«МАССОВАЯ КУЛЬТУРА КАК ФЕНОМЕН ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОГО ОБЩЕСТВА ...»

Адорно и Хоркхаймер достаточно пессимистично оценивали в способность к превращению в выгоднзто коммерческую продукцию любой культурной новации, причем, как в области искусства, так и в академической или политической сфере: «Будучи хоть единожды зарегистрированным в своем отличии от культуриндустрии», «все, что способно оказывать сопротивление», «уже становится составной частью ее подобно тому, как составной частью капитализма становится зачинатель аграрной реформы». Естественной стратегией проявления активности в подобной ситуации авторы считали тотальный нонконформизм и абсолютный отказ от каких бы то ни было проявлений социальной активности. Впоследствии научные интуиции авторов подтвердил опыт и самой контркультуры 60-х гг. и ее наиболее радикальной составляющей в виде философии франкфуртцев, адаптированной к массовому формату.

Термин «культурная индустрия» был встречен неоднозначно и, не­ смотря на его теоретическое обоснование в статье Адорно «Телевидение как образец массовой культуры», содержащей, как и многие его фунда­ ментальные работы, критику коммерческого «массового» искусства, фор­ мирующего сознание, неспособное к осуществлению своей собственной Хоркхаймер М., Адорно Т. Диалектика просвещения. М. СПб.: «Медиум» щ «Ювента». 1997. С. 164.

Adorno Т. W. The star down to earth and other essays: on the irrational in culture. L, N. Y., 1994. 176 p.

интерпретациям. Идеи Т. Адорно, М. Хоркхаймера, Э. Фромма, Г. Маркузе нашли последующее развитие и в 1980-е годы, где экспоненциальное позволяющее говорить о культуре как об одной из наиболее прибыльных отраслей экономики, стало восприниматься в качестве «вызова для будущего культуры»^"*. Понятие «культурная индустрия», означающее трансформацию культуры в совокупность культурных продуктов с товарными свойствами, остается актуальным и в сегодняшней социальной и экономической практике, о чем, в частности, свидетельствует активная полемика между странами Европейского сообщества и США, имевшая место в 1993 году по вопросам, связанным с изменением тарифов. По инициативе мирового экономического лидера США, в новом тарифном соглашении Всемирной торговой организации культурные товары были эквивалентно приравнены к любым иным.

Культура, выступающая в качестве экономического товара, для сохранения своих товарных свойств вынуждена ориентироваться на машинная, формирующая у человека способность воспринимать феномены культуры исключительно в формате средств массовой коммуникации.

формированию феномена массовой культуры, выступающей в самом откровенном виде - рыночной, потребительской идеологии, где предметы культуры становятся таким же продуктом потребления, как и все прочие, а сама культура, как считают А. Маттеларт и Дж. Пьемм, деградирует и превращается в коммерцию^^. Авторы отмечают приоритет Хоркхаймера и Адорно в выявлении связи массовой культуры и технологии, показавших.

*^ Cultural industries: а challenge for the future of culture. P., 1982.

*^ Mattelart A.,Piemm J.-M. Cultural industries: the origin of the idea // Cultural industries: a challenge for the future of culture. P., 1982. P. 51-63.

что первый индустриальный тип культуры - кино с его способностью репродуцироваться - принципиально противостоит высокой культуре, где If.' практически невозможна.

1.2.3. Концепции постиндустриального общества: конвергенция Новая эра в понимании взаимоотношений между массовой и элитарной культурой открывается после проведения конференции, организованной журналом «Коментэри» в декабре 1974 года, в рамках которой не только прозвучали панегирики в адрес массовой культуры, но и были высказаны идеи об автономном перерастании «низкой» культуры в «высокую». Теперь схема «элитарное-массовое» в культуре оказывается безнадежно устаревшей, а промежуточный, маргинальный слой между ними начинает расширяться, становится многоуровневым и вбирает в себя такие образования, как кэмп, поп, сайентифицированная культура и т.п.

Концепции массовой культуры существенно изменяются в рамках современной стадии цивилизационного процесса, обозначенной Д. Беллом в технократической утопии «Приход постиндустриального обп];ества.

Авантюра в социальном предсказании» (1973) как «постиндустриальная».

Автор считал, что для новой формы цивилизационной организации будет характерно обновление не только индустриальное и политическое, но и конструировании нового стиля мышления с его рационализмом и индивидуализмом. Белл одним из первых попытался дать системный анализ определений «массы», так как категория «массы» в концепциях системообразующей, и именно изначальной ее неопределенностью обусловлено разнообразие теорий «массового общества».

В работе «Конец идеологии» Д. Белл выделил пять основных значений данного термина ^^.

противоположность классу или иной относительно однородной группе конформизм, «стадная экзальтация», безответственность, потеря индивидуальности. Потребление информации, распространяемой средствами массовой коммуникации, осуществляется всеми группами населения единообразно, в связи с чем Белл приходит к выводу, что средства массовой информации создают «своего» человека массы, отличного от реального.

- Смысл массы как синонима невежественности Белл выявляет на основе работы X. Ортеги-и-Гассета «Восстание масс», видящего причину их выдвижения «к рампе» с «заднего плана социальной сцены» в низком качестве цивилизации и культуры.

- Индустриальное, «механическое общество» накладывает на людей свой отпечаток, предопределяет и регламентирует их образ жизни, пристрастия и предпочтения. Здесь бытие человека характеризуется механизированное общество;

прослеживается в работах М. Вебера, К. Маннгейма, Р. Липсета, Д.

Рисмана, Э. Фромма, по мнению которых, ориентация производства на повышение его эффективности создает ситуацию, где все решения ^'^BellD. Пе End of Ideology. Glenon (JII). 1964. P.20-23.

принимаются наверху, в отрыве от основных производителей, теряющих свои личностные характеристики в «пользу стадности».

Основы сугубо психологической трактовки массы как толпы, которые были заложены еще Г. Лебоном и нашли свое наиболее полное отражение в работах 3. Фрейда, считавшего поведение людей в толпе формой «массового психоза».

Показательно, что Белл представил оптимистический вариант доктрины «массового общества», где масса - однородная, преобладающая часть населения, удовлетворенная своим положением и отказавшаяся от борьбы, поскольку «определенный образ жизни, права, нормы и ценности, стремления, привилегии, культура - все то, что когда-то составляло исключительное достояние высших классов, - распространяется теперь на всех». Эвристичность предложенной Д. Беллом социальной модели была столь высока, что вызвала появление множества уточняющих и вариативных концепций, расширяющих поле данного социокультурного дискурса. Характерно, что в рамках и европейского варианта постиндустриализма, представляющего радикальное направление развития ?

постиндустриального общества (А. Турен, Ж. Фурастье), и американского, либерального (Д.К. Гэлбрейт, К. Боулдинг, Г. Кан, Э, Тоффлер, 3.

Бжезинский), постиндустриальное общество рассматривалось как детерминированное не столько экономическими, сколько социальными и культурными факторами, формирующее особый стиль мировосприятия и мышления, свободный от идеологической интерпретации и задаваемых извне пределов творческой активности. В этом обществе социальнополитическая сфера должна быть центрирована не на производственнотехническом прогрессе, а на человеке и «качестве жизни потребителя». В рамках этих концепций значительное внимание уделялось проблемам развития массовой культуры, которая трактовалась как образование, *^ Там же.

создающее определенную социальную и культурную гомогенность, где стандартизация и унификация выступают в качестве признаков демократизации и равенства возможностей.

В концепции постиндустриального общества Беллом были выделены в качестве базисного феномена знание и информация, что определило и ведущие векторы содержательной трансформации индустриализма ведущее значение интеллектуальных технологий и качественно новый способ организации технологической сферы, демонтаж классовых монолитов и формирование профессиональной дифференциации, интеллектуальные приоритеты, формирование индустрии знания.

Представление о том, что ведущей тенденцией развития современного общества, перерастающего в общество нового информационного порядка, коммуникационных технологий и существующей социальной системы, лежит и в основе концепций информационного общества, разработанных Е. Масудой, Дж. Нейсбитом, Дж, Бенингером, Т. Стоуньером, М.

Маклюэном, Э. Тоффлером, М. Кастельсом. Критерием прогресса в таком обществе является возрастание скорости внедрения инноваций, увеличение объема и скорости коммуникации, рост объема полезной информации и ускорение ее обработки за единицу времени в контурах управления за счет автоматизации этой сферы.

Еще в 60-е годы, когда теория информационного общества только начинала складываться, канадский культуролог Маршалл Маклюэн предположил, что смена эпох в истории человечества зависит от смены средств коммуникации (язык, печать, телевидение и т.п.). Причем, если традиционные формы коммуникации (на дописьменном этапе - это ороКастелъс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура: Пер. с англ.

под науч. ред О.И.Шкаратана. М., 2000.

акустический способ общения, на книжном этапе - визуальная, письменная коммуникация, кодифицированная в знаках алфавита) «локализовывали» пространство и время, усиливая отчуждение, ликвидируя сопричастность отдельных индивидов к социальным процессам, то сегодняшние электронные системы, поставляя информацию о среде, «гармонизуют» человеческие отношения, превращая всю планету в «глобальную деревню»^^.

Аудиовизуальная эпоха, по слову Маклюэна, восстанавливает нарушенный оральным и визуальным типами культуры сенсорный баланс, равномерно и более «физиологично» распределяя нагрузку между зрением и слухом, а также позволяет человеку находиться в центре событий и естественно-эмоционально реагировать на событийность мира. Маклюэн различал СМИ «горячие», которые проявляют способность загружать определенный орган чувств полностью - к ним автор относил радио - и «холодные», заставляющие - ввиду информационной недостаточности подключаться к обработке информации все органы сразу. Телевидение, которое Маклюэн считал именно «холодным» средством коммуникации, виделось им как наиболее оптимальное средство для контакта человека с миром информации, не позволяющее осуществлять это взаимодействие как фоновое, заставляющее концентрироваться в момент не только передачи, но и принятия информации^**. В контексте идей Маклюэна о том, что технические открытия XX века - это достижение не столько в области искусства и экономики, сколько в области социальной, где через массовую культуру, ее символы и знаки индивид имеет возможность открыть часть себя, адекватно себя оценить и верно идентифицировать, выглядит органичным утверждение Д. Белла о том, что массовая культура McLuhan М. The Guttenberg Galaxy: Пе Making of Typographic Man. Toronto, 1967. P.

13.

^^ Маклюэн M. Телевидение. Робкий гигант // Телевидение вчера, сегодня, завтра. Вып.

7. М.. 1987. С. 169-170.

деидеологизирована и что благодаря ей в США складывается единая система идей, образов и развлечений.

Еще более лояльным отношение к массовой культуре становится американскому публицисту и социологу Элвину Тоффлеру. В ряде работ:

«Шок будущего» (1970), «Доклад об экоспазме» (1975), «Третья волна»

(1980) и других - Тоффлер разработал концепцию «постиндустриального общества» (или - согласно авторским синнимам - «супериндустриального общества», «сверхиндустриальной цивилизации»). Анализируя новые типы организационных стилей, новый тип восприятия реальности, новые семейные ценности и сексуальные ориентации, характеризуя кризисное состояние «индустриального общества», автор приходит к выводу о наступлении «супериндустриальной» эры. Тоффлер осуществляет последовательное сопоставление индустриального и постиндустриального общества, сравнивает их экономическую основу, особенности аппарата управления, исследует психологические характеристики индивидов, включенных в процесс производства и приходит к выводу о том, что не супериндустриальное общество, но и демассификация и дестандартизация всех сторон политической и экономической жизни. Изменение характера труда и межличностных отношений изменяет систему ценностей и ориентации человека на психологические, социальные и этические цели.

Изменяется и профессиональная характеристика индивида, прошедшего многоуровневое обучение, обладающего не только мастерством, но и информацией, развитого не только физически, но и интеллектуально.

либеральной интерпретации постиндустриального общества, где современного общества, замещающая концепции «постиндустриального»

и «информационного общества», «космической эры», «глобальной деревни» метафоричной дефиницией «третьей волны». Тоффлер, рассматривая грядущее общество, отмечает, что в нем образы и ассоциации, создающие «ментальную модель действительности», скрепляющие нашу картину мира и помещающие нас в пространство и взаимоотношений», формируются посредством преобразования информации. Если в традиционном обществе, обществе «первой волны», сообщений, насыщенных информацией, было мало, так же, как и образов, бывших действительно привлекательными, то «вторая волна» предложила коммуникации, чья энергия «текла по региональным, этническим, племенным каналам, стандартизируя образы, бытующие в обществе»^'.

Некоторые из них стереотипизировались, трансформировались в иконические изображения, и задачей человека стал выбор и манипуляция этими имиджами, каталогизированными в «картотеке файлов».

Несмотря на то, что этих имиджей было достаточно много, и они были весьма разнообразны, их количество было соотносимым с «централизованно разработанные образы, впрыснутые в массовое сознание средствами массовой информации, способствовали стандартизации нужного для индустриальной системы поведения».Третья же «волна» не просто ускоряет темп инноваций, она трансформирует глубинную структуру информации, и человек теряет способность адекватно времени обновлять эту «имиджевую базу данных». Отсюда - разовые предметы '^ Тоффлер Э. Третья волна. М., 1999. С. 265.

Тоффлер Э. Третья волна. С. 265.

долговременных контактов, прочных эмоциональных связей, повсеместное увлечение туризмом.

Этот новый тип культуры, который Тоффлер обозначает как клипкультуру, формирует такие уникальные формы восприятия, как «зэппинг», когда путем безостановочного переключения каналов TV создается новый образ, состоящий из обрывков информации и осколков впечатлений. Этот образ не требует подключения воображения, рефлексии, осмысления, здесь.

все время происходит «перезагрузка», «обновление» информации, когда все первоначально увиденное практически без временного разрыва утрачивает свое значение, устаревает. Клип-культуру Тоффлер рассматривает в качестве составляющей информационной культуры принадлежность к ней; обозначает все увеличивающийся разрыв между пользователями средств информации Второй и Третьей волн.

Новационным здесь становится не столько отказ от готовых, установившихся моральных и идеологических истин пропшого, от традиционных радиопрограмм и телефильмов, от собранного и систематизированного пространного материала, от соотносящихся друг с другом идей, но сам тип подачи материала, разрозненные фрагменты информации которого лишь дезориентируют. Именно поэтому подобная публика чувствует себя «вырванной из пространства новых средств информации» и «старых концептуальных теорий». Современный формат средств массовой коммуникации предлагает информацию в виде коротких модульных вспышек - новостей, фрагментов фильмов и передач, рассекаемых рекламой, и имеющих «странную, скоротечную и бессвязную форму»'"*. Человек этой новой информационной культуры отказывается от восприятия новых модульных данных в стандартных структурах и ^^ Третья волна. С. 278-279.

''' Третья волна. С. 279.

категориях и стремится к созданию из мозаичной информации своего собственного материала.

Действительно, современный этап развития цивилизации делает «метакультурную индивидуальность», проявляющую способность к отказу от привычных матриц поведения и восприятия и выходу за рамки привычного видения мира, типичным проявлением новой формирующейся информационной культуры. Для человека новой культурной формации мобильность ориентации в рамках стремительно изменяющейся среды и новый способ ее освоения становятся принципиальным моментом, возможно, вопросом его выживания. «В быстро меняющемся мире прошлый опыт реже может служить надежным компасом, необходимы гораздо более быстрое освоение нового, большая реактивность Я, подвижность, умение действовать методом проб и ощибок»^^. Тоффлер оптимистически оценивает перспективы роста субъекта «Третьей волны».

В этой спецификации мышления футуролог видит формирующуюся;

требованиями новой социальной и технологической реальности. Подобная «изношенную», была изначально определена увеличением объема и скорости обновления информации, необходимой для поддержания устойчивости социальной системы. Для успешной социальной и информационной адаптации в подобных условиях субъект новой культуры вынужден постоянно обновлять свою собственную «базу данных». В таких условиях, по замечанию Тоффлера, становится реальностью неизбежный в современной ситуации переход к личности нового типа - информационноадаптированной, основными характеристиками которой могут быть ^^ Дилигенский Г.Г. Историческая динамика человеческой индивидуальности //Одиссей..

М., 1994. С. 98.

представлены естественное включение в информационные процессы, способность к адекватному восприятию полученной информации и ф настроенность на эффективное ее использование в своей деятельности.

В новом обществе под индивидуальные потребительские нужды подлаживается и культура, специфика которой описывается Тоффлером в категориях «приспособления к возрастанию жизненного уровня» и «совершенствования технологий», позволяющих снижение себестоимости «культурных продуктов» даже при условии введения их различных вapиaнтoв^^. «Поскольку удовлетворяется все больше и больше основных нужд покупателей», - отмечает исследователь, - «можно твердо предсказать, что экономика будет еще энергичней идти навстречу тонким, разнообразным и глубоко персональным потребностям покупателя, потребностям в красивых, престижных, глубоко индивидуализированных и чувственно приятных для него пpoдyктax»^^. Таким образом, как считает Тоффл ер, уровень потребляемой культуры становится иным: массовая ^ продолжает существовать как уникальный механизм, обладающий компенсаторной и рекреативной активностью, удовлетворяя нужды значительной части общества, однако, она перестает быть единственной культурой, удерживающей монополию на массовое сознание. Элитарная же культура теряет свое значение классово чуждой и недоступной массам, но, наоборот, начинает выполнять роль культурного образца и занимает в иерархии ценностей достойное ее место. Именно этот феномен Тоффлер и обозначает как индивидуализацию личности и демассификацию культуры.

Сегодня стали реальностью социокультурные трансформации, которые отмечались Тоффлером как тенденции - в том числе, изменение стиля жизни, основными чертами которого стали «домо-центризм» и.ш «индивидуализм», ставшие возможными благодаря оснащению 96 Тоффлер Э. Шок будущего. М., 2003. С. 290.

безопасность жилища, его комфортабельность и, вместе с тем, способность оставаться в мире при помощи средств массовой коммуникации;

компьютерную Сеть, позволяющее рационально использовать время, и преобразование социальной сферы, где начинают доминировать профессии, требующие достаточно высокого образовательного уровня;

наконец, преобладание индивидуальных форм потребления культуры. Все эти социокультурные трансформации рассматривались Тоффлером как признаки рождения иной культуры и формирование такого ее субъекта, который утрачивает качества «массового человека». Однако интуиции Тоффлера относительно дезактуализации и естественного угасания массовой культуры как феномена, рожденного эпохой индустриализма и господства массового общества, были отчасти скорректированы^ в концепции М. Кастельса.

1.2.4. Концепция культуры информационного общества информационной культуры, основанную на глубоком и всестороннем анализе экономических, социальных и культурных аспектов современного мирового сообщества. Рассматривая концепции постиндустриализма, первоначальными предположениями на исследования американской экономики первой половины XX в. (осуществленные, в частности, Солоу и индустриальным и постиндустриальным нет: «когда в самых развитых странах занятость в промышленном производстве достигла пика, рост экoнoмики»^^.

Что касается такой существенной особенности постиндустриальных обществ, как приоритет сферы услуг и сокращение производственной сферы, в том числе, предприятий, где уровень массовизации - то есть, концентрации рабочей силы - достаточно велик, то здесь Кастельс, ссылаясь на исследования Коэна и Зисмана, утверждает, что многие услуги «зависят от прямых связей с промышленным производством и что промышленная деятельность (отличная от промышленной занятости) курентоспособности экономики»^'. Автор различает как равноправные две представляемую Соединенными Штатами, Соединенным Королевством и демонстрируемую Японией и в значительной мере Германией'°''. Но даже в США, делающих ставку на экономические прибыли в сфере услуг, от добавленной стоимости промышленных фирм поступает 24% ВНП, а «постиндустриальная экономика есть миф и на деле мы живем в производства, констатируемая теоретиками постиндустриализма, есть ш Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура: Пер. с англ.

под науч. ред О.И.Шкаратана. М.. 2000. С. 202.

^^ Там же. С. 202.

'"''Тамже. С. 233.

лишь тенденция, не перерастающая, возможно, пока временно, в Ц' Кроме того, как указывает исследователь, требует более точного обозначения сам термин «услуга», так как попытки определить услуги посредством выделения некоторых внутренне присущих им характеристик, таких, как «неосязаемость» в противоположность «материальности»

товаров, лишаются своего значения в рамках информационной эволюции.

Четкая граница между товарами и услугами становится невозможной в таких сферах, как компьютерное программное обеспечение, видеопроиз­ водство, проектирование микроэлектроники, сельское хозяйство, основанное на биотехнологии и т.д., а также многих других критически важных процессах, характерных для развитых экономик, где неизбежно объединяется информационное содержание с материальной поддержкой продукта. Общество услуг не перестает являться при этом обществом • Что касается социальной структуры общества, которая, согласно постиндустриальным и информационным концепциям, трансформируется за счет количественного роста управленческих, профессиональных и технических страт, представляющих собой ядро новой структуры, то можно отметить, что эти процессы не являются единственными. Они сопровождаются ростом неквалифицированных занятий в сфере услуг на нижних ступенях социальной лестницы. Причем, по абсолютной численности > эти рабочие места могут составлять существенную долю представляют потенциальных потребителей продукции массовой "^'Там же. С. 202.

культуры: в ее традиционных формах - преимущественно, низшими слоями неквалифицированных работников, средним классом и элитой - в щ. новых формах, связанных, в частности, с новыми информационными технологиями.

«информационального») общества, М. Кастельс категорически возражает против упрощенной версии постиндустриализма, согласно которой указанные тенденции сливаются в исторической эволюции, и эта эволюция ведет к единой модели информационного общества. Исследователь представляет репрезентативный эмпирический материал, выявляя соответствие между специфической техноэкономической парадигмой и постиндустриальный этап является более высокой стадией развития индустриального и определяется таким способом развития, где основным источником производительности становится количественный рост Ш факторов производства (труда, капитала и природных ресурсов) вместе с использованием новых источников энергии. Р1нформационную же стадию развития характеризуют принципиально новые черты — в том числе, качественная способность оптимизировать сочетание и использование факторов производства на основе знания и информации^*^^.

Между тем, остается открытой проблема возможности и социальноэкономической обусловленности существования массовой культуры в рамках информационного общества, где трансформировалась, атомизировавшись, и сама масса, и культура, ее обслуживавшая. Кастельс, обращаясь к проблеме функционирования культурной индустрии, отмечает, что последняя ориентируется, во-первых, не на удовлетворение креативных потребностей личности, а на «экономику здравого смысла».

'"^ Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М., 2000.

Во-вторых, новые экономические формы достаточно стандартизированы, что предполагает и некоторую, достаточно существенную, унификацию культурного продукта. И, в-третьих, «метакультурная индивидуальность»

Э. Тоффлера, становящаяся субъектом нового типа культуры и характеризуемая способностью дифференцировать поступающую информацию, точно так же нуждается в рекреации, сублимации и психологической разгрузке, как и «массовый» человек. Об этом, среди прочего, свидетельствует тот факт, что доминирующая стратегия в здравоохранения, образования, а на разработку гигантской системы электронных развлечений («видео по заказу», тематических парках (theme parks) виртуальной реальности), привлекающей наибольшие инвестиции.

Так, в Соединенных Штатах отрасль индустрии развлечений была в середине 1990-х годов наиболее стремительно растущей: покупатели тратили свыше 350 млрд. долл. в год, а занятость в этой сфере достигла млн. человек, возрастая на 12 % ежегодно. В Японии в 1992 г. на развле­ чения приходилось 85,7 % объема продаж, тогда как на образование только 5 % ' ° ^ Кастельс исследует социокультурную реальность, соответствующую развитию информационных стратегий и отмечает, что многие тенденции развития информационного общества еще не стали широкой практикой, что не позволяют говорить о них как преобладающих, ясно оформленных и доминирующих. Так, по наблюдениям Кастельса, рост работы через телекоммуникации (teleworking) является «самым обычным допущением, касающимся воздействия информационной технологии на большие города, и последней надеждой плановиков городского транспорта, почти готовых '"^ Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М, 2000.

С. 346.

смириться с неизбежностью мегапробок». Автор не без юмора отмечает, телекоммуникации, чем фактически работающих»'"^. Ссылаясь на исследование данной проблемы Квортрупом, автор приводит данные, которые позволяют среди работников через телекоммуникации выделить три категории: а) людей, которые заменяют работу, ранее выполнявшуюся (telecommuters); б) «самозанятых лиц, работающих on-line из дома»; в) «лиц, берущих на дом из своего офиса дополнительную работу». Из них первая категория охватывает между 1 и 2 % общей рабочей силы, причем, как показало национальное обследование 1991 г., проведенное в США, менее половины из них пользовалось компьютерами, а остальные работали с телефоном, пером и бумагой. Большие планы здесь связываются с двумя другими категориями, которые становятся все более перспективными и открывают возможности дезагрегации труда и формирования виртуальных деловых сетей, что подразумевает диверсификацию рабочих мест, особенно для самого динамичного профессионального сегмента населения.

реальности и многие виды деятельности, выполняемые on-line, в том числе, телемагазины, которые, скорее, заменяют традиционные каталоги заказов по почте, банковские операции с помощью телекоммуникаций, которым в большинстве случаев предпочитается продажа финансового продукта путем персонализированных отношений, медицинские услуги в реальном времени. Исследователь отмечает, что, несмотря на весьма широкие возможности сетевых коммуникаций, используются они достаточно ограниченно, в противовес сфере электронных развлечений, '"^ Там же. С. 370.

"^^ Там же. С. 370.

продолжающих выступать в качестве одной из наиболее прибыльных отраслей экономики.

Если говорить о влиянии Интернета на современную культуру, то необходимо признать, что такие свойства, как интерактивность и индивидуализация, в отличие от средств массовой коммуникации в «галактике Маклюэна», встроены в новейшие коммуникационные системы технологически и культурно. Однако практика показывает, что этот потенциал не всегда обеспечивает новые структуры социальной коммуникации. В новой информационной культуре, точно так же, как и в любом социальном организме, в том числе, и в том, где была рождена массовая культура, выделяются собственные страты, становящиеся потенциальными производителями и потребителями либо массовой, либо элитарной продукции.

Во-первых, в виртуальных сообществах намечается формирование двух очень разных популяций: «малого меньшинства жителей электронной деревни», «первопоселенцев электронного пограничья», и «бродячей толпы», для которой случайные вылазки в различные сети равносильны исследованию «нескольких, хотя и эфемерных, существований». И если для первых специфичен язык компьютерной коммуникации как нового средства, предполагающего неформальность, спонтанность и анонимность и стимулирующего новую форму «оральности», выраженную электронным текстом, то для вторых, к примеру, e-mail представляет собой реванш письменности, возвращение к типографскому мышлению и восстановление конструируемого рационального дискурса.

Во-вторых, Кастельс склонен считать компьютерную коммуникацию как таковую принадлежностью исключительно образованной и экономически обеспеченной части населения наиболее развитых стран, чаще всего, в больших, наиболее высокоразвитых метрополисах, в '°^ Там же. С. 343.

глобальном масштабе выступающей в качестве элиты. Эта та часть общества (Кастельсом она обозначается как «взаимодействующая»), которая проявляет способность выбирать свои мультинаправленные цепи коммуникации и проявляет глубокий интерес к использованию мультимедиа для доступа к информации, политической деятельности и образованию. Подобные элиты составляют свое собственное сообщество, сообщество как пространственно ограниченную межличностную сетевую субкультуру. Кастельс предлагает гипотезу, согласно которой прост­ ранство информационных потоков состоит из персональных микросетей, образованных элитой, откуда посредством глобального множества взаимодействий в пространстве потоков ее интересы передаются в функциональные макросети'°^.

Элита информационного общества отнюдь не виртуальна - ее пространства, где сконцентрированы доминирующие функции и откуда возможны мобильные перемещения к иным культурным комплексам искусства и развлечений, тщательно изолированы. Они венчают вершину более низких «социопространственных иерархий», каждая из которых подобным же образом стремится к изоляции от общества путем «последовательной иерархической сегрегации». Пространством пребывания элиты, имеющей открытый доступ к информации, становится глобальное цифровое пространство, и именно этот факт определяет культурную универсальность этой субкультуры, нацеленной на «Обследования владельцев персональных компьютеров показывают, что они материально обеспечены выше среднего, заняты полную неделю и одиноки, реже - на пенсии или удалились отдел. Большинство из них (как и среди пользователей BBS) мужчины. Что касается пользователей Интернета, обследование, проведенное на национальной выборке в США, показало, что 67% пользователей - муэючины и свыше половины из них принадлежат к возрастной категории 18-34 года. Их семейный доходтыс. долл., среди занятий наиболее часто отмечаются сфера образования, торговля и инженерные профессии». (Кастельс М. С. 340) "^^ Там же. С. 389.

«унификацию символического окружения», гомогенизацию стиля жизни, нивелирование культурных границ. Кастельс рассматривает те методы, ф. которыми узкий круг корпоративной элиты добивается гомогенности посредством пребывания в универсальных, изолированных пространствах «международных отелей, убранство которых, от дизайна комнат до цвета полотенец, должно создавать ощущение принадлежности к внутреннему кругу и абстрагирования от окружающего мира, а потому повсюду делается одинаковым», «комнат отдыха для VIP-персон в аэропортах, предназначенных для поддержания дистанции между собой и обществом на магистралях пространства потоков»; а также в системе обслуживания поездок, услугах секретарей, взаимных приглашениях и приемах гостей, где соблюдаются одинаковые ритуалы. Универсальными становятся формы жизни: «регулярное пользование тренажерными залами, джоггинг;

обязательная диета - лососина-гриль и зеленый салат, заменяемые в Японии национальными аналогами - удоном и сашими; стены цвета Щ' «светлой замши», создающие в интерьере атмосферу уюта; вездесущие компьютеры с жидкокристаллическими мониторами; сочетание деловых костюмов и спортивной одежды; стиль «унисекс» в одежде и т.п.» ''°.

Символы этой специфической глобальной, интернациональной культуры, игнорирующей культурное разнообразие, создают определенную идентичность, связанную с принадлежностью к структурам управления информационной экономикой.

взаимодействие», будет снабжаться первой «заранее упакованными вариантами выбора», среди которых наряду с межличностным общением по электронной почте и политикой (в том числе, электронным голосованием) традиционно будут присутствовать развлечения во все более изощренных формах - «от садистских видеоигр до бесконечных ""Тамже. С. 340.

спортивных матчей»'", от виртуальной реальности до компьютеризованной сексуальной стимуляции. Характерно, что эти социальные слои, остающиеся основными носителями национальных культур, через мир массовых коммуникаций и массовую культуру аналогичным образом унифицируются. Однако, в отличие от мировой информационной элиты, осознанно стремящейся к самоизоляции и гомогенности, вторая часть общества вынуждена принимать эти унифицирующие стратегии через потребление универсальной продукции, в том числе, культурной, а также посредством приобщения к новым коммуникационным технологиям.

При этом даже весьма специфические особенности национальных культур - такие, как стремление к совместному проведению досуга и, в частности, хоровое пение в барах, «абсорбируются» миром электронных коммуникаций. Кастельс это положение иллюстрирует повсеместным распространением по всей Азии караоке, где исполнитель поглощается машиной, почти физически внедряясь в мультимедиасистему, и становится частью музыкального гипертекста. Характерно, что продвижение караоке в индустрии развлечений сопровождалось обустройством специализированных залов (от менее 2000 в 1989 г. до более 107000 в г.) и почти тотальным участием, к примеру, японцев (в 1992 г. - около 52%, в том числе 79% всех девушек подросткового возраста) в этой технизированной забаве.

Итак, концепция информационного общества М. Кастельса позволяет сделать широкие обобщения относительно феномена массовой культуры. Если осуществить экстраполяцию выводов Кастельса о значительном сходстве и генетическом родстве постиндустриального общества и его экономической основы экономическим формам и стандартам индустриального массового общества, то можно сделать вывод '"Тамже. С. 347.

"^ Там же. С. 342.

о том, что те естественные социально-экономические условия, которые предоставили почву для формирования феномена массовой культуры, изменились не радикально. В рамках постиндустриального общества массовая культура продолжает существовать и развивается даже более активно, чем это было возможно в индустриальную эпоху.

Исследователь не обращается к проблеме массовой культуры непосредственно, однако его выводы относительно экономической, социальной и культурной специфики информационного общества позволяют заключить, что массовая культура как социкультурныи феномен продолжает быть актуальным и активно существует в виде индустрии развлечений, а также во многих областях, связанных со стандартизированным мыщлением. Социальной основой массовой культуры в информационной социальной системе остается та часть общества, которая отчуждена от структур управления экономикой нового типа и вынуждена соответствовать стратегиям подчинения и «включения во взаимодействие», а также часть «технической элиты», имеющая возможность выбора между разными формами и типами культуры. В качестве социальных предпосылок распространения массовой культуры в информационном обществе выступают напряженный ритм деятельности, экзистенциальные проблемы, проблемы адаптации, проблема свободного времени, а также отсутствия навыка и определенного типа сознания у части общества, соответствующего восприятию сложных проблем и феноменов высокой культуры. Сами же информационные технологии развиваются, в большой степени, как «технологии развлечений».

1.3. ПОСТМОДЕРНИСТСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ КУЛЬТУРЫ: СНЯТИЕ

ПРОБЛЕМЫ ЭЛИТАРНОГО И МАССОВОГО

В рамках постмодернизма, характеризующегося принципиальным отказом от традиционных проблемных полей, классических семантических и аксиологических приоритетов, проблематика, связанная с массовостью как таковой, становится не только актуальной, но и одной из центральных.

Принципиальное дистанцирование от функционально-семантических оппозиций, характеризующих метафизическую традицию, закономерно отражается и на трактовке массового компонента культуры, а идея дихотомического противопоставления массового и элитарного - в «жестком», оппозиционном, или мягком, некритичном варианте оказывается неактуальной. В эпоху постсовременности массовая культура приобретает особый статус: если для классической философии дихотомия массового и элитарного была основополагающей идеей, определяющей поле ценностных значений и смыслов культуры, то в ситуации постмодернизма данная оппозиция разрушается, а сама массовая культура выступает в качестве полноправной культурной системы. Уже к 60-м годам концепция автономности искусства от идеологии тоталитарных массовых зрелищ и коммерческого китча, политически и культурно обоснованная в трудах крупнейших философов и теоретиков модернизма, фактически исчерпывается. В новом же плюралистическом проекте граница между элитарной и массовой культурой размывается, а процессы диффузии констатируются во всех культурных компонентах: элитарном, массовом и народном. При этом массовая культура начинает восприниматься не только как развлекательная, коммерческая, но и как полноправная и альтернативная - хотя и тривиально-бытовая, профанноненормативная, плоско-невыразительная - составляющая современной культуры.

Переход к «постмодернистской» культуре особенно интенсивно прослеживаться внутренние смысловые «черты смены парадигмы»

культуры. В рамках постмодернизма, где становится очевидной исчерпанность проекта Просвещения, одухотворенного верой в прогресс и человеческий разум, иллюзорность упования на nayicy и технику как оптимальное средство цивилизационного развития, а также тщетность коммуникационных систем, проблема массовой культуры становится одной из центральных и образует единое проблемное поле с такими интертекстуальность, поливариантность. Сопоставляя современность и постсовременность, западногерманский ученый П. Козловски сравнивает интеллектуальная культура, трактовка личности и общества, глобальные технико-экономические установки, присущие как современности, так и постсовременности. Здесь основным для истолкования специфики концептуального строя двух* анализируемых типов культуры является противопоставленность «техноморфизма» современной культуры («поскольку в трактовке мира и человека она неизменно отдает предпочтение техническим моделям неорганического происхождения») постсовременность есть «эпоха нового открытия «Я», Козловски видит суть произошедших изменений в переходе от эмпирической трактовки человеческого «Я» как функции общества к «субстанциональному» его истолкованию как «пневмы» (души), принятия как данности космоса самоценной жизни и в отказе от инструментальной трактовки природы (в том числе, и человеческой)''^.

постмодернизма естественно соотносится с такими его функциональными особенностями, как ориентация на потребление, гедонизм, эстетический и аксиологический плюрализм, стремление к эстетизации феноменов повседневности, возвышению тривиального и переосмыслению его как феномена с невыявленными смысловыми полями, что естественным образом приводит к неразличенности и, более того, диффузии массового и элитарного. Здесь постмодернизм расслаивается на «утопический», теоретический (постфрейдизм, постструктурализм, деконструктивизм, исследованиями массовой культуры и средств массовой коммуникации Ж.

Бодрийара, М, Маклюэна, А. Крокера, Д. Кука''^ В работах названных авторов элитарные концепции вкуса оказываются неприемлемыми, сама же эстетическая позиция потребителя связывается не с социальным статусом или культурным уровнем, а субъективными предпочтениями.

Вместе с тем, демократизация культурной жизни с ее плюрализмом художественного, с ее растворением искусства в повседневности - процесс внутренне противоречивый, подвергающийся многими исследователями аргументированной критике. Так, авторы книги «Постмодернистская сцена. Экскрементальная культура и гиперэстетика» А. Крокер и Д. Кук предлагают заменить постмодернизм новой «гиперэстетикой "^ Koslowski Р. Die postmodeme Kultur: Gesellschaftlich-kulturelle konsequfnzen der technischen Entwicklung. - Munchen: Beck, 1987. 192 s.

Манъковская H. Эстетика постмодернизма. СПб., 2000. С 150-157.

ультрамодернизма»"^. Постсовременность, основанная на смешении искусства и жизни, художественной практики и теоретического ее осмысления, второй природы и первой, предстает в данной концепции как «тело без органов» (Ж. Делез, Ф. Гваттари), «чистое погружение» (Ж.-Ф.

Лиотар), «символический опыт» (Ю. Кристева), «алеаторный механизм»

(Серр), «экскрементальная культура» (Ж. Бодрийяр), а постмодернистский стиль жизни - как «экзистенициальная паника» (А. Крокер, Д. Кук).

Особенностями мироощущения при этом становятся беспокойство, ярость, галлюциногенность, катастрофичность, хаотичность, скука, разочарование, страх. В подобном контексте технологической экспансии, наполняется практика культур с доминантой интуитивного - а именно, культур примитивных, архаических. Здесь первобытный миф выступает в качестве альтернативы сциентизму и рационализму современности, что повышает актуальный потенциал массовой культуры как одной из разновидностей современной мифологии.

В постмодернизме ведущие аспекты массовой культуры - ее коммерческая природа, гедонизм, способность мобильного реагирования на события внешнего мира - бьши подвергнуты принципиальному переосмыслению в духе нового плюрального проекта. Естественно, что основными проблемами, связанными с функционированием этого типа культуры, становятся проблемы циркуляции информации - соотнесенность последней с константной реальностью, влияние на особенности культуры новейших информационных систем; проблема соотношения подлинника и копии в рамках новой эстетической парадигмы как эстетики вторичного;

проблема телесности, отражающая «соматизацию сознания» субъекта Kroker А., Cook D. The Postmodern Scene. Excremental Culture and Hyper-Aesthetics.

Montreal, 1987; Kroker A., CookD. Panic Encyclopedia. N.Y., 1989. Цит. no: Маньковская H. Эстетика постмодернизма.

эпохи постмодерна, а также возможность ее решения в комплексах «власти-знания» (М. Фуко) и через выявление специфики «мышления соблазна» (Ж. Бодрийяр).

Обращаясь к проблемам современной культуры, итальянский современности кризис репрезентации, отражающий; и кризис культуры.

Исследуя экранную культуру и изменение под ее влиянием мышления, философ считает, что основная проблема, связанная с изменением способа трансляции информации, состоит не в крайней степени ее визуализации, а в сохранении субъектом способности к ее критическому восприятию и иммунитета к ее убеждающей интенции*^^. У. Эко предполагает, что в недалеком будущем общество будет состоять, с одной стороны, из людей, не имеющих возможности проверять информацию на предмет ее соответствия образам и понятиям реального мира и предпочитающих получать готовые определения, а с другой стороны - способных к ее отбору и применению. Первые - представители визуальной культуры, вторые - элита, компьютернограмотные носители книжной культуры, которая сохранит свое доминирующее положение как средство трансляции информации.

'"^ Есо и. From Internet to Gutenberg, in Lectures at the Italian Academy for Advanced Studies in America. November 12,1996.

дискретных образов визуального характера, позволяет им выступать в качестве манипулятивного механизма, не опосредованного более ничем.

Средства массовой коммуникации в современной культуре приобретают черты сакральности как выполняющие функции традиционной религии, что во многом определяется стремлением человека к получению от общества стандартов поведения, стереотипов восприятия, определенных визуальных образов или «имиджей», легитимированных социумом. Таким образом, тезис о переходе человечества на стадию «цивилизации видения», традиционно являвшийся одной из составляющих критики массовой культуры, становится аргументом в пользу классической культуры, уступившей место культуре «Третьей волны».

У. Эко отмечает еще одну особенность визуальной коммуникации способность иконического знака отражать реальность не прямо, непосредственно, реалистично, но посредством многочисленных интерпретаций. В качестве знака может выступать любое, имеющее значение и служащее средством передачи смысла, материальное выражение, отсылающее сознание к другому предмету. Однако не всегда предметность выступает как однозначная: каждая вещь, помещенная в различные контекстуальные пространственные зоны, может принимать значение не только различное, но и противоположное. Более того, в качестве знака могут выступать не только интенционально выявленные свойства предмета, но и его потенциальные особенности или отсутствие какого-либо из его признаков или составляющих.

У. Эко подверг пересмотру лингвистическую природу знака, и в этом ракурсе рассмотрения получил возможность воспринимать весь мир как бесконечный, безграничный текст - метатекст - «космическую библиотеку» (В. Лейч), или «словарь», «энциклопедию» (У. Эко). Сама идея знака, сам смысл его применения заключается в потребности условным образом обозначать то, что в данный момент в ощущениях отсутствует. Мысль о том, что знак есть, прежде всего, отсутствие объекта или «наличие, сотворенное из отсутствия»"^ или, более того, «убийство вещи, которую он замещает», была высказана сначала Ж. Деррида, а затем разработана Ю. Кристевой, и крайнее свое выражение нашла в философском идеализме Ж. Лакана: «Именно мир слов создает мир вещей». Стремление культуры к замещению предметов знаками, как бы восполняющее недостаток отсутствующих объектов посредством их называния-означивания, становится той ситуацией, когда само отсутствие и порождает имя в момент своего происхождения' '^.

В этом смысле, согласно исследованиям постмодернистов, культура создает своеобразное виртуальное пространство, вполне реальное и в то же время иллюзорное, которое имеет смысл исключительно в качестве дубликата, искусственного заменителя, знака иной действительности существующей, но недостижимой. То есть, культура выступает как некая знаковая совокупность, не только замещающая, но и дублирующая мир.

Здесь включаются, соответственно, различные семиотические системы, соответствующие двум типам знаков - иконическим и конвенциональным, которые дублируют как мир (при этом с ним не совпадая), так и друг друга. Подобный процесс копирования мира в виде образов и понятий является необходимым элементом его восприятия, так как вне процесса семиотического сотворения мир как бы и не существует.

Эта проблема соответствия знака обозначаемому и стала, по существу, той смыслообразующей осью, вокруг которой развивалась полемика, развернувшаяся в 60-е годы между Эко, Метцем и Пазолини по поводу киноискусства как «языка реальности». Эко в двух небольших работах «Касабланка: культовые фильмы и интертекстуальный коллаж» и "^ Lacan J. Ecrits: А selection. L, 1977. XIV, 338р. P. 104.

• "^ SarupM. An introductory guide to post-structuralism and postmodernism: N.Y., 1988.

VIII, 171 p. P. 33.

"4acanJ. P. 65.

«о членениях кинематографического кода», фактически задолго до последовательной критики пирсовского иконизма Льежской группой Мю'^\ отверг понимание знака, продемонстрированное и Пирсом как исходного подобия репрезентируемого им реального объекта, и Моррисом, трактующим иконический знак как обладающий теми же свойствами, что и произвольную, конвенциональную природу знака, видя, что даже самый гиперреалистический портрет (как иконический знак) не имеет ничего общего со своим референтом ни по одному из признаков (фактуре, объему, подвижности)'^^. Принятие подобной трактовки знака неизбежно ведет к пересмотру восприятия языка визуальных: сообщений, в частности, фотографии и кино, к самому разоблачению «эффекта реальности» и экраном, предстает в качестве не первичной, а кодированной. Естественно, что данное положение, несмотря на то, что оно предполагало визуальную сферу, оказалось репрезентативным по отношению к самым различным типам знаков.

У. Эко отказался от такой трактовки языка, согласно которой он является прозрачным по отношению к отражаемой им реальности и выступает как нейтральный посредник, не влияющий на характер коммуникации. В подобном контексте структурно-лингвистического детерминизма вещи и события адекватно отражаются словами, что порождает особое доверие к печатному и устному слову в средствах массовой коммуникации. Эко утверждал, что подобный «реализм» - один '^ Есо и. «Casablanca Cult Movies and Intertextual Collage», in Eco U. Travels in Hyperreality (London: Picador, 1987). - P. 197-211; Linguaggio e ideologia nelfilm // Atti della Tavola Rotonda alia III Mostra Internazionale del Nuovo Cinema, Pesaro maggio, т 1967.

'^' Groupe JU Traite du sugne visuel. Pour une rhetorique de I 'image (Paris: Seuil, 1992).

'^^ Усманова У. Умберто Эко: Парадоксы интерпретации. С. 85..

из многочисленных мифов современности, язык обладает способностью собственную, языковую, символическую - то есть, дискурсивную реальность субъекта, этим языком пользующегося. Ученый активно полемизировал с идеей Пазолини о семиотике кино как «семиотике реальности», где «первоэлементы киноречи» выступают в качестве объективных фрагментов, как бы «слепков» действительности, предшествуя таким образом любой произвольной интерпретации'^"*.

Эко же за любым феноменом первичной реальности склонен видеть, в первую очередь, феномен культуры, за любой аналогией - код, а за «естественностью» - идеологическую детерминанту. Рассуждения Эко согласуются с трактовкой знака Льежской группой Мю, в рамках воспринимается не в качестве «объекта, извлеченного из реальности», а в качестве «порождения культуры», соответственно этому, «решение идентифицировать или не идентифицировать семиотический феномен как предпосылок»*^^. эти вторичные знаки и изучает семиотика как

PIMCHHO

наука, призванная изучать все то, «что может быть использовано для лжи». Высказываясь подобным образом, Эко имеет в виду особую функцию семиотики, располагающей специфическим исследовательским инструментарием, позволяющим раскрыть процесс создания, «делания»

культуры и механизмы ее мистификации и идеологизации. По сути, Эко в рамках семиотического варианта деконструкции рассматривает проблему симуляционной реальности, гиперреальности, где воплощается идеал '^^ Усманова У. Умберто Эко: Парадоксы интерпретации. С. 80.

^ Пазолини П. Поэтическое кино//Строение фильма. М., 1984.

Groupe fj. «Iconism», in Srbeok Th., Umiker-Sebeok J. (eds.) Advances in Visual Semiotics (Paris: Gruyter, 1994). P. 26-29.

^ Eco U. A Theory of Semiotics. Bloomington: Indiana University Press, 1979. P. 59.

нестабильности, нежесткости, плюрализма. Следовательно, реальность, воспроизводимая экраном и воспринимаемая как подлинная, дублирующая ^ действительность, является результатом конвенций, знаки реальности выступают здесь в качестве знаков, репрезентирующих условную реальность, сконструированную, опосредованную и интерпретированную.

Данная парадигма позволила рассматривать как сумму текстов и культуру, и сознание, и бессознательное, а свое внимание исследователи стали все больше обращать на нелингвистические знаки социокультурного характера, признавая любую схематизацию реальности знаковой.

Поскольку ничего не существует вне текста, а каждый индивид находится, по слову ж. Деррида, как бы «внутри текста», любое сообщение - от произведения искусства до рекламного плаката - должно иметь структуру и составляющие ее элементы, строго соответствующие закономерностям и особенностям культурного мегатекста. Такой поворот классической Ш осуществлять, в частности, анализ коллективных единств с точки зрения их знакового контекста, рассматривать новые аспекты взаимоотношений знаковой и незнаковой действительности, выделять нормы морали, права,.

обычаев через символы и знаки, фиксирующие систему психических ассоциаций и образующие содержание понятия. Подобным образом культуру и ее знаки рассматривал Р. Барт в «Мифологиях», выделяя в качестве знаков современности и «французскости» бифштекс и картошку, вино и молоко, «глубинную» рекламу, пеномоющие средства, стриптиз, астрологию, пластмассу, даже «предвыборную фотогению». Именно Барт видел в семиотике ту науку, без взаимодействия с которой невозможно развитие массовой культуры, рекламы, средств массовой коммуникации, вообще, существование коммуникативных актов и ритуалов. Автор '^^ См.: Хорст Рутроф «Пандора и Окнам: О границах языка и литературы» (1992).

'^^DerridaJ.Ofgrammatology. Baltimore. 1976. LXXXVII. 396p.

объяснял это большой знаковой насыщенностью реального пространства, воспринимая в качестве семиологического материала, к примеру, не только флаги, рекламные плакаты, указатели, таблички, но также одежду отдыхающих на пляже и даже их загар '^^.

Данные феномены производят особую семиотическую сферу, выступающую по отношению к реальности пребывания в качестве гиперреальности, событийность при этом реализуется лишь в акте семиозиса и имеет исключительно перцептивно-символическую форму.

Подобная тотальная семиотизация бытия и стремление знаковой сферы к обретению статуса единственной реальности, выступает как принципиальная несоотносимость означающего с реальностью, имитация, «симуляция» подлинности. В контексте постмодернистской системы современная эра тотальной симуляции рассматривается как способная порождать целый спектр социальных феноменов - симулятивных по характеру и не имеющих соотнесенности с какими бы то ни было эквивалентами. Законам симулятивной трансформации подчиняются все феномены социальной и культурной сферы - предметный мир, власть, информация, которые, в рамках современной системы, в отличие от классической буржуазной экономики, артикулируются не в дискурсе потребительной или меновой стоимости, а в дискурсе стоимости знаковой.

постмодернизма и одной из центральных в исследованиях Ж. Бодрийяра, С. Лаша, 3. Баумана, Д. Келлера.

'^^ Борт Р. Мфттш. М: /йд-ео ин Сабашниковых, 1996. С. 23 7.

1.3.2. Концепция Жана Бодрийяра: массовая культура как культура В концепции, предложенной Бодрийяром, единица неподлинного «симулякр»'^''. В своей теории Бодрийяр трактует симулякры как знаки без денотатов, как знаки, автономные от референтов, а симуляцию - как создание при помощи моделей особого типа условной реальности гиперреальности, способной к совмещению реальности с моделями симуляции. Здесь Бодрийар становится последователем теории мифа Р.

Барта, хотя нигде на него не ссылается - Бодрийар развивает основную идею бартовских «Мифологий» - идею неподлинности мира, наполненного вторичными смыслами. О своеобразной преемственности двух концепций свидетельствует и созвучие заголовков их книг - «Система моды» Барта (1967) отражается в бодрийаровской «Системе вещей» (1968). Между тем, провокативностью, ибо, по его мнению, именно «радикализация гипотез является единственно возможным методом»'^'. Автор выходит за рамки семиотической проблематики и обращается к философскому онтологическому дискурсу, что позволяет ему рассматривать культуру не столько как систему знаков, опосредующих процесс коммуникации, сколько как своеобразную виртуальную систему, где подлинная социокультурная реальность подменяется альтернативной, симуляционной - гиперреальностью.

Зенкин С.Н. Жан Бодрийар: время сгшулякров // Бодрийар. Символический обмен и смерть. С б.

'^^ Там же. С. 342.

Характерно, что проблема симулякра у Бодрийара оказывается связанной с проблемой темпоральности, где разрыв, «отсроченность»

создают возможность искажения, симуляции реальности. Так, на первой стадии существования знака он отражает глубинную реальность («bonne apparence»), на второй - маскирует глубинную реальность («mouvaise apparence»), затем - маскирует отсутствие глубинной реальности, наконец - полностью порывает с реальностью и становится симулякром, не подчиняющимся категориям истинности и ложности. Теперь обмен между знаками и реальностью прекращается - знаки соотносятся лишь друг с другом, образуя симуляционную сферу - гиперреальность, состоящую исключительно из знаков («Е1е est sans rapport а quelque realite 'que се soit;

elle est son proper simulacre pur» - «Больше нельзя говорить ни об имитации, ни об удвоении, ни даже о пародии. Дело идет о замене реального знаками реального»). «Пока остается какая-то доля аффекта и референции, мы еще на стадии hot. Пока остается какое-то сообщение, мы еще на стадии hot». Современная же темпоральность - это холодная (cool) темпоральность, когда «сообщением становится само средство коммуникации». Здесь Бодрийар возвращается к широко известной формуле М. Маклюэна «medium is message», воспринимая ее как ключевую формулу эры симуляции, утверждая, что только средство, независимо от содержания, создает сообщение. Формула «средство есть сообщение» нацелена на тот предел, где после того, как все содержание и сообщение воплотилось и поглотилось средством, и само средство исчезает как таковое. То есть, по Бодрийару, формула Маклюэна означает не только исчезновение сообщения, но и разрушение средства*'''*.

'^^ BaudrillardJ. Simulacres et simulation. P., 1981. P. 10.

'^^Бо^лш(рЖСгшво/шческийобмениаиерт1хМ,2000. С. 76.

'^^Поатюдернгт1!^г{иююпедия -Ми,2001. С, 733.

Именно пребывание в рамках специфической темпоральности позволило Бодрийару в качестве симулятивных рассматривать все события реальности - ограбления, угоны самолетов, теракты, похищения, демонстрирующиеся в режиме on-line, которые утрачивают подлинность именно вследствие их включенности в особый режим функционирования.

Эти обстоятельства определили и трактовку Ж. Бодрийяром войны 1991 г.

в Персидском заливе, демонстрирующейся от начала до конца в режиме виртуальной реальности телекамерами CNN как «несостоявшейся»'"'^. То есть, реальность, воспринимаемая как максимально достоверная вследствие визуализации объекта, на самом деле «виртуализирована», а ее субъект как бы «размыт»'"'^. Эти гиперреальные события исследователь трактует исключительно в качестве знаковых систем, имеющих смысл и наполняемых содержанием только благодаря их перманентной повторяемости и включенности в особый режим ожидания, а также их соответствию определенным семантическим блокам, в которые они естественно вписываются.

Следствием совмещения реальности и ее варианта, представленного в симуляционном формате, становится обратно пропорциональная зависимость между увеличением информации и возрастанием смысла. В качестве причины этих процессов Бодрийяр видит либо опережение процессов утрачивания смысла над процессами его инъецирования, либо абсолютную несоотнесенность информации и сигнификации, где сфера информации предстает как чисто техническое средство, подобное коду.

Есть и третья, идущая вразрез с общепринятой, точка зрения, согласно которой смысл информации - это разрушение, нейтрализация, деструкция смысла, замена реальности симулятивными ее знаками, создание Ф '^^ Jean Baudrillard, La paroxuste indifferent, Grasset, 1997,p. 47.

'•"^ См.: Шабурова О.В. К проблеме классического/постклассического в развитии политической философии//Социемы. -1997. М^б. Вып.б. Екатеринбург, 1997; Мигранян А. С монополиями поступают противоестественно//Денъги. -1997. №11. - С.24.

гиперреальности. Автор называет общепринятую точку зрения о том, что информация выступает создательницей коммуникации, заблуждением, мифом, к которому причастны в равной степени все. Информация разрушает свое собственное содержание, разрушает коммуникацию и социальные связи. В качестве причин этих процессов исследователь видит, во-первых, симуляцию, «разыгрывание» коммуникации, имитируемой средствами массовой коммуникации, а также симуляцию, «разыгрывание» смысла, замещающее его производство, и, во-вторых, нацеленность информации на «деструктурацию социального», ее нейтрализацию и энтропию, «эмплозию социального в массах».

Как известно, идея симулякра восходит к идее «порождающей среды», которая была в свое время разработана, главным образом, Платоном. Философ считал, что среда содержит в себе «видимости», «подобия», «симулякры» - то есть, эйдосы-первообразы всех земных объектов, которые, проецируясь на материю, приводят к оформлению всего, что наполняет земное пространство. Эта демиургическая особенность эйдосов позволила А.Ф. Лосеву обозначать их термином «порождающая модель». Платоновская концепция симулякра была критически рассмотрена Жилем Делезом в статье «Ниспровергнуть платонизм», впервые опубликованной в 1967 году, а через два года включенной в качестве главы («Платон и симулякр») в книгу «Логика смысла». Для Делеза платоновская идея разграничения: Сущностивидимости и Модели-копии не представлялась актуальной, он хотел освободить симулякр от его привязанности к реальности и рассматривать его как активную часть онтологической бытийственности: «Симулякр не просто вырожденная копия, в нем кроется позитивная сила, которая отрицает и оригинал и копию, и модель и репродукцию»'^^.

ДелезЖ. Платон и симулякр//Новое литературное обозрение. М., 1993. №5.

'^ Gilles Deleuze. Logique du sens. Minuit, 1969. P. 302.

Новизна же подхода Бодрийара к проблеме симулякра состоит в том, что он рассмотрел платоновскую схему репрезентации не в качестве отвлеченной идеалистической схемы, но смог показать, что современная трансцендентных образов симуляционные формы и строит на этой основе новую сферу пребывания человека. Бодрийар анализирует современную культуру именно как культуру, массовидные формы которой образуют симуляцию истории, природы, социальности, секса, информации, наконец, симуляцию самой реальности. В качестве своеобразной «порождающей модели французский исследователь рассматривал, прежде всего, средства массовой коммуникации и, особенно, кино и телевидение, приводя в пример два события, не связанные ни исторически, ни семантически, но имеющие иную сопряженность. Бодрийяр имел в виду две катастрофы на атомных электростанциях, произошедшие - первоначально в пространстве виртуальном - в кадрах фильма «Китайский синдром» - и вскоре после этого - в реальном пространстве, в США, на острове Харрисбург.

Подобные провокативные высказывания Бодрийяра нашли неожиданное подтверждение во множественных совпадениях, связанных с сентябрьской трагедией в ИОью-Иорке, как бы предопределенной заранее и детально визуализированной в видео- и сетевом пространстве задолго до трагедии peaльнoй^^^. Здесь виртуальный образ стал «порождающей моделью»

реального события, навязав реальности свою имманентную эфемерную логику и как бы подменив собой реальное событие, выступающее в роли симулякра.

'^^ В Москве на листовках, которые раздавали прохожим до 23 октября 2002 г. было написано: «Бросайте все и идите на этот спектакль. Эти три часа вы будете гордиться тем, что родились и живете здесь». Это о мюзикле «Норд-Ост», название которого означает для россиян то же, что для американцев слова «башни-близнецы»

// Коммерсант-рейтинг. Альманах издательского дома «Коммерсант» №1 [01] 2003.

Бесспорно, что речь здесь идет не о жесткой причинной связи, но о специфическом «заражении» невыразимой соотнесенности реального Харрисбурге фильмом с явной очевидностью корреспондирует с индуцированием инцидента телевидением в самом фильме. Как отмечает действительного события, которое пункт за пунктом воспроизвело симулякр вплоть до передачи саспенсного, не завершаемого характера аварии, что особо существенно: реальность самоорганизовалась таким образом, что произвела впечатление симуляции катастрофы».*'^^ Здесь темпоральность была представлена в своем парадоксальном варианте, где современная жизнь предстает как «послежитие», как Апокалипсис, причем уже состоявшийся - «не реальный, а виртуальный, И он не в будущем, а имеет место здесь и теперь», и «этим апокалипсисом является само наступление виртуальности, которое и лишает нас реального события темпоральности, где все события константной реальности дублированы подобиями в реальном времени средствами массовой коммуникации, позволяют воссоздавать реальность в ее ослабленно-симулятивных формах.

Замену реального «знаками реального» философ рассматривает как свидетельство эволюции современной культуры, отказывающейся от парадигмы «отражения реальности» и принимающей ее симуляцию, где означающее с реальностью как таковой не соотносится в принципе.

Реальность, дублированная посредством репродуктивных материалов, улетучивается, «становится аллегорией смерти, но самим этим ''"^ Бодрийяр Ж. Злой демон образов//Искусство кино. 1992. №10. С. 65.

* Jean Baudrillard, L 'illusion de la fin, Galiliie, 1992, p. 166,169.

Jean Baudrillard, Leparoxyste indifferent, Grasett, 1997, p. 47.

разрушением она и укрепляется, превращается в реальность для реальности...: гиперреальность». И если во времена модерна средства ip массовой коммуникации рассматривались, прежде всего, как источник собственного пространства и времени, как средство единения людей, то в характеризующую современную культуру в целом: симуляцию массы, истории, телесности, времени, пространства, реальности и, соответственно, симуляцию коммуникации, информации и смысла. В этих обстоятельствах в качестве ведущей функции средств массовой информации выступает их способность к формированию гиперреального как реального без истока и без реальности.

1.3.3. Дискурс телесности в философии М. Фуко и Ж. Бодрийяра '"' Проблематика сферы эротического и - шире - телесного особое наполнение получила в рамках постмодернизма с его стремлением к панфизиологизма, который, в отличие от операциональности модернизма, трактует телесность в широком диапазоне - от расмотрения ее детерминированности социокультурными комплексами «власти-знания» у параонтологических языковых контекстах Ж. Лакана и теорий «телесности текста» Р. Барта и до «мышления соблазна», представленного концепцией Ж. Бодрийара. Этот специфический ракурс определяется ситуацией гиперреальным, все объекты которого представлены в своем ином.

'^^ БодрийярЖ. Символический обмен и смерть. М.,2000. С. 149.

симуляционном качестве. В философии Ж. Бодрийяра актуальная массовая культура, апеллирующая к психофизиологическим комплексам, что и являлось постоянным предметом критики, начиная с франкфуртских теоретиков, переосмысливается как симуляционная реальность, где подлинное заменяется знаками подлинного, где даже тело как последнее прибежище соблазна дисквалифицировано новыми технологиями и превращено в считываемый генетический код. Сексуальность здесь представлена как гиперреальный объект, что в, конечном итоге, элиминирует соблазн и желание из культурных ценностей и превращает их в симулякры.

Массовая культура десексуализирует отношения, выступая в виде их симуляционного суррогата, а «раскрепощенное тело», по мысли Бодрийара, преподносит себя в виде нарциссической переменной, сменяющей закон и запрет, цензурировавшие пол и.тело извне. Знаковое ограничение заместило ограничение властное, а пуританский, насильственный закон Отца, распространявшийся, прежде всего на физическую сексуальность, сменился «умиротворенной» репрессией, осуществляющейся на уровне символического. Здесь «раскрепощение» и «революция тела» разыгрываются главным образом именно «на уровне вторичной половой организации, то есть на уровне двуполой рационализации пола», эта «фундаментальная репрессия незаметно проходит сквозь «сексуальную революцию», прогрессируя под ее же воздействием; эта революция часто опасно сближается с...«тихой»

репрессией в духе управляемого нарциссизма»'^^ Современная массовая культура имитирует, симулирует эротизм, где даже обнажаемое в эротических шоу тело, специально гримируемое, предстает более закрытым, чем в одежде, это тело аутоэротически прославляется.

^^ БодршкрЖСимволтескийобменисщть. С 213-214.

становясь желанным, но оно же, отливая разноцветным ярким светом, оттененное украшениями, сигнализирует о невозможности обладания им.

Бодрийяр отмечает, что в функциональной эстетике и массовой культуре фетишистские метки, в качестве которых выступают одежда, аксессуары, музыка, техника, жесты, позволяют предстать телу в его перверсивной наготе, возникающей благодаря церемониалу, «более нагим, чем если оно действительно обнажено»''*^. Здесь любое тело или его часть, может быть подчинено «эротической дисциплине», вводящей тело в пространство одновременно десигнации и дизайна, и десексуализировано даже будучи представленным, как в эротических шоу, обнаженным. Здесь «целлофанированная» нагота, выступающая в качестве «второй кожи», функционализируется, обрастает признаками замкнутости и восходит к «амбивалентных крайностей»^'*^.

В философии М. Фуко проблема телесности исследуется как взаимосвязанная с проблемой власти-знания. Рассматривая историю возникновения сексуальности, М. Фуко в своей известной работе «Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности» прослеживает последовательную замену «связи по крови» - т.е. по «древности родословной и по достоинству супружеских союзов», которая была присуща дворянской аристократии, «связью по телу», которую осуществляют практики телесного воспроизводства и сексуальные практики новой буржуазии. Обратившись к дискурсу, открытому 3.

Фрейдом, Фуко, однако, не приемлет его натуралистических интерпретаций. Напротив, его рассуждения о сексуальности, желании, соблазне обнаруживают стремление к «дебиологизации» бессознательного, переводу его в структуралистскую плоскость, что и позволяет автору '^'Тшже. С195.

'^^Тамэюе. С199-200.

перейти от исследования человека в понятиях функций, конфликтов и значений к его анализу в категориях норм, правил и систем, отказавшись от понятий жизни и смерти, сексуальности и культурных запретов в пользу категорий Смерти, Желания и Закона.

Объединяя в едином смысловом поле телесность и язык, Фуко имеет ввиду механизм формирования нарратива сексуальности, впервые вербализированной и легитимированной в практике исповеди. Здесь же, по мнению исследователя, проявляется и имманентная связь между сексуальностью и властью, во-первых, определяющей формы и тематику артикулируемых проблем, а во-вторых, связывающей сексуальные отношения с институтом семьи и практикой супружеских союзов вместе с механизмами принуждения, которые его поддерживают. Для Фуко очевидно, что существует «классовая», в том числе, «буржуазная сексуальность», более того, что «первоначально, исторически сексуальность - буржуазна и что в ходе своих последовательных перемещений и транспозиций она индуцирует специфические классовые эффекты»''*^. И именно эта новая телесность, определяющая свои пределы не манифестацией сексуальности вообще, но манифестацией своей специфической сексуальности, требует обособления, ограничения, разделения с другими, требует собственной «вписанности» в процедуры власти, «обособляющие» и «охраняющие» ее тело. Теперь различение предполагает оформление целой системы подавления и запретов, где сама сексуальность получает легитимность лишь вследствие подчинения себя закону и соблюдения целой системы предписаний и ограничений, сама же социальная дифференциация получает способность «утверждать себя не через «сексуальное» качество тела, но через интенсивность его подавления»^.

'^^ФукоМОюваиващС '^^Тсшже. С 234.

Необходимо отметить, что с позицией М. Фуко интенсивно полемизировал Ж. Бодрийяр, призывающий в своей работе «забыть Фуко»''*^. Порнография, как отмечает Бодрийяр, - это пародийное и непристойное воскрешение секса, власть - это только симулякр, знак того, что она была, религия - пустая формальность, ритуальная оболочка, истина - иллюзия. Философ не верит в рациональность власти, в ее способность управлять сексуальностью в целях сохранения генофонда нации, для него секс - это не новая «кровь» буржуазии, сменившая, по Фуко, диспозитивы супружества и дворянских браков. Разгул сексуальности, представляемый современной массовой культурой - лишь признак общей болезни, охватившей мир в процессах глобализации, от которой не спасут ни рецепты просвещения, ни социальные проекты, ни сексуальные революции, настоящее время как время «после оргии» период одичания людей, период разгула массовых форм культуры.

Изменить качество культуры и обратить к идеалам гуманизма может только насильственное ограничение «бестиализирующих» зрелищ и властное управление сферой сексуального. Философ полагает, что разрешение вопроса о сексуальности в рамках культуры со всеми ее запретами, табу, практиками аскезы и самоограничения естественным следствием будет иметь возвращение подлинной сексуальности и интенсификации всех проявлений субъективности.

'''^ Бодрийар Ж. Забыть Фуко. СПб., 2000.

в итоге заключим, что теоретическое осмысление массовой культуры было непосредственно связано с теми общественными и функциональных проявлений данного социокультурного феномена.

Несмотря на то, что первые идеи о существовании двух типов культуры культуры ученых» и «культуры народа», культуры социальных верхов и культуры народных масс - были высказаны еще Й.Г. Гер дером и И.

Кантом, а также романтиками - Ф.В. Шеллингом, Новалисом, Г. Гейне, которые остро и болезненно переживали процессы демократизации культуры, выражавшиеся в конфликте романтического искусства и публики, по существу, первыми обосновали антагонистичность «массовой» и «элитарной» культуры А. Шопенгауэр и Ф. Ницше, рассматривающие человечество как состоящее из привилегированного меньшинства и нетворческого большинства, способного исключительно к утилитарной деятельности. В этих воззрениях, по существу, отражались кризисные процессы, сопровождающие становление новой модели мира субъективности как основополагающего качества совершенного, свободного, творящего человека и идея линейности, неограниченности развития. Для элитарного сознания с его креативной природой все, связанное с «человеком массы», ставшем новым героем демократических социальных преобразований, воспринималось исключительно негативно.

Развернувшаяся на рубеже XIX и XX вв. теоретическая дискуссия по проблеме культуры и ее кризисного состояния, представлена в исследованиях Н. Бердяева, Л.Н. Войтоловского, В. Бехтерева, У. МакДауголла, а также - наиболее полно - в работах Г. Тарда и Г. Лебона, которые отмечали такие особенности «человека массы», как внушаемость, стирание личности, утрату чувства ответственности, эмоциональность.

некритичность восприятия. В известных обстоятельствах этот дух может охватывать целые народы, когда «душа толпы» становится тождественной душе архаического человека с преобладанием в ней чувственного, женского начала, поляризацией видения мира, состоящего из бинарных оппозиций, легковерностью, жаждой иллюзий, нетерпимостью к инакомыслию, деспотизмом, раболепием перед силой. Достижения культуры в рамках этой традиции связывались с аристократическим началом и способностью элиты создавать культурные нормы, образцы и идеалы и представлять их массам в качестве эталона для воспроизводства.

Несмотря на то, что многие положения данных исследований не могут быть приняты безоговорочно, о чем неоднократно говорили их критики, убедительно продемонстрировавшие несостоятельность ряда теоретических постулатов перечисленных выше авторов, исследования массовых явлений в обществе, в значительной мере преодолевающие натуралистический подход, обусловили формирование ранних концепций массового общества и массовой культуры, а также повлияли на развитие самого массового дискурса.

прослеживаются трансформации исследовательского сознания, первоначально развивающегося в русле трагического восприятия «омассовления» (X. Ортега-и-Гассет), следующего через критику различных аспектов буржуазного общества и порождаемой им массовой культуры (Д. Рисмен, Г. Маркузе, Э. Фромм) и, наконец, принимающего идею конвергенции высокой, элитарной культуры и массовой (Д. Белл, Э.

Шилз, Ж. Фурастье, А. Тоффлер, Г. Гэнс).

Первая, достаточно полно и последовательно изложенная концепция элитарной и массовой культуры, была представлена X. Ортегой-иГассетом, который рассматривал «массового» человека как ограниченного в своих креационных потенциях и пытающегося спастись от сложностей реального мира в мире иллюзий. В идеях, высказанных Манхеймом, Ледерером и Арендт, отражались те социально-экономические (Р трансформации, которые были связаны со становлением и развитием массового индустриального общества как общества, порождающего культуру, по своим параметрам антагонистичную элитарной. Культура массового общества М. Хоркхаймером и Д. Макдональдом обозначается как «массовая культура», и именно со статей этих авторов начинается последовательная критика данного феномена, получившего принятое научным сообществом обозначение.

В работах европейских философов и социологов 50-х гг. XX в.

утверждается негативная и разрушительная роль масс в истории и содержится глубокая и разносторонняя критика массовой культуры, формирующей «человека-локатора» (Д. Рисмен) или «одномерного человека» (Г. Маркузе). Характерно, что в европейской гуманистической философии анализ массовой культуры как «индустрии», осуществленный ер Т. Адорно и М. Хоркхаймером, рассматривается как отражающий реальные социальные процессы, связанные с функционированием элитарной и массовой культуры, американская же исследовательская традиция скептически относится к выводам ученых о культуре как:

отождествляет последнюю с товаром.

последовательных замен на более предпочтительные: «индустрия знания», «индустрия сознания», наконец, «информационная индустрия».

Терминологические трансформации в данном случае означают изменение самих представлений о феномене массовой культуры, первоначально воспринимаемой как проявление индустриального прогресса вообще, затем как связанной с технологиями влияния на массовое сознание, и, технологий. Последние изменили социальную реальность и привели, с одной стороны, к распылению, атомизации, дифференциации прежде монолитной массы, а с другой - обусловили существование человечества как глобального сообщества, объединяемого общностью потребляемой информации.

В различных вариантах концепции «постиндустриального общества»

массовая культура перестает быть постоянным объектом критики, и более плодотворной начинает представляться идея ее конвергенции с высокой.

Трактуя позитивно «массовое общество», его экономику, политику, социальные и культурные институты, Д. Белл, Э. Шилз, Ж. Фурастье, А.

Турен, Гэлбрейт, А. Тоффлер, Г. Кан, К.Э. Боулдинг утверждали, что под влиянием средств массовой коммуникации, массового производства и потребления, а также массовой культуры в современном обществе происходит процесс становления экономической, социальной, политической и культурной гомогенности. «Омассовление» при этом получило новое значение и, стало пониматься, как процесс усреднения культуры, при котором ценности, бывшие лишь достоянием элиты, стали доступными массам.

В концепциях постиндустриального, а затем - и информационного общества выдвигается гипотеза, согласно которой допускается, что в подобном обществе, отличающемся высоким уровнем инновативности, демассификацией и дестандартизацией различных сторон политической и экономической жизни, иным становится и уровень потребляемой, «демассифицированной» (А. Тоффлер) культуры. В 1980 году, когда была опубликована книга Тоффлера «Третья волна», многие из описанных им феноменов только начинали утверждаться: еще не стали широкой практикой кабельное TV, стекловолоконная связь, широкое применение видеомагнитофонов, практика видеоигр, еще не сформировалась сетевая культура. Тем не менее, футуролог точно предсказал и описал феномен «клип-культуры», формирование которого фиксировало ту радикальную перестройку и сознания и культуры, которая означала смену книжной эпохи эпохой экрана.

Наиболее значительное внимание в данных концепциях, а также в концепциях информационного общества отводилось информации, информационным технологиям и средствам коммуникации. В основе этих теорий, разработанных Е. Масудой, Дж. Нейсбитом, Дж. Бенингером, Т.

Стоуньером, А. Тоффлером,, М. Кастельсом, лежит представление о том, перерастающего в общество нового информационного порядка, является интеграция новейших массовых информационных и коммуникационных исследователей, человек информационного общества теряет качества, характеризующие его как человека массы, для которого проблема «идентичности» существует как основная. Субъект становится более самостоятельным, критически настроенным, не опирающимся на стереотипы, труднее поддающимся манипулированию.

Вместе с тем, в этих исследованиях, в частности, работах М.

Кастельса, отмечается, что новейшие информационные технологии развиваются, в большой степени, как «технологии развлечений», а массовая культура выступает в качестве одной из наиболее прибыльных отраслей экономики и активно существует во многих областях, связанных со стандартизированным мышлением. Причем, эта культура, возможно, в большей степени, чем индустриальная или постиндустриальная, характеризуется стратегией коммуникативного омассовления, когда любой ее феномен в качестве единственного способа бытия вынужден принимать императив тиражируемой универсальности и подчинения доминирующему закону функционирования, каковым сегодня является режим масскульта. И если в предыдущие эпохи сама информация вынуждала культуру создавать соответствующие ее параметрам каналы коммуникации, то сегодня именно средство сообщения проявляет способность к отбору, дифференциации и легитимность лишь то, что адаптировано под режим масс-медиа и может быть представлено только при трансляции.

Вполне естественно, что информация, исходящая от средств массовой коммуникации, не всегда выступает носительницей смысла, чаще она манипулирует смыслом и симулирует его наличие, образуя вместо сферы, удваивающей реальность, имитационную гиперреальность.

постмодернизма. В рамках постнеклассической философии проблема неразличенности и связности: с элитарной, исчезает как не способная к адекватному отражению реальности. Именно снятие напряжения между двумя полюсами культуры в ее массовом и элитарном вариантах и принятие их в качестве равноправных определяет специфику подхода психологическом аспекте, а в аспекте знаковом. В ракурсе проблематики массовой культуры большой интерес представляют исследования У. Эко, развенчавшего идею о семиотике кино как «семиотике реальности» и доказавшего способность средств массовой коммуникации подвергать объективные фрагменты действительности любой произвольной интерпретации. Для прояснения сущности этих процессов постмодернисты вводят понятие «симулякр». Данный концепт, наилучшим образом соответствующий процедурам, характеризующим функционирование массовой культуры, получил наиболее детальную разработку в трудах Ж.

Бодрийяра, который показал, что современная культура в массовом варианте вырабатывает независимые от трансцендентных образов симулякры и формирует на этой основе новую сферу пребывания человека. В рамках постмодернизма на первый план также выдвинулась проблематика эротического и - шире - телесного, где данный феномен осмысливается в широком диапазоне и с различных точек зрения.

Доминантной же в этих исследованиях становится мысль о том, что в новом виртуализированном социальном и культурном пространстве натуральное тело становится анахронизмом и заменяется «паникующим», «агонизируюш;им», а классическая характеристика «тела как тюрьмы духа»

сменяется постулатом М. Фуко о «духе, ставшем сегодня тюрьмой тела»^^^.

В целом же, в исследованиях постмодернистов проблематика массовой культуры элиминируется, ее социальное значение резко снижается. По сути, постмодернизм вплотную подходит к тому рубежу, за которым проблема массовой культуры превращается в квази-проблему.

Быковская ИМ Homo somaticos: аксиология человеческого тела М, 2000. С 41.

ГЛАВА II. МОРФОЛОГИЯ МАССОВОЙ КУЛЬТУРЫ

Проблема массовой культуры остается актуальной на протяжении всего последнего столетия, и несмотря на это, многие принципиальные аспекты исследования, связанные с проблематикой массового, остаются по-прежнему открытыми. Во-первых, в исследовательской литературе нет единомыслия относительно онтологических характеристик и функциональных проявлений массовой культуры, во-вторых, дискутируется вопрос о времени формирования данного феномена, втретьих, нет общности в оценке аксиологических констант масскульта, наконец, достаточно неопределенными остаются его феноменологические пределы. Разнообразие суждений относительно данного феномена обусловило и многообразие трактовок элитарной и народной культуры, синхронно сосуществующих с массовой. Названные обстоятельства обусловлены не только многообразием подходов в исследованиях, посвященных проблематике массового, но стремительными мутациями самого масскульта, что вызывает необходимость постоянного обновления и теоретического дискурса, образованного данным феноменом. Анализ массовой культуры затрудняется также вследствие отсутствия временной или культурной дистанции исследователя по отношению к рассматриваемой им реальности, и эта включенность в культурный процесс и эмоциональная реакция на него неизбежно предопределяет определенную аберрацию теоретической рефлексии.

Предварительно отметим, что массовая культура выступает как целостный специфический феномен постиндустриального общества, обладающий сложной структурой, разнообразными функциональными проявлениями, среди которых наиболее существенными являются адаптационные и идентификационные, и выступающий в современном культурном пространстве в качестве одной из наиболее распространенных форм существования культуры.

2.1. МАССОВАЯ КУЛЬТУРА КАК ПРОДУКТ ЭПОХИ

ИНДУСТРИАЛИЗМА

Вопрос о хронологических параметрах массовой, культуры является достаточно принципиальным: ее определение как извечного «побочного»

продукта культуры^ проходящего через всю историю человечества, не только представляется неверным по существу, но подобное понимание элиминирует многие стержневые проблемы современности - такие, как проблему массы и: массового сознания, массовой коммуникации и массового искусства, проблему потребления как коммуникационной стратегии, а также вопросы коммерциализации искусства и управления как культурными процессами, так и сознанием его потребителей.

Формированию массовой культуры соответствовал целый комплекс предпосылок: экономических (становление индустриальной экономики), социально-политических (процессы массовизации и маргинализации, продуктом» гутенбергова изобретения, массовая культура, тем не менее, в ^ Эта точка зрения является сегодня достаточно распространенной, она представлена в работах одного из видных современных специалистов по проблеме массовой культуры К.Э Разлогова, этих оке принципов трактовки придерэюивается О.Н. Астафьева, рассматривающая в качестве причины формирования массовой культуры появление книгопечатания (Астафьева О.Н. Массовая культура // Глобалистика: Энциклопедия /Гл. ред. И.И. Мазур, А.Н. Чумаков. М., 2003. С. 541-546).

основных своих качествах формируется к рубежу XIX-XX веков - еще в течение двух веков книжная культура была, по преимуществу, культурой закрытой, ориентирующейся на специализированные интересы и обслуживала, в основном, науку и религию. Картины не изменяют и появляющиеся в XV-XVII веках иные способы тиражирования, среди которых выделяются своей достаточной степенью распространения гравюра, листовка, афиша, печатный летучий листок, становящийся излюбленным жанром политической и коммерческой рекламы. Однако, несмотря на появление в XVII веке первых эффективных способов тиражирования, многие виды и жанры печатной продукции — газеты, журналы, карманные книжки в мягком переплете - массовой культурой, по существу, не являлись, что определялось многими обстоятельствами и, в том числе, достаточно ограниченной сферой распространения и воздействия на социальные процессы этой, пусть и тиражируемой, продукции.

И лишь в конце XIX столетия вызревают те условия, в контексте которых массовидные формы существования^ культуры оформляются собственно в феномен масскульта. Этими факторами были резкий рост народонаселения^ и формирование феноменов массы и массового сознания, доминирование городской культуры, усиление процессов миграции и дезактуализация таких способов трансляции культуры, как традиция. Весьма существенными в данном контексте являются социальные процессы, связанные с демократизацией культуры, образованием новых, на поверхности гомогенных. И, в первую очередь.

^ X. Ортега-и-Гассет указывал, что масса как безликая стихийная сила формируется именно во время Новейшей истории, где «за все двенадцать веков своей истории, с шестого по девятнадцатый, европейское население ни разу не превысило ста восьмидесяти миллионов. А за время с 1800 по 1914 год - за столетие с небольшим достигло четырехсот шестидесяти». (Ортега-и-Гассет X. Восстание масс //Эстетика. Философия культуры. М.: «Искусство», 1991. С. 313).

это промышленная и научно-техническая революции, обусловившие вышеназванные процессы, а также сопутствующие им существенные ц, изменения в системе коммуникаций, связанные с изобретением телефона, телеграфа, радио и кинематографа.

Массовая культура онтологически и феноменологически связана с формированием такого специфического феномена, как масса, отличного от общностей, подобных народу и нации. Если народ выступает как коллективная личность и имеет единую для всех систему ценностей, жизненную стратегию и общие поведенческие стереотипы, то масса - это совокупность разобщенных и атомизированных субъектов, выступающих в качестве безличного коллектива, единицей которого является среднестатистическая личность^. Масса не имманентна человеческому существованию, ее исторические рамки локальны и определяются тенденциями индустриализации и урбанизации.

Неспособность массы к самостоятельному самоосуществлению, щ инфантильность, размытость и подвижность структуры представлений о мире, отсутствие внутренней детерминации - все это обуславливает ее настоятельную потребность в руководстве, которое наряду с иными социальными институтами с успехом осуществляет и массовая культура.

Именно поэтому массовую культуру неправомерно отождествлять с определенной социальной общностью. Несмотря на повседневный характер этой культуры и близость соматическим комплексам, ее ориентацию на потребности среднестатистической личности, ее несомненную близость сфере коллективного бессознательного и опору на архетипы, массовая культура не является ни культурой народа, ни культурой класса, ни низовой культурой в социально-культурной иерархии, противопоставленной в этих рамках культуре элиты.

Межуев В.М. Философия культуры. Эпоха классики. М., 2003. С. 39-4J.

Мировоззренческой программой масскульта является философия позитивизма и прагматизма, не случайно получившая наибольшее распространение именно в США - на родине массовой культуры, по замечанию 3. Бжезинского^ И это не случайно, так как именно в Соединенных Штатах - стране, не сохранившей «ни малейших следов аристократической культуры»^ и не ведавшей до середины XIX века ни большой литературы, ни живописи, ни оперы, ни симфонии, коммерческое искусство могло пустить столь глубокие корни. Целесообразная, деятельность в качестве определяющей стратегии, инструментальность ценности разума, служащего реализацией тактики достижения успеха и признания, отказ от постижения основ бытия в пользу отработки методов разрешения проблемных ситуаций, позволяющих наиболее эффективно адаптироваться к изменяющимся социальным условиям, восприятие истины в качестве относительной субстанции, подчиняющейся интересам настоящего момента, рациональная этика, нацеленная согласно принципу «мелиоризма», на постепенное улучшение социального организма, наконец, ориентация на личность с ее интересами и потребностями - все эти принципы инструментализма, операционализма, прагматизма, позитивизма, а также нео- и пост-позитивизма - согласуются и с принципами массовой культуры с ее настроенностью на утилитарное, потребительское отношение к миру.

Стремительное изменение технологии массовых коммуникаций, особенно усилившееся в последние десятилетия и позволяющее говорить о «технологической революции», оказало столь существенное влияние на современную культуру, что привело к радикальной ее трансформации.

Уже в 70-е годы XX века явно обозначился поворот к новому типу * Brzezinski Z. Between Two Ages: America's Role in the Technotronic Era. N. Y., 1970.