«ПРИГОРОДНЫЕ СООБЩЕСТВА КАК СОЦИАЛЬНЫЙ ФЕНОМЕН: ФОРМИРОВАНИЕ СОЦИАЛЬНОГО ПРОСТРАНСТВА ПРИГОРОДА ...»

А у нас вот, возможно из-за того, что вот какая-то обособленость… Ни к селу, ни к городу… да, так называем» [«коренная» жительница пригородного села, 2009 г.] «Я думаю, сейчас уже пятьдесят на пятьдесят у нас города и деревни… Наверное даже города больше, я вот себя больше, к примеру, горожанкой чувствую. Ну не совсем конечно город – тут на земле, вот, все же. Но и не село уже…» [«коренная» жительница пригородного села, 2012 г.] Весь комплекс этих изменений «коренными» жителями оценивается как «неправильный», неорганичный сельскому пространству, несущий угрозу стабильности деревенского мира, что связывается именно с «индивидуализмом»

приезжих:

«Все переселенцы имеют статус индивидуалиста – все для себя, мой дома – моя крепость, а что там дальше за моим забором – меня не волнует. В селе раньше была сельская община, деревня так и жила и в советское время, и сразу после. А когда такая разноплановость – это очень плохо сказывается на стабильности деревни. В результате село живет разным пульсом: одни сельским миром, другие – городским. Но село чистое постепенно исчезает… Город, хочет или не хочет, несет принцип городского жителя». [«коренная» жительница пригородного села, 2009 г.] Атомизация социального пространства пригорода, в которое экс-горожане входят в качестве нового агента, претендующего на значительное влияние («власть» в терминах П.Бурдье), обусловила не только привнесение новых экстралегальных практик, но и, напротив, некоторую формализацию социальных трансакций. Наиболее заметно подобные практики реализуются в поле права, где горожане сталкиваются с дилеммой принятия прежней (сельской) системы отношений и отказа от претензий на позицию самостоятельного актора либо борьбы за этот статус и необходимостью отказа от устоявшейся системы отношений.

Традиционно мало формализованная, данная сфера жизни сельского и дачного пригорода регулировалась не только и не столько сводом нормативноправовых документов, сколько комплексом неформальных норм и правил, сложившихся в советскую и даже более раннюю эпоху. Этот комплекс, в свою очередь, опирался на систему социальных отношений и иерархий, в которую каждый новоприбывший и, тем более, новая группа, вписывались местным сообществом. Заняв то или иное место в иерархии локального социума (чаще на нижних этажах или даже вне ее – в качестве «чужих»), «новоселы» принимали и систему организации принявшего сообщества, и правила игры, действующие в нем. Массовое переселение горожан в пригород радикально изменило характер отношений новоприбывших с местным сообществом. Экс-горожане признают формальную систему власти в виде администраций муниципалитетов и более или менее готовы выполнять ее установления. Но система неформальных иерархий и Липинская В.А. Старожилы и переселенцы: Русские на Алтае. XVIII – начало XX века. – М.: Наука, 1996;

Шелегина О.Н. Адаптационные процессы в культуре жизнеобеспечения русского населения Сибири XVIII — начало XX вв. К постановке проблемы. Новосибирск: Сибирская научная книга, 2005.; Крих А.А. Этническая история русского населения Среднего Прииртышься (XVII-XX века) – Омск: Издат. дом Наука, отношений, органичная для жителей села, переселенцами из города не воспринимается как должное, а потому ее нормы и правила не принимаются как обязательные. Важно и то, что горожане в сельском пригороде не включены в систему кланово-родственных отношений, а потому этот важнейший инструмент регулирования сельского социума в данном случае оказывается совершенно не эффективен.

«Те, кто давно здесь живут, коренные как бы, они еще соблюдают свои традиции, правила что ли. А те, что съехались здесь, городские в основном тут съехались, они уже свои городские прихоти привезли». [жительница пригородного села, переселенец из Иркутска, 2012] «Люди когда давным-давно в одной местности проживают, у них сложились свои какие-то правила. А многие [приезжие – КГ] они, нет, они приехали со своими порядками. И «вот я приехал, я оттуда-оттуда, но общаться я ни с кем не хочу». А что было тут, ну, меня не касается». [«коренная» жительница пригородного села, 2012 г.] Отход от сельской традиции в межличностных отношениях в силу атомизации пригородного сообщества задает вектор, объективно разворачивающий поле права в сторону большей формализации. «Освоение», изменение горожанами пространства пригорода «под себя» потребовало отказа (точнее – неприятия) системы социальных иерархий, сложившихся здесь ранее. В противном случае, они (горожане) сохранили бы в местном сообществе такое место и роль, которые исключают радикальное преобразование пространства.

Формализация же отношений с местным («коренным») сообществом, перевод их из сферы традиции в сферу гражданского кодекса, позволили достаточно быстро уйти от традиционной организации местного сообщества, заняв в нем не просто значимые, но лидирующие позиции, закрепив за собой статус ключевого агента социального пространства пригорода.

дополнительную динамику этому процессу. Если на ранних стадиях субурбанизационного развития пригородных территорий переселенцы из города выступали в качестве небольшой мигрантской группы, выстраивающей отношения с принимающим «коренным» сообществом, то теперь ситуация полярно изменилась. Составляя уже отчетливое большинство в пригородных населенных пунктах, экс-горожане выступают скорее в качестве доминирующей группы, размер которой закрепляет позицию ключевого агента, определяющего новые правила игры в социальном пространстве:

«Вот Западный, например, берем мы. Западный целиком в основном все приезжие. Больше население там получается все-равно городское. В район если приехал приезжий, вот как у нас получилось мы получается среди коренных жителей как иногородние. Родители наши приехали пораньше нас, вот как бы вписаться надо было туда. Надо было, чтобы они как бы приняли нас за своих. А вот в Западном, туда, когда местные, коренные, когда переезжают – там тоже участки, строятся, они, когда туда переезжают, получается они наоборот туда должны вписаться вот. К людям, которые приехали. Вроде как они там не свои получаются, наоборот маленько там». [жительница пригородного села, переселенец из г. Усть-Кут, 2012 г.] Вместе с тем, этот процесс не превращается в односторонний, в котором «коренное» население вынуждено перенимать практики, принесенные или выработанные новым агентом. Сама специфика пригородных поселений предполагает необходимость заимствования экс-горожанами типично сельских повседневных практик. Подобные заимствования связаны как с особенностями хозяйственно-бытовой деятельности, так и со спецификой властноуправленческой сферы пригорода, выстроенной по модели правления сельскими территория: участие в сельских сходах, прямые контакты с администрацией и т.д.

горожанами в последние десять лет, не только изменилась структура населения, архитектурный ландшафт. Внешние изменения, примечательные сами по себе, маркируют более глубинный процесс, связанный с качественным изменением социального пространства пригорода. Появление переселенцев из города, претендующих на роль нового влиятельного агента, обусловило резкое изменение конфигурации социальных связей и отношений. В отличие от американских субурбий, где формирование сообществ и социального пространства происходило буквально на пустом месте, в иркутских пригородах этот процесс происходит в режиме борьбы за пространство экс-горожан и «коренного» населения.

В этой борьбе происходит не только обособление пространства пригорода из сельского и городского, но и кристаллизуется габитус нового жителя пригорода. Он формируется переселившимися в пригородные поселения горожанами и «не горожанами», имеющим тот или иной городским background, через специфический набор притязаний и предпочтений. Этот набор складывается на основе «городского» опыта и отторжения притязаний «коренных» жителей пригородных поселений. Важно, что это не прямое воспроизведение «габитуса»

горожанина среднего класса, а весьма специфический пограничный сельскогородской набор предпочтений, оформляющийся через адаптацию городских практик к новому физическому пространству, и встречной адаптации сельских практик к городскому background’у. Выбор сельской территории сам по себе уже достаточно отличает набор предпочтений «нового жителя пригорода» от среднего горожанина, хотя бы выбором совершенно иной модели взаимодействия с физическим пространством и членами сообщества. Иными словами, новые жители пригорода формируют и реализуют особый габитус, создавая на его основе особое социальное пространство, имеющее общие корни с социальным пространством города и села, но не тождественное ни одному, ни другому.

Мне представляется, что именно формирование особого габитуса нового жителя пригорода определяет вектор развития нового пространства. В условиях неинститулизированности пригорода, его отсутствия de-jure, быстрых изменений структурных характеристик этого пространства, возникновение и закрепление жестких правил в форме как традиции, так и кодекса, наверное, невозможно.

Поведение агента (экс-горожан) здесь не детерминируется полностью структурой отношений (поскольку сама структура находится в процессе формирования), но и не спонтанно, т.к. объективно направлено на закрепление его доминирования.

Иными словами, складывается ситуация, которая может быть наиболее точно описана именно с позиций среднего пути между объективизмом структурализма и спонтеизмом, который П.Бурдье конструировал через понятие габитуса. Габитус новых жителей пригорода определяет и другую специфику развития пригорода. Важной особенностью нового социального пространства является его пограничность, фронтирность, что с одной стороны, является ключевым ресурсом его возникновения, а с другой – определяет его специфику, реализующуюся в габитусе ключевого агента. Важным следствием особенности конфигурации социального пространства пригорода становится его открытость и гибкость. Последнее задается не только притязаниями и предпочтениями ключевого агента, но и тем, что описываемое пространство, фактически, предполагает возможность появления в нем новых групп и агентов, а городской опыт взаимодействий с широким спектром акторов обеспечивает благоприятные условия для успешной адаптации переселенцев из города и новых групп.

Буврес Ж. Правила, диспозиции, габитус / Социоанализ Пьера Бурдье. Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института социологии Российской Академии наук. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя,2001. С.233- 2.2. Трансграничные мигранты в пригородном сообществе Иностранные трудовые мигранты давно стали привычной, и, кажется, уже неотъемлемой частью жизни сибирских регионов. Сибирь основательно «освоена» иностранными мигрантами, как в реальности, так и в «виртуале» – мифах, стереотипах, бытующих в массовом сознании. При всей разности этих «миров» объединяет их общность пространства, в котором собственно и протекают миграционные и связанные с ними процессы. Это пространство Города – пространство социальное, экономическое, культурное, ментальное, даже правовое.

Однако Город все более явно выходит за пределы своей административной черты. Городские округа постепенно включают в свою орбиту прилегающие сельские районы, формируя сложное субурбанизированное пространство. В полупатриархальное пространство сельского пригорода входит мир Города, привнося множество новых, не свойственных ранее явлений, процессов, социальных групп. Логичным следствием стало появление в пригородах и значительных групп иностранных трудовых мигрантов, связанных как с Городом, так и с Пригородом. Приток в сельские населенные пункты пригорода горожан, главной целью которых является строительство жилья – домов и усадеб, неизбежно повлекло за собой появление в пригородной местности во многом новой для нее категории мигрантов – временных рабочих из-за рубежа.

Иностранные мигранты оказались здесь в пространстве новых экономических и социальных отношений, существенно отличающихся от городского. Это порождает комплекс исследовательских вопросов: возникают ли качественные отличия в процессе взаимодействия мигрантов и местных сообществ в пригородном пространстве от аналогичных процессов в городах?

Насколько значимы мигрантские группы в этом пространстве? Сколько их и кто они? Складываются ли новые, отличные от городских, модели и механизмы взаимодействия между мигрантами и местными сообществами, в том числе и субурбанизированного пространства тормозит или ускоряет процесс взаимной адаптации?

В этом разделе в центре моего внимания находится вопрос не столько о численности и структуре притока иностранных трудовых мигрантов в пригородах Иркутской агломерации, сколько проблема этничности этой мигрантской группы в восприятии принимающего сообщества; а также типовые стратегии и комплексы адаптационных практик мигрантов в пригородном пространстве. При этом главной своей задачей я вижу не максимально широкое описание вариантов взаимодействия мигрантов и принимающего сообщества, а, скорее, типизацию ключевых стратегий такого взаимодействия и определение их эффективности для обеих сторон. Определение основных типов адаптационных стратегий и комплексов практик по их реализации позволит, с одной стороны, судить о статусе трансграничных мигрантов в локальном сообществе, а с другой – определить их позицию в системе взаимодействий агентов социального пространства пригорода.

Присутствие иностранных трудовых мигрантов в пригородах Иркутска становится в последние годы все более заметным. Став в последнее десятилетие для Города едва ли не главной рабочей силой в индивидуальном строительстве, они появились в пригороде вместе с волной «состоятельных людей» на рубеже 1990-х и 2000-х:

«Городские они привлекают либо строительную организацию небольшую, но в основном – это иностранная рабочая сила. Есть такие иностранные бригады, которые закрепились, закрепились здесь и они уже здесь в принципе находятся много лет. Иногда уже до 10 лет здесь проживают, они уже зарекомендовали себя здесь положительно, и они известны».[жительница пригородного села, 2009 г.] Специфика строительной сферы в пригороде преимущественно небольшие, частные объекты малоэтажного строительства – определяет и структуру этой группы мигрантов. Если на стройках Иркутска преобладают рабочие из КНР, привлекаемые крупным бизнесом, то в сфере частного строительства, характерной для пригородов, почти исключительно заняты рабочие из стран постсоветской Центральной Азии. Однако попытка определить численность и состав иностранных мигрантов, находящихся здесь, наталкивается на серьезные сложности. Обращение к данным статистики о миграции не позволяет увидеть реальные масштабы трансграничной миграции: они отражают данные лишь о мигрантах, пребывающих в районе более 6 месяцев, и что самое важное – вставших здесь на миграционный учет по месту пребывания. Так, например, по данным Иркутскстата в 2007 г. в населенные пункты пригородного Иркутского района прибыло всего 22 человека из Узбекистана и 8 – из Таджикистана. Иными словами, если принять за основу данные госстатистики об иностранных мигрантах в районе, то придется признать визуальные признаки их присутствия не более чем миражами.

Не многим больше ясности в этот вопрос вносит и обращение к данным учета иностранных мигрантов УФМС по Иркутской области. Так, согласно данным миграционной службы, число иностранных трудовых мигрантов, официально работающих в Иркутском районе в 2005–2006 гг., не превышало 330человек (4,8-5,7% от общего числа иностранных рабочих в области). Пожалуй, единственный, но крайне важный факт, который можно выявить из этого массива данных, – это значительно более высокое число иностранных мигрантов в Иркутском районе, чем в других сельских муниципальных районах области. По числу официально трудящихся иностранных граждан район занимает третье место в области, уступая лишь г. Иркутску и Бодайбинскому району. В золотодобычи, сконцентрированные на северо-востоке Иркутской области.

Обращение к представителям сельской и районной администраций (муниципалитетов соответственно первого и второго уровня) приводит к Текущий учет временных мигрантов УФМС по Иркутской области самоуправления нет сколько-нибудь ясного представления ни о численности, ни о структуре, ни о размещении иностранных мигрантов в районе. Отсутствие полномочий и каких-либо правовых инструментов для работы с мигрантами в муниципалитетах первого уровня оставляет сотрудникам последних в качестве источников информации лишь визуальные наблюдения и «ощущения»:

«Примерно так знаем, что порядка вот так 200 китайцев наверняка есть на территории. Ну, именно вот на ощущениях, что они вот появляются». [сотрудник сельской администрации, 2009 г.] Очевидно, что эти «инструменты» сколько-нибудь полной информации дать не могут:

«- А хотя бы общее представление о том, сколько их тут в сезон бывает, есть? 100? 500? 1000? Хотя бы порядок оценить можно?

– Это невозможно. Нам бы знать хотя бы примерное их [иностранных мигрантов – КГ] количество, чтобы они, может быть, приходили даже какую-то отметку ставили. Символически может быть даже. Чтоб мы знали, какое количество людей другой национальности другой страны, проживают на нашей территории в период строительства. Чтобы просто иметь представление, что происходит на нашей территории. Сколько их на самом деле, сколько бригадиров, сколько бригад… для информации». [сотрудник сельской администрации, 2009 г.] возможности для получения подобных сведений, на деле информированы в данной сфере немногим лучше. Одной из причин такого положения становится невысокая заинтересованность администрации в информации о мигрантах в районе: «мне, как сотруднику, до тех пор, пока они [мигранты – КГ] не, скажем администрации, 2009 г.]. Не сталкиваясь с мигрантами непосредственно, власть на этом уровне «не видит» их как индивидуумов, а предпочитает работать с ними как с группой, что задается масштабом управления.

Однако и в качестве группы трансграничные мигранты не часто попадают в поле зрение районных властей. Здесь причиной складывания информационного вакуума, наряду с отсутствием полномочий, стало широкое распространение посреднических бизнес-практик. Получение квот на привлечение иностранных рабочих концентрируется в руках лишь нескольких фирм, которые официально и «ввозят» рабочих.

«У нас есть ряд фирм, которые делают заявки на иностранную рабочую силу. Но теперь среди них стали фирмы, которые набирают не для себя. Они набирают для последующей реализации на рынке труда. И мы не знаем следов – где они [мигранты – КГ] потом. Т.е. они просто эти квоты выбирают, и потом продают». [сотрудник районной администрации, 2009 г.] Иными словами, информированность органов местного самоуправления, включая администрацию района, о присутствии иностранных мигрантов на территории района ограничивается констатацией факта – «они у нас есть».

Сколько-нибудь отчетливого представления о численности и размещении иностранных трудовых мигрантов в районе местная власть не имеет. И если на низовом уровне (сельские поселения) сохраняет хотя бы общий интерес к получению информации о численности мигрантов, то на районном уровне мигранты и власть живут de-facto в параллельных плоскостях. Такая ситуация подразумевает и крайне неполную информацию о структуре прибывающих в район иностранных мигрантов.

Вместе с тем, мне представляется важным сам факт фиксации властью и сообществом присутствия данной группы. Даже не будучи отрефлексированным, присутствие трансграничных мигрантов определяется как новая и значимая для сообщества группа. Иными словами, сообщество фиксирует появление в социальном пространстве нового актора, статус и диспозиция которого не определены, но конструируются в процессе взаимодействия с ним.

При всей неосведомленности власти (муниципалитетов всех уровней) о численности и структуре мигрантов, представители администрации (как и другие представители местного сообщества) довольно уверенно разделяют их на две укрупненные группы. 1. «Китайцы» – мигранты из КНР, проживающие преимущественно в прилегающих к городу населенных пунктах. 2. «Таджики» – собирательное название для группы, в которую включают мигрантов из постсоветских стран Центральной Азии (преимущественно из Таджикистана и Узбекистана). Здесь я буду использовать термин «таджик», «таджики» не в этническом его значении, а именно как собирательное обозначение категории иностранных трудовых мигрантов, прибывших из обозначенного выше региона.

Эти группы достаточно жестко разделяются как в представлениях власти (местных администраций), так и в обыденной жизни. Причем критерием для этого выступает отнюдь не этнический фактор, а скорее гражданская (по стране происхождения) принадлежность. Так, в большинстве интервью «китайцы»

противопоставляются «нерусским», «таджикам» и даже «гастарбайтерам». В полевых материалах 2011-2013 годов термин «таджики», как собирательное название мигрантской группы, все чаще уступает место термину «узбеки». Такое замещение названия группы, на мой взгляд, связано с быстрым ростом численности мигрантов из Узбекистана. На рубеже 1990-2000-х годов трудовые миграции в Восточную Сибирь135 и наиболее заметной мигрантской группой, что и послужило основой для распространения этнонима «таджики» на мигрантов из иных стран постсоветской Центральной Азии. С нарастанием миграционного притока из Узбекистана преимущественные контакты с мигрантами из этой страны, вероятно, и обусловили смену названия мигрантской группы.

предполагающим в иных случаях складывание неформальных, «человеческих»

отношений, «китайцы» остаются максимально закрытой группой. Ее члены стремятся к минимизации контактов с местным населением и властью. Как Дятлов В.И. Таджики в современном Иркутске: первопроходцы новой миграционной волны? / Перспективы миграции коренных народов Центральной Азии в Россию: Сборник научных трудов//Новосибирский гос. ун-т.

Новосибирск, 2003. С. 150-175.

следствие, эта группа остается и для местных жителей, и для администрации привычным, но малопонятным элементом повседневной жизни.

В пригороде сложилась устойчивая экономическая специализация «китайцев». Возродив деятельность тепличных хозяйств в пригородных поселениях, они, фактически, монополизировали эту сферу. При этом, по словам сотрудников районной администрации, на территории района нет ни одного иностранного предприятия: формально, все действующие тепличные хозяйства зарегистрированы как российские предприятия. Основными партнерами этих хозяйств являются городские торговые предприятия и частные предприниматели – горожане. Местный (сельский) рынок «китайцев» не привлекает и включение в локальную экономику происходит лишь косвенно и по инициативе местного населения (смотри раздел 3.1.).

Тем не менее, полной изоляции группы не происходит: специфика деятельности и пространства обусловливает включение «китайцев» в жизнь пригородных поселений, идущее двумя путями: 1) использование местных рабочих и специалистов и 2) «спонсорство» – неформальное сотрудничество с местными администрациями. В качестве квалифицированных специалистов привлекаются бухгалтеры и агрономы. В этом случае, работа носит договорной характер и выполняется в форме консультирования и/или прямой подготовки отчетной документации. Оплата проводится единовременно и нередко «неофициально».

«Они [китайцы – КГ] используют – бухгалтер наш, который получает зарплату нормальную – 20 тыщ, который ведет чисто их балансы и так далее. Они используют помощь агронома, т.е. такие работы, как …. по совместительству, да.

Они такие не постоянные, временные такие. Нет, специалистов они конечно используют наших, конечно. Кто будет сдавать отчет в бухгалтерии и т.д.? И какие-то вещи с агрономом… Т.е. на уровне таком вот, договорных, временных отношений. Неофициально, конечно, но с нормальной зарплатой». [сотрудник сельской администрации, 2009 г.] единичный характер. Значительно более массовым является сезонное использование неквалифицированного труда. В сельскохозяйственный сезон местные жители (чаще – из «неблагополучных» социальных групп) нанимаются «к китайцам» в качестве чернорабочих с поденной оплатой.

Работа имеет неофициальный характер, оплачивается низко (100-200 рублей в день – по интервью 2009-2010 гг.), что, вероятно, полностью устраивает обе стороны:

отсутствие каких-либо юридических отношений с местными выгодно «китайцам», а «быстрый» заработок – люмпенизированным слоям местного населения.

«Наших бывает тоже используют неблагополучных. Потому что это недорогая рабочая сила, к которой нет никаких обязательств. Не надо официально устраивать, ну там какие-то проблемы – не нравиться? До свидания!» [сотрудник сельской администрации, переселенец из Иркутска, 2009 г.] Формула «работать у китайцев» уже вполне устойчива и обозначает не только место, но и форму занятости, уровень и порядок оплаты, отчасти – статус самого нанимающегося.

«Наши неблагополучные, кто пьет в деревне, у них уже работают. Да, рублей в день – целый день в теплицах работают» [«коренная» жительница пригородного села, 2009 г.] «Те, кто неблагополучный имеют возможность… сейчас такие зарплаты достаточно высокие… Они платят до 500 рублей в день. Не все… от 250 до рублей в день зарплата для неблагополучных – это подспорье, потому что опять же возвращаясь к работе постоянной комиссии по делам несовершеннолетних – выезжаем в семьи, которые выпивают, мы знаем, что у них постоянного места работы нет. Как правило, у них ответ один: где работаете? – У китайцев».

[сотрудник сельской администрации, переселенец из Иркутска, 2009 г.] Второй путь взаимодействия складывается по инициативе местных администраций, в силу малого бюджета вынужденных обращаться за поддержкой ко всем предприятиям и предпринимателям, ведущим деятельность на их территории. Установленный в конце 1990-х – начале 2000-х контакт (часто в ходе мелких конфликтов) с представителями «китайцев», теперь используется не для давления, а для выстраивания партнерских отношений. Неофициальное «спонсорство» используется для решения текущих, но «неподъемных» для муниципалитетов вопросов: ремонт водонапорной башни, дороги и т.п. В этих отношениях конфликтность, нередкая для периода установления отношений, сменилась вполне уважительным отношением к «очень обеспеченным», «уважаемым китайцам», выступающим от лица этой мигрантской группы. И теперь «китайцы» для многих пригородных поселений стали не только привычной, но и совершенно необходимой частью повседневной жизни.

Представители же районной администрации в неформальном разговоре прямо утверждают, что без «китайцев» пригородное сельское хозяйство, видимо, уже и невозможно. Иными словами, несмотря на старательно выдерживаемую дистанцию, закрытость, «китайцы» оказываются все теснее включенными в жизнь локального социума.

Собирательное обозначение «таджиков», как группы мигрантов, основанное на критерии их занятости и места в экономической жизни местного сообщества, предопределяет ее гетерогенность. «Таджики» как мигрантская группа в представлениях местного сообщества крайне неоднородна: в нее включаются мигранты, совершенно разные по этнической и гражданской принадлежности, продолжительности пребывания в изучаемом районе и т.д. Этническое происхождение этих мигрантов нередко не совпадает с гражданской принадлежностью, а формальные характеристики по длительности пребывания в России (как критерий градации на постоянных и временных мигрантов) нередко противоречит характеру их занятости, системе налогообложения и т.д. Потому название группы, бытующее в местном сообществе, воспринимается им не как этноним, а именно как обозначение широкой мигрантской группы, включающей представителей различных этнических групп и выходцев из разных государств. «- Сезонные рабочие конечно вот таджики.

- Вы сказали «таджики». Таджики – это люди из Таджикистана? По национальности таджики? Или это какое-то собирательное название?

- Скорее – это собирательное, да, потому что так это их не определишь. Ну, знаем, сталкивались с бригадами строителей. Как правило, они идут именно оттуда, из Таджикистана. Но не обязательно…». [руководитель строительного подразделения частной компании, 2009 г.] Противоречие между используемым этнонимом и структурой обозначаемой им группы местным сообществом практически не рефлексируется. Вместе с тем, понимание различий между таджиком как этнофором и «таджиком» как представителем определенной мигрантской группы фиксируется в интервью достаточно четко. Мои респонденты вполне определенно относят трудовых мигрантов к «таджикам» как мигрантской группе, указывая на то, что они (мигранты) могут быть этническими узбеками и гражданами иной, нежели Таджикистан, страны. Несоответствие реальной этнической и гражданской воспринимается как нечто самой собой разумеющееся.

«- У вас таджики [работают – КГ]? Других не бывает?

– Почему, бывает. Киргизы, и узбеки, и таджики с Таджикистана. Сейчас у нас – таджики с Узбекистана. Узбекские таджики. Т.е. они живут все в Узбекистане, но они таджики. А есть и таджики и с Таджикистана, есть и киргизы». [управляющий локальной бизнес-структурой, 2009 г.] Таким образом, этническое маркирование дольно мощного миграционного потока в пригород остается в восприятии местного населения не более чем Дятлов В.И. Трансграничные мигранты в современной России: динамика формирования стереотипов // Международные исследования. Общество. Политика. Экономика. – Астана. 2009, №1(1). С. Очевидные визуальные признаки, прежде всего антропологические, характерные для отдельных этнических групп, обобщаются и приписываются значительно более широкой группе. В этих рамках, противопоставление местным населением китайских и среднеазиатских мигрантов выглядит вполне логичным, т.к. эти мигрантские группы разводятся не по этническим/расовым признакам, а по стереотипам и фобиям, сформировавшихся в отношении этих групп.

«Для нерусских [«таджиков» – КГ] – это все же вынужденная миграция, потому что им беднягам там плохо совсем живется, и тут они приезжают зарабатывать, и в этих условиях проживают. Там какие-то вагончики, палатки, кто какие условия им создает… Ну нету у них здесь возможности шиковать, они сюда чисто за деньгами приезжают. Они не за тем сюда приезжают, чтобы купить новый костюм, накопить денег и съездить в Тайланд, я вас уверяю. Они – для того чтобы семьи обеспечить, отдавать детей учиться. Я никогда не слышала, чтобы какой-то работник сказал: «Вот счас заработаю, приеду куплю себе тачку»

– нет, я никогда такого не слышала. А вот миграция из КНР, китайцев, это серьезная продуманная политика страны. Это не просто так». [сотрудник сельской администрации, 2010 г.] Внутренняя неоднородность «таджиков» как мигрантской группы при этом не выявляется и, напротив, сглаживается. Во многом это задается не только отсутствием сколько-нибудь весомой необходимости для этнической дифференциации группы (на практике принципиальной разницы между схемами взаимодействия с таджиком или узбеком, как этнофорами, нет). На это же работает и логика массового стереотипа и мигрантофобии, которые, на мой взгляд, ориентированы именно на обобщение образа, экстраполяции оценок на всех действительных и приписываемых к группе членов. Таким образом, отсутствие запроса на этническую дифференциацию мигрантов определяет использование этнических маркеров для обозначения не этнической, а мигрантской группы и даже ее экономических функций в сообществе. В.И.

Дятлов приводит встреченное им в полевых материалах выражение «работать таджиком».137 Мне представляется, что это выражение как нельзя более точно определяет восприятие мигрантов не только как этнической и/или социальной группы, но и как носителей определенной экономической функции.

Гетерогенность же ее проявляется не по внешним признакам, а по сообщества, которые могут совпадать, а могут и не совпадать с этническими и гражданскими признаками мигрантов. На первый взгляд, наиболее очевидным критерием для определения внутренней структуры «таджиков» является выбор ее членами групповых или индивидуальных стратегий адаптации, что позволяет выделить две ключевые подгруппы. Однако полевые материалы показывают, что варианты индивидуальных стратегий не многочисленны, а число выбирающих их «таджиков» пока крайне невелико. И напротив, вторая из возможных подгрупп предполагает довольно широкий спектр вариантов групповой стратегии и комплексов практик, что обусловливает необходимость выработки иных критериев для анализа ее структуры.

В связи с этим, более перспективным подходом для выделения внутренней структуры этой группы иностранных мигрантов, на мой взгляд, может быть использование аналогии с устоявшимися категориями «белых» (полностью легальных) и «серых» (полулегальных, непрозрачных) бизнес-схем. Обозначение этих категорий, при некоторой их искусственности, давно вошли как научный язык, так и в терминологический аппарат административно-управленческой практики.138 Отталкиваясь от указанной аналогии, в группе «таджиков» можно выделить две подгруппы:

«Белые «таджики» – трудовые мигранты, которые находятся в стране и работают полностью на законных основаниях. Этой группе соответствует Дятлов В.И. Трансграничные мигранты в современной России: динамика формирования стереотипов // Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири. Рубежи XIX – ХХ и ХХ – XXI веков. – Иркутск: Оттиск, 2010. С. Радаев В.В. Издержки деловых схем и причины легализации бизнеса / Федеральный образовательный портал «Экономика. Социология. Менеджмент». (Электронный ресурс). URL: http://ecsocman.hse.ru/text/16215361/#_ftn Режим доступа: свободный комплекс легальных, «белых» практик взаимодействия с местным сообществом, включая властно-административные органы: официальное трудоустройство, начисление «белой» заработной платы со всем налоговыми отчислениями и т.д.

«Серые «таджики» – «гастарбайтеры», законность пребывания и занятости, которых не прозрачны и частично или полностью нелегальны. Для этой подгруппы характерны комплексы вне-легальных и нелегальных практик взаимоотношений с локальным сообществом, из большинства которых исключено участие официальных органов. Как правило, представители этой подгруппы не имеют официального трудоустройства, юридически оформленных отношений с работодателями, а нередко – и разрешения на трудовую деятельность в РФ.

Такое деление основано, прежде всего, на группировке вариантов групповых стратегий адаптации мигрантов. Индивидуальные стратегии, зафиксированные мною, сочетают как легальные, так и вне-легальные практики взаимодействия с местным сообществом. Это несколько нарушает логику внутренней дифференциации рассматриваемой мигрантской группы, но вместе с тем, позволяет выявить ряд нюансов, которые в противном случае остались бы за пределами исследования.

Появление «белых «таджиков», как особой подгруппы временных трудовых мигрантов, во многом определено интересами бизнеса, вынужденного лавировать между конъюнктурой рынка труда и изменяющимся миграционным законодательством. С одной стороны, характер демографических и миграционных процессов в Сибири (да и в стране в целом) предопределяет неизбежность привлечения трудовых мигрантов. С другой – кардинальное изменение миграционного законодательства России, пережившего в постсоветские годы несколько этапов, связанных со сменой парадигмы миграционной политики, связывали привлечение иностранных рабочих с серьезными рисками. Однако логика развития производства, требующая привлечения большого числа рабочих, и минимизации связанных с этим издержек, сделали, на мой взгляд, легальное привлечение иностранных рабочих неизбежным процессом.

Исследования второй половины 2000-х гг.139 показали достаточно явный интерес бизнеса (в том числе – мелкого и среднего) к использованию именно временных мигрантов. Постоянные мигранты, оседающие в местах локализации производств и становящиеся постоянными сотрудниками предприятий, могут быть предпочтительнее для бизнеса в связи с возможностью роста их квалификации, профессионализма, адаптированности к местной специфике, в том числе и условий труда. Но издержки, связанные с социальным обустройством таких мигрантов, высоки и могут окупиться лишь в долгосрочной перспективе.

Временные мигранты – заметно дешевле (как правило, и в оценке их труда), и не влекут комплекса проблем социального характера. Но часто их недостаточная квалификация, отсутствие профильного образования, «непроверенность»

использованием достаточно сложной и дорогой техники и оборудования.

В качестве решения сформировались вполне устойчивые связи бизнеса индивидуализированные отношения работодателя и наемных рабочих, персонала невозможны и нецелесообразны) с мигрантами. Ежегодный наем на работу одних и тех же или, по крайней мере, части нанимаемых рабочих-мигрантов, позволил установить вполне устойчивые личные контакты с ними. «Адресным» становится и подбор рабочих на каждый сезон, что позволяет учитывать конъюнктуру рынка.

«Мы созваниваемся. Сколько мне людей надо. Допустим вот в прошлом году был кризис, мы вызывали только четверых. Т.е. мы не могли их обеспечить работой, не было денег и всего остального. И мы вызывали только четверых. В это году я сам звонил, так – «приезжай сам, вези того, того, того – по именам».

Т.е. мы с ними давно работаем, я знаю, кого надо привезти, кто у меня будет работать, кого я найму, кого я обеспечу работой». [руководитель строительного подразделения частной компании, 2009 г.] Трансграничные миграции и принимающее общество: механизмы и практики взаимной адаптации.

Монография. – Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 2009; Интеграция экономических мигрантов в регионах России. Формальные и неформальные практики. – Иркутск: «Оттиск», 2009.

Работающие в течение 10 и более лет на одном и том же предприятии временные рабочие-мигранты освоили и специфику труда, и технику, используемую в работе. Зарекомендовав себя, как вполне надежные работники, они, сохраняя статус временного иностранного мигранта, фактически, становятся постоянными рабочими.

«Вот они приехали, поработали и уехали. Ни забот, ни хлопот. Т.е. они как бы написали заявление на отпуск, месяц им положено, да, Плюс на три месяца они пишут без содержания. И четыре месяца мы их не видим. Октябрь, ноябрь, декабрь, январь, февраль – вот пять месяцев. Бывает, у меня люди в декабре уезжают и позже уезжают. Некоторые – три-четыре человека всегда в зиму остаются, работают. Ну, есть какая-то мелочевка – там, там, там. А основная-то масса уезжает». [руководитель строительного подразделения частной компании, 2009 г.] В этом двойственном статусе (временные мигранты и одновременно – постоянные рабочие) «таджики» оказываются чрезвычайно выгодны местному бизнесу. Обеспечивая работодателю все преимущества постоянного персонала (необходимый приспособленность к местным условиям), они, в тоже время, сохраняют и все выгоды найма временных рабочих – отсутствие комплекса социальных обязательств (детские учреждения, трудовая занятость взрослых членов семьи, иные издержки), возможность регулирования численности работающих в зависимости от сезона и конъюнктуры, минимальные расходы на обеспечение быта.

Очевидно, выгодно такое положение и самим мигрантам. Постоянная работа с гарантированным уровнем зарплаты, официальное трудоустройство с легальным и, что возможно важнее – организованным, коллективным решением всех вопросов по регистрации и получению разрешения на работу, не требующем индивидуальных усилий и обращения к услугам тех или иных посредников. Для них посредником между ними и государством в лице ФМС становится их работодатель.

«Они приехали, сдали документы в отдел кадров, и здесь единственное мы их всех собираем кучей – повезли, они кровь сдали, пишем бумагу – потому что там очередь как в Мавзолей всегда. Пишем бумагу, я их провожу без очереди сам лично. Они сдают эту кровь. Потом кто-то из них едет, забирает эти анализы.

Все… и начальник отдела кадров едет и оформляет все остальное. Они только едут, получают разрешение на работу». [управляющий локальной бизнесструктурой, 2009 г.] Пожалуй, единственный очевидный минус в таком положении дел для мигрантов – это необходимость уплаты значительных налогов, который начисляются на заработную плату нерезидентов страны. Однако длительное и официальное трудоустройство решает и эту проблему: пребывая на территории России более полугода и имея легальную трудовую занятость, «таджики»

становятся резидентами РФ. При этом размер удерживаемых с них налогов не многим отличается от таковых, взимаемых с российских граждан. «На сегодняшний день они все как бы уже резиденты, потому что они уезжают домой, уезжают как бы в отпуск. Большую часть время года они находятся здесь. Они сейчас все резиденты, это первое время из них высчитывали по 30% подоходного и все остальное. А сейчас они так же получают зарплату».

[управляющий локальной бизнес-структурой, 2009 г.] Поскольку «документами, подтверждающими фактическое нахождение физических лиц на территории РФ, могут являться справки с места работы, выданные на основании сведений из табеля учета рабочего времени, копии паспорта с отметками органов пограничного контроля о пересечении границы, документы, оформленные в порядке, установленном законодательством РФ»141, Налоговый кодекс Российской Федерации, ст. 207, п.2. (в ред. Федерального закона от 27.07.2006 № 137-ФЗ).

Письмо Минфина России от 05.02.2008 N 03-04-06-01/31 // Кадис. Правовой портал (Электронный реусрс).

URL: http://www.kadis.ru/texts/index.phtml?id=27660&PrintVersion=1 Режим доступа: свободный такое официальное трудоустройство позволяет заметно нивелировать разницу в доходах при «белой» и «теневой» занятости иностранных мигрантов.

Отсутствие реальной конкуренции со стороны местного населения за эти рабочие места привело к формированию не только взаимного интереса работодателя и «белых «таджиков», но и все более заметной взаимозависимости.

Если для мигрантов эта зависимость становится «возможностью», некоторой гарантией трудоустройства и заработка, то для бизнеса вместе с преимуществами она несет и риски. Финансовые, организационные и другие вложения в организацию системы найма «белых «таджиков» в сочетании с отсутствием реальной конкуренции за рабочие места со стороны местного населения ведут к тому, что иностранные рабочие становятся (или уже стали) критическим фактором для устойчивости местного бизнеса.

«- Если представить – вдруг сейчас запретят приезжать и работать [«таджикам» – КГ] – без них справитесь или нет?

- Сложно будет. Ну, будем стараться, не без этого, но очень сложно.

Cкажем так, если одного – двух уволить, то ничего страшного. А если уволить сразу всех сейчас – то всё…» [руководитель строительного подразделения частной компании, 2009 г.] Иными словами, легальное использование иностранных трудовых мигрантов в мелком и среднем бизнесе в условиях узкого и/или весьма специфичного рынка рабочей силы в пригороде, устраняя одни проблемы (прежде всего, в сфере взаимоотношений с государством), формирует новые риски, слабо осознаваемые властью и лишь постепенно формулируемые представителями бизнес-сообщества. Вместе с рисками, однако, появляется и реальная перспектива реализации интеграционного сценария адаптации мигрантов. Находясь полностью в рамках правого поля, эта группа «таджиков» достаточно полно трудового мигранта, который сформировался в общественном мнении России (ключевыми моментами в нем является «легальность», «знание русского языка», «соблюдение норм российского общества»). Названные риски и возможности, их «осознание», могут свидетельствовать о том, что процесс взаимной адаптации мигрантов и местного сообщества, по крайней мере, в данной сфере входит в зависимостью».

Адаптация через комплексы неформальных (вне-легальных или полностью нелегальных) практик в рамках групповых стратегий в иркутских пригородах, является, пожалуй, более распространенным вариантом. Продолжая аналогию с бизнес-схемами, формирование этой группы «таджиков» имеет вполне легальную базу (законный въезд в страну), на основе которой формируются легальные, внелегальные и вовсе противозаконные практики. Вероятно, большинство мигрантов этой группы въезжают в Россию на вполне законных основаниях. Однако дальнейший характер их пребывания в области и трудовая деятельность уже не фиксируются в учете официальных органов и становятся мало прозрачными для власти. Говорить о теневой составляющей жизни и деятельности «серых «таджиков» (как противозаконных, illegal, так и экстралегальных extra-legal, находящихся за пределами правового поля, но прямо не нарушающих закон142) пока достаточно сложно, хотя эта составляющая, вероятно, довольно значительна.

«Прозрачная» же часть их деятельности в пространстве Пригорода открыта и вполне поддается наблюдению и анализу.

Основной сферой трудовой деятельности «серых «таджиков» в пригороде является строительство и ремонт, а также подсобные работы, что было определено спецификой причин их появления здесь. Основной причиной появления «серых «таджиков» в сельских населенных пунктах пригорода стал массовый приток горожан, главной целью которых является строительство жилья – домов и усадеб. Не имея устойчивых контактов с «коренным» населением для привлечения «местных» бригад, переселенцы из города опираются на широко Рыжова Н.П. Природные ресурсы российского Дальнего Востока: институциональные изменения и экстралегальные практики / Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири. Рубежи XIX-XX и XX-XXI веков. – Иркутск: Оттиск, 2010. С.285- распространенные в областном центре практики неформального найма трудовых мигрантов из постсоветской Азии.

Формальных, оформленных официальным договором отношений с работодателем у большинства «серых «таджиков» нет, что собственно и дает основание для выделения этой подгруппы. Как индивидуальный, так и коллективный (бригадный) наем на работу происходит неофициально, в большинстве случаев по рекомендации.

«- А «таджиков» – их официально как-то нанимают?

- Нет, официально нет. Принято – по словам, по рекомендации. Посмотрели, кто из знакомых строил? Так, вот этот, вот этот, вот этот. Какую бригаду порекомендуешь? Того! Дают сотовый телефон, всё, и начинают знакомство.

Здесь это по рекомендации. Ну, есть, конечно, объявления на магазинах, на столбах, ну это существует везде и всегда». [сотрудник сельской администрации, 2009 г] Примечательно, что неофициальный порядок найма «таджиков»

используют не только частные лица, но и администрации сельских поселений, предпочитающие использовать их услуги для небольших ремонтных работ, выпаса сельского стада, благоустройство территории. Важно, что администрации (муниципалитетов первого уровня) здесь выступают как низовой уровень власти, формально следующие законодательству, но на деле реализующие совсем иные практики:

«- Вы с ними [«таджиками» – КГ] договор заключаете видимо?

- Ну, договор такой… «междусобойчик».

- А эти договоры, они все такие «междусобойчики», как вы говорите, правильно?

- Неофициально, скажем так?

- Неофициально, конечно, да.

- А официально это невозможно сделать или это не нужно просто?

- Нам это не нужно официально, а они сами решают, какие договорные отношения устанавливать. И жители сами решают». [сотрудник сельской администрации, 2009 г] Причины, подталкивающие местную власть к «неформальным», т.е.

фактически теневым, «серыми» схемам взаимодействия с «таджиками», представляются вполне очевидными. С одной стороны, это жесткие ограничения Бюджетного кодекса и связанных с ними федеральных законов, соблюдение которых в полном объеме не только усложняет решение любого хозяйственного вопроса, но растягивает эту процедуру на несколько месяцев. Относительно непродолжительный строительно-ремонтный сезон и требование расходования средств до конца финансового года делают подобные проволочки крайне нежелательными для местных администраций. Более того, отсутствие каких-либо официальных документов о найме иностранного рабочего (или бригады) де-юре означает отсутствие и каких-либо отношений муниципалитета с мигрантами по известному принципу «нет человека – в этом случае – мигранта, – нет проблемы»:

«- Т.е. формально администрация к этому [найму «таджиков» – КГ] отношения как бы не имеет?

- Это удобнее, или почему так? Почему неофициально?

- Ну, получается, что здесь спрос рождает предложение. То есть, есть спрос, люди работают, люди строят… Ну, это как-то мы даже не заостряемся, конфликта нет, проблемы нет…».[сотрудник сельской администрации, 2009 г] С другой стороны, сами мигранты, имеющие статус нерезидентов России не заинтересованы в официальных трудовых отношениях, поскольку такой статус обязывает выплачивать «подоходный» (налог на доходы физических лиц) и иные налоги по повышенным ставкам. Совпадение интересов мигрантов, местной власти и местного сообщества в целом выталкивает их взаимоотношения в сферу неформальных практик, в теневую, «серую» зону деловых отношений. Этому способствует значительно менее формализованная повседневность сельского пригорода, где многие деловые отношения традиционно строятся на личных отношениях, а не на формальных договоренностях.

Традиционная «неформализованность» пригорода и взаимное нежелание юридического оформления взаимодействия «заказчиков» и «работников» (а значит и обозначения жестких рамок этих отношений), дают широкие возможности для самоорганизации «серых «таджиков». Этому же способствует специфика строительного рынка пригорода – разбросанность «объектов» по различным населенным пунктам, нередко значительно удаленным друг от друга.

В результате в пригородах Иркутской агломерации формируется довольно сложная трехуровневая организация работы «серых «таджиков». Низовой ее уровень представлен рядовыми работниками, организованными в бригады.

Возглавляют бригады более опытные и квалифицированные работники, как правило, выполняющие более сложные виды работ, непосредственно организующие выполнение работ на «объекте» и формирующие второй уровень организации – «бригадиров».

Если эти два уровня вполне традиционны для организации неформальных рабочих бригад и распространены и в городе, то третий (верхний) уровень специфичен для пригорода, а его появление вызвано необходимостью распределения «объектов» между бригадами в нескольких населенных пунктах.

Представители этого уровня, обозначенные респондентами как «мастера», «мастера-бригадиры», немногочисленны – по оценкам представителей сельских администраций «в сезон» на территории муниципального образования, включающего 4-5 населенных пунктов с общим числом жителей около 5-6 тысяч человек, работает 4-5 таких «мастеров».

«Сейчас стало модно организовывать группы. Они [«мастера» – КГ] привозят большое количество групп (по ситуации, конечно) и развозят эти группы по всему муниципальному образованию, раскидывает данные группы. Ездит на машине, гоняет, проверяет их работу, вот так вот кольцует». [сотрудник сельской администрации, переселенец из Иркутска, 2009 г.] В функции «мастеров», помимо распределения («раскидывания») бригад входит выполнение высококвалифицированных работ, заключение договоров, денежные расчеты с заказчиком и бригадами:

«Он [«мастер», «мастер-бригадир» – КГ] контролирует день оплаты и соответственно в день оплаты собирает деньги именно он. Не раздаются деньги работникам непосредственно, собирает деньги именно он, и отдает их работникам, как он считает нужным. И оставляет себе энную долю». [сотрудник сельской администрации, переселенец из Иркутска, 2009 г.] Формирование подобной узкой группы может свидетельствовать о складывании мигрантской элиты, своеобразной «рабочей аристократии». Она формируется из наиболее предприимчивых и адаптированных к местным реалиям мигрантов, концентрирующих в своих руках ключевые функции по организации экономического взаимодействия «серых «таджиков» и местных сообществ.

Представители этой «прослойки» заметно отличаются от рядовых рабочих, как внешне, так и по уровню доходов:

«Как правило, они [«мастера» – КГ] более опытные такие, более квалифицированные. Ну, это я по своей личной практике говорю. Они более знающие, они хорошо говорят, хорошо одеваются и т.д.». [сотрудник сельской администрации, «коренная» жительница пригородного села 2009 г.] «- Я знаю, что мастера очень хорошо зарабатывают. Вот эти вот, которые являются мастерами, бригадирами. Они зарабатывают очень хорошо.

- А очень хорошо – это какой порядок, можно хотя бы представить?

- Ну, сотни тысяч они зарабатывают за летний период, сотни тысяч».

[сотрудник сельской администрации, переселенец из Иркутска, 2009 г.] Концентрация в руках описанной группы важнейших организационных и финансовых механизмов экономической деятельности позволяет предполагать, что она (группа «мастера») выполняет для «серых «таджиков» функции посредников, аналогичные тем, которые выполнят в отношении «белых «таджиков» работодатели. Имеющегося полевого материала пока не достаточно для того, чтобы говорить о складывании (или отсутствии) системы полулегальных и нелегальных практик и отношений между мигрантской элитой и рядовыми мигрантами (в частности, клиентельной зависимости, покровительства и т.п.).

Однако само наличие сложной организационной структуры мигрантской группы и узкой группы лиц, выполняющих в ней функции посредников, дает питательную среду для складывания подобной системы, с одной стороны – облегчающей процесс адаптации мигрантов в принимающем обществе, а с другой – дистанцирующей рядовых мигрантов от прямого взаимодействия с местными сообществами.

«таджиков», которая сложилась всего за 10-12 лет, на мой взгляд, является крайне важным фактом. Он позволяет говорить о том, что процесс взаимной адаптации иностранных трудовых мигрантов и местного сообщества в пригороде идет заметно быстрее, нежели в городах. Специфика пространства Пригорода благоприятствует большей вариативности этого процесса, возникновению неформальных) и как следствие – более глубокой интеграции мигрантов и местного сообщества.

Заняв обширную экономическую нишу, вписавшись в местное сообщество, «таджики» начинают все активнее «вписывать» местное сообщество в свою жизнь. Наиболее ярким и неожиданным проявлением этого процесса, является наём мигрантами местного населения в качестве чернорабочих на поденную неквалифицированных местных жителей из неблагополучной социальной среды.

Отчетливым маркером устойчивости такой формы взаимодействия мигрантов и местного сообщества стало закрепления понятия «копалки», «копайки».

Возникший, вероятно, в строительных бригадах «серых «таджиков», он уверенно расшифровывается местным населением как «те, кто не могут самостоятельно качественно сделать, разнорабочие, которые носят – «унеси-принеси», выкопай, подержи» и используется в большинстве случаев для обозначения местных («русских») поденщиков у мигрантов (не только у «таджиков», но и у «китайцев»).

Таким образом, мигранты оказываются включенными не только в экономическую жизнь пригородного сообщества, но и в его социальную структуру. Они уже не обязательно относятся к низшим слоям локальной «социальной пирамиды», но могут обнаружить «ниже себя» представителей «коренного» населения, давно и органично включенных в местный социум.

Иными словами, иностранные мигранты предстают уже не столько неким «внешним» по отношению к принимающему сообществу элементом, сколько его неотъемлемой «внутренней» частью.

Описанные выше групповые стратегии адаптации «таджиков» (как «белых», так и «серых»), на мой взгляд, не направлены на интеграцию в принимающее общество. Они, скорее, могут быть обозначены как ярко выраженные стратегии трансмигрантов, т.е. мигрантов тесно связанных с принимающей страной (в том числе и локальным сообществом), но в то же время сохраняющих прочные связи со страной выхода. В основе такого «не-интеграционного» сценария адаптации лежат, как объективные факторы (в том числе, разница в стоимости жизни в Сибири и странах выхода), так и субъективные, связанные с групповыми нормами и практиками поведения трудовых мигрантов, календарем рынка труда и связанным с ним «графиком» миграций. Исключение составляют представители формирующейся «мигрантской элиты», но эта группа по определению немногочисленна и является скорее неким «побочным результатом».

Те же «таджики», которые ориентированы на интеграцию в российском обществе и оседание в России, в пригороде выбирают индивидуальные стратегии.

Пригородное пространство, сочетающее сельские, или точнее – «не городские»

условия жизни и ведения хозяйства с довольно широким слоем «состоятельных людей», перебравшихся на постоянное жительство в пригород, предоставляет благоприятные возможности для формирования новых, не свойственных ранее ни городскому, ни сельскому пространству практик индивидуального взаимодействия мигрантов с представителями местного сообщества. В частности, подобная ситуация не могла не привести к возникновению спроса на услуги по обслуживанию и охране дома и хозяйства:

«Это же тоже в городе же было не принято, наверное – иметь работника. Ну, который в сельской местности проживает, который кормит собак, варит им и кормит, который открывает-закрывает ворота… открывает двери, смотрит – кто приехал, говорит хозяева дома или нет. Ну, я не знаю, что там… подметает, снег убирает, то есть такую работу, которую каждый может выполнять, но хорошо, если выполняет ее кто-то». [сотрудник сельской администрации, переселенец из Иркутска, 2010 г.] «Профессиональные» требования к таким работникам вполне очевидны и касаются не столько квалификации, сколько репутации потенциального работника: надежность и добросовестность, готовность к любой работе, трезвость, невысокие материальные и социальные запросы. Несложно заметить, что этот перечень практически полностью повторяет список конкурентных преимуществ «таджиков» на локальных рынках труда. Кроме того, они («таджики») сохраняют некоторую дистанцию с местным сообществом, что в глазах «хозяев» представляет дополнительное достоинство при найме домашних работников.

«Как правило, иностранные работники с этим тоже справляются лучше, чем наши. Потому что они не общаются с соседями, ну при условии договоренности;

они не кучкуются; они ходят в магазин за конкретными продуктами, которые они готовят; они не выпивают, мало курят. Они любят, как правило, всех членов семьи, детей, собак и т.д. Они становятся такими, на постоянной основе… Это становится системой и приезжают из года в год, либо остаются». [сотрудник сельской администрации, переселенец из Иркутска, 2010 г.] сообществом и тесно связаны с более распространенными «серыми» вариантами групповой адаптации «таджиков». В большинстве случаев, «работники» – это мигранты, отработавшие летний строительный сезон (а чаще – уже не один), имеющие репутацию «надежного человека» и желающие закрепиться в России.

Как правило, это молодые люди, не обремененные семьей на родине (или скорее – неженатые), получившие первичную квалификацию, позволяющую выполнять не сложные хозяйственные работы, но, в тоже время, еще не обеспечивающую достаточно заработка в строительный сезон.

«Более квалифицированные получают энную сумму и живут там, на родине, гуляют свадьбы, строят дома. Квалифицированные, как правило, не остаются, если нет работы на зиму. Либо это так называемые «копалки», либо не очень квалифицированные, либо начинающие, которые хотят остаться, как-то зацепиться, утвердиться, и нету у них еще семьи, заработать можно. Потому что не заработает он там те же 15 тысяч в месяц? – Не заработает. А здесь и работы все-таки не так много, и знакомствами обзаводится. В том плане, что где-то работа какая-то. У нас же «телефонное радио»: там хороший парень, есть?

Хороший парень есть – на возьми». [сотрудник сельской администрации, «коренная» жительница пригородного села, 2009 г.] Судить об успешности подобных вариантов индивидуальной стратегии адаптации пока крайне сложно в силу их неширокой распространенности и недостаточной рутинизированности. Далеко не все молодые переселенцы из (потенциальные «хозяева») домашних рабочих. Для старшего же поколения новых жителей пригорода такие работники достаточно четко ассоциируются с понятиями «домашней прислуги» и «дворовых», заставляют если не скрывать, то, по крайней мере, не афишировать в широком кругу наличие «работников». В интервью, они нередко пытаются снять негативные коннотации через использование для обозначения хозяев и работников эвфемизмов «работодатель», «помощник» и т.п.

«– Это, наверное, же западное влияние – иметь работника.

– Ну, человека, помощника. Нет, работника, наверное, не хорошее слово, помощника».

«Ну опять не хорошо… Работодатель». [сотрудник сельской администрации, переселенец из Иркутска, 2009 г.] Тем не менее, можно с достаточной уверенностью предполагать, что практика использование «таджиков» в качестве хозяйственных работников становится все более широкой. Об этом можно судить не только на основании использования подобных услуг «таджиков», но и по организации пространства строящихся усадеб новых жителей пригорода.

«Человек, когда строит дом, он строит дом для работников, уже изначально.

Маленький домик с удобствами по возможности уже, исходя из материального положения, его личных пожеланий». [житель пригородного села, переселенец из г. Иркутска, 2012 г.] При всей не распространенности, непривычности подобных практик, которые могут даже несколько «компрометировать» (советская память заставлять воспринимать их как некую «эксплуатацию человека человеком»), они, тем не интеграционного сценария процесса адаптации. С одной стороны, они дают мигрантам возможность выбраться из системы «этнической экономики» (или, определяющую роль143), которая значительно блокирует возможности для Бредникова О., Паченков О. Этничность «этнической экономики» и социальные сети мигрантов // Экономическая социология 2002, Т.3, №2 С. 80 (Электронный ресурс) URL:

http://ecsoc.hse.ru/data/692/586/1234/ecsoc_t3_n2.pdf Режим доступа: свободный социальной интеграции.144 С другой стороны, они создают основу для расширения спектра инклюзивных практик местного сообщества, закрепляют в местном сообществе восприятия «таджиков» «другими», но не «чужими».

субурбанизирующемся пригородном пространстве не противопоставлены, а напротив, взаимосвязаны. Более того, специфика практик индивидуальной адаптации в пригородном пространстве обусловливает его базирование на стратегиях групповых: «репутационный» ресурс, необходимый для выстраивания индивидуальной траектории интеграции в принимающее сообщество, можно наработать только в группе. Это означает, что индивидуальные практики выступают здесь не только механизмами преодоления ограничений «этнического бизнеса» на деятельность членов группы за ее пределами145, но и инструментами реализации социального капитала «таджиков» как достаточно большой группы, косвенно работая на углубление взаимодействия мигрантов и принимающего сообщества.

индивидуальные интеграционные стратегии адаптации в принимающем обществе, на мой взгляд, может свидетельствовать о невысокой мотивации мигрантов к интеграции. Выявленные в пригородах Иркутска групповые стратегии адаптации более ориентированы на взаимодействие с принимающим обществом по модели трансмигранта146, нежели на интеграцию в него как россиянина, сибиряка, иркутянина. Модель «постоянных временных», реализуемая через ежегодный приезд на длительный срок в один и тот же район, локальность, остается для них Fong E., Ooka E. The Social Consequences of Particiaption in the Ethnic Economy // International Migration Review.

Vol. 36, N. 1 (Spring 2002) P.142- Portes A., Sensenbrenner J. Embeddeness and Immigration: Notes on the Social Determinants of Economic Action // American Journal of Sociology, 1993, N.6. pp. Glick Schiller N., Basch L. Szanton Blanc C. From Immigrant to Transmigrant: Theorizing Transnational Migration // Anthropological Quarterly. Vol. 68, No. 1 (Jan., 1995), pp. 48-63; Levitt P., Glick Schiller N. Conceptualizing Simultaneity: A Transnational Social Field Perspective on Society // International Migration Review 38.145 (2004): 1002Portes A. Conclusion: Theoretical Convergencies and Empirical Evidence in the Study of Immigrant Transnationalism // International Migration Review/ Vol 37. Num. 3 (Fall 2003). Pp.876- более выгодной. Наиболее приемлемыми, похоже, такие практики остаются и для различных групп местного сообщества.

парадоксальные результаты. Высокие темпы адаптации и эффективность широкого спектра инклюзивных практик достигается здесь на фоне очевидного ассимиляционному сценарию. Сохранение культурной дистанции здесь не приводит к резкому обособлению мигрантов от принимающего сообщества и «чайнатауны». Даже «китайские теплицы», на первый взгляд, представляющие собой подобие таких анклавов, при ближайшем рассмотрении оказываются довольно прочно включенными во взаимодействие с принимающим сообществом в различных полях социального пространства: от экономического до властного.

Более того, мигранты (прежде всего, центральноазиатские, но в некоторых случаях и из других регионов) уже не очевидно занимают нижние этажи социальной пирамиды, в заполнении которых, как правило, определяется их функция для принимающего общества. Столь нетипичное развитие адаптационного процесса в пригороде ставит вопрос о причинах и факторах формирования пригородной специфики. Говорить пригородную зону Иркутской агломерации, на мой взгляд, не приходится: и страновая, и половозрастная структура этого миграционного потока близка аналогичным потокам в города и иные территории области. Некоторым отличием, пожалуй, является лишь меньшая представленность мигрантов из Кыргызстана, фиксируемая на уровне полевых наблюдений и оценок респондентов. Последнее Вишневский А.Г. Демографическое будущее России // Отечественные записки. 2004. №4 (Электронный ресурс) URL: http://strana-oz.ru/2004/4/demograficheskoe-budushchee-rossii Режим доступа: свободный; Пистрякова С.А.

Проблемы иммиграции: толерантность против ксенофобий и дискриминации. – М.: Московское бюро по правам человека, “Academia”, 2008. С. отличие, однако, должно обусловить скорее худшие результаты в адаптации трансграничных мигрантов в пригороде, поскольку киргизские мигранты, обладая рядом преференций в натурализации и занимая, как правило, нишу рыночной торговли, демонстрируют более высокий адаптационный потенциал. Отсутствие существенных отличий миграционного потока, следовательно, заставляет более пристально взглянуть на специфику принимающего общества.

Формирующееся в режиме фронтирного пространства, состоящее более чем на половину из недавних переселенцев, локальное сообщество пригорода выступает чрезвычайно динамичной средой, специфика которой и может обеспечить широкий спектр возможностей для выработки механизмов и инструментов взаимодействия трансграничных мигрантов и принимающего сообщества.

Трансграничные мигранты не просто инкорпорируются в существующий социум, но выступают важной составной частью в конструировании нового сообщества.

Значительная рутинизированность описанных практик свидетельствует о признании статуса «таджиков» и, шире, трансграничных мигрантов в целом, в качестве самостоятельного социального агента, включении их в систему объективных структур и диспозиций. В социальном пространстве пригорода трансграничные мигранты объективно обладают ресурсом границы в отношениях с частью «коренного» населения и, одновременно, не могут распоряжаться им в полной мере в отношениях с переселенцами из города. Поэтому позиция мигрантов как социального агента выстраивается, по меньшей мере, как равная по отношению к первой группе и как подчиненная по отношению ко второй в соответствие с диспозицией по отношению к воспроизводству социального капитала.149 Таким образом, трансграничные мигранты, прибывая в пригородные поселения, оказываются вовлечены в качестве активного актора в формирование Варнавский П.К. «Никаких проблем нет, язык знаю плохо, с документами все в порядке»: стратегии адаптации мигрантов из Центральной Азии в Забайкалье (на примере города Краснокаменска) / Трансграничные миграции в пространстве монгольского мира: история и современность. – Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2010. С.30- Бурдье П. Социология социального пространства. С. нового социального пространства, где с приобретением статуса самостоятельного агента меняется и их габитус.

Пространство пригорода, формирующееся на основе новой модели взаимодействия города и села, в процессе обособления от родительских локальностей производит специфичное социальное пространство. Основой этого (“suburban settler”), близкого по своим ключевым характеристикам типу «человека пригородов нередко проводят прямые параллели.150 Однако при внешнем сходстве с человеком американского «Дикого Запада» и, следовательно, социального пространства американского фронтира, диспозиции новых жителей иркутских пригородов имеют качественные отличия.

Взаимодействие с пространством, как физическим, так и социальным (прежде всего, через выстраивание системы иерархий и отношений с прочими агентами) выстраивается ими на основе эксплуатации ресурса границы между городом и селом. Выступая в качестве если не монопольного, то доминирующего владельца данного ресурса, переселенцы из города неизбежно реализуют модель транслокальности, в рамках которой целью выступает не раздвижение границ цивилизованного мира, но формирование особого пространства, в равной мере включенного в родительские локальности, но не тождественного им. Обладание основным ресурсом и выработка эффективного комплекса практик по его реализации обеспечивает доминирование экс-горожан как социального агента в конструируемом пространстве.

Появление нового пригородного пространства, а в нем – нового агента, владеющего ключевым для этого пространством ресурсом (эксплуатация границы) и все более явно доминирующего в системе социальных отношений, определяет новые качества этого пространства. Прежде всего, это смена консервативности села динамизмом формирующегося пространства фронтира.

Veracini L. Suburbia, settler colonialism and the world turned inside out // Housing, Theory and Society, 29(4), P. Последнее, в свою очередь, обусловливает открытость и гибкость структуры социальных отношений, и возможность включения в нее новых групп, при условии отсутствия у них притязаний на доминирование экс-горожан и использование их ключевого ресурса. Следствием этого становиться более обеспечивающий возможность эффективного включения в него новых групп.

миграции и в логике движения фронтира, предоставил благоприятную среду для реализации инклюзивных практик взаимодействия местного населения с трансграничными мигрантами. Здесь резко возрастает степень гетерогенности принимающего общества и изменяется система диспозиций социальных агентов, что заметно расширяет спектр возможностей взаимодействия с ним. Подвижное, меняющееся пространство Пригорода обусловливает бльшую готовность его сообщества к выработке и принятию новых практик в отношениях с новыми социальными группами. Происходит ломка стереотипов в восприятии иных групп, размываются устоявшиеся практики взаимодействия с ними, формируются совершенно новые, не свойственные ранее ни городу, ни сельскому пригороду, ниши на рынке труда и услуг.

Широкий спектр вариантов взаимодействия и глубокая включенность мигрантов в повседневность локального сообщества обусловливают и изменение системы диспозиций социальных агентов, в частности трансграничных мигрантов и их отдельных групп. Если «китайцы» для сообщества иркутских пригородов – это, пользуясь терминологией Л. Гудкова151, все еще «чужие», то «таджики», скорее – «другие». Иные, но не чуждые. И, на мой взгляд, связано это не только и даже не столько с разницей в культурных различиях (в том числе – владении большинством «таджиков» русским языком в противовес инолингвальным китайцам). Гораздо большее значение имеет включение «таджиков» в жизнь Гудков Л. Идеологема врага // Негативная идентичность. Статьи 1997-2002 годов. – М.: Новое литературное обозрение, «ВЦИОМ-А», 2004. С.562- локальных сообществ не как внешнего по отношению к ним элемента, но как уже неотъемлемой части социума. Иными словами, особенности адаптационного процесса в пригороде определяются именно спецификой производства системы дистанций между социальными агентами. В ином социальном пространстве и миграционной ситуации, где преобладающей и наиболее включенной в локальное сообщество группой мигрантов являются, например, прибывшие из КНР, именно последние могут оказаться «другими», но не «чужими»152, а вот мигранты из постсоветской Азии останутся чужаками для местного сообщества.

Через эту систему дистанций реализуется связь между трансмигрантами и переселенцами из города в пригород, заложенная спецификой появления обеих групп в пригороде. Жизнедеятельность экс-горожан на основе габитуса жителя пригорода («пригорожанина») объективируется для трансграничных мигрантов и косвенно – «коренного» населения через формирование специфического локального рынка труда и условий конкуренции на нем. Следствием этого пространства пригорода, и прежде всего, его экономического поля. С другой стороны, на основе специфических экономически практик взаимодействия с «коренным» населением, происходит производство новых социальных позиций и статусов («копалки», «работающие у китайцев»). Статусов, невозможных в пространстве традиционного сельско-дачного пригорода.

Трансмигранты в такой системе диспозиций становятся своеобразным мостом или, точнее, связующим звеном между переселенцами из города и «коренными» жителями, одним из ключевых элементов в системе диспозиций нового социального пространства. В этой системе выстраиваются сложные отношения, в которых «таджики», например, выступают как подчиненный Бляхер Л.Е., Пегин Н.А. Динамика представлений населения Дальнего Востока России о китайских мигрантах на рубеже XX – XXI веков (на материале интервью с предпринимателями) // Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири. Рубежи XIX – ХХ и ХХ – XXI веков – Иркутск: Оттиск, 2010. С. 485- объективные условия для позиции мигрантов как самостоятельного агента. В доминирующим агентом для части «коренного» населения пригорода, являясь их работодателем либо критически важным элементов локальной экономики.

«Китайцы», непосредственно не взаимодействующие с экс-горожанами в пригороде, выступают в качестве значимого агента в отношениях с «коренным»

населением и, отчасти, с локальными институтами власти. Вместе с тем, этот агент не исключен из системы интеракций с горожанами, взаимодействуя с ними не напрямую, а через повседневность города, в которую и «китайцы», и переселенцы из города включены достаточно тесно.

Мигрантские объекты (прежде всего, «китайские теплицы» и «таджикские»

строительные площадки) становятся важными узлами социального пространства пригорода, не только вводящего новые статусы и, тем самым, значительно структурирующие пространство физическое, территорию. Последнее достигается как через физическое ограничение «своей» территории («заборы», «злые собаки»), так и путем маркирования «мигрансткого» пространства через систему образов, нередко негативных. Реалии нового социального пространства с нетипичными для исходного агентами и их статусами здесь прямо проникают в пространство физическое153, дистанцируя одну часть локального сообщества и, напротив, приближая другую его группу. Важно почеркнуть, что здесь выстраивается дистанция не только между мигрантами и частью «коренного»

населения, нанимаемого ими на работу. Продуцирование нового статуса последней группы обусловливает возникновение новой дистанции между нею и остальной частью «коренного» населения, и одновременно задает иерархию в отношениях «копалок» и переселенцев из города.

Бурдье П. Социология социального пространства. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.:

Алетейя, 2007.С. Таким образом, новой структурой социальных агентов и новой системой пространство, имеющего структурные и качественные отличия от социального пространства села и города. Специфика пригородного пространства объективно экономического и властного. В свою очередь, изменения в этих полях могут проецироваться в социальную реальность второго порядка (представления агентов об этой социальной реальности)154, которая в свою очередь будет воздействовать на первичное структурирование,155 проявляясь в комплексе символических практик.

Бурдье П. Начала – M.: Socio-Logos, 1994. С. Шматко Н.А. Горизонты социоанализа / Социоанализ Пьера Бурдье. Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института социологии Российской Академии наук. — М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2001. С. Глава 3. Динамика экономического и властного поля социального пространства пригорода Социальное пространство, с позиций структурно-генетического подхода, обладает сложной топологией и может быть представлено как сложная система полей (субпространств) – относительного автономных пространств, наделенных своими собственными законами.156 Результаты и/или последствия появления в пригороде новых агентов (прежде всего, переселенцев из города) в рамках такого подхода могут быть сформулированы в виде вопроса о том, «как в конкретном поле трансформируется некоторое внешнее явление»157. Поскольку число таких полей в социальном пространстве может быть неограниченным и зависит, скорее, от позиции исследователя и фокуса анализа, в который помещаются те или иные агенты, их позиции и отношения,158 возникает закономерный вопрос выбора конкретных полей для анализа. Последствия прихода города в социальном пространстве пригорода можно искать в полях экономики и культуры, права и религии и т.д., выделяя их в связи с конкретными исследовательскими вопросами и имеющимися эмпирическими данными.

Столь широкий спектр возможных взглядов на предмет исследования может не только дополнить картину социального пространства пригорода, но и затруднить ее анализ, наполнив ее избыточной информацией. Так, исследование поля религии вполне может выявить некоторые различия в религиозных практиках «коренных» жителей и переселенцев, и, вне всякого сомнения, трансграничных мигрантов. Однако эти различия, скорее всего, не столько позволят выделить социальное пространство пригорода, сколько свяжут его с полем религии более крупной общности. Культурные различия, определяемые Бурдье П. Клиническая социология поля науки // Социоанализ Пьера Бурдье. Альманах Российскофранцузского центра социологии и философии Института социологии Российской академии наук. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2001. С. 52.

Бурдье П. Клиническая социология поля науки... С. Шматко Н.А. «Социальное пространство» Пьера Бурдье // Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. М.: Институт экспериментальной социологии, 2005. С.569- происхождением и реализуемые через габитус, безусловно, позволят выявить иную структуру поля культуры в пригородных поселениях, существенно отличающуюся от остальной части изучаемого района. Но сам по себе факт роста культурной гетерогенности пригорода не вызывает сомнений – он задается различиями габитусов «коренного» населения и пришлых групп. Система культурных практик, вырабатываемых в условиях взаимодействия традиционных и новых агентов, с точки зрения определения социального пространства пригорода, интересна не сама по себе, но в том, насколько она способствует (или препятствует) обособлению от сельских и городских общностей.

пространства в значительной мере обособленного от сельского и городского мира, на мой взгляд, следует базировать на изучении ключевых полей, которые, с одной стороны, в той или иной степени определяют развитие прочих субпространств, а с другой – вбирают в себя их специфику. Таковыми для анализа социального пространства формирующихся иркутских пригородов мне представляются поле экономики и власти. С одной стороны, именно здесь наиболее быстро и рельефно может проявиться эффект от появления новых агентов – переселенцев их города и сопутствующей им группы трансграничных мигрантов. Экс-горожане приносят с собой иную структуру спроса, сформированную спецификой габитуса, и априорно являются более платежеспособной группой, нежели «коренное»

населения пригородных населенных пунктов. Спрос, являющийся базовым фактором формирования экономического поля, может быть удовлетворен как новыми, так и действовавшими ранее акторами, однако в любом случае это приводит к изменению как конфигурации отношений между агентами, так структуры локальной экономики. Ориентируясь на удовлетворение новой структуры спроса, агенты формируют новую структуру поля, в котором потребители в значительной мере определяют вес того или иного агента. Бурдье П. Поле экономики / Социальное пространство: поля и практики – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2005. С.137- Подобные изменения экономического поля неизбежно должны найти отражения в трансформациях властных отношений, поскольку изменяют распределение и порядок реализации экономического капитала. Хотя последний в системе господства действует не изолированно, а в сочетании с прочими видами социального капитала (прежде всего, символическим), тем не менее, именно экономическое поле во многом определяет специфику властных отношений.

Изменения в конфигурации диспозиций агентов, обусловленных сокращением или ростом экономического капитала, равно и условий его реализации, определяют и иерархию агентов, и способы господства. Иными словами, изменение структуры и характера локальной экономики, так или иначе, должны затронуть и отношения между властью (как институтом) и сообществом, и системы взаимодействий между основными властными акторами.

Соответственно, задачами данного раздела является анализ основных векторов и масштаба трансформаций в экономическом и властном поле социального пространства пригорода, что определяет и ключевые исследовательские вопросы. Приводит ли приток горожан в пригород, в качестве нового агента социального пространства, к изменению структурных характеристик экономического поля? Как эти изменения проявляются в структуре локальной экономики и ее характере? Какие секторы экономики пригорода включаются в ее новый режим (если таковой формируется) и связаны ли эти экономические реалии на конфигурацию властного поля пригорода и систему взаимоотношений его агентов? И, наконец, позволяют ли новые характеристики экономического и властного полей выделить социальное пространство пригорода из родительских пространств города и сельского района?

пригорода К концу 90-х годов экономика иркутских пригородов представляла собой довольно типичную картину развития сельских районов юга Иркутской области.

Сельскохозяйственная деятельность в пригородной зоне сельского района почти основные угодья которых тяготели к периферии района, немногочисленных фермеров, полулегальных «китайских теплиц»160, подсобными хозяйствами местных жителей, садоводческих кооперативов и товариществ. В этом ряду лишь «китайские теплицы» являлись в полном смысле товарным производством, обрабатывавшихся в советскую эпоху, оказались заброшенными, а реальное областного центра и прилегающих территорий области, было вытеснено на периферию Иркутской агломерации на расстояние 40-80 км от областного центра.

Подобное положение дел определяло и крайне бедственное положение формировался за счет перечислений из районного бюджета. Объем поступлений от налога на недвижимость был крайне незначителен, т.к. он рассчитывается исходя из инвентаризационной стоимости161, и корректируется значительным числом пенсионеров и иных категорий «льготников». Немногочисленные крупные предприятия, базирующиеся в пригородных поселениях (например, одна из крупнейших геологических организаций региона «Сосновгеология» – Байкальский филиал Государственного федерального унитарного геологического Под этим, вполне устойчивым в локальном обиходе термином, понимаются тепличные хозяйства, формально зарегистрированных на граждан РФ, реальными владельцами и основной рабочей силой в которых являются, однако, китайские мигранты.

Закон Российской Федерации "О налогах на имущество физических лиц" от 09.12.1991 N 2003-1 // КонсультантПлюс. [Электронный ресурс] http://www.consultant.ru/popular/nalogfiz/67_1.html [Режим доступа – свободный, дата посещения 07.01 2013] благодетелями, чем налогоплательщикам, поскольку основные налоги уплачивали в вышестоящие бюджеты, а в развитии поселений видели задачу скорее обеспечения собственных сотрудников, нежели поддержку территории в целом. В такой ситуации местные администрации выступали чаще в роли просителя, осуществляя лишь минимальный набор регулятивных функций, и слабо влияли на экономические процессы.

Сфера обслуживания в пригородных поселениях вполне соответствовала положению «колхозной усадьбы», представляя минимальный набор услуг, удовлетворить которые в домашних условиях сложно или дорого. Качество подобных услуг могло удовлетворить лишь самого невзыскательного потребителя, отсылая за большим в город. Приметам рыночного времени были лишь немногочисленные сервисы обслуживания транзитного потока по основным автодорогам, идущим из областного центра, и мелкая частная торговля, ориентированная на горожан-«дачников».

«Услуги быта, служба быта, да, предоставляются они на таком зачаточном уровне, нету, например, возможности пойти в ателье, подремонтировать. Это все дома кто-то. Нет возможности сделать супер-прическу, нормальную, на нормальном уровне. Есть там в Хомутово служба быта, дом быта небольшой, «салон красоты», как он называется. У нас вот парикмахерскую принимают… но это все на таком уровне… Ну, человек не ездит на семинары, не повышает свою квалификацию, не платит деньги на вот свой рост. Здесь нет, например, даже ремонта обуви». [«коренная» житель пригородного села, 2009 г.] В результате к началу массового движения горожан в пригород экономика Иркутского района и его пригородной зоны в целом носила типичный для сельских муниципалитетов характер. Исключение представляли собой поселения с большим числом садоводческих товариществ (Марковское, Ушаковское и ряд других) и расположенный на побережье оз. Байкал поселок Листвянка, являвшегося основной точкой краткосрочного туризма. Длительная сельскохозяйственная специализация сформировала устойчивый образ района, который доминирует во властном дискурсе и региональных СМИ и после начала интенсивной субурбанизации (см раздел 4.1.).

Качественные изменения в жизни пригорода, начавшиеся с массовым притоком горожан в 2000-е, сразу же сказались и на местной экономике. Новые предпринимательства, прошедших испытания в условиях экономики крупного города с ее жесткими формальными и неформальными отношениями. В условиях заметно менее формализованной жизни пригородных поселений, эти модели закономерно стали развиваться по пути наименьшего сопротивления и наибольшей выгоды, все более расширяя спектр неформальных деловых практик.

В результате, поле экономики пригорода, втягиваясь в сферу интересов города и горожан, стало довольно быстро расширяться за счет неформального сектора.

Оговорюсь, что неформальная экономика пригорода, мною понимается по «криминальному», и предполагающий незаконный (в противовес «формальной»

экономике) процесс производства или распределения и законный (в отличие от «криминального» типа) конечный продукт.162 Соответственно, я не рассматриваю здесь противозаконные экономические практики, связанные с производством товаров и услуг криминального характера. Таковые, вероятно, имеют место в пригородном пространстве также, как и в городском и сельском, и возможно, имеют некоторую специфику, но все же не включены в повседневность большей части сообщества.

Интенсивное освоение горожанами пригорода привело не только к неоднородности ее территориальной структуры. Сотрудниками администрации Портес А. Неформальная экономика и ее парадоксы // Западная экономическая социология: Хрестоматия современной классики. – М.: РОССПЭН, 2004. С. экономической специализации, две из которых определяются по преобладающей сфере деятельности («сельскохозяйственная» и «рекреационная»), а третья прямо обозначается как «пригородная»:

«Район, конечно, не однороден. Он выделяется пригородом, зоной рекреационного, в основном вида деятельности – это ближе к Байкалу массивы, и сельскохозяйственному – Александровский и Качугский тракт». [сотрудник районной администрации, 2013 г.] Критерием, позволяющим выделять «пригородную» зону в экономике Иркутского района, являются высокая доля торговли и сферы услуг, обеспечивающий заметно более высокий денежный оборот:

«Пригородная [экономика – КГ] – это, конечно же, торговля и услуги, т.е.

это по видам деятельности. Ну и она дает, так сказать, больший объем, товарооборот. Как я уже говорил, что сельскохозяйственная выручка в таких вот непонятных цифрах колеблется: по одним данным 300 миллионов, по другим – миллиарда, по третьим – 4 миллиарда. А объем торговли, тот, что у нас по району… Пригород-то не выделишь из этого по статистике, но так-то понимаешь, что выручку дает пригород – она примерно 27 миллиардов. Заметная разница, да?» [сотрудник администрации района, 2013 г.] Пригородная специализация экономики, очевидно, задается массовым притоком населения, работающего в городе и ориентированного на приобретение, а не производство продуктов питания. Это обусловливает рост платежеспособного спроса и стимулирует расширение сети торговых заведений:

при всей неполноте статистических данных, они, тем не менее, отчетливо подтверждают обозначенный тренд. В муниципальных поселениях, растущих наиболее высокими темпами, количество магазинов за период 2006-2011 годы выросло в несколько раз: в Хомутовском муниципальном образовании с 10 до 112, в Марковском – с 13 до 49, в Уриковском – с 10 до 34, в Ушаковском – с продовольственные магазины, являющиеся, в подавляющем большинстве случаев, предприятиями мелкого бизнеса и индивидуальных предпринимателей.

Таким образом, развитие торговли как ведущей отрасли пригородной экономики маркирует пространство пригорода, задавая его отличие от прочей территории района. Специфика экономики пригорода определяется не только изменением соотношения новых (торговля и услуги) и традиционных (сельское хозяйство) отраслей, но и прямым вытеснением последних за пределы пригородной зоны в результате расширения жилищной застройки и изменения структуры населения:

пригорода… земельные участки под строительство начинают просто на просто занимает ее место… Ну, пожалуйста, земля, как один из факторов… Земля в Вымещается, второе, чем вымещается сельское хозяйство… Сельским хозяйством занимается местное население, а здесь, если в сфере торговли, то приезжие в основном – имеется в виду из Иркутска…». [сотрудник районной администрации, 2013 г.] Смена ведущей отрасли и основного потребителя обусловливает и изменение системы связей локальной экономики и основных векторов локальные ресурсы, а вектор трансакций направлен из села в город (и территориально, и структурно). Пригородная экономика в качестве ресурсной базы имеет город (как поставщика товаров), а основные цепочки трансакций имеют полярное направление: из города в пригород. Собственное локальное производство в них почти не включается, вытесняясь в сферу частного неформального потребления:

База данных показателей муниципальных образований Федеральной службы государственной статистики РФ.

(Электронный ресурс) URL: http://www.gks.ru/scripts/db_inet2/passport/munr.aspx?base=munst25 Режим доступа:

свободный «Та, локальная, которая маленькая экономика, она, конечно же, работает с городом. Если говорить о торговле, то это весь тот же набор, что и в городе везде.

Единственное, что возможно, хлеб, разве что, это еще у нас ресурс идет. А как таковой продукции для них у нас можно сказать и нет». [сотрудник районной администрации, 2013 г.] Вместе с тем, преимущественное включение пригородной экономики в распространения городских моделей организации бизнеса и, в частности, торговли. Специфика распределения населения, удаленность значительной части населенных пунктов от крупных торговых центров, обусловливает опережающее развитие сети магазинов шаговой доступности. Иными словами, в отличие от областного центра здесь активно развивается сеть мелкого бизнеса, с одной пространства, а с другой – открывающего широкий спектр возможностей для локальной экономики.

Вместе с горожанами в пригородные поселения пришли специфические совместных покупок (коллективные закупки товаров по мелкооптовым ценам), быстро развивающийся в областном центре в 2010-2013 гг.164 Выработанные до переезда в пригород система связей, отношений и репутаций используются горожанами здесь как часть социального (партнерские связи) и символического (репутация) капитала165 агента экономического поля социального пространства пригорода.

Однако и эта типовая для города практика здесь модифицируется, дополняется новой трансакцией, связанной возможностью дополнительного дохода от ведущейся деятельности: