«ОН ВЕСЬ ДИТЯ ДОБРА И СВЕТА. (О тайнах художественного мышления Александра ШИЛОВА – разгаданных и неразгаданных) Москва - 2008 2 УДК 75.071.1.01+929 ББК 85.143(2)6 З-26 ISBN 978-5-93121-190-9 Первая монография о ...»

1

Валентина ЗАМАНСКАЯ

«ОН ВЕСЬ ДИТЯ ДОБРА И СВЕТА…»

(О тайнах художественного мышления Александра ШИЛОВА

– разгаданных и неразгаданных)

Москва - 2008

2

УДК 75.071.1.01+929

ББК 85.143(2)6

З-26

ISBN 978-5-93121-190-9

Первая монография о творчестве Народного художника СССР, Действительного члена Академии художеств Российской Федерации Александра Максовича ШИЛОВА – исследование не столько специально искусствоведческое, сколько культурологическое.

Автор применяет обоснованный им в прежних работах контекстногерменевтический метод и универсальную категорию «тип художественного сознания», что дает возможность разработать оригинальную концепцию художественного мышления и творчества А.Шилова.

Исследователь рассматривает фигуру и судьбу А.Шилова как знаковую для эпохи, выявляет тенденции и процессы, которые обусловили уникальность его как Мастера, как личности, как общественного деятеля.

Обозначен круг историко-культурных задач, которые предстояло решить Александру Шилову в контексте культурного процесса ХХ-ХХ1 столетий и которые художник продолжает решать.

ISBN 978-5-93121-190- © В.Заманская Светлой памяти милой моей мамы Анны Семеновны САМАРЕЦ посвящаю

ОГЛАВЛЕНИЕ

От автора. «Всего живого – ненарушаемая связь» - ВВЕДЕНИЕ. «Но ты, художник, твердо веруй!» - Между кельей и миром… - «Что жизнь?» - Нет, не игра - Шиловский автопортрет: автобиография и исповедь - Вечный ангел художника Шилова. Машенька Шилова:

дневник отца - «Моя родня»: - «Моя бабушка», «Моя мама»; - Братья по цеху: портреты художников; - «Люди высокой породы – мастера…»; - Война, ты уравняла всех: о «библейском равенстве»

генерала и рядового в галерее Шилова - Шаг в натурализм, или Иконы нашего времени - «Во многая мудрости много печали…» - «Красота страшна, мне скажут…»? - «Красивая философия» художника Шилова: от композиции к духовной эпопее - Возвращение человека - ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ. Гениальное – просто. От автора. «ВСЕГО ЖИВОГО - НЕНАРУШАЕМАЯ СВЯЗЬ».

Одиннадцать лет назад я написала книгу и защитила докторскую диссертацию о трагической парадигме в русской и европейской культуре минувшего века – об экзистенциальной доминанте его художественного сознания. О кризисном, «тупиковом», мрачном сознании катастрофического ХХ столетия.

О той составляющей сознания ХХ века, которая зафиксировала тупики и бездны противоречивейшей из эпох: пика технической цивилизации и пика опустошения духовного. Вселенское опустошение заполонило мир, когда человек – «победитель» и жертва научно-технической революции – отрекся от Бога, от традиционных основ нравственности (а, значит, от основ самой человечности) и заявил устами Ницше: «Бог мертв. Все позволено».

На материале литературы, философии, психологии и искусства мною было исследовано глобальное отчуждение: от Бога, от природы, от Другого, от самого себя, которое постигло человека в ХХ столетии. Это было одним из жестоких следствий научно-технической революции – прекраснейшего из событий мировой цивилизации.

Последствия социальных революций, как история не единожды показала, обратимы. Необратимы лишь последствия единственной из революций – научно-технической. Это поистине мировая революция: она в корне меняет нас самих, необратимо и навсегда. Меняет наше сознание, сам способ мышления, изменяет «структуру» нашего духовного содержания, меняет наше «человеческое вещество».

Зачем понадобилось «реконструировать» и анализировать обширнейший и принципиально новый материал русско-европейской экзистенциальной традиции?

Стоит вспомнить К.Юнга, который в своей работе «Проблемы души нашего времени» справедливо писал: «характер художественного произведения позволяет нам в свою очередь сделать вывод о характере века, в котором оно возникло. Что означает романтика? Что означает эллинизм?

Все это направления искусства, которые выносят на свет то, что было наиболее необходимо соответствовавшей тому времени духовной атмосфере» (подчеркнуто мною – В.З.).

Так и экзистенциальная традиция ХХ века «вынесла на свет» наше духовное состояние: обезбоженное, одинокое, опустошенное, отчужденное.

«Вынесла на свет» состояние страха и стресса, которое просто не могло не «взорваться» мировыми войнами, социальными революциями, «переоценкой всех ценностей» (Ф.Ницше). Переоценкой главной ценности бытия – человеческой жизни…. Это и есть «оборотная сторона медали», трагический «post faktum» научно-технической революции!

Возомнив себя равным Богу в своих творческих возможностях, человек оказался «распятым» между собственным всесилием и бессилием.

Всесилием в покорении Вселенной. И бессилием перед «прародимыми хаосами» (Андрей Белый) подсознания и «демонами души» (К.Юнг).

Отвергнув Бога и традиционную мораль, остался – «без опоры вне и в самом себе» (Н.Бердяев). Человек оказался бессильным перед безднами и тупиками своего сознания и подсознания (Ф.Кафка, Л.Андреев), которое больше не поддавалось контролю в неуправляемом «беге» (М.Булгаков) по «замкнутому кругу» бытия.

Да и век, каким был – и для нашего Отечества, и для всего мира?

Поистине, кому жилось «весело, вольготно» в мрачных «казематах» того столетия? Казематах политических и психологических.

Работой об экзистенциальном сознании ХХ века была введена продуктивная для исследования разнородного эстетического материала категория «тип художественного сознания» и обоснован универсальный метод - контекстно-герменевтический. Это и будет наш научный инструментарий при изучении творчества Александра Максовича Шилова.

Талант оригинальный трудно бывает распознать и по достоинству оценить. Ни одна привычная «система мер» и шкала оценок применительно к нему не срабатывает: он выходит за пределы всех схем и условностей.

Талант истинный – всегда открытие.

И лишь принципиально новой «системой мер» он измеряется и в сути своей, и в своем творческом потенциале. Мне как исследователю редчайше повезло. Обоснованные мной десять лет назад категория и метод абсолютно «совпали» с творчеством живописца Шилова. Они подтвердили свою перспективность и предоставили возможность анализировать творчество Мастера «глубинным зрением»: как уникальное целое - на всех уровнях эстетического единства, во всех составляющих его содержания и формы.

Однако уже в ходе труднейшего (эмоционально, прежде всего) анализа трагического экзистенциального сознания обнаружились и иные составляющие духовного бытия минувшего века. Им просто осуществиться тогда невозможно было: «век-волкодав» (О.Мандельштам) пленил и глушил все инакомыслящее, ему инородное!

А гении того столетия верили и упорно пробивались к идеальным, первозданным и истинно человеческим - и божеским одновременно! основам бытия. Стремились найти и возвратить миру и человеку цельность, добро, изначальные нравственные нормы и нравственное здоровье, высокий дух и «сердце чисто» (Псалом 50-й из Книги псалмов Давида). Верили – в неистребимость души человеческой… Они искали и искали, говоря словами Осипа Мандельштама, «всего живого – ненарушаемую связь». Мандельштам один из них. А еще Даниил Андреев, Михаил Бахтин… Их немного было – пророков века катастроф.

Искали спасительную для века «ненарушаемую связь», а встретили страшнейшую из трагедий – трагедию «неуслышания» веком. В тех самых «казематах» некоторые и сгинули безвестно… И стало уже казаться: и вправду, «связь» та – утрачена навсегда, «нить времен» оборвалась невосстановимо и невозвратно… После горчайшей распутинской «тризны» по русской деревне (по русскому духу!)? После сорокинской «Нормы»: какой должна быть та самая «духовная атмосфера», коей «на свет выносится» такая – «мерзость запустения» душевного? После массовой «чернухи» 90-х, враз обрушившейся на нас «бурным потоком» со страниц толстых журналов?

После «широкомасштабного наступления» массовой «культуры» наших дней, не менее «бурным потоком» глянца наводняющей нашу душу и разум пошлостью, похотью, цинизмом...

Изумлению моему не было предела, когда через десять лет после первого посещения Галереи Александра Шилова на Знаменке, 5, – я оказалась перед той самой «всего живого – ненарушаемой связью»!

Я оказалась лицом к лицу – перед человеком: цельным, органичным и одухотворенным. Именно цельным, а не «по Пикассо» «разложенным» на составляющие до обнажения «костной основы», как писал в 1918 году Н.Бердяев. И век именно ту «методологию развоплощения» человека – «распада атома» (Г.Иванов)! – воспринял как «руководство к действию» и охотно распространил на все «авангардное пространство» культуры.

Я стояла перед человеком – во плоти. В плотской красе живого, дышащего, богосотворенного человеческого тела! Тот же Н.Бердяев в том же 1918 году, кстати, упрекал футуристов в том, что они прелесть женского тела и цветка заменили прелестью мотора.

Я стояла перед человеком – с душой и духом. Дышащим, живым, мыслящим, свои драмы и радости переживающим, свой выбор делающим или – сделавшим.

Одним словом, я стояла – перед живым человеком, который смотрел на меня с полотен портретов Александра Шилова.

Я стояла в изумлении и благоговении – перед Явлением подлинного Искусства, истинного Дара Божия.

Я стояла, застыв, перед нашим духовным возрождением.

Я стояла перед возвращенным – и возрожденным! – человеком.

А художник на моих глазах – от полотна к полотну, от портрета к портрету, от судьбы к судьбе творил – возвращение человека, возрождение человека. Творил – неистово, самозабвенно, всего себя источая в свое искусство!

Я стояла – лицом к лицу! – перед обретенной «всего живого – ненарушаемой связью»!

Возможно, чтобы все это увидеть, суметь рассмотреть и понять, и надо было мне пройти тот путь «разрушения экзистенциализмом». Ведь не только мы материал анализируем, и материал на нас ох как влияет, когда мы его исследуем. Когда честно «проживаем» его в нашей научной работе. А если такого «проживания» и со-переживания (общей судьбы с ним!) нет, к чему – все наши формальные и не наполненные нашим сердцем научные изыски… Я стояла лицом к лицу – перед собственным моим возрождением Красотой, Добром, Талантом, Светом, Любовью!

Я стояла – перед нормальной нравственностью, душевным здоровьем, абсолютным чувством красоты.

Одним словом, я стояла – перед Явлением Шилова!

Вот так и мы с Вами пойдем, дорогой Читатель, по залам Галереи Народного художника СССР Александра Шилова, которая расположена на Знаменке, 5. Галереи, что находится в самом центре Москвы – в самом сердце России.

Пойдем по Дому Шилова, в основание которого самый вечный и самый прочный «краеугольный камень» заложен: Добро, Любовь, Красота. И – Щедрость великого художника нашего Отечества рубежа веков. Рубежа тысячелетий.

А еще точнее, мы пойдем не по залам Галереи. Мы пойдем по сериям и темам его картин, по принципам и закономерностям шиловского творчества.

Пойдем, всматриваясь в лица, лики, позы, жесты, ракурсы, композиционные и цветовые решения его полотен.

Пойдем, стремясь «пробиться» к самой сути. Судеб, душ, «духовного состава» и «человеческого вещества» его героев.

Пойдем – стремясь пробиться в самое сердце построенного Мастером художественного мира.

Пойдем, стремясь понять природу Гения: услышать его сердце, заглянуть в его душу, напитаться его живым духом и животворящим духом его искусства.

Мы будем постигать не «личную» биографию художника, «частного»

человека, физически в нашем с Вами временном измерении пребывающего.

Любой творец – в его творениях. Там, и только там, его душа! Мы будем постигать – и выстраивать! – творческую биографию Александра Шилова. А это гораздо сложнее, больше и важнее, чем биография человеческая.

Это то, что «уйдет в века» - и на века останется! По сути, мы будем смотреть и оценивать Мир великого художника наших дней глазами будущего!

Это непросто. Но такое Познание стоит самых больших усилий!

«Большое видится на расстоянии». Вот и преодолеем это расстояние.

Преодолеем Время! И воздадим должное нашему современнику в его цветущем творческом возрасте и в полноте творческого потенциала. И преодолеем еще один грустный закон человеческого «бытия». В своем отечестве – и в своем времени? – нет пророков… В своем времени Пророки и великие Творцы не всегда поняты бывают.

Трудно бывает понять, кто живет и творит рядом с тобой. Его ведь на тех же улицах встретить можно, которыми и мы ходим… Так все просто и обычно.

А неплохо бы знать, с кем встречаемся. С кем – Судьба даровала нам встречу.

Плохо – не понять. Еще хуже – опоздать понять… Так что сейчас самое время посмотреть на Явление Шилова – глазами будущего. Того будущего, которое выносит свой окончательный вердикт.

Уверена, он совпадет с нашим!

Итак, я приглашаю Вас, дорогой Читатель, в Дом Шилова – в Мир Шилова.

А я буду Вашим научным и (так хотелось бы!) «человековедческим»

гидом. Надеюсь, не пожалеете.

Валентина Викторовна Заманская, доктор филологических наук, профессор, Действительный член Академии ВВЕДЕНИЕ. «НО ТЫ, ХУДОЖНИК, ТВЕРДО ВЕРУЙ!»

Шилов – большое Явление. Явление культуры своего времени. Но еще и явление, «исторически» необходимое минувшему катастрофическому столетию и наступившему тысячелетию.

Подспудно, в безднах и «прародимых хаосах» кризисного ХХ века вызревали «животворящие» тенденции. Жажда цельности, света, завершенности, упорядоченности, мира, покоя, гармонии. Александру Шилову талант и был дан для того, чтобы в самом конце столетия животворящие устремления воплотить!

Именно к этим идеям рвались (и прорывались!) в ХХ веке О.Мандельштам, М.Бахтин, Д.Андреев. И – пришлись не ко времени. А нет ничего страшнее, чем не найти места в своем времени. «Не к месту» быть тоже страшно, больно, но все же это меньшая беда: пере-меститься можно. А быть не ко времени – полная и окончательная обреченность. «Век-волкодав»

настигнет, догонит, добьет свою беззащитную жертву… Шилов живет в другом времени, по-иному складываются его отношения со временем. Но даже если собственные силы и внешние обстоятельства гораздо более благосклонны к «испытуемому веком», все равно мужество надо иметь неимоверное, чтобы позволить себе быть «не как все». Но классика с этого всегда и начиналась: со способности, нечеловеческого упорства и упрямства – быть не как все.

А на фоне многочисленных «- измов» нового порубежья, рубежа ХХ – ХХ1 веков, на фоне традиционной интеллигентской рефлексии Шилов всегда был и остается не как все. Кто посягнет на общепринятую моду и на пике авангардных изысков решится быть строгим и традиционным последователем классических принципов?

Но именно потому по Шилову и следует «вычислять» суть и приметы новой классики. А они вечны: добро, красота, человечность, простота, ясность, пропорция, гармония. (Тенденции и «нюансы времени» в этом перечне константных величин будут нами выявляться в процессе конкретного анализа произведений Мастера). Примечательно, даже если художник пишет портрет общественного деятеля, духовного лица, портного, он у него сначала человек, а потом предстает во всех иных социальных статусах. Классика потому и классика, что она с человеком, для человека, ради человека. И уважает она человека уже за то, что он человек.

Таким образом, и в наш политизированный век еще одна незыблемая черта классики Шиловым подтверждена: истинная классика надполитична (не аполитична, а надполитична). И именно потому критерии классического искусства непреходящи.

И потому же классика ближайший путь к Вечности. Но какое мужество надо иметь, чтобы столь рано, как Александр Шилов, путь свой осознать, на него встать и никуда с него не сходить! Сам этот путь – расширяя и обновляя… А они, гении века ХХ О.Мандельштам, Д.Андреев так и ушли из «векаволкодава» и из жизни в небытие. Разумеется, не в небытие - в бессмертие! но ушли безвестными, поруганными и, что всего страшнее для художника, непонятыми.

Сегодня другие времена, иные нравы. И сегодня можно – и необходимо! – если понимаешь, что встретился с Явлением, не сторониться высоких и вполне адекватных оценок; не бояться «преувеличений». Да и могут ли быть необъективными высокие оценки того, кто давно Народный художник СССР, кто всенародно признан и является поистине народным художником?

Ибо кто же, кроме Шилова, сумел «рассказать» кистью о народе всю правду, обо всех и о каждом из нас? В его «персонифицированных»

портретах – все мы, каждый из нас. И потому сегодня назрела очевидная необходимость, не торопясь, добросовестно и терпеливо, строить и строить – «купол мировой культуры» (О.Мандельштам) над «галереей» гения. Нашего современника (в этом нам повезло), живого классика (а это многократное везение!). Необходимо, соотнося и проецируя все доступные плоскости и культурологические контексты, «вычислять» объективное и истинное его место в культуре.

Задача не из легких. Вдвойне сложна она потому, что говорить предстоит о материале теоретическом. А следует, и необходимо, - сказать легко, просто, доступно. Так, как пишет свои портреты Александр Шилов.

Чтобы книга о Шилове читалась так же, как «смотрится» его живопись.

Ведь главный урок, который преподносит нам художник каждой своей работой: высшая мудрость – это одновременно и высшая простота… Если бы в мою задачу входило дать формулу художественного метода Александра Шилова, я без малейшего сомнения обратилась бы к Александру Блоку:

Но ты, художник, твердо веруй Тебе дано бесстрастной мерой Познай, где свет, - поймешь, где тьма.

Ни к кому другому неприложимы они в такой дословной и «добуквенной» точности, как к Александру Шилову.

Художественный метод Шилова это предельно точное знание «начал и концов». Это жесткое предвидение (и предупреждение!), «где стерегут нас ад и рай». Это взгляд художника, порой до безжалостности, «твердый и ясный».

Но основой метода Шилова и главной верой художника является его полнейшая, не подлежащая сомнению уверенность: «мир прекрасен».

Не любя жизнь, людей, так писать картины не сумеешь! Не родится та красота, доброта, совершенство, завершенность, покой и сила, которые из шиловского мира исходят на зрителя. И пусть достигается это по-блоковски:

«стереть случайные черты»!.. Но лишь для того, чтобы обнаружить прекрасное как суть. Суть мира, вещей, людей, душ, глаз, тела, цвета, света.

Прекрасное как суть мира Божия. Того мира, каким он был Богом задуман и создан. Ведь это мы, люди, потом мир и упростили, и грехами своими исказили, и «рационально» изменили, порой до неузнаваемости… И как бы в оправдание собственной недоброты и подозрительности, искаженности нашего зрения, размышляя о природе реалистического искусства, мы заведомо готовы согласиться с тем, что познание мира надо начинать с «тьмы». А уж потом («помудрев»!) двигаться к «свету»! И на романтика Блока (кстати, цитируемая поэма «Возмездие» реалистическая!) готовы смотреть едва ли не свысока: уж мы явно искушеннее в нашем прозаически-материалистическом знании!..

А реалист Шилов как раз опровергает наш скучный, приземленнообыденный, и, якобы, «мудрый», материализм. И, как Блок, упрямо твердит от полотна к полотну: «Познай, где свет, - поймешь, где тьма»!

Рано или поздно каждый познает в жизни то и другое: тьму и свет. Да вот только все дело в последовательности «открытий» на сложном пути познания.

Если от «тьмы» к «свету», результат один. Откроется путь к «прозе», к бескрылости, к угнетающе-материалистической «правде», к «чернухе», к унылому бытовизму. И как естественной реакции на него, к тем якобы авангардным исканиям, коими пестрит «творчество» последнего времени. Не стесняясь искусством называть философски явно усложненные «композиции» (да простят мне некоторую гиперболизацию и невольное утрирование) из метлы-ведра и того, что еще под руку подвернулось в непредсказуемом процессе сложных «творческих исканий».

Если от «света» к «тьме», другой, шиловский, результат получается.

Светоносное искусство рождается. От правды оно не отступает. Можно ли вообще где-либо найти больше правды, чем в пронзительной теме «одиночества», «забытости», «бомжовства», в бесчисленных портретах и бесконечной драме деревенских старушек, в портретах воиновинтернационалистов, в теме Чечни? Но такой правдой Мастер не убивает и не добивает человека, а очищает и возвышает душу. Аристотель назвал это высокое очищение души состраданием словом «катарсис». Где его истоки?

Катарсис как «отклик» на правду возникает, когда Художник идет от «света». От добра, от любви, от веры в то, что человек от природы хорош.

Именно этой «логикой», и только ею, мир творил – и сотворил! – Сам Господь. Так что когда мы из «света» на жизнь смотрим, мы с Богом «совпадаем»!

И еще потому шиловская правда душу возвышает, что перед нами классика. Для нее прозрачность, простота, равновесие, завершенность, гармония, внутренний покой – главные признаки и условия. Шилов один из немногих художников, столь неизменно и верно следующих классической традиции. Один из немногих, кто не поддался на авангардные «провокации»

ХХ века.

Авангард стал точнейшим «слепком» (П.Антокольский) с сознания человека «века цивилизации»! Века, склонного к деконструкции, саморазрушению, экспериментам по «освобождению» искусства от человека (и от Бога!). Сознание, «материализовавшее» себя в авангардных формах, столь же фрагментарное, «осколочное», утратившее цельность мира и души.

Речь идет о высоком авангарде начала ХХ столетия: о К.Малевиче, П.Филонове, В.Кандинском, М.Ларионове, Н.Гончаровой. О высоких «страдальцах» распадающегося времени, и только о них!

Ушедшее в историю столетие так и не прислушалось к провиденциальному предсказанию одного из первых «экзистенциально»

чутких русских классиков: «О, бурь заснувших не буди, / Под ними хаос шевелится» (Ф.Тютчев)! «Разбудило» - едва ли не каждым «памятным годом» того «беспамятного» века… Надо отдать должное, авангард и сам всячески стремился преодолеть бездны и трагически разверзшиеся «прародимые хаосы» своей эпохи. Чего стоит та мощнейшая волна, которая в начале катастрофического ХХ столетия возникла в русской культуре вокруг идеи «художественного синтеза». Она явно была продиктована поиском основ новой цельности, поиском путей к утраченной «ненарушаемой связи» и способам ее воплощения. По-разному (вплоть до педагогических конструкций П.Филонова) в жизни и в художественной практике идею синтеза, «синергизма» стремились воплотить В.Кандинский, К.Малевич, супрематисты, лучисты и, разумеется, М.Ларионов и Н.Гончарова.

В начале ХХ столетия возникло неповторимое, единственное в своем роде явление русского Ренессанса. Родилось оно в культуре, которая данного эволюционного периода, в отличие от Европы, так и не познала, выходя из собственного неповторимого Средневековья. Русский Ренессанс и выразил внутреннюю устремленность к «собиранию» воедино человеческой души и «распыленного» вихрями века Духа, к соединению того, что распалось в процессе глобального отчуждения человека от Бога, природы, Другого, самого себя.

Жажда синтеза создала, может быть, самую главную возможность для развития отечественной культуры начинавшегося столетия (так трагически и не реализованную в нем): ренессансный тип универсальной личности. На заре ХХ века любой творческой личности было просто «тесно»

самовыражение в одном виде искусства, в одном жанре или стиле!

Практически все были одновременно и поэтами, и философами, и художниками, и музыкантами, и литературными критиками… Именно потому в России начала ХХ столетия царила особенная атмосфера возрожденческого ли, или даже античного «услышания» друг друга – и людьми, и искусствами. Царила атмосфера непередаваемого «вселенского диалога», основанная на идее «всеединства». В ней «пересеклись» и Ф.Достоевский, и В. Соловьев, и зарождавшаяся философия диалогизма, «конвергентного», «собирательного» сознания. Одна лишь та атмосфера сама по себе могла бы дать – на основе мощнейшего русского ума, чуткости, сострадательности русского сердца, «всемирной отзывчивости»

русского характера и темперамента – невиданные доселе плоды культуры!

Могла бы… Возможно, век «распорядился» по-иному. Возможно, личность оказалась мельче идей и возможностей, которые начало ХХ столетия предоставляло человеку. Увлеклась совсем иными «конструкциями» и построениями, что, впрочем, тоже составляет необходимую компоненту загадочной «русской души»… Сами ли идеи были слишком благородными и потому излишне утопическими для наступавшего «рационального» века. Или - политика и идеология оказалась мощнее этики и эстетики… В любом случае, «завещанное» началом ХХ столетия не свершилось, не воплотилось, не состоялось. (К беде нашей общей: мы могли бы быть лучше, если бы воплотились те идеи).

Мы же из изложенного «исторического урока» для нашего исследования возьмем на заметку следующее.

Во-первых, в культуре, как и вообще в духовной жизни, ничего не случается рано или поздно. Все происходит именно тогда, когда тому суждено произойти.

Видимо, поиски новой цельности в веке, когда Бог только что был «ниспровергнут», и когда все в мире и душе «миг назад» раздробилось и распалось на осколки, просто опережали свое время и логику событий, которую человечеству еще следовало пройти, чтобы усвоить необходимые «уроки». Тогда же, сто лет назад, ни все, ни каждый в отдельности еще не были готовы духовно к обретению новой цельности. Великие процессы и великие обновления надо выстрадать… Ко времени, когда Александр Шилов пришел в искусство, «век» уже был готов услышать того, кто возвратит миру и искусству человека. Оттого Шилов и ко времени пришелся, и сам был рожден необходимостью времени.

Он почти обречен был быть услышанным!

И, может быть, в нем потому и «заложена какая-то программа», как признается сам Мастер, которую он просто обязан выполнить и которая и силы дает, и мощь таланта и жизнестойкость, и – срок для ее воплощения!

Пусть дает, и самой полной мерой!

Урок второй заключается в том, что на новом порубежье в Александре Шилове реализуется «проект» универсальной ренессансной личности. Как возможность он был «предложен» веку ХХ началом его, но тогда так и остался «в проекте»… Возникновение Галереи А.Шилова в центре Москвы (в центре России!) справедливо объясняется биографическими мотивами и фактами. Встал вопрос, кому передаст наследие самый молодой в Отечестве Народный художник СССР. Но, думается, есть и причины более глубинные. Слава Богу, мы научились в наши дни их слышать. Относится это к Государственной Думе и Правительству города Москвы, прежде всего.

Уникальное явление прижизненной Галереи одного художника это совершенно новая форма нашего мышления, совершенно новый жанр культуры, это - и, может быть, самое главное, - совершенно новая возможность для воплощения национального художественного сознания.

Поистине, в Галерее можно «прожить» какую-то иную, незнакомую и пока неведомую даже профессиональному исследователю жизнь! Никогда и нигде больше ты не получишь возможность так постигать Мир Художника как целое. От полотна к полотну, от типа к типу, от «истории» к «истории»

душевной жизни персонажа и самого Маэстро. «Запросто» входя в энергетику этого Мира, которую не передаст ни один альбом и ни одна кассета (они и цвет не способны передать адекватно). «Чтение» этого подлинного (!) Мира подлинного (!) искусства от посетителя лишь одного и требует: не лениться. «Не позволяй душе лениться...» - она просто «обязана трудиться – и день и ночь, и день и ночь». Как трудится душа самого художника-«трудяги»!

А для Галереи Александра Шилова - Александр Шилов и Мастер, и главный герой, и создатель, и менеджер, и поставщик «материала» (в момент создания менее 400 картин, теперь более 800!). А еще и организатор, и душа галереи и коллектива, и коммерсант блестящий, и инициатор истинной культурной жизни (концерты и встречи, которым тоже уже почти 10 лет). В соединении всего этого мы и получаем тот воплотившийся (!) образ ренессансной универсальной личности, который знавало лишь европейское Возрождение. Кем только не был Леонардо да Винчи! Но, прежде всего, судя по тому, что и сколько успел сделать великий Леонардо, Трудягой был. Был бы «богемщиком», и не успел бы и не сумел бы!..

И здесь мы вплотную подходим еще к одному «уроку», который полезно вынести всем и каждому из «мастерской» Шилова. Просто для того, чтобы на доставшееся нам время не ворчать, а уметь быть счастливым в нем.

От природы человеку может быть сколь угодно многое дано. Но до тех пор, пока «богоданное» не соединится с элементарным умением – и горячим желанием! – честно работать «до черного пота», ничего путного из этих природных способностей не получится. Сколько людей не прошло одного из главных испытаний на нашу человеческую прочность: «провокацию»

талантом! Просто, не «помножили» талант на труд! Скольких национальных гениев мы из-за этого недосчитаемся. Поистине, национальная боль и обида!

Может быть, жестокими эти слова покажутся, но то, что сказано будет далее, истина непреложная. Слава Богу, что семья была так бедна, что в четырнадцать лет надо было думать о хлебе, и не для себя только – для семьи. Слава Богу, что тогда любого труда не чурался (грузчиком работал, даже мать об этом не знала), любой черной работы научился не стесняться.

Потому и человек вырос, каких мало. Искусство ведь «обнажает» не только портретируемых, но самого Мастера в первую очередь… И именно потому редкое право получил - знать о людях правду высшую. И говорить им эту правду своими картинами.

Потому – и только потому! – и Талант свой отточил, чтобы нам его подарить.

Если все это соотнесешь и осознаешь, начинаешь понимать, с человеком какого масштаба и уровня тебя судьба свела. С живым гением.

Свела - просто потому, что живешь в одно с ним время, ходишь одними с ним улицами, в чудесный, им созданный, Дом имеешь возможность приходить. И дышать атмосферой этого уникального Мира, редкого по красоте, уровню и достоинству Искусства.

И потому еще одну возможность Шилов нам открывает. Наше обезличивающее время массовой культуры охотно «включает» нас в свой поток стандартов… Не заметишь, как превратишься в выгодную коммерческой «культуре» среднестатистическую единицу приносящего ей доход «потребителя». Есть ли на свете более грозящее своей разрушительностью для нашей души сочетание слов? В России по-прежнему много читают. Вопрос, что читают?!

В Галерее Шилова человек нужен в ином, первозданном и человеческиблагородном, своем качестве. Думающий, чувствующий, страдающий и сострадающий, отличающий красоту от подделок, грамотный, мудрый – способный художника услышать и понять. О.Мандельштам когда-то мечтал о читателе-собеседнике. Шилову нужен зритель-сотворец!

И если к нему пришел человек еще не в столь идеальном «статусе», то Художник в пространстве своей Галереи сделает его таким! А от нас так мало (по сравнению с Трудом Мастера!) требуется: «душа обязана трудиться – и день и ночь…». Но ведь это единственная возможность спастись. Не в православном только значении «спасения-для-жизни вечной»… Спастись от разрушительного века для жизни «здесь». Жизни счастливой, совестливой, справедливой, чистой и честной. Тогда, наверняка, больше надежды появится и на спасение «там»… Во всяком случае, Шилов все от него зависящее делает, чтобы мы по этим нравственным законам земного и небесного «спасения» жили. Делает каждой своей картиной, каждым своим поступком и жестом.

Легко ли идти путем классиков в «вихрях» века, в «массовокультурных» контекстах, в эстетски-элитарных «тусовках», какими отмечена жизнь рубежа ХХ-ХХ1 веков?

Не думаю. О Шилове разное писали и пишут, говорили и говорят. И будут писать и говорить. Дело не во мнениях: их ровно столько, сколько людей. Главное, что «караван идет».

А на память вновь приходит другой рубеж, Х1Х-ХХ веков.

Там тоже порой ярились и ниспровергали «с парохода современности Пушкина, Толстого, Достоевского и проч. и проч.» справа и слева (цитата из футуристического манифеста 1911 года «Пощечина общественному вкусу»).

А «караван» Ивана Бунина шел и шел, неизменно и верно, к единственной своей «путеводной звезде» - к Пушкину!

И, заметим в скобках, Нобелевскую премию они «с Пушкиным»

заслужили, а не многочисленные авторы модных «- измов». Но то было на другом «рубеже», сто лет назад… Что же особенное о нашем времени понял и выразил в своих спокойных, классически-достойных полотнах Александр Шилов? Что в них так чутко уловил и столь справедливо оценил «простой зритель», народ, в то время как «эстетствующая публика» порой бывает более критична в своих отзывах и сентенциях?

Думаю, именно А.Шилов уловил (и на этом откровении мастерство свое взрастил) то, что не договорили в свое время «диалогисты» ХХ столетия: О.Мандельштам, М.Бахтин, Д.Андреев. В «адовой суматохе»

(М.Горький) минувшего столетия параллельно с искусством, которое точно и адекватно воссоздавало «слепок» со своего трагического времени (от Л.Толстого 80-х годов Х1Х века, Ф.Достоевского, Ф.Кафки, Л.Андреева, Андрея Белого, Ж.-П.Сартра, А.Камю, В.Набокова, В.Маяковского, С.Довлатова, Ю.Мамлеева до всех течений художественного авангарда, который буквально «перелил» разверзшиеся бездны и хаосы души и сознания в адекватный разрушительному времени стиль) робко, но дерзко зрела иная «жажда». Зрела жажда жизни. А, значит, робко прорисовывался «образ»

цельности, «воплощенности», гармонии, органичности.

Ненарушаемая связь», так эту жажду выразил Осип Мандельштам. Поэт, всей своей судьбой и каждым днем своей жизни испытавший, что значит оказаться жертвой «векаволкодава»… Жажду органики, жажду цельности и гармонии, столь необходимую «веку и человеку», гениальной интуицией художника уловил, осознал и воплотил в своей живописи в конце ХХ столетия Александр Шилов!

А когда на «золотую жилу» чаяний своего времени попадаешь, за такую идею стоит и воевать. И стоит - «не вписываться» в моду. И стоит, так рано открыв свой путь, идти по нему, принципам своим не изменяя!

Прислушаемся к Ж.-П. Сартру. В замечательной повести «Слова» он пообещает: если Бог дал идею, то он даст и время (и силы, добавим) для ее реализации. Судя по признанию художника, что силы у него как будто даже прибывают, Александру Шилову, действительно, его «программа» поручена!

Необходимость восстановления «ненарушаемой связи» основ бытия и человека как глобальную «программу» времени Художник и уловил. Его открытие, столь веку необходимое, понял и разделил народ. Потому и стал Мастер всенародно любимым.

В масштабах и контекстах истории культуры открытие «ненарушаемой связи» жизни и человека – возрождение органики! - предполагало возвращение к классике. Одной классике под силу воплотить цельность, органику, совершенство, красоту, доброту, порядок, «строй и лад» жизни и души. Одним словом, воплотить гармонию!

Иное дело, что после века «разломов» само качество классики не могло не обновиться принципиально. В творчестве Александра Шилова классика и получила это мощнейшее обновление.

И еще одно глобальное открытие в кризисном, трагическом, разрушительном ХХ веке и на новом порубежье подарил нам Шилов:

возвращение человека.

Поток коммерческой «массово-культурной» продукции, «буря и натиск» постмодернизма во всех его проявлениях, запоздалые и вторичные исторически и качественно рефлексии на экзистенциальные темы оказались неуправляемо мощными, заполонили все пространство современной художественной литературы. Любые нравственно и душевно здоровые тенденции и настроения в ней и поныне просто заглушаются и распыляются.

Ничего подобного творчеству Александра Шилова по цельности мироощущения, первозданности базового для его творчества понятия человечности, по нравственному здоровью и адекватности этических ценностей и принципов, по красоте и классическому совершенству, по концептуальной и образной завершенности художественная литература (предполагаю, как и другие виды искусства) сегодня читателю предъявить не может. Как говорится, творческие искания продолжаются, процесс идет… Стоит лишь сожалеть о том, сколько душ так и останется непросвещенными добром, светом, красотой. Если бы только душ. Души по неизменному коварству времени так быстро в поколения «складываются»… В 1918 году Николай Бердяев пишет три исключительно значимых работы: «Кризис искусства», «Пикассо», «Астральный роман» (о романе Андрея Белого «Петербург»). В них он анализирует тенденции современного искусства, выделяя две основные: искусство аналитическое и искусство соборное.

Называя первое направление преобладающим, Бердяев через характеристику аналитического искусства выявляет признаки «последнего кризиса», в который вступила современная культура. К основным тупиковым и кризисным чертам относятся: «дематериализация», развоплощение материи, плоти и сознания; обнажение плотной «костной» основы вещей и явлений и, как следствие, утрата органики. Рассмотрев футуризм, живопись Пикассо и роман Андрея Белого «Петербург» как феномены одной художественной системы, философ показывает, что эти явления «погружены в космический вихрь и распыление», что они «преступают пределы совершенного, прекрасного искусства» («Кризис искусства»).

Причину страшных разрушительных процессов Бердяев видит в наступлении эпохи машинизации, а потому главный, и такой горький, его упрек футуристам и связан с тем, что «прелесть мотора заменила им прелесть женского тела и цветка». Результат – разрушение органики плоти – для человеческой души, сознания и для искусства одинаково необратим и трагичен.

Именно здесь коренятся истоки тупиковой эпохи «Заката Европы», о которой тогда же предупредил Освальд Шпенглер. Непредотвратима гибель классического искусства! Нотный лист Моцарта и полотна Рембранта как материальная данность не исчезнут. Но настанет момент, когда уйдет в небытие последнее ухо человеческое, способное услышать музыку Моцарта, и глаз, способный воспринимать картины Рембранта… А без того, кто услышит, увидит, почувствует - без человека, - какова судьба искусства? От «заката Европы» до смерти культуры – так недалеко, что даже страшно становится… Значение живописи Александра Шилова в том и заключается, что из конца ХХ столетия и из нового порубежья он опровергает своим искусством (и отношением зрителей к его творчеству) пессимистические прогнозы, прозвучавшие в начале ХХ века, и в значительной мере, к всеобщей нашей беде, сбывающиеся. Свидетельствует о случившемся «кризисе искусства»

мощнейший поток массовой культуры – «продукта» эпохи цивилизации! – которая утверждает стандарты, служит стандартам, навязывает стандарты.

А «конечный результат» тот, что был еще из начала Х1Х столетия предсказан датским философом Сереном Кьеркегором - утрата индивидуальности. И, что самое парадоксальное и страшное, это та утрата, которую никто и не заметит. Когда человек теряет руку, ногу или другой орган, заметят все. А на самую страшную из потерь - потерю индивидуальности, души - никто и внимания не обратит!

И не обращаем. А зачем она нам? С ней, индивидуальностью, одни проблемы… В воссозданных нами историко-культурных контекстах по-настоящему начинаешь понимать, сколь дорогого стоит тот Путь, который так рано выбрал для себя Александр Шилов. Самому быть индивидуальностью и человеку своего времени возвратить статус индивидуальности! И по пути тому он столько лет идет, не давая человеку забыть (даже когда он «Бомж»!), что он – индивидуальность!

Дорогого стоит, что каждым своей произведением Шилов противостоит – и борется! борется! – с безжалостными законами стандартизации: нас, нашего сознания, наших душ. Борется - с безжалостными законами массовой культуры.

И достигает результата и как художник, и как организатор Галереи Шилова, и как гражданин.

Косвенно этот результат присутствует, например, в выборе моих студентов, когда они восхищены были выставкой картин И.Шишкина, Галереей А.Шилова. И выражали сомнение по поводу некоторых слишком «смелых изысков» современных «авангардистов» в экспозиции на Крымском Валу. А, может быть, еще и не столь близко то время, когда исчезнет последнее ухо, «настроенное» на Моцарта, последний глаз, воспринимающий Рембранта? И – Шилова. Во всяком случае, Александр Шилов сделал все от него зависящее… Что конкретно сделал? Об этом нам и предстоит говорить подробно в книге. Здесь же – только о главном. Чудесные картины написал. Веру в мощь и незыблемость классики своим творчеством подтвердил и веру ту в зрителях укрепил. Красоту и правду людям подарил. Напомнил, что они люди… А еще – Дом построил. В особняке начала Х1Х века, возведенном по проекту известного русского архитектора Е.Д.Тюрина. Через 168 лет осуществился замысел создания доступной народной галереи в особняке на Знаменке, где, кажется, и вид на Кремль из окон Галереи одно из лучших «художественных полотен» Дома.

Дом создал, в котором царят добро, красота, человечность, его Божественный талант и – его щедрость! Щедрость художника и человека Александра Шилова.

Итак, на чем зиждется Дом Шилова? Дом – как искусство Мастера.

Дом как душа художника и созданный им неповторимый мир. Дом как Галерея Шилова – в центре Москвы, в центре России.

Для искусства как для человековедения – и человеколюбия, обязательно! – принципиально важно, на чем творец «замешен». На добре или зле, на истинно добром отношении к человеку или снисходительночванливом, элитарно-снобистском. Любой художник ведь всегда сам ровно настолько человек, как он к человеку относится.

Шилов поразительно для своего «величия» (таланта и статуса) уважительно относится к любому, кого пишет. Если не сказать больше, изначально любит каждого. Хотя и подчеркивает, что его истинное отношение к конкретному персонажу непременно сквозь полотно «просвечивает»!

Уважительность к человеку это тот универсальный ключ, с помощью которого он «открывает» людей. И люди ему отрываются, допускают к себе, раскрывают даже самое потаенное в себе, что от любого другого скрыли бы.

Доброта, уважительность и любовь автора к герою – основа глубочайшего психологизма шиловского портрета. Именно потому «здесь честно пишут даже маски, / Когда лица под маской нет» (В.Гафт)… Психологизм – главный принцип работы Шилова-портретиста, который наиболее очевиден и который подчеркивают все. Вопрос в том, какова его специфика, особенности, в чем заключается оригинальность неповторимого шиловского психологизма?

Прежде всего, похоже, художник знает о людях все. И уж гораздо больше, чем они сами о себе знают. В его «знании» о человеческой судьбе, о сути характеров, о жизни он порой жестко-безжалостен. До того, что иногда становится страшно: похоже, от него вообще ничего не скроешь. Все одним взглядом и сразу «до донышка» увидит и до самой сокровенной сути поймет!

Это почти что дар провидения.

Портрет Шилова достоверен во всем - от внутренней сути характера до деталей, одежды, интерьерного «оформления». Эта достоверность отвечает всем критериям классики. Типическое и индивидуальное, общее и конкретное находятся в полной взаимообусловленности, дополняя друг друга. Из «персонифицированного» изображения рождается истинный художественный образ, возникает реализм высшей пробы.

Останется вечной, никогда до конца не разгаданной загадкой, как художнику удается уловить эти «сущности бытия», эту ускользающую «диалектику» самой жизни, души живого человека? Того человека, которого и в жизни никогда одним измерением не измеришь, ни одной, самой исчерпывающей схемой не определишь. Все дело, видимо, в том, что мастер никогда не пользуется «линейным», одноплоскостным методом постижения человека.

Страшные, завораживающие и притягательные глубины человеческой личности открылись Ф.М.Достоевскому. А он (всего лишь!) отошел от «предельно реалистического» принципа «дважды два четыре» (который есть начало смерти для искусства, как позже подчеркнет Л.Шестов) и приблизился к величайшей Тайне. Тайне и неразгаданной загадке человеческой души, которая никогда не живет по законам однозначной «линейной» логики! В ней одновременно сосуществуют и причудливо уживаются: свет и тьма, «за» и «против», «pro» и «contra», добро и зло… А художнику и остается совсем «немного»: опуститься «в подполье»

этой души и определить «меру» - света и тьмы, добра и зла… Вот только путь в эти «подполья» так труден, мучителен, рискован для самого художника! Да и кто бы путь тот указал… Талант укажет. Если он есть.

Шилову – указывает. У него он есть.

Поражает еще одно в безусловном таланте Мастера - знание всех сторон и проявлений жизни. Смотришь и не можешь насмотреться, застываешь в изнеможении перед этой «дышащей» Достоверностью! Откуда у него, москвича, такое знание сельских старушек?

Откуда он знает, что у тети Кати обязательно на подоконнике лежат два дозревающих помидора («Тетя Катя»)? Откуда, откуда он может знать, что когда «холодает», бабушка грудь под телогреечкой обвяжет какимнибудь стареньким стиранным-перестиранным платочком, да поплотнее, да грелочку резиновую подложит («Холодает»)? Откуда ему, сорокалетнему мужчине, все это знать? Откуда?

Проницательность таланта, видимо, единственный путь к той пронзительности правды и тоски, которой так и веет от его картин.

Кстати, одежда (а порой одеяния) шиловских героев тоже весьма активный «герой» его портрета! Тема эта отдельная и специальная и в нашем исследовании место ей будет отведено. Но кое-что следует предварить сейчас.

Внешне может показаться, в галерее портретов Александра Шилова в целом многовато «шелка и бархата». Но, войдя в мир Шилова, понимаешь, что без такого «антуража» художнику не обойтись. Более того, иногда именно антураж «конструирует» образ. Одеяние это стиль человека, составляющая его индивидуальности («Модница», «Милочка»). И художник порой именно тщательным исполнением наряда «идет вслед» за характером персонажа, решая свои художественные задачи… Кроме того, у Шилова есть и своя философия женской красоты.

Соответственно этой философии, обязательным обрамлением красоты природной, ее продолжением, ее необходимой «завершающей» компонентой является красота одеяния. Именно она выявляет, наружу выводит (обнаруживает!) суть красоты природной, красоты Божественной.

Да, «в человеке все должно быть прекрасно» (А.Чехов)… Но есть еще и индивидуальное, авторское требование художника А.Шилова к женской красоте. Она должна быть совершенна, завершена. Она должна состояться достойно Божественного замысла о ней!

А если внешнее оформление «природы» не совпадет с Божественным замыслом и образцом, то возникнет досадная небрежность, разрушится целое, гармония не состоится… Для красоты, которой отведена судьба быть Образцом, случится трагедия – трагедия без-образности. Красота свой образ утратит! Красота – свою «образцовость» потеряет… Типология и волшебство шиловской Красоты - особая тема. Его герои красивы все! И когда в цветущей юности пребывают. И когда (так неожиданно для себя - и оттого так беззащитны перед этим пограничьем мы и, например, «победоносная» в молодости Лачинова) в без-образную старость переходят.

Так вот, даже «морщинистая» старость на портретах Шилова не безобразна, а красива! Почему? Его старики могут быть бедны, стары, «одиноки», «заброшены», «забыты». Но они не жалки! Они – люди. А в зрелости и старости часто они сами превратились в «судьбу»!

Речь о картине «Судьба». И на стене сума, и комнатушка клетушка.

Поистине, «от тюрьмы да от сумы»… Это и есть персонифицированное, «остановленное» и блистательной кистью Мастера «записанное» лицо самой Судьбы. Лицо той старухи с полотна Александра Шилова.

Но еще и наше лицо, каждого из нас. В нем мы все, каждый, отражены.

Народная мудрость ведь в слова пословиц да поговорок отлила только то, что всех и каждого касается. «От сумы да от тюрьмы не зарекайся». Всяк и каждый – не зарекайся! И от судьбы не уйдешь. Тоже, всяк и каждый… Вот он, жестокий экзистенциализм художника-реалиста Шилова! Каким и положено быть экзистенциализму.

Пишешь об этом и думаешь: как просто живется разным «теориям», которые, в конечном счете, выясняется, «мертвы, мой друг, мертвы»… А подступаешь к живому чуду живого таланта – и обессиливаешь почти что физически. Как хорошо бы все по полочкам разложить да «расклассифицировать». Но, слава Богу, «древо жизни пышно зеленеет»… И уже, кажется, нащупал, и уловил, и вот-вот запишешь все «теоретические составляющие» художественного метода и мышления Таланта. А он опять взял, да и ускользнул как целое, как неповторимое, как – Талант.

Потому и Талант. Потому, может быть, и разгадаем мы часть его тайн.

А тайн неразгаданных, как всегда, больше останется.

И эта бездонность тайны есть точнейшее свидетельство присутствия самого Таланта. В Искусстве – так всегда бывает… Есть еще одна и, безусловно, одна из самых важных, тайна мощи шиловского портрета. Первозданность, истинность и бескомпромиссность всех нравственных понятий, которые формируют художественный мир Александра Шилова. Они определяют его содержание, выстраивают отношения Мастера с теми, кого он увековечивает.

Вслушаемся и осознаем: увековечивает!

Пройдут века, а их лица/лики уже навсегда останутся в вечности. Как вошли в вечность те, кто смотрит на нас с «парсуны» ХУП века, с бессмертных полотен В.Боровиковского, К.Брюллова, О.Кипренского, И.Аргунова, Ф.Рокотова, В.Тропинина, С.Зарянко… По этим ликам/лицам через век-два-три… будут судить о нас. Какими мы были, чем дышали, как жили, во что верили, чему сострадали. Вот такова она – «перспектива»

шиловского портрета и творчества!

Нравственное здоровье художественного мира Шилова выражается в том, что его герои цельные натуры, сильные, правильные и часто праведные, хотя отнюдь не простые. Более того, герои и автор равны в человеческом содержании: чаще это равно крупные натуры и характеры.

А потому Александру Шилову «легко пишется». При почти нечеловеческом напряжении, которое стоит за самоистязанием честно работающего Мастера, портреты написаны как бы на одном дыхании. От цельности натуры автор идет к непостижимой цельности мазка, линии, тона.

Было в древнерусской иконописи незыблемое правило. Линия лика святого пишется без отрыва кисти иконописца от доски. Иначе доска передаст «суетность» внутреннего состояния того, кто икону писал. А это недопустимо.

Утратится невозвратно то состояние чистоты, святости, праведности, которое составляет не форму, но содержание иконы. Именно оно обычного, земного, небезгрешного человека возвышает до образца святости. Призывает к покаянию, пробуждает жажду обрести чистоту и умиротворение душевное («Сердце чисто созижди во мне, Боже!») созерцанием и молитвой перед иконой. Икона это «окно в мир Бога», открытое мученическим либо праведническим подвигом святого.

Чтобы линия «святодейственная» родилась под кистью иконописца, особенный строй души у него самого должен быть: «сердце чисто», мир и покой. Достигался он усилиями неимоверными: строжайшим аскетизмом, постом, молитвой. Не случайно лучшие иконописцы русского Средневековья были исихастами. Андрей Рублев среди них.

Нечто подобное просматривается и в портретистике Александра Шилова. Почти одним «штрихом» масштаб натуры схвачен – и с той же, почти иконописной цельностью, точностью и прозрачностью на холст переложен. И именно потому, что автор нравственно «равен» своим героям, он так их понимает и без «натуги», рефлексии и интеллигентского «самокопания» просто и мудро пишет.

Так возникает и особая, неповторимая шиловская ясность мысли, образа, чувства, цвета, которая всегда отличала классику. Рождается, поистине, классическая ясность шиловского портрета.

А самой необходимой основой ее и является незыблемость, вечность, исконность нравственных устоев его мира. «Да – да, нет – нет», и ничего «разбавляющего» истину и снижающего высочайшую шкалу нравственных принципов Шилова.

Так что, думается, художник сторонится богемного образа жизни не только потому, что «времени на него нет», а, прежде всего потому, что подобный образ жизни незамедлительно скажется на состоянии его души и духа. И как жанр «крупного плана», портрет столь же незамедлительно эти перемены в душе самого художника проявит… Бог многим дает приблизительно равные возможности. А выбор за человеком оставляет. Известно из Библии: у кого многое имеется, тому еще больше дастся. А кто имеет мало, у того и все отнимется… Незамутненность души и духа художника Шилова дорогого стоит. А материализуется она в незамутненности взгляда Мастера. И перельется потом на холст незамутненностью цвета, чистотой краски, бескомпромиссной точностью линии.

Но и художник получит особое право: на бескомпромиссность оценки, требований (к себе, в первую очередь), а, значит, на настоящую свободу.

А с иконой портрет Александра Шилова еще одно роднит.

Икона возвышает человека до образца святости. Портрет Шилова возвышает человека до того уровня совершенства, который в человеке от природы заложен. Возвышает - до уровня красоты настоящей. До уровня «образца» нас, лучших: какими мы, каждый, могли бы быть и можем быть.

Такая «идеальность» шиловского портрета один из чудесных плодов свободы художника, собственной бескомпромиссной жизнью завоевавшего себе право на свободу творчества и – свободу бытия!

Безусловно, портреты Александра Шилова не только портреты его героев, но это и – каждый! – портрет его самого. Художник собою как будто восполняет главные «дефициты» нашего времени. Сам Шилов – это нравственное и душевное здоровье, полная адекватность видения и оценок мира и человека, цельность собственной натуры.

Именно потому ему открывается знание фундамента - вещей, людей, событий. Здесь же исток его собственной физической силы и здоровья.

Отсюда и «личная» шиловская философия. В него словно «заложена некая программа», которую он должен реализовать. И никто кроме него и за него эту программу не выполнит!..

Это нормальное знание человека и творца своей единственности, неповторимости для воплощения определенного Божественного Промысла о тебе. Без такого знания ни в одно стоящее дело не стоит «ввязываться», не то, что в творчество. Результат заранее будет обречен.

Но такое «личное» знание дает Шилову-художнику и главную призму, сквозь которую он смотрит на людей. Когда знаешь свою уникальность – готов признать и уникальность другого, каждого.

Поэтому в художнике Шилове открывается душа человека, в которой нет ни малейшей личной ущербности! Явление, к сожалению, не столь распространенное в наши дни. Но именно оно определяет масштаб личности и творчества. Оно диктует абсолютно адекватную самооценку и адекватную оценку Другого.

Цельность натуры художника обусловливает и очень сильное ментальное мужское начало, причем, проявляющееся в поступках, действиях.

Тоже, к сожалению, не самое типичное явление в наши дни… От цельности натуры Мастера проистекает и еще одна важнейшая черта творчества! Способность различать гендерные роли героев и предъявлять им соответствующие этим ролям требования. Думаю, в этом он порой оказывается даже максималистом… Но создавший такую «галерею» женской красоты и мужской мужественности, поистине, право имеет!

Просто, Александр Шилов хорошо - и бескомпромиссно! - знает традиционные родовые (нынче мы украшаем их особо изысканным словом «гендерные»!) роли мужчины и женщины и предъявляет нормальные требования к «гендерной нравственности». Те самые требования, которые позволят женщине остаться женщиной, и за мужчиной оставят способность совершать мужские поступки...

При этом стоит признать, созданные Александром Шиловым портреты женщин это «женский идеал» в гораздо большей мере, чем свершившаяся реальность. Как и весь мир шиловской галереи. Та же реальность, что нас ежедневно окружает, только лучше, красивее, ярче – и потому «сущностнее».

Женские образы Шилова это своеобразная «память» об утраченной в наши дни подлинной женственности и красоте.

…Кстати, а где в «женской галерее» Шилова портрет «нашей современницы» – в джинсах и с сигаретой в зубах?!

Похоже, если художник ее напишет, он сам уйдет от мольберта. Хотя, скорее, если он ее напишет, земля разверзнется. Судя по его, шиловскому, характеру, который мы успели «подсмотреть» за портретами его персонажей… Обозначив лишь некоторые исходные «параметры» творчества и личности художника Александра Шилова, мы можем перейти к обстоятельному аналитическому разговору о его творчестве.

МЕЖДУ КЕЛЬЕЙ И МИРОМ

Одним из важных принципов художественного мышления Александра Шилова является сюжетность его творчества. Проявляется она в разных вариантах. В том числе в том, что в его портретистике есть ряд устойчивых тем/типов, которые художник разрабатывает на весьма длительном отрезке времени. Он «ведет» их как своеобразный внутренний сюжет: часто пишет не отдельные портреты, а тему в истории ее развития или «историю типажа».

Исходя из сюжетной целостности шиловского творчества, можно выделить ряд основных тем/сюжетов. В различные периоды его творчества та или иная «сюжетная группа» могла преобладать. Художник разрабатывает тему до полной «исчерпанности»: до предельного знания предмета и освоения всех возможных приемов и навыков технического воплощения. Наиболее многочисленные из основных сюжетных групп:

- портреты духовенства: служители культа, монахи, послушники, иноки. (Тема церкви и образы монашествующих особенно привлекала мастера в 80-е – 90-е годы);

- портреты Мастеров: артисты, писатели, ученые, врачи;

- портреты стариков (в самых разных философских ипостасях и психологических состояниях - наиболее ярки «одинокие», «забытые», «заброшенные»);

- портреты женщин: цикл объединен общей внутренней темой Красота, Женственность, Гармония, Совершенство.

Сосредоточенность художника на нескольких наиболее крупных темах и типажных рядах придает всему его творчеству объемность, внутреннюю динамику, завершенность. И обусловливает еще одну характерную черту шиловского творчества, которая живописи, искусству статическому, не столь свойственна сама по себе: концептуальность. Александр Шилов художник «смысловой», и концепция – обязательный структурообразующий фундамент его творчества.

Все эти качества шиловского творчества и открытые художником принципиально новые возможности живописи как вида искусства понастоящему увидеть, понять и оценить дает возможность лишь Галерея. Она сама претендует быть и новым «жанром», и новым видом искусства – необычайно актуальным для процессов современного искусства.

Так, «сюжетность» внутренне соединяет творчество А.Шилова с одной из ведущих тенденцией искусства ХХ столетия - тенденцией циклизации.

Циклизация как магистральная тенденция искусства ХХ столетия, возникшая еще в веке Х1Х, обусловила абсолютную оригинальность художественного мышления литературы и культуры ХХ века. Именно она позволила выразить острейшие противоречия и коллизии трагического столетия и внутреннего мира человека. Она привела к активному поиску новых видовых и жанровых возможностей в искусстве (в музыке ХХ века ею продиктованы эксперименты в области цветомузыки, например).

Объективно к этим тенденциям устремлен и Шилов и в собственном творчестве, и в том «образе» Галереи, которая им создана как явление «синтетического» искусства: она объединяет и артистов, и музыкантов, и вокалистов. А.Шилов «разделяет», следовательно, один из важнейших законов художественного мышления ХХ века – стремление к синтезу.

Кроме того, «сюжетность» шиловского портрета это его «авторский»

путь познания человека. «Портрет в динамике» позволяет постичь суть человеческого характера, объять полноту человеческой натуры и высказать глубинное знание художника о личности.

Шилову человек интересен и он стремится понять его до последней глубины, до самой потаенной и сокровенной сути. Жанром «портрета в динамике» художник превосходит «пределы» живописи как вида искусства.

Когда художник пишет «портрет в динамике», через несколько лет возвращаясь к персонажу, его интересует не возрастная «эволюция» образа, а новые грани, ракурсы, повороты человеческой натуры. Возрастная динамика как бы и вовсе отходит на второй план. А иногда, что и вообще парадоксально, на последующем портрете человек может оказаться не старше, а даже моложе себя прежнего (скрипач Алик Якулов, например)!

Интересует художника – глубина познания сути человека.

При этом Александр Шилов работает как тонкий психолог. Он «моделирует» ситуации, ракурсы, в которых человек раскроется новой, наиболее сущностной своей гранью. Как художник-философ он постигает суть проблемы. Он буквально «вычисляет», каким образом человек себя поведет в конкретной ситуации. И выявляет еще одну «сущность бытия» не только в характере конкретной личности, но и в каждом человеке.

Наиболее выигрышной для подобного обнаружения «сущностей бытия» и для анализа психологических драм явилась тема духовенства.

Художник признается, что представители церковного мира привлекают его не клерикальной своей принадлежностью, но, прежде всего как люди.

Шиловский взгляд на священство интересен тем, что это взгляд светского человека (хотя и не неверующего: к батюшкам он относится с должным почтением!). Но это и не взгляд секуляризованного, воспитанного в атеистических традициях человека. Художник и в данной теме остается исследователем человеческой натуры, психологом и философом!

Философский аспект трансформирует, а то и вовсе переводит тему церкви из специальной клерикальной плоскости (не всегда интересной для мирянина) в тему общечеловеческую, познавательную, интересную и актуальную для каждого. Отзывы зрителей порой не столь духовно «просвещены», но безошибочно точны и, по сути, и по мирским меркам:

Шилов показывает священнослужителей так, что становится ясно, к какому батюшке пойдешь на исповедь, а к какому погодишь… Между тем, при таинстве священства (рукоположении, хиротонии) батюшки по епископскому благословению получают от Бога благодать равную. А вот «перельется» ли благодать Божия через них на паству, и находится в прямой «пропорциональной зависимости» от того, какие они люди. Бог дает - человек выбирает… Выбирает в зависимости от своего человеческого содержания. И потому шиловские батюшки, как и в жизни, очень разные.

И когда художник их «просвечивает» как людей, это вполне соответствует высшей правде самой жизни. Он проникает «под» облачения:

«измеряет» взглядом художника сердце, душу, дух! И так много о священстве узнает – и нам показывает!

В живописи Александра Шилова зрители точно и справедливо улавливают и отмечают многие очевидные черты: психологизм («каждый портрет – слепок с души человека», - как хорошо подмечено!), достоверность детали, совершенство образа, реалистичность и соответствие натуре.

Вскользь упоминаются некоторые философские аспекты.

Между тем, философское содержание портрета Шилова именно в серии духовенства определяет все. Содержание образа, форму его подачи, жанровое своеобразие (портретные дилогии, трилогии, серии). И расставляет особенные шиловские концептуальные акценты.

Серия духовенства и обнаруживает в художнике Шилове глубокого философа. Иногда философское содержание портрета составляет специальный «сюжет». И происходит удивительная «переакцентировка»

темы, характеров, коллизий. Мир клира открывается необычной гранью:

человеческой, драматической, «неканонической». Новым и неожиданным он предстанет потому не только для мирянина. Духовенство обнаружит в себе немало интересного через призму шиловского портрета!

Шилов снимает покровы. И облачения тоже. Ему позволено многое.

Ведь он ищет душу. А где душа, там и Бог. Не в каждой душе Он присутствует. Но вот если души нет, то Бога там наверняка не будет: негде Ему «обитать»...

И именно потому, что Шилов портретист-философ, так потрясающе интересно читать его. Идти от полотна к полотну по залам Галереи (уникальная и счастливая возможность для исследователя!). И «рассредоточенные» серии, сюжеты, «истории личности» - «соединять», сопоставлять, монтировать, анализировать. Идти вслед за логикой художника, движениями и нюансами его чувства и душевных движений.

Опытный исследователь, я впервые получила такую радостную возможность воочию получать «пищу» для ума и сердца одновременно. И «включается» все в тебе, и нагружено до предела, и открывается – все. Как в самой жизни: «и жизнь, и слезы, и любовь…».

Образов владык, монахов, послушников у Александра Шилова очень много. Сюжетное решение темы многообразно и столь же бесконечно сложно. Поэтому представляется необходимым предложить первичную типологию образов служителей культа в портретистике художника. Мы употребим при этом и весьма условные, и достаточно метафорические определения, нацеливающие на оригинальный шиловский поворот темы:

1) «Чины», или иерархи: все те персонажи, образы которых расшифрованы высшими церковными званиями «митрополит», «архимандрит», «епископ».

2) «Стоящие в вере»: по большей части это рядовые монахи, послушники, иноки – те, кто твердо и незыблемо стоит на избранном пути служения Богу и никогда с него не свернет даже перед лицом самых жестоких испытаний.

3) Монашествующие, пребывающие в драматической ситуации внутреннего выбора, драмы, напряжения: «между кельей и миром». Иногда в невысказанной ситуации «исхода из веры».

Естественно, исчерпывающе «упорядочить» все многообразие и всю многоликость шиловского мира церкви невозможно и делать этого не следует. Тем не менее, условная типология позволяет выделить основные коллизии в разработке темы, выявить природу конфликта и характер его воплощения в той или иной конкретной работе.

Менее всего уместна была бы и жесткая типологизация. Напротив, выделенные нами группы взаимопроникаемы, динамичны и «диалектичны».

Персонажи могут пребывать одновременно в нескольких ситуациях, «принадлежностях» к тому или иному типу, в нескольких драматических ракурсах и коллизиях. Все – как в самой «живой жизни»...

К портретам первой типологической группы относятся: «Митрополит Филарет», 1987; «Протоиерей Николай», 1988; «Архиепископ Пимен», 1990;

«Архимандрит Дионисий», 1993 (с графическим «этюдом» «Монах Дионисий») и др.

В конце 80-х тема духовенства лишь входит в творчество Александра Шилова. Перечисленные работы и были, скорее «вхождением в тему», чем ее решением.

Шилов вникает во все, снимая «слой» за «слоем» реальность церковной/монашеской жизни: от чина до облачения, от символики и самоощущения церковных «чинов» до жестов и помыслов. До самого сокровенного, что и у светского человека не сразу уловишь, а у опытного монашествующего и вовсе никогда не выявишь… И тем не менее художнику уже на первом этапе работы над темой удается поразительно многое.

Удаются – характеры. Мастер уже в первых полотнах о мире церкви на редкость безошибочно находит и отрабатывает всю палитру приемов и средств, которые правильно и точно, по сути расставят все надлежащие акценты в теме крайне сложной, специфической. О ней и высказать надо как можно больше (общий принцип работы художника), и обнажить до непозволительного предела ничего нельзя. Ведь светский художник работает с культовым материалом, а обидеть чувство не только священства, но и рядового верующего так просто… Поиск палитры художественных средств для церковной тематики демонстрирует, в частности, портрет 1988 года «Протоиерей Николай».

Фон: большие иконы фрескового типа Спаса и Николая Мирликийского Чудотворца прописаны очень отчетливо. Они пропорционально того же размера, что и фигура протоиерея. Отношение к персонажу у зрителя возникнет непростое. И благодатности бы батюшке побольше, и самодовольства бы поменьше, и взгляд бы от колючести избавить не помешало. Тогда бы сработала и мирская мерка в оценке батюшек: пойдешь к такому на исповедь или воздержишься… Что бросается в глаза сразу, так это детали «богатого» (не помешало бы чуть больше вкуса в их подборе) облачения: расшитый до «эстрадной»

пестроты пояс, слишком большой и излишне яркий крест.

И портрет, и характер, и авторская оценка – все состоялось. Остается лишь поинтересоваться: а батюшка все понял, «познакомившись с собой» на шиловском портрете?..

В группе портретов под условной рубрикой «Чины» персонажи очень разные. Как и в жизни: иерархи очень разные встречаются… Архиепископ Пимен (1990) смотрит удивительно «человеческими»

глазами. В них даже объяснимой монашеской неотмирности нет: они «земные»! Сочувствующие, сострадающие, готовые понять «жизнь» (а она такая разная) и человека (а люди еще более разные) и сразу же простить грешника, наставив. На портрете Человек хороший и Владыка потому с такой теплой человеческой душой. Светлые-светлые глаза, о каких умели поэтично словом живописать И.Шмелев, Б.Зайцев.

Облачение будничное, путевое – не отдаляющее, а приближающее к обычным людям. В таком облачении и «ходят в мир». И там, в миру, его и «застает» художник… И не архиепископ даже вовсе, в «добрый батюшка».

Пройдет секунда – радостно и приветливо длань поднимет и «мимоходом»

благословит любого и каждого. Просто, добра желая от души, крестным знамением осенит «во спасение души» и на земное благополучие. Как хороша в жизни встреча с таким батюшкой, сколько душ такой спасет: и для жизни вечной, и для счастья земного.

Как человек и как художник Шилов – приверженец и мастер контрастов. Присутствуют они и в рассматриваемой теме. Портрет Архимандрита Дионисия 1993 года (с графическим вариантом) это портрет референта Патриарха Московского и Всея Руси Алексия П. Кроме того, что художник акцентирует достаточно острый сюжет «чин и человек», он напоминает нам, что церковь (духовная армия) это еще и совершенный канцелярский институт и прекрасно отлаженная бюрократическая система.

И вновь «работают» лаконичные, точные и все объясняющие шиловские детали. Первым, и крупным планом, ключи на стене, элемент письменного прибора, колокольчик, деловой документ, над которым работает архимандрит. Отложен закрытый Молитвослов (?), раскрытое (!) Евангелие на шкафу. Четки, молитвослов - все «в тон»: сиренево-лиловые… И взгляд очень умный, пристальный, «просвещенный». Для рядового батюшки был бы излишне жестким, колючим, возможно, даже малоблагодатным. Ну, так ведь и не рядовой батюшка: архимандрит и референт на портрете!

В первом цикле портретов духовенства интереснейшей и с точки зрения содержания, и с точки зрения работы художника над поиском формы является «дилогия» портретов под общим названием «Митрополит Мефодий» - 1990 и 1992 гг.

Наиболее ранний вариант 1985 года – «знакомство» с архиепископом Мефодием. Это, скорее, заявка на тему. Да и в целом в творчестве Александра Шилова данная тема в середине 80-х годов еще только возникает, художник к ней еще лишь присматривается. Войдет она в его творчество во всей полноте и многообразии в конце 80-х – в 90-е годы.

На «заявке» 1985 года изображен молодой, но уже достигший высокого духовного звания монах. Черное монашеское облачение, клобук с крестом, наперсный крест, панагия с образом Богородицы, четки, икона Спасителя, лампада. Сильный взгляд внимательных глаз, простота, достоинство, красота умного и крепкого человека. Интересно, что портрет, написанный пятью годами позже, практически повторит позу с портрета 1985 года. Слегка изменится лишь «антураж»: не будет иконы. Но на фоне этих совпадений тем более очевидна колоссальная разница двух земных «ипостасей» одного и того же духовного лица!

Портрет 1990 года это портрет митрополита «в сане». Сила, самосознание величия и незыблемости авторитета и митрополичьего сана, и всей Церкви, которую он – истинно – здесь и представляет, и символизирует.

Не то что бы драмы, малейших сомнений в вере нет! И намека на вопрос о присутствии Бога в мире и в душе возникнуть не может! Да, собственно, и не о Всевышнем сюжет того полотна… Праздничный, властный, холеный, в уверенности, а, может быть, даже в очень земной самоуверенности пребывает. Митрополит и являет собою неколебимый символ прочности и незыблемости Православия!

Поза, жесткий, «закрытый», хотя и по-духовному пронзительный взгляд – все «работает» на тему. Не портрет земного Владыки, но портрет самой Власти, «лично» от Бога полученной. И все детали и атрибуты этой власти многократно преумножают эффект власти на шиловском портрете.

Пурпурное (пасхальное, праздничное, торжественное) дорогое бархатное облачение. Митра, булава, митрополичий крест, панагия. Все богато, респектабельно, внушительно.

А первым и крупным планом – рука митрополита. Вполне по-земному пухлая и холеная. В любое мгновение готовая подняться в торжественном и мощном жесте и превратиться в «длань благословляющую»… Все не то и не так на портрете 1992 года. Продолжается все тот же «сюжет личности», что заявлен был художником семью годами раньше, но как сюжет возник фактически два года назад.

Интересно, что живописец Александр Шилов, по сути, использует принцип организации литературного портрета, в котором из фрагментоввстреч с портретируемым постепенно складывалось цельное полотно. Оно исчерпывающе многогранно, динамично и драматично раскрывало суть и самобытность личности: поистине, рождался «сюжет личности» (термин литературоведа А.Барахова, примененный в анализе литературных портретов А.М.Горького). Лучшим образцом данной жанровой формы в литературе является горьковский портрет Льва Толстого.

Так вот, семь лет спустя, перед нами тот же и не тот митрополит Мефодий! Художник совершил настоящее чудо: он «разоблачил»

митрополита (без митры, без представительского облачения) – и превратил в человека.

Богатый «антураж» митрополичьей кельи остается. Великолепная тяжелая штора (густая зелень выразительно оттеняет черноту монашеского облачения митрополита), лампада в золоте, богатое дерево и золото на иконе Спасителя, великолепная панагия, украшенная рубинами. Нет сомнения, митрополит все эти земные атрибуты по-прежнему ценит и любит. Заметим в скобках, по-прежнему ценит не только Божие, но и земное… Но 1992 год акценты высветил в «сюжете личности» Владыки Мефодия совершенно иные.

В работе 1990 года митрополит один занимал все пространство портрета. Он один был символом власти Божией и являл ее победоносно и незыблемо. И потенциальная «длань благословляющая» митрополита – единственная и незаменимая на картине. И все крупным планом, и все есть знак внушительности, незаменимости и величия земного сана священнослужителя!

В 1992 году художник изменяет композицию полотна. На первом, крупном плане по-прежнему митрополит. Но в правом верхнем углу – четко прописанная икона Спас Нерукотворный.

И изменилось все. И все сразу встало на свои места!

В присутствии иконы Спаса на картине есть теперь одна длань благословляющая – Господа. Руки Владыки заняты: он держит раскрытое Евангелие. И перед иконой Спасителя митрополит теперь даже не просто обычный человек – он вечный ученик Христа. Как в Евангелии от Матфея:

«…один у вас Учитель – Христос… один у вас Отец, Который на небесах»

(23,8-9). И в Евангелии от Марка: «Никто не благ, как только один Бог»

(10,18). И так по-ученически прилежно держит он полуприкрытое (пальцем заложено) Евангелие.

Когда мы молитву к Богу обращаем, мы с Богом говорим, а когда Евангелие читаем, Бог с нами говорит… Митрополит это знает. И как просветлен, и спокоен, и разумен, и «трезвенен» (без прежней надменности и «закрытости») взгляд красивых восточных глаз.

Перед Богом все равны. И никакой церковный – земной – «чин»

никогда и ни для кого не будет больше Господа Бога. На портрете 1992 года у Владыки появилось и смирение. Не митрополичье – истинно монашеское.

Такой глубины смирения не было и на портрете 1985 год. Появилась адекватность самооценки. И предстала человеческая – богоданная! – красота живого человека и очень красивого мужчины. Красота особого рода: красота подвига. Он посвятил себя служению Господу, что уже само по себе подвиг:

подвиг отречения от мира, подвижничество аскета.

Бог (на картине – иконный лик Спасителя) сделал митрополита человеком. А «небольшая» композиционная переакцентировка художника сотворила истинное чудо в «сюжете характера» митрополита Мефодия.

Так постепенно возникает у Александра Шилова необычное для живописи жанровое явление: портрет-концепция. Особенным содержанием он наполнится, когда художник обратится к драматическим поворотам темы духовенства. Эта тема впереди.

В частности, опыт портрета-концепции расширился и дал поистине блестящий результат в потрясающей по силе мысли, мощи дарования портретиста, богатейшей по выразительности всех средств и приемов знаменитой шиловской трилогии, посвященной иеромонаху – игумену Зиновию.

Эта трилогия кульминационная в целой серии работ, которые мы условно отнесли к типологической группе «между кельей и миром». В них художник пристально всматривается в те «бури» и «вихри», которые невидимы миру, но которые бушуют под строгим монашеским облачением.

И только преодолевший их – победивший себя! – спасется!

Но как же это трудно – себя победить. Труднее всего. И сколь немногим удается до конца этот путь пройти. Так, чтобы не облачением и соблюдением устава, а душой и духом – быть монахом… Ведь монах – «один». И, в конечном счете, и по большому счету, всегда один на один – только с Богом. Каков он там: в Божием своем откровении и недоступный никому на земле, даже самому опытному духовнику и наставнику?

Чувствуется, тайна эта человека и художника Шилова нешуточно притягивает. Словно в бездну заглядывает бездонную. А ведь так и есть: в бездну человеческой души всматривается - до боли в глазах и в сердце… Так Достоевский умел смотреть – и видеть невидимое. Лев Толстой в 80-е годы совершил крутой поворот в собственном реализме, чтобы постичь «мгновенное озарение светом истины». И до сего дня многими остается не понят и не оценен по достоинству как автор «Смерти Ивана Ильича», «Крейцеровой сонаты», «Хозяина и работника». А он просто уже в измерение другого века «переселился», гениальный Толстой, – в экзистенциальное измерение кризисного ХХ столетия… Психологический конфликт, который Александр Шилов исследует в трилогии об иеромонахе – игумене Зиновии, является кульминационной точкой в теме внутренней драмы человека, сердце и душа которого скрыты под строгими монашескими одеяниями. Возникает он не вдруг и не одномоментно. Это плод длительных наблюдений художника, «разворотов»

темы самыми разными углами и гранями.

Работу 1991 года «Первая зелень» принято трактовать прежде всего в той наиболее очевидной плоскости, которая сразу и явно попадает в поле зрения зрителя. Первая зелень как предвестник весны, светлого праздника Воскресения Господня вызывает чувство радости и умиления у молодой монахини, изображенной на картине.

Спору нет, этот смысл в картине заложен и присутствует. Но присутствует и нечто еще, иное, что подано художником на более глубоком смысловом и философском уровне. И что подчеркнуто ненавязчивыми (реализм не допускает искажения правдоподобия!), но всегда предельно значимыми шиловскими деталями!

Картина точна в изображении реальности начала 90-х годов ХХ века.

Тогда многие монастыри и храмы возвращались Епархиям и только-только начинали возрождаться.

Перед нами именно такой недавно возвращенный насельникам монастырь. Толстые стены каменной кладки могут принадлежать ХУ1-ХУП векам, а то и более ранней истории. Стены его еще не отремонтированы, не оштукатурены. А монастырь уже начал свою вторую жизнь. И сам древний монастырь предстает как оплот и символ жизни вечной. Времена и политические периоды меняются, эпохи наступают и уходят в историю. А монастырь даже в физическом своем существовании насколько долговечнее кратковременной человеческой жизни! Сколько поколений монастырской братии в нем вот так же радовалось «первой зелени»… Но на полотне есть и другая жизнь. Жизнь земная – за окном и стенами монастыря… И «первая зелень» это еще и трепетная, и долгожданная, и согревающая душу отнюдь не только молитвенным огнем – «весточка из мира». Ведь употребит же Шилов в другом своего полотне не лишенное некоего смыслового идиоматического «параллелизма» название: «За монастырской стеной» (// «За тюремной стеной»?)!

«Интрига» (в значении «коллизия») завязана. Перед нами две молодости, которые не сольются никогда!

Путь монахини – приготовление к жизни вечной. Путь жизни земной – цветение и плодоношение. И если бы точно знать Истину, где «больше»

Бога!..

Тогда бы и на картинах Шилова (и в самой жизни, и в монашеской душе) никогда бы не было ни малейших причин и поводов для внутренних драм и «распутий»… А коли есть драмы и распутья (зрению Художника можно доверять: уж он-то их не пропустит!), так и ответы, стало быть, не однозначны. Даже и у самого духовного лица!

Маловерны мы! Да где же сил взять для веры несомневающейся? Есть преодолевшие сомнения! Епископ Василий (Родзянко), например. Но к такому преодолению можно прийти лишь путем длинным и многотрудным.

И такого подвижника даже художник рассмотрит не сразу… На полотне Александра Шилова 1991 года изображена истинная монахиня. И зелень первую она видит другим зрением – как Творение Божие.

Потому и миг на портрете чудесный показан: мгновение истинной духовной радости, какую глубоко верующий человек способен ощущать в каждой «клеточке» и былинке Мира Божия.

А вот в философском содержании картины не так все просто. Две молодости так никогда и не сольются… И как это трудно объять разумом (без необъяснимой подсознательной обиды!) и сердцем принять обычному мирскому сознанию! Вот перед этой неконтролируемой сознанием обидой художник и нас оставит… А найденная тема будет смущать его сердце, истинного ценителя женской красоты, женственности, так хорошо знающего предназначение женщины на земле, именно в начале 90-х годов. Тогда он напишет множество образов идеальных монахинь. Но тогда же и «Заутреня» появится, и «За монастырской стеной». И, чувствуется, знающий величие истинного монашеского подвига Шилов-художник никак не может примириться с Шиловым-человеком, где-то на самом донышке пытливого ума и трепетного сердца с собой самим спорящим: «Как же это, такую красоту молодую – и «за монастырскую стену»? Справедливо ли?

А они в самом деле на редкость красивы, эти две прекрасные шиловские монахини. И не монашеской красотой – земной! Красотой естественной, природной, богоданной, макияжем не «усовершенствованной».

(Сделаем на этом акцент мимоходом: в шиловской серии мирских красавиц практически не будет обладательниц такой красоты – без макияжа ни одна не обойдется!).

Разве только те и поймут все правильно о двух красавицах-монахинях, кто знает две истины. Во-первых, «Богу нужна жертва чистая». А, во-вторых, истинная Божественная красота редко кому дается. Только тому, у кого сил достанет сохранить ее в чистоте и непорочности как дар Божий. Как «талант», как образец того совершенства, какое лишь Бог сотворить может.

В миру это так трудно сделать. Вот и встречается красота Божественная, и то нечасто, «за монастырской стеной». И Иван Бунин свою дивную героиню из «Чистого понедельника» тоже в монастырь «переселит».

А тоже ведь много понимал в красоте женской.

… И нет, на первый взгляд, в «Заутрене» никакого конфликта. Все как должно быть на заутрене. Рано встать, молиться, каяться. Бога возблагодарить за ночь минувшую. Благословение на день грядущий вымолить.

Так все и делают вокруг. И церковь земная: монах рядом исступленно, неистово молится, в неотмирности и самоуглублении весь пребывает. И монахиня на заднем плане, и монах справа. И церковь небесная:

затемненные лики икон почти того же «роста», что и реальные живые персонажи полотна. И такие же живые в своей молитвенной скорби.

Они все – истинно монахи. Они «в вере стоят». И в композиции полотна, и в жизни, и в духовном состоянии, и в выборе, который раз и навсегда сделали.

Композиционный контраст лаконично и точно раскрывает суть конфликта и суть характеров на картине.

Контрастна по отношению к иконописным ликам окружающих монахов и к «живым» иконным образам красивая молодая монахиня на переднем плане. А конфликт и заключается в том, что она, пребывая в монашеском по форме самоуглублении и отрешенности, явно не на молитве сосредоточена… По внутреннему состоянию скорее «мирянка». Так много жизни в ней, в ее лице, глазах, красоте, в «непостнической» округлости ее фигуры. И не монашеским облачением на ней воспринимаются черные одеяния, а, скорее, «нарядом», который ей весьма «к лицу». И смирение больше внешнее: в глазах – жизнь! И мысль ее, да, «сосредоточенная», но скорее, о жизни, о земном. Никак не о спасении, не о приготовлении смертном… Куда – на молитве соборной стоя! - путь держит? В монахини – или «из монахинь»? Ситуация, сюжет, характер: все «на распутье». И на этом «распутье» оставляет и нас перед картиной, исполненной драматизма, Александр Шилов.

И на том же распутье оставит художник свою героиню (и нас) в уникальной даже для него «картине-вопросе» 1991 года «За монастырской стеной».

Приоконный угол монашеской кельи. Икона Спасителя, красная лампада, аналой. Раскрытое Евангелие от Марка. Значит, закончен обязательный для монашествующего очередной круг евангельского чтения (по одной главе в день). Из четвероевангелия прочитано первое – от Матфея.

Небольшая остановка - и неожиданный «выход» из непрерывности молитвенного состояния, канонической обязанности монаха. Момент, «подсмотренный» художником и переданный на картине: помыслы монахини явно не «канонические».

И вновь перед нами значимая шиловская композиция полотна.

Монахиня стоит как бы на пересечении двух «светов» (и двух миров!):

лампады и дневного «мирского» света, сильный луч которого направляется от окна. И вновь та же драма: «на распутье». И вновь такие ненавязчивые, но такие говорящие шиловские детали. Отпавший от цветка в горшке на окне цветочек, одинокий и беззащитный (как судьба любого «отпавшего»?).

Очень красивая молодая фигура, очень красивое, по-мирскому свежее (не «испощенное») живое лицо. Она уже встала на монашеский путь обретения «внутреннего человека», но пока еще явно мирянка. И неизвестно, выдержит ли Путь. Неизвестно, станет ли монахиней настоящей… Как всегда на портрете Александра Шилова, главная «арена» всех драм и распутий – глаза.

Что в глазах? Тоска. Нет пока смирения монашеского. Его «заменяет»

тоска! Память о тех, кто остался в миру. Может быть, родных, близких, любимых. Боль. А самое главное, глаза эти живые: нет в них монашеской самоотреченности, самоуглубления, «неотмирности»! Все эти перечисленные черты истинных монашеских глаз непреходящи и неизменны никогда, ни в какой момент «отвлечения» монаха от молитвенного труда.

Удержится ли? Или «отпадет»? Отпадет – от мира окончательно? Или от церкви? Ответа нет. Потому и картина-вопрос. Вопрос, равный и для зрителя, и для художника, и – для героини!

Чем обернется с явным подтекстом данное название «За монастырской стеной»: «прощанием с миром» или «исходом из-за стены»? Неисповедимы пути Господни. Вот только взгляд монахини – такой «далекий» в пространстве и во времени… И как только художник умеет «продлить» его в даль почти что беспредельную? Изумляешься… У игумена Зиновия ничего уже не изменится: с пути не свернет, «с креста не сойдет». До высокого игуменского чина дослужился. Александр Шилов и писал его Путь от иеромонаха до игумена.

Но тем мучительнее драма, тем страшнее эта судьба.

Так до конца дней и будет служить двум богам: Господу и Музыке.

Страшная для монаха судьба: прямая дорога в ад. И глаза Зиновия – они «знают» все. Вот только выразить это роковое знание умного, мудрого и честного монаха они могут, до последней глубины. А изменить – ничего не могут… художественного мастерства трилогия создавалась Александром Шиловым семь лет: 1987 – «Иеромонах Зиновий», 1991 – «Игумен Зиновий», 1994 – «Игумен Зиновий». Различие двух последних полотен в позе героя: сидит со скрипкой на втором полотне, играет на скрипке на третьем. Но в этом «перепозировании» персонажа – вся драма и вся обреченность. И весь Путь:

куда и откуда?..

Работа 1987 года исключительно канонический портрет иеромонаха.

Благочестие, отсутствие малейших сомнений, ум (а точнее даже то, что в православии называют трезвением: это больше, чем ум), равновесие душевное и эмоциональное. Строгие и простые атрибуты и детали облачения и кельи. Внутренняя сосредоточенность и полная готовность к монашескому подвигу и подвижническому служению. Внутренний человек родился и уже вполне обрел себя.

Что в портрете 1987 года может задержать внимание (вряд ли пока смутит)? Чудные, несколько более «кокетливые», чем положено монаху, власы, струящиеся по плечам, придают некоторую щеголеватость облику и добавляют образу «жизни». Но внутренним сильным взглядом умных серых глаз многое оправдывается и уравновешивается.

Хотя если быть придирчивым, глаза эти не монашески-светлые (как, например, у «Архиепископа Алексия», 1989г. или в гравюре «Алексей», 2006г. - явной шиловской реминисценции на Алексея, Божьего человека).

Глаза слишком пытливы, они излишне «усилены» складкой на лбу, они не так благостны, как могли бы быть у пребывающего в постоянном молитвенном бдении иеромонаха. В таких-то глазах в любую минуту и может что-то непредсказуемое зародиться… На картине 1991 года все и изменилось. Куда подевалось трезвение, спокойствие, уверенность?

Первым и крупным планом – глаза. Седина в великолепных власах. Но еще – руки! Нервные, беспокойные руки музыканта. Мучительно и напряженно ищет Бога, что неожиданно после «уравновешенной» картины 1987 года! Но и в жизни, и даже у монашествующих, так бывает.

В начале служения благодать от Господа дается практически неисчерпаемая: и силы, и свет, и уверенность. И все само собой получается.

А потом – все надо зарабатывать. И благодать – уже по вере, по молитвенному труду и по мере аскетизма и самоотречения дается… Это период искушений и испытаний истинных и нечеловечески трудных. Период испытаний веры, человеческой крепости. «Претерпевший»

их – «спасется». Но вот «претерпеть» и будет труднее всего.

Мир вспоминается все чаще: не отпускает. Соблазны (те, что и греховными-то по мирским меркам не являются!) – зовут, зовут, зовут… И драма сомнений игумена Зиновия вся до донышка перед нами. И между цветущим багульником «мира»-жизни и игуменской кельей – такая пропасть. И в этой пропасти монах и пребывает. Страшно! И потому картина из той серии, что условно нами обозначена «на исходе из веры».

На этапе «зарабатывания» благодати (и избавления в себе от остатков мирского) перед нами и сидит скрипач, а не монах. Точнее монах, в котором гораздо «больше» скрипача! И здесь главное противоречие ситуации и заключается, главный конфликт полотна и разворачивается.

Музыка – страсть. А глаза монаха в музыке, не в молитве!

Мучительность исканий в том, что он пытается соединить: музыку и молитву! Но музыка, явно не духовная, его держит. И от Евангелия она уводит (ноты ближе, чем раскрытое Евангелие!). И «неканонический»

багульник – земная весна! – в келье игумена слишком значащим «персонажем» и символом становится.

Монах это тот, кто «один». И лишь таким он будет Богу угоден и Богом услышан. Игумен не один, с миром – через музыку! И музыка не к Богу ведет, а от Бога уводит!

И композиция картины потому фиксирует ситуацию «между» распятием Христа и скрипкой (которая пока еще лежит!). И полумрак кельи.

Свет из окна (не от лампады!) освещает и келью, и лицо. И надрыв обоев на стене почти повторяет надрыв в душе. Нет молитвенного покоя, молитвенной сосредоточенности, молитвенного самоотречения. И уж вовсе нет – молитвенной бесстрастности и «надмирности»!

Есть напряженнейшая внутренняя борьба: между миром и кельей. И как раз душа монаха – между!.. Кстати, когда всматриваешься в картину на расстоянии, видится уже только одно смятение, одна горечь, и ничего больше! А в поэтике Шилова, как будет показано далее, с годами этот прием становится все более значимым: расстояние, с которого картина воспринимается, порой «расшифровывает» ее совершенно по-иному.

И в данном портрете Александр Шилов не только, как всегда, предельно (или беспредельно) реалистичен и точен. Не только в характере, деталях, композиции. Точен в гораздо большем. В умении понять и зафиксировать «мгновенье» истории, жизни, политической ситуации в картине (!) - Шилову нет равных.

1991 год. Многие в эти годы пришли в духовные звания из мира, артисты, музыканты, прежде всего. И до сего дня во многих московских храмах слышится великолепное духовное – и не менее профессиональномузыкальное! – пение.

А что происходило (и происходит, может статься!) в душах тех батюшек? Кто знает то, кроме Бога!

В картине Шилова игумена – мир не отпускает! Или игумен Зиновий пытается «свести концы с концами». «Объяснить» себе, что в музыке Бога больше, чем в монастырской жизни. А «за монастырской стеной» жизнь тоже разная: порой в ней немало «человеческого, слишком человеческого»… Кто знает, что там, за этими глазами, которые, ведь «слепок с души»… Очевидно одно: ситуация, сюжет и «интрига» полотна – «на распутье»

гораздо более, чем «стояние в вере». Что будет дальше?

А дальше было полотно 1994 года. И игумен Зиновий на скрипке играет.