«В форуме Теоретические и прикладные исследования приняли участие: Юрий Евгеньевич Березкин (Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН / Европейский университет в Санкт-Петербурге) Николай ...»

Теоретические и прикладные исследования

ДАВИД РАСКИН

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

Поскольку «практическая значимость» — неизбежная формулировка и в грантовых заявках, и при защите диссертаций, приходится как-то отвечать на этот вопрос. Я чаще всего указываю на возможность использовать полученные результаты в качестве справочного пособия, при разработке учебных курсов и т.д. Вообще же подобный вопрос в гуманитарных науках нередко оказывается не всегда слишком осмысленным. Для историка чаще всего все-таки наиболее простой образ для «внешнего» употребления — образ знатока, человека, ориентирующегося, например, в архивах, знающего реалии прошлого, умеющего, в конце концов, просто прочитать, а иногда и перевести старинный текст. В этом смысле такая роль граничит с ролью эксперта. Более того, независимо от степени признания собственно научного содержания работы того или иного историка он может быть использован именно в качестве знатока старины и в этом смысле терпим. Как бывали терпимы некоторые российские историки дореволюционной школы в советское время.

Теоретические и прикладные исследования На этот вопрос было бы легче ответить, если бы критерии выделения грантов были бы сколько-нибудь внятно сформулированы для потенциальных заявителей. Между тем и в российских, и в известных мне (здесь я могу ошибиться, т.к. мои такого влияния зачастую ограничены не столько даже бюрократической замкнутостью государственных структур, сколько недостаточной организованностью самого научного сообщества. Опыт Санкт-Петербургского союза ученых, успешно сотрудничавшего с РФФИ, например, показывает, что это влияние возможно. Если бы российское научное сообщество было более организованно, можно было бы говорить не только о желательности, но и о возможности существенного влияния ученых на определение приоритетов грантовой политики. Но нечеткие критерии, сколько слишком большая роль личностного фактора. Слишком часто именно этот фактор оказывается решающим.

На это вопрос мне трудно ответить, т.к. я все-таки не антрополог. Но на первый взгляд, здесь речь должна идти об общей недооценке научного знания государственными структурами, еще больше — бизнес-сообществом и соответственно подчиненными ему организациями. Вспомним, что еще сравнительно недавно (по историческим меркам) приходилось доказывать государственных решений, необходимость штатных психологов в школе, армии и т.д. Прикладная антропология (как, например, и конкретные социологические исследования) — это один из инструментов обратной связи, недостаток которой далеко не всегда ощущается замкнутыми иерархическими системами. Какое общество, такая и прикладная антропология…

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

ПАВЕЛ РОМАНОВ, ЕЛЕНА ЯРСКАЯ-СМИРНОВА

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

На наш взгляд, классическая российская этнография и советская социология сложились как практико-ориентированные проекты. Кроме того, с теорией было все ясно: марксизмленинизм, а точнее, местная риторика, оправдывающая все ошибки и обосновывающая все шаги советской власти. Причем практицизм здесь можно рассматривать исключительно в тех аспектах, о которых мы упоминали выше — полезное знание для управления, оформленное либо понятным, либо «научным» языком, подчеркивающим эзотерический статус носителей научного знания. Противоречивым образом тут сочетались схоластика и утилитаризм. За всеми этими разысканиями о коммунистическом труде, советском образе жизни, единой общности «советский народ» стояли не столько теоретические модели, сколько практические (нередко утопические) проекты. Многие представители этого типа практико-ориентированных ученых в постсоветской академии сохранили свои позиции и стремятся доказать свою полезность власти в выработке патриотической идеологии, управлении народом, критике вольнодумства.

Такое впечатление, что среди молодого поколения увлеченных «практических ученых на службе общества» много меньше.

Между тем можно трактовать «практику» как работу по заказам Теоретические и прикладные исследования и заданиям властей или рынка. И если эпоха социологии на государственной службе уже канула в лету, среди экспертов разных возрастов больше тех, кто старается быть полезным не государству, а рынку. Но нам хорошо известны коллеги старшего находясь в оппозиции, либо давно переосмыслили свои позиции, участвуя в развитии независимой критической перспективы в социальных науках, полезной для полноценного анализа состояния демократии в обществе, трансформации социальной политики и публичной сферы.

вынесения экспертного мнения при принятии судебных решений1, в третьих — для лучшего понимания поведения потребителей и так далее. Об использовании антропологии в маркетинге, пожалуй, известно более всего2.

рыночных агентов, бизнес прибегает к этнографическому методу в целях контроля качества обслуживания и изучения спроса. Сегодня уже не редкость проведение оценки «таинственными покупателями» (mystery shoppers), которых подряжают наблюдение «под прикрытием» позволяет менеджерам проконтролировать своих подчиненных, работающих за прилавком магазина, консультантами в гипермаркетах, заправщиками на бензоколонках.

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

Бизнес финансирует разработку специальных инструментов, программного обеспечения, спонсирует техническое оснащение исследователей, которые могут быстро систематизировать материалы наблюдения, чтобы на основании полученных результатов дизайнеры могли разработать новые категории товаров. При этом этнография позволяет маркетологам и рекламистам (а также разрабатывающим продукт инженерам или методологам) найти более адекватные, узнаваемые потребителями культурные коды для использования их в репрезентациях Тем самым антропологи или социологи, прибегающие к «естественным», этнографическим методам, становятся социальными инженерами. Возникает вопрос. Является это интервенцией государства и бизнеса в частную жизнь граждан с целью подгонки дизайна и производства к нуждам потребителей или же это подгонка норм и стиля жизни под национальные стандарты? Скорее всего, это обоюдоострый процесс.

В многом мы прояснили свою позицию на этот счет, отвечая на 3 предыдущий вопрос. Поскольку мы работаем одновременно и в вузах, и в независимой исследовательской организации, практическая значимость для нас — это предложение своего понимания и тех свидетельств, которые его подкрепляют, в поле публичной дискуссии, а также выход за пределы академии — в поле образования, переговорных площадок, акционизма, в том числе с привлечением фотографии, СМИ, кино. Вероятно, в тех терминах, которые предложены в самом вопросе, — это роли эксперта и фасилитатора обсуждений, происходящих в самых разнообразных формах — совещания в министерстве, публикации в электронной периодике, дебаты в радиостудии, семинары для журналистов или соцработников, междисциплинарные конференции. Иногда кажется, что удается творить новое знание, но это получается лишь когда идет интересный спор, совместная творческая работа или горячая дискуссия.

Мы не уверены, что где-то существуют фиксированные критерии. В разных фондах они могут различаться, к тому же там нередко происходит пересмотр приоритетов и смена требований.

Теоретические и прикладные исследования на эти деньги. Сегодня сложился рынок грантодающих и грантополучающих организаций, здесь действуют группы ученых, этом рынке обращаются довольно большие средства, тут выделяются разные сегменты, формируются критерии участия Если говорить о российском сегменте финансирования социальных наук, то, вероятно, лучше сразу оставить за скобками масштабные гранты и запросы на исследования (тендеры), которые предлагаются в рамках государственных, региональных за несовершенство механизмов отбора — предвзятость, «кумовство» (см. публикации А. Сахарова, М. Гельфанда), делают очень важное дело, поддерживая конкурсный принцип распределения средств. Жалко только, что средства эти очень невелики и процесс их реализации весьма бюрократизирован.

Некоторые вузы сейчас начинают включать грантовые механизмы, и это шаг в правильном направлении. Грантовой поддержки социальных исследований со стороны отечественных негосударственных фондов, на наш взгляд, не существует. Несколько единичных примеров не создали систему, тогда как активность зарубежных организаций-доноров в последние десять лет резко сократилась. Таким образом, о некотором сложившемся рынке говорить можно, а вот о его адекватности, науки вклада в укрепление патриотизма, другие хотели бы использовать ее влияние для утверждения гражданского общества, демократических ценностей, третьи желали бы видеть ся у доноров под влиянием множества факторов — идеологии организации, научной моды, лоббистских групп среди ученых, личных вкусов тех, кто принимает решения. Но в любом случае хотелось бы подчеркнуть, что тот научный продукт, который в конечном счете уходит с рабочего стола ученого, чью работу поддержали через грант, — это целиком авторский результат, со всеми плюсами и минусами индивидуального взгляда, а не Конечно, научная деятельность отчасти направляется через грантовые приоритеты, но мы никогда не слышали, чтобы фонды водили рукой ученого, проводящего исследования, как это видится в мрачных фантазиях тем, кто ностальгирует об эксклюзивных, гарантированных и бесконтрольных академических кормушках, подобных системе академических институтов, построенной в советские годы. У системы грантовой поддержки, разумеется, множество недостатков, но их в значительной мере компенсируют достоинства.

Потребность в прикладной антропологии (как и в прикладной 5 социологии) в первую очередь определяется институциальным и политическим контекстом. Американский контекст характеризуется, на наш взгляд, присутствием сильных коллегиальных и демократических традиций, верой (подчас наивной) в позитивную науку, научное управление, построенное в духе идеалов рациональной бюрократии. В результате администрация учреждений и организаций, упомянутых в формулировке вопроса, вынуждена выстраивать отношения управления с учетом разнообразных и конкурентных факторов, кроме того, присутствует множество стимулов привлекать независимую экспертизу. Востребованность антропологии в этих условиях связана, по-видимому, с культурной организацией общества, с необходимостью признавать и управлять культурным многообразием, а также с формирующимся в семье, школе, масс-медиа интересом, направленным не на себя, а вовне — к пониманию других групп, сообществ, культур. Прикладное антропологическое знание оказывается востребованным в связи с особым характером компетенций, которыми располагают представители этой дисциплины. Свою положительную роль играет и общий институциальный контекст укорененности и приемлемости социальной антропологии в профессиональной структуре общества как траектории образования В этом смысле Россия — достаточно контрастный пример.

Профессии или должности «социальный антрополог» не существует. Управление очень иерархичное, отсутствуют или плохо развиты механизмы учета интересов различных групп Теоретические и прикладные исследования в качестве элемента системы управления. Многих администраторов в принципе можно понять: в России нелегко найти компетентного специалиста, который был бы способен методологически корректно и непредвзято провести практико-ориентированное исследование, подготовка таких людей пока не просто остановить подготовку социальных антропологов. В результате реформы высшей школы «специалитет» по социальной антропологии исчезнет, а в результате борьбы за власть, Впрочем, только что появился утвержденный Минобразованием стандарт магистратуры «Антропология и этнология», и, несмотря на то что антропология уже не определяется как «социальная», стоит приветствовать и развивать появившуюся возможность. В стандарте, кстати, прикладная сущность дисциплины прописана очень широко — здесь и экспертно-аналитическая, и культурно-просветительская, и управленческая деятельность в большом разнообразии организаций и учреждений. Очень хотелось бы надеяться, что в деле подготовки магистров сложится более ощутимый консенсус и взаимопонимание разных направлений социальной антропологии и этнографии. Это должно стать нашим прикладным приоритетом.

Ярская-Смирнова Е.Р., Романов П.В. Этнография как профессия: между управлением, рынком и «чистой» наукой // Профессии.doc.

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

АНДРЕЙ ТОПОРКОВ

к его практической разработке может показаться естественным, однако реально он оказывается неблагоприятным для о большой сомнительности самих этих занятий, они дискредитируют и ученых, которые выступают как экстрасенсыдилетанты, и саму научную деятельность, которая становится В настоящее время существующий спрос на заговоры удовлетворяется в основном переизданиями сборников И.П. Сахарова и М. Забылина, которые включают множество фальсифицированных текстов. Обратившись к Интернету, легко найти online заговорную традицию в компаративном отношении, сравнивая ее с другими славянскими или индоевропейскими традициями, изучать социальный срез жизни общества, в котором чрезвычайно низком уровне осведомленности читающей публики об истории фольклористики и малой востребованности ворная традиция будет и дальше изучаться на основе текстов Конкретная ситуация, в которой приходится объяснять, кто мы такие и чем занимаемся, — это ситуация экспедиции и общения с информантами. Мы должны не просто сообщить о себе, но и расположить к себе людей, обосновать нужность наших занятий, приготовить собеседников к тому, что им придется подчас отвечать на странные вопросы. При этом все равно приходится смириться с тем, что степень откровенности информантов и уровень их доверия к собирателю будут относительно невелики до тех пор, пока ваш собеседник не убедится в том, что вам действительно по-человечески интересно то, Перед началом экспедиции обычно проводится подробный инструктаж, в котором все эти вопросы подробно обсуждаются со студентами. От того, в какой мере мы сможем объяснить, кто мы такие и чего хотим, во многом зависит успех нашей экспедиции в целом. Мы вынуждены считаться с тем, что деревенские жители, с которыми мы имеем дело, не знают вообще, кто такие антропологи, этнологи и археографы, а об этнографии и фольклористике имеют смутные представления. Слово «фольклор» у информантов ассоциируется главным образом с фильмом «Кавказская пленница» и соответственно с Шуриком, который, как известно, собирал тосты и при этом напивался. Поэтому лучше не говорить, что мы собираем «фольклор», так как это может быть воспринято как намек на то, что Желательно также, чтобы студенты называли своего руководителя просто преподавателем. Если они скажут, что я «профессор», то это может быть воспринято как воровская кличка; если сообщат, что я «доктор наук» или просто «доктор», то местные могут подумать, что я умею лечить, и станут обращаться ко мне за медицинскими советами. Если не дай Бог кто-нибудь еще и скажет, что я «член-корреспондент», то весь следующий месяц мое появление будет вызывать у местной молодежи неудержимый хохот.

Наименее травматичным и в то же время правдивым объяснением ситуации является то, что участники экспедиции — «студенты-историки», которые проходят практику, а общая задача наша состоит в том, чтобы сохранить память о прошлом. Впрочем, информанты все равно будут считать, что мы выспрашиваем их обо всем с какими-то практическими целями. Городские жители часто воспринимаются ими как недоумки, которые не умеют элементарных вещей (например, доить корову).

Теоретические и прикладные исследования Насколько я понимаю, основная функция любой гуманитарной науки заключается в том, чтобы обеспечить человеку понимание чего-либо: истории, языка, народных традиций и т.д.

разработка понятийно-терминологического аппарата, и решение частных задач, формулировка конкретных прогнозов, рекомендаций в конечном счете преследуют одну и ту же цель — постольку, поскольку они помогают организовать практическую работу, предоставляют некий набор опробованных методик, дают представление о движении науки. В этом смысле для меня интересна не столько теория, сколько история теоретических учений, причем в области не только фольклористики и этнологии, но и языкознания, философии, психологии, социологии, семиотики и т.д. Знакомство с ними помоА Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ гает избежать ошибок, которые уже заводили в тупик наших Плохая теория плоха не тем, что она внутренне противоречива, не основана на фактах и т.д., а тем, что она мешает разглядеть изучаемый объект, подсказывает ложные пути его интерпретации, дает ощущение своей непогрешимости. Наиболее пагубно, когда студент или аспирант попадает к научному руководителю, одержимому какой-нибудь «всеобъясняющей»

теорией или методологией. Переучить такого молодого специалиста будет значительно труднее, чем обучить его в первый раз.

«Поколенческие» предпочтения, может быть, выражаются в том, что великие ученые-гуманитарии второй половины ХХ в., которые выдвигали «сильные» теории, почти все уже нас покинули, а молодое поколение, кажется, занято исключительно эмпирическими темами и вообще не имеет представления о том, что помимо этого может быть что-то другое.

Я помню, что, когда читали лекции Ю.М. Лотман, Б.Н. Путилов, С.С. Аверинцев и другие ученые старшего поколения, они начинали обычно с общих положений, формулировали какието глобальные идеи, а потом уже переходили к частным вопросам. Сейчас все, как правило, и начинается, и кончается чистой эмпирией, в лучшем случае с историографией вопроса.

С точки зрения методики преподавания, конечно, очень важно, чтобы на лекции не просто сообщались факты, но выдвигались гипотезы, сталкивались разные точки зрения, демонстрировались их достоинства и недостатки. Например, когда я читаю лекцию по теории этноса, я сначала прошу студентов записать в столбик признаки этноса, а потом мы обсуждаем их и после этого каждый из них отвергаем и зачеркиваем. В результате остается обескураживающая картина столбика зачеркнутых признаков. При этом я вовсе не считаю, что этнос «умер» и само это понятие имеет фантомный характер. Просто такой методический прием позволяет лучше осознать сложность проблемы и объяснить множественность существующих Я довольно часто пишу рецензии на книги и выступаю на различных конференциях по поводу чужих докладов. В этих случаях я позиционирую себя (во всяком случае в своих собственных глазах) как «эксперта», т.е. «знатока» в определенной области, которой я занимаюсь. Проблема в том, что читатель или участник конференции вовсе не обязательно считает меня экспертом и знатоком и может объяснять мое поведение совершенно по-другому (например, как проявление моего дурного Теоретические и прикладные исследования 5 условиях такие «крупные компании, государственные организации, школы, медицинские учреждения», которые бы нуждались в сотрудничестве с антропологами. В принципе антропологи могут работать в институтах РАН, университетах, где есть и Санкт-Петербурге, не говоря уже о стране в целом. Достаточно сказать, что в Москве до сих пор нет ни одного специализированного этнографического музея, сравнимого с Кунсткамерой или Российским этнографическим музеем.

Русские заговоры из рукописных источников XVII — первой половины XIX в. / Сост., подг. текстов, статьи и комм. А.Л. Топоркова. М.: Индрик, 2010.

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

ВАЛЕНТИНА УЗУНОВА

Человеку также присущи и независимость, и способность преодолевать групповые пристрастия. Для меня чрезвычайно интересны именно экспериментальные ответы на эти противоречия. Много лет я нахожу результаты психологических экспериментов в публикациях проекта «Высшей школы психологии»

социальных психологов современности Элиота Аронсона [Общественное животное 2003]. Любая тема экспериментально методически выверена, красиво изложена. Но заставляет страдать. Даже постановка таких вопросов, как, например, «зависимость бесчестного поведения от внушенной самооценки»

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

Мысли о шаткости научного фундамента порождают и фундаментальную угрозу самой способности осмысления социального пространства. Например, еще в 2004 г. специалисты ИРЛИ РАН едва ли не по принуждению общественности издали сборник статей «Что думают ученые о “Велесовой книге”»

[Что думают ученые 2004]. Но на какие гранты в 2008 и 2009 гг.

был организован «ответ общественности» на эту книгу, прозвучавший на двух Международных конгрессах «Докирилловская славянская письменность и дохристианская славянская культура» (ЛГУ им. А.С. Пушкина, Государственный университет управления, Академия фундаментальных наук)?

Главным персонажем этой безумной мистерии является В.А. Чудинов, представивший по следам своих книг по «новой Теоретические и прикладные исследования что организаторы мероприятий заблаговременно заверили «солиста», что «предоставят самую широкую аудиторию, заинтересованную и уже подготовленную к восприятию». Как это Можно понять специалистов из ИРЛИ, которые брезгливо отстраняются от дебатов на тему «Велесовой книги», можно понять журналистов, которым надоела постоянно всплывающая тема «Протоколов сионских мудрецов» и прочие мании преследования в умах политиков. Кажется, только правозащитники не забыли, что именно на основе этих книжонок лепили тексты своих листовок, брошюр и книг члены общества «Память» еще в конце 1980-х гг. Так, может быть, только правозащитники и могут являться социальными заказчиками наших хотим разговаривать. Старание преодолеть безразличие к науке как одно из доминирующих настроений общего магистрального безразличия в нашем обществе понуждает нас к доказательствам своей нужности как условию выживания. От науки ние о социальном государстве (ст. 7 Конституции РФ). Одновременно исчезает даже возможность подходов к пониманию принципа верховенства гуманитарного права. Пути к практическому его применению наукой не проторены. А собственно почему? А потому, что бьют на наших глазах правозащитников — тех самых заказчиков, которые считают возможным обратиться к ученым с просьбой о разъяснении, например, была ли в Российской империи «раса»? Спасибо, Марина Могильнер, рассмотрев уникальный материал о деятельности Русского антропологического общества [Могильнер 2008], отвечает Требование «абсолютного запрета пыток» хорошо проиллюстрировано в музеефицированных застенках средневековых крепостей, где «пыточные камеры» с орудиями палачей видел каждый ребенок. Поражает воображение взрослых людей и изобретательность тюремщиков Шлиссельбурга. Не морили они заключенных ни голодом, ни холодом, ни грязью по колено. Абсолютной информационной тишиной пытали, даже Библию читать не давали. Уверена, что на эту тему историками написано достаточно книг, так что правозащитники в своей практической деятельности могут опереться на историю вопроса. Вот и «Кресты» скоро перебазируются на недосягаемый Кстати, о Карелии. Если у нас этой зимой на голову прохожих просто падали «сосули», то в Сортавальском районе республики, не убоявшись холода, действовала финская организация «Pro Karelia» [Панфилова 2010]. Я расспросила о программе ее деятельности в Хельсинки. Действительно, имеются намерения обратиться к российским соседям с планами по установке памятных знаков на местах исчезнувших поселений и по совместному выведению города Выборга из затрапезного состояния. Наши краеведы, безусловно, внесут свою лепту в обсуждение этих сюжетов, и мы с соседями лучше поймем друг друга.

Наверное, действительно существует мое «поколенческое предпочтение» думать, что понимание всегда открыто для опыта, отрицательного и положительного.

Предлагаемая коммуникационная ситуация обсуждения заставляет понимать «внешний взгляд» как текстообразующий фактор. Если мне задан маршрут движения к практическому преломлению слов в дела, то я прикинусь толмачем. Переводить тексты с русского теоретического на русский практический постараюсь так, чтобы «соблюдать требования почти немыслимой верности оригиналу за счет предоставления почти неограниченной свободы в путях ее достижения», т.е. именно так, как учил Жак Деррида [Деррида 2000: 426]. А то, что само Теоретические и прикладные исследования однозначно как благо. Многие, кто быстро научился зарабатывать деньги на успешной продаже своих работ, послужили примером для остальных, стали проводниками мнений о новых решительный шаг навстречу новшеству. Число грантозаявителей стремительно выросло, а число принятых на грантовое финансирование проектов не стало просто снижаться, но стало разнообразиться. В итоге грантовое финансирование стало играть роль идеологии: подтвержденное материально право ученых заниматься наукой позволяло им утвердиться и в собственных глазах. Следуя правилам игры, если бы грантодателем была я, то создала бы на базе МАЭ РАН школу научной Если наше общество сегодня актуализирует в публичном пространстве наиболее примитивные образчики расового мышления, то антропология не должна отзываться ни на его призывы, современности позволит сформироваться следующим поколениям ученых, минуя школу, которая не заинтересована в развитии антропологии, так как понимает себя как агент нынешнего государства.

Могильнер М. Homo imperii. История физической антропологии в России (конец ХIX — начало ХХ вв.) М.: Новое литературное обозрение, 2008.

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

Панфилова О. В замерзающих районах Карелии появились листовки Что думают ученые о «Велесовой книге». СПб.: Наука, 2004.

Узунова В.Г. Школа научной экспертизы Н.М. Гиренко // Ad hominem. Памяти Николая Гиренко. СПб.: МАЭ РАН, 2005. С. 287– Ядов В.А. Современная теоретическая социология как концептуальная база исследования российских трансформаций. СПб.:

РЕВЕККА ФРУМКИНА

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

Как мне представляется, главным стержнем в жизни и деятельности Фуко была борьба за свободную личность; а в его текстах этот посыл претворялся весьма сложным образом и не всегда по «академическим» правилам. Поэтому пафос жизни Фуко мне более понятен, нежели пафос его текстов. Однако ученых Вообще же преклонение не должно заменять понимание. Как когда-то сказала Л.Я. Гинзбург, применительно к авторитетам нам свойственно либо оплевывание, либо облизывание; сюда я бы добавила: а вместо изучения авторитетных текстов — их Последнее хорошо видно на примере таких «модных» французских авторов, как Лакан, оставивший огромное количество текстов, но очень мало таких, которые можно отнести к науке.

Если считать научными тексты Лакана, то очевидно, что быть Замечу, что писать ясно о мутных предметах — трудное занятие; и мои небольшие по объему эссе требуют от меня усилий, нередко больших, чем это бывало при изложении собственных Некоторое знакомство с системой распределения грантов на 4 гуманитарные исследования вызывает у меня единственное желание: не иметь дела с этой системой ни в каком качестве.

В экспертизе я иногда вынуждена участвовать, позволяя себе роскошь оставаться независимым экспертом. Конечно, я «умею» объяснять руке дающего, насколько ценными или малоценными будут именно вот эти (гипотетические) результаты; однако осмысленным это занятие оказывается крайне редко и преимущественно при работе с зарубежными Теоретические и прикладные исследования С антропологией я связана лишь как читатель отдельных работ. По-моему, неразвитость социальной антропологии в России — это частный случай парадигмальной «кособокости» наук большинства социальных теоретиков начала ХХ века, был тождественен редукционистскому схематизму (“экономический материализм”) и слишком связан с крайними формами политического радикализма. Должна была измениться философская, интеллектуальная “рамка” марксизма, и, с другой стороны, должно было существенно трансформироваться само поле

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

ДЖУЛИЯ ХЕММЕНТ

Эта парадигма была опрокинута в конце шестидесятых с возникновением постколониальных и феминистских исследований, а также исследований, посвященных ситуации тех, кто твердило о важности изучения властных отношений; они настаивали, что антропологи обязаны признавать исторические, и народами, а также осевое значение колониальных и неоколониальных взаимоотношений [Wolf 1982]. Это научная критика вызовов феминистских исследований и изучения подчиненных групп «критическая» парадигма на сегодняшний день широко признана в рамках нашей науки [Burawoy, Verdery 1999;

А кроме того, невозможно вычеркнуть нас самих из наших этнографических исследований; новая этнография требует, чтобы мы позиционировали самих себя, когда мы пишем о взаимоотношениях, возникающих в полевых условиях, а также между теоретическим и прикладным. Этот разрыв остается институционально оформленным в Соединенных Штатах; программы по антропологии стремятся к четкой демаркации; в то время как некоторые отчетливо идентифицируют себя в качестве «прикладных», многие отделения культурной антропологии воздерживаются от подобного обозначения и не педалируют практическую применимость своего знания. И действительно, один антрополог пожаловался на «общеакадемическое В последнее время предпринимались многочисленные попытки уничтожить этот разрыв. Призывы переосмыслить и переоценить роль антропологии, ее цели и значимость становятся тали новые программы исследований и подходы под новыми названиями (см. недавние дискуссии в Соединенных Штатах о «публичной» антропологии [Borofsky 2000], антропологии, «интересной для общества» [Sanday 2003], «ангажированной»

[Lamphere 2003] или «активистской» антропологии [Hale 2006;

Lyon-Callo, Hyatt 2003]). Предлагая разные точки зрения и формулировки (для некоторых основной целью является выход к широкому читателю и служение общественным интересам, тогда как другие нацелены на конкретные социальные изменения или реализацию «активистских» программ), все они стремятся уничтожить этот разрыв. Я думаю, что эта новая тенденция подпитывается интересами, истоки которых лежат как внутри академического мира, так и за его пределами1. Например, недавние этические споры, вроде полемики по поводу яномами, подняли серьезные вопросы, касающиеся нашей Между тем возобновившийся интерес к прикладной стороне дела связан и со сдвигами внутри поля и самой профессии. За последние десятилетия рынок труда претерпел значительные перемены: все меньше рабочих мест остается для растущего числа защитивших диссертации — факт, о котором я как преподаватель мучительно помню. В то же самое время открылись возможности для устройства вне академического мира — в негосударственных институциях: фондах, институтах развития, а также неправительственных организациях. По некоторым оценкам, сектор, представленный неправительственными организациями, вскоре может стать наиболее крупным работодателем для антропологов [Hackenberg, Hackenberg 2004].

Существуют, как я думаю, и другие факторы, способствующие этому вновь возникшему интересу к публичной антропологии.

Размышляя об этом сдвиге последних лет, я пришла к выводу о том, что это связано с поколенческим моментом. Как я уже отмечала [Hemment 2007a], многих из нас, созревших в качестве антропологов в девяностые годы, эта наука привлекала критической мощью антропологической практики. Мы ощущали силу ее критических выводов, но хотели большего и переживаСледует сказать также и об отсутствии консенсуса в данном случае, свидетельством чему является сопротивление со стороны как тех, кто давно занимается «прикладными» исследованиями [Singer 2000], так и тех, кто не согласен с тем, что антропология должна стать социально ангажированной.

В недавней статье, опубликованной в “Anthropology News”, бывший директор культурной программы Национального научного фонда Стюарт Плеттнер полагает, что это опасный путь к «социально ориентированной работе» [Plattner 2002].

Стимулом полемики по поводу яномами стала “Darkness in El Dorado” журналиста Патрика Тирни, который обвинил известного антрополога Наполеона Шанона в соучастии в нарушении прав человека, жертвами чего стали индейцы яномами. Подробнее о дискуссии и о тех последствиях, которое это дело получило в антропологии, см.: [Borofsky 2005].

Теоретические и прикладные исследования К этому разочарованию добавлялись те формы несправедливости и насилия, с которыми мы сталкивались в наших этнографических исследованиях.

как меня, так и большинства моих студентов) является историческая миссия антропологии, заключающаяся в установлении антропология выступала сообщницей колониального доминирования, но мы находимся под властью ее обещания разоблачить это и бросить вызов отношениям неравенства и формам системного насилия. Нередко мы делаем выбор в пользу работы с маргинальными и неимущими слоями. Когда мы документируем формы неинтегрированности, с которыми сталкиваются эти люди, и пытаемся их понять, у нас появляется вкус концепциях критической этнографии и целях культурной критики, но позволяет идти дальше деконструкции, чтобы заниматься совместными проектами ради социальных перемен Чувствуя некоторую подозрительность по отношению к недавним дискуссиям, особенно по поводу продолжающегося навешивания ярлыков (иногда это напоминает гангстерскую войну где разделяют эту идею и ценят этот подход. Коллеги по факультету — представляющие четыре направления данной дисциплины: археологию, физическую, лингвистическую и культурную антропологию — стремятся к публичной антропологии, обладают характером полемик и само значение «применимости» является предметом спора. Недавнее участие некоторых собственных позиций привели к формированию Сети заинтересованных антропологов (Network of Concerned Anthropologists, NCA), независимого специального сообщества, включаюА Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ щего целый ряд видных антропологов, работающих в США.

Данная сеть не отвергает прикладную антропологию как таковую, но задает вопросы о том, какой тип практического применения актуален для антропологов, стремящихся к тому, чтобы сделать практику более этически ориентированной1. Многие антропологи (как и другие живущие в США ученые) глубоко обеспокоены распространением корпоративной логики внутри академического мира, а также заметно более высокой оценкой выгоды по сравнению с мыслью или наукой (некоторые называют этот ряд тенденций «корпоративизацией академического мира»). Истоком многих дискуссий является беспокойство по поводу хрупкого статуса общественного высшего образования, но они касаются и тех сил, которые влияют на исследовательскую повестку дня, т.е. они выражают обеспокоенность по поводу практической применимости науки в корпоративных интересах.

Как же эта приверженность идее практической применимости сказывается на моих исследованиях? Интерес к формам прикладной антропологии подпитывался у меня отчасти тем, что я училась в середине девяностых годов, а также научными дискуссиями, в которых я участвовала. Однако на него влияли и противоречия поля, а также тема, которой я занималась. Темой моей докторской диссертации, работу над которой я начала в середине девяностых годов, стал обладавший международной поддержкой процесс демократизации в России. Особенно меня интересовали инициативы поддержки женских групп, являвшиеся частью более широкого проекта, который должен был помочь развитию гражданского общества.

Ученые из США и Западной Европы в больших количествах приезжали в постсоветскую Россию для того, чтобы задокументировать и проанализировать социальные последствия так называемого переходного периода. Как антрополога меня интересовали культурные процессы, связанные с этими явлениями. Я пыталась исследовать реакцию на разворачивающиеся процессы развития, проанализировав реакции россиян. Особо меня интересовали отношения международных организаций с женскими группами, а также то, как российские женщины осмысляли западные феминистские дискурсы и модели, которые приносили с собой эти организации.

Группа выпустила коллективно написанную книгу “The Counter-Counter Insurgency Manual” (Prickly Paradigm Press, 2009); данный памфлет, поданный как ответ на опубликованный американской армией и военно-морскими силами в 2006 г. “Counterinsurgency Field Manual”, включает предисловие ведущего американского антрополога Маршалла Салинза. См. также сайт группы.

Теоретические и прикладные исследования По мере наблюдений я начинала понимать, что «демократизирующие» вторжения, вроде программ, содействующих правам женщин, тесно связаны с мучительной политико-экономической ситуацией. Неправительственные организации, время, когда происходила резкая реструктуризация экономики. «Шоковая терапия» по рецепту советников МВФ и международных кредиторов привела к сокращению государственной экономики, демонтажу системы социального обеспечения, а также нехваткам в системе медицинского обеспечения, гиперинфляцией и расходами на медицину без системы социальных гарантий. Еще более досадным было то, что эти драконовские меры поддерживались некоторыми из тех самых исследование позволило мне увидеть фрустрацию россиян, которые были получателями помощи западных организаций. Нередко бывало так, что американские и западно-европейские Wedel 1998]. Несмотря на риторическую приверженность совместной работе с российскими «партнерскими» организациями, программа действий вырабатывалась за пределами России — в Женеве или Вашингтоне — и нередко не учитывала неудовлетворенность международными семинарами и учебными программам, которые они посещали. Рабочие концепты в 1990-е гг., моя задача заключалась в том, чтобы проблематизировать концепты и технологии, поддерживавшие международное участие в делах постсоциалистических стран, а также ными результатами1. Иными словами, я была привержена проекту культурной критики.

Однако у меня был и другой интерес, который диктовался рефлексивным императивом критического этнографического проекта: когда я обдумывала схему моего исследования, вопрос «как» стал звучать все громче и громче. Когда объектом исследования является «западное» или международное участие в российских делах, как должна себя позиционировать я — британка, получившая образование и работающая в США? Как мне избежать воспроизведения тех же самых схем в моей собственной исследовательской практике?

Не лишено иронии то, что, как я обнаружила, антропология предлагает лишь небольшое количество ответов на этот методологический вопрос. Кончилось тем, что я стала использовать инструментарий «совместно проводимых исследований» (Participatory Action Research, PAR). Данная методика является откровенно «прикладной» — это методология социального изменения, корни которой лежат в популярных движениях развивающихся стран. Она нацелена на то, чтобы внести в исследование момент равенства и совместной работы. Многократно описанная как метод, стиль или философия [Fals Borda, Rahman 1991: 16], идея совместно проводимых исследований возникла как прямой вызов одновременно логике общепринятой социальной науки и инициативам по развитию, предпринимаемым властями [Freire 1970].

Фундаментальный принцип в данном случае заключается в том, чтобы вовлечь представителей местного сообщества (обычный предмет исследования) в качестве партнеров в исследовательские проекты, представляющие взаимный интерес.

Поскольку я планировала присоединиться к одной из женских групп (феминистской группе «Женский Свет» при университете в провинциальной Твери), этот подход был вполне осмысленным и казался реализуемым. В самом деле, это представляло интерес для основателя группы Валентины Успенской, которая предложила мне пожить вместе с группой и преподавать Так я стала участвовать в жизни представителей «Женского Света». В 1997–1998 гг., живя в Твери, я посещала собрания группы и знакомилась с работавшими в ней женщинами, участАнтропологи с готовностью включались в дискуссии о демократизации и проблематике переходного периода. Они поднимали критические вопросы по поводу этих процессов и ставили под сомнение их основания, а также их часто незапланированные последствия [Borneman 1998; Gal, Kligman 2000; Sampson 1996; Verdery 1996; Wedel 1998]. Многие из нас изучают неправительственные организации, созданные международными агентствами.

Теоретические и прикладные исследования вуя совместно с ними в повседневной жизни. После шести месяцев включенного наблюдения практический «прикладной»

где мы ставили вопросы о терминах и моделях, которые предлагали фонды и организации. Женщины были настроены критически по отношению к некоторым процессам, которые разворачивались на их глазах, а именно — к формализации сферы неправительственных организаций. Волновало их и то, что организации отнюдь не обязательно осознают проблемы, которые они сами считали наиболее важными на местном уровне.

Тем не менее они решили начать и работать с международными организациями для того, чтобы реализовать более формализованный проект. Несмотря на все потенциальные проблемы, члены группы считали, что этот проект является наилучшим способом продолжать свою работу и добиваться своих Hyatt 2003], я вовлеклась в работу над практически ориентированным исследованием, когда антропологи предлагают свои активистами, ангажированные исследователи могут способствовать созданию пространства для реализации новой внутренней политики, новых типов субъектности, а также возникновения новых политических возможностей за пределами того, мы вместе работаем над совместным исследовательским проектом, посвященным российской молодежной политике, причем в центре проекта — недавние государственные инициатиА Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ вы, цель которых заключается в поощрении волонтерства среди молодежи. Проводимый на базе университета, проект привлекает студентов в качестве соисследователей. Целью проекта является выстраивание диалога между молодыми людьми, которые обладают разными степенями вовлеченности в деятельность молодежных организаций, которые мы изучаем (активистами, случайными участниками), с теми, кто не связан с этими организациями. Создав контакт между акторами разного типа и разными типами знания, мы создаем новое пространство для диалога. Это порождает исследовательское сообщество среди молодых россиян и облегчает критический разговор о власти, ответственности и гражданстве.

Тема нашего исследования интересна как для студентов, так и для их преподавателей. В то же самое время проект открывает пути для обучения студентов. Студенты оказываются вовлеченными в разные формы гражданской активности, благодаря чему у них одновременно появляется возможность заняться практической подготовкой и теоретически поразмышлять об Существует целый ряд возможных ответов на ваш вопрос. Поскольку мой интерес к прикладным исследованиям существует независимо от поручений неправительственных организаций — хотя они на него и повлияли — я не отшатнусь сразу же, как это делают некоторые, перед упором на «практическую применимость». Очевидно, однако, что необходимо быть осторожным.

Может показаться, что этот вопрос указывает на новизну данной тенденции. Я бы поспорила с этим. Язык «воздействия»

в известном смысле нов, и истоком его является корпоративный мир, между тем на академические исследования всегда оказывали влияние те, кто давал на них деньги. Исследовательская работа всегда осуществляется в пространстве, структурированном властью, управляемом типами финансирования, а также стратегическими целями финансирующих науку правительств; невозможно сделать исключение для научной беспристрастности. «Воздействие» на сегодняшний день указывает на нежелательное доминирующее положение корпоративных принципов по отношению к науке; в середине века это указывало на нечто другое. Классическая парадигма, о которой я говорила ранее и которая формировала привычный тип академического и прикладного исследования до 1960-х гг., сама по себе была продуктом холодной войны [Wolf 1982]. Она многим обязана стратегическим целям США в данный период, целям того, что Прайс называет «государством национальной безопасности», стремившимся обезвредить местные вызовы, Теоретические и прикладные исследования государственной молодежной политики включает анализ прокремлевского молодежного движения «Наши»), меня очень международные организации. Я уже писала о чувствительности по поводу корпоративизации академического мира; я разделяю это беспокойство. Однако исходя из моего собственного опыта поисков внешнего финансирования (у таких американских организаций, как Совет по исследованиям в области социальных наук (Social Science Research Council), Национальный научный фонд (National Science Foundation), а также Совет по международным исследованиям и обменам (IREX)) могу именно тем, который я поддерживаю. «Влияние» часто оказывается связанным с прогрессивными целями и устремлениями — с желанием работать ради более совершенной социальной интеграции, ради того, чтобы сделать академический мир о проницаемости данного пространства (у представителей организаций нередко есть докторские степени по социологии).

несомненно, происходит в случае феминистски ориентированных кампаний, которые поддерживались международными институтами развития в 1990-е гг.; это многие отмечали

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

Несмотря на искреннее желание конкретных представителей неправительственных организаций реализовать позитивные социальные перемены, на их деятельность оказывают влияние обстоятельства, в которых они работают: грантовые сроки, проблемы управления, а также общая логика, в рамках которой разворачивается эта деятельность. Более того, финансирование является краткосрочным и непостоянным. Социальные проблемы могут быть сложными и глубоко укорененными, но от активистов и общественных групп требуют, чтобы они перенацеливали, переориентировали свою деятельность с головокружительной быстротой и частотой.

Примером, свидетелем которого я была во время работы над моим ранним проектом, является сдвиг в деятельности неправительственных организаций — от поддержки кампаний против домашнего насилия к кампаниям против продажи в сексуальное рабство. От работников нашего кризисного центра требовали сместить акценты, чтобы продолжать получать поддержку, несмотря на тот факт, что многие из них чувствовали, что данная проблема находится вне их компетенции [Hemment 2004]. Я думаю, что эти примеры являются для нас как для исследователей поучительными.

Независимо от источника финансирования, от того, является ли человек исследователем или практиком, вызов остается тем же самым: найти способ получения ресурсов, оставаясь при этом верным целям и приоритетам своей собственной работы.

Это то, с чем нам, как я полагаю, приходится иметь дело. В обоих совместных проектах, о которых я говорила, я стремилась стратегически использовать ресурсы, полученные от организаций, чтобы решать наши задачи (мои и моих партнеров).

В рамках нынешнего проекта мы делаем это по-другому (исследовательская часть проекта в значительной степени осталась непрофинансированной). Поддержанный Национальным научным фондом, проект представляет собой в гораздо большей степени «научное» сотрудничество, в рамках которого я оказываюсь «основным исследователем», а мои коллеги — «консультантами». Это новая конфигурация, выстроенная для того, чтобы соответствовать времени. По целому ряду причин мои коллеги, гражданские активисты, являются на сегодняшний день более основательно укорененными в университете, чем это было ранее, а их работа фокусируется вокруг Центра гендерных исследований (институционализированный проект, возникший из неформальной группы «Женский Свет»

в 1999 г.). Центр получал финансовую поддержку Фонда ФорФОРУМ Теоретические и прикладные исследования является менее устойчивым. Между тем ряд федеральных реформ в области образования означает, что у студентов оказывается меньше возможностей заниматься профессиональными исследованиями и практикой. Этот получивший финансирование совместный проект дает скромные средства моим коллегам, а также возможности для проведения исследований возможностью для интеллектуального сотрудничества, солидарности и дружбы. Он облегчает возможности диалога, который, как мне кажется, приносит удовлетворение и пользу как

Burawoy M., Verdery K. Introduction // M. Burawoy, K. Verdery (eds.).

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

Lamphere L. The Perils and Prospects for an Engaged Anthropology. A View Lyon-Callo V. Inequality, Poverty, And Neoliberal Governance: Activist Ethnography in the Homeless Sheltering Industry. Orchard Park:

Lyon-Callo V., Hyatt S.B. Introduction: Anthropology and Political Marcus G., Fischer M. Anthropology as Cultural Critique: an experimental Mohanty Ch. Feminism Without Borders: Decolonizing Theory, Practicing Patico J. Consumption and Social Change in a Post-Soviet Middle Class.

Plattner S. Anthropology as Social work: Collaborative models of anthropological research // Anthropology News. 2002. Vol. 43.

Price D. Threatening Anthropology: McCarthyism and the FBI’s Surveillance of Activist Anthropologists. Durham; L.: Duke University Press, Rivkin-Fish M. Women’s Health in Post-Soviet Russia: The Politics of Intervention. Indiana: Indiana University Press, 2005.

Sanday P.R. Public Interest Anthropology: A Model for Engaged Social Sampson S. The Social Life of Projects: Importing Civil Society to Albania // Singer M. Why I Am Not a Public Anthropologist // Anthropology News.

Snitow A. Cautionary Tales // Proceedings of the 93rd Annual Meetings of Urciuoli B. Team Diversity: An Ethnography of Institutional Values // anthropology of academic practices. Ontario: Broadview Press, 2006.

Van Willigan J. Applied Anthropology: an Introduction. L.: Bergin & Garvey Verdery K. What Was Socialism, and What Comes Next? Princeton:

Wedel J. Collision and Collusion: The Strange Case of Western Aid to Wolf E. Europe and the People Without History. Berkeley: University of Теоретические и прикладные исследования

ТАТЬЯНА ЧЕРНИГОВСКАЯ

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

Я надеюсь, что все маски мне к лицу… Во всяком случае, я все Сама система грантов — вероятно, лучший из известных сейчас способов финансирования исследований. Так работает весь мир. Другой вопрос — кто и исходя из каких соображений определяет векторы предпочтений, так называемые приоритетные направления развития науки в конкретное время.

К примеру, вряд ли египтология или исследование поэзии шумеров могут претендовать на особое место в народном хозяйстве, но недалек день, когда в России (а возможно, и в мире) не останется людей, способных прочесть древние тексты на этих языках, а значит, мы попросту потеряем целые цивилизации!

Ну а размеры / суммы грантов просто оскорбительны. Например, научные школы оцениваются в 500 000 рублей в год на целый коллектив! Щедро, не правда ли?..

Приходится признать, что в России общая культура и рефлексия по поводу роли науки в обществе гораздо менее развита.

Подозреваю, что несметные тысячи менеджеров предпочтут обеспечить мир, согласие и процветание своих компаний, позвав шамана или батюшку, а не обратившись к специалистам.

Умом Россию не понять, как давно известно…

ВИКТОР ШНИРЕЛЬМАН

годы в республиках уже вызревали националистические настроения, требовавшие доказывать, что едва ли не все достижения цивилизации создавались предками на месте. Поэтому, если я в своих книгах, основываясь на многочисленных биологических, палеоклиматических и археологических данных, показывал очаговой характер возникновения земледелия и скотоводства, то это плохо воспринималось, ибо во многих южных республиках принято было считать, что земледелие и скотоводство (или только скотоводство) складывались там самостоятельно, независимо от внешних импульсов. Кстати, такие касающиеся жгучих вопросов современности, должны интересовать как специалистов, так и самую широкую публику. Поэтому я в первую очередь занялся вопросами интерпретации из сторон, я сделал ставку на широкие сравнительные исследования. Идея заключалась в том, чтобы показать, что независимо

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

Причем эти факторы воздействуют не только на широкую публику, но и на самих ученых. Мне представлялось, что демонстрация таких механизмов заставит многих задуматься и посмотреть критически на особенности национальных историй, создающихся практически на всем постсоветском пространстве. Я надеялся, что, увидев, к чему все это ведет, ученые начнут строже относиться к своим построениям.

Но получилось иначе. Похоже, мои книги, посвященные исторической памяти, произвели эффект «шоковой терапии».

Их сторонились, и мало кто из специалистов ими заинтересовался. А кто-то однажды заметил, что они «широко известны в узких кругах». Впрочем, их читают в тех республиках, о которых там идет речь. Но как читают! Вопреки моему акценту на широкие сравнительные исследования читатели пропускают очень важные для понимания введение и заключение и обычно выбирают только то, что касается их собственного народа и их соседей, с которыми они находятся в конфликте. Причем обычно им нравится то, что я пишу об особенностях национальной историографии их соседей, и не нравится то, что у меня написано об их собственной историографии.

Получается, что единой истины нет — у каждого народа своя истина и соответственно свое представление о том, что и как происходило в прошлом. И, идя навстречу интересам публики и местных политиков, ученые продолжают выстраивать национальные мифы. Деконструкция таких мифов вызывает только Поэтому дело не в абстрактной «нужности и полезности» работы и даже не в популярном стиле изложения (пишу я достаточно простым языком и, как мне кажется, всегда объясняю суть своих исследований). Проблема в этноцентризме, который поразил все постсоветские общества без исключения. Я убежден, что с научной, политической и гражданской точек зрения мои работы должны быть востребованы. Однако они не отвечают ожиданиям многих читателей, уже привыкших жить в мифе.

И покушение на этот миф чревато серьезными последствиями.

К сожалению, среди таких читателей, на удивление, иной раз оказываются даже ученые, которые, казалось бы, должны испытывать склонность к рефлексии. А другие ученые, интересующиеся социальной памятью, пишут о чем угодно — об античности, средневековье, Франции, Китае и т.д., — но только не о России. Ведь затрагивать такую тему на материалах своей страны оказывается небезопасным.

Теоретические и прикладные исследования 2 так что мне трудно проводить какие-то деления. Впрочем, в гуманитарной области сегодня границы между науками стираются. Порой трудно сказать, где кончается социология и начинается социальная антропология, где кончается лингвистика (а это и было главной теорией в советское время), постсоветские ученые не создали ничего равноценного ему. Образовалась зияющая дыра, и все приходится создавать заново. Парадокс заключается в том, что в советское время марксизм-ленинизм, во-первых, был неоднороден (наряду с официозом существовали иные его версии, более соответствовавшие научному знанию), во-вторых, допускалось развитие теоретических общества, позволявшая всевозможные теоретические эксперименты, способствующие лучшему пониманию особенностей с мыльной водой выплеснули и ребенка. Между тем легче, отталкиваясь от плохой теории, создавать хорошую, чем выстраивать все заново на пустом месте.

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

Вопрос о «практической значимости» исследования, простой 3 на первый взгляд, очень не прост по сути. На счастье, в контексте формальной документации он относится к категории формальных вопросов, на которые допускается вполне формальный ответ, суть которого мало влияет на оценку работы. Все понимают, что вопроса такого рода требуют правила игры. Так к нему и относятся. Ведь в нашей области внедрение результатов исследований в практику практически от нас не зависит, если только речь не идет о работе по специальному заказу, исходящему от властных структур. Впрочем, даже в этом случае нередко бывает так, что и чиновник заказывает исследование для того лишь, чтобы отчитаться в том, что работа ведется. Ведь он вовсе не склонен брать на себя инициативу и внедрять чтолибо, исходящее от ученых и не утвержденное вышестоящими Гораздо интереснее другой вопрос, то и дело фигурирующий в заявках на международные гранты. Речь идет о том, «как результаты вашего исследования скажутся на вашей карьере».