«ЭВЕНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА Составитель Вячеслав 0ГРЫЗКО Москва Литературная Россия 2005 Библиотека писательской артели Литрос ЭВЕНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА Составитель Вячеслав 0ГРЫЗКО Москва Литературная Россия 2005 Библиотека ...»

К слову сказать, точное место появления будущего поэта на свет никто не знает. Достоверно известно только, что он родился на берегу реки Умбэ в одном из ущелий Верхоянских хребтов. Не случайно Н. Грудинина, Н. Слепакова, В. Соснора и А. Кушнер, выступая в 1969 году по ленинградскому телевидению с раздумьями о творчестве своего эвенского товарища, телепередачу назвали «Человек, который родился в снегу». По образному выражению вдовы поэта, повивальной бабкой Лебедева стала зима, а купелью — пуховой, молочный снег, которым его обмыла мать.

Если же говорить о науке и литературе, то здесь Лебедев очень многим был обязан крупнейшему тунгусоведу Вере Ивановне Цинциус. Она преподавала поэту в 1951 — 1958-х годах поэту в Ленинградском педагогическом институте им. А.И. Герцена эвенский язык. Это под её влиянием Лебедев перевёл на родной язык многие произведения В. Арсеньева, В.Маяковского, С.Михалкова, Т. Сёмушкина, других русских писателей.

Почувствовав вкус к слову, Лебедев ещё в Ленинграде заинтересовался также чисто лингвистическими проблемами. Будучи студентом второго курса, он принял приглашение тунгусоведки Л.Д. Ришес и в 1955 году отправился в диалектологическую экспедицию к эвенам Момы на север Якутии, на материалах которой опубликовал в 1959 году свою первую научную статью.

МИР ВАСИЛИЯ ЛЕБЕДЕВА

В 1958 году Лебедев вернулся в Якутск, устроился лаборантом в Институт истории, языка и литературы и заочно продолжил учёбу в местном университете. За короткий срок он организовал больше десяти научных экспедиций. Как итог — блестящая защита в 1970 году в ленинградском отделении Института языкознания диссертации на тему «Догбо-Чебогалахский говор эвенов Момского района Якутской АССР».

В поэтической судьбе Лебедева огромную роль сыграла состоявшаяся в 1961 году под Ленинградом, в Комарово, первая Всероссийская конференция писателей народов Севера. Подстрочники эвенского поэта заинтересовали Наталью Грудинину, Александра Кушнера и других известных мастеров художественного слова. Ленинградские поэты были просто пленены песенностью и фольклорными образами Лебедева. Кстати, свою первую книгу стихов на родном языке Лебедев назвал по имени эвенского богатыря Омчэни (1963).

Но вот с публикациями на русском языке эвенскому поэту долго не везло. Лебедев всегда мечтал о таких переводчиках, которые и Север бы знали, и оригинал бы чувствовали. Как он считал, более других этим критериям соответствовала Грудинина. Но Грудинина тогда была очарована стихами ненецкого поэта Леонида Лапцуя, и на других северян времени у неё уже не оставалось.

Она сразу предупредила Лебедева, что в лучшем случае сможет перевести три-четыре его стихотворения, и не больше.

После долгих поисков судьба свела эвенского поэта с Василием Бетаки. Они довольно-таки быстро нашли общий язык. Может, потому, что оба были неравнодушны к Востоку. Бетаки в своё время мечтал стать востоковедом и два или три года изучал в Ленинградском университете язык и литературу Ирана, пока не ввязался в большую политику, что завершилось для него изгнанием с восточного факультета. Кроме того, Бетаки неплохо знал Север, но не азиатский, а европейский: он лет пять, спасаясь от возможного ареста, провёл на побережье Белого моря, преподавал в сельских школах русский язык и литературу. И самое главное:

Бетаки никогда не относился к переводам исключительно как к способу добычи денег. В молодые годы он с удовольствием посещал домашние семинары Т. Гнедич, и обычно переводческое дело доставляло ему большое наслаждение. Я уже не говорю о том, что Бетаки, помимо всего, сам писал хорошие стихи (в 1965 году у него вышла интересная книжечка «Земное пламя»).

Так вот, Бетаки сразу зажёгся лебедевскими подстрочниками.

Особенно его увлекла поэма «Серкани». Поэта заинтриговал сюжет о злом шамане, который стал препятствовать любви двух молодых людей. Как считал Бетаки, эта вещь должна была держать всю лебедевскую книгу.

ВЯЧЕСЛАВОГРЫЗКО

Но когда сборник Лебедева «Белый олень» уже отдали в печать, ленинградские партийные поэты повели на Бетаки очередную атаку. Причём литфункционеры заняли очень хитрую позицию: с одной стороны, они исключили Бетаки из Союза писателей, а с другой — обратились к властям с ходатайством разрешить опальному поэту эмигрировать на Запад. В свою очередь руководство КГБ не стало мешать отъезду Бетаки во Францию.

И кто в той ситуации более других проиграл? Правильно: Лебедев. Цензура после отъезда Бетаки за границу изъяла лебедевскую книгу «Белый шаман» практически из всех библиотек и запретила издателям перепечатывать какие-либо его переводы. Лебедеву предложили старые вещи отдать проверенным авторам для новых переводов.

Позже московские издатели посоветовали Лебедеву поработать с Михаилом Шаповаловым и Юрием Кузнецовым и другими столичными поэтами. Итогом этого сотрудничества стал сборник «Священный родник». Кстати, Лебедев сумел в этой книге перепечатать и некоторые переводы Бетаки, скрыв их неизвестными цензорам псевдонимами. Критики считали, что эвенский стихотворец вышел на какой-то новый уровень. Как писала в году Татьяна Бек, Лебедев «с энтузиазмом осваивает огромный мир («рвалась и металась живая душа, в дорогу, в дорогу, в дорогу спеша...») и даже восклицает порой в запальчивом, столь естественном восторге перед пришедшей в тайгу новью:

В век атома светло я расстаюсь Со стариной, вселявшей в душу грусть...

(Перевод В.Юрашова) Но он же с не меньшей выстраданностью говорит:

Когда б не корни вековые, Под ветром, что не знает жалость ?

Это противоречие, которое достовернее, нежели последовательная логика, выявляет перед ним душу честную и богатую:

здесь индивидуальность, сама того не сознавая (по крайней мере никогда этого не декларируя), психологическим рисунком повторяет необычный путь своей народности... Лебедев и в поэтике сталкивает старое с новым — сюжеты, мотивы или приёмы устМИР ВАСИЛИЯ ЛЕБЕДЕВА ного народного творчества эвенов с опытом русской литературы, из которой в эвенскую пришли ранее не известные жанры (баллада «Утёс» и поэма «Серкани»), Но сам Лебедев, конечно, понимал, что и для Шаповалова, и для Кузнецова, и для их менее опытных коллег его стихи — всего лишь эпизод, что никто из этих поэтов не собирается связывать с ним свои переводческие судьбы.

В середине 1970-х годов Лебедев вновь попытался упросить Грудинину взяться за его стихи. Ноу него ничего не получилось. В это время Грудинина готовилась к переложению эпической поэмы Лапцуя «Тёр», и она не хотела оставлять занятия ненецким фольклором.

Тем не менее Лебедев, уходя, каким-то образом сумел уговорить Грудинину подержать у себя оригинал и подстрочник поэмы о эвенском шамане Гургули. Увы, не сразу у переводчицы руки дошли до этих бумаг. А когда дошли, она ахнула.

Грудинина поняла: Лебедев посвятил эту вещь своему отцу. Он тоже был белым шаманом, которого новая власть хотела поставить к стенке, но на защиту которого выступили чуть ли не все оленеводы Момского края.

Герой поэмы, как и отец Лебедева, мог управлять всем Индигирским краем, но он отнюдь не был стяжателем. Поразительный факт: когда в Верхоянские горы пришли красные отряды и стали разыскивать, куда богачи угнали оленьи стада, кочевники дали пришельцам совет: спросить мнение шамана. Красный командир, послушав пастухов, повёл разговор с Гургули как большевик с шаманом. Кочевникам это не понравилось. Один из старейшин заметил командиру: Гургули —это советчик и друг эвенов, и если на нём есть какая-то вина, её надо взвалить на плечи всего рода.

И большевик отступил. А Гургули ушёл в свой ветхий чум, заснул и увидел сон о золотом олене, побежавшем рядом с красным командиром, но чей полёт вдруг остановили пули богачей: одна убила большевика, а другая ранила оленя. На этой сцене шаман проснулся и ужаснулся. Он понял: надо помочь красноармейцам. По расположению звёзд и другим приметам Гургули легко высчитал, куда могли спрятать оленей.

Такая трактовка шамана в 1970-е годы в литературах Севера была неожиданна. К сожалению, Грудинина очень поздно взялась | за перевод этой поэмы. Он появился в печати уже после смерти » эвенского автора.

А тогда, в 1970-е годы, Василию Лебедеву в постоянные переводчики навязали редактора одного из столичных издательств Геннадия Фролова, который серьёзными познаниями эвенской культуры и мифологии никогда не отличался. Переводы ему в основном нужны были для заработков. Конечно, Лебедев мог откаВЯЧЕСЛАВ ОГРЫЗКО заться от его услуг. Но он прекрасно понимал, что в таком случае его стихи за пределами Индигирки ещё долго никто не услышит.

Не случайно поэт однажды сделал одно очень важное уточнение, касающееся его творчества:

Вы с эвенской душою, Одетые в русское слово, Огромной страною...

Вот так образно им было подчёркнуто значение русского языка.

Все 1970-е годы Лебедев провёл в научных экспедициях. Он побывал у эвенов Камчатки, Чукотки, Колымы и Хабаровского края. Итогом его поездок стали монографии «Язык эвенов Якутии» и «Охотский диалект эвенского языка» и, кроме того, в рукописи осталась книга по языку и фольклору эвенов Камчатки.

Во многом через собранные в экспедициях уникальные фольклорные материалы Лебедеву открылась неизвестная древняя история эвенов. Позже этот необычный материал лёг в основу его поэмы «Память», лирический герой которой отважился совершить в наши дни путешествие по Среднему миру, где, как утверждали эвены, «брал богатырь Чирини руками отроги», и не побоялся вступать в схватку с хозяином Нижнего мира Сэлинтором («одетый в железо, угрюмо, в рассвета не знающей мгле, таил он единую думу, как жизнь извести на Земле»).

В поэме «Память» Лебедев впервые в советской литературе обратился к истории государства Бохай, созданном в VIII — X веках предками эвенов на юге Дальнего Востока. По версии поэта, не выдержав натиска могущественных южных соседей, племена знатных мастеров, умевших сталью смирять врага, отступили на Север, где, столкнувшись с сильными морозами, «упрямо встречая беду, в полярной ночи выживая», они довольно-таки быстро забыли, «как плавить руду» и почти полностью сменили образ жизни.

В реконструкции исторических событий VIII — X веков Лебедев опирался главным образом на свои фольклорные записи. Другие источники по идеологическим причинам для поэта почти до самой смерти были недоступны.

Кстати, впервые о работе над поэмой «Память» Лебедев обмолвился в письме к своему ученику А.Кривошапкину ещё в начале января 1971 года. Поэт мечтал, завершив поэму, «попробовать написать роман». Вдова поэта сохранила его наброски к большому эпическому полотну из многострадальной истории эвенов.

МИР ВАСИЛИЯ ЛЕБЕДЕВА

Многочисленные экспедиции со временем убедили Лебедева в необходимости реформы эвенской орфографии. Вместе с известным тунгусоведом К.А. Новиковой он в 1980 году издал новые правила орфографии эвенского языка. Однако тут в «бой» вступила старая гвардия, которая боялась каких-либо перемен. Эту гвардию, к сожалению, поддержала часть влиятельных учеников Лебедева, которая, по сути, предала своего учителя.

В конце жизни поэт подготовил два фундаментальных сборника — «Героический эпос эвенов» и «Эвенский фольклор», которые должны были войти в 60-томную академическую серию «Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока». Однако руководители института проблем малочисленных народов Севера хода этим рукописям не дали. Что удивительно, какой-либо другой свод эвенских фольклорных памятников бывшие ученики Лебедева предложить не смогли. В конце концов в середине 1990-х годов они пришли на поклон к Ж.К. Лебедевой. Но вдова поэта поставила одно условие: оба составленных её мужем тома должны выйти по новым правилам эвенской орфографии. Но учёные мужи к этому до сих пор не готовы.

Василий КЛЕЙМЕТИНОВ

БЕЛЫ УГРЮМЫЕ

ХРЕБТЫ

Я познакомился с ним в 1955 году, в общежитии Ленинградского государственного педагогического института имени А.И. Герцена на улице Желябова, 27. Здесь до Великой Октябрьской революции 19-17 года располагалась гостиница «Медведь». Она была известна тем, что в ней останавливались многие известные писатели, поэты, артисты и художники того времени. Но больше всего тем, что из одного из её номеров выбросился известный русский писатель второй половины XIX века Гарин-Михайловский, автор тетралогии «Детство Темы», «Гимназисты», «Студенты» и «Инженеры». Гарина-Михайловского высоко ценили М.Горький, А.Куприн и другие не менее известные деятели русской культуры.

В этом общежитии мы прожили около пяти лет.

Когда я ехал в Ленинград, думал, как же найду общежитие института. Оказалось, опасался напрасно. Каждый прохожий был готов объяснить мне, как попасть на Желябова, 27. Относительно недавно был проведёен 250-летний юбилей Ленинграда, может быть, поэтому город казался торжественно парадным, очень строгим, с размеренным ритмом жизни. Ленинградцы отличались исключительной внимательностью и добротой к приезжим. Обстановка всеобщей доброжелательности невольно дисциплинировала нас, детей оленеводов и охотников, рыбаков и скотоводов, приехавших из глухой тайги и просторов тундры, с дальних островов Тихого океана и южного побережья Северного Ледовитого океана. Не случайно из числа студентов Института народов Севера и ЛГПИ имени А.И. Герцена впоследствии вышли известные деятели культуры, учёные, писатели и поэты народов Севера. К их числу можно смело отнести и Василия Дмитриевича Лебедева, эвена из Момского района Якутской АССР.

Вася Лебедев учился на подготовительном отделении пединститута с восьмого класса. В 1955 году, когда я поступил в институт, он был уже студентом второго курса филологического факультета Северного отделения. Познакомили меня с ним и Христофором Суздаловым, впоследствии тоже эвенским поэтом, мои родственники Афоня и Никифор КривошапМИРВАСИЛИЯЛЕБЕДЕВА кины. Мы быстро нашли общий язык. Но и Васю и Христофора несколько смущал мой, по их меркам, высокий рост и кудрявая шевелюра. Они никак не могли поверить, что я эвен, да ещё потомственный оленевод. Время от времени каждый из них поочерёдно подходил ко мне, становился рядом, как бы примеряясь, насколько я их выше. При этом говорили, что мне, конечно, легче садиться верхом на оленя, но спрашивали, не задеваю ли я камни, кочки, пни, когда еду верхом. Я понимал, что они по-доброму подшучивают надо мной, и не обижался.

В те годы, в отличие от эвенов более позднего поколения, мы все впятером одинаково хорошо владели родным языком и практически не чувствовали никаких затруднений при общении друг с другом. Вася Лебедев — момский эвен, Христофор Суздалов — усть-янский (казачинский), а мы втроём: я, Никифор и Афоня Кривошапкины — ламунхинские эвены. Но уже в 70-е — 80-е годы эвены из разных районов Якутии стали утверждать, что якобы они плохо понимают друг друга. Этому способствовало и то, что эвеноведы-лингвисты позднего поколения, чтобы показать свою некую «грамотность», стали придавать большое значение несущественным диалектным различиям.

Вася Лебедев уже в те годы чувствовал себя истинным горожанином, ленинградцем до мозга костей. Великолепно знающий исторические места, музеи города, он проводил для нас небольшие экскурсии. Гораздо более начитанный, чем мы, он рассказывал о том, о чём нам, детям тайги и тундры, тогда ещё было неведомо.

Одет Вася был элегантно. Он уже тогда предпочитал костюм светло-серого цвета, брюки всегда были в стрелочку, ботинки начищены до блеска.

Вскоре началась студенческая жизнь: лекции, библиотека, читальный зал, спортивные секции, организованное посещение музеев, в субботние вечера танцы в общежитии. Нередко приглашали нас в Театр эстрады, который находился буквально рядом с нашим общежитием.

На первых же занятиях мы познакомились с такими видными североведами, как В.И. Цинциус, М.Г. Воскобоиников, Л.В. Беликов, М.И. Куприянова. Они читали нам лекции по спецпредметам. Профессор Вера Ивановна Цинциус, любимица всех студентов-эвенов, седая миловидная женщина, небольшого роста, на первый взгляд недоступный, очень строгий человек, оказалась очень простой, доброй и предельно внимательной женщиной. Михаил Григорьевич Воскобойников, специалист по эвенкийскому фольклору, много лет проживший среди эвенков в Баунтовском районе Бурятии, побывавший во многих районах проживания эвенков, оказался очень общительным человеком. Иногда он смущал неожиданной экстравагантностью,

ВАСИЛИЙ КЛЕЙМЕТИНОВ

излишней простотой в общении со студентами. Проходя по коридору, он неожиданно здоровался за руку со студентами, чтото говорил им по-эвенкийски, запросто хлопал по плечу и так же неожиданно уходил, не выслушав ответ на поставленный им вопрос. Как нам рассказывали позже, это была приобретённая недавно особенность общения со студентами. Дело в том, что по известному «Ленинградскому делу» подверглись репрессии и известные североведы. Их обвиняли за попытки якобы спровоцировать у студентов-северян и интеллигенции малых народов Севера националистические тенденции. Многие североведы, в том числе Г.М. Василевич, В.И. Цинциус, М.Г.

Воскобойников, в течение длительного времени подвергались допросам и даже сидели в тюрьме. Однако дело закончилось относительно благополучно.

В те годы северяне занимались отдельно от студентов общего потока — только по своим специфическим предметам, по всем остальным курсам они слушали лекции вместе со всеми. Подобная организация учебного процесса имела для студентов-северян большое значение, так как они слушали тех же преподавателей, что и студенты основных потоков. А преподавательский коллектив института был очень сильный. В институте работали многие авторы вузовских учебников, интеллигенция старой закалки.

Под стать им были и преподаватели-североведы, многие из них были создателями письменности тех или иных малых народов, прошли языковую практику на местах. Именно поэтому студенты из числа малых народов Севера, получившие образование на Северном отделении ЛГПИ имени Герцена, стали впоследствии серьёзными профессионалами своего дела. В их числе был и Вася Лебедев.

Профессор В.И. Цинциус, одинаково внимательная ко всем своим студентам, с особым уважением относилась в Васе. Нередко, читая лекции по эвенскому языку, Вера Ивановна ссылалась на него, что вот, мол, Вася Лебедев рассказывает тото и то-то, что, по мнению Васи Лебедева, надо, мол, говорить так... В.И. Цинциус исключительно внимательно относилась к каждому эвенскому слову, очень чётко различала говоры ольских, охотских, быстринских и других эвенов, вызывая наше восхищение. Видимо, это внимательное отношение к каждому слову передалось и Василию.

Вера Ивановна уже со второго полугодия первого курса знала о моих попытках написать что-нибудь на родном языке. И, видимо, поэтому Василий стал давать мне поручения от её имени перевести что-нибудь на родной язык. Так появились мои первые переводы китайской сказки Сань-Шан-Фэйа «Десять маленьких друзей» и «Сказки в картинках» В.Г. Сутеева в 1958 году.

МИР ВАСИЛИЯ ЛЕБЕДЕВА

Василий, опять-таки со ссылкой на В.И. Цинциус, предложил мне перевести учебник арифметики для первого класса. Но я не принял это предложение, ссылаясь на то, что не справлюсь с терминами. Зная доброе отношение Веры Ивановны к Лебедеву, я совершенно не сомневался в том, что Вера Ивановна даёт задание через него. И только в конце 60-х годов Вера Ивановна объяснила, что она, зная состояние моего здоровья, воздерживалась лично давать задание, так как, если будет давать задание лично она, то я не осмелюсь отказать.

В 60-е годы, когда я уже работал директором Себян-Кюельской семилетней школы, Василий Дмитриевич от имени Союза писателей Якутии дважды приглашал меня на совещание молодых писателей народов Севера Якутии с последующим выездом в Москву и в Сочи. Но я из-за отсутствия регулярной авиасвязи между Якутском и Себян-Кюелем не смог принять участие в этих совещаниях.

Несмотря на это, он продолжал поддерживать меня, включая в сборники стихов молодых поэтов Якутии мои отдельные стихотворения, о существовании которых к тому времени я практически забыл. Лебедев к активной переводческой работе и литературной деятельности привлекал и других своих сородичей.

Василий Дмитриевич, и как поэт, и как большой учёный-лингвист, с молоком матери впитавший всё богатство родного языка, со всеми его нюансами, умело пользовался в своей литературной деятельности этим бесценным богатством.

Работая в совершенно разных структурах, мы не имели возможности часто встречаться с ним и тем более обмениваться мыслями о его творчестве. Но у него иногда проскальзывала мысль, что его переводчики из Союза писателей РФ нередко отходили от оригинала, а он, чтобы не потерять времени и связи с Союзом писателей, вынужден был соглашаться с далёкими от оригинала переводами. Не претендуя на высокий уровень художественного перевода, с целью восстановления содержания, высказанного поэтом на нашем родном языке, я хотел бы дать свой вариант перевода некоторых его стихотворений или отрывков из них. Зная родной язык и в какой-то степени стиль и особенности художественного слова автора, я попытаюсь обеспечить более близкий к оригиналу перевод и сохранить при этом его стиль и манеру обращаться со словом.

Василий Лебедев, будучи патриотом Севера и своей малой родины, много произведений посвятил именно этой тематике.

Мне особенно близко его стихотворение «Другу». Чем оно дорого?

Во-первых. Поэт, соблюдая традиции эвенов, очень скромно, ненавязчиво, даже несколько смущённо и застенчиво высказыВАСИЛИЙКЛЕЙМЕТИНОВ вает просьбу-приглашение своему дальнему другу посетить родной для поэта Север, то есть поэт с самого начала соблюдает народные традиции.

Во-вторых. Уже в самом начале стихотворения мы находим слова, забытые многими эвенами, особенно молодым поколением. Так, слово «биси» может быть переведено в зависимости от контекста:

1) оседлый; 2) ведущий оседлый образ жизни; 3) живущий вдалеке.

В-третьих. Поэт, как подлинный знаток родного языка, нашёл наиболее подходящую форму для выражения просьбы, использовав форму побудительного залога — частицу -га в слове долчисли-га. Этот момент считаем нужным подчеркнуть, потому что в действующих учебниках эвенского языка «именитые» лингвисты пропагандируют заведомо ошибочную форму побудительного залога глагола, что совершенно искажает язык. А вот Лебедев использует наиболее удачную форму выражения просьбы.

В переводе Раисы Романовой данное четверостишие звучит так:

Познать суровый Север ты Решился? — Не робей.1 Белы В моём варианте, достаточно близком к оригиналу, это же четверостишие звучит иначе:

Если хочешь ты увидеть Север дальний и суровый, Друг, живущий вдалеке, Сядь, послушай налегке.

Как видно, у Раисы Романовой и у автора этих строк совершенно разный по содержанию перевод. Далее. Следуя обычаям предков, поэт одухотворяет всё окружающее, в том числе и горный ручеёк.

Горный ручеёк, по словам поэта, не просто журчит, а шепчет, рассказывая о том, какую он пользу приносит окружающей среде:

Я водичкою чудесной Землю всю вокруг полью, Пташек малых напою, Чтоб запело Метод одухотворения всего окружающего, наделение горного ручейка способностью рассказывать о своей пользе, даёт возможность автору соблюсти ещё один важный для эвенов народный обычай.

Жители той или иной местности не должны расхваливать свои края,

МИР ВАСИЛИЯ ЛЕБЕДЕВА

так как это может иметь нежелательные последствия. Именно поэтому поэт даёт возможность горному ручейку говорить о себе самому. И только после этого советует другу: «Той водички тоже пей!»

В переводе же Романовой ничего подобного нет, соблюдена лишь внешняя форма:

Вот горный ручеёк бежит:

жажду утолить Слетаются Совершенно другое содержание, оформленное в ритмичную форму.

Возможно, для кого-то перевод Раисы Романовой покажется неплохим, так как соблюдена формальная сторона стихосложения.

Но переводчица при этом не уловила основной замысел поэта передать свою любовь к родной природе путём соблюдения этнических традиций одухотворения и оберегающего отношения к ней. В результате стихотворение в переводе потеряло свою этническую специфику, чем привлекательна любая национальная поэзия.

Чтобы сохранить авторский замысел и национальную специфику стихотворения, перевод должен быть примерно следующим:

Север дальний и суровый, Друг, живущий вдалеке, Сядь, послушай налегке.

Перво-наперво на гору Поднимись-ка, оглянись, И высоты той приглядись. И Пробивается росточек.

волшебною водичкой Землю пташек напою, Чтоб запело

ВАСИЛИЙ КЛЕЙМЕТИНОВ

И поверь мне, не хвалюсь, Я ведь правду говорю». Друг мой дальний, так далёкий, Той водички тоже пей! Станет сразу всё светлей, Всё светлее и По богатству и выразительности поэтического слова, меткости и образности эпитетов, умению дать гиперболизированный образ весьма интересно стихотворение «Миргилан» («Узоры»), где рассказывается о воображаемом камлании шамана Гургули (Бородатого). Судя по нежеланию шамана на следующий день раскрыть, кто же он такой, действие происходит в то время, когда шаманизм не поощрялся не только властями, но и коренным населением. Стихотворение не переведено ни на русский, ни на якутский язык. Действие происходит следующим образом. В одну из ранних осенних ночей шаман Гургули во сне видит собственное камлание, слышит, как он бьёт шаманской колотушкой (гисун) по увлажнившемуся покрытию своего бубна. Он помнит, что перед его сновидением наступила тихая ночь. И перед нашими глазами зримо, осязаемо возникает картина тишины, «ночка нежная лес ласкает». Нарушают тишину только воображаемые во сне звуки шаманского бубна.

Читателя завлекает детальное описание камлания шамана, как будто это происходит не во сне шамана, а наяву, на виду у людей.

Начиная камлать, шаман, чтобы довести себя до экстаза, исступления, наносит себе удары, рвёт волосы, причиняя себе боль, кричит время от времени: «Oho-ho! Oho-ho!», зазывая невидимых сородичей. Вот шаман увидел их, а те его и не слышат, и не видят, продолжают кочевать вместе с дикими зверями, медведями и мухами. Атам, где кочуют сородичи, настолько холодно, что «холод мысли заморозил» («ингэнь тоорлэ мэргэмутнэн тачикакан ингичэ»).

Василий Лебедев, следуя фольклорным традициям, одним-двумя словами даёт целую картину многосложных действий шамана во время камлания. Так, в словах «кантар-бентэр туусанкаттан, тадук-дамар эйлинкэттэн» мы одновременно слышим звон металлических украшений шаманского одеяния (кантар-кантар), видим, как он кривыми ногами (бентэр) изображает бег рысцой (туусанкаттан) туда-сюда, а затем смотрим, как, плавно и высоко прыгая с ноги на ногу, изображает он плавное грациозное движение в воздухе(эйлинкэттэн).

Шаман продолжает камлать. Он то, как больной от неимоверной боли, катается, кувыркается, запевая истеричную шаманскую песню-стенание, то падает в обморок с криком: «Энэ!

МИРВАСИЛИЯЛЕБЕДЕВА

Энэ! Энэ!» («Больно! Больно! Больно!»), то снова приходит в себя, то продолжает дёргаться в конвульсиях, издавая стон, плач и крики, то куда-то вверх поднимается как некая птица, то куда-то бежит так быстро, что поля и горы бегут назад: «Кадарал-да, кунтэкэл-дэ дьэрэлни-кэн елтэн'чир» («и скалы, и поля все бегут назад»).

Шаман, превращаясь то в коня, то в оленя, убегает далеко-далеко в поисках виновника человеческих бед, и звуки его бубна тоже становятся едва слышны. Иногда он превращается в быстроногого оленёнка, который бежит, едва касаясь копытцами земли.

Поэт часто использует слова, которые забыты сегодня большинством эвенов молодого поколения.

И, наконец, после длительных поисков шаман находит виновника человеческих бед и сражается с ним. Они сражаются так долго и упорно, что от усталости у шамана во рту появляется пена, она постепенно вырастает до размеров большой снежной кухты на ветках деревьев и затем уже начинает течь с языка как молочная река. Поэт этот момент описывает следующим образом:

Вот до такого состояния, по мнению поэта, сражались со злом настоящие шаманы предков и в конце концов побеждали.

Василий Лебедев так же красочно и правдиво описывает размеренное возвращение шамана после победы над злом, а спасённые им люди продолжают охотиться на диких зверей, пасти несметное количество оленей, как и прежде. Но шаману продолжает сниться. Все леса и деревья убегают вверх на небо, скалы и горы стонут и дрожат, малые и большие реки начинают течь обратно, в сторону верховьев. Но в это время кто-то из сородичей будит шамана и шепчет на ухо:

ВАСИЛИЙ КЛЕЙМЕТИНОВ

Оказывается, не только во сне самого шамана, но и в реальной жизни сородичи не могут обойтись без него.

Владея всем богатством родного языка, Василий Лебедев умело пользуется им. Многие выражения поэта так кратки, афористичны, но также выразительны и глубокомысленны, что за ними понимается нечто большее, чем сказано в двух-трёх словах.

Так, он говорит: «пиги-куй-ки, кадар-кингки», буквально «лес глухой, скала тверда». Но любой человек, в первую очередь эвен, выросший, как автор, в горно-таёжной зоне, видит за этими словами значительно большее, чем те, кто вырос в другой зоне.

Лес в этих местах не просто глухой, а полон опасностей и трудностей, практически непроходим. Скала не просто тверда, а высокая, крутая, полная сплошных неприступных глыб и практически также недоступная, да ещё на такой скале не увидишь зверей.

То есть слова «глухой» и «тверда» приобретают в данном контексте много значений.

Проснувшись ото сна, шаман Гургули смотрит через дымоходный проём на небо, а оттуда на него, улыбаясь, смотрят звёзды и мерцают, как будто чему-то радуются. Шаман видит в этом предвестие лучшей жизни в будущем и заключает, что скоро наступят для эвенов лучшие времена и его сородичи будут устраивать свою жизнь по своему желанию: пасти несметное количество оленей, кочевать по богатым кормами горным просторам и горным речкам —узорам земли родной.

Таким образом, поэт, в совершенстве владея родным языком, зная изнутри проблемы и традиции народа, соткал словесные узоры о жизни и мечтах своего народа. Именно поэтому произведение названо автором «Миргилан», что в переводе означает «Узоры».

Я пытался сказать своё слово об отдельных стихотворениях поэта, которые ещё не имеют перевода на другие языки или, на наш взгляд, переведены неудачно. Даже эти примеры свидетельствуют о мастерстве поэта, о его знаниях традиций предков, о его великолепном владении родным словом. Если представится возможность, мы попытаемся высказать свои соображения и по другим произведениям автора, имеющим более удачный перевод на русский язык.

МИР ВАСИЛИЯ ЛЕБЕДЕВА

Василий СИВЦЕВ

УТРО НАДЕЖД И

ТУМАНЫ СОМНЕНИЙ

Было время, когда после окончания Якутского госуниверситета я поступил на работу старшим редактором Якутского книжного издательства. Там и познакомился впервые с известными писателями республики. Народ творческий всегда и везде привлекал к себе своей общительностью, неуёмной энергией узнавать друг друга. К тому времени я был уже знаком с Николаем Габышевым, Элляем, Моисеем Ефимовым, Иваном Гоголевым. Они отличались своей благородностью, общим развитием культуры.

В это же время в издательство почему-то зачастил эвенский поэт Василий Лебедев, человек маленького роста, но очень шустренький. Он уже заканчивал тогда Ленинградский пединститут народов Севера им. Герцена. Европейский костюм, ловко сидящий на его хрупкой фигуре, как нельзя говорил о хозяине: всегда был чист и выутюжен. Говорил в основном на русском грамотном языке с акцентом северянина, выросшего зимой и летом у костра, который любил курить. Потом узнал, что он прекрасно владеет якутским языком, хорошо знаком с творчеством многих наших писателей, знает фольклор. Нас объединяли чувства начинающей дружбы, общие пристрастия и единомыслие по разным параметрам жизни. Потом я перевёлся в Институт языка, литературы и истории при якутском филиале АН СССР, а Вася с тех пор почти перестал ходить в издательство.

Меня привлекало в нём его жизнелюбие, общая радость творческого общения. Хорошо был информирован о литературе вообще, почти в одно время учился с талантливыми представителями северных литератур: В.Санги, Ю.Рытхэу, Ю.Шесталовым, хорошо знал творчество Евг. Евтушенко, Р.Рождественского, А.Вознесенского. Помню, он однажды с восхищением декламировал стихи Ю.Шесталова «О, дикари двадцатого столетия...» Маститые якутские писатели Элляй, Леонид Попов, Николай Габышев любили Василия как родного. Видимо, это было в его человеческой сущности — невозможно было его не люВАСИЛИЙСИВЦЕВ бить. Два профессора, женщины с мировой известностью — в Ленинграде Вера Ивановна Цинциус, в Якутске Евдокия Иннокентьевна Коркина — заботились о Василии Лебедеве, как о родном сыне. Человек он неординарный, попадал в различные ситуации, но всегда был спасён двумя богинями племени Айыы (Добрые духи) Почему? Потому что он был талантливый поэт и первый учёный эвенского народа, кроме того, он покорял всех, кто с ним соприкасался, своим обаянием. У него были солнечные, лучистые глаза, которые распространяли тепло дружбы человека и жаркий огонь его ума.

Мы с ним жили вместе в одной квартире. Потом Василий уехал в Хабаровск (начало 1960-х годов) жениться, отбил на моё имя телеграмму с единственным словом «Плюс». Через неделю прилетели, была скромная свадьба. Его жена Жанна Карувна по национальности была ульчанкой (когда-то она вместе с Васей училась в Герценке).

Было очень много смехотворных приключений в наших отношениях с Василием. Отвлекало многое от работы, и, конечно, «зелёный змий» тоже приложил руку. Но всё было светло, даже анекдотично. Рассказ о них занимал бы много места.

Через Василия Дмитриевича Лебедева я узнал многих творческих личностей из эвенской литературы: Платон Ламутский, Андрей Кривошапкин, Христофор Суздалов, каждый не похож на второго! Какая богатая душа у этого, казалось бы, маленького эвенского народа!

Василий Лебедев опубликовал более десяти различных сборников стихов и поэм, кроме того, изучал фольклор не только своего народа, но и тех малых народностей, которые живут на побережье Охотского моря. Он часто ездил в научные экспедиции, всегда открывал что-то новое и поэтому всегда был в приподнятом настроении. Стал кандидатом филологических наук.

Смерть его была неожиданной и нелепой: утром собрался на выборы голосовать, это было 21 февраля 1982 года, снял с вешалки пальто, стал одеваться, и кашель проклятый задушил его.

Никто в то время не пришёл на помощь трясущемуся, лежащему на полу. Это очень горько и обидно за него, за его народ, за его детей, семью.

Кстати, в справочнике «Писатели Земли Олонхо» (Якутск, 2000) дата рождения Василия Лебедева неправильно написана, должно быть 20 декабря 1934 года.

Почти четверть века нет среди нас Василия Лебедева — человека гордого, образованного и особенно — талантливого.

Где бы ни был Василий Лебедев, он был в мыслях с родным народом, с его делами, с его будущим. Поэтому очень искренне звучат его замечательные строки:

МИР ВАСИЛИЯ ЛЕБЕДЕВА

Ты песен старинных напев, Ты бег одиноких оленей, Праведный гнев, И туманы сомнений.

Как видите, поэзия Василия Лебедева была не только образной, но и задумчивой, с печальным гневом. Как настоящий поэт, он был философом, предчувствовал многие общественные потрясения вперёд.

Роман СЕНЧИН

НЕОЖИДАННОЕ

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Литература жива не только великими, на века, творениями, но, в большей степени, той атмосферой, что создают произведения не особенно яркие, но близкие людям. Недаром лучшей оценкой писательского труда служат слова: «Это как про меня! Как подглядел, скажи!»

Сегодня, к сожалению, наша литература ориентируется или на развлечение читающей публики, или на философскую и филологическую глубину и новизну. Трудно встретить талантливо написанное, свежее произведение об обычном, понятном, кажется, родном, дорогом практически каждому. И не случайно происходит некоторое возвращение читателей к книгам, журналам двадцати-, тридцатилетней давности—временам, когда оценка художественных произведений была иной — не неожиданность и скандальность стояли во главе, а нечто трогающее сердце...

С творчеством поэта Василия Лебедева я не был знаком до самого недавнего времени, пока мне в руки не попали два сборника его стихов. «Оран», изданный в 1982 году, и посмертный — «Родная тундра» 1985 года. Я начал листать, сперва довольно рассеянно, но взгляд очень быстро зацепился за строчки:

Медно-красное солнце с натугой пробьёт Заклубившийся сумрак ночей, Но покажется засверкавших лучей!

Вроде бы ничего нет здесь особенного, и в то же время как это точно — и зимнее «медно-красное солнце», и «с натугой пробьёт», и то, что утром, когда уже солнце взошло, стужа кажется ещё злее... Мне вспомнилась родная Тува, минус сорок пять градусов, клубящийся, словно бы жидкий, маслянистый сумрак, чёрные, совсем мёртвые деревья и первые, обжигающие морозом лучи солнца. И мы, пацаны, вместо школы (занятия из-за мороза отменены) сбегаемся во двор поиграть в хоккей или войнушку. А вокруг города, точно стены, стояли хребты Саян.

МИР ВАСИЛИЯ ЛЕБЕДЕВА

Погружая вершины в туман, Одевая снегами отроги, Бесконечных хребтов караван Растянулся в нелёгкой Василий Лебедев писал о северном крае — об Индигирке, горах Верхоянска, а я жил на самом юге Сибири, но столько близкого услышалось мне в его стихах, столько знакомых слов и образов встретилось... Да, Сибирь огромная страна, и всё же что-то её объединяет, культура ли, образ жизни людей, природа...

Стихи Лебедева (он писал по-эвенски) переводили Геннадий Фролов, Юрий Кузнецов, Наталья Грудинина, Михаил Шаповалов — сами интереснейшие, мощные поэты. И они не могли не привносить в переводы нечто своё — то, что сделало их поэтами. Близкий поэтике серебряного века Шаповалов и здесь оставался верен себе:

Прядь волчьей шерсти серой...

А тонкая рука привычно нижет То солнечные стрелы.

А вот начало поэмы «Утёс» в переводе Юрия Кузнецова:

На бурливом пути Ингачана Задремал одинокий утёс.

Вспоминает в глубоком молчанье Всё, что видеть ему довелось.

Да, и Шаповалов остаётся верен себе, и Кузнецов, но и там, и там сразу заметно — автор произведений один. В этом, видимо, и заключается культура поэтического перевода, возникшая из «вольных», но таких, оказывается, точных переводов Пушкина и Лермонтова, достигшая вершины в творчестве Пастернака, Ахматовой, Мандельштама, а сегодня практически исчезнувшей.

Сегодня стихи переводятся редко, увидеть в роли переводчика нынешнего известного поэта — почти сенсация.

Ещё сравнительно недавно, лет двадцать назад, столько критики и насмешек вызывало «излишнее внимание» к национальным литературам Советского Союза. С наступлением рыночных времён издание книг писателей, скажем, из Хакасии или с Чукотки в московских издательствах стало событием из ряда вон выходяРОМАНСЕНЧИН щим, и чего-то теперь не хватает нашей литературе без них, без их голоса.

И вот я с ностальгией смотрю на книжку Василия Лебедева, вышедшую в издательстве «Современник» в 1982 году. Небольшая, скромная, но симпатичная. Сборники многих сибирских поэтов увидели свет в таком формате, со схожим оформлением обложки — горы, ели или лиственницы, лучи солнца, олень... В нашей домашней библиотеке было много таких книг, может быть, была и книга Лебедева. Но, наверное, неспроста так получилось, что я открыл для себя эвенского поэта сейчас, в Москве, когда всё чаще донимают воспоминания о Сибири, хочется в тайгу, на Енисей, в Саяны. И словно лекарство успокаивают и в то же время сладко теребят, скребут душу строки:

Он камни горные крутил, Перетирал в песок. Как в давнем детстве я любил Густой его поток. Сверкала чистая вода, Всплывали стаи рыб Ненова прятались у дна Среди С таких упорных ручьёв начинается и Енисей, ими питается, становясь великой рекой; так же всплывают к поверхности и молнией исчезают под камнями удна хариусы, которые могут жить только в такой стремительной, живой воде...

Или вот эти строки, написанные будто про Туву в июле:

Солнце жарко палит!

Всё сильней и сильней духота.

Как зола на траве обожжённой.

Закатном огне высота, Ожидая уже безнадёжно.

Задыхаются звери, Бродя пересохшим ручьём.

Даже птицы куда-то забились — До камней не дотронуться голой рукой — Обжигают больнее ладонь,

МИР ВАСИЛИЯ ЛЕБЕДЕВА

В суховейном бреду тишина, Раскалённая даль, Как в кузнечном — спекается! — горне.

И с пронзительным скрипом Сползает с обрыва сосна, Разжимая как пальцы Держаться уставшие корни.

Приятно удивили меня, подняли волну воспоминаний и стихотворения Лебедева о Ленинграде. Дело в том, что почему-то в Сибири к этому городу всегда было особое отношение. Ленинградцев там безмерно уважали, мечтали побывать в Ленинграде, стены украшали в основном картинками с видами Ленинграда.

Молодёжь хотела учиться там если не в университете, то хоть гденибудь — хотелось в Ленинграде пожить. И я после окончания школы рванул туда, в строительное училище. И не жалею — одни из лучших, пожалуй, месяцев моей жизни... У Василия Лебедева есть прекрасное стихотворение-воспоминание о городе на Неве, которое начинается так:

Снился мне Ленинград. Но увидел его Средь простора таёжного я.

И в теснинах гранитных его берегов Индигирка шумела моя.

Был реальности ярче и зримее сон, Всё горело в закатном огне, И шумела толпа у высоких колонн, И Исакий темнел в вышине.

И одну запевали в восторге своём Песню, полную синевы, Ленинградец из этих таёжных краёв И таёжник с далёкой Невы.

Так же и я сейчас, сидя в московской квартире, вижу благодаря стихам Василия Лебедева родную Сибирь, где провёл детство и юность, и благодарю его за это неожиданное минутное возвращение.

ОБЗОРЫ СОВЕТСКОЙ ЭПОХИ

(ЭВЕНСКОЕ СЛОВО В КОНТЕКСТЕ ЛИТЕРАТУР

КОРЕННЫХ МАЛОЧИСЛЕННЫХ НАРОДОВ СЕВЕРА)

Николай КОЗЛОВ

НАД КРУЧАМИ ГОР

Несколько лет назад семидесятилетняя жительница посёлка Таватум Северо-Эвенского района эвенка А.П. Назарова рассказала своей дочери Ульяне Назаровой легенду о смелом охотнике, который с помощью могучих богатырей помог людям избавиться от злого чудовища Чолэрэ и получил в награду чудесную серебряную коробочку с золотой цепочкой. Не раз приходилось охотнику смотреть в глаза смерти, прежде чем достался ему этот волшебный дар. Взял победитель коробочку, ударил по ней цепочкой — и вдруг в горной долине, там, где ничего раньше не было, стал большой город с высокими белыми домами. Из дому жена вышла — охотника встречать. Сказала ему: — Богатыри считают тебя достойным человеком. И этот город достался тебе нелёгким трудом.

Так в наше время родилась светлая легенда о Магадане, самом молодом городе, возникшем на берегу Охотского моря, в краю золота, в краю, о котором несколько десятков лет назад складывались легенды одна мрачнее другой. Так герой фольклора шагнул в наши дни и пошёл рука об руку с литературными героями и с живыми строителями Дальнего Севера.

Задавленные в прошлом нуждой и темнотой, обессиленные в неравной борьбе с природой, обречённые на вымирание в краю ледяного безмолвия, коренные жители Колымы, Индигирки и Чукотки веками мечтали о счастье, о торжестве справедливости.

Суровая действительность не оставляла никаких надежд на осуществление мечты. Но мечта не умирает, она живёт в фантастических образах фольклора. Лишённые письменности, люди тайги и тундры находили в фольклоре одну из немногих возможностей проявления своего большого ума и таланта.

Когда оленеводов и охотников постигали неудачи, когда падали от бескормицы и от болезней олени и охотники на пушного зверя возвращались с пустыми руками, когда из-за длительной пурги прекращалась охота на нерпу, иссякали запасы мяса и жира, гасли жирники и люди оставались в голоде, холоде и темноте, они искали утешения от всех бед в сказках и песнях. Сказки и песни были связаны с анимистическими представлениями людей о моОБЗОРЫСОВЕТСКОЙЭПОХИ гучих стихиях природы, от которых зависели успех или неудача в оленеводстве и промыслах. Сказки и песни для бедняков были в то же время формой протеста против социальной несправедливости. Герои сказок, одерживая победу над силами зла, находя выход из самых трудных положений, вселяли в людей надежду на избавление от несчастий, вдохновляли их на борьбу. В этом выражался глубокий оптимизм народных масс, их вера в силу и разум народных героев. А когда в убогие жилища людей тайги и тундры приходило скупое и недолговременное счастье, сказка и песня становились любимым средством отдыха и развлечения.

Богат и разнообразен по жанрам наш северный фольклор. В его сокровищницу входят космогонические предания, аллегорические сказки о животных, волшебные сказки, героические сказания, предания и легенды, исторические были и предания, бытовые сказки и рассказы, песни, загадки, пословицы и поговорки.

Почти все эти жанры представлены в настоящем сборнике.

Многие сказки и легенды донесли до нас через столетия образы народных героев, побеждающих в тяжёлой борьбе с природой, с угнетателями и захватчиками. Такова ительменская легенда о Тылвале — непобедимом богатыре, который давал достойный отпор всем врагам.

В одних сказках герои действуют в фантастической обстановке, сталкиваются с необычным и чудесным, в других — фантастическое совсем отсутствует. В юкагирской волшебной сказке «Как три брата стали богатыми» люди, борющиеся с силами зла, сталкиваются и с кровожадной старухой, похожей на ведьму, и с оленями, у которых железные рога и копыта. Здесь олень превращается в девушку и происходит оживление мёртвого человека. В эвенской бытовой сказке «Умчени» бедняку Умчени удаётся перехитрить богача Бэегды уже без помощи чудесных сил — только благодаря уму, находчивости и смекалке. Сказка превращается в рассказ, в котором вымысел не выходит за пределы реального.

Но даже в сказках с самыми причудливыми фантастическими сюжетами отражены многие черты реальной жизни оленеводов и охотников. Например, помещённая в настоящем сборнике чукотская сказка «Игрушечный народ» содержит в себе сведения о развитии натурального обмена между оседлыми (береговыми) и кочевыми (оленными) чукчами. В ней отражён древний обычай добровольной смерти стариков и ритуал погребения добровольно умерших, которых уносили невысокую гору, снабжая их оленями, собаками, орудиями промысла, пищей, — всем, что будто бы необходимо для переселения в другой мир. Из ительменской «Легенды о Тылвале» видно, что в далёком прошлом ительмены делали луки из китовых рёбер и стрелы из камня, жили в землянках, охотились на диких оленей и ловили рыбу. В юкагирском историНИКОЛАЙКОЗЛОВ ческом предании повествуется о том, как юкагиры впервые встретились с русскими — «людьми с волосами у рта». До этой встречи, как явствует из предания, у юкагиров были каменные топоры и стрелы из рёберных костей.

Вековая мечта малых народов о счастье и справедливости ныне стала явью. Бесправные, полуголодные, рассеянные в бескрайних просторах тайги и тундры племена охотников и оленеводов возрождены Советской властью для нового исторического бытия. Великие сдвиги, которые произошли в их жизни, отобразились в новых сказках и новых легендах. Фантастическое в них уступает место реальному. Переосмысливаются сюжеты распространённых сказок о Солнце. В сказках прошлого злые силы закрывают от людей Солнце, погружают их в темноту и холод, и любимые народом герои борются с врагами, чтобы вернуть на землю источник света и тепла. В современных сказках животворящее Солнце навсегда возвращается к людям: «Солнце — это Советская власть» (чукотская сказка «Солнце»). В чукотской легенде о Ленине рассказывается о том, что Ленин был в тундре и чукчи лучших оленей ему запрягали, потому что любят они Ленина, любят людей, которые за правду Ленина борются. Ленин разъяснял людям, как жить на свете, и чукчи делали всё, что он им говорил. И теперь, если не ладятся дела в колхозе, если не удаётся промысел, людям кажется, будто Ленин снова беседует с ними, указывает, что нужно делать, как выйти из беды.

Новое время рождает новые песни. В своеобразных песнях-импровизациях выражаются теперь не только душевные переживания и чувства — в них звучит социальный мотив. Эвенка-колхозница артели «Новый путь» Северо-Эвенского района Анисья Назарова в «Песне матери» поёт о своей жизни прежде и теперь:

Я старалась успокаивать себя песнями, Но лишь тоска и горе звучали в моих песнях.

Пусть громче и веселее Звучит теперь моя Студентка Анадырского педагогического училища эскимоска Елена Теплелик поёт «Песню о тундре», в которой говорится о том, как чёрной тучей висело раньше над тундрой горе и слезами кровавыми плакали люди; о том, как «пронёсся над тундрой Октябрьский ветер, и всё с той поры изменилось на свете, о том, как богата и хороша теперь тундра, как богаты и хороши люди тундры, ставшие «сильней, чем Пурга, и сильней, чем Зима, вольные, как и тундра сама».

ОБЗОРЫСОВЕТСКОЙЭПОХИ

Навсегда ушли в прошлое времена, когда чукчи и эскимосы, коряки и ительмены, эвены и юкагиры прозябали в вечной нищете и невежестве, — таков лейтмотив современного устного творчества и растущей на наших глазах молодой литературы народностей Дальнего Севера.

Рождённое в конце двадцатых — начале тридцатых годов, когда малые народы Советского Севера с помощью великого русского народа обрели свою письменность, литературное творчество коренного населения Колымы, Чукотки, Индигирки развивалось под благотворным влиянием русской классической и советской литературы, социалистической культуры, сохраняя в то же время всё своё национальное своеобразие.

Первые ручейки художественной литературы северных народностей вышли из родников народного творчества. Зачинателями литературы малых народов Севера были первые представители интеллигенции этих народов — студенты северного факультета Ленинградского восточного института (впоследствии Института народов Севера). Темы и сюжеты для своих произведений они черпали из местного фольклора, из старой и новой жизни своих земляков, из воспоминаний своего детства, из наблюдений природы родного края. Их первые письменные произведения были построены на самом близком им материале. Молодые побеги литературного творчества народов Севера заботливо выращивались В.Г. Богоразом, А.К. Подгорской, С.Н. Стебницким и другими русскими этнографами, лингвистами, педагогами, а также русскими писателями Г.Гором, И. Краттом, В.Наумовой.

Литературные опыты первых представителей интеллигенции народов Дальнего Севера были не только начальными формами литературы, но и формами записи фольклора. Образцы записанного устного народного творчества вошли в первые печатные сборники, составленные из произведений студентов северного факультета и изданные в Ленинграде: «О нашей жизни» (1929), «Тайга и тундра», №№ 1 — 5 (1928 — 1933). Несколько позднее появились в печати «Сказки коряков реки Апуки», записанные курсантом корякской советско-партийной школы Хэчгаятом Нутэвийном (1936), «Чукотская легенда о Ленине» в записи и обработке чукотского художника-костореза Вуквола (1938), «Сказки чаучу», записанные студентом Института народов Севера чукчей Тынэтэгыном (1940), «Сказки об Эмэмкуте» в записи и обработке студента того же института коряка И.Баранникова (1940).

Основными жанрами собственно литературного творчества чукчей, эскимосов, коряков, юкагиров, ительменов, эвенов в довоенные годы были автобиографические и бытовые рассказы и очерки, дневниковые записи, стихи и песни. Первые крупные проНИКОЛАЙ КОЗЛОВ изведения — повести литераторов этих народностей — представляли собой развёрнутую очерковую хронику действительных событий.

Первыми авторами оригинальных литературных произведений были тогда чукчи Тывлянто, Вуквол, Тынэтэгын, Кааквыргын, Тумгекай, Енок, Анакакамен; коряки К.Кеккетын, Л.Жуков.Х.Нутэвийн, И.Баранников, В.Чечулин, Л.Беляев, П.Беляков, Н.Гуторов, Н.Ноянов, Мивит, Вачакалэн, Анюмын, Енагыт, Т.Кавав, И.Кавав (Кававгыйиын), Како Кэчтын-айнавын, Тавитын, Эвныто, С.Заев, Д.Лазуков; эскимосы Ктугье, Нумылен; юкагиры Т.Одулок, Парфентьев; эвены Н.Тарабукин, А.Черканов, И.Бабцев, Н.Неревля, В.Слепцов, В.Беляев, Л.Беляев, А.Адуканов, М.Бушуев, Г.Никитин, Р.Солодиков. Лишь немногие из них стали потом профессиональными писателями, чьи произведения неоднократно публиковались в сборниках и выходили отдельными книгами. Имена многих первых литераторов были преданы забвению. Но все они в меру своих способностей, своего таланта содействовали невиданному ещё в истории рождению литературы малых народов, только что приобщившихся к социалистической культуре. В этом было живое свидетельство глубочайших перемен, происшедших в жизни народов Дальнего Севера после установления Советской власти. Национальная политика Коммунистической партии и Советского правительства в области культуры дала свои чудесные всходы среди самых отсталых в прошлом жителей тайги и тундры.

Великий перелом в жизни оленеводов и охотников Чукотского и Корякского национальных округов, национальных районов Колымы и Индигирки составил главную тему литературного творчества первых представителей местной национальной интеллигенции и наиболее ярко отобразился в произведениях Николая Тарабукин а, Афанасия Черканова, Ивана Бабцева, Кецая Кеккетына, Льва Жукова, Фёдора Тинетева (Тынэтэгын), Николая Спиридонова (Тэки Одулок), Ктугье, Нумылена, которые по праву могут называться первыми писателями своих народов.

В творчестве этих писателей перед нами встают правдиво отображённые картины жизни тружеников далёких окраин нашей страны, шагнувших из старой в новую эпоху.

Герои произведений эвенского писателя Николая Тарабукина и корякского писателя Кецая Кеккетына ещё не свыклись с новой жизнью, ещё присматриваются к ней, но прежняя жизнь уже кажется им тяжёлым сном. Совсем новый, необыкновенный мир открывается перед эвенским мальчиком, который всё своё детство провёл в кочёвках на Индигирке и с девятилетнего возраста пас оленей у богачей, ходил в обносках, питался объедками, а потом был привезён в Якутск, зачислен в школу-интернат и стал «сыном

ОБЗОРЫСОВЕТСКОЙЭПОХИ

исполкома» (Н.Тарабукин, повесть «Моё детство»). Пастух Эвныто не сразу признает в русских ревкомовцах своих друзей. Русский исправник был другом только для богачей. Но совсем не похожи русские «острошапочники» (ревкомовцы в шлемах) на «погононосца». Они дают оружие в руки пастуха, они ласковы с ним.

«Станет ли враг отдавать оружие врагу?» — думает Эвныто. Он приходит к выводу, что перед ним —друзья. «Акко! Хорошие острошапочники!» — весело говорит он. И пастух Эвныто, который прежде был только слугой богача Чачоля, становится хозяином жизни, помогает людям с красными звёздами устанавливать новый справедливый закон (К.Кеккетыи, повесть «Эвныто-пастух»).

Такие же контрастные образы старого и нового видим мы и в стихах чукчи Тынэтэгыиа «Прежде и теперь», и в «Рассказе старого зверобоя» эскимоса Нумылена, и во многих других произведениях.

В послевоенные годы выдвинулись новые талантливые писатели — чукча Рытхэу и эвен Георгий Семёнов, в творчестве которых отразились преобразования в экономике и культуре малых народов Дальнего Севера за десятилетия Советской власти. Рытхэу, ставший первым профессиональным писателем чукотского народа, ещё в 1951 году привлёк широкое внимание своими рассказами, а после выхода в свет его книг «Люди нашего берега»

(Ленинград, 1953) и «Чукотская сага» (Магадан, 1956) он вошёл в большую литературу и приобрёл известность не только в нашей стране, но и за рубежом. Для некоторых представителей буржуазной цивилизации самый факт появления на страницах зарубежной печати произведений чукотского писателя оказался неожиданным: это было живое опровержение империалистических «теорий» об исторической ограниченности северных народностей, которые якобы самой историей и окружающей их суровой природой навеки обречены оставаться на низшей ступени человеческой культуры.

В рассказе Рытхэу «Соседи на десять суток» есть любопытный эпизод. Писатель рассказывает, как ему и его товарищам по Ленинградскому университету довелось встретиться в купе поезда с бельгийским профессором и его женой. Почтенные европейцы, ехавшие на Север за экзотикой и представлявшие себе чукчей чем-то вроде первобытных окаменелостей, не поверили, что «вполне европейские люди», находящиеся перед ними, причисляют себя к племени чукчей. Они рассчитывали встретить дикарей в звериных шкурах в окружении моржей и белых медведей. И вдруг — эта встреча! «Они разговаривали с нами примерно так, — рассказывает Рытхэу, — как разговаривали бы, вероятно, с марсианами, собирающимися в обратный путь на Марс». Они привыкли считать коренных жителей Севера отсталыми и не заметили, как сами оказались на положении отсталых.

НИКОЛАЙКОЗЛОВ

Новые черты в труде и быту, во внутреннем мире и характере трудящихся Чукотки, изменения в привычках и традициях людей тонко, с мягким, юмором показаны в разных произведениях Рытхэу и, в частности, в рассказе «Морж раздора», опубликованном в этой книге. Герои этого рассказа — старые морские охотники Кукы и Паат — ни в чём и никак не хотят отставать от молодёжи. Старики (возглавляют комсомольско-молодёжные бригады, яростно соперничают друге другом, не желая посрамить честь своей бригады, причём их стремление к новому сталкивается со старыми, устоявшимися привычками и обычаями, приводя к комическим результатам. Вслед за молодёжью старики жадно тянутся к культуре. Им уже давно не в диковинку электрификация и механизация, но, впервые увидев магнитофон, они проявляют к нему особый интерес. Паат с гордостью сообщает всем, как «учёный человек» попросил его рассказывать сказки, а сам завёл «маленький патефон» и поставил перед стариком штучку, «похожую на большую металлическую курительную трубку», и как потом он, Паат, услышал свой собственный голос: «Голос слабенький, словно меня уменьшили до размеров новорождённого щенка и всунули в этот ящичек». Паат боялся, что ящик выдохнется, он даже попробовал рукой его тяжесть: «Ведь сколько сказок проглотил, а лёгонький».

С формированием новых отрядов национальной интеллигенции на Дальнем Севере связано дальнейшее развитие национальной литературы. Ныне круг литераторов Чукотского и Корякского национальных округов пополнился молодыми силами. Широкую известность в Магаданской области и за её пределами приобрёл молодой чукотский поэт Кеулькут, участник Третьего Всесоюзного совещания молодых писателей. Первые его произведения были напечатаны в 1953 году. С 1956 года стихи Кеулькута появляются не только в окружной и областной печати, в альманахе «На Севере Дальнем», но и в центральных журналах. В 1958 году в Магадане вышла в свет первая книжка его стихов «Моя Чукотка». Стихи Кеулькута привлекают внимание своей теплотой и непосредственностью поэтического восприятия мира.

В последние годы из числа воспитанников Анадырского педагогического училища и участников литературного кружка в Анадыре появились начинающие поэты — чукчи Етытегин, Тымнетувге, Энмынкау (Энмытагин), Ачивайтин, Эттыкмен, Арычайвун, Пэумет, Антонина Кымытваль, Раиса Рагтытвапь, Тамара Тынынэут;

эскимосы Юрий Анко, Таисия Гухувье. Со стихами выступил студент Ленинградского пединститута коряк Владимир Косыгин. Зазвучали молодые голоса и в эвенской поэзии — Платон Степанов (Ламутский), Василий Лебедев, Христофор Суздалов. Произведения молодых регулярно публикуются в окружных и областных газетах, в альманахе «На Севере Дальнем».

ОБЗОРЫСОВЕТСКОЙЭПОХИ

Молодые поэты народностей Дальнего Севера воспевают радость жизни в социалистическом обществе; в их, пусть ещё несовершенных стихах много света и тепла, свежести и искренности.

Чувством коллективизма, дружбы и взаимопомощи проникнуты их стихи:

Один палец — бессилен, пять работаем мы рукой... Нас много, весёлых и юных, мыслящих мыслью одной.

Так пишет в своих стихах «Наш голос сильнее оружия» студентка Анадырского педучилища чукчанка А. Кымытваль. Эскимос Ю.Анко, студент того же педучилища, поёт о счастье молодёжи в стихах «Чаплинские девушки»:

Чаплинские девушки — самые красивые, Чаплинские юноши лучше всех поют, Как же не смеяться им — ведь они счастливые, До чего же радостно все они В творчестве молодых звучат и политические мотивы, и чаще всего — страстный протест против поджигателей войны. От лица людей Советской Чукотки, подписавших Обращение Всемирного Совета Мира, Кеулькут заявляет в стихах «Наши подписи»:

Будем мы крепки душою, Будет клянутся зверобои, Пастухи и За этими стихами чувствуется настоящая твёрдость и уверенность людей, которые готовы грудью встать на защиту Родины, Воспринимая борьбу за мир как своё родное, кровное дело, молодые поэты вместе с тем видят международный характер этой борьбы.

Честные люди из каждой страны, Мы не допустим пожара войны, — с таким призывом обращается к защитникам мира Ю.Анко. Таким же интернациональным чувством пронизаны стихи Х.Суздалова.

Любовью к своей Родине и к своему родному краю согреты стихи В.Косыгина, П.Ламутского, В.Лебедева, Х.Суздалова и других начинающих поэтов. Их взоры обращены в настоящее и будущее страны и её северных окраин.

НИКОЛАЙКОЗЛОВ

И лишь в редких случаях обращаются молодые поэты к прошлому, о котором знают только из рассказов отцов и дедов. Как мрачная тень, встает это прошлое в стихах учителя Канчеланской школы В.Етытегина«Быльо Чукотке», где в поэтической форме выражено раздумье о прошлой и настоящей судьбе человека тундры.

Поэту удалось создать волнующий образ жены пастуха-бедняка, поджидающей возвращения мужа из тундры. В зимнюю ночь во время пурги, когда«вихри крутятся над ветхой ярангой, упрятанной вьюгой в сугробы», она сидит в тесном пологе у коптящего жирника, коченеющими руками шьёт торбаза, и тени играют в морщинах её лица. Её гнетут тревожные думы о судьбе родного человека, «богатыря, обделённого судьбой», который в эту ночь ушёл за чужим стадом. Вернётся ли он? — на этот вопрос ей трудно ответить:

Кто же узнает судьбу человека В безжалостой, гневной Изменчивой тундре.

Женщине мерещатся страшные картины. Может быть, пастух уже не придёт в родную ярангу, может быть, где-то, занесённое снегом, лежит его замерзшее тело. Её голова бессильно склоняется.

И слёзы, тяжёлые горькие слёзы Дождиком хмурым каплют из глаз...

Такая беспросветная картина прошлого даётся автором для того, чтобы ярче оттенить настоящее, когда в тундре Светлые лампочки Ильича Ярче, чем тысячи жирников дымных, Сердца озаряя, горят!

Как фольклор, так проза и поэзия народов Дальнего Севера отличаются своеобразной национальной формой, которая выражается прежде всего в лаконичном стиле повествования, его особой тональности, в самобытности, колоритности изобразительных средств языка.

Прямо от народного творчества идёт конкретно-поэтический образ в стихах А.Черканова «Пурга»:

Солнце с тучей повстречалось, берёзка закачалась, И тропинку

ОБЗОРЫСОВЕТСКОЙЭПОХИ

Здесь в очень лаконичной форме несколькими скупыми штрихами нарисована динамичная картина явлений природы.

Тонким лиризмом, прозрачностью языка, напевной ритмичностью отличается «Песня» Н.Тарабукина. Лирический герой песни выражает своё чувство к любимой тоже через конкретно-поэтические образы. Русская девушка воплощена в образах белоснежного песца, певуньи-птички, золотой пташки, молодой берёзки, а влюблённый в неё юноша эвен сначала предстаёт в образе пегого оленёнка, а потом в образе молодой лиственницы.

В повести К.Кеккетына «Эвныто-пастух» признаки людей и животных оттеняются путём сравнения их с предметами, которые можно увидеть в тундре: бусы и подвески у жены богача Чачоля висят, «как сосульки на яранге весной», головы людей на собрании — «как кочки в тундре, конца им не видно», олени — «жирные, как лахтаки», горные бараны — «тощие, как сухой кедрач».

Многие народные сказки и прозаические литературные произведения передают поступки и переживания героев через лаконичные диалоги, и это придаёт повествованию особую экспрессивность. А иногда рассказчик (автор) вступает в разговор со своим героем. В этом отношении интересна форма рассказа Г.Семёнова «Снайпер».

Автор обращается к своему герою — молодому охотнику Григорию, который в первый же день охоты в тайге убил лису:

«— Первая удача редко приходит одна. Сколько же ты убил зверей за зиму, Григорий?

—Двенадцать лис убил.

—Так.

—Песца принёс и выдру.

—Хорошо.

—Пятнадцать горностаев и шестьдесят вывороченных наизнанку хрустящих беличьих шкурок.

~ Молодец, парень».

Такой приём оживляет повествование, приковывает внимание к поступкам героя и подчёркивает достоверность рассказываемого.

Творчество народов Дальнего Севера отличается и своеобразной конструкцией речи, состоящей главным образом из существительных и глагольных форм, с очень редким употреблением прилагательных и обилием междометий. Повествование ведётся в форме простых нераспространённых и неполных предложений, которые иногда состоят только из глагольных форм. Вот один из примеров:

«Человек надел на оленя ремень. Повёл. Все олени сзади пошли. До дома дошёл. Дойдя, вошёл. Войдя, сказал:

— Хозяина твоих оленей привёл.

Девушка сказала:

— В твой дом пойдём, снаряжайся». (Юкагирская сказка «Как три брата стали богатыми»)

НИКОЛАЙ КОЗЛОВ

Лаконичностью отличаются зачины и особенно концовка сказок: «Так вот жили», «Я всё сказал», «Довольно. Всё». Ещё чаще сказки заканчиваются одним словом «Всё».

Устное творчество и литература народов Дальнего Севера афористичны. Жемчужной россыпью народной мудрости сверкают многие чукотские, эскимосские, корякские, эвенские сказки. Немало крылатых афоризмов встречается и в произведениях национальной литературы, включённых в настоящий сборник. «Сильным человек бывает в молодости, а мудрым в старости», — замечает бывалый морской охотник эскимос Нумылен в своём «Рассказе старого зверобоя». «Тебя твои ноги несут в гору, а меня мои годы — с горы», — так наставляет старик-охотник Алексей Прокопьевич молодого Григория — героя рассказа Г.Семёнова «Снайпер». «В жизни не всё так скоро делается, как в сказке», — говорит сам автор по поводу судьбы своего героя.

Все эти художественные особенности литературы северовосточных народностей свидетельствуют о том, что она тесно связана с жизнью и творчеством народа.

Национальное литературное творчество на Дальнем Севере пока ещё не создало больших эпических полотен, и многие ростки его ещё слабы и незаметны. Но за этой молодой литературой — будущее, ибо питает её живительными соками жизнь народов, идущих по пути материального и духовного подъёма к высотам социалистической культуры.

ОБЗОРЫ СОВЕТСКОЙ ЭПОХИ

Алексей МИХАЙЛОВ

ЗАЧИНАТЕЛИ

НОВОГО ЭПОСА

Формирование художественной многонациональной советской литературы было делом непростым. Общеизвестно, что народы России до Октябрьской революции находились на разных стадиях общественно-экономического и культурно-эстетического развития. При этом различия были огромными: одни имели литературу, уходящую в глубь веков, другие находились в колыбели фольклора. Стояла задача обеспечить ранее отсталым народам ускоренное развитие их культуры.

Решения X и XII съездов партии отразили идеи В.И..Ленина о некапиталистическом пути развития отсталых народов. Гибкая и мудрая ленинская национальная политика партии нашла своё яркое воплощение в реализации программы социалистической культурной революции. Это имело решающее значение для судеб народов России вообще и особенно для народностей Севера.

В1920 году по инициативе партии и Советского правительства при Сибревкоме был создан отдел национальностей (сокращённо Сибнац), который имел свои подотделы. В 1922 году Наркомнац создал специальный «Полярный подотдел управления туземными народами Севера». В 1924 году был образован Комитет содействия народностям северных окраин (Комитет Севера). Его возглавил видный деятель партии и государства, заместитель председателя ВЦИК СССР П.Г. Смидович, в состав вошли соратники В.И. Ленина: А.С. Енукидзе, Ф.Я. Кон, Л.Б. Красин,А.В. Луначарский, Ф.Н. Петров, Н.А. Семашко, Е.М. Ярославский, а также крупные учёные, специалисты по Северу — В.Г. Тан-Богораз, С.А. Бутурлин, Б.М. Житков, Л.Я. Штернберг и другие.

Можно утверждать, что с этого времени народности Севера были фактически вовлечены в советское строительство. За десять лет своего существования Комитет Севера проделал огромную работу. Он осуществлял руководство советским строительством, административным устроением, снабжением, просвещением, медицинским и культурным обслуживанием, т. е. наделе проводил национальную политику партии и государства в тундре и тайге.

АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВ

В 1929 — 1934 годах были образованы Ненецкий, Ямало-Ненецкий, Ханты-Мансийский, Таймырский (Долгано-Ненецкий), Эвенкийский, Чукотский, Корякский национальные округа и районы. Создание округов совпало по времени с начальным периодом коллективизации на Севере. Эти два важнейших мероприятия ещё более укрепили власть трудящихся, способствовали повышению их политической активности, ознаменовали переход от отсталых форм хозяйствования к более высоким экономическим формам, создавали условия для культурного роста аборигенов.

В 1928 — 1935 годах в некоторых районах было осуществлено всеобщее начальное обучение. К этим же годам исследователи относят начальный этап развития письменности и печати на языках народов Севера. Разработка письменности для наиболее крупных северных народов, издание на родных языках букварей и учебников сыграли выдающуюся роль в культурной революции на Севере и явились претворением в жизнь указаний В.И. Ленина о том, что «надо ввести строжайшие правила относительно употребления национального языка в инонациональных республиках, входящих в наш Союз, и проверить эти правила особенно тщательно...»

Значительным достижением было создание при Ленинградском институте живых восточных языков рабфака народов Севера. «Рабфак северных народов — своего рода чудо, — сказал А.В. Луначарский, — с одной стороны, с очень большой быстротой, свидетельствующей о естественной природной талантливости людей, происходит соприкосновение северных туземцев с культурой. С другой стороны, в молодых людях, детях Севера, проявляется чрезвычайный интерес в смысле служения своей народности».

А.В. Луначарский верно обозначил две стороны процесса овладения культурой северной молодёжью. Именно студенты, обучающиеся в Ленинграде, стали первыми авторами литературных произведений, и движимы они были высокой патриотической и интернационалистской идеей служения своему народу, своей большой Родине. Это были чукчи Тывлянто, Вуквол, Тынэтэгин, Каак выргын, Тумгекай, Енок, Анкакекмен; коряки К.Кеккетын, Л.Жуков, Х.Нутэвийн, И.Баранников, В.Чечулин, А.Беляев, П.Беляков, Н.Гуторов, Н.Ноянов, Мивит, Вачакалэн, Анюмын, Енагыт, Т.Кавав, И.Кавав (Кававгыйнын), Како Кэчтын-айнавын, Тавитын, Эвныто, С.Заев, Д.Лазуков; эскимосы Етугье, Нумылен, юкагир Тэки Одулок; эвены Н.Тарабукин, А.Черканов, И.Бабцев, Н.Неревля, В.Слепцов, В.Беляев, П.Адуканов, М.Бушуев, Г.Никитин, Г.Солодиков. Ими было выпущено пять фольклорных сборников, книги «О нашей жизни», «Тайга и тундра», которые по праву считаются началом литератур народов Севера.

ОБЗОРЫСОВЕТСКОЙЭПОХИ

М.Горький писал: «Процесс объединения всех разноплеменных рабочих начат и развивается по фабрикам, заводам, на полях и всюду, во всех областях труда. Но этот процесс пойдёт быстрей;

успешней, когда художественное слово, изображая «дух народа»

— бытовые и национальные особенности племён, вызванные к жизни многовековой, тяжкой историей, — покажет нам друг друга «изнутри», во весь рост...»

Октябрьская революция, социалистические преобразования, помощь великого русского народа помогли северным народностям разорвать оковы «слепоты и немоты», выдвинуть из своей среды первых писателей. Справедливость требует отметить, что нелегко и не сразу далось первым писателям-северянам умение показать «дух народа изнутри»: для этого потребовались годы и годы напряжённой творческой учёбы у русской классической и советской и других литератур народов СССР. Но (и это неоспоримое достоинство северной прозы) с первых же своих, зачастую неуверенных, подражательных шагов литературы Севера стали или пытались стать художественной летописью возрождения народов, вовлечения их в новую историческую общность людей — советский народ.

Документальный и автобиографический характер рассказов и очерков, непритязательность формы изложения, присущие первым произведениям, не могут заслонить того очевидного, что авторы уже тогда обращались к темам современности. В очерках эвенка Д.Диодорова, коряка П.Гуторова нашли отражение гражданская война и партизанское движение, организация национальных советов и колхозов, создание школ и деятельность комсомольских ячеек, происки кулачества и шаманов. Актуальность и социальную направленность тем можно проследить в очерках Н.Ноянова, Я.Самара, раскрывающих впечатления северян от соприкосновения с жизнью индустриальных центров.

В конце 30-х годов появляются первые художественные произведения. Одно из них — повесть Н.Тарабукина «Моё детство»

(1938). Трудно не согласиться с Б.Комановским, утверждавшим, что она «предвосхитила многие произведения писателей тайги и тундры, создававших позднее литературно-художественные автобиографии», что ей присущи «безыскусная простота, непосредственность, правдивость». Но требует необходимого уточнения утверждение известного исследователя северных литератур об «особой поэтичности описаний», «их выразительности» в повести «Моё детство».

На наш взгляд, первой эвенской повести именно не хватает выразительности в обрисовке персонажей, условий их жизни и быта. Представление о содержании повести дают названия небольших частей, составляющих произведение: «Начинаю ходить»,

АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВ

«Я радуюсь птичкам», «Гоняюсь за бабочками», «Качели и ловля чурки», «Держу на руках теленка», «Дед не попадает в цель» и т.д.

Для неё характерны обозначения персонажей, не раскрывающие характеров, не показывающие их динамику. Образы не индивидуализированы, автор только называет их: «дедушка», «бабушка», «мама», «дядя». Характер главного героя, от лица которого ведётся рассказ, также не показан в развитии, воспроизведён лишь процесс расширения представлений о внешнем мире, а точнее — о природе. Автору не хватает конкретности и зримости, он только обозначает понятия, например: «дерево», «птицы», «звери», хотя для потомственного охотника-тундровика нет просто «дерева», просто «птицы», просто «зверя».

Но это произведение представляет для нас интерес в другом плане, а именно в том, как оно отразило жизнь и судьбу своего народа, в какой степени раскрывает процесс выделения личности из рода, противоречия и столкновения, могущие происходить при этом.

Мы найдём здесь описания нелегкой жизни, полной невзгод, способов охоты в суровых условиях Севера, описания родной для автора природы. Несмотря на детский, а затем юношеский возраст лирического героя, стремление к правдивости помогло автору обозначить через призму ребёнка моменты, раскрывающие имущественное неравенство. Героя повести всячески обижают дети состоятельных оленеводов («Это скверные ребята. Дети богачей. Не надо играть с ними», —- говорит мальчику дед), мать батрачит у соседей, мальчик становится пастухом у дяди, который «ничего не платил за работу». Затем мать отдаёт мальчика богатому юкагиру, у которого юный герой «пас оленей и днём, и ночью, и в ветер, и в дождь» и где он ходил «в чужих обносках, питался объедками».

Н.Тарабукин словно бы художественно проиллюстрировал новый период в социально-экономическом развитии народов Севера, когда началось становление классовых отношений, наметились острые столкновения внутри общества, разделённого на имущих и неимущих.

Историк и этнограф В.Н. Увачан в своей книге «Путь народов Севера к социализму» (М., 1971) пишет: «Особенно ярко обнаружилась классовая дифференциация в оленеводческих хозяйствах. Распределение оленей между отдельными семьями было весьма неравномерно. Некоторые семьи владели стадами в 8 — 10 тысяч голов, а подавляющая масса трудовых оленеводов имела незначительное поголовье или была совершенно безоленной.

Зажиточные оленеводы заставляли безоленных или малооленных пасти свои стада».

В повести «Моё детство» нашла отражение и такая очень распространённая в дореволюционную пору на Севере скрытая форОБЗОРЫСОВЕТСКОЙЭПОХИ ма эксплуатации, когда бедняки отдавали своих детей, малолетних братьев и сестёр на «воспитание» зажиточным сородичам.

«Воспитание» или «опекунство» сводилось к содержанию впроголодь и беспощадной эксплуатации, что и изобразил Н.Тарабукин.

Писатель показал, как в простом народе постепенно зреет недоверие к всесилию шаманов. «Интересно, но страшно» герою повести, присутствующему на камлании, но одновременно он думает о том, что больной мальчик, ради которого пригласили шамана, не выздоровеет: «Я не верил, что шаман вылечит его. Так и вышло, как я думал. Мальчик умер». Или взять другой эпизод, когда шаман взялся избавить деда от неудач, преследовавших его на охоте. Старания шамана были бесполезны, так как причиной неточных выстрелов оказалась чересчур крупная мушка. Стоило её подпилить, и ружьё стало бить без промаха.

«Шаман тут ни при чём», — к такому выводу приходит старик.

Такими буквально штрихами писатель добивается некоторой достоверности в изображении повседневной жизни эвенов до Октября. Но, и это необходимо ещё раз повторить, несколько зримее была бы эта достоверность, если бы она была подкреплена конкретностью. Ведь последняя отсутствует даже в описаниях природы, близкой автору, людей, являющихся родными для героя, их быта, верований, способов охоты.

Отсутствие образности и колорита, монотонность палитры, вернее, даже отсутствие её, сказались в показе автором того перелома, который произошёл после революции. Эпизодам, посвященным теме, ставшей впоследствии генеральной для северных литератур, также не хватает художественной убедительности.

«Меня привезли в город», «Сын исполкома» — эти главки рассказывают о жизни юноши-эвена в обновлённой стране. Герой приезжает в Якутск, поступает учиться в школу, затем мы встречаемся с ним уже в Ленинграде, но манера повествователя не меняется. Перед нами по-прежнему констатация явлений, вызванных первыми поверхностными впечатлениями.

Достоинства и недостатки произведений Н.Тарабукина показательны. Переход к реалистическому письму человека, мышление которого до недавнего времени носило фольклорно-мифологический характер, несомненно, был не простым. Как бы ни был стремителен рост уровня культуры писателя, он не мог оторвать сразу последнего от «пуповины» устной поэзии.

Новые темы, новые идеи способствовали быстрому обогащению северных литератур новыми художественными примами, усилению реализма, разнообразию форм. И как бы то ни было, повесть Н.Тарабукина «Моё детство» явила собой рождение художественной литературы эвенов. И мы с глубоким уважением произносим его имя, как произносим имена

АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВ

первых писателей-северян Кецая Кеккетына, Леонида Жукова, Николая Вылки, Никиты Сахарова, Марии Вахрушевой, Тэки Одулока, Джанси Кимонко.

Имя Тэки Одулока — Николая Ивановича Спиридонова — занимает особое место в этом ряду славных имён. Член партии с года, в двадцать восемь лет ставший первым кандидатом наук из представителей народностей Севера, первым из северных писателей ставший членом Союза писателей СССР, видный общественный деятель, он стал автором произведения, которое по своим идейно-эстетическим качествам не потеряло своего значения и сегодня, стало одним из определяющих, этапных в становлении северных литератур вообще как художественной летописи истории своих народов.

Известна биография писателя. Она кратко изложена в предисловии к книге «Жизнь Имтеургина-старшего», впервые изданной в Государственном издательстве художественной литературы в Ленинграде в 1935 году. Согласно ей, Тэки Одулок родился в году на берегу реки Ясачной, впадающей в Колыму, в шатре из оленьей кожи. Отца его звали Атыляхан Иполун, он был юкагиром из рода Чолгородие, т.е. людей, промышляющих зайцев, «заячьих людей». У отца не было ружья, поэтому охота была скудной. Семья часто голодала. Когда стало совсем невмоготу, мальчика на лодке-долблёнке увезли в Среднеколымск, где он стал работать у чужих людей. Возить из леса дрова, носить воду из реки, топить печи, чистить хотон, кормить собак, мять шкуры — всё это ежедневно приходилось делать будущему писателю. Вскоре хозяева — русские купцы — по совету священника отдали мальчика в церковно-приходскую школу, чтобы потом воспитать из него дьячка для местной церкви. В Среднеколымске он хорошо узнал жизнь русских, якутов, чукчей.

Революция, а затем гражданская война не обошли этот далёкий край. Коля Спиридонов одним из первых вступил в комсомол.

Когда белые были изгнаны из тундры, юношу направили на учёбу.

По дороге в Якутск, на Индигирке, он попадает в плен к белобандитам. Только через одиннадцать месяцев ему удаётся совершить побег и прибыть в столицу молодой автономной республики. Здесь Николай Спиридонов успешно оканчивает одногодичную советско-партийную школу. Юношу принимают в члены Коммунистической партии и, учитывая проявленные им способности, направляют на учёбу в Ленинград.

Будучи студентом университета, Николай Спиридонов по заданию Комитета Севера при Президиуме ВЦИКа в 1927 году был в командировке на Колыме и Чукотке, изучал, как в родных местах происходят социалистические преобразования. Он был одним из организаторов Чукотского национального округа. По итогам этой

ОБЗОРЫСОВЕТСКОЙЭПОХИ

работы им были написаны этнографические очерки, изданные вскоре в Ленинграде под названием «На Крайнем Севере ». В них содержится интересный познавательный материал о жизни юкагиров и других народностей Севера.

В 1931 году Николай Спиридонов заканчивает этнографическое отделение Ленинградского университета, и по рекомендации бывшего политссыльного, известного исследователя Севера, профессора В.Г. Тана-Богораза его приглашают в аспирантуру Института народов Севера. Через три года напряжённых занятий по избранной теме он успешно защищает диссертацию на соискание учёной степени кандидата экономических наук. После защиты диссертации Николай Иванович Спиридонов два года работал первым секретарём Аяно-Майского райкома партии в Хабаровском крае, затем возглавил национальный сектор краевого отделения Союза писателей.

Повесть «Жизнь Имтеургина-старшего» принесла автору широкую известность. При жизни его повесть трижды переиздавалась в Ленинграде, затем была переведена на английский язык, издавалась во Франции, Чехословакии, в 1966 году была издана на якутском языке, спустя десять лет, в Якутске же, была переиздана на русском языке. Известно свидетельство Л.Сейфуллиной об отношении М.Горького к этому произведению: «Однажды он (Горький) объявил во время завтрака присутствующим:

— А я всю ночь не спал, зачитался. Хорошая книжка «Жизнь Имеретдина-старшего» (виновата перед автором, если неверно пишу название). После похвалы Горького, разумеется, я прочитала эту книгу. Действительно интересная и хорошая...»

Доскональное знание описываемой жизни, психологически точное описание мыслей и чувств забитого, бесправного Имтеургина ставят эту повесть в ряд интересных произведений всей, тогда ещё молодой, многонациональной литературы. Реалистичность описаний выделяет это произведение из ряда первых повестей северных писателей. Особой остроты и достоверности добивается автор в тех местах повести, где разоблачается звериная сущность угнетателей чукотской бедноты. Местный богач Эрмечин, царский исправник, поп, заезжий купец путём обмана, спаивания, а то и просто грабежа обирают чукчей. Чувствуя свою полную безнаказанность, один из них во время борцовских состязаний убивает сына Имтеургина — Кутувью.

Писатель показывает, как пробуждаются в бедняках жажда справедливости и чувство протеста (таковы эпизоды избиения купцаобманщика, стычка с Эрмечином, нападение на исправника и сопровождавших его людей). Но этот протест носит неосознанный, стихийный характер, заканчивается поражением бедноты. В конАЛЕКСЕЙМИХАЙЛОВ це концов многострадальный Имтеургин нанимается в батраки к Эрмечину, проявляя полную покорность судьбе. Тэки Одулок предельно точен в изображении языческих ритуалов, состязаний, сцен охоты, похоронного обряда, не изменяет он этому принципу в описании быта, во многом неприглядного образа жизни своих героев. Здесь, кроме таланта художника, убедительно сказалась научная подготовка автора.

Поразителен уровень Тэки Одулока, первым из северян выступившего в крупном жанре — повести. Вместе с тем надо учесть, что замысел писателя был широк: «Первая часть моей книги рассказывает о жизни тундренных людей — чукоч Колымского округа — лет за 15 — 20 до революции. Я описываю жизнь оленевода и охотника Имтеургина-старшего — отца главного героя дальнейших частей повести. Вторая часть книги рассказывает о том, как Имтеургин-младший живёт в батраках у русских поречан. Третья часть — жизнь Имтеургина-младшего у якутов. В последних частях я расскажу о революции на Севере, о том, как младший Имтеургин попал в Ленинград, как он там учился и как сделался, наконец, одним из строителей советского Севера...»

Преждевременная смерть не позволила автору осуществить свой замысел. Но план произведения, дающий чёткое представление о временных рамках, крупномасштабных событиях, имевших переломное значение для судеб всех народов России, а главное — художественная зрелость первой части убедительно свидетельствуют о том, что северная проза с момента своего зарождения тяготела к эпичности, к созданию художественной летописи истории народа.

По свидетельству Г.Н. Курилова, сохранился документ Ленинградского отделения издательства «Молодая гвардия», в котором говорится, что автор Тэки Одулок 2 апреля 1937 года сдал рукопись «Жизнь Имтеургина-младшего» объёмом 334 страницы. Это позволяет утверждать, что напечатанный в марте года в журнале «Пионер» отрывок под названием «Жизнь Имтехая у «собачьих людей» является одной из глав утерянной повести об Имтеургине-младшем.

Поражает, как много успел сделать за свою короткую (он умер в возрасте 32 лет) жизнь талантливый сын юкагирского народа, обречённого до революции на исчезновение. Нищее, полуголодное детство, бурная комсомольская юность, учёба, общественная деятельность, длительные командировки, практическая работа по претворению в жизнь ленинской национальной политики на бывших окраинах царской России. И всё время непрерывный научный и творческий труд. Такова яркая, наполненная событиями, делами, творчеством, как насыщенное сполохами полярное сияние, жизнь Тэки Одулока.

ОБЗОРЫСОВЕТСКОЙЭПОХИ

Повесть удэгейского писателя Джанси Кимонко «Там, где бежит Сукпай», появившаяся в журнале «Дальний Восток» в году, явилась вехой в расцвете культуры удэге: небольшая народность вошла в число имеющих свою литературу. Но только этим не исчерпывается её значение. Да, ей, как и произведениям первых писателей-северян, были присущи восторженное восприятие общественных перемен, взгляд на недавнее тяжкое прошлое, автобиографическое начало. Но повесть Д.Кимонко отчётливо продемонстрировала стремление северных литератур к освоению крупных жанров. Именно в этот период — конец сороковых — первая половина шестидесятых — появились произведения чукчи Ю.Рытхэу «Время таяния снегов», «Нунивак», «Голубые песцы», «В долине маленьких зайчиков», «Айвангу», нанайца Г.Ходжера «Чайки собираются над морем», «Эморон-озеро», «Конец большого дома». Поэтому мы по праву считаем повесть Джанси Кимонко произведением, открывающим этот качественно новый период в развитии северных литератур в целом.

Важно отметить, что автором её стал человек, являющийся ярким представителем своего народа, первый общественный деятель из удэге. В формировании его духовного облика ярко отразилась историческая судьба народа. Кимонко прошёл путь от «лесного человека» до коммуниста, председателя Совета. Запёчатлённое в повести пережито, увидено и прочувствовано автором, что придаёт произведению художественную убедительность. А Кимонко был свидетелем и участником событий, имевших знаменательное значение для судьбы его народа, для его личной судьбы.

Таким образом, рассказ о жизненном пути автора приобретает общественное звучание, перерастая в повесть о родном народе, о его пути к светлому будущему.

По сравнению с произведениями других северных писателей повесть Д.Кимонко отличается очень важной идейно-эстетической особенностью. Перед нами биография героя в дореволюционные годы, в переломный момент (революция и гражданская война), начало новой жизни. Писатель умело раскрывает психологию мальчика, затем юноши и, наконец, взрослого человека — главы семьи. Возмужание героя происходит в суровые годы борьбы за новый мир, и это ускоряет духовный рост недавнего «лесного человека», приобщает его к счастливому чувству братства и дружбы между людьми разных национальностей. Существенную помощь при этом оказывают ему русские люди — Александр Петрович Соловьёв («...этот человек пройдёт через всю мою жизнь, как светлый луч проходит через тёмный, дремлющий ельник...»), Наталья Алексеевна Бакланова, Иван Васильевич Жарков, Иван Сергеевич Гаврилов и другие. Убеждённые интернационалисты, они принимают горячее участие в судьбе малого народа. Их поАЛЕКСЕЙМИХАЙЛОВ рыв находит отклик в сердцах таёжников. От неопределённых, а то и вовсе негативных представлений о русских людях («Они плавают на больших железных лодках, которые дышат огнём. Совсем другие люди. Злые они...») до признаний типа: «Будем теперь русского человека старшим братом считать» — такова эволюция взглядов удэге.

Хотя повесть автобиографична, она сюжетно не однолинейна, «в весьма многочисленной галерее действующих лиц наиболее подробно выписаны образы членов семьи автора, а также тех удэгейцев, чьи сердца тянулись навстречу новому...», навстречу жизни «по новому руслу».

Приведём небольшой отрывок из повести: «Детство моё далекое, тёмные облака над сопками, реки, шумные, быстрые и холодные реки. Невесёлое детство моё с тропами, занесёнными снегом, с жалобной песней кедровки в лесу, с едким дымом в шалашах. Что я вспомню сегодня? Мы опять зимуем около устья Сукпая. В юрте темно и холодно. Канси уже нет. Бабушка говорит, что его унёс филин. Но я знаю, Канси умер. После наводнения он простудился, слёг, перестал ходить. Зачем филину хромой мальчик?..»

В нём не указано время действия, но реализм его, семантический ряд: «тёмные облака», «невесёлое детство», «жалобная песня», «едкий дым», «тёмная юрта», «хромой мальчик», печальная, словно вздох, интонация насыщают отрывок приметами времени и острым социальным содержанием. В этом небольшом отрывке зримо проявилось мастерство писателя.

Преждевременная смерть помешала писателю закончить повесть, шире развернуть её в полотно, повествующее о народной жизни. Но Джанси Кимонко словно бы передал эстафету создания художественной летописи возрождения народов писателям более позднего поколения.

С середины 60-х годов по настоящее время созданы десятки повестей и романов. В них нашло выражение новое качество эпического мышления. Широта изображения жизни родного народа с одновременным обогащением средств изображения духовного мира героя, судьба которого неотделима от народных судеб, присущи лучшим произведениям этого периода. Эволюция же жанра выражалась в движении от малых форм прозы к более вместительным. Жанр романа ныне занял ведущее положение и на сегодня определяет уровень и лицо литератур народов Сибири, Дальнего Востока, Крайнего Севера.

Романы и повести демонстрируют усиление тенденции идейно-художественного исследования начал, корней единения народов нашей многонациональной Родины. Демонстрируют не только усиление, но и углубление социального и нравственного исследования этого прогрессивного процесса. Углубление взгляОБЗОРЫСОВЕТСКОЙЭПОХИ да на истоки единения народов приводят к тому, что лучшие произведения писателей-северян становятся философски-художественными исследованиями исторических судеб своих народов.

Это в свою очередь приводит к тому, что северная художественная проза с её показом народной жизни, изображением личности уверенно вливается в русло художественных поисков всей многонациональной советской литературы.

Не случайно на юбилейном пленуме правления Союза писателей СССР в сентябре 1984 года, посвященном 50-летию создания творческого Союза, в докладе первого секретаря правления Г.М. Маркова прозвучало: «На памяти нынешних читательских поколений родились, выросли литературы некоторых народностей Кавказа, Крайнего Севера, Сибири, Дальнего Востока, республик Средней Азии и других краёв. Лучшие художники, представляющие эти литературы, сумели соединить вековые поэтические традиции устного эпоса своих народов с достижениями русской и мировой культуры. Именно на этом пересечении различных художественных традиций возникло новое оригинальное искусство, полное поэтической одарённости, реалистического своеобразия, острой выразительности, покоряющей наших современников. Об этом говорят книги Ю.Рытхэу, Г.Ходжера, Ю.Шесталова, В.Санги, известные широкому читателю».