«РЕГИОНАЛИСТИКА Сборник научных трудов Гродно ГрГУ им. Я.Купалы 2008 УДК 323.174 ББК 65.04 Р33 Редакционная коллегия: Т.И.Адуло (Минск) Н.Е.Лихачев (Могилев) Н.И.Богдан (Минск) Е.В.Матусевич (Минск) В.Н.Ватыль (Гродно) ...»

Министерство образования Республики Беларусь

УЧРЕЖДЕНИЕ ОБРАЗОВАНИЯ

«ГРОДНЕНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

ИМЕНИ ЯНКИ КУПАЛЫ»

РЕГИОНАЛИСТИКА

Сборник научных трудов

Гродно

ГрГУ им. Я.Купалы

2008

УДК 323.174

ББК 65.04

Р33 Редакционная коллегия:

Т.И.Адуло (Минск) Н.Е.Лихачев (Могилев) Н.И.Богдан (Минск) Е.В.Матусевич (Минск) В.Н.Ватыль (Гродно) А.Н.Нечухрин (Гродно) Р.В.Гребенников (Минск) С.В.Решетников (Минск) Т.И.Довнар (Минск) Д.Г.Ротман (Минск) Г.А.Зорин (Гродно) И.С.Самарина (Гродно) М.Е.Карпицкая (Гродно) В.В.Швед (Гродно) Ч.С.Кирвель (Гродно) А.А.Ширинянц (Москва) Л.Е.Криштапович (Минск) В.С.Фатеев (Минск) Б.М.Лепешко (Брест) Л.И.Цыганкова (Гродно) Рецензенты:

Ч.С.Кирвель, доктор философских наук, профессор;

С.В.Решетников, доктор политических наук, профессор.

Под редакцией доктора политических наук, профессора В.Н.Ватыля.

Регионалистика : сб. науч. тр. / под ред. д-ра полит. наук, Р проф. В.Н. Ватыля. – Гродно : ГрГУ, 2009. – 212 с.

ISBN 978-985-515-117- Второй выпуск сборника посвящен рассмотрению регионального ресурса в реализации приоритетных программ государственной политики. Его материалы будут полезны и интересны всем, кто теоретически и практически занимается решением проблем регионального развития. Статьи публикуются на белорусском и русском языках. Авторы опубликованных материалов в соответствии с Законом Республики Беларусь о печати и иных средствах массовой информации несут ответственность за точность приведенных фактов и сведений. Редакция может публиковать материалы в порядке обсуждения, не разделяя точку зрения автора.

УДК 323. ББК 65. © Учреждение образования ISBN 978-985-515-117- «Гродненский государственный университет имени Янки Купалы»,

РЕГИОН: ОБЩЕТЕОРЕТИЧЕСКИЕ КОНТУРЫ

УДК 323.2.01 (476) Д.В. Белявцева

РЕГИОНАЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВО

И ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ ОБЩЕСТВА:

ОПЫТ КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИИ ПРОБЛЕМЫ

В статье анализируется проблема становления региональных политических исследований на постсоветском пространстве. Выделяются их основные направления и перспективы для Беларуси. Автором предлагается концепция исследования региональных особенностей политического сознания современного белорусского общества.

Среди направлений современной политической науки в последнее время в мире активно развиваются региональные политические исследования.

Не составляет исключение и постсоветское пространство. Тем не менее, по поводу ситуации в нашем интеллектуальном пространстве следует заметить, что «новое – это хорошо забытое старое». Еще полтора столетия назад в Беларуси, России и Украине данное направление развивалось в рамках регионоведения и краеведения, а в советский период преимущественно в рамках экономической географии. В трудах основоположников региональных исследований нашли отражение вопросы теории и методологии экономического районирования, столь значимые для территориально неоднородных стран. Именно данное обстоятельство заставляет многих сомневаться в возможности развития и перспективах региональных политических исследований в нашем интеллектуальном пространстве.

Представляется, однако, что политическая регионалистика как комплекс междисциплинарных исследований, с одной стороны, является проекцией политической науки на региональный уровень, т.е. изучает региональные аспекты политических институтов, процессов, партий, элит и прочее в рамках некоего государства, а, с другой, – анализирует регион как систему, включающую в себя комплекс разнородных компонентов, в частности, политических. В этой связи региональные политические исследования представляют ценность не только для федеративных государств, «больших» унитарных государств, а также полиэтнических стран, в которых в силу их размера и разнообразия развивается региональная политическая жизнь, но и стран, у которых, даже учитывая их небольшие размеры и унитарную форму государственно-территориального устройства, существует специфика исторического развития, в значительной степени определяющая дальнейшее культурное, цивилизационное и прочее разнообразие. На наш взгляд, к таким государствам вполне может быть отнесена и Беларусь.

Необходимо заметить, что среди направлений современных региональных политических исследований выделяются два основных: 1) анализ взаимоотношений между центром и регионами, политика государства в отношении регионов; 2) изучение политической среды на уровне собственно регионов. Первая сфера анализа, безусловно, актуальна для федеративных и «больших» унитарных государств. Однако ее значимость сохраняется и для унитарных стран в условиях глубоких общественных трансформаций, которые предусматривают поиски новых путей реформирования систем местного управления и самоуправления, формирования адекватных принципов взаимоотношений между центром и регионами.

Вторая сфера анализа предоставляет большие возможности даже для изучения незначительных по территории государственных образований, поскольку главным объектом в рамках данного исследования становится региональный политический процесс. Он, как известно, отличается вариативностью и включает совокупность политических изменений на региональном уровне, т.е. институциональные перемены (введение, ликвидация, трансформация институтов на местах), циркуляция или ротация элит, региональные конфликты и т.д. Значимым для развития данного направления региональных политических исследований является возможность использования значительного арсенала методов и методологий. Однако потребность в подобных исследованиях, к сожалению, сопряжена и с определенными трудностями, в частности методологического характера.

Представляется, что данные трудности связаны, в значительной степени, с необходимостью разграничения региональных исследований, которые традиционно проводятся в рамках экономической географии, или, что значительно реже, правоведения, и региональных исследований, осуществляемых средствами политической науки. По всей видимости, речь может идти об обосновании специфики объекта и предмета анализа, коими, в первую очередь, являются государственная региональная политика, регион как политически организованное пространство и др. именно силами политической науки. На сегодняшний день, к сожалению, даже в странах, где данные исследования ведутся весьма активно, например, в России, отсутствует ясность по данному вопросу, не выработаны единые подходы исследования и научный язык. Сопоставимая картина и в Беларуси [1; 2].

Кроме того, анализ региональной политики при любых обстоятельствах предполагает использование данных экономической географии.

Однако последние являются «подстилающей поверхностью» [3], на которой идет строительство государства как политической системы, т.е. ее невозможно не учитывать при определении принципов региональной политики и государственного устройства в целом. Однако региональная политика одновременно вписывается в систему целей государства, соединяясь с направлениями его общей политики и, таким образом, очевидно, является объектом исследования политической науки.

Очевидно также, что большие возможности для проведения региональных исследований существуют в рамках изучения политического процесса. Здесь интерес представляют особенности политической культуры и сознания, специфика межэтнических взаимоотношений, формирование на региональном уровне сети политических партий, общественных движений, групп интересов, региональная электоральная культура, проблемы формирования и динамики региональных элит, региональные идеи и идентичность и прочее. Попробуем представить авторскую концепцию изучения региональных особенностей политического сознания современного белорусского общества.

Давно известно, что представители одной и той же социальной и даже этнической группы могут иметь разные, иногда противоположные политические представления, проживая в разных местах. С чем это связано? По мнению российского исследователя К.Э.Аксенова, региональное пространство определяет в каждый момент времени не только особенности проявления экономических, социальных, этнических и прочих факторов, действующих в обществе, но и формирует особую модель их сочетания, обусловливающую степень и результаты их влияния на политику [4, с.18]. При функционировании любого общества интересы «местной» социальной среды являются самостоятельным значимым фактором политического давления. При этом специфика местных политических предпочтений может иметь временный, преходящий, а также более стабильный, длительный характер. Таким образом, можно предположить, что регион неизбежно формирует специфические местные политические представления, установки и ценности.

Регионализация пространства или регионализм стал характерной чертой развития современного мира. Родившись достаточно давно, он начал конкурировать с государственным устройством в эпоху утверждения глобального мира. Часть ученых полагает, однако, что для малых по численности населения и по площади территорий государств эта тенденция не так существенна. К таким государствам они относят, в частности, и большинство новых государств Центральной и Восточной Европы. Тем не менее, регионализм присутствует и в малых государствах, что может быть связано с анклавным проживанием отдельных этнических групп, приграничным и трансграничным сотрудничеством различных территорий, историческими особенностями формирования территории, неравномерностью социально-экономического развития и т.д. О важности регионализма свидетельствует также тот факт, что с 60-х гг. региональные исследования и региональная политика стали непременным атрибутом государственного регулирования большинства европейских стран, в том числе и таких относительно небольших по площади и населению как Бельгия, Дания, Нидерланды и т.д. Очевидно, что в малых и больших государствах регионализация имеет свои особенности проявления и влияния на политическое сознание. Необходимость их выявления и изучения ставит перед нами задачу уточнения концептуальных подходов к определению понятия «регион».

Большинство авторов, исследующих проблемы регионов, согласятся с тем, что универсального определения этого феномена не существует. Многие полагают, что его нельзя дать в принципе. Понятие «регион»

является многосмысловым. Оно употребляется как в разговорном языке, так и в исследовательской литературе и словарях по различным отраслям науки. В этой ситуации очень трудно систематизировать эти понятия и оформить в целостную концепцию. Тем не менее, можно говорить о следующих наметившихся подходах, существующих в западной, российской и отечественной литературе.

Среди специалистов-международников распространено внешнеполитическое понимание региона. Например, для американских авторов «региональная проблема» обычно касается целой геополитической зоны:

Ближний или Средний Восток, Центральная или Восточная Европа, т.д. По мнению К.Дэйча, регион – это группа стран, которые больше взаимозависимы и взаимосвязаны друг с другом, чем с иными странами [5].

Государства, объединенные в регион, должны иметь некий интегрирующий фактор, например, географический – общий выход к морю, систему естественных коммуникаций. В экономическом смысле эти страны должны иметь сходный тип хозяйствования или общие природные ресурсы. Однако с течением времени понятие «регион» начинает включать и иные факторы, его определяющие. Например, сходство культур, политическую ориентацию, оборонное взаимодействие, морально-ценностные и религиозные моменты. Особое звучание приобретает, в том числе и психологическая составляющая, обеспечивающая в частности комфортность проживания в границах региона. В связи с этим следует согласиться с российским исследователем регионализма А.А.Мурадяном, который говорит о том, что международная структура становится все более «ячеистой» и «слоистой». Практически все страны в той или иной мере становятся членами хотя бы одного международного региона, а чаще всего участвуют в деятельности нескольких региональных или субрегиональных систем [6, с. 85].

В целом же в рамках внешнеполитического подхода акцент делается на геополитическом понимании региона. Следует также заметить, что международно-политическое значение термина «регион» достаточно гибко и не содержит концептуальной строгости. Часто оно заменяется понятием «субрегион» или оба эти термина могут употребляться параллельно.

Вторая трактовка может быть определена как философская или скорее философско-культурологическая (цивилизационная). В общефилософском смысле регион – это часть чего-то целого. Но при этом качества региона могут быть разными. Поэтому, например для Ф.Броделя, регион был аналогом особого «мира» с присущим только ему менталитетом, образом мышления, традициями, мировоззрением и мироощущением. Регион – это своеобразный общественный микрокосмос, создающий свои региональные образцы поведения. Это, во многом результат исторического расселения этносов и религиозных общностей, сложившихся в эпоху распространения мировых религий [7, с. 25 – 26, 32]. Регион также может быть определен как культурный Gestalt, в котором уравновешиваются составляющие создающейся культуры. Следовательно, особенности культуры региона влияют на социальный опыт индивида – основу автономии личности и моделируют способ вхождения в социум. Осознание региона как культурной ценности основывается на глубинном, скрытом понимании принадлежности к среде «своих». Такое значение региона показывает человеку, что сообщество «своих» не замыкается в кругу семьи, соседей, групп ровесников. Соответственно регионализация пространства может рассматриваться как интеграция представителей региона, основанная на общих социокультурных ценностях, традициях, стремящихся к защите и поддержке собственного культурного наследия.

Следующая точка зрения – историческая. Например, история Европы наполнена такими событиями, как: «переселение народов», войны и феодально-династические комбинации, перекраивание государственных границ, религиозные преследования. Как итог весьма условным является понятие «коренное население». Наоборот, характерно появление компактных анклавов мигрантов, сохраняющих свой этнос (Балканы, Пиренеи). Преобладающей формой государственного устройства становится многонациональное государство, население которого может даже относится к разным религиозным конфессиям (Ольстер, бывшая Югославия, Албания, а также Беларусь и Украина). При этом на объективные факторы региональных тенденций накладывались субъективные: жесткая политика по отношению к «внутренним колониям» (Великобритания – Ирландия, Оттоманская империя – Балканы, или политика полонизации со стороны Речи Посполитой и русификации со стороны Российской империи по отношению к белорусским землям в период их вхождения в состав указанных государственных образований); шовинизм диктатур (Германия, Италия, Греция) и др. В целом, на наш взгляд, исторический подход носит комплексный характер. Он позволяет проследить как формировался регион. Эволюция региона, в свою очередь, предполагает изучение и экономических, и политических, и правовых аспектов данного процесса.

Можно выделить также и географические или скорее экономикогеографические интерпретации, использующие понятие «регион», например, для описания такого типа окружающей среды, в которой географические элементы соединены друг с другом определенными и постоянными отношениями. В результате данного соединения складывается единый тип хозяйствования, социально-экономическая структура. Под регионом понимается комплекс, состоящий из земли, воздуха, флоры, фауны, населения, отраслевой структуры экономики, особенностей ее развития и функционирования, которые могут рассматриваться в их особых отношениях друг с другом и составляют вместе определенную и характерную территорию.

Существуют юридические или скорее политико-правовые (властно-правовые) трактовки региона как субъекта федерации или иной субнациональной единицы, чьи права и обязанности определены конституцией или иными законами. Соответственно регионализация, регионализм – это особая разновидность государственного устройства большинства западных стран. С точки зрения международного права, регионалистское государство – это нечто «среднее» между унитарным государством и федерацией, точнее – унитарное, но децентрализованное государственное устройство. Например, во французской исследовательской литературе под регионализмом понимается система политической и административной децентрализации, представляющая каким-либо частям территории государства, обладающим некоторым географическим, историческим, этнографическим или экономическим единством (общностью), более или менее значительную независимость по отношению к центральной власти [8, с. 5].

В целом в рамках политико-юридического подхода регион изучается как совокупность органов публичной власти государства как политического явления, территориальная организация государственного аппарата с позиции тех правовых норм, которые их регулируют. Однако некоторые авторы замечают, что исключительная ориентация на формальноюридический подход для региональных исследований недостаточна. Например, российский ученый Н.И.Шестов отмечает, что на регион исследователь может смотреть не только с общегосударственной точки зрения – как на элемент общегосударственной административной конструкции и часть общегосударственного политического пространства. Изучать региональное политическое пространство возможно и снизу вверх, от выяснения региональной специфики. Это будет другой дискурс, методология исследования которого ориентирована, в первую очередь, на такие параметры, как политическое сознание элиты и населения, историкокультурные основания управленческой традиции, и т.д. Формально-правовой и административно-управленческий параметры не утрачивают свое значение, а переходят в разряд дополнительных [9, с.117 – 119]. Но все же исследователи подчеркивают, что властно-правовой контекст, в который вписан данный регион, настолько важен, что может перевешивать даже материальные детерминанты.

Существуют попытки дать синтетические, интегрированные определения понятия «регион». Так, по мнению Э.Маркузен, «регион – это исторически эволюционирующее, компактное территориальное сообщество, которое содержит в себе физическое окружение, социо-экономическую, политическую и культурную среду, а также пространственную структуру, отличную от иных регионов и территориальных единиц, таких как город или нация» [10, с. 17]. Однако данная позиция страдает, на наш взгляд, некоторой односторонностью. Автор не объясняет, например, чем отличается регион от территориальной общности. Между тем и город, и нация имеют все перечисленные признаки. В связи с этим более правомерной является позиция Л.Рэмхельда, определяющего регион как «сверхтерриторию» с присущими ей следующими основополагающими признаками: общая (определенная) территория; определенное население; общность истории; общность природных условий, общность решаемых проблем [11, с. 92].

Многоаспектность понятия «регион» позволяет нам выделить следующие модели регионов: 1) регион как геополитическое пространство, включающее как политические, так и экономические и информационные (коммуникационные) возможности; 2) регион как административно-территориальная единица, имеющая правовой статус; 3) регион как социокультурное пространство, обусловленное историческими условиями формирования территории, этническими и религиозными особенностями населения; 4) регион как социально-экономическая система, связанная с его ресурсно-производственным потенциалом и в силу этого различными (прежде всего экономическими) возможностями; 5) регион как мегаполис, столица государства, усиливающие мобильность населения в рамках единого социокультурного и экономического пространства, обусловленного их особым статусом, сосредоточением финансовых, информационных и др. потоков; 6) регион как территория межграничных связей и трансграничного сотрудничества, связанная с возможностями активного развития в рамках различных обменов (зоны торговли, наибольшего благоприятствования и т.д.).

Следует заметить, что выделение регионов в рамках определенного государства является сложной методологической задачей. По мнению российских авторов И.М.Бусыгиной и Л.В.Смирнягина, критерии для каждого государства являются разными [12, с. 63 – 64; 13, с. 26]. Американский исследователь Э.Айзерман решает эту проблему следующим образом: как дефиниция регион исчезает, стоит углубиться в чисто пространственное теоретизирование. Он возвращается в качестве концепции, необходимой для обоснования наших доктрин [14, с. 5 – 6]. Другими словами, выбор того или иного подхода к изучению региона зависит от характера задач, стоящих перед исследователем. Для политологической проблематики в целом наиболее приемлемым является политикоправовой (юридический) подход. При этом он может дополняться и другими. Таким образом, регион можно определить как социально-политическую целостность, упорядоченный политическими средствами общественный организм, обладающий единой специфической моделью жизнедеятельности в силу наличия особенностей социально-экономического, культурного, политического развития.

Тем не менее, на наш взгляд, существуют общие методологические принципы обозначения регионов, а именно: 1) гибкая методика (критерии выделения регионов определяются в каждом конкретном случае и не являются пригодными для всей территории страны); 2) многоуровневость (сеть регионов предусматривает различные уровни по степени выраженности признаков); 3) существование «лакун» (то есть наличие территорий, которые не заслуживают наименования «регион»).

Предложенное выше определение вполне применимо для изучения региональных особенностей политического сознания современного белорусского общества. В данном случае мы отталкиваемся, в первую очередь, от существующего административно-территориального деления Республики Беларусь на шесть областей. Однако методологические принципы регионализации пространства предоставляют нам мобильность и позволяют предположить существование и других моделей регионов, в рамках которых складываются зоны устойчивого социокультурного и социально-экономического пространства. Таким образом, мы будем исходить из того, что, несмотря на отсутствие ярко выраженной регионализации пространства в Беларуси (как, например, в России, Украине, Германии, т.д.) и скорее ее «пассивной» формы, тем не менее, можно условно выделить западный и восточный регионы. Это обусловлено, в первую очередь, историко-культурными условиями формирования данных территорий в составе государства, этническим, религиозным составом населения, а также социально-экономическими особенностями развития. Следовательно, при выяснении регионализации территории Республики Беларусь представляется правомерным в дополнение к предложенному региональному делению с точки зрения политико-правового подхода использовать такие модели регионов как: «регион – столица»;

«регион – социокультурное пространство»; «регион – социально-экономическая система», «приграничный, трансграничный регион».

Тенденция регионализации пространства во многом способствует формированию территорий, в рамках которых складываются устойчивые зоны с отличиями в социокультурном, политическом и социально-экономическом развитии. С учетом того, что именно эти условия в значительной степени определяют особенности политического сознания, в том числе и региональные, для нашего исследования интерес представляют взгляды американского исследователя Дж.Эгню, разработавшего концепцию места и так называемый контекстуальный подход [15]. Его суть составляют две главные идеи. Первая идея состоит в том, что именно место как первичная ячейка политического пространства служит ареной взаимодействия процессов, протекающих на разных уровнях – от глобального до регионального. Действующие там общественные институты способствуют формированию в сознании людей определенных представлений о мире, на которые они опираются, пытаясь приспособиться к внешним импульсам, исходящим от глобального, национального или регионального уровня.

Вторая идея заключается в том, что пространственное распределение политических процессов – от хода и итогов избирательных кампаний до всплесков национализма и особенностей муниципальной политики – можно объяснить эффектом места (или пространственным контекстом). Контекст – это отражение исторических, экономических и иных особенностей места и его взаимосвязей с миром (например, положения данного места в системах «центр-периферия» на разных уровнях – глобальном, национальном). Он также объясняет, каким образом пространство модифицирует политическую деятельность и, в частности, как оно опосредует воздействие более высоких территориальных уровней на региональный уровень – место.

На наш взгляд, нуждается в некотором пояснении понятие «место».

В рамках региональных политических исследований под местом обычно понимается первичный уровень пространства, в котором начинают проявляться политические различия [16, с.18]. В целом же с точки зрения масштаба территории принято выделять три уровня анализа политических процессов: локальный, государственный (национальный) и глобальный. Например, об этих уровнях говорит известный американский специалист в области региональных исследований П.Тейлор. Он считает, что локальный уровень включает чаще всего группу поселений, объединенных общими проблемами и представляющими сферу так называемого «личного» опыта человека, его повседневной жизни [17, с. 278]. Представляется, что с точки зрения классификации П.Тейлора, понятие «регион», подчеркивающее особенности модели жизнедеятельности населения на определенной территории в силу наличия ряда условий, и используемое нами в контексте изучения Республики Беларусь, как раз и описывает данный локальный уровень или место.

В рамках подхода, предложенного Дж.Эгню, региональное пространство, преобразующее воздействие общенациональных факторов в соответствии с историей, социальными, экономическими, политическими особенностями и т.д., само выступает в качестве фактора, учитываемого при анализе. Примером воздействия контекста на политические предпочтения является так называемый «эффект соседства». Он был впервые описан в Великобритании. Суть его заключается в том, что население, например, лейбористских регионов Великобритании, которое изменило свой социальный статус и склонно поддерживать в целом больше консерваторов, следуют примеру своих соседей, социального окружения, в котором доминируют сторонники лейбористов. Это объясняется и традициями, и социальной мобильностью, и доминированием соответствующего общественного мнения. Подобный эффект наблюдается сегодня и на постсоветском пространстве. Однако здесь к указанным условиям добавляется также административное воздействие, т.е. давление, «стратегия региональных элит».

Тем не менее, утверждение влияния контекста на политические представления было бы не полным без выяснения природы этого влияния.

Р.Хакфельд и Дж.Спраг, изучая политические предпочтения обнаружили, что на их направленность влияет характер складывающихся вокруг индивида межличностных отношений и коммуникаций. Иными словами, политические представления – это результат, в первую очередь, характера циркулирующей там политической информации. При этом человек – не пассивный «поглотитель» информации и слепой исполнитель команд. Его политические установки складываются на пересечении личных знаний, с одной стороны, и тех возможностей и ограничений, которые создаются его окружением [18; 19; 20]. Следовательно, влияние контекста имеет информационно-сетевую природу или, как отметил М.Бернбанк, является результатом структурирования политической информации социальной средой, в результате создания социальных сетей [21, с. 169]. Однако в данном случае речь идет не о воздействии СМИ.

СМИ выступают скорее в роли средства. В рамках контекстуального подхода значительное место в политическом дискурсе принадлежит местной политической элите, которая обладает возможностью распространять не только нужную ей информацию о событиях, но и выгодные ей оценки и суждения посредством, в первую очередь, СМИ. Это, тем не менее, не означает информационного всевластия элиты, поскольку индивид обладает личным запасом знаний и волен критически ее осмысливать с учетом своих интересов и ценностей, что в целом не противоречит представлениям психологов-когнитивистов о роли мотивационных структур в политическом сознании.

Контекстуальный подход разрабатывался в политической географии.

Однако впоследствии стал применяться и в политических исследованиях, поскольку позволил комплексно учитывать факторы, воздействующие на политическое сознание. По мнению, например российских исследователей В.А.Колосова и Н.С.Мироненко, данный подход предполагает не только сопоставление политических предпочтений с агрегированной по территориальным единицам социально-экономической статистикой и выявление корреляции между ними. Он также учитывает социокультурные и индивидуальные особенности населения. «Каждый из указанных путей имеет свои достоинства и недостатки. Но только контекстуальный подход позволяет одновременно рассматривать факторы, влияющие на население на всех уровнях» [22, с. 280 – 281]. Представляется, что при этом могут использоваться различные качественные методы исследования, в частности сравнительный метод, качественный анализ документов, анализ политической ситуации и другие. Данные методы способствуют преодолению традиционно существующего в формализованных методах допущения об одинаковом характере воздействия каждого из факторов на политическое сознание в границах разных регионов. Таким образом, основными методологическими принципами контекстуального подхода являются:

- отсутствие одностороннего детерминизма, редукционизма (т.е.

выделения одной доминирующей причины изменений);

- комплексное рассмотрение всех условий, определяющих политические явления (от глобального до регионального уровня, от объективных условий до социально-психологических механизмов);

- возможность использовать как формализованные, так и неформализованные методы исследования.

В рамках указанного подхода существует возможность интегрированного рассмотрения элементов контекста, влияющих на особенности политического сознания. Дж.Эгню, описывая воздействие места, выделяет следующие его особенности: 1) меняющееся разделение труда, которое создает экономическую структуру пространства, определяет распределение инвестиций, особенности рабочей силы и т.д.; 2) «доступность» места, или положение в иерархии системы расселения, т.е. по отношению к государственным границам, лингвистическим рубежам, сетям коммуникаций, территориям отличного уровня развития технологии; 3) напряженность в отношениях между местом и центром, или перераспределение государством средств между местами; 4) различия между местами в половозрастной структуре населения, а также социокультурные и этнические различия, их роль в зарождении и деятельности местных политических движений и популярности лидеров; 5) требования местных политических движений по вопросам развития страны, региона, а также касающиеся перспектив социальных и этнических групп; 6) «микрогеография повседневной жизни», определяющая традиции, каналы взаимодействия между людьми и социальными группами, чувство привязанности к своему месту (региональная идентичность) [23, с. 129 – 146].

Нам представляется, что предложенные автором элементы контекста, определяющие специфику места, можно условно разделить на три группы факторов: социально-экономические, социокультурные и политические.

Что же с точки зрения существующих исследований влияет больше всего на политическое сознание в целом и различается в унитарных и многосоставных государствах, переходных и стабильно демократических обществах? Влияние социально-экономической ситуации в регионах на процесс формирования и функционирования политического сознания и поведения рассматривают и российские, и отечественные, и западные исследователи. Проводившиеся до сих пор исследования взаимосвязи экономики и политики в основном концентрировались на проблемах развития демократических государств. В гораздо меньшей степени изучены недемократические страны (диктатуры) и страны с переходной экономикой (прежде всего постсоциалистические страны). В немногочисленных работах, посвященных данным вопросам, преимущественно описываются конкретные политико-экономические ситуации. И это понятно: демократические государства представляют собой наиболее благоприятный объект исследования и выявления каких бы то ни было закономерностей ввиду устойчивости тенденций их политического и экономического развития, стабильности воздействующих на экономику факторов, наличия достаточного и достоверного статистического материала об опросах общественного мнения, а также практики периодически повторяющихся выборов (чего нельзя сказать ни о странах с переходной экономикой, ни о диктатурах).

При разрешении проблемы влияния социально-экономической ситуации на политические ориентации и предпочтения в основном доминирует упрощенный подход: если экономическая ситуация «хорошая», то и в области политики все будет стабильно. О прямой связи данных показателей говорят также представители «экономического влияния» в рамках рационального подхода к электоральному выбору, например М.Фиорина [24, с. 5]. Однако такая постановка проблемы порождает больше вопросов, чем ответов. Само понятие «хорошей экономической ситуации» крайне расплывчато: интересы различных групп экономических агентов, которые могут влиять на политику, зачастую являются разнонаправленными. Наличие влиятельных групп давления с конкурентными системами экономико-политических интересов особенно характерно для стран, осуществляющих экономическую и политическую трансформацию. Возникает и ряд других вопросов, требующих более тонкого анализа. Как те или иные экономические показатели влияют на политическую ситуацию (прежде всего состояние политического сознания)? Какие именно показатели в этом отношении ключевые и насколько применим для анализа постсоциалистических стран стандартный набор параметров, используемых при изучении рыночных экономик вообще и рыночных демократий в особенности? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо проанализировать специфику социально-экономических параметров, воздействующих на политические предпочтения, ориентации, ценности и т.д.

В целом сторонники «экономического влияния» утверждают, что экономические сдвиги объясняют примерно треть изменений в политических ориентациях и предпочтениях. Наиболее значимыми являются негативные макроэкономические показатели (уровень безработицы, инфляция) в прошлом, чем ожидания каких-либо событий в будущем. Данные результаты были получены при изучении рыночных демократий. В странах, трансформирующихся в качестве показателей социально-экономической ситуации, рассматривают спад производства, простои предприятий, уровень жизни, темпы роста задолженности по зарплате, уровень безработицы, доходы на душу населения, величина прожиточного минимума, отношение доходов к прожиточному минимуму, доля населения с доходами меньше прожиточного минимума и т.д. [25, с. 87; 26, с. 113].

Некоторые аналитики учитывают также отраслевую структуру экономики (преобладание аграрного или промышленного секторов) [27, с. 9; 28, с. 13 – 14]. Однако не все они являются принципиальными с точки зрения выяснения региональных особенностей политических установок и ценностей.

Тем не менее, исследования представителей различных научных школ позволяют нам сделать некоторые выводы. Российские ученые, М.Гамбарян и В.Мау, изучая предпочтения россиян, установили положительную зависимость уровня безработицы и доверия к действующей власти.

Эта зависимость достаточно интересна. Она вполне объяснима, если рассматривать официальную безработицу как косвенное доказательство интенсивности ведущихся в регионе преобразований и, прежде всего, структурной перестройки [29, c. 121]. Иными словами, более высокий процент зарегистрированных безработных обусловливает и более высокий процент населения, вовлеченного в активную хозяйственную деятельность, что естественным образом отражается на политических ценностях и установках.

Наиболее принципиальным социально-экономическим показателем, детерминирующим дифференциацию регионов по типам политического режима и предопределяющим различия в политических представлениях, является уровень экономической свободы. В исследовательской литературе под экономической свободой понимается соблюдение трех основных принципов – свободы индивидуального выбора, свободы частного обмена, гарантии частной собственности [30, с. 133 – 134]. Уровень экономической свободы определяет в значительной мере и степень политической свободы, а значит и особенности политического сознания.

Например, в ходе исследования политических ориентаций российских регионов Службой Тасис было установлено, что регионы с высоким уровнем экономической свободы и соответственно доходов на душу населения в целом придерживаются партийной идентификации демократического, либерального направления, низкодоходные регионы – левого направления [31, с. 87 – 90]. В унитарных государствах в связи с отсутствием различий в статусе административно-территориальных единиц (регионов), входящих в него, и действием единой законодательной системы такой показатель как уровень экономической свободы может быть, на наш взгляд, операционализирован как уровень развития предпринимательства, вовлеченности в него населения (например, занятость на предприятиях с частной, смешанной формой собственности). Однако следует заметить, что зависимость между экономической свободой и политическими установками и ценностями не является столь прямой. Воздействие новых практик, освоенных населением, на политические представления может быть отдалено во времени.

К устойчивым региональным социально-экономическим показателям западные и отечественные ученые относят уровень урбанизации региона, тип поселения. На тип поселения, особенности мест проживания как на один из важнейших показателей, влияющих на политические ценности, знания и установки, указывали еще представители «экологической» школы в изучении электоральных предпочтений Ф.Гогель и М.Доган [32, с. 221, 228 – 230]. Принадлежность к городскому или сельскому населению рассматривали как существенный показатель, влияющий на политическую активность, и представители социологической модели электорального поведения. Например, С.Липсет отмечал, что политические позиции и предпочтения сельских жителей не совпадают с мнением граждан, живущих в городе [33, с.192].

Кроме того, уровень урбанизации в значительной степени определяет многие социально-демографические показатели, например уровень образованности населения (доля лиц с высшим образованием) и возрастную структуру населения (доля населения старших возрастов). Исследователь Н.М.Давыдова вообще выделяет как особый тип региона столицу, обращая внимание на ее статус. Автор называет данный регион «регионом шансов», регионом так называемого постиндустриального характера. Здесь концентрируются основные информационные и финансовые потоки, преобладает экономически и политически активное население, прежде всего интеллигенция, высококвалифицированные специалисты, рабочие, студенчество. Ценностные системы столичных жителей носят «продвинутый» индивидуалистически-постиндустриальный характер, что отражается на их политических идентификации, компетентности, уровне доверия к различным политическим лидерам и институтам и поведении [34, с. 13]. В определенном смысле к столице по статусу приближаются все крупные города.

Вместе с тем, еще С.Липсет подчеркивал, что интеллигенции зачастую свойственно индифферентное отношение к общественной жизни, конформизм, что достаточно неоднозначно свидетельствует о таком показателе политического сознания как политическая компетентность.

Молодежи, по его мнению, вообще в партийной идентификации присущ крен в сторону радикальных и динамичных партий [35, с. 193]. Более того, проведенные на Западе исследования показывают, что с учетом социально-политической трансформации, вызванной структурным кризисом индустриального общества, наблюдается снижение влияния социально-демографических характеристик. Относительно высокие корреляции между последними и политическими ценностями, установками и предпочтениями дают Скандинавские страны (Норвегия, Дания, Исландия, Швеция), наименьшие – США, Канада, Япония. Однако во всех странах наблюдается уменьшение значимости этих параметров [36, с. 340 – 342]. Разумеется, было бы преувеличением утверждать, что указанные характеристики вообще не отражаются на политических позициях и предпочтениях. Тем не менее, эмпирические данные указывают на то, что эмоциональное притяжение к «своей» социальной группе – если таковое имеется – не оказывает весомого воздействия на политические представления. В трансформирующихся странах, на наш взгляд, это связано с разрушением старой социальной структуры и процессом формирования новой.

Следовательно, значительная часть региональных различий в политических ценностях, идентификации, уровне доверия к политическим лидерам и институтам оказывается вторичной по отношению к социально-расселенческой структуре: многое зависит от сложившегося в том или ином регионе соотношения между городским и сельским населением.

Однако, анализируя зависимость политических ценностей и установок от различных социально-экономических показателей, некоторые исследователи отмечают, что данная зависимость относительно невелика [37, с. 129; 38, c. 34 – 35]. Например, Л.В.Смирнягин считает, что между политическими ориентациями населения и экономическим состоянием регионов прослеживается, как правило, весьма слабая связь. «Например, сравнительно благополучный... Черноземный Центр регулярно отдает предпочтение консервативным политическим лозунгам...» [39, с. 45]. Объяснением этому могут быть как заметные расхождения между реальным положением дел в тех или иных регионах и формально-статистическими показателями, так и, вероятно, отсутствие в настоящее время четко выраженной связи между социальным самочувствием населения и его политическими предпочтениями. Между тем, незначительное влияние экономических показателей выявил и американский исследователь Р.Хартсхорн. Он отмечал, что факт проживания человека в промышленном штате Массачусетс или скотоводческом районе Нью-Мексико менее важен, чем то, что он живет в США, а не во Франции, так как политическая власть оказывает решающее влияние на образ жизни людей [40, с. 171].

Таким образом, зависимость между изменением многих социальноэкономических параметров и показателями политического сознания не является элементарной, жесткой и настолько очевидной. В переходных обществах она носит чаще всего опосредованный характер. «Фильтрами» могут выступать местная элита, лидеры, характер проводимой ими политики, создаваемой информационной среды и т.д., иными словами политический фактор.

Следующую группу показателей, определяющих политическое сознание, можно условно назвать социокультурной. Политическое сознание во многом зависит от ценностей, обусловленных этнорелигиозными, культурными и историческими условиями формирования конкретного региона. Данные ценности проявляют себя в политических позициях, представлениях, ориентациях, мотивациях, парадигмах поведения людей, населяющих различные по сути социокультурные общности. Каждая из этих общностей отличается специфичностью исторических традиций, образа и уклада жизни населения, наличием у него стойких мировоззренческих и поведенческих стереотипов.

Тем не менее, исследователями неоднозначно оценивается роль религиозного фактора. Под ним понимается как уровень религиозности, так и особенности системы ценностей в зависимости от конфессиональной принадлежности. Известный французский демограф А.Зигфрид среди факторов, лежащих в основе формирования политических установок, выделял: 1) особенности исторического, административного и социально-политического формирования страны; 2) религиозные предпочтения [41, с. 221 – 222]. По мнению американского исследователя С.Браша, в некоторых случаях общая религия может считаться признаком близости, а также определять широкий круг культурных, социальных и политических привычек [42, с. 191]. Широко известна важность этого фактора для политического деления, например Индии. С.Липсет, С.Роккан и Г.Сартори как один из значимых социальных расколов, определяющих политические ориентации, выделяли религиозный [43; 44]. Истоки этого явления, по мнению С.Липсета, лежат в далеком прошлом, когда религиозный фактор играл важную роль в определении принадлежности к социальным группам и слоям общества [45, с. 194 – 195]. Значение религиозного фактора особенно усиливается с учетом поселенческой модели. Например, влияние руководителей землячеств, национальных или религиозных общин увеличивается в зависимости от уменьшения масштабов населенного пункта, его индустриализации.

Значительное место религии отводится в концепции западного политолога С.Хантингтона. Он акцентирует внимание на том, что культурные особенности, а они, по мнению исследователя, определяются религией, менее подвержены изменениям, чем экономические и политические. В теории С.Хантингтона культурным различиям придается не только социальный, но и политический смысл: различия в культуре, базовых ценностях и верованиях являются источником конфликта в борьбе за военную, экономическую и политическую власть [46, c. 43].

Вместе с тем, социальная модернизация ослабляет религиозные связи. Изменяется стиль жизни, снижается уровень активности верующих, происходит постепенная секуляризация общественной жизни. Тенденция снижения религиозного фактора в развитых демократических странах общая, несмотря на национальные различия (в странах гетерогенных в религиозном отношении показатели воздействия несколько выше) [47, с. 340 – 342; 48, c. 140 – 141]. Например, в США, Канаде, Австрии, религиозные группы активно поддерживают консервативные партии. В Германии граждане, относящие себя к различным конфессиям, объединены в политическую партию – Христианско-демократический союз (ХДС) – и постоянно поддерживают ее в период выборов [49, c. 195].

Таким образом, с одной стороны, не стоит вслед за С.Хантигтоном слишком обобщенно подходить к религии и строить на ней всю концепцию «цивилизационной дистанции». На постсоветском пространстве есть существенные ограничители действия религии как дистанцирующего фактора. Первый – длительные традиции совместного проживания людей, принадлежащих к разным конфессиям, второй – наследие недавнего «атеистического» прошлого, третий – традиции регулируемости со стороны государства данной сферы, четвертое – религия не всегда является основным этноинтегрирующим фактором (по мнению некоторых представителей этнических групп).

С другой стороны, во многих переходных странах особенно федеративных, децентрализованных, полиэтнических и многоконфессиональных в условиях отсутствия прочных социальных связей, разрушения социальной структуры, именно этнические и религиозные различия могут оказаться фактором, в значительной степени определяющим регионализацию указанных государственных образований и соответственно региональные особенности политического сознания. Тем более, что исследователи эмпирически фиксируют неоднозначность воздействия тех или иных факторов.

При определенных обстоятельствах, например религиозная и этническая принадлежность оказывает большее влияние на политические установки, чем, скажем, социальный статус. Если же та или иная территория в течение долгого времени образовывала тесно сплоченный политический район в составе другого государства, то населяющие ее люди могут считать наиболее важными, общими для них ценностями те политические убеждения, идеалы, учреждения и традиции, которые были созданы их политической организацией в прошлом и были воплощены в ней. «География политических взглядов имеет дело с явлениями нематериальной культуры» [50, c.178]. Чувство единства судьбы чаще всего закрепляется и преобразуется в общие политические интересы именно посредством общей территории. Процесс социально-политической общности с территорией, процесс самосознания территориальной общности часто преобразуется в зарождение региональной идентичности, а затем и в регионализм, региональное политическое сознание. Речь идет, таким образом, о формах проявления политической культуры в границах определенного региона.

В этой связи для нас представляет интерес концепция политических субкультур и фрагментированных политических культур. Еще Г.Алмонд отмечал, что наличие субкультур характерно для поляризованного типа политической культуры. Субкультуры отличаются друг от друга несхожими базовыми ценностями, ориентациями и т.д. [51, с. 54]. Представляется также, что политические субкультуры получают наибольшее развитие не только в поляризованных обществах, но и в многонациональных и многосоставных государствах; в странах, историческое формирование которых было растянуто во времени и происходило постепенно, за счет интеграции все новых и новых территорий с разнородной культурой – общей и политической; в обществах с сильно развитыми сепаратистскими и устойчивыми революционными традициями. Например, принято считать политическую культуру США интегрированной, консенсусной, однако исследователи отмечают там наличие различных субкультур. Они бывают вертикальные и горизонтальные. Среди горизонтальных политических субкультур выделяются, в том числе и региональные. Ст.Уайт отмечал наличие прибалтийской политической культуры в бывшем СССР [52, с.142].

Формирование региональных политических субкультур связано в значительной степени с особенностями освоения территории, заселением ее специфическими этническими и религиозными группами. Субкультуры суть мини-культуры, самостоятельные автономные образования, отличающиеся в своей системной целостности как от других субкультур, так и от национальной политической культуры. Поскольку политическое сознание не только испытывает влияние политической культуры, но может выступать условием и средством ее воспроизводства, оно определяет также и характер субкультуры. Таким образом, можно говорить о существовании регионального политического сознания.

Описывая фрагментированные политические культуры, В.Розенбаум отмечает, что для них характерно отсутствие прочного согласия у населения относительно путей развития общества [53, с. 37]. В чем же тогда отличие культуры, расколотой на субкультуры, от фрагментированной? Представляется, что первая есть совокупность автономных образований, последняя – сумма фрагментов (сегментов), раскол между которыми не столь всеобъемлющ, не столь глубок. Основанием фрагментации может быть в том числе и компактность проживания, создающая особую связь между населением определенной территории. Под такой территорией может пониматься, например, регион. В контексте изучения фрагментированных политических культур, особенно в унитарных, незначительных по территории и обладающих дисперсной этнорелигиозной структурой населения государствах, на наш взгляд, логичнее говорить не о региональном политическом сознании, а о региональных особенностях политического сознания.

Таким образом, этническая и религиозная структура населения, исторические условия формирования той или иной территории, наличие региональных особенностей в политической культуре могут способствовать формированию инварианта политического сознания в границах определенного региона. Иными словами, в контексте изучения белорусского общества можно ожидать наличия региональных особенностей политического сознания в рамках, например, западных и восточных территорий, обусловленных историческими, этнорелигиозными особенностями их развития и образующих модели регионов с особенностями социокультурного развития.

Среди условий, определяющих региональные особенности политического сознания, по мнению западных исследователей, особое место занимают политические (сильная местная власть, «стратегия региональных элит», устойчивая партийная система, партийная, идеологическая идентификация, наличие региональных политических организаций и движений и т.д.).

Как нами уже отмечалось, в рамках контекстуального подхода, «стратегия региональных элит» рассматривается исследователями как фактор, связывающий, опосредующий остальные. Используя различные ресурсы и средства влияния (от прямого административного воздействия до политико-культурных особенностей отношения населения к власти и исторических традиций в формировании политической идентичности), региональные лидеры могут задавать ритм региональной политической жизни и формировать, таким образом, соответствующие политические представления и предпочтения. Скажем, некоторые авторы отмечают, что политические амбиции региональных элит имеют социально-исторические корни и находят отклик у населения, которое, лишившись «советской» идентификации, находится в процессе формирования новых оснований самоопределения. Так, например, Р.Туровский приводит несколько распространенных технологий построения имиджа территорий:

«возрожденческую», в которой находят воплощение исторические образы и ассоциации; «самовозвеличивающую», в которой региональные центры провозглашают свои столичные амбиции; «подражательную», использующую аналогии с известными зарубежными центрами [54, c. 53].

«Стратегия региональных элит» не только предполагает формирование у населения региона определенного отношения к центральной и местной власти, но и способствует возникновению необходимой партийной идентификации, в первую очередь, поддерживая и поощряя деятельность тех или иных партий и общественно-политических объединений и движений. Ф.Конверс и его сторонники придавали большое значение фактору партийной идентификации в формировании политических предпочтений. Партийная идентификация играет роль «фильтра», через который пропускается информация, относящаяся к политическим решениям. «Реакция на каждую составляющую национальных политических курсов находится под значительным воздействием партийной привязанности индивида» [55, с. 128]. При этом исследователи отмечают наличие региональных различий в партийной идентификации. Например, в США существует разделение между сторонниками двух ведущих партий по региональному признаку. Демократов поддерживают в большей степени жители южных штатов и центрального запада, проживающие преимущественно в больших городах, в то время как республиканцы более популярны на севере, в небольших городках, в Среднеатлантических штатах и центрально-восточных регионах. Нам представляется, что это во многом объясняется особенностями возникновения и формирования указанных партий – демократической на Юге и республиканской на Севере. Со временем они укрепляли свои позиции в указанных регионах и распространяли влияние на новые. Во Франции например, карта доминирования политических партий в том или ином регионе также почти не изменилась на протяжении четырех республик, двух монархий и двух империй.

Воздействие партийной идентификации на политическое сознание населения может усиливаться в случае наличия региональных партий и политических движений (деятельность Христианско-социального союза Баварии) или локализации в рамках определенного региона национальных партий (деятельность партии Квебека в Канаде, Шведской народной партии в Финляндии, Шотландской национальной партии в Великобритании).

Об этом свидетельствует также наличие, например во Франции, где существуют яркие региональные различия, запрета на деятельность политических партий и движений, выступающих за автономизацию. Однако в целом партийная идентификация скорее может рассматриваться как уточняющий региональный показатель. Наблюдается снижение влияния партийной идентификации на политические ориентации и предпочтения, что во многом объясняется невысокими адаптивными способностями большинства политических партий к новым потребностям социума, ослаблением связей этих организаций со своей социальной базой. Тем не менее, в условиях общественно-политических преобразований и формирования многопартийности, выяснение тенденций партийной идентификации в регионах представляет несомненный интерес, т.к. позволяет прогнозировать вариативность политического участия и поведения.

Следует, однако, заметить, что «стратегия региональных элит» имеет особенности проявления в унитарных и федеративных государствах.

Это в значительной степени объясняется наличием формально-правовых различий в статусе лидеров и элит различных регионов в многосоставных обществах. На наш взгляд, поскольку они в унитарных государствах, в первую очередь, являются представителями центральной власти, то статус их в регионах и ресурсы воздействия в целом не различаются. Тем не менее, для унитарных государств, и в частности Республики Беларусь, также правомерно говорить о «сильной» и «слабой» региональной элите. В связи с этим представляется, что влияние региональных властей в указанных государствах будет в значительной степени уравновешиваться воздействием устойчивых социально-экономических показателей и может рассматриваться не как определяющий фактор в формировании региональных различий в политическом сознании, а как равнозначный «социально-экономической ситуации».

Таким образом, подводя итог проведенному анализу, можно сделать следующие выводы. Формирование политического сознания детерминируется многими факторами. Их воздействие различается по своей значимости. Наиболее влиятельным оказывается ряд социально-экономических и политических факторов. В целом снижается воздействие социокультурного. Таким образом, контекст, особенности места (региона) определяют наличие региональных особенностей политического сознания общества. Модель их формирования можно условно представить в виде следующей схемы (см. рисунок). Функционирование модели имеет особенности в различных государственных образованиях. В первую очередь, следует подчеркнуть, что модель отражает формирование политического сознания населения региона в государствах, не обладающих ярко выраженными региональными различиями, т.е. там, где регионализм находится в «пассивной» форме, в частности в Республике Беларусь.

Схема демонстрирует не только степень значимости той или иной группы показателей с точки зрения оформления вариативности политических ценностей, установок, но и акцентирует взаимодействие составляющих «сети» контекста. Не является жесткой и прямой взаимосвязь между показателями социально-экономического положения регионов и политическим сознанием. «Социально-экономическая ситуация» опосредуется «стратегией региональных элит», которые могут использовать различные ресурсы – от административных до особенностей политической культуры и исторического развития региона, с целью формирования определенных политических представлений. История региона, особенности политической культуры могут также существенно видоизменить политическую идентификацию. Роль первостепенного фактора влияние региональных элит приобретает, в первую очередь, в многосоставных, децентрализованных государственных образованиях, поэтому в нашей схеме он взаимодействует с социально-экономическим.

Стратегия региональных элит Анализ исследовательской литературы позволяет также предположить наличие тенденции к снижению воздействия социокультурных показателей. Однако данную тенденцию, на наш взгляд, можно рассматривать лишь как наиболее общую. В периоды общественно-политических преобразований, а также в условиях полиэтничного, многоконфессионального общества (к ним относится и Беларусь) указанные показатели могут активизироваться. В связи с этим представляется необходимым учитывать особенности этнической и религиозной структуры населения в регионе.

В заключение следует также подчеркнуть, что несмотря на большую представленность на постсоветском интеллектуальном пространстве, и в отечественном в том числе, исследований по изучению именно политической среды на уровне региона, обе указанных выше сферы анализа политической регионалистики важны для институализации политической науки в целом. Политическая регионалистика как бурно развивающееся направление мировых исследований представляет собой важнейший способ осмысления политических процессов. Такого рода исследования позволяют провести разносторонний анализ региональной структуры государства, реалий его региональной политики и процессов на местах, а также способствуют выработке адекватной в условиях общественных трансформаций региональной стратегии.

1. Фатеев, В.С. Региональная политика: теория и практика / В.С. Фатеев. – Минск:

ЕГУ, 2004.

2. Бреский, О.В. Конституционные основы региональной политики: дис....канд. юрид.

наук / О.В.Бреский. – М., 2001.

3. Туровский, Р.Ф. Культурные ландшафты России / Р.Ф. Туровский. – М.: Мысль, 1998.

4. Аксенов, К.Э. Пространство и политика. Концептуальные подходы к изучению особой предметной области (препринт научного доклада) / К.Э. Аксенов. – СПб.: ТОО ТК «Петрополис», 1993.

5. Deutsch, K.W. On Nationalism, World Regions, and the Nature of the West / K.W. Deutsch // Mobilization, Center-Periphery Structures and Nation-Building. A Volume in Commemoration of Stein Rokkan. – Bergen; Oslo; Tromso, 1981.

6. Мурадян, А.А. Регионализм как проблема политологии / А.А. Мурадян // Вестник МГУ. Сер.18, Социология и политология. – 1995. – № 3. – С. 83 – 89.

7. Бродель, Ф. Что такое Франция? Пространство и история / Ф. Бродель. – М.:

Изд-во им. Сабашниковых, 1994. – Кн. 1.

8. Регионализм во Франции: Норматив. материалы / отв. ред. Е.В. Алферова; авт.

вступ. ст. и пер. В.В. Маклаков. – М.: ИНИОН РАН, 1994.

9. Шестов, Н.И. Выбор дискурса исследования политического процесса / Н.И. Шестов // Регион как субъект политики и общественных отношений: материалы семинара (Саратов, 25–28 авг.1999 г.); отв. ред. Н.В. Зубаревич. – М.: МОНФ: ООО «Изд. центр науч. и учеб. программ», 2000. – С. 116 – 124.

10. Markusen, A. Regions: Economics and Politics of Territory / A. Markusen. – Rowman and Littlefield Publishers, 1987.

11. Распопов, Н.П. Социально-политическая стабильность региона – субъекта РФ / Н.П. Распопов // Полис. – 1999. – № 3. – С. 89 – 99.

12. Бусыгина, И.М. Регионы Германии / И.М. Бусыгина. – М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1999.

13. Смирнягин, Л.В. Районы США. Портрет современной Америки / Л.В. Смирнягин. – М.: Мысль, 1989.

14. Isserman, A.M. Lost in Space? On the History, Status, and Future of Regional Science / A.M. Isserman // The Review of Regional Studies. – 1993. – Vol. 23. – № 1.

15. Agnew, J. Mapping politics: how context counts in electoral geography / J. Agnew // Political Geography. – 1996. – Vol.15. – № 2.

16. Аксенов, К.Э. Пространство и политика. Концептуальные подходы к изучению особой предметной области (препринт научного доклада) / К.Э. Аксенов. – СПб., 1993.

17. Колосов, В.А. Геополитика и политическая география: учебник для вузов / В.А. Колосов, Н.С. Мироненко – М.: Аспект Пресс, 2001.

18. Huckfeldt, R. Choice, social structure, and political information: The informational coercion of minorities / R. Huckfeldt, J. Sprague // American Journal of Political Science. – 1988. – Vol. 32.

19. Huckfeldt, R. Citizens, contexts, and politics / R. Huckfeldt, J. Sprague // Political science: The state of the discipline II / Ed. by A.Finifter. – Washington (D.C.): American Political Science Association, 1993.

20. Huckfeldt, R. Networks in context: The social flow of political information / R. Huckfeldt, J. Sprague // The American Political Science Review. – 1987. – Vol. 93.

21. Burnbank, M.J. How do Contextual Effects Work? Developing a Theoretical Model / M.J. Burnbank // Spatial and Contextual Models in Political Research / Ed. Eagles M., Taylor L. – L., 1995.

22. Колосов, В.А. Геополитика и политическая география: учебник для вузов / В.А. Колосов, Н.С. Мироненко. – М., 2001.

23. Agnew, J. Mapping politics: how context counts in electoral geography / J. Agnew // Political Geography. – 1996. – Vol. 15. – № 2.

24. Fiorina, M.P. Retrospective voting in American National elections / M.P. Fiorina. – New Haven, L.:Yale University Press, 1981.

25. Анализ тенденций развития регионов России в 1991–1996 гг. Политические ориентации населения регионов России. – М.: Служба Тасис. Ген. Директората 1А, Европейская Комиссия, 1997.

26. Гамбарян, М. Экономика и выборы: опыт количественного анализа / М. Гамбарян, В. Мау // Вопросы экономики. – 1997. – № 4. – С.111–129.

27. Галкин, А. Сдвиги в общественном сознании сквозь призму электорального поведения: Российский вариант / А. Галкин // Власть. – 2000. – № 8. – С. 3 – 13.

28. Давыдова, Н.М. Региональная специфика сознания россиян / Н.М. Давыдова // ОНиС. – 1997. – № 4. – С.12 – 24.

29. Гамбарян, М. Экономика и выборы: опыт количественного анализа / М. Гамбарян, В. Мау // Вопросы экономики. – 1997. – № 4. – С.111 – 129.

30. Чернышов, А.Г. Регион: границы политического пространства / А.Г. Чернышов // Регион как субъект политики и общественных отношений: материалы семинара (Саратов, 25–28 авг.1999 г.); отв. ред. Н.В. Зубаревич. – М.: МОНФ: ООО «Изд. центр науч. и учеб.

программ», 2000. – С.125 – 128.

31. Анализ тенденций развития регионов России в 1991–1996 гг. Политические ориентации населения регионов России. – М., 1997.

32. Бурлацкий, Ф.М. Современный Левиафан: Очерки политической социологии капитализма / Ф.М. Бурлацкий, А.А. Галкин. – М.: Мысль, 1985.

33. Терещенко, А.Г. С. Липсет о социальных основах политического поведения избирателя / А.Г. Терещенко // Социально-политический журнал. – 1996. – № 4. – С. 186–196.

34. Давыдова, Н.М. Региональная специфика сознания россиян / Н.М. Давыдова // ОНиС. – 1997. – № 4. – С.12–24.

35. Терещенко, А.Г. С.Липсет о социальных основах политического поведения избирателя / А.Г. Терещенко // Социально-политический журнал. – 1996. – № 4. – С.186 – 196.

36. Dalton, R. Political cleavages, issues and electoral changes / R. Dalton // Comparing democracies elections and voting in global perspective. – Thousand Oaks, 1996.

37. Гамбарян, М. Экономика и выборы: опыт количественного анализа / М. Гамбарян, В. Мау // Вопросы экономики. – 1997. – № 4. – С.111–129.

38. Гржейщак, С.Е. Региональное лидерство в современном политическом процессе России / С.Е. Гржейщак // Вестник МГУ. Сер.12, Политические науки. – 2000. – № 1. – С. 21 – 35.

39. Смирнягин, Л. Пять лет и восемь голосований – созрела ли территориальная структура российской политики? / Л. Смирнягин // Региональное развитие и сотрудничество. – 1997. – № 10. – С. 41 – 47.

40. Американская география. Современное состояние и перспективы. – М.: Изд-во Иностр. лит., 1957.

41. Бурлацкий, Ф.М. Современный Левиафан: Очерки политической социологии капитализма / Ф.М. Бурлацкий, А.А. Галкин. – М.: Мысль, 1985.

42. Американская география. Современное состояние и перспективы. – М., 1957.

43. Lipset, S.M. Cleavage structures, party system, and voter alignments: An introduction / S.M. Lipset, S. Rokkan // Party system and voter alignments / Ed. by S.M.Lipset, S.Rokkan. – New York: Free Press, 1967.

44. Rosenbaum, W.A. Political culture: Basic concepts in political science / W.A. Rosenbaum. – New York: Praeger publ., 1975.

45. Терещенко, А.Г. С.Липсет о социальных основах политического поведения избирателя / А.Г. Терещенко // Социально-политический журнал. – 1996. – № 4. – С. 186–196.

46. Хантингтон, С. Столкновение цивилизаций? / С. Хантингтон // Полис. – 1994. – № 1. – С. 33–48.

47. Dalton, R. Political cleavages, issues and electoral changes / R. Dalton // Comparing democracies elections and voting in global perspective. – Thousand Oaks, 1996.

48. Electoral Change: Responses to evolving social and attitudinal structure in Western countries / Ed. By Franklin M., Mackie T., Valen H. – Cambridge: Cambridge University Press, 1992.

49. Терещенко, А.Г. С.Липсет о социальных основах политического поведения избирателя / А.Г. Терещенко // Социально-политический журнал. – 1996. – № 4. – С.186–196.

50. Американская география. Современное состояние и перспективы. – М., 1957.

51. Comparative politics today: A world view / Ed. by Almond G.A. – Boston; Toronto:

Little Brown, 1974.

52. White, St. Political culture and Soviet Politics / St. White. – L.: Basiongstoke, 1979.

53. Rosenbaum, W.A. Political culture: Basic concepts in political science / W.A. Rosenbaum. – New York: Praeger publ., 1975.

54. Друзяка, Е.В. Влияние региональных правящих элит на массовое политическое сознание (основные подходы к изучению) / Е.В. Друзяка // Вестник МГУ. Сер.12, Политические науки. – 2001. – № 4. – С. 43–59.

55. The American voter / A. Campbell [et al.]. – New York: Wiley, 1960.

The problem of becoming of regional political researches on the postsoviet space is analyzed in the article. Their basic directions are allocated, namely: 1) the analysis of mutual relations between the center and regions, a policy of the state concerning regions; 2) studying of the political environment at a level actually regions, and also their prospect for Belarus.

The author offers the concept of research of regional features of political consciousness of a modern Belarus society.

Белявцева Дина Владимировна – кандидат политических наук, доцент кафедры политологии БГЭУ.

УДК

РЕГИОНАЛИЗАЦИЯ: ОБЩЕТЕОРЕТИЧЕСКИЕ

И ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ

В статье выявляется сущностное понимание таких аспектов регионологического дискурса, как глобализация, глокализация, регионализм. На их основе рассматривается процесс становления и развития международного регионализма.

Социально-философский подход к восприятию современного мира базируется на единстве идей глобальности и локальности. Согласно идее глобальности, мир обладает онтологической общностью, единством, целостностью, ведущей к его глобальному гносеологическому восприятию.

Согласно идее локальности, миру присуща гетерогенность (разнообразие), дифференцированность. Гетерогенность проявляется в том, что мир постоянно изменяется, трансформируется, реконструируется. Гетерогенность служит почвой, материалом для формирования тенденций, закономерностей, векторов развития, подчиняющих общность, глобальность, целостность на определенных исторических этапах развития [1, с. 11]. В этом плане показательна позиция Д.Харвея, который характеризует глобализацию как процесс сжатия (компрессии) временных и пространственных дистанций, «уплотнение времени-пространства» [2, с. 207].

Глобализации предшествовала эпоха империализма, понимаемая как политика раздела и передела мира между великими державами. На рубеже XIX – XX вв. империализм перешел в качественно иную стадию.

За три с небольшим века, прошедших со времени Великих географических открытий до второй половины XIX в., ведущие европейские державы освоили и подчинили своему влиянию половину мира, а вторая половина была поделена между ними всего за тридцать последующих лет.

Кульминацией усиления борьбы за передел мира в ХХ в. стала Первая мировая война.

Имеются различные трактовки существенного усиления экспансии великих держав. Одна из них выделяет четыре типа теории империализма [3]. Первую группу составляют апологические теории, утверждающие цивилизаторскую миссию ведущих держав. Экономические интерпретации (Дж.Гобсон, В.И.Ленин), акцентирующие внимание на борьбе за рынки сбыта, источники сырья, сферы приложения капитала, составляют вторую группу теорий. Социологические интерпретации, составляющие третью группу (И.Шумпетер), делают акцент на социальных группах, ставших основной движущей силой современной экспансии. К этим слоям относятся люди, не сумевшие вписаться в современное общество и рыночные отношения. Геополитические теории составляют четвертую группу, в которой упор делается на обеспечение имперской безопасности, ее мотивах. Этот подход предполагает максимальное расширение границ контролируемой территории. Феномен империализма и обусловленной им глобализации, на наш взгляд, можно объяснить взаимодействием всех рассматриваемых факторов.

Широко известна концепция «мировой капиталистической системы» И.Валлерстайна [4]. В соответствии с этой концепцией история человечества есть последовательный процесс перехода от экономически замкнутых «мини-систем» к «мировым империям», а впоследствии к «мировой экономике», «мировой системе». «Теория мировой системы»

акцентирует внимание исключительно на экономическом аспекте проблемы, за что вполне справедливо критикуется. Происходящие в сфере политики и культуры процессы не всегда являются концентрированным выражением экономики и сами оказывают существенное воздействие на варианты экономического развития, их выбор. Крушения советского блока и последующее развитие событий подтвердили не только это, «но и лишний раз продемонстрировали неоднозначность и неоднолинейность происходящих в обществе трансформаций» [5, с. 428].

Параллельно процессу глобализации, в рамках которого происходящие изменения можно определить используя терминологию И.Валлерстайна как «конец знакомого мира» [6], в мире происходит фрагментация общей и целостной картины на пространственные зоны и регионы.

Регионализация становится своеобразным альтер-эго глобализации. Регионализация приводит к образованию зон, существенно различающихся по протяженности и масштабам. Обширные по своей протяженности зоны охватывают большие участки пространства и времени. «Говоря о регионализации, – пишет Э.Гидденс, – мы будем иметь в виду не только локализацию или установление местонахождения в пространстве, но и зонирование общепринятых социальных практик в пространстве-времени» [7, с. 186].

В основе представлений о регионе лежат понятия «пространство» и «жизненное пространство». Понятие «жизненное пространство» введено в научный обиход в конце XIX в. немецким географом и социологом Ф.Ратцелем. В современной социологической интерпретации оно имеет сложную структуру и включает природно-естественный, техногенный, социально-культурный и др. компоненты, каждый из которых имеет сложное устройство [8]. Например, в социально-культурной структуре можно выделить этническое, конфессиональное, правовое, а также информационное, коммуникационное, экономическое, социальное, политическое, образовательное, эстетическое и многие другие.

Есть множество определений региона. Э.Б.Алаев рассматривает регион как территорию, по совокупности насыщающих ее элементов, отличающихся от других территорий и обладающую единством, взаимосвязанностью составляющих элементов, целостностью, причем эта целостность – объективное условие и закономерный результат развития данной территории [9]. Это определение имеет онтологический статус. В рамках такого подхода регион можно рассматривать как одну из основных территориальных структур организации жизнедеятельности социума, обладающую устойчивостью и целостностью политической, экономической, социальной и культурной жизни, относительной соразмерностью в системе других пространственных структур.

Согласно определению П.Джеймса и Ф.Джонса, «регион» рассматривается в рамках конструкционизма и ему придается гносеологический статус. «Регион есть средство отбора и изучения пространственных сочетаний сложных комплексов явлений... Это интеллектуальная концепция, созданная мышлением, использующая определенные признаки, характерные для данной территории, и отбрасывающая все те признаки, которые рассматриваются как не имеющие отношения к анализируемому вопросу»

[10, с. 22]. Такого рода определение ориентирует исследователя в инструментальном отношении в контексте приближения создаваемого конструкта к концепту описываемой социальной реальности.

Э.Гидденс, рассматривая проблемы регионализации, обращает особое внимание на контекстуальность социальной жизни и общественных институтов. Социальная жизнь происходит и создается «посредством пересечения присутствия и отсутствия в «постепенном утекании» времени и «незаметном исчезновении» пространства. Физические свойства тела и среды, в которой оно функционирует, неизбежно придает социальной жизни последовательный характер и ограничивает возможность пространственного доступа к «отсутствующим» другим. Подход, получивший название временной географии, предлагает, безусловно, интересный и ценный способ условного изображения пересечений пространственно-временных траекторий движения в процессе повседневной деятельности, который требует в качестве дополнения теоретически обоснованных представлений о субъекте действия и организации среды взаимодействия. Определяя понятия локальности и регионализации, мы стремимся разработать концептуальную систему, способную категоризировать контекстуальность с позиции ее неизбежной включенности во взаимоотношения социальной и системной интеграции» [11, с. 202].

Безусловным основанием конструирования региона становится закон территориальной общности, действие которого обусловлено приоритетом территориальных связей перед отраслевыми, и распространяется на большинство компонентов, слагающих это образование. Но этого основания недостаточно с позиции контекстуальности социальной жизни. Поэтому для более полной категоризации региональных явлений необходимо в конструкт «региона» вводить фактор времени. Такой подход близок к трактовке региона в контексте процесса воспроизводства.

Схематически процесс воспроизводства описывается не прямой и не кривой линией, а спирально, охватывает фазы, поочередно сменяющие друг друга: производство, распределение, обмен, потребление. Он охватывает кругооборот внутри региона (эндогенный), когда производство и потребление осуществляются в одном регионе. Однако может быть внешний кругооборот, когда производство осуществляется в одном регионе, а потребление в другом (экзогенный). Совокупность всех эндогенных, экзогенных операций и полученная разница позволяют судить о «характере» конкретного региона, тесноте его связей с другими территориями, специализации региональных производственных и сервисных структур [12, с. 229].

Регион как пространственно-временная и смысловая единица организации общественной жизни является сравнительно устойчивым образованием. Его конфигурация определяется статикой исторически сложившегося пейзажа, отразившегося в системе административно-территориального деления страны и динамикой сочетания внутренних и внешних связей, баланс которых отражается на жизнеспособности и устойчивости территории в существующих границах.

Одновременно регион является восприимчивым к воздействию глобальных процессов. Динамические подвижки определяют характер трансформации жизненного пространства региона, обретающего новое качественное состояние в организации социальной жизни современного российского общества. Так, на рубеже XX – XXI вв. в процессе информатизации происходят глубокие преобразования в структуре занятости населения, вертикальной и горизонтальной мобильности, перераспределении социальных групп и слоев, наблюдается интенсивный прирост занятых в сфере услуг. Самым кардинальным образом изменяются сфера массовой коммуникации, сфера труда и занятости.

В рамках системного подхода регион рассматривается в качестве системы открытого типа. В нем любая система рассматривается как совокупность взаимосвязанных элементов, имеющая выход (цель), вход (ресурсы), связь с внешней средой, обратную связь. Основными свойствами системы являются: целостность; взаимосвязи и взаимозависимости системы и внешней среды; структурность; иерархичность; множественность описания системы; непрерывность функционирования и эволюции; целенаправленность; стремление к состоянию устойчивого равновесия; альтернативность путей функционирования и развития; наследственность; приоритет качества; приоритет интересов системы более широкого (глобального) уровня; надежность.

Под «формой» регионализации Э.Гидденс трактует «внешний вид границ, определяющих территорию региона». Схема включает взаимодействие форм регионализации в сопряженности их характера в аспекте продолжительности и протяженности. В большинстве локальностей границы, разделяющих зоны, имеют вещественные (материальные) или символические проявления. В контекстах взаимодействий допускается большая или меньшая степень проникающего присутствия, охватывающего сопредельные зоны [13, с. 188 – 189].

Эмпирическая и прикладная направленность регионализма обозначает территориальную и предметную локализацию любого социального явления и процесса. Методология конструкционизма представлена в работах П.Бурдье. Им предложена концепция «социальной топологии», согласно которой человеческие существа в одно и то же время являются биологическими индивидами и социальными агентами, конституированными в отношении социального пространства и через отношения с ним.

Если физическое пространство определяется по взаимным внешним сторонам образующих его частей, то социальное представляет собой структуру рядоположенных позиций. Поэтому место в социальном пространстве, занимаемое любым агентом, можно описать через его релятивную позицию по отношению к другим местам и через дистанцию, отделяющую это место от других. П.Бурдье замечает, что социальное пространство стремится реализоваться в физическом «всегда более или менее полно и точно». Одновременно его трудно мыслить по аналогии с физическим пространством, поскольку то пространство, в котором мы обитаем и которое мы познаем, является социально обозначенным и сконструированным, а социальное – это абстрактное пространство, представляющее собой ансамбль подпространств или полей (экономическое, интеллектуальное и др.), которые обязаны своей структурой неравновесному распределению отдельных видов капитала [14, с. 39]. Это пространство в большей степени инструментально и вспомогательно для теоретических целей, нежели объективно.

Гуманитарная или антропологическая направленность пространственной логики проявляется в ориентации на внутренний мир личности, мотивы, интересы, потребности людей и предполагает вынесение их в центр вопросов, связанных с правами и свободами личности, нацеленность на высокую социальную эффективность различных мероприятий регионального, а также национального и локального масштабов. Этот подход к социальным явлениям и процессам позволяет делать обобщения и выявлять оценки последствий, которые имеет или может иметь (для населения региона, той или иной социальной группы) то или иное событие, случившееся в прошлом (далеком либо недавнем) или запрограммированное на обозримую перспективу.

Регионализация ориентирует исследователя на широкое использование ресурсного, ситуационного, компаративного и сервисного подходов. Ресурсный подход позволяет выявить эффективность использования ресурсов региона. Региональные системы содержат определенный спектр ресурсов: природных, экономических, демографических, интеллектуальных, этнических, административных, санитарно-гигиенических и т.д. Ситуационный подход, как правило, ориентирован на изучение влияния на регион и управление им в конкретной ситуации. Он предполагает учет совокупности обстоятельств, положения, обстановки, прежде всего внешних для региона условий, побуждающих и опосредующих принятие определенных управленческих решений.

В исследовании региона современная наука широко использует различные методы (подходы и приемы) анализа и прогноза. Регионализация в этом плане характеризуется рядом качественных свойств, которые выражают контекстуальность и связаны: с междисциплинарностью; системностью; холистичностью (целостностью); компаративностью (сравнительностью); гуманитарностью; конструкционизмом; коммуникативностью.

В современных условиях следует говорить о развитии и взаимодействии двух взаимосвязанных тенденций, представляющих собой диалектическое единство, являющихся следствием усиления поисков «самобытности» и «непохожести» народов и государств: глобальной интеграции и фрагментации. Не случайно в последнее время получает широкое распространение термин «глокализация» как неологизм, объединяющий содержание понятий «глокализация» и «локализация».

Развитие современной цивилизации (технический прогресс, качественно возросший уровень жизни, развитие и распространение демократических норм и т.д.) привело к исчезновению ранее существовавших пространственных, политических, экономических, информационных и идеологических барьеров. Уменьшилась прежняя значимость государственных границ, а следовательно нивелировались сдерживающие факторы их сохранения. Вместе с тем, человек стремится оградить себя от «произвола»

огромного мира, по выражению Э.Фромма, бежит от свободы [15]. В противостоянии с «большим миром» ему необходимо заручиться поддержкой менее глобального, «малого». Глокализация в данном случае рассматривается как способ проявления качественного (территориального, природного, этнокультурного и т.п.) своеобразия, включенного в контекст общемирового развития. При этом глобальные тенденции модернизации и децентрализации, специфически проявляясь на национальном и региональном уровнях, качественно изменяют социальную структуру, существенно ее дифференцируя, «а также изменяют характер отношений между субъектами социальной жизнедеятельности» [16, с. 109].

Процессы глокализации (регионализации) наиболее зримо начали разворачиваться после Второй мировой войны. Так, немногим более чем за пятьдесят лет органы ГАТТ/ВТО были извещены о заключении региональных торговых соглашений, большинство из которых остается в силе и сегодня. Число действующих региональных интеграционных соглашений самых разных форм – от двусторонних преференциальных торговых соглашений и договоров о свободной торговле до соглашений о создании общих рынков, предусматривающих свободное движение труда, товаров, услуг и капитала, в середине 1990-х годов, по некоторым данным, достигло уже 88. К этому времени уже все страны – члены ВТО являлись участниками хотя бы одной региональной группировки.

К концу 1990-х годов доля внутрирегиональной торговли существенно возросла, достигнув более 61 % от общего объема мирового торгового оборота [17, с. 74]. В Западной Европе, где региональная интеграция развивается наиболее интенсивно, этот показатель увеличился с 50 % в 1950-х годах до 70 % к концу 1990-х годов [18, с. 225].

Таким образом, сегодня в мире явно наметилась тенденция к регионализации рынков сбыта и ресурсов, а также координации экономической и финансовой политики на наднациональном уровне. Международный регионализм, появившийся в конце 1940 – начале 1950-х годов сначала в виде отдельных слабых межгосударственных объединений, немногим более чем за полвека своего существования трансформировался в сложную «многоярусную» конструкцию, которая, без всякого сомнения, может рассматриваться как одна из возможных опор современного миропорядка. В региональной экономической интеграции 1 политические и экономические элиты видят одно из средств выживания в условиях глобальной конкуренции.

Дальше всего процессы макрорегиональной интеграции продвинулись сегодня в Европе. Европейский союз, включающий в себя ныне государств, обладает огромным финансовым, экономическим, интеллектуальным и культурным потенциалом. И несмотря на провал процесса принятия «Европейской конституции» и кризис развития ЕС – это уникальная наднациональная интеграционная структура, сочетающая федеративные, конфедеративные и межправительственные элементы в своем функционировании. Сходные, однако, менее продвинуты процессы экономической и технологической интеграции идут в Северной и Южной Америке и в Юго-Восточной Азии. Можно даже говорить о существовании трех полюсов экономического и технологического роста в мире.

Интеграционные процессы на Американском континенте ассоциируются, прежде всего, с «Североамериканской ассоциацией свободной торговли» (НАФТА), создание которой стало своего рода ответом на вызов, брошенный американцам интеграционными процессами в Европе и Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР). Начало ей было положено в 1988 г., когда между США и Канадой было заключено «Соглашение о зоне свободной торговли». В 1992 г. подписано соглашение уже между США, Канадой и Мексикой, именно оно и привело к появлению НАФТА. Главной задачей соглашения является не только ликвидация таможенных барьеров, но и создание в перспективе единого континенРечь идет именно об экономической интеграции. Практика показывает, что политическая идея гораздо сложнее, так как «политическое пространство радикально отличается от экономического, поскольку первое не может существовать без постоянства, без барьеров, тогда как второе пребывает в непрерывном движении в зависимости от изменений спроса и предложения товаров и услуг» [19, c. 106].

тального рынка и обеспечение свободы передвижения товаров, услуг, капитала и рабочей силы.

Ведущая роль в НАФТА принадлежит США, которые рассматривают ассоциацию как своего рода трамплин для более глубокого проникновения в страны Латинской Америки. Как уже отмечалось, стратегическая цель соглашения – создание в Новом свете единого континентального рынка на условиях партнерства, поэтому США заинтересованы в том, чтобы продемонстрировать на примере НАФТА эффективность экономической интеграции государствам Латинской Америки. Инициированный США проект создания Общеамериканской зоны свободной торговли эксперты называют сегодня самым спорным интеграционным проектом, по крайней мере практическая реализация этого проекта буксует, а его обсуждение выявляет все новые противоречия между странами региона. Своего рода альтернативной этому проекту стало Южноамериканское сообщество наций (ЮСН), созданное в декабре 2004 г. в составе Аргентины, Боливии, Бразилии, Венесуэлы, Гайаны, Колумбии, Парагвая, Перу, Суринама, Уругвая, Чили и Эквадора. Сообщество со временем намерено превратиться в некое подобие Европейского Союза с прозрачными границами, единой валютой и наднациональными органами.

Политический интеграционный орган американского макрорегиона – «Организация американских государств» (ОАГ) («Organization of American States» – OAS) – межправительственная региональная организация. Учреждена она в 1948 г. на 9-й межамериканской конференции в Боготе в качестве преемницы Международного союза американских республик, существовавшего с 1890 г. Членами ОАГ значатся 35 государств Западного полушария, в том числе США и Канада. В 1962 г. под нажимом США было приостановлено членство Кубы в этой организации.

Целями ОАГ являются: укрепление мира и безопасности на северо- и южноамериканском континентах; укрепление демократии; соблюдение принципа невмешательства во внутренние дела государств; предотвращение и урегулирование возможных споров межу государствами-членами: совместное отражение агрессии, если она будет предпринята против какого-либо государства или группы государств, входящих в организацию; содействие международному сотрудничеству; поиск решения проблем, возникающих в межгосударственных отношениях.

Правда, успехи политической интеграции на Американском континенте более чем скромны.

В Латинской Америке существует также динамично развивающийся торговый блок шести государств – «МЕРКОСУР», задача которого – содействие социально-экономическому развитию государств-членов. Крупнейшее государство региона Бразилия совместно с ЮАР предпринимает попытку объединения усилий так называемых «поднимающихся государств-гигантов» (Индия, Китай, Россия).

Третьим динамично развивающимся макрорегионом является Азиатско-Тихоокеанский регион (АТР). Доля АТР в суммарном мировом ВВП увеличилась с 4 % в 1950 г. до 25 % в 1995 г., и по прогнозам к 2025 г.

этот показатель для АТР будет составлять 40-50 %. Для того, чтобы удвоить такой показатель, как доля национального дохода на душу населения, США и Великобритании потребовалось 50-60 лет, тогда как Китаю и Южной Корее – 10 лет. Пока единственная в Азии экономическая сверхдержава – Япония не претендует ныне на региональное лидерство, зато растут экономический потенциал и политические амбиции Китая.