«ОН ВЕСЬ ДИТЯ ДОБРА И СВЕТА. (О тайнах художественного мышления Александра ШИЛОВА – разгаданных и неразгаданных) Москва - 2008 2 УДК 75.071.1.01+929 ББК 85.143(2)6 З-26 ISBN 978-5-93121-190-9 Первая монография о ...»

Относительной скупостью выразительных средств она приковывает, «сосредоточивает» взгляд и художника, и зрителя на внутреннем, на сокровенном, на потаенном, а, значит, сущностном. Именно потому образцы женской духовности преимущественны в шиловской графике в 2000-е годы.

Но задача постижения и выражения глубинного, внутреннего, духовного содержания (отличающий работу Шилова напряженнейший поиск «сущностей бытия») при этом часто расширяет и возможности, и «репертуар» приемов шиловской графики.

«Маша Петренко» (2003), «Люся Целуйко» (2004), «Катенька» (2007), «Ирина Заданюк» (2008) очень разные и очень убедительные «лики» женской духовности в творчестве Александра Шилова 2000-х годов. Разумеется, они, как всегда у Шилова, очень разные, неповторимые, как неповторимы в самой жизни. И умение уловить, и достоверно передать, и найти точнейший технический прием для воплощения неповторимой женской натуры – главная удача и заслуга шиловского психологизма.

Милейшая, в только-только начинающей распускаться юности и нежном женском очаровании своем, Катенька (2007). Как живо струятся богатейшие волосы, как «переливчат» шелк блузки, пластичность ткани которой мастер столь блистательно – в технике графики! – умеет передать практически «в цвете». Как свежи формы лица, юного тела, «дыхание»

свежей кожи девушки-подростка. Как чисты и «любопытны» глаза юной женщины. Все очарование, все дыхание свежести, все обещание чуда женственности и жизни!

И как же удается всегда любующемуся женской красотой и чистотой художнику «остановить мгновенье»! То чудное «мгновение» девичества, когда «встретятся» созревшая женская прелесть и непостижимая тайна ожидающих чуда жизни женских глаз, осознание и самоощущение своей женской силы и власти и нерастраченность женской красоты («Юля», 2007)!

И как чуден этот «подсмотренный» художником жест из национальной свадебной традиции: когда косу заплетают – когда косу расплетают. И вот она рождается на наших глазах, тайна и «интрига» (графического!

сюжетного!) портрета. Что же красавица шиловская делает: косу – расплетает? заплетает?.. Сомнений не оставляет одно – красавица!

Наверное, в жизни они разные, может быть, более «обыденные». Но благословен дар того художника, который умеет в женщине открыть – а, значит, благословить! – красавицу. С широтой души настоящего мужчины художник Шилов неподражаемо и волшебно умеет это делать: «короновать»

избранную им «натуру» на «статус» красавицы! Умеет открыть самой женщине – и «граду и миру» (В.Брюсов)! – еще один образ и лик совершенства Божия! Поистине – труд Творца!

Отсюда влекущая «классичность» образа красоты, например, в «Маше Петренко» (граф., 2003, получит свое продолжение в живописных полотнах).

Отсюда чудо простоты и сияние девичества в портрете «Люси Целуйко»

(2004). Как обольстительна коса ее непослушная, как таинственна и обворожительна искренность и внутренняя улыбчивость… И как «неграфичен» графически-ажурный портрет Ирины Заданюк 2008 года. Где же они, и есть ли они вообще, «пределы» шиловской графики?

В какой момент происходит волшебное ее «взаимопревращение» в живопись?

Портрет Ирины Заданюк эту тайну зафиксирует, но так и не раскроет.

Дастся ли иному живописцу такая «живописность» женского образа, какая «графику» Шилову в этой работе далась… Женские образы в галерее Шилова несчетны и «нерегламентированы», как многолика и непредсказуема сама женская натура и проявления женской духовности.

Прекрасно и замечательно то, что в создании «женской галереи»

художник не следует каким-то своим, заранее заданным, трафаретам и схемам. Скорее, он идет вслед «за натурой» - за непредсказуемоневыразимым женским характером. И всеми своими возможностями большого Мастера старается его выразить. Всем своим мастерством опытнейшего психолога стремится постичь. Всем своим даром талантливого мужчины не устает любоваться и наслаждаться. И дарить это наслаждение чудом женственности другим! Редкая щедрость дара, изумительная способность: возвысить женщину, боготворить женщину, преклоняться перед женщиной!

У Шилова нет схем и трафаретов в оценке и «открытии» женщины: он всегда рисует неповторимый образ. Это так.

Но, может быть, никто другой, как Александр Шилов, не является столь категоричным в требованиях, которые он женщине предъявляет, и в критериях, коими он женственность измеряет.

Он знает и пишет разные «типажи» женщин. И как истинный мужчина (таков был неподражаемо широкий в «женской теме» в жизни и в творчестве, например, А.И.Куприн), он изначально многое женщине простит, и многое в ней оправдает: «Ты женщина – и этим ты права» (В.Брюсов). Но ведь из всего многообразия и разнообразия женских характеров милейшим идеалом для Куприна была и осталась Олеся! И Шилову как же милы в женщине черты истинной женственности: чистота, целомудрие, верность, естественность, искренность, не-эгоизм… В конечном счете, все шиловские красивые женщины этими чертами и обладают. Подчеркну, не какой-то одной из названного перечня, а всем «комплексом» сразу, в совокупности! И только красивые – не «смазливые»!

Так что, трафареты и схемы Маэстро Шилов не использует в воплощении женских лиц и судеб. Но вот планка женственности, им заданная и сформулированная, очень высока. Современной женщине – справиться ли с ней? Кто знает. Стремиться – надо. Тому искусство и служит: возвысить нас – до нас лучших… А шиловская планка женственности ведь и не завышена искусственно.

Просто он все, как всегда, называет своими именами: белое – белым, черное – черным. А потому свет с тьмой никогда не перепутает. Да ведь так творить, так жить это и есть единственный способ - не перепутать свет с тьмой.

И потому мужчину он мужчиной назовет, а женщину – женщиной. В тех самых, первозданных – богосотворенных! – ипостасях и ролях. То есть, не «убегая» от цивилизации, в век цивилизации, просто возвратит «первородный» комплекс качеств мужчины и женщины! Всего-навсего! И еще раз возвратит и восстановит целое – разрушенное и растраченное цивилизованным ХХ столетием! Всего-навсего! Так много – и так мало! Еще раз возвратит нас – нам самим. И – Божественному замыслу о нас… А потому и наиболее яркие художнические удачи Александра Шилова случаются там, где в живой личности больше «совпадений» с «богозавещанным» совершенством. Прекрасно, что таких портретов много!

Совершенное мастерство художника – встречается с совершенными «случаями» женственности!

И когда эта «встреча» состоится, появляется, например, портрет «Народной артистки СССР Т.И.Синявской» (1999).

Живопись ограничена в своих «родовых» возможностях: с живописного полотна никогда не зазвучит чудный грудной голос певицы.

Но, созданный Мастером, может «зазвучать» сам портрет!

Сколько ума, прямоты, естественности – истинности – в прекрасных карих глазах! Сколько спокойствия истинно достойного, великого, талантливого человека. Какое чудное отсутствие даже намека на малейшее кокетство, жеманство, «наигранность». Какое чудное и благословенное отсутствие фальши, «игры», желания «произвести впечатление». И какая красота – человеческая, женская, духовная. Красота большого мастера и «широкого» человека.

Все эти качества и черты и «увенчаны» Маэстро Шиловым на превосходном портрете Тамары Синявской.

А еще – «увенчана» судьба ее. С превосходно написанного, и великолепно прописанного, полотна смотрит не просто великая артистка, не просто совершеннейшая женщина. Смотрит любимая, любящая, счастливая женщина! Вот эта, не сравнимая ни с чем и не заменимая ничем, полнота жизни, полнота счастья, которые дает только любовь, и лишь она одна, в чудном светящемся взоре спокойных женских глаз. Спокойных, глубиннорадостных и – счастливых!

Вот так просто Шилов не только состояние уловит, но и целую судьбу напишет. Взгляд такого мастера и психолога – взгляд гения! – не обманешь.

Как много он о людях знает.

И как умеет «венчать» их – славою и своим преклонением.

Кажется, все средства и приемы, имеющиеся на сегодня в «репертуаре»

современного художника-портретиста, использованы и «состоялись» в гармоническом целом на этом красивейшем шиловском портрете.

В гармоническом целом – все! Поза – в легком, мягком, женственном и достойном! – наклоне головы. Посадка – мягкая, органичная в уютно охватившем, «обнявшем» стан низком кресле. Красивые руки женщины и музыканта – ухоженные, холеные, мягкие и «скульптурные» одновременно.

И, безусловно, главное акцентное «поле» полотна – великолепная колористическая гамма и техника ее «материализации». Она превосходит многие, даже шиловские, удачи и образцы!

Насколько эта гамма полна, насыщена и «явлена»! Как характер и личность самой талантливой и «пикантной» женщины. Как яркий и оригинальный ее талант. Как жизнь ее – полнокровная и полная. Как слава ее – яркая и заслуженная.

Колористическая гамма портрета Тамары Синявской необычайно радостна, ярка, «жизнетворительна». Чудесное сочетание и гармоничнейшее «созвучие» всех цветов гаммы. Золото великолепно уложенных волос, смугло-матовая, по-шиловски «дышащая», кожа, шоколадно-оттеночный фон полотна, мягкая фактура и гармонирующие цвета кожи и меха приспущенного пальто.

И буквально заливает, заполняет все внутреннее и внешнее пространство животворящий – изумрудный! Он цвет изысканного платья, украшений. Он цвет самой внутренней жизни, отражающий суть этой темпераментной и живой, как ртуть, всеми цветами радуги «переливающейся», натуры. Цвет жизни, цвет неувядаемости, цвет молодости (люди с такой сутью, и впрямь, не старятся!). Цвет – Тамары Синявской, артистки, человека, женщины!

Чудная органика – доступная только гению! – характера, цвета, приема. Органика Мастерства!

Органичность классики и, как следствие ее, особенная завершенность классического произведения, действительно, доступна гению. Она рождается тогда, когда художник находит «безальтернативное», единственное, соответствие материала (характера, личности, натуры портретируемого) и приема, посредством которого он воплотит на холсте это содержание (композицию, колористическое решение, технику исполнения: графика, масло, пастель).

Так же, как мы уже отмечали (и еще неоднократно докажем в данном разделе) Александру Шилову присуще абсолютное чувство красоты (как у музыканта бывает абсолютный слух), так ему присуще и абсолютное чувство органики. Поистине, не может не поражать его практически стопроцентное «попадание в цель» в выборе техники для решения тех или иных психологических, характерологических, собственно эстетических задач.

Волшебство шиловского портрета часто достигается техникой пастели.

В шиловском исполнении она поистине творит чудеса: портрет «дышит», образ оживает в буквальном смысле этого слова. Истинные шедевры шиловской пастели – портрет Машеньки 1983 года, полотно «Моя мама»

1976 года, автопортреты.

Но в «пастельной технике» выполнены и очень многие образы женской серии художника. Рассмотрим, каково содержательное, выразительное, функциональное значение техники пастели в решении темы женственности.

Когда художник использует пастель, какие задачи решает, каких эффектов достигает?

Блистательным образцом применения пастели для создания женских образов являются полотна «Венгерская цыганка Нана» (1989г.) и две пастельных работы «Оля» (2001 и 2006г.г.). Исполненные в совершенно разных стилевых вариантах и манерах, они великолепно показывают диапазон, много - и разнофункциональность шиловского «органического»

приема, и различные, но равно высокого уровня, результаты.

Разнофункциональность шиловской пастели на примере двух портретов Оли и цыганки Наны заключается в том, что одной техникой художник выявляет, обнаруживает разные, если не сказать противоположные, женские натуры и «типажи».

обольстительность, нежность, чудное обаяние, какое присуще только природным блондинкам. Эта суть героини лишь варьируется и трансформируется с возрастом (между двумя портретами Оли пять лет), но не меняется в основе своей. В характере Наны, напротив, никакая иная техника не позволила бы так проявить хрупкость натуры, пикантность характера, воздушность образа и божественную красоту внешнего облика.

Таким образом, в обоих случаях художник, следуя за прямо противоположной «натурой», пишет образцы изумительной природной красоты и обаяния двух красавиц, «множит» свою «галерею» женских характеров, волшебной пастелью прописывая каждый штрих характерологический и психологический.

«Оля» 2001 года изображена «за чтением» книги. Уж не Библии ли? И именно этот акцент столь интересно «эксплуатирует» далее художник в построении «интриги» и в «расшифровке» образа героини.

В шиловском видении и изображении она до того женщина, до того обольстительна и «заманчива», до того притягательно и сладостно мягка, что поневоле остановишься перед вполне «библейским» вопросом. А если перед Адамом оказалось вот такое же «блондинисто-голубое» чудо, то так ли уж в грехе первородном повинен многожды изруганный змей-обольститель?

Отец Сергий, как Лев Толстой засвидетельствовал в одноименной повести 1890-х годов, поток искушения подобными чарами лишь жестоким насилием над собой смог остановить. А как перед этим «омутом женственности» Адаму – «просто мужчине»! – устоять! И не знал бы, что мужчина, увидев божественное сияние чуда женской прелести (сквозь любые наискромнейшие одежды просвечивающее), вспомнил бы о своей мужской принадлежности! Оля ведь в «глухой» ее кофточке и кошачье-грациозной позе едва ли не более обнажена, чем все шиловские «обнаженные» вместе взятые!

И в создании этого «омута» влекущей женственности скромницы Оли шиловская пастель ни на какие нюансы и «ухищрения» не поскупится!

Вот «многоликий» шиловский синий цвет, например. Цвет ленточки в волосах и цвет закладки в книге – точь-в-точь совпали. Из одного «материала» сделаны – ленточка скромницы и закладка в Библии?..

И как скромен «ненастойчивый» серовато-шоколадный фон. Откуда только на матовой «от природы» пастели легчайшие, «провокационно»

сверкающие, нежные блестки по всему полотну? Не отражение ли это обманчивой скромности «ученической» внешности девушки, нет, почти еще девочки! И рядом «неакцентированный» красный на обивке стула, и усиливающий «нейтральность» фонового пространства деревянный стол… И на таком нейтрально приглушенном фоне сам омут! Он всего-то двумя – и столь традиционными! – цветами и создается: золотом волос и голубизной кофточки. Но какое это золото, и какая это голубизна! Это волшебное золото шиловской пастели, и это еще один «лик» шиловского голубого. (Кажется, материала вполне достаточно, чтобы отдельное исследование о бесчисленных «явлениях» и автономной жизни голубого цвета в живописи Александра Шилова написать!).

Вот они, манящие «переливы» «трикотажно-шелкового» голубого, облегающие самые нежные формы молодого женского тела. Они и творят истинное чудо: одевая – раздевают! И никакой иной, кроме пастели, технике не под силу передать влекущее тепло вполне «сокровенного» изгиба талии, локотка, томно прилегшей на стол груди.

Шиловская пастель – сама собой! – обволакивает, «обольщает», нежится в омуте чуда женского тела и – нежит зрителя!

Вот это и есть полная органика! Предмета (характера и «проблемы», которую художник за этим «материалом» рассмотрел»), безошибочно подобранной техники и «жизни» самой техники.

Хотя ведь и выбор пастели еще не гарантия того, что образ «оживет».

Нужна еще одна составляющая уникальной шиловской органики.

Божественный дар художника Шилова.

И вот это чудо золотисто-голубого омута женственности уже оживает, уже «дышит», уже обольщает. Уже – манит… Возможно, не одного Адама!

В пастели 2006 года «золотисто-голубое чудо» является в иной своей, не столько возрастной, сколько психологической (а у художника – в новой концептуальной!), ипостаси.

Обратим внимание на способ «тонирования» полотна. Пастель возвратилась к матовой своей природе! Легкие искры-блестки, коварнообольстительно посверкивавшие на портрете 2001 года, исчезли. Пастель теперь ровна, спокойна, глубинна. И омута – больше нет! Может быть, в выражении глаз легкая грусть о нем… Появилась очень красивая, нежная, загадочно-улыбчивая, но «успокоившаяся» (и все на полотне «успокоившая») состоявшаяся женственность. Ее образ – и ее идеал! – Шилов и пишет в новом пастельном «явлении» Оли 2006 года.

Успокаивается, уравновешивается, обретает свою «завершенность» все.

Фон становится традиционно шиловским: классически-зеленым, со светотеневыми переходами. В сочетании с акцентированным лучом освещения красного на обивке (того же!) стула фон теперь более «задействован», более активен и живописен сам по себе. Цветовой «омут», скорее теперь уже он, а не «изощренный» голубой с портрета 2001 года.

И сама героиня, милая, нежная, с чуть печальными глазами, красивая женщина. Тоже обольстительница. Но «способ» обольщения теперь иной:

нечаянно-небрежно полуобнаженная грудь в отнюдь не глухом вырезе кофточки. Куда подевался «омут» скромности обольстительницы Евыдевочки! И «золото» - «рассредоточилось». Оно теперь уже не только в искусно-небрежно уложенной женской прическе, но в богатой цепочке, в милом колечке.

А голубой? Его заменила таинственность бруснично-сиреневого.

Великолепный классический портрет знающей свою силу и красоту красивой блондинки… Совершенный портрет – совершенного творения природы.

Вот только чуда, омута, зовущей провокации колдовского женского обольщения сокровенной скромностью – больше нет. Состоялось новое.

Прежнее – закончилось.

Александр Шилов сюжетен как живописец и как «мыслитель в живописи»: поистине, он «мыслит красками»!

Сюжетны, как мы могли убедиться, его серии духовенства, «судьбы»

творческих личностей, оформляющиеся порой в целостные, завершенные «истории».

Но истинное чудо, когда «сюжетность» (динамику образа, характера и даже судьбы!) передает техника, которую использует художник! А это возможно лишь в том случае, когда техника не только «технична». То есть когда она не только прием, не только «формализованное письмо»

ремесленника, а сама является частью, органической составляющей органичного мышления художника. Лишь тогда прием «живет» жизнью, равной содержанию - характеру, судьбе, «типажу». И лишь тогда рождается великое и единственное соответствие, именуемое органикой – произведения, художественного образа, мастерства, таланта.

Шилов любит и замечательно «организует» в своей живописи контрасты. Не всегда при этом он стремится их обнаружить в пространстве одного полотна. В «случае» венгерской цыганки Наны – и обнаруживает, и настойчиво подчеркивает.

Акцентное «пятно» полотна – черный (украшенный жемчужным белым поясом!) корсет красивейшего платья цыганки. Необычайно воздушного, изысканного, пикантного… Серебристо-серый фон овально-округлого портрета – и серебристый отлив волос цвета «вороного крыла». Чудная матовость кожи, белки огромных глаз – и соболиные природные брови.

Плотный бархат корсета – и воздушность «газа» воротника и рукавов.

Матовость бархата – и глубокий светящийся блеск жемчужин. Широкий овал полотна (оставляющий так много «воздуха» вокруг фигуры) – и стройная, точеная «осиная талия» изящнейшей женской фигуры. «Закрытое» платье, не обнажающее ничего «укромного» на совершенном женском теле, - и обольстительно просвечивающее сквозь прозрачные газовые покровы женское тело. Овальная, почти округлая, форма полотна – и чуть угловатые, вытянутые, породисто-заостренные формы и пропорции лица, фигуры.

Обнаруженные художником, «авторские», контрасты можно было бы множить и выявлять и далее. Существенно иное. Все эти контрасты как раз и явлены художником посредством все той же, обволакивающеобольстительной в «олином» случае, пастели!

Но в «истории» Наны та же пастель и «живет», и работает по-иному.

Решает другие авторские задачи, выполняет иные функции. И иной – не менее прекрасный, но иной! – женский тип живописует все той же волшебной шиловской техникой.

Она очень гордая, сдержанная и «сокровенная» по характеру и традициям ее народа, венгерская цыганка Нана. И внутренний огонь, и темперамент, и безудержное вольнолюбие – ее сокровенная суть, до которой непросто добраться. Мастерством владеть надо, о котором в рассказе «Макар Чудра» в 1892 году, живописуя цыганку Радду, Горький как бы вскользь упомянул. «О ней, этой Радде, словами и не скажешь ничего. Может быть, ее красоту можно бы на скрипке сыграть, да и то тому, кто эту скрипку, как свою душу, знает».

Вот такой «скрипкой», своей, и одному ему доступной и послушной, Александр Шилов и владеет. Столь добросовестно нами перечисленные контрасты как раз и являются «смычком» той чудной скрипки в руках Мастера. Контраст не только путь, прием и способ передать характер Наны.

«Контраст» – сам этот характер, так правильно понятый Шиловым и столь точно перенесенный им на полотно.

Внешнее спокойствие, сдержанность и даже некая «суховатость»

натуры. И неудержимое и мощное вольнолюбие. Кажется, меньшее «обрамляющее» пространство полотна не фигуру не уместило бы, а именно эту внутреннюю «степную» вольность цыганки, которую как суть натуры и уловил художник! Гордая статичность позы – и внутренний вихрь темперамента, который так и «дышит» в складках невесомых одежд.

Это контрасты любой женской натуры. В этом ее острота, пикантность, непредсказуемость. Есть они в каждой женщине. В цыганском характере они лишь более проявлены. В Оле – разве их нет?

И какой тип – и «типаж» женский – лучше?

А вот на этот вопрос художник (и мужчина!) Шилов отвечать и не станет… Он славит – чудесно на «скрипке» своей «играет»! – любую женскую красоту. Преклоняется – перед любой женщиной. В любой женщине – «пробуждает» женщину и совершенство! Прекрасный дар одаренного художника и истинного мужчины!

А, между тем, множа и множа женские образы, Мастер практически давно уже пишет свой «роман о женщине» и – решает свои художнические задачи. Он последовательно развивает сюжетные линии этого романа, «создает» ситуации, режиссирует его, а порой – даже и выступит «действующим лицом» своего «романа о женщине»… Мы наблюдали в «истории об Оле», как самими великолепными своими приемами и техникой Шилов способен живописать не образ только, но целую судьбу! Однако часто именно судьбу женщины как самостоятельную «сюжетную линию» своего «романа о женщине» он и ставит своей целью написать. При этом он и «авторизует» портрет, и поименует героиню… Само великолепие женской красоты, изысканность зрелого женского совершенства явит один из утонченнейших шиловских портретов «Ира Леонардова» 2006 года.

Небольшой по формату, он чудесно органичен всем. И изысканной красотой изображенной женщины. И великолепно найденной позой – гордого и грустного одновременно женского одиночества. И внутренним светом натуры. Его нежные «блики» отражены на цвета спелой пшеницы волосах, на «фактуре» их, на дивной матовой коже, в «техническом»

освещении портрета.

Великолепна колористическая гамма полотна: грустно-осенняя, с черным «акцентом» вечернего платья. Прекрасна форма и размер портрета. И неповторима невыразимость глаз, бездонных в своей печали, в женском мужестве, в нежнейшей «трезвости», которая не допускает и намека на «игру», кокетство, искусственность. Вся простота, вся глубина, вся тайна:

женской души и женской судьбы… И та же тайна, и загадка, и непредсказуемость образа и судьбы «завязала» этот длящийся сюжет почти десятью годами ранее замечательным сюжетным полотном 1997 года «Перед венчанием».

Как очаровательна, чиста и светла она, единственный раз Александром Шиловым написанная, невеста!

И свет отовсюду с картины исходит и струится. Свет невесомой фатыдымки. Мощный белый «цвет-свет» изысканного атласного – не свадебного, подвенечного! – платья. Столь достоверно «фактурного», какое может быть лишь на полотнах Шилова. Лишь у него оно может светиться, «дышать», жить, полниться излучением красоты и все вокруг собою наполнять и заполнять! Цвет сиреневато-белых свадебных роз, живых и осязаемых.

Но есть в этом замечательном полотне еще одно «светоносное пространство». Нематериальное, невещественное, почти неуловимо присутствующее на картине. Пространство духовного света. Самое чистое, самое мощное, самое светоносное для картины, сюжета, на ней «остановленного», изображенных на ней персонажей. Это пространство святости, которым окружено и напитано всякое внешнее действие перед высшим действом – таинством венчания! «Пространство святости» внутренним пространством церкви «конструируется» и созидается.

Особенность этого полотна – особенность уникальная! – состоит в том, что в нем нет фона! Все пространство акцентно. Все персонажи максимально «задействованы». Все персонажи - живые и иконные, современные и в вечности пребывающие.

Следует вспомнить, что в серии работ о духовенстве Александр Шилов неоднократно использовал подобный прием «обрамления» персонажа иконописным фоном. Однако именно – фоном.

Фон мог оценочно «возвышать» персонажа до уровня святости (в случае с послушником Высоко-Петровского монастыря Шейманидзе). Мог – косвенно снижать и даже как бы «разоблачать» (отец Николай, «равный» в самооценке Николаю Чудотворцу и даже Иисусу Христу!). Таким образом, в названных работах присутствовал функционально-оценочный, но именно фон полотна.

В картине «Перед венчанием» фона, повторяю, вообще нет. Есть внутреннее пространство храма – и предстоятели Церкви Небесной. Фигуры святых во фресковом изображении колонны, и главный смысловой персонаж полотна - Казанская икона Божией матери, которою благословляют, как известно, при совершении таинства венчания.

Следует при этом отметить и необычную для художника степень «прописанности» иконописного изображения. В других его полотнах аналогичные иконные «персонажи» исполнены предельно обобщенно и условно. Здесь иконописный лик Богоматери дан укрупнено. И он точно соответствует ее духовному и композиционно-пропорциональному положению в «сценическом действии» полотна и главенствующей, благословляющей, роли в предстоящем таинстве.

Оригинальный ракурс шиловского полотна «Перед венчанием» и интересный момент художественной концепции картины заключается именно в изображении Казанской иконы Богоматери!

Она, действительно, на редкость отчетливо и канонически достоверно прописана, Богородица. Ее лик, облачение, выражение чудного в самопожертвовании и скорби лица!

Однако Александр Шилов «перепрочитывает» православный канон Казанской иконы, подчиняя его своему художественному замыслу. По сути, он пишет новую, неканоническую и не церковную (не благословленную), «икону-картину» специально для венчания и благословения Ирины Леонардовой!

«В редакции Шилова» новая «икона-картина» совмещает два иконографических типа из типологии православной иконописи Богоматери, значительно отступая от канонического образца самой Казанской иконы!

Александр Шилов соединяет иконографический тип елеуса («милующая») и одигитрия («путеводительница»), которые в православной иконописи строго самостоятельны!

В результате столь активной «редакции» художника изображенная им икона-картина несет – и предельно усиливает! – идею материнства!

Богоматерь левой рукой прижимает к себе Богомладенца (элемент иконографического типа «елеуса»), правой (внешний жест типа одигитрии, где он имеет совершенно иное символическое значение) нежно и бережно его поддерживает.

На шиловской иконе-картине, таким образом, Богоматерь – Мать. Она здесь гораздо более чем Матерь Господа и Бога нашего, Богочеловека, Мать земная. Божественной любовью любящая дитя свое, сына своего! И так ли важно для новой интерпретации, что этот сын Богомладенец?

И, следовательно, шиловская икона-картина «Казанская» специально для Ирины Леонардовой художником и «сконструирована». Она не только на брак ее благословляет, что всегда и исполняет Казанская икона по православной традиции. Она благословляет ее на материнство, на будущую любовь беззаветную к будущим детям!

Допустимо ли такое «вольное редактирование» православной иконы художником? С канонической точки зрения – нет. С точки зрения художественного замысла, пафоса картины и человеческой позиции художника и допустимо, и оправдано, и естественно!

Это и по-человечески, и по-божески: в Ирине Леонардовой Шилов благословляет и жену, и мать!

Безусловно, образ вступающей в брак женщины очень удачно и, как всегда, полисемантично, «оттенен» еще одним персонажем: безмолвной молитвой и крестным знамением уже завершающей свой путь земной старой женщины в темном одеянии. И в этом сопоставительно-метафорическом приеме просматриваются свои контекстные смыслы и ассоциации.

Возникают размышления о женских судьбах, их предназначении земном и трагической скоротечности. Возникает тема памяти… Однако превосходный «двойной портрет» двух женских судеб никак не полон именно без третьей – женской судьбы Богоматери! Его «полное» и полновластное присутствие на картине и корректирует очень многие, сугубо бытовые, аспекты предстоящего акта. По сути, из пространства бытового возвышая до уровня духовного, до – таинства. И обеспечивает многократно усиленную «светоносность» всей картины!

В результате этого многократного «потенцирования» земного, материального белого цвета платья, роз светом небесным, от Казанской иконы исходящим, «переакцентируется» пространство, значение и смысл произведения. Главной «точкой», сосредоточивающей в себе всю многозначность полотна, становятся и без того всегда акцентированные на шиловских полотнах глаза. Глаза Ирины Леонардовой.

По сути, о них, об их «тайне» и «судьбе», эта картина!

Картина «Перед венчанием» невозможна была бы, если бы не более чем полуторадесятилетний опыт наблюдения и проникновения художника в жизнь Церкви. Поэтому картина не просто красива, великолепно сюжетно сделана, не только психологически и характерологически интригующая.

Картина безукоризненно точна, прежде всего, тем, что художник не только глубоко знает особый церковный мир, но в этом мире все точнейше понимает и оценивает.

И глаза Ирины Леонардовой те самые «светлые» глаза, которые едва ли не как «эмблему» религиозного состояния человека писали тонко чувствовавшие, и на долгие годы в Зарубежье сохранившие религиозное сознание и мироощущение, прекрасные русские писатели Иван Шмелев и Борис Зайцев.

«Светлые» глаза, в том числе и шиловской героини, это глаза кроткие.

Глаза той души, в коей глубинно и нерушимо, всегда, пребывает Бог. Глаза человека, который живет «с Богом».

Шилов довольно часто писал такие глаза в серии монашествующего духовенства, достоверно и психологически мотивированно. Здесь это глаза мирской женщины! Они чисты, светлы, глубинны. Они «просматриваются»

словно до самого донышка души. В них свет - веры, надежды, любви. В них ее неповторимая и необъяснимая «леонардовская» печаль. Они не широко открыты – они распахнуты. Перед «церемониальным», и столь непостижимым и невыразимым, порогом новой жизни и перед – Таинством.

И две женщины ее поддерживают и благословляют перед священным мгновением. Земная, пожилая, «женщина-память», «женщина-судьба». И Небесная, милующая – не только Богомладенца, но и каждого земного человека, открывшего сердце свое Богу.

Свет небесного благословения – Богоматери! – и струится от чудных, светлых, широко распахнутых глаз Ирины Леонардовой!

А художник ведь еще и ту позу увидит, найдет и напишет, в коей женщина особенно хороша! Где же такое благородство осанки, хрупкость и грацию женского стана увидишь, если не на портретах Ирины Леонардовой и 1997, и 2006 годов! Чудо женской грации и будет тем волшебным ракурсом, сквозь который художник женщину рассмотрит и представит зрителю.

И каков дар художника, и каково великодушие мужчины, проявляющиеся в умении безошибочно найти в женщине именно ту грань, достоинство – найти тот ракурс композиции! – сквозь которые самая лучшая женская суть откроется. Увидели бы мы чудные глаза Ирины Леонардовой, если бы не тот «открывающий» ракурс, который художник нашел? Вряд ли.

Найти такой ракурс – это и есть Мастерство!

С конца 90-х – в 2000-е годы именно этот прием в творчестве А.Шилова начинает доминировать. Поиск ракурса, который откроет наиболее характерологическую позу, и откроет прелесть, обаяние, неповторимость женской сути.

Безусловно, поиск женской духовности в шиловском творчестве продолжается и в эти годы. Ею отмечены великолепные портреты Ирины Леонардовой, «Настя Архипова» (1999), чудный «Портрет Наташи» (бумага, пастель, 1998), «Светлана» (1997) и многие другие. И как не вспомнить великолепную галерею шиловских красавиц 70-80-х годов, из которой художник охотно черпает приемы и «традиции» собственного мастерства, сохраняя и развивая их через двадцать лет. «Портрет Тани» (картон, пастель, 1978), «Татьяна» (1983), «Лора» (1984), «Балерина Людмила Семеняка (балет «Жизель»)» (холст, пастель, 1980) и «чистейшей прелести чистейший образец» - «Аня Шилова» (1983).

Но вместе с тем на рубеже веков в творчестве А.Шилова расширяется и иная тенденция. Он настойчиво пишет женскую грацию, стремясь уловить в ней отражение сути характера, понять и объять натуру, а в позе - открывая наиболее выигрышный ракурс.

Необычайно хорош в этой тенденции целый ряд графических женских портретов последних лет: некоторые из них уже стали «прелюдией» к живописным полотнам. «Анастасия Ниссан» (2006), «Анастасия» (2006, в 2007 появилось живописное «продолжение» образа), «Мадина» (2004), «Аня»

(2006), «Юля» (2007), «Ирина Заданюк» (2008).

Как обольстительно чудное сочетание серьезных, таящих загадку, черных женских глаз, и томно-кокетливый жест руки, придерживающей водопад волос и одновременно неосознанно «ласкающих» грудь на портрете Анастасии Ниссан. Как изысканна восточная утонченность Мадины:

внутренняя сила и блеск глаз, и скульптурно-музыкальные пальцы очаровательной женской руки, которая сама есть искуснейшее произведение природы. Как томно-обольстителен «победоносный» взгляд Насти в сочетании с кокетливо приоткрытым и застывшим в не менее кокетливой позе запястьем. Как покойна и глубинна шиловская Аня – в нежнейшем «душевном» жесте руки у выреза платья.

И какое – по-прежнему и по-новому – многообразие: лиц, судеб, сюжетов… Именно – сюжетов. Дело в том, что столь обновивший с конца 90-х годов женскую серию Александра Шилова акцент на женской грации открыл и поразительно многообразные возможности – и жанровые, и стилевые, и технические.

Особенно актуальными и потенциально широкими оказались они с открытием Галереи на Знаменке. Само пространство Галереи предстояло организовать. А, значит, заложить концепцию, придать динамику, сюжетное движение, «завязать» интригу… Среди прочих задач, предстояло сформировать условный, «художественный», имидж самого художника: хозяина Галереи, артиста, живого классика с личной судьбой. Галерея предоставляла совершенно новые возможности и формы общения со зрителем.

Следовало выработать свою стратегию «жизни» Галереи – как вида искусства, как жанра современного искусства! Ведь менее всего Галерею можно рассматривать как статичное «складирование» творческой «продукции» художника! Во всяком случае, Галерею Александра Шилова на Знаменке!

Галерея Шилова это особое – и чрезвычайно талантливое! – самостоятельное произведение искусства, которое живет по своим эстетическим законам. От «музыкального сопровождения» до мельчайших нюансов интерьера и колористического решения каждого элемента этого пространства. Здесь все – творчество Мастера. Его вкус, его концепция, его принципы. Его – Мир.

И естественно, что в организации пространства этого Мира проявилось взаимодействие двух его составляющих. Живопись Александра Шилова – база, основа, «материал» для Галереи. Но и «условия игры», по которым должна быть Галерея организована, чтобы максимально включить зрителя в пространство Галереи, в «сюжет» выставки – в процесс сотворчества с художником! – не могли не отразиться в творчестве, в живописи самого Маэстро.

Галерея – плод Труда. Но Галерея и стимул для этого Труда.

Вспомним, что за одиннадцать лет со времени открытия Галереи на Знаменке объем написанного художником более чем удвоился, соотносительно с предшествующими тридцатью годами его творческой деятельности!

Художник создавал в последнее десятилетие не только блистательные портреты и пейзажи. Он создавал еще одно – уникальнейшее произведение искусства! – Галерею Шилова!

И вот здесь-то «зрелищность», таившаяся в природе такого принципа портретирования, как – ракурс – поза – жест – женская грация; в соединении с чудесной шиловской сюжетностью прежних лет; в соединении с концептуальностью его творчества (повторяю, он на редкость смысловой художник!); в соединении с высочайшим уровнем и техникой «материальной» живописи; в сочетании с философичностью и психологизмом; в сочетании с редким умом, хваткой и железным характером; в сочетании – с Даром Божиим! – и дали тот чудесный результат, который Москва – Россия – мир сегодня имеют в доме № 5 на Знаменке.

Что же обновилось и «заработало» в природе и органике шиловского таланта в новых условиях?

Поза – превратилась в сюжет. Жест – «завязал» драму. «Интрига» заинтриговала» имиждем самого художника, человека, мужчины. А еще великолепного актера и режиссера своего Дома – Мира на Знаменке. Во всех этих ипостасях художник и вошел – в свое новое Произведение!

А «женская серия» портретов - женская красота, женская гармония, женственность - и наполнила Дом и Мир Шилова чудом, светом, игрой, нежностью. А еще – шелком, бархатом, кружевами, блеском глаз, грацией рук и нежнейших головок. Одним словом, в Дом Шилова – вошла Женщина!

И – сотворила свое чудо: он засверкал и засветился весь.

А теперь мысленно можно и небольшой эксперимент совершить.

«Изъять» из этого чудного дома, где есть мужчина и женщина, где есть мужество и женственность, то самое, что привнесла в него за последнее десятилетие Женщина. Живопись Шилова и тогда не умалится ни в мере дарования, ни в мощи кисти! Но какая эта живопись будет: жесткая, безжалостная, правдивая. Этот Мир – правду скажет. Но – оживотворит ли?..

Итак, в Дом Шилова – вошла Женщина!

И каким светом только что пережитого счастья, нежности и любви, испытанными «на балу», Дом этот наполнился и засверкал – от нежноголубых, опьяненных музыкой, танцем и обожанием, глаз Натальи Богдановой («После бала», 2000). И какое живое движение еще таит в себе великолепный, «шиловской работы», шелк ее бального платья. И как «беломраморна» эта шея, как «дышит» юное тело, нежнейшая кожа. И сколько жизни во всем: в слегка припухших ногах, в чуть бессильной – и оттого еще более обльстительно-притягательной – позе, в фиалках на столике.

Сколько жизни в кисти, в краске, в Мастерстве – и в душе, в сердце! – Маэстро Шилова, женскую прелесть так боготворящего!

И иной образ, еще один, неповторимый, как каждая женщина неповторима, образ красоты и поэзии, и вдохновения для Мастера – «Татьяна Козырева» (1997).

Шилов пишет и пишет – эти чудные переливы шелка, сверканье бриллиантов и изумрудов, переливы и «дыхание» женской кожи и глаз. Он пишет – Образ Женственности. Он пишет – от портрета к портрету! – Образец Женственности!

Шилов вмешивается в «социокультурную ситуацию» нашей жизни!

стандартизирующих потоков «массовой культуры». Всех и вся - незаметно, неотвратимо, и потому особенно страшно, превращающей в «среднестатистический товар» и «среднестатистического потребителя»!

Шилов не сдается и не молчит! Он – немногословен! Он просто – «заражает» красотой!

Ну, какая, какая женщина не захочет быть похожей на небесно-земное совершенство нежнейшей красоты Татьяны Козыревой? Какая женщина в Галерее Шилова не «вспомнит», что у нее тоже такие же красивые – добротой, нежностью, миролюбием красивые, а не тушью «от АрбатПрестижа»! – женские глаза? И какой нормальный мужчина не захочет, чтобы его спутница была на эту красоту похожа (а «образцов» красоты здесь так много, на любой вкус!), и не захочет в своей спутнице «пробудить» такое же совершенство?!

Образцы красоты Шилов и пишет во всем буйстве и незамутненности своих красок (изумрудный и красно-победный на портрете Татьяны Козыревой). Шилов пробуждает: чувство цвета – чувство красоты! Шилов пишет, бунтуя, против эстетической серости и нравственного дальтонизма наших дней.

Шилов славит женскую красоту и ее достойное облачение: платье, шелк, драгоценности! Все это тоже его, шиловская, позиция: мужчины, художника, знающего цену женственности и эталоны красоты! Он – в борьбе за красоту! – ни пяди не уступает!

И он, художник, как никто, знает, что женская красота, как всякая красота, требует своей завершенности, «обрамления»: формы и оформленности!

Замечу в скобках, джинсы, в «природном» своем происхождении, вообще-то удобная «роба», рабочая одежда. Почему в нашей жизни они заменили все иные наряды как «неконкурентоспособные»? Неужели у всех «работа пыльная», или каждый день «субботник коммунистический»?..

А Шилов пишет и пишет – «эталоны» женской красоты: «Сонеты Петрарки (Анастасия Дутикова)», 2007; «Полина Серова», 2006 – через десять лет после обаятельнейшего детского портрета героини; «Где царствуют звуки…» (Юлия Волченкова), 1996.

Он пишет грацию, совершенство, женственность. Охотно любуется сам «чудным мгновением» встречи с таким недолговечным, таким хрупким, таким беззащитным перед неумолимостью времени, чудом женской красоты.

И заставляет любоваться зрителя! Пробуждает в нем – чистое, доброе, вечное… Шилов любуется красотой – и влюбляет в нее зрителя!

Организуя художественное пространство Галереи на Знаменке как единое целое, Александр Шилов работает и как художник, и как тонкий и опытный психолог. Именно потому, оставаясь в основной, «базовой» части постоянной, экспозиция не только пополняется новыми работами, но и находится в постоянном движении. Художник сам в ней постоянно что-то изменяет, переакцентирует, по-новому соотносит и компонует. Процесс творчества, внутренний, неостановимый, продолжается.

Галерея для Александра Шилова еще одно, и самое большое, «полотно», самое пространное его произведение, над которым внутренняя мысленная работа не прекращается ни на мгновенье.

Как художник он постоянно распространяет на это большое «полотно»

основные принципы своей живописи: и контрасты, и «повышение цветности» одной картины в соотношении с другими. То есть целенаправленно формирует и корректирует художественное пространство Галереи как единый контекст.

Как психолог стремится максимально «включить» зрителя в этот контекст. Воздействовать (и пробудить их!) на разные струны души, «отозваться» в сознании и сердце человека разными темами, образами, красками. Стремится войти в душу – и заставить ее сострадать. А, значит, стремится зрителя научить – думать, чувствовать, сопереживать. А, значит, стремится пробудить в зрителе своего единомышленника и настроить его на эмоциональную волну своего творчества.

И, значит, в конечном счете, стремится поднять до своего уровня. Не заигрывая, не опускаясь до среднестатистических эталонных вкусов массовой культуры. Напротив, возвышая, очищая, пробуждая весь и полный, «состав» человеческой души. Весь и полный состав, «человеческого вещества» в человеке.

Побывавшие в Галерее покорены не только совершенством шиловской живописи, но именно «полносоставностью» этого искусно и прочно построенного Дома. Абсолютной полнокровностью единого его организма, пробуждающего ум, сердце, душу.

Организуя свой Дом, опытный психолог, Александр Шилов следует еще одному классическому принципу – «чуть-чуть». Недоговоренная, данная полунамеком, тема действует лучше, тоньше, активнее. Мощнее включает фантазию и воображение зрителя. «Мысль» (полностью) «изреченная – есть ложь». Этот философский «завет» Ф.Тютчева, вот так, метафорически варьированный и актуальнейший для искусства, Александр Шилов знает и великолепно применяет его в организации единого художественного пространства Галереи.

А сделали мы столь широкое отступление от собственно «женской»

серии художника Шилова в целостный мир Галереи как вида и жанра искусства именно потому, что не что иное, как женская тема, серия, доминанта, и стала существенной и искусно выстроенной «кровеносной системой» этого дома. Она наполняет его, как мы уже убедились, красотой, теплом, нежностью.

И именно она, словно на нужные струны музыкального инструмента, воздействует на разные струны человеческой души. А человеческая душа, как открыл Ф.Достоевский в своем уникальном художественном методе, отнюдь не линейна. Она многосоставна, причудлива, «лабиринтна». Она бездонна и – жива!

И это Шилов тоже прекрасно о человеческой душе знает. И в удобном месте и «акценте» добавит чуть-чуть. Чувственности, томности, неги.

Откровенности и манящей плоти женского тела. Женского кокетства.

Совершенной грации человека – тела, взгляда, позы… Так войдут – и заблистают! – «Перед зеркалом» (1994), «В мастерской художника» (1997), с одним «прообразом», в близких ракурсах. Так войдет – головокружительная чувственность шиловских «обнаженных».

Даже и в этих полотнах – и «акцентах» Галереи – Художник не станет лицемерить. Он откровенен, как откровенна красота наготы. Любой, кстати, не только «эталонно» совершенной!

Шилов исключительно метко и счастливо умеет находить «натуру».

Истинные образцы природного совершенства, раскрывающие, к тому же, ту или иную черту бездонной женской натуры. В результате в пространстве Галереи в целом и выстраивается, и слагается такой многогранный, «разноликий» образ женщины, какой ни один конкретный образец не «вместит». Только все вместе – и составят существо и загадку женской натуры.

Естественно, в этой «многосоставности» женской натуры важное место отводится женской чувственности. Красоте того особого «эмоционального состава», который дарит миру лишь женщина. Вдохновляя, маня, увлекая.

Одновременно и в омут затягивая, и на недосягаемые высоты духа – поднимая… Именно таковы они у Шилова, эти «портреты чувственности» 1994 и 1997 годов (в некоторых редакциях последнее полотно обозначается как «Женщина в голубом»).

Одинаково златовласое чудо. В одном случае – любующееся отражением своей прелести в зеркале (1994). В другом отражением в вернейшем из зеркал – зеркале восхищенных мужских глаз (1997). Но в обоих случаях шиловская «натура» приобнажена. Откровенным ли вырезом голубой блузы, отороченной изысканным воланом и жемчугом, или прозрачным голубым шарфом, едва наброшенным на красивую грудь и плечи.

Все, как всегда. Точность и достоверность изумительно красивой природной «натуры», золото водопада волос. И главный акцент тот же: глаза.

Но каковы они, глаза этой неги, томности, бессилия. И - всевластия, таящегося только в таких глазах.

Они – вот такие глаза! – и историю делают. Самые храбрые и расчетливые полководцы добровольно идут в их плен. Один из таковых в верхнем углу изысканной композиции этого небольшого полотна. А остальное его пространство заполнят цветы, бархатно-влекущие, на обивке кресла. Цветы, множащие омут, в него увлекающие и оплетающие… Цветы:

дар красоты – красоте!

Этот же дар красоты самой природы художник умеет – чисто и целомудренно! – написать и тогда, когда он рисует обнаженную натуру. В живописи А.Шилова эта серия немногочисленна. Широко известны четыре полотна: два – исполнены в технике холст/масло, два – пастель. Вот данная серия: «Обнаженная» (сидящая) - 1994, «Обнаженная» (на диване во сне) и две «пастели»: «Пробуждение» (1982) и «Весна» (1992).

Хороша вся серия: чувственная, дышащая, нежная и исключительно пластичная.

И Шилову – дается все. В том числе, «мускульная жизнь» обнаженной натуры.

Как точно передано мускульно-пластическое состояние сна, расслабленности, «выключенной» воли «обнаженной» на холсте 1998 года.

Как выигрышен и красив «классический» фон: сочетание вишневого и зеленого бархата обивки и покрывала дивана. Как точна психологически и пластически эта беспомощность «обезволенного» сном человека. И как точны и естественно красивы светоносные переходы столь осязаемой кожи.

И как художник умеет выявить и перенести на холст колоссальную разницу: мускульного расслабления – и мускульного напряжения тела. Эту разницу прекрасно обнаруживают два холста, написанные маслом.

Образ сидящей на постели обнаженной, собирающей волосы, это образец почти скульптурной завершенности великолепного женского тела.

Все в нем гармонично, точно, завершено – в спокойной зрелой красоте и совершенстве. Некую интригу картине придадут лишь глаза… Но не они здесь акцентны. Акцентна лучшая на свете «скульптура». Скульптура женской наготы.

Однако, безусловно, истинное откровение являют собою образы обнаженной натуры, выполненные неподражаемой шиловской пастелью:

«Пробуждение» (1982) и «Весна» (1992). Видимо, никакая иная техника не решит ту эстетическую «сверхзадачу», которую под силу решить только пастели, притом, лишь в шиловском исполнении.

«Пробуждение» это поистине головокружительная чувственность обнаженного образа. Но если сравнить эту картину с небольшим портретом «В мастерской художника» 1997 года, то станет очевидно, что иная обнаженная натура гораздо менее «греховна», нежели – полуобнаженная. И чистоту собой являет первозданную, первородную, великолепную и – очищающую! – глаз и душу любого, кто на нее смотрит.

Настоящая чистота обнаженного женского тела не греховна, не вожделенна, а – очистительна, целомудренна, «катарсична»! Так умеет видеть мир и все, что его населяет, только художник Шилов. И живописать родник чистоты, а не омут греховности, способна лишь волшебно-чистая шиловская пастель!

«Пробуждение» одно из самых «дышащих» и светоносных полотен художника. И это притом, что на ней изображено не «скульптурное»

совершенство обнаженной натуры, а чувственная, дышащая, живая плоть!

Но именно та плоть, перед которой в изумлении застывали поэты разных эпох:

Ярко пышет на ямках ланит» (А.Фет);

или:

Но истинное «чудо» рождается, когда перед чудом женской плоти – одним из проявлений бесконечной женской натуры! – умеет «застыть»

художник. В том изумлении, в котором застыл Маэстро Шилов. И не только чудо живой плоти перенес на полотно, но и свое собственное изумление художника и мужчины перед красотой Творения, выше которой не создано ничего на земле.

И как неразлучно слились они: сама Природа и природа женской натуры, природа женского тела – в картине «Весна» (1992). Словно токи пробуждения (вот где оно, истинное «пробуждение»!) жизни, самого бытия – пронизывают и заполняют это великолепное шиловское произведение. И как животворящ зеленый бархат покрывала. И как призывен красный цвет фона. И столь же природно-призывна гениально найденная поза-ракурс:

кошачье-женское томление, ожидание, притяжение. Притяжение весны, притяжение любви. Притяжение и зов самой жизни!

Для меня как исследователя-культуролога эти тонко-чувственные, наполненные чистотой и святостью самой плоти-жизни полотна Александра Шилова гораздо больше, чем великолепно написанные теплой пастелью и нравственной чистотой художника картины «обнаженных». Для меня они – надежда и знак эпохи.

Мы как бы и забыли в «беге» наших дней один из «коренных»

показателей нормальности общества и человеческой души. Отношением к женщине проверяется уровень нравственного здоровья и цивилизованности общества!

Век Х1Х свое гармоничное, благородное, «боготворящее» отношение к женщине выразил словами Александра Пушкина: «мимолетное виденье, гений чистой красоты» и его же молитвенно-всепрощающим «завещаньем»:

«Как дай вам бог любимой быть другим». Сколько в этих словах (и чувствах, и думах, и жестах, за ними стоящих!) истинно мужской широты, великодушия, доброты, силы!

И век ХХ, век «дематериализации» (Н.Бердяев) материи, плоти, сознания, тоже дал свою «формулу» отношения к женщине, экзистенциально заострив ее в своеобразном «манифесте экзистенциального сознания», в году написанном поэтом Русского Зарубежья Георгием Ивановым.

«Женщина. Плоть. Инструмент». Вряд ли нужны комментарии к такой формуле нашего «духовного» состояния… Можно лишь ограничиться единственным «демографически актуальным» вопросом. А кого родит эта самая – «Женщина. Плоть. Инструмент»?

И когда я вижу чудные образы шиловских «обнаженных», я воспринимаю их как знаки надежды нового тысячелетия. Если есть полотна, молитвенно-чисто отразившие чистоту женской плоти, если есть на них сама женщина-весна, женщина-любовь, женщина-чудо, и если есть мужчина, способный восстановить нормальное отношение к женщине, ее красоте, плоти, душе, то, может быть, мы, и вправду, на самом пороге времени, когда пора «собирать камни»? А время, когда следовало «камни разбрасывать», уже близится к своему финалу?..

Вот почему эти шиловские картины – знаки нового времени. Нового отношения к женщине, а, значит, нового отношения к человеку. К каждому из нас и нас самих – к себе самим!

Между тем, художественное пространство Галереи подводит художника в конце 1990-х, и особенно в 2000-е годы, еще к одному интереснейшему повороту его творчества и актуализирует одну из важнейших черт его художественного мышления – присущую ему изначально сюжетность.

Теперь он пишет не просто отдельные сюжетные полотна, не просто общий «роман о женщине», как бы соединяя воедино всю «женскую серию»

поиском сути женственности. Александр Шилов пишет отдельные сюжеты вечного романа о женщинах, сосредоточивая свое внимание на разных «ликах» столь счастливо открытых им моделей – Милы Борун-Островской и Ольги Самойловой.

А, по сути, Шилов «сценарно» оформляет и «режиссирует» две серии картин. Природной красотой и артистизмом его «моделей» эти серии поразительно разнообразят пространство Галереи, его украшают. Но еще и привносят некоторый элемент «игры», «легкой истории», «интриги», мистификации.

Интереснейший прием подобной «легкой романтической истории»

заключается в том, что в нее, в качестве персонажа, действующего лица, «актера», входит и сам художник! Его собственному облику этот «композиционный прием» придает загадочность, пикантность. А, значит, «оживляет» художественное пространство Галереи дополнительными вопросами, догадками, фантазиями, домыслами. Все это и допустимо, и хорошо. Художник – жив, молод, активен, красив. Все это достраивает и разнообразит его собственный имижд, отнюдь не последний «штрих»

художественного мира Галереи и ее Хозяина… Стоит в связи с таким приемом организации художественного пространства Галереи Александра Шилова вспомнить блистательный «эстрадный» опыт русской поэзии начала ХХ столетия. Охотно позировавшего публике «короля поэтов» Игоря Северянина, жизнь-игру поэта-художника Максимилиана Волошина, трепетно ожидаемые публикой повороты «лирической истории» обворожительной Анны Ахматовой. Тогда мистификации и сопровождавшие их «истории» были в большой моде!

Безусловно, Анна Ахматова большой и талантливый Поэт. Но сколь гениально она сумела при жизни – в поэзии, в жизненных поворотах ее судьбы, в многочисленных прижизненных портретах (включая самый изысканный и психологически точный портрет работы Модильяни) – создать и внедрить в восприятие современников и потомков свой образ!

Собственный завершенный, блистательно «скульптурно» сделанный имидж одинокой, брошенной, мужественной женщины. Той, которая – «научилась просто, мудро жить: /смотреть на небо и молиться богу, /и долго перед вечером бродить, /чтоб заглушить ненужную тревогу»… И как знать, что сегодня более известно потомкам, ее стихи или ее «имидж». Прием сработал безотказно и на века… И как же наблюдал читатель с замиранием сердца – от стихотворения к стихотворению, от публикации к публикации – за этой томительной и жестокой мелодрамой (а читатель так любит мелодраму!). Заинтригованно следил, как «лирический роман» развивался, что было с героями дальше… Заметим в скобках, примерно наполовину «лирический роман» тот был вымысел, «игра», своеобразная и искусная «мистификация».

А опытнейший теоретик литературы Б.Эйхенбаум предлагал вообще поэзию Анны Ахматовой не в контексте лирической поэзии ХХ столетия анализировать, а в контекст русского семейно-бытового романа второй половины Х1Х века «вписать». И отнюдь не неправ был! Ахматова – вымыслом, женской «игрой» своей, «мистификацией», ах как обновила природу русской лирики!

И Шилов – обновляет природу русского портретного жанра!

Он «устремляет» его к цикличности, к сюжетности, к динамике. А, значит, к переменчивости, текучести и беспримерной многоликости, столь адекватной нашей современной жизни. Заодно – вновь и вновь! – открывает женскую «природу», множит женские типажи, постигает женщину. А заодно – еще и украшает и оживляет свой Дом на Знаменке. И – «тревожит» жизнь в нем!

Может быть, никто ему так не помог в решении его художественных задач, как две прекрасные женщины и талантливейшие модели – Мила Борун-Островская и Ольга Самойлова!

Мила Борун-Островская сама по себе удивительно переменчива и многолика. То блондинка, то брюнетка, то «классична», то современна, то в «танце с Амуром», то «милочка»! Артистична – от природы и по натуре своей.

Ольга Самойлова «типажно» и характерологически, возможно, даже ее противоположность: серьезна, сосредоточена, задумчива, умна. Более того, именно она дала Александру Шилову женский «типаж», до сих пор в его творчестве не присутствовавший - тип «инфернальной» женщины… В то же время сосредоточенность художника длительное время на одних и тех же моделях открывает глубину познания их характеров, их творческих возможностей. И дает исключительную возможность:

режиссировать – свою и их работу!

Милу Борун-Островскую А.М.Шилов пишет шесть лет: с 1999 года, когда одновременно были созданы три полотна, до 2005 года, времени написания последнего небольшого портрета.

Первое «явление» Милы – очень красивый и очень классический портрет-овал «в голубом». Художник – преклоняясь и боготворя – пишет образ самой красоты, лик и идеал женского совершенства.

Именно эта задача потребовала столь отчетливого классического «оформления» полотна. Форма - «овал-окружность». Поясной портрет. Поза - полуоборот. Женственно-строгая классическая прическа в «античном»

стиле, позволяющая открыть правильные, классические черты редкостно красивого природного лица. Фон – нейтрален (шоколадно-серый). Полное отсутствие «посторонних» акцентных предметов и деталей.

Все нейтрализовано и исключено из композиции с единственной целью: художник пишет «красоту как таковую». Божественно-совершенное и завершенное творение Природы – творение Божие. И небесный голубой цвет как нельзя лучше оттеняет и акцентирует «небесность» самой красоты женской: иссиня-голубой цвет банта и глубокий голубой теплый на одеянии.

Одеяние вполне акцентно. Классическая туника, великолепно обнажающая совершенство молодого тела, «дышащей» смуглой кожи. И традиционный символ чистоты боготворимой художником женственности:

особый – шиловский! – жемчуг ожерелья и бус… Вот, собственно, и вся классически-простая техника. Остальное «достраивает» волшебная светотень – один из главных приемов именно этого полотна. Ею «обрамлены» и подчеркнуты чудные выразительные глаза, правильный овал лица, нежность подбородка и изгибов шеи.

И еще один акцент - естественность изысканной природной красоты.

Естественен спокойный и теплый взгляд, ненапряженное, в меру серьезное, выражение глаз. Естественна поза. Похоже, красавица даже и не вполне осознает, что она столь совершенна… Одним словом, Природа превосходно потрудилась над одним из лучших своих «произведений». Художнику – «только и остается» (!) пластичностью своего приема и мастерства это «произведение» природы перенести на холст. Кистью, маслом и трепетным сердцем. Шилов и переносит – столь же чудесно, как это сделала природа… А художник между тем в том же 1999 году, похоже, открывает в Миле еще один дар и через него – еще одну грань женской натуры получает возможность вывести на свои полотна.

Мила сколь красива, столь же естественна, органична, артистична. Она легка в перевоплощении: в переменчивости, неуловимости, «нефиксируемости» женской натуры и состояний женского характера. И Шилов вдохновенно пишет богатейший, способный сверкать разными гранями женского естества типаж. Пишет – и вдохновенно, и на редкость красиво.

Смею предположить, что этой работой – и сам душевно возрождается.

К 1999 году относится натюрморт с расцветшим багульником над портретом Машеньки и – последний из четырех – посмертный портрет дочери… А что если именно красоту, совершенство, артистизм, легкость натуры «Милочки»

мы и должны не в последнюю очередь благодарить за возрождение, за «вторую жизнь» самого художника Шилова?..

Вот она, чудная шиловская «Модница». Само кокетство, сама пикантность. И веселая – в исполнении Милочки еще и всегда такая органичная, тонкая и естественная! – «игра».

И вот оно, буйство шиловского «масляного» цвета! Оно словно «выводит» в целом и во всех «составляющих» этот характер легкий, эту внутреннюю игривость, эту остроту и пикантность девушки – на суд и на «глаз» зрителя. Суд добрый, способный воспринять и все правильно понять в «легкой романтической истории».

Он очень мягок и игрив, переливчатый мех модной норковой шубки:

точь-в-точь характер и психологическое самоощущение красавицы. И красота эта так великолепно «обрамлена» и увенчана – красной шляпкой. И вот они – все цвета радуги! – характера подобного женского типажа на ее легко и изысканно «взвихрившемся» шелковом шейном платке.

Как – хороша, как – мила, какая – модница да нарядница. И саму жизнь в себе заключает - в самых ее лучших, полнокровных, радостных и сладких мгновениях!

И какая талантливая она актриса – Мила Борун-Островская!

В том же 1999 году она столь же блистательно «сыграет» еще одну из красивейших шиловских картин – «Танец с Амуром». И – как сыграет! Так, что и сам художник не скроет своего восхищения. «Войдет» в свою картину вон той скромной, боготворяще застывшей античной скульптурой на подоконнике. Безмолвно «застыв» перед «первообразом» Милы на классическом «овале в голубом».

А от женской прелести и игривой мягкости красавицы – не только Амур оживет (как блестяще Шилов умеет их «оживлять», скульптурные изваяния на своих картинах, в нужный момент и в нужном месте!). И некогда уже «приговоренный» и давно превращенный в «ковер природной работы»

зверь в счастливо-восторженном оскале – воззрит (именно так: воззрит!) на чудо женского совершенства и на божественный этот танец. С Амуром ведь!

Почти с Ангелом – танцует!

Срежиссировано – блестяще! Подчеркнем, не профессиональным режиссером – профессиональным художником. Надо ли говорить, сколь блестяще все написано!

Кстати, художник и не «разнообразит» тот «канонический» образ Милы, некогда им уже увековеченный «овалом в голубом». А что еще и можно прибавить к совершенству этой чудной природной красоты?

А вот артистизм Милы – суть ее женской натуры и суть данного женского типа – как раз и пишет «крупным планом». Пишет, акцентируя чудным изысканным бархатно-шелковым платьем пластику изящного, красивого, гибкого тела. Пишет, не «раздевая», кстати, а сокрывая. Чистота божественной красоты для Шилова – все так же священна и неприкосновенна.

Но зато все восхищение, всю бурлящую в его душе «жизнь» от встречи с молодостью, красотой и таким «животворящим» женским характером, каким наделена Мила (третий дар, который Бог Миле дал!), художник «изливает» в чудо красного цвета. Цвета жизни, любви, славы и – женской «победительности»!

Вот эту-то животворительность и полнокровность шиловского красного на этом портрете столь безошибочно и чувствует зритель, искренне и непредвзято надолго застывая перед красивой картиной! Может быть, и себе не отказывая в удовольствии не только полюбоваться красотой и женщины, и картины, но еще и «подпитаться» источником жизни – лавиной шиловского красного на этом полотне!

Не для того ли Бог «в нужный момент» (в 1999!) и самому художнику послал это «чудное виденье». Животворящую лавину пламенного того одеяния, чтобы в нем сгорая, Мастер – остался жив?..

А Милочка – продолжает играть «Милочку» (2006).

И как же породиста эта чудная блондинка со старинной русской косой в дивном сочетании с бездонностью карих глаз. И как игрив и – оказывается!

– неклассичен ее профиль в зеркале. И как обольстителен этот затянутый притягательно-синим бархатом стан. И как маняще-победительна улыбка эта, игривая из игривых. И как хорошо она знает, что она – милочка!

И еще какая милочка! Вон и легкая бабочка бриллиантовая, искусно дополнившая скромные жемчуга, свидетельствует, что Милочка – милочка!

С тем же – и с новым! – восхищением новой Милочкой и художник любуется! А у художника всего-то и есть один способ восхищение передать:

написать и – все прописать.

Он и «прописывает». Одинаково душистые розы, живые и искусственные, омут синего бархата, волшебное «кружение» белых и синих кружев. И ее – «дышащую», живую, влекущую и волнующую – милочку Милочку! Как всегда, чудно прописывает. Словно – в последний раз!

Нет, это был не последний раз. Была еще одна «Мила». Изысканное малоформатное полотно 2005 года: плечевой портрет в полупрофиль, поособому, «живописно-графически», тонированный.

И как мила, и как отстранена она – и позой, и взглядом, и новым обликом все еще чудного, но другого, далекого, «памятного» лица и образа, – Мила. Скорее, портрет-воспоминание (светлое-светлое, как колористическая гамма полотна!), чем прежний портрет-жизнь, портрет-ситуация, портретсюжет.

Чуть грустный образ – отшумевшей, отзвеневшей куда-то «легкой романтической истории» с Милой Борун-Островской в главной роли! И как подходят к нему вечные слова вечного мужского благородства: «Как дай вам бог любимой быть другим»… И как он хорош, этот лаконичный образ 2005 года. И как хороша – «жизнь-игра» 1999-2001 годов. Словно глава дивного, остросюжетного и такого для всех животворительного, живописного «романа о женщине»

художника Шилова. Столь блистательно им написанного кистью и маслом. И им же «отрежиссированного»!

Характер и типаж, который Александр Шилов открыл во второй своей постоянной талантливой модели, Ольге Самойловой, прежде шиловскому творчеству известен не был. И, думается, его необъяснимость, необычность, желание во что бы то ни стало эту «загадку природы», женщину подобного типа, разгадать, художника влечет особенно. В 2003 году он пишет два крупноформатных полотна.

Героиня очень разная на них. Но, похоже, на обоих портретах так и не схвачена пока та суть, которую интуитивно ощущает и предчувствует Мастер. И в 2005 году он пишет еще два «лика», но теперь уже одного художественного образа, – графический и живописный. В них суть данного женского типажа и уловлена, и зафиксирована наиболее точно. На ней – Шилов и останавливается… Как и в «сюжете» с Милой Борун-Островской, первое приближение к образу и типажу Ольги Самойловой начинается с наиболее близкого для художника «явления» женщины – с классического ее портрета.

Очень серьезная, задумчивая, холодноватая, так и останется она тайной не разгаданной на портрете октября 2003 года. Почти в равной мере классически-красива и – «закрыта». Как и ее скульптурная в античном стиле «копия» на столешнице зеркала.

Иссиня-зеленые глаза, задумчивые, все «в себе». О чем – взгляд? О чем – «сюжет»: колечко – отвергнуто? примеряется? принято? О чем – отстраненная задумчивость?

И, разумеется, традиционно блистательно-красивое шиловское «оформление» образа. Красно-малиновый фон, столь гармонирующий образу, бездонная синева шелкового платья, изысканные «серебряные» цветы парчи, серо-золотое сияние парчового шарфа. Все классически-великолепно, живописно. Есть на портрете, и удалось – все. Кроме того, что тайна – осталась тайной, загадка – осталась сокровенной. И портрет этот – первый в серии – так и останется портретом женщины-тайны, к своему внутреннему миру художника так и не допустившей… …«Зелень» глаз сгустилась. Образ стал более осязаемым. Более символичным и «расшифровывающим» ситуацию и характер – стало «обрамление» образа «в мастерской художника» в декабре 2003 года.

Вот так же в 1997 году, и тоже «В мастерской художника», застыл перед силой женщины-победительницы другой античный полководец… И эта женщина, с одноименной работы декабря 2003 года, тоже из тех, что – судьбы истории вершат?..

И так же на гобелене-фоне другой художник, из иного, далекого «временного измерения», пытается постичь (безуспешно, похоже!) суть другой дамы. Постиг ли?

На декабрьском портрете 2003 года Александр Шилов пишет ту же Ольгу Самойлову – и другую. Изысканно («стильно») одетую, модную, на чашечку кофе отвлекшуюся в мастерскую художника от неудержимого «потока» нашего времени и современного города. Пишет современницу! И прическа – из наших времен, и украшения – из наших «стилей», и – ключик от машины! А над ниточкой жемчуга тоже – размышляет… Великолепное полотно великого мастера – состоялось. Роль – сыграна.

Загадка – осталась. Хотя, следует признать, художник заметно приблизился к разгадке. Приблизился – к открытию принципиально нового для него типажа!

Оно и случилось в 2005 году!

Шилов уже писал манящее, околдовывающее, чарующее чудо, провокационный блондинисто-голубой омут сокровенной женственности («Оля», 2001). Шилов писал томно-влекущую, головокружительную бездну чувственности («В мастерской художника», 1997).

Но Шилов пока не писал подобный художественный типаж, женский тип и – глубинную черту немалого ряда самых загадочных женских натур!

Инфернальное, бесовское, манящее – но и непременно губящее. Не фиксируемый внешними проявлениями и не объяснимый логически, некий «ведьмовской зов», таящийся в женской душе и женской сути. Некие древние, «прародимые хаосы», не только женской, но и человеческой натуры вообще. Страсть, то, что З.Фрейд назвал «влечением к смерти», к разрушению. Хаос и бездна человеческой души и плоти – манящей, опасно подстерегающей, невозвратной и гибельной для того, кто возьмется ее «исследовать». Или просто по-человечески, по-мужски, канет в этот омут:

канув – из него не возвращаются… Между тем, эту тему и этот женский тип так любили писать и русские, и европейские классики.

Уверена, он просвечивает сквозь покров неразгаданной улыбки Джоконды. Он проглядывал в скромно-бесовских типажах гоголевских «панночек»: этот писатель вообще любил с ними «заигрывать», неосторожно и неосмотрительно… Нешуточно и глубинно его рассмотрел Ф.М.Достоевский. И в красотепровокации Настасьи Филипповны в «Идиоте», и – крупным планом – в губительной для Федора Грушеньке в «Братьях Карамазовых».

Он таинственно сверкнул в «денисьевской» теме Ф.И.Тютчева, когда поэт воскликнул: «Две страсти есть – две роковые силы»! Поэт и формулу этого «омута» точнее всех определил: «роковая страсть», роковая женщина… И Лев Толстой – к тому типу присматривался.

Но, безусловно, в этот омут вполне пал – и не восстал из него (как в «Розе Мира» духовидчески «спрогнозирует» Даниил Андреев!) – Александр Блок! С его появлением в блоковском мире «светлой памятью» становится Прекрасная Дама. А «роковая сила» нет-нет, да и взглянет-заманит глазамибезднами своими. То в «явлениях» Незнакомки. То – опоит вином страсти в самом океане стихии в чудной «Снежной маске». То обернется «явлением Карменситы» в цикле «Кармен». И вызовет столь мучительный «вздох»

гения: «Нет, никогда моей и ты ничьей не будешь…». И примирительнозапоздалое оправдание: «Я сам такой, Кармен»… А Александр Шилов этот типаж уж скорее «нащупал» в мужском варианте: в провокации музыки Моцарта – для игумена Зиновия… И вот теперь Ольга Самойлова, 2005 года, в графическом варианте.

Именно в графическом портрете суть типажа выступила наиболее явственно и полнокровно. Краска в живописном варианте буйство «роковой силы» как бы даже приглушила, «сняла», «примирила». Несмотря на то, что в колористическом решении психологического типа Шилов абсолютно точен и максимально результативен! Видимо, видовая «недоговоренность», «открытость» графики более органична оказалась для «оживотворения»

подобного типажа и для «олицетворения» этой грани женской натуры… Но именно в «случае Ольги Самойловой» поразительно, непредсказуемо и стихийно – изменился характер шиловской графики!

Видимо – устремляясь за непредсказуемостью самой инфернальной бездны… По нашим наблюдениям, подобная манера шиловской графики, всегда мягкой, ажурной, «обволакивающей», бархатисто-теплой по «мазку» и характеру, и столь изменившаяся на графическом портрете О.Самойловой апреля 2005 года, встретится еще едва ли не единожды во всем графическом творчестве Александра Шилова. Ею будет отмечен графический автопортрет октября 1996 года, где впервые явлено «лицо горя», основа для вариантов живописного продолжения в том же 1996, и в 1997 году.

В портрете О.Самойловой 2005 года подобная стилевая и техническая манера еще более сгущена и концентрирована. Здесь еще более резкая линия, более сильный, «настойчивый» нажим карандаша, более темпераментная и сильная физически – «вязь» штриха.

Однако значимо и существенное различие. На портрете О.Самойловой редкий для графического стиля Шилова сильно «затемненный» фон, на котором, к тому же, фигура героини дополнительно «сопровождается» ее тенью!

Великолепно – в графике! – прописан «атлас» наряда и кожи. И вся сила этой необычной, «буйной», шиловской графической линии сосредоточивается в вольном, неуправляемо-стихийном буйстве волос героини. Она почти та самая, блоковская: «с неразгаданным именем Бога, с буйным ветром в змеиных кудрях»!

И глаза, не «несущие» цвета в графическом исполнении, колдовские, темно-страстные и – навсегда неразгаданные… И сила в них – колдовская. И зовущая – и не допускающая, и приближающая – и отвергающая… И тайна сия – силы колдовской, чертовской, инфернальной – не разгадана! Была, есть и останется… Вот, по сути, такое многоточие поставив – очень многое уловив, поняв и проявив в новом для него типаже! – но многое так и оставив загадочнонеприкосновенным (и тайна «силы роковой» в том проявилась, и дар художника, умеющего вовремя остановиться перед заветной чертой), Шилов и займется «перевоплощением» графического «проекта» в живописный.

Второй – даст эффекты новые, более глубинные. А что-то краска и кисть и «растеряют» по сравнению с поразительно удавшейся «стихией»

графического полотна. Она столь адекватно уловила и выразила «стихию»

подобного женского характера и типа.

В живописном варианте очень красивого портрета Ольги Самойловой 2005 года, который и появился буквально месяцем позже, колдовское, бездонное, инфернальное (предельно обнаженные на графическом портрете «прародимые хаосы» жизни, человеческой души и женской натуры) скорее растворится. Зато оно будет «замещено» более традиционным цыганским «явлением» героини.

Безусловно, в этой роли она хороша! Стройное, гибкое тело. Буйство кудрей – цыганских, не «змеиных» уже! Красивая поза и «поступь» цыганки.

Готовой и «поворожить», и в танец, как в омут, броситься. И в омут, как в танец, «пригласить». Великолепен «огонь» атласа, чарующе «оформившего»

огонь души и тела! Великолепны «кроваво-жгучие», подстать «женщинестрасти», рубины.

И особенно великолепен – и активно-акцентен – густо-зеленый фон!

Вот он-то и есть то, что осталось от омута инфернальности, который столь явно проступал в «бесцветном» графическом варианте!

Заполняющая все зелень фона-омута звучит словно отражение и «продолжение» зелено-голубых глаз красавицы – так долго мучившей художника тайны. На живописном полотне он эту «тайну» несколько «успокоил». Отчасти «разгадав». То есть «переведя» героиню в типаж цыганской натуры и традиции.

А что неразгаданным у художника Шилова осталось, так то никому и до него разгадать не удалось в этих редких природных «явлениях»

зеленоглазых чар женских. Ни Гоголю, ни Достоевскому, ни – Блоку.

Вот только тонули в них – все одинаково. Уж не тот ли общий для всех «омут-тайну» в своем буйно-зеленом фоне и Шилов написал. Им – и «победив». И красавицу с неразгаданной тайной очей зеленых. И – саму тайну… Ход – превосходный! И зрелой мудростью художника, и его богатейшими творческими возможностями.

Как на этом зеленом омуте-фоне полыхает красный атлас! Как горит и переливается сборчато-воланная юбка! Как таинственно сверкнет он – на листиках розочки в волосах! И как сольются с ним – так и не разгаданные, хотя блистательно написанные! – глаза зеленоокой колдуньи.

И зовут, и манят, и приближают, и отвергают. Теперь уже зрителя великолепного шиловского портрета!

И сделаем два кратких «послесловия» к столь обширному разделу о женской теме в творчестве Александра Шилова.

Обширным он оказался оправданно. Это и наиболее многочисленная серия портретов. И в организации художественного пространства Галереи на Знаменке, как мы могли наблюдать, женская серия сыграла роль особенную.

Она стала своеобразной «кровеносной системой» большого и многосоставного целого. И соединив его в целое, и динамику ему придав, и – жизнь вдохнув.

Одним слово, в Дом Шилова – вошла Женщина!..

А лаконичные «послесловия» таковы.

С первой страницы книги о Шилове и до конца нашего исследования Путь художника Александра Шилова в нашей интерпретации часто сопровождал и «комментировал» Александр Блок. Без нашего специального «разумения» и заранее заданного «плана». Непредсказуемо и «самостоятельно»! Просто, в нужное время в нужном месте он – начинал «звучать»… Как знать, может быть, в едином живом пространстве единой живой культуры они, те, кто это пространство созидает, художники, поэты, композиторы, философы, вот так и «перекликаются» друг с другом. Через десятилетия, через века. Через «границы» – видов искусства, жанров, форм познания, стилей… И, может быть, те, кому довелось жить в «рубежные» эпохи, вообще как-то по-особому друг друга слышат. Независимо от того, что один пером и «ритмом» пишет, другой – кистью и маслом. Культура – одна, Космос культуры – един. И кто знает, какие «чудные звуки» из этого Космоса кем услышатся, во что отольются. В слово ли, в мазок ли, в звук ли… Да, к тому же, и времена обоим достались из тех, о коих Блок сказал:

«Мы дети трудных лет России…». Правда, в ту, отрекшуюся от своих истоков эпоху, тут же горестно и выдохнул: «Пути не помним своего…».

И, как знать, может быть, и вошло в нашу жизнь – в конце ХХ столетия! – «Явление по имени Шилов», чтобы мы этот Путь (нашего Отечества, века, души и духа!) и вспомнили, и восстановили. А еще – чтобы обрели, наконец - «ненарушаемую связь» нашего бытия!

Художник Александр Шилов все для этого сделал и – продолжает делать!

И второе «послесловие».

Краеугольный камень Дома, который Художник создал на Знаменке, Красота. И это краеугольный камень того Мира, который он создал в своей живописи.

И как многолика – его Красота. И как многозначно его понимание Красоты. Красота подвига, Красота Духа, Красота Материнства, Красота женщины, Красота мудрости, Красота Кротости, Красота тайны. И красота цвета, линии, лика, цветка, композиции, полотна, пастели, ракурса, грации… Похоже, и на заре ХХ1 столетия – после всех испытаний и унижений, кои выпали на долю Красоты в веке минувшем, в веке наступившей «цивилизации»! – Художник Шилов так ничуть и не усомнился, что «миром правит Красота»!

Но ведь тогда есть вполне реальная надежда, что «Красота – спасет мир»?!

«КРАСИВАЯ ФИЛОСОФИЯ» ХУДОЖНИКА ШИЛОВА: ОТ

КОМПОЗИЦИИ К ДУХОВНОЙ ЭПОПЕЕ

Картина «Молитва», выставленная в мае 2008 года, это итог оригинального и сквозного в творчестве Александра Максовича Шилова жанра, который мы условно обозначим как «композиции». Он собирателен, многосоставен, многолик, включает традиционный «натюрморт».

Эти произведения малой жанровой формы вобрали и систематизировали в своеобразные «квинтэссенции» одну из мощнейших доминант шиловского творчества – философичность. Можно было убедиться в том, что философский подтекст у художника присутствует практически в каждой его работе. Однако в автономных «философских квинтэссенциях»

философский «дискурс» либо является прелюдией к какому-то этапу его творчества (композиция «Моя родня» как «ключ» к творчеству 2000-х годов), либо подытоживает определенный период его творчества, либо – является полностью самостоятельным и самоценным.

При этом все композиции объединяет одно общее качество.

Философские мотивы художник ведет как сквозные, целеположенные, мировоззренчески и духовно для него исключительно важные. И потому именно композиции следует рассматривать как своеобразные «контрапункты» его «знания» и познания мира и человека.

А Знание художника, Богом данное и освященное в Таланте его, оно особое. Рискнем сказать, оно в чем-то сродни духовному знанию святого.

Это знание не только и не вполне его, человека и художника. Оно Всевышним открывается и благословляется. А потому оно дорогого стоит, такое знание. Это знание-хватка, знание-метод, знание-прорыв (о его утрате веком Х1Х так тосковал О.Мандельштам!). Оно и логично, и надлогично одновременно. Вряд ли какой художник логически возьмется объяснить (и тем более словесно выразить), откуда то знание приходит и что оно «дословно» означает.

И потому, видимо, Александр Шилов – художник смысловой – вновь и вновь к эпизодам этого «знания» возвращается. И записывает их, и уточняет, и, вновь и вновь, одну и ту же тему порой варьирует в своих композициях. А иногда даже «одаривает» ими портреты (портрет художника Г.Правоторова 2000 года, например, А.Дутиковой в «Сонетах Петрарки»).

Как бы то ни было, именно из массива, из содержательного и технического «накопления» жанра и приема, в 2000-е годы композиции укрупняются, «завершаются» концептуально и – ширятся жанрово.

И если картину «Моя родня» мы уподобили бы литературному жанру средней эпической формы, повести, то полотно «Молитва», вырастая из шиловских композиций технически и концептуально, синтезируя прежние мотивы и задавая новые, может быть определена как «духовная эпопея», «духовная симфония». Это условное определение, подчеркивающее принадлежность произведения к большой жанровой форме.

Духовная эпопея, ибо абсолютно безошибочно и адекватно художником схвачен и переложен на полотно сам уникальный «объем» молитвы. А она – интимна и всемирна одновременно. В конечном счете, именно молитва за весь период развития человечества сосредоточила наиболее полный «объем»

и исчерпывающее символическое значение таких философских и духовных категорий, как бытие, жизнь, дух, душа, Бог, человек.

Все онтологические, экзистенциальные, гностические прозрения, которые на протяжении многих лет вел художник от композиции к композиции, и которые сами вели его по пути познания чуда мира, тайны бытия, явления человека, и слились в особого рода духовной симфонии Александра Шилова, имя которой «Молитва».

Всмотримся в творческую предысторию полотна - в динамику содержания и приема шиловской композиции, от первых опытов начала 60-х годов до «Молитвы» 2008 года.

В 60-е годы молодым художником создана своеобразная, с единой концепцией и единым образным решением, серия композиций. Все они объединены общим названием «Натюрморт» и относятся к 1962 году (Свеча на синем; Свеча на лилово-сиреневом, обе акварельные) и к 1963 году (Догоревшая свеча, цветной карандаш; Мимозы на красном, акварель).

Ранние работы, выполненные акварелью и цветным карандашом, необычайно выразительны и содержательно «объемны» (тем более, для «пределов» малой жанровой формы), насыщены символически и концептуально.

Подчеркнем, сам художник не объединяет их в цикл (аналогично, например, авторской компоновке «Мира снов» начала 80-х годов). Однако объективно внутреннее единство работ и их «устремленность» к циклическому единству просматривается весьма наглядно. А, учитывая символическую многозначность образов и своеобразие единого «сюжета»

ранних полотен, и вовсе есть все основания для интерпретации этих работ в циклическом единстве и целостности.

Главной сюжетообразующей доминантой трех первых композиций является образ свечи, символическое значение которого «архетипически»

обозначает длительность и путь человеческой жизни.

Словно из синего космического небытия возникает и его отражает начинающая «путь» своего горения свеча на первой композиции условно сформированного нами раннего акварельно-карандашного цикла художника.

Какой строй, лад и порядок космической гармонии и красоты несет в себе эта первая «глава» «трилогии бытия» молодого автора. Сколько торжественности, возвышенности и таинственности самого космоса и тайны человеческой жизни заключено в мерцании «мраморного синего», в таинственном поблескивании серебра на маковках, украшающих подсвечник.

Сколько живой красоты в совершенно «живом» молодом персике. Светом своим и солнечным «мерцанием» композиционно и колористически он «оживляет» и саму свечу, еще лишь у самых истоков «бесконечного» ее горения вспыхнувшую.

И еще свернуто лилово-сиреневое полотно человеческой жизни… Как красиво и цельно они взаимоотражаются: космический синий цвет фона – и блестящая, сверкающая поверхность зеркального «стола», несущая в себе тайну и бездонность самого мирового океана. Архетипически образ «моря житейского» одинаково символичен и в философской концепции бытия, и в библейской образности. Бурное море человеческой жизни - море грядущих вихрей и страстей - на первой шиловской композиции еще такое покойное, такое чистое, такое бездонное… Как же она, не разрушенная пока бурями и страстями житейскими, гармонична, стройна и чиста – жизнь наша. Как чисты и совершенны истоки ее. И как близка она и созвучна – самому божественно-совершенно устроенному строю и ладу мироздания.

В этой безбрежности мироздания на первой композиции нет ничего предметного. Но это не «ничто», не пустота. Это – сам Космос.

И какие дивные глубины и возможности таятся и могут обнаружиться в вечном «перетекании» тверди небесной и бездны морской. На «пересечении» их и загорается такая хрупкая, такая беззащитная (но ведь Богом данная и Богом благословенная: маковки куполов о том свидетельствуют!), и такая торжественная и чудесная – свеча человеческой жизни! Это ее приветствует, словно чудный звон, исходящее почти «материально» от космически-синей колористики картины, «звучание».

В ней – и перед ней – еще нет быта. Жизнь человеческая вся еще – бытие! И именно этот «портрет бытия» и есть начало, точка отсчета шиловской философической трилогии 1962-63 годов.

Быт, сменивший – и подменивший! – бытие, составит содержание второй части трилогии.

Полотно человеческой жизни не только развернуто, но наполовину уже скомкано. А за ним – и пустота просматривается. И от свечи уже лишь половина осталась. И торжественное когда-то мерцание серебра на подсвечнике почти медной тусклостью заменено, да еще и с некоторым повреждением поверхности. И абсолютно «в тон» медной тусклости – металлический чайник. В «капле» его воды теперь только и «отражается» тот океан бездонный, что наполнял дыханием и чудом своего почти библейского «явления» саму атмосферу первого полотна трилогии.

Нет, все еще вполне красиво и даже гармонично. Как в нормальной человеческой жизни в период цветения и плодоношения. И лиловый мерцает и светится редкими островками света и «цвета». И серая скатерть на столе (теперь его предметность расшифрована окончательно) еще богата вполне живописными узорами зеленого и розового. И левый верхний свет (из пустоты?) – еще вполне благосклонно освещает уголок бытового пространства. В персике, правда, прежней свежести поубавилось… Бытие - ушло. И, похоже, осталась некая «осенняя» грусть и ностальгия по нем. Но ведь, в конечном счете, в реальной жизни – каждый день – мы и живем не бытием, а бытом. Успокаивает лишь то, что слова эти – одного корня… Не то – третья часть трилогии. Безысходно замкнутое пространство.

В нем все точки над «i» расставлены до прозрачности просто и однозначно.

«Цветущее» лилово-сиреневое полотно человеческой жизни отодвинуто и свернуто. Место его расположения заменило нематериальное и невещественное землисто-серое «ничто». Фон композиции и вполне конечный тупик всех земных «пространств» и космических «беспредельностей».

Все предметы однозначны и почти «терминологически» точны в своем символическом значении. Ни один из них не допускает и не подразумевает «перетекания» смысла и образа.

Подсвечник пуст: свеча догорела. И лишь как будто легчайший дымок от нее еще вьется. Да и вьется ли – или наше зрение «аберрирует»?..

«Книга бытия» человеческой жизни закрыта, до жестокости безвозвратно. Ее как будто «пригвоздил» обнаженный «лик» самой смерти – голый человеческий череп.

Стол, с выщербленной доской, гол и пуст. Да и стол ли это? В любой момент он может «обернуться» поверхностью куда более трагической… «Где стол был яств – там гроб стоит», - о подобном «оборотничестве» дерева изумленно воскликнул в ХУШ веке поэт Г.Р.Державин!

Открывающая «бездонности» и двойные смыслы явлений, «отражающая» текучие образы акварель художником оставлена. Она «не справилась» бы с жесткой конкретикой и безальтернативностью конечного вывода трилогии. Ее и заменил цветной карандаш, гораздо более «жесткий»

и «конечный» инструмент в арсенале художника.

Все точки над «i» расставлены в трилогии и концептуально, и образно, и даже «технически». Жизнь - прожита, свеча - догорела, книга бытия закрыта… Мне как исследователю – остается удивляться.

Откуда у двадцатилетнего начинающего художника такой масштаб философского мышления?

Откуда (в двадцатилетнем возрасте!) так остры оба «конечные» полюса мироощущения: «чувство смерти» (как у И.Бунина) и «чувство жизни»?

Откуда в начале «оптимистических» 60-х у молодого художника такая, идущая «не в ногу со временем», трагически-трезвая тональность творчества?

Откуда – такая жесткость и трезвость знания о жизни?

Сделаем оговорку о некоторой декларативности изложенной концепции и обнаженности в способе подачи философской версии. Но ведь это же двадцатилетний, еще, по сути, лишь первые шаги в живописи делающий, художник – воплощает! – в краски и формы живописи сложнейшую философскую концепцию! По-моему, так начинает только гений. Да ведь неоднократно и убеждаешься в том, что у Шилова не было периода ученичества. Рассмотренный пример – еще один аргумент в пользу изначальной зрелости художника.

И так начинается – самостоятельная и самоценная страница его творчества: «красивая философия» художника Шилова.

Мощи философской мысли предстоит найти свое воплощение не в слове, что общепринято. Предстоит найти воплощение зримое, явленное, живописное – в линии, в композиции, в цвете! Потому она и названа нами метафорически – «красивая философия».

А она ведь еще и вправду очень красивая, шиловская философия!

В любом случае, одна из важнейших эстетических доминант художника Александра Шилова – философская – начинается здесь, в самом начале творческого пути, чтобы «пронизать» собою все его творчество.

Ведь каждый портрет это еще и свой, конкретный и частный, ответ Мастера на главный философский вопрос: «Что жизнь?». Ответы будут варьироваться. Однако магистральное русло их намечено в начале 60-х, в композициях: «Нет, не игра». В шиловском видении, скорее – трагедия.

Но ведь настоящее искусство и начинается – мировая культура это наблюдение в статус непреложного закона возвела! – не на празднике жизни, а в трагедии бытия. Знал ли Шилов это тогда, в начале 60-х? Возможно, и знал. Осознавал во всей глубине – вряд ли. Бог и Талант вели – по пути единственному и безошибочному.

…Есть у Александра Шилова еще одна чудесная акварельная композиция 1963 года: ветка мимозы в стакане воды на красном («Натюрморт»).

Зрелый И.Бунин в «Жизни Арсеньева» признался, что его писательское видение продиктовано его индивидуальной психологической доминантой (у каждого она своя) – «обостренным чувством смерти».

Гений тот, кто способен равно воспринять и воплотить полный «диапазон» жизни - противоположные полюсы бытия. «Трилогия о свече»

начала 60-х годов вполне выявила у молодого художника «обостренное чувство смерти». Но, подчеркну, именно оно оказалось «ключом» к столь же «обостренному чувству жизни», и столь же рано, в те же 60-е, явившему себя. «История о мимозе» тому свидетельство.

Удалось ли еще кому так «тихо» и нежно, на таком крошечном квадратике бумаги, вобрать и сконцентрировать столько жизни, как удалось в этом милом натюрморте двадцатилетнему Александру Шилову!

Символическими смыслами и значениями здесь исполнено все, и, прежде всего, цветовое воплощение идеи жизни. Красный – цвет самой жизни/крови, ее цветения, молодости, весны. Солнечный желтый – цвет самого раннего вестника весны, нежной и робкой мимозы. Его цветность, и без того впечатляющая на мартовском снегу, неизмеримо повышается на шиловском красном и в созвучии с трепетным зеленым цветом мимозной веточки.

И все это волшебно живое – и мимоза, и весна, и вода, и даже простой стеклянный стакан! Живое, потому что трепетное и струящееся. И вот это чудо и диво – трепет жизни – суметь переложить на полотно!

…Припоминается иное – мандельштамовское, 1909 года. Трепет самого бытия в мгновенности его нежнейшей апрельской картины. И благоговейный трепет поэта, знающего, что перед ним чудо, которое мгновенно. Но лишь потому, что оно мгновенно, оно и есть чудо: