«ХУДО ЖЕ СТВЕННАЯ ДЕЙ СТВИТЕЛЬНОСТЬ КНИГ ДЖУНГЛЕЙ Д. Р. КИПЛ ИНГА: двоемирие и мифология Закон а ...»

Н. Воркестер — «It is to be observed, that several epithets are used as with explicit design to preclude all mistake, and to give us unequivocal evidence that Jesus Christ is the Son of God in the most strict sense of the term. He is emphatically called Gods „own Son.“ And to denote that God has no other Son in the sense in which Christ is his Son, he is called Gods O N L Y S o n. — Необходимо отметить, что для предотвращения всех ошибок и для того, чтобы дать нам недвусмысленное свидетельство того, что Иисус Христос есть Сын Божий в самом строгом смысле понятия, используется несколько эпитетов с четким смыслом. Он [Иисус — Е. С.] подчеркнуто зовется „собственным Сыном“ Бога. И чтобы обозначить, что у Бога нет другого Сына в том смысле, в каком является его Сыном Христос, он зовется Е д и н с т в е н н ы м С ы н о м Божиим»; «and if his spirit or soul had not been as properly derived from God, as his body was from David, it is difficult to see why he should be called the Son of God, or Gods own and O N L Y S o n. — И если его дух или душа не были должным образом получены от Бога, как его тело было получено от Давида, то сложно понять, почему его нужно называть тем самым Сыном Божиим или собственным и е д и н с т в е н н ы м С ы н о м Божиим»; «that Person might indeed be the Son of God in his sense of the terms; for in his view the Son of God was no more than a man — a man united to a Divine Person. But why is this man called Gods own and only Son, the only begotten of the Father? — He was „created by an immediate act,“ says Mr. Alexander. — Тот Человек мог на самом деле быть Сыном Божиим в своем смысле понятия; потому что в его глазах Сын Божий был не более чем человеком — человеком, объединенным с Божественным Существом. Но почему этот человек зовется собственным и е д и н с т в е н н ы м С ы н о м Божиим, единосущным, единородным сыном Отца? — Он был «сотворен прямым актом» — говорит г-н Александер»23.

Worcester N. Bible news, or, Sacred truths relating to the living God, His only Son and Holy Spirit : illustrated and defended in a continued series of letters and inquiries. — Boston :

Bradford & Read, 1812. — P. 59, 74, 113. Разрядка наша — Е. С.

Таким образом, становится понятно, что образ «Единственного Сына»

Киплинга подобен евангельскому образу, и сцена преклонения волчицы, как и все стихотворение, приобретает совершенно новый смысл. Если раньше дверь хижины отделяла мир человека от мира зверей, то теперь она становится вратами в иное пространство. Рядом с миром человека возникает мир божества, и мы становимся свидетелями перехода от простого двоемирия, в рамках которого мирно сосуществовали миры зверей и человека, яви и сна, к двоемирию качественно иного уровня. Заметим, в первой редакции стихотворения ничего подобного не происходит. И тем не менее этот текст тоже имеет прямое отношение к поэтике авторского двоемирия, поскольку образует устойчивую пару с прозаической действительностью «Рукха». Именно эта структура позднее станет основой сложной системы самостоятельных и взаимодополняющих друг друга миров, известных нам под именем «Книг Джунглей»24. Однако в состав дилогии ни «The Only Son», ни «In the Rukh»

не войдут, и мы вряд ли узнаем почему. Точно известно только одно — отсутствие рассказа о Маугли-лесничем в окончательной редакции «Книг Джунглей» неслучайно. К примеру, в издании 1897 г. 25 данный текст, хотя и с пометкой from «Many Inventions» присутствует. Однако состав этой «Книги…» заметно отличается от первой и последующей редакций; ср.:

Preface Hunting-Song of the Seeonee Pack Hunting-Song of the Seeonee Pack.

Во «Вступлении» к «A Choice of Kiplings verse » (Kipling R. A Choice of Kiplings. —London: Faber and Faber, Ltd., 1941) Т. Элиот отметил, что Киплинг придумал смешанную форму: «Стихотворение и рассказ вместе». Подобный подход позволил поновому прочесть ряд творений Киплинга (см. Ricketts H. «Nine and sixty ways»: Kipling, ventriloquist poet // The Cambridge companion to Rudyard Kipling. — Cambridge: Cambridge University Press, 2011. — P. 111–125), однако на судьбу «Книг Джунглей» это не повлияло.

См.: Kipling R. Thewritings in prose and verse. — New York: Charles Scribners Sons, 1897. — Vv. VII-VIII. [V. VII, p. 297-341]. «In the Rukh» также включался в издание класса de luxe 1898 года, во «Все истории о Маугли» (изд. Макмиллан, 1933). В Сассекском издании судьба рассказа решается окончательно — сборник «Много выдумок». Это и неудивительно, поскольку Маугли-лесничий просто никак не вписывается в изначальную концепцию «Книг…».

Road-Song of the Bandar-log Road-Song of the Bandar-log.

Parade-Song of the Camp Animals Chils Song Вторая Книга Джунглей (1895) Вторая Книга Джунглей (1897) The Miracle of Purun Bhagat The White Seal MowGLis Song Against People Shiv and the Grasshopper The Spring Running The Outsong Разделение «Книг Джунглей» на две части, одна из которых целиком посвящена Маугли, а вторая представляет собой сборник историй, видимо, не полностью соответствовало авторскому замыслу. Но поскольку текстологическая проблематика не входит в сферу наших интересов, мы ограничимся констатацией того факта, что «Книги Джунглей» виделись автору как цельное произведение, где каждый рассказ и каждое стихотворение должны занимать свое, строго определенное, место, и перейдем к анализу дилогии.

Но прежде нам хотелось бы отметить, что история создания основного корпуса «Книг Джунглей» тоже вызывает немало вопросов. Так, К. Филатов сообщает: «Киплинг взялся за книгу для детей только после того, как детская писательница Мэри Элизабет Мейпс Додж (1831-1905 гг.), автор известной повести „Серебряные коньки“, послушав рассказы Редьярда об индийских джунглях, уговорила его написать о них для детского журнала „Сент Николас мэгэзин“, который она редактировала. В этом журнале в свое время публиковались Теннисон, Лонгфелло и Брет Гарт — эти имена много значили для Киплинга, и поэтому просьбой редактора он не пренебрег»26. К сожалению, эта версия вызывает определенные сомнения. И дело здесь даже не в том, что исследователь не дает ссылки на источник информации. Просто после знакомства с дилогией с трудом верится в то, что она была написана именно как детская книга для детского журнала27.

Свидетельство самого Киплинга, который в автобиографической книге «Кое-что о себе для моих друзей, знакомых и незнакомых» («Something of Myself for My Friends Known and Unknown») рассказывает, как возникла идея написать историю о волчьем приемыше, тоже не добавляет ясности: «Мой кабинет в коттедже Блисс был крошечным, и с декабря до апреля был завален снегом по самые окна. Так случилось, что я написал историю о работе Индийского Лесничества, в которой появился мальчик, воспитанный волками. В тишине и напряжении зимы 92 года детские воспоминания о масонских львах из журнала и фраза в романе Хаггарда „Нада Лилия“ смешались с эхом этой истории. Я мысленно вчерне набросал основную идею, ручка взяла управление на себя, и я увидел, как она начала писать истории о Маугли и животных, которые позже превратились в „Книги Джунглей“»28.

Обращение к различным комментариям еще больше запутывает ситуацию. Так, Р. Лупофф, отсылая к Р. Грину, пишет: «Насколько мне известно, история о масонских львах была раскрыта Роджером Ланселином Грином.

Филатов К. А. Менестрель детей Марфы. — Барнаул, 2011. — С. 24.

В то же время Д. Керр высказывает мнение, что, скажем, для поколения Оруэлла «Киплинг был детским писателем» (Kerr D. Orwell, Kipling and Empire. URL:

http://www.orwellsociety.com/2012/01/12/orwell-kipling-and-empire-by-douglas-kerr/ (дата обращения 12. 09. 2012 г.)).

Kipling R. Something of Myself and Other Autobiographical Writings. — P. 67.

Об этом сообщается в его книге „Киплинг и дети“ (1965 год). Существовала очень растянутая серия рассказов Джеймса Гринвуда „Король Лев“, она издавалась в „Beetons Boys Own Magazine“ на протяжении 1864 года — за год до рождения Киплинга! К счастью для более позднего замысла Маугли и опосредованно — Тарзана, многие журналы того времени периодически выпускали свои переплетенные подшивки, и все истории о Короле Льве можно было найти в томах журнала 1864 года издания, выпущенных к Дню летнего солнцестояния и Рождеству. Имя охотника, кстати, было Линтон Маберли»29.

В том же духе разъясняется и упоминание о Хаггарде: «Однако читатель, следуя за Хаггардом, тоже скептически смотрит на это утверждение. В других своих книгах Хаггард глубоко исследовал мистические и сверхъестественные темы, это наиболее заметно в его классическом романе „Она“. Однако „Наду“ не стоит интерпретировать в сверхъестественном ключе.

Во всяком случае, Киплинг читал „Наду, Лилию“ и, создавая Маугли, находился под ее влиянием. Это отмечено как в его автобиографии, так и в письме, которое он написал Хаггарду и которое цитирует Коэн с своей книге.

Имел ли Хаггард когда-либо прямое влияние на Берроуза — вопрос дискуссионный, но я думаю, что даже без этого мы можем довольно достоверно проследить родословную Тарзана»30.

Р. Яффа развивает масонскую тему: «Показателем поразительной памяти Киплинга может служить „Ким“, созданный спустя десятилетие после того, как писатель покинул Индию; и все же это почти ничто по сравнению с тем, что он помнил, что читал в детстве, хотя прошло уже двадцать пять лет.

Следуя этой линии, можно предположить, что на написание „Книг Джунглей“ его вдохновили масонство и воспоминания. В своем письме Эдварду Lupoff R. Master of adventure: the worlds of Edgar Rice Burroughs. — Lincoln: University of Nebraska Press, 2005. — P. 158. Ср. «Идея того, что звери должны разговаривать между собой, иметь законы и обычаи и признавать короля настолько же стара, как и Сказки и Басни, привычные всему человечеству» (Green R. L. Kipling and the children. — London:

Elek Books, 1965. — P. 117.).

Lupoff R. Master of adventure: the worlds of Edgar Rice Burroughs. — Lincoln: University of Nebraska Press, 2005. — P. 159.

Рутледжу в 1897 году Киплинг спрашивает его, может ли тот вспомнить, кто написал историю, которая появилась в ежегоднике для мальчиков примерно в 1872–1875 годах. Киплинг продолжает: „В ней рассказывается о человеке, странствовавшем по Африке и встретившем там льва, который дал ему масонский знак. Он завязал дружбу со львом, его семьей и остальным львиным народом и узнал, что их смертными врагами были павианы с собачьими головами (не имеющие никакого отношения к масонству). С ними в яростной схватке сражались львы и он“. Пинни в своих примечаниях к письмам Киплинга узнает историю „Король Лев“ Джеймса Гринвуда, которая появилась в „Boys Own Magazine“ в 1864 году. Позже Киплинг признавался, что читал ее в горькие времена своего пребывания в Саутси.

Киплинг ссылается на ту же самую историю в своей автобиографии. Он описывает, как в свою первую американскую зиму в Коттедже Блисс сильные снегопады в изобилии дали ему время, чтобы писать. Он написал историю о мальчике, воспитанном волками. „В тишине и напряжении зимы года детские воспоминания о масонских львах из журнала и фраза в романе Хаггарда „Нада Лилия“ смешались с эхом этой истории. Так и родились Маугли и „Книги Джунглей“»31.

В изложении Д. Карлина предыстория «Книг…» обрастает новыми подробностями: «Киплинг уже упоминал о „масонских львах из детского журнала“ в первой главе автобиографии „Кое-что о себе“, они были частью того, что он читал в детстве: Я натолкнулся на историю об охотнике на львов, попавшем в компанию львов, все из которых были франкмасонами, и вместе с ними вступил в союз против злых павианов, которые „бездействовали, пока не начали появляться на свет „Книги Джунглей“.

Аллюзия, прослеженная Р. Л. Грином, восходит к истории Джеймса Гринвуда „Король Лев“. В ней рассказывается об охотнике Линтоне Маберли, который встречает льва и, не успевая перезарядить винтовку, „исJaffa R. Man and Mason-Rudyard Kipling. — Authorhouse, 2011. — P. 130-131.

пытывая сумасшедший ужас“ случайно показывает „могущественный в любое время жест франкмасонов“. К потрясению охотника, лев делает грозный ОТВЕТНЫЙ ЖЕСТ, известный только тем, кто прошел через Три Степени мистического ордена. Лев, Принц Замбании, сын Короля Льва, относится к Маберли по-дружески, учит его львиному языку и берется сопровождать его в львиный суд в Лиоденсе. По дороге туда они наталкиваются на заросли кустарника, в которых скрываются павианы. Повествование достигает апогея, когда Львы атакуют цитадель павианов.

В „Наде, Лилии“, романе Г. Райдера Хаггарда, опубликованном в году, описывается эпизод в карьере Умслопогааса, одного из героев хаггардовского „Аллана Квотермейна“. Галаци рассказывает Умслопогаасу, как он стал Королем Волков. Галаци описывает, как нашел скелет человека, сидящего на выступе скалы внутри пещеры, и волк с волчицей не переставая прыгали на него, пытаясь достать кости; и Киплинг писал Хаггарду, что именно из этого отрывка он и „взял идею“»32. Критическое осмысление приведенных материалов показывает, что данным о связи между произведениями Гринвуда и Киплинга вряд ли стоит придавать сколько-нибудь важное значение. Львы и бабуины не живут в Индии, да и Маугли мало похож на белого охотника. Зато роману Хаггарда, хотя его действие тоже происходит в Африке, следует уделить больше внимания.

В главах «The Tale of Galazi the Wolf» («История Галаци-Волка»), «Galazi Becomes King of the Wolves» («Галаци становится королем волков») «The Wolf-Brethren» («Братья-волки») мы узнаем, как однажды на главного героя, зулуса Умслопогаса, нападает лев, но вооруженный дубиной человек в волчьей шкуре — Галаци, которому приходят на помощь волки, спасает его от верной гибели. Затем он рассказывает удивительную историю своей жизни… Однажды старая женщина попросила Галаци подняться на крутую гору, где обитают злые духи, и принести из пещеры останки ее сына. В благодарKarlin D. [An Introduction]. http://www.kipling.org.uk/rg_jungle_intro.htm (дата обращения 12. 09. 2012).

ность за это она пообещала навсегда отдать ему «дубинку, которая разрушает все, что попадается ей на пути»33 (пер. наш — Е. С.). Юноша, поднявшись на гору, обнаруживает перед пещерой множество волков, которые, «увидев, что на них бросился человек, вдруг испугались и разбежались». Галаци входит в пещеру, видит в нише то, за чем пришел, и убивает двух волков, мешающих ему. Ночью мумия озаряется изнутри странным светом, и Галаци узнает, что в образе волков скрывались злые духи (король и королева), так что теперь ему самому суждено стать королем волков-привидений. Наутро юноша решает, что ему все приснилось. Однако, когда он пошел в деревню, его окружили волки и стали выражать свою преданность. У края леса Галаци просит волков оставить его, иначе жители деревни решат, что он колдун и убьют.

Звери «жалобно завыли, будто жалея»; он пообещал вернуться, чтобы править ими. Слово Галаци сдержал и живет на горе, возглавляя волчью стаю.

Сложно сказать точно, какая именно фраза Хаггарда произвела на Киплинга наибольшее впечатление. Возможно это было название одной из глав — «Братья-волки» (ср. Mowglis Brothers), а возможно, что-то другое.

Мы думаем, гораздо важнее сам образ человека, которому повинуется волчья стая и повинуется потому, что признает его своим. Есть и другие переклички:

герои носят шкуру убитого врага (волка-короля и Шер Хана); владеют могучим оружием — «всепобеждающая дубинка» и «железный зуб». Однако концептуальных схождений с «Книгами Джунглей» в романе Хаггарда нет, что дает нам право завершить разговор об истории создания дилогии.

Но прежде чем перейти к непосредственному анализу текста нам необходимо решить несколько общих вопросов. Мы уже писали, что в мировом литературоведении за «Книгами Джунглей» прочно закрепился статус детской книги. Кроме того, дилогию называют сказкой, «звериными историями», собранием рассказов о животных и т. п. А Р. Т. Хопкинс, обращая внимание читателей на то, что в дилогии есть множество «прекрасных зарисовок Haggard H. R. Nada the Lily. — The Echo Library, 2009. — P. 75.

из жизни животных»34, даже полагает, что «„Книги Джунглей“ вполне можно порекомендовать в качестве учебника по естественной истории» 35.

По мнению отечественного литературоведа Т. Левита, «цикл о Маугли можно считать родоначальником нового жанра рассказов о животных:

Ч. Дж. Д. Робертс и Э. Т. Сетон, оба старшие современники Киплинга, выступают со своими беллетристическими книгами о животных только после Киплинга. Второй „звериный“ цикл, „Вот так сказки“ [1902], является уже сказовым развитием установившихся жанров, сложным скрещением традиций детской сказки с ее натуральным магизмом, познавательного материала рассказов о животных и романтических форм ритмической прозы» 36. А Ю. Кагарлицкий заявляет, что, написав «рассказы о Маугли», «Киплинг второй раз открыл себя — как автора рассказов о животных»37.

Правда, Э. Сетон-Томпсон отказывал Киплингу в «знании естественной истории», считая, что тот «не делает ни малейшей попытки ее изобразить и поскольку его животные разговаривают и живут как люди, рассказы не являются рассказами о животных в прямом смысле слова. Это удивительные, прекрасные волшебные сказки»38. Сходное мнение высказывается Р. Самариным, который считает, что в «Книгах Джунглей» «Киплинг начал вырабатывать ту удивительную манеру говорить с детьми, шедевром которой стали его поздние „Сказки просто так“. Разговор о таланте Киплинга был бы неполон, если бы он не был упомянут как замечательный детский писатель, умеющий говорить со своей аудиторией уверенным тоном рассказчика, который уважает своих слушателей»39.

Помимо сказочной и «звериной» линии, исследователи в свое время Hopkins R. T. Rudyard Kipling. A Literary Appreciation. — P. 183.

Левит Т. М. Киплинг Джозеф Редиард // Литературная энциклопедия. — Т. 5 — Стб. 205.

Кагарлицкий Ю. Певец человечества // Киплинг Р. Наулака. Ким. — СПб., М.:

Библиотека «Вокруг Света», 1993. — С. 8.

Цит. по: Кагарлицкий Ю. Певец человечества // Киплинг Р. Наулака. Ким. — С.

10.

Самарин Р. Редьярд Киплинг // Киплинг P. Свет погас. — С. 11.

обнаруживали в «Книгах Джунглей» и линию имперскую 40, интерпретация которой, нередко сводится к тезису о том, что Маугли и Народ Джунглей аллегорически изображают смелого умного англичанина и покорившихся ему туземцев: «По сути дела, вся история о Маугли представляет собою грандиозное иносказание: отважный, сообразительный Маугли, постигший тайны зверей, сумевший расположить их к себе и потому способный царить над ними, — фантастический вариант все того же образцового завоевателя дальних земель, о котором Киплинг мечтал в своих рассказах об Индии»41. Давать оценку подобной интерпретации не имеет смысла, и мы вспомнили о высказывании Т. Мотылевой только потому, что исследовательница, отталкиваясь от идеологических штампов, как это ни странно, приходит ко вполне объективному заключению о том, что «пафос грубой силы, заключающий в себя у Киплинга определенный политический подтекст, выражен в „Книгах Джунглей“ в настолько опосредованной и зашифрованной форме, что отнюдь не воспринимается читателем как главное, а до юного читателя и вовсе не доходит. Зато увлекательная фантастика киплинговского повествования, красочные описания первобытной природы, яркая романтика человеческого мужества, раскрывающегося во взаимодействии с этой природой, — все это сделало „Книги Джунглей“ излюбленным чтением юношества и обеспечило им прочную международную популярность»42.

В то же время существует гораздо более объективная точка зрения, согласно которой Киплинга нельзя втискивать в рамки литературы для детей и юношества. Безусловно, многие из его творений, в том числе «Книги Джунглей», входят в круг прежде всего детского чтения. Однако, как справедливо отмечает Д. Урнов и другие исследователи, в своих «детских» произведениях По мнению Т. Мотылевой, в «Книгах Джунглей» Киплинг «дает апофеоз звериного начала. В них возвеличивается жизненный уклад, основанный на суровой борьбе за существование, на непрерывном взаимоистреблении живых существ» (Мотылева Т. Л.

Киплинг // История английской литературы: в 3 т. / под ред. Анисимова И. И. и др. — С. 271).

Киплинг парадоксальным образом проявляет себя как «современный мифотворец, создатель фигур, которые вышли за пределы переплета», «стали типами нарицательными» и «до сих пор гуляют по всему свету» 43.

Об особенностях мифотворчества Киплинга писал и К. Филатов: «Слово „маугли“ — „лягушонок“, как прозвали звери своего воспитанника, не существует ни в одном языке. Киплинг сам его придумал. В основе большинства сюжетов „Книг“ лежат многие индийские легенды, в которых никогда не встретишь резкой грани между человеческим и животным миром. Как указано в предисловии к „Первой книге Джунглей“, сведения получались автором „в разных местах от многих очевидцев, по большей части предпочитавших оставаться неизвестными“. Поэтому назвать „Книги Джунглей“ сюжетно цельным произведением нельзя. Кроме рассказов о Маугли в них вошли и другие экзотические рассказы, преимущественно о животных, действие которых происходит иногда довольно далеко от индийских джунглей.

Например, на островах Берингова моря, как в „Белом котике“, который насыщен русскими словами, как иные рассказы индийскими. К тому же, проза в „Книгах“ чередуется со стихами и репортерскими зарисовками. И все-таки это очень цельное произведение, подчиненное единому взгляду на мир и мысли о месте человека в природе. Киплинг создал прекрасный и великий миф, обращаясь к сознанию ребенка, но к самым глубинным, стойким, не исчезающим с возрастом сторонам этого сознания»44.

Как ни странно, необычная структура дилогии не слишком интересует Урнов Д. М. Дальние странствия Маленького Пилигрима // Киплинг Р. От моря до моря. — М.: Мысль, 1983. — С. 5, 10. В том же ключе, солидаризируясь с позицией Е. Гениевой, рассуждает Л. Романчук: «Парадоксально складывалась литературная судьба Киплинга в ХХ веке. «Этот живой классик английской литературы, — отмечала Е. Гениева, — после всех споров, дебатов вокруг его имени превращается, в первую очередь в Англии, в детского писателя, создателя „Маугли“,„Книги джунглей“, „Простых рассказов с гор“. Хотя даже поверхностное знакомство с Киплингом не оставляет сомнений, что он больше, нежели просто детский писатель. Он — современный мифотворец. Его герои давно уже покинули пределы книжного переплета, стали чем-то вроде архетипов»

(Романчук Л. Ключевые слова и образы в поэзии Киплинга.). Добавим, история Маугли явно соотносима с мифом о Реме и Ромуле.

Филатов К. А. Менестрель детей Марфы. — С. 24.

литературоведов. Стихи Киплинга, следующие после каждой из глав, называют поэтическими вставками, «сопутствующим» «циклом стихотворений» 45, и Р. Самарин один из немногих, кто считает, что «стихотворные отрывки»

«органически дополняют отдельные главы „Книг Джунглей“»46.

Правда, в чем нетрудно убедиться, открыв Киплинга, стихотворные «отрывки» представляют собой вполне самостоятельные произведения. Да и сами «Книги Джунглей» отнюдь не собрание отдельных историй: это цельное произведение, где нет ничего случайного и лишнего. Конечно, на первый взгляд, упорядоченность присутствует только в чередовании прозаических и поэтических глав дилогии, а в хронологии и географии событий никакого порядка нет. Чтобы понять, так ли это на самом деле, обратимся к тексту.

«Книга Джунглей» открывается Предисловием, в котором автор поименно перечисляет всех, кто помог ему создать это произведение: «…An Asiatic gentleman of the old rock, an esteemed resident of the upper slopes of Jakko, one of the leading herpetologists of Upper India, the scholarly and accomplished Bahadur Shah with his amiable sister Pudmini; Ikki, a savant of infinite research and industry and an artist well known at most of the local fairs of Southern India»47 [JB, с. XVI]. По мнению некоторых литературоведов, «Предисловие», написанное в традиционном для своего времени стиле, это шутка, «которую вряд ли поймут дети, но которая позабавит взрослых» 48.

Подобные утверждения могут быть приняты лишь частично. Действительно, Киплинг одинаково серьезен в выражении своей благодарности людям49 и… животным. Ведь высокоученый Бахадур Шах, внесший столь весомый вклад в создание историй о Маленьком Тумаи и слугах Ее Величества — Мотылева Т. Л. Киплинг // История английской литературы: в 3 т. / под ред.

Анисимова И. И. и др. — С. 270.

Самарин Р. Редьярд Киплинг // Киплинг P. Свет погас. — С. 17.

Kipling R. The Jungle Book. — New York: The Century Co.,1894. — P. XVI. Далее ссылки в тексте — «JB» с указанием страниц.

Underwood F. A. The Jungle books [notes on the text] [Электронный ресурс]. URL:

http://www.kipling.org.uk/rg_junglebook_preface.htm (дата обращения 12. 09. 2012).

Джентльмен из Джакко поведал автору о нравах жрецов; герпетолог, впоследствии погибший от укуса змеи, рассказал об отважном мангусте… грузовой слон (baggage-elephant Number 174 on the Indian Register [JB, с.

XV]), а Икки, как явствует из контекста — дикобраз.

В то же время есть все основания полагать, что Киплинг написал «Предисловие» совсем не ради забавы. Это хорошо видно при соотнесении текста с рассказом «In the Rukh». Из первого повествовании мы узнаем о судьбе вернувшегося к людям Маугли; из «Предисловия» к «Книге Джунглей» — о печальной судьбе тех, от кого он ушел.

Сионийская Стая, членом которой был неутомимый исследователь Икки, рассеялась. Артист, предоставивший Редактору «самые ценные данные о народах, их манерах и обычаях», танцует на ярмарках в наморднике: «…An artist well known at most of the local fairs of Southern India, where his muzzled dance with his master attracts the youth, beauty, and culture of many villages, have contributed most valuable data of people, manners, and customs» [JB, с. XVI].

Скорее всего перед нами не кто иной, как сам учитель Закона — Балу. А это означает, что после ухода Маугли не стало не только Сионийской Стаи, но, возможно, и самих Джунглей. Однако понять это можно, только дочитав «Книги Джунглей» до конца50.

Тому, кто только взял дилогию в руки, автор предлагает первый из рассказов о лесном человеке — «Братья Маугли». Название главы играет важную роль в организации дальнейшего повествования. Киплинг четко обозначает приоритеты — перед нами история о том, как маленький человек обрел семью в чужом для него мире тропического леса. Не менее важную роль играет и эпиграф («Ночная Песня Джунглей»), поскольку именно здесь мы впервые узнаем о существовании Закона.

Как видим прием, опробованный при написании первой истории о Маугли, переносится Киплингом уже на уровень крупного произведения.

Значение «Ночной Песни…» в структуре дилогии трудно переоценить.

Это своеобразные пролегомены, призванные подготовить читателя к знакомству с новым миром, где каждому отведено свое место 51 (ночь принадлежит Джунглям, день принадлежит домашним животным), и идет добрая охота для всех, кто соблюдает Закон Джунглей. Киплинг однажды сказал: «Когда я открыл Закон Джунглей, остальное было легким!)» 52. Мы думаем, что это высказывание — своеобразный ключ для расшифровки авторской тайнописи.

Ведь если у истоков творимой Киплингом действительности в самом деле лежит некий Закон, мы имеем право предположить, что Джунгли есть мир, организованный так же, как и человеческое общество.

Как становится ясно по мере прочтения книги, Закон регулирует все сферы жизни Народа Джунглей; те, кто не знает Закона, становятся отверженными, как стало отверженным Обезьянье племя. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что Закону Джунглей в той или иной мере присущи практически все черты человеческого закона. По ходу повествования мы узнаем, что он был создан обладателем законодательной власти и адресован соответствующим субъектам права; он регулирует самые важные общественные отношения и обладает высшей юридической силой и т. д.

Ср. с первыми строфами «Цыганской тропы».

Цит. по: Hopkins R. Thurston. Rudyard Kipling a character study: life, writings and literary landmarks. 3rd ed. — London: Simpkin, Marshall, Hamilton, Kent, 1921. — P. 185.

Об источнике Закона Киплинг рассказывает в главе «Как страх пришел в Джунгли», которые были сотворены как безукоризненно гармоничный мир.

Но первый правитель пролил первую кровь, второй правитель принес в Джунгли позор, и тогда Первый из Слонов Тха дал Народу Джунглей Закон и он познал Страх.

Аналогия с библейской историей здесь достаточно прозрачна. Однако Закон Киплинга не просто часть «божественного» права. В мире Джунглей присутствует как право «божественное» (оно же в данном случае — естественное), так и право позитивное, то есть созданное «человеком». Об этом прямо говорится в строках, утверждающих право вожака стаи принимать новые законы и правила в ситуациях, которых нет в Законе:

Because of his age and his cunning, because of his gripe In all that the Law leaveth open, the word of the Head Имеет ли это отношение к двоемирию? По нашему мнению, несомненно. Закон, дарованный Тха, и закон, который создается Волком, взаимодействуют друг с другом так же, как взаимодействуют миры «Рукха» и «Единородного Сына»: не противостояние, а взаимодополнение.

В то же время Закон Джунглей во всей своей полноте противостоит беззаконию. При этом Киплинг особо подчеркивает, что в основе этого противостояния лежит весьма специфическая оппозиция. Как известно, для создания и осуществления закона необходима воля, разумная воля. Закон Джунглей не является исключением из правила.

Об этом, к примеру, свидетельствует запрет на поедание человеческой плоти: «Закон Джунглей, ничего не предписывающий без причины, запрещаKipling R. The Second Jungle Book. — New York: The Century Co.,1895. — P. 32.

Далее ссылки в тексте — «2JB» с указанием страниц.

ет зверю есть Человека. Истинная причина этого запрета кроется в том, что охота за человеком рано или поздно влечет за собой прибытие белых людей на слонах с ружьями и нескольких сотен темнокожих с барабанами, ракетами и факелами. Тут достается всем обитателям джунглей» [JB, с. 7]. И, наверное, вряд ли можно считать случайностью, что рядом с нарушителем Закона Шер-Ханом постоянно находится беспринципный Табаки, более других обитателей Джунглей склонный к бешенству, болезни, которая вызывает у Народа Джунглей панический страх, поскольку она «ужаснее всего на свете, что может постигнуть дикого зверя» [JB, с. 2].

Не удовлетворяясь общими замечаниями о сути Закона, Киплинг посвящает ему отдельную поэтическую главу, где отмечает, что законов в джунглях множество, но описывает самые простые и самые важные установления. Эти установления адресованы волкам и регулируют наиболее важные сферы отношений в стае, а также Стаи и Джунглей.

Киплинг пишет о правилах охоты и правилах «общественных» отношений, о неприкосновенности жилища и даже, говоря казенным языком, об охране материнства и детства, превращая Закон Джунглей в инструмент для создания гармоничного общества. Часть правил, перечисленных в середине рассказа о Законе, имеет запретительный характер и прямо сопрягается с некоторыми из Десяти Заповедей, а именно — «не убивай» и «не укради»:

Ye may kill for yourselves, and your mates, and your cubs But kill not for pleasure of killing, and seven times never Тебе можно убивать для себя и своих соплеменников, и для детенышей, Но не убивай для удовольствия от убийства и семь раз никогда И никому нельзя уносить мясо в логово, иначе — Затем поэт, применяя к заповеди о любви к родителям известный нам прием обратного калькирования, создает «заповедь» о любви к «детям»:

Cub-Right is the right of the Yearling. From all of his Full-gorge when the killer has eaten; and none may Право Щенка — право Первогодка. От всей своей Полной пасти [еды], когда убивший добычу наелся; и никто не может Однако наиболее важные установления Закона Киплинг помещает в начало и конец стихотворения:

And the Wolf that shall keep it may prosper, but the И Волк, который будет соблюдать его будет благоденствовать, но Но голова и основание Закона, и точка опоры, Закон совечен небу, соблюдение Закона — залог благоденствия; нарушение Закона — смерть: это первая мудрость. А мудрость последняя, изложенная в финальной строфе, гласит, что Законов много и они могущественны, но голова и основание, и точка опоры — Подчинение! Так завершается стихотворение, каждой своей строкой внушающее: «Уважай стаю, будь вместе со стаей, соблюдай ее правила и — подчиняйся Закону!».

Стоит отметить, что на протяжении всего романа звери, говоря о Законе, используют именно глагол obey — подчиняться, четко определяя тем самым свои отношения с Законом Джунглей. В связи с этим хотелось бы обратить внимание на один любопытный момент. В эпизоде, описывающем уход Маугли к людям, Балу говорит ему: «Keep the Law the Man-Pack make; keep the Law and go thy way», — т.е. соблюдай Закон Человеческой Стаи. Нет сомнения, замена «подчинения» «соблюдением» свидетельствует о приоритете Закона Джунглей. С другой стороны, слово «закон» по-прежнему написано с прописной буквы, и это дает нам основания полагать, что Народ Джунглей уважительно относится к закону любого общества.

Тема Закона играет важную роль не только в тех эпизодах, где мы сталкиваемся с описанием общественного устройства Джунглей. Она звучит в размышлениях автора о границах добра и зла, а также о воздаянии и возмездии, которые при ближайшем рассмотрении оказываются основой, опорой и одним из основополагающих принципов жизни Народа Джунглей.

В сущности, возмездие (revenge, punishment, avenge) как базовый принцип этической и, безусловно, правовой системы звериного мира у Киплинга оказывается немногим младше Закона, дарованного Джунглям демиургом Тха. Ведь когда первый правитель — Первый из Тигров — совершил первое убийство, произошло два чрезвычайно важных события: 1) убийца, несмотря на свой высокий статус, был немедленно наказан; 2) в некогда гармоничный мир вошли месть и смерть — «The trees and the creepers marked him, Little Brother, and made him the striped thing that we see. Never again would he eat their fruit; but from that day he revenged himself upon the deer, and the others, the Eaters of Grass. — Деревья и лианы пометили его, Маленький Брат, сделали его полосатым. Больше никогда не ел он их плодов; и с того дня начал мстить за себя оленям и другим Поедателям Травы» [2JB, с. 28]. В приведенном фрагменте обращает на себя внимание и ряд других нюансов. Прежде всего, это способ наказания первого убийцы в Джунглях (своеобразная каинова печать), а также его дальнейшая судьба, несомненно, вполне сопоставимая с судьбой Каина. Не менее интересно и то, что получивший свое воздаяние преступник одновременно сам становится исполнителем вечной мести по отношению к родственникам собственной жертвы. Явная парадоксальность этой ситуации определяется синтезом ветхозаветной традиции с авторским замыслом, в котором потомкам Первого Тигра отведена особая роль; и наконец тем, что мир Джунглей пока еще не знает человека.

Идея мщения звучит не только в истории о первом убийце. В стихотворении «Закон Джунглей» говорится: «But the wolf that shall break it must die — Но волк, нарушивший его [Закон — Е. С.], должен умереть» [2JB, с.

29]. Более того, запретительные заповеди Ветхого Завета у Киплинга становятся заповедями возмездия, обеспечивающими в первую очередь продолжение рода: «The cubs are free to run where they please, and until they have killed their first buck no excuse is accepted if a grown wolf of the Pack kills one of them.

The punishment is death where the murderer can be found; and if you think for a minute you will see that this must be so — Детеныши вольны бегать, куда им вздумается, и, пока они не убьют своего первого оленя, нет прощенья взрослому волку Стаи, если он убьет одного из них» [JB, с. 14]. Как и в случае нарушения Закона, наказание только одно — смерть.

Закон не только обеспечивает сохранение рода, но и следит за нравственным здоровьем Джунглей. Чтобы подтвердить этот тезис обратимся к тем сюжетным линиям, где автор проводит мысль о неотвратимости наказания любого зла. Скажем, Рыжие Дхоли из Деккана (русскому читателю больше известные как Рыжие Собаки) пришли в Джунгли, чтобы, уничтожив Лесной Народ, завоевать их. Однако при ближайшем рассмотрении гибель Рыжих Псов оказывается прежде всего возмездием по долгу крови; сначала за убитую семью Вон-толлы, а потом за самого Одинокого Волка: «„Huh! The Blood Debt is paid,“ said Mowgli. „Sing the song, Won-tolla.“ „The debt!

The debt!“ shouted Mowgli. „Pay the debt! They have slain the Lone Wolf! Let not a dog go!“ — Долг крови уплачен, — сказал Маугли. — Пой песнь, Вонтолла. Долг! Долг! — кричал Маугли. — Платите Долг! Они умертвили Одинокого Волка! Пусть ни один пес не спасется!» [2JB, с. 277].

В этом эпизоде хорошо видно, как идея возмездия постепенно приобретает у Киплинга форму классического библейского талиона: «Eye for eye, tooth for tooth, hand for hand, foot for foot» (KJV; Exod., 21:24) — «око за око, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу» (Исх., 21:24); «and thine eye shall not pity; life [shall go] for life, eye for eye, tooth for tooth, hand for hand, foot for foot» (KJV; Deut., 21:24) — «да не пощадит его глаз твой: душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу» (Втор., 19:21); «ye have heard that it hath been said, An eye for an eye, and a tooth for a tooth» (Matthew, 5:38) — «вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб» (Мф., 5:38).

Следует заметить, что закон возмездия (jus talionis) играет чрезвычайно важную роль не только жизни Джунглей, но и в судьбе главного героя — Маугли. Принимая мальчика в семью, Ракша-Дьяволица произносит пророческие слова: «Lie still, little frog. O thou Mowgli — for Mowgli the Frog I will call thee — the time will come when thou wilt hunt Shere Khan as he has hunted thee — Лежи спокойно, лягушонок. О Маугли — ибо я буду звать тебя Маугли, Лягушонок — придет время и ты будешь охотиться за Шер-Ханом, как он за тобой когда-то» [JB, с. 14]. И в определенные моменты жизни Маугли закон возмездия, действительно, становится и ее целью, и ее смыслом. Ведь именно во исполнение этого закона взрослый Маугли спасает Акелу и Стаю, а также убивает Шер-хана, по сути, осуществляя возмездие не только за свою семью, но и за других людей: «Buldeo says thou art a wizard, but I know thou hast avenged Nathoos death — Бальдео говорит, что ты колдун, но я знаю, ты отомстил за смерть Натху» [JB, с. 124], — произносит крестьянка Мессуа, сына которой убил тигр-людоед.

Любопытно, что Маугли, полностью подчиняющий себя делу отмщения, и здесь оказывается полной противоположностью Шер-Хану: «Remember, Shere Khan could never fast, even for the sake of revenge.

— „Oh! Fool, fool! What a cubs cub it is! Eaten and drunk too, and he thinks that I shall wait till he has slept! — Помните, Шер Хан никогда не постится, даже ради мести. — О, дурак, дурак! Щенок из щенков! Наелся, напился и думает, что я буду ждать, пока он выспится!» [JB, с. 111-112]. Впрочем, подобное поведение Тигра вполне объяснимо тем, что, в отличие от Маугли, ему неведомо чувство долга. А месть — это долг, налагаемый Законом, и Закон требует осознанных действий. Поэтому месть не должна быть спонтанной, а принцип «равным за равное» следует соблюдать неукоснительно.

Маугли исполнил эти требования не только во время казни Шер-Хана.

В главе «Напуск Джунглей» (Letting in the Jungle) показано, как тщательно готовит он наказание для тех, кто, поверив навету, решил убить «колдуна»

Маугли, а заодно и приютившую «оборотня» Мессую, чтобы поживиться ее имуществом. Когда наступает время, сложный механизм возмездия приходит в движение… Соплеменники заточили Мессую и ее мужа в доме, но придя за ними, встречают Багира, наконец-то получившего возможность отомстить за свою мать, заточенную в клетку, за свое рождение в зверинце и свою жизнь за железными прутьями: «I was born in the King s cages at Oodeypore, and it is in my stomach that I know some little of Man — Я родился в Королевских клетках в Удейпуре и я кое-что знаю о Человеке» [2JB, с. 179]; «I was born among men, and it was among men that my mother died — in the cages of the Kings Palace at Oodeypore — Я родился среди людей, и среди людей умерла моя мать — в клетках Королевского Дворца в Удейпуре» [JB, c. 29].

Но, обратим внимание, Черный Леопард не собирается убивать людей, он просто до смерти пугает их, чтобы и они почувствовали тот же ужас, который охватывал ожидавших казни Мессую с мужем, тоску и страх, которую чувствовали в заточении маленький Багир и его мать: «The light of the torches streamed into the room where, stretched at full length on the bed black as the Pit, and terrible as a demon, was Bagheera. There was one half-minute of desperate silence and in that minute Bagheera raised his head and yawned — elaborately, carefully, and ostentatiously. The fringed lips drew back and up; the red tongue curled; the lower jaw dropped and dropped till you could see half-way down the hot gullet; and the gigantic dog-teeth stood clear to the pit of the gums. Next instant the street was empty — Свет факелов заполнил комнату, где, на постели растянувшись во весь рост, лежал Багир — черный, как могила, и ужасный, как демон. Полминуты царило исполненное ужаса молчание в этот миг Багир поднялся и зевнул — искусно, продуманно, демонстративно. Бахромчатые губы поднимались и опускались; извивался красный язык; он все больше и больше опускал нижнюю челюсть, раскрывая знойную глотку; гигантские клыки обнажились до самых десен. В следующую секунду улица опустела» [2JB, с. 94].

Когда деревня пришла в соответствующее эмоциональное состояние, Маугли, призвав на помощь Хатхи и других обитателей Джунглей, начинает свою войну: «When the villagers looked in the morning they saw their crops were lost. And that meant death if they did not get away. When the buffaloes were sent to graze the hungry brutes found that the deer had cleared the grazinggrounds, and so wandered into the Jungle and drifted off with their wild mates;

three or four ponies that belonged to the village lay in their stables with their heads beaten in. Only Bagheera could have given those strokes, and only Bagheera would have thought of insolently dragging the last carcass to the open street — Утром, выйдя на поля, жители деревни увидели, что их посевы погибли, а это значило, что их ожидала смерть. Буйволов выпустили, голодные животные увидели, что олени совершенно опустошили пастбища и, не находя травы, ушли к своим диким родичам. Три или четыре лошади, принадлежавшие поселянам, оказались мертвыми в своих стойлах, их головы были пробиты. Такие удары мог нанести только Багир, и только Багир мог так дерзко выволочь труп прямо на улицу» [2JB, с. 106]. Возмездие свершилось, и через месяц на месте деревни «возвышался изрытый ямами холм, покрытый нежной, зеленой молодой травой, а к концу дождей джунгли шумели на том месте, где всего полгода назад ходил плуг» [2JB, с. 111].

Итак, приступая к сотворению художественной действительности, которая известна нам под именем «Книг Джунглей», Киплинг явно планирует создать полноценный мир. Об этом говорит не только повышенное внимание автора к Закону, но и то, какую роль в творимом мире Джунглей играет язык.

Уже в главе «Охота Каа» (Kaas Hunting) мы узнаем о том, что принципы строения «социальной» иерархии Джунглей довольно своеобразны. Так, Бандар-логи, похитившие Маугли, не пользуются уважением лесного сообщества, и главная причина подобного отношения никак не связана с биологией. Как сообщают Багир и Балу, обезьян не любят: во-первых — за лживость;

во-вторых — за неорганизованность. «„They have no leader,“ said Bagheera.

„They lie. They have always lied“ — „У них нет лидера. Они лгут. Они всегда лгали“» [JB, с. 53]. Но главный изъян Бандар-логов другом: «„I have taught thee all the Law of the Jungle for all the Peoples of the Jungle — except the Monkey Folk who live in the trees. T h e y h a v e n o L a w. They are outcastes. T h e y h a v e n o s p e e c h o f t h e i r o w n, but use the stolen words which they overhear when they listen and peep and wait up above in the branches. Their way is not our way. They are without leaders. They have no remembrance. They boast and chatter and pretend that they are a great people about to do great affairs in the jungle, but the falling of a nut turns their minds to laughter, and all is forgotten. We of the jungle have no dealings with them. We do not drink where the monkeys drink;

we do not go where the monkeys go ; we do not hunt where they hunt; we do not die where they die. Hast thou ever heard me speak of the Bandar-log till to-day?“ [JB, с. 53-54; разрядка наша — Е. С.]. Как явствует из сердитой медвежьей тирады, все изъяны Обезьяньего Народа напрямую связаны с тем, что Бандар-логи не имеют Закона и не имеют своего языка; причем первое, скорее всего, является прямым следствием второго.

Обратим внимание — Балу, завершая филиппику против обезьян, говорит: «The Jungle People put them out of their mouths and out of their minds» [JB, с. 53; курсив наш — Е. С.]. Мы думаем, Народ Джунглей не просто так изгоняет обезьян сначала из своего языка и только потом из памяти. Ведь язык в Джунглях не только важнейшее средство самоидентификации: именно он определяет самодостаточность любого представителя Народа Джунглей. Нет своего языка — нет места в обществе, нет настоящей цели в жизни: и «Дорожная Песнь Бандар-логов», в отличие от песни Сионийской стаи, состоит из множества хвастливых криков и троекратной похвалы… хвосту — Then join our leaping lines that scumfish through the pines, That rocket by where, light and high, the wild-grape swings.

By the rubbish in our wake, and the noble noise we make, Be sure, be sure, were going to do some splendid things!

Присоединяйся же к нашим прыгающим рядам, Которые проносятся там, где высоко и светло, и плетется дикий виноград.

Во имя мусора на наших праздниках и благородного шума, который мы издаем, Будь уверен, будь уверен, мы собираемся делать восхитительные вещи!

Киплинг не зря уделяет проблеме языка такое внимание. В сущности, язык является необходимым условием существования Народа Джунглей, ибо, помимо Закона, есть и Master Words (Владычные Слова), о которых Балу говорит так: «I am now teaching him [Маугли — Е. С.] the Master Words of the Jungle that shall protect him with the Birds and the Snake People, and all that hunt on four feet, except his own pack — Я теперь обучаю его Владычным Словам Джунглей, которые защитят его от Птиц и Змеиного Народа и от всех четвероногих охотников, кроме собственной стаи» [JB, с. 49]. Именно Слова — самый могущественный оберег. Но даже их власть небезгранична. Против собственного народа они бессильны, ибо народ подчиняется Закону.

Маугли, которого Балу выучил не только всему Закону Джунглей («человеческий детеныш — это человеческий детеныш, и он должен выучить весь Закон Джунглей» [JB, с. 49]), но и все Владычные Слова, казалось бы, полностью защищен от многих опасностей. Однако нельзя забывать, что мир Джунглей всего лишь один из существующих миров, и когда Бурый Медведь с гордостью сообщает Багиру, что теперь Маугли «огражден от всех случайностей джунглей», Черный Леопард вполголоса добавляет: «Кроме собственного племени» — «„No one then is to be feared,“ Baloo wound up, patting his big furry stomach with pride.

„Except his own tribe,“ said Bagheera, under his breath» [JB, с. 51-52].

Реплика Багира очень похожа на одну из фраз Балу. Отличие состоит в одном-единственном слове: «Except his own pack» — «Except his own tribe»

[JB, с. 49, 52]. Мудрый, но немного наивный, Балу уверен, что полностью обезопасил своего воспитанника, ведь от стаи-pack его убережет Закон. Багир, которому ведом не только мир Джунглей, настроен не столь оптимистично. Да, Маугли имеет защиту от всех, кроме своего рода, своего племени (tribe), то есть — людей. Тихое напоминание Багира о человеческом происхождении Маугли прозвучало вовремя; до первого столкновения Маугли со своим племенем (Бандар-логи) оставались считанные часы. Однако, как выясняется немного позже, и в родной Сионийской стае приемыш не мог чувствовать себя в полной безопасности.

В следующей за «Охотой Каа» главе «Тигр! Тигр!» (Tiger! Tiger!) мы узнаем не только о возмездии, постигшем хромого людоеда. В финальных строках Киплинг возвращает нас к давним событиям на скале Совета (глава «Братья Маугли»), которые теперь получают любопытное развитие: «Lead us again, O Akela. Lead us again, O Man-cub, for we be sick of this lawlessness, and we would be the Free People once more» [JB, с. 128]. — Волки устали от беззакония? Следовательно, Закон был не просто нарушен — от него отказались!

Они просят Акелу вернуться на место вожака? Значит, осознали — тот, кто живет без настоящего вожака, подобен Бандар-логам и не может называться Свободным Народом! Другими словами, подлинная свобода невозможна без подчинения Закону: мысль, безусловно, ценная, тем более что приняв ее к сведению, мы получаем возможность увидеть еще одну грань киплинговского двоемирия — организованный мир настоящей свободы противостоит неорганизованному миру вольницы. Однако ни Маугли, ни Акела не пожелали вернуть Стае то, что она утратила, пойдя на поводу у Шер-Хана.

Маугли покидает стаю и в этом уходе нет радости победителя:

These two things fight together in me as the snakes All the jungle knows that I have killed Shere Khan.

На этой грустной ноте «Книга Джунглей» заканчивает повествование о Маугли. Дальше следуют истории, казалось бы, абсолютно не связанные с Человеческим детенышем — «Белый Котик» (The White Seal), «Рикки-тиккитави» (Rikki-tikki-tavi), «Тумаи из рода Слонов» (Toomai of the Elephants), «Слуги Ее Величества» (Her Majesty’s Servants).

Однако если проанализировать идейный уровень этих глав, то становится совершенно очевидным, что они органично встроены в действительность, которую создает Киплинг. И в легенде о непохожем на других котике, и в повествовании об отважном мангусте, и в зарисовках из жизни полковых животных на главном месте стоят те же самые идеи, которые играли основные роли в рассказах о Маугли. Другое дело, что автор несколько смещает акценты. Если долгом Маугли была месть, то Рикки-тикки-тави мстит во имя долга; Маугли спасает Акелу, который некогда спас его, а Белый Котик спасает соплеменников, покорно ковыляющих на убой и т. д.

Кроме того, в историях, продолжающих «Книгу Джунглей», Киплинг создает систему образов, выполняющих по отношению к образу Маугли ту же функцию, что и характерные для литературы XIX столетия двойники. Однако в отличие от двойников традиционных эти герои самодостаточны (как видим, принципы киплинговского двоемирия обязательны не только на онтологическом уровне) и не нуждаются в «оригинале».

Для того, чтобы подтвердить этот тезис, обратимся к истории о Риккитикки-тави. Подобно Маугли, попавшему в волчье логово, маленький осиротевший мангуст тоже попадает в чуждый ему мир — в английскую семью.

По мнению Г. Рикеттса, в главе о Рикки-тикки явно присутствуют переклички с историей Маугли: «For instance, replayed the basic pattern of abandonment, fosterage and victory, but here the orphaned hero, the quick-witted mongoose, found loving human foster-parents; and, unlike Mowgli, he was personally allowed to kill his enemies, the cobras Nag and Nagaina and their offspring»54.

Весьма интересную интерпретацию сюжетных параллелей предложил и Э. Гилберт: «But the theme of expulsion from Eden runs like a leitmotif through the whole of The Jungle Books. Mowgli, for example, is thrust by accident out of the bosom of his family into the hard jungle, there to survive or not as chance and his own talents may determine. The same is true of Rikki-tikki-tavi, a mongoose who is washed away from his parents in a summer flood and who must try to make a place for himself in a new world, to find love and acceptance in a new and different society»55. На наш взгляд, исследователь вполне обоснованно указал и на связь судеб волчьего приемыша и мангуста, и на особую роль библейского лейтмотива как для этих образов, так и для всей Книги Джунглей.

К Эдемской теме мы вернемся позже, а пока отметим еще две важные параллели. Во-первых, и Рикки и Маугли спасают принявший их мир: мангуст — от кобр Нага и Нагайны; Лягушонок — от моральной гибели и физического уничтожения (глава «Рыжие Псы»). Во-вторых, действия обоих героев подчинены не только чувству долга, но и принципу талиона (напоминаем:

Маугли, исполняя долг, мстит за себя, за Акелу, за Натху, за Мессую; Риккитикки-тави мстит за птенца птички-портняжки и, убивая кобр, предупреждает убийство хозяев). Хотя для маленького мангуста долг, конечно же, стоит на первом месте. Об этом не говорится прямо, но если сопоставить два фрагмента главы, то никаких сомнений не останется:

1. «Мангусту нельзя бояться ни секунды, и несмотря на то, что Риккитикки никогда раньше не встречался с живыми кобрами — мать кормила его мертвыми змеями — он знал, что дело всей жизни взрослого мангуста — убивать и есть их» [JB, с. 185].

Ricketts H. The Unforgiving Minute: A Life of Rudyard Kipling. — Lnd.: Chatto & Windus, 1999. — P. 207.

Gilbert E. The good Kipling: studies in the short story. — [Athens]: Ohio University Press, [1971, ©1970] 1971. — P. 73.

2. «Каждый благовоспитанный мангуст всегда надеется однажды стать домашним мангустом и бегать по собственным комнатам; и мама Риккитикки (которая когда-то жила в генеральском доме в Сегауле) подробно рассказывала Рикки, что делать, если он когда-нибудь повстречает белого человека» [JB, с. 180].

Впрочем, не стоит думать, что глава была написана только ради того, чтобы в занимательной форме провозгласить: «Долг превыше всего!». Все гораздо сложнее и значительно интереснее.

Рикки-тикки-тави одновременно исполняет долг мангуста и долг домашнего мангуста. Поэтому характерная для рассказов о Маугли оппозиция «свой-чужой» здесь выходит не уровень активного противостояния. Маугли, попав в Холодные пещеры, при помощи Владычного Слова сумеет найти общий язык с «ядовитым народом». В случае с мангустом все наоборот — сосуществование в принципе невозможно.

Любимый Киплингом принцип талиона в рассказе о маленьком мангусте не утрачивает своей чистоты, но осложняется рядом побочных мотивов.

Да, Рикки-тикки-тави мстит кобрам за птенца, во имя исполнения долга защищает англичан, но ведь по своей природе он и должен убивать и есть змей.

В свою очередь, Наг и Нагайна желают убить большого человека, чтобы отомстить за убийство Крайта; а затем Нагайна пытается отмстить за убитого мангустом супруга и не вылупившихся детей. Однако якобы «чистые» побуждения изначально осложнены материальными притязаниями супругов:

«„When the house is emptied of people,“ said Nagaina to her husband, „he will have to go away, and then the garden will be our own again. Go in quietly, and remember that the big man who killed Karait is the first one to bite. Then come out and tell me, and we will hunt for Rikki-tikki together“» [JB, с. 194].

Кроме того, история о мангусте не свободна от некоторых идеологических издержек. Конечно, мы далеки от того, чтобы видеть в повествовании Киплинга апологию служения белому господину или, подобно М. Паффарду, полагать, что в этой истории есть «баланс между отказом Белого либерала смотреть смерти в лицо и совершенно обыденным принятием ее мангустом (т. е. туземцем)» 56. Но, как бы то не было мангуст, чья мать выросла в генеральском доме, мечтает жить у белого человека. И кобра, которая для многих индусов является священным животным, у Киплинга выступает олицетворением злого начала. И Рики-тикки-тави, защищая хозяев, ведет себя как образцовый туземный слуга. А правомерность наших утверждений подтверждается развитием родственной тематики в главе о слоновьем погонщике Тумаи и, конечно же, в «Слугах Ее Величества»...

Сюжет последней главы «Книги Джунглей» с виду прост и не предвещает неожиданностей. Эмир Афганистана должен нанести официальный визит вице-королю Индии. Ночью накануне парада один из вьючных верблюдов устраивает панику, поднимая на ноги животных и людей. Рассказчик, случайно оказавшийся рядом с волами, мулом, строевой лошадью, слоном и верблюдом, становится невольным свидетелем беседы, где каждый говорит о своем. Мул рассуждает о необходимости сохранять спокойствие и выполнять свой долг даже в самых опасных ситуациях; кавалерийская лошадь — о том, что нужно полностью доверять наезднику, чувствовать малейшее его движение и не терять присутствия духа, даже если вокруг тебя множество длинноволосых врагов с кривыми ножами. В свою очередь, волы хвастаются своей храбростью, ведь они везут орудие на поле битвы, когда это отказываются делать слоны. Правда, слон замечает, что воловья храбрость от глупости. А верблюд вспоминает, как однажды его собратьев посадили кругом и они стали живым валом, из-за которого солдаты вели огонь по врагу. При этом он с почтением и грустью признает, что его служба все равно не сравнится со службой всех остальных животных [JB, с. 277, 276; 286-287].

На следующий день все участники ночного разговора принимают участие в параде. Единство животных и людей производит на афганского Эмира Paffard M. Kipling’s Indian Fiction. — Lnd.: Macmillan & Co., 1989. — P. 91.

удивительное воздействие: «До этого момента он не выказывал ни тени изумления; но теперь его глаза становились все больше и больше, и он натянул поводья своей лошади и оглянулся. В какой-то момент казалось, что он сейчас вытащит саблю и начнет прорубать себе путь среди стоящих позади англичан» [JB, с. 296]. И в этот момент Киплинг переходит к оформлению главной мысли: «Я услышал, как старый, седой, длинноволосый военачальник из Центральной Азии, приехавший вместе с эмиром, задавал вопросы одному туземному офицеру:

— Скажите, как могли сделать эту удивительную вещь?

— Был дан приказ, они ему подчинились»; «они [животные — Е. С.] подчиняются, как и люди. Мул, лошадь, слон или вол — каждый подчиняется своему погонщику, тот — своему сержанту, сержант — лейтенанту, лейтенант — капитану, а капитан — майору, тот подчиняется своему полковнику, который подчиняется бригадному генералу трех полков, а бригадный генерал — своему генералу, который подчиняется Вице-королю, а он — слуга Императрицы. Вот как это делается» [JB, с. 299]. Осознание долга, подчинение долгу и строгая иерархия — в этом состоит секрет Империи. Таким образом, основная идея «Слуг Ее Величества» выражается формулой: неустанно следуй своему долгу и осознавай его необходимость. И здесь цельный мир «Книги Джунглей» вдруг распадается на части. Оказывается, помимо Закона, есть и другой закон, гласящий: «Все, что ты должен делать — повиноваться человеку на своей спине и не задавать вопросов» [JB, с. 292].

Однако хотя идеологическая доминанта в «Слугах…» чрезвычайно сильна, она созвучна многим установлениям Джунглей. Английское войско — воплощенная гармония и апофеоз дисциплины. Афганцы же, как говорит один из персонажей, «подчиняются только своим собственным желаниям», и поэтому их «эмир, которому они не подчиняются, должен приезжать сюда [в Индию — Е. С.], чтобы подчиняться приказаниям нашего Вицекороля» [JB, с. 300]. Аналогия совершенно прозрачная: нет порядка, нет Закона, и отсюда один шаг к той иерархической ступени, которую занимают в Джунглях Бандар-логи. Другими словами, способность к созданию порядка важнее этнической принадлежности; хотя, конечно, следует помнить, что глава называется «Her Majestys Servants». Кстати, В. Робсон, анализируя срыв Киплинга в идеологию57, отметил, что политический мотив не лучшим образом повлиял на художественные достоинства главы: «Миру вьючных животных, в котором везде слышится голос рассказчика-человека, не хватает скрытости и магии джунглей. История запоминается только благодаря финалу, который в подобном контексте эквивалентен могучей речи на любимую киплинговскую тему подчинения, без которого невозможно управлять империей, дирижировать оркестром, проводить хирургическую операцию etc., etc.

Будучи отделенной от политики, это — словесная музыка, которая не может не вызвать сильного волнения у читателя, воспринимающего эти слова как эпилог первой „Книги джунглей“»58.

Предшествующий «Слугам Ее Величества» рассказ «Тумаи из рода Слонов» (Toomai of the Elephants)59 — важный фрагмент причудливого сюжетного орнамента «Книг Джунглей». В этой главе Киплинг знакомит нас с маленьким погонщиком, который вместе с отцом (Большим Тумаи) и старым мудрым боевым слоном Кала Нагом ловит диких слонов. В отличие от отца, считающего подобное занятие не самым престижным, Тумаи доволен всем.

Ему по душе и лагерная жизнь, и узкие горные тропы. Он бесстрашно входит в загон к беснующимся гигантам и помогает обуздать непокорного слоненка.

Все это, особенно последний поступок, вызывает неудовольствие Большого Тумаи, но Петерсен Сахиб, напротив, хвалит мальчика, хотя и напоминает ему, что кеддах (загон для диких слонов) не место для детских игр. А немноВедь даже первоначальное нейтральное «Queen», автор заменил на «Her Majesty».

Robson W. W. Introduction // Kipling R. The Jungle Books. — Oxford; New York:

Oxford University Press, 1998. — P. XXIX.

Наш перевод сделан по аналогии с переводом названия романа Т. Гарди «Тесс из рода Д’Эрбервилей» («Tess of the d’Urbervilles»). Мы думаем, что этот вариант ближе к оригиналу, нежели «Слоновый Тумай» (М. Кондратьева), «Тумай, сын Тумая» (А. Колотов), «Маленький Таман» (Е. Чистякова-Вэр), «Тумай Слонов» (А. Репина).

го позже выясняется, что реплика, которой белый начальник завершил разговор с Тумаи, сыграла в судьбе маленького храбреца ключевую роль: «„Must I never go there. Sahib?“ asked Little Toomai, with a big gasp.

„Yes.“ Petersen Sahib smiled again. „When thou hast seen the elephants dance. That is the proper time. Come to me when thou hast seen the elephants dance, and then I will let thee go into all the Keddahs“.

There was another roar of laughter, for that is an old joke among elephantcatchers, and it means just never» [JB, с. 237-238]. Шутка оказалась пророчеством, и однажды ночью Маленький Тумаи увидел, как Кала Наг, освободившись от привязи, пошел в джунгли. Вняв мольбам маленького друга, он берет его с собой, и мальчик оказывается на поляне, где… танцуют слоны.

На рассвете Маленький Тумаи и Кала Наг возвращаются в лагерь.

Мальчик рассказывает об увиденном и после этого отношение охотников к нему резко меняется: он стал «обитателем леса, посвященным и свободным от всех джунглей», ибо он, как сказал старый Мачуа Аппа, «на протяжении долгой ночи смотрел то, чего никогда не видел ни один человек, и благосклонность Слоновьего Народа и Богов Джунглей — с ним» [JB, с. 257-258].

Сравнивая рассказ о Тумаи из рода Слонов с историями о Маугли, нетрудно заметить несколько значимых параллелей: избранный мальчик, джунгли, признание превосходства. Но при более детальном рассмотрении становится ясно, что рассказ о Маленьком Тумаи, несмотря то, что это вполне самостоятельное повествование, выполняет в «Книге Джунглей» служебную функцию, а сам Тумаи только внешне похож на Маугли.

Да, они обретают себя в лесу. Однако Маугли попал в Джунгли в силу обстоятельств, а Тумаи страстно хотел этого. В то же время Джунгли Маугли — обособленный мир со своими обычаями, моралью и Законом; и Маугли часть этого мира. А Маленький Тумаи, с позволения Кала Нага приобщенный лишь к малой части лесных тайн, свободен только от джунглей, населенных дикими зверьми. И Маугли, и Тумаи — избранные. Однако избранничество Тумаи в том, что он стал единственным человеком который увидел пляски слонов. А Маугли — спаситель Стаи, тот, кого после возвращения на скалу Совета называют уже не man-cub, а Man-cub.

Не менее интересны и другие параллели между историей Тумаи и рассказами о Маугли. В жизни последнего многое связано с Хатхи, прямым потомком первого слона-демиурга Тха. Но, судя по всему, Кала Наг, приобщивший Тумаи к тайне, тоже состоит в прямом родстве с Тха. И теперь Тумаи из рода Слонов, подобно Маугли, оказывается причастен двум мирам.

Кроме названных в истории о маленьком Тумаи есть еще несколько важных линий. Это линия, связанная с традиционным для Киплинга мотивом верности долгу, и мотив долга перед родной кровью. В эпиграфе к главе открытым текстом говорится, что Кала Наг был и остается Слоном.

I will remember what I was, I am sick of rope and chain — I will remember my old strength and all my forest affairs.

I will not sell my back to man for a bundle of sugar-cane, I will go out to my own kind, and the wood-folk in their lairs.

I will go out until the day, until the morning break, Out to the winds untainted kiss, the waters clean caress:

I will forget my ankle-ring and snap my picket-stake.

I will revisit my lost loves, and playmates masterless!

Я буду помнить, кем я был, я устал от веревки и цепи — Я буду помнить свою былую силу и все мои лесные дела.

Я не продам свою спину человеку за пучок сахарного тростника, Я пойду к своему племени и лесному народу в их берлогах (курсив наш — Е. С.).

Я уйду ночью, до рассвета, — Уйду к неиспорченным поцелуям ветра, чистым ласкам воды:

Я забуду оковы на ноге и сломаю свой загон.

Я снова посещу свою потерянную любовь и свободных друзей детства!

Сравним эти строки со строфами из стихотворения «The Gipsy Trail»:

The white moth to the closing bine, Белый мотылек к закрывающемуся And the gipsy blood to the gipsy Пчела — к распустившемуся клеверу, Out of the dark of the gorgio camp, Из темноты нецыганского лагеря, Gipsy, come away!

Близость эмоционального настроя очевидна. Так же очевидна и близость идей верности роду. И в то же время налицо отличия: одна ночь свободы Слонов явно несопоставима с цыганской волей. И в итоге долг служения оказывается превыше, чем долг Рода: «„Wah!“ said Little Toomai, and his eyes were very heavy. „Kala Nag, my lord, let us keep by Pudmini and go to Petersen Sahibs camp; or I shall drop from thy neck.“» [JB, с. 254] Стихотворение «Шива и Кузнечик», завершающее историю Тумаи, поначалу плохо соотносится с содержанием главы. Однако в «Книге Джунглей»

ничего не происходит случайно, и сопоставительный анализ показывает, что авторская интерпретация мифа о Парвати, которая решила подшутить над всеведущим супругом, занимает важное место в авторских построениях.

Так, в первых строфах стихотворения мы узнаем о различных милостях, даруемых Шивой людям:

Shiv, who poured the harvest and made the winds to blow, Sitting at the doorways of a day of long ago, Gave to each his portion, food and toil and fate, From the King upon the guddee to the Beggar at the gate.

Wheat he gave to rich folk, millet to the poor, Broken scraps for holy men that beg from door to door;

Cattle to the tiger, carrion to the kite, And rags and bones to wicked wolves without the wall at night.

Шива, заливший урожай и заставивший ветра дуть, Давал каждому его лекарство, еду и тяжелый труд и судьбу Пшеницу дал богатым, бедным — просо, Разбитые черепки святому, побирающемуся от двери к двери.

И лохмотья и кости злым волкам не имеющим приюта на ночь.

Деяния Шивы трудно оценить однозначно. В первой строке сказано «poured the harvest», и остается неясным полил или залил60 посевы трехглазый бог. После этого Шива раздает людям не только еду и лекарства, но и «toil» — тяжелый труд (ст. 3). А использованное в третьей строфе слова «dole» (21when the dole was ended [JB, с. 262]) может означать как участь и долю, так и подачку, а еще — горе, скорбь, рыдания61. Безусловно, в отличие от Брахмы-творца и Вишну-охранителя, Шива чаще почитается как разрушитель, в том числе и иллюзий материального мира:

A great bull, a wooden staff, an axe, a tiger skin, ashes, These be Thy chief possessions and adornments Let even Thy name and nature appear inauspicious Могучий бык, деревянный жезл, топор, тигровая шкура, пепел, Пусть само имя Твое и природа пока что кажутся зловещими, О, податель благословений, благ, даров!

Однако у Киплинга трехглазому божеству отведена роль справедливого раздаятеля горестей и благ; причем содержание даров, получаемых от него, жестко определено положением «адресата» либо в обществе, либо в пищевой цепи. Как говорит сам Шива: «All have had their part» [ст. 23; JB, с. 262], — или «каждому — свое». Но тот же принцип играет особую роль в Джунглях, ибо «to each his own fear — каждому свой страх» [JB, с. 62; «Охота Каа»];

отсюда следует — мир стихотворения находится в отношениях дополнительности с другими мирами «Книг Джунглей».

Глагол можно перевести как «полить», однако более употребительным является значение «залить, полить чересчур обильно, хлынуть».

Выбор слова может быть неслучаен еще и по той причине, что поклонение Шиве сопровождается звоном колокольчиков и ударами в барабан — на хинди «dhole».

The greatness of S iva: Mahi nastava of Pu padanta / Trans.& comm. by Arthur Avalon. — Madras : Ganesh, 1953. — P. 5-6, 17.

Выявленная сюжетная линия позволяет оценить всю красоту авторской интерпретации мифа о Парвати:

Parbati beside him watched them come and go;

Thought to cheat her husband, turning Shiv to jest — Stole the little grasshopper and hid it in her breast.

When the dole was ended, laughingly she said, Master, of a million mouths, is not one unfed?

Laughing, Shiv made answer, All have had their part, Even he, the little one, hidden neath thy heart.

From her breast she plucked it, Parbati the thief, Saw the Least of Little Things gnawed a new-grown leaf!

Saw and feared and wondered, making prayer to Shiv, Ничто он не увидел слишком возвышенным, ничто — слишком низким — Парвати рядом с ним смотрела, как они приходят и уходят, Решила обмануть своего мужа, пошутить над Шивой — Украла маленького кузнечика и спрятала его на груди.

Когда раздаяние «милостыней» было окончено, она сказала со смехом:

«Хозяин миллиона ртов, не остался ли один ненакормленным?»

Смеясь ответил Шива: «Все получили свое Даже самый маленький, спрятанный у твоего сердца.»

Она вынула его из-за пазухи, Парвати-похитительница, Увидела Самого Крошечного, жующего свежий листок.

Увидела, испугалась и поразилась, обратилась с молитвой к Шиве, Который непременно дал пищу всему живому.

Соотнося эти строки с первыми строфами стихотворения, мы приходим к выводу о том, что в колыбельной для «маленького брата Тумаи» [JB, с.

261], автором утверждаются две идеи: 1) в божественном творении изначально заложен принцип упорядоченности; 2) каждый всегда получает то, что предначертано ему, и изменить предначертания высшей силы невозможно.

Эти идеи, несмотря на свою связь с учением о карме, играют главную роль и в той области творимого Киплингом мира, основой которой являются библейская мифология и учение о мессии. Развернутое доказательство данного тезиса мы представим в заключительной главе нашего исследования.

III.1. Мессианская идея, Закон Джунглей и закон Завета Мифология Киплинга не имеет аналогов в литературе XIX столетия. В отличие от современников железный Редьярд крайне редко играл культурными знаками ради самой игры. Библейское слово, туземная легенда, литературный штамп, все это становилось ингредиентами сплава, из которого автор, подобно древним демиургам, ковал опоры для своего мира. Внимательный взгляд без труда обнаруживает в «Книгах Джунглей» бродячие сюжеты, базовые для мифологического сознания архетипы etc.

Создавая мифологию Джунглей, Киплинг не изменяет принципам своего миросозидания. Мифы людей и животных сплетаются в сложный орнамент, не теряя при этом оригинальности и самостоятельности. Мифологическое двоемирие является органической частью мира Джунглей, при этом мифологические миры сохраняют автономность и, таким образом, образуют с действительностью Джунглей очередную из многих пар. Кроме того, парная конструкция играет важную роль при формировании основ киплинговской мифологии, ведь помимо мира людей и мира зверей, мира колонии и мира метрополии, в «Книгах Джунглей» присутствует мир индийских верований и мир христианства. Анализ последней оппозиции, как мы думаем, позволит решить оставшиеся задачи и достичь цели нашего исследования.

С индийской мифологией и особенностями ее осмысления Киплингом читатель вплотную сталкивается уже в первой главе дилогии. Как мы помним, Шер-хан, жаждущий сожрать Маугли, наталкивается на свирепый отпор Матери-волчицы: «„Ye choose and ye do not choose ! What talk is this of choosing? By the Bull that I killed, am I to stand nosing into your dogs den for my fair dues ? It is I, Shere Khan, who speak!“ „And it is I, Raksha [the Demon], who answer. The mans cub is mine, Lungri — mine to me ! He shall not be killed“» [JB, с. 10]. Имя, которое носит волчица, означает не просто демона/демоницу. Настоящие ракшасы — злые демоны индийской мифологии — в принципе неспособны на добрые поступки;

они «принимают всевозможные формы (собаки, коршуна, совы и других птиц, брата, мужа, любовника и т. д.), чтобы обмануть и нанести вред. Особенно их надо остерегаться женщинам во время беременности и родов, чтобы они не завладели ребенком. В Атхарваведе ракшасы изображаются большей частью имеющими человческий образ, но иногда и чудовищами. Они едят человечье и лошадиное мясо, выпивают коровье молоко и стараются попасть внутрь человека, когда он ест или пьет. Попав в него, они начинают терзать его внутренности и причиняют болезнь. Они же — причина сумасшествия. Вечером ракшасы пугают людей. В позднейшей индийской мифологии ракшасы в общем продолжают служить олицетворением мрачных и зловредных сил природы»1. Но у Киплинга Ракша ведет себя иначе и посвящает остаток своих дней воспитанию и защите человеческого детеныша.

В главе «Тигр! Тигр!» Маугли, оседлав буйвола, ведет буйволиное стадо на Шер-хана и тому приходит конец. А имя буйвола, которого Лягушонок подчиняет себе при помощи Владычного Слова, — Рама. Случайно ли Киплинг избирает для вожака стада то же самое имя, которое носит главный герой «Рамаяны»? Скорее всего, нет. Рама-человек прославился многими подвигами, убил несколько могущественных ракшасов и как седьмое воплощение Вишны избавил мир от тирании ракшаса Раваны. А Рама-буйвол — орудие Человека, осуществляющего закон возмездия против воплощенного зла.

В той же главе Маугли проводит военный совет под деревом, которое называется dhk-tree («the dhk-tree, which was all covered with golden-red flowers» [JB, с. 111]). Dhk-tree (Palash, Pala, Tesu), оно же бутия односеменная, иначе называется лесное пламя или пламя леса, поскольку пышно цветет ярко-оранжевыми и красными цветом. По преданию в это дерево был превращен бог огня Агнидева, потревоживший покой Шивы и Парвати. ПодлинБулич С. К. Ракшасы // Энциклопедический словарь. — СПб.: Семёновская ТипоЛитография (И.А. Ефрона), 1899. –Т. XXVI. — С. 236.

ный Агни «является не только олицетворением светящей и поражающей силы» огня, «но и посредником между богами и людьми, охранителем домашнего очага и противником духов тьмы»2. Агни превращенному Киплинг, казалось бы, отводит роль безмолвного свидетеля и не более того. Но если иметь в виду, что посрамление Шер-Хана на скале Совета произошло при непосредственном участии Багрового Цветка, то станет ясно, что дерево dhk молчаливо «участвует» в разговоре, который окончательно определил участь тигра-людоеда, отнюдь не на правах статиста.

Даже этих фрагментарных наблюдений, на наш взгляд, уже достаточно, чтобы понять, насколько была важна роль индийской мифологии в формировании художественной действительности «Книг Джунглей». Но в нашем случае мы вынуждены отказаться от развернутого анализа данной линии и сконцентрироваться на линии христианской. Наше решение обусловлено в первую очередь тем, что уже само название дилогии наводит на мысль о ее прямой связи со Священным Писанием.

Анализируя стихотворения Киплинга, мы видели, насколько свободно поэт владел библейским словом. Тайну этой свободы Киплинг раскрывает в автобиографии, где вспоминает, как однажды в детстве, выходя из церкви, улыбнулся, а на вопрос «чему?» честно ответил, что не знает. Ответ был сочтен ложью: «Результат — вечер наверху, чтобы учить молитвы. Таким образом я выучил большинство молитв и большую часть Библии»3.

Несмотря на общеизвестность приведенного факта, специальных трудов о библейском слове в наследии Киплинга нет. Правда, в западном литературоведении встречается несколько работ, посвященных религиозным воззрениям барда империи. Однако Д. Дербеншир, С. Бордио, С. Ёцтюк, С. С. А. Хусейн и У. Б. Паркер уделяют основное внимание вероисповедным вопросам и единодушно заключают: религия Киплинга есть некая жизненная Агни // Энциклопедический словарь. — СПб.: Семёновская Типо-литография (И.А. Ефрона), 1890. — Т. I. — С. 145.

Kipling R. Something of Myself and Other Autobiographical Writings. — P. 9.

философия, суть которой — в следовании своему долгу и подчинении всеобщему Закону. А в отечественном литературоведении библейская тема попросту не разрабатывалась. Лишь в середине 1980-х гг. А. Хлебникова обмолвилась: «Существенно и то, что в название вынесено слово «книга», освященное библейской традицией и указывающее на религиозно-нормативное значение изображаемого; „Книга джунглей“ входит в контекст „Книг бытия“»4; но дальше этого, по понятным причинам, не пошла.

Мысль, высказанная исследовательницей, вполне правомерна. Однако, на наш взгляд, связь «Книг Джунглей» с Библией гораздо глубже, и не ограничивается словом в названии. Даже беглого взгляда на текст Киплинга достаточно для того, чтобы увидеть: автор пишет свое Бытие, для чего и сводит в едином пространстве-времени два мира. Первый — мир реальной Индии, с ее жарой, джунглями, дикими зверями, затерянными в чаще деревнями. Второй — мир идеального, непознанного, способного открыться лишь Избранным; мир, творимый самим писателем по образу библейского Эдема.

Особое место в системе этого двоемирия, а также мифопоэтики Киплинга, занимает глава «Как пришел Страх» (How Fear Came), открывающая «Вторую Книгу Джунглей». Здесь автор устами Хатхи знакомит нас с собственной версией мифа об утраченном рае. Как мы помним, согласно этому рассказу сразу после сотворения в Джунглях царила гармония. Но первый правитель — Первый Тигр — пролил кровь; второй — Серая Обезьяна — принес в Джунгли позор; после чего Творец дал Народу Джунглей Закон и познание Страха. И рай земной стал самым обычным лесом, а мир гармонии — раздираемым на части миром сущего.

Наличие здесь параллели с мифами об Адаме, Еве и Каине совершенно очевидно, о чем в свое время и писали Э. Гилберт, Ш. Ислам, М. Паффард5.

Хлебникова А. И. Художественный мир «Книг джунглей» и «Сказок просто так»

Р. Киплинга: дис. … канд. филол. н. — Л., 1985. — С. 10. [251 c.] См., например, Gilbert E. The good Kipling: studies in the short story. — [Athens]:

Ohio University Press, [1971, ©1970] 1971. — P. 73.; Islam S. Kipling’s “law”: a study of his Как очевидно и то, что данный Творцом Закон есть система установлений, вполне сопоставимая с ветхозаветными заповедями и с системой законодательства Моисеева. При этом не менее интересные схождения/расхождения с источником обнаруживаются в историях о Первом Тигре и изгнании из «Эдема», созданного слоном-демиургом… Первый убийца у Киплинга был наказан так же, как был наказан Каин. — Ср.: 1. «And the LORD set a mark upon Cain, lest any finding him should kill him» (KJV, Gen., 4:15) [«и сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его» (Быт., 4:15)] || «but the trees and the creepers on his path, remembering the order that Tha had given, let down their branches and marked him as he ran. Wherever they touched him there was a mark and a stripe upon his yellow hide — [по повелению Тха — Е. С.] деревья и лианы опускали ветви и метили» Первого Тигра —» [JB, с. 21];

2. «When thou tillest the ground, it shall not henceforth yield unto thee her strength; a fugitive and a vagabond shalt thou be in the earth» (KJV, Gen., 4:12) [«когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя» (Быт., 4:12)] || «the trees and the creepers marked him. Never again would he eat their fruit — деревья и лианы пометили его. Больше никогда не ел он их плодов» [2JB, с. 28].

В тоже время, если у Каина поддержка земли, на которую пролилась кровь Авеля, отнята Господом, то Тигр сам отказался от плодов деревьев, пометивших его «каиновой печатью». Кроме того, в отличие от каинитов, потомки первого тигра обречены всегда носить знак позора — чтобы особо подчеркнуть это обстоятельство, Киплинг использует и эмфазу, и курсив одновременно: «And those stripes do children wear to this day!» [2JB, с. 21].

Не менее интересны судьбы других персонажей Бытия от Редьярда.

Так, Тха после «изгнания из рая» просто не стало: на земле теперь пребывают только «слоны, дети Тха» во главе с Хатхи. Да, Хатхи мудр, он один споphilosophy of life. — Lnd.: Macmillan, 1975. — 174 p.; Paffard M. Kipling’s Indian Fiction. — Lnd.: Macmillan & Co., 1989. — 150 p.

собен «спланировать и провести» войну [2JB, с. 101], он хранит Предание, но все же он не Тха — «the Lord of the Jungle» [2JB, с. 16].

Продолжая разрабатывать библейскую линию, Киплинг вводит в повествование и другие сюжеты из Пятикнижия. Начало волчьего периода в жизни Маугли явно перекликается с судьбой другого младенца — Моисея. Согласно Писанию, Моисей, которого скрывала его мать, уцелел во время египетского избиения младенцев. Затем мать отнесла младенца к Нилу и, положив в корзину, пустила вниз по течению, где его случайно нашла дочь фараона. Девушка отдает его кормилице. А когда пришло время, «и вырос младенец», «она привела его к дочери фараона, и он был у неё вместо сына»

(Исх., 2:10). На правах приемного сына Моисей вошел в семью фараона, и «научен был всей мудрости Египетской, и был силен в словах и делах»

(Деян., 7:22). Но затем Моисей, встав на защиту соплеменников, прогневил фараона и был вынужден бежать из Египта в страну Мадиамскую.

Параллели с историей Маугли здесь, на наш взгляд, вполне очевидны:

Моисея находят на берегу Нила. Маугли приходит от маленькой реки.

Моисею грозит гибель. Маугли грозит гибель.

Моисея хочет убить фараон.

Моисея спасает приемная мать. Маугли спасает приемная мать.

Моисей спасает свой народ. Маугли спасает свой народ.

Конечно, сравнивать Нил и речушку (a little river) не имеет смысла. Да это и не главное. Ведь совпадений значительно больше. К примеру, можно вспомнить о том, как Моисей и Маугли учат народ свой исполнению Закона, как возвращают на путь истинный заблудшее стадо и т. п.

А еще имеет смысл обратить внимание на те расхождения, которые в нашем случае важны не меньше совпадений:

Моисея находят египтяне Маугли сам приходит к волкам Моисей в полном согласии с во- Маугли изгнан из Джунглей своим налей божества уводит из Египта родом, но он возвращается… свой народ… Любопытный факт, если бы не злодейства фараона и Шер Хана, евреи и народ Джунглей так и не узнали бы ни о Моисее, ни о Маугли.

Другими словами — в Маугли, в отличие от Моисея, есть волевое начало, не подчиненное никому, кроме него самого (кстати, Народ Джунглей дождался второго пришествия…). Позже мы представим развернутое обоснование этого тезиса, а пока продолжим работу над мотивами Исхода.

Эти мотивы особенно ясно прослеживаются в главе под названием «Белый Котик». Действие этой истории происходит в северных землях на берегу Берингова моря, где в семье Секача и Матки рождается Белый Котик.

Нельзя сказать, что его рождение вызвало бурю восторгов, скорее — наоборот: «Секач, наш ребенок будет белым. — Клянусь пустыми моллюсками и сухими водорослями! Никогда еще в мире не рождалось белых котиков. — Ничего не поделаешь. Теперь будет» [JB, с. 142].

Поначалу жизнь Белого Котика ничем не отличалась от жизни его соплеменников — он играл со сверстниками, учился плавать и спасаться от касаток, летом уплывал на юг Тихого океана, а зимой возвращался в бухту Нововосточную. Но однажды Белый Котик увидел, как алеуты дубинками забивают его соплеменников, а те относятся к этому как к чему-то само собой разумеющемуся. И тут Котик понимает, что должен найти такое место, где не ступала нога человека, и его соплеменники будут в безопасности.

Он пускается в дальний путь, но все острова, пригодные для жизни котиков, оказываются известны людям. И все же Белый Котик не оставляет надежды спасти свой народ, который, кстати сказать, считает соплеменника немного странноватым и скептически относится к его исканиям.

И вот однажды Котику встречаются некрасивые, неуклюжие существа.

Это Морские Коровы, про которых ему когда-то рассказывал Сивуч. Надо заметить, что отношение котиков и их сородичей к Морским Коровам было далеко от уважительного. Да и в животной иерархии эти существа занимали довольно низкое место, потому что «у них только шесть шейных позвонков взамен положенных семи, и бывалые морские жители уверяют, что именно поэтому они не способны переговариваться даже между собой» [JB, с. 163].

И все же в отличие от Бандар-логов, париев Джунглей, Морские Коровы обладают собственным языком: «У них на передних ластах имеется лишний сустав, и, благодаря его подвижности, Морские Коровы могут обмениваться знаками, напоминающими сигнализация флажками, которая принята на кораблях» [JB, с. 163]. Поэтому, несмотря на сдержанное отношение окружающих, эти медлительные, «неприятно едящие» создания не являются изгоями моря. Более того, именно эти — «другие» — существа и помогают Белому Котику выполнит свою миссию и найти «рай на земле». Только благодаря им, Котик смог исполнить пророчество: «Давным-давно, люди били нас тысячами, и по берегам ходили слухи, что будто настанет такой день, когда с севера приплывет белый котик и спасет весь наш народ» [JB, с. 159].

Конечно, полностью отождествлять Котика с Моисеем не имеет смысла. Он не обладает магическими способностями и не разговаривает с небесами. И его соплеменники, в отличие от соплеменников Моисея, отправляются в Исход только после того, как Котик в свирепой битве доказывает им свое физическое превосходство: «Old Sea Catch, his father, saw him tearing past, hauling the grizzled old seals about as though they had been halibut, and upsetting the young bachelors in all directions ; and Sea Catch gave one roar and shouted:

„He may be a fool, but he is the best fighter on the Beaches. Dont tackle your father, my son ! Hes with you!“.

Kotick roared in answer, and old Sea Catch waddled in, his mustache on end, blowing like a locomotive, while Matkah and the seal that was going to marry Kotick cowered down and admired their men-folk. It was a gorgeous fight, for the two fought as long as there was a seal that dared lift up his head, and then they paraded grandly up and down the beach side by side, bellowing.

At night, just as the Northern Lights were winking and flashing through the fog, Kotick climbed a bare rock and looked down on the scattered nurseries and the torn and bleeding seals. „Now,“ he said, „Ive taught you your lesson.“ „Hear you, fat pigs of the sea! Who comes with me to the Sea Cows tunnel?

Answer, or I shall teach you again,“ roared Kotick.

There was a murmur like the ripple of the tide all up and down the beaches.

„We will come,“ said thousands of tired voices. „We will follow Kotick, the White Seal.“» [JB, с. 168-169].

Маугли благополучно избавлен от таких испытаний. Он изначально находится на особом положении. Как сообщает повествователь, Человеческий детеныш обладал удивительными для звериного общества способностями — мог вытаскивать из лап колючки, а из шерсти — репьи, чем несказанно облегчал страдания своим друзьям. Но главное — «если он пристально смотрел на любого волка, тот вынужден был опустить глаза» [JB, с. 25]. Поэтому Маугли не боится даже Багира, наводящего на жителей Джунглей больший ужас, чем сам Шер Хан. Правда, Ракша, принимая его в семью, замечает, что никогда еще не было волка, который «мог бы похвастаться человеческим детенышем среди своих детей» (курсив наш — Е. С.) [JB, с. 9].

Но, спустя совсем немного времени, становится ясно, что за желанием похвалиться редкостным воспитанником скрывается нечто более важное.

Мы помним, что имя, которое носит Мать-волчица, не предполагает склонности к добрым делам. И в разговоре с Хромым Тигром Ракша доказывает, что не утратила демонических навыков: «Он будет бегать со Стаей и охотиться со Стаей; и в конце — слушай ты, охотник за безволосыми детенышами, пожиратель рыб и лягушек, — и в конце концов он будет охотиться на тебя!» [JB, с. 10]. И как ни старался Шер Хан уничтожить своего будущего погубителя, страшное предсказание все равно сбылось.

Надо сказать, что предсказания играют в жизни Маугли чрезвычайно важную роль. В этом образ Лягушонка близок образу Котика. Однако, в отличие от тюленьего «Моисея», посвятившего свою жизнь делу спасения, цель Маугли — отмщение. Пророчество Ракши, предопределяющее путь Лягушонка, эхом отзывается в ее словах о том, что приемыш должен будет убить Шер Хана: «Mother Wolf told him once or twice that Shere Khan was not a creature to be trusted, and that some day he must kill Shere Khan» [JB, с. 26].

Предсказание Багира более туманно: «Он сможет еще сильнее понасмехаться над вами, когда вырастет. Рычите, рычите, однажды придет время, когда это безволосое существо заставит вас выть по-другому, или я ничего не знаю о Человеке» [JB, с. 21]. И лишь по прошествии многих лет Маугли станет понятно, о чем говорил Черный Леопард и зачем он выкупил его жизнь. Но об этом чуть позже; а сейчас есть смысл вернуться к истории Котика, которую завершает стихотворение «Луканнон» (Lukannon).

В этом стихотворении, как ни удивительно, нет практически никаких параллелей с ветхозаветной тематикой. Впрочем, этих параллелей нет и в эпиграфе, открывающем главу:

The moon, oer the combers, looks downward to find us Where billow meets billow, there soft be thy pillow;

The storm shall not wake thee, nor shark overtake thee.

Луна над волнами смотрит вниз, чтоб найти нас Там, где волна встречает волну, пусть будет мягкой твоя подушка;

Ах, уставший крошка ныряет, привольно поднимай рябь!

Шторм не разбудит тебя, акула не застигнет тебя врасплох.

Скажем больше — эта Тюленья колыбельная живет отдельной жизнью не только от прозаической части главы, но и составляет своеобразную оппозицию песенке, которую мать поет будущему спасителю котиков:

И тем не менее и поэтическое обрамление главы, и процитированная стихотворная вставка несут важную смысловую нагрузку. Песенка, которую все тюленьи матери поют своим детенышам, с учетом известного нам контекста становится вполне сопоставимой с предсказаниями Багира и Ракши, а колыбельная превращается в своеобразную песнь о земле обетованной.

Если же говорить о «Луканноне», то здесь все немного сложнее. Видимо, поэтому известные нам комментарии ограничиваются географическими справками, общими указаниями на связь стихотворения с историей Белого Котика или кратким пересказом основных моментов: 1) «Луканнон — одно из тюленьих лежбищ на острове Св. Павла. Каждый год с мая по август около трех миллионов котиков прибывают сюда для обзаведения потомством, но ради меха убивают лишь молодых самцов (по-русски — holluschickie, холостяков)»7; 2) «Белый Котик поет как были прекрасны пляжи Луканнона, пока не пришли зверобойные суда и не начали ужасающий ежегодный отстрел его соплеменников. Он рассказывает, как встретил выживших друзей и поклялся, что они уйдут на новые земли, где их не сможет найти человек»8; 3) «Котик, детеныш тюленя, рожден среди тысяч Durand R. Handbook to the poetry of Rudyard Kipling. — Garden City; New York:

Doudleday, Page&Co., 1914. — P. 311.

McGivering J. [Luкаnnon: Notes]. [Электронный ресурс]. URL: http://www.kipling.

org.uk/rg_lukannon1_p.htm (дата обращения 12. 12. 2011).

других тюленей на пляже бухты Нововосточной, на далеком северном острове в Беринговом море. Он не такой как все из-за своего белого меха. Подросши, он уплывает с матерью на юг Тихого океана» 9 и т. д.

В свою очередь, авторская аннотация, наверное, чтобы настроить читателя на соответствующий эмоциональный лад, сообщает: «This is the great deep-sea song that all the St. Paul seals sing when they are heading back to their beaches in the summer. It is a sort of very sad seal National Anthem», — и далее идет текст стихотворения:

I met my mates in the morning (and oh, but I am old!) Where roaring on the ledges the summer ground-swell rolled;

I heard them lift the chorus that dropped the breakers song — The beaches of Lukannon — two million voices strong!

The song of pleasant stations beside the salt lagoons, The song of blowing squadrons that shuffled down the dunes, The song of midnight dances that churned the sea to flame — The beaches of Lukannon — before the sealers came!

I met my mates in the morning (III never meet them more!);

They came and went in legions that darkened all the shore.

And through the floam-flecked offing as far as voice could reach We hailed the landing-parties and we sang them up the beach.

The beaches of Lukannon — the winter-wheat so tall — The drippings crinkled lichens and the sea-fog drenching all!

The platforms of our playground, all shining smooth and worn!

The beaches of Lukannon — the home where we were born!

I meet my mates in the morning, a broken, scattered band.

Men shoot us in the water and club us on the land;

Men drive us to the Salt House like silly sheep and tame, And still we sing Lukannon — before the sealers came.

Wheel down, wheel down to southward; oh, Gooverooska go!

And tell the Deep-Sea Viceroys the story of our woe;

The White Seal [background notes] / ed. by Alan Underwood and John Radcliffe.