«СЕМИОТИКА ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА Диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук ...»

Типология собственно политической власти опирается на характер ли­ дерства, тип его экономической базы, тип политической системы и отношения между лидером и населением. Примером такого подхода является типология господства М. Вебера, который разграничивает харизматическое, традицион­ ное и рационально-легитимное господство (Вебер 1990). Н. Смелзер подчерки­ вает, что эти три типа господства никогда не представлены в абсолютном виде, любая политическая система включает элементы всех трех типов. В политиче­ ской системе США доминирует рационально-легитимная бюрократия, но в ней присутствуют и другие элементы. Например, Верховный Суд обращается к Конституции для урегулирования судебных споров - это традиционный аспект американской политической системы. Харизматический элемент проявляется в отношении американцев к особо любимым президентам (Смелзер 1994: 526).

Понятие власти в исследованиях политологов и социологов пересекается с такими смежными понятиями, как «сила», «контроль», «превосходство», «влияние», «принуждение», «авторитет», «господство».

К. С. Гаджиев полагает, что в целом власть нельзя отождествлять ни с ав­ торитетом, ни с влиянием, хотя в идеале последние являются ее важными ин­ гредиентами. Политическое влияние как всеохватывающее понятие покрывает собой все формы убеждения, давления, принуждения. Власть как форма влия­ ния отличается от просто влияния тем, что она опирается на санкции (власть может использовать физические санкции или угрозу их в случае неподчинения повелению или приказу). Политический авторитет не обязательно опирается на власть. (Гаджиев 1997: 91).

М.В. Ильин разграничивает следующие подходы к содержанию понятия «авторитет»: 1) авторитет есть форма осуществления власти, наряду с косвен­ ным влринием, принудительным контролем, насилием и т. п. (т.е. авторитет особая форма власти, ее проявление и результат); 2) авторитет сводится к леги­ тимированному руководству, к способности направлять действия и мысли дру­ гих политических субъектов без использования принуждения или насилия (т.е.

авторитет - разновидность власти, предполагающая ее признание руководимы­ ми); 3) авторитет - один из источников власти (власть становится формой реа­ лизации авторитета) (Ильин 1997: 203).

Н. Смелзер, сопоставляя понятия «власть», «сила», «авторитет», отмеча­ ет, что «сила» - понятие более узкое, чем «власть», поскольку власть может осуществляться и без применения силы. «Авторитет» - тоже более ограничен­ ное понятие, чем «власть»; авторитет подразумевает такие характеристики, как институционализация и легитимизация. М. Вебер определяет авторитет как «вероятность того, что приказания встретят повиновение у определенной груп­ пы людей» (Смелзер 1994: 524).

Итак, термин власть из всех рассмотренных соотносительных терминов выступает как наиболее семантически емкий и всеобъемлющий по сравнению с остальными; термины сила, контроль, превосходство, влияние, принуэюдение, авторитет, господство являются более частными, выражающими логически более узкие, подчиненные понятия, обозначающими составляющие власти или ее атрибуты.

Для того чтобы выяснить, как отражаются представления о власти и от­ ношение к власти в массовом сознании носителей языка, необходимо обра­ титься к анализу типовой сочетаемости и метафорики лексемы власть*а также ее участия в оценочно фокусированных высказываниях, в том числе и пареми­ ях.

Все участники политической жизни общества (от активных агентов до пассивных наблюдателей) связаны сложной системой взаимоотношений, среди *При анализе сочетаемости использовались материалы словарей (Баранов, Караулов 1994;

Халипов 1997; Benson et ai. 1990; Safire 1993).

которых не последнюю роль играют образные репрезентации, приписываемые различным субъектам власти. Реконструкция образных представлений о власти (конкретно действующей власти и власти как таковой) на уровне массового сознания должна опираться на данные философии, истории, филологии и куль­ турологии.

В коллективном сознании власть - это объект отчуждаемой принадлеж­ ности (У него есть власть, нет власти), который может быть объектом приоб­ ретения, передачи, утраты, а также добычи и завоевания (Жданова, Ревзина 1992). Она может менять владельцев, быть объектом наследования, дарения, обмена, купли-продажи, насильственного захвата: иметь, получить, передать, захватить власть; перехват, передел власти; possess, take, seize, keep, transfer, cede power, interchanges of power.

Субъект власти мыслится как ее реальный обладатель, который может держать ее зубами, но может от нее отказаться, потерять, лишиться, утра­ тить, а также дать, передать, доверить и предоставить, либо как претен­ дент, который борется за власть, претендует на нее, может ее захватить, узурпировать, завоевать (аналогично в английском: hold, share, leave, claim, confer power).

В поверхностной структуре власть может быть представлена и как агент самостоятельных действий {остаться в чьих-то руках, перейти к кому-л., пе­ рейти из рук в руки), хотя «самостоятельность» здесь, на наш взгляд, чисто синтаксическая - с точки зрения глубинной семантики власть по-прежнему ос­ тается объектом манипуляций.

Возможность осмысления власти как объекта обладания связана с ее об­ разным восприятием как «своего рода оконтуренной субстанции», «вычленен­ ного из пространства компактного физического предмета, с четкими граница­ ми, который может уместиться в руках и быть перемещаемым в пространстве»

(Жданова, Ревзина 1992: 45). Выделенность данного объекта в пространстве позволяет описывать движение и местонахождение субъектов относительно не­ го: восхождение к власти, вхождение во власть, стоять у власти, идти к вла­ сти, попасть под власть, быть под властью, освободиться из-под власти:

rise, climb to power, stay in power, be out ofpower. Как и все физические предме­ ты, этот объект имеет пространственные параметры - форму и ее геометриче­ ские характеристики (пирамида власти, треугольник власти, вершина власти, властная вертикаль, айсберг власти, структура власти, сегмент власти; line, angles, centers of power), размер/масштабы {безмерная, огромная, большая, не­ ограниченная, ограниченная власть, объем власти, превышение власти, пол­ нота власти; immense, ultimate, huge, exclusive power), вес {сила/слабость вла­ сти, бремя власти; власть тяготит, довлеет, обременяет; burden, concentra­ tion ofpower).

Иной ракурс видения власти - ее визуализация как открытого простран­ ства значительной протяженности, в пределах которого существуют и действу­ ют субъекты и объекты политики, разворачиваются политические события и действия (поле, ареал, арена власти; властное пространство, география вла­ сти, ландшафт власти; горизонты, границы, пределы власти, магистраль власти; avenues ofpower, extension ofpower).

Восприятие власти как физического объекта реализуется также через ме­ тафору архитектурного сооружения, которая подчеркивает ее рукотворный ха­ рактер (здание власти строится человеком); архитектура власти, каркас вла­ сти, фасад власти, фундамент, опора власти, лабиринты, коридоры власти, кулисы власти, демонтаж власти; halls, corridors of power). С метафорой зда­ ния/конструкции связан признак прочности прочность, незыблемость власти, укрепление власти, поколебать, подорвать власть; bases ofpower, consolidate, crash power).

В метафорике власти соединяются два противоречащих образа - с одной стороны, она воспринимается, как нечто, созданное человеком (помимо мета­ форы сооружения, весьма распространенной является метафора механизма, при помощи которой, вероятно, человек пытается представить себе процесс функ­ ционирования власти: рычаги, руль, пульт управления, часовой механюм, пру­ жина власти, машина власти). С другой стороны, она предстает как нечто ес­ тественно существующее - живое существо, явление природы (корни, ветви, недра власти; расцвет, мутации, перерождение власти, сохранить государ­ ство жтвым организмом), при этом особенно распространенной для описания неудовлетворительного состояния дел является метафора болезни (болезни вла­ сти, температура власти была 39,8°; пульс власти, атрофия /дистрофия вла­ сти, паралич власти, немощь власти, агония власти, коллапс власти).

Текучесть, преходящий характер власти отражается в таких сочетаниях, как истоки власти, каналы власти; сохранение, стабильность, стабилизация власти; фазы власти; ускользающая власть; падение, фиаско власти; elusiveness of power, source of power.

Поскольку воплощением реальной власти являются люди, то, естествен­ но, для лексемы власть характерна валентность персонализации: власть имеет лицо, черты, почерк, она достигает зрелости и совершает ж'мзненный цикл. Как и любому человеку, ей могут быть свойственны капризы и причуды, ответст­ венность, беспомощность, бессилие, безумие, безграмотность, бездействие, догматизм, циничность, продажность или неподкупность.

Власть является мощным эмоциогенным фактором. Она может быть объ­ ектом вожделения (любить, добиваться, домогаться, жаждать, мечтать о власти; lust, hunger for power), предстает как некая таинственная и магическая сила (чары власти, гипноз власти, загадки власти). Ощущения, рождаемые об­ ладанием власти, описываются как вкус власти. Власть манит, привлекает, ча­ рует, восхищает, в отношении к ней проявляется доверие, почитание, обоже­ ствление; обладатель власти испытывает упоение, опьянение властью. В то же время власть может настораживать, пугать, разочаровывать, вызывать от­ торжение и неприятие.

Образы власти, существующие в массовом сознании, в определенной степени зависят от уходящих в глубину веков представлений о власти, зафик­ сированных в паремиях и произведениях традиционного фольклора, анализ ко­ торых позволяет понять, как формируется образная основа политического мышления народных масс.

Говоря о причинах того, что в эпоху тоталитарного советского дискурса главные вожди - Ленин и Сталин - отождествлялись в массовом сознании с ролями «отца» и «учителя», А.Н. Баранов и Е.Г. Казакевич справедливо полагают, что успешная работа пропаганды в этом направлении обусловлена наличием «хорошо сдобренной психологической почвы абсолютизма, основан­ ной в значительной мере на «природном чувстве батюшки царя» (как выражал­ ся один из публицистов девятнадцатого века)» (Баранов, Казакевич 1991: 39) В паремиологическом фонде русского языка царь является воплощением высшей государственной власти (Даль 1997): царская власть признается естест­ венной и необходимой {Народ - тело, царь - голова; Нельзя земле без царя стоять; Без царя - земля вдова), царь уравнивается с богом в монополии на знание истины {Ведает бог, да государь), подчеркиваются его недосягаемость и дистанцированность от народа (До царя далеко, до бога высоко), неоспори­ мость его решений {Не судима воля царская), экстраординарные способности и возможности (У царя руки долги; Царский глаз далече сигает). Эмоционально авторитет царской власти держится на страхе, угрозе насилия {Грозно, страш­ но, а без царя нельзя; Царь не огонь, а ходя близ него, опалишься) и в то же время на вере в царскую милость и снисхождение {Бог милостив, а царь жалостив).

Поговорки также фиксируют значимость лояльности как критерия оценки подчиненных {Верный слуга царю всего дороже.) и широко распространенное заблуждение в том, что сам царь хороший, а все беды - от его приближенных, которые скрывают от него правду и действуют в своих корыстных интересах {Не от царей угнетение, а от любимцев царских). Психологическое признание абсолютной власти соотносится с неверием в силу закона, с признанием верхо­ венства должностного лица над буквой закона {Законы святы, да законники су­ постат; Не бойся закона, бойся судьи; Что мне законы, коли судьи знакомы).

В статье А.В. Захарова, посвященной анализу образов власти в русских народных сказках, отмечаются следующие моменты: а) герои в сказках власти не домогаются, хотя могут и получать ее по наследству, в подарок или за заслу­ ги; б) по мнению народа, власть - не абсолютная, а относительная ценность;

в) герои сказок обладают харизматическим призванием, которому соответству­ ет предначертание рока, судьбы, и герои руководствуются логикой чуда;

г) главный атрибут власти - колдовство, чудо власти связано с тайной, загад­ кой; намеком, некоторым недостатком знания; е) задача героя -демистифици­ ровать тайну; он добивается успеха ( и власти) не силой, а умом и хитростью (Захаров 1998).

Афористические высказывания о власти можно разделить на две группы:

- афоризмы, в которых осмысляется сущность власти, ее философские и психологические аспекты;

- афоризмы стратагемного типа, в которых декларируются стратегиче­ ские принципы борьбы за власть.

В афоризмах, посвященных онтологии власти, стремление к власти рас­ сматривается как неотъемлемая черта человеческой природы: Нет человече­ ской души, которая выстоит искушение властью (Платон); Власть - это та­ кой стол, из-за которого никто добровольно не встает (Ф. Искандер); Power is the ultimate aphrodisiac (H. Kissinger); вскрывается глубинная психологическая мотивация жажды власти: Стремление к власти пороэюдено страхом. Тот, кто не боится людей, не испытывает желания властвовать над ним» (Б. Рассел);

Добиваться власти для спокойствия и безопасности - значить взбираться на ргнедышащий вулкан в поисках укрытия от бури (Ф. Петрарка); подчеркиваются негативные морально-этические последствия пребывания у власти: Властвуя над другими, человек утрачивает свою собственную свободу (Ф. Бэкон);

Власть одного человека над другим губит прежде всего властвующего (Л.Н. Толстой); Power tends to corrupt and absolute power corrupts absolutely (J. Acton).

В афоризмах-стратагемах власть ставится во главу угла революционной стратегии: Коренной вопрос всякой революции есть вопрос о власти (Ленин);

Сначала нужно взять власть, а там будет видно (Ленин); в них декларируют­ ся принципы распределения власти: There must be not a balance of power, but a community of power; not organized rivalries, but an organized common peace (W.

Wilson); Власть исполнительная да покорится власти законодательной!

(В. Д. Набоков); постулируется опора власти на силу оружия Political power grows out of the barrel of a gun (Mao Tse-Tung), подчеркивается несовмести­ мость абсолютной власти и свободы: It is а paradox that every dictator has climbed to power on the ladder of free speech, and immediately on attaining that power each dictator has suppressed all free speech except his own (H. Hoover);

Concentrated power has always been the enemy of liberty (R. Reagan).

Анализ современного российского политического дискурса показал, что концепт «власть» нередко становится специальным объектом рефлексии, «раз­ мышлений вслух». Высказывания о власти, принадлежащие современным по­ литикам и политологам, сводятся в основном к двум группам:

а) Высказывания формульного типа {Власть - это...), в которых делает­ ся попытка нетрадиционного подхода к раскрытию содержания понятия «власть».

Мое отношение к власти определяется двумя ключевыми словами. Слово №1 - ответственность... И второе: для меня власть - инструмент, которым обязан уметь пользоваться человек, деятельность которого связана с исполь­ зованием власти для достиж;ения цели (А. Чубайс// АиФ № 47, 1997).

Кстати, существует формула эффективной власти, сочиненная одним из, прошу прощения за грубое слово, реформаторов. Причем еще до старта реформ. Звучит она так: «Свободный рынок плюс сильная полиция» (А. Колес­ ников//ИЗВ, И.09.99).

б) Критические высказывания, в которых выражается недовольство вла­ стью и имплицитно содержится представление о том, какой должна быть хо­ рошая власть:

Твердо убежден, что власть, особенно исполнительная, оторвалась от народа. < > Во властные структуры проникло много нечестных и нечисто­ плотных людей, ставящих личные интересы выше интересов государства.

Власть оказалась бесконтрольной и безотчетной перед народом (В. Илюхин // АиФ, № 47, 1997), Нужна сильная власть! Настоящая власть. Жесткая исполнительная вертикаль во главе с президентом (В. Жириновский // КП, 27.05.99).

Верхам настолько наплевать на низы, верхи настолько ничего не хотят, что низы «не хотят» с удвоенной энергией. Равнодушие власти превратило «дорогих россиян» в самый равнодушный к этой власти народ в мире. < > Власть проносится мимо «селян» по Рублево-Успенскому шоссе на большой скорости, сверкая мигалками и поражая зрение размерами кортеж;а. Иногда ее замечают в правительственной лож;е на значимых футбольных матчах.

Это способ единения с народом, правда, единения ложного (А. Колесников // ИЗВ, 28.05.99).

Кто-то из умных людей недавно сказал с телеэкрана: они там, наверху, всех нас считают за идиотов. Это властная болезнь, давняя как мир. Еще Мао исходил из конфуцианского представления о власти-ветре и народе-траве. ТВ с самого рож^дения у нас стало этаким мощным вентилятором, которым власть старается нас пригнуть как надо (В. Кичин // ИЗВ, 11.09.99).

Приведенные высказывания позволяют суммировать представления поТ КВ о своеобразном «кодексе чести» для представителей власти: власть не должна отрываться от народа, должна уважать народ и жить его интересами, быть честной, чистоплотной, не продажной, подконтрольной народу, иметь прочные нравственные устои, быть сильной, дееспособной, ответственной, уметь гибко реагировать на изменение политической ситуации. Власть не должна быть равнодушной к проблемам народа, не должна пренебрегать наро­ дом и относиться к нему снисходительно, не должна демонстративно пользо­ ваться привилегиями, не должна воровать и жировать на народные деньги.

В завершение данного раздела рассмотрим, как выглядит образ власти в массовом сознании по результатам свободного ассоциативного эксперимента (использовались данные словаря (АТСРЯ) и эксперимента, в котором участво­ вали студенты-филологи Волгоградского педагогического университета).

Значительная часть реакций отражает ядерные признаки концепта «власть» (порядок, правление, повиновение, парламент, правительство, закон, государство, царь, президент и т п. ), сюда же относятся стандартные синтаг­ матические реакции, близкие к клише {местные, официальные, здешние вла­ сти; власть имущие; советская, демократическая власть; свергнуть, спасти, держать власть и т.д.).

Большой удельный вес у реакций, соотносящихся с компонентом «сила», что подтверждает его ядерный статус в прототипном представлении о власти,сила, твердость, жесткая, могучая, неограниченная, твердость, кулак, танк, насилие, кровь, диктатура, подавление. Суш:ественной психологической ярко­ стью обладает ассоциативная связь «власть - деньги» {деньги, богатые, алч­ ность).

Среди оценочных реакций положительные оценки отсутствуют. Отрица­ тельно-оценочные реакции представлены следующими блоками:

а) общеоценочные реакции {плохая, подлая, так себе, убогие, грязь), в J M числе такие, которые можно рассматривать как косвенное выражение от­ рицательной оценки {ругают, надоевшие, портит человека);

б) общеоценочные реакции эксплетивного типа (козлы, психи, тупые, черт, к черту, на мыло, не хочу);

в) частно-оценочные реакции, выражающие негативную моральноэтическую оценку. Эти реакции показывают, что в массовом сознании осужде­ ние вызывают злоупотребление властью {тирания, вседозволенность), корруп­ ция {продажная, мафия), недееспособность {бездействие, марионетки, коле­ бание, слабая), негуманность {жестокость, беспощадная), лживость властей {врут, обманули, хитрость, интриги).

Перейдем ко второму аспекту проблемы «Язык и власть», а именно языковому проявлению власти.

Мы уже упоминали о том, что феномен власти самым тесным образом связан с принуждением. Власть определяется как возможность навязывания своей воли другим, вопреки сопротивлению, как право коллективного агента накладывать обязательства и принуждать к действиям. В коммуникативном плане власть проявляется в способности заставить других принять выгодную для говорящего интерпретацию действительности, т. е. в принуждении к точке зрения.

Дискурсивное выражение власти рассматривается как часть общецивилизационного процесса: эволюция стратегии власти заключается в том, что власть начинает опираться не столько на телесное принуждение и наказание, сколько на легитимацию силы в форме права, на управление человеческим поведением посредством слова (Марков 1993). Перевод властных отношений в дискурсив­ ную форму означает, что сила проявляет себя в праве говорить и в праве ли­ шать этой возможности других. Лишение слова является одним из проявлений речевой агрессии, которая, как известно, является сублимацией агрессии физи­ ческой (Лоренц 1990). М. Фуко к числу наиболее распространенных средств контроля над дискурсом относит процедуры исключения, самой очевидной из которых является запрет («говорить можно не все, говорить можно не обо всем и не при любых обстоятельствах, и, наконец, не всякому можно говорить о чем угодно») (Фуко 1996 б: 51).

Дж. Дайамонд рассматривает власть как понятие одновременно полити­ ческое и риторическое: эффективность власти проявляется в способности ин­ дивида одержать верх в споре, переключить разговор на новую тему, вести дискуссию, осуществлять реформы, изменять существующие структуры, побе­ ждать на выборах и т. д. (Diamond 1996: 13).

Безусловно права Р. Водак, утверждая, что «язык обретает власть только тогда, когда им пользуются люди, обладающие властью; сам по себе язык не имеет власти» (Водак 1997: 19). Тем не менее язык предоставляет говорящим целый арсенал средств проявления и осуществления власти.

Власть в дискурсе выражается в том, что обладающие властным статусом коммуниканты контролируют и ограничивают коммуникативный вклад ниже­ стоящего участника (не обладающего властью). Существуют три типа ограни­ чений: 1) ограничения на содержание коммуникации; 2) ограничения на типы социальных отношений, в которые могут вступать участники коммуникации; 3) ограничения на позиции субъекта коммуникации. (Fairclough 1989 ). Так, в ча­ стности, в институциональных видах дискурса существуют определенные жан­ ры, доступные только для «профессионалов», субъектом которых не может быть «клиент»: проповедь для священника, лекция для преподавателя, приго­ вор для судьи и т. д. Таковым является большинство первичных жанров поли­ тического дискурса (публргчная речь политика, парламентские дебаты, партий­ ная программа, все жанры президентской риторики и др.).

Говоря о языке как инструменте социальной власти, Р. Блакар имеет в виду присущую языку способность к структурированию и воздействию (выбор выражений, осуществляемый отправителем сообщения, воздействует на пони­ мание получателя). Он выделяет шесть «инструментов власти», имеющихся в распоряжении отправителя: 1) выбор слов и выражений; 2) создание (новых) слов и выражений; 3) выбор грамматической формы; 4) выбор последователь­ ности; 5) использование суперсегментных признаков; 6) выбор имплицитных или подразумеваемых предпосылок.

Р. Блакар подчеркивает, что люди с разными позициями власти имеют разные возможности по овладению более продвинутыми лингвистическими механизмами, и тот, кому принадлежит наибольшая власть, может в любой момент решить, какой лингвистический механизм наиболее полезен, следова­ тельно, тот, кто обладает властью (положением), в значительной степени опре­ деляет употребление и значение слов и выражений (инструментов власти) (Блакар 1987).

Если Р. Блакар к инструментам языковой власти относит операции с кон­ кретными языковыми единицами разных уровней, то Р. Барт, говоря о трех ти­ пах дискурсивного оружия, имеет в виду общериторические качества речи:

1) демонстрация аргументов, приемов защиты и нападения; 2) исключение со­ перника из диалога сильных, монологизация дискурса; 3) структурная завер­ шенность, четкость, императивность речи (Барт 1994: 538).

Власть в дискурсе непосредственно связана с понятием коммуникативно­ го лидерства.

В.В. Богданов раскрывает понятие коммуникативного лидерства через три типа доминаций, повышающих коммуникативный статус говорящего - эн­ циклопедическая, лингвистическая и интерактивная доминация: «Коммуника­ тивный лидер - это человек, который обладает нетривиальной информацией с точки зрения данной ситуации общения, умеет выразить эту информацию в наилучшей форме и довести ее до сведения адресата посредством оптимально­ го языкового контакта» (Богданов 19906: 30). Более высокий социальноадминистративный статус коммуниканта имеет тенденцию вызывать повыше­ ние и его коммуникативного статуса, но из этого вовсе не следует, что лицо.

занимающее более высокое административное положение в обществе, непре­ менно обладает и более высокой энциклопедической, лингвистической и инте­ рактивной компетенцией.

В идеале социально-административное и коммуникативное лидерство должны совпадать, т.е. хорощий политик, безусловно, должен быть коммуни­ кативным лидером. Энциклопедическая компетенция политика проявляется в глубоком знании и понимании текущей политической ситуации, предшест­ вующих процессов и исторического фона, а также в способности дать адекват­ ное вербальное описание данной предметной области. Кроме того, понятие эн­ циклопедической компетенции политика подразумевает и высокий общекуль­ турный уровень, который в речи проявляется в апелляциях к прецедентным текстам данной культуры.

Лингвистическая компетенция политика заключается в использовании престижной формы языка (т.е. в полном владении литературной нормой), во владении паремиологическим фондом и образными средствами языка и умении их адекватно использовать.

Интерактивная компетенция политика состоит в соблюдении постулатов общения (с учетом их специфики в политическом дискурсе), а также во владе­ нии приемами фасцинации, которые позволяют установить оптимальный кон­ такт с аудиторией.

Связь феномена коммуникативного лидерства с высоким статусом в со­ циальной иерархии (социальным лидерством, властью) уходит корнями в гене­ зис языка. На изначально «командную» роль слова указывают этологи и психо­ логи. Сигналы лидеров примитивных групп обладали особой значимостью для особей низшего ранга. «Интересный в этой связи факт приводит Ф. Фолсом:

даже в наши дни народы, которые живут охотой - таких, правда, на свете оста­ лось совсем не много, - часто называют главу семьи просто «говорящий»

(Якушин 1984: 121).

Слово первоначально было командой для других (первые протовысказывания, предположительно, были императивами). Первобытный лидер воспри­ нимается как источник авторитетного Слова, значимого для выживания груп­ пы. Не удивительно, что слово лидера и в современном обществе обладает осо­ бым авторитетом и служит мощным инструментом социальной власти.

4.2. Культурно-языковой концепт «политик»

В данном разделе ставится задача рассмотреть категоризацию концепта «политик» в русском и немецком языках*, а также американском варианте английского языка. Одним из ракурсов концептуального анализа является исследование способов «упаковки» информации - структур вербализованных знаний, центральной из которых является фрейм.

Если рассматривать концепт как единицу мышления, как некое знание, то фрейм представляет собой форму организации этого знания, способ его мыслительного структурирования. Фрейм определяется как «концептуальная структура для декларативного, реже процедурного - представления знаний о типизированной ситуации или о типичных свойствах объекта» (АРСЛС: 231).

Фрейм представляет собой лингво-когнитивное понятие, имеющее свой языковой коррелят. Он включает в себя составляющие - слоты. Каждый слот содержит некоторый тип информации, релевантный для описываемого объекта действительности. Слоты являют собой пустые узлы, заполняемые переменными (конкретными данными из той или иной практической ситуации).

Разграничиваются лингвистически значимые переменные (переменные лингвистического толкования, например, для фрейма стул - количество ножек, ишнка и пр.), которые составляют особые слоты, и лингвистически Немецкие примеры заимствованы из совместной статьи с М. Р. Желтухиной (в печати).

нерелевантные характеристики, которые могут оказаться практически важными в конкретной проблемной ситуации (например, наличие твердого сиденья у стула) (Баранов 1991: 186).

Фреймы в языке представлены как группы слов, постигаемые как единая сущность, поскольку они «мотивируются, определяются и взаимно структури­ руются особыми унифицированными конструкциями знания или связанными между собой схематизациями опыта» (Филлмор 1988: 54).

Для фрейма характерна «энциклопедичность», содержание в его структуре самых разнообразных знаний о референте, называемом именем концепта. Мы полагаем, что потенциально любой фрагмент информации может быть вербализован в той или иной форме - языковой (лексикализованной) или текстовой (описательной).

лексикализованную, так и текстовую вербализацию, а лингвистически нерелевантные - только текстовую.

Как известно, в познавательно-коммуникативной деятельности человека «ословливанию» или лексикализации, т. е. созданию специальных наименова­ ний (однословных или фразеологическргх), подвергаются те фрагменты действительности, которые представляются говорящему коллективу жизненно важными, наиболее значимыми с точки зрения практической деятельности.

Поэтому в данном разделе мы ограничимся анализом структуры фрейма «политик», исходя только из его лексикализованной вербализации на материале наименований политиков, зафиксированных в словарях (Dickson 1990; Safire 1993; БТСРЯ; СП; ТСРЯ; Баранов, Караулов 1994; Трофимова 1993).

Проведенный анализ словарных дефиниций позволяет представить структуру фрейма «политик» как задающую набор слотов, объективирующих следующие типовые признаки политика:

Человек:

1 - определенного пола;

2 - определенного возраста;

3 - из определенного региона;

4 - занимающийся политической деятельностью;

5 - придерживающийся какой-либо политической ориентации;

6 - принадлежащий к какому-либо политическому институту;

7 - выполняющий какие-либо политические функции;

8 - обладающий какими-либо качествами:

Центральными, базовыми в данной структуре являются слоты 4, 5, 6, 7, обозначающие конститутивные признаки исследуемого феномена. Именно в силу их ядерного статуса эти признаки облигаторно получают нейтральную (неэкспрессивную, неоценочную) вербализацию. Так, типичный политик (4) стоит у власти, борется за власть, проводит предвыборную кампанию, побеждает или проигрывает на выборах, участвует в заседаниях, акциях протеста, ведет переговоры, выступает с речью; (5) придерживается демократических, либеральных, консервативных и прочих взглядов; (6) является членом правительства, парламента, партии, фракции; (7) выступает в роли лидера, агитатора, спикера, президента и т.д.

Кроме того, как показал анализ, признаки, задающие эти слоты, вербали­ зуются также и в экспрессивно-оценочных номинациях, относящихся к периферийной части исследуемой концептуальной категории.

Что касается остальных слотов, то они, по нашим наблюдениям, заполняются исключительно экспрессивно-оценочными номинациями. Это свидетельствует о том, что вербализация признаков, заданных слотами 1, 2, 3, 8, не является облигаторной для политического дискурса, и соответствующие номинации значительно уступают по частотности нейтральным единицам. Тем не менее их функциональную значимость для политического дискурса нельзя недооценивать, и они, безусловно, представляют значительный исследовательский интерес.

Таким образом, по каждому слоту обнаруживаются вербализации оценочно-экспрессивного характера, что свидетельствует о прагматической значимости феномена «политик» в языковом сознании. Значимость эмоцио­ нально-оценочного осмысления данного феномена подтверждается тем, что уже в дефинициях самого имени фрейма - слова политик, в его производных значениях и комментариях к основному значению выявляются оценочные смыслы, связанные с соблюдением или нарушением этических принципов по­ ведения. В английских словарях отмечается, что о политиках часто говорят как о людях, которым нельзя доверять (Longman; Webster). Примечательно, что в английском языке слово politician имеет производное значение с неодобри­ тельной коннотацией (поиск личной или партийной выгоды, интриганство, беспринципное приспособленчество, авантюризм), тогда как в русском это зна­ чение фиксируется в специальной номинации политикан, а слово политик развивает производное значение с явно положительной коннотацией «человек, об­ ладающий тактом, предусмотрительностью в обращении с людьми».

В большинстве экспрессивно-оценочных номинаций по каждому слоту обнаруживается комическая коннотация, которую мы рассматриваем как раз­ новидность отрицательной оценки, выражающей юмористическое, ирониче­ ское, саркастическое или сатирическое отношение к тем или иным фрагментам действительности.

Поскольку высмеивается обычно то, что воспринимается как отклонение от нормы, в данном случае отклонение от типового представления о том, каким должен быть хороший политик, то номинации с комической коннотацией создают своеобразный «антитезис» отдельным нормам - качествам политика, которые оцениваются как должные, желательные, необходимые.

Рассмотрим экспрессивно-оценочное заполнение слотов фрейма «политик»:

Выражение неприязни по отношению к женщинам-политикам зафиксировано только в немецких словарных единицах:

lahme Ente (букв, хромая утка) - недееспособный политик (чаще о женщине-политике);

rote Нехе - (букв, красная ведьма) коммунистка;

Liberale mit Spdtzilnder ~ либералка-тугодум.

Во всех трех лингвокультурах посмеиваются как над слишком молодыми, так и над слишком старыми политиками:

а wet-behind-the-earspolitician -молодой, неопытный политик;

киндерсюрприз - молодой, неопытный политик;

политические геронтократы - политики преклонного возраста;

der Polit-Macker (букв, политический чудак) - политический функционер, начинающий политический деятель;

der Parteisoldat {букв, солдат партии) - политик, который уже долгие годы верен своей партии.

3 - региональная принадлежность.

Насмешки политиков над региональной принадлежностью своих против­ ников зафиксированы в немецких и американских номинациях. Американцы недолюбливают политиков с Юга, а немцы - баварцев и саксонцев:

Boll Weevils (букв, хлопковый долгоносик) ~ демократ-южанин с консер­ вативными взглядами;

redneck - консерватор-юж:анин с расистскими взглядами;

das Nordlicht (букв, полярное сияние) ~ политический деятель Баварии родом с севера Германии.

4 - политическая деятельность.

Судя по комическим номинациям, американцы и русские не приемлют лоббистскую деятельность, политические махинации и фальсификации, а нем­ цы не одобряют бюрократизм и популизм:

influence peddler (букв, торговец влиянием) ~ политик, юрист, лоббист, который за плату добивается в конгрессе определенных льгот для своего кчиента;

oilies - конгрессмены-лоббисты нефтяной промышленности;

pork barrel politics - политика "урывания от казенного пирога";

rainmaker - лоббист с широкими возмоэюностями;

gerrymander - фальсифицировать результаты выборов, устраивать предвыборные махинации, особенно связанные с неправильной разбивкой на округа в интересах одной из партий;

закулисная дипломатия - неофициальные политические переговоры, о которых не информируют прессу^ der Amtsschimmel (букв, административная плесень) - бумажная волотта, бюрократизм;

der Law-and-order Politiker (букв, политик закона и порядка) - политикпопулист, требующий жестких государственных мер для обеспечения и под­ держания закона и порядка.

Во всех трех лингвокультурах осуждается имитация деятельности, увлечение политиков пустыми, безрезультатными разговорами вместо реальной деятельности:

parlor pink (пренебр. розовый, салонный радикал) - сторонник левых взглядов, радикализм которого проявляется только во время дискуссий на светских вечеринках;

говорильня - парламент, собрание, учреждение, где ведутся длительные, безрезультатные речи, болтовня вместо дела;

die Kongressitis (букв, конгрессомания) - страсть к проведению конгрес­ сов;

der Poltrian - политик-крикун;

der Sonntagsredner (букв, оратор по воскресеньям) ~ политик, высту­ пающий с благозвучными, но пустыми речами (как после воскресной мессы в пивнушке).

В русской лингвокультуре осмеянию подвержено пренебрежение проблемами народа:

травительство - правительство;

прихватизация - программа приватизации государственной собственно­ сти, разграбление национального достояния.

5 - политическая ориентация.

В американской, немецкой и русской лингвокультурах высмеиваются по­ литики различной политической ориентации, как правые, так и левые, особенно придерживающиеся крайних политргческих взглядов:

San-Francisco democrat - нигилист; политик-пессимист;

hooks and nuts - крайние экстремисты, характеризующиеся политиче­ ской нетерпимостью;

apostle of hate - фанатичный политик-расист;

демунисты - демократы;

der Аро-Ора (букв. Ausserparlamentarische Opposition - внепарламентская оппозиция) - старый левый;

der Schwarzer (букв, черный) - сторонник консервативной христианское демократической партии.

6. - политический статус.

Американцы, русские и немцы не щадят ни высокопоставленных полити­ ков, ни политиков низшего ранга, высмеивая особенности выполнения ими своих политических функций:

bigwig ~ партийная «шишка»;

Great White Father (букв. Великий белый отец) - термин, высмеивающий патернализм американских президентов;

hack ~ рабочая лошадка, политик, выполняющий нудную, нетворческую работу;

ankle-biters (букв, кусающие за лодыжку) - мелкие бюрократы, политики низшего ранга занимающиеся крючкотворством, вставляющие палки в колеса вышестоящим политикам;

кухонный кабинет - политики, не имеющие официалыюго статуса, но обладающие реальным влиянием;

der Grofaz (букв, grofiter Feldherr aller Zeiten - величайший полководец, вождь всех времен) - политический лидер;

der Hinterbunkler (букв, заднескамеечник) - незначительный, не пользую­ щийся влиянием и увалсеиием политик; депутат, который в парламенте зани­ мается только голосованием и сплетнями.

1 - политические функции.

У носителей американского английского, русского и немецкого языков насмешку вызывают политики, выполняющие политические функции, которые не являются конститутивными дал политической деятельности, однако нередко сопровождают эту деятельность:

hatchetman (букв, человек с топором, киллер) - вербовщик сторонников, политик, расчищающий путь другим, выполняющий грязную работу по поруче­ нию босса; чаще всего его задачей является усмирение членов своей партии любыми способами;

whip - (букв, кнут) - помощник партийного лидера, чьей задачей являет­ ся обеспечение единства членов партии при голосовании в конгрессе по тому или иному вопросу;

power broker - партийный босс, который контролирует определенные организации партии, а потому может обеспечить ее поддержку нуо1сному кандидату;

промыватель мозгов - специалист по идеологической обработке;

der Wahlerschlepper (букв, трактор-тягач на выборах) - агитатор на выборах;

der Blockierer (букв, блокировщик) - политик, который чему-либо пре­ пятствует, что-либо тормозит.

8.1 - профессионально-деловые качества.

Во всех трех лингвокультурах осуждается и высмеивается неопытность, непрофессионализм политиков, халатное отношение к работе:

Boy Scout - наивный, витающий в облаках политик;

грезидент - президент, потерявший чувство реальности;

der Laienspieler (букв, актер-любитель, член драмкружка) - политикдшетант.

cookie pusher (тж;. striped-pants diplomat) - слабак, неж:енка, светский бездельник, работник заграничной служ:бы, увлекающийся протокольными ме­ роприятиями в ущерб работе;

der DiMiDo (букв. Dienstag, Mittwoch, Donnerstag - вторник-средачетверг) - политик, который не утруждает себя интенсивной работой.

8.2 - морально-этические качества.

В американских и немецких политических комизмах осуждаются коррупция, лицемерие, стремление политиков к личной выгоде:

peanut politician - мелкий продажный политикан;

limousine liberal (букв, лимузиновый либерал) - богач-либерал, лицемерно дискутирующий о проблемах неимущих;

der Stehkragenpolitiker (букв, политик с накрахмаленным воротничком) состоятельный, образованный политик из буржуазии, который делает вид, что защищает интересы работа;

der Selbstbediener (букв, самообслуокиватель) - политик, бесцеремонно использующий свои политические полномочия в личных интересах.

Насмешливому осуждению подвергаются также такие качества, как беспринципность и конформизм:

brass collar Democrat - послушный демократ, раболепно следующий пар­ тийной линии;

der Achseltraeger (букв, носящий на плечах) - политик, который льстит каэюдому, ловит ка:ждое слово; оппортунист;

der Schoenwetterdemokrat (букв, демократ хорошей погоды) - политик, который в трудные врельена отклоняется от демократическга принципов;

der Schaukler (букв, раскачивающийся, колеблющийся) - политик без твердых позиций.

В то же время высмеиваются и диаметрально противоположные качества - неспособность идти на компромиссы и политическое бунтарство:

Bomb Thrower (букв, бомбометатель) - политик, не идущий ни на какие компромиссы;

subversive Elemente (букв, подрывные элементы) - политики-бунтари;

политики, которые саботируют, бойкотируют общую линию.

В русской лингвокультуре насмешливое осуждение вызывает традицион­ ный российский порок:

алкоголиссимус - президент Ельцин;

жизнелюб - политик-пьяница, развратник.

Кроме того, по традиции, особенно среди национал-патриотов, осуждает­ ся приверженность всему иностранному, западному, что можно рассматривать как имплицитное утверждение патриотизма:

напяливать заморский кафтан - осуществлять демократические ре­ формы (по западному образцу);

кукловоды - иностранные агенты влияния.

8.3 - психические качества.

В американских и немецких наименованиях объектом насмешки стано­ вится необразованный, недалекий, недумающий политик:

knee-jerk liberal (букв, рефлекторный либерал) - бездумный либерал, по­ ведение которого полностью предсказуемо, автоматически поддерэюивающий все инициативы политиков левого крыла;

amiable dunce (букв, милый болван) - забавный, приятный в общении, но некомпетентный политический лидер;

der Hirni (букв, мозги) - интеллектуал верхушек, недалекий политический деятель.

Высмеивается также и отсутствие воли у политического деятеля:

Mr. Nice Guy (букв, славный парень) - примиренец, политик, который стремится угодить всем (с коннотацией слабохарактерности);

die Schachfigur (букв, шахматная фигура) - политик, который использу­ ется как безвольное орудие, который неосознанно становится частью чьеголибо плана.

высказывания о том, каким должен или не должен быть политик, его участники постоянно дают характеристики друг другу, их деятельность и публичный имидж оценивают журналисты и политологи. Можно сказать, что одна из актуальных тем российского политического дискурса - выработка стандарта политического деятеля и оценка степени соответствия реальных политиков этому стандарту. Приведем несколько выдержек.

Настоящий политик - это человек, который влияет на настроения людей, на их представления о жизни. Он мож:ет людей повернуть в одну сторону, амож:ет, если захочет, - в другую (Г. Явлинский // КП, 14.03.98).

Г. Зюганов - неопасный соперник для демократов: грозен образом и речами (эффективно исполняет роль пугала возврата в старое); нет куража, не может своей энергетикой вдохновить соратников и почитателей; нет воли к власти (АиФ, №6, 1998).

У страны нет президента, а есть главарь, который возглавляет режим, не отраэюающий ни воли избирателей, ни народа (Г. Зюганов // ТВ, 16.04.99), Путин уже доказал, что он - человек действия. Получается, что сегодня симпатию населения вызывает политик, который просто умеет работать, - качество, дефицитное по нынешним временам. Обещает лишь то, что мож:но реально сделать. Судя по опросам, сегодня люди это ценят гораздо больше «золотых гор» и всеобщего «светлого будущего».

Сегодня крайне низок авторитет власти, которая у большинства из нас ассоциируется с политиканством, оюульничеством и заботой лишь о собственном хлебном месте (ИЗВ, 5.02.2000).

Многие из эксплицированных в приведенных и других подобных высказываниях оценочных характеристик, дающих представление о существовании в политическом сознании определенного стандарта политического деятеля, оказываются лексикализованными. Судя по закрепленным в значении политических комизмов оценочным коннотациям, общество в целом политиков недолюбливает. Оно с недоверием относится к слишком молодым политикам, равно как и к политическим долгожителям.

Представители трех рассмотренных лингвокультур посмеиваются и над лидерами, и над политиками низшего ранга, выполняющими разного рода вспомогательные функции, особенно если они мешают эффективной работе.

Больше всего в политиках осуждаются такие качества, как беспринципность, безволие, пустословие, подверженность коррупции.

В то же время, учитывая «плотность» номинативного заполнения тех или иных слотов фрейма «политик», можно выявить определенные акценты в комическом осмыслении политической реальности разными лингвокультурами.

Немцы особенно неодобрительно относятся к женщинам-политикам, к плохим ораторам, не владеющим литературным языком, карьеристам, льстецам, дилетантам.

В американской лингвокультуре комическому осмыслению преимущест­ венно подвергается экстремизм в политической ориентации: наиболее активным объектом насмешки являются радикалы, крайне левые, фанатики, расисты. Из видов политической деятельности особенно негативно оценивается лоббизм.

Из профессиональных качеств политика американцами ценятся умеренность и лояльность, и, соответственно, высмеиваются такие крайности, как бездумный конформизм или бунтарство, нежелание идти ни на какие компромиссы. Серьезным профессиональным недостатком политика считается отсутствие опыта, некомпетентность, «витание в облаках».

В русском больше всего «достается» конкретным политикам и групповым субъектам политики, объединенным по партийной принадлежности.

В русском политическом дискурсе последнего десятилетия зафиксировано большое количество «обзывалок» - инвектив, основанных на юмористическом, ироническом, сатирическом искажении имен действующих политиков {ЧВС, Жирик, Горбач, Горбушка, Горбоельцин, елъциноид, Шубейкомышъ, РыбкииКилькии, иемцовщина, янайцы и т. п.). Вероятно, это можно рассматривать как проявление тенденции к персонализации политики, характерной для русского политического сознания.

Анализ комических номинаций позволяет по принципу «от противного»

вывести имплицитно зафиксированный в их значении образ идеального политика. Идеальный политик в словарном отражении представляется не слишком молодым и не очень старым. Выступая в роли лидера, он активно и плодотворно работает на благо народа, способствует поддержанию демократических и патриотических взглядов. Это человек дела, опытный профессионал, умный, образованный, компетентный, трудолюбивый, волевой.

Власть для него не самоцель, он не стремится использовать ее для достижения личной выгоды. Он честен, порядочен, принципиален, инициативен, не склонен к конформизму, соблюдает нормы морали и владеет ораторским искусством.

Идеальный образец политика в терминах когнитивной лингвистики можно интерпретировать как прототип. Наряду с фреймами, категоризация опыта в концептах может осуществляться через прототипы, т. е. фреймы и прототипы являются разными аспектами структурирования категории.

В когнитивной лингвистике существует два ракурса концептуального анализа, которые С.А. Жаботинская определяет как логический и эйдетический. «Логический анализ концепта направлен на установление закономерностей его внутренней организации, моделирование взаимосвязей входящих в него элементов. Именно этот тип анализа практикуется в исследованиях структур вербализованных знаний (пропозиций, фреймов, скриптов и пр.). Эйдетический же анализ концепта в большей мере концентрируется на его сущностной природе, то есть на том, как тот или иной целостный концепт существует в мышлении - то ли изолированно от других концептов (аристотелевы категории), то ли в виде относительно фокусированных сущностей, «размытость» границ которых обусловливает плавный переход одного концепта в другой (прототипические категории Витгенштейна)» (Жаботинская 1997: 4).

Данный подход представлен в прототипической семантике. Прототип как репрезентация ядра категории может принимать разные формы. Дж. Лакофф выявил следующие виды прототипов: типичные примеры, социальные стереотипы, идеалы и образцы (Лакофф 1988).

Дж. Лакофф, обычно не осознается, оно имеет автоматический и достаточно стабильный характер. Типичными птицами являются малиновки и воробьи, типичными фруктами - яблоки и апельсины, типичными инструментами пилы и молотки. Что касается абстрактных категорий, к каковым относится и концепт «политик», то типичным примером служит конкретное проявление данной категории, в данном случае конкретный политик. Выбор имени политика в качестве типичного примера категории, вероятно, обусловлен либо его значимостью в исторической памяти индивида, либо его актуальностью в сознании на определенный момент времени. В психолингвистических экспериментах типичные примеры можно получить в качестве реакции на стимул «политик» в свободном ассоциативном эксперименте. Так, в нашем эксперименте в числе реакций отмечены имена политиков: Жириновский, Ельцин, Клинтон, Скуратов, а в ассоциативном словаре (АТСРЯ) в статье «политик» приводятся следующие реакции-антропонимы: Жириновский, Ельцин, Горбачев, Козырев, Брежнев, Бисмарк.

Социальные стереотипы, по мнению Дж. Лакоффа, обычно осознаются и могут вызывать разногласия. Они характерны для рассуждений, «поспешных выводов» и быстрых суждений о людях; к ним прибегают в рекламе, массовой литературе и газетных статьях. Автор приводит следующий пример социального стереотипа политика: типичный политический деятель занимает соглашательскую позицию, обладает большим самомнением и бесчестен (Лакофф1988: 34). Социальный стереотип политика, на наш взгляд, как раз и отражается в значении экспрессивных комических наименований. Именно они в своем значении фиксируют предубежденное отношение к тем политикам, с которыми общество, как правило, имеет дело.

Прототип-идеал репрезентирует категорию через абстрактный идеальный образец, который при этом может не быть ни типичным представителем данной категории, ни стереотипом. Описание идеала политика, как было показано выше, возможно на базе инференций, выводимых из значения поли­ тических комизмов.

И, наконец, прототип-образец дает возможность представить себе категорию в целом на основе знания тех ее отдельных членов, которые соот­ ветствуют либо идеалу, либо его противоположности. Пример образца в каче­ стве реплики-реакции можно получить в направленном ассоциативном экспе­ рименте (Назовите лучшего/худшего политика, какого вы знаете. Приведите пример идеального / приближающегося к идеалу / хорошего политика). Так, для американцев образцовым президентом является, прежде всего, А.

Линкольн.

Таким образом, применительно к концепту «политик» такие виды прототипов, как типичный пример и образец, вербализуются через политические антропонимы, а социальный стереотип и идеал - через разверну­ тое описание и комические номинации политиков. Типичный пример политика соотносится с его социальным стереотипом, а образец соответствует идеалу.

Принятое в работе широкое понимание политического дискурса позволи­ ло включить в него элементы неинституционального общения (по критерию содержания) и выявить точки пересечения с другими разновидностями дискур­ са. Особую роль в существовании политического дискурса играет дискурс масс-медиа, являющийся в современную эпоху основным каналом осуществле­ ния политической коммуникации. Опосредованность политической коммуни­ кации фактором масс-медиа способствует регулированию дис'ганции между лидером и массами и определяет такую характеристику политического дискур­ са, как театральность.

К числу конститутивных признаков политического дискурса относятся также следующие: преобладание массового адресата, доминирующая роль фак­ тора эмоциональности и значительный удельный вес фатического общения, смысловая неопределенность и связанные с ней фантомность, фидеистичность и эзотеричность, дистанцированность и авторитарность, а также динамичность языка политики.

Интенция борьбы за власть является определяющим признаком полити­ ческого дискурса как разновидности институционального общения. Данная ин­ тенция реализуется в инструментальной функции политического дискурса, ко­ торая, в свою очередь, конкретизируется в следующих функциональных вари­ антах: интеграция и дифференциация групповых агентов политики; агональность и гармонизация отношений участников общения, интерпретация мира политики, акциональная, контролирующая и побудительная функции.

Анализ концептов «власть» и «политик» показал, что они задают основ­ ные ценностные координаты знакового пространства политического дискурса и позволяют очертить в нем основные референциальные «точки притяжения», генерирующие номинативное обеспечение предметной области «мир полити­ ческого».

ГЛАВА II

КАТЕГОРИЗАЦИЯ МИРА ПОЛИТИКИ

В ЗНАКАХ ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА

CeMHOTiwecKoe пространство политического дискурса представляет со­ бой систему знаков, ориентированных на обслуживание сферы политической коммуникации. В семантике этих знаков отражается реальность мира полити­ ки, интерпретированная тем или иным лингвокультурным сообществом. Ре­ зультатом интерпретации внеязыковой реальности является ее категоризация подведение явления под определенную рубрику опыта, процесс членения внутреннего и внешнего мира человека сообразно сущностным характеристи­ кам его функционирования и бытия» (КСКТ: 42).

Исходя из положения о том, что «знаковость сущности есть функция, ар­ гументом которой является опыт» (Кравченко 1999:9), естественно полагать, что классификация и рубрикация знаков политического дискурса отражает специфику категоризации опыта в сознании носителей языка - участников по­ литического дискурса.

Задача данной главы - выявление возможных оснований категоризации знаний о мире политики в знаках политического дискурса и разработка типо­ логии знаков по этим основаниям.

1. Типология знаков политического дискурса Основными параметрами структурирования семиотического простран­ ства политического дискурса являются: 1) оппозиция в плане выражения;

2) оппозиция по коннотативной маркированности; 3) оппозиция по характеру референции; 4) оппозиция по функциональной направленности. Первые три вида оппозиции будут рассмотрены в рамках данного раздела, а последней бу­ дет посвящен следующий, второй раздел.

1.1. Оппозиция в плане выражения: вербальные - невербальные знаки Семиотическое пространство политического дискурса формируется зна­ ками разной природы - вербальными, невербальными и смешанными. К вер­ бальным знакам относятся слова и устойчивые словосочетания, прецедентные высказывания и тексты (политическая афористика), к невербальным - флаги, эмблемы, портреты, бюсты, здания, символические действия и, наконец, зна­ ковые или символические личности - сами политики. К смешанным знакам принадлежат гимн (сочетание поэтического текста и музыки) и герб (сочета­ ние геральдических символов и вербального девиза).

В данном разделе мы рассмотрим специфику четырех типов невербаль­ ных знаков в политическом дискурсе: человек как знак, знаковые действия (поведенческие знаки), символические артефакты и графические символы (символические изображения).

• Политик как знак В современной семиотике существуют различные подходы к интерпре­ тации человека как знака: «человек как подобие Богу, как знаковое выражение, как означающее и как актер» (Познер 1996: 42).

Мы полагаем, что знаковая сущность политика проявляется в следую­ щих аспектах:

а) Политик как представитель группы, как метонимический знак, заме­ щающий группу. С этой функцией связана персонализация политических пар­ тий и движений - их в современной России так много, что названия перестают выполнять идентифицирующую функцию, тогда как по именам лидеров они легко опознаются (движение Лужкова, партия Лебедя). Будучи представите­ лем политической группы, политик одновременно предстает и как символ оп­ ределенных политических взглядов, концепций, направлений. Эта знаковая связь наиболее явно проявляется в предложениях тождества типа Горбачев это перестройка и гласность. Гайдар - это реформы.

б) Политик как актер, как исполнитель роли (в театральном, а не социо­ лингвистическом понимании), сам создает свой имидж или подыгрывает тому имиджу, который для него разработан. Ролевой образ является воплощением определенных черт внешности и поведения {царь, оракул, царедворец, каска­ дер, вундеркинд, бузотер, строптивец, император тайги, смесь Стеньки Ра­ зина и некоего византийского императора).

Назовем наиболее узнаваемые «маски» в современном российском поли­ тическом дискурсе: клоун (Жириновский); крепкий хозяйственник, смекали­ стый, работящий мужик (Лужков); режущий правду-матку грубоватый, бес­ компромиссный вояка, «железный дровосек» (Лебедь); студент-отличник, паймальчик (Кириенко); царь (Ельцин).

В политической журналистике нередко встречается интерпретация роле­ вого образа, исполняемого политиком: Стал говорить «от себя», стараясь предстать в образе умудренного жизнью старейшины России, ведущего диа­ лог с ровесниками. Сам президент играет образ строгого ~ нет, даже не от­ ца нации, по радио он выступать перестал - тренера плохо сласнсенной ко­ манды. По телевизору его показывают в образе оракула, вещающего чаще всего банальности (из разных источников).

в) Политик как носитель определенной политической функции: серый кардинал, страшилка, тень, экономический диктатор, деспот второй номер, выдвиженец, опытный хозяйственник, умелый монетарист, безгласный депу­ тат, буфер, паровоз реформ.

Распространенным приемом обозначения политической роли-функции является использование антропонима: Нет смысла гадать, кто может стать Аденауэром и Эрхардом по-российски. Кокошин стал и Рыбкиньш, и Батуриньш одновременно (ИЗВ, 12.03.98). Степашин удачно эксплуатирует роль доброго Пиночета (ИЗВ, 9.07.99).

г) Политик как воплощение психологического архетипа.

Психологи и психоаналитики подчеркивают значимость подсознания в восприятии массами имиджа политика. При недостаточном знании восприятие образа политика происходит с опорой на архетипы, концентрирующие в себе древний опыт человечества в области сексуальных и семейных отношений:

старший брат, постылый муж, коварный обольститель, ж;естокий отчим, строгий отец, мудрый Патриарх, ж;ених, надеж;ный мужик, за которым баба не пропадет (А. Белкин // ИЗВ, 17.08.99; Л. Щеглов // КП, 25.09.99).

• Поведенческие знаки Действие, поступок становятся знаком, если у него появляется второй план, предназначенный «для прочтения». Рассуждая о семиотике поступка, Г.Г. Почепцов приводит пример строительства государства методами семио­ тики, цитируя В. Ключевского (Курс русской истории. М., 1912): царь Иван Грозный уезжает из столицы, захватив с собой казну, утварь, иконы, платье...

«Это - как будто отречение от престола с целью испытать силу своей власти в народе. Все замерло, столица мгновенно прервала свои обычные занятия;

лавки закрылись, приказы опустели, песни замолкли. В смятении и ужасе го­ род завопил, прося митрополита, епископов и бояр ехать в слободу, бить че­ лом государю, чтобы он не покидал государства». «Иван Грозный совершает семиотический акт (поскольку перед нами квазиотречение), получая на него чисто семиотический ответ на следующем ходе» (Почепцов 1998: 67).

Среди поведенческих знаков политического дискурса выделяются риту­ альные и неритуальные действия или события.

Ритуальные политические события представляют собой действия цере­ мониального характера, например, инаугурация, парад, праздничная демонст­ рация и другие патриотические церемонии. Под ритуальностью понимается отсутствие элемента новизны, предсказуемость, запрограммированность, тра­ диционность, преобладание фатики над информативностью. Фатические знаки в политической коммуникации используются для демонстрации единения и патриотизма, их предназначение - вызывать чувство удовлетворения и радо­ сти от этого единения. К сугубо фатической коммуникации следует отнести и так называемое «общение руководителя с народом», например, посещение предприятий, воинских частей или магазинов.

К символическим действиям неритуального характера можно отнести политические акции, которые представляют собой театрализованную метафо­ ру. Примерами таких символических акций служат сожжение чучела политика или инсценированные похороны: В Ульяновске состоялись похороны малого бизнеса. Гроб, сколоченный из сосновых досок, выставлен возле городской мэ­ рии. На черной траурной ленте - имя почившего: «Предпринимательство».

Венки - «от президента России», «от правительства» и «от городской думы»

(КП, 29.09.98). Данная акция - определенным образом организованная во вре­ мени и пространстве последовательность коллективных действий - является знаком, поскольку несет информацию не о себе самой («это похороны когото»), а служит средством выражения протеста против действий властей. Набор метафор, символизирующих гибель предпринимательства, надписи на венках - иронические аллюзии на виновников происщедщего-используются для ин­ терпретации и оценки этих действий.

Справедливости ради, следует отметить, что в современном политиче­ ском дискурсе мы вряд ли обнаружим примеры символических действий в чистом виде - как правило, они совершаются в комбинации с вербальными знаками.

•Артефакты как политические символы К традиционным артефактам, выступающим в качестве символов выс­ шей власти,относятся скипетр, держава, меч, одежда (мантия), головные убо­ ры (корона, диадема, венец, тиара). Символическая ценность головных уборов заключается в том, что они визуально увеличивают рост тех, кто их носит, и, таким образом, предстают как символ возвышающейся власти. В большинстве современных сообществ эти символы стали исключительно достоянием исто­ рии.

К категории символов-артефактов, сохранивших свою значимость и в наши дни, относятся здания и помещения, в которых располагаются власть предержащие. Как правило, они находятся на возвышении - это трон, дворец, башня, Капитолий, Кремль, трибуна (президиума, мавзолея). «Каждое иерар­ хически расчлененное сообщество нуждается в возвышении и сакральном по­ читании места, где восседает вождь, король или император, для того, чтобы в официальных случаях возвышаться над «простыми смертными». Поэтому са­ ми троны были символически абсолютизированы и во многих речевых оборо­ тах обозначали «имперскую власть» (Бидерман 1996: 273).

Социально значимое место общения, или социокультурный локус (Щу­ кин 1997), является важным компонентом коммуникативного события: марки­ руя ситуацию общения, оно задает тональность и стилистику коммуникации:

традиционно обстановка, в которой происходит отправление власти, предна­ значена для внушения чувства почтения и благоговения.

В политическом дискурсе существуют коммуникативные события и со­ отнесенные с ними жанры, которые имеют четко выраженную «привязку» к определенным социокультурным локусам. Прежде всего, это большинство жанров институциональной коммуникации. Социально-политические институ­ ты (государственные учреждения) располагают некоторыми материальными ресурсами, в которые входит и физическое пространство определенных зданий и помещений. Функциональная ориентированность таких зданий и помещений сообщает им семиотичность - их мысленный образ закрепляется в сознании как знак определенного события. К политическим локусам с устойчивой собы­ тийно-жанровой связью относятся, например, здание парламента с залами за­ седаний, предназначенными для проведения парламентских слушаний, опре­ деленные залы и кабинеты в Кремле и Белом доме для торжественных приеMOB, рабочих заседаний, встреч с иностранными государственными деятелями, переговоров, подписания соглашений, пресс-конференций и пр.

Существуют локусы переменной функциональной ориентации, освя­ щенные традицией, например, актовые или концертные залы, где проводятся партийные съезды, или ступени Капитолия в Вашингтоне, на которых всту­ пающий в должность президент произносит инаугурационную речь. Сюда же можно включить избирательные участки, временно организуемые в помеще­ ниях иного назначения. Вся обстановка на избирательных участках должна подчеркивать торжественность момента и способствовать тому, чтобы голо­ сующий осознал судьбоносность своего решения. Следует особо подчеркнуть роль таких микро-локусов, как кабинка для голосования и урна для избира­ тельных бюллетеней, придающих коммуникативному акту голосования неко­ торый ореол сакральности.

В качестве квази-артефакта в роли символа власти можно рассматривать семиотическое расположение политических фигур в пространстве. Место пер­ соны №1 (президента, премьер-министра и пр.) за столом переговоров или в зале заседаний обычно четко выделено и противопоставлено остальным. Рас­ положение других членов собрания соответствует их иерархическому положе­ нию во властной структуре, и физическая дистанция (степень приближенности к «персоне №1») в данном случае абсолютно соответствует дистанции соци­ альной. В этой связи уместно вспомнить пресловутый эпизод с ельцинским «пересаживанием» министра внутренних дел: «Не так сели. Сергей Вадимо­ вич, пересядьте, пожалуйста». Это высказывание было расценено как пред­ вестник грядущих кадровых перемен, которые не замедлили вскоре произойти - министр внутренних дел был назначен премьер-министром. Когда в процес­ се утверждения структуры нового кабинета решался вопрос о разграничении полномочий первых вице-премьеров, журналисты внимательно следили, кто же займет место за столом по правую руку от премьера (это место считается индикатором более высокого властного статуса), т.е. фактически решался во­ прос о том, кто из двух первых «первее».

• Графические символы Политический дискурс любых эпох немыслим без использования графи­ ческих символов, к которым относятся национальные эмблемы, флаги, гербы, эмблемы политических партий и движений.

В качестве иллюстрации приведем выдержки из «Энциклопедии симво­ лов» Г. Бидермана:

Простые по структуре образные знаки с высоким сигнализирующим значением в Новое время часто становились символами политических движений, причем их впечатляю­ щее воздействие на глубинные слои личности представляют пока недостаточно исследо­ ванную область психологии, тем не менее оно, бесспорно, существует. Знаки с горизон­ тально-вертикальной структурой производят впечатление статичности, оборонительности, консервативности, в то время как знаки с акцентом на диагоналях связаны с динамическоагрессивными движениями. Это впечатление формировалось, конечно, неосознанно, а воз­ никало чугь ли не автоматически в сфере устремлений отдельных массовых движений. В качестве примера может служить свастика как символ нацистской партии, которая диаго­ нальной установкой наводит на мысль о мобильности, вращении, круговороте и наступа­ тельном духе; крест рыцарей тевтонского ордена, который безуспещно пыталось противо­ поставить свастике австрийское корпоративное государство с 1933 до 1938 г., напротив, производил впечатление статичности и «тупости». Политические движения агрессивного или наступательного характера почти всегда проявляют себя в зубцах и остриях (например, зубцы звезд, удвоенный рунический знак «зиг» - символ СС; крест с остриями стрел на концах - символ венгерской партии «Скрещенные стрелы» перед второй мировой войной, три стрелы - эмблема австрийской социал-демократии) (Бидерман 1996: 211, 262).

Фасции (дикторские связки прутьев или розг) в Древнем Риме были символом вла­ сти административных служащих; как символ исполнительной власти в связку розг встав­ ляли топор палача. Фасции символизировали у итальянских фащистов концентрированную власть корпоративного общественного строя, а топор - абсолютный авторитет (Там же:

282).

Иногда в качестве политических символов используются изображения зверей и цве­ тов. Орел, царь птиц, и лев, царь зверей, как символы верховной власти используются во многих гербах и государственных эмблемах. Сокол в древнем Египте был символом царской власти, поскольку «его взор парализует птиц так же, как лик фараона - врагов его». В новейшее время сокол (как и ястреб) обозначает сторонника жесткого политического курса в противоположность голубю, символизирующему миротворческое движение. Использова­ ние фигур зверей как политических символов может носить шутливый характер (например, осел как символ демократов и слон как символ республиканцев в США) (Там же: 188, 211,254).

В Новое время во Франции красная гвоздика была цветочным символом роялистов^ позднее - символом социал-демократии в немецкоязычных регионах (прежде всего в «день труда». Первого мая). Приверженцы христианско-социального движения носили белую гвоздику (Там же: 52).

Анализ толкований графических символов показывает, что в них обна­ руживаются два семантических слоя:

1) относительно дискретная иконическая семантика, которая читается по принципу «от части к целому» или «перенос по аналогии» (серп - орудие кре­ стьянина - символизирует власть крестьянства; топор палача, исполнителя на­ казаний - воплощает право власти на наказание; власти царя зверей льва упо­ добляется сила и авторитет власти в человеческом обществе);

2) менее дискретный семантический слой графо- и цветосемантики впечатление от цвета и графической формы изображений; некие абстрактные смыслы, рождаемые ощущениями от цвета и формы (например, стрела связа­ на с такими символическими значениями, как импульс, быстрота, угроза и це­ ленаправленность).

В семиотическом пространстве политического дискурса целый ряд по­ литических реалий получает множественное означивание. Это явление соот­ носится с одним из элементов семиозиса, который Ч. Пирс назвал интерпретантой (семиозис, по Ч. Пирсу, включает элементарную триаду отношений:

объект - знак - интерпретанта). Будучи «знаком, наложенным на знак», по­ нятие интерпретанты включает в себя интраязыковые синонимы, парафразы и развернутые описания, интерязыковую трансляцию и межсемиотические пре­ образования (трансмутации), в частности преобразования вербальных знаков в невербальные. «Каждая следующая интерпретанта имеет тенденцию усиливать понимание и достигать семантической инновации» (Себеок 1995: 41).

Проиллюстрируем сказанное на примере. Некая политическая реаньность, предположим, партия КПРФ, семиотически воплощается в фигуре сво­ его лидера: человек по фамилии Зюганов выступает как знак, поскольку несет информацию не только о себе самом, но и о возглавляемом им групповом по­ литическом агенте. Его портретное изображение (в кабинетах руководителей и на плакатах во время демонстраций) является, с одной стороны, иконическим знаком Г. Зюганова как личности и, с другой стороны, опосредованно высту­ пает как знак партии (который используется в функции выражения политиче­ ской лояльности, приверженности к партии). Наконец, имя политика служит условным знаком его как личности и, опосредованно, через метонимическую связь, становится обозначением партии и ее политической линии.

Аналогично, языковые номинации типа Белый дом, Кремль, Охотный ряд. Старая площадь, Лубянка являются опосредованными обозначениями ор­ ганов и ветвей власти: само здание по принципу смежности (в нем размещает­ ся власть) превращается в символ, например, исполнительной власти, и его ус­ ловное вербальное обозначение точно также развивает символическое значе­ ние {противоречия между Кремлем и Белым домом).

Таким образом, в плане межсемиотических трансмутаций мы имеем де­ ло с тройной знаковой репрезентацией:

(1) человек/артефакт/локус как символ власти -^ (2) его невербаль­ ный, графический коррелят (изображение) -> (3) вербальный коррелят (наиме­ нование).

На более конкретном уровне эта цепочка выглядит следующим образом:

политик — его портрет -> его имя; здание -> его изображение -> его название.

1.2. Оппозиция по коннотативной маркированности Специфика коннотативного аспекта знаков политического дискурса ана­ лизируется многими исследователями. Противопоставление нейтральной и коннотативно нагруженной лексики получает у разных авторов разное тер­ минологическое обозначение.

X. Лассвелл разграничивает в политическом дискурсе два пласта знаков, текстов, событий. Первый, Miranda («чудесное») - все, что связано с чувства­ ми, ориентировано на политическую мифологию, склонно вызывать восхище­ ние и энтузиазм, укреплять веру и лояльность. К сфере Miranda относятся гимны и флаги, торжественные церемонии, национальные герои и окружаю­ щие их легенды.

Второй пласт X. Лассвелл называет Credenda («символ веры») - полити­ ческая доктрина, все то, что относится к области логики, мнений и убеждений, касающихся проявлений политической власти в обществе. Наиболее ярко этот слой политического дискурса проявляется в конституциях, хартиях, офици­ альных декларациях и пр. (Lasswell 1949).

М. Эдельман предложил деление вербальных политических знаков на референтные знаки (referential symbols) и знаки-конденсаты (condensation sym­ bols) (Edelman 1964). У других авторов знакам-конденсатам соответствует «за­ ряженная лексика» (loaded words) (Bolinger 1980), «хорошие» и «плохие» яр­ лыки (good and bad labels) (Green 1987).

Ha чем основано противопоставление референтных знаков и знаковконденсатов? Каковы специфические свойства знаков-конденсатов, обеспечи­ вающие их особую роль, особую значимость в политическом дискурсе?

Референтные знаки строго денотативны, эмоционально нейтральны, они являются экономным способом отнесения к предметам и ситуациями объек­ тивной действительности; такие знаки способствуют логическому осмысле­ нию ситуации (governor, candidate, election).

Знаки-конденсаты вызывают сильную аффективную реакцию, которая ассоциируется с обозначаемой реалией. Они концентрируют в себе патриоти­ ческую гордость, память о прошлой славе или унижении, тревогу и беспокой­ ство, надежду на будущее величие и т. п. {social progress, repression, freedom fiighters, independence). В отличие от референтных знаков с четко очерченным денотатом, знаки-конденсаты характеризуются более расплывчатым и неопре­ деленным денотатом (Edelman 1964: 6).

Следует иметь в виду, что грань, разделяющая эти два типа знаков, не является жестко фиксированной, и знак может переходить из одного разряда в другой. Восприятие того или иного знака как чисто референтного или эмотивно нагруженного варьируется в зависимости от говорящего, его когнитивной базы и социально-политических установок, а также от ситуации общения. В определенной политической ситуации такие, казалось бы, сугубо «техниче­ ские» термины, как государство, парламент, выборы, указ, заседание могут приобрести длинный шлейф образных, оценочных, эмотивных коннотаций.

Ч. Елдер и Р. Кобб справедливо подчеркивают, что различие между эти­ ми двумя типами знаков основывается не на природе референта, оно выявля­ ется в результате приписывания ему оценочных смыслов с позиций опреде­ ленного индивида или группы (Elder, Cobb 1983: 33). Однако общность оценок того или иного референта не означает совпадения его когнитивных контуров у разных говорящих. Так, например, в нормальном демократическом обществе большинство его членов привержены демократии, ценят свободу и испыты­ вают отвращение к насилию. При этом нередко оказывается, что за этими тер­ минами для разных людей стоят совершенно разные вещи: там, где один видит насилие, другой может увидеть свободу выражения; то, что для одного являет­ ся проявлением социального контроля, другой воспримет как насилие и нару­ шение демократических прав. Следует подчеркнуть, что политические конно­ тации всегда носят групповой характер, они основаны на групповых ценностях и стереотипах.

В своем исследовании языка как средства пропагандистского манипули­ рования Т. М. Бережная (1988) использует термин «нагруженный язык» для обозначения языковых средств, характеризующихся наличием широкого спек­ тра конденсированных смысловых, эмотивных, идейно-политических коннотаций. Заметим, что более точным переводом термина Д. Болинджера «loaded language» (Bolinger 1980), как нам кажется, был бы - «заряженный язык». Т.

М. Бережная предлагает дальнейшую рубрикацию «нагруженного языка» на эмоционально-оценочные слова (аффективы) и «слова-лозунги» или «полити­ ческие аффективы». Судя по примерам автора, в первую группу (будем назы­ вать ее «общие аффективы») попадают единицы, апеллирующие к общечело­ веческим ценностям (достоинство, милосердие, мечта, идеалы, истина, ду­ ховный, патриотизм, согласие, защита, гордость), тогда как ко второй отно­ сятся единицы, выражающие политические ценности (свобода, прогресс, на­ циональные интересы, демократия, коммунизм, самоопределение, колониа­ лизм, империализм, эксплуатация, репрессии, расизм, истеблишмент).

В дальнейшем для обозначения коннотативно нагруженных знаков по­ литического дискурса мы будем пользоваться термином «политические аф­ фективы», который представляется нам наиболее удачным русским корреля­ том для английского «condensation symbols».

По мнению Д. Грейбер, значимость политических аффективов в полити­ ческой коммуникации обусловлена их способностью:

- вызывать богатые образные ассоциации, извлекать из памяти яркие картинки прошлого опыта;

- активизировать сильные эмоции, провоцировать желаемую реакцию и тем самым служить сильным мобилизующим средством;

- обеспечивать быструю категоризацию понятия (вхождение в языковую картину мира политического), пропуская его через тот или иной «оценочный фильтр». Например, полицейская акция против радикальной организации «Черные пантеры» может в массовой коммуникации получить ярлыки с диа­ метрально противоположной оценочной ориентацией (геноцид либо операция по обеспечению безопасности), что кардинальным образом будет влиять на дальнейшие действия обеих сторон;

- служить экономным, понятным для масс, и в силу этого, эффективным обозначением сложных политических реалий, что значительно облегчает про­ цесс коммуникации ( Graber 1976: 291-294).

В то же время, как справедливо отмечает Д Грейбер, отмеченные пре­ имущества политических аффективов имеют свою оборотную сторону, их манипулятивное использование может приводить и к отрицательным последст­ виям:

- они упрощают и искажают картину реальной действительности, осо­ бенно за счет установления ложных каузальных связей (общественное негодо­ вание направляется не на истинного виновника или причину негативных явле­ ний);

- денотативная расплывчатость и двусмысленность знаков-конденсатов может привести к серьезным политическим разногласиям между социальными группами;

- они притупляют способность политических агентов к рациональным действиям, к критическому осмыслению действительности (Там же: 308).

Тем не менее важнейшим преимуществом политических аффективов является их суггестивный потенциал. Магнетизм их аффективного заряда на­ столько сильно подавляет их дескриптивное содержание, что они превраща­ ются в знаки-регулятивы, которые напрямую стимулируют или подавляют оп­ ределенное поведение «Умелое манипулирование политическими аффективами является одним из важнейших орудий в арсенале власти любого правителя.

От умения манипулировать ими в значительной мере зависит успех или неус­ пех политического лидера. Это умение является основной составляющей ха­ ризмы политического лидера» (Там же: 297).

Отмеченные свойства политических аффективов (редукция дескриптив­ ного содержания, магия коллективных эмоций, мощный мобилизационный по­ тенциал) способствуют их использованию в качестве слов-лозунгов и ключе­ вых слов. Слова-лозунги предназначены для выдвижения на передний план в агитационных целях актуальных политических реалий. Под ключевыми сло­ вами, вслед за Р. Бахемом, будем понимать «ядерные слова политических док­ трин, парольные слова политических группировок» (Bachem 1979; 63). Иначе говоря, ключевые слова могут служить в качестве маркеров, дифференцирую­ щих политических агентов, что является важным критерием при анализе со­ циокультурной вариативности политического дискурса.

Один из возможных подходов к созданию типологии знаков, отражаю­ щих ту или иную предметную область, - классификация знаков в соответствии с классификацией отображенных в них реалий.

Известные нам политологические словари и словари политического языка построены по алфавитному принципу, и в них отсутствует тематическая руб­ рикация политического лексикона (политических реалий) (Бакеркина, Шестакова 1998; СП 1992; Халипов 1995, 1997; Safire 1993). В связи с этим пред­ ставляет интерес рассмотреть тематическую классификацию политической лексики с точки зрения отражения в ней основных компонентов мира полити­ ческого.

Понятие политического института включает совокупность политических ролей и норм, реализация которых имеет жизненно важное значение для опре­ деленных социальных групп или общества в целом (Зеркин 1996; Гаджиев 1997; Водак 1997). Политические роли, таким образом, составляют важнейший компонент политической структуры: роль конкретизируется в политиках, во­ площающих данную роль (легитимно обладающих данным ролевым стату­ сом), а также в политических программах, принимаемых решениях, проводи­ мых акциях и политической деятельности, связанной с исполнением данной роли. Поэтому предлагаемая референтная классификация лексики, обозна­ чающей мир политического, включает четыре основные рубрики (категории):

субъекты политики, политические режимы, политическая философия и идеология, политические действия. В качестве ведущей выступает категория поли­ тического субъекта, а остальные категории связаны с ней отношением логиче­ ской производности, поскольку отражают формы существования, принципы (нормы) существования и виды деятельности политического субъекта.

• Субъекты политики - политические институты и представители этих институтов - Кремль, Дума, правительство, верхняя палата, президент, спикер, депутат, губерна­ тор, администрация президента и пр.;

- групповые агенты политики (названия партий и движений, а также членов и сторонников этих организаций) - Аграрная партия, Либеральнодемократическая партия. Партия экономической свободы, либералы, рефор­ мисты, елъцинисты и пр.;

- политические антропонимы (имена известных политиков).

Отметим, что антропонимы являются ключевыми словами большинства политических текстов, и в этом проявляется общеязыковая закономерность, состоящая в том, что ономастичность выступает как важный параметр тексту­ альности (Супрун 2000).

• Политические системы и формы государственного устройства анархия, деспотия, республика, либерально-демократическая система, парла­ ментская республика, президентская республика, диктатура, авторитаризм, монархия, тоталитаризм, социализм с человеческим лицом, шведский социа­ лизм, унитаризм, федерализм, конфедерация и пр.

• Политическая философия /идеология (включая политические прин­ ципы и ценности, лозунги и названия программ, политические символы) мир, свобода, равенство, справедливость, братство, победа, патриотизм, гражданственность, национальное достоинство, классовая солидарность, партийная дисциплина, свобода слова, права человека, либерализм, консерва­ тизм, радикалы, экстремисты, власть (авторитет, сила, насилие, принуоюдение, господство, подчинение, лидерство) и пр.

• Политические действия /события (а также методы, стратегии, прие­ мы) - бойкот, демонстрация, пикет, забастовка, митинг, выборы, референ­ дум, плебисцит, переговоры, инаугурация, импичмент, брифинг, сессия парла­ мента, лоббирование, оппозиция, вотум недоверия, воззвание, указ. Консти­ туция, хартия, листовка, обращение и пр.

Возможен и другой подход к референтной типологии знаков политиче­ ского дискурса - это типология, построенная по иерархическому принципу.

Референтная иерархия политических знаков предлагается в монографии Ч. Элдера и Р. Кобба (Elder, Cobb 1983). Толчком к разработке этой классификации послужило наблюдение о различной значимости разных политических симво­ лов в социально-политическом опыте разных индивидов. В основе устанавли­ ваемой авторами иерархии, как нам представляется, лежат два критерия: сте­ пень абстрактности знака, понимаемая как щирота охвата референтной облас­ ти, и степень исторической устойчивости /динамичности политических реа­ лий. По этим критериям выделяются три уровня иерархии, которые можно ус­ ловно представить в виде следующих формул: «все и всегда», «часть и всегда/ длительно», «часть и сейчас» (первый компонент здесь обозначает степень ох­ вата социума знаком, а второй - длительность его актуального существования в рамках данного социума).

Верхнюю ступень данной иерархии занимают знаки, которые соотносят­ ся с национальным политическим сообществом в целом, например: The Flag, America, the Constitution, Old Glory, democracy, liberty, equality.

11иже расположены знаки, которые представляют определенную поли­ тическую систему (regime). Здесь выделяются две подгруппы: а) структуры и роли, свойственные данной системе: The President, Congress; FBT, б) нормы и ценности, свойственные данной политической системе: One Man, One Vote;

due process, free enterprise, equal opportunity.

Низшая ступень в иерархии принадлежит «ситуативным знакам» (situ­ ational symbols) - это знаки, отражающие политическую реальность сегодняшнего дня: имена действующих политиков, названия политических доктрин и программ, актуальные политические проблемы, текущие политические собы­ тия, например: The Reagan Administration, Ralph Nader, NRA, Right to Life, Gun Control.

Большинство знаков политического дискурса имеет когнитивное и аф­ фективное измерения: когнитивный компонент включает в себя знание о по­ литической реалии (причем это может быть не столько объективное знание, сколько то, что принимается на веру), а аффективный (эмотивный) компонент определяется характером оценочного знака и интенсивностью эмоций, прово­ цируемых соответствующим референтом. Ч. Элдер и Р. Кобб делают предпо­ ложение о том, что «символический вес» знака (т. е. его значимость в системе ценностей индивида и глубина эмоциональной реакции на него) варьируется в зависимости от его положения в референтной иерархии знаков и зависит от того, к какому кругу проблем, референтных областей и контекстов он может быть применим, у какого круга людей он способен вызвать эмоциональный отклик и каковы интенсивность этой эмоциональной реакции (Elder, Cobb 1983: 39^0). Это предположение подтверждается следующими тенденциями, выявленными авторами:

1) Чем выше уровень знака в символической иерархии, тем выше его «символический вес» (т. е. шире круг коммуникантов, у которых он вызывает эмоциональную реакцию, и выше интенсивность этой реакции); например, свобода обладает большим символическим весом, чем экономическая рефор­ ма.

2) В плане онтогенеза речи аффективные коннотации, связанные со знаками более высоких уровней, развиваются раньше и дольше сохраняются в речевой деятельности индивида. Так, например, дети обычно приобретают эмоциональное отношение к национальному флагу и базовым политическим институтам задолго до того, как они знакомятся с большинством «ситуатив­ ных» политических знаков.

3) Изменение эмоциональной ориентации по отношению к базовым зна­ кам (символам высшего уровня) влечет за собой соответствующее изменение эмоциональной ориентации по отношению к знакам низшего порядка. Напри­ мер, если человек разочаровался в институте выборов (соответственно, знаки голосование и выборы приобретают для него отрицательно-оценочную конно­ тацию), вряд ли для него знаки типа Правое дело или Голосуй, а то проигра­ ешь! будут иметь большой символический вес. С другой стороны, изменение аффективной реакции на знак низшего порядка (например, смертная казнь), как правило, не влечет за собой аналогичного изменения по отношению к зна­ кам высшего порядка (например, демократия, законность).

4) Чем выше в иерархии находится знак, тем универсальнее эмоцио­ нальная реакция на него в языковом сообществе (общность реакций у разных индивидов и социальных групп). Например, знаки типа/оос? stamps {талоны на льготную покупку продуктов) или deregulation {отмена государственного ре­ гулирования) наверняка, вызовут большее разнообразие эмотивных реакций, чем free enterprise {свободное предпринимательство) и national security {на­ циональная безопасность).

5) В диахроническом плане политический знак может менять свой статус в референтной иерархии: типичным примером такой трансформации является переход имен выдающихся политических лидеров из ситуативных знаков в национальные символы. Следует подчеркнуть, что подобного рода мена «сим­ волического веса» неизбежно сопровождается изменением аффективной со­ ставляющей знака. Используя термин Г. Циммермана, этот процесс можно на­ звать валоризацией знака (букв, «повышение стоимости») (Zimmermami 1975).

«Символический вес» знака и характер его аффективной составляющей имеют большое значение для выполнения знаком его основных семиотических функций в рамках политического дискурса, особенно функций интеграции и дифференциации коммуникантов -агентов политики.

2. Функциональная структура семиотического пространства Как уже отмечалось выше, суть политики составляет борьба за власть конфликтующих сил и интересов. Соответственно, общение в политической сфере отражает ситуацию борьбы за власть (захват или удержание власти), а политический дискурс служит инструментом этой борьбы, и его основные функции (функциональные блоки) являются аспектами проявления этой инст­ рументальной функции. Две из них носят наиболее общий характер. Акциональная функция политического дискурса обусловлена тем, что политическая деятельность по существу является деятельностью вербальной: «в политике «говорить» - значит «делать» (Бурдье 1993: 206). Для реализации данной функции не требуются какие-либо специфические единицы и средства, она осуществляется «всей массой» политического дискурса. Вторая функция контроль над установками и поведением электората - также является неотъем­ лемой характеристикой политического дискурса в целом; она реализуется не за счет специальных знаковых единиц, а вследствие осуществления тех или иных речевых действий, стратегий и тактик.

Что касается других функций (интерпретация /ориентация, интеграция /дифференциация, агональность /гармонизация), то их осуществление связано с использованием специфических знаковых средств, составляющих семиоти­ ческую базу политического дискурса. Содержание политической коммуника­ ции на функциональном уровне можно свести к трем составляющим: форму­ лировка и разъяснение политической позиции (ориентация), поиск и сплоче­ ние сторонников (интеграция), борьба с противником (агональность). Соответ­ ственно, в семиотическом пространстве политического дискурса будем разфаничивать три типа знаков: знаки ориентации, интеграции и агональности.

Эта функциональная триада проецируется на базовую семиотическую оппозицию политического дискурса «свои - чужие»: ориентация есть не что иное, как идентификация агентов политики (кто есть кто? где свои и где чу­ жие?), интеграция - сплочение «своих», агональность - борьба против «чу­ жих» и за «своих».

Оппозиция «свои - чужие» является культурной константой, одним из важнейших противопоставлений в жизни и устройстве общества, сохраняю­ щих свое значение на протяжении веков (Степанов 1997), наряду с другими концептуальными оппозициями, отражающими архетипные представления об устройстве мира («мужской - женский», «старший - младший», «верх - низ», «жизнь - смерть», «свет - тьма» и др.) (Маслова 1997).

Оппозиция «свои - чужие» или, по К. Шмитту, «друг - враг», определя­ ет специфику политического, так же, как оппозиция «добро -зло» является ба­ зовой для области морального, «прекрасное - безобразное» в области эстети­ ческого, «полезное - вредное» или «рентабельное - нерентабельное» - в сфере экономического. «Смысл различения друга и врага состоит в том, чтобы обо­ значить высшую степень интенсивности соединения или разделения, ассоциа­ ции или диссоциации Не нужно, чтобы политический враг был морально зол, не нужно, чтобы он был эстетически безобразен, не должен он непремен­ но оказаться хозяйственным конкурентом, а может быть, даже окажется и вы­ годно вести с ним дела. Он есть именно иной, чужой» (Шмитт 1992: 40).