«СОДЕРЖАНИЕ Содержание 3 ИСТОРИЯ Турицын И.В. К вопросу о характере Кавказской войны 5 Гюнтекин Наджафли Восточная политика Екатерины II и попытки создания армянского государства на Южном Кавказе (60-80-e гг. XVIII в.) ...»

СОДЕРЖАНИЕ

Содержание 3

ИСТОРИЯ

Турицын И.В. К вопросу о характере Кавказской войны 5

Гюнтекин Наджафли Восточная политика Екатерины II

и попытки создания армянского государства на Южном Кавказе

(60-80-e гг. XVIII в.) 22

Рашковский А.Л. Вятская кооперация в имперской

и советской России: уроки истории 40 Виноградов С.В. Значение рыбной промышленности ВолгоКаспийского бассейна в период Великой Отечественной войны 51 Давыдов С.Г. Музыка как системообразущий фактор молодёжных субкультур в послевоенном СССР 61 Джафарова Р.Р. Деятельность азербайджанской диаспоры в Республике Казахстан в постсоветский период Нечаев А.А., Энгель В.В. Альтернатива интернациональному государству в России - развал страны

ЭКОНОМИКА

Симонян Г.А., Аракелов А.С. Туристско-рекреационный комплекс как ведущая отрасль хозяйствования Краснодарского края Тедеева З.Б. Проблемы финансирования оборотных средств предприятия Рычкалова Л.А., Эртель А.Г. К вопросу о системе показателей финансовой безопасности государства Еделев Д.А. Особенности формирования и развития системы рекреационных услуг Мартынов Л.М., Суздальцев С.И. Целостный информационнокоммуникационный менеджмент: теория и практика Титов П.М. К вопросу о системности и целостности в экономической науке

ПЕДАГОГИКА И ПСИХОЛОГИЯ

Ломов С.П., Шин Ен Джу. Цветовые композиции в дизайнобразовании (на основе корейских традиционных цветовых комбинаторик) Йокела Т., Мартынова Н.В. Зимние арт-проекты как возможность интеграции педагогов и студентов в проектно-образовательной деятельности: на примере системы непрерывного художественного образов Карев Б.А., Прокопцева Н.В. Стресс в деятельности субъекта труда как фактор его профессиональной деформации Дьяченко Е.А., Лейфа А.В. Реализация воспитательных и образовательных целей в процессе преподавания социально-гуманитарных дисциплин

CONTENTS

HISTORY

Turitsyn, I.V. On the character of the Caucasian war Guntekin, Najafli. Catherine the second’s policy in the East and attempts of Armenian state-building in South Caucasus in 60-80ies of 18TH century Rashkovsky, A.L. Vyatskaya cooperation in imperial and Soviet Russia: the lessons of history Vinogradov, S.V. The role of the fishing industry of Volga-Caspian basin in the Great Patriotic War Davydov, S.G. Music as a factor of creation of youth subcultures in post-war Soviet Union Dzhafarova R.R. Azerbaijan diaspora's activity in the Republic of Kazakhstan in post-Soviet period Nechaev, A.A., Engel, V.V. An alternative to multinational state in Russia is the collapse of the country

ECONOMICS

Simonyan, G.A., Arakelov, A.S. Tourism and recreation as a leading economic industry of Krasnodar region Tedeyeva, Z.B. The problem of working capital providing Rychkalova, L.A., Ertel, A.G. On the system of indicators of state’s financial security Edelev, D.A. Features of formation and development of recreational services Martinov, L.M., Suzdaltsev, S.I. Theory and practice of complete information and communication management Titov P.M. On systemic approach and integrity in economics  

PEDAGOGY AND PSYCHOLOGY

Lomov, S.P., Shin Eun Joo. The composition of colors in design based on Korean traditional color combinatorics Jokela, T., Martynova, N.V. Winter art projects as possible integration of teachers and students in the design of educational activities (the art of continuing education case) Karev, B.A., Prokoptseva, N.V. Stress in activity of the subject of work as a factor of its professional deformation Dyachenko E.A., Leifa A.V. Achieving of training and educational goals in the process of teaching of humanitarian disciplines

ИСТОРИЯ

УДК 94(47).07. ТУРИЦЫН И.В.

К ВОПРОСУ О ХАРАКТЕРЕ КАВКАЗСКОЙ ВОЙНЫ

Ключевые слова: Кавказская война, Российская империя, колониальная политика, мюридизм, абречество В статье осмыслены события, сопровождавшие российскую колониальную экспансию на Кавказе, предложены трактовки, уточняющие понимание характера Кавказской войны. Автором выделены узловые региональные противоречия и обусловленные ими составляющие северокавказской конфликтности первой половины – середины XIX столетия.

ON THE CHARACTER OF CAUCASIAN WAR

Keywords: Caucasian War, the Russian Empire, the colonial policy, muridism, Brigandage The paper interpreted the events that followed the Russian colonial expansion in the Caucasus and offered interpretations that clarify the understanding of Caucasian War.

The author distinguishes the nodal regional contradictions that led to the conflicts at North Caucasus conflicts in the first half of the XIX century.

Ввиду сложности и конфликтности ситуации, существующей на Кавказе, обращение практически к любой проблеме его новой и новейшей истории сегодня нередко обнаруживает очевидную заданность исследований, диктуемых в первую очередь политической модой, непременным стремлением вынести прошлому свой однозначный и, порой, суровый приговор. При этом обсуждение научных проблем, обмен мнениями, уступают место политическим баталиям. В отношении оппонентов-современников доминирует стремление поделить всех на «своих» и «чужих», а затем «разгромить» последних. Иными словами, историки, забывая о своих исследовательских задачах, о поиске истины, нередко становятся воинами, «политбойцами». Вполне понятно, что это не способствует лучшему пониманию процессов прошлого.

Ярким примером тому служат дискуссии вокруг Кавказской войны.

Образующие ее события, как правило, условно датируемые 1817-1864 гг., основной нарратив «научной» конфликтности современных «чернильных войн». Особенно если исследовательским трактовкам придается яркая эмоциональная окраска.

ИСТОРИЯ

На наш взгляд, по степени остроты и обилию научных штампов тема Кавказской войны принадлежит к числу безусловных лидеров. Причем в силу поспешности и изначальной предопределенности выводов, ученые не могут договориться даже о базовых категориях и положениях. К примеру, не видно конца спорам о времени начала и характере войны. По первому пункту разброс мнений таков, что предлагаемые датировки колеблются, чуть ли не в вековом диапазоне. По второму – продолжаются схоластические споры вокруг уходящих корнями в большевистское прошлое понятий «национальноосвободительная», «антифеодальная» война. И это для обществ, в которых не было ни сложившихся наций, ни феодализма (для большинства северокавказских народов).

На наш взгляд, исключая откровенно политизированных публицистов, объективные трудности в добросовестных научных попытках разобраться в характере событий объясняются именно тем, что исследователи, по сути, остаются в плену старых теоретических схем, причем созданных даже не в имперской, а в советской России. При этом последовательная колониальная экспансия феодальной империи, рассматривавшей племена Северного Кавказа как серьезную и весьма досадную «помеху» на театре войн с Персией и Османской империей, для удобства упрощенно именуется «войной».

Однако при таком определении сразу возникает масса вопросов, в основном остающихся без ответа. Помимо абсолютной неясности с датировкой, открытыми остаются практически все базовые характеристики, вычленяемые в любом военном конфликте – стороны, их организация, цели, характер. Иными словами, историки имеют «войну», но не могут внятно объяснить - когда она была, кто ее вел, какие цели преследовал и т.д. Подчеркнем, в рамках традиционного восприятия событий, связанных с продвижением Российской империи на Кавказ, как некой единой «войны», - дать им адекватное описание, не говоря уже об анализе, - невозможно.

Характеризуя имперскую колониальную экспансию (полагаю, что такое определение сложно оспорить, ввиду его универсальности), в известной степени, можно было бы говорить о некой серии войн. Однако в таком случае здесь также пришлось бы прибегнуть к довольно искусственному вычленению разнородных конфликтов, при анализе которых возникают те же самые вопросы. Данный путь лишь умножил бы бесплодные схоластические споры, не позволяя хоть сколько-нибудь продвинуться в понимании явления в целом.

В отмеченном контексте более плодотворным, на наш взгляд, представляется поиск качественно иных методологических подходов. Прежде всего, важно сразу четко определить, что мы не имеем дело с некой «войной», как вооруженным конфликтом организованных сил. Конечно, в ходе имперской колонизации, сыгравшей определяющую роль в жизни народов Кавказа и породившей самые разнообразные конфликты, прежде всего, нужно различать две основные стороны – империю и находившиеся на разных стадиях развития автохтонные горские сообщества. Соответственно, для империи речь нужно

ИСТОРИЯ

вести не о некой войне, а о продолжительном периоде военных экспедиций. С другой стороны, мы имеем дело с многоплановым, приобретавшим различные формы движением сопротивления народов, стремившихся сохранить свой традиционный образ жизни, свободу, ценности.

Сразу оговорим, что мы не исследуем в статье тему «справедливости войны». В контексте борьбы горских народов за свободу, она чересчур очевидна. Кавказские события XIX века – одна из страниц всемирной драмы колониальной экспансии, усугубленной противостоянием в регионе трех крупных феодальных империй.

Вместе с тем, в рамках так называемой Кавказской войны следует отчетливо видеть разные составляющие, разные потоки, различные столкновения интересов и «узлы» конфликтности.

Использованная нами выше характеристика войны «горских народов», в принципе, также весьма условна, поскольку «горцы» - это предельно общее понятие, в принципе, подобное понятию «жители равнин». Быть может, тогда следует именовать события XIX столетия на Кавказе не Кавказской, а «горскоравнинной войной»? Безусловно, нет. Как нет и абстрактного горца, нивелирующего, упрощающего облик конкретных народов, племен, родов, тейпов и пр. Между тем, различия между ними (тем более, конфликты интересов) были весьма существенными. Причем и в условиях российской колониальной экспансии многие горские сообщества занимали устойчиво пророссийские позиции. Еще большее их число постоянно изменяли свои военно-политические пристрастия, неоднократно переходя от состояния войны с русским царем к состоянию мира и даже союза. Даже на пике «войны»

отдельные селения то воевали, то мирились с русскими, то «отплачивались»

Шамилю, то опять присягали России и помогали российской армии своими милиционными формированиями. Такие перемены в жизни условноабстрактного «горца» 1810-1850-х годов являлись скорее правилом.

Итак, так называемая Кавказская война представляет собой не войну в ее традиционном понимании (отсюда – бессодержательность, бесплодность и бесперспективность популярных ныне споров о времени ее начала), а процесс последовательной колонизации Кавказа. Причем в характеризующей ее эпохе следует видеть самые различные составляющие (далеко не только военные), в том числе, различные вооруженные конфликты. Чрезвычайно существенным представляется также более внимательный учет этно-региональных, социокультурных, религиозных и иных факторов. Подчеркнем, их упрощенное смешение в рамках некоего абстрактного феномена Кавказской войны, в какойто степени вполне «простительное» современникам событий, вряд ли может быть вполне приемлемым для нынешнего исследователя-аналитика.

Рассматривая российскую колониальную экспансию на Кавказе, на наш взгляд, следует выделить ряд принципиальных аспектов, требующих своего уточнения для воссоздания более полной картины событий данной эпохи и их характеристики.

ИСТОРИЯ

1. Межимперские противоречия и цели российской колонизации Кавказа.

Прежде всего, на наш взгляд, нужно более четко соотносить факторы межимперского соперничества в треугольнике «Россия - Турция - Иран» и собственно региональную конфликтность, хотя и преломленную в имперской экспансии. Причем центральное место в исследованиях должен занимать именно вопрос о характере развития народов региона (в том числе, в плане различий Закавказья и Северного Кавказа, феодальных и переходных форм и т.д.). Отдавая должное внешнеполитическим предпочтениям местных элит и их отдельных представителей в условиях ожесточенной схватки феодальных империй, следует в большей степени акцентировать внимание на эволюции кавказских народов как таковых.

При этом важно видеть, что Северный Кавказ, на пространствах которого и развернулись затем наиболее драматические события, по сути, оказался заложником достаточно спонтанного проникновения Российской империи в Закавказье. Политика утверждавшейся на Кавказе России, показывает, что экспансия, начатая Петром I, при Екатерине II получила неожиданное продолжение в виде попытки присоединения этих отделенных территорий. В принципе, такое поведение царицы вполне соответствовало логике типичной для своего времени политики колониальных захватов. Именно Екатерина, перенеся военную активность в Закавказье под флагом защиты «единоверцевгрузин», закрепила восточный вектор экспансии России, что предопределило фатальную неизбежность большой кавказской войны. Январский Манифест 1801 года Павла I о присоединении к России Восточной Грузии лишь упрочил данную тенденцию. И хотя его грезы об индийских просторах не нашли отклика у преемников, проблема колонизации Северного Кавказа, как анклава, отделявшего закавказские владения империи, была воспринята последующими царями уже как данность, как часть полученного наследства.

Полагаем, что подобное развитие событий в тех условиях лишь отчасти отразило объективные интересы России в рамках доминировавших процессов колониального раздела мира. В отличие от европейских колониальных империй, превративших колониальные захваты в особый вид высокорентабельного бизнеса, для России экспансия на Кавказе в первой половине XIX столетия оказалась откровенно высокозатратным проектом [1].

Причем вплоть до конца Кавказской войны, по оценкам современников, российское «общество, в массе, не сознавало даже цели, для которой государство так настойчиво, с такими пожертвованиями добивалось покорения гор» [2, с.2].

Не могли сколько-нибудь убедительно объяснить их и советские исследователи. В частности, И.П. Петрушевский отмечал: «В этот период в русской политике в Закавказье очень видное место занимали военностратегические моменты». Однако содержание этих «моментов» он и сам до конца ясно не мог сформулировать. В трактовке данного автора: «завоевание

ИСТОРИЯ

Закавказья сводилось для России к превращению его в плацдарм для дальнейшего наступления на Иран. Экспансия же в Иран была прежде всего одним из эпизодов в ее соперничестве с Англией» [3, с.7]. Формула столь же ирреальная, сколько глубокомысленная! Ведь таким образом можно было продолжать движение бесконечно (до Индии и далее?) – от одного «военностратегического момента» к другому. К великому сожалению, и сегодня подобные наукообразные трактовки, объясняющие трудные вопросы некими «высшими» стратегическими интересами, не являются редкостью.

На наш взгляд, здесь действовали иные причины, в том числе, субъективного порядка. В частности, ситуацию гораздо лучше объясняет типичная логика западноевропейских колонизаторов, в полной мере воспринятая императрицей («просвещенной» немкой) и ее преемниками.

Преломленная в психологии российского великодержавия, она превратила доминировавшую стихийную российскую колонизацию на Востоке в планомерный, государственно организованный захват новых территорий.

Рассматривая его, важно внимательно учитывать и временной фактор, существенно меняющий содержание и трактовки происходивших событий. В частности, нужно видеть качественное изменение политики России на Кавказе с рубежа 1920-1930-х годов, когда после войны 1826-1828 гг. были надолго сняты межимперские противоречия с Ираном.

Напротив, Турция после поражения 1829 года активизировалась. Ее влияние особенно ощущалось в Черномории и в Закубанье. И.Ф. Паскевич в рапорте Николаю I от 6 мая 1830 г. доносил, что вся зима 1829-1830 гг. прошла здесь в постоянных нападениях. Не «отозванный» Портой из Закубанья паша Сеид-Ахмет, именовавший себя «управляющим Закубанскими аулами», неожиданно для России, сумел пробудить даже активность обычно вполне «спокойных» абхазцев.

В это же время, в Верхнем Дагестане набирало силу восстание ГазиМагомеда (Кази-Муллы), в немалой степени, обусловленное не только религиозными мотивами, но и российскими попытками восстановления прежней степени контроля, существенно ослабленного в ходе последних войн с Ираном и Турцией. В данной связи, Главноначальствующий признал:

«покорение вольных племен, ни от какой власти не зависимых, представляет более трудностей», чем война с Турцией, тем более, «что направление политики и отношения наши к ним были ошибочны и не имели ни общего плана, ни постоянных правил. Жестокость в частности умножала ненависть и возбуждала к мщению; недостаток твердости и решимости в общем плане обнаруживали слабость и недостаток силы» [4, с.68-72].

2. Русско-горское взаимодействие на Северном Кавказе.

На фоне принципиально важной для имперского мышления русских царей, но, безусловно, вторичной по своему значению для внутрикавказский событий международной конфликтности, совершенно неудовлетворительно на сегодняшний день исследованы проблемы русско-горского взаимодействия на

ИСТОРИЯ

мирной основе. Между тем, даже поверхностный взгляд на колониальную политику царизма показывает, что она отличалась немалым своеобразием и существенно отличается от аналогичной практики европейских империй.

В течение практически всего периода времени, именуемого Кавказской войной, реальное влияние России на процессы, протекавшие на территории Северного Кавказе, оставалось преимущественно косвенным. Как известно, специфика российской политики состояла в приоритетной ориентации на сохранение традиционных форм жизни, «обычаев», в том числе, в управлении, социальной сфере. Более того, империя, в принципе, выступала в качестве их гаранта. Основная часть горных районов была, по сути, предоставлена собственным заботам. Даже смысл внедрявшейся в более подконтрольных районах системы военно-народного управления сводился к довольно жесткой установке – управлять «по прежним обычаям». Весь уклад жизни, система управления здесь оставались прежними. Духовенство и знать (беки и пр.) в Закавказье были вовсе свободны от налогов. Здесь вплоть до 1870-х гг. даже применялись прежние персидские нормативные акты.

В горных районах Северного Кавказа население вообще жило по собственным неписанным традициям. С пограничными к ним русскими (в т.ч.

казачьими) селениями и гарнизонами отношения ограничивались в основном торговыми контактами и периодическими набегами (в принципе, взаимными).

В контексте расширения экономического взаимодействия, на наш взгляд, именно экономические причины усиления кавказской конфликтности сегодня фактически совершенно не учтены. Между тем, традиционно фиксируемое как начало Кавказской войны некоторое обострение отношений в 1817 г. на Северном Кавказе и в Закавказье, было связано не столько с политическими (действия А.П. Ермолова), сколько именно с экономическими причинами.

Крайнее недовольство таможенниками, которые, под влиянием высочайше утвержденного 30 мая 1817 года тарифа на азиатскую торговлю, существенно затруднили привычные отношения (горцы работали в Кубе и Нухе за ткани и теперь не могли их вывезти) [4, 29-30, 33-34, 36, 38], среди прочего, обусловили активизацию горского абречества.

Еще раз подчеркнем, что экономические факторы военной конфликтности еще требуют своего самого внимательного изучения. Ведь даже в разгар войны с Шамилем, попутно с выкупом и обменом пленными, в регионе продолжалась довольно активная торговля. По свидетельству из лагеря повстанцев, они покупали у русских в Грозной, Хасав-Юрте и ряде других пунктов самые разнообразные товары, причем, вполне свободно:

«предосторожности нужны были только для военных припасов:

комиссариатские же предметы (каковы: сахар, кофе и т.п.), а равно и красный товар, не запрещалось ввозить в каком угодно количестве». Но даже и товары «военного назначения» - свинец, железо, сталь они тоже покупали и тайно переправляли в горные районы [5, с.10].

ИСТОРИЯ

В свою очередь, нельзя не видеть обратного влияния горских народов на пришельцев, воспринимавших многое из местной культуры. Менялись даже основные элементы повседневности (рацион питания, внешний облик и т.д.), в том числе, армейской. К примеру, уже А.П. Ермоловым был введен целый ряд прямо заимствованных новшеств для армии (папахи, обмундирование и пр.). И эта тема тоже требует своего более глубокого осмысления.

К сожалению, именно организация экономического взаимодействия, вопреки наличию для этого определенных объективных условий, являлась одной из наиболее неудовлетворительных составляющих российской государственной политики на Кавказе. В течение всего дореформенного периода она оставалась явно периферийной. По-прежнему в основе российской политики лежали в основном «стратегические» интересы и банальный сбор налогов («червонцев»), кстати, не оправдывавших государственных затрат на колониальный аппарат. А это лишь дестабилизировало ситуацию, питая недовольство местных жителей.

Особо выделяя проблему российско-горского взаимодействия, подчеркнем, что в данном случае речь идет не о неком хитром приеме ухода от сложных вопросов, от анализа моментов конфронтации (в том числе, военной).

Речь идет о понимании того, что Кавказская война, помимо битв, – это также эпоха взаимодействия и взаимовлияния. И ее итоги не сводится к военной «победе» или «поражению». Не случайно, войну погасила лишь эпоха «великих реформ» Александра II, на волне которых империя пришла к более определенному и отчетливо выраженному признанию несомненной самобытности Кавказа, его народов.

3. Внутригорская конфликтность и абречество.

Одной из важных и до сих пор недостаточно осмысленных в научном плане проблем по сей день остается проблема внутригорской конфликтности как одного из элементов Кавказской войны.

В принципе, уже современники вполне определенно говорили о том, что конфликтность эпохи в немалой степени была связана именно с региональными противоречиями (этническими, клановыми, религиозными). Еще в начале XIX века местные правители враждовали (в том числе, «приглашая на помощь»

русские отряды) [6, с.190-196]. В дальнейшем конфликты внутри элит, их стремление «разделиться на партии» [7, с.148], лишь нарастали. Подчеркнем, что зачастую внутригорская конфликтность, столкновение интересов соседних племен и даже аулов были не менее ожесточенными и масштабными, чем горско-российское военное противостояние.

Классическим примером тому может служить вражда лезгинов и тушинцев. Даже на исходе Кавказской войны тушины, считавшие лезгинов ворами, имели обычай отрубать им кисть правой руки и в засушенном виде хранить как военный трофей (приторачивали к седлам и пр.). Тот, кто не имел такового, не мог даже жениться, поскольку тушинки не считали их настоящими мужчинами [8].

ИСТОРИЯ

Еще более красноречивым примером являются многочисленные походы горских племен на равнину (особенно в Грузию, Азербайджан и пр.) Фактически они вообще представляли собой отдельную отрасль хозяйства для ряда общин Дагестана. А.П. Ермолов в данной связи отмечал: «Здесь такой вселяли они ужас, что никто верить не хотел, что их усмирить возможно» [9].

Даже на высшей точке Кавказской войны ее «техника» оставалась во многом традиционной: «Шамиль собрал вольницу и выступил с нею в поход»

[10]. Подчеркнем, в поход за добычей, а не свободой. Поэтому нельзя не согласиться с теми авторами, которые, на основе системного изучения данной проблемы, пришли к пониманию «набеговой системы» как своего рода «отхожего промысла» многих горских общин. И определение ими дано, на наш взгляд, безупречное: «столкновение феодализировавшихся «вольных»

(горских) обществ с социальными силами «старого» феодализма» [11].

Действительно, набеги являлись «любимым делом» и ханов, и аульских общин, и самопровозглашенных имамов, и отдельных мюридов. При этом воевали они далеко не только с русскими.

В частности, своими абреческими набегами прославился Хаджи-Мурат:

«Отряд этих «львов» наводил на местных жителей (выделено авт.) такой страх, что при одном восклицании «Хаджи-Мурад идет!» - все бежало…» [5, с.

22]. Удачливый абрек ставил лихие налеты значительно выше, нежели сотрудничество со своими коллегами-«наибами» - соратниками по газавату. К примеру, он похитил жену аварского Ахмед-хана и тещу Даниель-султана ханшу Нух-бике и разграбил ее дворец. Несмотря на просьбы последнего (также наиба Шамиля), он так и не отдал ее без выкупа [5, с.25].

Кстати, в дальнейшем, по просьбам ответившей ему взаимностью ханши, Хаджи-Мурад даже совершал набеги на тех ее недоброжелательниц-султанш, которые распускали о ней порочащие слухи (так может стоит объявить события тех лет не «антифеодальной» войной - логика таких утверждений сводится к тому, что там, мол, были убиты все ханы - а «войной за гендерные ценности»?

романтическим вариантом «троянской войны»?).

А вот и другой характерный пример: «Однажды Хайдакское общество решило отложиться от русских и перейти на сторону Шамиля». С этой целью они попросили у него для защиты наиба. После ряда неудач посланников Шамиля в стычках с русскими войсками, сюда был направлен Хаджи-Мурат, который даже сумел осадить крепость с местным гарнизоном: «Но скоро ему наскучила осада, и он стал бросаться, как барс, из стороны в сторону, разгуливая по всему Хайдаку и сильно опустошая его своими набегами». В конечном счете, он разграбил это же общество и ушел домой в Хунзах, за что по жалобе «верных хайдакцев» был лишен наибства, рассорился с Шамилем и даже восстал против него [5, с. 26-27]. Так или иначе, но военная добыча оказалась для героя много важнее освободительной борьбы с колонизаторами.

Обращает на себя внимание тот факт, что удаль в набегах исключительно высоко ценилась не только горскими народами. Она вызывала определенные

ИСТОРИЯ

симпатии и скрытое восхищение и в русском образованном «обществе», особенно в офицерской среде русской армии. Достаточно вспомнить о романтическом образе Хаджи-Мурата, созданном Л.Н. Толстым.

Оттенок подобных представлений, в частности, совершенно отчетливо виден в многочисленных мемуарах русских офицеров. К примеру, вспоминая о пребывании «в деревне Буйнаках», один из них особо отмечал восхищение местных жителей неким Амалат-Беком. С определенным пониманием он писал:

«жители и по сие время не могут забыть смелого своего наездника, иные при рассказе о нем, со слезами вспоминают удачные грабежи, разбои, набеги, которые Амалат всегда разделял с ними и своим удальством он один умел прятать концы в воду» [12].

В целом, если брать отдельные пассионарные элементы, то в повседневности, в военных операциях слава знаменитого воина, удачливого абрека зачастую была и для самих воинов, и для населения значительно важнее, нежели какие-то иные факторы. В набеги ходили и ханы, и вольные общества, и совместно, и друг на друга. По сути, тактика набегов, в той или иной степени, использовалась всеми участниками «войны», в том числе и русскими войсками (в т.ч. казаками), тоже немало интересовавшимися захватом военной добычи.

Определяя абречество как неотъемлемую черту Кавказской войны, следует отдельно отметить, что сегодня многие кавказские историки не столько анализируют содержание и характер набеговой системы (что чрезвычайно важно), сколько обижаются и негодуют на ермоловские оценки абреков-горцев как «разбойников», «хищников», «злодеев» и пр. В этой связи следует, однако, помнить, что, с одной стороны, набеги действительно были бичом Кавказа. С другой стороны, генералу вообще была присуща крайняя форма типичной для военных прямоты и резкости в оценках. За несдержанность в речах и суждениях в молодости он даже сиживал в Петропавловской крепости. Однако и в последующем не оставил привычки ругать и противника, и придворных сановников, и вообще все видимые недостатки. К примеру, переданное ему в 1819 году Черноморское казачье войско он весьма колоритно характеризовал как «мерзость»: «Атаман – дрянь естественная, казаки застращены и загнаны Закубанцами», «трусливы и тени нет порядка и послушания» [9, с.41]. Так может на него стоит обижаться и казакам?

4. Движения религиозные и народные.

фундаментальной составляющей так называемой Кавказской войны, особо отметим, что она являлась одной из принципиально важных на всех этапах колонизационного продвижения России на Кавказе. Причем в полной мере набеговая психология отразилась и в получивших распространение с 1820-х годов движениях религиозного плана, изучение которых также в настоящее время представляется в основном, мягко говоря, несовершенным, страдающим преобладанием скорее эмоциональных, нежели научных оценок.

ИСТОРИЯ

Совершенно очевидно, что с самых первых проявлений широкого религиозного движения горцев набеговая составляющая сохранила в нем свое базовое значение. К примеру, в отношении командира Отдельного Кавказского корпуса генерала Г.В. Розена к военному министру А.И. Чернышову от 31 июля 1832 года содержится интересное свидетельство о противоречиях отдельных обществ и первого имама Гази-Магомеда. Как следует из текста документа:

«Жители некоторых койсубойлинских деревень писали к нему (Кази-Мулле – авт.), что со времени начатия войны с русскими они не только не разбогатели, как он обещал, но напротив того – разорились (выделено авт.)» [4, с.113].

Таким образом, обещания военной добычи являлись одним из ключевых элементов растущего авторитета лидера религиозного движения.

Сразу оговоримся, что данный вывод нисколько не умаляет собственно религиозную основу массового характера движения горцев, которую ни в коем случае нельзя недооценивать. Тем более отрицать. Широкие слои населения, действительно, с возраставшей тревогой воспринимали военную колонизацию.

И их естественное недовольство неизбежно принимало форму вооруженного сопротивления. Как известно, любые по-настоящему массовые формы сопротивления в традиционном обществе находят свое выражение именно в движениях религиозных. У традиционного общества в принципе нет других форм идейного и интеллектуального самовыражения. Религия для него единственная форма массового общественного сознания. Это общеизвестно.

Поэтому движение по-настоящему массовое, объединяющее разнородные племена, в тех условиях просто не могло не быть движением религиозным. Не случайно, современники четко различали борьбу с ханами-сепаратистами и постепенно набиравшее силу мощное низовое движение «черных людей» мюридизм [2, с.33].

Однако ставить знак равенства между широким народным движением и мюридизмом также было бы ошибкой. Для нас движения религиозное и народно-освободительное – явления, хотя и связанные самым тесным образом, но существенно разнящиеся. В первом случае мы имеем широкое народное сопротивление российской колонизации, рожденное естественным стремлением сохранять собственный уклад жизни (особенно это было заметно на менее религиозно-фанатичном Северо-Западном Кавказе). Во втором случае совершенно очевидно стремление части формирующейся новой военной аристократии к установлению и закреплению своего лидерства на религиозной основе.

По существу, религиозное движение позволяло разрушить традиционный уклад жизни. Оно создавало видимость легитимности личной власти людей, которые не обладали ею по единственно оправданному в это время праву праву рождения. Это актуально и для традиционного, и для феодального обществ. Опора на религию позволяла отдельным пассионариям пренебрегать решениями обществ, подчинять их себе. Повышенная личная религиозность в данном случае, кроме всего прочего, являлась и основой персонального

ИСТОРИЯ

авторитета. (Вспомним Владимира Красно Солнышко, который таким образом закрепил свою власть в раннефеодальной Киевской Руси). У имамов, вне зависимости от их формальных деклараций, повышенная самооценка новых мессий также, в значительной степени, лишь скрывала личные амбиции и ярко выраженную волю к власти.

В принципе, знаменитый Шамиль, несмотря на свое подчеркнуто негативное отношение к знати, стремился приобрести власть (стать имамом, ХАНОМ), не имея для того формальных оснований ханского происхождения.

Это происхождение ему и заменял самоприобретенный статус защитника шариата против традиционных адатов.

Кстати, на начальном этапе движения Шамиля основной своей целью оно имело даже не борьбу с русскими «колонизаторами» (с ними как раз декларировался мир), а расширение контролируемой территории и максимальное подчинение соседних аулов. Вот выдержки из писем Шамиля 1836-1837 гг. русским генералам Ф.К. Клугенау, О.А. Реуту: «враги мои, не надеясь противустоять мне собственными силами, обратились с просьбою к русским; они убедили их в злонамеренности моих замыслов, и успели до того возбудить ко мне их ненависть, что они три раза приходили ко мне с войском»

и все же «я не нарушу с русскими мира утвержденного правительством их»;

«желаю быть с вами в мире, как и прежде» [4, с. 141, 151-152]. Параллельно с временным «замирением» с Россией, он выстраивал некое подобие собственного государства, как объединения «конфедераций» («войск»), которые договаривались «совместно вести войну и разрушать любое селение, которое отделится и отпадет от них» [13].

Подчеркнем - война вначале объявлена им не России, а соседним мирным горским сообществам, которые стремились жить по собственным законам и не желали принять его радикальные религиозные идеи, признать его авторитет, его лидерство. Иными словами, Шамиль не в меньшей, а в гораздо большей степени, чем «пришлые русские», насильственно ломал традиционный уклад жизни свободных горских сообществ. Кстати, на закате карьеры Шамиля недовольство стремлением когда-то бескорыстного имама к укреплению собственной личной власти выскажут и ближайшие наибы, возмущенные его намерением сделать свою власть наследственной посредством избрания сына Кази-Магомы в качестве официального преемника.

Вполне естественно, что различные горские сообщества не были в восторге от инициатив самопровозглашенных религиозных лидеров.

Существуют многочисленные документы, показывающие, что большинство горцев зачастую встречали таких ревнителей чистоты ислама весьма неприветливо. Их нередко настойчиво, «всем миром» просили уехать, изгоняли из аулов силой и даже подвергали физическому воздействию. Подобные факты как-то не вписываются в благостную картину деятельности имамов как «защитников» народных масс и лидеров «освободительного движения».

ИСТОРИЯ

Для большей убедительности обратимся к источникам из лагеря мюридов. Они показывают, что тезис советской историографии о мюридизме как проявлении всеобщего народного движения совершенно не выдерживает критики.

К примеру, очень красочную картину действий «богоугодника» ГазиМагомеда (Кази-Муллы, Кази-Магомы) (в изображении советских и современных историков – лидера освободительной борьбы) дает МагомедТагир Карахский: «Тех, кто встречал его враждебно, он наказывал строго и сурово, применяя телесные наказания, сжигая жилища, забирая их имущество».

Слова радикального проповедника новых, непривычных для горского сообщества ценностей, действительно, не расходились с делом. Вот, к примеру, характеристика его «победы» над андийцами из аула Гогатль: «враги (выделено авт.) побеждены и подчинились шариату». А вот и речь самого ГазиМагомеда в Унцукуле – признанном «оплоте» мюридизма: «Я знаю, что многие из вас в душе не сочувствуют нам. Вам по-прежнему хотелось бы сбывать русским чабу и яблоки (вот прекрасная иллюстрация значения экономического взаимодействия! – авт.). Оставьте эту нечестивую богопротивную мысль, иначе вам придется горько раскаиваться» [10, с.56]. А вот описание похода ГазиМагомеда в Чечню: вначале у с. Гайдур он разбил отряд из 500 всадников, причем «нанес им такое сильное поражение, что из всего этого числа всадников спаслись бегством только трое… Мюриды вторглись вглубь Чечни. Много аулов пришлось сжечь, а еще больше разорить. Но на помощь чеченцам подошли русские и разбили мусульман» [10, с.62].

И племянник его Шамиль действовал совершенно аналогичным образом:

«Деятельность нового имама началась казнью Султанау Ручжинского». В дальнейшем его борьба в основном велась именно с вольными обществами, с аулами. Среди жертв – амдаляльцы, хунзахцы, ахалчинцы и т.д. Сотни убитых, казненных. Итог: «Хунзах с чувством страха и трепета смотрел на усиление мюридов. Опасаясь подпасть под власть имама, жители пригласили русских к себе в Хунзах и предложили им построить здесь укрепление» [10, с. 75, 88].

Таким образом, экстремистски ориентированные мюриды являлись гораздо большими ниспровергателями традиционных патриархальных устоев горских сообществ, нежели колонизаторы. Не удивительно, что довольно часто их встречали в аулах с неприязнью, а порой и откровенно «враждебно», с оружием в руках. И что уж совсем странно и необъяснимо для многих эмоциональных современных историков, русские войска нередко становились спасителями конкретно взятых аулов, горских сообществ.

Еще раз подчеркнем, что приведенные примеры не призваны обелить, тем более, идеализировать российскую колониальную политику (это абсурдно по определению). Здесь важно понимание очевидного факта – вольные горские сообщества были обречены стать либо жертвой жесткого теократического режима, либо колонизаторов. В указанном контексте представляется очевидным, что по-настоящему антиколониальным, освободительным

ИСТОРИЯ

движение горцев было настолько, насколько оно являлось стихийным, народным и, соответственно, широким. В этом случае, в известной степени, оно являлось и антифеодальным. А вот мюридистское движение – это, по сути, не анти-, а раннефеодальное движение, движение за создание на месте свободных общин предельно жесткой и, по существу, реакционной феодальнотеократической структуры. Причем данный его характер является объективным и не зависит от намерений тех или иных лиц, участвовавших в движении.

В сложившейся ситуации основная масса горцев, по сути, оказалась между молотом и наковальней. Они вынужденно стали и героями, и жертвами войны, несущей им неизбежную утрату привычного уклада жизни.

Покорности, дани от них требовали и колонизаторы, и собственные радикалы.

Буквально на каждом шагу им приходилось маневрировать, хитрить, ОТКУПАТЬСЯ, чтобы не «наказали», не сожгли, не разорили. Так утверждалось неписаное правило – «формула»: «Служим русским – приходит Шамиль – «преследуем» отступающих русских, чтобы «оправдаться» перед Шамилем – убегаем от ответной военной экспедиции, либо встречаем ее поздравлениями». Круг замкнулся.

Как раз в этом отношении нельзя сплошь представлять горские сообщества неким анклавом абречества. По сути, в сложившейся ситуации они чаще всего вели себя очень практично – в основном ограниченно выступая на стороне тех, кто побеждал.

Вот описание одного из многочисленных ратных «дел» эпохи: «Жители ближних селений, наблюдавшие ход боя с высоты (с окрестных гор – авт.), поспешили поздравить нас с победою и извиниться, что не успели подкрепить вовремя». Конечно, в случае поражения армейской части, они наверняка приняли бы участие в ее преследовании, во-первых, чтобы не получить «наказание» от мюридов, во-вторых, чтобы приобрести возможные трофеи. Но в данном случае, итогом победы экспедиционных войск, напротив, стало «успокоение» всего ближайшего региона: «Акушинцы … не дали обещанной помощи бывшему Султану Элисуйскому, который через 4 дня спустя был разбит наголову Генералом Шварцем. Через 3 недели Акушинцы дрались уже против Шамиля» [14].

Где в данном случае можно увидеть «народно-освободительную войну»?

Такие оценки так же уместны и реалистичны, как и утверждение, что русские войска спасали горцев от религиозных фанатиков Шамиля (в худших традициях можно добавить еще и «английского и турецкого агента»).

Совершенно очевидно, что «выкрасить» противоречивые процессы первой половины XIX столетия на Северном Кавказе в один цвет как-то не получается.

И освободительные мотивы горских движений здесь теснейшим образом переплетались с целым рядом иных, зачастую предельно противоречивых.

5. Эффективность колониальной администрации.

Анализ проблемных моментов кавказской действительности первой половины XIX столетия требует особого выделения проблемы несовершенства

ИСТОРИЯ

колониальной администрации. Нужно признать, что в целом ряде случаев она действовала предельно неумело, своекорыстно, чем немало дестабилизировала ситуацию. Причем этот вывод характеризует ситуацию на Кавказе в целом.

Конечно, действия сменявших друг друга командующих, управляющих, следующих за ними чиновников, несли на себе отпечаток их личности. Но для большинства главным оставалось то, что они не могли в полной мере понять, тем более принять, местные традиции. В первую очередь это относится к пониманию ими специфики свободных горских общин. Но и в тех местностях, где утвердились феодальные отношения, существовала феодальная иерархия и, соответственно, реальная возможность более продуманной и вполне традиционной политики с опорой на местных правителей и более широкие слои населения, нередко допускались вопиющие ошибки.

Чего стоит, к примеру, так называемая «миссия Гана», связанная с работами «по устройству Закавказского края» (с 1838-1840 гг.) и имевшая итогом целую серию восстаний 1841-1843 гг.

Ярчайший пример бездарного управления в это время, в частности, представляет конфликт с Илисуйским правителем Даниель-беком, возмутившимся тем, что при введении нового порядка гражданского управления его подчинили не главнокомандующему на Кавказе, а губернатору, фактически приравняв по статусу к участковому заседателю. Представитель привыкшей к переменам империй знати в своем «прошении» Николаю I писал, что его род столетиями служил и турецким султанам, и иранским шахам (имею 31 «царскую грамоту» от «азиатских царей» на «отдельное владение»). Он изъявлял готовность служить верой и правдой и русскому царю. Ведь отец его проявил себя в войне с Ираном 1826-1828 гг., брат - погиб в сражении с турками под Ахалцихом. Вот и не мог Даниель-бек поверить, что император «дозволил без всякой вины моей уничтожить до звания участкового заседателя» [3, с.72-74]. Неоднократно обращался бек к высшим сановникам, подчеркивал свои заслуги (если в Дагестане – «смуты и волнения», то у него полный порядок, гарантом которого он и готов быть). Поддерживал его и Главноуправляющий Кавказа генерал Е.А. Головин. Но добиться для себя искомого статуса Даниель-бек так и не смог.

Столичные и местные бюрократы, колониальные чиновники оказались изворотливее, упорнее, «эффективнее». Поразительно, но, как показывает письмо генерал-майора Мехти Кули-хана карабахского статс-секретарю М.П.

Позену (апрель 1842 г.), они позволяли себе даже «подстрекать» крестьян не выполнять традиционные обязательства перед ханами [3, с.185-186].

Неизбежный конфликт интересов, соперничество местной элиты и командированных бюрократов в данном случае привел к тому, что реформа, олицетворением которой стал член Госсовета П.В. Ганн, вызвала всеобщее недовольство. Ее раскритиковал даже Главноуправляющий Кавказа и командир Отдельного Кавказского корпуса Е.А. Головин. В марте 1842 г., характеризуя результаты «нового управления Закавказским краем», генерал указывал на

ИСТОРИЯ

«злоупотребления, вкрадывающиеся почти во всякие постановления» [3, с.185].

Однако услышан он не был. Сменивший Е. Головина А.И. Нейдгардт и военноокружной начальник Е.Г. Шварц окончательно обрушили ситуацию.

Присоединился к Шамилю в это время и упомянутый выше Даниель-бек.

Ситуацию несколько исправило учреждение в 1845 году на Кавказе наместничества. Наместник князь М.С. Воронцов по сути вернулся к политике Е.А. Головина. И уже вскоре Даниель-султан, как и другие обиженные властители, вновь был «готов к покорности». Некоторых успехов удалось достичь и в ослаблявших мюридизм переговорах с такими участниками движения как Хаджи-Мурат, Кибит-Магома, Джемал-Черкеевский и пр.

В контексте проблемы несовершенства колониальной администрации, его влияния на движение сопротивления, заслуживает внимания оценка ситуации на Кавказе одним из наиболее прогрессивных колониальных чиновников, настойчиво обличавшим тотальные злоупотребления администрации, чиновничества – и.д. начальника VI округа корпуса жандармов жандармского полковника Владимира Викторова. По его оценке, данной в донесении от июля 1843 г. шефу жандармов А.Х. Бенкендорфу, на Кавказе имелось в наличии не более 2 десятков «благородных и способных» чиновников. Как следствие, «дело преступного стяжания» чиновников, когда «корысть сделалась почти общею руководительницею к успеху при разбирательстве полицейском и судебном», когда «отпускают даже известных разбойников», усиливало недовольство населения, создавало благоприятные условия для Шамиля.

Шамиль «из горного разбойничьего оазиса действует набегами: в 2 или 3 дня по его воле собираются партии, нередко до 10 тыс. человек». Отмечая масштабы такого движения, полковник, вместе с тем, видел его ограниченность. Шамиль, который, «убивая демократические начала горских племен и продолжая спокойно внутреннее устройство, паяет племена в одну компактную массу, принимающую незаметно начала какого-то калифатства»

[15], не воспринимался им как глава движения поистине народного.

Соответственно, жандармский офицер призывал и российские власти к крайней осторожности, к недопущению оскорбления и умаления прав населения, особенно местной элиты.

В целом, подводя итоги статьи, следует признать, что события, вошедшие в историю под названием Кавказской войны, требуют к себе более внимательного и вдумчивого отношения. Крайне важно не упрощать этих сложных и противоречивых процессов XIX столетия.

«Кавказская война» – это довольно сложный комплекс разноплановых и разноуровневых противоречий и порожденных ими массовых движений. В основе ее, безусловно, лежало массовое народное антиколониальное освободительное движение сопротивления, направленное против колониальной политики феодальной России. Но в нем присутствовали и такие чрезвычайно значимые составляющие как религиозные движения, традиционное абречество и, в немалой степени, тесно связанная с ним межэтническая внутригорская

ИСТОРИЯ

конфликтность. В свою очередь, определенная антифеодальная составляющая сочеталась здесь с не менее существенной тенденцией раннефеодальной самоорганизации, формирования новой военной аристократии.

На наш взгляд, применительно к событиям 1800-х – 1860-х годов речь нужно вести не о некой особой Кавказской войне, а о серии разноплановых конфликтов различного масштаба и уровня, сопровождавших процесс российской колонизации Кавказа. Среди них центральное значение принадлежит цепи сопровождавших российскую колонизацию армейских экспедиций и встречных горских набегов. Вместе с тем, в рамках широкой полосы конфликтности, большое значение имело не только российско-горское противостояние. В не меньшей степени это была и война внутри горских сообществ. Данное обстоятельство особняком ставит вопрос о мотивации не только различных сторон конфликта, но и различных групп участников войны.

Совершенно очевидно, что для разных сообществ и социальных групп Кавказа война была различной. Только так можно понять, почему одни и те же силы и даже конкретные лица на разных этапах конфликта нередко занимали диаметрально противоположные позиции. Подчеркнем, что и на уровне индивидуальном война также выглядела по-разному. На Кавказе, как нигде, особое значение имел субъективный фактор. Личность лидера во многом определяла характер жизни того или иного социума, в том числе, формы реализации его интересов.

С учетом крайней этнокультурной пестроты региона, его полиэтничности, на наш взгляд, особое внимание при изучении «Кавказской войны» должно уделяться не только различиям интересов и порождаемой этим конфликтности, бесконечным набегам и военным операциям, но и вопросам взаимодействия. Акцент на анализе моментов взаимовлияния тем более важен, что позволяет избежать упрощенно-однозначных оценок. Изучая интересы и рожденную ими конфликтность, главные акценты необходимо переносить на реализацию этих интересов через программы взаимодействия, сотрудничества.

Интересы региональных акторов можно по-настоящему полно понять лишь в единстве моментов конфликтности и сотрудничества. Иными словами, война и невоенные формы взаимодействия неразрывны. Только в их диалектике ответы на реальные и мнимые загадки истории.

И последнее. На наш взгляд, при изучении научной проблемы особенно важно не превращать научную дискуссию в поле политической битвы и проповеди особой национально-государственной исключительности или «правоты», а стремиться к воссозданию все более полной картины взаимодействий различных государственных и негосударственных образований, всех народов на Кавказе на комплексной основе.

Главное состоит в том, чтобы избежать политических спекуляций.

Известно, что потрясения, в которые Кавказ погрузился с рубежа 1980-1990-х гг., находили прямое продолжение и подпитку в исторических исследованиях.

В данной связи, уже сам характер изучения «Кавказской войны» сегодня, в

ИСТОРИЯ

известной степени, «программирует» его будущее. Последнее особенно актуально в контексте современных процессов на Востоке, создающих реальную угрозу «сириезации» обширных пространств Азии.

1. См.: Турицын И.В. Парадоксы российского колониального опыта первой половины XIX века (на материалах Закавказья)// Современная научная мысль. Фадеев Р. Шестьдесят лет Кавказской войны. - Тифлис, 1860.

3. Колониальная политика российского царизма в Азербайджане в 20-60-х гг.

XIX в. Ч.1. Феодальные отношения и колониальный режим 1827-1843 гг. - М.Л., 1936.

4. Движение горцев Северо-Восточного Кавказа в 20-50 гг. XIX века. Сборник документов. - Махачкала, 1959.

5. Шульгин С.Н. Из дагестанских преданий о Шамиле и его сподвижниках. (По воспоминаниям Сейида Абдуррахима, сына Джемалэддинова). - Тифлис, 1910.

6. Бакиханов А.К. Гюлистан-и Ирам. - Баку: Элм, 1991.

7. Бакиханов А.-К. Сочинения. Записки. Письма. - Баку: Элм, 1983.

8. Волконский Н. Лезгинская экспедиция (в Дидойское общество) в 1857 году// Кавказский сборник. - Т.1. - Тифлис, 1876. - С.388.

9. Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. - Вып.45. Махачкала, 1926. - С.27.

10. Магомед-Тагир из Караха. Три имама// Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. - Вып.45. - Махачкала, 1926. - С.70-71.

11. Блиев М.М., Дегоев В.В. Кавказская война. - М.: Росет, 1994. - С.109, 146.

12. А.Б. Дагестан. 1841 год.// Сборник газеты «Кавказ». - Ч.1. - Тифлис, 1846. С.73.

13. Арабоязычные документы эпохи Шамиля/ Сост., пер. с араб., введ., коммент., примеч. и указ. Р.Ш. Шарафутдиновой. - М.: Восточная литература, 2001. - С.115.

14. Вранкин А. Одно из дел генерал-майора Пасека. Дело при Гили 3-го июня 1844 года// Сборник газеты «Кавказ». Ч.1. - Тифлис, 1846. - С.27.

15. Колониальная политика российского царизма в Азербайджане в 20-60-х гг.

XIX в. - Ч.2. - М.-Л., 1936. - С.7-8.

ТУРИЦЫН ИГОРЬ ВИКТОРОВИЧ - доктор исторических наук, профессор, президент НИИ истории, экономики и права. Россия, Москва ([email protected]) TURITSYN, IGOR V. – Doctor of History, Professor, President, History, Economics and Law Research Institute (HELRI). Russia, Moscow (Researcher ID:

K-3043-2013).

ИСТОРИЯ

УДК 94(479.24.22.25)

ГЮНТЕКИН НАДЖАФЛИ

ВОСТОЧНАЯ ПОЛИТИКА ЕКАТЕРИНЫ II

И ПОПЫТКИ СОЗДАНИЯ АРМЯНСКОГО ГОСУДАРСТВА

НА ЮЖНОМ КАВКАЗЕ (60-80-e гг. XVIII в.) Ключевые слова: восточная политика, восточный вопрос, Южный Кавказ, российская колониальная политика.

В статье исследуется проблема развития Южного Кавказа в 60-80-е годы XIX столетия, представлен авторский взгляд на вопрос о месте, отводимом армянскому вопросу в системе приоритетов российской политики колониального наступления на Востоке.

GUNTEKIN, NAJAFLI

CATHERINE THE SECOND’S POLICY IN THE EAST AND ATTEMPTS OF

ARMENIAN STATE-BUILDING IN SOUTH CAUCASUS

Keywords: Eastern policy, Eastern case, South Caucasus, Russian colonial policy The paper examines the problem of development of South Caucasus in the 60ies-80ies of 18th century, presents the author's view on Armenian case as the political priority of Russian colonial movement to the East.

Издавна идея «Великой Армении» совпадала с интересами царской России, вступившей на путь колониальных завоеваний и проводившей их под лозунгом «защиты христианства». Для Российской империи, планировавшей завоевание Индии и Ближнего Востока, нужна была надежная опора на стыке границ Турции, Ирана и Азербайджана с тем, чтобы при благоприятной ситуации использовать ее как военный плацдарм. Эта политика, начатая еще Петром I, во II половине XVIII века была активизирована Екатериной II (1762гг.). Известный кавказовед В.Л. Величко не зря отмечал, что Екатерина II «дошла до крайних пределов благоволения к армянам» [1, с. 77].

Исторически сложилось, что русские цари использовали армян как средство достижения своих целей, но и армяне пытались извлечь выгоду из любой ситуации. Армянские купцы, еще с эпохи Петра I пользовавшиеся в России рядом привилегий, активно использовали данный фактор. К примеру, переселившиеся в Россию армяне создали колонию в Астрахани, отдельный армянский квартал в городе Кизляр. Усилиями И. Аргутинского, по указу Екатерины II от 14 ноября 1779 г. [2, с. 105] для армян, переселившихся из Крыма в Херсонскую губернию, на берегу Дона было заложено поселение с

ИСТОРИЯ

особым статусом управления [3, с. 18]. Примечательно, что этот поселок они назвали «Новый Нахичевань», демонстрируя свои притязания на этот город.

Политика армян, направленная на создание при поддержке России «христианского государства», уже в 80-х годах XVIII века стала одним из главнейших задач внешней политики Российского государства. Это было обусловлено, в первую очередь, международной ситуацией, сложившейся в тот период. Российская империя после победоносного завершения русско-турецкой войны 1768-1774 гг., подписав выгодный для себя Кючюк-Кайнарджийский мир, перешла к активной политике и на Южном Кавказе. Ведь помимо всего прочего, по Кючюк-Кайнарджийскому миру 1774 г. Россия обеспечила себе право «защищать» интересы проживавших в Османской империи христиан. В этой ситуации Российская империя стремилась к реализации захватнических планов в отношении стран Востока и региона Южного Кавказа, в частности, к установлению контроля над Азербайджаном, разделенным на ханства и султанства. В частности, царская Россия намеревалась овладеть Иреванским ханством и использовать его территорию как военный плацдарм против Османского государства.

Для облегчения захвата Иреванского ханства правящие круги России использовали религиозный фактор. В последней четверти XVIII века для этого возникла благоприятная возможность. Григорианская церковь, укрепившаяся при покровительстве правителей Азербайджана на западе страны - на территории Иреванского ханства, не найдя опоры в Европе, повернулась лицом к России. Армяне, начиная с периода правления Петра I преследовавшие цели восстановление «Великой Армении», на волне военных успехов российского оружия, поставили своей задачей их достижение при содействии России [4].

В 80-х годах XVIII века, наряду с армянскими богачами и религиозными деятелями, активное участие в налаживании контактов между Екатериной II и армянами и содействии реализации отмеченных выше планов принимали русские военные деятели - А.В. Суворов, Г.А. Потемкин и П.С. Потемкин.

Под влиянием проармянских сил, в конце 1779 г. правительство Екатерины II одобрило план организации военного похода на Южный Кавказ.

Ввиду того, что этот план был принят по инициативе и настоянию генерала А.В. Суворова, то осуществление этого похода было поручено именно ему.

Посредством генерала А.В. Суворова армяне добивались от Екатерины II, прежде всего, завоевания ряда азербайджанских областей, в том числе, Иреванской области.

А.В. Суворов незамедлительно приступил к сбору подробной информации о Южном Кавказе. С этой целью 2 января 1780 г. он встретился с армянским архиепископом Иосифом Аргутинским и Иваном Лазаревым. В ходе беседы обсуждался план создания армянского государства на Южном Кавказе [5, с. 171]. Одновременно 3 января И. Аргутинский, вместе с богатым армянским купцом О. Егизаряном, встретился с князем Г.А. Потемкиным и представил ему вымышленную карту «армянских земель». В ответ на

ИСТОРИЯ

настоятельные просьбы и мольбы армян о «возрождении Великой Армении» и создании «самостоятельного государства в Иреване», Г.А. Потемкин заявил, что это возможно. Причем он отметил, что нужно, чтобы армянский патриарх, вместе с несколькими местными правителями, поднял вопрос об освобождении – «только после этого мы можем прийти к вам на помощь» [6, с. 49].

Россия недолго искала предлог для осуществления военного похода на Южный Кавказ. Этим предлогом стали, как писал Г.А. Потемкин в секретном ордере А.В. Суворову от 11 января 1780 г. [3, с. 26], «часто повторяемые дерзости ханов, владеющих по берегам Каспийского моря». Поэтому «решили, наконец, е.и.в. усмирить оных силою своего победоносного оружия». Далее в ордере говорилось: «Усердная ваша служба, искусство военное и успехи, всегда приобретаемые, побудили монаршее благоволение избрать вас исполнителем сего дела… Вследствие сего немедленно должны вы отправиться в Астрахань осмотреть флотилию и партикулярные суда, могущие служить для транспорта, и о числе годности оных отрапортовать меня с нарочным… Обстоятельства Персии (имеется в виду также и Азербайджан – Г.Н.), Грузии, Армении должны вы, узнавши, меня уведомить. Число войск и команду вашу в море за сим назначится, так и разделение оного на части, как то, что имеет быть на судах, что к прикрытию тыла и что пойдет до Рящи (Решта – Г.Н.). Полную инструкцию получите немедленно» [7, док.89].

Рескрипт Екатерины II особо отмечал «дерзкие поступки» Гидаят хана Гилянского, задержавшего русского консула, а также ханов дербентского (имеется в виду губинского – Г.Н.) и бакинского, притеснявших и грабивших русских коммерсантов. Соответственно, он предписывал организовать военную экспедицию для обуздания и наказания этих ханов, в целях восстановления русской коммерции и для обеспечения ее на будущие времена «безопасным пристанищем» (для кораблей – Г.Н.) [3, с. 26-27].

Отправив В.А. Суворову копию рескрипта Екатерины II, Г.А. Потемкин поручил ему, «сообразно положению дел и величеству России», определить необходимое количество войск для проведения военных операций на суше и на море. Следовало снабдить сухопутные войска и флот «потребною артиллериею, военною амунициею, всеми, служащими для пропитания и иными припасами в довольном количестве». С преданными России ханами предписывалось обращаться обходительно, «с покоряющимися – человеколюбно». Не подчиняющихся воле императрицы следовало подвергнуть наказанию. В.А.

Суворову, главной задачей которого было обеспечение «безопасного пристанища» для русских коммерсантов, поручалось приобрести в Гилянском ханстве «потребное пространство земли, которое, по возможности, сильно укрепить, особливо каменною стеною… оставить в ней гарнизон с артиллерию». Ему предписывалось незамедлительно выступить в поход, временно оставив русский гарнизон в Дербенте («для надежности и беспечности тыла»), а также уведомить грузинского царя Ираклия,

ИСТОРИЯ

шамахинского хана и других владельцев «о миролюбивых намерениях»

императрицы [7, с.154-155].

Итак, Российское государство приняло решение об организации военной экспедиции в прикаспийские области и земли североазербайджанских ханств.

В.А. Суворов отбыл из Москвы в Астрахань 24 января 1780 г. и по прибытии энергично взялся за организацию похода. Одновременно он собирал подробные сведения о землях Южного Кавказа, Ирана и Азербайджана, в особенности о дорогах, ведущих в Карабах и Иреван, населенных пунктах и пр. [3, с. 28] В частности, в документе, прикрепленном к рапорту Г.А. Потемкину от 15 февраля 1780 г., описывались события в Карабахском и Иреванском ханствах, полученные от прибывших в Астрахань карабахских меликов Адама и Юсупа [7, с.155-156]. Привлекает внимание тот факт, что если в данном документе, опубликованном в IV томе «Армяно-русских отношений в XVIII веке» под редакцией М.Г. Нерсисяна, ни разу не употребляются выражения «армянский мелик» или «территория Армении», то в подаче А.Р. Иоаннисяна мелики становятся «армянскими», а вышеназванные территории – Арменией [3, с. 28].

Между тем, до прихода к власти Надир шаха Афшара (1736 г.) Карабахский регион в течение 200 лет находился под управлением азербайджанского рода Зиядоглу Гаджаров. Желая ослабить род Зиядоглу, Надир шах вывел из-под его подчинения земли полукочевых азербайджанских племен и лишил права управления пятью христианскими меликами Карабаха [8, с. 142]. Эти земли Надир шах отдал под управление своего брата Ибрагим хана. После смерти Надир шаха, карабахские мелики подчинились главе племенного объединения «Отузикили» - основателю независимого Карабахского ханства Панах хану, происходившему из рода Джаваншир.

Использовав распри между 5 вышеназванными меликами, он сумел подчинить их, «превратив в своих вассалов». Карабахское ханство с центром в Панахабаде – крепости, построенной Панах ханом в 1751 г., вскоре превратилось в одно из могущественных ханств Азербайджана [9, с. 136].

Карабахское ханство было единственным среди азербайджанских ханств, на территории которого имелись владения христианских меликов. При поддержке России некоторые из этих меликов, с одной стороны, выступая против проводившейся Панах ханом политики централизации, а с другой, пособничая внешним силам в деле организации и осуществления вторжения в Карабахское ханство, ставили под удар само существование ханства [10, с. 36с. 57-58].

В 1781 г. российские власти отказались от плана проведения похода на Южный Кавказ и в декабре того же года отозвали В.А. Суворова из Астрахани.

Вместо планировавшихся широкомасштабных сухопутных и морских военных операций была осуществлена лишь морская экспедиция с ограниченным контингентом под командованием капитана графа Войновича. Но вскоре, в результате вмешательства Ага Мухаммед хана, русской эскадре пришлось

ИСТОРИЯ

удалиться из Астрабадского залива. Отступая, эскадра Войновича в августе 1782 г. вошла в Бакинский порт, и только дипломатическими усилиями Фатали хана Губинского удалось урегулировать возникшую в связи с этим напряженную ситуацию [12, с. 112]. Как видно, в этот период Российская империя, занятая Крымским вопросом, не располагала достаточной военной силой на Южном Кавказе, в том числе в каспийском регионе.

Тем не менее, в условиях распрей между азербайджанскими ханствами, представлявшими собой независимые государственные образования, возникшие в результате распада империи Надир шаха, складывалась благоприятная ситуация для экспансии России на Южный Кавказ. В такой ситуации «осенью 1782 г. в Петербурге окончательно пришли к заключению о необходимости радикально разрешить персидский вопрос». Было решено утвердить русское влияние на Южном Кавказе путем присоединения прикаспийских областей, захваченных при Петре I, но впоследствии возвращенных Сефевидам. При этом ставка делалась на два вассальных христианских государства – Грузию и Армению, которые были призваны стать политическими и стратегическими форпостами России на Южном Кавказе в отношении, как Ирана, так и Турции. «Установление протектората над Карталино-Кахетинским царством и создание вассального армянского государства становилось, таким образом, одной из первоочередных задач русской политики в Закавказье» [3, с. 38].

Эти планы разрабатывались именно в тот период, когда Восточный вопрос приобрел в политике России особую актуальность. Напомним, что г. был ознаменован в истории России принятием решительных шагов в деле присоединения Крыма и началом такой же решительной политики на Южном Кавказе. Не случайно, что именно в этот период в знаменитом меморандуме А.А. Безбородко получил окончательное оформление и давно вынашивавшийся «греческий проект» [13, с. 226-227].

Реализуя поставленные задачи, российское правительство назначило Г.А.

Потемкина главнокомандующим на Кавказе, а его близкого родственника П.С.

Потемкина – начальником линии обороны на Кавказе. Г.А. Потемкин в своем послании от 6 сентября 1782 г. [14, с. 160] предписывал П.С. Потемкину, прежде всего, всеми путями налаживать связь с грузинским царем Ираклием II и армянами. Приступая к решению поставленной задачи, в письменном запросе, представленном 21 декабря 1782 г. П.С. Потемкиным армянскому архиепископу И. Аргутинскому и включающем 13 пунктов [3, с.204-207], генерал интересовался военной и политической ситуацией на Южном Кавказе.

В частности он выяснял поддерживает ли Ираклий II союз, в каких отношениях находятся Ираклий II и карабахский хан, сколько христианских меликов находится в составе Карабахского ханства, какова численность населения ханства, каково состояние дорог от Тифлиса до Арарата (Агрыдаг – Г.Н.) и Иревана, или от Дербента и Шамахы до Арарата (Агрыдаг – Г.Н.) и Нахчывана.

В 10-ом пункте запроса к И. Аргутинскому, в частности, спрашивалось: «Где

ИСТОРИЯ

шушинский хан имеет свои укрепления, какие окрестности около его укрепления, где можно к нему доходить» [3, с.206].

Армяне, воодушевленные интересом российских властей к «армянскому вопросу», информировали их в выгодном для себя свете. В пространном ответе от 28 декабря, который включал 14 пунктов [14, с.207-212], И. Аргутинский уверял, что армяне сохранили «усердие к вере христовой» и стремятся к освобождению. Выдавая азербайджанские города за армянские, И.

Аргутинский не пренебрегал и провокацией, в частности, сообщал, что западные области Азербайджана находятся под властью Ираклия II. Подробно разъясняя, как осуществить завоевание Иревана и Карабаха, И. Аргутинский в 7-ом пункте [3, с. 209-210] своего послания дал описание двух дорог, ведущих в Карабах через Тифлис и Дербент. Он сообщал, что первая дорога, ведущая через Шамаху, хоть и короче, но пролегает через горную местность и прохождение по ней «с военными тягостями и снарядами» может быть затруднительным, вторая же – от Баку до Шамахы пролегает по равнинной местности, а оттуда, переправившись через Куру, прямой дорогой можно дойти до Тифлиса. В 8-ом пункте армянский священник настаивал на том, что в первую очередь необходимо захватить Дербент и его хана, иначе продвижение вглубь Ирана рискованно - горцы могут ударить в спину русским войскам.

Захватив Дербент, нельзя доверять его (имеется в виду Фатали хана – Г.Н.) клятвам и обещаниям, потому что он предаст и изменит. Далее в 10-ом пункте своего ответного послания он дал подробное описание дорог, ведущих в Шушу, лесов и гор, сообщая, что Шушинская крепость благодаря своему расположению неприступна, но длительной осады ей не выдержать [3, с.210В переписке И. Аргутинского с П.С. Потемкиным говорилось о подготовке Россией плана военного похода на Южный Кавказ. В стремлении создать свое государство армяне, полагаясь на поддержку Российского государства, подстрекали подвластных карабахскому хану пять христианских меликов к выступлению против Ибрагимхалил хана. В докладной записке [5, с.

44] П. Потемкину от 28 января 1783 г. И. Аргутинский дал также обзор истории карабахских меликств с начала XVIII века.

В ходе переговоров между представителями российских властей и И.

Аргутинским в 1783 г. был подготовлен «проект армяно-русского договора» о создании армянского государства на стыке границ Османского и Иранского государств. Проект предусматривал создание самостоятельного армянского государства на территории Азербайджана и размещение на его территории русского войска главным образом для защиты армян от Ирана и Турции.

Предусматривалось создание военного союза между Россией и «армянским царством», строительство для армян порта на Каспийском море. В качестве столицы этого государства предлагались города Валаршапат (Валаршабад – Г.Н.), Ани, или любой другой пункт в Араратской области [3, с. 47-48].

ИСТОРИЯ

Главным посредником в сношениях христианских меликов Карабаха с Россией выступал И. Аргутинский, причем он проводил эту деятельность втайне от Ибрагимхалил хана. П.С. Потемкин, наладивший связь с немногочисленным армянским населением Южного Кавказа и христианскими меликами Карабаха, в ходе подготовки к военному походу стремился завязать сношения и с главой армянской церкви в Учкилсе, с тем, чтобы заручиться и его поддержкой. В специальном письме католикосу Учкилсе Гукасу от февраля 1783 года генерал сообщал, что «покровительница единая христиан»

императрица Екатерина II «препоручила ему весь край от Астрахани и до Кавказских гор и все войска, там находящиеся», и выражал готовность быть к услугам католикоса [7, с.221].

В протоколе заседания Коллегии иностранных дел, состоявшегося марта 1783 г., было зафиксировано, что политика России на Южном Кавказе имеет целью «обладание Каспийским морем» и «союз с нами грузинцов и армян» [3, с. 68]. В письме Г.А. Потемкина А.А. Безбородко, сохранившемся среди секретных документов Коллегии, сообщалось об осуществлении политических преобразований на Южном Кавказе. Отмечалось, что на карте, представленной Екатерине II, были указаны границы, причем «они нигде почти не касаются турецких земель, потому что мы займем только по Баку». А территория Карабаха и Карадага вместе с царством Ираклия примкнет к Турецкой Армении [3, с.103-106]. Таким образом, Российское государство планировало создание буферного христианского государства на границе с Османской империей и Ирана (имеются в виду, главным образом, южные ханства Азербайджана – Г.Н.).

С целью реализации этого плана Г.А. Потемкин 6 апреля 1783 г. в секретном ордере командующему на Кавказе П.С. Потемкину писал:

«Шушинского хана Ибрагима свергнуть должно…» [7, док.146]. Совершенно очевидно, что царизм, стремясь к созданию «Армянской области» в Карабахе, преследовал главную цель – добиться массового переселения армян в Карабах, чтобы создать себе опору.

В письме от 19 мая 1783 г. Г.А. Потемкин писал Екатерине II: «при удобном случае область его, (Ибрагимхалил хана – Г.Н.) которая составлена из народов армянских (т.е. христианских меликов – Г.Н.), дать в правление национальному и чрез то возобновить в Азии христианское государство» [15; 7, док.148]. В мае 1783 г. князь Г.А. Потемкин инструктировал генерала П.С.

Потемкина: «В связи с мероприятиями России в Армении и Карабахе необходимо держать армян постоянно в состоянии готовности и всегда лелеять армян для создания в Азии под высоким покровительством России сильного христианского государства (имеется в виду «Албанского государства» - Г.Н.) в составе армянских и карабахских земель» [16, т.III, с. 170].

А.Р. Иоаннисян отмечает, что князь Г.А. Потемкин, отказавшись от своего недавнего плана о немедленном низложении Ибрагим хана, в письме к Екатерине II указывал на важность свержения и захвата Фатали хана

ИСТОРИЯ

Губинского. Поэтому князь, повременив с захватом Карабахского ханства, дал приказ командующему на Кавказе об «употреблении против Фатали хана соседних владельцев, как и самого Ибрагим хана». Действуя таким образом, то есть не отвергая обращения Ибрагимхалил хана, а давая ему «неопределенные и ни к чему не обязывающие обещания», можно было побудить Ибрагимхалил хана выступить против Фатали хана, и облегчить тем самым взятие Дербента.

Далее можно было беспрепятственно завоевать Карабахское ханство вместе с Шушинской крепостью и в надлежащее время превратить его в армянское государство во главе с армянским владетелем [3, с. 74-75].

В инструкции от 21 мая 1783 г. генерал П.С. Потемкин поручал С.

Бурнашеву (комиссар русских войск в Грузии – Г.Н.) собрать точные сведения относительно местностей, куда планировался поход русских войск. Прежде всего, его интересовала информация о природных богатствах, дорогах, возможностях обеспечения армии продовольствием, внутриполитическом положении в азербайджанских ханствах и пр. [3, с. 77-78].

Дальнейшее развитие событий определило появление Георгиевского трактата. Согласно этому документу, подписанному 24 июля 1783 г., КартлиКахетинское царство приняло протекторат России. И. Аргутинский, принимавший активное участие при подписании договора, до конца августа оставался при генерале П.С. Потемкине, добиваясь решения «вопроса его страны» [3, с. 86-87].

После подписания Георгиевского трактата положение азербайджанских ханств осложнилось. Опираясь на покровительство России, Ираклий II стал поддерживать армян в их стремлении создать государство на территории Азербайджана, в частности Карабаха. Под предлогом происходивших в Гяндже событий, Ираклий II совместно с русскими войсками готовился напасть на Карабахское ханство. По этому поводу И. Аргутинский сообщал князю Г.А.

Потемкину, что если русские войска выступят в направлении Гянджи, то армянские мелики присоединятся к нему и тогда совместными усилиями смогут захватить Карабах вместе с Шушой [3, с. 165].

После установления протектората над Картли-Кахетинским царством, Российское государство предпринимало весьма осторожные дипломатические шаги в отношении азербайджанских ханств. Наряду с отправкой «послов» [11, с. 54] и «даров», российское правительство предупреждало азербайджанских ханов о необходимости отрегулировать взаимоотношения с Грузией.

Одновременно с предупреждениями угрожающего и «поощряющего»

характера, Российское государство, действуя на основе Георгиевского трактата, размещало на территории Грузии свои войска.

Осенью 1783 г. П.С. Потемкиным были подготовлены два варианта осуществления военного похода на Южный Кавказ, в том числе и в Азербайджан. Оба плана предусматривали наступление русских войск с двух направлений: первое пролегало вдоль Каспийского побережья от Дербента до Энзели; второе направление предусматривало вторжение в Карабах и далее в

ИСТОРИЯ

Карадаг с грузинского направления и должно было завершиться оккупацией Иревана [3, с. 91]. А. Иоаннисян пишет по поводу данного плана: «В своем ноябрьском проекте генерал (П.С. Потемкин – Г.Н.) однако, тут же запрашивал князя – «куда наклонить главное стремление войска в случае войны с турками».

Ведь в таком случае все силы турок обрушатся на правый фланг русских войск, то есть на войска, следующие через Грузию, «и тогда надлежит, очевидно, действо наклонить, приближаясь поелику возможно к берегам Черного моря.

Если же войны турецкой не последует и нужно будет только обратить действие на восстановление Армении, расположение войска требуется другое» [3, с. 91Однако очень скоро план пришлось изменить. Вероятно, учитывая международную ситуацию, П.С. Потемкин в своем военном плане придавал решающее значение «правому крылу». Если ордера П.С. Потемкина от 6 апреля и 19 мая предусматривали оккупацию Карабаха войсками, наступавшими со стороны Дербента, то уже летом план был изменен в соответствие с его указаниями от 1 июля. Теперь основная роль отводилась армии, которая должна была наступать со стороны Грузии. Именно ей предстояло завоевать Карабах, Карадаг и Иреван. А армия, наступавшая со стороны Дербента, должна была ограничиться оккупацией прикаспийских областей вплоть до Энзели [3, с.91-91].

Российское правительство и военное командование не сомневалось в успешном исходе военной операции. И даже составлялись планы создания новой системы управления на завоеванных землях. В ноябре того же года генерал П.С. Потемкин обращался к князю Г.А. Потемкину с вопросами: «В какой форме будет управляться новое государство, включающее и Карадаг?

Будет ли включена в новое государство и Иреванская область?» [16, т.III, с.

178]. Итак, русский генерал, считая создание армянского государства на землях Карабаха и Карадага делом решенным, хотел получить инструкции относительно формы управления и включения в его состав Иреванского ханства. Одновременно генерал П.С. Потемкин добивался того, чтобы Ираклий II убедил Ибрагимхалил хана отправить к нему своих представителей [3, с. 94].

Так, посредством Ираклия II русское командование пыталось повлиять на карабахского хана и отвлечь его от военных приготовлений. Наконец, в ответ на требования П.С. Потемкина прислать к нему официальную делегацию, в феврале 1784 г. в Тифлис прибыл посол Ибрагимхалил хана Мирза Вели и доставил письмо хана на имя Екатерины II. Отсюда в сопровождении С.

Бурнашева Мирза Вели выступил в Моздок, где встретился с генералом и на словах передал генералу жалобу хана на Я. Рейнегса. В письме Ибрагим хан, выражая согласие принять покровительство России, спрашивал: в случае, если он подчинится России, будет ли ему гарантировано, что никто не станет вмешиваться в его внутренние дела и управление его владениями, и будет ли ему оказана помощь против его неприятелей? [3, с. 98]

ИСТОРИЯ

Захватнические планы Ираклия II простирались далеко. В письме к С.

Бурнашеву, заявляя о нежелании содействовать примирению Ибрагимхалил хана и Фатали хана, он писал: «предпочитаю выгодным, чтоб Россия овладела Азербайджаном, а потому часть оного благоволит пожаловать мне».

Грузинский царь был уверен в быстром завоевании азербайджанских ханств русскими войсками, но хотел ускорить этот процесс. Он внимательно следил за действиями Ибрагимхалил хана и докладывал о них С. Бурнашеву. В частности, Ираклий II «с величайшей готовностью» сообщал с какими ханами Ибрагимхалил хан находится в раздоре, а с какими ведет тайные переговоры.

Сообщал он и о прибытии в тот период к карабахскому хану османского посла Халила Эфенди и пр. [3, с. 102].

Обеспокоенные перспективой объединения азербайджанских ханств и сближения их с Османской империей, русские власти и союзный им Ираклий II в достижении собственных целей искусно использовали «армянский фактор».

Причем, увлеченные проектами создания армянского государства, русские власти, не позаботились о том, чтобы прийти к соглашению с Ибрагимхалил ханом. Князь Г.А. Потемкин в ноябре отправил ему ответное письмо неопределенного содержания с требованием изложить свою позицию более ясно [3, с. 165-166].

Совершенно очевидно, что «армянский вопрос» использовался царизмом, прежде всего, для реализации собственных интересов и поэтому в 80-х годах XVIII века он составлял приоритетное направление российской дипломатии.

Правительство Екатерины II, учитывая происходившие в тот период международные процессы, предпочитало реализовывать свои планы на Южном Кавказе не военным, а дипломатическим путем.

Одним из главных факторов, вынуждавших Российское государство проводить в отношении Южного Кавказа осторожную политику, были опасения насчет того, что азербайджанские ханы могут объединиться с Османским государством. Другая причина была связана с изменением политический ситуации в Иране. Один из претендентов на шахский трон Алимурад хан, завладев Исфаханом в начале 1784 г., утвердил свою власть в центральных и южных областях Ирана. Для своего признания российским двором в качестве шаха и заключения с русскими союза против турок Алимурад хан отправил в Россию посла Мухаммед хана. Он предлагал российской стороне заключение выгодных торговых и политических договоров, в частности, уступку завоеванных еще при Петре I прикаспийских, а также Карадагской, Карабахской, Нахчыванской и Иреванской областей [15, оп.2/203. дел.32, л.л. 127-129, 132]. Предложение Алимурад хана об уступке России Карадагской, Карабахской и Иреванской областей подтверждает и П.

Бутков [16, т.II, с. 148].

Данные предложения сразу же заинтересовали Г.А. Потемкина. Он тут же доложил Екатерине II, что Алимурад хан, утвердивший свою власть в центральном Иране, выразил желание заключить союз с Россией. По его

ИСТОРИЯ

мнению, следовало воспользоваться этим и, обещая ему шахский престол, добиться добровольного отделения Персидской Армении, на основе которой можно было создать Албанскую губернию [15, оп.2. дел.37, л.л. 63-64]. Далее Г.А. Потемкин писал: «Знатное число владельцев Азии, покоряясь под державу вашего императорского величества, составят вам империю в той части наподобие германской, с той разницею, что власть ваша там будет не мнимая, ни же титло так тщетное, как императора Римского» [15, дел.32, лл.110-111; 3, с. 124].

Уже 31 мая канцлер А.А. Безбородко сообщал П.В. Бакунину, служившему при Г.А. Потемкине чиновником особых поручений, о готовившемся заключении договора с иранской стороной: «…в коем распоряжены будут наши приобретения, границы Ираклиева царства, состояние независимых областей Армянской и другой, из побережья Каспийского учрежденной» [3, с. 124-125].

Для проведения переговоров с Алимурад ханом было решено отправить в Исфахан в качестве полномочного представителя России полковника В.С.

Тамару. В официальном ордере от 11 сентября 1784 г. [3, с. 126-127; 14, с. 190выданном В.С. Тамаре, Г.А. Потемкин сообщал о полученном им повелении от императрицы Екатерины II «воспользоваться желанием Алимурад хана установить связь с русским императорским престолом к приобретению важных для России выгод». Кроме того, русскому послу предписывалось «коснуться вопроса о присвоении Алимураду шахского достоинства,...

объяснить ему всю надобность состояния сея монархии из самих персиян».

Послу надлежало говорить «лишь об Армении и других окрестных провинциях». О Грузии же не следовало упоминать ни слова, так как ее участь уже решена. Ему надлежало также указать, что для обеспечения Ираном безопасности границ надобно, чтобы «народ армянский был преградою между их (Иранским государством – Н.Г.) с турками» [3, с. 127].

Помимо официального ордера полковнику В.С. Тамаре были выданы две инструкции. В первой инструкции, составленной А. Безбородко, особое внимание уделялось созданию независимого от Ирана Армянского государства и заключению союза с Ираном против Турции [15, дел.25, лл. 9-12]. Вторая инструкция состояла из 7 пунктов, из которых 4-ый, 5-ый и 7-ой пункты соответственно гласили: «чтоб край Армянский и его независимость восстановлен был»; «чтоб и о тех землях, кои назначаются к составлению области или царства Албанского, сделано было ясное постановление»; «чтоб сей хан заключил с нами союз оборонительный против Порты Оттоманской»

[15, оп.1\194. д.331, ч.4, л.40].

Соображения относительно создания «Албании» отражены в дневнике А.В. Храповицкого, в течение 10 лет служившего государственным секретарем при Екатерине II. Автор дневника, обнаруживший секретный проект князя Г.А.

Потемкина относительно Албании, отмечал, что все прикаспийские области от Дербента до Гиляна должны были составить Албанское государство. Из других

ИСТОРИЯ

документальных источников выясняется, что Дербент и прочие области должны были быть присоединены непосредственно к Российской империи. Еще в 1783 г. Г.А. Потемкин писал, что до Баку все земли перейдут к России [3, с.

130]. В таком случае только Шамахы и ханства севернее Куры должны были войти в состав Албании. Как видно, у русских властей все еще не было ясного представления относительно границ Албанского государства.

Анализ документов показывает, что, во-первых, правительство Екатерины II считало договор с Алимурад ханом выгодным для себя в плане реализации своих завоевательных планов на Южном Кавказе и создания армянского государства. Это давало России основание для оккупации Южного Кавказа. С другой стороны, в лице Ирана Россия могла приобрести союзника в борьбе с Османской империей, которая единственно выступала серьезной соперницей России на Южном Кавказе. Во-вторых, материалы тайного проекта позволяют проследить, как разрабатывался план расчленения азербайджанских земель. Известно, что армянское государство планировалось создать на землях Иреванского, Нахчыванского, Карабахского и Карадагского ханств, которые добровольно уступались Алимурад ханом. Дербент и соседние с ним области предполагалось присоединить непосредственно к Российскому государству, а прочие прикаспийские области – включить в состав вассального государства под названием «Албанское царство».

Российское государство, помимо плана раздела азербайджанских земель с Алимурад ханом, вынашивало и другой еще более обширный проект, связанный с османскими владениями. В инструкциях, данных полковнику В.С.

Тамаре перед отправкой его в Исфахан, специально указывалось, что приобретет Иран в случае совместной с Россией войны против Османской империи. По договоренности с Алимурад ханом, Иран не должен был претендовать на Имеретию и Ахалцыхскую область, а также на области, населенные армянами - после захвата их русскими у Османов. Имеретия и другие княжества Западной Грузии должны были остаться под протекторатом России. Ахалцыхская область должна была быть передана Ираклию, а армянские области в Турции – присоединены к «своему корпусу», то есть армянскому государству, образованному из бывших персидских (автор намеренно называет так азербайджанские ханства – Г.Н.) провинций» [3, с.

130].

Итак, создание армянского государства планировалось за счет не только азербайджанских, но и османских владений. С другой стороны, создание «Армянского царства» на азербайджанских землях, по мнению О.П. Марковой, отвечало интересам и Ирана, заинтересованного в существовании буферного государства на границе с Турцией [14, с. 190].

Полковник В.С. Тамара, в качестве представителя России в октябре г. выехал в Исфахан для ведения переговоров с Алимурад ханом. Однако еще в пути, находясь в Учкилсе, 11 февраля 1785 г. он получил известие о смерти Алимурад хана и взятии Исфахана Ага Мухаммед ханом Гаджаром. Это

ИСТОРИЯ

сообщение заставило его задержаться в Учкилсе, а затем, 14 апреля вернуться в Тифлис [3, с. 134]. Таким образом, изменение политической ситуации в Иране сорвало планы России по решению «армянского вопроса» мирным путем, то есть на основе договоренности с Алимурад ханом. Это вынудило Россию продолжить переговоры с азербайджанскими ханствами. Однако к этому времени азербайджанские ханы под угрозой российской оккупации все больше склонялись к политическому союзу с Османской империей [11, с. 50-75].

Усиление политических связей азербайджанских ханств с Османским государством встревожило армян. Шансы создания армянского государства на азербайджанских землях становились в таком случае весьма призрачными. А.

Иоаннисян пишет, что племянник И. Аргутинского, вернувшись из Ахыски, сообщал, что Османы в своих письмах к азербайджанским ханам призывали их выступить против русских войск и против Грузии. Одновременно они убеждали карабахского и хойского ханов не дать русским захватить город Иреван [3, с.

134-135]. Следует иметь в виду, что эти события были тесно связаны с народноосвободительным движением, развернувшемся на Северном Кавказе под руководством шейха Мансура. Оно наносило серьезный удар по политике правительства Екатерины II на Южном Кавказе, вело к усилению здесь проосманских настроений. Именно этот фактор помешал и захватническим планам Ираклия II в отношении соседних азербайджанских ханств.

1785 год не принес ничего нового в решении «армянского вопроса», который, на наш взгляд, был ключевым звеном в реализации восточной политики Российского государства. Понимая по ходу событий, что Россия не планирует в ближайшее время начинать военные действия на Южном Кавказе, И. Аргутинский впал в «мрачный пессимизм». В августе 1785 г. он «в полном отчаянии» писал Степану Саакяну, что «их обманули». В сентябре того же года в письме Ш. Шаамиряну И. Аргутинский также сетовал на то, что «было много разговоров, но ничего не сделано, хотя все время продолжают обнадеживать»

[3, с. 173-175].

Видя «охлаждение» русских к армянам и желая вновь пробудить в них интерес к «армянской проблеме», И. Аргутинский не только требовал новых писем и обращений от католикоса и христианских меликов, но хотел использовать в этих целях и проживавшего в Индии армянского миллионера Ш.

Шаамиряна. Последний выслал И. Аргутинскому изданную им географическую карту Армении, который тут же представил ее Г.А. Потемкину [3, с. 175-176].

Тем временем И. Аргутинский, по распоряжению Г.А. Потемкина, напечатал на русском языке в количестве двух тысяч экземпляров «Новую книгу» Ш.

Шаамиряна, изданную в Мадрасе. Эта книга распространялась среди армян в пропагандистских целях.

Если судить по тому, какое рвение выказывал Г.А. Потемкин в распространении «армянских идей», то излишне говорить, что «армянская проблема» была забыта российскими властями. Правительство Екатерины II рассчитывало использовать армян в нужный момент. Однако в конце 1786ИСТОРИЯ начале 1787 гг. политическая обстановка вокруг азербайджанских ханств все более усугублялась. Османские документы, датированные 23 января 1787 г., сообщают о походе в Нахчыван объединенных картли-кахетинских и российских войск, о выводе из Грузии азербайджанского населения Шамшаддиля и Газаха [11, с. 68].

Ираклий II, проводивший двойную политику, после длительных переговоров, в феврале 1787 г. пришел к важному для Грузии соглашению с ахалцихским Сулейман пашой. Однако Ибрагимхалил хан вместе с аварским и хойским ханами посоветовали Сулейман паше не заключать никаких договоров с грузинским царем. В указанный период влияние Ибрагимхалил хана возросло настолько, что он добился утверждения своего единоличного правления в Гяндже. Взаимоотношения же между Ибрагимхалил ханом и Ираклием II оставались напряженными, и попытка последнего заключить новый союз с карабахским ханом не удалась. Утвердив свое влияние в Гяндже, Ибрагимхалил хан теперь стремился распространить свою власть также на Нахчыванское и Иреванское ханства. Ясно, что усиление Карабахского ханства и проводившаяся им политика объединения западных земель Азербайджана под своей властью не могла не тревожить Ираклия II. Видя безуспешность своих попыток завладеть азербайджанскими землями, Ираклий II 25 мая написал генералу П.С. Потемкину письмо провокационного характера: «Ибрагим хан Шушинский весьма старается злодействовать нам, которой разослал своих посланников в разные места, а именно в Ахалцых, Арзрум и Дагестан, просит от них помощи, кои чрез короткое время и намерены напасть на царство наше»

[3, с. 182].

Долгое время П.С. Потемкин не имел никаких вестей из Карабаха, и, наконец, в июле 1787 г. получил от С. Бурнашева рапорт, извещавший о происшедших там «драматических событиях». В рапорте сообщалось о приезде из Карабаха в Тифлис 1 июля сына сыгнакского мелика Бахтама, который сообщал, что «по оговору Гаврила Караханова ганзасарский патриарх (Ованес) и все мелики забраны были Ибрагим ханом под караул. Последние, жестоко будучи истязаемы мучениями, признались и отдали письма, полученные ими от вашего высокопревосходительства и все подарки. Патриарх от страха умер» [3, с. 177].

В самом деле, Ибрагимхалил хану в крайне напряженной ситуации приходилось принимать жесткие меры для пресечения враждебных акций христианских меликов и албанского католикоса, ставивших под угрозу само существование Карабахского ханства. Армянин Гаврил Караханов, привезший меликам письмо из России, был арестован и доставлен в Шушу: «Здесь он принужден был рассказать о своих тайных сношениях с католикосом Ованесом и меликами, т.е. Мелик-Абовым, Мелик-Межлумом и Мелик-Бахтамом» [3, с.

178]. Ибрагимхалил хан изобличил их и наказал. Однако Межлуму и Абову удалось бежать из Шушинской крепости в Грузию. Мелики бежали, забрав с собой «жен, детей, имущество и 7 тысяч (?) (данные преувеличены – Г.Н.) но,

ИСТОРИЯ

бросив подданных, бежали» [16, т.II, с. 195]. Они расположились в Шамхоре, который находится между Гянджой и Грузией [2, с. 105].

Как видно, усиление Карабахского ханства расстраивало планы как России относительно Южного Кавказа, так и армян - по завладению западными землями Азербайджана. Однако вскоре для русского военного командования и Ираклия II сложилась благоприятная ситуация для того, чтобы усмирить Карабахское ханство. В Тифлис 14 июля 1787 г. прибыл нарочный Фатали хана Губинского, сообщивший, что хану удалось договориться с шекинским ханом о совместном выступлении против Ибрагимхалил хана. Узнав об этом, С.