Опирались мы и на методику когнитивного, лингвокультурологического анализа, а также на принципы и приемы исследования идиостиля автора с позиции теории языковой личности.

Объект исследования - поэтический текст Ф. Сологуба как носитель определенной мифопоэтической идеологии.

Предметом исследования в работе, соответственно, является семантическая изотопия концепта «судьба» и система ее текстовой реализации в поэтическом идиостиле Ф. Сологуба.

Материал исследования - поэтические тексты Ф. Сологуба, включающие производные семантической изотопии концепта «судьба» (исследованы более 750 стихотворных текстов).

Степень научной новизны: в работе впервые рассматривается процесс демифологизации и семиосимволизации речевых реализаций концепта «судьба» и его семантической изотопии в поэтическом тексте Ф. Сологуба с позиции теории синтаксической номинации. Предпринята попытка доказать, что текст русского поэта символиста является художественным пространством, в котором осуществляется демифологизация фольклорно-песенного начала, характерного для одного из базовых концептов русской языковой картины мира (концепт «судьба»). Мы приходим к выводу, что демифологизация концепта в поэтическом идиостиле носит амбивалентный характер: в тексте наблюдается реноминация мифологического основания, вскрывающегося благодаря употреблению синтаксических наименований которое позволяет возродить традиционные мифологические основания. Кроме того, можно говорить о метакомментирующем, индивидуально-авторском характере этого употребления.

Отсюда вытекает теоретическая значимость работы, заключающаяся в попытке определения движения мифологии в диахроническом и синхроническом планах, связанных с демифологизацией базового концепта и реноминаций мифологического основания в русском языке на основе применения современных методов исследования (метаисследования поэтического идиостиля (концептология, теория семантической изотопии и теория синтаксической номинации). Тем самым вносится определенный теоретический вклад в методологию исследования концептосферы как русского языка в целом, так и его отдельных стилевых пространств.

Практическую ценность диссертации мы видим в возможности использования ее материалов и выводов как в теоретических курсах семантики русского языка, филологического анализа текста, истории русского литературного языка, истории русской литературы начала ХХ века, а также спецкурсов по истории лингвистических учений, концептологии, синтаксической номинации и др.

Положения диссертации, выносимые на защиту:

1) Мифологема, лежащая в основе концепта «судьба» в русской языковой картине мира, базируется на устном народном творчестве (представления как языческого, так и христианского начала) и индивидуально-художественном мировосприятии отдельного автора.

2) Демифологизация, лежащая в основе трансформации мифологемы в семантическом пространстве концепта «судьба», может быть осмыслена, структурирована, систематизирована на основе теорий семантической изотопии, синтаксической номинации и идиостилевой языковой картины мира.

3) Исследование концепта «судьба» позволяет охарактеризовать специфику метатекстового кода Ф. Сологуба, чей стихотворный текст является своеобразным кодом, содержащим комментарий характера проявления фольклорно-мифологического «начала» на уровне базовых концептов (в частности - концепта «судьба») 4) Концепт «судьба» в идиостилевой интерпретации Ф. Сологуба носит амбивалентный характер: с одной стороны, он определяется общечеловеческим культурным фоном, а с другой - выступает индивидуальным семиосимволом, имеющим сложную полевую структуру.

5) В русской языковой картине мира, в частности - в картине мира поэзии русского символизма и, соответственно, идиостиля Ф. Сологуба, концепт «судьба» выступает одновременно в диахроническом и синхроническом состоянии, что определяет постоянное оживление его мифологической базы в каждом конкретном акте номинационно-синтаксического употребления.

6) Мифопоэтическая основа семантической изотопии и, соответственно, номинационно-синтаксического поля концепта «судьба» (в основном это русские народные лирические песни) обусловливает возможность семиосимволизации его демифологизированных концептных реализаций в поэтическом тексте.

7) Реноминация мифологической символики в поэтическом дискурсе поэзии Ф. Сологуба определяет проявления качественно особого семиосимволического приращения к семантике речевых манифестаций концепта и создает предпосылки для продолжения «жизни» мифологической основы языка вообще и художественно-поэтического узуса (в том числе конкретных идиостилевых систем) - в частности.

Апробация работы: Материалы диссертационного исследования прошли апробацию в процессе проведения семинарских занятий по истории русской литературы, чтения спецкурсов по лингвостилистике и идиостилю Ф.К. Сологуба. Автор выступил с докладами и сообщениями на научных конференциях: 1). Региональная межвузовская научнопрактическая конференция студентов, аспирантов и молодых ученых.

«Молодая наука – 2004» (Пятигорск, 2004); 2). Симпозиум VI IV Международного конгресса «Мир на Северном Кавказе через языки, образование, культуру» 21-24 сентября 2004 года.- «Государственная языковая политика. Русский язык и литература как когнитивно-коммуникативные средства межнационального общения на Северном Кавказе» (Пятигорск, 2004); 3). Региональная межвузовская научно-практическая конференция студентов, аспирантов и молодых ученых «Молодая наука – 2005» (Пятигорск, 2005). Основные положения и предварительные результаты исследования нашли свое отражение в 7 публикациях по теме диссертации.

В структурно-композициональном отношении диссертация, помимо традиционных введения, заключения, библиографического списка (300 наименований на русском и иностранных языках), включает две основные главы.

В первой главе исследуются мифопоэтические основания интерпретации концепта «судьба» в тексте, а во второй - способы реализации семантической изотопии рассматриваемого концепта в мифопоэтике Ф. Сологуба. Введение содержит общую характеристику работы в соответствии с принятой паспортизацией диссертационных работ, а заключение – основные итоги и перспективы дальнейшего исследования проблематики.

МИФОПОЭТИЧЕСКОЕ ОСНОВАНИЕ ИНТЕРПРЕТАЦИИ

КОНЦЕПТА «СУДЬБА» В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕКСТЕ

Прежде чем приступить к анализу мифопоэтического основания интерпретации концепта “судьба” в тексте, необходимо определиться с исходными позициями по ряду базовых проблем работы. Это, во-первых, проблема концепта как лингвистического и – шире – лингвокультурологического понятия; во-вторых, вопрос о мифологической основе концепта и концептосферы; в-третьих, определение и характеристика концепта “судьба” в русской языковой картине мира. Только обобщив принятые и оформив свои позиции по этим фундаментальным вопросам, можно, на наш взгляд, характеризовать мифопоэтический потенциал концепта «судьба» и возможные способы его языковой материализации, в частности, в поэтическом тексте. При этом совершенно очевидно, что применительно к языку такого поэта-символиста, каким является Ф.К. Сологуб, выражение рассматриваемого концепта сопряжено с формированием метакомментирующего плана: посредством материализации концепта «судьба» автор раскрывает не только поле явных смыслов, но и пространство смыслов неявных, скрытых в подтексте, нуждающихся в комментарии (это и есть, думается метасмыслы).

Таким образом, в цепочке нашего анализа концептной сущности соотношение явных и неявных смыслов (а значит – и мифологического и демифологизированного «начал» в поэтическом тексте Ф. Сологуба) приобретает особый статус и требует пояснения.

Термин «концепт» в лингвистике – старый и в то же время новый.

Лингвистическое понимание концепта синтезирует в себе позиции других научных дисциплин. В математической логике концептом называют лишь содержание понятия (Г.Фреге, А.Черч). В науке о культуре термин “концепт” закрепился в 60-80гг. в связи с возникновением концептуального искусства. (главные представители Р.Берри, Д.Хюблер, Л.Вейнер, Д.Грехэм и другие), претендующие на роль феномена культуры, синтезирующего в себе науку, философию и искусство в его новом понимании.

Принято считать, что исследования концепта современным языкознанием ведется в следующих направлениях: определение концепта и концептосферы, составление семантической модели главных мировоззренческих понятий. Проблемам концепта посвящены работы А.Г. Лисицина, Р.М.Фрумкиной, Д.C.Лихачева, Ю.C.Степанова, А.Д. Шмелева и многих других ученых. Этими исследователями поднимается ряд вопросов, в частности - о структуре и реальности концептов, об их содержании, о методе анализа, об именах концептов, о возможностях и пределах концептуального объяснения языковых фактов, о реальности толкования эмоциональных концептов, о необходимости семантических примитивов и др.

Период утверждения термина концепт в науке связан с определенной произвольностью его употребления, размытостью границ, смешением с близкими по значению или по языковой форме терминами. Большой энциклопедический словарь дает следующее определение: “Концепт (от лат. Соnceptus - мысль, понятие) – смысловое значение имени (знака), т.е. содержание понятия, объект которого есть предмет (денотат) этого имени (например, смысловое значение имени Луна – естественный спутник Земли)” (БСЭ 1997: 339).

На первый взгляд, лексическое значение слова можно назвать концептом. Однако сейчас считается уже доказанным, что значение слова в словарной статье представлено “недостаточным, узким, далеким от когнитивной реальности и даже неадекватным”.

Одно из основных направлений работы современных лингвистов создание универсального определения концептов. До сих пор это явление трактуют как “последовательное и систематическое выражение одной сферы человеческого опыта через термины другой”, “мыслительное образование, замещающее в процессе мысли неопределенное множество предметов одного и того же рода (Ю.М. Лотман), сгусток культуры в сознании человека, то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека (Уипрайт), “глубинный смысл, свернутую смысловую структуру…одну из текстообразующих категорий” (Красных 1998: 57), “понятие” (Арутюнова 1995: 6) и так далее.

Исходя из этих определений, можно сделать вывод о том, что исследования в области концептосферы носят синкретический характер.

Их можно квалифицировать как лингвокульторологические.

Исследователи практически не заостряют внимания на процессах порождения концептов, происходящих в человеческом мозге. Подобное рассмотрение концептов, как правило, ориентировано на психолингвистику. Так, А.П.Бабушкин понимает концепт как “некую информационную целостность, присутствующую в национальном коллективном сознании, прошедшую первичный семиозис и осознаваемую языковой личностью как инвариантное значение семантического поля” (Сергеева 1999: 46). Данное определение концепта связано с ипостасной концепцией соотнесения общего и единичного (П.А. Флоренский, В.С. Соловьев), восходящей к неоплатоникам, развитой Никейскими отцами и отцами – каппадокийцами. В соответствии с этой концепцией, мышление, сознание и язык могут рассматриваться как ипостаси единого ментально – лингвального комплекса, т.е. “функционирующей на основе человеческого мозга самоорганизующейся информационной системы, которая обеспечивает восприятие, понимание, оценку, хранение, преобразование, порождение и передачу информации” (РЯЭ 1998: 664). В рамках ментально – лингвального комплекса мышление – динамическая ипостась: оно есть процесс порождения мысли на основе преобразования и обработки информации. Язык – коммуникативная и инструментальная ипостась: он расчленяет поток импульсов, идущих в мозг от органов чувств, предоставляя информационный континуум в виде совокупности разных по объему и содержанию информационных сгущений. Сознание – накопительно-оценочная ипостась: оно присваивает в форме тех же информационных сгущений окружающий мир, человека как элемента этого мира с установлением ценностных ориентиров. “Информационные сгущения, с помощью которых благодаря языку осуществляется мышление и функционирует сознание, могут быть названы информемами, т.е.

односторонними единицами ментально – лингвальном комплексе информационных целостностей” (РЯЭ 1998: 664). Информема в соответствии со своим важнейшим свойством векторностью стремится к самообнаружению. Для этого она должна пройти через семиозис (означивание) и стать двусторонней единицей. Если информема проходит через данный процесс впервые, имеет место первичное означивание, состоящее в поиске подходящего означающего и в установлении ассоциативной связи посмежности. «Информема, прошедшая через первичный семиозис, - это именованная информема, или концепт» (там же).

С другой стороны, нельзя не говорить об эмоциональном плане концепта. Эмоции связаны с внутренним состоянием человека. Они также являются неотъемлемой частью культуры, но только духовной, и выделение эмоциональных концептов позволяет изучить эту сферу более глубоко.

А. Вежбицка понимает концепт как “объект из мира “Идеальное”, обладающий именем и отражающий определенные культурнообусловленные представления человека о мире “Действительность” (Сергеева 1999: 45).Сама же действительность, по мнению А. Вежбицкой, дана нам в мышление именно через язык, а не непосредственно, а единственным методом, позволяющим дать адекватную экспликацию концептов, выступает интроспекция. Много внимания исследовательница уделяет эмоциональным концептам. Про них часто говорят, что они не поддаются толкованию “классическим способом”, из чего делают вывод, что эмоциональные концепты не могут быть истолкованы в принципе. А. Вежбицкая считает, что современная версия метаязыка позволяет строить такие толкования и эмоциональные концепты можно истолковать через универсальные семантические примитивы типа хороший плохой, делать происходить знать хотеть. Предложенные ею толкования “представляют своего рода прототипические модели поведения или сценарии, которые задают последовательность мыслей, желаний и чувств.

Однако эти модели поведения можно расширить как формулы предусматривающие строгое разграничение необходимых и достаточных условий, и эти формулы не допускают размытости границ между понятиями” (Вежбицкая 1996: 326).

Отметим понимание концепта и как “обобщенного образа” слова.

Так, Л.О. Чернейко определяет концепт как “конструкт, репрезентирующий ассоциативное поле имени, но не вводимый к нему” (Чернейко 1995: 80). Концепт – обобщенный образ слова, который складывается из гештальтов. Эквивалентом немецкого термина “гештальт” является термин “образ”.

Концепт, рассматриваемый как обобщенный образ слова во всем многообразии языковых и внеязыковых связей, по мнению Е.В. Сергеевой, - термин более широкий и более соответствующий интересам современной лингвистики, чем термин “понятие”. Выявить разную насыщенность гештальтами семантически близких концептов помогает концептуальный анализ. Он охватывает “сочетаемость имени в качестве исходного объекта, результатом имеет его гештальтную структуру, корреспондирующую с результатами ассоциативного эксперимента” (Чернейко 1995: 80). По указанию Е. В.Сергеевой, концептуальный анализ дает возможность не только более глубокого, но и более широкого рассмотрения семантики текста.

Наконец, назовем и “текстовые” концепты. По мнению Дж.А.

Миллера, такие концепты связаны с процессом чтения и понимания какого- либо отрывка текста или целого текста. Новую информацию, полученную из текста, человек должен соотнести как с собственным фондом знаний, так и с внутренним представлением самого этого отрывка. По мере поступления новая информация становится старой, в процессе чтения текстовый концепт “растет”.

Итак, в ходе анализа современных научных теорий мы выделяем следующие типы концептов:

-концепты мировоззрения;

- эмоциональные концепты;

- концепты текста;

- концепты художественного мышления;

- концепты культуры.

Концепты мировоззрения являются объектом исследования в работах Л.О. Чернейко, а также в сборнике “Логический анализ языка. Культурные концепты”. За основу учеными принято определение концепта данное А. Вежбицкой: “Объект из мира “Идеальное”, имеющий имя и отражающий определенные культурно-обуловленные представления человека о мире “Действительность” (Вежбицкая 1999: 215). Дифференциальным признаком этой группы является отражение “эмоциональнооценочного восприятия мира человеком” (Филлмор 1988-В).

Эмоциональные концепты примыкают к предыдущей группе. Ученые, исследующие этот тип, опираются на субъективные аспекты восприятия действительности, находящие отражение в языковой системе.

Концепты текста становятся предметом изучения в конце 90-х гг.

ХХ века. В своей статье “От контекста к тексту и обратно” В. В.. Красных дает следующее определение: “С содержательной точки зрения под концептом понимается глубинный смысл, свернутая смысловая структура текста, являющаяся воплощением интенции (глубинной психолингвистической реакции на внешний раздражитель) - и через нее – мотива деятельности автора (Красных 1998: 57).

Концепты художественного восприятия текста требуют обращения к анализу творчества, идиостиля поэтов и писателей. Это направление разрабатывается Н. А. Кузьминой, Е.Г.Малышевой, Т.Н. Даньковой.

Преломление объективной действительности в сознании творческой личности организуется в концептуальную систему, содержание которой обусловлено духовным опытом и общественной деятельностью (Никитина 1991: 6).

Концепты культуры наиболее полно исследованы и теоретически описаны в работах Ю.С. Степанова и Д.С. Лихачева. Среди работ посвященных концептам важное место занимают исследования концептов культуры, рассматривающие концепт с точки зрения его места в системе ценностей, функций в жизни человека, этимологии, истории, вызываемых им ассоциаций. Концепт предстает как посредник, осуществляющий взаимодействие между человеком и культурой, этот процесс осмысливается учеными по разному. В своей статье “Концепт и слово” (1828) С.А.Аскольдов-Алексеев пишет, что самая сущностная сторона концептов, как познавательных средств состоит в функции заместительства.

Концепт есть мыслительное образование, которое замещает в процессе мысли неопределенное множество предметов одного и того же рода. Он может быть заместителем некоторых сторон предмета или реальных действий.

Авторы сборника “Логический анализ языка. Культурные концепты” считают концепт средством взаимодействия людей между собой и с природой, обретающим символическую значимость: человек борется за свободу и справедливость, ищет истину, стремится к добру (Вольф 1989:

55-69).

Д.С. Лихачев в статье “Концептосфера русского языка” исходит из положения о концептах С.А. Аскольдова-Алексеева, а не из понятия концепта данного в “Логическом анализе языка”. Он полагает, что аспекты анализа значения концепта, введенные С.А. АскольдовымАлексеевым, могут значительно расширить сферу исследования в сторону историко-культурного рассмотрения проблемы. Концепт, по мнению ученого, существует не для самого слова, а во-первых, для каждого словарного значения слова отдельно, во-вторых его можно считать “алгебраическим” выражением значения, так как охватить во всей сложности значение человек не может и по-своему его интерпретирует. Заместительная функция концепта позволяет при общении преодолевать различия в понимании слов между общающимися. Несмотря на то, что Д.С.Лихачев уделяет много внимания рассмотрению концептов с точки зрения их места в словарном запасе языка, то есть собственно лингвистическому аспекту исследования, он также отмечает взаимосвязь концепта и культуры. Богатство концептов у каждого человека определяется его культурным опытом. Чем разнообразнее ассоциации, оттенки в сознании человека, тем насыщеннее его концептосфера. В этом позиция Д.С.Лихачева сближается со взглядами на концепт Ю.С. Степанова, для которого концепт неразрывно связан с миром культуры: “это как бы сгусток культуры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в его ментальный мир. И, с другой стороны, концепт – это то, посредством чего человек - рядовой, обычный человек, не “творец культурных ценностей” - сам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на нее” (Степанов, 1997).

Из этого взаимодействия выводятся свойства концепта: он не только мыслится но и является предметом переживаний, вызывающим соответствующие эмоции, антипатии. Много внимания Ю.С. Степанов уделяет этимологическому описанию концептов, их истории. По его мнению, во всех концептах складываются идеи, возникшие в разное время, в разные эпохи, “хронология” при этом роли не играет, важны ассоциации.

Сходство позиций Д.С. Лихачева и Ю.С. Степанова в том, что культурный концепт может быть по-разному расшифрован, это зависит от культурного уровня концептоносителя, концепты “по-разному реальны для людей данной культуры”.

Интересная теория концепта предложена Ю. Д. Апресяном, она основывается на следующих положениях: а) каждый естественный язык отражает определенный способ восприятия и организации мира; выражаемые в нем значения складываются в некую единую систему взглядов, своего рода коллективную философию, которая навязывается языком всем носителям; б) свойственный языку способ концептуализации мира отчасти национально специфичен; в) взгляд на мир (способ концептуализации) “наивен” в том смысле, что он отличается от научной картины мира, но это не примитивные представления (Апресян 1995: 39).

Многие ученые, понимающие концепт в широком смысле, разделяют сегодня точку зрения Р. Джекендорффа на то, что основными конституентами концептуальной системы являются концепты близкие “семантическим частям речи” – концепты объекта и его частей, движения, действия, места или пространства, времени, признака Общим для этих подходов является утверждение неоспоримой связи языка и культуры; расхождение обусловлено разным видением роли языка в формировании концепта. Объекты мира становятся “культурными объектами” лишь тогда, когда представления о них структурируются этноязыковым мышлением в виде определенных “квантов” знания концептов.

Таким образом, этот термин до сих пор не получил единого определения, хотя он прочно утвердился в современной лингвистике, исследованием его плодотворно занимаются Н. Д. Арутюнова, А. П. Бабушкин, А. Вежбицкая, Е. С. Кубрякова, С. Е. Никитина, В. Н. Телия, Р. М.

Фрумкина и др.

Очевидно, что концепты представляют мир в сознании человека, образуя концептуальную систему, а знаки человеческого языка кодируют в слове содержание этой системы.

Отсутствие единого определения связано с тем, что концепт обладает сложной, многомерной структурой, включающей помимо понятийной основы социо-психо-культурную часть, которая не столько мыслится носителем языка, сколько переживается им, она включает ассоциации, эмоции, оценки, национальные образы и коннотации, присущие данной культуре.

Концепт – это семантическое образование, отмеченное лингвокультурной спецификой и тем или иным образом характеризующее носителей определенной этнокультуры. Концепт, отражая этническое мировидение, маркирует этническую языковую картину мира и является кирпичиком для строительства “дома бытия” (по М. Хайдеггеру). Но в то же время это некий квант знания, отражающий содержание всей человеческой деятельности. Концепт не непосредственно возникает из значения слова, а является результатом столкновения словарного значения слова с личным и народным опытом человека (Лихачев 1993: 4). Он окружен эмоциональным, экспрессивным, оценочным ореолом.

Представление о языковой концептуализации мира, специфичной для каждого отдельного языка и находящей отражение в особенностях пользующейся этим языком культуры, не является чем–то новым. Оно восходит к идеям Гумбольдта, получившим свое крайнее выражение в рамках знаменитой гипотезы Сепира – Уорфа. Но не случайно именно в настоящее время эти идеи вновь обретают популярность. Современные методы изучения лексической семантики и результаты, полученные при их применении к материалу русского языка, показывают, что значение большого числа лексических единиц (в том числе и тех, которые на первый взгляд кажутся имеющими переводные эквиваленты в других языках) включает в себя лингвоспецифичные конфигурации идей. При этом нередко обнаруживается, что эти конфигурации смыслов соответствуют каким-то представлениям, которые традиционно принято считать характерными именно для “русского” взгляда на мир. В других случаях лексико-семантический анализ позволяет уточнить выводы этнокультурологов, полученные без привлечения лингвистических данных.

При этом особенно показательны нетривиальные семантические конфигурации, достаточно частотные в бытовом дискурсе (возможно, повторяющиеся в значении ряда слов) и относящиеся к неассертивным компонентам высказывания. Важно не то, что утверждают носители языка, а то, что они считают само собою разумеющимся, не видя необходимости специально останавливать на этом внимание. В результате взаимодействия человека с миром складываются его представления о мире, формируется некоторая модель, которая в философсколингвистической литературе именуется картиной мира. Это одно из фундаментальных понятий, описывающих человеческое бытие (Г.А.

Брутян, А.А. Буров).

В последние десятилетия проблема отображения в сознании человека целостной картины мира, фиксируемой языком, стала одной из важнейших проблем когнитивной лингвистики. Картина мира “запечатлевает в себе определенный образ мира” (Серебренников 1988: 60); она есть определенное видение и конструирование мира в соответствии с логикой миропонимания.

Человек, приобретая опыт, трансформирует его в определенные концепты, которые, логически связываясь между собой, образуют концептуальную систему; она конструируется, модифицируется и уточняется человеком непрерывно. Это объясняется свойством концепта изменяться в сознании. Концепты, оказываясь частью системы, попадают под влияние других концептов и сами видоизменяются. Изменяется со временем и число концептов, и объем их содержания. (Павиленис 1983: – 120).

Последовательность построения концептуальной системы в сознании человека отвечает принципам логики, и этим обусловлено такое свойство системы, как ее логичность. Она определяет возможность логического перехода от одного концепта к другому, определение одних концептов через другие, построение новых концептов на базе имеющихся.

Логичность системы дает возможность построения внутри ее новых концептов, не усваиваемых из актуального опыта, а перешедших в сознание посредством языка. Этим объясняется возможность введения в концептуальную систему человека абстрактных понятий. Такую информацию невозможно ввести в систему без языка.

Говоря о концептуальных системах, мы можем выделить следующие этапы их формирования в сознании человека: невербальный (доязыковой) и вербальный (языковой); и такие их свойства, как изменчивость (связано с накоплением опыта и приобретением новых знаний) и логичность (это свойство связано с особенностями процесса построения концептуальной системы в сознании).

Термин “картина мира” возник в рамках физики на рубеже Х - ХХ веков. С 60-годов ХХ века проблема картины мира стала рассматриваться в рамках семиотики при изучении первичных моделирующих систем (языка) и вторичных систем (мифа, религии, фольклора, поэзии, кино, живописи, архитектуры).

Картина мира – реальность человеческого сознания. “Человек стремится каким-то адекватным способом создать в себе простую и ясную картину мира для того, чтобы в известной степени попытаться заменить этот мир созданной таким образом картиной. Этим занимается художник, поэт, теоретирующий философ и естествоиспытатель, каждый по-своему. На эту картину и ее оформление человек переносит центр тяжести своей духовной жизни…” (Эйнштейн 1976: 136).

Мировидение каждого народа складывается в картину мира: “Каждая цивилизация, социальная система характеризуется своим особым способом восприятия мира” (Гуревич 1972: 17). Отсюда следует, что менталитет любого лингвокультурного сообщества обусловлен в значительной степени его картиной мира, в которой репрезентированы мировидение и миропонимание ее членов.

Понятие картины мира (в том числе и языковой) строится на изучении представлений человека о мире. Если мир – это человек и среда в их взаимодействии, то картина – “результат переработки информации о среде и человеке” (Цивьян 1990: 5). Человек склонен не замечать те явления и вещи, которые находятся вне его представлений о мире.

Явления и предметы внешнего мира представлены в человеческом сознании в форме внутреннего образа. По мнению А.Н. Леонтьева, существует особое “пятое квазиизмерение”, в котором представлена человеку окружающая его действительность: “Это – “смысловое поле”, система значений” (Леонтьев 1979: 5). Образ мира, по А.Н. Леонтьеву, - не перцептивная картинка, а некоторое относительно стабильное образование, являющееся результатом обработки данных восприятия. Вся новая информация встраивается в некоторую имеющуюся у субъекта структуру. Образ мира регулирует деятельность субъекта. Идеи А.Н. Леонтьева развивали С.Д. Смирнов и В.В. Петухов. Образ мира, как они установили, является ядерной структурой по отношению к картине мира – своему модальному оформлению. Образ мира – иерархическая структура когнитивных репрезентаций; гипотеза о типичном состоянии реальности. Это структура, в которой закрепляются все когнитивные приобретения субъекта. Итак, образ мира – иерархическая система когнитивных репрезентаций. А картина мира – это система образов.

М. Хайдеггер писал, что при слове “картина” мы думаем прежде всего об отображении чего – либо, “картина мира, сущностно понятая, означает не картину, изображающую мир, а мир понятый как картина” (Хайдеггер 1986: 103).

Картина мира, которую можно назвать знанием о мире, лежит в основе индивидуального и общественного сознания. Язык же выполняет требования познавательного процесса. Язык же выполняет требования познавательного процесса. Концептуальные картины мира у разных людей могут быть различными, например, у представителей разных эпох, разных социальных, возрастных групп, разных областей научного знания и т. д. Люди, говорящие на разных языках, могут иметь при определенных условиях близкие концептуальные картины мира, а люди, говорящие на одном языке – разные. Следовательно, в концептуальной картине мира взаимодействует общечеловеческое, национальное и личностное.

Картина мира есть не просто набор “фотографий” предметов, процессов, свойств и т. д., ибо включает не только отраженные объекты, но и позицию отражающего субъекта, его отношение к этим объектам, причем позиция субъекта является такой же реальностью, как и сами объекты. Более того, поскольку отражение мира человеком не пассивное, а деятельностное, отношение к объектам не только порождается этими объектами, но и способно изменить их (через деятельность). Отсюда следует естественность того, что система социально – типичных позиций, отношений, оценок находит знаковое отображение в системе национального языка и принимает участие в конструировании языковой картины мира.

Следовательно, картина мира – целостный, глобальный образ мира, который является результатом всей духовной активности человека, она возникает у человека в ходе всех его контактов с миром. Познавая мир, человек составляет свое представление о мире, т. е. в его сознании возникает определенная “картина мира”, или “языковая модель мира” (Г.А.

Брутян). Поскольку возникновение картины мира тесно связано с языком и во многом им определяется, ее называют “языковой картиной мира”. Вейсгербер, образуя от Wort новый глагол worten, говорил, что родной язык есть ein Worten der Welt - “осмысливание мира” постижение в слове” Ю.Н. Караулов).

Концептуальная картина мира гораздо богаче, чем языковая картина мира. Картина мира – то, каким себе рисует мир человек в своем воображении, - феномен более сложный, чем языковая картина мира, т.е.

та часть концептуального мира человека, которая имеет “привязку” к языку и преломлена через языковые формы” (Кубрякова 1988: 142).

Картина мира может быть представлена с помощью пространственных (верх – низ, правый – левый, восток – запад, далекий – близкий), временных (день – ночь, зима – лето), количественных, этических и других параметров. На ее формирование влияют язык, традиции, природа и ландшафт, воспитание, обучение и другие социальные факторы. Картина мира может быть целостной – таковы мифологическая, религиозная, философская, физическая картины мира, но она может отражать и какой – то фрагмент мира, т.е. быть локальной.

Отечественные философы (Г.А. Брутян, Р.И. Павиленес) и лингвисты (Ю.Н. Караулов, Г.В. Колшанский, В.И. Постовалова, Г.В. Рамишвили, Б.А. Серебренников, В.Н. Телия и др.) различают концептуальную и языковую картины мира. Концептуальные картины мира у разных людей одинаковы, ибо человеческое мышление едино. Национальные языковые картины мира – это просто иное их “расцвечивание”.

Языковая картина мира отражает национальную картину мира и может быть выявлена в языковых единицах разных уровней.

Поскольку язык служит основным способом формирования и существования знаний человека о мире, то именно язык – важнейший объект исследования когнитивистов. Совокупность этих знаний, запечатленных в языковой форме, представляет собой то, что в различных концепциях называется то как “языковой промежуточный мир”, то как “языковая репрезентация мира”, то как “языковая модель мира”, то как “языковая картина мира”. В силу большей распространенности мы выбираем последний термин.

Между картиной мира как отражением реального мира и языковой картиной мира как фиксацией этого отражения существуют сложные отношения: границы между ними “кажутся зыбкими, неопределенными” (Караулов 1976: 271).

Поскольку познание мира человеком не свободно от ошибок и заблуждений, его концептуальная картина мира постоянно меняется, перерисовывается, тогда как языковая картина мира еще долгое время хранит следы этих ошибок и заблуждений. Картина мира, закодированная средствами языковой семантики, со временем может оказываться в той или иной степени пережиточной, реликтовой, устаревшей: солнце садится, дождь идет. Или еще пример: довольно часто для обозначения и передачи состояния эмоционального подъема говорящий использует фразеологизм воспарить душой, не осознавая, что это средство языка связано с архаическими представлениями о наличии внутри человека животворящей субстанции – души, которая мыслилась в мифологической картине мира в виде пара и могла покидать тело, поднимаясь к небу.

Таким образом, роль языка не только в передаче сообщения, но, “в первую очередь, во внутренней организации того, что подлежит сообщению” (Авоян 1985: 76). Возникает как бы “пространство значений” (в терминологии А.И. Леонтьева), т.е. закрепленные в языке знания о мире, куда непременно вплетается национально – культурный опыт. Формируется мир говорящих на данном языке, или языковая картина мира как совокупность знаний о мире, запечатленных в лексике, фразеологии, грамматике.

Решая проблему соотношения концептуальной и языковой картин мира, лингвисты пытаются установить, как происходит формирование тех или иных концептов. Они выделяют целый ряд базисных когнитивных категорий (концептов), которые являются универсальными, ибо отображают единый для всех когнитивный процесс. К таким универсальным концептам относятся пространство, время, число, дружба и др.

В процессе жизни конкретного современного человека языковая картина мира предшествует концептуальной и формирует ее, потому что человек способен понимать мир и самого себя благодаря языку. Именно в языке закрепляется общественно – исторический опыт - как общечеловеческий, так и национальный. С одной стороны, условия жизни людей, окружающий их материальный мир определяют их сознание и поведение, что находит отражение в языке, прежде всего, в семантике и грамматических формах. С другой стороны – человек воспринимает мир преимущественно через формы родного языка, который детерминирует человеческие структуры мышления и поведения.

Термин “языковая картина мира” - не более чем метафора, ибо в реальности специфические особенности национального языка, в которых зафиксирован уникальный общественно – исторический опыт определенной национальной общности людей, создают для носителей этого языка не какую-то иную, неповторимую картину мира, отличную от объективно существующей, а лишь специфическую “окраску” этого мира, обусловленную национальной значимостью предметов, явлений, процессов, избирательным отношением к ним, которое порождается спецификой деятельности, образа жизни и национальной культуры данного народа.

Язык - факт культуры, составная часть культуры, которую мы наследуем, и одновременно ее орудие. Культура народа вербализуется в языке, именно язык аккумулирует ключевые концепты культуры, транслируя их в знаковом воплощении – словах. Создаваемая языком модель мира есть субъективный образ объективного мира, она несет в себе черты человеческого способа миропостижения (Сукаленко 1992), т.е. антропоцентризма, который пронизывает весь язык. Тогда концепты – это как бы сгустки национально – культурных смыслов, “ячейки культуры”, по словам Ю.С. Степанова. Изучение их помогает выявить особенности мировосприятия народа, представить концептуальную и национальную картины мира.

“Языковая картина мира” - это “взятое во всей совокупности, все концептуальное содержание данного языка” (Караулов 1976: 246). Понятие наивной языковой картины мира, как считает Ю.Д. Апресян, “представляет отраженные в естественном языке способы восприятия и концептуализации мира, когда основные концепты языка складываются в единую систему взглядов, своего рода коллективную философию, которая навязывается в качестве обязательной всем носителям языка” (Апресян 1995: 39).

Интерес к языковой картине мира обнаруживается еще в работах В.

Гумбольдта, который писал, что “различные языки являются для нации органами их оригинального мышления и восприятия” (Гумбольдт 1984:

324). Одним из основоположников сегодняшнего учения о языковой картине мира является также немецкий ученый И. Гердер. В России разработка этой проблемы началась с тезаурусным изучением лексики (работы Ю.Н. Караулова). К концу ХХ века появилось много исследований, посвященных этой проблеме – работы С.А. Васильева, Г.В. Колшанского, Н.И. Сукаленко, Е.С. Яковлевой, М. Блэка, Д. Хаймса, коллективная монография “Человеческий фактор в языке. Язык и картина мира” (1998) и др. Сейчас эта проблема разрабатывается в фундаментальных трудах Н.Д. Арутюновой, Ю.Д. апресяна, А. Вежбицкой. Ю.С. Степанова, В.Н.

Телия, В.Г. Гака и др.

Для нас наиболее существенно в этих работах теоретическое положение о том, что картина мира является базисной частью мировидения человека.

Таким образом, концепт предстает как сложное многообразное явление, составляющее концептуальную систему, концептуальную модель мира. В то же время и сам концепт имеет определенную структуру. По мнению Ю.С. Степанова, к ней относится все, что принадлежит к строению понятия, и все, что концепт делает фактом культуры: исходная форма (этимология), сжатая до основных признаков содержания, история, современные ассоциации, оценки. Концепт выполняет определенные функции и имеет ряд свойств. Несмотря на разность трактовок этого понятия учеными, большинство из них сходится в том, что концепт – это смысл имени, и концепты играют важную роль для носителей языка, для людей данной культуры.

Вполне понятно поэтому, что у концепта сложная структура. С одной стороны, к ней относится все, что принадлежит строению понятия; с другой стороны, в структуру концепта входит то, что делает его фактом культуры: исходная форма (этимология); история, сжатая до основных признаков содержания; современные ассоциации; оценки, коннотации.

Р.И. Павиленис считает, что усвоить некоторый смысл (концепт) – значит построить некоторую структуру, состоящую из имеющихся концептов в качестве интерпретаторов, или анализаторов рассматриваемого концепта, “вводимого” – с внешней точки зрения некоторого наблюдателя, находящегося вне системы, - в таким образом конструируемую систему концептов (Павиленис 1983: 102).

З.Д. Попова и И.А. Стернин, проанализировав множество определений концепта, пришли к выводу, что когнитивный концепт формируется в сознании человека из :

а) его непосредственного чувственного опыта – восприятия мира органами чувств;

б) предметной деятельности;

в) мыслительных операций с уже существующими в его сознании концептами;

г) из языкового общения (концепт может быть сообщен, разъяснен человеку в языковой форме);

д) путем сознательного познания языковых единиц (Попова, Стернин, 2001: 40).

Концепты идеальны и кодируются в сознании единицами универсального предметного кода (УПК, по Н.И. Жинкину).

Единицы УПК – индивидуальные чувственные образы, формирующиеся на базе личного чувственного опыта. Концепт рождается как образ, но он способен, продвигаясь по ступеням абстракции, постепенно превращаться из чувственного образа в собственно мыслительный. Образ холода лежит в основе концепта “страх”.

Концепт имеет “слоистое” строение, его слои являются результатом, “осадком” культурной жизни разных эпох. Он складывается из исторически разных слоев, отличных и по времени образования, и по происхождению, и по семантике. Особая структура концепта включает в себя:

- основной (актуальный) признак;

- дополнительный (пассивный, исторический) признак;

- внутреннюю форму (обычно не осознаваемую) (Степанов 1997:

21).

Внутренняя форма, этимологический признак, или этимология открываются лишь исследователям, для остальных они существуют опосредованно, как основа, на которой возникли и держатся остальные слои значений.

Принимая за основу строение концепта по Степанову, следует учесть и точку зрения В.И. Карасика на выделяемые Ю.С. Степановым слои концепта. Он предлагает рассматривать их как отдельные концепты различного объема, а не как компоненты единого концепта. Активный слой (“основной актуальный признак, известный каждому носителю культуры и значимый для него”) входит в общенациональный концепт;

пассивные слои (“дополнительные признаки, актуальные для отдельных групп носителей культуры”) принадлежат концептосферам отдельных субкультур; внутренняя форма концепта (“не осознаваемая в повседневной жизни, известная лишь специалистам, но определяющая внешнюю, знаковую форму выражения концептов”) для большинства носителей культуры является не частью концепта, а одним из детерминирующих его культурных элементов (Карасик 1996: 3).

Существуют и другие точки зрения на структуру концепта. Центром концепта всегда является ценность, поскольку концепт служит исследованию культуры, а в основе культуры лежит именно ценностный принцип. Показателем наличия ценностного отношения является применимость оценочных предикатов. Если о каком-либо феномене носители культуры могут сказать “это хорошо” (плохо, интересно, утомительно и т.д.), этот феномен формирует в данной культуре концепт. Помимо уже названного ценностного элемента в его составе выделяются фактуальный и образный элементы.

Таким образом, лингвокультурный концепт многомерен, что обусловливает возможность различных подходов к определению его структуры. Каждый концепт, как сложный ментальный комплекс, включает помимо смыслового содержания еще и оценку, отношение человека к тому или иному отражаемому объекту и другие компоненты:

общечеловеческий или универсальный;

национально-культурный, обусловленный жизнью человека в определенной культурной среде;

социальный, обусловленный принадлежностью человека к определенному социальному слою;

групповой, обусловленный принадлежностью языковой личности к некоторой возрастной и половой группе;

индивидуально-личностный, формируемый под влиянием личностных особенностей – образования, воспитания, индивидуального опыта, психофизиологических особенностей.

Описывая концепты, мы, вслед за Р.М. Фрумкиной, различали ядро и периферию концепта. Ядро – это словарные значения той или иной лексемы. Именно материалы толковых словарей предлагают исследователю большие возможности в плане раскрытия содержания концепта, в выявлении специфики его языкового выражения. Периферия же – субъективный опыт, различные прагматические составляющие лексемы, коннотации и ассоциации.

Для установления смыслового объема концепта В. А. Маслова предлагает сделать следующее:

1) определить референтную ситуацию, к которой принадлежит данный концепт; при наличии художественного текста эта операция производится на его основе;

2) установить место данного концепта в языковой картине мира и языковом сознании нации, используя энциклопедические и лингвистические словари; при этом словарную дефиницию мы считаем ядром концепта;

3) учесть особенности этимологии (отражение мифологического начала в архетипике концепта);

4) поскольку словарные толкования дают лишь самое общее представление о значении слова, а энциклопедические словари – о понятии, нужно привлечь к анализу самые разнообразные контексты: поэтические, научные, философские, публицистические, пословицы и поговорки и т.д.;

5) полученные результаты нужно сопоставить с анализом ассоциативных связей ключевой лексемы (ядра концепта), например, анализируя концепт “Время”, устанавливаем его тесную связь с концептом “Будущее”;

6) если для анализа выбран важный концепт культуры, то он должен быть многократно повторен и проинтерпретирован в живописи, музыке, скульптуре и т. д. (Маслова 2004: 58).

Рассматриваемый нами концепт «судьба» помогает говорящему оформить идею, воплотившую его реальную зависимость от внешних обстоятельств, часто связанных с проявлением сверхъестественной силы. В обыденном сознании эта идея обретает вид мифа.

Мифология как наука имеет давние традиции. Современная трактовка мифа связана прежде всего с исследованиями А.Ф. Лосева, который в 20 – 30-е годы XX века создает ряд философских трудов: “Философия имени”, “Самое само”, “Диалектика мифа”, “Миф - развернутое магическое имя”, “Музыка как предмет логики”, “Диалектика художественной формы” и другие. В них вырабатывается абсолютно самостоятельная мировоззренческая теория, опирающаяся на факты истории европейской классической философии (Лосев 1999).

По мнению ученого, в осознании феномена языка и ЯКМ многое зависит от присутствия и раскрытия мифа в именах денотативных сущностей. То, что мифологичность является основой диалектичности, совершенно очевидно: именно миф сообщает ту энергию, которая питает этимологию, семантику и прагматику номинации, с ее динамическим развитием денотации и коннотации. Мифология определяет новую реальность словаря, строящегося на идее индивидуальной ощущаемости речевого номинационного фрагмента картины мира.

“Миф есть в словах данная чудесная личностная история”, но с учетом диалектического синтеза личности, ее самовыражения и словесного осмысления в имени, “миф есть развернутое магическое имя” А.Ф.

Лосев).

Мифологическая мысль сконцентрирована на таких “метафизических” проблемах, как тайна рождения и смерти, судьба и т.д., которые в известном смысле периферийны для науки и по которым чисто логические объяснения не всегда удовлетворяют людей даже в современном обществе. Этим отчасти объясняется известная живучесть мифологии, а следовательно, и право на ее рассмотрение в синхроническом плане.

Впрочем, дело тут не столько в самих объектах интереса, сколько в установке мифологии на исключение необъяснимых событий, неразрешенных коллизий, выходящих за пределы неизменного социального и космического порядка. Она постоянно передает менее понятное через более понятное, умонепостигаемое через умопостигаемое и особенно более трудноразрешимое через менее трудноразрешимое (отсюда возникает необходимость в нахождении мифологических медиаторов – героев и объектов).

Мифология не только не сводится к удовлетворению любопытства первобытного человека, но ее познавательный пафос подчинен гармонизирующей и упорядочивающей целенаправленности, ориентирован на такой целостный подход к миру, при котором не допускаются даже малейшие элементы хаотичности, неупорядоченности. Превращение хаоса в космос составляет основной смысл мифологии, причем космос с самого начала включает ценностный, этический аспект.

“Мифологические символы функционируют таким образом, чтобы личное и социальное поведение человека и мировоззрение (аксиологически ориентированная модель мира) взаимно поддерживали друг друга в рамках единой системы. Миф объясняет и санкционирует существующий социальный и космический порядок в том его понимании, которое свойственно данной культуре, и через это объясняет человеку его самого” (Е.М. Мелетинский).

Речевая деятельность, как известно, строится главным образом на использовании готовых коммуникативных единиц: схем, шаблонов, клише и пр. Вместе с тем дух творчества заложен в самой природе человеческого общения. С одной стороны, конвенциональность языка, с другой – органичность индивида. Данные качественные “субстанции” коррелируют именно благодаря онтологическим различиям, так как язык и человек вступают в реверсивные “инструмент исполнитель”.

Термин “языковое поведение” частично входит в понятийное поле термина “коммуникативное поведение”, впервые использованного в работе И.А. Стернина. (Стернин 1999: 279-282.). Коммуникативное поведение описывает тематику общения, восприятие тех или иных коммуникативных действий носителями языка, иными словами, реальную коммуникативную практику. Языковое поведение включает в себя не только описание и лингвистический анализ особенностей реального речевого общения, но и выяснение роли языковых структур в формировании языковой компетенции говорящего на национальном языке. Язык как виртуальная система органически связана с его речевой реализацией. Термин “языковое поведение” позволяет объединить статическую и динамическую ипостаси языка.

Языковое поведение в значительной мере обусловлено конвенциональностью грамматических и лексических значений национального языка. Грамматические значения языковых единиц “членят” мир при помощи грамматических категорий. Грамматическим значением в лингвистике называют обязательно выраженное категориальное значение, релевантное для данного языка, так как значения, являющиеся грамматическими в одном языке, могут не быть таковыми в другом языке (значение рода в прошедшем времени для русского языка: делал – делала – делало, нерелевантное для французского языка:

Лексическое значение подвижнее грамматического, но оно не менее конвенциально, чем первое. Языковое поведение всегда направляется определенным понятийным полем и во многом зависит от степени разработанности концептуального аппарата национального языка. Содержание лексического состава языка в значительной степени формирует приоритеты восприятия действительности. Так французский язык, выделяя разновидности знания с помощью значений глаголов connaitre и savoir, наталкивает носителя языка на двойной тип обобщения. Русский язык в этом плане не дифферинцирует видовые эпистемологические различия с помощью лексического состава, имплицируя тем самым единый тип классификации.

Реализации любого речевого акта, таким образом, предшествует процесс категоризации в русле функционирования концептуальных (перцептивных) схем, т. е. “информации, несомой в равной степени визуальной и языковой модальностями”. (Jackendoff R. Semantics and Cognition. Cambridge,1984.). Семантическая конвенциональность обусловлена концептуальными структурами национального языка, которые рассматриваются как национальная картина мира, состоящая из системы ментальных концептов.

Когда мы говорим о национальной картине мира, мы в сущности говорим об относительности языкового восприятия. Система значений естественного языка, в которой отражаются различные аспекты действительности, характеризуется “договорным” типом отношений с последней. Данная договорность имплицитна и не осознается носителем языка на бытийном уровне. Она может быть выделена только на рефлексивном уровне.

Соотнесенность с внеязыковой действительностью подчеркивает избирательность семантических структур, но сама по себе ссылка на внешний референт как каузальность семантики, очевидно, бездоказательна. Внешняя реальность выполняет служебную роль в процессе коммуникации. Факт присутствия того или иного предмета или явления в сфере деятельности одного этноса и их отсутствия в пространстве другого отражается лишь на количественных характеристиках номинации.

Природные условия, например, играют не последнюю роль в процессе формирования черт национального характера и особенностей коммуникативного поведения (суровые зимы России, мягкий климат Франции), вместе с тем способы отражения первых в языке и речи могут быть рассмотрены как латентная языковая конвенция всех членов этнокультурного сообщества.

Языковая компетентность как культурогенная система правил вербального поведения человека формируется в русле реализации коммуникативных интенций. Потребность в вербализации не может существовать в отрыве от семантической парадигмы национального языка, которая актуализируется в речевых конструктах. Язык и речь не противопоставляются, а являют собой различные аспекты функционирования и, как следствие, способы интерпретации понятия “языковая личность”.

Языковое поведение может также интерпретироваться как доязыковая готовность к коммуникации. (Kristeva J. Le temps sensible / Proust et l ecperience litteraire.Р.,1994 ). В этом смысле уместно говорить о нижележащих языковых структурах, формирующих национально обусловленную типологию коммуникативного поведения.

Тенденции поведения, так же как и ментальные представления, связаны с определенными группами психических явлений, в той или иной мере присущих языковому сообществу, в значительной степени формируемых лексическими и грамматическими значениями данного языка.

В процессе коммуникации происходит согласование концептуальных схем, представляющих собой способ предметной организации информации на базе системы знаний, полученных индивидом в результате его взаимодействия со средой и с самим собой.

Абсолютное совпадение концептуальных схем невозможно по определению, так как субъективные смыслы полностью не накладываются один на другой. Адекватность коммуникации осуществляется в процессе преодоления субъективации в русле реализации национальных поведенческих установок, которые воспринимаются языковым сознанием как несомненная реальность. Процесс общения можно представить как постоянное соотнесение коммуникативной информации с системой концептуальных и языковых категорий.

За рамками фиксированных (дефиниционных) значений обеспечивается выход смысла к обобщенным ментальным представлениям, которые направляются концептуальными структурами национального языка.

Язык как “диссипативная система” (Пригожин, Стенгерс 1999.) имеет свойство упорядочивать информацию в рамках заложенных поведенческих схем, именно благодаря конвенциональности языкового значения.

Языковое поведение, таким образом, осуществляется и интерпретируется в процессуальной семантике, возникающей на стыке этнической психологии и когнитивистики. Относительная устойчивость гомогенного семантического употребления языковых знаков достигается диалектическим взаимодействием психических и мыслительных инстанций, ответственных за выживаемость национального сообщества. В этом смысле, перефразируя В. фон Гумбольдта, подчеркнем, что язык есть и продукт деятельности, и сама деятельность.

Языковое мышление проецируется на языковую деятельность, которая связана через конвенциональность семантики с мифологическими установками каждого национально – культурного сообщества. Мифологизация является универсальным способом постижения, организации и категоризации действительности. Она охватывает все уровни социальной и индивидуальной практик. Миф есть особое состояние сознания, специфическая мыслительная парадигма, продуцирующая систему представлений индивида.

Вслед за Р. Бартом мы считаем, что миф – это “коммуникативная система, сообщение”. (Барт Р. 1994.). Иными словами, любое речевое произведение интерпретируется как мифологическая субстанция, наделенная этнокультурным кодом. Языковой знак анализируется с точки зрения его роли в реализации мифа, который рассматривается в качестве нижележащей структуры (этнострата) лингвистического знака как части концептообразующего ядра сообщения.

Мифы по определению консервативны, вместе с тем они активно формируют национальное культурологическое поле коммуникации, в основе которого лежит специфическая шкала ценностей. Высказывания строятся с использованием национального языка, который сам является частью мифа, мифа об этнической принадлежности: родина-мать, родная земля, малая родина, родная сторона; etat – nation, mere – ptrie etc. Речь идет об основополагающих мифах, неявно формирующих особые состояния сознания, некий символический континуум, который, используя терминологию М. М. Бахтина, можно назвать этнокультурным хронотопом, способ существования которого реализуется на стыке сознательного и бессознательного, как коллективного так и индивидуального. За основу берется единство психического поля группы, в котором вольно или невольно, сознательно или бессознательно пребывает каждый индивидуум и каждая область культуры.

Между языком, культурой и личностью происходит постоянный взаимообмен. Коллективный языковой конструкт, который функционирует в каждом члене этнокультурного сообщества, культурный канон, представляющий коллективное освоение группой ставших догмой архетипических ценностей, и творческие представители нации вступают в диалектические отношения друг с другом.

Речь идет об особом виде мироощущения, творческом процессе создания в воображении иллюзорной действительности, совпадающей с реальной лишь конвенциально. По мысли Ф. Ницше, язык состоит исключительно из метафор и человек постоянно создает их, что является основополагающим инстинктом человека, вместе с тем, последний не осознает метафорический характер языковой деятельности. (Ницше 1990).

Миф и метафора неразделимы. Именно структура метафоры различается в картинах мира представителей разных этнокультурных групп.

Образная составляющая мифологического мышления национально окрашена, так как человеческие ощущения и восприятия не тождественны, их осмысление и обобщение происходит в русле реализации семантических и эмоционально – ассоциативных рядов на основе конвенциональности семантики лингвистического знака. Как отмечает М.М. Маковский, слово – это “семиотический знак, символ, семиотическая формула того или иного мифопоэтического образа, который предстает перед нами только в слове. Мир (или различные миры) представляется человеку через призму его культуры, и, в часности, языка, являющегося неотемлимым элементом культуры” (Маковский 1996: 20).

Аксиология и миф также взаимосвязаны. То, что для одной нации существенно, для другой находится на периферии ценностных приоритетов. Оценкой является одной из важнейших лингвистических категорий и принимает непосредственное участие в организации языкового сообщения. Она национально окрашена и представляет собой часть этнокультурной прагматик. Таким образом, решающую роль в мифологическом мышлении не признаки предмета, а его семантика. Основополагающие мифы нации, в частности, русской и французской, отражаются в семантической структуре языкового материала и в его речевой реализации. Национальные мифы являются реализацией общечеловеческих “архетипов” (Юнг К.Г., Нойман Э. 1996). Универсальные архетипы преобразуются в культурный канон, установленный данным этносом, и член этнокультурной общности адаптируется к нормальной жизни в этносе.

Так, архетипическое женско-мужское всепорождающее начало (“уроборическая мать”) очевидно преломляется в коллективном бессознательном русских и французов следующим образом: для русского символического пространства ключевой является фигура Матери, тогда как для французского – фигура Отца.

Мать, которая вынашивает, вскармливает и защищает, представляет собой “комфортный” архетип. Символическое слияние с телом Матери, по Лакану,является первичной движущей силой человеческой психики. (Lacan J. Ecrits. P., 1996.). Основная функция матери – защита, стабилизация существования. Сфера этой инстанции – “ реальное”, которое находится по ту сторону всякой рациональности и никогда не может быть удовлетворено в качестве потребности. Эмоционально-волевые особенности данного архетипа в большей степени формируют коллективно бессознательное русских.

Отец в качестве символической фигуры порядка культуры выполняет регулирующую функцию. Через данную архетипическую инстанцию приобретаются навыки культурного существования, усваиваются национально обусловленные социальные законы. Отец выступает как символическая репрезентация относительно жесткого культурного канона, неявное воздействие которого продолжается в течение всей жизни, особенно на ранней стадии развития ребенка, для которого внешняя физическая и внутренняя психические реальности нераздельны. Принудительная сила закона навязывает индивиду набор определенных социальных ролей. Значимость архетипа Отца как мужского рационального, упорядоченного начала представляется более весомой для французского коллективного бессознательного, нежели для русского.

Топосы национальной культуры формируют языковой субъект, так как они связаны с языковой картиной мира как частью определенного культурного континуума. Можно предположить, что основные качественные характеристики данных архетипов актуализируются в тенденциях речевого узуса каждой нации.

Таким образом, познание мифа носителем языка происходит как в спонтанном естественном речевом постижении ЯКМ данного народа, социума, общности, так и в процессе знакомства с текстом (в процессе обучения, а также специального научного исследования). Объектом нашего рассмотрения, естественно является когнитивно – научный аспект постижения мифа Миф существует и проявляется через языковую форму, через словарь. Миф образует основу этимологии словаря. Мифологические нити прежде всего семантического уровня, а также экспрессивного плана (денотация и коннотация) пронизывают всю историю словаря, постоянно энергетически питают словарь.

Мифологическая динамика – процесс амбивалентный. Глубинная нить мифа в любой мифологеме образует основной “нерв”, константу мифологического концепта. В процессе своего развития концепт “судьба” действительно проявляет амбивалентность. В авторском мировосприятии амбивалентность проявляется в сочетании объективного фона и субъективных метамодификаций, трактовок судьбы. Это тем более важно учитывать, когда речь идет о лирическом дискурсе.

Антропологический подход к проблеме структурации вербальных, метавербальных и паравербальных носителей семантического начала текста требует пересмотра устоявшихся категориальных понятий и стереоситуаций. В частности, это относится к метатекстовому слою ЯКМ, в выделении которого важную роль призван сыграть лексинтаксический структурный уровень ЯЛ, на который она выступает непосредственным участником того, что называется номинационно-синтаксическим семиозисом и ведет к проявлению синтаксической номинации, в частности синтаксических наименований (СН). Метафункциональность СН определяется тем, что их образование и употребление полностью определяется ЯЛА.

Ю. Н. Караулов, предлагая свой вариант структурации ЯЛ с помощью понятия ассоциативно-вербальной сети, выделяет четыре структурных ипостаси ЯЛ: лексикон, семантикон, грамматикон и прагматикон (Караулов 1987; Караулов 2002).

Используя термин П. В. Чеснокова “лексинтактика”, мы предполагаем, что в структурации ЯЛА как идиоварианта ЯЛ важную роль играет лексинтактикон; именно он представляет лингвопрагматику.

В зоне лексинтактикона задействуются два “слоя” пространства ЯЛА: 1) общеязыковой, нормативный, узуальный, идионейтральный выступающий в “сдерживающей” ЯЛА функции (сужение, упрощение); 2) индивидуальный, субъективный, идиостилевой (углубление и расширение).

Слой ЯЛА, определяющий идионейтральную функциональнопрагматическую область употребления СН, находясь в ведении ЯЛА, тем не менее, не позволяет выразить субъективный мир личности говорящего Ego в тексте. Мир текста “с” Ego или “без него” сотворен говорящим как знаковое отражение объективного мира и поэтому глубоко интертекстуален. Диалогичность монолога ЯЛА не затрагивает область субъективной ощущаемости действительности, он фонов, нейтрален, и модальные его характеристики вполне соответствуют тому, что традиционно квалифицируется как объективный и субъективный модальные планы организации сообщения (В.В. Виноградов и др.).

Что касается идиомаркированной функциональной области прагматики синтаксических наименований, то она имеет иную метафункциональность.

Дифференцируя в данной функционально-прагматической сфере два слоя употребления, мы опираемся на идею метамодальности (оценка отношения ЯЛ говорящего к тому, что называется его текстом - высказыванием о действительности, производным речевого семиозиса). В структуре этого метамодального отношения мы дифференцируем собственно метатекстовый функционально-прагматический слой и слой паратекстовый. Если первый из них выражается вербальными средствами, в том числе и интонационно, то второй глубоко имманентен и выражен имплицировано, находясь в области метаязыковых догадок, интуиции того, кто воспринимает текст. Считать его просто адресатом неадекватно, хотя бы с учетом целого спектра различных реакций на любое сообщение, тем более если мы имеем дело с поэтическим дискурсом.

Метафункциональная перспектива текста, в создании которого участвует ЯЛА, использующая, в частности, прагматический потенциал СН, формируется благодаря семиозису номинации в тексте. Уже сам микротекст сложного предложения, где проявляется местоименная соотносительность, есть своеобразное минипространство метафункционального типа.

Наименование как миф проявляет свои архетипические свойства в “лексико-фразеологическом сообществе” (Н.М. Шанский) – словаре базовых концептов и семантических примитивов ( А.Вежбицка, Ю. Д. Апресян ). Любой текст актуализирует интенциональные скрытые смыслы отдельных номинаций (Ф. Растье). Монотекст, т.е. монолог, определенным образом противопоставлен политексту, или диалогу (полилогу).

Диалог показателен, с одной стороны тем, что именно с него начинается сама ЯЛА, определяющая индивидуальное ощущение текста как дискурса; с другой же стороны, попадая в речевые условия диалога, номинация раскрывает не только собственно вербальный энергетический потенциал, но и метавербальный и паравербальный потенциал. Диалогическая востребованность номинации в индивидуальной речи ЯЛ неизбежно ведет к демифологизации наименования, поскольку делает его субъективно окрашенным знаком.

Разрушение мифа номинации связано с актуализацией тех семиотических сил, которые проявляются в связи с номинационносинтаксической конверсией - переходом лексической номинации на синтаксический уровень и образованием особых единиц синтаксической номинации. Любая синтаксическая единица - начиная синтаксической формой слова и заканчивая предложением как пропозитивной номинацией - выступает функциональным производным семиозиса наименования, употребляемого ЯЛ, необходимого и достаточного, с точки зрения говорящего, для решения определенных задач коммуникации, независимо от степени ее диалогичности (открытая, скрытая, потенциальная, фактическая, ритуальная и др. диалогические формы).

Диалог рассматривается нами в качестве идиоречевого регулятора подвижного динамического равновесия, в котором находится ЯЛ (как “Я”) и окружающая ее реальность, в том числе реальность ее внутреннего мира (как “не - Я”). В этом понимании диалога мы пытаемся учесть как концепцию М. М. Бахтина, рассматривающего диалог в качестве универсальной и всеобщей формы проявления всего сущего в мире, в том числе и текста, так и концепцию Л. П. Якубинского, заложившего основы современной интерпретации данной формы речи, обмен высказываниями в которой определяется непосредственным восприятием речевой деятельности говорящих (коммуникативное намерение, логическая и коструктивная связь, ситуативные фактор).

Ю.Н. Караулов предлагает трехуровневую модель языковой личности применительно к художественному тексту (вербальный, когнитивный и прагматический). Создавая “коммуникативное пространство личности”, она, естественно, имеет ограничения, поскольку игнорирует диалогический уровень, позволяющий говорить о гибкости / негибкости структуры языковой личности, индивидуальности ее речевой идеологии (индивидуальный тип интерпретации словарных мифов).

Номинация есть регулятор отношений (кстати, также диалогического типа) между сущностью и именем явления (А. Ф. Лосев), между планом содержания и планом выражения денотата (В. Г. Гак), а по сути дела - между языком и речью. Если следовать теории мифа А. Ф. Лосева, то номинация мифологична, ибо представляет собой категорию сознания и бытия, вещественную знаковую реальность, живую “чувственно творимую” действительность, известный символ, имеющий элементы интуитивно-инстиктивного порядка, взаимоотнсящегося с человеческим субъектом (Лосев, 1999).

Мы предполагаем, что в номинации как развенчиваемом в речевом поведении мифе открывается сама возможность осуществления диалога и проявления языковой личности в культурном пространстве, когда: а) подвергаются сомнению ценностные, мировоззренческие компоненты, “жизненные смыслы”; б) происходит соотнесение уровней культурного “погружения” (от вербальных и паравербальных норм до уровня аллюзийности речевого поведения ); в) реализуется то субъективное, что интересно и важно любой личности в любом мифе и что сопоставимо и противопоставлено блоку фреймовых пресуппозиций (и онтологически, и гносеологически, и аксиологически).

Развенчивая мифологию архетипической номинации, диалог, однако, сам мифом не становится: мифологичность обретает ЯЛА, отрицая мифологию словаря, переводя сам миф на уровень трансформации “текст дискурс”, а номинацию - в план номинационно-синтаксической конверсии и семиозиса единиц словаря текста, обладающих метазначимостью. Одной из таких единиц и являяется СН.

Демифологизация лексического наименования в метапространстве СН отражает субъективное, индивидуально ощущаемое приращение идиостилевого компонента в процессе двойной метаморфозы ЯЛ — ЯЛА — ЯЛА (иск), где ЯЛА (иск) - маркированная идиостилевым компонентом (ИСК) звено данной трансформационной цепочки.

Таким образом, имя в процессе исторического употребления теряет свою мифологическую основу, качественно видоизменяя ее за счет расширения семантических компонентов. Это происходит в условиях синтаксического употребления, когда оформляются план выражения концепта и контекст его реализации.

Думается, для понимания процесса демифологизации важно учитывать и данные традиционной науки, в частности – теории архетипов.

Теория архетипов может быть рассмотрена как основа осознания степени демифологизации.

Как известно, термин “архетип” введен в обиход немецким ученым К. Юнгом. Исследуя ряд мировых культур: европейскую, китайскую, тибетскую и др. – и обращая внимание на их символику, он пришел к открытию коллективного бессознательного “начала”, получившего название “аналитической психологии” (Юнг 1987).

По Юнгу, структура личности состоит из трех частей: 1) коллективное; 2) индивидуальное бессознательное; 3) сознательное. Если последние две ипостаси являются чисто личностными, промежуточными “приобретениями”, то коллективное (это бессознательная “память поколений”) – тем психологическим наследством, с которым ребенок появляется на свет. Содержание того, что можно считать коллективным бессознательным, и составляют так называемые архетипы – формы, организованные коллективным носителем опыта и канализирующие психологический индивидуальный опыт. Юнг часто называет архетипы “первичными образами”, поскольку они связаны с мифами и сказочными темами и сюжетами. Архетипы организуют как индивидуальную, так и коллективную фантазию. Например, она лежит в основе мифологии этноса, его религии, психологии, самосознания, менталитета. Трудно утверждать, что для русской ментальности полностью показательны архетипы, раскрывающиеся в том же поэтическом тексте Ф.К. Сологуба, однако не следует забывать, что сологубовский текст органически вплетен в тот ментальный дискурс, в котором, в принципе, находилась вначале Россия, потом, с 1917 г., лучшая ее духовная часть, а уже с 90 гг. ХХ века – и все население обновленной духовно страны. И здесь такие моменты, как равнодушие, своеволие, эпикурейство, равнодушие к смерти и под., занимают далеко не последнее место в коллективной психологии народа.

Может быть, они даже претендуют и на то, чтобы являться “вечными темами” жизни (конечно, далеко не единственными и основными).

Между тем само понятие “вечные истины”, “вечные темы” наиболее ярко раскрывается именно в языке художественной литературы. Судя по работам Ю.С.Степанова, богатый и многоплановый комплекс вечных тем составляет поле так называемых “культурных констант” (Степанов 1997), констант бытия, т.е. его фундаментальных свойств. В ряде исследований их еще называют базовыми концептами (Ю.Д. Апресян, Н.Д. Арутюнова, А. Вежбицка и др.). Это прежде всего – вселенная, космос, жизнь, смерть, свет, тьма, огонь, вода и т.д. – комплекс онтологических (бытийных) тем искусства и литературы. Кроме того, необычайно значим и богат и антропологический аспект тематики, куда входят:

собственно духовные начала человеческого, также антиномийные (добро – зло, гордыня – смирение, отчуждение – причастие, созидание – разрушение и др.);

сфера инстинктов (пол, власть, влечение к комфорту, гедонизм и т.д.);

то, что в людях определяется их полом (мужество, женственность) и возрастом (детство, зрелость, старость);

надэпохальные ситуации человеческой жизни, исторически устойчивые формы существования людей (труд, досуг, войны, мирная жизнь и т.д.) Многие из вечных тем “архетипичны”, восходя к ритуально – мифологической древности (архаике). Эта грань художественного творчества является достоянием всех стран и эпох, выступая либо как явный центр произведений, либо присутствуя в них подспудно, а то и оставаясь не осознаваемой авторами (мифопоэтический подтекст). По словам Юнга, источник художественного произведения – в бессознательной мифологии, образы которой являются всеобщим достоянием человечества;

творческий процесс складывается из “бессознательного одухотворения архетипа”; произведение обладает “символизмом, уходящим в неразличимую глубь и недоступным сознанию современности” (Юнг 1987: 225Представляет интерес контекстуальный анализ изучаемого произведения (лат. Contextus – тесная связь, соединение). Различаются ближайшие (творческая история произведения, биография автора, свойства его личности, окружение его и т.д.) и удаленные контексты – явления социально-культурной жизни современности автора, а также феномены “большого исторического времени” (М.М. Бахтин), которым он причастен (сознательно или интуитивно). Здесь и литературные традиции как предмет следования или отталкивания, внехудожественный опыт прошлых поколений, по отношению к которому автор занимает определенную позицию, и соотнесенность его мироощущения с воззрениями конфессиональными, национальными, сословными, социально-классовыми, корпоративно-групповыми. В этом же ряду “удаленных” контекстов – надысторические начала бытия: восходящие к архаике мифопоэтические универсалии, именуемые архетипами. Искусство ХХ века обращается к мифу и иного рода универсалиям сознания и бытия (“архетипы”, “вечные символы”) весьма настойчиво и активно, что стимулирует и начное изучение подобных универсалий (таково, в часности, психоаналитическое искусствоведение и литературоведение, опирающиеся на учение Фрейда и Юнга о бессознательном). Сюжеты, в которых действие движется от завязки к развязке и выявляются конфликты преходящие, локальные, можно назвать архаическими (так как они восходят к исторически ранней словесности); они доминируют во многовековом литературно-художественном опыте. В них немалую роль играют перипетии (внезапные и резкие сдвиги в судьбах персонажей) Перипетии имели немалое значение в героических сказаниях древности, в волшебных сказках, комедиях и трагедиях античности и Возрождения, в ранних новеллах и романах (любовно-рыцарских и авантюрно-плутовских), позже – в прозе приключенческой и детективной – как роль судьбы (Юнг 1987: 219-220).

Содержание ментальной субстанции «судьбы» привлекало и продолжает привлекать к себе внимание представителей различных областей знания. Однако специфика объекта, стоящего за именем Судьба, состоит в том, что информация о нем не верифицируема, сам он исходно многомерен и допускает множество интерпретаций. Поэтому появляющиеся исследования оставляют свободным то пространство, в рамках которого могут ставиться новые вопросы и пересматриваться старые ответы. При таком понимании данного концепта становится ясно, что объект, стоящий за данным словом, не существует в эмпирическом опыте как некая реальность, он многомерен и допускает целый ряд интерпретаций. В этом сложность его исследования, чем и объясняется появление ряда фундаментальных работ, посвященных судьбе (Вежбицкая, 1994;

1993; Чернейко и Долинский, 1996 и др.).

Судьба – это важнейшая категория сознания, с помощью которой строится концептуальная картина мира народа. Своя судьба есть у всего:

у людей, вещей, событий, явлений. Это место в жизни общества, бытие.

Судьба – это божественно установленные сущность и будущность каждой вещи и каждого человека, но это не разумная сущность, в религиозном сознании – это Бог. Словарные дефиниции лексемы «судьба» показывают неоднозначность его понимания составителями словарей при попытке формализации обыденных представлений носителей русского языка. Причина – в самом объекте, стоящем за лексемой “судьба”, понимание которой не опирается на эмпирическое знание. Признаки составляющие сигнификат понятия производны от традиционных представлений, сложившихся в русской культуре. “Ничто и никогда для него (индивида) не проходит даром: ни согласие с историей, ни сопротивление ей, ни активность, ни бездействие, ни желание “просто” остаться собой. Срабатывает обратная связь. В старину это называлось судьбой” (Бахтин 1989: 170).

Для описания концепта «судьба» Л.О. Чернейко и В.А. Долинский вводят понятие гештальта абстрактного имени. Гештальт – это своего рода маска, которую надевает абстрактное имя. Выявление гештальтов они считают важнейшим в установлении и описании данного концепта.

Под гештальтом они понимают представления носителей языка, скрытые в имени и раскрывающиеся в его сочетаемости, в обнаружении “образов содержания знака” (по Н.Д. Арутюновой). Выделены следующие гештальты, которые позволяют видеть одно явление сквозь призму другого, более понятного. Абстрактная сущность, невидимый идеальный конструкт судьба принимает лики видимого, материального, отожествляясь с ним:

1) судьба – это личность, причем гораздо более сильная, чем человек, отсюда старушка – судьба, злая старуха (в стихотворении Ф.

Сологуба “Судьба”), гневить судьбу, поставить крест на своей судьбе, перст судьбы, волею судеб, ирония судьбы;

3) судьба – это текст книга, отсюда выражения прочитать свою судьбу; судьба - это книга, которую не всем дано прочитать;

4) судьба – это нить, отсюда Их судьбы переплелись, спутались;

5) судьба – дорога, отсюда ухабы судьбы, повороты судьбы;

6) судьба – хозяйка и антонимичный гештальт судьба - раба:

раб судьбы; господин своей судьбы; он служит у Ее Величества Судьбы;

судьбой навязана роль;

7) судьба – животное: взять за рога судьбу; судьба – собака:

кого оближет, а кого укусит.

Думается, что назвать все гештальты, свойственные языковому сознанию в целом, - задача невыполнимая, но в некотором замкнутом массиве культурно значимых текстов их можно установить. Художественное сознание либо вскрывает новые свойства, признаки объекта, проявляющиеся только под пристальным взглядом художника, либо дает новые проекции уже известных. Через нетипичную, уникальную сочетаемость лексемы “судьба” раскрываются свойства его прототипа: неожиданные, непривычные, но принимаемые русскоязычным сознанием как соответствующие духу языка.

У А. Пушкина СУДЬБА – Рулевой (Судьба на руль уже склонилась, спокойно светят небеса, ладья крылатая пустилась…).

В текстах А.Фета часто встречаются такие характеристики судьбы, как: всеобъемлющая (Быть мне судьбою дано всеобъемлющей); горькая, скупая, грозная; терзает, томит, травит, подчиняет (Судьба тебя тоской непраздной истерзала; Судьбою горькою истомленный; Скупой отравлен был судьбою; Судьбе я покоряюсь грозной ).

У А. Блока СУДЬБА – злой волшебник (Сама судьба превратила этот неизбывный восторг, эту ясную совесть – в ничто); СУДЬБА – Суд (Влачим мы дни свои без веры, судьба устала нас карать).

У Б. Пастернака СУДЬБА – Скопидомка; СУДЬБА – Текст (Оставлять пробелы в судьбе, а не среди бумаг); СУДЬБА – Вздыбленная лошадь (Лошадь взвил я на дыбы, чтоб тебя военный лагерь, увидать с высот судьбы); СУДЬБА – Скульптура (Лепка судеб).

В языковой стихии А.Введенского СУДЬБА – Ручей ( В моей судьбе бессонная вода / Куда журчишь, ручей воды); Судьба – Время (И час не есть подробность места / Час есть судьба).

В поэзии Н.Заболоцкого Судьба – Тайный владыка (И в ней написана рукой судеб могучей вся правда сокровенная земли; Тот же самый поток неизменный движет тайная воля судьбы ); СУДЬБА – Разлучница (Я разыщу, судьбе наперекор, своих отцов, и братьев, и сестер; Иль оторван от дома судьбою, пропадает в далеком краю).

У И. Губермана СУДЬБА – Река выводится из контекста: Судьбы моей причудливое устье внезапно пролегло через тюрьму, а СУДЬБА – Могильщик – из контекста: Судьба мне явно что-то роет.

Сложен концепт «судьба» в поэзии И.Бродского. Его представляют персонификации СУДЬБЫ: Нарушитель (И судьба нарушителем пятится прочь), Преступник (Кладя предел покушеньям судьбы на беззащитность тел), Игра (Я всегда твердил, что судьба – игра. Но запишем судьбе очко). Кроме того, у И. Бродского есть аналитические описания судьбы, своего рода формулы: И географии примесь к времени есть судьба;

Ускоренье общей судьбы вещей? Свободного падения простого тела в вакууме?).

Итак, в концепте “судьба” соединены две ключевые идеи русской культуры: идея непредсказуемости будущего и неконтролируемости происходящих с человеком событий. Эти идеи сменяют друг друга, когда мы говорим: решается судьба, но пока она еще не решена, человек может изменить свою судьбу, а если уже решена и не случилось желанного, то покориться ей, сказав: значит не судьба.

Кроме судьбы, в русском языковом сознании присутствуют также сходные сущности – доля, недоля, рок, участь, удел, жребий, фатум, история.

В словаре В.И. Даля судьба и рок противопоставлены друг другу:

судьба – тот, что выносит приговор, преследует, а рок – палач, он ничего не решает, а только механически исполняет и потому неотвратим: Без року смерти не будет (Даль); Роковые деньги, роковые поступки.

В русской сказке недоля пьянствует вместе с мужиком, т.е. она – как бы двойник человека. Потом она показывает мужику яму с золотом, потом в эту яму он заманивает горе и заваливает его камнем. А это значит, что доля – отличное от человека существо, которому лишь принадлежит, ее действия отличаются от человеческих и в то же время похожи на них. Часто доля живет с человеком в гармонии: она радуется и печалится вместе с ним. Здесь доля – это душа в народном представлении (Потебня 2000: 374).

Если следовать словарю Ю.С. Степанова, концепт “судьба” в русской концептосфере отсутствует. Однако это не означает того, что данное понятие не свойственно мыслительной деятельности человека вообще и русского – в частности. Об этом говорят данные других источников.

Понимание судьбы как высшей силы нашло отражение во всех толковых словарях русского языка. В четырехтомном академическом словаре у слова судьба выделяются три значения, главное из которых 1) складывающийся независимо от воли человека ход событий, стечение обстоятельств (по суеверным представлениям – сила, определяющая все, что происходит в жизни) – покориться судьбе, удары судьбы (АС-IV 1984: 302).