«ОН ВЕСЬ ДИТЯ ДОБРА И СВЕТА. (О тайнах художественного мышления Александра ШИЛОВА – разгаданных и неразгаданных) Москва - 2008 2 УДК 75.071.1.01+929 ББК 85.143(2)6 З-26 ISBN 978-5-93121-190-9 Первая монография о ...»

Седой, до срока состарившийся (служба дипломата не из легких; либо и «старым» стал, когда дело оставил?), он весь, и навсегда, в той своей жизни. Сколько живой горечи, до слез, в глазах отсутствующих и «остановившихся». И продолжает жилка на виске пульсировать, как тогда, когда был ежедневно и ежесекундно в сверхнапряжении каждый день и миг.

Как далек – до невозвратности – взгляд этот! И как много теперь он понимает – правильно понимает! – из прошлого. И как многое – исправил бы. И как хорошо умный этот человек знает: ни история, к коей он «рукотворно»

причастен, ни жизнь, в том числе собственная, сослагательного наклонения не знают… И только – горечь, горечь и горечь. Во многая мудрости – много печали… Пожалуй, портрет разведчика Джорджа Блейка лишен того внутреннего и внешнего драматизма, коего была исполнена работа года. Там взгляд приковывала любая деталь. Чуть небрежно отвернутый воротничок домашней рубашки почти нонсенс для человека его профессии!

Напротив, портрет разведчика 2008 года строго и прекрасно «классическая» работа.

Старый профессионал позирует художнику. И все навыки и умения всегда «быть в форме» - в полной сохранности и налицо и через много лет после отставки. Поза красива и «вышколена». Выражение лица навсегда «подконтрольное» профессионалу. Благородство, интеллигентность и интеллектуальность во всем облике и в самоощущении.

По самоощущению и по «форме» он разведчик и поныне. На этом Александром Шиловым и построена «интрига» и сюжет портрета.

Лицо немолодого человека – и молодые («безвозрастные»), очень умные (и светлые!) глаза. Прекрасные манеры, достаточно сильное и сохранное тело.

И лишь одна-единственная неподконтрольная – и не поддающаяся никакому контролю! – правда об этом человеке: его руки! Правая, безвольнобессильно брошенная на резной подлокотник кресла. Левая, сжатая, уже познавшая старчески-необратимые изменения… Шилов и акцентирует (с пристальностью и точностью гениального психолога и врача-геронтолога) свое и зрительское внимание именно на этой «не лгущей» детали портрета старого разведчика!

Руки разведчика Блейка это отдельная «история», страшная и невымышленная. Они уже натянуты пергаментно-истонченной кожей, какая выдает возраст обладателя с той же точностью, с какой о возрасте дерева свидетельствует число окружностей на срезе. Законы природы никакой воле (даже воле разведчика) неподвластны и неподконтрольны. Они очень старые, эти руки.

Но их реальный «возраст» еще старше. Их возраст это то постоянное нервное сверхнапряжение, в котором они всю жизнь пребывали.

Руки – наш «жест». Руки – волевое «ощущение» и «барометр» нашего нервного состояния. Сколько живых и ныне «сверхнапряженных» нервов в руках разведчика на этом чудесном портрете. Им никогда не дано расслабиться и успокоиться… И как густо и безжалостно – до костного основания! – обнажена сетка кровеносных сосудов на трудовых руках. Они именно трудовые, в мозолях и старческих ревматозных узлах, никак не руки интеллигента. Они очень многое умеют – и очень многое ими сделано – руками разведчика… Психологический и философский конфликт - «конфликт» безмерной воли у мастера самой «волевой» профессии на земле и «правдивой» природы, неподвластной и неподконтрольной даже самой сильной воле, - и составит внутренний психологический сюжет классически и психологически достоверного портрета старого Мастера.

Несмотря на весьма притягательные, почти экспериментальнонаучные, повороты темы мастерства и возникшие на их основе интересные психологические пассажи о дипломате на пенсии и разведчике «навсегда», Александра Шилова все же гораздо больше привлекает «мастерство как таковое». А на рубеже 90-х - 2000-х годов все чаще обнаруживается стремление воплотить сам процесс мастерства.

Этой труднейшей задачей продиктованы две оригинальные графически-живописные «дилогии»: «Часовой мастер В.С.Макаров» (1998) и «Народный артист России С.Шакуров» (2003) собственным портретом и князем Меншиковым в его исполнении.

Сравнение своеобразных «дилогий» дает интереснейшие наблюдения и выводы.

Безусловно, оба графических портрета являются эскизами к живописному изображению героев. Однако обе графические работы и самостоятельны, и находятся в чрезвычайно оригинальных «отношениях» с живописным вариантом.

Часовой мастер Макаров в графическом варианте практически идентичен образу, представленному на живописном полотне. Тот же проницательный взгляд, то же благородство мастера-интеллигента, та же собранность и сосредоточенность всего внешнего облика и внутреннего содержания.

Если «точность – вежливость королей», то от точности его работы зависит очень многое. Само время! В мастерстве Макарова, стиле жизни, поведении, которое прекрасно отражает шиловский портрет, нет мелочей.

Точность и честность доминанта характера часового мастера, как его рассмотрел художник Шилов и по достоинству оценил мастер Шилов.

При столь явном совпадении графического и живописного изображения чем могла быть дополнена «история о мастере» на полотне живописном?

«История» дополнена, и очень многим, и самым важным.

Философскими ракурсами и аспектами.

Первое впечатление от живописного варианта таково, что художник просто поместил своего героя в «профессиональный интерьер»: за рабочий стол, в естественную для него обстановку «часового мира». Вот еще «мертвые» часы, в руках часового мастера. Вот ждущие «своего часа». Те, что на стене, «на стадии контроля».

Чаще старинные. То есть те, которые не только время показывают, но сами «времена и нравы» повидали! Они живут уже некоей своей, самостоятельной жизнью. Они сами «материализованное» время. Они к вечности приобщились...

И в этом «ракурсе вечности» принципиально не совпадут графический и живописный портреты часового мастера В.С.Макарова!

На графическом портрете мастер «частное лицо». Частная судьба, частный стиль и образ жизни. На живописном полотне часовой мастер «перерастает» «частность» и конкретику.

Чего стоят глаза часового мастера на живописном портрете. В них все дело. Ради них одних стоило бы написать это блестящее полотно Это и есть глаза самого времени, глаза самой вечности. Каковы они!

Глубины – невыразимой, тревоги – невысказанной, трагизма – непередаваемого.

Его мастерство особой цены. «Продукция» его труда меряется «по времени», «по вечности». И сама принадлежность ко времени открыла и в нем какое-то иное зрение, иной взгляд. Возможно, иное видение… Не случайно, видимо, «совпадают» глубинностью своей глаза часового мастера В.С.Макарова с глазами святых. Один источник у обоих – вечность.

Как хорош, как мастерски, совершенно написан этот портрет.

Золотисто-коричневые тона, великолепная шиловская освещенность.

Далекая-далекая, глубокая-глубокая – словно из самой глубины времен и столетий… Он двойственен, тот свет, который открывают нам Художник.

Открывая его нам, «отдаляет» его от нас: тайной вечности… Тайной, что застыла в глазах часового мастера Макарова.

Тема второй графически-живописной «дилогии», двух портретов артиста С.Шакурова еще более сюжетна и внутренне напряжена. Тема актерского перевоплощения, которое и составляет суть актерского мастерства.

Точку, границу, на которой человек, частое лицо, персона Сергей Шакуров, превращается в князя Меншикова, до последнего напряжения собственного «зрения», интуиции, мозга и стремится зафиксировать в «сюжете» двух картин художник Александр Шилов.

По сути, как всегда, стремится проникнуть – во что бы то ни стало! – в то потаенное, что не только зритель уловить не сможет, но и сам актер словесно не расшифрует. Стремится проникнуть в миг перевоплощения реальность внематериальную и почти «надреальную»! И как блестяще ему удается рассмотреть и выразить практически «неартикулируемое».

Потому графический и живописный портреты Шакурова, обе равно блестящие шиловские работы, не повторяют друг друга даже на «эскизном»

уровне. Они соотносятся, скорее, как человеческий «прототип», личностная актерская «предыстория» и художественный образ, созданный актером.

Портретом живого, реального Сергея Шакурова Александр Шилов как бы «отграничивает» человеческий материал, из коего артист Шакуров будет «ваять» своего героя ХУШ века - художественный образ сподвижника Петра 1.

Что из «человеческого содержания» актера переходит в художественный образ, что «опадает в осадок»? Что плод фантазии и актерского навыка? Что из истории двух перекликающихся столетий, ХУШ и ХХ1, «достанут» два художника - Шакуров и Шилов? На эти вопросы и ответит аргументированно «встреча» двух великолепных шиловских работ:

графический и живописный варианты шакуровской «дилогии».

Даже на фоне несомненного и высочайшего мастерства Шиловаграфика графический портрет С.Шакурова превосходен, концептуален, несравненно с иными работами психологически и концептуально наполнен.

В работе много моментов, которые «размыкают» природу и возможности графики. Порой как бы ускользает сама граница между графикой и живописью… Совершенно необычна на шакуровском портрете, например, тонировка бумаги, посредством которой художник передает образ объемно, почти «живописно-трехмерно». Невольно возникает параллель с рядом живописных «плечевых» малоформатных шиловских портретов (Геннадия Правоторова 2005 года, Саши, монахи Анны и др.), на которых способ тонировки живописного холста явно «пересекается» с графическим портретом С.Шакурова. В результате белый цвет рубашки вполне «живописно» оттеняет загорелый «цвет лица» актера: данный эффект далеко за пределами возможностей графики как вида искусства.

Необычно и то, что графический портрет Шакурова «дышит» почти так же, как «дышат» живописные шиловские полотна, где персонажи едва ли не в буквальном смысле слова «оживают». На графическом изображении Шакурова художнику удается передать блеск и свечение живой человеческой кожи! Это уникально органичный и достоверно-живой портрет.

Безусловно, вся глубина жизненной правды портрета обеспечивается его психологизмом.

Каков он, шиловский живой и реальный Шакуров-человек?

До суровости сосредоточенный труженик. Честный. И в жизни, и в труде безжалостный к себе. «Правду» о себе скорее скроет, чем напоказ выставит. Актер день и ночь: весь в ролях, в думе о судьбах героев, в главном своем деле. Не только думающий, но и очень умный человек. Огромная воля, способность в любой ситуации себя «зажать» и подчинить главному.

Постоянно напряженный и потому усталый человек. Настоящий мужчина – таких теперь немного осталось. На самой глубине души и характера очень мягкий, нежный человек. Человек железных принципов, с обостренным чувством чести, долга, порядочности. Прост, безыскусен. Может быть дерзок во мнениях и прямолинеен в оценках.

Очень хороший, достойный и настоящий человек и актер Сергей Шакуров на шиловском графическом портрете.

Чрезвычайно правдивый, изработанный, усталый, даже в момент позирования. И потому «диалог» между актером и художником полнейший.

Диалог людей и мастеров «одной породы».

До той точки, на которой мы «вычислили» Сергея Шакурова по графическому изображению, Александр Шилов сознательно и «отрефлексирует» живого Шакурова, чтобы определить его человеческую «долю» в актерской работе над образом князя А.Меньшикова.

Художнику необходимо доподлинно прояснить, что востребовано, довоплощено, достроено из собственного «человеческого материала» актера.

Что наработано фантазией и актерской техникой? Что совпадает в человеке Шакурове и его персонаже? Что в «явлении» Меншикова лишь вымысел и работа актерского ума и интуиции?

В живописном полотне «Народный артист России С.Шакуров в роли князя Меншикова» перед художником Александром Шиловым стоит задача невероятной сложности.

Он пишет «двойной портрет» - актера Шакурова и его князя Меншикова. Сюжетом картины и является «встреча» двух интересных для Маэстро Шилова персонажей, современного и исторического.

Именно потому, видимо, так строг был и так «безжалостен», и так тщателен в своей работе художник, как о том рассказывает актер. По сути, он писал не портрет. Он писал миг и процесс актерского перевоплощения.

Писал, всматриваясь и всматриваясь в мастерство и работу актера, а, прозревал, как мы убедимся далее, совершенно иные горизонты и плоскости… Для Шилова, как всегда, особенное значение имеет «антураж» образа.

Тем более, исторический, тем более, из отечественной истории, тем более, столь острого ее периода, каким был век ХУШ.

Разумеется, Шилов «пишет» свое полотно «вслед» за театральным костюмом Шакурова в роли князя Меншикова. Но – как пишет!

Выписывает – каждый локон роскошного парика по мужской моде Петровского времени. Прописывает – каждый перелив светящихся золотых пуговиц на камзоле князя, каждый лучик рубиновой «игры» на перстне вельможной персоны. Буквально «ткет» каждый перелив камзола дорогого сукна, шелкового подклада, белоснежного шелка, увы, ткани и шитья века ХХ. Шиловская достоверность, кажется, обнажает «фактологию» порой даже излишне. По ней вполне отличишь эффект материалов «исторической принадлежности» от современных… Однако главный акцент картины - актерская игра Сергея Шакурова.

Человеческая сила и нечеловеческая воля актера «перешли» на князя (или и князь на актера «повлиял»)? Поза властная, почти царственновеличавая. И по характеру тщеславен, а в этот момент не пред царем предстоит. Наедине с собой можно и «поцарствовать»… И теперь он – и всю жизнь! – сжатая пружина: ума, воли, нервов, таланта, динамичности характера и психики… Честолюбие и властолюбие – вельможное. Власть немалая и реальная в этой, до бледности руке сжатой! А ведь так ясно знает «свое место»!.. И такая бездна обреченности в стальных глазах этих. Знает, знает сиюминутность и мнимость своего «царствования»… Человек, который «пользуется моментом», и знает, как момент этот краткосрочен. Знает – и нрав своего сюзерена… Сколько ума и силы во взоре. И сколько думы высокой: только что написанный указ надо еще воплотить. Правая рука сам комок воли и энергии, силы и слабости, «победоносности» и ночей бессонных, прошлых и грядущих. И дерзости, и смелости, и отчаяния, и уверенности, и неуверенности… Весь уникальный сплав удивительных противоположностей удивительного века, Петровской эпохи, и удивительного человека, этим веком «выкованного», они и передали столь блестяще!

Князь Александр Меншиков, кого «вынес» век ХУШ из «небытия»

истории, и который собой, своей персоной, полнее всех до нас ту эпоху «донес». Актер и человек Сергей Шакуров, которому предстояло «идентифицироваться» и с тем веком, и с вельможной персоной «осьмнадцатого столетия». Художник Александр Шилов, который как бы и со стороны наблюдает «процесс погружения» актера-мастера в историческую эпоху, но ведь и сам не меньше должен в нее погрузиться, чтобы – все понять!

Великолепная работа двух мастеров и обнаружила, как хорошо Шилов все понял и в актере, и в исторической персоне, и – в истории.

И, может быть, главное, что понял в эпохе и блестяще «донес» на «двойном портрете» Шилов (и это самое большое достижение!), заключается в том, что художник передал абсолютно неповторимый дух и особую духовность той эпохи.

Эпохи, в нашей отечественной истории пробудившей человека к бытию, к деятельности, к самореализации! И вот он перед нами, новый человек, от которого «начинались» все мы, нынешние. Энергичный, упрямый, волевой, деятельный, целеустремленный, дерзкий. Он уже как бы и «поверх» «присутствия» актера Шакурова и князя Меншикова просматривается на портрете Александра Шилова!

Потому что кого бы не писал художник Шилов, он пишет еще и свое собственное видение эпохи и место человека в ней.

Так рождается, может быть, самое интересное в его «двойном портрете» Шакурова – Меншикова, и так рождается самый «глобальный»

эффект превосходного полотна: его, шиловская, концепция времени – века и человека.

Разумеется, необычайно значим для художника выбор темы и персоны.

Избирая «материалом» для своей работы «сюжет» Шакурова - Меншикова, живописец Шилов – художник смысловой от начала до конца! – и «свел»

почти так же, как это делают исторические романисты, время историческое и время современности.

Свел, чтобы «соединить времена». Чтобы «вычислить» истоки современности в истории, а «перспективу» истории рассмотреть в своем времени. Чтобы диалектику времени ощутить и воплотить!

То есть – в который раз! – Александр Шилов, по сути, «преодолел»

границы и возможности портрета как жанра! Написал то, что реалистическому портрету практически недоступно. Написал «портрет исторический»! Но не изменил при этом своему реализму, обязательным условием которого является портретирование с натуры. А потому исторический портрет написал «опосредованно» - и через посредство актерского мастерства Сергея Шакурова.

Написал же, по сути, «портрет века» далекого, стремясь разобраться, «откуда мы родом». Откуда мы, современные люди? Где точка отсчета:

нашей энергии, активности, дерзости, своеволия и бесшабашности, разумности и неразумности?

Написал – портрет и момент – нашего «исторического пробуждения»!

Оттого такой силой, энергией, динамикой, жизнью, дерзостью, молодостью от этого портрета веет, что на нем сами времена сомкнулись, гениально понятые художником Шиловым. А материал, ситуация, персонажи, материально и подлинно, времена двух столетий и воплотили!

Но еще в портрете том запечатлена редкой силы мысль художника, который столь гениально нашел «обходные пути» для живого «портретирования» истории! Тем самым – расширил возможности реалистического портрета. «Соединил» времена, чтобы в них проникнуть и их связь понять. Построил свою, логически и художественно завершенную, концепцию - «века и человека».

Война, ты уравняла всех: о «библейском равенстве» генерала и рядового в галерее Шилова.

Александра Максовича Шилова знают и ценят как художникапатриота. В июне 2008 года эта общепринятая и заслуженная оценка нашла подтверждение на официальном уровне. Среди многих наград появилась еще одна - памятная медаль «Патриот Отечества».

В наше время, к счастью, возвращаются многие утраченные нравственные категории и понятия, возвращаются их «первозданные» и наиболее точные смыслы. Применительно к Шилову-художнику, Шиловугражданину понятие «патриотизм» нуждается в дополнительном комментировании. Что есть – патриотизм Александра Шилова?

Патриотизм Шилова, прежде всего, не фраза, не лозунг, не декларация.

Патриотизм Шилова – дело и делание. Он не рассуждает о любви к Отечеству – он учит любить Отечество. Учит любить, как сам его любит. Учит своими картинами. Учит образами тех, кого пишет и перед кем преклоняется как перед образцом любви к Отечеству.

Учит любить Отечество – правдой об Отечестве.

Патриотизм Шилова не абстрактен, не «эфемерен». Он базируется на правильном историческом мышлении художника.

Патриот тот, кто историю Отечества воспринимает, какой она была: без идеологических и политических «купюр» и конъюнктур, без «личных»

симпатий и антипатий.

То, что «подлежит» антипатии, у нормального человека переливается в боль за Родину. Как на шиловских «иконах нашего времени» в 90-е годы… Помня благодарно ветеранов Великой Отечественной войны, преклоняясь перед их подвигом, он ищет истоки нашего времени, нас, какие сегодня мы есть. И находит их – в Петровской эпохе, например.

Он сочувствует (в «единогласии» с Валентином Распутиным, но своими средствами об этом «соболезновании» рассказывая) русской деревне – умирающей! И что же это, если не высшей пробы патриотизм?

Александр Шилов достоверен, честен и человечен в отношении к истории Отечества. Это и есть – патриотизм Шилова.

А должен он быть таким у каждого нормального, то есть у каждого нравственно здорового гражданина нашего Отечества!

Интересно, что именно наиболее патриотическая, «воинская серия»

шиловских портретов обнаруживает и доводит до совершенства еще одну важнейшую особенность его художественного мышления и видения.

Шилов никогда не пишет количественно «много» фактов, явлений, образов. Скорее, он пишет явления одного ряда, но главные, позволяющие вскрыть существенные грани – явления, образа, проблемы. От полотна к полотну он как бы поворачивает предмет, явление, проблему разными гранями, устремляясь к полноте явления; многогранности явления;

репрезентативности явления.

Этот особенный талант репрезентативного зрения, взгляда, видения, весьма нечасто встречающийся, у Шилова необычайно «полновесен». Он и позволяет сохранить и воспроизвести целостность мира, не дробя ее, а объемля как целое и выявляя «сущности бытия».

Именно потому при относительной немногочисленности полотен воинской серии возникает вполне объективный и адекватный образ армии.

На каких же человеческих и нравственных основаниях и эмоциях базируется патриотизм Шилова? Естественно, наиболее точный ответ на этот вопрос дает воинская серия: портреты героев и «персонажей» Великой Отечественной войны.

Первое и главное основание шиловского патриотизма – любовь самого художника к ветеранам, в самом высоком, чистом и полном объеме этого понятия и чувства. За такую любовь к старикам, к ветеранам все грехи человеку прощаются… Любит их и пишет блистательные портреты тех, с кем непросто.

Упрямых, жизнь свою и Победу выстрадавших, всесильных тогда и бессильных теперь. Любит не на словах, а на деле, «поверх» общепринятого, часто равнодушно-демагогического «общественного мнения».

Любовь Шилова к ветеранам это больше, чем любовь. Это человечность в самом наивысшем значении слова. Он за нас всех и от нас всех – просит у них прощения! Картинами своими – «молится» за всех нас о том, чтобы ветераны нас простили. Простили наше равнодушие, черствость, нашу погруженность в «текучку» и наше невнимание.

Может быть, и вымолит сердцем своим золотым и картинами своими замечательными - прощение для нас - стариков наших и Бога.

А что без такой любви-человечности – патриотизм?.. В конечном счете, патриотизм и есть человечность. По отношению к тем, кто Отечество спас ценой своей судьбы, души, тела, а очень многие – и ценой своей жизни.

Поэтому его портреты ветеранов собирательны и обобщенны, как никакие другие (при почти полной «поименованности» каждого портрета!).

Права Н.В.Попова, Александр Шилов писал ее портрет, но и портрет ее поколения – в ее лице, через ее персону.

Шиловская серия ветеранов необычна на фоне других его серий тем, что она запечатлела прежде всего типы войны. А за ними – лица и лики войны, судьбы войны, раны войны, боль войны и – счастье! Счастье Победы, которое ни с чем не сравнить и которое никому у них не отнять. Мы это счастье не пережили, и нам никогда не понять и не ощутить счастье Победы так, как они его переживают!

И именно потому, что они все «родом из войны» («Старше, чем ты, на Отечественную войну», как написал поэт фронтового поколения А.Межиров;

слышите, как это звучит и что означает: «старше – на Отечественную войну»!), они все равны.

Библейским равенством - они все равны! Война сделала их всех равными перед смертью, а, значит, и перед жизнью.

И в шиловской серии они, прежде всего, все равны. Люди войны, они «старше» всех – и ровесников, и нас в их возрасте – «на Отечественную войну»! Кем бы они не были персонально, это главная их «ипостась», главное их «общественное» и человеческое «измерение».

Александр Шилов в 80-е - 2000-е годы, когда все опорочено и растрачено в нашей стране, в душах и в «общественном мнении» своими картинами воссоздает образ и славу русской армии: «разные судьбы» ее, разные лики. Живописью своей воссоздает армию как реальность, которая есть, не перестала быть и которая завещана в наследство потомкам. Будут ли они достойны это наследство воспринять… За персонажами войны встают «типажи» войны. Художник «ранжирует» их по воинским профессиям и судьбам. Генералы армии (Бобков, Говоров); партизаны (графический портрет 1973 года, Строганов);

летчики Молчанов, Рубцов, Емельяненко, Попова); сестра милосердия (Огнева); разведчик (Вартанян); пулеметчик (Шорин); Моряк (Строганович); участник военного парада 1941 года (Чумаков – «Они сражались за Родину»); участник Парада Победы (Горбачев); женщины (медсестра Огнева, блокадница Иванова, летчица Попова); искалеченные войной (Шорин); послевоенные судьбы солдат («Забытый»).

Через столь широкую и разнородную «репрезентацию» типов и возникает достаточно полная картина войны и армии военного времени по разным «направлениям» и в разных «измерениях». Образ поколения 15-25летних, на чьи плечи легла основная тяжесть войны и чья доблесть и беззаветный патриотизм обеспечили великую Победу; война как труд; война как героика; война как дело (профессия); война как жизнь.

Надо ли говорить, насколько «нагружен» в воинской серии основной акцент шиловского портрета – глаза.

Так вот, и глаза их всех – «уравнены». Глаза всех шиловских ветеранов и поныне – видят войну. А потому это глаза самой Памяти, глаза боли, глаза всенародного горя! Глаза шиловских ветеранов – это самая достоверная история войны. И это всегда личная память: о молодости, о нечеловеческих испытаниях, о потерях… Какой силой интуиции следует обладать, и какой мерой сострадания надо быть наделенным художнику, чтобы все эти нюансы уловить, понять, прочувствовать и выразить! И – какое сердце иметь надо… При относительной немногочисленности картин «армейской» серии, как было сказано, в творчестве Шилова создан достоверный образ армии.

Художник сумел сделать максимально точные акценты на характерах, судьбах, воинских званиях – на профессиональном и человеческом лице армии. И оно, действительно, в шиловском творчестве человеческое, прежде всего. Несмотря на то, что художник формально следует за иерархией армейских чинов и должностей: в его «галерее военных» генералы, рядовые, летчики, медсестры и т.д.

Есть общее, что всех их уравнивает, какой бы воинский чин он не писал бы, сколь бы не различались судьбы, на какой войне, и на каком фронте они бы не воевали. Уравнивает всех ветеранов то, что Шиловым все они показаны в первой и изначальной их воинской ипостаси: они солдаты. А для этой ипостаси значения не имеют никакие «чины». Для войны, перед смертью, они все равны – они солдаты.

Раз солдат, то сегодня жив, а завтра – как повезет. Коли солдат, то знает вкус одной каши – солдатской. Если солдат, то знает один долг и обязанность: ни пяди своей земли не сдать. А уж если смерть случится, то упасть, как напишет поэт фронтового поколения, головой на запад: чтоб и 172 см собственного роста «вошли в отвоеванный счет»… Так рождается то главное, «библейское» измерение человеческого лица войны, на котором Александр Шилов строит свое изображение армейской темы, - солдатское. А потому в его галерее есть генерал-солдат, партизансолдат, моряк-солдат. И в этом своем измерении все они одинаково «непобедимые»: «безымянный» портрет 1982 года самая объемная и универсальная «метафора» шиловской военной серии.

Лишь генеральская, парадная форма может преобразить генерала армии Бобкова (граф., 2006), генерала Говорова, летчика Емельяненко на живописных портретах. Генерал Бобков представлен во всех генеральских регалиях и знаках отличия. И парадное облачение как бы «поднимает» очень немолодого человека, возвращая в прошлую генеральскую реальность. В генеральском «антураже» он и становится по-прежнему суровым, собранным, волевым. «Железным» генералом «железной» войны.

А портрет Героя Советского Союза генерала Армии Говорова (граф., 2005) – как раз та самая солдатская реальность, какая просвечивает сквозь все генеральские звезды, в это самое мгновение, когда генерал армии «один на один» со своей памятью о войне.

Даже и удивишься мимолетно, как он, такой обычный человек, простой, незамысловатый, такой просто солдат, армиями мог командовать?

солдат в наступление отправлять? человеческими судьбами распоряжаться?

Что видит он в это мгновение, в коем «подсмотрел» его художник? Не себя ли видит, до боли сжав губы, на месте тех солдат, что по его приказу «ушли и не вернулись»?

Они, генералы-солдаты, еще и другими командовали. А, значит, еще и эта боль, боль гибели их подчиненных, лишним бременем и мучительной виной навсегда легла на их генеральские плечи. Как у генерала Говорова на графическом портрете Шилова! И боль оттого острее и непреодолимее, и седины генеральские оттого – белее… «Солдатское измерение» военной серии, таким образом, позволило художнику «уравнять всех», как война их всех уравняла. И позволило посредством именно этого «измерения» подняться к высшей эпической правде войны: перед войной равны все. Все – солдаты, все – равны перед смертью.

Второе «библейски-уравнивающее» измерение, в котором Шилов пишет своих солдат, связано с их возрастным определением.

Независимо от времени написания портретов (между первыми и последними работами тридцать лет и более: «Портрет партизана» - 1973 год, «Летчик отряда Нормандия Неман Молчанов» - 2007 год), все персонажи художником практически уравнены в возрасте. Они очень и очень немолоды.

Примечательно, что «возрастное измерение», избранное художником, практически не относится к возрасту физическому. Шилов пишет своих солдат как раз в том возрастном измерении, которое буквально и наглядно материализует межировский сюжет. И мы в нашем нынешнем седовласом уже возрасте, и их ровесники, войну не прошедшие, никогда возрастом им равны не будут, потому что они – «старше» всех нас – «на Отечественную войну»!

Свидетельство поэта-фронтовика непререкаемо по достоверности! В каком бы возрасте они с той войны не возвращались, никто из них не вернулся с нее молодым. Быть «старше на Отечественную войну» это значило, в пламени войны вместе с трагическим опытом обрести новую духовность: и мученика, и святого, и Победоносца – одновременно.

В военной серии Александр Шилов, может быть, единственный раз в своем творчестве преодолеет традиционные контрасты. И откроет новые.

«Солдатское измерение» избавит от контрастов иерархических.

«Генеральский корпус» шиловского портрета и образы рядовых равны. Но зато именно на этой новой, неведомой мирному времени, духовности и возникнут новые контрасты. Между вполне «человеческими» ранними морщинами тех, кто, «старше на Отечественную войну», и почти нечеловеческой силы взглядом, который только и дается тем, кто «старше на Отечественную войну».

Так, в работе (графической и живописной) 1973 года «Портрет партизана» акцентирован столь поразивший художника «негероический героизм» безымянного – одного из скольких тысяч? – партизана, чей единственный глаз так и «застыл» в тех годах и «весях». А в работе года «Партизан войск особого назначения М.Строганов» акцентирована именно духовность тех, кто «старше на Отечественную войну».

Лаконичны и одновременно богаты поразительные цветовые акценты на портрете партизана М.Строганова! Художник блестяще компонует контрасты. Защитная гимнастерка, и слева чуть усиленная, справа чуть ослабленная, тональность той же цветовой гаммы фона – кирпича.

Великолепна и молода (седина может быть молодой!) «бравая» седина партизанской шевелюры и бороды. Молода и свежа кожа его рук и лица.

Пурпурна эмаль его орденов. Бездонный взгляд из-под густых черных бровей. Взгляд человека, который «старше на Отечественную войну»… Как поразительно Шилов умеет «многослойность» взгляда зафиксировать. Ту многослойность, какая словно «отсчитывает» кольца (подобно срезу дерева!) возраста психологического, сердечного.

Молодые и яркие серо-голубые глаза Строганова. И печаль, из-за которой не суждено никогда уже глазам в первозданной их ясности осветиться никаким светом, никакой радостью, никаким трепетом. Навсегда граница останется в этих глазах: между войной и миром. И он навсегда останется – «старше на Отечественную войну»… В 80-е годы военная тема в творчестве А.Шилова разрабатывается не многочисленно, но плодотворно и разнопланово. Мастер как бы апробирует различные сюжетные, жанровые, проблемные «ходы» в разработке военной тематики. Параллельно с тем, что пишет, как всегда, точно, честно и с полной самоотдачей, образы конкретных героев и тружеников войны.

В то же десятилетие, что портрет партизана М.Строганова, созданы одни из лучших шиловских работ: «В День Победы» (1987), «Сестра милосердия Е.М.Огнева (1988) и «Забытый» (1985). «Кровоточащие»

картины, написанные «кровоточащим» сердцем великого художника и великого гуманиста… И даже в этом контексте портрет пулеметчика П.П.Шорина («В день Победы», 1987) явление неповторимое. Столь «натуралистическую»

откровенность Шилов будет использовать уже в 90-е годы в «иконах нашего времени». О них речь впереди.

Трудно сказать, что более «натуралистично» в портрете пулеметчика Шорина: его «безножие» или его глаза. Молодые, красивые, ясные, не попраздничному трезвые, они так воспалены.

Бессонной ли «ночью воспоминаний» воспалены. Слезами ли, на которые имеет право даже железный солдат железной войны, когда остается один на один с собой и памятью. Обидой ли воспалены: ведь его Парад в День Победы – в День Счастья! – не первый год и навсегда вот здесь, на этой лестничной площадке, на которую только и достает сил выбраться.

И ничто Парад этот – не нарушает! Лицо свежевыбрито, седина (молодая все еще!) аккуратно причесана, «парад» орденов и медалей весь налицо, «парад» памяти весь пройден… Может быть, лишь пуговка нижняя на гимнастерке, не до конца застегнутая, волнение и «зафиксирует».

Какой жестокий и гуманный одновременно «сюжетный портрет»

пулеметчика Шорина. Сколько в нем благодарности пулеметчику тому и всему его поколению. В прямом смысле слова телами своими они нас заслонили от страшнейшей из войн. И каково преклонение художника перед мужеством человеческим: так воевать и так – потом жить.

И сколько упрека всем за это одиночество Победителя. За тот тупичок полутемного подъезда (и его судьбы), в коем он «парад» свой в самый что ни на есть его День «проходит». И сколько – боли, боли, боли… И великого пацифизма шиловского – против любой войны! Знал ли Художник тогда, в 1987, что главный «аргумент» в пользу его пацифизма еще впереди: мальчик Алихан в 87-м еще и на свет, возможно, не появился… В 1997 году Шилов на «портрете-памятнике» Машеньке напишет «лицо горя». Собственное лицо – отца, потерявшего дочь. В 1987 году портретом пулеметчика Шорина он написал – «лицо мужества». Кто знает, где больше мужества от солдата потребовалось: тот, последний свой бой выиграть, или сорок лет после этого боя прожить.

Они и «суммировались» на шиловском портрете: тот миг и сорок лет. И написалось «лицо мужества» человеческого.

Такое лицо может «даться» только великому художнику. У другого мужества не хватит. Чтобы мужество солдатское и человеческое через свое сердце пропустить – и в полнейшей достоверности и трепетности на холст перенести… Они разные, судьбы и лица тех, кто «старше на Отечественную войну», и в галерее Александра Шилова, и в жизни. Шилов за жизнью следует, и изменить в ней хоть что-то стремится. Со святой верой гения надеясь совесть пробудить в тех, от кого что-либо зависит в памяти о войне и в жизни.

… Он такой одинокий и почти инородный в беспросветной нищете и «забытости» – орден на груди старого воина: «Забытого»!

Он, железный, инородности своей не почувствует. А вот когда тот, кто его заслужил жизнью, подвигом (такие ордена давали только за личный подвиг, и только солдатам: это самая «мужественная» награда Отечественной войны!), «забыт», «инороден» в нашей жизни, то это беспросветный ужас. И вдвойне ужас беспросветный оттого, что в нашей жизни это нормой стало.

«Ужас заброшенности» человека во всей своей экзистенциальной бездне и безжалостности от шиловского полотна 1985 года «Забытый» и исходит!

Александр Шилов всегда превосходно умеет «зеркально отразить»

пространство души в пространство мира. Кельи ли, «взорванной» звуками скрипки (третья часть трилогии об игумене Зиновии). Земли ли, бескрайность которой буквально «опрокидывается» в бескрайность душевную «Хозяина земли». «Судьбы» ли, которая где-то затерялась и остановилась: между «тюрьмой и сумой»… Но то, что делает художник в картине «Забытый», даже в его творчестве редко повторяется.

Прямо перед нами, вот в этой «точке бытия», в комнате-закутке «забытого», весь мир – застыл и «обрубился». И даже догадаться, допустить невозможно, что где-то есть еще что-то: за пределами комнатки-гроба (почти), комнаты-могилы (почти).

И все его, «забытого», «натуральное хозяйство» здесь, на картине. В полном «реестре» и наличности. Старый-престарый приемник военной поры (медали на нем свой «парад» проходят!) – единственная ниточка связи с миром (работает ли?!). Заскорузлая горбушка черного хлеба со всеми крошками в полном наличии (каков же он, реализм Шилова: как это написано!). «Беломорканал» (слабоватый для «забытого»), по-видимому, «дополняется» табачком и самокруточкой. Несколько спичек, «под счет»

сожженных, и окурок, «под корень» докуренный. Стакан граненный, кружка выщербленная. Несколько шнурков-петель на трубе (не символ ли его неоднократных душевных «порывов»?). Нет, есть еще один «сигнал из мира»: календарь с датой 1980… На каком же «году дикости» от Рождества Христова мы находимся, если вот этот солдат, старик, Победитель, просто человек (а разве этого мало?) - «забытый» - в 1980-е годы от Рождества Христова?!

Картина Александра Шилова «Забытый» это лицо нашей совести (а точнее – бессовестности).

Это, может быть, одно из самых страшных полотен художника.

Реализм его «вырывается» за пределы, до коих реализм вообще «допускает»

зрителя и читателя. «Типическими героями» и «типическими обстоятельствами» (В.Белинский) своей эстетики реализм ведь щадит своего зрителя. А Шилов перейдет все эти условности «типических обстоятельств»

и «типических героев». И уйдет прямо в эпицентр правды: беспощадной, безжалостной и – голой! (А правда разве может быть другой, если она правда, а не ее подобие?).

Александр Шилов и перейдет в этом, социальном по ситуации, проблематике и истокам полотне, грань: реализма и «последней»

экзистенциальной правды и безжалостности.

Речь в его картине ведь не о солдате только (безымянном, «забытом»!).

Не только о нашей бессовестности. Речь о «человеке как таковом». Перед нами практически прямая иллюстрация к сартровскому: «человек, заброшенный в зияющую бездну бытия»!.. Перед нами – «ужас бытия»!

Именно так. Вот они, «лицом к лицу», «один на один» - человек и бытие. Они, оказываются, и такими бывают, на вершине цивилизованного ХХ столетия: бытие и человек! И в этом-то и заключается тот самый «экзистенциальный ужас» этого самого «бытия»!

А он смотрит с шиловской картины – еще живой, морщинистый, загорелый, плотский. И уже «отсутствует» взглядом своим! Да ведь его же, и вправду, нет. Он «забытый», инородный. Наполовину уже – иномирный… … До трагедии – до мира иного – и оставалось всего два шага: два года. Через два года герой этой картины замерз. Холодная зима была. А дрова ему привезти – забыли. Чему ж тут удивляться – «забытый» же… В 1988 году Александр Шилов в контексте воинской серии и активно им в это время разрабатываемой «старческой» серии пишет одну из лучших своих работ - портрет Огневой Елены Михайловны, «Сестры милосердия».

Поразительна и достоверность, и пронзительность этой работы.

Как потрясающе Шилов умеет рассмотреть «породу» человеческую в том или ином персонаже! Эту способность он вполне обнаружил в 1982 году в портрете академика «старинной породы» Н.Н.Семенова. И вот теперь, похоже, «девочка дворянской породы», не медсестра – «сестра милосердия»!

– Елена Михайловна Огнева.

Сколько в облике ее благородства, интеллигентности, особого рода культуры. Ни годы, ни испытания, ни неизбежное физиологическое внешнее дряхление (как же он безжалостен, шиловский реализм: ну хоть чуть-чуть «подретушировал» бы правду!) не изменили, не повредили высокую суть этого человека.

Судьба баловала их, благородных девочек начала прошлого века. И, слава Богу, что успела хоть немного побаловать. Потом такие «избалованные» и так хорошо знавшие, что такое долг, честь, достоинство, милосердие, эти чистенькие «дворяночки» шли и шли на нескончаемые войны ХХ века. И выносили на своих плечах раненых. На хрупких плечах своих, тонкой кости руках своих «выносили» - и войну, и - из войны.

Так из войны, пожертвовав собою, Она в ту осень вынесла меня… (А.Межиров).

Они не знали, что совершают подвиг. Они – творили милосердие. И все. И больше ничего. А разве можно было беспомощного раненого – без помощи оставить?..

А в конце ХХ столетия и слово такое из обихода нашего ушло.

А слова уходят, когда явление существовать перестает! Страшно и плохо, что «сердца милующие» - и люди милосердствующие! - безвозвратно затерялись на необозримых полях «классовых битв» нашего Отечества. И как это замечательно, что «из» Второй Мировой, из Великой Отечественной войны Александр Шилов высмотрел и нам «доставил» (еще одну нашу суть возвратил!) не «медсестру», а именно «сестру милосердия».

Портрет Елены Михайловны Огневой это и есть в чистейшем виде облик и образ «милующего сердца». Вспомним, ведь один из иконографических типов Богоматери, «Елеуса» (греч.) - Милующая. А милующее сердце может быть только у земной женщины. У матери, у сестры, у жены – у жертвенницы… Наверное, зрители по-разному увидят и оценят это великолепное полотно. Кто-то вздохнет обыденно: «Старость – не радость». Но как же она красива, оказывается (Шилов эту красоту откроет сам и нам ее поможет открыть!) - земная старость «милующего сердца»!

Потому что сердцу этому ничто не угрожает: ни возраст, ни морщины, ни естественное плотское дряхление! Его чудный свет сквозь годы и морщины на шиловском полотне пробивается и нас освещает! Для «сердца милующего» - для доброты человеческой! - возраста нет. Нет старения и дряхления. Как замечательно Александру Шилову этот «главный аргумент» в пользу «красивой старости», которую он на всех портретах старческой серии «живописать» будет, удалось вывести и прописать на портрете Елены Михайловны Огневой 1988 года.

Тепло буквально струится от ее облика. Эмоциональный тон, им создаваемый, мастерски и психологически точно «организует» зрительское восприятие.

Психологизм истинного мастера ведь состоит не только в достоверности психологического анализа портретируемого, но не в меньшей мере проявляется в том, как он «руководит» зрительским восприятием.

Какими, одному ему известными, средствами он воздействует на зрителя и «вырабатывает» нужное ему отношение зрителя к «теме» или образу.

Редкое умение «руководить» психологией зрительского восприятия Александр Шилов блестяще проявил во всей своей «старческой» серии.

Арсенал его средств поразительно широк и активен! Но то, что ему удалось достичь в портрете «Сестры милосердия», превосходит даже высочайший уровень привычного шиловского мастерства.

Все, как всегда, просто. «Выходной» синий костюм на миниатюрной старческой фигурке. Аккуратно прибранные «дворянской породы» волосы (с все еще «молодой сединой»!). Уютное шоколадного цвета велюровое кресло по «новой моде» конца 80-х. Нежно охватывающий стан плед. Ореховооттеночный фон. Классическая простота, классический лаконизм, классическая красота полотна. Медали, ордена даже несколько «чужеродны»

для уютной, «теплой», немолодой этой женщины.

Да, все – как всегда. Даже традиционный шиловский акцент на глаза вряд ли с обычной выразительностью присутствует. Глаза уже старчески-«полузрячие».

Все как всегда. А перед нами как раз один из тех портретов, которые «анализу не поддаются».

Можно и переходы красок описать, и безжалостные «шиловскиреалистические» морщины пересчитать. Но я так и не поняла, так и не могу логически объяснить, откуда у меня необъяснимое и непреодолимое желание появилось. К рукам этим старым, узловатым, морщинистым прижаться, морщины эти теплые – поцеловать… Вот это и есть: «все просто»… А эффект картины – «поверх» всех «зрительских ожиданий», «сам собой» возникает.

Знает ли сам великий художник (к концу 80-х есть уже все основания о нем так говорить!), как, какими секретами своего мастерства, во мне, достаточно «холодно-рационалистическом» исследователе, который обязан следовать движениям ума прежде, сердца – потом, такое необычное и такое непреодолимое желание вызвал?

Впрочем, Талант – себя не объясняет: для того и книга эта пишется… Талант – живет, пишет, «дышит». И заставляет наше сердце биться в унисон с сердцем художника! Большое наше счастье, если этот «унисон» возникает!

Тема «женщина и война» одна из «типажных» в шиловском творчестве.

Продолжение свое она получит в 2000-е годы. В 2004 году написана картина «Блокадница Ленинграда Е.Н.Иванова», в 2005 году – «Летчица, Герой Советского Союза Н.В.Попова».

При создании портрета Е.Н.Ивановой художником применен крайне и подчеркнуто скупой «реестр» и характер художественных приемов и средств.

Все предельно просто и строго.

Практически тот же «орехово-оттеночный» фон, что на портрете Огневой. Однако здесь он чрезвычайно приглушен и абсолютно утрачивает свою «цветообразующую» (и повышающую цветность других элементов полотна) активность. Такое же «нейтральное» и простое кресло. Такие креслица, наверняка, и ныне еще доживают свой век в старых-старых квартирах ленинградских стариков. Для них без такого кресла и быт нежизнен, и дом не дом, и память – пуста. А это самое страшное… Скромнейший и аккуратнейший «антураж» образа. Синий костюм, белый воротничок рукодельный, и одинокая медаль. Такие всем давали – «к дате». Вот уж поистине «не герой» абсолютно «негероического» портрета.

Только – старость, только – аскетизм, только – память.

А память – и сюжет портрету дает, и «объем» полотна собою до краев заполняет.

Если бы даже по нечаянности эта женщина вдруг оказалась (фантастический парадокс!) в роскоши, она не смогла бы там жить. Она, как написана Шиловым, навсегда часть и «принадлежность» того Ленинграда.

Блокадница это не «общественный статус», не факт биографии и даже не период жизни. Блокадница это душа, которую всю - без остатка и «пробелов» - заполнила и заполонила «вжившаяся» в нее память. И из этой памяти ей никогда не выйти!

В ее глазах - «шиловской работы»! - все мертвые на заледенелых улицах тех зим. В ее глазах – все обстрелы. В ее глазах – все крохи пайкового хлеба и все капли воды из оледеневшей проруби. В ее глазах – все «замерзшие» на те зимы трамваи на улицах Ленинграда. В ее глазах – все ее родные, близкие и знакомые, погибшие там и тогда. И долг ее (и цель и смысл жизни!), который она сурово и аскетично исполняет уже шестьдесят лет, - их помнить.

Вот и помнит. И эту память – материализованную в живом человеческом образе! – Александр Шилов и написал в портрете Е.Н.Ивановой. Скупо, художественно и психологически достоверно. Точнее точного написал.

Память ведь не «безразмерна». Она отсеивает все преходящее, оставляя лишь главное. И в судьбе, и в лице, и в глазах блокадницы Ивановой суровое «сито» памяти уже давно и тщательно все «просеяло».

Помнит главное, незабываемое. И смотрит на нас с шиловского полотна – «глазами памяти».

В образе Н.В.Поповой, легендарной летчицы из отряда «ночных ведьм», Героя Советского Союза, Александр Шилов просто не скрыл – и сознательно сделал это! – свое восхищение.

Восхищение – всем. И «еженощным» подвигом, и риском той, девятнадцатилетней девочки, которая каждую ночь была за шаг от смерти, а погибали они, враги ее Родины! Восхищение женщиной, для которой нет старости, нет возраста – и именно потому, что никогда себя не берегла, не щадила, не «жалела». А это (по человеческой философии Шилова, что нам предстоит наблюдать детально в образе Г.Н.Лачиновой) и есть лучший способ сберечь себя и продлить молодость. Восхищение красивой женщиной, которая красива и молода и теперь, через 60 лет после Победы, которую и она завоевала!

Да, Александр Шилов пишет, как сама героиня утверждает, в ее лице – портрет ее поколения. Но у художника есть и своя «сверхзадача». И свою, всегда влекущую его «тайну», он пытается разгадать, когда к образам подобных Н.Поповой людей обращается.

Что же есть человеческая жизнь? Где граница материального и духовного? Что является главным «человекосберегающим фактором» в тайне и совершенстве человеческой жизни? Где и каковы они – резервы и пределы человеческих возможностей?

Сам, безусловно, очень сильный человек, А.М.Шилов сильных людей и ощущает как духовно родственных. Н.В.Попова одна из них.

Как хороша, празднична, нарядна и женственна она на шиловском портрете. И какой праздничный по тональности, по колористике, по позе, по акцентам, по авторскому отношению этот портрет получился!

Мастер на редкость «празднично» проявляет и компонует цветовые пятна. Бордово-вишневый бархат обивки кресла. Белоснежный воротничок изысканной белой блузки, нагрудного кружевного платочка, нежных и теплых жемчужин. Чудные бирюзовые «вкрапления» сережек, колечка и – глаз!

И полная орденская планка, увенчанная Звездой Героя! Этот скрытый шиловский контраст и есть главный его прием выразить свое восхищение незаурядной личностью. Кто «соединит» миловидный образ «просто»

красивой женщины – и эти авторитетные знаки воинского отличия, кои присваивали лишь за высший героизм?

Шилов – соединил своим восхищением и патриота, и мужчины.

Родился один из лучших портретов и воинской его серии, и его Галереи.

В близкой стилевой манере написан портрет 2004 года «Герой Советского Союза, разведчик Г.В.Вартанян». Может быть, несколько больше академизма, может быть, чуть меньше лирической интонации, которая была столь органична для женского портрета Н.В.Поповой.

Однако и здесь та же строгость, та же особенная классическая завершенность – «завершающая» удивительное единство «формы и содержания» самих портретируемых. Наверное, о них Максим Горький раннего романтического периода написал в свое время: «Смелые люди всегда красивы»… И общая для обоих полотен классическая красота обоих портретов. И, безусловно, единое авторское отношение художника Шилова к обоим персонажам: преклонение перед подвигом, перед личностью портретируемого.

Шилов и пишет ведь, по сути, портрет-легенду. Еженощные риски девятнадцатилетней Поповой из наводящего ужас на немцев «отряда ведьм».

Участие Вартаняна во Второй Мировой войне поистине легендарно:

предотвращено запланированное Гитлером покушение на Сталина – Черчилля – Рузвельта!

И если «легендарность» образа Н.Поповой несколько «побеждена»

поразившим художника контрастом женственности и героизма, то легендарность образа Г.Вартаняна выявлена более непосредственно, дана в более «чистом виде».

Портрет явно подчеркивает главное «оружие» разведчика столь крупного масштаба и столь высокого класса – его интеллект. Если бы портрет остался «неавторизованно-безымянным», то зритель мог бы «прочесть» в нем профессора, академика. Одного из тех, в чью «творческую мастерскую», в мозг, Шилов так настойчиво «пробивался» много лет… Г.Вартанян прежде всего интеллектуал, интеллигент, редкий умница.

Как остры, проницательно и бесконечно умны эти красивые восточные глаза в обрамлении торжественно-мудрых седин.

Лишь один контраст бросается в глаза, обнаружен художником до предела. Интеллигентски-профессорский облик, и эти, не большие даже, огромные руки. Они знают разный труд и умеют делать любую, явно не профессорскую, работу, которая входит в «профессиограмму» настоящего разведчика. Вартанян – к таким принадлежит… Какие удивительно и прекрасно цельные люди на портретах Шилова, Попова и Вартанян. Сколько в них внутреннего спокойствия, уравновешенности, достоинства. Какие они настоящие. Сколько силы в них.

Она буквально материализована и воплощена в этих шиловских портретах. Особого рода сила – сила человеческого духа! Есть ли на свете что-либо выше, благороднее и мощнее этой силы?

Для таких людей вряд ли подойдет определение «святые». Они люди – в жизни и на шиловских портретах.

Но это особые люди, потому что для них было, есть и навсегда останется в жизни – «святое». И это «святое» Родина, долг, патриотизм. Эти святыни не меркнут для них и через столько лет после войны, на которой они их в прямом смысле слова отвоевали.

Смотришь на шиловские портреты «вечно молодых» его героев и понимаешь, какое это счастье - иметь такую веру в жизни, какую имеют Попова, Вартанян и другие герои и «персонажи» его воинской серии. Эта вера и делает их «непобедимыми».

А вот они этой верой – побеждают самые законы природы, само время.

Дополним классика начала ХХ века. Смелые люди не только всегда красивы.

Они – всегда молоды!

В воинской серии Александра Шилова своеобразным «циклом в цикле»

является ряд работ, которые целесообразно обозначить как картиныметафоры.

Тематически и по историческому материалу посвященные теме героизма и прославлению подвига советского народа в годы Великой Отечественной войны, они выделяются в ряду военно-патриотических полотен художника. Они заключают в себе огромный объем обобщения.

Соединяют изначальные, базовые, коренные нравственные категории и конкретные судьбы конкретных людей. «Отражают» судьбу народную в судьбе одного человека. А судьба народная из многих и многих частных судеб и складывается… К данному ряду полотен относятся: «Участник Парада Победы, полковник Н.А.Горбачев» (2003), «Они сражались за Родину» (Участник военного Парада 7 ноября 1941 года В.С.Чумаков)» (2004), «Ветеран Черноморского флота В.А.Стратонович» (2006).

Открывает серию и является своеобразным «ключом» к ней полотно 1982 года «Непобедимый». В нем А.М.Шилов (это один из первых его опытов подобного рода) соединил два жанра - портрет и пейзаж. К тому же, работа 1982 года «безымянна». Так что объем заложенного в ней обобщения и эпическая тональность достигают «высших показателей».

Есть только он, безымянный «непобедимый» советский солдат, русский воин. По сути, Александр Шилов этим полотном дает исторический, нравственный, символический и эмоциональный «аналог» такому замечательному символу не только Советского Союза, но Руси, как могила Неизвестного солдата. Подобный же объем обобщения по всем идеологическим, этическим, эмоциональным линиям в свое время заложил в «Судьбу человека» Михаил Шолохов.

Их только двое на шиловской картине 1982 года - безымянный «непобедимый» и чудная его Родина. Такая она вольная, такая привольная, такая мягкая и чистая в зрелых хлебах и душистых перелесках своих, такая нежная и солнечная, им у врага отвоеванная и его руками обихоженная – его Русь.

Именно этот образ и слово Русь более всего подходит к столь национально-наполненному полотну 1982 года.

Вспомним, что национальная тема Александру Шилову явилась тогда, в 80-е годы, еще в одном произведении, в «Портрете матери». Своими картинами он как будто «освобождал» тогда глубинное, сущностное, самое родное и вечное, национальное – от идеологических «напластований» и политических схем. И зрителя тем самым учил освобождаться от временного, преходящего, наносного, относительного. Учил устремляться к абсолютам.

Национальное – один из абсолютов. Да только время какое было – начало 80-х… Его «Непобедимый» и сам как будто один из таких «абсолютов».

Стоит он посреди, даже не бескрайней русской степи, посреди России всей! И стоит воин без наград… Он просто русич. Он просто непобедимый.

Он просто часть, продолжение, сын земли этой чудесной, имя которой – Русь!

Вот так и нарисованы они двое на этом полотне. Русь-мать и сын ее – надежда ее и защитник. И каким чудным и нежным лиризмом шиловским окрашена эта «история любви»: матери-земли и верного сына ее – «непобедимого».

Он как будто врос в нее. Не мощный, не «героически-мифологический»

Геракл некий, а крепенький русский гриб-боровичок, никаким ветрам неподвластный клен русский. И корни его во столько раз шире и разветвленнее там, в «родовой» подземной части его, чем нехитрая и неказистая крона. И попробуй – сдвинь с места. Не сдвинется.

«Непобедимый».

Прием символизации и метафоризации Александр Шилов и использует в целом ряде своих работ 2000-х годов. Он варьирует его, дополняет, но содержательно, концептуально и функционально оставляет в прежнем виде и в апробированных в 1982 году композиционных и стилевых «пропорциях».

На первый взгляд, на портрете «Участника Парада Победы, полковника Н.А.Горбачева» 2003 года пейзажного фона нет вовсе.

Пейзажного – нет. Но его функции, содержание, акцентность заменяет красный, с богатейшими светотеневыми переходами, цвет. Это необычайно интересный шиловский прием. По сути, содержательно и функционально один цвет приравнен к целой пейзажной картине.

Однако применительно к теме Парада Победы такой прием и оказывается наиболее органичным, «объемным» и единственно целесообразным - прием «уравнения» фона цветового и фона пейзажного.

Ни один пейзаж не дал бы того эффекта, которого Шилов достигает «красным». Сам красный столь полисемантичен на этой картине, что, действительно, может заменить собою любой тематически-символический пейзаж, кои встречаются на других картинах-метафорах Александра Шилова.

Обозначим полисемантику «красного» на этом полотне. Цвет крови.

Цвет пламени войны – он так и «полыхает», добавляя картине необычайную динамику. Цвет воинской славы. Цвет боевого знамени. Цвет Победы. Цвет любви к Родине – цвет патриотического порыва и горения. Цвет «полыхающего» сердца солдата. Цвет фронтовых наград. Цвет памяти, которая ассоциируется для старого солдата с личными переживаниями, образами, утратами и радостями… А солдат? Он бравый, как тогда, полвека назад. Много в его жизни событий было, до и после. Но Парад главное в любой цепи любых событий – навсегда. И навсегда он – Солдат. Полковник-солдат. И выше этой ипостасей» его земных нет, не было и не будет.

Как и для «Ветерана Черноморского флота В.А.Стратоновича» (2006).

И навсегда с ним, в его сердце те же штормовые тучи, те же волны - «моя могила и купель» (Алексей Лебедев). И та же память, память, память… Вся его «бескрайняя память» в глазах ветерана. Да, именно так. Не воспоминание в глазах его, а сами эти глаза – память. Синие, бездонные и навсегда тревожные, как море, такое синее и такое – «Черное»… И моряк он навсегда. И патриот – навсегда.

Самый большой объем обобщения и символического значения заключает в себе «кульминационное» полотно этого ряда – картина 2004 года «Они сражались за Родину» (Участник военного парада 7 ноября 1941 года В.С.Чумаков)».

Александр Шилов историчен – концептуально и в деталях.

Все еще впереди: впереди – вся война. И грозовые военные тучи так сгущены, так тяжелы, так свинцовы. И трава ранней осени еще только чуть примята. И хаты – еще целы… А в глазах воина (очевидно внешнее его сходство с «Непобедимым») вся война – словно увиденная из-за предстоящих четырех лет. Потому тревоги столько, и боли, и муки, и вины, и горя, и памяти. Столько, что на всю эту землю хватит. И седин «молодых», и морщин не старческих хватит… И он один – посреди горя, посреди беды всенародной, посреди своей памяти-муки.

Наград – маловато для такого героя… Так ведь русский солдат и никогда за награды не воевал. «Зачем мне орден? Я согласен на медаль», пошутил один из них в бессмертной поэме Александра Твардовского… Не за награды они воевали. «Они сражались за Родину»… И все историко-культурные пласты откроются и отзовутся в этой шиловской картине-метафоре. И шолоховские, и шукшинские, и твардовские, и – исаковские… Идя «дорогой великих мастеров», Александр Шилов идет – с такой же неизменностью и верностью! – еще одной: дорогой своего народа.

И знает все ее повороты и «крутизны». И знает – все «путеводные звезды», на какие надо ориентироваться, чтобы не заблудиться. Совесть, Честь, Долг, Достоинство, Патриотизм.

Потому они его Учителя и первая и главная «его родня». Те, кто «сражались за Родину».

ШАГ В НАТУРАЛИЗМ, ИЛИ ИКОНЫ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

О гражданственности и патриотизме художника Александра Максовича Шилова говорят много и справедливо. Не вызывает сомнений твердость и непоколебимость его нравственных принципов и критериев в отборе материала для его портретов, в способах подачи их, в «присутствии»

самого автора на его полотнах, которое всегда к тому же и «оценочно».

Однако в творчестве Шилова есть ряд портретов особенных. За них более всего художника упрекают «оппоненты», подчас усматривая в них неоправданный шаг мастера в натурализм, излишнюю тенденциозность, обнаженность приема, плакатность. Да мало ли в чем можно автора обвинить. Во-первых, будучи тенденциозным в отношении к нему, вовторых, стремясь найти то, что найти хочется.

Поэтому нам в предлагаемом разделе предстоит разговор острый, на тему острую: о так называемом шиловском «натурализме». Вольно или невольно в нем возникнет полемическая струя – дабы на эмоциональность оппонентскую ответить анализом «дискуссионных» полотен художника. А он выявит и объективный их смысл, и необходимость использования определенного ряда приемов. И докажет невозможность сказать о высказанном в этих работах другими «словами»… Когда в портрете Александра Шилова появляются черты, граничащие с натурализмом, то это значит, что Шилов наотмашь бьет в лицо общественного мнения. Вот эти работы: 1989 – «Воин-интернационалист Александр Голик», 1989 – «Воин-интернационалист Василий Федоркин», 1992 – «Дай Бог Вам здоровьица», 1993 – «Бомж», 1996 – «Чечня. Алихан», 1998 – «Брошенный».

Главный - и безальтернативный! - метод работы художника Шилова:

облагораживать душу красотой, воспитывать личность образцами совершенства. При таком подходе он, по сути, расширяет и «пределы»

прекрасного. Он нацеливает на «сопереживание» прекрасного. Он открывает катарсическое значение красоты. Катарсис – не в первоначальном и традиционном значении сопереживания трагедии, а катарсис – через сопереживание красоты!

Но Шилов остается реалистом и в том, что он не идеализирует возможности самого человека, искаженного современным миром и воздействием массовой культуры. Он с трезвостью пророка знает, насколько часто современники «Видят – и не разумеют, слышат – и не понимают».

Сердца наши – окаменели… Это он тоже не хуже других знает.

Однако Шилов-гражданин не собирается уступать свои гражданские позиции. Там, где красота бессильна «просветить» разум и душу, может подействовать «последняя», и самая безжалостная – экзистенциальная правда.

И тогда он – совершенно сознательно! – идет на то, чтобы преподнести ее зрителю как раз в том безжалостно-экзистенциальном виде, который не может не пробить глухоту слуха и сердца. И тогда – и будет сделан тот самый рискованный для художника «шаг в натурализм». Единственный способ «прокричать» правду, не уступить свою гражданскую позицию и – пробить глухоту сердец!

Да, главный, и совершенно сознательно используемый Мастером прием в его «гражданских» полотнах может быть охарактеризован как «натурализм»!

Именно им он бьет наотмашь по «общественному мнению». По нашей совести, по нашему равнодушию. А как по-другому нас «разбудить»? Души наши окаменели. Все ко всему привыкли. Нормой стало аномальное. В том числе насильственная смерть!

Давайте вдумаемся. Мы привыкли к тому, что мы, наши близкие, дети – в любой момент могут погибнуть от теракта. Более того, мы безропотно с этим согласились, если так смиренно все оправдываем: ну что ж, значит, такая судьба… Мы создали – и уже успели постичь и усвоить! – «философию согласия» с любым насилием над нами!

А потому мы даже «не догадываемся», что те «игрушки», которые век ХХ «подарил» чеченскому мальчику Алихану, - протезы! - это мы их ему подарили. Все вместе и каждый в отдельности. Слышите, это каждый из нас подарил ему эти протезы!

Если мы этого в повседневной жизни не видим и не понимаем – не хотим видеть и не хотим понимать! – то нам и надо идти в Галерею Шилова. Там нам покажут не только, какими мы можем и должны быть по Богосотворенному образу нашему, но там нам покажут и каковы мы есть.

Признаюсь честно, я долго и упорно проходила мимо этих полотен. Я не могла на них смотреть. Мои нервы не выдерживали (как же я, оказывается, научилась их беречь!). А надо – на эти полотна смотреть, на коленях стоя. Как перед иконами.

Да ведь это и есть - иконы нашего времени! Это не страдающие от боли лица. Это Лики мучеников нашего времени. Это лики тех, кого мы предали. Кого мы вышвырнули на улицу - из наших судеб, из наших душ, из нашей памяти. Чтобы они на нервы нам не действовали! Как страшно и стыдно. Вот перед этими иконами нам покаяние следует вершить. Не менее чем перед иконами всех святых.

Так Шилов нам об этом и говорит! А мы его в натурализме обвиняем?

Очень удобный аргумент для бес-совестного эстетствующего снобизма.

Да, Шилов в этих полотнах по нашим нервам бьет - натурализмом! А что ему, гражданину, человеку и художнику, в чьем зрении и шкале нравственных ценностей еще, Слава Богу, не произошли чудовищные сдвиги и подмены нормы аномалией, остается делать, чтобы совесть нашу всколыхнуть? Ничего не остается.

Замечаем ли мы при этом, что лики Алихана, Бомжа, Брошенного, действительно, лики иконописные? На портретах Шилова глаза всегда центр полотна и главный акцент образа. Но глаза на его портретах «мучеников»!

Они непередаваемы.

Они бездна - боли, одиночества, страдания, отверженности. Они экзистенциальная бездна человеческого горя. Даже у шиловских стариков, о которых сам мастер говорит, что в них столько одиночества и слез невыплаканных, что сердце сжимается, глаза – не такие.

И не случайно. В галерее духовенства (на этом мы внимание акцентировали) единственный раз на полотне «Монах Иаков» художник обратился к традициям русской иконописи. Причем, самой сильной ее страницы – раннего, по преимуществу, новгородского Средневековья.

Так вот именно эта русская иконописная традиция «писания» глаз – очей! – вся «переселилась» у Шилова на «иконы наших дней». На портрет чеченского мальчика Алихана, Бомжа, Брошенного.

И это тоже натурализм? Если, конечно, высшую правду – правду мученичества и святости – называть натурализмом… Но тогда, разумеется, недалеко и до того, чтобы многое другое «перепутать» (не для успокоения ли нашей совести и сбережения наших нервов?). Икону с натурализмом. Эстетские «изыски» из «метлы-ведра и что еще под руку подвернулось» с искусством. Совесть - с бессовестностью… Но это уж, как говорится, факт нашей биографии, а не художника Шилова.

Если наши нервы не выдерживают столь «натуралистических»

полотен, давайте просто подумаем (представить – невозможно!), как они Художнику достались. Сколько своей души, сердца, невосстанавливающихся нервов (у него же они тоже не восстанавливаются, он ведь тоже только человек!) на этих полотнах Мастер оставил. Безвозвратно. Не безнадежно ли?

Достучится ли – до нас?

И после этих полотен мы на шиловский характер жалуемся… А если бы мы все это написали? От нас вообще что-нибудь осталось бы?

В «осевое время» истории человечества сформулировалось простейшее - но «золотое»! - правило нравственности. «Поступай (или не поступай) по отношению к другим так же, как ты хочешь, чтобы другие поступали (или не поступали) по отношению к тебе».

А применительно к нашему времени и ситуации это правило имеет свои аспекты.

Судить художника надо по законам его искусства. Иногда чтобы эти законы просто понять – нам мужества не хватает. Мужества, равного мужеству художника, свое искусство кровью своей создавшего.

Что же касается «натуралистических» полотен Шилова, то это – иконы.

Иконы ХХ века, которые мы «коллективным бессознательным» (каким зловещим каламбуром слова Карла Юнга в этом контексте оборачиваются!) нашим в жизни написали. Художник – только на полотно перенес. Как можно ближе к действительности.

А перед иконами, как известно, грешить – в том числе осуждением – не принято. Во всяком случае, люди адекватные во все века так поступали.

Вставали на колени и молились. Собственные грехи перед ними замаливали.

Художник все свои, прошлые и будущие, этими картинами уже замолил.

Черед – за нами.

Всмотримся в те технологии и приемы, которыми Александр Шилов пользуется для достижения ни с чем не сравнимого эффекта своих «натуралистически-иконописных» работ.

Первые опыты такого подхода относятся к концу 80-х годов. Это два портрета 1989 года воинов-интернационалистов Александра Голика и Василия Федоркина.

Оба персонажа представлены практически в одной ситуации. Вагон поезда. Возвращение с войны, той, афганской, где наши мальчики, якобы, выполняли «интернациональный долг». Отношение к событию и собственную гражданскую позицию Александр Шилов как нельзя лучше и отразит в этих двух портретах – конкретных героев конкретной войны.

Впервые Шилов столь откровенно и символически «нагрузит»

интерьер на своем портрете и введет в него столь откровенно «расшифровывающие» ситуацию детали.

Замкнутое пространство тамбура, купе. Вид из окна случайный, мельком, скорее всего, какой-то полустанок мелькает за окнами. Вспомним, что у Шилова и портрет «Судьбы» нарисуется именно как замкнутое, ограниченное пространство комнаты-клетушки, и примерно в тех же буросерых грязных тонах.

Стиранная-перестиранная солдатская гимнастерка (на другом полотне в углу на вешалке висит солдатская шинель). Ордена у обоих воинов. А практически это уже и не награда, «антураж», что будет именно так расшифровано в 90-е годы в «Брошенном», например.

И не требующий дополнительной расшифровки - стоп-кран!

Да, детали обоих портретов почти навязчивы, столь они прозрачные и говорящие. Но ведь художник и пишет не «портрет как таковой». Он, пожалуй, впервые пишет портрет-ситуацию!

И хотя главные акценты сделаны, безусловно, на фигуре и облике воина (в обоих случаях не «солдат», а именно «воин»!), «работают» на этих полотнах все составляющие этого необычного жанра портрета-ситуации.

Весь антураж и каждая деталь. В фигуре воина сам за себя говорит откровенный «натурализм» изображения (нет правой руки; полностью изуродовано лицо, вместо глаза бельмо) – и он вызывает сочувствие, боль, сострадание к загубленной молодости. Но именно говорящие детали и ситуация «дорисовывают» судьбу солдата, в которой больше вопросов, чем ответов.

Куда – возвращается? Ждут. Но ведь не такого. Хватит ли мужества у тех, кто ждет, такого встретить и принять? И что вообще – дальше? Не исключена ведь и страшная подсказка – стоп-кран… Во всяком случае, всегда единственные в своем роде «шиловские» глаза на конкретном портрете Александра Голика, «точный слепок с души», и даже больше – самого донышка души! – такую тоску таят, что не исключается ничего, потом, после встречи, в жизни, в судьбе.

Очень этот взгляд трезвый, не иллюзорный и бездонный. Той бездонностью и тоской омраченный, которая как раз не исключает никакого решения о своей судьбе, не исключает никакого выбора… Очень красивое, вмиг ставшее зрело-мужским лицо мальчика, ранняя проседь. Не только точный слепок с души – шиловский портрет. Но и точный, точнее не бывает, «слепок» с самой жизни, с «истории», опыта, судьбы.

В этих портретах 1989 года мастеру, может быть, впервые не понадобились его традиционные и испытанные приемы «психологического анализа». Он просто «взял» натуру – всю, целиком и сразу. Ту «натуру», к которой правила и каноны «эстетики» неприложимы, и об эту самую «натуру» разбиваются в пух и прах. А какой «эстетикой» можно измерить потерю руки? Уродство искалеченного лица? Есть – такая эстетика?

двадцатилетнего, потерявшего руку, глаз – в искусстве выразить? Искусство любое, даже самое реалистическое, условность. И не будет ли кощунством «приемами условности» о живой боли, о зияющей трагедии – повествовать?

Вот потому Шилов просто-напросто «отодвинет» все приемы и все условности. И станет писать – Правду. «Невымышленную правду, невымышленные слезы, невымышленное искусство» (Г.Иванов). А оно и в жизни именно таково, как на этих двух полотнах 1989 года!

Но под кистью художника-гражданина Александра Шилова «невымышленная правда» обернется и уже вполне «невымышленными»

вопросами об ответственности. А кому, собственно, и кем дано было право вот так их судьбами распорядиться, этих двух (а за ними – тысячи!) мальчиков 80-х годов?

«Мальчики 40-х» - знали, за что воевали. Они и в седой своей (и пусть тоже не радостной!) старости глаза совсем другие имеют! А от мальчиков 80-х так мало что зависело. И в собственных их судьбах, и в судьбах Земли… Потому настолько «не совпадут» глаза и выражение глаз на шиловских портретах ветеранов Великой Отечественной войны и этих двух воиновинтернационалистов. Да и смотреть одному из них – нечем… Герои на портретах Александра Шилова и всегда не «как живые». Они живые. А когда они такие, как эти «воины-интернационалисты», становится страшно! Так и должно быть. На то шиловский «натурализм» и рассчитан.

Портреты 1989 года и сами по себе важны как работы, выражающие позицию художника-гражданина и великого гуманиста. Однако они открыли и новую (самую немногочисленную, но тем более весомую!) шиловскую «галерею»-тему. Портреты, о которых идет речь, и смотреть страшно. А писать? Сколько их, таких полотен, сердце художника выдержать способно?

Если говорить о жанровых качествах, то в рассмотренных двух портретах 1989 года (тема дополняется и другими) художник еще только приближался к тому жанровому откровению, которое он предъявит зрителю четырьмя работами 90-х годов: «Дай Бог Вам здоровьица», 1992; «Бомж», 1993; «Чечня. Алихан», 1996; и – вершина этого жанрового открытия – работа 1998 года «Брошенный».

1992 – «Дай Бог Вам здоровьица».

Не то чтобы «натурализм», каким отмечены портреты воиновинтернационалистов конца 80-х, с этого шиловского полотна ушел вовсе.

Нет, ни в коем случае. Все та же, режущая до жестокости, правда. Без ноги.

Чуть более чем у других, мутноватые глаза человека, который не прочь выпить. И – бедность, а, точнее, нищета. «Фоном» тоже чья-то горечь, боль.

Ребенок больной, за которого такой же нищей мамочке начала 90-х только и остается, что Боженьке помолиться. И молится неистово (или – истово?).

Детали шиловского «натурализма» на большом полотне присутствуют.

Но они уже практически «переплавились» в икону. Может быть, не так уж случайно и то, что на паперти церковной эта первая из ряда шиловских «икон» начала 90-х возникла?!

Применительно к этому полотну и вовсе нет повода говорить о традиционном психологизме Александра Шилова. Он основа, он «за кадром», он – само собой разумеющееся. Автором он давно открыт, и в нужном месте и в нужное время с безошибочной точностью применяется почти «походя». Чего стоит этот взгляд молящих-молящихся глаз. И за нас молящихся! Это ведь о нас молится - «Дай Бог Вам здоровьица!». За нашу всего-навсего монетку брошенную в его полупустую кепочку!.

Психологизм шиловский как бы ушел «вглубь». Теперь он исходное и само собой разумеющееся.

А крупным планом – почти примитивизм! Тот самый, что в 20-30-е годы был актуальным в отечественной живописи. Но еще в большей мере тот, что иконе русской присущ в лучшем ее периоде. До того, как она парсуной была «подредактирована» с середины ХУП века.

Это ведь не нищий на церковной паперти. На шиловском портрете года – страстотерпец нашего времени!

Ведь он не пьяница. Даже не иной хитровато-двоедушный бомж, который «обременен» в наши дни не безработицей, а желанием работать.

Это опрятный, аккуратный человек, который просто Волею Божией в страшные 90-е годы еще и без ноги оказался! Он просто – никому не нужен.

А кушать надо, и каждый день. Да и выпить, правду говоря, не грех. От жизни такой, да «за здоровьице», наше, в том числе. И сколько их, таких страстотерпцев, по папертям наших церквей (и не только) сидело. Это теперь, в конце 2000-х годов, их «социальный состав» и «мотивация» образа жизни сильно изменились. А тогда… Да, художник введет в полотно элемент плаката. Нищий сидит на развернутой газете «Россия»! И этот элемент сам о себе свидетельствует как акт мужества художника, его он очень хорошо характеризует. Живет, как пишет, пишет, как живет. И пишет – что думает… Потом политические детали и акценты («Алихан», «Брошенный») и усилятся, и прибавятся. А страстотерпец с полотна 1992 года - просто человек. Без орденов, без ветеранского опыта, судя по возрасту.

Он просто человек! И где ж ему еще сидеть – и страдать – как не на церковной паперти. Перед Богом все равны. А он всего лишь, просто, человек. А так как перед Богом все равны, то он – Человек. И святой мученик, страстотерпец наших дней. Потому что – никому не нужен.

До чего же мы дожили, если человек – никому не нужен! Не вещь старая, не иголка сломанная. Человек – никому не нужен. И как у всех мучеников и страстотерпцев, глаза не на нас (дождешься ли от нас помощи?!) – глаза к небу, к Богу, упованию единственному, вечному и неизменному, устремлены.

Вот именно с такими глазами святые, мученики, страстотерпцы на иконах древних к Богу и обращались. И за людей молились. И на нас такими глазами с икон средневековых смотрят. И – с «натуралистической иконы»

Александра Шилова 90-х годов смотрят!

Так буквально на наших глазах произошла, случилась эта жанровая трансформация в творчестве художника. От портрета-ситуации 1989 года – к четырем «иконам нашего времени» 90-х годов.

…Почти то же, что на «персональных» портретах воиновинтернационалистов конца 80-х. И тоже без ноги. А масштаб обобщения, и тональность, и сила голоса художника, и жест мастера – совсем другие.

Просто – в иной регистр перешел! Орган, набат так звучат, о всеобщей беде все человечество оповещая! И первая же из четырех шиловских «икон»

90-х годов так и прозвучала – как орган, как набат. «Имеющий уши – да слышит».

И ко всем тем четырем полотнам этот библейский призыв относится.

Имеющие уши – слушайте… И не нужны больше, не имеют силы «приемы», «ухищрения», «стили», «манеры» письма! Пошла голая шиловская правда. Без правил и «условностей» эстетических. Пошли «невымышленные слезы»

«невымышленного искусства». А когда Правда так обнажена, она всегда – на грани натурализма и «примитива».

Но ведь нет более правдивого – и «натуралистического»! и «примитивного»! – произведения на Земле, чем Библия. И – чем икона. Все равно, какого века. Эпохи ли первохристиан, русского ХШ, или конца ХХ.

Назначение у них одно: о совести нашей нам напомнить. Если задремала – разбудить. Дай Бог Вам здоровьица!

1993 – «Бомж».

Начать следует с того, что шиловский «Бомж» синтезировал бесконечное множество культурологических контекстов, плоскостей и проекций. Ф.Достоевский «Бедные люди»; раскольниковский Петербург «Преступления и наказания». Тема «маленького человека» А.Пушкина, Н.Гоголя, Ф.Достоевского, А.Чехова, Л.Андреева. Тема «подземелья»

социального и «подпольного сознания» Ф.Достоевского, В.Короленко.

М.Горький «Фома Гордеев», «На дне». Андреевские психологические «границы» и «пограничья» в исследовании «маленького человека». Картина «Судьба» и вся «старческая» серия самого А.М.Шилова (как прием «самоцитирования») и др.

Даже в шиловской поэтике, где один из главных законов (и ключ к прочтению большинства портретов) принцип контраста, столь плотное средоточие и «концентрация» контрастов в одном полотне явление редкое, практически уникальное. Причем, содержание и смысл контрастов различен.

Контрасты и границы социальные.

С одной стороны, он, Бомж. С другой, объявления на водосточной трубе: «Меняю 3-комнатную квартиру…», «Куплю гараж…». Значит, у когото в том же мире, в той же стране, в то же время, есть деньги, есть возможность – купить. А он – Бомж. И это его социальный «статус», его «искушение», его судьба, его крест.

Контраст возраста и образа.

Бомж человек отнюдь не старый, судя по физиологическим признакам.

Седина не сплошная (какова у «молодых» ветеранов Великой Отечественной, например). Брови вовсе не седые. Кожа явно не старческая, не старческипергаментная, она живая. Тем более, молоды глаза. Таким образом, по физиологическим признакам перед нами человек среднего возраста.

Но его глубокие морщины, его истощенность, синюшные от авитаминоза, недоедания и холода губы, его согбенность. Все от «условий жизни». А какие они – у бомжа? Можно ли их назвать «условиями»? А то, что он живет, можно ли жизнью назвать?

Между тем, каков жест, художником «записанный». Как шляпу носить умеет. И для благородной одежды, пусть с чужого плеча и рваной-прерваной, он «свой»….

Этот контраст – упрек нам. Это наша жизнь, наш век, наш мир обрекли культурного, образованного человека на безвременную старость. А мы чтобы себя успокоить! - назовем это «судьбой». Судьба, якобы, так распорядилась. И, глядишь, нашей «совести» вроде бы и облегчение. Не мы же виновны, а она, злодейка-судьба… Контраст силы и слабости. Это главный этический и психологический контраст полотна.

Бомж, если есть необходимость расшифровать для «несведущих», это человек без определенного места жительства. А, значит, безо всего.

Без дома. Ему некуда идти. Без семьи. Его нигде никто не ждет. Без имущества. Вот так, вся его жизнь, в этом пальто с чужого плеча. Оно и дом, и одеяло, и простыня, и «крыша над головой». Повезло еще, что оно досталось!

Это, разумеется, человек без прав. А какие они, права, без паспорта, регистрации, того некраткого списка документов, которые «подтверждают» о каждом из нас подтверждают! - что ты человек?

Он без тепла, без любви, без сочувствия, без сострадания. Без нашего сочувствия и сострадания. Не художника Шилова. Он свое сострадание сердцем и кистью высказал. Не станем кривить душой, они, бомжи, ведь для нас все, в общем, «на одно лицо», немытые, дурно пахнущие. Никакие и ничьи.

Так просто и мимоходом, как с само собой разумеющимся, мы согласились с тем, что они не люди, если бомжи. Во всяком случае, не такие люди, как мы. И не второго сорта, а гораздо далее от нас отстоящие по шкале ценностей «социума».

Бомж это когда без прошлого. Бомж это тот, кто без будущего. И если ни в чем другом никто ему никаких гарантий не даст, то вот эта гарантия стопроцентная: «из бомжей» не возвращаются. Состояние это – необратимо!

Знает ли все это шиловский Бомж? Знает. Он слишком умен, чтобы не знать. Откуда же тогда этот, ключевой, контраст шиловского полотна:

контраст силы и слабости?

В положении абсолютно бессильном и униженном – откуда такая сила, нет, силища! – этого взгляда?

Александр Шилов глаза/очи всегда писать умеет. Но глаза его Бомжа написаны сверх всех, даже Мастеру доступных, возможностей и умений.

В них не «дно души». В них то самое «дно» жизни, на котором он «волею судьбы»(!) оказался. Так вот, на этом «дне» одиночество беспросветное. Холод. Не его душевный холод – это ему там так холодно!

Знание трезвое – трезвее не бывает! – своей обреченности и того, что из «дна» того возврата нет.

И одиночество это, и «невозвратность» на шиловском полотне и не социального порядка уже, а онтологического, экзистенциального. Ведь сегодня - «по воле судьбы» - Бомж он. А завтра? Этот немой вопрос и безмолвное предупреждение с потрясающей силы портрета так и «сквозит»… Да и сколько их – бомжей? Одного ведь только написал великий художник. И всех их – в этом одном… Так где же все-таки источник этой силищи, от сурового облика, из глаз бомжа буквально «бьющей»?

Ф.М.Достоевский в свое время дал очень точную «классификацию»

бедности и нищеты. Об этом в «Преступлении и наказании» с большим знанием предмета (на себе испытал, потому и знание предмета доскональное!) Мармеладов рассуждает.

Практически, он, Мармеладов, бомж и есть (века Х1Х, правда). Но он еще и типичный русский «философ». (Наша национальная философия намного слабее, как считается, европейской. Но не оттого ли, что мы не «записали» ту философию, что в клетушках и «подвалах» наших российских от века «клубится» и продолжает клубиться?).

Так вот, Мармеладов скажет, что бедность тоже малоутешительна, но в ней можно оставаться человеком. Сохранить благородство души и поступков, благородством руководствоваться в отношениях с людьми (так герои повести «Бедные люди», кстати, и поступают). Остается возможность – достоинство человеческое сохранить. Заметим, что бедность ведь к благородству намного чаще и «располагает», чем богатство… А вот когда человек переступает черту нищеты, то здесь уже нет самой возможности сохранить благородство. Все мысли и устремления об элементарном и насущном – о еде и крыше над головой. Он это пережил, Мармеладов, «когда человеку некуда идти». Знает, что говорит… И «бедные люди» Достоевского еще живут по человеческим законам. А в нищете Петербурга в «Преступлении и наказании» вроде бы уже и не до них. И тогда чистейшая Соня на панель идет. Чтобы семью прокормить… Шиловский Бомж «из-за» этой, второй, границы, из нищеты. Тогда откуда же силища эта, которую «схватил» художник, многократно себе творческую задачу усложнив?

Знал ли он опыты исследования темы маленького человека Л.Н.Андреева, когда писал своего Бомжа? Возможно, и не знал. Истины глубинные постигаются и открываются великими творцами независимо друг от друга. Похоже, в данном случае мы и имеем дело с таким «автономным»

диалогом писателя конца Х1Х - начала ХХ века и художника нового порубежья, века ХХ - ХХ1!

Так вот, в «классификацию» Достоевского, установившего границу между бедностью и нищетой, поразительное уточнение внес совсем молодой Л.Андреев первыми же своими рассказами («Баргамот и Гараська», «Петька на даче», «Ангелочек» и др.).

Читателя конца Х1Х века и М.Горького, объявившего, что с Андреевым в литературу вошло «дуновение свежего таланта», поразил финал рассказа «Баргамот и Гараська». Андреев всегда работал на острейших экзистенциальных границах и пограничьях (жизни – смерти, рационального – иррационального, свободы – одиночества – отчуждения). И в первом же своем рассказе он исследовал еще одну психологическую «границу»:

человека и маленького человека, в душе одного человека.

Таким образом, Андреев установил (и это было его принципиальное открытие в богатейшей русской реалистической традиции исследования типа маленького человека!), что «маленьким человеком» (бомжем) человек, на каком бы дне он не оказался, никогда не станет, пока психологически не войдет в статус маленького человека/бомжа! Пока не согласится внутренне, душевно, психологически, с тем, что он маленький человек/бомж! И «невозвратность», психологическая и социальная, из этого «статуса»

наступает лишь после такого психологического «согласия»! А до того «формально» можно даже быть маленьким человеком, фактически – нет!

В рассказе «Баргамот и Гараська» Л.Андреев как раз зафиксировал ситуацию и психологическое «пограничье», на котором «встречаются» в его Гараське человек и маленький человек. В сорок лет впервые по отчеству назвали. То есть человеком признали! И взрыв в душе Герасима Андреевича случился… Подобную «границу» и Александр Шилов переносит с реального человека на свое великолепное полотно. Бомж, который никогда бомжем не станет!

Сколько в этих глазах ума, образованности, культуры. Если бы столько было у тех, кто его на «дно» загнал! Сколько благородства, силы характера, собственного достоинства и мудрости!

М.Горький в реалистических рассказах 1890-х годов подобный типаж писал в его «босяках». Не их общество отвергло, а они отвергли этот мир – бесчеловечный, злой, тупой!

И о шиловском Бомже не сразу скажешь: случай ли («судьба») или выбор его собственный (предать, например, кого-то не захотел) привел его на «дно», в безвыходность? Не исключено – ничего. В любом случае, художник интригу нашел и на полотно перенес с точностью стопроцентной. Потому и результат получился поистине уникальный. Родилась одна из шиловских «икон нашего времени», о мучениках нашего времени… Что же наше время, наш мир, мы наделали, если человека такой незаурядности и силы, такого благородства и культуры на «дно» если не толкнули, то отпустили? Не ему, нашему «гуманизму» грош цена. И лишь преклонить главу следует перед еще одним шиловским страстотерпцем. И там, на невозвратном дне, способном остаться человеком!

Вспомним Достоевского. В бедности можно благородство сохранить, в нищете – нельзя. Можно. Художник Шилов воочию это показал. Может быть, лишь чуть-чуть «приподняв» своего Бомжа над его «дном»… Но гуманист Шилов любит и умеет любить людей. Любых, всех, каждого. Чудесная основа его дара. Ведь и Бог «людей возлюбил». Всех и каждого!

Как всегда, а, может быть, даже и более чем всегда, до предела, нагружена и «работает» полисемантика шиловского антуража.

Например, решетка на окне. Она снаружи. Обычно решетка примета тюремного окна. А здесь достовернейшая правда и страшный парадокс века.

Мы решетками – оградились от людей! Ведь шиловский Бомж человек гораздо более чем кто-либо не из мира «дна»… И вновь исторические контексты припоминаются. В знаменитой горьковской пьесе «На дне» пространство сцены композиционно делится на «верх» (там хозяева обитают) и «низ» (там ночлежники живут). Так вот один из обитателей «верхнего» пространства прямо признается, что он спускается на дно, чтобы «с людьми поговорить». А наверху – кто?..

Александр Шилов свое отношение к персонажу, как он сам признается, всегда выражает, даже помимо его субъективной воли. К Бомжу тоже отношение выразил, возможно, даже и помимо авторской воли. А заодно выразил отношение и к некоторым из тех, кто «вокруг»… Он ведь из тех, кто под каждой своей картиной подпись ставит. И даже под каждым словом своим готов подписаться. Как пишет, так и живет.

1996 – «Чечня. Алихан».

Все мыслимые и немыслимые достижения и чудеса технического «прогресса» собраны на портрете чеченского мальчика Алихана.

Современная легкоуправляемая коляска для инвалида. Исключительно удобный, из мягкого материала, протез для правой руки. Не менее современный, и столь же легкий в применении, протез для левой руки.

Сплошное техническое совершенство конца ХХ века, эпохи пика цивилизации! В композиции шиловского полотна – почти «рекламноплакатно»! – примерно две трети «площади» и занимают эти «чудеса»

технической мысли. Чего же еще желать?

Все бы так и следовало риторическими воздыханиями сопровождать, если бы не одно всего-навсего «смущающее» обстоятельство. Живого тела живого чеченского ребенка на том портрете осталось несопоставимо меньше, чем чудес технического прогресса. Обрубок правой ноги, обрубок левой руки, непропорционально уменьшившееся детское тельце.

Но разве это тело вполне живое, если оно «помнит» ногу, «помнит»

бывшую когда-то руку? А раз помнит, значит, непрестанно болит. Но ведь боль только напоминание о том, что тело живое. Вряд ли боль это сама жизнь… Живые, в конечном счете, на этом портрете только глаза. Вот они, действительно, живые.

Глаза - бездна. Боли, муки, укора, страдания физического, непонимания. За что – так с ним? И непонимания детски-счастливого. Ведь он не понимает до конца пока еще, что ждет его потом, во взрослой жизни… Глаза мученика. Глаза страстотерпца. Глаза – святого. Святого наших дней. С единственной поправкой и уточнением. Святым наших дней мы сделали ребенка.

А потому на «иконе наших дней» ребенок, нами сотворенный и «канонизированный» в чине «великомученика»!

Федор Достоевский в Х1Х веке в «Братьях Карамазовых» устами Ивана Карамазова спросил, стоит ли весь прогресс человечества одной безвинно пролитой слезинки ребенка. Александр Шилов в конце ХХ века – ответил.

Ответ этот неоднозначен, он – многопланов.

Безусловно, на первом семантическом и эмоциональном плане безмолвный упрек. Укор ребенка, нам, взрослым, которые «подарили» ему эти страшные «игрушки».

Правилом шиловской живописи являются предельно акцентированные глаза. Они всегда «слепок с души» человека. Но восточные глаза чеченского мальчика Алихана совершенно особенные даже во всей шиловской живописи.

Из его болящей от ран души (не тело ведь только – душа изранена!) через эти глаза исходит боль прямо и непосредственно в душу зрителя. А если кого-то не достигает та детская боль, тому как раз вовремя задуматься о состоянии своей собственной души. Такое «недостижение» диагноз, и серьезный.

Кроме того, современному «человеку мыслящему» надо понять простейшую из истин наших дней. В любой момент на месте этого далекого чеченского ребенка может оказаться наш близкий человек. Терроризм границ не имеет. И к тому, чтобы терроризму эти границы выставить, чтобы мы, каждый, их выставили, полотно Александра Шилова и призывает.

Но за этим важным первым очевидным пластом (а он соединяет в себе моральные, политические, идеологические аспекты) в картине существуют и другие. Глубинные философские, экзистенциальные, культурологические плоскости и смыслы.

Так вот, вряд ли еще кому-либо в живописи удалось так «столкнуть» на «площади» одного полотна самые экзистенциальные явления и понятия – жизнь и смерть. И на крошечной площади живописного портрета (что она по сравнению с бесконечностью бытия!) воочию обнаружить саму границу жизни и смерти!

И даже более, у Шилова та «граница» проходит в одном человеке, по одному человеческому телу. По телу ребенка.

Даже страшно становится от «наглядности» такой «встречи» жизни и смерти в чудесном Богосотворенном живом организме.

Вот она, эта граница между жизнью и смертью - всмотритесь! - так наглядно и зримо проходит. По руке, по ноге. По целостному и живому человеческому телу. По телу ребенка, которое Бог создал для жизни, цветения, плодоношения.

Обнаженность этой «встречи» жизни со смертью ужасает.