«Минаков А. Ю. М613 Русский консерватизм в первой четверти XIX века : монография / А. Ю. Минаков. – Воронеж : Издательство Воронежского государственного университета, 2011. – 560 с. ISBN 978-5-9273-1841-4 В монографии ...»

Крупнейшей политической победой различных группировок «консервативной партии» стал разгром «французской партии» в марте 1812 г. – опала Сперанского. Участь его разделили его ближайшие сотрудники – М. Л. Магницкий, флигельадъютант А. В. Воейков, управлявший канцелярией военного министра Барклая де Толли, и Д. Н. Бологовский, в свое время участник заговора против Павла I.

Н. К. Шильдер следующим образом описывает то, как восприняла консервативная часть русского общества опалу СпеСм.: Вишленкова Е. А. Указ. соч. С. 127.

Цит. по: Предтеченский А. В. Указ. соч. С. 271–272.

Глава 3. Политическая роль консерваторов в 1807– начале 1812 года ранского: ее «торжествовали как первую победу над французами. Таким образом, предначертанная цель была вполне достигнута и сопровождалась замечательным успехом; дух патриотизма и приверженности к правительству был пробужден и укреплен во всех сословиях, подготовляя ведение национальной войны, в которой видели спасение России»242.

Падение Сперанского резко усилило позиции консерваторов. 13 февраля 1812 г. Н. А. Толстой сделал предложение де Местру редактировать все официальные документы, публикуемые от царского имени. 25 февраля Толстой передал 20 тысяч рублей от имени императора на необходимые расходы «для подготовки и проведения своих замыслов». 5 марта канцлер Н. П. Румянцев объявил де Местру, что император имеет на него виды в предстоящей войне, что он хотел бы его пригласить на русскую службу и что он согласен послать фельдъегеря за его семьей. Вечером того же дня де Местр был на квартире у Толстого и имел с ним разговор о предстоящей войне и вопросах командования. Во время разговора в квартире тайно присутствовал царь. В конце беседы он заменил Толстого и переговорил с де Местром об его предстоящей редакторской работе.

17 марта де Местр объявил Румянцеву о том, что он не покинет службу сардинского короля, однако не отказывается от исполнения поручений императора. В тот же день последовала давно решенная ссылка Сперанского243. Поскольку де Местр отказался перейти на русскую службу, заявив Александру I, что долг перед сардинским королем не позволяет ему дать «подписку о неразглашении» той секретной информации, которую может принести ему новое положение, это привело, в конце концов, к охлаждению Александра I к сардинскому посланнику. Фавор в статусе личного секретаря государя не продлился и четырех месяцев244. Политическая роль де Местра в России была к тому времени в основном сыграна.

9 апреля 1812 г. произошло назначение А. С. Шишкова государственным секретарем, а 29 мая 1812 г. другой лидер Шильдер Н. К. Указ. соч. Т. 3. С. 45.

См.: Степанов М. [Шебунин А. М.] Указ. соч. С. 602.

См.: Дегтярева М. И. Два кандидата на роль государственного идеолога : Ж. де Местр и Н. М. Карамзин // Исторические метаморфозы консерватизма. Пермь, 1998. С. 65–66.

Глава 3. Политическая роль консерваторов в 1807– начале 1812 года «русской партии», Ф. В. Ростопчин, был произведен в генералы от инфантерии и вслед за тем состоялось его назначение московским генерал-губернатором. Ему был также дарован титул Московского главнокомандующего. На него, наряду со всем прочим, возлагалась задача возбудить в Москве перед войной патриотические настроения: «действовать на умы народа, возбуждать в нем негодование и подготовлять его ко всем жертвам для спасения отечества»245. 14 июня 1812 г. вступил в управление военными делами А. А. Аракчеев. Ранее, в 1810 г., был назначен министром юстиции И. И. Дмитриев, друг Карамзина, разделявший его политические убеждения.

К концу первого десятилетия XIX в. консерваторы постепенно приобрели политический вес и авторитет. Возвышением вышеперечисленных фигур и отставкой Сперанского дело не ограничилось. Началась частичная реализация политической программы русских консерваторов в сфере образования. 25 мая 1811 г. был издан указ «О частных пансионах», в котором заявлялось, что «дворянство, подпора государства, возрастает нередко под надзором людей, одною собственною корыстию занятых, презирающих все отечественное, не имеющих ни чистых правил нравственности, ни познаний» и «следуя дворянству, и другие состояния готовят медленную пагубу обществу воспитанием детей своих в руках иностранцев». Указ предписывал директорам училищ испытывать нравственные качества содержателей пансионов и требовать от них и учителей знания русского языка. Преподавание должно было вестись исключительно на русском языке246. В начале 1812 г. вышло «Мнение министра народного просвещения относительно домашних иностранных учителей», т.е. распоряжение о том, что учителям-иностранцам нужно было теперь получать в российских начальных училищах письменные свидетельства о своих способностях и знаниях247. Это была бесспорная победа идей русских консерваторов. Немалый вклад в нее внес, впрочем, и сардинец Ж. де Местр, который призывал «подвергать самому 1812 г. в записках Ф. В. Ростопчина // Русская старина. 1889. № 12.

С. 669.

См.: Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. СПб., 1875. Т. 1. Стлб. 706–707.

См.: Там же. Стлб. 774–777.

Глава 3. Политическая роль консерваторов в 1807– начале 1812 года тщательному досмотру иностранцев (особенно немцев и вообще протестантов), прибывающих в эту страну для обучения молодежи, независимо от того, что они собираются преподавать, и считать почти несомненным, что из ста человек такого толка по меньшей мере в девяноста девяти случаях государство совершает для себя пагубное приобретение, потому что всякий, у кого есть семья, собственность, устоявшийся склад характера и определенная репутация, не поедет в чужую страну, а останется у себя дома»248.

Таким образом, в рассматриваемый период в результате массового распространения национально-патриотических настроений, вызванного наполеоновской агрессией, произошло резкое усиление политических позиций консерваторов в связи с нарастанием угрозы войны и падением М. М. Сперанского.

Местр Ж. де. Сочинения. СПб., 2007. С. 110–114.

ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС

«РУССКОЙ ПАРТИИ» (1812–1814 гг.) П о отношению к начавшейся войне 1812 г. в стане консерваторов поначалу не было единой позиции. За окончание войны «почетным миром» высказались весьма авторитетные голоса, например, Мария Фёдоровна и Аракчеев1.

Напротив, Екатерина Павловна настаивала на ведении войны с Наполеоном до последнего. Ее точка зрения разделялась подавляющим большинством консерваторов, в особенности А. С. Шишковым, Ф. В. Ростопчиным и С. Н. Глинкой.

Вскоре после сдачи Москвы Екатерина Павловна заявила:

«Нельзя более полагаться ни на какие расчеты. Нельзя предвидеть, где остановится поток. Но что бы ни случилось – не мириться: вот мое исповедание»2. В тяжелое время великая княгиня Екатерина Павловна оказалась на высоте положения, неоднократно проявляя энергию и инициативу. «Эта умная, образованная, горячо любившая Россию и страстно ненавидевшая Наполеона женщина была в эти тяжелые дни лучшей собеседницей для императора, – писал В. К. Надлер. – Если кто-либо, то именно она способна была поддержать в нем настроения, вызванные московским дворянством, укрепить его решимость, вселить в его душу твердую веру в непобедимую силу народа, в несомненный успех правого дела»3. ЕкатериСм.: Мельгунов С. П. Дела и люди Александровского времени. Берлин, 1923. С. 64–65.

Цит. по: Божерянов И. Н. Великая княгиня Екатерина Павловна.

СПб., 1888. С. 56.

Надлер В. К. Император Александр I и идея Священного Союза. Рига, 1886. Т. 1. С. 228–229.

Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) на Павловна писала: «Всего более сожалею я в своей жизни, что не была мужчиной в 1812 году»4.

Патриотические настроения великой княгини нашли яркое отражение в письме к Н. М. Карамзину от 13 ноября 1812 г.: «Все мы терпим по одной причине, мы терпим за мать, за славную Россию, но можем ею гордиться и гордо скажем порабощенным иноземцам: вы собрались со всех краев света, пришли с огнем и мечом, но мы, обращая грады наши в пепел, предпочли разорение их осквернению и сим дали вам великий пример; славная наша столица погибла, мы не колебнулись; вы ожидали мира, нет, мы вам готовим смерть, на ваших могилах восстанут грады наши, яко на славнейшем подножии. Пленные завидуют имени Русскому, офицеры упрашивают честь носить наш мундир, ибо нет свыше оной: Россия была вторая в Европе держава, теперь и навеки она первая и скоро к стопам ее прибегнут цари, моля о мире и покровительстве. Веселитесь мыслею сею, она не мечта, но истина»5. В другом письме от 21 ноября 1812 г. она писала тому же адресату: «Неприятель бежит – мы его преследуем и уничтожаем. По-видимому, настал последний час для чудовища, который смутил всю вселенную. Россия восторжествует над всем миром, ибо ей будет принадлежать честь произнесения последнего приговора над врагом. Вы пишете историю прошлых времен; если вы ее продолжите до наших дней, то вот вам случай для чудного повествования: Россия, в борьбе со всеми соединенными силами Европы, как будто склоняется перед их бурным потоком, но скоро вновь воздвигает державное чело свое и является во всем блеске и величии. Можно гордиться, что мы русские; по крайней мере, этим чувством наполнена моя душа»6. Мессианско-националистические акценты (немецкий историк Д. Йена определяет подобные взгляды как «крайний национализм, связанный с притязанием на русскую гегемонию в Европе»7) ее писем вполне согласовывались Великий князь Николай Михайлович. Переписка императора Александра I с сестрой великой княгиней Екатериной Павловной. СПб., 1910.

С. XXVIII.

Цит. по: Пушкин Е. А. Письма великой княгини Екатерины Павловны. Тверь, 1888.С. 59.

Йена Д. Екатерина Павловна : великая княжна – королева Вюртемберга. М., 2006. С. 173.

Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) с декларациями о том, что «правительство должно видеть гарантию успеха в единении его со всеми сословиями народа и участии последних при изгнании неприятеля»8.

Великая княгиня Екатерина Павловна стала одним из инициаторов создания народного ополчения. В памятной записке к князю В. П. Оболенскому, адъютанту своего супруга, она писала: «Передайте графу Ростопчину, что на нем лежит обязанность воспламенить патриотизм Московского дворянства, первого в государстве, как по своим материальным средствам, так и по тому уважению, каким оно пользуется в Москве. Графу стоит только явиться в собрание дворянства или на какой-нибудь частный его съезд, стоит только выяснить, какая опасность грозит отечеству и в какой мере начатая война есть война народная, чтобы воодушевить Московское дворянство, а из Москвы, где так много дворян из всех губерний, это патриотическое воодушевление охватит всю Россию. Скажите графу, что вы, так же как и я, уверены, что не найдется русского, которому было бы не стыдно не принести всё свое усердие и всего себя в жертву отечеству, что вы, как дворянин, считаете для каждой губернии возможным выставить по одному полку в тысячу человек и что дворянство должно взять на себя обязанность продовольствовать и содержать эти военные части в течение всей войны, а война тем скорее кончится, чем с большею энергиею ее поведут»9. 7 июля 1812 г. в письме князю Оболенскому она писала: «Вчера вечером я получила, мой дорогой князь, согласие Государя, принявшего мое предложение, которое уже не составляет тайны»10. Тайны действительно быть не могло, поскольку уже 6 июля были изданы Высочайшее воззвание к Москве и манифест, призывавший все сословия к защите отечества, написанный А. С. Шишковым, в котором наряду с прочим говорилось: «Мы не умедлим Сами стать посреди народа своего в сей Столице (Москве. – А. М.) и в других Государства Нашего местах, для совмещения и руководства всеми Нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными, на поражение оного везде, где Божерянов И. Н. Указ. соч. С. 52.

Божерянов И. Н. Указ. соч. С. 54.

Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) только появится»11. 15 июля 1812 г., по приезде Александра I в Москву, дворянство предложило за свой счет выставить ратников ополчения, а купечество постановило собрать на это полтора миллиона рублей12.

Из своих удельных крестьян Екатерина Павловна сформировала «егерский великой княгини Екатерины Павловны батальон». На содержание батальона ею было выделено 500 000 рублей. Великая княгиня предложила добровольцам из крестьян служить в батальоне и обещала засчитать службу в нем за полную рекрутскую повинность. После увольнения со службы также обещала освободить на всю жизнь от выплаты ей оброка. К исходу военной кампании 1813 г. батальон, выполнивший свои задачи и участвовавший почти во всех основных сражениях того времени, был расформирован. Потери его были значительны: из семисот с лишним солдат погибло около трехсот.

15 декабря 1812 г. принц Ольденбургский скончался. Екатерина Павловна настолько была потрясена его смертью, что тяжело заболела, за ее рассудок всерьез опасались. В начале 1813 г. она отправилась в длительную поездку в Европу и в течение этого года выполнила важное дипломатическое поручение Александра I, способствовав вовлечению в антинаполеоновскую коалицию Меттерниха. В распоряжение Екатерины Павловны было выслано 1700 дукатов. «Австрийский князь, – пишет современный историк, – не мог остаться равнодушным к красоте молодой женщины и ее туго набитому кошельку.

Уже через несколько дней после его встречи с русской великой княгиней Австрия объявила Франции войну»13. Очевидно, роль великой княгини была столь велика, что вокруг ее имени вновь возникает клубок политических мифов. В период Венского конгресса в досье, составленном для австрийского двора, ей давалась следующая характеристика: «Ольденбургская принцесса – это дьявол иного рода, нежели император. В этой семье ни у кого нет сердца. На ее стороне в России и общественШишков А. С.] Собрание Высочайших манифестов, грамот, указов, рескриптов, приказов войскам и разных извещений, последовавших в течение 1812, 1813, 1814, 1815 и 1816 годов. СПб., 1816. С. 12–13.

См.: Божерянов И. Н. Указ. соч. С. 55.

Рожанковская И. И. Судьба одного семейства : Карамзины. Вяземские. СПб., 2008. С. 161.

12. Заказ Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) ное мнение, и армия, без нее император Александр никогда бы не перешел через Рейн. Она еще сыграет с императором злую шутку. Если будет допущена ошибка, она сядет на русский трон»14.

В отличие от своей дочери, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна играла не столь активную роль в военных приготовлениях 1812 г. В письме к М. И. Кутузову от 29 июля 1812 г. она откровенно писала: «Основываясь на Манифесте от 6-го июля сего месяца, я предполагала из Моих вотчин поставить соответствующее оным число ратников, их одеть, вооружить и во все продолжение войны содержать собственным моим иждивением. Объяснением в Манифесте от 18-го июля, те имения, к которым причисляются мои вотчины, исключены от сего ополчения и должны ожидать рекрутского набора. Сие общее распоряжение Императора Любезнейшего Моего Сына об оных имениях, выполняясь в рассуждении моих поселян, не препятствует, однако, моему желанию лично участвовать в мерах по обороне Отечества ныне принимаемым, посвящая оным то иждивение, которое мною на сей предмет определено было.

Вследствие сего я такую же сумму, а именно по 50 тыс. рублей, вносить буду в Комитет здешнего ополчения ежегодно во все продолжение войны, и обращаясь к Вам, как к избранному доверием Начальнику сего ополчения, препровождаю при всем те 50 тысяч рублей, в том числе заготовленные для обмундирования ратников вещи»15. В количественном отношении ее денежный вклад оказался меньше соответствующего вклада Екатерины Павловны в 10 раз.

Следует признать, что роль «династических» консерваторов оказалась значительно меньше той, которую сыграли менее именитые лидеры «русской партии». Особо стоит выделить заслуги А. С. Шишкова, Ф. В. Ростопчина, С. Н. Глинки и А. А. Аракчеева.

А. С. Шишков, несмотря на болезни и возраст, оставался еще весьма живым и деятельным человеком, производящим яркое и глубокое впечатление на окружающих. В воспоминаниях Э. Арндта, сотрудника фон Штейна, Шишков описан очень харктерно: «Шишков был великий оригинал, истый русский Рожанковская И. И. Указ. соч. С. 165.

ОР РНБ. Ф. 143. Вилламов Г. И. Ед. хр. 166. Л.1–1 об.

и, как сдается мне, – самого лучшего закала. В нем выразился основной тип его народа – веселость, шутливость и неописанная ловкость как в телодвижениях, так и в игре физиономии.

В нем должно быть нечто Суворовское, – шестидесятипятилетний старец, скорее худощавый, чем полный, с лицом весьма характерным, чертами ироническими с быстротою, невиданною мною ни на каком другом лице»16.

На посту государственного секретаря Шишков должен был находиться при императоре в качестве личного секретаря для составления манифестов, указов и других бумаг канцелярии Александра I. Обязанности государственного секретаря по Государственному совету были переданы старшему из статс-секретарей – А. Н. Оленину. Манифесты, написанные Шишковым, зачитывались по всей России. Фактически он блестяще выполнил роль главного идеолога и пропагандиста Отечественной войны 1812 г. Составленные им манифесты, являясь откликами на все ее важнейшие события, поднимали дух русского народа, усиливали и укрепляли его патриотический дух, поддерживали в тяжелые дни поражений. Как воспоминал почитатель Шишкова С. Т. Аксаков, «писанные им манифесты действовали электрически на целую Русь. Несмотря на книжные, иногда несколько напыщенные выражения, русское чувство, которым они были проникнуты, сильно отзывалось в сердцах русских людей»17. А. С. Стурдза отмечал: «Он написал чистым языком множество манифестов, в которых отразилось всё изумительное величие тогдашних событий. И таким образом водимое любовью к отечеству перо Шишкова врезало неизгладимые черты на скрижалях нашей современной истории»18.

Оценки Аксакова и Стурдзы – это оценки единомышленников Шишкова, но даже литературные противники вице-адмирала иногда вынуждены были признать востребованность манифестов народом и обществом. В 1841 г. П. А. Вяземский вспоминал:

«Во время оно мы смеялись нелепости его манифестов но Арндт Э. М. Из воспоминаний о 1812 годе // Русский архив. 1871.

Кн. 1. Стлб. 092–093.

Аксаков С. Т. Воспоминания об А. С. Шишкове // Собр. соч. : в 5 т. М., 1986. Т. 2. С. 276.

Стурдза А. С. «Беседа любителей русского слова» и «Арзамас» в царствование Александра I и мои воспоминания // Москвитянин. 1851.

№ 21. Ноябрь. Кн. 1. С. 9.

12* Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) между тем большинство, народ, Россия, читали их с восторгом и умилением, и теперь многие восхищаются их красноречием;

следовательно, они были кстати»19.

Буквально с первых же дней, не в последнюю очередь благодаря формулировкам в официальных документах А. С. Шишкова, война начинает восприниматься как столкновение двух миров с диаметрально противоположными приоритетами.

«Растленная» Франция настойчиво противопоставлялась благоденствующей в мире и тишине России, русское понимание свободы как национальной независимости – французскому «своеволию», восходящему к революционным понятиям, русские «коренные добродетели» – французскому «безверию и разврату»20. В манифестах Шишкова французы и Наполеон изображались как порождение дьявольского начала, как средоточие мирового зла, а революция – как вселенская катастрофа.

Противостояли этим явлениям те ценности, которые были дороги Шишкову и его единомышленникам: самодержавная монархия, православие, русский патриотизм.

Среди основных мыслей, которые развивал в своих манифестах Шишков, активно внедряя в сознание всех сословий консервативно-патриотические настроения, следует выделить следующие: русские стоят «за веру – против безверия, за свободу – против властолюбия, за человечество – против зверства.

Бог видит нашу правду!»21. О цели войны Шишков заявлял:

«Всеобщая война сия была не о землях или границах: главное дело состояло в том, чтоб привесть все царства в прежнее их состояние, низринуть беззаконие, воцарить истину и благонравие, низложить пример соблазна, восстановить права народные, снять с них руку насильственного преобладания и потушить пожар лжи и пороков, угрожавших во всем свете пожрать правду, любовь к отечеству и добродетель»22. Конечно, ключевыми словами в данном случае являются: «привесть все царства Вяземский П. А. Записная книжка. 1813–1852 гг. // Собр. соч. СПб., 1884. Т. 9. С. 195.

Бокова В. М. Беспокойный дух времени : общественная мысль первой трети XIX в. // Очерки русской культуры XIX века. М., 2003. Т. 4 : Общественная мысль. С. 76.

Шишков А. С. Записки, мнения и переписка. Берлин. 1870. Т. 1.

С. 183.

Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) в прежнее их состояние». После падения Наполеона Шишков предлагал уничтожить все следы революции и даже Просвещения во Франции23. Разумеется, сама ситуация беспрецедентной по масштабам войны позволила Шишкову открыто демонстрировать и поощрять презрение и ненависть к французам, которые, с его точки зрения, являлись безбожным и развращенным народом, легко поддавшимся влиянию разрушительных идей.

Обличение галломании стараниями Шишкова превратилось в одну из главных государственных задач: «Долго мы заблуждались, почитая народ сей достойным нашей приязни, содружества и даже подражания. Мы любовались и прижимали к груди нашей змею, которая, терзая собственную утробу свою, проливала к нам яд свой и наконец за нашу к ней признательность и любовь всезлобным жалом своим уязвляет»24. Русские с их славной историей и добродетелями противопоставлялись французам, причем даже мародерство в русской армии трактовалось как следствие злокозненного иностранного влияния.

Написанием текстов политическая роль Шишкова не исчерпывалась. В первые же дни войны он предпринял инициативу, которую обычно описывают все историки войны 1812 г., отмечая ее позитивный эффект. К примеру, Е. В. Тарле отмечал, что Шишков оказал армии важную услугу25. Шишков был введен Александром I в состав комитета «для отправления государственных дел», в который, помимо Шишкова, были включены несколько лиц из его самого ближайшего окружения, в частности, А. А. Аракчеев и А. Д. Балашов. Обстоятельства создания комитета подробно описаны в «Записках» Шишкова. Главным деянием комитета было удаление императора из действующей армии, инициатором чего и выступил Шишков.

Он считал, что, с одной стороны, когда руки Барклая де Толли были скованы присутствием императора, а с другой – когда вождем армии для общества выступал император, это делало ситуацию очень уязвимой: «Вся Россия, не предворенная и не приготовленная к толь близкой опасности, обеспечивалась обоСм.: Мартин А. «Допотопный» консерватизм Александра Семеновича Шишкова // Консерватизм : идеи и люди. Пермь, 1998. С. 62.

Шишков А. С. Записки... Т. 1. С. 442.

См.: Тарле Е. В. Нашествие Наполеона на Россию 1812 года. М., 1992. С. 59–61.

Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) роною войск, предводимых самим государем; и ежели бы неприятель, против всякого ее чаяния, разбил и преследовал нас, то скорым и внезапным появлением своим пред вратами столицы распространил бы он повсюду самых надежных поборников своих – страх и ужас, или тут же на месте принудил бы заключить с ним постыдный мир»26.

При этом Шишков имел серьезные основания опасаться, что самолюбивый и тщеславный император может разгневаться на него в том случае, если он попытается довести до него эту точку зрения: «Некоторые даже утверждали, что если кто сделает ему такое предложение, то он сочтет его преступником и предателем»27. Преодолев страх, Шишков составил текст письма и согласовал его с Балашовым и Аракчеевым, которые также поставили под ним свои подписи, причем Аракчеев «взялся как скоро можно будет отдать оное государю»28. С этим эпизодом связан апокриф о якобы антипатриотической мотивации Аракчеева, который вышел из-под пера Е. Ф. Комаровского29, в то время бывшего инспектором внутренней стражи и также находившегося при главной квартире30. Когда Шишков и Балашов представляли графу Аракчееву, что необходимо государю ехать в Москву и что это единственное средство спасти отечество, граф Аракчеев возразил: «Что мне до отечества! Скажите мне, не в опасности ли государь, оставаясь долее при армии?». Они ему отвечали: «Конечно, ибо если Наполеон атакует нашу армию и разобьет ее, что тогда будет с государем? А если он победит Барклая, то беда еще не велика!». Это заставило Аракчеева идти к государю и упросить его величество на отъезд из армии. Можно сказать, что душа и чувства графа Аракчеева были совершенного царедворца и были чужды любви к отечеству»31.

Тактичное и своевременное «удаление» из армии императора в ночь с 6 на 7 июля сыграло положительную роль в войне, развязав руки Барклаю де Толли, а затем и Кутузову. П. К. Щебальский даже заявлял, что эта акция «сообщила начавшейся Шишков А. С. Записки…Т. 1. С. 139.

Из записок генерал-адъютанта графа Е. Ф. Комаровского // Русский архив. 1867. Стлб. 774.

См.: Шишков А. С. Записки … Т. 1. С. 141.

Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) войне ее исключительный, величественный и грозный характер положено было начало народному характеру войны Двенадцатого года»32. Однако подобные оценки представляются явно преувеличенными.

А. С. Шишков считал, что к концу 1812 г. задача русской армии была в основном выполнена, поскольку в пределах России Наполеон был разгромлен. Он не был сторонником заграничного похода, о чем высказывался в частных разговорах. Кутузов также был противником зарубежного похода, причем многие генералы были с ним согласны33. Накануне заграничного похода, в Вильно, у Шишкова состоялся разговор с Кутузовым: «Зачем продолжать ее (войну. – А. М.), когда она кончена? Можно ли предполагать, что Наполеон, пришедши сюда со всеми своими и европейскими силами, и сам, по истреблении всех его полчищ и снарядов, насилу отселе ускакавший, может покуситься вторично сюда придти?». Кутузов отвечал, что этого не будет:

«Довольно и одного раза быть так отпотчивану». Шишков выразил сомнение в дееспособности немецких союзников России:

«Не будучи в них уверены, мы идем единственно для них, оставляя сгоревшую Москву, разгромленный Смоленск и окровавленную Россию без призрения, с новыми надобностями требовать от ней и войск и содержания их». При этом он задавался логичным вопросом: «Для чего бы не остаться нам у себя в России, предлагая утесненным державам, чтоб они воспользовались удобностью случая освободить себя из-под ига Франции?

Можно, если они ополчатся, обещать им вспомоществование частью наших войск, как Павел I помогал Австрии, послав к ней Суворова с войсками, но не участвуя в том всем своим царством. Тогда, если б и последовали какие неуспехи, уважение других держав к могуществу России, особливо же низложением исполинских Наполеоновских сил приобретенное, ни мало бы через то не уменьшилось». На это Кутузов отвечал, что он и сам так думает, однако «государь предполагает иначе, и мы пойдем далее». Кутузов признался, что не может противостоять царю:

«Когда он доказательств моих оспорить не может, то обнимет Щебальский П. К. А. С. Шишков, его союзники и противники // Русский вестник. 1870. Т. 90. № 11/12. Паг. 1. С. 202.

См.: Довнар-Запольский М. В. Обзор новейшей русской истории.

Киев, 1914. Т. 1. С. 170.

Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) меня и поцелует; тут я заплачу и соглашусь с ним»34. Оценивая позицию Кутузова, Шишкова и Ростопчина, великий князь Николай Михайлович писал: «Кажется, они были правы, и с точки зрения интересов России казалось выгоднее не вмешиваться в дела Европы. Будущее показало весьма скоро, что такое мнение имело свои основания и что России последующие войны принесли мало пользы, а скорее даже вред»35.

В декабре 1812 г. Шишков был награжден орденом Александра Невского «за примерную любовь к отечеству», а в 1813– 1814 гг. сопровождал русскую армию в заграничном походе. Он по-прежнему составлял тексты манифестов, которые пользовались популярностью не только у русских. В своих позднейших записках Шишков вспоминал, что «манифесты наши в немецких краях с жадностью читаются, возбуждают дух народный и производят великое действие над умами»36.

В тот период антифранцузские настроения охватили практически всё русское общество. Наполеону за несколько месяцев удалось сделать то, что Шишков не мог сделать за многие годы. В. К. Надлер, опиравшийся на свидетельства современников, отмечал: «Высшие классы нашего общества внезапно переродились; из французов и космополитов они вдруг превратились в русских. Дамы и светские кавалеры вдруг отказались от французского языка. Они начали говорить по-русски и с удивлением замечали, что говорить на родном языке для них легче и что русский язык совершенно удобен для употребления в гостиных». Французская мода также подверглась всеобщему гонению. Многие дамы поспешили нарядиться в сарафаны, кокошники и повязки; мущины начали носить серые ополченские кафтаны. В Петербурге никто не хотел более слышать французских актеров; толпа встречала их неистовым свистом, криком, ругательствами и гнала их со сцены. Правительство поспешило закрыть французский театр»37. Однако подобного рода галлофобия оказалась сравнительно кратковременным явлением.

Шишков А. С. Записки… Т. 1. С. 167–168.

Великий князь Николай Михайлович. Император Александр I. М., 1999. С. 110.

Шишков А. С. Записки … Т. 1. С. 176.

Надлер В. К. Указ. соч. Т. 2. С. 13.

Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) В «Записках» Шишкова приводится весьма характерный эпизод. В начале 1813 г. Кутузов (его Шишков назвал «почтенным впрочем, но приверженным к иностранным нравам и обычаям вельможою»38) в одном из разговоров заявил: «Если мы бросим французский язык, перестанем отдавать детей наших на воспитание им и прогоним от себя театральные французские зрелища, то впадем в прежнюю неуклюжесть и невежество»39.

Вскоре после этого Кутузов, во время обеда у Александра I, начал ходатайствовать «за французский театр, чтоб, невзирая на военные обстоятельства, позволить ему в Петербурге (для чего уже и не на пепле сожженной Москвы!) продолжаться по-прежнему, приводя в доказательство сей необходимой надобности то, что спектакель их в совершенстве, что мы давно привыкли им услаждаться и что русские наши актеры никогда не могут сравниться с французскими»40. Реакция Шишкова была вполне предсказуема: «Как! думал я, это перед русским царем говорил тот, кто сам рожден от русского отца, дворянина посредственного состояния, воспитан дома без чужеземных дядек, одарен разумом, приобрел познания, достиг сам собою до высокого сана, и при всем этом думает, что Россия, без французского воспитания и спектакелей их, не может быть просвещенной!

Утверждая, что русские актеры, или по-нашему лицедеи, не могут никогда сравниться с французскими, не зная почему не утверждать того же о русских живописцах, ваятелях, зодчих, судьях, полководцах и проч. и проч.»41.

Галлофобия Шишкова имела оборотной стороной нежелание вообще входить в соприкосновение с врагом на его собственной территории, дабы избежать массового воздействия на армию и общество его культуры, начиная от идей и заканчивая устройством быта. Если вспомнить, какую роль сыграло пребывание русской армии заграницей в зарождении декабризма, то следует признать, что подобного рода опасения Шишкова были небезосновательны. 6 ноября 1813 г. он написал Александру эмоциональное письмо, умоляя его не переходить Рейн и не продолжать войну во Франции. По его словам, «самой Шишков А. С. Записки… Т. 1. С. 176.

Там же. С. 176–177.

Там же. С. 177–178.

Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) безопаснейшей и нужнейшей оградой» для России было «исцеление внутренних ран и восстановление сил своих». Война за освобождение Германии еще могла быть полезна, поскольку «неукротимый и дерзкий враг уменьшался в силах своих восстановлялся оплот между им и нами великодушно и достойно всякой чести и славы – исторгнуть невинную жертву из когтей лютого хищника»42. Однако посылать армию во Францию было, с точки зрения Шишкова, бессмысленно и рискованно.

В начале 1814 г. Шишков составил проект манифеста, который, однако, не был опубликован. В нем Шишков еще раз изложил свои представления о французах как концентрированном мировом зле. Его галлофобия достигла в этом документе наивысшего пика: «Истребление всех вас с лица земли не удовлетворит достаточно правосудию». В тексте этого документа Шишков не допускал и мысли, что за преступления наполеоновского режима должны нести ответственность конкретные лица, а не французский народ как единое целое, даже – единое тело и душа, утратившая веру: «Тщетно во всех сих лютостях станете вы обвинять одного Наполеона. Нет! Вы прежде него показали, до какой степени разврата и свирепства безверие довело нравы ваши; оно издавна между вами посеянное росло, распространялось и созревало; оно, одержав над вами силу, из глубины ада извергало к вам воспитанников и любимцев своих Маратов, Робеспьеров и, наконец, послало Наполеона. Вы для того избирали их владыками над собою, что видели в них ум самый зловреднейший, сердце самое жестокое. Такой человек надобен вам был для заглушения гласа любви к человечеству, для погашения в сердцах ваших последних искр благонравия и для соединения всех вас во одно злотворное тело и душу.

Каким образом при общих богопротивных поступках ваших различить между вами доброго с худым, правого с виноватым?

Неразрывная связь ваша с Наполеоном и ревностное ему служение делают имя ваше нераздельным с его именем»43. Тем не менее, несмотря на столь суровую оценку французов, Шишков призывал их к восстанию: «Решитесь свергнуть с себя иго Шишков А. С. Записки... Т. 1. С. 239–240.

беззаконной власти; престаньте, повинуясь разбойнику, носить на себе постыдное имя служителей его!»44.

Воззвание не было опубликовано, конечно, не случайно.

Шишков в «Записках» сопроводил его следующим комментарием: «Читатель да простит мне помещение здесь сего мечтательного и пустого провозглашения моего: оно, конечно, отзывается тем отвращением или, лучше сказать, омерзением, какое чувствовал я всегда ко многим издаваемым французскими писателями злочестивым сочинениям, распространившим между ими безверие и безнравственность, за которыми последовали гнусные, богомерзкие дела их. К сим чувствам моим, питаемым при болезни моей в скуки и уединении, присовокуплялись еще тревожившие меня слухи обо успешных действиях Наполеона, о переговорах с ним, о принятии всею Франциею сильных мер к обороне своей, и тому подобным»45.

В любом случае не следует думать, что Шишков всерьез мог помыслить об «истреблении» французов. В других его воззваниях к русским войскам, напротив, содержались призывы к гуманному отношению к поверженному противнику: «Вы – Русские! Вы – Христиане! Я не угрожаю вам наказаниями;

ибо знаю, что никто из вас не подвергнется оным. Вы видели в земле нашей грабителей, расхищавших домы невинных поселян. Вы праведно кипели на них гневом и наказали злодеев!

Кто ж захочет им уподобиться? Если же кто, паче чаяния, таковой сыщется, да не будет он Русский! Да исторгнется из среды вас!»46.

Значение манифестов Шишкова точно отметил М. Г. Альтшуллер: «Написанные от имени царя и правительства манифесты дали Шишкову уникальную возможность изложить свою политическую программу не только перед образованными искушенными в политике интеллигентными дворянами, но и перед всем народом. Он остался в этих пламенных воззваниях верен своим излюбленным идеям»47.

Альтшуллер М. Беседа любителей русского слова : у истоков русского славянофильства. М., 2007. С. 347.

Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) 2 апреля 1813 г. умер президент Российской академии А. А. Нартов. При получении этого известия Шишков обратился к императору, заявив, что «охотно принял бы на себя сие звание, если б это мое желание не противно было его величеству». Император «лестно и милостиво отозвался, что он со свечкой не сыщет лучшего человека, и приказал заготовить указ, который тогда же и подписал»48.

30 августа был подписан «милостивый манифест», в котором подводился итог войне 1812 г. и заграничным походам следующих годов, перечислялись «отличные и важные заслуги» всех сословий страны. Во время редактирования этого документа между императором и Шишковым произошел конфликт из-за порядка перечисления сословий в манифесте. Шишков перечислял их в следующем порядке: «священнейшее духовенство», «благородное дворянство», «именитое купечество», «почтенное мещанство и крестьянство» и «победоносное воинство». Александр I настоял на том, чтобы «дворянство» и «воинство» были переменены местами. Но в еще большей степени возмутили императора слова Шишкова о связи между помещиками и крестьянами, «на обоюдной пользе основанной», которые Александр I вычеркнул из второго варианта манифеста49.

Этот документ ознаменовал конец его карьере государственного секретаря: 30 августа датирован указ Сенату о назначении вице-адмирала, «в воздаяние долговременной ревностной службы и трудов, понесенных в минувшую войну», в департамент законов Государственного совета50. Обязанности государственного секретаря, ранее разделенные между А. Н. Олениным, который исправлял эту должность со времени отставки М. М. Сперанского, представляя императора в Совете, и Шишковым, состоявшим в этом звании непосредственно «при особе государя» и трудившимся над «изложением монарших поШишков А. С. Записки … Т. 1. С. 207.

См.: Лямина Е. Новая Европа : мнения «деятельного очевидца».

А. С. Стурдза в политическом процессе 1810-х годов // Культурные практики в идеологической перспективе. Россия, XVIII – начало XX века. М. ;

Венеция, 1999. С. 139.

См.: Сборник исторических материалов, извлеченных из архива первого отделения Собственной его императорского величества канцелярии.

СПб., 1891. Вып. 4. С. 78.

Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) велений»51, целиком перешли к Оленину. Впоследствии Шишков по просьбе Александра I неоднократно выступал в роли «уст монарших», но если за два года и почти пять месяцев его официальной деятельности в качестве государственного секретаря число написанных им манифестов, приказов и рескриптов перевалило за восемьдесят, то в последующие годы из-под его пера вышло не более двух десятков такого рода текстов52.

В качестве одной из причин отставки Шишкова С. П. Мельгунов называл следующую версию: «Александр не переносил, когда обнаруживалась какая-нибудь его слабость, даже не слабость, а намеки на то, что он поступил под чьим-либо влиянием. Шишков из авторского самолюбия неосмотрительно сообщил Екатерине Павловне, что он автор записки, побудившей Александра в 1812 г. оставить армию»53. Зная все обстоятельства отставки Шишкова, можно смело утверждать, что версия Мельгунова несостоятельна. Шишков сыграл свою роль, она была очень значительной, но больше его национализм не был востребован на государственном уровне, начиналась эпоха Священного союза и религиозно-мистических экспериментов, окрашенная в космополитические тона.

С 11 июля 1812 г. начался торжественный визит царя в Москву. 15 июля собрание дворянства и купечества Москвы выразило «твердую решимость спасти Россию пожертвованиями и людьми». Александр I писал о результатах этого собрания следующее: «В Москве одна сия губерния дает мне десятого с каждого имения, что составит до 80 000, кроме поступающих охотою из мещан и разночинцев. Денег дворяне жертвуют до трех миллионов, купечество же слишком до десяти. Одним словом, нельзя не быть тронутым до слез, видя дух, оживляющий всех, и усердие и готовность каждого содействовать общей пользе»54.

Несомненна значительная роль Ф. В. Ростопчина в создании атмосферы подобного энтузиазма. 19 (31) июля 1812 г. император заявил Ростопчину: «Я даю вам полную власть действовать, как сочтете нужным. Как можно предвидеть в настоящее вреШишков А. С. Записки… Т. 1. С. 120.

См.: Лямина Е. Указ. соч. С. 137–138.

Мельгунов С. П. Указ. соч. С. 50.

Цит. по: Шильдер Н. К. Император Александр Первый : его жизнь и царствование. СПб., 1904. Т. 3. С. 90.

Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) мя, что может случиться? Я полагаюсь на вас». – «Он, – вспоминал Ростопчин, – оставил меня полновластным распорядителем, вполне облеченным его доверенностью и в чрезвычайно затруднительном положении покинутого импровизатора, которому дали задачу: Наполеон и Москва»55. Повседневные обязанности Ростопчина были связаны с поддержанием жизни столицы и обеспечения всем необходимым армии. Благодаря искусному использованию патриотической риторики, обращенной к дворянству и купечеству, Ростопчин обеспечил сбор богатейших пожертвований на нужды армии. По оценке Н. Ф. Дубровина, «в первое время пожертвования были невероятны»56.

Немалую роль сыграл Ростопчин и в создании народного ополчения, возглавив комитет для организации московского ополчения и организацию ополчений в шести губерниях: Тверской, Ярославской, Владимирской, Рязанской, Калужской и Тульской. «Всякий, даже самым поверхностным образом знакомый с формированием какой-либо новой части войск, может себе легко представить, какая масса забот и какая переписка возлагалась на Ростопчина не только по одному набору ополченцев, но и по обмундированию, вооружению и снаряжению их и затем дальнейшей отправке их по сношениям с главнокомандующим, – более 106 тыс. ратников по семи губерниям, – писал автор неопубликованной биографии Ростопчина П. М. Майков. – Только при неутомимой деятельности Ростопчина, его железной воле и настойчивости могла быть собрана и организована в несколько недель та новая военная сила, которая вскоре вступила в бой с неприятелем, пополняя собою немалые убыли в полках действующей армии»57. Ростопчин ведал также размещением и лечением раненых, поступавших из армии58. О деятельности Ростопчина Карамзин замечал в письме к И. И. Дмитриеву: «Хорошо, что имеем ГрадоначальЦит. по: Шильдер Н. К. Император Александр Первый : его жизнь и царствование. С. 92.

Дубровин Н. Ф. Москва и граф Ростопчин в 1812 году : (материалы для внутренней стороны 1812 года) // Военный сборник. СПб., 1863. № 7.

С. 124.

РГИА. Ф. 1646. Оп. 1. Ед. хр. 31. Л. 91.

См.: Горностаев М. В. Ф. В. Ростопчин // Против течения : исторические портреты русских консерваторов первой трети XIX столетия. Воронеж, 2005. С. 126–129.

Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) ника умного и доброго, которого искренно люблю как патриот патриота»59.

18 сентября 1812 г. царь уверял в письме великую княгиню Екатерину Павловну, что к решению назначить главнокомандующим Кутузова его окончательно подтолкнуло письмо Ростопчина от 5 августа, где последний говорил, что «в Москве все за Кутузова, не считая Барклая и Багратиона годными для главного начальства, и когда, как нарочно, Барклай делал глупость за глупостью под Смоленском, мне не оставалось ничего другого как сдаться на общее желание, и я назначил Кутузова»60. После сдачи Смоленска Ростопчин и «русская партия»

сделали ставку на Кутузова.

Одной из акций, связанных с именем Ростопчина, была высылка иностранцев из Москвы; это мотивировалось тем, что «ненависть к французам и вообще ко всем иностранцам доходила до крайних пределов». Народ «обижал их на каждом шагу, при встрече на улицах, относясь даже очень недоброжелательно и нередко с дерзостию и к тем из русских, которые имели привычку говорить по-французски или на каком-нибудь иностранном языке»61. Высылка иностранцев не была единоличной инициативой Ростопчина. Еще в начале войны, во время пребывания Александра I в Дриссе, было составлено положение об иностранцах вообще, находившихся в России и оставшихся в ней с открытием военных действий. В этом положении предписывалось «выслать всех иностранцев ненадежного поведения заграницу, за исключением тех, которые могли бы своими разглашениями в чужих краях вызвать неблагоприятные о внутреннем нашем положении: таковых приказано было ссылать на жительство во внутренние губернии. Оставить же иностранцев в районе военных действий или поблизости его можно было только тех, за которых губернатор мог ручаться, что они благонадежного поведения и что своими внушениями или какиминибудь другими средствами не подадут повода к нарушению спокойствия или к совращению с пути русских подданных» 62.

Цит. по: Рожанковская И. И. Указ. соч. С. 147.

Самооправдание императора Александра Павловича в письме к великой княгине Екатерине Павловне 18 сентября 1812 г. // Русский архив.

1911. Кн. 1. С. 304.

Дубровин Н. Ф. Москва и граф Ростопчин в 1812 году. С. 137.

Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) На основании этого положения Ростопчин и организовал высылку из Москвы некоторых иностранцев на барке в «струи волжские». «Для удовольствия народа, – писал Ростопчин в донесении А. Д. Балашову, – отобрав сорок три человека из самых замечательных по поведению и образу мыслей французов, наняв до Нижнего Новгорода барку, завтра ночью забрав, отправлю водою, а оттуда в Саратов и далее. Сухим путем отправление в десять раз стоило бы дороже». В числе отправленных на барке французов были актеры, ремесленники, аферисты и четырнадцать человек учителей. В отношении к министру полиции от 23 августа 1812 г. Ростопчин препроводил их список характеристикой – «выборная каналья из каналий»63. Депортация сопровождалась экспрессивным напутствием Ростопчина: «Французы! Россия дала вам убежище, а вы не переставали злоумышлять против нее. Чтобы избежать кровопролития, не зачернить страницы нашей истории, не подражать сатанинским бешенствам ваших революционеров, правительство вынуждено удалить вас отсюда. Вы будете жить на берегу Волги посреди народа мирного и верного своей присяге, который слишком презирает вас, чтобы делать вам вред. Вы на некоторое время оставите Европу и удалитесь в Азию. Перестаньте быть негодяями [mauvais sujets] и сделайтесь хорошими людьми, превратитесь в добрых русских граждан из Французских, какими вы до сих пор были; будьте спокойны и покорны или ждите еще большего наказания»64.

Большие усилия затрачивал Ростопчин на формирование общественного мнения и военно-патриотическую пропаганду.

Он «посадил по всем окрестным и городским кабакам своих запевал и краснобаев», причем «каждому из них высказывал свои ухватки, припевы и побасенки», с тем, чтобы они в свою очередь управляли мнением своих посетителей»65. Одновременно Ростопчин выпускал знаменитые «ростопчинские афишки» (по формату они напоминали театральные афиши), информируюГраф Ростопчин – Балашову. 23 августа 1812 г. Москва // Дубровин Н. Ф. Отечественная война в письмах современников (1812–1815 гг.).

М., 2006. С. 108–110.

Цит. по: Попов А. Н. Москва в 1812 г. // Русский архив. 1875. № 10.

С. 130–131.

Дубровин Н. Ф. Москва и граф Ростопчин в 1812 году. С. 116.

щие и разъясняющие московскому простонародью происходящие в стране и Москве события. Это были своего рода «мысли вслух», которыми Ростопчин хотел успокоить народ, вселить в него уверенность в русской армии, показать, что «побойчей французов твоих были поляки, татары и шведы, да тех старики наши так откачали, что и по сю пору круг Москвы курганы, как грибы, а под грибами-то их кости»66. Все «афиши» были подчинены одной цели – не допустить паники среди населения столицы и, напротив, внушить уверенность в будущей победе над Наполеоном. Французы изображались в свойственной Ростопчину карикатурной манере, что вообще является характерной особенностью русской военной пропаганды: «От капусты раздует, от каши перелопаются, от щей задохнутся, а которые в зимуто и останутся, так крещенские морозы поморят»67. Ростопчин сознательно преувеличивал известия о победах русских войск, старался сгладить сообщения о поражениях. В простонародье, в среде мещан и купечества, они читались с восторгом: «слова его были по сердцу народу русскому»68.

Н. М. Карамзин с одобрением писал об «афишах» Ростопчина: «Такое единение народа и власти прекрасно! Я готов предложить вам содействие, располагайте мною и моим пером»69.

Друг и единомышленник Ростопчина генерал П. И. Багратион в письме от 22 августа 1812 г. также восторгался «афишами»:

«Со слезами читал лист печатный, вами изданный. Истинный ты русский вождь и барин. Я тебя давно обожаю и давно чтил везде и по гроб чтить не перестану»70. П. М. Майков, чьи оценки, с нашей точки зрения, отличаются меткостью и глубиной, следующим образом оценивал ростопчинские «афиши»: «Ростопчин, очевидно, должен был не только основываться, но строго держаться сообщений, получаемых им от главнокомандующих армиями (сперва Барклая де Толли и Багратиона, а позднее Ростопчин Ф. В. Афиши 1812 года, или дружеские послания от главнокомандующего в Москве к жителям ее // Ох, французы! М., 1992. С. 209– 210.

Овчинников Г. Д. «И дышит умом и юмором того времени...» // Ростопчин Ф. В. Ох, французы! С. 13.

Цит. по: Рожанковская И. И. Указ. соч. С. 153.

Князь Багратион – графу Ростопчину. 22 августа 1812 г. // Дубровин Н. Ф. Отечественная война в письмах современников. С. 107.

13. Заказ Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) кн. Кутузова-Смоленского) и не мог допускать от себя какихлибо даже незначительных изменений или просто толкований этих донесений, чтобы не породить этим в народе какого-либо недоверия или даже сомнения к сообщаемым в афишах сведениям, коль скоро они являлись бы не совсем согласными с донесениями главнокомандующих императору, также во всенародное известие и тем самым вселять в народ недоверие к правительству вообще, которое именно в первоначальные минуты нуждалось более в доверии и преданности ему народа. Ростопчин, как главнокомандующий Москвы, обязан был придавать этим сообщениям полную веру и в таком виде передавать их в своих афишах, что он и выполнил до того точно, что даже не по всем дошедшим до нас афишам можно восстановить главный ход совершавшихся военных событий 1812, со времени назначения Ростопчина генерал-губернатором»71.

Однако в дворянском обществе отношение к «афишам»

было неоднозначным. М. А. Дмитриев, называя их «мастерской, неподражаемой вещью», писал, что Ростопчина тогда «винили в публике: и афиши казались хвастовством, и язык их казался неприличным»72. А. Д. Галахов считал, что ростопчинские «афиши» «принадлежат к образцовым произведениям по духу народных понятий и по чисто народному складу речи. Каждая их мысль вылита в пословицу. Они оказывали именно то действие, какого желал их автор: ободряли робких, успокаивали взволнованные умы, обуздывали самоуправство толпы и извещали о военных действиях настолько, насколько это находило нужным начальство по соображению тогдашних обстоятельств. Живой, бойкий язык, не стесненный рутинерством, меткое и резкое остроумие, своеобразность колкой и желчной сатиры ставят его в число немногих оригинальных писателей наших. Он, как говорится, не ходил в карман за словом и не чувствовал ложного стыда, если слово являлось крупное, под пару его крупной мысли. Легко предугадывать, чтобы из него вышло, если б он посвятил себя исключительно литературе»73.

РГИА. Ф. 1646. Оп.1. Ед. хр. 31. Л. 106–107.

Цит. по: Овчинников Г. Д. Указ. соч. С. 13.

Галахов А. Д. Русская патриотическая литература 1805–1812 гг. // Филологические записки. 1867. Вып. 1. С. 25–26.

Н. С. Тихонравов справедливо писал о том, что главной целью афиш были «чисто-практические» результаты, прежде всего – разжигание партизанской войны против французов74.

12 августа 1812 г. Ростопчин обращается к крестьянам Московской губернии: «Готовьтесь с чем бы ни было: с косой, серпом, топором, дубиной и рогатиною!.. Неситеся!.. поражайте злодея козненного!.. Пса гладного!.. дерзнувшего потоптать ваши нивы, пожрать ваш хлеб…»75. В афише от 30 августа он призвал «молодцов и городских и деревенских» явиться «с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы-тройчатки:

француз не тяжелее снопа ржаного»76. Н. Ф. Дубровин даже утверждал, что именно вследствие подобных призывов Ростопчина «поднялась всеобщая народная война»77, когда неприятель вошел в Москву. Прокламация от 20 сентября фактически содержала призыв к всеобщей партизанской войне против французов: «Крестьяне, жители Московской губернии! Враг рода человеческого, наказание Божие за грехи наши, дьявольское наваждение, злой француз, взошел в Москву!». Далее следовало красноречивое описание поведения неприятеля в древней столице, совершенно в шишковском стиле: «предал ее мечу, пламени; ограбил храмы Божии; осквернил алтари непотребствами, сосуды пьянством, посмешищем; надевал ризы вместо попон; посорвал оклады; венцы со святых икон; поставил лошадей в церкви православной веры нашей, разграбил домы, имущества; надругался над женами, дочерьми, детьми малолетними; осквернил кладбища и, до второго пришествия, тронул из земли кости покойников, предков наших родителей»78 и т.д.

Надо признать, это воззвание Ростопчина отличалось очень сильным эмоциональным накалом: «Истребим достальную силу неприятельскую, погребем их на Святой Руси, станем бить, где ни встренутся. Уж мало их и осталося, а нас сорок миллионов людей, слетаются со всех сторон, как стаи орлиные.

См.: Тихонравов Н. С. Гр. Ф. В. Ростопчин и литература в 1812 г. // Отечественные записки. 1854. № 7. Отд. II. С. 2.

Цит. по: Мещерякова А. О. Ф. В. Ростопчин : у основания консерватизма и национализма в России. Воронеж, 2007. С. 162.

Ростопчин Ф. В. Указ. соч. С. 218.

Дубровин Н. Ф. Москва и граф Ростопчин в 1812 году. С. 449.

Ростопчин Ф. В. Указ. соч. С. 219.

13* Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) Истребим гадину заморскую и предадим тела их волкам, вороньям; а Москва опять украсится; покажутся золотые верхи, домы каменны; навалит народ со всех сторон»79. Ростопчин предсказывает бесславный конец завоевателям: «Уж один им конец: съедят все, как саранча, и станут стенью, мертвецами непогребенными; куда ни придут, тут и вали их живых и мертвых в могилу глубокую. Солдаты русские помогут вам; который побежит, того казаки добьют; а вы не робейте, братцы удалые, дружина московская, и где удастся поблизости, истребляйте сволочь мерзкую, нечистую гадину»80.

П. М. Майков писал: «Это воззвание Ростопчина не осталось без последствий. Вскоре началась та народная война, которая вместе с партизанскими отрядами охватила полки Наполеона со всех сторон и, если можно так выразиться, скоро лишила их возможности двигаться»81.

В литературе советского периода Ростопчина принято обвинять в сдерживании покидающего город населения, в позднем и неполном вывозе государственного имущества, в нерациональном использовании транспорта. Однако все эти обстоятельства были вызваны прежде всего тем, что М. И. Кутузов вплоть до 1 сентября 1812 г. заверял Ростопчина в невозможности сдачи Москвы: «Ни граф Ростопчин, ни кто-либо другой, конечно, не имел никакого основания заподозрить лукавства или обмана со стороны князя Кутузова и не имел никакого права словам его «защищать Москву и драться под ее стенами» придавать какое-либо иное значение, кроме вытекающего из буквального смысла означенных слов»82. Конечно, после Бородино Кутузов «продолжал еще надеяться на спасение Москвы, о чем писал бодрые письма Ростопчину и для чего распорядился избрать у стен города позицию для нового сражения 1 сентября»83.

Поэтому можно говорить о введении в заблуждение Ростопчина Кутузовым, это не могло быть случайным недоразумением: они переписывались почти каждый день, а иногда по Ростопчин Ф. В. Указ. соч. С. 219.

РГИА. Ф. 1646. Оп. 1. Ед. хр. 31. Л. 93.

Тартаковский А. Г. Неразгаданный Барклай : легенды и быль года. М., 1996. С. 159–160.

нескольку раз в день84. Отношения Кутузова с Ростопчиным испортились после того, как Кутузов, вопреки ожиданиям, продолжил отступление русской армии после отставки Барклая де Толли. В письмах к Александру I московский главнокомандующий, «осуждая бездействие и преступное, по его мнению, равнодушие фельдмаршала, с обычным ему злословием называл Кутузова старой бабой, сплетницей, которая потеряла голову и думает что-нибудь сделать, ничего не делая.

Поэтому Ростопчин советовал императору для предотвращения мятежа «отозвать этого старого болвана и пошлого царедворца». В письмах Ростопчина к графу П. А. Толстому встречаются еще более резкие отзывы о фельдмаршале. «Кутузов, – писал Ростопчин, – самый гнусный эгоист, пришедший от лет и развратной жизни почти в ребячество, спит, ничего не делает». В руководящих сферах немногие отдавали должную справедливость Кутузову и понимали значение его кажущегося бездействия, как, например, генерал Кнорринг, который по поводу обвинения главнокомандующего в том, что он спит по 18 часов в сутки, сказал: «Слава Богу, что он спит; каждый день его бездействия стоит победы. Он возит с собою переодетую в казацкое платье любовницу. Румянцев возил их по четыре. Это не наше дело»85.

После оставления Москвы взбешенный Ростопчин пишет Кутузову в письме от 17 сентября 1812 г. : «Ваша светлость, рассудя за благо оставить и Московскую губернию, так как оставили Москву, должность моя главнокомандующего с выступлением войск кончилась, и я, не желая ни быть без дела, ни смотреть на разорение и Калужской губернии, ни слышать целый день, что вы занимаетесь сном, отъезжаю в Ярославль и в Петербург. Желаю, как верноподданный и истинный сын отечества, чтобы вы занялись более Россиею, войсками вам вверенными, и неприятелем; я же, с моей стороны, благодарю вас за то, что не имею нужды никому сдавать ни столицы, ни губернии и что я не был удостоен доверенности вашей»86.

См.: Дубровин Н. Ф. Отечественная война в письмах современников (1812–1815 гг.). С. 143.

Цит. по: Шильдер Н. К. Указ. соч. Т. 3. С. 120.

Граф Ростопчин – князю Кутузову. 17 сентября 1812 г. Село Вороново // Дубровин Н. Ф. Отечественная война в письмах современников (1812– 1815 гг.). С. 149–150.

Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) Наиболее компрометирующим моментом биографии Ростопчина в 1812 г. традиционно выступает дело купеческого сына М. Н. Верещагина. Как писал Н. Н. Булич, «казнь Верещагина, без суда и следствия, была произведением только дикого разгула власти, до которого дошел Ростопчин со своими инстинктами чисто татарского свойства»87. Верещагин был казнен 2 сентября 1812 г., в день оставления Москвы, именно по приказу Ростопчина. Ранее он был арестован за распространение «прокламаций»: «письма» Наполеона «К прусскому королю» и «речи, произнесенной Наполеоном перед князьями Рейнского союза», где говорилось, что «прежде шести месяцев две северные столицы Европы будут видеть в стенах своих победителя света», т.е. Наполеона, а также поминался «недостойный союз с потомками Чингизхана» курфюрста Бранденбургского88.

Изложим фактическую канву этого дела. В афише от 3 июля 1812 г. Ростопчин «предостерегал народ не верить распускаемым в Москве слухам, что Наполеон обещается через 6 месяцев быть в обеих столицах»89. 2 августа по Москве разошелся слух о появлении прокламации Наполеона, «где он обещает быть в обеих Российских столицах через шесть месяцев». Поиски злоумышленника привели к аресту купеческого сына Михаила Николаевича Верещагина, который «по многом запирательстве и обвинении других напрасно, показал, что прокламации и письмо к Его величеству королю Прусскому перевел с Гамбургской газеты, поднятой им на Кузнецком мосту 16-го числа в 7 часов утра и отдал перевод коллежскому секретарю Мешкову, от коего уже и разошлись списки в большом числе»90.

27 августа отец Верещагина сделал письменное показание, что «сын его 17-го числа объявил ему, что перевод прокламации сделал он с немецкой газеты, данной ему сыном почт-директора Ключарева. После очной ставки с Ключаревым Верещагин заявил Ростопчину, что «прокламацию и письмо к Прусскому Королю сочинил сам, в чем и теперь удостоверяет: в комнате его найдены только портрет Императора Наполеона в богатой Булич Н. Н. Очерки по истории русской литературы и просвещения с начала XIX века. СПб., 1912. С. 389.

РГИА. Ф. 1646. Оп.1. Ед. хр. 31. Л. 107–108.

раме и книги с портретами французских генералов»91. Таким образом, Ростопчин получил в свое распоряжение факты, которые в его глазах свидетельствовали о связи Верещагина с ненавистными московскому главнокомандующему масонами.

Московский почт-директор Ф. П. Ключарев был видным масоном, которого еще Н. И. Новиков посвятил в одну из высших розенкрейцерских степеней, дав ему розенкрейцерский герб92.

Он вызывал особые подозрения Ростопчина. Приведем мнение современного исследователя русского масонства А. И. Серкова:

«В условиях, когда войска Наполеона приближались к Москве, тайные ночные встречи Х. А. Чеботарева, П. И. ГоленищеваКутузова и Ф. П. Ключарева, конечно же, выглядели подозрительными, но главной причиной жестких действий Ф. В. Ростопчина было распространение через Московский почтамт в приватном порядке рукописных бюллетеней относительно хода военных действий. В этих бюллетенях Ф. В. Ростопчин обоснованно усмотрел пораженческие настроения. После же недопущения полицеймейстера в газетную экспедицию почтамта и защиты Ф. П. Ключаревым «шпиона» Верещагина высылка московского почт-директора в Воронеж представлялась для Ф. В. Ростопчина естественной»93.

В. Ф. Ростопчин писал Александру I об опасности, исходящей от масонов и Ключарева и даже угрожал отставкой, если против них не будут приняты меры: «Эта адская секта не может удержать своей ненависти к вам и России и своей преданности неприятелю. Осмеливаюсь просить вас, Государь, в случае если вы найдете нужным оставить здесь Ключарева, прислать другого на мое место; потому что я почту себя недостойным занимать его с честью»94. В ходе следствия над Верещагиным Ростопчин арестовал Ключарева и сослал его в Воронеж95.

Публичная же казнь 2 сентября Верещагина, приговоренного Сенатом к наказанию кнутом и вечной ссылке в каторжные См.: Серков А. И. История русского масонства XIX века. СПб., 2000.

С. 53.

Письма графа Ф. В. Ростопчина к Александру I. Москва, 4 августа 1812 г. // Русский архив. 1892. № 7. С. 442–443.

ГА РФ. Ф. 1165. Оп.1. Ед. хр. 169.

Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) работы в Нерчинск96, вызванная чрезвычайными обстоятельствами, была в дальнейшем использована противниками Ростопчина для того, чтобы скомпрометировать его в глазах царя и дворянского общества. Казнил Верещагина Ростопчин не в состоянии паники и страха, он был человеком не робкого десятка. Казнь была, по сути, элементом массированной военной пропаганды, которую он вел. П. А. Вяземский, отнюдь не симпатизант Ростопчина, писал: «Ростопчин принес Верещагина в жертву для усиления народного негодования, а вместе с тем давал Наполеону и французам как будто предчувствие того ожесточения, с которым будут встречены они в гостеприимной Москве»97. М. В. Горностаев отмечает, что «факт расправы над дважды осужденным преступником, распространявшим документы, способствующие возникновению в Москве беспорядков, насколько бы аморальным он ни казался, надо оценивать с точки зрения условий военного времени и особенно общей сумятицы 2 сентября 1812 г. »98.

Так или иначе, «верещагинская» история достаточно сильно повредила впоследствии репутации Ростопчина. «Его казнь была не нужна, особенно ее отнюдь не следовало производить подобным образом», – заявил в письме от 6 ноября 1812 г. император. «Повесить или расстрелять было бы лучше»99. В 1816 г.

Александр «вызвал к себе отца Верещагина, московского купца второй гильдии, и долго с ним беседовал; на другой день велено было послать ему один из самых богатых бриллиантовых перстней, находившихся между вещами государя. Кроме того, в особом рескрипте на имя московского главнокомандующего графа Тормасова разрешалось выдать Верещагину двадцать тысяч рублей»100.

3 сентября, после занятия французами Москвы, вспыхнул грандиозный пожар, продолжавшийся до 8 сентября и уничтоживший девять десятых города. В силу ряда обстоятельств, Ростопчин скрывал свою причастность к организации этого пожара. Между тем в письме к А. Д. Балашову от 27 августа См.: Горностаев М. В. Ф. В. Ростопчин. С. 124.

Вяземский П. А. Полн. собр. соч. СПб., 1882. Т. VII. С. 212.

Горностаев М. В. Ф. В. Ростопчин. С. 124.

Переписка императора Александра Павловича с графом Ф. В. Ростопчиным 1812–1814 гг. // Русская старина. 1893. № 1. С. 183–184.

Шильдер Н. К. Указ. соч. Т. 4. С. 56.

Ростопчин писал: «Если, по несчастью, столицы спасти нельзя будет, то я оставшееся предам огню, т.е. комиссариатское и в арсенале»101. Дореволюционный исследователь В. К. Надлер как о само собою разумеющемся писал, что первые поджоги в городе сделаны были по приказанию Ростопчина полицейским чиновником Вороненко102. Дело довершил патриотический порыв москвичей: «Русские жгли свое последнее достояние не по приказанию правительства или его агентов, а по своей собственной доброй воле»103. Ныне историки склоняются к версии, что именно Ростопчин подготовил все необходимые условия для этой акции: создал команду полицейских – поджигателей и вывез из Москвы все пожарные принадлежности104. Сожжение Москвы имело огромное стратегическое и моральное значение и повлияло на весь дальнейший ход войны. В результате армия Наполеона была лишена жилья, в котором можно было перезимовать, и необходимых запасов продовольствия.

За сожжением Москвы последовало сожжение богатейшего имения Ростопчина Воронова. Английский наблюдатель Р. Вильсон в письме от 19 сентября 1812 г. так характеризовал это деяние Ростопчина: «Я поехал с гр. Ростопчиным смотреть, как он сжег великолепный дом свой со всеми принадлежащими строениями. Поступок прекрасный, исполненный с чувством, достоинством и истинным философским духом. Повод к этому – чистый патриотизм. Как дом, так и другие строения могут сравниться с лучшими находящимися в Англии. Зажигатель Эфесского храма доставил себе постыдное бессмертие; разрушение Воронова должно пребыть вечным памятником российского патриотизма»105.

Граф Ростопчин – Балашову. 27 августа 1812 г. Москва // Дубровин Н. Ф. Отечественная война в письмах современников (1812–1815 гг.).

С. 112–113.

См.: Надлер В. К. Указ. соч. С. 377.

См., например: Тарле Е. В. Указ. соч. С. 167 ; Холодковский В. М.

Наполеон ли поджег Москву? // Вопросы истории. 1966. № 4. С. 31–43 ;

Троицкий Н. А. Фельдмаршал Кутузов : мифы и факты. М., 2002. С. 217– 221 ; Горностаев М. В. Генерал-губернатор Москвы Ф. В. Ростопчин : страницы истории 1812 года. М., 2003. С. 35–51 ; Мещерякова А. О. Указ. соч.

С. 193–200.

Роберт Вильсон – к П*. 19 сентября (1 октября) 1812 г. Боровск // Дубровин Н. Ф. Отечественная война в письмах современников (1812– 1815 гг.). С. 154.

Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) В течение двух последующих лет Ростопчин оставался на посту Московского главнокомандующего. Деятельность его проходила в исключительно сложных условиях. Его обвиняли в пожаре Москвы, гибели имущества огромного количества дворянских семей. В эти годы он занимался восстановлением Москвы, вывозом из города и захоронением огромного количества мертвых тел, организацией помощи пострадавшим от пожара московским жителям.

Отношение Ростопчина к французам после изгнания их из России не изменилось. В письмах к императору (24 сентября 1813 г. и 19 января 1814 г. ) он настаивал: «Необходимо сей же час меры к искоренению нового зла, каким является пребывание пленных французов – генералов и офицеров в наших внутренних губерниях. Они проникли в частные дома и проводят весьма опасные взгляды. Мания к французам не прошла в России, а их настоящее положение внушает к ним еще более участия со стороны глупцов и дворян. Так как 1812 год не мог излечить их от нелепого пристрастия к этому проклятому отродью, то надо будет серьезно приняться за уничтожение этих восторженных поклонников, а их много во всех классах общества, особенно среди учащейся молодежи»106.

30 августа 1814 г. Ростопчин был отправлен в отставку с назначением в члены Государственного совета. Напомним, что в этот же день был отправлен в отставку А. С. Шишков. Тогда же был уволен с поста министра юстиции «по расстроенному здоровью» И. И. Дмитриев. 31 августа 1814 г., т. е. на следующий день, император разрешил М. М. Сперанскому покинуть место ссылки. Вряд ли это было случайным совпадением.

Отечественная война стала временем наибольшей популярности С. Н. Глинки, именно в это время масштабы его деятельности, общественной и публицистической, были особенно велики. Согласно усердно распространяемой им самим легенде, 11 июля 1812 г. Глинка «первый в Москве записался в ратники (ополчение. – А. М.) и первый обрек все, что имел, на олтарь отечества»107. «1812 г. Июля 11, прочитав воззвание Государя к Москве, Глинка поспешил к Московскому главнокомандуюПереписка императора Александра Павловича с графом Ф. В. Ростопчиным. 1812 – 1814 гг. С. 200–204.

РГАЛИ. Ф. 141. Оп. 3. Ед. хр. 35. Л. 1.

Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) щему, графу Ф. В. Ростопчину, на дачу его в Сокольниках, – и, услышав, что Граф в это время беседовал с Московским преосвященным архиепископом Августином, оставил записку: «У меня нет поместья, у меня нет в Москве никакой недвижимой собственности, и хотя я не уроженец Московский, но где кого застала опасность Отечества, тот там и должен стать под хоругви отечественные. – Обрекая себя в ратники Московского ополчения и на олтарь Отечества, возлагаю на триста рублей серебром»108.

15 июля 1812 г. Глинка в присутствии Александра I выступил на собрании московского дворянства и купечества в Слободском дворце с речью, которая длилась более часа. Глинка поразил всех присутствующих заявлением, что от Немана до Москвы нет естественных препятствий, которые помогли бы остановить врага, что Москва в течение истории неоднократно «страдала» за Россию, поэтому ее сдача будет спасением России и Европы. Он «говорил так громко, так свободно, что многие были удивлены смелостию, с которою он излагал свои мысли»109. Речь Глинки была прервана появлением в зале собрания Ростопчина и государственного секретаря Шишкова, зачитавшими манифест от 6 июля 1812 г.

Выступление Глинки обратило на него внимание царя.

19 июля Глинка был вызван к Ростопчину, который встретил его с распростертыми объятиями. Он был пожалован 18 июля 1812 г. высочайшим рескриптом в кавалеры ордена Св. Владимира четвертой степени за «любовь к отечеству», «доказанную сочинениями и деяниями». Судя по некоторым деталям, награда была инициирована Шишковым. В частности, С. Т. Аксаков вспоминал о том, что когда читал соответствующий рескрипт, то обратил внимание на то, что «он особо замечателен потому, что был написан на листочке самой простой почтовой бумаги и написан рукою А. С. Шишкова. Это обстоятельство вполне выражает время: видно, тогда было не до того, чтобы соблюдать обыкновенные приличия и формы»110. Александр I дал ГлинИРЛИ РАН РО. Ф. 265. Оп. 2. № 675. Л. 5.

Аксаков С. Т. Литературные и театральные воспоминания // Собр.

соч. : в 3 т. М., 1986. Т. 2 : Воспоминания. Литературные и театральные воспоминания. С. 382.

Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) ке «особые поручения», заключавшиеся в том, чтобы следить за народом, «успокаивать умы и внушать им меры предосторожности, предостерегая их от смущения и торопливой робости»111. Кроме того, ему были вручены 300 тысяч рублей на издательскую деятельность, сумма по тем временам огромная. Сын Глинки, В. С. Глинка, вспоминал: «Он не хотел и прикасаться до вверенной ему суммы и старался помочь, где видел необходимость, из собственных своих средств. Заложив драгоценные вещи жены своей, продав свою библиотеку, Глинка помог поступить на службу в ополчение до 20 человек. В числе их были полковник Козлов Угринин, офицеры в дружине его и несколько университетских студентов. Между ними находился известный трудами по Русской истории Константин Фёдорович Калайдович»112. В итоге Глинка не потратил ни рубля казенной субсидии. По окончании войны деньги были возвращены им в казну.

В событиях 1812 г. в Москве Глинка сыграл важную роль: он стал «рупором» Ростопчина, народным трибуном, агитатором и пропагандистом. По словам И. В. Евдокимова, Глинка «выступал на площадях, на рынках, где произносил перед простонародьем возбуждающие речи. Обладавший громким голосом, простой, умевший приспособляться к народу, Глинка оказывал на него огромное влияние доверяли каждому его слову. Глинка смело и мужественно выступал перед народом, успокаивал его, ободрял и возбуждал на борьбу с Наполеоном»113. П. А. Вяземский писал, что Ростопчин, обладая «в высшей степени русским чувством и умением действовать на массы хорошо понял значение Глинки в подобных обстоятельствах. Глинка был рожден народным трибуном, но трибуном законным, трибуном правительства. Он умел по православному говорить с народом православным. Речами своими он успокаивал и ободрял народ. И то, и другое по обстоятельствам было нужно»114.

С. Н. Глинка работал в тесном взаимодействии с Ростопчиным. И. В. Евдокимов отмечал: «Эти два деятеля работали РГАЛИ. Ф. 1246. Оп. 3. Ед. хр. 75. Л. 23.

ИРЛИ РАН РО. Ф. 265. Оп. 2. № 675. Л. 6 об.–7.

РГАЛИ. Ф. 1246. Оп. 3. Ед. хр. 75. Л. 17 а.

Вяземский П. А. Сергей Николаевич Глинка // Глинка С. Н. Записки. М., 2004. С. 440.

вместе, часто встречались глухими ночами, советовались и обдумывали меры воздействия на народ. Глинка разъезжал по окрестностям Москвы, составлял ополчение, призывал к партизанской войне, сочинял и издавал летучие листки и все время был в движении. Плоды этой работы сказались впоследствии»115. В своих позднейших воспоминаниях Глинка мимолетом обронил: «В то время деланы мне были тайные и важные поручения, от которых жизнь моя неоднократно подвергалась опасности»116. Глинка утверждал, что авторство идеи создания партизанских отрядов принадлежит ему, а Ростопчин лишь широко ее озвучил: «Я, по взятии Смоленска, подал графу Ростопчину записку о вооружении охотничьих дружин по уездам московским и излагал, что начиная от Гжатской пристани, откуда по обеим сторонам тянутся с небольшими промежутками леса, эти лесные дружины могли бы сильно тревожить Наполеона. Летучие или партизанские отряды появились после битвы Бородинской, а я о них писал в 1809 и 1810 годах в «Русском Вестнике». Следовательно, не храброму Денису Давыдову пришла о них первая мысль»117. Впрочем, отношения между Ростопчиным и Глинкой были не безоблачными. Последний как-то заметил, что «главнокомандующий подозревал и его самого и устроил даже над ним бдительный надзор»118.

В водовороте событий Глинка не забывал и о журналистской деятельности. В 1812 г. антифранцузская направленность «Русского вестника» резко усилилась. Наполеон представал на страницах «Русского вестника» как «исчадье греха, раб ложной, адской славы, изверг естества, лютый сын геенны». Так, Глинка утверждал: «Все разноплеменные народы, игу его порабощенные, хочет он претворить не в прежних французов, но во французов людоедов, порожденных адской революцией от самого младенчества в каждом подданном Бонапарте истребляется все человеческое и поселяется все зверское».

Одновременно с материалами антифранцузского содержания Глинка публиковал статьи, оды и гимны, где воспевал героизм русского народа и армии в войне против Наполеона. Первый РГАЛИ. Ф. 1246. Оп. 3. Ед. хр. 75. Л. 23.

Там же. Ф. 141. Оп. 3. Ед. хр. 35. Л. 1 об–2.

Глинка С. Н. Записки. С. 299–300.

Надлер В. К. Указ. соч. С. 143.

Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) номер журнала за 1812 г. открылся статьей «Обеты русских воинов», которая сопровождалась эпиграфом: «Никому живому не сдаваться, всем умирать за одного; биться до смерти за веру, за царя, за землю русскую». Не случайно патриотическая публицистика Глинки в «Русском вестнике» была названа биографом Глинки «Уложением любви к Отечеству»119. Уже стариком Глинка вспоминал о своем журнале: «То, о чем я писал в «Русском Вестнике» с 1808 до 1812 года перешло не в пустой звук слов, но в живые события своего времени»120.

После Бородинского сражения Москва была наполнена ранеными, Глинка перевязывал им раны и ухаживал за умирающими. «Он поспевал всюду, оказывая помощь и, не покладая рук, работал с утра до ночи»121. Символично поведение Глинки в момент оставления русскими войсками Москвы. Его брат Ф. Н. Глинка вспоминал, что С. Н. Глинка «жег и рвал все французские книги из прекрасной своей библиотеки, в богатых переплетах, истребляя у себя все предметы роскоши и моды. Тому, кто семь лет пишет в пользу отечества, против зараз французского воспитания, простительно доходить до личной степени огорчения в те минуты, когда злодеи уже приближаются к самому сердцу России. Сергей Николаевич бил французские зеркала, рвал французские книги, истреблял все, чтобы ничего не оставить неприятелю. Глинка замешкался в Москве и едва не попал в плен»122. При виде начавшегося московского пожара он «упал на землю и зарыдал»123.

По окончании войны 1812 г. Глинке, как известному всей России издателю «Русского вестника», присылали пожертвования в пользу раненых и семейств их. «Более сорока тысяч рублей С. Н. Глинка раздал неимущим. Пожертвования денежные в пользу воинов присылались большей частию безымянные и отдавались в безотчетное распоряжение издателя Русского Вестника»124.

См.: Федоров Б. М. Пятидесятилетие литературной жизни С. Н. Глинки. СПб., 1844. С. 10.

РГАЛИ. Ф. 1246. Оп. 3. Ед. хр. 75. Л. 16.

Глинка Ф. Н. Письма русского офицера. М., 1987. С. 23.

РГАЛИ. Ф. 1246. Оп. 3. Ед. хр. 75. Л. 25.

В 1912 г. И. В. Евдокимов высказал следующую оценку общественной роли Глинки, причем вряд ли она существенно преувеличена: «Литературная деятельность Глинки немало повлияла на пробуждение национального самосознания, на собирание национальных сил, на укрепление мужества, проявившихся в Отечественную войну»125.

События 1812 г. сделали одной из самых значимых среди консерваторов фигуру А. А. Аракчеева, который в послевоенное время не случайно стал лидером «русской партии». Биография Аракчеева достаточно хорошо известна, поэтому ограничимся упоминаем тех ее аспектов, которые обусловили его принадлежность к «консервативной партии».

Стиль деятельности Аракчеева отличался педантичностью и крайней дисциплиной, личным самоограничением, колоссальной волей и невероятной работоспособностью, жесткой требовательностью, доходящей, в соответствии с традициями, насаждавшимися Павлом I, до жестокости (которую, однако, позднейшие мемуаристы невероятно преувеличивали, вложив свою лепту в создание негативного мифа об Аракчееве – «гатчинском капрале», «обезьяне в мундире», «временщике», «Змее Горыныче» и пр. )126. При Александре I Аракчеев был назначен инспектором всей артиллерии (1803–1808 гг.). На этом посту он внес огромный вклад в переустройство всего артиллерийского дела в русской армии. Под его руководством была создана первоклассная по тому времени артиллерия, прекрасно показавшая себя в сражениях 1805 – 1809 гг. и сыгравшая немалую роль в Отечественной войне 1812 г. Военно-административная деятельность, а не вопросы стратегии, была подлинным призванием Аракчеева, который в силу этого обстоятельства не принимал участия в боевых действиях.

Современные историки приходят к выводу, что он был блестящим военным организатором, новатором, талантливым реформатором и организатором127. 13 января 1808 г., в ответ на О негативных мифах, сложившихся вокруг имени Аракчеева, см.:

Кандауров Т. Гений зла и блага : слово в защиту Аракчеева // Родина. 2000.

№ 3. С. 56–60.

См.: Ячменихин К. М. «Аракчеевщина» : историографические мифы // Консерватизм в России и мире : в 3 ч. Воронеж, 2004. С. 117–128.

Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) недовольство общества союзом с Францией, Аракчеев был назначен военным министром. А. Мартин пишет по этому поводу:

«Император был испуган слухами о государственном перевороте; но, поставив армию, верность которой представлялась решающим фактором при любых попытках свергнуть режим, под контроль Аракчеева, он мог спать немного спокойнее»128. Управлять военным министерством Аракчееву приходилось в условиях военного времени. Россия вела войны с Персией (1804– 1813 гг.), Турцией (1806–1812 гг.), Швецией (1808–1809 гг.), с 1809 г. находилась в состоянии войны с Австрией и в результате участия в «континентальной блокаде» – с Англией. За два года (до 1810 г.) Аракчеев сумел провести ряд значительных преобразований, особенно в комплектовании и обучении строевого состава. Значительные перемены произошли на заводах, выпускавших оружие и боеприпасы. При непосредственном участии Аракчеева был создан Военно-учебный комитет и начат выпуск «Артиллерийского журнала». Император доверил ему прием на службу и увольнение по своему усмотрению чиновников комиссариатского и провиантского департаментов. В ходе русско-шведской войны 1808–1809 гг. Аракчеев, с присущей ему энергией, сумел наладить снабжение действующей армии всем необходимым: обученными рекрутами, провиантом, фуражом, оружием, боеприпасами. Им были приняты необходимые меры по укреплению Балтийского побережья России. Наиболее значительной была роль Аракчеева в непосредственном воздействии на ход военных операций. Именно его настойчивость заставила русские войска предпринять труднейший переход по льду Ботнического залива, перенести боевые действия на территорию Швеции, в результате чего в состав России вошла Финляндия.

В 1810 г. Аракчеев в знак протеста против поведения императора, который скрыл от него подготовку «Учреждения Государственного совета», покинул пост военного министра. По его рекомендации на пост военного министра был назначен М. Б. Барклай де Толли. Вскоре, по категорическому настоянию Александра I, Аракчеев возглавил департамент военных дел в Государственном совете. По оценке великого князя НикоMartin A. Romantics, Reformers, Reactionaries : Russian Conservative Thought and Politics in the Reign of Alexander I. DeKalb, 1997. P. 53.

лая Михайловича, Аракчеев в области военной сделал «очень многое»129.

14 июня 1812 г. Аракчеев вновь был призван к управлению военными делами. В автобиографических отметках, сделанных им на экземпляре Евангелия, Аракчеев не без основания отмечал: «Вся французская война шла через мои руки, все тайные донесения и собственноручные повеления императора»130. Он «исполнял должность почти единственного секретаря государя во время Отечественной войны»131 и был единственным докладчиком у Александра I практически по всем вопросам: военным, дипломатическим, управлению, снабжению армии и т.п., ведя грандиозную работу, без которой невозможно было вести военные действия против Наполеона. Такова была его роль и в кампании 1813–1814 гг.132 Летом 1814 г. император за успехи в организации русской армии хотел наградить Аракчеева званием фельдмаршала, однако тот категорически от него отказался.

Со второй половины 1814 г. «все дела государственного управления, не исключая даже духовных, рассматривались и приготовлялись к докладу в кабинете Аракчеева»133. В августе 1818 г. он был назначен руководителем канцелярии Комитета министров и тем самым получил официальную возможность влиять на важнейшие решения. Практически именно Аракчеев осуществлял в то время, наряду с Александром I, общее руководство внутренней политикой России, беря на себя бремя исполнения непопулярных решений. Только ему полностью доверял монарх.

Выдвижение Аракчеева стало зримым симптомом «нарастания авторитарных тенденций во внутренней политике Александра I»134. В силу ряда личных качеств Аракчеев вполне подходил на роль лидера, или, как минимум, союзника «русской Великий князь Николай Михайлович. Император Александр I.

С. 84.

Автобиографические заметки графа Аракчеева на прокладных белых листах принадлежавшей ему книги св. Евангелия // Русский архив.

1866. Стлб. 925–926.

Великий князь Николай Михайлович. Император Александр I.

С. 219.

См.: Федоров В. А. М. М. Сперанский и А. А. Аракчеев. М., 1997.

С. 106.

Шильдер Н. К. Указ. соч. Т. 4. С. 5.

14. Заказ Глава 4. Звездный час «русской партии» (1812–1814 гг.) партии». Е. Ф. фон Брадке, хорошо знавший Аракчеева, утверждал: «В церковном отношении он стоял на почве неподвижного православия; деятельность Библейского общества, вызов духовенства других исповеданий, влияние г-жи Крюднер и других мистиков внушали ему отвращение»135. Н. И. Греч называл его «поборником православия»136. Немаловажно и свидетельство Ф. В. Булгарина: «Главнейшее достоинство графа А. А. Аракчеева состояло в том, по моему мнению, что он был настоящий русак, как мы говорим в просторечии. Все русское радовало его, и все, что, по его мнению, споспешествовало славе России, находило в нем покровительство»137. П. К. Щебальский отмечал: «Аракчеев был во всяком случае не галломан;

многие, замечая, что он говорит не иначе как по-русски и имеет все признаки русского помещика средней руки, разумели его даже великим патриотом»138. По свидетельству великой княгини Александры Фёдоровны, Аракчеев демонстративно говорил только по-русски139.

Таким образом, значительный вклад лидеров русских консерваторов в победу над врагом был неоспорим. По-своему прав Н. Н. Булич, который заявлял: «В войне народной победила патриотическая партия; она была убеждена, что восторжествовали ее консервативные начала, что побеждена французская революция, глубоко ненавидимая ею»140. Представляется, что события 1812 г. оказали сильное воздействие и на становление раннего русского консерватизма, обусловив его специфику, которая существенно отличала его от других вариантов континентального или английского консерватизма. По справедливому утверждению В. М. Боковой, успешная война «всегда приводит к консолидации нации и вольно или невольно укрепляет существующий строй, усиливая в обществе охранительные, консервативные тенденции»141. События 1812 г. и сопутствующих ему лет показывают, что именно эти годы стали переломными в становлении консерватизма как идейно-политического направления.

Аракчеев : свидетельства современников. М., 2000. С. 123.

Щебальский П. К. Указ. соч. С. 196–197.

ЗАВЕРШАЮЩИЙ ЭТАП СТАНОВЛЕНИЯ

РУССКОГО КОНСЕРВАТИЗМА (1815–1825 гг.) С 1815 г. внешняя угроза, исходящая от наполеоновской Франции, исчезла. Был создан Священный cоюз, призванный не допустить новой революционной волны в Европе. Во внутренней политике Александр I вернулся на путь преобразований и взял курс на создание «общехристианского»

или «евангельского» государства, идеологической основой которого были экуменический вариант христианства и протестантский мистицизм. Западническая ориентация императора подталкивала его к принятию того надконфессионального варианта христианства, который был «выше» и православия, и католичества, и протестантизма. Общехристианское содержание должно было возобладать над догматическими различиями.

На принятие такого курса повлияла и общая идейная атмосфера на Западе во второй половине царствования Александра I. Резко усилились реставрационные настроения, ядром которых являлось христианство, интерпретированное исключительно в консервативном и антиреволюционном духе.

Ф. фон Баадер заявлял: «Для действительного искоренения революции необходимо поднять дух истинного христианства и оживить им все общество и государство. Принцип любви и свободы должен проникать не в одну частную, но и общественную и политическую жизнь. Истинная теократия должна заступить место демократии. Элемент языческий должен быть устранен из жизни общественной. На основах евангельского учения 14* Глава 5. Завершающий этап становления русского консерватизма...

должно быть создано новое народное право»1. Подобные идеи вполне совпадали с намерением императора Александра I пересоздать всю политическую систему на основе христианской этики, изжить национальный эгоизм, источник войн и разорения, и применить к политике мораль Евангелия, поэтому вполне правомерен вопрос о влиянии западноевропейских идей на политическую практику самодержавия. «Апокалиптическое»

восприятие событий 1812–1814 гг. подталкивало к эсхатологической интерпретации текущей политики и было «очень созвучно лично Александру I. Мессианская роль России в этой войне обусловливала и его собственную роль, основанную на провидениях мистической литературы (в том числе сочинений популярной на рубеже XVIII–XIX в. Ж. Гюйон) и откровениях окружавших царя визионеров (Ю. Крюденер, Г. И. Юнг-Штиллинг, А.-Л. Эмпетайз и др.)»2. В Священном союзе, который был внешнеполитической проекцией «общехристианского» государства, он «вполне искренне видел орудие всеобщего и полного обновления, своего рода символ завершения апокалиптической схватки Добра со Злом, которая должна предшествовать последним временам, предваряющим наступление Царства Божия»3.

Политические и идеологические новшества привели к тому, что католическая версия консерватизма, развиваемая и отстаиваемая Ж. де Местром, оказалась неприемлемой для самодержавной власти. Ультрамонтаны в принципе не могли принять экуменизм и мистицизм. Как писал А. Н. Шебунин, «идеологи реакции (Жозеф де Местр, Бональд, Ламенне) относились резко отрицательно к мистикам и идеологии Священного союза и в библейском обществе видели покровительство опасным сектам, религиозному разномыслию и т.п.»4. Под тем предлогом, что прозелитизм де Местра зашел слишком далеко и что среди петербургской аристократии многие обратились в католичество (включая молодого князя А. Ф. Голицына, племенника Цит. по: Надлер В. К. Император Александр I и идея Священного Союза. Рига, 1886. Т. 5. С. 473–474.

Бокова В. М. Беспокойный дух времени : общественная мысль первой трети XIX в. // Очерки русской культуры XIX века. М., 2003. Т. 4 : Общественная мысль. С. 83.

ОР РНБ. Ф. 849 (Шебунин А. Н.). Д. 91. Л. 9–10.

Глава 5. Завершающий этап становления русского консерватизма...

обер-прокурора Священного синода), иезуитам было приказано покинуть обе столицы, а де Местра выслали из Петербурга в мае 1817 г. заграницу. В 1820 г. иезуиты окончательно были изгнаны из России, а в 1821 г. де Местр скончался в Турине.

Таким образом, непосредственное влияние одного из основоположников европейской консервативной мысли на становление русского консерватизма прекратилось еще в 1817 г.

Русские консерваторы активно продолжали свою деятельность. В начале 1816 г. Н. М. Карамзин приехал в Петербург просить средств на издание первых восьми томов «Истории государства Российского». Вокруг обстоятельств, связанных с ожиданием Карамзиным приема у императора, во время которого должен был решиться вопрос об издании «Истории», сложилось немало мифов. Карамзин долгое время ждал высочайшего приема, что воспринималось им как демонстрация пренебрежения императора к его многолетнему труду. Но во время этого унизительного для историка ожидания другие члены императорской фамилии: Елизавета Алексеевна, Мария Фёдоровна, Екатерина Павловна, Мария Павловна – проявили себя как ревностные поклонники Карамзина, всячески его поддерживающие.

В марте 1816 г. состоялось личное знакомство Карамзина с А. А. Аракчеевым. Обстоятельства этого события в либеральной и советской историографии обычно трактуют как морально неприемлемые для историографа, не желавшего в принципе встречаться с «временщиком». Тем не менее, после их встречи Карамзин писал: «Я нашел в нем человека с умом и с хорошими правилами. Вот его слова: «Учителем моим был дьячок:

мудрено ли, что я мало знаю? Мое дело исполнять волю Государеву. Если бы я был моложе, то стал бы у вас учиться: теперь уже поздно». Следственно, и граф Аракчеев обязался способствовать моему скорейшему свиданию с Государем;

даже уверил меня, что это откладывание не продолжится»5.

М. П. Погодин так оценивал роль Аракчеева в организации встречи историографа с царем: «Все старания и все посредства оканчивались ничем до свидания с графом Аракчеевым, котоЦит. по: Погодин М. П. Николай Михайлович Карамзин, по его сочинениям, письмам и отзывам современников : материалы для биографии, с примечаниями и объяснениями. М., 1866. Ч. II. С. 154.

Глава 5. Завершающий этап становления русского консерватизма...

рый обещал исходатайствовать аудиенцию и на другой день сдержал свое слово: Карамзин был принят и осыпан ласками и милостями»6. «Чтобы попасть в рай, нельзя было избежать чистилища, где заседал суровый игумен», афористично отмечал Н. К. Шильдер7. Несмотря на первоначальную обиду, детально и достаточно тенденциозно описанную в литературе, Карамзин в дальнейшем с уважением относился к Аракчееву.

14 сентября 1825 г. он писал: «Государственный человек, огорченный ужасным домашним происшествием (убийством любовницы Аракчеева, Н. Минкиной. – А. М.), отказался от всех дел, как слышно: заменить его другим нелегко. Дельных людей на большой сцене у нас не много»8. Оценки Аракчеева, сделанные Карамзиным: «человек с умом и хорошими правилами», «государственный человек» и т.д. – вряд ли были лицемерными.

Александр I удостоил Карамзина высочайшей аудиенции, в результате которой были выделены необходимые средства на издание «Истории государства Российского», он был награжден орденом св. Анны 1-го класса, а в 1824 г. стал действительным статским советником. По докладу А. Н. Голицына император отдал распоряжение печатать «Историю государства Российского» без цензуры9. Она пользовалась огромным успехом. Значение этого грандиозного труда точно выразил П. А. Вяземский: