«ПРОБЛЕМА РАЗГРАНИЧЕНИЯ ОМОНИМИИ И ПОЛИСЕМИИ ПРИМЕНИТЕЛЬНО К ПРАКТИКЕ СОСТАВЛЕНИЯ ТОЛКОВЫХ СЛОВАРЕЙ ...»

скоро СШ, например, отмечает в этом случае омонимию), а потому, что выделяем суффикс -ин- со значением ‘единичность’, который наличествует в других словах (горошина, картофелина). (Ср. также замечание Анны А. Зализняк: «…для того чтобы приставка в составе приставочного глагола использовалась как отдельный прозрачно» 410). Кроме того, как уже неоднократно отмечалось, главный предмет нашего интереса — лексическая, собственно корневая семантика, максимально «очищенная» от возможных аффиксально-семантических напластований, чем также обусловлено наше широкое понимание членимости.

Однако и при таком понимании остаётся немало вопросов и спорных случаев.

Пожалуй, самый главный из них — выделимость суффиксов -к-, -ок-, -ик- и пр. и основания для их выделения. На то, что у изначально уменьшительных суффиксов развивается иное значение — значение подобия, «номенклатурнотерминологическое» значение отнесённости к определённому классу предметов, — неоднократно указывалось в специальных исследованиях по этой теме: см., например, работы Л. А. Булаховского 411, В. М. Маркова 412, О. М. Соколова 413, Н. С. Араповой 414, Н. А. Янко-Триницкой 415 и др.). Отличительная черта этих суффиксов — в том, что они, на наш взгляд, не могут быть выделены «сами по себе», рядом с асемантичным «левым» корневым компонентом, поскольку в любом из двух основных указанных значений (подобия или уменьшительности) эти суффиксы, так сказать, «рефлексивны» в своей семантике, требуют обязательного наличия ещё одного значимого компонента (и в этом отношении являются А. И. Смирницким). Сказать, что в том или ином слове существует суффикс со Зализняк Анна А. Многозначность в языке и способы ее представления. М., 2006. С. 305.

Булаховский Л. А. Введение в языкознание. Ч. 2. М., 1953. С. 68.

Марков В. М. О семантическом способе образования слов // Русское семантическое словообразование.

Ижевск, 1984. С. 7.

Соколов О. М. Вопросы структурно-семантической дивергенции в лексике. Нежин, 2009. С. 88.

Арапова Н. С. Кальки в русском языке послепетровского периода. М., 2000. С. 31.

Янко-Триницкая Н. А. Членимость слов типа ножка, ручка // Словообразование. Членимость слова.

Развитие современного русского языка. М., 1975. С. 175—185.

значением уменьшительности, можно лишь тогда, когда имеется некий эталон меры, эталон «нормальности» размера (выраженный словом без этого суффикса), по сравнению с которым объект, называемый словом с этим суффиксом, представляется маленьким. Например, мы можем сказать, что в слове кроватка суффикс -к- является уменьшительным постольку, поскольку этим словом мы назовём меньший по размеру объект, чем тот объект, понятие о котором заключает в себе корневая морфема кроват- (и, соответственно, слово кровать). То же самое и со значением подобия: суффикс подобия -к- в слове ножка (стола) мы можем выделить лишь потому, что этот денотат подобен другому, выражаемому корневым фрагментом нож- (ног-).

Мы приводим здесь эти кажущиеся банальными и очевидными рассуждения потому, что считаем необходимым подчеркнуть следующую мысль: в слове может быть заключено суффиксальное значение подобия или уменьшительности только тогда, когда в нём заключено как минимум ещё одно полноценное значение, выражаемое корнем — значение объекта сравнения (которому подобен предмет, называемый словом с указанным суффиксом) или эталона меры (по сравнению с которым предмет, называемый словом с этим суффиксом, представляется маленьким). Суффикс подобия не может быть выделен, если не ясно, чему подобен объект, а выделение суффикса уменьшительности не оправдано, если не очень понятно, меньше чего именно данный объект.

Проиллюстрируем сказанное на примере одного из встретившихся в нашем языковом материале «проблемных» случаев. Разные словари по-разному трактуют значения ‘саранчовое насекомое’ и ‘уменьш. от кобыла’: либо как значения одного слова кобылка (БТС, СК), либо как значения слов-омонимов (СШ, СА). Если мы предположим (в качестве рабочей гипотезы), что фрагмент кобыл- в слове, называющем насекомое, не имеет того же значения, что и в слове, называющем лошадь (а особых оснований постулировать это значение, учитывая денотаты слов, мы, по крайней мере, без специальной литературы, обнаружить не можем: внешнее сходство? общие черты в поведении? скорость перемещения?), то мы не можем выделять и суффикс -к-, констатируя наличие нечленимой морфемы кобылк-. При выделении суффикса мы столкнулись бы с рядом вопросов, на которые не сможем дать ответа: если это суффикс со значением подобия, то чему же подобен денотат, называемый этим словом? если это суффикс уменьшительности, то относительно чего мал называемый объект? С одной стороны, насекомые в принципе мыслятся как небольшие по размеру существа (и выделение суффикса со значением «вообще маленький объект» вроде бы оправдано), с другой стороны — если рассматривать саранчу внутри класса насекомых, то она будет не просто не меньше условного «насекомого среднего размера», но, пожалуй, даже и больше (по сравнению, скажем, с мухой, комаром, тараканом).

И всё же, несмотря на только что приведённые рассуждения, мы решили не включать подобные слова в выборку (к их числу относятся, например, такие как птичка ‘значок’, стремечко ‘косточка в ухе’, куколка ‘стадия развития насекомого’, лисичка ‘гриб’ и нек. др., и, соответственно, их однозначно членимые омонимы).

М. Я. Гловинской: «О морфемной членимости можно говорить с точки зрения носителя языка и с точки зрения лингвиста. Первая — это существующая в сознании говорящих возможность выделить в слове значащие отрезки, соотносящиеся со значением целого слова… Лингвистическая членимость — это возможность разбить слово на отрезки, встречающиеся с тем же или сходным значением и в той же форме в других словах» 416.

Мы отстаиваем целесообразность антропоцентрического подхода для решения основной проблемы нашего исследования (опора на показания языкового сознания рядовых носителей, на осознанность или неосознанность семантических связей с их стороны). Думается, мы будем последовательными, если отдадим предпочтение именно этому подходу и в вопросе морфемной членимости, а с точки зрения рядового носителя языка перечисленные выше слова (кобылка, стремечко, лисичка и пр.) скорее членимы, чем нет, чему способствует их слишком прозрачная внутренняя форма. На чисто интуитивном уровне происходит выделение, скажем, Гловинская М. Я. О зависимости морфемной членимости слова от степени его синтагматической фразеологизации // Словообразование. Членимость слова. Развитие современного русского языка. М., 1975. С. 26.

корня кукол- и суффикса -к(а) и уже потом сознание «додумывает», что же общего у куклы (марионетки) и у насекомого в определённой стадии его жизненного цикла.

Успешность такого «домысливания», надо полагать, различна: довольно высокая в случае со словами стремечко и лисичка и низкая — когда сознание «обрабатывает»

слова типа кобылка. Тем не менее, на наш взгляд, даже в последнем случае сознание готово скорее остановиться на весьма абстрактной формулировке «существо, чемто напоминающее кобылу, но не очень понятно, чем именно», нежели «смириться» с морфемной монолитностью основы, так легко членимой формально (хотя лингвист, наверное, должен был бы как раз «смириться» с нечленимостью). Рассматривая «десемантизированные уменьшительные (уменьшительно-ласкательные) суффиксы», которые «входят в структуру данного названия без противопоставления соответствующему бессуффиксному слову» 417.

Дополнительным, уже собственно языковым, объективным фактором такого существительные относятся к одному и тому же грамматическому роду (ср.: родник — родничок, чиж — чижик, стремя — стремечко), а в примере со словом кобылка — ещё и отнесённость обоих денотатов к одной, пусть и довольно широкой, тематической группе — названия животных. Если же невозможно найти потенциально производящее существительное (бочка, мочка (уха), точка и пр.) или производящее существительное того же рода (полка ‘мебель’), а также в случае, если теоретически можно предположить существование такого существительного, но даже самая общая смысловая связь между этими значениями кажется очень странной и неестественной (кабачок ‘растение’ — кабак, бабка ‘кость’— баба, клетка ‘квадратный фрагмент’ — клеть, лавка — лава и пр.) — мы не имеем оснований говорить о членимости таких слов, и нами такие случаи (при наличии прочих условий) включались в выборку.

(Подчеркнём, что в данном вопросе мы не претендуем на то, чтобы наши приведённые выше рассуждения были признаны абсолютно и единственно истинными, а всего лишь предлагаем наше видение этой очень сложной проблемы и решение, которое соответствует нашим основным задачам).

Отметим также, что, в свете сказанного в Главе 1 о тех случаях, когда слово в различающиеся формами числа) (см. с. 50—52), мы включаем в выборку и те ряды единиц, в которых одна из них употребляется только во множественном числе, и в этом случае в качестве заглавной даём общую для всего ряда форму множественного числа (например, бубны ‘мн. от бубен’ и ‘карточная масть’).

Говоря о самом сопоставительном подходе и способе его графической реализации (оформление в виде таблицы), мы опираемся на работы А. И. Головни и В. П. Тимофеева 419, которые также использовали подобные методы, и реализуем их применительно к нашему материалу.

В первой колонке под номерами приводятся анализируемые значения (или комплексы значений); слова, обладающие этими значениями, расположены в алфавитном порядке. В четырёх остальных столбцах — информация о том, как они трактуются во взятых нами словарях: буква О означает, что в данном словаре все они рассматриваются как омонимы, П — все перечисленные значения включены в состав одного слова, прочерк — в словаре отсутствуют данные значения. Прочерк может встречаться только в двух последних колонках (посвящённых словарям омонимов), поскольку, если одно из анализируемых значений отсутствовало бы в одном из толковых словарей, мы бы не брали его в расчёт и не включали бы в выборку, согласно 3-му критерию (см. с. 139—140).

Здесь также важно оговорить следующий момент: отсутствие слова в словарях омонимов может быть обусловлено двумя причинами: 1) составителями этих словарей в конкретном примере фиксируется полисемия; 2) авторы данного словаря вообще не рассматривают эти значения в силу тех или иных причин (в первую очередь — потому, что слово просто ещё не появилось или появилось, но не достаточно закрепилось в языке (что можно сказать, например, о втором слове в Головня А. И. Омонимия как системная категория языка. Минск, 2007. С. 26—28.

Тимофеев В. П. Исходная (словарная) форма слова в русском языке. Свердловск, 1971. С. 77.

паре винчестер ‘винтовка’ и винчестер ‘жёсткий диск’, которое фиксируется современными толковыми словарями, но едва ли рассматривалось в 60—70-х гг., когда создавались исследуемые нами словари омонимов)). Такие случаи, когда, по нашим предположениям, слово рассматривалось составителями словарей омонимов и было признано многозначным, мы также обозначаем буквой П (к примеру, слово мотив в значениях ‘причина’, с одной стороны, и ‘напев’, ‘часть сюжета’ и пр., с другой); в тех случаях, когда есть объективные причины предполагать, что слово не попало в поле зрения составителей словаря (как в вышеприведённом примере с винчестером), мы ставили прочерк.

Если ряд состоит более чем из двух значений (или комплексов значений) и тот или иной словарь даёт только часть этих значений как значения одного слова, а другие — как значения слова-омонима, мы используем более сложную запись вида:

1, 2 vs. 3 vs. 4 — О; 1, 2 — П. Она означает, что в данном словаре 1-е и 2-е приведённые значения рассматриваются внутри одного слова, 3-е и 4-е — как значения отдельных слов омонимов. То есть словарь даёт 3 слова-омонима, в первом из которых объединяет 1-е и 2-е указанные значения.

Всего нами было выделено 364 омонимических ряда, которые соответствуют обозначенным параметрам. Из них только в 197 случаях (54 % от общего числа) составители словарей проявляют единодушие в трактовке отношений между единицами ряда, отмечая либо омонимию, либо многозначность (при этом в случае, если то или иное значение в одном из словарей омонимов отсутствует, по нашему предположению, ввиду того, что оно вообще не рассматривалось авторами (в таблице — прочерк), мы ориентировались только на те словари, где оно наличествует).

Расхождение между толковыми словарями (СШ и БТС), разумеется, не так велико, однако всё равно очень значительно: из 364 рядов только 258 (ок. 71 %) трактуются одинаково (если привлечь к сравнению ещё несколько современных толковых словарей, то процент станет ещё ниже). Отчасти такое значительное несовпадение можно объяснить тем, что эти два словаря выделяют омонимы по разным принципам (что само по себе лишний раз доказывает нерешённость этого вопроса в лексикографии): БТС определяет как омонимические или такие единицы, которые имеют разную этимологию, или те, существенное семантическое расхождение между которыми подкреплено ещё и морфологическими особенностями; СШ (по сути перенявший те принципы, которые проводились в толковом словаре С. И. Ожегова) фиксирует омонимию и в тех случаях, когда семантическое расхождение не подкреплено формальными различиями.

Однако нельзя сказать, что названные критерии последовательно применяются в каждом из словарей и не бывает отступлений от приведённых правил. Так, в СШ отмечается омонимия в паре лист1 ‘часть растения’ — лист ‘пласт какого-либо материала’ (очевидно, имеется в виду как раз формальный аспект — разные формы множественного числа листья и листы соответственно, — поскольку семантическая близость в данном случае вроде бы очевидна). С другой стороны, не очень понятным и не совсем последовательным выглядит решение составителей БТС дать в разных статьях, как омонимы (а точнее — омоформы) слова час ‘единица времени’ и часы ‘прибор’, хотя семантические отношения между ними (‘единица измерения времени’ — ‘прибор для отмеривания таких единиц’) в общем-то идентичны отношениям в паре склянка ‘полчаса’ — склянки ‘большое песочные часы на судах’ (которые объединены в одном слове!), и второе слово в этой паре также является pluralia tantum. Конечно, возможно усмотреть некоторую разницу между этими парами с точки зрения семантических отношений внутри них (всё-таки склянки — это прибор для измерения только склянок, а часы2 — это прибор для измерения не только часов1, но и секунд, минут), но разница эта, на наш взгляд, настолько формальна и мизерна, что должна быть признана несущественной.

Потому разными принципами выделения омонимов лишь отчасти объясняется столь значительная разница между двумя толковыми словарями в подаче одних и тех же случаев. Основная же проблема, надо полагать, кроется как раз в разной оценке исследователями семантической дистанции между значениями в тех или иных парах.

Учитывая, что в выборке имеются ряды, которые содержат не только два, но и три (коса1,2,3) и даже четыре (мат1,2,3,4) омонима, общее число пар значений, подлежащих анализу, разумеется, больше числа самих рядов. Если в двучленном ряду возможно одно противопоставление между двумя членами этой пары, то в трёхчленном ряду таких противопоставлений уже три (например, коса ‘инструмент’ — коса ‘волосы’, коса ‘волосы’ — коса ‘отмель’, коса ‘инструмент’ — коса ‘отмель’), а в четырёхчленном имеют место шесть возможных комбинаций.

Потому, оценивая с количественной точки зрения подачу каждым из словарей омонимов и полисемантов, мы опирались не на общее число рядов, а именно на число возможных противопоставлений между значениями (или «пучками»

значений). Например, все четыре словаря подают значения ‘инструмент’, ‘волосы’ и ‘отмель’ как значения слов-омонимов коса1,2,3. Это означает, что были рассмотрены три пары значений (коса ‘инструмент’ — коса ‘волосы’, коса ‘волосы’ — коса ‘отмель’, коса ‘инструмент’ — коса ‘отмель’) и отношения в каждой из этих пар были признаны омонимичными. Другой пример: СК фиксирует два омонима мех1,2, в первом из которых объединены значения ‘волосяной покров у животных’ и ‘мешок из шкуры животного’, а второй имеет только одно значение ‘приспособление для нагнетания воздуха’. Это значит, что опять рассматривались три пары значений, однако омонимичными были признаны только две из них:

‘волосяной покров у животных’ — ‘приспособление для нагнетания воздуха’ и ‘мешок из шкуры животного’ — ‘приспособление для нагнетания воздуха’.

Следуя этой логике расчёта, мы получили следующие цифры: наибольший процент омонимичных пар (не рядов!) от общего числа фиксирует СШ (из возможных пар значений 382 признаны омонимичными, что составляет 86 %), второе место по этому показателю занимает СА (на 390 пар приходится омонимичная (76 %)), далее идёт БТС (аналогичное соотношение — 320 к 443, или 72 %), и самым «неомонимоцентричным» из четырёх названных стал СК (из пары значений только 296 омонимичных, что составляет 70 % от общего числа).

Одна из причин, по которой СШ заметно выделяется на фоне трёх других высоким показателем «омонимичности», была приведена выше (о другой причине будет сказано отдельно в следующем параграфе). Что же касается СА, то значительное количество омонимов в нём обусловлено тем, что О. С. Ахманова сознательно расширяет массив омонимов за счёт того, что включает в него и те случаи, в которых процесс распада полисемии, по мнению автора, ещё не завершился (эти случаи имеют в словаре особое графическое оформление).

Теперь, объяснив принцип отбора материала и осуществив минимальный количественно-статистический его анализ, перейдём к качественному рассмотрению попавших в выборку рядов.

§ 3. Распределение омонимов разных групп по шкале «полисемия — омонимия»

3.1. Вводные замечания. Некоторые предварительные сведения нами были получены в предыдущей главе в ходе анализа слов дом, язык, свет, мир, и на примере этих слов уже отчётливо видно, насколько велик «разброс» единиц одной и той же группы (этимологически во всех четырёх случаях имеет место семантическое тождество слова) на анализируемой шкале.

В этом и следующем параграфах предполагается рассмотреть с аналогичной точки зрения другие группы омонимов и понять, является ли подобная дисперсия характерным свойством только исконных полисемантов, или в такой же мере характерна и для представителей других групп (соответственно, при первом исходе использование индивидуального подхода к каждому случаю можно было бы ограничить только исконно многозначными словами, а во всех остальных ситуациях принимать однозначное решение на основаниях историко-этимологического порядка; при втором исходе неизбежен вывод о том, что каждая пара значений должна анализироваться отдельно, и из одной её отнесённости к той или иной группе ещё не вытекает решения об омонимии или многозначности).

Одну из первых попыток подобной, историко-этимологической, классификации омонимов предпринял М. Фасмер ещё в начале прошлого века. Он предлагал выделять «спонтанеические» изменения значения, происшедшие вследствие внеязыковых причин (‘бревно’ — ‘пол’ в слове пол), «комбинаторные», «происшедшие вследствие… контаминации, вызванной звуковой близостью двух групп или народным осмыслением» (кадка в значении горло — потому что есть похожее слово кадык в том же значении), и «sandhi’ческие» (то, что мы сейчас назвали бы транспозицией, или переходом слов из одной части речи в другую) 420.

О. С. Ахманова писала о «необходимости различать омонимию, возникшую в результате собственно фонетических процессов… и омонимию, возникшую в результате процессов структурных, морфологических» 421. «Оба эти процесса, основанные на совпадении звучания, — отмечала исследовательница, — в свою полисемии…» 422. Этот принцип дифференцированного подхода к омонимам в зависимости от причин возникновения омонимии реализован и в её словаре омонимов, где каждому омонимическому ряду присваивается определённый индекс, указывающий на тип омонимии. В предисловии к словарю выделяются три возможных ситуации возникновения омонимии (и, соответственно, три индекса):

I — все или хотя бы один из членов ряда имеет выраженную морфологическую структуру (финка ‘представительница финского народа’ — финка ‘финский нож’);

II — исконно разные слова (брак ‘замужество’ — брак ‘изъян’); III — разошедшаяся полисемия (кулак ‘сжатые пальцы руки’ — кулак ‘зажиточный крестьянин’) 423.

Во-первых, сразу обращает на себя внимание неоднородность классификации, поскольку в основу выделения первой группы кладётся морфологический принцип, а второй и третьей — собственно этимологический. И некоторые случаи, таким образом, могут быть отнесены сразу к двум группам: кабачок ‘растение’ — кабачок ‘небольшой кабак’ различаются и морфологической структурой, и происхождением.

Потому нам более последовательным представляется подход, при котором за основу классификации берутся собственно этимологические моменты, а морфологические показатели могут использоваться как сопутствующие и дополнительные.

Фасмер М. Р. Греко-славянские этюды. Ч. 3. Греческие заимствования в русском языке. Спб., 1909. С. 5.

Ахманова О. С. Словарь омонимов русского языка. М., 1976. С. 6—8.

дополнительные подклассы, в зависимости от того, в каких именно морфемах возникает омонимия, в то время как внутри второй и третьей групп дополнительных разделений не производится. Учитывая специфику нашего объекта исследования и то, что из всей первой группы, выделяемой О. С. Ахмановой, интерес для нас представляет только одна подгруппа, в которую входят омонимические ряды, где один омоним обладает морфологической членимостью, а другой — нет (типа полка от полоть и полка ‘предмет мебели’), — мы попытаемся произвести в анализируемом массиве слов более дробное членение и рассмотреть такие, например, подгруппы, как «омонимы, заимствованные из разных языков», «омонимы, заимствованные из одного языка», «омонимы, один из которых является калькой» и пр. Помимо того, что такой подход даёт возможность увидеть картину омонимии как явления языка во всей её сложности и многообразии, он ещё и позволяет оценить семантическую дистанцию между значениями представителей омонимических рядов разных классов, относительно малых по объёму. И если большой разброс по шкале «полисемия — омонимия» в случае анализа больших групп, объединённых предельно общим критерием типа «исконно разные слова»

или «заимствования», может быть объяснён тем, что сами эти группы довольно пестры и разнородны по составу, то при выбранном нами подходе подобный контраргмуент если не снимается вовсе, то, как минимум, становится заметно менее сильным.

В-третьих, О. С. Ахманова отмечала не только то, что класс исходно разных слов неоднороден (данную оговорку мы как раз стараемся преодолеть и нивелировать), но и то, что между самими классами нет чёткой границы 424. С этим нельзя не согласиться. К примеру, В. В. Виноградов считал, что такие омонимы, как мир ‘вселенная’ и мир ‘покой’, лук ‘растение’ и лук ‘оружие’, образовались в результате совпадения «этимологически разных славянских слов» 425, между тем как нами в предыдущей главе значения ‘вселенная’ и ‘покой’ были рассмотрены как Ахманова О. С. Словарь омонимов русского языка. М., 1976. С. 8.

Виноградов В. В. Об омонимии и смежных явлениях // Вопросы языкознания. 1960. № 5. С. 10.

принадлежавшие некогда (пусть и в праславянский период истории языка) одному слову и данная пара омонимов была отнесена, таким образом, к группе «распад полисемии». О. С. Ахманова оперировала понятием «данной синхронической системы», чёткого определения которой мы не находим и которая понималась ей, судя по всему, как письменной период истории языка. Ввиду того что значения ‘оружие’ и ‘растение’ объединялись в одном слове на ранних стадиях развития языка, то есть за пределами «данной синхронической системы», такие единицы признаются «исконно разными словами» 426. Применительно именно к семантике слов такое строгое, по сути дискретное деление истории языка на два периода кажется нам излишне категоричным, а роль письменности как определяющего фактора такого деления преувеличенной. Потому нам кажется более правильным дифференцированный подход: в случае слов лук ‘оружие’ и лук ‘растение’ правильнее, видимо, действительно говорить о совпадении этимологически разных слов, в первую очередь потому, что второе из них, согласно СШ, было заимствовано из германских языков, и, если и имел место общий этимон, то в очень древнюю, праиндоевропейскую, эпоху (ср. приводившиеся нами ранее рассуждения (см. с. 74) об этимологии омонимов ключ ‘отмычка’ и ключ ‘родник’, которые также имеют общий праиндоевропейский этимон). В случае же слов мир ‘вселенная’ и мир ‘покой’ можно говорить о распаде полисемии (пусть и очень раннем). Условно говоря, в первом случае, для того чтобы развить в том же звуковом комплексе новое значение, русский язык прибег к помощи заимствования из другого языка, а во втором случае — «обошёлся собственными силами».

Такой же логикой мы руководствуемся и при анализе заимствований. В аспекте нашей проблематики нам важно понять, из одного источника происходят омонимы (то есть существовала ли между ними хоть когда-то семантическая связь) или из разных, потому, к примеру, ряд кран ‘запорный механизм’ — кран ‘машина для подъёмы грузов’ нами не рассматривается в рамках группы «омонимы, заимствованные из разных языков», хотя первое слово было заимствовано непосредственно из голландского языка, а второе — из немецкого, поскольку оба Ахманова О. С. Словарь омонимов русского языка. М., 1976. С. 8.

этих слова восходят к одному прагерманскому этимону (*kran-), и их правильнее рассматривать как единицы, пришедшие к нам из одного источника (пусть и очень древнего), хотя и при разном посредстве.

Наконец, в-четвёртых, следует отметить, что, несмотря на высокий уровень развития этимологической науки, нельзя сказать, что абсолютно для всех слов найдена однозначная этимология (а в нашем случае необходимо, чтобы она была не только однозначной, но и по возможности максимально подробной, с приведением всех опосредующих звеньев, если таковые были), а с этим тоже приходится считаться.

«Этимологический словарь русского языка» М. Фасмера, «Историкоэтимологический словарь современного русского языка» П. Я. Черных, «Школьный этимологический словарь русского языка» Н. М. Шанского, СШ, интернет-портал etymolog.ruslang.ru, курируемый Институтом русского языка РАН, а также некоторые другие ресурсы.

значительную степень условности приводимого нами деления, которая вызвана объективными причинами, мы можем приступить к анализу разных групп омонимов. Мы считаем возможным и оправданным логикой изложения разделить весь массив омонимов на две большие группы — 1) омонимы, возникшие внутри одного языка, и 2) омонимы, возникшие вследствие межъязыковых контактов (заимствований) (хотя даже при таком, казалось бы, предельно дискретном разделении обнаруживается небольшая подгруппа слов, которая находится как бы между двумя указанными классами — ряды, в которых один из омонимов является исконно русским словом, а другой — калькой, ввиду того, что сами кальки как класс имеют статус, пограничный между заимствованием и исконно русским словом), и уже внутри этих групп производить дополнительное деление.

3.2. Омонимия, развившаяся вследствие заимствований 3.2.1. Омонимы, заимствованные из разных языков. В эту группу входят такие ряды, как бар ‘ресторан’ (из англ.) — бар ‘единица давления’ (из франц.), боны ‘денежные знаки’ (из франц.) — боны ‘плавучие ограждения’ (из нидерл.), бот ‘судно’ (из нидерл.) — бот ‘ботинок’ (через др.-польск. к франц.), гриф ‘крылатое чудовище; хищная птица’ (из греч.) — гриф ‘часть музыкального инструмента’ (из нем.), кок ‘вихор’ (из франц.) — кок ‘повар’ (из нидерл.), круп ‘поражение гортани’ (из англ.) — круп ‘задняя часть туловища животного’ (из франц.), лава ‘минеральная масса, изливающаяся из вулкана’ (через ит. из лат.) — лава ‘род казачьей атаки’ (из тюрк.), лира ‘музыкальный инструмент’ (из греч.) — лира ‘денежная единица’ (из ит.), лот ‘прибор для измерения глубины’ (из нидерл.) — лот ‘русская мера веса;

товар на аукционе’ (из франц.), мат ‘ситуация в шахматах’ (через нем. из араб.) — мат ‘половик’ (через англ. из лат.), полис ‘город-государство’ (из греч.) — полис ‘документ о страховании’ (через франц. к ит.), пост ‘воздержание от принятия скоромной пищи’ (из др.-в.-нем.) — пост ‘пункт охраны, а также сама охрана;

должность’ (через франц. и ит. из лат.), рейд ‘водное пространство для стоянки судов’ (из нидерл.) — рейд ‘набег’ (из англ.), термит ‘насекомое’ (через франц. из англ., восходит к лат.) — термит ‘смесь алюминия с окислами’ (через нем. к греч.), тик ‘заболевание’ (из франц. или англ.) — тик ‘ткань’ (из нидерл.), фон ‘основной цвет; задний план’ (через нем. и франц. из лат.) — фон ‘единица уровня громкости’ (из греч.), шериф ‘полицейский’ (из англосакс.) — шериф ‘почётное звание лица, считающегося потомком Мухаммеда в исламе’ (из араб.), штоф ‘мера объёма’ (из н.-нем.) — штоф ‘ткань’ (из нем.) и т. п.

Практически любое явление в языке характеризуется наличием центра и периферии, и омонимические ряды, которые мы только что привели, несомненно, составляют центр явления под названием «омонимия». Это наиболее архетипические представители класса омонимов, и относительно омонимического статуса приведённых единиц у исследователей и составителей словарей практически не возникает сомнений и разногласий (во всех четырёх рассматриваемых нами словарях все эти случаи отнесены к омонимии, за исключением пары фон1,2, которая отсутствует в СА; обнаружить семантическую связь действительно возможно при реконструкции приблизительно такого метонимического переноса: ‘задний план картины’ — ‘задний план (второстепенная часть) чего-л.’ — ‘второстепенная часть какого-л. звучания’ (ср.: музыкальный фон) — ‘единица измерения одного из параметров этого звучания’; впрочем, отсутствовать в СА эта пара может и потому, что терминологическое значение просто не рассматривалось).

Это абсолютно случайные совпадения в одной форме различного содержания, так сказать, омонимы «в чистом виде», то есть такие, между которыми «по определению» этимологически не могло быть никакой семантической связи. И чисто теоретически, исходя из подобной природы таких омонимов, следовало бы предположить, что вся группа, включающая приведённые омонимические ряды, должна компактно располагаться на омонимическом полюсе рассматриваемой шкалы. Тем не менее, если внимательнее присмотреться к конкретным представителям этой группы, предполагаемой «компактности» мы всё же не обнаружим. Даже если вынести за скобки только что проанализированный ряд фон1,2 (приведённая нами мотивировка имеет всё же во многом формальный характер, несколько «надуманна»; с другой стороны, скажем, в паре значений мат ‘половик’ — мат ‘положение в шахматах’ даже такой, «надуманной», трактовки мы привести не можем, что заставляет нас расположить пару фон1,2 всё же несколько левее точки «абсолютная омонимия» на шкале «полисемия — омонимия») — среди приведённых рядов можно обнаружить как минимум два случая, где можно говорить о семантических контактах внутри каждой из пар. Речь идёт о парах лава ‘минеральная масса, изливающаяся из вулкана’ — лава ‘род казачьей атаки’ и шериф ‘полицейский’ — шериф ‘почётное звание лица, считающегося потомком Мухаммеда в исламе’. В первом случае возможен метафорический перенос по функциональному сходству: атака (лава2) развивается так же быстро и атакующие так же стремительно окружают какие-либо объекты и территории, как и лава1; во втором случае — также метафорический перенос, основой для которого служит сема ‘важный, уважаемый’ (человек). Более убедительна первая из приведённых мотивировок, однако и вторая имеет право на существование. Потому мы бы поместили оба случая между крайними точками шкалы, однако первый из них — ближе к полюсу многозначности, а второй — к полюсу омонимии.

Таким образом, опираясь на собственное языковое чутьё, мы бы расположили омонимические ряды этой группы на шкале приблизительно так:

Рисунок 2. Омонимы, заимствованные из разных языков, на шкале «полисемия — омонимия»

3.2.2. Омонимические ряды, в которых хотя бы один из омонимов заимствован при посредстве того языка, из которого был заимствован другой.

Приведём конкретный пример такой ситуации.

Слово газ1 ‘состояние вещества’ было заимствовано из французского, куда пришло из греческого, а слово газ2 ‘лёгкая прозрачная ткань’ — также из французского, но в нём оно было образовано по названию сирийского города Газа.

В результате в данном случае во французском языке сложилась такая же ситуация омонимии, которая складывалась в русском, когда он заимствовал омонимы из разных языков (см. предыдущий пункт), а русский язык, в свою очередь, заимствовал «саму эту омонимию».

Аналогичную картину мы можем наблюдать и в омонимическом ряду флюс ‘заболевание десны или надкостницы’ — флюс2 ‘вещество, добавляемое в шихту’ (правда, само отнесение этого ряда именно к данной группе требует оговорки: оба слова заимствованы непосредственно из немецкого языка, в котором второе можно считать оригинальным, незаимствованным, а первое — калькой с греч. reuma, которое в греческом, наряду с терминологическим медицинским, имеет ещё и значение ‘течь’, как и нем. fluss). Правда, в отличие от предыдущего рассмотренного примера, в данном случае речь идёт не о случайном совпадении, а о «намеренном»

(по крайней мере, этимологически) совмещении в одном слове двух значений.

В большинстве случаев, однако, омонимия (в принятом нами понимании этого слова — как совпадение и произношения, и написания) отсутствовала в том языке, непосредственно из которого слова заимствовались русским языком, и возникала уже на базе нашего языка, ввиду адаптации слов к русским фонетическим, графическим и/или грамматическим особенностям (ещё Л. А. Введенская отмечала, что омонимы в русском языке могут образовываться «в результате подчинения заимствованных слов фонетическим и грамматическим нормам русского языка» 427).

Так, слово вольт1 ‘крутой поворот в манежной езде, уклонение от удара’ было заимствовано из французского языка, а слово вольт2 ‘единица измерения напряжения’ — из итальянского через посредство французского (единица электрического напряжения названа так по имени итальянца А. Вольта). Однако во французском языке первое слово имеет написание volte, а второе — volt, то есть омонимии в полном смысле этого слова не было, однако в русском языке она появилась.

К этой группе мы также можем отнести следующие омонимические ряды:

бокс ‘вид спорта’ (из англ.) — бокс ‘изолятор для больных; коробка’ (через англ. из лат.); мат ‘положение в шахматах’ (через нем. из араб.) — мат ‘род поверхности’ (из нем.), такса ‘расценка’ (через нем. из лат.) — такса ‘порода собаки’ (из нем.), фокус ‘точка пересечения лучей; средоточие, центр’ (через нем. из лат.) — фокус ‘трюк’ (из нем.), шпик ‘сало’ (через польск. из нем.) — шпик ‘шпион’ (из польск.) и некоторые другие.

В данной группе, как и в предыдущей, в большинстве случаев все совпадения звуковой и графической формы (независимо от того, в каком языке эти совпадения были впервые зафиксированы) априори случайны и появление таких омонимов нельзя объяснить когда-то существовавшей семантической близостью между соответствующими значениями (исключение составляет разве что пара флюс1,2).

Однако и здесь при пристальном рассмотрении каждого из рядов на предмет Введенская Л. А. К вопросу о путях развития омонимов в русском языке // Русский язык в школе. 1963.

№ 3. С. 52.

возможных семантических связей между его членами мы обнаружим весьма пёструю картину.

В первую очередь следует сказать о значениях ‘заболевание десны или надкостницы’ и ‘вещество, добавляемое в шихту при выплавке металла’, выражаемых одинаковым звуковым комплексом флюс. Сам факт того, что в некоем языке они объединялись в одном слове (а это и есть непременное условие семантического калькирования, которое было осуществлено немецким языком на основе греческого), уже говорит о том, что семантическая связь между ними теоретически возможна. Безусловно, в русском языке эта связь слабее, чем в немецком или греческом, поскольку в последних двух у соответствующих слов есть и более общее, родовое, значение ‘течь вообще’, по отношению к которому анализируемые значения могут быть рассмотрены как производные (флюс ‘воспаление’ образуется вследствие того, что гной «стекается» в одно место, флюс ‘материалы, вводимые в шихту’ приобретает жидкое («текучее») состояние, когда плавится (ср. дуплет этого слова в русском языке — плавень) и начинает выполнять свою основную функцию).

гипотетическая деривация имеет, судя по всему, не однолинейный, а взаимонаправленный характер (можно сказать, что флюс1 похож на флюс2, а также что флюс2 похож на флюс1, и здесь правильнее говорить, пожалуй, не о внешнем или функциональном сходстве, а о сходстве прототипических ситуаций: и в том, и в другом случае некое текучее вещество заполняет некое пространство). На наш взгляд, здесь мы имеем сходство явлений и совпадение соответствующих сем, достаточные для того, чтобы фиксировать семантическую деривацию и связь двух значений (правда, при такой трактовке приходится искусственно реконструировать ещё одно, промежуточное, значение, ‘гной, который накапливается в десне во время воспаления’ (поскольку флюсом правильнее называть всё же не сам гной, а весь воспалённый участок десны), метонимически произведённое от значения ‘воспаление’, но реконструкция эта элементарна и не может сильно затемнить семантические связи между двумя анализируемыми значениями (ср. приводившиеся на с. 73—74 рассуждения о значениях слова ячмень)).

Несмотря на то, что совпадение значений ‘состояние вещества’ и ‘лёгкая прозрачная ткань’ в одном звуковом комплексе газ, как уже отмечалось выше, не имеет причин и является случайным, перекинуть «семантический мостик» от одного значения к другому мы можем и в этом случае, определив газ2 как ‘ткань, такую же лёгкую, прозрачную, как газ1’ (метафора гиперболического характера). Ещё более убедительной такая трактовка выглядит в свете наличия другой пары значений (второе из них, правда, является устаревшим), между которыми прослеживаются ровно такие же семантические отношения: дымка ‘туман’ — дымка ‘лёгкая ткань’, и СУ объединяет эти значения в одном слове (этот случай в качестве примера ремотивации (слово дымка ‘ткань’ было заимствовано из турецк. dimi) приводит О. И. Блинова 428).

Таким образом, уже на примере второй подряд группы слов мы убеждаемся в том, что абсолютно случайные совпадения по форме исконно различных единиц ещё не означают обязательного отсутствия семантических связей между ними.

Потому вряд ли можно согласиться с авторами рецензии на «Инструкцию для утверждавшими, что «первый тип омонимов (этимологические) в словарной практике обычно особых трудностей не представляет, так как и этимологический, и семантический анализ слова позволяет сравнительно легко решить вопрос об омонимичности этих слов» 429 и что «единичные» трудности могут встретиться «лишь в случаях неясной или спорной этимологии» 430. Как мы только что убедились, зачастую результаты этимологического и семантического анализа оказываются противоположными.

Блинова О. И. Мотивология и ее аспекты. Томск, 2007. С. 199.

Брянцева Т. Г., Цейтлин Т. М. Инструкция для составления «Словаря современного русского литературного языка» (в трех томах) // Вопросы языкознания. 1954. № 3. С. 115.

семантического) исконно разных единиц неоднократно отмечалось разными исследователями: В. В. Виноградов отмечал подобные процессы в случае слов сальный, ферт, мазать 431, а также жолнёр 432; Анна А. Зализняк, ссылаясь на Т. В. Булыгину и А. Д. Шмелёва, приводит слово пекло, а также ряд примеров из других языков 433 (этот же пример, наряду со словом колика, этимологически не связанным с глаголом колоть, приводил и Л. А. Булаховский 434); К. А. Тимофеев говорил о том, что «этимологически разные однозвучные слова могут в процессе их сосуществования вступать иногда даже в известную смысловую связь» 435. (Ср.

также приводившееся на с. 146 утверждение М. Я. Гловинской о двух типах членимости — «членимости для лингвиста» и «членимости для носителя языка»).

По большому счёту, во всех подобных случаях мы можем говорить о народной этимологии, однако только тот факт, что то или иное явление в языке считается случаем народной этимологии, вовсе не отменяет ни самого факта существования этого явления, ни того, что при синхронном подходе это явление должно рассматриваться как равноправное с другими. Очень правильно оценивал роль народной этимологии в языке Л. А. Булаховский, который писал: «Народная несерьёзного… имела, однако, в истории отдельных языков и стойкие отложения, становившиеся фактами всеобщего литературного употребления» 436. Иллюстрируя тезис о том, что «этимологические связи не столь уж важны», на примере слова сальный 437, С. Д. Кацнельсон справедливо отмечал: «Полисемия… это прежде всего ряд объединённых актуальными деривационными связями значений» 438. В связи с Виноградов В. В. Об омонимии и смежных явлениях // Вопросы языкознания. 1960. № 5. С. 10.

Виноградов В. В. О некоторых вопросах теории русской лексикографии // Вопросы языкознания. 1956.

№ 5. С. 87.

Зализняк Анна А. Многозначность в языке и способы ее представления. М., 2006. С. 53.

Булаховский Л. А. Введение в языкознание. Ч. 2. М., 1953. С. 167.

Дискуссия по вопросам омонимии… // Лексикографический сборник. 1960. Вып. 4. С. 76.

Булаховский Л. А. Введение в языкознание. Ч. 2. М., 1953. С. 165.

Кацнельсон С. Д. Содержание слова, значение и обозначение. М.; Л., 1965. С. 60—61.

этим, может быть, следует признать правильной точку зрения О. И. Блиновой, которая предлагала обозначать подобные ситуации термином «ремотивация», считая терминообозначения, в составе которых фигурирует слово «этимология», неудачными 439.

Мы разделяем теоретические воззрения упомянутых учёных и также считаем, что статус двух значений с точки зрения их принадлежности к одному или к разным словам может быть определён только с опорой на семантические отношения между ними, а не на этимологию, поскольку в языке существует явление конвергенции (встречающееся значительно реже, чем явление дивергенции, на что указывал С. Д. Кацнельсон 440, однако значительно чаще, чем принято думать: во всех четырёх рассмотренных нами словарях фиксируются омонимические слова газ и флюс, хотя, как показал семантический анализ, в данных случаях вполне можно усмотреть полисемию). В подтверждение сказанного приведём наше видение того, как располагаются на шкале рассмотренные единицы:

Рисунок 3. Омонимы, хотя бы один из которых заимствован из другого языка, а другой — при посредстве этого языка, на шкале «полисемия — омонимия»

3.2.3. Пары омонимов, один из которых является заимствованным, а второй — исконно русским. Это группа омонимов, которая также содержит такие омонимические ряды, представители которых являются случайно совпавшими по форме единицами. Приведём примеры таких рядов: балка ‘брус’ (из ср.-н.-нем.) — балка (овраг), боб ‘растение’ — боб ‘сани в бобслее’ (из англ.), бор ‘сосновый лес’ — бор ‘сверло’ (из нем.), брак ‘супружеские отношения’ — брак ‘изъян’ (из ср.в.нем.), вал ‘насыпь’ (из лат.) — вал ‘волна’, горн ‘печь’ — горн ‘музыкальный Блинова О. И. Мотивология и ее аспекты. Томск, 2007. С. 198—199.

Дискуссия по вопросам омонимии… // Лексикографический сборник. 1960. Вып. 4. С. 86.

инструмент’ (из нем.), град ‘осадки’ — град ‘город’ (из ст.-слав.), клуб ‘клубок, подобие шара’ — клуб ‘общественная организация’ (через нем. из англ.), линь ‘рыба’ — линь ‘трос’ (из нидерл.), лук ‘растение’ (из герм.) — лук ‘оружие’, люлька ‘колыбель’ — люлька ‘трубка’ (из тюрк.), мат ‘ругань’ — мат ‘положение в шахматах’ (через нем. из араб.), мат ‘род поверхности’ (из нем.), мат ‘половик’ (через англ. из лат.), моль ‘бабочка’, моль ‘сплав леса’ — моль ‘единица количества вещества’ (из лат.), мурава ‘трава’ — мурава ‘глазурь’ (из перс.), рожа ‘лицо’ — рожа ‘болезнь’ (из польск.), рок ‘судьба’ — рок ‘музыка’ (из англ.), свита ‘сопровождение’ (через польск. и франц. из лат.) — свита ‘одежда’, тур ‘этап, часть состязания’ (из франц.) — тур ‘дикий бык; горный козёл’, шашка ‘кружок, брусок;

кубик, плитка, цилиндр взрывчатого вещества’ — шашка ‘оружие’ (из кабард. или кумык.) и т. д.

За исключением пар вал ‘насыпь’ — вал ‘волна’ и люлька ‘колыбель’ — люлька ‘трубка’, внутри которых возможен метафорический перенос по сходству формы (в первом случае оба объекта напоминают гребень, а во втором имеют округлое углубление), все приведённые ряды представляют собой омонимы в чистом виде (не потому, что они имеют разное происхождение, но потому, что ни в одной из рассматриваемых пар невозможно обнаружить более или менее ощутимую семантическую связь). Однако даже такая, казалось бы, абсолютная, степень омонимии не может быть признана предельной, если мы взглянем на другую подгруппу омонимических рядов внутри этой же группы. В этой подгруппе исконно русское и заимствованное слова внутри каждого омонимического ряда различаются ещё и морфемной членимостью: в заимствованном слове выделяется только корень (и окончание), в то время как русское слово имеет более сложную морфемную структуру. Приведём примеры: би-ч ‘кнут’ — бич ‘опустившийся человек’ (из англ.), из-вод- (от извести/изводить) — извод ‘разновидность текста’ (из ст.-слав.), ка-де-т ‘конституционный демократ’ — кадет ‘воспитанник кадетского корпуса’ (из франц.), лейка ‘фотоаппарат’ (из нем.) — лей-к-а ‘сосуд для поливки’, петрушка ‘растение’ (через польск. из греч.) — петр-ушк-а ‘русский народный кукольный театр; кукла в этом театре’, плат--а ‘вознаграждение’ — плата ‘диэлектрическая пластина’ (из англ.), с-кат- ‘наклон’ — скат ‘животное’ (из норв. или швед.) и др.

Здесь мы также не обнаруживаем никаких нетривиальных семантических совпадений в значениях, однако это «несовпадение» подчёркнуто ещё и на формальном уровне: если в предыдущей подгруппе подобное несовпадение мы постулировали исключительно на основании семантического анализа, то в данном случае слова противопоставляются ещё и своей внутренней формой, то есть омонимия не только имеет место, но ещё и дополнительно выделена. Обнаружить её ещё проще. Для лексикографической практики такое разделение, возможно, и не имеет особого значения, поскольку в обоих случаях слова должны подаваться в разных словарных статьях, как омонимы, однако в чисто теоретическом плане, полагаем, будет нелишним отразить эту разницу на схеме, расположить случаи из последней рассмотренной подгруппы правее полюса омонимии и тем самым показать, что они как бы «омонимичнее абсолютных омонимов»:

Рисунок 4. Омонимы, один из которых заимствован, а другой является исконно русским, на шкале «полисемия — омонимия»

Из всех рассмотренных в рамках данной группы слов особое внимание хотелось бы обратить на омонимы извод1 (от извести/изводить) и извод ‘разновидность текста’. Оба омонима (и исконно русский, и заимствованный из церковнославянского) этимологически являются дериватами глагола извести. Этот пример очень показателен, так как он демонстрирует, что, даже возникнув, вопервых, из одного, общего для славянской группы языков, слова, во-вторых, по той же самой словообразовательной модели (существительное образовано от глагола с помощью нулевой суффиксации (или бессуфиксным способом)), в-третьих, в языках одной группы (славянской), эти слова в русском языке всё же являются омонимами, один из которых мы считаем производным (и, следовательно, членимым), а другой — нет.

Стоит отметить также, что слово извод1 пришло к нам если не в терминологическом, то в узкоспециальном значении (а термины в принципе хуже мотивируются этимологически производящими словами; подробнее об этом — в § 4), тем более в данном случае сема, заимствованная этим словом от исходного глагола извести, ушла на далёкую периферию семантики слова, если вообще не покинуло его пределов (по крайней мере, если учитывать семантику русских слов).

Что же касается слова извод2, то здесь речь идёт даже не о заимствовании какой-то семы, а, по большому счёту, о дублировании семантики (разница между словами извод2 и извести сугубо грамматическая), а потому перед нами полноценные омонимы, в такой же, абсолютной, мере лишённые семантической связи, как и прочие слова этой подгруппы.

Анализ этого случая как бы предваряет обзор следующей группы слов, в которых омонимы заимствованы из одного языка, где зачастую омонимии не было, а в русском языке она имеет место. В свете только что рассмотренной пары слов подобная ситуация кажется нам менее странной, ибо даже в близкородственных языках, как мы только что убедились, возможны совершенно различные семантические трансформации изначально общих единиц, не говоря уже о языках, которые разошлись значительно раньше.

3.2.4. Омонимы, заимствованные из одного языка. Эта группа представлена значительным количеством омонимических рядов и весьма разнородна по своему составу, объединяет в себе несколько подгрупп и допускает сразу несколько линий дополнительной, внутренней, классификации.

Во-первых, имеет смысл сразу отграничить подгруппу таких омонимических рядов, в которых в языке-источнике омонимия отсутствовала и возникла непосредственно в русском языке вследствие фонетической и графической адаптации слов (ситуация, похожая на ту, которая уже рассматривалась в рамках первой группы, — см. разбор омонимов вольт1,2 на с. 160). К числу таких рядов можно отнести следующие: аспид ‘змея’ (из греч. aspis) — аспид ‘род сланца’ (из греч. iaspis), винт ‘металлический стержень с резьбой’ (восходит через польск. к нем. Gewinde) — винт ‘карточная игра’ (из нем. Wint), гриф ‘птица’ (через польск, нем. и лат. из др.-греч. gryps) — гриф ‘штемпель’ (через франц. из греч. grapho), корнет ‘офицерский чин в кавалерии’ (из франц. cornette) — корнет ‘музыкальный инструмент’ (из франц. cornet), кулон ‘украшение’ (из франц. coulant) — кулон ‘единица количества электричества’ (из франц. Coulomb), пат ‘положение в шахматах’ (через франц. pat из лат. pactum) — пат ‘род мармелада’ (через франц.

pate из лат. pasta) (в данном случае оба слова были заимствованы через французский из латинского, однако, как можем видеть, полное совпадение по форме произошло только в русском) и т. п.

Усмотреть минимальную семантическую связь мы можем только в паре аспид ‘змея’ — аспид ‘род сланца’: данная горная порода действительно напоминает по цвету, а также по особенностям отражения света (по «отливу») змеиную кожу, но категорически постулировать такой метафорический перенос по внешнему сходству мы бы не стали и охарактеризовали бы его скорее как гипотетический (но в то же время отдаляющий данную пару от полюса омонимии на шкале, в отличие от прочих рассмотренных пар, члены которых являются абсолютными омонимами).

Другая, значительно большая по размеру подгруппа, включает в себя омонимические ряды, члены каждого из которых в том или ином языке были (по крайней мере, в ранние периоды развития этого языка) значениями одного слова, а в русском языке мы имеем дело с омонимией. Данная подгруппа очень трудна для точного анализа, поскольку выяснить, в каком именно языке произошёл распад полисемии и образовались омонимы, чрезвычайно трудно: даже если в каждом конкретном случае мы будем сверяться с толковыми словарями того или иного языка, сведения, почерпнутые оттуда, не могут служить гарантией того, что конкретные значения входили в состав одного полисеманта или, наоборот, относились к разным словам (уже на примере нашей выборки мы можем видеть, сколь противоречиво толкуют словари одни и те же единицы, и даже в тех случаях, когда они единодушны, их данные всё равно могут быть подвергнуты сомнению). С высокой долей вероятности, однако, можно утверждать следующее: чем большее количество интеръязыковых этапов проходит исконно семантически единый этимон, объединяющий в себе несколько значений, чем больше число тех языковпосредников, через которые он проходит перед тем, как оказаться в русском (или в любом другом), — тем больший разрыв семантических связей между значениями перекочёвывая из языка в язык, те или иные значения теряют одни семы и приобретают другие, всё менее и менее напоминая самих себя в своём исходном состоянии.

Поясним сказанное на примере пары омонимов капот1 ‘откидная крышка’ — капот2 ‘старинное женское платье’. Этимологически оба слова восходят к лат. caput ‘голова’ и были заимствованы русским из французского языка, однако семантически связать с этимоном хотя бы один из русских омонимов весьма затруднительно (равно как и омонимы между собой). Первый омоним прошёл в своём развитии следующие этапы: ‘голова’ — ‘опрокидывать голову’ — ‘опрокидывать что-л.’ (перенос произошёл в карточной терминологии, где идиоматическое выражение faire capot ‘опрокинуть соперника, разбить на голову’, сохранив значение, редуцировалось по форме в глагол capoter со значением ‘опрокидывать’; ср. рус.

съесть собаку — насобачиться; А. Я. Шайкевич вообще выделяет подобные семантического переноса и иллюстрирует их примерами из французского языка 441) — ‘то, что опрокидывают’ — ‘откидной верх экипажа’. Значение второго омонима видоизменялось так: ‘голова’ — ‘капюшон (часть одежды для головы)’ — ‘одежда с капюшоном, плащ’ — ‘женская одежда’. Как видим, слово капот1 утратило связь с этимоном уже во французском языке, слово капот2 — в русском, в силу чего мы и говорим об абсолютной омонимии между этими двумя словами в русском языке, которой способствовало языковое посредничество французского языка при заимствовании.

Ещё один пример — омонимы патрон1 ‘хозяин, покровитель’ и патрон ‘часть снаряда’. Оба они восходят к латинскому patronus ‘покровитель, защитник’.

В латинском это слово (которое, в свою очередь, является словообразовательным Шайкевич А. Я. Введение в лингвистику. М., 2005. С. 150.

дериватом от pater ‘отец’) имело только первое из приведённых значений. Однако в одном из языков-посредников (немецком или французском), видимо, произошёл метафорический перенос генерализующего характера (‘человек, который защищает’ — ‘вообще кто- или что-либо защищающее; защита’), а затем — ещё один перенос, на этот раз гипонимический (‘то, что защищает’ — ‘конкретный предмет, который защищает’), и эти переносы способствовали появлению нового, слабо связанного с исконным, значения (теоретически можно говорить о том, что и патрон1, и патрон «защищают», однако, во-первых, это разного рода защита (в одном случае — покровительство, в другом — покрытие), во-вторых, патрон2 скорее всё же является не «защитой» того, что внутри него, а некоей ёмкостью). И здесь мы также говорим об омонимии, поскольку некое родство между рассматриваемыми значениями мы можем установить, только прибегнув к этимологическому анализу.

Однако не стоит и абсолютизировать значение этой тенденции, потому что наряду с ней имеет действие ещё один фактор: степень расхождения значений зависит ещё и от специфики самих значений, от семантической структуры слова в том языке, с которого начался процесс заимствования. Постараемся проиллюстрировать заявленные тезисы на конкретных примерах.

Во-первых, мы можем выделить ряд случаев, в которых изначальное семантическое единство тех или иных слов было обусловлено тем, что в том языке, с которого начался процесс заимствования, два рассматриваемых значения могли быть вариантами другого, более общего, родового значения, которое не перешло вместе с частными в другие языки (следует ли в данном случае говорить о вариантах значения или о двух отдельных значениях, произведённых методом сужения от третьего, родового, вопрос не столь принципиальный, и мы не будем на нём заострять внимание). Например, омонимы мотив ‘побудительная причина’ и мотив ‘напев; составная часть темы, сюжета произведения искусства’ восходят, через разное языковое посредство, к лат. motivus ‘подвижный’, и, если бы подобное значение входило в состав русского слова мотив, мы, пожалуй, говорили бы о полисемии (по крайней мере, оснований говорить о ней у нас было бы намного больше). А ввиду отсутствия такого «объединяющего звена» в русском языке семантического сближения двух существующих значений мы не обнаруживаем и констатируем омонимию.

Приведём примеры подобных случаев: акция ‘действие для достижения определённого результата’ — акция ‘ценная бумага’ (от лат. actio ‘действие’), дисциплина ‘порядок’ — дисциплина ‘учебный предмет’ (от лат. disciplina ‘наставление, воспитание’), кокетка ‘женщина’ — кокетка ‘часть одежды’ (от франц. coquette ‘маленький петух’), нефрит ‘болезнь почек’ — нефрит ‘поделочный камень’ (от греч. греч. nephros ‘почка’), нота ‘музыкальный знак’ — нота ‘дипломатическое заявление’ (от лат. nota ‘знак, замечание’), орден ‘знак отличия’ — орден ‘община’ (от лат. ordo ‘ряд, разряд, сословие’), пассаж ‘галерея’ — пассаж ‘фрагмент музыкального произведения; странный поступок’ (от франц.

passer ‘проходить, происходить’), пике ‘рубчатая ткань’ — пике ‘фигура пилотажа’ (от франц. piquer ‘колоть’, которое, в свою очередь, с одной стороны, дало ‘стегать’ и — далее — ‘особая ткань’, с другой — ‘пикировать, совершать пике’), проспект ‘широкая улица’ — проспект ‘краткое изложение выпускаемого издания’ (от лат.

pro-spicere ‘смотреть вперёд’), радикал ‘устойчивая группа атомов’ — радикал ‘приверженец решительных действий’ (от лат. radix ‘корень’), реакция (от реагировать) — реакция ‘политика сопротивления прогрессу’ (от лат. re- ‘против, обратно’ + actio ‘действие’), роль ‘образ, воплощаемый актёром; текст для актёра’ (от лат. rotulus ‘бумажный свиток для актёров’) — роль ‘cвёрток цилиндрической формы’ (от нем. Rolle, которое также восходит к латинскому источнику), талия ‘часть туловища’ — талия ‘комплект игральных карт из двух колод’ (от франц.

tailler ‘подрезать’), титул ‘звание’ — титул ‘название книги’ (от лат. titulus ‘надпись’), фаланга ‘часть пальца’ — фаланга ‘сомкнутый строй пехоты’ — фаланга ‘насекомое’ (из греч. phalagx ‘продолговатый кусок чего-л.’), фибра ‘жилка, нерв’ — фибра ‘гибкий лист из бумажной массы’ (от лат. fibra ‘волокно’), филе ‘мясо’ — филе ‘вышивка’ (от франц. filet ‘ниточка, волокно; сеть’), шайка ‘сосуд’ — шайка ‘группа людей’ (от тюрк. aika ‘разбойничье судно’), шпиц ‘шпиль’ — шпиц ‘собака’ (от нем. Spitz ‘острый’) и др. (как можно видеть, в ряде случаев слово в языке-источнике было членимым, и уже самой этой членимостью обусловлено то, что его семантическая структура там отличается от семантической структуры заимствования в русском языке).

Если бы предположение о том, что отнесённость омонимического ряда к той или иной группе слов, связанных сходной этимологией, обусловливает то или иное место этого ряда на шкале «полисемия — омонимия», было справедливым, то, применительно к анализируемой нами группе, логично было бы сделать и другое предположение: если в первоначальном языке-источнике было некое общее значение, своеобразное «промежуточное звено» между рассматриваемыми значениями, а в русском языке оно отсутствует, то перед нами омонимия, если же таковое значение отсутствовало и в языке-источнике и слово обладало ровно такими же значениями, какие мы имеем и в русском языке, — следует говорить о многозначности.

справедливости как минимум первой части этого предположения. Однако даже среди этих примеров можно обнаружить различную степень разрыва семантических связей: если большинству рядов действительно свойственна полная, абсолютная омонимия (трудно усмотреть семантическую связь, например, между значениями ‘широкая улица’ и ‘краткое изложение выпускаемого издания’, объединяемыми одним звуковым комплексом проспект), то в рядах фибра1,2, шайка1,2 и шпиц1, можно обнаружить семантическую общность, пусть и минимальную: фибра ‘гибкий лист из бумажной массы’ так же гибок, как и фибра ‘жилка’, «наложение» значений обоих омонимов шайка1,2 происходит в идиоме шайка-лейка (по значению этот фразеологизм скорее связан с шайкой ‘группой людей’, по форме — из-за наличия в нём слова той же лексико-тематической группы — с шайкой ‘сосудом’), а шпиц ‘собака’ назван так по характерной части своего тела — по ушам, напоминающим шпиц ‘шпиль’.

Рассмотреть эти ряды именно здесь, а не в следующей подгруппе, нас заставляет высокая степень условности и «искусственности» такой связи: едва ли принцип гибкости является доминантным, центральным в слове фибра ‘жилка’;

кроме того, само это слово в данном значении является устаревшим, а его омоним — специальным словом; не выглядит «прозрачной» и внутренняя форма фразеологизма шайка-лейка (значение целого мы не можем составить из буквальных значений его частей); сомнительна и приведённая нами реконструкция семантических отношений в паре шпиц ‘шпиль’ — шпиц ‘собака’, во-первых, ввиду искусственного внедрения дополнительного семантического звена (шпиц ‘ухо особой формы’), во-вторых — опять же из-за сомнений в том, является ли этот признак наиболее характерным для данного животного и может ли именно он быть положен в основу номинации (с одной стороны, мы вправе делать такое предположение, поскольку точно знаем, что именно такой перенос и происходил в немецком, с другой — не можем выходить за рамки именно предположения, поскольку в разных языках в основу номинации могут быть положены совершенно разные признаки).

Однако есть и более очевидные нарушения вышеприведённого тезиса, согласно которому наличие/отсутствие общего значения в языке-источнике является критерием разграничения омонимии/полисемии.

Во-первых, имеется подгруппа, представленная значительным количеством рядов, внутри каждого из которых, как и в только что рассмотренной подгруппе, в языке-источнике также наличествовало некое объединяющее значение, не перешедшее в русский язык, однако, несмотря на это обстоятельство, мы можем обнаружить семантические связи, причём более прочные, чем в рядах шпиц1,2 и фибра1,2. Приведём примеры таких рядов, снабдив их описанием гипотетических семантических связей между их членами: гармония1 ‘созвучие, стройность’ — гармония2 ‘гармонь’ (от греч. armos ‘связь, соединение’; гармония2 — инструмент, с помощью которого можно добиться гармонии1), гранат1 ‘южное дерево и его плод’ — гранат2 ‘камень’ (от лат. granatus ‘зернистый’; возможная семантическая деривация: гранат2, так же как и гранат1, обладает зернистой структурой), пас ‘передача мяча партнёру’ — пас2 ‘пропуск хода в карточной игре’ (из франц. passe ‘прохожу мимо, пропускаю’; пас2, так же как и пас1, предполагает передачу права действовать кому-л.), туба1 ‘большой тюбик’ — туба2 ‘труба (музыкальный инструмент)’ (от лат. tuba ‘вообще труба’; туба2 внешне напоминает (пусть и отдалённо) тубу1), хорда1 ‘прямая, соединяющая две точки кривой’ — хорда ‘скелетная ось’ (от греч. chorde ‘струна’; хорда2 внешне напоминает хорду1) и др.

Отдельно стоит выделить случаи, которые также относятся к этой подгруппе, однако для проведения семантических связей внутри этих рядов требуется введение «искусственных» семантических звеньев: люкс1 ‘единица освещённости’ — люкс ‘что-л. роскошно оборудованное’ (от лат. lux ‘свет’; ‘единица освещённости’ — ‘освещённость, свет’ — ‘нечто лучшее в своём роде’ (ср. аналогичную модель переноса блестящий от блестеть — блестящий ‘выдающийся’, собственно свет ‘освещение’ — свет ‘лучшая часть общества’)), метр1 ‘единица измерения’ — метр2 ‘cтихотворный размер; система организации музыкального ритма’ (от греч.

metron ‘мера’; ‘единица измерения’ — ‘мера, норма’ — ‘то, что характеризуется наличием меры’), такт1 ‘ритм, метрическая музыкальная единица’ — такт ‘чувство меры, правильное понимание и поведение’ (от лат. tactus ‘прикосновение, ощущение’; ‘ритм’ — ‘порядок’ — ‘правильное поведение’) и т. п.

Формально к этой же подгруппе стоит отнести и ряд шах ‘титул монарха’ — шах ‘нападение на короля в шахматах’ (от араб. h ‘царь’). Однако в данном случае предположить возможные семантические связи в русском языке значительно сложнее. В цепочке ‘монарх’ — ‘главная фигура в шахматах’ — ‘нападение на эту фигуру’, которая могла бы обусловить в данном случае полисемию, сомнения вызывает второе звено, а также связь между вторым и третьим звеньями. Специфика шахматной терминологии в том, что многие фигуры имеют дублетные обозначения:

слон — офицер, ладья — тура, ферзь — королева. Потому само отсутствие дублета для обозначения шахматного короля, при наличии дублетов для обозначения других фигур, является дополнительным «блокирующим» фактором для того, чтобы сформировать подобный умозрительный конструкт (значение ‘шахматный король’ для слова шах). Что касается метонимической связи между этим «умозрительным»

значением и значением ‘нападение на короля’, то модель «предмет — нападение на него» тоже кажется весьма экзотической и в силу этого вряд ли дееспособной.

Потому, по совокупности факторов, в данном случае следует всё же признать омонимию.

Что касается данных проанализированных нами толковых словарей, то и они в ряде приведённых случаев фиксируют полисемию (так, из четырёх взятых нами словарей три трактуют как многозначное слово хорда, также три — слово туба, один — слово пас).

Уже при анализе этой группы мы можем обнаружить случаи, когда если не решающее, то очень значительное влияние на распад некогда целостного семантического образования оказали экстралингвистические факторы (которые в значительно большем количестве будут представлены в классе омонимов, возникших «внутри» русского языка, и в соответствующем месте данной главы они будут нами рассмотрены более подробно). Так, уже приводившиеся выше омонимы роль ‘образ, воплощаемый актёром; текст для актёра’ — роль ‘cвёрток цилиндрической формы’, скорее всего, так и остались бы омонимами, даже если в русский язык перешло бы и более общее значение ‘нечто круглое’, потому что роли для актёров уже давно не пишутся на свитках.

В силу экстралингвистических причин нельзя усмотреть семантической связи и между омонимами фараон ‘египетский правитель’ — фараон ‘карточная игра’. В этом случае точно известно, что второе значение появилось у слова довольно поздно, в одном из западноевропейских языков (вероятнее всего, во французском), а этим языком слово в первом значении было заимствовано, так же как и русским языком, из греческого (возможно, через дополнительное посредство; в русский язык оно пришло через старославянский). Потому нет необходимости анализировать семантику этимона в старославянском, греческом и древнеегипетском языках, а лучше обратить внимание на развитие семантики в том самом западноевропейском языке, в котором и появилось у слова второе значение для номинации зародившейся карточной игры.

Разные источники указывают на то, что червонный король в колоде французских карт изображался в виде фараона. Однако цепочка семантических трансформаций ‘египетский правитель’ — ‘карточный король, изображённый в виде египетского правителя’ — ‘определённая карточная игра, в которой задействована такая карта’ всё равно представляется странной, поскольку в этой карточной игре участвуют 36 карт, и червонный король («фараон») никакими особыми функциями не наделён, потому признак номинации выглядит более чем сомнительным. Логично предположить, что в той языковой общности, в которой возникло данное значение, в данной игре червонный король выполнял какую-то особую функцию (подобную, например, той, которую в русской версии игры играет пиковая дама), и по этой наиболее «функционально нагруженной» карте была названа и вся игра. Если это действительно так, то мы вправе говорить, таким образом, сразу о двух экстралингвистических моментах, обусловливающих наличие семантической связи в языке-источнике и её отсутствие в русском: особое изображение червонного короля и особая роль этой карты в «исконном» варианте этой игры. Если же нет — для нас остаётся непонятным принцип номинации в языке-источнике, однако первый из двух названных факторов всё равно остаётся в силе.

То же самое можно сказать и о паре омонимов мумия1 ‘забальзамированный труп’ — мумия2 ‘краска’. Оба слова восходят к араб. mumija ‘воск’, и предположительно краска была названа так потому, что первоначально извлекалась из мумий (независимо от того, имел ли место подобный способ добычи краски или нет, мы всё равно вправе говорить об экстралингвистическом факторе, поскольку бытовавшее предположение, что такой способ существовал, уже само по себе является экстралингвистическим моментом). Однако сейчас такой способ не используется, и мумия2 добывается совершенно другими путями, так что и в этом случае мы констатируем омонимию.

Изменения в неязыковой действительности привели к образованию пары омонимов тост1 ‘застольная речь’ — тост2 ‘ломтик хлеба’. Эти слова были заимствованы из английского языка, в котором они, в свою очередь, восходят к латинскому tostus ‘ломтик хлеба’: первоначально в английской культуре произнесение речи за столом сопровождалось обычаем ставить перед выступающим с речью стакан воды и поджаренный кусок хлеба. Так случилось, что тот компонент ситуации, по которому метонимически получила название сама ситуация, утратился, а другой (правда, в несколько видоизменённой форме: произнесение тоста сопровождается сейчас наличием не воды, а скорее какого-либо алкогольного напитка) сохранился, в результате чего связь между значениями была разорвана и возникли омонимы.

Последний рассмотренный нами пример интересен тем, что, несмотря на то, что русский язык перенял по сути все компоненты семантики этимона (в отличие от рассмотренных ранее примеров типа проспект1,2, талия1,2 и др.), в силу действия причин несобственно языкового характера в русском языке полисемия отсутствует.

Однако в целом в аналогичных условиях, при отсутствии экстралингвистических факторов, характерна иная картина, и если семантическая структура заимствуется русским языком из другого языка без купюр, во всей её полноте (или, по крайней мере, с сохранением того более общего, родового, значения, которое было в языкеисточнике), то семантические связи (разные по силе) обнаруживаются и в русском языке.

Так, курс ‘направление’ — курс ‘цикл изучения, обучения’ являются скорее значениями одного слова, чем омонимами, как раз в силу того, что первое значение является очень общим (а потому обладающим сильным деривативным потенциалом и обусловливающим второе значение) и почти в точности соответствующим значению латинского cursus ‘путь, течение’, которое и явилось первоисточником (из четырёх взятых нами словарей два фиксируют в этом случае омонимию, два — многозначность). Сюда же можно отнести следующие ряды: секрет ‘тайна’ — секрет ‘сторожевой пост’ (от лат. secretum ‘скрытое, тайное’), муфта ‘предмет одежды’ — муфта ‘устройство для соединения цилиндрических частей машины’ (от нидерл. mouwtje ‘рукавчик’), ротонда ‘здание с куполом’ — ротонда ‘женская одежда без рукавов’ (несмотря на то, что этимологически первое слово восходит к лат. rotundus ‘круглый’, которое не перешло в русский язык в таком значении, мы сочли более правильным рассмотреть эту пару именно здесь потому, что в данном случае образование второго значения в одном из языков-посредников происходило не от значения ‘круглый’ (данный вид одежды не характеризуется наличием какихто ярко выраженных круглых элементов), а непосредственно от значения ‘здание определённой формы’ (внешнее сходство которого с данным видом одежды, в свою очередь, очевидно), и интересующий нас фрагмент семантической структуры, таким образом, в русском языке всё равно присутствует) и др.

Однако зачастую в русском языке имеет место отсутствие достаточной для полисемии семантической близости, несмотря на её наличие в языке-источнике, причём объяснить такую ситуацию влиянием экстралингвистических факторов нельзя. В числе таковых мы можем назвать следующие ряды: бунт1 ‘восстание’ — бунт2 ‘связка, кипа’ (из нем. Bund ‘связка, союз’), танк1 ‘машина’ — танк ‘контейнер’ (от англ. tank ‘бак, цистерна’); в общем-то сюда же можно отнести и приводившиеся нами в составе других подгрупп омонимические ряды нефрит ‘болезнь почек’ — нефрит2 ‘поделочный камень’ и шпиц1 ‘шпиль’ — шпиц ‘собака’, поскольку причиной омонимии здесь следует считать не только (а возможно, и не столько) отсутствие «промежуточного звена», которое было в языкеисточнике, но отсутствует в русском (в обоих случаях оно может быть реконструировано), но и сам принцип номинации, выбранный носителями того языка, из которого пришло заимствование, несколько чуждый носителю русского языка. Несмотря на то, что речь идёт об одних и тех же денотатах, в разных языках могут выделяться разные их стороны и в соответствии с этим выбираться разные пути номинации (приведём в связи с этим замечание Р. М. Фрумкиной: «Для наивного языкового сознания стакан — это то, из чего пьют, а не стеклянный сосуд воспринимаемый наивным сознанием, как предмет продолжает оставаться стеклянным сосудом в форме цилиндра с определённой ёмкостью).

Для нас бунт1 — это, хоть в большинстве случаев действительно массовое, но в первую очередь восстание, танк1 — большая стреляющая гусеничная машина, но вряд ли «машина, в основу конструкции которой положен танк2», уши шпица2 едва ли острее ушей, скажем, овчарки, а потому и называть эту породу собак по данному признаку кажется несколько странным, а между камнем нефритом и почкой мы не обнаруживаем такого сходства, которое обнаруживали древние греки, назвавшие Фрумкина Р. М. Психолингвистика. М., 2001. С. 47.

камень именно этим словом. Потому во всех этих случаях мы говорим об омонимии, хотя, вероятно, и не абсолютной.

На примере слов этой подгруппы особенно отчётливо видно, как на практике лингвистической детерминологии и дериватологии русского языка» описали так:

«…“застывшее генетическое” может сохранить или приобрести свою синхронную значимость, но эта значимость будет уже существенно иной, нежели исходное, генетико-детерминационное, значение “первоэлемента”» 443.

Ещё менее категоричными должны быть наши выводы о рядах зефир1 ‘лёгкий ветерок’ — зефир2 ‘пастила’ — зефир3 ‘тонкая хлопчатобумажная ткань’ (от греч.

zephyros ‘западный ветер’) и бюро1 ‘стол’ — бюро2 ‘учреждение’ (от франц. bureau ‘стол’). В первом случае в качестве объединяющей значения может выступать сема ‘воздушность, лёгкость’, однако, насколько важное место эта сема занимает в зефир2 и зефир3, сказать трудно.

Пара бюро1 ‘стол’ — бюро2 ‘учреждение’ интересна тем, что многозначность в ней обнаруживается значительно сложнее (если обнаруживается вообще), чем в паре стол ‘предмет мебели’ — стол ‘учреждение’. Поражает единодушие составителей рассмотренных нами словарей: во всех них в первом случае отмечается омонимия, во втором — полисемия, хотя данные пары, казалось бы, семантически абсолютно «пропорциональны»: бюро1: бюро2 = стол 1: стол 2. А коль скоро во втором случае фиксируется полисемия, то она же, по закону пропорции, должна фиксироваться и в первом.

Думается, что работе такого «математического» алгоритма здесь мешает следующее обстоятельство: если учреждение и может быть названо по предмету мебели, обязательным наличием которого оно характеризуется (хотя стоит отметить, что и здесь мы бы не были столь категоричны: вопрос о том, насколько тесно в сознании современного носителя связаны стол 1 и стол 2, насколько обязательным атрибутом стола 2 ему представляется стол 1, отнюдь не Очерки по лингвистической детерминологии и дериватологии русского языка / Под ред. Н. Д. Голева.

Барнаул, 1998. С. 4.

риторический), — то слово стол подходит для этой функции больше, чем бюро, в силу более узкой семантики последнего: бюро — это не просто стол, но стол особой формы и предназначения, и если бы это значение выступало в русском языке (‘письменный’), а не родовая (‘стол’) сема, и бюро2 стало бы характеризоваться как «учреждение, в котором есть особой формы и предназначения стол», что противоречило бы действительности, поскольку стол в бюро ничем не отличается от стола в любом другом учреждении. Кроме того, слово стол как исконно русское обладает большим по сравнению с заимствованным аналогом деривативным потенциалом, и значение ‘учреждение’, надо полагать, было образовано не напрямую от значения ‘элемент мебели’, а от некоего промежуточного значения ‘деятельность, совершаемая за (письменным) столом’, которое вряд ли могло возникнуть у слова бюро1 (отметим, что во французском языке, откуда пришло это слово, оно имело более широкое значение ‘стол вообще’, и в свете этого факта там такой перенос выглядит вполне закономерным). И всё же, на наш взгляд, наличие в русском языке пар слов (кроме пары стол 1 — стол 2, следует отметить также пару конторка1 — конторка2) с аналогичными семантическими отношениями внутри них не позволяет говорить об абсолютной омонимии пары бюро ‘стол’ — бюро ‘учреждение’ и обязывает расположить её на шкале значительно левее полюса омонимии.

В целом расположение слов на шкале внутри данной группы будет иметь приблизительно такой вид:

Рисунок 5. Заимствованные омонимы, восходящие к одному иноязычному слову (корню) или заимствованные из одного языка, на шкале «полисемия — омонимия»

Как и на Рис. 4, те случаи, в которых омонимия явилась следствием графического и фонетического освоения русским языком заимствований, мы расположили правее полюса омонимии, тем самым подчеркнув случайный характер совпадения их формы в отличие от других слов. Кроме того, в силу того, что эта группа очень многочисленна, в целях наглядности мы отметили на шкале далеко не все рассмотренные единицы, однако и без них картина всё равно весьма красноречива: во-первых, слова данной группы распределены по всей шкале; вовторых, даже при выделении более мелких групп, при более тщательном классифицировании, представители одних и тех же подгрупп занимают разные места.

3.2.5. Омонимические ряды, содержащие семантические кальки. Вообще проанализированного массива слов, поскольку калькирование также связано с иноязычным влиянием, однако в силу очень сильной специфичности этого процесса на фоне заимствований обычных (Л. П. Ефремов, к примеру, не просто разводил эти понятия, но и противопоставлял их, полагая, что калькирование «есть… отказ от заимствования и, следовательно, не может быть отнесено к какой-либо его разновидности» 444) мы считаем более правильным рассмотреть эту группу слов особо (что касается лингвистических терминов-калек, то им вообще будет посвящён отдельный параграф).

В число омонимических рядов, обладающих указанной структурой (то есть включающих семантическую кальку), входят следующие: вкус1 ‘восприятие того, что съедается’ — вкус2 ‘чувство прекрасного’ (от франц. gout), гвоздь ‘металлический стержень’ — гвоздь2 ‘самое значительное’ (от франц. clou), глава ‘голова’ — глава2 ‘раздел книги’ (из ст.-слав., где второе слово является калькой греч. kephale), рак1 ‘животное’ — рак2 ‘опухоль’ (от лат. cancer, которое, в свою очередь, явилось калькой греч. carcinoma), стопа1 ‘часть ноги’ — стопа2 ‘единица Ефремов Л. П. Калькирование как одна из причин возникновения лексической омонимии // Известия АН Казахской ССР. Серия филологии и искусствоведения. 1962. Вып. 2 (21). С. 51.

стиха’ (от греч. posi или лат. pes), тьма1 ‘отсутствие света’ — тьма2 ‘множество’ (от тюрк. tuman), узел1 ‘место связи’ — узел2 ‘единица скорости’ (от англ. knot);

здесь же мы отмечаем пару среда1 ‘совокупность условий’ — среда2 ‘день недели’ (от др.-в.-нем. mittawcha), сделав, однако, немаловажное замечание: условием для калькирования в данном случае послужила не семантическая структура слова среда в её современном состоянии, а более архаичное и исходное значение этого слова (‘нечто находящееся в середине’), которое сейчас утрачено и которое, в свою очередь, послужило производящим для тех значений, которые содержатся в слове среда1 на сегодняшний день. Как отмечалось ранее (см. с. 71—72), сейчас семантическая связь обоих омонимов со словами средний, середина утрачена (у среды1, видимо, в силу собственно семантических причин, у среды2 — в большей степени экстралингвистических).

Как можем видеть, причины того, что в языке-источнике два значения «уживались» в одном слове, а в русском языке мы говорим об их разобщённости, различны: экстралингвистические в случае узел1,2 (метод определения скорости с помощью верёвки и завязанных на ней узлов уже ушёл в прошлое, потому даже в английском языке, откуда калькировано слово узел2, следует скорее говорить об омонимии), и, скажем так, «этносемантические», то есть связанные с наличием промежуточного звена в языке-источнике и его отсутствием в заимствующем языке (в греческом у слова kephale было ещё и значение ‘верх списка’ и связь ‘голова’ — ‘верхняя часть чего-л.’ — ‘верхняя часть списка (или его раздела)’ — ‘сам этот список (или раздел)’ была более прочной, чем в цепочке, в которой отсутствует третье из указанных звеньев), а также с особенностями мировосприятия и номинации у носителей разных языков во всех других случаях (Анна А. Зализняк отмечала, что «при семантическом калькировании… происходит заимствование и соответствующего фрагмента картины мира одного языка в другой язык (которое может трактоваться как “навязывание чуждого мировоззрения”)» 445). Пара среда1,2, повторимся, занимает в этом ряду вообще особое место, в силу того что в ней мы наблюдаем действие сразу двух факторов, один из которых связан с межъязыковым Зализняк Анна А. Многозначность в языке и способы ее представления. М., 2006. С. 416.

взаимодействием, а другой — с процессами, происходившими внутри русского языка.

Несмотря на то что примеры, представляющие эту группу, не столь многочисленны, их распределение по шкале также весьма неравномерно: пожалуй, об абсолютной омонимии мы можем говорить в рядах рак1,2, среда1,2 и узел1, (отметим, что в одном и том же месте шкалы, на полюсе омонимии, оказались омонимы, возникшие в силу действия разных причин: «этносемантических» в первом случае, экстралингвистических — в третьем и их комбинации — во втором);

близко к ним, однако чуть левее, расположена пара гвоздь1,2 (возможный общий семантический компонент ‘то, на чём всё держится’ хоть и может быть обнаружен, всё же не очень убедителен); восстановление возможного промежуточного звена затруднительным, однако теоретически возможным, потому этот случай мы расположим на шкале левее полюса омонимии, однако всё же в правой половине шкалы; перенос «часть ноги — часть ноги как способ измерения чего-либо — измерение вообще — измерение стиха — единица такого измерения» кажется несколько экзотическим для носителя русского языка, однако вполне возможным, при учёте того факта, что человеческое тело и его части нередко становятся «эталоном» измерения (ср.: трава выше человеческого роста; верёвка толщиной в два пальца; локоть ‘единица измерения’; кроме того, расстояние часто измеряется в шагах, и в этом случае мы наблюдаем метонимический перенос, похожий на тот, который можно реконструировать в ряду стопа1,2); ещё менее экзотическими и более возможными (хотя и не абсолютно бесспорными) выглядят переносы «отсутствие света — большое количество чего-либо» и «восприятие того, что съедается — восприятие вообще». В связи с тем, что тьма представляется как нечто имеющее огромные размеры (или не имеющее их вовсе, как бы уходящее в бесконечность, окружающее всё вокруг, что доступно зрению), особенно при учёте того обстоятельства, что есть слова бездна и пропасть, внутри которых можно отметить наличие семантического переноса по такой же модели (хотя В. В. Виноградов считал, что в словах пропасть, бездна, гибель процесс метафорический перенос в данном случае выглядит вполне убедительным, как и метафорический перенос генерализующего плана в паре вкус1,2, поэтому данную пару мы размещаем в том же районе, что и слово тьма с его значениями (на наш взгляд, в обоих случаях это всё же скорее единые полисеманты, чем омонимы).

В итоге рассмотренные омонимические ряды на шкале «полисемия — омонимия» мы расположили следующим образом:

Рисунок 6. Омонимические ряды, в которых один из омонимов является семантической калькой, на шкале «полисемия — омонимия»

3.3. Омонимия, развившаяся внутри русского языка Как показывает предшествующий анализ омонимических рядов, в которых хотя бы один из омонимов является заимствованием, данный материал весьма эклектичен, неоднороден, может быть по-разному классифицирован, и очень многие случаи допускают двоякую трактовку, любое из принимаемых решений может быть оспорено. Потому вряд ли можно согласиться с В. П. Тимофеевым, полагавшим, что «вся трудность состоит в распознавании омонимии и главным образом омонимии лексико-семантической, национальной, расположенной на границах транзитивных процессов»447: не отрицая трудности распознавания «национальной» омонимии (о которой сейчас и пойдёт речь), мы уже убедились в том, что распознавание омонимии «интернациональной» в значительном числе случаев является таким же Виноградов В. В. О некоторых вопросах теории русской лексикографии // Вопросы языкознания. 1956.

№ 5. С. 89.

Тимофеев В. П. Исходная (словарная) форма слова в русском языке. Свердловск, 1971. С. 78.

трудным делом и требует индивидуального подхода к каждому омонимическому ряду.

3.3.1. Омонимические ряды, члены которых различались на более ранних этапах развития языка или мотивируются в синхронии разными словами.

Анализ массива исконно русских слов мы начнём, как и анализ предыдущей группы, с выделения таких рядов, формальное совпадение между членами которых можно охарактеризовать как случайное и которые, таким образом, также являются «классическими» омонимами. В эту группу входит, например, пара рысь ‘животное’ — рысь2 ‘манер лошадиного бега’: первое слово восходит к *rydsь (букв.

‘рыжая’), второе — к рысть (тому же корню, что ристати ‘бегать’). Возможное семантическое сближение этих слов (с мотивацией «бег лошади назван так потому, что он похож на бег рыси1») следует признать некорректным, а мотивацию — ложной, поскольку в манере передвижения рыси нет чего-то специфического, чем также характеризовался бы бег лошади.

В эту же группу входят следующие ряды: забор1 ‘ограда’ — забор2 (от забрать, забирать) (первое слово этимологически восходит к корню *bor(ti) ‘бороть, защищать’, второе — к *bher- ‘брать’); мочка1 (от мочить) — мочка2 ‘часть уха’ (второй омоним этимологически родственен словам смыкать, размыкать; в процессе номинации учитывалось то обстоятельство, что именно к мочке2 обычно крепились серьги, процедура надевания которых подразумевает смыкание и размыкание); косуля1 ‘животное’ — косуля2 ‘соха’ (первое слово является дериватом от слова коза и имело раньше форму козуля, второе является производным (в том числе и на синхронном уровне) от слова косой); полка1 ‘мебель’ — полка2 (от полоть) (первое слово когда-то мотивировалось словом пол, имевшим в том числе значение ‘доска’); струг1 ‘инструмент для строгания’ — струг2 ‘судно’ (первое слово восходит к корню *strig, второе — к тому же корню, что и слова струя, остров, — *strou); ток1 ‘поток’ — ток2 ‘площадка для молотьбы’ — ток ‘токование’ (первое слово можно считать бессуффиксным дериватом от глагола течь, второе сейчас непроизводно, третье также является бессуффиксным производным от токовать); точка1 ‘знак препинания’ — точка2 (от точить) (первый омоним сейчас является нечленимым и непроизводным, а этимологически связан с глаголом ткнуть); шип1 ‘колючка’, шип2 ‘рыба’ — шип3 (от шипеть) (первое в ряду слово является непроизводным (в том числе и этимологически), и значение второго исторически развилось на базе первого) и некоторые друге.

Среди всех приведённых рядов обнаружить хоть какие-то семантические связи, которые могли бы обусловить объединение двух значений в одном слове, можно разве что в паре ток ‘площадка для молотьбы’ — ток ‘токование, место токования’, однако общий компонент (‘свободная площадка, открытое пространство’), по нашему мнению, является слишком тривиальным и потому незначимым в семантике обоих слов, чтобы говорить о его объединяющей роли (оба слова можно отнести к специальной лексике, и семантическая самостийность каждого из них зиждется на иных, в первую очередь, «функциональных»

дифференциальных семах, на тех семах, которые соотносятся с предназначением названных площадок, с процессами, происходящими на них, а в последнем ток2 и ток3 сходства не обнаруживают). Потому мы склонны считать все приведённые ряды омонимическими в абсолютном смысле этого слова и соответствующие единицы на шкале должны быть помещены в точке, соответствующей полюсу омонимии (в данном случае считаем возможным обойтись без приведения схемы).

3.3.2. Омонимия, возникшая вследствие экстралингвистических причин.

Если попытаться до анализа конкретных примеров спрогнозировать, какая ещё подгруппа исконно русских слов могла бы, наряду с только что рассмотренной, претендовать на то, чтобы быть расположенной на шкале в точке омонимии (или хотя бы максимально близко к ней), то в качестве таковой стоило бы отметить, пожалуй, ту, которая включает ряды, где омонимия возникла вследствие экстралингвистических причин. На необходимость учёта несобственно языковых сведений и их важность неоднократно указывали разные исследователи. Так, авторы статьи «О некоторых вопросах и задачах описательной, исторической и определяемые прежде всего действительностью, формируются под влиянием отражённого, зафиксированного и передаваемого в данном языке опыта целого ряда поколений» 449. О. С. Ахманова приводит мнение акад. Ф. Травничка, который «подчёркивает, что изменения в словаре, изменения значений слов являются отражением изменений, происходящих в общественной жизни и связанных с ними изменений в человеческом мышлении» 450; О. И. Блинова обращает внимание на то, что «утрата, затухание мотивационных отношений могут быть обусловлены внеязыковым фактором», и, ссылаясь на И. А. Кунгушеву, иллюстрирует этот тезис на примере пары слов лайка1 ‘собака’ — лайка2 ‘сорт кожи’, в которой второе слово уже не мотивируется первым потому, что лайка2 уже изготовляется из шкур разных животных, а не только собак определённой породы 451. Здесь же приведём высказывание Ю. Д. Апресяна: «Неверно было бы определять бритву как ‘инструмент из стали, служащий для бритья и имеющий продолговатую форму’.

Время и технический процесс создали совершенно новые приспособления (электрические бритвы), на которые были перенесены старые названия только потому, что они служат прежней цели…» 452.

В отличие от тех подгрупп, которые будут рассмотрены далее, здесь наличествуют такие случаи, в которых сознание рядового носителя русского языка практически не имеет шансов усмотреть связь между двумя явлениями просто в силу банальной нехватки информации энциклопедического характера, и если, скажем, отсутствующее значение (но при существующем денотате) обыденное языковое сознание ещё может реконструировать, то воссоздать сам денотат — едва ли. «Сема существует в единице, пока она обозначает нечто, обладающее Ахманова О. С., Виноградов В. В., Иванов В. В. О некоторых вопросах и задачах описательной, исторической и сравнительно-исторической лексикологии // Вопросы языкознания. 1963. № 6. С. 3—24.

Блинова О. И. Мотивология и ее аспекты. Томск, 2007. С. 238—239.

Апресян Ю. Д. Избранные труды. Т. 1. Лексическая семантика. Синонимические средства языка.

М., 1995. С. 102.

соответственной различительной чертой, — отмечает В. Г. Гак, — если же данная единица прилагается к чему-то, не имеющему данной черты, то соответствующая сема устраняется» 453. А утрата семы, в свою очередь, ведёт к разрыву связи между значениями.

Когда мы обращаемся к конкретным языковым примерам такого рода, то обнаруживаем, что в целом такое теоретическое предположение находит подтверждение, однако нельзя говорить о том, что имеет место некий непреложный закон, согласно которому в случае действия экстралингвистических причин распад семантического тождества слова обязателен. Для иллюстрации этого положения приведём примеры выделенных нами омонимических рядов, члены которых семантически соотносятся менее тесно, чем на более ранних этапах: дача1 (от давать) — дача2 ‘загородный дом’ (изначально дача2 давалась за какие-то заслуги, и это значение было, таким образом, гипонимом по отношению к тому, которое сейчас заключает в себе дача1); двор1 ‘участок земли при доме’ — двор2 ‘монарх и его окружение’ (вероятно, перенос осуществлялся в феодальную или близкую к ней эпоху, когда право на власть было тесно связано с земельным владением); лавка ‘скамья’ — лавка2 ‘торговое место’ (когда-то лавка1 была обязательным атрибутом лавки2); опока1 ‘рама для земляных литейных форм’ — опока2 ‘горная порода’ (с развитием технологий опока1 стала изготавливаться не только из опоки2); палата представительный орган’ (изначально совет по важным делам проводился в царской палате1); перо1 ‘роговое образование кожи у птиц’ — перо2 ‘орудие для писания чернилами’ (перо1 уже давно не служит материалом для изготовления пера2);

прокат1 ‘предоставление чего-либо во временное пользование’ — прокат2 (от прокатывать) (первоначально в прокат1 давалась только колёсная техника, которую можно было в буквальном смысле прокатить); чубук1 ‘курительная трубка’ — чубук2 ‘черенок винограда’ (чубук1 сейчас делается не только из чубука2 и даже не только из дерева) и т. п.

Гак В. Г. О семантической относительности языковых единиц // Всесоюзная научная конференция по теоретическим вопросам языкознания. М., 1974. С. 25.

Несмотря на то, что в каждом названном случае имело место влияние экстралингвистических факторов, мы считаем, что и оно не везде привело к окончательному распаду семантического тождества слова и образованию омонимов.

В омонимических рядах дача1,2, лавка1,2, опока1,2, прокат1,2, пожалуй, и впрямь можно говорить об абсолютной омонимии: реконструкция семантических связей внутри этих рядов будет надуманной и невозможна без обращения к диахроническим сведениям, к привлечению материала энциклопедического характера, касающегося истории предметов. Однако мы не можем быть столь категоричными в констатации омонимии в паре чубук1,2, поскольку в ней возможно реконструировать мотивационную связь без обращения к энциклопедическим историческим данным: несмотря на то что чубук1 может быть изготовлен и не из чубука2, он остаётся похожим на него по форме (правда, нельзя сказать, что это очень яркое, разительное сходство).