«МЕЖДУНАРОДНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ ЕКАТЕРИНА ВЕЛИКАЯ: ЭПОХА РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ в память 200-летия со дня смерти Екатерины II (1729-1796) к 275-летию Академии наук Санкт-Петербург 26 – 29 августа 1996 г. Тезисы докладов ...»

(по материалам «Дневника баронессы Элизабет Димсдейл») Т. Л. Лабутина (Москва), Н. А. Ботова (Уфа) Этнические представления одного народа о другом нередко позволяют расширить познания о собственной стране, открывая, с одной стороны, новые факты в ее историческом прошлом, а с другой — дают возможность иначе, как бы со стороны, «чужими глазами» взглянуть на уже известные события, но как бы преломленные через осмысление и восприятие гражданами другой страны. В этом отношении необычайную ценность для исследователей отечественной истории представляют мемуары и письма иностранцев, с различными целями посещавших Россию.

Одним из таких источников является «Дневник баронессы Элизабет Димсдейл» (1781). Дневник баронессы впервые был издан профессором Кембриджского университета Энтони Кроссом, известным автором многочисленных книг и статей по истории России и англо-русских культурных отношений XVIII в. Английский ученый обнаружил этот уникальный источник в семейном архиве семейства Димсдейлов и подарил ему «вторую жизнь», опубликовав со своим предисловием в Кембридже в 1989 г.

Элизабет Димсдейл происходила из семьи епископа Стортфордского. На 48-м году вышла замуж за 68-летнего барона Томаса Димсдейла, доктора медицины, хирурга, автора работы «Современный метод прививки оспы». Ее публикация имела неслыханный успех, поскольку борьба с оспой в те времена во многих странах Европы была насущной проблемой для правителей. Императрица Екатерина II пригласила барона в Россию с тем, чтобы он организовал работу по прививке оспы. Томас Димсдейл охотно откликнулся на это приглашение и посетил Россию дважды, в и 1781 гг. Во время второго визита его сопровождала супруга. Элизабет с большим интересом отнеслась к неожиданному путешествию, своими впечатлениями о котором поделилась в дневнике.

Дневник английской аристократки содержит интересную информацию не только о впечатлениях путешественницы (об обычаях, климате, порядках в стране, а также ее достопримечательностях), но и описание портрета самой императрицы, ее приближенных и ближайших родственников.

Впервые супруги Димсдейл были представлены Екатерине в Царском Селе в конце августа 1781 г. Перед взором англичан предстала «очень привлекательная женщина с прелестными выразительными глазами и умным взглядом». Элизабет по-женски строго оценила внешность русской императрицы и пришла к заключению о том, что для своих 54 лет Екатерина выглядела еще очень красивой женщиной. Обитая летом в Царском Селе, баронесса не раз встречалась с императрицей и сделала в дневнике записи о ее распорядке дня. Элизабет подметила, что Екатерина — «ранняя пташка», после 6 часов утра ее уже можно видеть в саду, где она в сопровождении нескольких собак прогуливается в течение двух – трех часов. Летом она обычно носит большой белый капор, кожаные туфли, по вечерам накидывает на плечи или на голову платок. Любит наряжаться и делать замысловатые прически. К ее услугам всегда два парикмахера. Что касается придворных, ее окружающих, то все они одеваются богато, мужчины носят шелковые чулки. Обедает императрица в час дня. Ей прислуживают лакеи, подают еду на серебряной посуде. Она сдержана в еде и никогда не ужинает. Из-за частых головных болей перед сном выпивает немного белого вина. Задавшись целью выяснить, во сколько обходятся расходы на царский стол, Элизабет принялась за расчеты и выяснила, что ежедневно на это тратится 90 рублей (жалование солдата составляло рублей в год).

В дневнике баронессы можно найти сведения о ценах на различные продукты питания. Квартирная плата в России ей представляется «очень высокой». Посещая базары и лавки, баронесса подивилась тому, что купцы обходятся без бухгалтерских книг, а также не умеют ни читать, ни писать, а знают только счет. Ее привело в восхищение используемое ими счетное устройство, «состоящее из деревянной рамки с горизонтально натянутыми рядами проволоки, на которую надеты бусины разного цвета». Элизабет не устояла перед соблазном и купила себе такие счеты, чтобы показывать их в своей стране приятельницам.

Баронесса записывала в дневнике обо всем, что так или иначе поразило ее воображение: суровый климат («зимы на Руси длинные», «у мужиков бороды замерзают и становятся похожими на большие куски льда»), устройство бань (в общественных банях мужчины и женщины мылись вместе в одном помещении, пока Екатерина этого не запретила), как «по-черному» топятся печи в домах простолюдинов; меховая одежда русских людей; обычай мужчин из низшего сословия чрезмерно увлекаться горячительными напитками (пить до тех пор, «пока в доме все не выпито») и т. д.

С большим интересом баронесса относилась к тем религиозным обрядам православной церкви, которые ей довелось наблюдать: крещение, венчание, похороны. Нашли свое отражение и впечатления Элизабет от архитектуры Петербурга конца XVIII в. Внешний вид города превзошел все ее ожидания. Она с восхищением описывает «величественный град со шпилями, башнями, украшенными медью, оловом, позолотой», отчего весь он так и сверкает на солнце. В Петербурге аристократка увидела много прекрасных домов и ухоженные улицы. А река Нева поразила ее «кристальной прозрачностью вод».

Во время пребывания в Петербурге супруги Димсдейл посетили Зимний дворец, Кунсткамеру, Смольный институт, кадетский корпус.

Наблюдения Элизабет, посетившей учебные заведения России, пополняют наши представления и знания об образовательной программе императрицы. Так, баронесса отметила, что кадетский корпус был учрежден самой императрицей. Он рассчитан на 400 воспитанников, среди которых были мальчики из разных сословий. Воспитанники содержатся «в строгости», но вместе с тем тех из них, кто отличился в учебе, поощряют, награждая книгами, золотыми и серебряными медалями, орденскими лентами, а также поездками за границу за казенный счет. Баронесса не преминула заметить, что Екатерина поощряла также образование девушек. Женская семинария (Смольный институт) содержалась на средства императрицы. Из ее воспитанниц половина принадлежали к аристократическим семьям, остальные происходили из буржуазных семей. Девушек обучали истории, географии, русскому, французскому, английскому, итальянскому, немецкому языкам, а также музыке и рисованию. Девушки из средних слоев учились также кулинарному искусству (печь пироги, сбивать масло и т. д.). Был в пансионе и свой театр.

Наблюдения английской аристократки не ограничивались только теми предметами, которые были близки ее сословию. Баронесса проявила также живой интерес к положению крепостных крестьян, составлявших большую часть населения России. Ее интересовала их жизнь и быт. Элизабет выражала сострадание к «крепостным-невольникам», которые находятся в собственности дворян, «как лошади или собаки». Особенно тяжелым испытанием для крепостных ей представлялся брак по принуждению помещика.

Знакомство с дневником Элизабет Димсдейл позволяет заключить, что исследователи истории России в эпоху Екатерины Великой обрели новый интересный источник, который окажет немалую пользу ученым в их работе.

РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА ЕКАТЕРИНИНСКОГО ВРЕМЕНИ

В НИДЕРЛАНДАХ

Э. Вагеманс (Леувен, Бельгия) В западной прессе XVIII века довольно регулярно писали о России, но главное внимание уделялось политическим и дипломатическим вопросам. О литературе же писали редко. Поэтому я просмотрел крупнейший литературный журнал того времени «Всеобщий вестник искусства и словесности», где я нашел весьма интересный материал о русской культуре второй половины XVIII века.

Если в первых статьях анонимный автор рисует пессимистическую картину российского издательского дела конца царствования Екатерины Второй («Холод в отношении словесности здесь столь велик, как и природный»), то уже в 1790 году журнал дает совершенно другое представление о культурной жизни екатерининской России.

Бросается в глаза прежде всего то обстоятельство, что статья написана русским. Автор неоднократно говорит о «нашей» литературе, «наших» стихотворцах и т. д. Кто этот автор, нам узнать не удалось. Для этого нужно глубокое и систематическое исследование русско-нидерландских литературных (и других) отношений в XVIII веке. В отличие от франкорусских, англо-русских и русско-германских отношений, история отношений между Россией и Нидерландами совершенно недостаточно изучена.

Не исключено, что первая статья написана западным человеком, находившимся в России и знавшим русский язык; во всяком случае, в ней автор не говорит о «нашей» литературе. Это обстоятельство могло бы объяснить разницу между пессимизмом первой статьи и оптимизмом второй.

Второе обстоятельство, которое можно подчеркнуть — это то, что анонимный автор рисует нам довольно обнадеживающую картину русской культуры конца XVIII века. Его статья могла способствовать возрастающему на Западе представлению о том, что и Россия является цивилизованной страной и что она из ученика постепенно превращается в учителя. В этом, пожалуй, заключается важное значение российского XVIII века для классической русской литературы: после десятилетий (иногда слепого) подражания западным литературным моделям русские создают свою национальную литературу — великую и оригинальную.

ЭПОХА ЕКАТЕРИНЫ II: ВХОЖДЕНИЕ В БАЛКАНЫ

В. Н. Виноградов (Москва) Долгая завеса забвения простиралась над царствованием Екатерины II в отечественной историографии. Существуют прекрасные отдельные экскурсы в эту область (например, книги Е. И. Дружининой), но нет еще труда, посвященного ее эпохе в целом или даже ее внешней политике.

Лекция Евгения Викторовича Тарле («Екатерина II и ее дипломатия») оказалась одинокой попыткой, а автор подвергся разносу. Исследовательское поле было отдано иностранцам, сочинившим десятки томов. В них, без разнотолков, Екатерина выступает как продолжательница агрессивнонаступательного имперского курса Петра I, душеприказчица, приступившая к осуществлению, в частности, на Балканах, его мифического «Завещания».

Екатерина, действительно, осуществила многое, не довершенное Петром. Его наследие в направлении Черного моря было более чем скромным, размах не соответствовал свершениям. Итоги двух Азовских кампаний были перечеркнуты неудачным Прутским походом 1711 г., сама крепость Азов срыта. Положение мало изменилось после русско-турецкой войны 1753 – 1739 гг.: Россия оказалась у Азовского моря без права иметь на нем корабли, граница шла по степи без естественных рубежей, Черное море оставалось турецким озером, что обеспечивалось наличием сильного флота и форпоста в виде Крымского ханства, способного нанести удар по российскому порубежью. Незащищенность южнорусской границы сочеталась с невозможностью хозяйственного освоения региона ввиду открытости перед лицом вероятного нападения и по причине отсутствия выхода для товарной продукции на европейские рынки.

Сказанное выше определяло задачи, ставившиеся перед русской армией и дипломатией в начале русско-турецкой войны 1768 – 1774 гг., развязанной Высокой Портой: создание условий для обеспечения безопасности юга страны, его хозяйственного освоения, свобода судоходства в Босфоре и Дарданеллах. Для достижения этих целей — отделение Крыма от Турции и предоставление ему независимости (фактически фиктивной).

Политических задач в отношении Балкан не ставилось — это означало бы сооружать воздушные замки, чем екатерининская дипломатия не занималась. Они возникли в ходе войны под влиянием громких успехов российского оружия и под воздействием настойчивых просьб представителей балканских народов о покровительстве, иногда — о вхождении в состав Российского государства.

Сдерживающим фактором являлась традиционно враждебная позиция Франции, поддерживавшей Турцию, и явное нежелание Австрийской монархии мириться с утверждением соперницы в низовьях Дуная. В свете этих данностей следует оценивать «балканские» статьи КучукКайнарджийского мира 1774 г. Кардинальный успех был достигнут в обеспечении свободы торгового судоходства через Черноморские проливы. Артикулы, непосредственно касавшиеся положения балканских народов, свидетельствуют, на наш взгляд, о реалистичном подходе к сложившейся ситуации, к соотношению сил как на общеевропейской арене, так и в ее юго-восточном секторе. Турция оставалась великой державой; навязывания ей неприемлемых условий, вмешательства в свои внутренние дела Высокая Порта не потерпела бы. Оставался один путь — покровительства православным единоверцам, что формально не являлось посягательством на суверенные права султана (ст. 14). Но де факто религиозная оболочка открывала широкие возможности для поддержки освободительного движения балканских народов и воздействия на Высокую Порту в благоприятном для них направлении, что и делалось вплоть до Крымской войны 1853 – 1856 гг.

Особое положение Дунайских княжеств, Молдавии и Валахии, в составе Османской империи, сохранение ими, пусть в сильно урезанном виде, атрибутов государственности, позволило выделить относившиеся к ним условия трактата в отдельную статью (ст. 7). Формулировки опятьтаки были в высшей степени скромными и сдержанными: российский посланник в Константинополе получал право «говорить в пользу сих двух княжеств», а Высокая Порта обязывалась внимать ходатайствам с должным уважением. Тем самым российский кабинет обретал прямой канал для утверждения своего влияния в Молдавии и Валахии.

Еще не вполне осознанно и четко, еще конурами, но стали проступать очертания будущего балканского курса российской внешней политики: упор делается не на прямое завоевание, а на образование самостоятельных государств населявших полуостров народов с явной надеждой на преобладание там российского влияния. Явственно такой стратегический курс обрисовался в самом знаменитом в истории частном письме Екатерины II австрийскому императору Иосифу II от 10 (22) сентября 1782 г., известном под названием «Греческого проекта», в котором предлагалось образовать в Юго-Восточной Европе два государства — Греческое и Дакийское. При всей нереальности замысла, на данном этапе неосуществимого, носившего, если применять современную терминологию, пропагандистский характер, явно направленного на привлечение австрийских симпатий (компенсации подразумевались), «проект» важен как проявление тенденции к отказу от прямых завоеваний на Балканах и стремления способствовать образованию здесь христианских государств (хотя бы и весьма зависимых от самодержавия на первом этапе). Подобным настроениям в немалой степени способствовали исторически сложившиеся общественные, религиозные и культурные связи народов России с болгарами, сербами, черногорцами, греками, румынами и молдаванами.

АНТИЧНОСТЬ СКВОЗЬ ПРИЗМУ ВЕКА ЕКАТЕРИНЫ

(ЗОДЧИЙ-ПОЭТ Ч. КАМЕРОН) 1. Век Екатерины в области архитектуры богат гениальными открытиями. Продолжая строительную деятельность Петра, императрица выдвигала и поддерживала выдающихся архитекторов-художников, предпочитая всем Ч. Камерона.

2. Переход от стиля барокко к стилю классицизма, общий для всей Европы в России проходил по-своему. Именно Ч. Камерон создал непревзойденные шедевры «Екатерининского классицизма», опираясь не только на опыт Палладио и труды Витрувия, но и на свое непосредственное знакомство с древностями Греции и Рима.

3. В своем комплексе Терм в Царском селе он создал своего рода художественный микрокосм, соединив античность с особенностями XVIII века.

4. Термы были наиболее роскошными постройками императорского Рима и сочетали водные процедуры (здоровье) с удовлетворением духовных потребностей граждан (общение с философами, поэтами, занятие в библиотеках и т. д.). Камерона интересовали не только технические вопросы, но особенно мир искусства, представленный в термах.

5. Римляне называли термы «виллами плебса», а римские виллы были всегда рассчитаны на просвещенный досуг и высокую атмосферу искусства, как бы приобщавшую почитателей муз к далекому от повседневности существованию, дарующему бессмертие.

6. Ч. Камерон понимал это возвышающее значение искусства в античности. Термы, возведенные им для Екатерины, желавшей иметь скромный «римский дом», далеко превзошли эту задачу, став как бы олицетворением идеала греко-римской частной жизни, достойной подражания.

7. Строго придерживаясь норм классицизма, не отступая от плана терм, он создал вместо великолепия Тита, Нерона, Диоклетиана, феерический мир тончайшего и по-своему камерного искусства. В каждом помещении второго этажа была своя игра светотени, свое настроение. Сферистерий — зал игр, развлечений и встреч был пронизан светом. Женские фигуры на медальонах Рошетта напоминали росписи античных ваз, фриз украшали силуэты муз (излюбленных на римских вилах), Флора, богиня весны и цветов, напоминала описание Овидия («Метаморфозы»). Мраморные весталки держали светильники в виде древесных ветвей (римское. В Яшмовом кабинете царил полумрак. Стены были облицованы разноцветными яшмами, позолотой сверкали только рельефы на античные темы.

Агатовый кабинет отличался живописностью. «Мясной агат» на стенах оживлялся золотым орнаментом свода, на нем был изображен Амур в окружении муз и сияли замечательные аллегории: «Любовь к живописи и скульптуре», «Любовь к наукам». Рядом с амурами стояли глобус, телескоп, лежали книги. Сам Камерон отличался энциклопедической образованностью. Римляне на виллах предавались интеллектуальным занятиям, и теперь XVIII век как бы повторял прошлое. В каждой комнате ассоциации с Римом давались по-разному, но всюду царило поэтическое настроение и своеобразная «романтизация древности».

8. Камеронова галерея и парк заключали эту «римскую рапсодию». Поражает сочетание тяжелых аркад цоколя (имитация древних камней) с легкой колоннадой над ними. Колонны увенчаны капителями Эрехтейона (храма на афинском Акрополе). Пилоны по сторонам лестницы напоминают Пропилеи. Даже пандус стал произведением искусства, подъемом к высоте, своего рода «Млечным путем» из «Метаморфоз» Овидия.

Ничего случайного, все строго, обдуманно. концептуально.

9. Душа этого зодчего-поэта особенно ярко проявилась в павильонах Павловска: «Храме Дружбы», «Колоннаде Аполлона», «Вольере». Аполлон, окруженный колоннами, господствует над парком. «Храм дружбы» в виде древней ротонды с колоннами дорийского ордера (редчайшего в XVIII веке) удивляет изображением виноградной лозы, с одной стороны цветущей, с другой поблекшей. Эта ротонда не только символизирует мечту Марии Федоровны о примирении Павла с Екатериной, но и прославляет сам феномен дружбы, столь ценившийся в древности. «Вольер» же превращен в удивительный памятник искусства с подлинно античными урнами и вазами, пестрыми цветами, над которыми порхают красочно оперенные птицы. Все созданное Камероном требует от зрителя работы мысли и воображения и рассчитано на просвещенного зрителя «просвещенного» XVIII века. Художник воспитывал, формировал вкус, облагораживал душу.

10. Этот удивительный архитектор участвовал и в создании Павловского парка, единственного по красоте в мире, в котором также много «цитат» из паркового искусства римлян.

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ КОМИССИИ О ДУХОВНЫХ ИМЕНИЯХ

И КОЛЛЕГИИ ЭКОНОМИИ ПО ПОДГОТОВКЕ

СЕКУЛЯРИЗАЦИИ ЦЕРКОВНОГО ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЯ

В ПЕРВЫЕ ГОДЫ ПРАВЛЕНИЯ ЕКАТЕРИНЫ II

А. И. Комиссаренко (Москва) I. Развитие российской государственности с конца XV по конец XVIII столетий сопровождалось усилением автократического начала и умалением политического значения отдельных сословно-феодальных групп. Именно поэтому так остро к середине XVIII в. — эпохе окончательного создания абсолютистской системы власти встал вопрос об устранении земельной собственности духовенства, определившей секуляризационную политику феодально-абсолютистского правительства России.

Проводя секуляризационный курс, государство завершало длительную борьбу с духовенством за политическую гегемонию, ликвидируя его претензии на властные функции. При этом правящий режим стремился смягчить накал сословных конфликтов, ставших постоянным фактором социально-политического состояния страны как в XVII, так и в XVIII веках.

К началу правления Екатерины II во взаимоотношениях государства и духовных феодалов (монастырей, архиерейских домов, церквей) сложилась следующая ситуация: испытав сильный удар со стороны правительства Петра Великого, поставившего часть доходов духовных владельцев под контроль государства монастырская и архиерейская администрация, воспользовавшись слабостью при петровских преемниках верховной власти, и противоречиями в среде светских землевладельцев, сумела к середине 40-х гг. XVIII века почти полностью восстановить свою экономическую независимость. С 1757 г. наступил новый этап во взаимоотношениях государства и церкви, вызванный в первую очередь опасным для абсолютизма ростом социального протеста крестьянства в духовных вотчинах. Правительство вынуждено было спешить с разработкой секуляризационной программы. Самые общие принципы ее были сформулированы к концу 1761 года и нашли свое выражение в секуляризационных указах Петра III (февраль 1762 г.). Вместе с тем, принятые к исполнению этих указов меры, были ограничены по масштабам и не до конца продуманными. Воцарившаяся на российском престоле 28 июня 1762 г. Екатерина II не чувствуя пока себя прочно на вершине власти и не желая в связи с этим обострять отношения с иерархами православной церкви, а так же стремясь подчеркнуть свой разрыв с непопулярной в дворянских и церковных кругах политикой свергнутого мужа — Петра III, 12 августа 1762 г. подписала указ о возвращении всех вотчин духовенству, вернув таким образом взаимоотношения абсолютистского государства и духовенства к периоду до 1757 г. Ликование по этому поводу духовной администрации было, однако, недолгим, так как уже первые шаги нового правительства показали, что полного возврата к прошлому не будет. Менялись лишь тактика, тогда как цель оставалась прежней, и, в отличие от эпох Елизаветы Петровны и Петра III, она приобретала более осознанный характер как самой императрицей Екатериной II, так и ее ближайшими советниками. В том же августе 1762 г. новая воительница передала князю Я. П. Шаховскому распоряжение о «рассмотрении синодальных..., архиерейских... и монастырских вотчин...».

С осени 1762 г. все это направление внутренней политики Екатерина II поручает одному из своих статс-секретарей — Г. Н. Теплову и новгородскому митрополиту Д. Сеченову, активно поддержавшего июньский переворот. В бумагах Г. Н. Теплова сохранилась обширная коллекция различных материалов, связанных с подготовкой и проведением секуляризации духовных владений (РГАДА. Госархив. Р. 18. Оп. 1. Д. 197.

Л. 1-327). Г. Н. Теплов в написанном им в 1769 г. обозрении мероприятий правительства за начальный период нового правления считал важнейшей вехой на пути к реформе создание 27 ноября 1762 г. Комиссии о духовных (церковных) владениях (РГАДА. Госархив. Р. 10. Кабинет Екатерины II.

Оп. 1 Д. 9. Л. I – II). Членами Комиссии стали: от духовенства — новгородский митрополит Дмитрий (Сеченов), санкт-петербургский архиепископ Гавриил, епископ переяславльский Сильверст, от светской власти — сенатор граф И. Воронцов, князь Б. Куракин, князь С. Гагарин, оберпрокурор Синода князь А. Козловский и действительный статский советник Г. Н. Теплов, который фактически ее и возглавлял. Контроль за хозяйственной жизнью в вотчинах возлагался по инструкции, данной 29 ноября 1762 г. на «нарочных объезчиков или объезжих экономов». Тем самым во владениях церкви вводился режим правительственного надзора и опеки (РГАДА. Ф. Комиссии о церковных имениях. № 305. Оп. 1. Л. 1-5 об.

Ф. Сената. № 248. Кн. 3400. Л. 2-3 об). Создавая Комиссию о духовных имениях и начертав план ее деятельности, абсолютистское правительство, не объявляя открыто о своих намерениях провести изъятие церковной земельной собственности и крестьян духовных земель, утверждало свое твердое желание подчинить своему надзору всю экономическую жизнь церковно-монастырской деревни и социальную политику духовных феодальных землевладельцев.

Сразу после своего возникновения Комиссия занялась поиском мер по водворению социального мира в духовных вотчинах. К концу 1763 г. комиссия располагала сведениями о волнениях крестьян в 42 вотчинах 5 архиерейских домов и 23 монастырей, не менее чем в 12 случаях для их подавления использовались войска. (РГАДА. Ф. Коллегии экономии. № 280. Оп. 4. Д. 1775. Л. 119-126 об.).

Проведение политики правительства в отношении духовных владений Екатерина II возложила на воссозданную по проекту Г. Н. Теплова 12 мая 1763 г. Коллегию экономии, подчиненной в отличие от других центральных органов империи не Сенату, а прямо самой императрице, что особенно подчеркивало значимость этого направления правительственного курса. Это по сути чрезвычайное учреждение предприняло немало усилий по налаживанию описания хозяйственного быта в духовных владениях (РГАДА. Госархив. Р. 10. Оп. 3. Д. 432. Л. 5 об.). К 1 января 1764 г. в Коллегию поступило более 1500 подобных описаний — «офицерских описей», проверкой которых в самой коллегии занимался руководитель счетной экспедиции коллежский советник Андреян Поздняков (РГАДА. Ф. Сената.

№ 248. Кн. 3400. Л. 356-357). Летом 1763 г. возник конфликт между Коллегией экономии и Московской синодальной конторой вследствие нежелания синодальных властей предоставить полную информацию о своих рентных доходах. Реагируя на жалобу по этому поводу князя Б. Куракина — президента Коллегии и М. Дмитриева-Мамонова, поданную июля 1763 г., императрица (августа 1763 г. сделала резкий выговор крутицкому митрополиту, руководителю Московской синодальной конторы Амвросию, требуя от него «...матерински... понимать силу наших указов...

и с Коллегиею... соглашаться тою же ревностию и усердием...» (РГАДА.

Госархив. Р. 10. ОП. 3. Д. 432. Л. 23-29). Для противодействия амбициям московской церковной верхушки 8 января 1764 г. в старой столице по императорскому указу была учреждена отдельная контора Коллегии экономии во главе со статским советником Чихачевым. Усилиями коллежских чиновников в государственную казну в 1763 – начале 1764 гг. было собрано с духовных земель 612677 рублю 20 коп. из ожидаемых 940758 руб., или 65,12% (РГАДА, Госархив. Р. 18. ОП. 1. Д. 197. Л. 210).

Коллегия экономии при явном, а чаще скрытом противодействии духовенства не могла быть эффективным инструментом в руках абсолютистского государства в деле изъятия денег (феодальной ренты) при сохранении прежнего юридического статуса духовных земель.

В Комиссии о духовных имениях были разработаны общие контуры предстоящей секуляризационной реформы. Важную роль в этом сыграл написанный Г. Н. Тепловым документ — «Мнение о монастырских деревнях», представленный им Екатерине II и одобренный ею. Нецелесообразность сохранения в государстве духовной земельной собственности формулировалась автором следующим образом: «Не токмо такая знатная часть числом народа, какая есть... за монастырями, архиерейскими домами..., не приносило государству помощи..., всемерно больше б к отягощению, нежели б к пользе ему служило» (РГАДА. Ф. Сношения государей русских с правительственными местами...№ 168. Оп. 1. Д. 231. Л. 1.) «Мнение» представляло собой тщательно подготовленный проект секуляризации духовных владений (с политической, социальной, фискальной, административной сторон). В многочисленных приложениях к документу обосновывались принципы упразднения большей части монастырей и штаты немногих оставляемых в ведении Синода. Главные идеи этого проекта были положены в основу проведенной по манифесту 26 февраля 1764 г. секуляризации духовной земельной собственности. Важнейшим итогом реформы была ликвидация прежде могущественного и полунезависимого от государства слоя духовных феодалов, при этом в ведение абсолютистской власти перешло около 8,5 млн. дес. земли и почти миллион душ. Секуляризационные мероприятия свидетельствовали о кризисе вотчинно-крепостнической системы в условиях развития капиталистических отношений и попытках нащупать первый подход к освобождению крестьян «сверху».

ЕКАТЕРИНА II И ОБРАЗОВАНИЕ

«НЕЗАВИСИМОГО» КРЫМСКОГО ХАНСТВА

Разрешение крымского вопроса составляет важную часть восточной политики Российской Империи во второй половине XVIII века вообще, и ее восточного направления — в частности. Для Петербурга борьба с Крымским ханством была определяющим моментом в выработке отношений с могущественными покровителями Бахчисарая в Стамбуле. Начиная с середины XVIII века российская администрация стремилась установить непосредственные отношения с крымским ханом. Однако, эти попытки не могли быть успешными без выработки концепции. После того, как были накоплены знания о политической системе ханства, Екатерина II смогла установить настоящее консульское представительство в Бахчисарае. В годы, предшествовавшие русско-турецкой войне 1769 – 1774 гг. Россия смогла заинтересовать в тесном сотрудничестве не только видных представителей крымско-татарской аристократии, но и сераскеров (предводителей) большинства ногайских орд, кочевавших в те годы в Северном Причерноморье. Опираясь на сепаратные соглашения с ногайцами (последние формально находились в подчинении Крымского ханства), представители Екатерины сумели заложить основу для аналогичных соглашений с ханством. Но в годы войны главная цель русской политики состояла в скорейшем подписании выгодного мира с Портой, и крымский вопрос был отнесен на второй план. Тем не менее, Карасу-Базарское соглашение 1772 года сыграло немаловажную роль в утверждении России в Тавриде. В конце того же года Петербург посетила представительная делегация татарских мирз, и встреча Екатерины с одним из них — Шахин-Гиреем — инициировала создание «буферного» государства в Крыму.

Судьбу этого странного государственного образования следует рассматривать в контексте русско-крымских и крымско-оттоманских отношений в целом. Являясь по сути наследниками Золотой Орды — Чингизидами — крымские ханы уже в XIV веке попали под власть султанов.

Идеи сепаратизма зрели в ханстве очень долго, и поэтому Екатерина очень удобно выбрала время для агитации среди татарской знати в пользу создания такого государства в Крыму, которое было в равной степени не зависимо ни от Петербурга, ни от Стамбула, лишь формально прислушиваясь к «советам» обоих держав. Но. во-первых, такое государство никогда не могло устроить Стамбул ввиду традиционных отношений ханов и султанов. Но главная ошибка Екатерины, в силу неосведомленности о истинных причинах недовольства татарами Стамбулом, состояла в переоценке значимости российской ориентации для большинства татар. Тем не менее, в течении ряда лет императрица стремилась обеспечить полную поддержку своего ставленника в Крыму, в то время как ханство могло существовать только как государство, экономически подчиненное Стамбулу. Курс Екатерины на искусственное создание «независимого» ханства может быть объяснен европоцентристскими политическими воззрениями, которые исповедовала Екатерина II.

ECONOMIC POLICIES OF CATHERINE THE GREAT

AND THE ECONOMIC THOUGHT OF THE ENLIGHTENMENT

J. Cragg (Vancouver, Canada) It might be presumed that the intellectual climate of the enlightenment, so fashionable at the court of Catherine the Great, would be reflected in the economic policies she pursued. Certainly, the economic ideas of the time were current in St.Petersburg: French economists with a physiocratic bent were active at the court. Furthermore it has been documented that there were Russian students in Scotland in the 1760’s who then returned to Russia and who would have been acquainted with the developing ideas of Adam Smith. The high regard for and influence of the Encyclopedia in Russia could also be presumed to have given currency at least to the ideas of the Physiocrats whose leader, Quesnay, had provided major contributions on economic matters. Furthermore, the regard in which David Hume was held might be presumed to have also given currency to the coherent and liberal economic ideas he developed (now to be viewed as far in advance of either the rather tortured models of the French thinkers or the often muddled eclecticism of Smith).

Not surprisingly in view of the apparent currency of contemporary economic ideas in Russia, it is commonly thought that Catherine II followed such ideas in her economic policies; this despite possibly apocryphal stories of her dismissing the ideas of a French economist visiting her court with a brusqueness which must be the envy of many a modern ruler enmeshed in the doctrines and squabbles of their own resident economists.

Be that as it may, one may question how much influence contemporary economic thought actually had on the policies that Catherine pursued. The treatment of the serfs clearly recognized the importance of agriculture, but was it in line with the ideas of the Physiocrats or rather with a more feudal and corporatist view of economic relationships? Were Catherine’s taxation policies those that encourage industry and the development of wealth or did they tend to preserve privilege at the expense of initiative? Could her policies toward the granting and extending of monopolies really be regarded as reflecting an adherence to the views of Smith. Instead, her policies towards trade and manufacturing might well be regarded as harking back to the policies of the seventeenth and early eighteenth centuries in France and England, policies which much of the discussion of policymaking by the leading economic thinkers was directed at discrediting.

Even what we would now regard as Catherine’s major liberal socialpolicy reforms, such as establishing widespread provisions for the care of the sick and the needy, could hardly be regarded as being clearly in line with contemporary economic philosophy. It is a caricature, but not a wholly invalid one, to characterize their approach (as the modern radical right does) as opposing any social programs as unwarranted interference in markets. More recent economic thought equally discredits simple-minded adherence to the efficacy of free markets in areas of social policy, but the question is not whether Catherine was ahead of the intellectual as well as the monarchical currents of her time, but rather whether these policies raise questions about her adherence to those strands of thought.

Indeed Catherine’s enthusiasm in practice for the benefits of unfettered markets and for appropriate treatment in taxation and policy of then up-to-date views of the origins of the wealth of nations can be characterized at best as muted. But would it be more apt to claim that she can be regarded as revealing herself, not surprisingly for an autocrat however circumscribed or enlightened, as being dismissive of the views of enlightenment economic thinking?

The paper examines these questions to try to strike a balance between the view of an enlightened follower of contemporary ideas and that of an autocrat encouraging retrograde policies by first summarizing the main points (and differences for they are not at all homogeneous) in the thought of French and British economists which bear on the conduct of economic policy. These ideas are then compared and contrasted with the major economic policies of Catherine’s reign. It is demonstrated that in many instances the policies cannot be regarded as conforming to enlightened recommendations. Furthermore, it is argued that some of the changes in her policies with respect to trade and manufacturing, the control of the nobles over the serfs, and the sources of taxation that she used, tended to move away from rather than towards policies that might properly be characterized as laissez-faire, laissez-passer — whether that slogan is taken in the French or the British spirit.

ЕКАТЕРИНА II И БАЛКАНСКИЙ ВОПРОС

И. И. Лещиловская (Москва) Балканский вопрос как часть Восточного вопроса занимал важное место в международной жизни Европы середины XVIII – начала XX вв.

Он включал комплекс проблем, связанных с судьбами народов Балканского полуострова, находившихся в то время под властью Порты, и с самим существованием гетерогенной Османской империи.

Судьба Балкан получила в XVIII в. актуальность и остроту в результате нового характера противоречий, охвативших регион, и скрещения здесь международных интересов в условиях включения Юго-Восточной Европы в процесс развития европейской рыночной экономики. На Балканах развернулись общественные и политические события двух уровней:

возрождение к самостоятельной исторической жизни угнетенных народов и соперничество великих держав на фоне общего ослабления Турции. Они означали альтернативные пути развития Юго-Восточной Европы: независимое государственное строительство на Балканах или раздел европейских владений Турции между развитыми государствами.

Начальный этап Балканского вопроса охватывает вторую половину XVIII в. Его формирование связано с зарождением перемен в социально-экономическом и духовном развитии балканских народов, возвышением России как главного внешнеполитического фактора на Балканах, складыванием новой системы международных отношений в Европе под влиянием развития рыночного хозяйства и ее проецированием на Балканы.

Со времени Петра I Россия в силу своего геополитического положения и экономических интересов упорно пробивалась к Черному морю.

Тогда же в поле зрения российского правительства оказались балканские народы как возможные союзники в войне против Турции. Во второй половине столетия освоение южных территорий страны и потребность безопасности южных границ сделали закрепление России на Черноморском побережье ее главной стратегической внешнеполитической задачей. Находившаяся на подъеме, она обрела важный международный вес в Европе.

Складывалась общность ее государственных интересов с интересами подвластных Порте народов в ослаблении Турции и в конечном итоге вытеснении ее из Европы. Все это позволило российскому правительству перейти к наступательной политике в отношении Османской империи и ее новому идеологическому обоснованию.

Общность интересов угнетенных балканских народов и России получала реальный выход в расширении и углублении всевозможных связей. Из общности интересов рождалась потребность взаимного познания и общения, помощи и поддержки. Они облегчались благодаря традициям православных контактов.

Русско-турецкая война 1768 – 1774 гг. вывела Россию на решение широких международных задач. Кучук-Кайнарджийский мирный договор означал для нее решение черноморской проблемы, укреплял ее позиции на Балканах и обеспечивал преобладание в бассейне Черного моря, радикально изменив соотношение сил в этом регионе. Черноморская стратегия России стала перерастать в средиземноморскую и как проблема проливов сказывалась на ее балканской политике. Победа России над Турцией усилила внимание западных государств к юго-востоку континента. Балканский вопрос получил международный характер.

В начале 80-х гг. XVIII в. в официальных кругах России обозначились разные точки зрения на государственно-политическое развитие Балкан. «Радикальная» позиция получила выражение в так называемом «Греческом проекте» Екатерины II. Он предусматривал полное изгнание Турции из Европы и образование на Балканах независимой Греческой империи во главе с внуком императрицы великим князем Константином Павловичем и государства Дакии из Дунайских княжеств под эгидой России. Еще в 1737 г. петербургское правительство требовало предоставления Дунайским княжествам независимости под протекторатом России. Согласно «Греческому проекту», который появился на волне австро-русских союзнических отношений, Австрия должна была получить западную часть Балканского полуострова. В «Греческом проекте» был сформулирован новый принцип решения Балканского вопроса путем образования полунезависимых христианских государств, хотя с точки зрения его осуществимости при наличии серьезных интересов западных держав в это регионе он был утопичным, а в плане конкретной разработки, особенно в части Греческой империи, — не отвечал потребностям национального развития негреческих народов.

Война России с Турцией 1787 – 1791 гг., хотя и развязанная Портой при подстрекательстве Англии и Пруссии, была продолжением наступательной политики Екатерины II в отношении Османской империи. Война велась на фоне активного противодействия России со стороны ведущих западных держав. Результаты войны не соответствовали обширным планам и замыслам Екатерины II и блистательным победам русского оружия.

Французская революция и связанные с ней события в международной жизни Европы побудили петербургское правительство переключить внимание с Балкан в сторону Запада. Однако в скором времени Балканам и Восточному Средиземноморью суждено было стать самостоятельным очагом в комплексе международных противоречий.

Оценивая балканское направление внешней политики Екатерины II, необходимо отказаться от традиционной в советской историографии формулы о преследовании царизмом корыстных целей на Балканах и объективно прогрессивном значении внешней политики России для положения балканских народов. Более целесообразной представляется постановка вопроса о государственных интересах России в бассейне Черного моря и Средиземноморье, степени понимания и возможности их реализации российским правительством и соотнесении его политики с потребностями развития балканских народов.

В период правления Екатерины II для России проблема Черноморья и проливов оставалась жизненно важной, от решения которой зависели экономическое развитие и безопасность страны. Петербургское правительство решало ее в рассматриваемое время военными методами и в силу мощи Османской империи, и в соответствии с характером самой эпохи.

Ослабление турецкого режима на Балканах отвечало стремлению балканских народов к освобождению от османского ига. В условиях формирования целостной европейской цивилизации политика западных держав была направлена на поддержание баланса сил между Россией и Турцией — этой новой категории международной жизни, но при этом совершенно исключались из поля зрения интересы балканских народов, жаждущих избавления от власти Порты.

При Екатерине II политика России на Балканах получила идеологическое оформление. Был сформулирован постулат защиты христианских народов екатерининской дипломатией. В первые годы XIX в. он перерос в идею «вечного мира», подхваченную Александром I из арсенала европейского Просвещения.

Общая международная обстановка в 90-х гг. XVIII в. и новые внешнеполитические задачи России обусловили изменение курса петербургского правительства в отношении Османской империи. Оно перешло к поддержке целостности Турции и установлено дружественных отношений с ней. Со своей стороны и Порта под давлением агрессивной политики наполеоновской Франции в Средиземноморье стала активно искать сближения с Россией. В начале 1799 г. Россия и Турция подписали первый в истории их отношений союзный договор.

ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОЕ ВЛИЯНИЕ НА СВЕТСКУЮ ЖИЗНЬ

РУССКОГО ДВОРЯНСТВА В ПЕТРОВСКУЮ

И ЕКАТЕРИНИНСКУЮ ЭПОХИ

Г. Ю. Литвинцева (СПб) С петровской эпохи остро встал вопрос об организационных формах светской жизни. Формы отдыха, общения, праздничной жизни, календарного ритуала, которые были общими для боярско-дворянской и народной среды в допетровской Руси, в результате культурного расслоения общества в петровскую эпоху уступали место специфически дворянской структуре быта.

В петровскую эпоху в соответствии с государственными целями, с одной стороны, дворянская жизнь подчинялась строгой «регламентации», а с другой стороны, осуществлялась «европеизация» дворянского быта.

Петровская концепция службы, «регулярности» распространялась и на сферу общения и развлечений дворянского общества. Об этом свидетельствуют указы и законы, издававшиеся в петровское время, из которых видно, что посещение ассамблей, маскарадов, банкетов, музея, приравнивается к государственной службе.

«Европеизация» быта и общественной жизни русского дворянства в петровскую эпоху носила внешний и субъективный характер. Бритье бород, надевание венгерского, а затем немецкого платья, парики, посещение ассамблей — это внешняя сторона, по которой и воспринимались новшества как «европеизированные». Главным критерием «европеизированного» быта у дворян петровской эпохи считалось отличие от крестьянской жизни. Само же поведение дворян на различных торжествах скорее более походило на языческие «бесовства» допетровской поры, нежели на общение и развлечения высшего общества европейских стран.

По мере усиления независимости дворянства петровская концепция службы отходила на второй план. После указов Петра III и Екатерины II российское дворянство получило «вольность и свободу». Постепенное «раскрепощение» дворянства осуществлялось за счет усиления крепостного права, на котором покоилась «пусть извращенная в своей основе, но все же определенная независимость дворян от власти» (Ю. М. Лотман).

В екатерининскую эпоху появляется такой тип русского европейца, о котором мечтал Петр I. Был проделан немалый путь от петиметров, ограничивающихся внешними заимствованиями западной культуры и скитальцев-скептиков, не сумевших преодолеть противоречий между традиционными русскими ценностями и новыми европейскими, до типа русского европейца, который с жаждой вбирал в себя идеи западноевропейского Просвещения и при этом не потерял связи с национальными корнями.

Процессы «раскрепощения» дворянства нашли отражение и в светской жизни екатерининской эпохи. Особенно ярко это прослеживается в двух формах общения и развлечения дворянства — бале и маскараде.

Прообразом екатерининского бала являлась петровская ассамблея.

Вводя ассамблеи, Петр I преследовал две главные цели: приобщение русских женщин к общественной жизни и приучение высшего русского общества к формам отдыха, распространенным в европейских странах. Ассамблеи играли роль школы и предметом обучения, согласно энциклопедии Г. Альштеда, было одно из механических искусств — искусство развлечения, где все можно измерить и объять правилами. Петр пытался создать атмосферу свободы и равенства, но реальность была далека от этого: ассамблеи опекала полиция; точным регламентом устанавливалась одежда, времяпрепровождение; танцы более напоминали плац-парад. Поведению на ассамблеях дворянство училось по письменным наставлениям, как иностранному языку.

Если петровская ассамблея мало имела общего с французской гостиной, то бал екатерининской поры ничем не отличался от балов высшего общества западноевропейских стран. На балах также существовала строгая последовательность частей, выделение устойчивых и обязательных элементов, с той лишь разницей, что строгой «регламентации» ассамблей петровской эпохи противопоставлялась «ритуализация» бала.

Строгий ритуал, приближавший бал к параду, делал тем более значимыми возможные отступления, «бальные вольности». В центре шумного празднества царила оживленность, свобода и непринужденность беседы. Быстро развивающаяся замкнуто-дворянская культура культивировала свой этикет, о чем свидетельствует появление языка любви, вееров, цветов и т. п.

В петровскую эпоху в дворянской среде тяжело прививалась маскарадная форма. В православном сознании маскирование было одним из наиболее устойчивых признаков «бесовства». Маскирование допускалось в мире «антикультуры» — изнаночном мире, где наизнанку выворачивались настоящие вещи, понятия, идеи. При Петре картина меняется: этот «нереальный» перевернутый мир становится реальностью. Петр пытается установить «натуральное право» на веселье, внушая мысль, что «разгул», «шумство», «бесовства» — обыкновенная вещь и веселиться можно всем где угодно и когда угодно.

Если бал екатерининской поры предполагал внутреннюю организацию и был приурочен к особо торжественным датам, то маскарад выполнял роль запланированного и предусмотренного хаоса. Как форма дворянского празднества, маскарад екатерининской эпохи, в отличие от петровской, был замкнутым и почти тайным весельем. Идеи «натурального права» — веселиться можно где угодно и когда угодно — не привились и в дворянской среде екатерининской поры. Екатерина II устраивала маскарады в сугубой тайне, в закрытом помещении Малого Эрмитажа.

Таким образом, в светской жизни дворян екатерининской эпохи отразились процессы и перемены, которые произошли в результате «раскрепощения». Развитие замкнуто-дворянской культуры привело к изменению характера общения и развлечений: от публичности и зрелищности к камерности и автономности. В усвоении образа европейской жизни в петровскую эпоху главную роль играл учебник, устав, наставление. В екатерининское время образ европейской жизни усваивался в ритуализированной игре в европейскую жизнь.

АНГЛИЙСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ И ЗАГОВОР БЕСТУЖЕВА

М. Г. Муравьева (СПб) Проблема вмешательства иностранных государств во внутреннюю политику России всегда была очень актуальна, но особенно ярко она проявилась в период дворцовых переворотов, то есть в XVIII в. Россия интересовала европейские государства как вновь возникшая сильная держава, которую следовало направлять в нужную европейской политике сторону.

Однако интересы западных стран различались. Пруссию и Австрию волновали приграничные территории, Англию и Голландию, а также и Францию, — сырье, которое можно было вывозить из России почти даром.

Основным противоречием Англии и Голландии, с одной стороны, и Франции, с другой, являлась конкуренция на российском рынке, а чтобы обеспечить себе более выгодные условия, они предпочитали иметь дружественное, а точнее покорное себе правительство во главе с монархом. Особенно Англия очень умело использовала нестабильность внутри Русского государства, связанную с династическими проблемами, в своих торговых целях. И одной из крупных побед английской дипломатии в России было вступление на российский престол императрицы Екатерины II.

По традиции, идущей еще с XIX в. от С. М. Соловьева, российскими историками принято считать, что переворот 28 июня 1762 г. — это дело рук самой Екатерины, умело подобравшей себе сподвижников и талантливо организовавшей свое вступление на престол. Более того, само решение занять российский трон — это также плод ее честолюбивого ума.

Однако при ближайшем рассмотрении данной проблемы выясняется, что это не совсем так. Впервые мысль сделать Екатерину российской императрицей пришла в голову канцлеру Елизаветы А. П. Бестужеву-Рюмину, который неоднократно задумывался над будущим своего государства после смерти Елизаветы Петровны, прекрасно сознавая неспособность наследника управлять государством. Однако вопрос о будущем монархе России волновал не только его, но и его политических союзников — Великобританию и Голландию. Прибывший в 1755 г. в Россию в качестве чрезвычайного посланника Великобритании сэр Чарльз Хэнбери-Уильямс имел своей целью склонить Россию к вступлению в предполагаемую войну на стороне Англии. Свою деятельность сэр Уильямс начал с молодого двора и с самой Екатерины. Активную помощь Уильямсу оказал и Бестужев, бывший давним сторонником союза с Англией больше, чем с какойлибо другой страной. Совместно был выработан план, названный Бестужевым «проектом престолонаследия». Бестужев начал приобщать Екатерину к управлению делами еще с 1754 г., сначала это были дела герцогства Голштинского. Затем Уильямс и Бестужев проводили свои заседания по поводу положения дел в стране и в Европе в присутствии Екатерины, желая показать ей, как делается политика. Позже, когда Бестужев был арестован и обвинен в государственной измене, одна из первых его «вин» заключалась в том, что он желал погибели императрицы и смены власти в стране. Уильямс обильно снабжал молодой двор деньгами, имея целью заручиться его поддержкой. Не случайно после переворота 28 июня первый посол, прибывший в Петербург, был граф Букингамширский, посол Великобритании, а первый узник, освобожденный из ссылки, был граф А. П. Бестужев-Рюмин. В самом перевороте активное участие принимала кн. Дашкова, известная англоманка, действовавшая не без помощи своих английских друзей.

Таким образом, со вступлением на престол Екатерины II английская дипломатия одержала крупную победу, ставшую возможной благодаря деятельности сэра Уильямса и бестужевскому заговору. Подтверждением такого вывода может являться то, что именно при Екатерине II Англия добилась наибольших для себя выгод в области торговли, и вторая половина XVIII века стала кульминацией русско-английских отношений.

ОБРАЗ АЛЕКСАНДРА МАКЕДОНСКОГО В РОССИИ

В ЭПОХУ ПРОСВЕЩЕНИЯ

В образе Александра Великого древний мир создал героическую легенду о мудром и могущественном правителе, своего рода идеальном эталоне властителя. Знаменательно триумфальное шествие этого образа, не знавшее ни этнических, ни языковых барьеров, побеждавшее географические преграды и религиозные запреты. Александр не был забыт после падения античной цивилизации и продолжал свое победное шествие в Византийской империи, в Средневековой Европе и на исламском Востоке (Искандер).

Стремясь подкрепить легенду об идеальном правителе, адепты абсолютизма берут на вооружение готовый идеал — Александра, носителя всех доблестей. В правление Екатерины II можно отметить особый интерес императрицы и ее окружения к этой теме. Традиционный сюжет «милосердие Александра» был продиктован как образец скульптору Ф. Шубину, когда ему заказали восславить реальный факт из морского похода графа А. Г. Орлова. В заказанных геммах с портретами Г. А. Потемкина выделяются «антикизирующие» камеи, где полководец XVIII в. недвусмысленно сравнивается с древним образцом — Александром. Да и Потемкин делает знаменательный заказ скульптору Козловскому статуи «Бдение Александра».

Создавая программу скульптурного декора Камероновой галереи, Екатерина II заказывает не только бюсты философа на троне Марка Аврелия или благочестивого императора Антонина Пия, но и обязательный портрет Александра Великого. Озабоченная тем, какие из ее портретов дойдут до потомства, императрица настойчиво рекомендует художникам ориентироваться на изображения Александра! Она поощряет их к созданию серии идеальных портретов, которые должны остаться в потомстве в качестве ее «истинного облика».

Пожалуй, многие из подобных портретов, где Екатерина II предстает в шлеме, и которые слывут как воплощение «царскосельской Минервы», надо рассматривать в свете ее недвусмысленных высказываний.

Ежели богиня Минерва олицетворяла важное, но единственное качество — мудрость правителя, то образ Александра Великого вызывал в памяти его прилежание в трудах, удачливость в войнах, умеренность и сдержанность в желаниях, великодушие, милосердие и т. п.

Многозначительны те имена, которые императрица выбирает для своих внуков Александра и Константина. Для того чтобы ни у кого не было сомнения о смысле этого выбора, художнику Бромптону заказывается программный портрет детей: Александр Павлович готовится разрубить Гордиев узел, а Константин держит лабар — знамя-хоругвь Константина Великого. Похоже, что подобного интенсивного использования образа Александра для насущных идеологических и политических целей не знала никакая иная эпоха.

ФРАНЦУЗСКИЕ ПРОСВЕТИТЕЛИ:

Д’АРЖАН, КЕЙЛЮС, ГЕЛЕТТ М. В. Разумовская (СПб) 1. Обычно при упоминании о веке Просвещения во Франции называют одни и те же имена — Монтескье, Вольтера, Дидро, Руссо. Но наряду с ними в формировании просветительского мировоззрения значительную роль играли и другие личности, которым, по справедливости, нельзя отводить второе место. Маркиз д’Аржан, граф де Кейлюс, ТомаСимон Гелетт многое сделали для познания мира и человеческого общества, для будущего своей страны, для указания путей к прогрессу, используя опыт жизни, достижения науки, философии, культуры. Энциклопедизм их знаний, равно как и энциклопедичность их деятельности, являются характерным признаком эпохи Просвещения; их труды и сочинения подготавливали появление «Энциклопедии» Дидро и Даламбера.

2. Жизнь маркиза д’Аржана, автора многочисленных романов, исторических и политических трактатов, сочинений по вопросам науки, религии и морали, изобиловала приключениями, о которых он рассказывал в своих романах. Познания маркиза д’Аржана были глубоки и разносторонни (при дворе Фридриха II он был директором королевского театра, главой отделения словесности Берлинской Академии наук, возглавлял кружок философов). Убежденный сторонник Просвещения, маркиз д’Аржан проповедовал антиклерикальный деизм и политические свободы. Его эстетические воззрения изложены в многочисленных трактатах и многотомных романах: любовь к древним он сочетал с конкретно-историческим познанием действительности. Его эпистолярные романы, по типу философско-обличительные, вмещают в себя поистине обширный свод знаний их создателя: в них рисуется широкая картина нравов и обычаев разных народов, обсуждаются проблемы познания мира, политического устройства, религии, философии, морали, отношений в обществе. Недаром в далекой России И. А. Крылов, вдохновленный романами маркиза д’Аржана, создаст свою «Почту духов», куда неотъемлемой составной частью войдут некоторые из философических глав эпистолярных романов д’Аржана. Для маркиза д’Аржана принцип сравнения стал методом постижения общественных закономерностей. Знакомство с другими странами помогало ему опровергать установившиеся политические и религиозные воззрения и ниспровергать всякое абсолютное начало. касалось ли это отживших норм абсолютной монархии, церкви как общественного института, моральных и эстетических требований и норм. Большую роль в этом отношении сыграл и его интерес к России (значимость Петра I, изменение нравов московитов, судьбы Московии).

3. Археолог, историк искусств, романист граф де Кейлюс был характернейшим типом писателя-ученого века Просвещения. Потомок старинного феодального рода, неутомимый труженик, член Академии живописи и Академии изящной словесности, Кейлюс был автором более чем пятидесяти научных мемуаров, множества трактатов по эстетике, автором и художественных произведений, которые составляют двенадцать томов.

Он принял участие в спорах о назначении искусства и в создании нового учения о прекрасном. Кейлюс одним из первых положил начало научной археологии и истории искусства, стремясь к более полному, историческому пониманию античности, изучение которой он хотел поставить на службу современности. Он несомненно подготовил деятельность Винкельмана, который, как известно, пользовался трудами Кейлюса. Как писатель Кейлюс был автором новелл, романов, литературных сказок (некоторые из них могли оказать влияние на творчество Екатерины II). Его сочинения были известны русскому читателю на языке оригинала и по переводам XVIII века.

4. Большую роль в создании просветительского романа во Франции сыграл магистрат, ученый-легист, эрудит Тома-Симон Гелетт, автор подражаний восточным сказкам и стилизаций. Он вел простую жизнь мудреца и трудолюбивого ученого, был известным коллекционером материалов по истории уголовного законодательстве; ему свойственно научное отношение к тексту и литературе, что проявилось в переиздании им специально подготовленных сочинений старинных французских писателей.

Художественные произведения Гелетта отличались сатирической направленностью; большое место в них было отведено рассуждениям на темы политики, религии, философии, познания человека, его морали. Сказки Гелетта переводились во второй половине XVIII в. на русский язык и пользовались успехом, о чем свидетельствуют их переиздания.

5. Мы упомянули лишь имена трех, ныне несправедливо забытых французских просветителей. Их историко-культурные, научные интересы и занятия, с ними связанные, не возникали вдруг: в них выразился активный дух французского Просвещения, идеи которого воодушевляли лучшие умы, — среди них д’Аржан, Кейлюс, Гелетт.

«ОБЪЯВЛЯЕМЫЕ» УКАЗЫ

В НАЧАЛЕ ПРАВЛЕНИЯ ЕКАТЕРИНЫ II:

К ВОПРОСУ О НЕФОРМАЛЬНОЙ СТРУКТУРЕ ВЛАСТИ

М. Ф. Румянцева (Москва) Одна из актуальных исследовательских задач — комплексное исследование законодательства XVIII в., особенно периода правления Екатерины II, периода длительного стабильного правления, во время которого последовательно реформировались многие сферы жизни. Но системное исследование законодательства затруднено, в первую очередь, из-за неопределенности понятия «закон» в условиях самодержавной (абсолютистской) формы правления. Поэтому целесообразно сосредоточить усилия на выявлении юридической силы и сферы регулирования отдельных разновидностей законодательных актов. Одной из таких разновидностей являются так называемые «объявляемые» (или словесные) указы, которые интересны уже тем, что позволяют выявить круг лиц, задействованных в законотворческой деятельности, и тем самым приблизиться к пониманию «неформальной» структуры власти, хотя, конечно, сама эта проблема гораздо более сложная и многоаспектная.

Не останавливаясь здесь на формально-юридической истории «объявляемых» указов, которая достаточно подробно рассмотрена В. А. Григорьевым, отметим лишь, что в начале правления Петра III, января 1762 г. был дан Сенату именной указ «О непременном исполнении Высочайших повелений, словесно объявляемых…», фактически впервые законодательно регламентирующий эту разновидность законодательных актов, устанавливающий круг лиц, имевших право объявлять монаршью волю (сенаторы, генерал-прокурор, президенты первых трех коллегий), и определивший компетенцию «объявляемых» указов, правда, очерчивающий ее «отрицательно», то есть определяя круг вопросов, которые не могут регулироваться «словесными» указами. В рассматриваемом указе говорится: «…по всем объявляемым Нашим словесным указам… непременное исполнение чинить по всяким материям, кроме лишения живота, чести и имения, и всякого наказания, и раздачи денежных знатных сумм свыше 10000 рублей, также и награждения деревнями и чинами свыше подполковника; и ниже в отмену собственно Нашею рукою подписанных конфирмаций и указов». Этот указ фактически был повторен Екатериной II во время ее посещения Сената 3 июля 1762 г., то есть через несколько дней после вступления на престол. В дальнейшем в екатерининском законодательстве был несколько расширен круг лиц, имевших право объявлять указы: в него вошли дежурные генерал-адъютанты, генерал-рекетмейстер и ряд лиц, имевших право объявлять указы Синоду — члены Синода, обер-прокурор Синода.

Но, как отмечает В. А. Григорьев, новый закон сразу же стали нарушать, «круг лиц, объявлявших Высочайшия повеления, расширился до невозможности». Рассмотрим, кто же объявлял императорские указы при Петре III и в начале правления Екатерины II (при этом формально ограничимся периодом 1762 – 1764 гг., так как с 1765 г. начинается некоторый спад законотворчества периода начала правления, а новый подъем будет заметен только в начале 1780-х гг.).

В период правления Петра III больше всего указов было объявлено генерал-прокурором А. И. Глебовым — девять, и один объявлен тем же Глебовым, но как генерал-кригскомиссаром. Мы разделили эти указы, поскольку de jure в это время право объявлять указы было привилегией должности, а не лица. И в дальнейшем мы будем обращать внимание как на персоналии, так и на указание должности. Все объявленные Глебовым указы адресованы Сенату. Восемь указов были объявлены генералфельдмаршалом князем Трубецким. Все они объявлены Военной коллегии. И по одному указу объявлено Сенату сенатором князем Трубецким и генерал-адъютантом князем Трубецким. Из объявленных генераладъютантами и другими должностными лицами, не имевшими права по закону 22 января 1762 г. объявлять указы, отметим указы, объявленные дежурным генерал-адъютантом Голицыным (адресован Главной Полицеймейстерской канцелярии) и генерал-полицеймейстером Корфом. И один указ был объявлен тайным секретарем Волковым. Особого упоминания заслуживают указы, объявленные из учреждений: два из Сената и один из Походной канцелярии Санкт-Петербургского генерал-губернатора, а также четыре сенатских указа, принятых в следствие «объявленных».

В первые полгода правления Екатерины II расширяется круг лиц, объявлявших указы. По-прежнему наибольшее количество указов объявлено генерал-прокурором Глебовым — четыре указа (все адресованы Сенату), один объявлен Сенату генерал-фельдмаршалом князем Трубецким.

Ряд указов были объявлены генерал-адъютантами: по одному графом Разумовским (Главной Полицеймейстерской канцелярии), дежурным генерал-адъютантом без указания имени (Главной Полицеймейстерской канцелярии) и дежурным генерал-адъютантом графом Бутурлиным (Сенату).

Один указ объявлен Сенату сенатором князем Шаховским. Пять указов были объявлены из Сената и один из полковой канцелярии лейб-гвардии Преображенского полка.

В 1763 г. продолжают численно преобладать указы, объявленные Сенату генерал-прокурором Глебовым — семь. Среди них отметим указ от 21 января, по которому право объявлять указы было дано генерал-рекетмейстеру Козлову. Сохраняет свои позиции и генерал-фельдмаршал князь Трубецкой — два указа, правда, совместно с генерал-аншефом графом Чернышевым. Оба эти указа адресованы Военной коллегии. По одному указу объявлено Главным директором над всеми полициями Корфом, вице-адмиралом Мордвиновым (Адмиралтейской коллегии), обер-прокурором Синода Козловским, президентом Канцелярии опекунства иностранных графом Орловым, тайным советником Алсуфьевым. Два указа были объявлены сенаторами: князем Шаховским и Неплюевым. Четыре указа были объявлены из Сената, один — из Синода, один — из Главной Полицеймейстерской канцелярии, один — из Главной Дворцовой канцелярии (Сенату).

В 1764 г. правящим генерал-прокурорскую должность князем А. А. Вяземским был объявлен всего один указ и тот касался непосредственно работы Сената, конкретно его делопроизводства. Один указ был объявлен Сенату генерал-квартирмейстером князем Вяземским. Один указ был объявлен обер-гофмейстером и сенатором графом Скавронским (Главной Дворцовой канцелярии), один — президентом Канцелярии опекунства иностранных графом Орловым, один — генерал-адъютантом Бутурлиным (Главной Полицеймейстерской канцелярии). Несколько указов были объявлены сенаторами: два — сенатором Олсуфьевым (оба Сенату), один — сенатором князем Шаховским (Сенату), один — сенатором Суворовым (Комиссии, учрежденной о церковных имениях). Любопытно отметить, что растет число указов, объявляемых отдельными лицами без указания на должность. Этот указ, объявленный тайным советником Алсуфьевым; указ, объявленный генералом Фермором (Сенату); указ, объявленный генерал-полицмейстеру графом Орловым; и два указа, объявленные Военной коллегии генералом бароном фон Дицем. Пять указов было объявлено из Сената.

Кроме того, каждый год (1762 — за время правления Екатерины II, 1763, 1764) принималось по одному сенатскому указу в следствие «объявленного».

Не делая выводов из приведенных наблюдений, заметим, что круг лиц, объявляющих указы, за эти годы заметно расширился, причем Глебов, Трубецкой и Корф пользовались этим правом как при Петре III, так и при Екатерине II.

Не ставя здесь задачи исследовать фактическую сферу компетенции «объявляемых» указов, отметим, что содержание их было чрезвычайно разнообразно. Это и учреждение комиссии для рассмотрения армейского штата, и строение кораблей, и присылка ведомостей о зверях и птицах «отличных родов», и коронация императрицы, и выдача солдатам провианта и соляных денег, и снятие пожарных пикетов и учреждении пикетов «для прекращения пьянства, ссор и драк», и о сыске сбежавшего разбойника, и десятки других вопросов. Можно лишь сказать, что сферы компетенции «объявленных» указов чаще всего не самые значимые, но требуется их дальнейшее изучение в системе всего законодательства того или иного периода.

КУПЕЧЕСКОЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВО

В ЭПОХУ ЕКАТЕРИНЫ II

А. В. Семенова (Москва) Вторая половина XVIII в. — время значительного расширения территории Российского государства, закрепления страны в роли великой державы. Этот период интенсивного развития торговли, дворянской, купеческой и крестьянской мануфактуры.

Изучение истории XVIII в. дает материалы для размышлений о роли абсолютизма в становлении и развитии отечественного предпринимательства. Петровские экономические преобразования, имея в своей основе теорию протекционизма, значительно активизировали торговлю и частное предпринимательство. При правлении Екатерины II общий курс был сохранен (тарифы 1766, 1782, 1796 гг.) с приданием ему, однако, принципиально новых черт. Происходило изменение в социальном составе владельцев мануфактур. Несмотря на поощрение дворянского предпринимательства, наблюдался рост особенно купеческих мануфактур в легкой промышленности с применением вольнонаемного труда.

Ряд правительственных постановлений 60-х гг. XVIII в. способствовал оживлению свободного предпринимательства (одна из мер — отмена привилегий крупных производителей-мануфактуристов, в том числе права покупки крестьян к фабрикам). Указ от 30 октября 1769 г. разрешал всем желающим без ограничений заводить ткацкие стены. Еще ранее был подготовлен указ «О незапрещении промыслов и рукоделий, коими городские жители сыскивают пропитание». Гильдейские реформы 1775 и 1785 гг. продолжили означенный курс. Теперь капитал становился главным критерием купеческой состоятельности. Эти меры способствовали притоку новых имен в сферу промышленности и торговли, росту числа вновь созданных небольших предприятий. Так, к концу века в московской текстильной промышленности значительно увеличилось число владельцев, принадлежащих к третьей гильдии и соответственно уменьшилось число купцов второй гильдии.

Члены первой гильдии резко оторвались по богатству от второй и тем более третьей гильдий. Согласно «Жалованной грамоте городам»

гильдейское купечество было освобождено от уплаты подушной подати, замененной 1% сбором с объявленного капитала, что по своей сути являлось буржуазным нововведением. Освобождение от рекрутской повинности и от телесных наказаний (купцов первых двух гильдий и «именитых»

граждан) также было уступкой формирующимся буржуазным элементам.

Купеческая верхушка получила более широкий доступ к городскому самоуправлению.

Во второй половине XVIII в. происходят серьезные изменения в социальном статусе владельцев промышленных заведений. Купечество, преобладавшее среди предпринимателей, меняло свой характер: старое торговое купечество уступало позиции новому, как правило, выходцам из крестьян. Именно крестьянская прослойка была особенно ощутима в процессе формирования торгово-промышленной буржуазии: она отличалась значительной устойчивостью (продолжение торгово-промышленных занятий несколькими поколениями), именно купцы — выходцы из крестьян в первую очередь охотнее вкладывали капиталы в промышленность.

Купеческие предприятия работали почти исключительно на вольнонаемном труде, кроме тех случаев, когда некоторые владельцы еще по петровскому законодательству имели право покупки крестьян к своим фабрикам.

Частная капиталистическая мануфактура развивала свое производство преимущественно как в области легкой (текстильной и прочей), так и в области тяжелой промышленности (металлургия, металлообработка), кроме тех отраслей, в которых дворянство имело сословные преимущества и даже монополию (суконное, винокуренное производство, значительная часть уральской горной промышленности).

Во второй половине XVIII в. завершается консолидация российского купечества в сословие (купцы создавали свои клубы, появился купеческий банк, вексельная система заменила «верящие» письма и т. д.), торгово-промышленные люди начинают осознавать свое значение в экономике и общественной жизни страны. Они выдвигают из своей собственной среды идеологов купечества: И. Т. Посошкова, М. Д. Чулкова и других, обосновавших особую роль купечества, важность для государства предпринимательской деятельности.

Однако наказы купцов в Уложенную комиссию, их записки и предложения, поступавшие в государственные учреждения, носили в основном экономический характер, содержали просьбы о помощи в конкуренции с дворянством и капиталистыми крестьянами. Отстаивая сословные интересы, купечество подчеркивало свое исключительное право на занятие торговлей и предпринимательством, обращало внимание на общегосударственную пользу своей деятельности.

Образованные представители формирующихся буржуазных кругов оказались весьма отзывчивы к просветительской философии. Сочинения Вольтера, известные своей антиклерикальной направленностью, особенно привлекали представителей третьего сословия. Купеческое вольнодумство XVIII в. приобретало различные формы: от теоретического увлечения Вольтером и философами этого направления до прямого участия в просветительской деятельности в России.

Религиозное вольнодумство части купечества нередко приводило к свободомыслию политическому. Восприятие просветительской философии способствовало формированию у купцов чувства собственного достоинства. Сознание объективной важности своей деятельности соединялось у них с убеждением в природном равенстве людей и протестом против привилегий дворянства. К концу XVIII в. извечное стремление российского купечества «одворяниться» постепенно заменяется стремлением поднять значение своего собственного сословия. Эти идеи содержались не только в многочисленных записках купцов, но и проникали в художественную литературу.

Столичное купечество живо откликалось на современные политические события. В 1789 г. петербургские торговые круги с большим энтузиазмом встретили известие о взятии Бастилии. Купечество Петербурга весьма интересовалось книгой Радищева и сочувствовало его судьбе.

Вместе с тем, значительная часть купечества, следуя новым веяниям в экономической жизни, организации производства, сохраняла традиционный образ мышления. Особенно это относится к представителям старообрядчества, приверженность которому в купеческих кругах является одной из национальных особенностей российского предпринимательства. Если на Западе протестантизм выступал как религия формирующейся буржуазии, то в России старообрядчество с его жесткими религиозными нормами стало одной из форм первоначального накопления капитала.

ГАЛЛОМАНИЯ И ГАЛЛОФОБИЯ

В ЕКАТЕРИНИНСКОЙ РОССИИ

Исторически сложилось так, что русско-французские взаимоотношения начались довольно поздно. Хотя еще в 1049 г. дочь Ярослава Мудрого Анна вышла замуж за французского короля Генриха I, никаких последствий для России это не имело. Собственно дипломатические отношения между Россией и Францией начинаются лишь с середины 80-х годов XVI в., когда царь Федор Иоаннович устанавливает письменные контакты с французским королем Генрихом III. Результатом этого стал приезд в Россию первого французского посланника Франсуа де Карля.

Однако полноценные русско-французские взаимоотношения устанавливаются только в петровскую эпоху, поскольку вплоть до начала XVIII в.

макромир Slavia Orthodoxa был чрезмерно замкнут, изолирован от всяческих воздействий (что отчасти и объясняет своеобразную «законсервированность» русской культуры и жизни того времени).

Уже с первых лет царствования Петра I происходит резкая активизация российского политического курса в области международных отношений. Начинаются процессы интеграции России в мировое сообщество. Однако в петровское время культурное влияние Франции на Россию только зарождалось; в общественной атмосфере доминировал немецкоголландский дух.

Хотя впервые организованные усилия привить французские культурные формы высшим слоям российского дворянства были предприняты еще в царствование Анны Иоанновны, но широкое восприятие французской культуры началось в России лишь при Елизавете Петровне.

В елизаветинскую Россию приезжает множество французских архитекторов, скульпторов, живописцев. По всей видимости, в это время французы составляли подавляющее большинство иностранцев в Петербурге. Им подражали в обстановке, одежде, нравах. Входят в моду французский язык, французские книги, французские гувернеры.

Происходит заимствование форм французской «придворной» поэзии (оды, мадригалы, «надписи» и т. п.). Париж в XVIII в. — это общепризнанная культурная столица Европы, столица европейской «литературной республики», «столица вкуса» (П. А. Плетнев), а французский язык является чуть ли не международным.

Собственно говоря, русская галломания и русская галлофобия зарождаются именно в период царствования Елизаветы. Причем галломания по своей природе была для России явлением довольно необычным, нехарактерным, а галлофобия, напротив, имела в России глубокие корни — по сути дела, она представляла собой частный случай ксенофобии, на которую постоянно жаловались иностранцы еще со времен феодальной Руси.

В том, что в России, начиная со второй трети XVIII в., постоянно соседствовали галломания и галлофобия, нет ничего экстраординарного.

Подобно тому, как, согласно третьему закону Ньютона, действие всегда порождает равное ему по силе противодействие, так и галломания порождает галлофобию, и наоборот. Как только усиливает свои позиции галломания, сразу же возникает мощная волна галлофобских умонастроений.

Эта тенденция, детерминированная некими магистральными психофизическими закономерностями.

Что же касается отношения собственно Екатерины II к французской цивилизации, обществу и культуре, то оно изначально было амбивалентным. С одной стороны, Екатерина была кровно заинтересована в возникновении и распространении в Европе легенды о ней, как о просвещенной монархине, «философе на троне». Поэтому она откровенно заигрывала с виднейшими представителями французского Просвещения (Вольтером, д’Аламбером, Дидро, Ж.-Ж. Руссо и др.). Но, с другой стороны, Екатерина II ратовала за дальнейшее развитие просветительской идеологии и необходимость ее претворения в жизнь только на словах. На деле же она обычно поступала диаметрально противоположным образом.

Условно можно выделить три этапа эволюции франкоцентристских идей в России при Екатерине II:

(1760-е – начало 1770-х гг.). Просветительская идеология в это время пользуется необычайной популярностью в высших кругах российского общества, она становится «модной», равно как и сочинения французских авторов, в огромном количестве ввозимые в Россию. Даже столь не свойственный России католицизм также становится «модным» и пускает глубокие корни в среде высшей русской аристократии. Французский язык является едва ли не официальным в России (известны русские аристократы, прекрасно говорившие по-французски и ни слова не понимавшие порусски). Французы-гувернеры и французы-повара, французы-парикмахеры («куаферы») и французы-лакеи — не исключение, а правило во времена Екатерины II.

2. Этап о т х о д а о т « в о л ь т е р о в о й в е р ы » (середина 1770-х – конец 1780-х гг.). Широкая волна крестьянских волнений и восстание под предводительством Пугачева 1773 – 1775 гг. породили в правительственных кругах тревожные умонастроения. На смену вольтеровскому деизму и рационализму приходит масонская религиозность (ослабление французских идейных влияний и усиление немецких пиетических). Активно начинает развиваться русская галлофобия, причем она качественно отличается от галлофобии в период царствования Елизаветы.

Если при Елизавете Петровне галлофобия была направлена главным образом против бездумного обезьянничания всего французского, то при Екатерине II она направлена уже непосредственно против французских передовых идей. Появляются также писатели, стремящиеся в своем творчестве объективно развенчать «французский идеал» галломанов, но не являющиеся при этом галлофобами (например, Д. И. Фонвизин).

3. Этап р е ш и т е л ь н о г о о т т о р ж е н и я « в о л ь т е р о в ы х з а б л у ж д е н и й » (с конца 1780-х гг.). Французская революция 1789 – 1794 гг. заставила Екатерину II кардинально изменить свою лицемерную политику кокетничанья с деятелями французского Просвещения. Всего французского теперь боятся, как огня. Французские книги конфисковываются и уничтожаются, издается целый ряд переводных разоблачительных «антивольтеровских» памфлетов, появляются сочинения, непосредственно направленные против революции и просветительских идей, усиливается цензура. Казнь Людовика XVI и Марии-Антуанетты потрясла Екатерину до глубины души. Согласно пятой статьи ее именного указа от 15 февраля 1793 г. все французы, находящиеся на территории Российской империи, должны были в трехнедельный срок покинуть ее границы. Быть галломаном в это время становится опасно для жизни.

Таким образом, эволюцию «французской» политики Екатерины II можно охарактеризовать как регрессивное движение от лицемернопрагматического «вольтерьянства» и галломании к антипросветительской и антиреволюционной галлофобии.

Однако, несмотря на все усилия ее сына Павла I, запретившего, в частности, ввоз в Россию всех без исключения иностранных книг и музыкальных нот (из-за боязни проникновения революционных напевов), а также ношение французской одежды, уже в период царствования Александра I русская галломания расцветает вновь и даже достигает своего апогея. Николай I, поставленный перед реальной угрозой русской революции, попытался пресечь волну российской галломании при помощи политики под названием «Православие, самодержавие и народность». Но еще во второй половине XIX в. умение говорить по-французски и знание произведений французской литературы считалось необходимым признаком принадлежности к «хорошему обществу».

ТОРЖЕСТВА ПО СЛУЧАЮ ПОБЕД И ЗАКЛЮЧЕНИЯ МИРА

В ЦАРСТВОВАНИЕ ЕКАТЕРИНЫ II

(их идейный и социокультурный смысл) И. М. Смилянская (Москва) I.0. Можно выделить несколько семантических уровней понимания победы и викториального торжества российским обществом второй половины XVIII в.

I.1. В религиозном осмыслении победа воспринималась как дар, ниспосланный монарху Свыше от «щедрот Божьих, на Нас излиянных»

(Манифест Екатерины 1775 г.), и благодаря харизме монарха реализованный воинством по воле самодержца.

I.2. В гражданском прочтении победа означала успех ратного труда во славу и могущество монарха и «любезного Отечества»; как справедливо отмечал Ю. М. Лотман, патриотизм «воинника-дворянина» был тесно связан с личной преданностью государю и имел государственный характер.

I.3. В общенародном восприятии победа являлась торжеством по ниспровержению противника и прославлением ратного труда воина. Национальное самосознание при осмыслении ратного труда еще только искало свое понятийное выражение (А. Г. Орлов писал об отваге «арженушков», то есть тех, кто питается ржаным хлебом, или о своих «одноземцах», от которых «не токмо с лучшею надеждою всегда того ожидать можно чего от них долг усердия и любовь к отечеству требует, но и в понесении трудов, беспокойств и военного труда». Эти качества, по его мнению, порождали «великие различия между российскими людьми и иностранцами», на русской службе находящимися).

II.1. Торжества по случаю «славного мира» религиозным сознанием принимались как форма благодарения Бога за ниспосланное трону благодеяние, или как принесение «жертвы нашей благодарности». Эту «жертву» Екатерина Великая видела, согласно христианскому долгу, в «оказании народу, верным и любезным Отечества сынам милостей, выгод и облегчений». Стремясь придать торжествам общегосударственный размах императрица призывала «верных Наших и любезного Отечества Сынов...

соединить с Нами гласы свои и сердца на достойное возблагодарение Богу «путем составления «истинные радости преисполненного торжества» (Манифест 1775 г.).

II.2. Непременной частью торжества был элемент сакрализации верховной власти, выражавшийся в ритуальных действиях и особых словесных формах обращенных к императрице: «в Тебе, в Твоих дарованиях возвращен нам Петр Великий, подобно Ему видим мы в Тебе свыше смертного» (благодарственная речь генерал-прокурора на торжествах 1775 г.). Однако сакрализация земной власти до известной степени противоречила установлениям христианства и не соответствовала духу Просвещения, утверждавшемуся в России; перевести христианские сакральные понятия в область языческой мифологии (сопоставление Екатерины с Афиной или Минервой) и облегчить утверждение светского имперского культа позволяла барочная культура с присущей ей игровой сменой смыслов (об этом см. также В. М. Живов и Б. А. Успенский).

II.3. В текстах, лишенных богословских аргументов, торжества «по победе» означали причастность к «патриотическому усердию» и сопереживание ему, имели целью «умножение геройского огня и любви к Отечеству» среди подданных. Составной частью таких торжеств была раздача милостей отличившимся командирам и воинам и всему претерпевшему трудности народу (в 1775 г. отмена многих повинностей и т. п.).

III.1. Викториальные торжества имели разнообразные формы: это были многодневные праздники, по существу, огромные массовые спектакли, включавшие парадные шествия, придворные приемы, балы, маскарады, театральные постановки, народные гуляния с иллюминацией, фейерверками (пример: торжества по заключению Кючук-Кайнарджийского мира в Москве в 1775 г. и Ясского мира в Петербурге в 1793 г.; торжества имели место и в провинции); это были отдельные богослужения после известий о победе; актами праздника были возведения триумфальных арок, монументов, чеканка и раздача медалей, орденов (Екатериною введен Георгиевский крест разных степеней), присвоение почетных имен и т. п.

III.2. Организация торжеств являлась частью государственной политики, императрица была автором, редактором, цензором программ таких торжеств. Их устройство было обязанностью государственных служб, к оформлению привлекались видные художники (художественное оформление Ходынского поля в 1775 г. исполняли Баженов и Казаков).

III.3. Праздники можно рассматривать как форму вербальной и невербальной коммуникации государственной власти и подданных. Манифесты, торжественные оды, благодарственные речи, парадные проповеди, надписи на монументах, печатные программы фейерверков и иллюминаций с изображениями реальными (взятие Азова) и аллегорическими (жертвенник «во оказание верноподданнического усердия, верности и благодарности»), сочетались с текстами невербальными — красочным зрелищем фонтанов разноцветных огней, блеском, музыкой, оружейной пальбой, колокольным звоном. Все это апеллировало к чувствам и разуму, усиливая должное воздействие на участников праздника. включали в себя элементы традиционного праздIII.4. Торжества ника с их архаической семантикой (торжество-молитва-жертва воздаяния;

полуночное пиршество простонародья, для которого выставлялись жаренные быки и фонтаны с виноградным вином, и одновременно обед для высших слоев во дворце). При этом очевидно стремление властей к упорядочению стихийного народного гуляния, направлению его в официальное русло (место праздничных гуляний переориентировалось на пространства перед дворцом или государственными учреждениями). Ядро праздника составляло театрализованное (в барочной стилистике) величественное действо с расписанным сценарием, поведение каждого участника действа регламентировалось, для высшего света, в частности, правилами придворного этикета. При ощущении соучастия в общем торжестве каждый оставался в рамках своего сословного и чиновного статуса. Торжественное действие в целом воссоздавало модель сословно-чиновной структуры государства.

III.5. Хотя в русской культуре второй половины XVIII в. преобладало влияние греческого античного наследия, оформление торжеств несет печать монументального искусства Рима эпохи империи. Происходит смена барочной стилистики более строгой классицистической. Вместе с тем в процессе оформления торжеств 1775 г. родилась «псевдоготика»

(«нежная готика», по определению Баженова). Иными словами, торжества оказали влияние и на развитие художественной культуры России эпохи Екатерины Великой.

ЕКАТЕРИНА ВЕЛИКАЯ

ВО ФРАНЦУЗСКОЙ «РОССИКЕ» КОНЦА XVIII ВЕКА

Смерть Екатерины Великой совпала по времени с крайним обострением отношений между Россией и Французской республикой и послужила толчком для появления нескольких книг о русской императрице.

Очевидно, что некоторые издания поощрялись французскими властями. В них рассказывалось о событиях переворота 1762 г., об интимной жизни императрицы — темах, которые очень долго, вплоть до самой смерти Екатерины не могли получить одобрения властей, во всяком случае официального. Отношения между двумя странами прямо или косвенно влияли на то, какой образ России и ее правителей создавался во французской литературе и общественном мнении. Власти и старой и новой Франции не только пользовались печатной продукцией для достижения своих политических целей, но и внимательно следили, чтобы публикации посвященные России не вызывали осложнений в отношениях с русским двором.

В конце 1790-х гг. образ Екатерины Великой как просвещенной государыни, «Семирамиды Севера», сложившийся во французской литературе Века Просвещения, уступал место образу распутной Мессалины, «Агриппины Ангальтской». Однако, и теперь выход этих книг в свет был сопряжен с трудностями. В начале 1797 г., когда парижский издатель Франсуа Бюиссон пожелал опубликовать жизнеописание Екатерины II, Жан-Луи Сулави, литератор и ученый, член-корреспондент Петербургской Академии наук, тут же донес об этом Директории, предупреждая, что книга может повредить отношениям с Россией и нарушить нейтралитет, соблюдавшийся Екатериной. Одновременно Сулави сообщал, как о своей заслуге, что в 1793 году он предотвратил публикацию Записок о Петре III и Екатерине II, составленных Н.-Г. Леклерком, книги Рюльера о перевороте 1762 г., а так же переписке Версальского кабинета о «распутной жизни Екатерины II и ее преступлениях». В книге, которую собирался издать Бюиссон, Сулави указал на сведения, способного восстановить Павла I против Французской республики — прежде всего рассказ о перевороте 1762 г. и сообщение о том, что Павел не был сыном императора Петра Федоровича. Причем сам Сулави отнюдь не идеализировал императрицу, он обвинял ее во многих преступлениях: узурпации императорского трона, убийстве Петра III, смерти императора Ивана Антоновича, но считал, что во имя нейтралитета России и даже союза с Павлом I, надо предотвратить издание опасных материалов.

Смерть Екатерины Великой ослабила опасения французских властей и, следовательно, цензурные запреты. В 1797 г. вышла в свет книга К.-К. Рюльера «История или анекдоты о русской революции 1762 года», где прямо сообщалось о том, что Павел Петрович был сыном С. В. Салтыкова. Бюиссону также удалось издать книгу о Екатерине Великой, правда без имени автора. Это была знаменитая «Vie de Catherine II» (Paris, an V (1797)) Жана-Анри Кастера, ставшая столь популярной в Европе и в России и во многом сформировавшая образ императрицы в литературе не только того времени, но и последующей эпохи. В сочинении Кастера подробно рассказывалось о событиях 1762 г. и об обстоятельствах рождения Павла Петровича.

В 1792 г. тот же Франсуа Бюиссон издал «ANECDOTES INTERESSANTES ET SECRTES DE LA COUR DE RUSSIE, TIRES DE SES ARCHIVES; Avec quelques Anecdotes particulires aux differens Peuples de cet Empire. Publies par un Voyageur qui a sjourn treize ans en Russie». A LONDRES, Et A PARIS, chez Buisson, Libraire, rue Hautefeuille, n° 20. 1792.

8° T. 1-6. Автор книга — Иоганн Бенедикт Шерер (1741-?), уроженец Страсбурга, долгое время жил в России в 1760-1770-х гг., состоял на русской службе в юстиц-коллегии, а затем перешел на французскую дипломатическую службу. Шерер был плодовитым писателем, опубликовал несколько компилятивных сочинений по русской истории. «Анекдоты...

русского двора» также представляют собой компиляцию, и, по оценке В. А. Бильбасова, в книге нет ни одного действительно «секретного» анекдота, хотя документы, сообщаемые автором всегда верны и многие реалии русской жизни описаны правдиво. Книга представляет собой сборник рассказов, касающихся русского XVIII столетия и расположенных чаще всего без всякой системы. Известия о царствовании Екатерины II разбросаны по всем томам, их немало, так как Шерер жил в России именно в то время. Однако, в книге, автор которой был очевидцем восшествия Екатерины на престол, практически отсутствует информация о перевороте г., что с удивлением отметил и Бильбасов.

Странно, что Бильбасов не заметил сообщенных ранее, еще в 1872 г. Р. Р. Минцловым сведений о рукописи, хранящейся в Императорской публичной библиотеке и являющейся, по мнению Минцлова» неизданной частью книги Шерера. Рукопись озаглавленная «Anecdotes et Coutumes des Russes et des peuples qui sont sous le sceptre de Russie, avec ce qu’il y a de plus remarquable dans les trois regnes de la nature et en general de l’histoire par un voyageur qui a rest quinze ans en Russie Tome VII». Она посвящена событиям переворота 1762 г. и первым годам царствования Екатерины II, т. е. содержит те сведения, об отсутствии которых сожалел Бильбасов (ОР РНБ Фр. F IV 157). Рукопись представляет собой тетрадь in folio (84 лл.) сшитую из бумаги конца XVIII века, в желто-коричневом картонном переплете середины XIX века. На внутренней стороне верхней крышки переплета имеется запись сделанная карандашом: «Manuscript des Verfassers (ist nicht gedruckt worden)».