«ЭВЕНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА Составитель Вячеслав 0ГРЫЗКО Москва Литературная Россия 2005 Библиотека писательской артели Литрос ЭВЕНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА Составитель Вячеслав 0ГРЫЗКО Москва Литературная Россия 2005 Библиотека ...»

Библиотека писательской артели «Литрос»

ЭВЕНСКАЯ

ЛИТЕРАТУРА

Составитель Вячеслав 0ГРЫЗКО

Москва

Литературная Россия

2005

Библиотека писательской артели «Литрос»

ЭВЕНСКАЯ

ЛИТЕРАТУРА

Составитель Вячеслав 0ГРЫЗКО

Москва Литературная Россия 2005 Библиотека писательской артели «Литрос»

Председатель артели Юрий КОЗЛОВ Выражаем сердечную благодарность за помощь в издании книги губернатору Магаданской области Николаю ДУДОВУ и руководителю департамента по делам народов и федеративным отношениям Республики Саха (Якутия) Афанасию МИГАЛКИНУ.

ЭВЕНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА: Сборник / Составитель Вячеслав Огрызко.-М.: Литературная Россия, 2005. -384 с.

В 2001 году писательская артель «Литрос» задумала масштабный проект, посвященный литературам коренных малочисленных народов Крайнего Севера и Дальнего Востока. Первым шагом на пути к намеченной цели стало издание в 2002 году сборника «Хантыйская литература». Книга «Эвенская литература» - пятая из задуманного цикла. В ней представлены статьи североведов разных эпох и разных школ, прослежены все этапы развития эвенской литературы.

© Огрызко В.В. Составление, 2005.

©Дорофеев А.Ю. Оформление, 2005.

ISBN 5-7809-0047- Вячеслав ОГРЫЗКО

ЗАРОЖДЕНИЕ

ЭВЕНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ:

КАК ЭТО БЫЛО

Многие учёные до сих пор спорят, пытаясь уточнить, где произошло зарождение эвенской литературы. На пальму первенства претендуют северная столица России, Индигирка, Пенжинский район Камчатки и Охотское побережье. Но, думается, все по-своему правы.

1.

Наверное, многое, если не всё, начиналось на Охотском побережье, но продолжение получило в Москве и на брегах Невы. Во всяком случае первая эвенская книга увидела свет в 1854 году в Москве в Синодальной типографии. Это был эвенский перевод Евангелия от Матфея, выполненный русским священником Стефаном Поповым. Правда, сама рукопись создавалась не в Москве, а в Охотске. Как вспоминал Попов, однажды в Охотск «пригласил из Тауйского форпоста известного, испытанного толмача, отставного станичного старшину Шелудякова, ранее трудившегося со мною ещё на поприще служения моего в течение семи лет при церкви Тауйской. Имея его, Шелудякова, под рукою, наконец, после трёхлетних трудов моих, предлагаемый перевод... окончен». Перевод сей сделан на чистом наречии тунгусов, кочующих около Тауйских и Ямских берегов, в том убеждении, что эти тунгусы, ранее своих современников удалившись, по столкновению, от соседних народов и, следовательно, не имея с ними или избегая иметь сношения, могли сохранить свой язык более или менее в природной чистоте сравнительно против своих собратий, оставшихся ближе к пришельцам-иноплеменникам».

Кстати, позже, уже в 1859 году, академик А.Шифнер сделал на немецком языке серьёзный грамматический анализ этого перевода, который ему четырьмя годами ранее привёз с берегов Амуря Р.Маак. А в 1880 году Казанская переводческая комиссия сочла возможным переиздать выполненную Поповым работу,

ВЯЧЕСЛАВОГРЫЗКО

Кроме перевода Евангелия Попов в 1858 году предложил к публикации первую эвенскую азбуку. Она получила название «Тунгусский букварь с молитвами». В эту книгу священник из Охотска включил церковно-славянский алфавит, список эвенских числительных и переводы на эвенский язык ряда молитв и законов. А в 1859 году Попов выпустил «Краткий тунгусский словарь» из эвенских слов, который был в 1900 году переиздан.

Да, перевод и букварь Попова не получили широкого распространения, Для кочевников эти книги оказались чересчур сложными и непонятными. И тем не менее новые поколения североведов уже в 1920-е годы, взявшись за разработку эвенской письменности, пошли в чём-то по пути Попова. Они тоже для начала предпочли найти среди эвенов толмачей, от которых потом записали первые образцы эвенской речи. И здесь я в первую очередь имею в виду Веру Ивановну Цинциус (1903 — 1983).

Коренная петербурженка, она до революции посещала Литовскую женскую гимназию, а в 1922 году подала документы в Петроградский географический институт, где впервые на лекциях В.Г.

Богораза услышала об эвенах. Богораз тогда бредил идеями масштабных революционных преобразований. Он считал, что народы Севера нуждаются в кооперативных хозяйствах, школах и лечебницах, а для этого необходимо создать сеть культбаз. В году по предложению учёного в Ленинградском университете специально для северян был открыт новый, северный рабфак. Недельное расписание состояло из 22 часов. 10 часов отводилось для занятий русским языком, 6 — для математики, 3 — для политграмоты, 2 — для географии, 2 — для рисования и 2 — для физкультуры. Но первый год обучения серьёзных результатов не дал.

Главная проблема заключалась в том, что большинство рабфаковцев ни слова не знали по-русски, а преподаватели не владели языками своих учеников. Богоразу ничего не оставалось делать, как в следующем учебном году попросить своих студентов с этнографического факультета ЛГУ взять шефство над студентамисеверянами. Цинциус досталась группа эвенских учащихся.

Самые добрые отношения у Цинциус тогда сложились с уроженцем Ольского района Митрофаном Бушуевым, В зиму 1927 года она записала от него на эвенском языке двадцать фольклорных текстов, бытовавших на Охотском побережье, в том числе три оберега, рассказ этнографического плана, волшебную сказку и сказку о животных. Позже часть этих записей учёная включила в учебник эвенского языка для 3-го класса (Л., 1946) и сборник «Творчество народов Дальнего Севера» (Магадан, 1958).

После четвёртого курса Цинциус оказалась перед выбором. Её учителя В.Г. Богораз и Л.Я. Штернбенг считали, что любой серьзный этнограф обязан знать языки культуру изучаемого народа,

ВНАЧАЛЕБЫЛОСЛОВО

поэтому они всячески поощряли молодёжь, которая не держалась за крупные города и один-два года проводила в полевых экспедициях. Поскольку же студенческие экспедиции, как правило, никем не оплачивались, Богораз советовал студентам по приезду в район исследований сразу занимать вакансии в местных школах или культбазах. Цинциус, когда пришло время определяться, хотела отправиться на годичную практику к эвенам. Но руководители Ленинградского филиала Комитета Севера рассудили иначе.

Они ничего не знали о современном положении родственного эвенам негидальского народа и уговорили Цинциус вместе с однокурсницей К.М. Мыльниковой выехать на Дальний Восток. Добравшись до Амура, студентки написали своему учителю Штернбергу: «Сейчас, как раз с нашим приездом, начался улов горбуши и летней кеты. И негидальцы на радостях заводят «хороводы»:

взявшись за руки, ритмически подплясывают под выкрики Беседуют с нами они очень охотно. И хотя мы за время дороги и вообще с хлопотами ненаучного характера порядком подзабыли язык, но они всё же говорят, что мы хорошо тунгусский знаем, и, может быть, поэтому они так доверчиво рассказывают нам об alarinki (место проведения обряда угощения духов) Амуром мы очарованы совершенно».

У негидальцев Цинциус и Мыльникова провели все полтора года.

За это время они записали свыше 250 негидальских текстов и подготовили фундаментальную статью «Материалы по исследованию негидальского языка», которая в 1931 году была опубликована в «Тунгусском сборнике».

Пока Цинциус жила у негидальцев, её эвенские студенты Митрофан Бушуев, Иннокентий Якушев, Василий Хабаров и Леонид Беляев совершили поездку к себе на родину на Охотское побережье в селение Ола. Хабаровская газета «Тихоокеанская звезда» 16 сентября 1927 года сообщала: «В течение лета в необъятном районе студентами была проделана огромная работа. В этот тёмный край они несли луч света и жизнь. На родных им языках читали лекции по агрономии, скотоводству, рыболовству и охотничеству. Организовали стенгазету, устраивали беседы, поставили на ноги кресткомы, подтянули сельсоветы и наладили дело политучёбы».

По возвращении в Ленинград эвенские учащиеся узнали об идее профессора В.Г. Богораза и руководителя северного факультета Я.П. Кошкина (Алькора) создать студенческий краеведческий журнал «Тайга и тундра». Первый номер этого издания вышел уже в 1928 году. Как подчёркивали инициаторы журнала, «это в первый раз северные туземцы, некультурные, бесписьменные, пишут о себе сами, До сих пор о них писали другие. Описывали их путешественники, доносили полицейские чиновники, сурово порицали их поклонение идолам витиеватые рапорты отцов-миссионеров. Но

ВЯЧЕСЛАВ ОГРЫЗКО

теперь они пишут сами о собственных делах. Пишут по-русски, но иные из них могли бы написать на собственном родном языке особым алфавитом, приспособленным к латинской основе».

Первый номер составили двадцать коротких заметок, рассказов и сказок. Среди них выделялись публикации эвена Леонида Беляева «Кооператив в Оле», эвена из Ольского района Митрофана Бушуева «Дайте ветеринара (О гибели собак от неизвестной болезни на Охотском побережье)» и эвена Иннокентия Якушева «Хозяйственная жизнь оседлых ламутов (Ольский район)». Позже активным автором журнала «Тайга и тундра» стал эвен из Камчатки Н.Неревля, опубликовавший в 1933 году любопытную статью «О ламутской школе», Кстати, Богораз, с 1895 года периодически обращавшийся к проблемам эвенского языка, позже признался в журнале «Северная Азия» (1928, кн. 3), что во многом благодаря Бушуеву он открыл новые факты о распространении оленеводства на северо-востоке России.

Разумеется, заметки эвенских учащихся, опубликованные в журнале «Тайга и тундра», нельзя воспринимать как первые произведения эвенской литературы. Да, интерес к творчеству у студентов был. Но они зачастую не знали, как можно зафиксировать все образы и мысли на бумаге. Надо было во что бы то ни стало решать вопросы создания национальной письменности. Студенты понимали, что исключительно собственными силами им не обойтись. Но они готовы были оказать русским лингвистам любую помощь: надиктовать тексты о жизни своих земляков, перевести какие-то выражения, выверить словарные материалы.

В это время в Ленинград после полуторагодичной негидальской экспедиции вернулась Цинциус. Летом 1929 года она защитила в университете диплом «Животные и растения по воззрениям негидальцев» и собиралась приступить к изучению негидальскоульчских и нивхских связей. Учёная даже успела со своей подругой Кларой Мыльниковой совершить очередное короткое путешествие на Амгунь и в низовья Амура. Но Богораз уговорил свою подопечную вернуться к эвенам. Старый профессор хотел, чтобы Цинциус занялась у него в аспирантуре этнографией. Однако она выбрала для диссертации другую тему: «Эвенский язык (опыты сравнительно-фонетического и морфологического описания)», которую решила защищать не в Ленинградском университете, а в институте философии, литературы и истории (ЛИФЛИ), параллельно взявшись за подготовку первых эвенских учебников.

1932 год стал для. Цинциус поистине звёздным годом. Она и диссертацию вчерне написала, и на латинской графической основе эвенский букварь издала.

Свой учебник Цинциус назвала «Новое слово». На титульном листе она подчеркнула, что в составлении участвовали «студенты Института народов Севера П.В. Адуканов, А.А. Черб

ВНАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО

канов, Н.К. Неревля, Н.С. Тарабукин, П.В. Тылканов». Почти все они потом с азартом включились в процессы формирования эвенской литературы.

Опубликованный в учебнике «Новое слово» короткий рассказ «Наша эвенская грамота» в какой-то мере помогает уточнить детали создания эвенской письменности и литературы. Привожу этот рассказ по подстрочнику, данному в самом конце учебника:

«Охотского моря по побережья эвены есть. На Камчатке эвены есть. На Анадыре, Колыме, Индигирке реках эвены есть. До Енисея реки почти эвены есть. В Якутской стране несколько эвенских районов есть. Мы молодёжь свою посылаем в город учиться.

Хороших комсомольцев посылаем. Они там хорошо учатся. Они там дружно работают. Бригадой помогают эвенское письмо (своё) создать (установить). Теперь у них первая книга наша есть. Теперь мы по-своему, по-эвенски читать, писать умеем».

К слову: в том же 1932 году в Ленинграде вышел ещё один учебник, имевший отношение в том числе и к эвенам. Я имею в виду книгу «Советский Север», которую на русском языке составили молодые Чернецов (1906 — 1970) и Любовь Ришес (1904 — 1971).

Оба они уже имели хорошую полевую выучку: Чернецов несколько лет провёл у манси и ненцев, а Ришес один год прожила среди эвенов Охотского побережья и два года —• среди баунтовских эвенков в Бурятии. Впоследствии Ришес много сделала для эвенских поэтов, живших после войны на территории Якутии (она, например, постоянно включала их стихи в свои учебники).

Вслед за Цинциус в работу по созданию школьных эвенских учебников включился Вениамин Левин (1900 — 1938). Он тоже был для эвенов не случайным человеком. Антрополог по образованию, он в начале 1930-х годов руководил Нагаевской культбазой, в задачу которой в том числе входило просвещение оленеводов, кочевавших близ Олы. Затри года работы в Магадане Левин прекрасно освоил разговорную речь эвенов и даже попытался составить свой вариант эвенского букваря. Правда, остаётся загадкой, каким образом ему в 1933 году удалось попасть в Ленинград. Поразительно другое. Будучи представителем иной научной школы, нежели В.Г. Богораз (Левин в 1919 — 1922 годах сначала учился в Калифорнийском университете в Америке, а потом второе образование получил в МГУ), и не относясь к числу ближайших учеников бывших народовольцев, Левин, не успев появиться в Ленинграде, сразу занял в североведении ведущие позиции. Уже в декабре 1933 года ректор Института народов Севера Я.П. Кошкин (Алькор) доверил ему кафедру северных языков. Многие преподаватели недоумевали: за какие заслуги? Ведь на тот момент бывший начальник Восточно-Эвенской культбазы не имел никаких весомых научных публикаций.

ВЯЧЕСЛАВ ОГРЫЗКО

Я не исключаю: наверное, Левину кто-то во властных органах покровительствовал. Но никто не может отрицать: учёному нельзя было отказать в огромной трудоспособности. Смотрите: за короткое время (с 1934 по 1936 год) он издал несколько школьных учебников, самоучитель эвенского языка, краткий эвенско-русский словарь с приложением грамматического очерка и книгу эвенских сказок.

Справедливости ради замечу: через год после Левина Ленинград пополнился ещё одним серьёзным специалистом по эвенам. Речь идёт о Зинаиде Осиповне Айзенберг. Она раньше училась в Ленинградском пединституте им. А.И. Герцена, была комсоргом одного из факультетов, но в 1930 году после встречи с К.Я. Луксом согласилась прервать учёбу и уехать на практику к тунгусам Аяно-Майского района. Эта практика затянулась на четыре года. Сначала Айзенберг помогла супругам Мочульскому и Зуевой создать красную юрту, которая обслуживала эвенов Аяна. А в 1932 году её взял к себе в Охотско-Эвенский Комитет нового алфавита Я.С. Минц. В 1934 году после расформирования Комитета нового алфавита Айзенберг решила вернуться доучиться в Ленинградский институт. Позже она занялась исследованиями эвенкийского языка.

Как и Цинциус, Левин, взявшись за подготовку школьных учебников, сделал ставку на эвенских студентов.

В предисловии к русскому переводу своего учебника для второго класса «Книга для чтения», изданного в 1934 году, он отмечал: «Книга составлена на основе стабильного учебника Фортунатовой, но большая её часть построена на оригинальном местном материале. В книге впервые делается попытка дать оригинальный художественный материал на эвенском языке. Отдельные рассказы, описания, стихи написаны студентами ИНСа самостоятельно, часть же была составлена студентами по предложенной автором канве. Их фамилии указаны в оглавлении: Тарабукин Н, (Индигирка), Бабцев К, (Ольский район), Тылканов П. (Быстринский район, Камчатка), Слепцев Н. (Колыма). В переводе отдельных рассказов также принимали участие студенты: Солодиков Г., Черканов А., Неревля Н. (Быстринский район)».

Я думаю, что и Цинциус, и Левин вовсе не случайно привлекли к работе над эвенскими учебниками эвенов из разных районов. Они небыли до конца уверены в том, что основу литературного языка эвенов должен составлять лишь один диалект, и поэтому хотели письменный язык обогатить словами из самых разных говоров.

Учёные считали, что, пока идёт процесс формирования общеэвенского литературного языка, эвенские литераторы вправе опираться в том числе и на родной диалект.

ВНАЧАЛЕБЫЛОСЛОВО

Не ограничиваясь лингвистическими исследованиями и созданием школьных учебников, Левин первым из североведов всерьёз задумался о проблемах формирования новых литератур. Он, разумеется, понимал, что искусственно ничего создать нельзя.

Но и бездействовать, как ему казалось, неразумно. Учёный считал, что в сложившейся ситуации правильным будет попытаться создать условия, которые бы стимулировали студентов-северян к творчеству. Не случайно по его инициативе в 1935 году в Институте народов Севера было решено открыть кабинет начинающего литератора, руководить которым ректорат поручил первокурснику пединститута им. А.И. Герцена М.Г. Воскобойникову, выросшему среди баргузинских тунгусов. Затем Левин предложил создать в Ленинградском отделении Гослитиздата специальную для северян редакцию и сам же её по совместительству возглавил.

До этого северяне свои рукописи носили лишь в Учпедгиз и Детгиз. Но Левину не нравилось, как работали редакторы Детгиза.

Они, как правило, все переводы перелопачивали на свой манер, делая ставку на одну экзотику. А Левин хотел сохранить национальные системы образов. Он считал, что в Гослитиздате ему будет легче этого добиться. В совокупности все предложенные Левиным меры должны были помочь сформировать литературную среду хотя бы в стенах Института народов Севера. А дальше эта среда, возможно, сама бы вытолкнула на поверхность наиболее талантливых студентов.

Впрочем, Левин не надеялся лишь на одну стихию. Ещё в году он достаточно плотно стал заниматься с Николаем Тарабукиным, а потом и с Владимиром Слепцовым, попытавшись их обоих увлечь идеей собственноручно написать автобиографические повести. А осенью 1936 года Левин задумал организовать конкурс на лучшее оригинальное художественное произведение, созданное на одном из языков народов Севера.

Эта идея тут же нашла горячую поддержку в Гослитиздате. Издатели, выпустившие в 1936 году повесть коряка Кецая Кеккетына «Последняя битва» и рассказ ненца Николая Вылки «На острове», были заинтересованы в расширении круга своих авторов и в новых темах. Как сообщал журнал «Советская Арктика» (1936, № 11,с. 110), Гослитиздат ждал от северян рассказы, повести, стихи, поэмы, песни, пьесы и даже бытовые и исторические очерки.

За полгода на конкурс поступило тридцать рукописей от двадцати начинающих авторов. Как отмечал Левин, присланные прозаические рукописи почти все были «построены на автобиографическом материале, лучше всего знакомом молодым авторам.

В автобиографический материал они вносят и элемент художественного вымысла, который делает ещё более убедительным художественно излагаемый ими материал» («Советский полярВЯЧЕСЛАВОГРЫЗКО ник», 1937, 31 Мая). Поэтические же рукописи, как правило, состояли из описаний северной природы.

Жюри конкурса, в которое, кроме Левина, входили полярник О.Ю.

Шмидт, северовед Я.П. Кошкин, издатель М.А. Орлов и ленинградские писатели С.А. Семёнов и Н.С. Тихонов, отметило тогда повести удэгейца Джанси Кимонко, ненцев Антона Пырерки и Николая Вылки, эвенка Григория Маркова и эвена Владимира Слепцова и стихи эвена Николая Тарабукина и нанайца Акима Самара. Издатели, прикрепив к лауреатам в качестве консультантов К.Чуковского, Л.Раковского, Г. Гора и П. Лукницкого, обещали все премированные рукописи выпустить отдельными книгами к 20-летию Октября.

Наверное, не случайно один из лауреатов конкурса Гослитиздата Николай Тарабукин написал тогда стихотворение «Новым человеком стал». В фондах Магаданского краеведческого музея я в 1986 году обнаружил подстрочник этого стихотворения, сделанный рукой поэта. Тарабукин рассказывал в нём о прежней жизни эвенов, о том, как он любил раньше шамана, овладевал охотничьими навыками и как изменил его судьбу Октябрь, а заканчивался подстрочник вот таким четверостишием:

Сейчас писателя полюбил, Следом Максима Горького пошёл, Стал по бумаге ходить, Стал буквари Однако в 1936— 1938 годах многие процессы, связанные с формированием эвенской письменности и литературы, в Ленинграде (да и на местах тоже) резко затормозились.

Во-первых, власть решила, что создание письменности для северян на графической латинской основе было ошибкой, и потребовала от учёных и издателей в кратчайшие сроки перевести письменность народов Севера на кириллицу.

Во-вторых, жесточайшему удару был подвергнут Институт народов Севера.

Первым пострадал Я.П.Кошкин (Алькор). В 1936 году «за потерю классовой бдительности» его исключили из ВКП(б). А 22 мая 1937 года учёного лишили свободы. За два дня до этого чекисты пришли к ближайшему ученику Кошкина — специалисту по нивхам Е.А. Крейновичу. До Вениамина Левина очередь дошла 6 октября. Его обвинили по делу Кошкина (Алькора), обвинив в том, что он «являлся агентом японской разведки, с 1936 года по день ареста на территории СССР занимался шпионской деятельностью в пользу Японии». Следствие оказалось недолгим. Уже в начале января 1938 года Кошкин и Левин были приговорены к высшей мере наказания — расстрелу.

ВНАЧАЛЕБЫЛОСЛОВО

21 мая 1937 года чекисты забрали Цинциус. Следователи считали, что она, «являясь участницей шпионской контрреволюционной организации, проводила вредительские контрреволюционные установки по введению латинизированной письменности для северных народностей и проводила среди студентов ИНС контрреволюционную пропаганду против социалистического строительства на Севере». 13 октября 1938 года её осудили на пять лет лагерей и отправили в Сиблаг в Мариинск, где учёная просидела почти год, пока её дело не было пересмотрено.

Больше повезло Л.Д. Ришес: она вовремя уволилась из Института народов Севера и резко изменила свою судьбу, став экономистом в какой-то конторе типа «Союззаготснаб».

В Ленинграде из эвеноведов от репрессий лишь чудом спаслись А.Р. Беспаленко, Б.Л. Кронгауз и ещё буквально несколько человек.

Беспаленко, с 1935 года тесно сотрудничавший с Комитетом нового алфавита, после гибели Левина взял шефство над Николаем Тарабукиным и готовил в 1937 — 1938 годах к печати новые издания его книг. После ареста Цинциус он под свою опеку принял ещё и поэта Афанасия Черканова. Позже учёный уехал в фольклорную экспедицию к эвенам Ольского района. Собранные материалы позволили ему в 1940 году выпустить в Ленинграде новый эвенский букварь, который, к слову сказать, он сумел насытить новыми оригинальными эвенскими текстами.

Кронгауза же от репрессий, как я думаю, уберегло то обстоятельство, что он до разгрома Института народов Севера работал среди эвенов на Томпонской культбазе в Якутии. В Ленинград он попал лишь в 1937 году, да и то не в опальный Институт народов Севера, а в пединститут им. А.И. Герцена. За неимением других кадров руководство издательства Главсевморпути упросило его в 1939 году составить сборник «Эвенские сказки».

В эту книгу Кронгауз включил три текста. Но, похоже, сам он ни к одному из этих текстов никакого отношения не имел. Кажется, все материалы Кронгауз взял из бумаг расстрелянного Левина, при этом побоявшись указать имя фольклориста.

Почему я так думаю? В книге «Эвенские сказки» я обнаружил ссылки на информаторов. Если верить Кронгаузу, сказку «Лисица и орлица» рассказал в 1935 году Николай Неревля, эвен из Быстринского района Камчатки. Рассказчик второй сказки — «Старик и лисица» — земляк Неревли Григорий Солодиков. И третья сказка «Дочь старика Кагэны» — ещё в году была продиктована Владимиром Слепцовым, предки которого раньше кочевали близ колымской реки Неры. Вопрос в том, кому эвены надиктовали эти сказки? В поисках ответа я

ВЯЧЕСЛАВОГРЫЗКО

для начала обратился к книге В.И. Левина «Нерпа жила», которая увидела свет ещё в 1934 году, и там нашёл запись сказки Слепцова. А весной 1994 года я написал Кронгаузу письмо с просьбой более подробно осветить своё участие в процессах, связанных с формированием эвенской письменности и литературы, и вспомнить свои встречи с другими эвеноведами.

Но в ответ, подписанный 23 мая 1994 года, Кронгауз сообщил, что знал лишь Л.Д. Ришес, чьи словари он, как сотрудник северной редакции Учпедгиза, редактировал в 1950 — 1955 годах, да ещё виделся в первой половине 1950-х годов с К.А. Новиковой, которая часто посещала Учпедгиз. Про В.И. Левина Б.Л. Кронгауз даже не упомянул. Между тем в представленной библиографии своих работ он на первое место поставил книгу «Эвенские сказки» 1939 года издания. Не странно ли это?

В том же ответе Кронгауз кратко изложил мне и свою биографию. Меня особенно заинтересовали события за 1935 год, в который были сделаны записи от Н. Неревли и Г.

Солодикова. Кронгауз писал, что в 1935 — 1937 годах он работал в эвенской школе на Томпонской культбазе в Якутии.

Получается, что Кронгауз мог сделать включённые в книгу «Эвенские сказки» записи лишь в том случае, если в 1935 году Неревля и Солодиков проходили на Томпонской культбазе практику. Но документально это предположение ничем не подтверждается.

Странно и другое. Если б Кронгауз действительно всерьёз занимался фольклором, то почему мы ничего не знаем о его записях от томпонских эвенов и почему он не собирал сказки от эвенских студентов, обучавшихся в 1937 — 1939 годах в Ленинградском институте народов Севера и которым Кронгауз неоднократно читал лекции?

Я никого ни в чём не обвиняю. Но и пройти мимо возникающих вопросов не имею права.

К слову сказать, при всём том сборник «Эвенские сказки» года издания сыграл свою роль, подтолкнув новое поколение эвенских студентов к художественному творчеству. Кстати, Кронгауз в 1950 — 1960-е годы очень много работал с классиком эвенской поэзии Василием Лебедевым, они даже вместе написали один учебник для эвенских школ.

Позиции эвеноведения в Ленинграде чуть окрепли перед самой Великой Отечественной войной. Это во многом было связано с тем, что с Дальнего Востока в Ленинград вернулись лингвисты Клавдия Новикова, Леонид Соболевский и Николай Ткачик, имевшие большой опыт работы со сказителями и начинающими литераторами. Я думаю: не случись в 1941 году войны, эти учёные подготовили бы на брегах Невы новый взлёт эвенской литературы.

ВНАЧАЛЕБЫЛОСЛОВО

Не отрицая в деле становления эвенской литературы роли Ленинграда, напомню, что до сих пор эвенская письменность развивается во многом на основе ольского диалекта. Возможно, в этом есть доля произвола учёных, занимавшихся в советское время разработкой эвенской грамматики. Но, надо полагать, существовали и объективные причины, заставившие лингвистов и этнографов сделать ставку на ольский диалект.

Сейчас же я хочу подчеркнуть другое. В 1930-е годы Ола и отчасти Магадан имели все возможности для того, чтобы стать одним из центров развития эвенской литературы.

Как всегда, этому во многом способствовали русские этнографы и лингвисты.

Изучение истории и обычаев потомственных таёжников было невозможно без общения с самими северянами, а значит, и знания их родного языка, Не случайно большинство учёных, оказавшись на Севере, первым делом искали среди коренного населения людей, которые хоть в какой-то степени владели русским языком, и с их помощью постепенно сами учились говорить на местном наречии. Примером тому может служить хотя бы судьба Максима Григорьевича Л евина (1904— 1963).

Уроженец белорусского города Слоним, он в 1921 году отважился подать документы в Московский университет, где рано проявил склонность к антропологическим и этнографическим исследованиям. Не случайно Б.А. Куфтин предложил ему в 1925 году остаться в аспирантуре.

Своё первое научное путешествие Левин совершил в 1926 году.

Профессор В.В. Бунак пригласил его тогда в Туву. Потом были короткие поездки в Прибайкалье и на Алтай. Но самой продуктивной для учёного оказалась двухгодичная командировка в Магадан.

Эту командировку организовали Центральный музей народоведения и Комитет Севера. Левину дали задание детально изучить положение дел у эвенов Охотского побережья.

Из Москвы учёный выехал 19 июля 1930 года. Сначала он добрался до Хабаровска. В Дальневосточном Комитете Севера молодому исследователю сказали, что зарплату ему будет платить не Москва, а нагаевская культбаза, где имелась свободная вакансия краеведа. Дело оставалось за малым: успеть до завершения навигации выбраться из Владивостока.

Нагаево оказалось крошечным посёлком. Три жилых дома, барак, больница, ветеринарный пункт, баня и фактория Акционерного Камчатского общества. Однако эвенов в посёлке жило, может, чуть больше тридцати человек. Остальные были русские. Чисто эвенские селения Тауйск, Наяхан, Сиглан находились километрах в сорока — шестидесяти от Нагаево. Вот там Левин понаВЯЧЕСЛАВОГРЫЗКО В чём-то похожий к 1933 году путь прошёл и уроженец Минеральных Вод Соболевский.

В Ленинграде будущие супруги целый год под руководством Цинциус изучали язык эвенов. Но одно дело — теоретические занятия и другое — практика. Цинциус считала, что эвенский язык невозможно постичь в совершенстве без регулярного общения с самими эвенами. И в конце концов она уговорила своих учеников отправиться в районы расселения древних кочевников.

Летом 1934 года подопечные Цинциус выехали на Дальний Восток.

Соболевского ждала должность заместителя председателя Эвенского Комитета нового алфавита в Охотске. Но в это время начальник Дальстроя Э.П. Берзин настоял на ликвидации ОхотскоЭвенского округа, и молодому учёному предложили другую работу, уже в Магадане. Он стал инструктором управления уполномоченного Дальневосточного исполкома. Почти два года Соболевский занимался проблемами народного образования среди коренных жителей Колымы. Ав 1936 году он возглавил Охотско-Колым-ский педагогический техникум, где уже в течение двух лет преподавала эвенский и русский языки его жена Новикова.

С эвенами супруги работали по двум направлениям. Первое было связано с научными исследованиями в области эвенского языка. Новикова и Соболевский использовали своих студентов как информаторов, которые диктовали им различные тексты, помогали составлять словарики, уточняли значение конкретных слов. Эти материалы должны были лечь в основу будущих школьных учебников и научных монографий. К сожалению, в Великую Отечественную войну большая их часть погибла. А второе направление работы Новиковой и Соболевского было связано с формированием литературного эвенского языка. Супруги активно привлекали талантливую эвенскую молодёжь для сбора северного фольклора. По их заданиям эвены писали на своём языке сочинения по истории Колымы, о своих семьях, рассказы о традиционных занятиях северян, стихи и даже одноактные пьесы. Из этих материалов предполагалось составить первые литературные эвенские альманахи.

В первое время у Новиковой особенно успешно наладилась работа с братьями Бабцевыми — Иваном и Кириком. Братья выросли на Охотском побережье в Сиглане. Их отец считался в селе самым грамотным человеком. Как рассказывал его родственникам Агапит Кочеров, в конце прошлого века он перевёл на эвенский язык Евангелие, издание которого должно сохраниться в архивах Якутска. Сыновья Якова Бабцева многие годы промышляли охотой.

Менять профессии им пришлось уже в зрелом возрасте. Так, Иван Бабцев стал секретарём Маяканского сельсовета в 36 лет. Уже в следующем, 1930 году, его повысили и назначили

ВНАЧАЛЕБЫЛОСЛОВО

председателем этого совета. А в 1933-м он работал за председателя Ольского райисполкома. Затем на два года его отправили на Талую проводить коллективизацию среди эвенов-оленеводов.

Там-то и познакомилась с ним Новикова, которая свою первую колымскую осень 1934 года вела занятия в местной школе.

На Талой Новикова сделала первые записи северных сказок от Ивана Бабцева. Некоторые его материалы она впоследствии опубликовала в сборниках эвенского фольклора. Переехав в декабре 1934 года в Магадан, Новикова сохранила связи со своим информатором. По её поручению Бабцев почти весь февраль и март года вел записи на эвенском языке об истории, обычаях и быте родного народа. Сейчас этот альбом под названием «Краеведение. Колыма» хранится в фондах Магаданского краеведческого музея. В дальнейшем И.Бабцев под влиянием Новиковой написал первую на эвенском языке пьесу «Без огня». А в конце года (уже после отъезда Новиковой и Соболевского в Ленинград) он пришёл работать в эвенскую газету «Оротты правда» и короткое время был её редактором.

Конечно, Новикова и Соболевский отдавали себе отчёт в том, что большинство их питомцев не имели никакого литературного опыта и им надо много учиться, прежде чем браться за создание собственных книг. Лучшей школой художественного мастерства супруги считали изучение эвенскими студентами русской классики. Вот почему самых талантливых своих учеников Новикова привлекла в 1937 — 1938 годах к переводам сказок А.С. Пушкина.

«Сказку о попе и о его работнике Балде» ей помогла перевести Агафья Аруева, а «Сказку о рыбаке и рыбке» — Иван Хабаров, Аруева училась у Новиковой в конце 1934 года на подготовительном курсе Магаданского педагогического техникума. Уже тогда был заметен её интерес к родному языку. Ксожалению,смерть матери заставила Аруеву бросить техникум и возвратиться в родной посёлок Таватум, где Новикова в 1936 году записала от неё сказку «Хитрый соболь», распубликованную позже чуть ли не во всех эвенских учебниках. К учёбе она вернулась лишь в 1937 году, поступив сразу на третий курс советско-колхозного отделения Охотско-Колымского техникума. Днём Аруева изучала основы политпросветработы, а по вечерам сидела с Новиковой и переводила Пушкина. К сожалению, после отъезда Новиковой в Ленинград некому стало заниматься с Аруевой проблемами литературного эвенского языка. Сама она инициативы не проявляла, а других энтузиастов после Новиковой долгое время не было. В 1938 году Аруева устроилась в редакцию газеты «Оротты правда», а через три года ушла машинисткой в «Колымапроект».

Кстати, в 1946 году пути Новиковой и Аруевой вновь пересеклись. Будучи в очередной экспедиции в Ольском районе, учёная

ВЯЧЕСЛАВ ОГРЫЗКО

разыскала бывшую свою ученицу и записала от неё несколько песен-импровизаций.

В очень способного литератора обещал вырасти Иван Хабаров, уроженец села Сиглан Ольского района. В 1934 — 1935 годах Новикова преподавала ему эвенский язык в Магаданской советскопартийной школе и в 1935 — 1938 годах — в Охотско-Колымском техникуме. Закончив техникум, он получил назначение инструктором по работе с коренным населением в политотдел Дальстроя.

Сказки Пушкина на эвенском языке впервые вышли двумя отдельными книжками в Магадане в 1938 году. В 1983 году Магаданское издательство их переиздало уже одним сборни! ом.

Кроме Аруевой и Хабарова, Новикова и Соболевский пытались привлечь к литературным занятиям и других сотрудников эвенской газеты «Оротты правда», в частности Алексея Хаея и Веру Свинобаеву.

В архиве бывшего объединения «Северовостокзолото» сохранилось дело № 22742, посвященное Вере Иннокентьевне Свинобаевой. Она родилась в 1915 году в местечке Санта-Талон Среднеканского района в семье якутских охотников, но очень рано стала считать себя эвенкой.

Позже Свинобаева писала в своей автобиографии: «Отец и мать рано умерли, я их не помню. По рассказам моего старшего брата, нам было жить плохо на Санта-Талоне, поэтому мы — две сестры (старше меня), брат и я — приехали в Ольский района, посёлок Гадля. Тут брату лучше было заработать в летнее время на рыбной путине. Мы не имели своего дома, все мои сестры жили поразному, у людей прислугами, а меня отдали на воспитание жителю Гадли Свинобаеву Иннокентию Дмитриевичу».

В 1932 году Свинобаева уехала в Ленинградский институт народов Севера. Получив через пять лет диплом, она вернулась на родину, где сначала её взяли секретарём в Ольский райисполком, а потом перевели в газету «Оротты правда».

Однако Вера Свинобаева, как и Алексей Хаей, зачастую ограничивались лишь фольклорными текстами и короткими заметками. Литераторами они так и не стали.

Как видно, Новикова и Соболевский по сравнению с эвеноведами, работавшими в таёжных районах Якутии, Камчатки и Охотского района, имели немало преимуществ. Во-первых, они могли чередовать полевые исследования с работой в условиях стационара. Во-вторых, в Магадане было больше условий для оперативной обработки собранных материалов. К 1935 — 1936 годам в Магадане сформировалась особая среда, в которой интеллигенция получала возможность профессионально обсуждать многие проблемы эвеноведения. С одной стороны, значительно вырос уровень преподавательского состава Охотско-Колымского педВ НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО техникума. С другой стороны, техникум довольно-таки быстро сумел подготовить к творческой деятельности большую группу талантливых эвенов. Ну а самое главное: Магадан к середине 1930-х годов приобрёл неплохую издательскую базу, и на протяжении шести лет здесь регулярно выходила единственная в стране газета на эвенском языке — «Оротты правда».

В газете учёные могли оперативно разместить полевые записи об эвенах Колымы и проследить, как прореагировали на их публикации носители разных говоров. Через газету куда легче лингвистам было отыскать новых информаторов.

Правда, газета таила и свои опасности. Если поначалу, в — 1937 годах, редакция делал ставку на оригинальные материалы, журналисты много и охотно печатали исторические рассказы и фольклорные сказания, то потом политика изменилась. Предпочтение стало отдаваться политическим материалам и переводам. А это в свою очередь сильно повлияло на письменную речь эвенов.

К1938 году у Новиковой и Соболевского появилась новая идея:

ежемесячно выпускать на эвенском языке эстрадные сборники.

Материалов для такого рода изданий у учёных было немало. За несколько лет, живя в Магадане, они записали от эвенов Охотского побережья большое количество сказок, песен и загадок.

Особенно большое развитие в эвенских сёлах под влиянием супругов получила драматургия. Как впоследствии отмечали магаданские писатели, «по одному только Ольскому району за год зарегистрировано 8 постановок одноактных пьес, написанных местными авторами эвенами и якутами».

Первый такой сборник под названием «В помощь национальной самодеятельности» Новикова и Соболевский составили ещё в 1938 году. Но сами они выпустить эту книгу не успели.

4 июня 1938 года Соболевский попал в Магадане под следствие.

Официально дело против него было закрыто уже через два месяца:

14 августа. Но супруги понимали, что просто так местные чекисты от них не отстанут. Им обоим надо было срочно куда-то уезжать.

Новикова 12 октября написала заявление об отпуске с последующим увольнением, благо её договор с Дальстроем окончился ещё в 1937 году. А вот Соболевскому найти причину для отъезда оказалось сложней, его договор с Дальстроем действовал до лета года. Пришлось супругам выбираться с Колымы поодиночке.

В отсутствие Соболевского и Новиковой сборник взялся готовить к печати Иван Хабаров. Правда, когда книга вышла, издатели чисто номинально указали ещё одного редактора — А.А. Ерашова.

Уполномоченный Главлита завизировал сборник пьесой С.Семёнова-Полонского «Начеку». Поскольку эта пьеса начинала и

ВЯЧЕСЛАВ ОГРЫЗКО

целый раздел сборника — «Искусство и творчество народов Севера», исследователи до сих пор полагают, будто Семёнов-Полонский — эвенский драматург. Но это не так. Пьесу «Начеку» сочинили Новикова и Соболевский. Кстати, в архиве Новиковой сохранилось ещё несколько пьес, написанных ею совместно с мужем на эвенском языке специально для эвенской самодеятельности, в том числе «Хуптуча», «Отсталый человек», «Эмэпча бэй» и «Чакабак». Псевдонимом же учёные воспользовались, как я думаю, потому, что в 1938 году супруги попали под постоянный прицел магаданских репрессивных органов.

В предисловии к книге анонимные авторы сообщали, что «в целях широкого развития национального искусства и творчества на Колыме, дабы обеспечить колхозные клубы и избы-читальни специальным репертуаром на эвенском языке, тем самым давая возможность участвовать в работе кружков художественной самодеятельности всей молодёжи национальных посёлков», «Отдел народного образования и редакции газеты «Оротты правда» и журнала «Колыма» наметили ежемесячный выпуск эстрадных сборников «В помощь национальной самодеятельности». Но после отъезда Новиковой и Соболевского в Ленинград заниматься этим стало некому.

Правда, ещё при Новиковой в 1938 году в Магадане появился А.Р. Беспаленко, но он свою задачу видел лишь в сборе лингвистических и фольклорных материалов для нового поколения эвенских учебников и на иные цели практически не отвлекался.

Ещё два слова о Новиковой. Вернувшись в Ленинград, она с присущей ей активностью взялась за подготовку к печати целой серии книг на эвенском языке. В её архиве осталась рукопись одного из сборников — «Рассказы и стихи», который представляет перевод произведений якутских писателей на эвенский язык. Перевод выполнил Иван Иннокентьевич Кривошапкин. На последнем листе рукописи осталось несколько пометок. Одна из них свидетельствует о том, что рукопись была принята 21 августа 1939 года. Но кем — не сказано. Сейчас эта рукопись хранится в фондах Магаданского областного краеведческого музея.

Так в 1930-е годы готовился последующий взлёт эвенской литературы.

Изложив пунктирно историю формирования первых литературных традиций на Ольском побережье, я думаю, будет правильным более подробно рассказать хотя бы о двух ольских эвенах, всерьёз пытавшихся заняться литературным трудом. Да, надо знать общие тенденции и особенности эвенского литературного

ВНАЧАЛЕБЫЛОСЛОВО

го процесса. Но литературу всё-таки всегда в первую очередь создавали конкретные люди.

С именами братьев Ивана (1892 — 1962) и Кирика Бабцевых во многом связаны начальные страницы эвенской литературы. В конце двадцатых — начале тридцатых годов они были информаторами у русских учителей, занимавшихся составлением первых эвенских учебников. В частности, В.И. Левин, начинавший свою карьеру североведа преподавателем эвенского языка на культбазе в бухте Нагаево, не скрывал, что предназначенные для эвенских школ книги для чтения составлял в основном из житейских историй, которые он в разные годы собственноручно записал от эвенов Охотского побережья. Среди своих дикторов Левин однажды упомянул и фамилию К.Бабцева (В.Левин. Книга для чтения. Часть 2. Переводе эвенского языка. Л., 1934. С. 4). Потом Кирик Бабцев был информатором у А.Р. Беспаленко, с 1935 года в течение нескольких лет собиравшего фольклор на Ольском побережье, а его брат Иван Бабцев стал работать преимущественно с К.А. Новиковой и Л.В. Соболевским, которые, кстати, записали от него большое количество фольклорных текстов.

В тридцатые годы по настоянию североведов братья Бабцевы обратились к переводам художественной литературы на эвенский язык. А затем под влиянием русских учителей они взялись за самостоятельную литературную работу. Известно, что Иван Бабцев незадолго до Великой Отечественной войны написал пьесу «Без огня». Однако книг ни один брат, ни другой так и не издали.

Поэтому большинство исследователей Севера до сих пор воспринимают Бабцевых только как информаторов.

Но это неверно. В 1993 году, разбирая в фондах Магаданского областного краеведческого музея бумаги К.А. Новиковой, я обнаружил целую кипу с рукописями И.Я. Бабцева, в основном на эвенском языке.

Но вот о самих Бабцевых в Магаданском музее узнать ничего не удалось. Совершенно случайно я узнал, что в Магадане жива дочь одного из братьев — Зинаида Ивановна Бабцева.

До выхода на пенсию она преподавала в магаданских школах химию и биологию, а когда случился обвал советской экономики, пошла в вахтёры. Увы, своего отца Зинаида Ивановна практически не помнила.

Оставалась последняя зацепка — архив объединения «Северовостокзолото», преемника печально знаменитого треста «Дальстрой». Нужные материалы с анкетами одного из первых эвенских литераторов оказались в деле № 6874.

Иван Яковлевич Бабцев родился в 1892 году в стойбище Лайковая. Его отец вплоть до самой смерти в 1900 году работал на Хабаровых. В 1911 году И.Я. Бабцев женился, как он писал в анкеВЯЧЕСЛАВ ОГРЫЗКО суд (Бабцеву вменили в вину пятиминутное опоздание и появление на работе в нетрезвом виде). А заступиться за человека оказалось некому: Новикова и Соболевский в это время были уже в Ленинграде, а Кривошеий и Симоненко вмешиваться в данную ситуацию побоялись.

Кстати, Кривошеий после войны вновь всплыл. В 1949 и годах в коллективных сборниках «Мы — люди Севера» и «Пламенное слово» неожиданно появилось несколько его переводов эвенских поэтов. А в 1952 году он выпустил как составитель три или четыре свои переложения эвенских и юкагирских литераторов. А потом его след вновь оборвался. И я до сих пор теряюсь в догадках, почему имя Кривошеина уже столько лет не упоминает ни один серьёзный северовед и ни один литературовед. Какую загадку таил в себе этот человек?

Возвращусь к Бабцеву.

После неудачной журналистской карьеры он к литературе решил больше не возвращаться. Сначала Бабцев устроился председателем сельсовета в Бараборку. А потом ушёл в охотники.

Новикова узнала об этом только после войны. Она несколько раз, когда приезжала в конце 1940-х — начале 1950-х годов на Колыму, пыталась вновь привлечь бывшего питомца к художественному творчеству. Однажды цель почти была достигнута: Бабцев согласился помочь студенту Новиковой — начинающему поэту Василию Лебедеву — перевести на эвенский язык для Учпедгиза рассказ Тихона Сёмушкина «Талеко и его храбрый Лилит». Но на этом всё и закончилось.

Умер Иван Яковлевич Бабцев в 1962 году.

Ещё раз хочу опровергнуть ошибочное мнение, сложившееся в нашем литературоведении: будто в довоенное время литература большинства народов Севера развивалась в основном в Ленинграде. Так, автор изданной в Якутске в 1993 году брошюры «Истоки и современность эвенской литературы» А.Кривошапкин, рассказывая о зарождении письменных традиций своего народа, выделяет лишь одно имя — Николая Тарабукина, который действительно как писатель сформировался в Ленинграде во время своей учёбы в Институте народов Севера. Но неужели северяне молчали на своей родине? Конечно же, нет. Как утверждали колымские краеведы, «по одному только Ольскому району за текущий год зарегистрировано восемь постановок одноактных пьес, написанных местными авторами — эвенами и якутами».

Естественно, начинающие литераторы столкнулись со множеством трудностей. В частности, им негде было печататься.

В какой-то мере эту проблему попытались решить руководитеВНАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО ли политуправления Дальстроя. Они предложили ежемесячно выпускать эстрадный сборник «В помощь национальной самодеятельности».

Первый и, как оказалось, последний выпуск этого сборника вышел в Магадане в конце 1939 года. Он был издан под редакцией И.В. Хабарова и А.А. Ерашова.

Как я понял, И.В. Хабаров был собирателем материалов, а, возможно, даже организатором у эвенов Колымы литпроцесса. Косвенно в этом меня убеждали три другие книжные находки, сделанные в 1986 году — в фондах Магаданского музея. Все эти находки касались переводов Пушкина на эвенский язык. Я, в частности, обнаружил два разных издания перевода одной и той же пушкинской вещи — «Сказки о рыбаке и рыбке», но напечатанных в одном, 1938 году. Только первое издание вышло в Магадане с рисунками местного художника П. Пеняева, а второе — в Ленинградском отделении Гослитиздата с рисунками И. Билибина.

Переводы же в обоих изданиях принадлежали И.В. Хабарову и К.А. Новиковой. И третьей книгой был перевод «Сказки о попе и о его работнике Балде». Эта книга также вышла в 1938 году. Её издатель — политотдел управления Дальстроя. На эвенский язык эту пушкинскую сказку перевели А.Н. Аруева и К.А. Новикова. Но у данной книги очень интересно обозначен редактор — это вся редколлегия газеты «Оротты правда», в которую тогда поимённо входили «Хабаров И., Хаей А., Свинобоева В.».

Все эти находки свидетельствовали, что Хабаров — человек для эвенской литературы явно неслучайный. К сожалению, каких-либо материалов о нём в Магаданском краеведческом музее я не нашёл. Но зато мне в конце 1994 года удалось найти «Дело И.В. Хабарова» за № 29306 в архиве объединения «Северовостокзолото» — преемника треста «Дальстрой».

Открывает это дело стандартная анкета. Как собственноручно было заявлено Хабаровым, он родился в 1914 году в селе Сиглан Ольского района. По национальности — ороч. В 1925 — 1932 годах батрачил в Сиглане у кулака Софронова. Потом два года работал колхозником. В 1934 — 1935 годах — курсант советскопартийной школы в Магадане. В 1935 году поступил в ОхотскоКолымский педагогический техникум (этот техникум просуществовал до 1938 года). В 1938 году был принят в политотдел Дальстроя инструктором по работе с коренным населением.

В техникуме Хабаров учился у супругов К.Новиковой и Л.Соболевского, которые привлекли молодого студента к сбору эвенского фольклора и переводам русской классики. Но в 1938 году Новикова вернулась в Ленинград, и Хабарову оказалось не с кем продолжать литературные занятия. Работа же в политотделе Дальстроя его очень тяготила. Не случайно 20 июня 1939 года Хабаров

ВЯЧЕСЛАВОГРЫЗКО

подал' своему начальству заявление с просьбой отпустить его на учёбу в Ленинградский институт народов Севера.

Этому заявлению был дан ход. Хабарова даже успели уволить.

Но он неожиданно заболел. И все планы пришлось изменить. Несостоявшегося студента восстановили на работе, приняли кандидатом в члены ВКП(б) и очень скоро направили на повышение — редактором эвенской газеты «Оротты правда», а заодно дали ему партийное поручение — подготовить для национальных самодеятельных коллективов на родном языке книгу.

Однако, едва оправившись от болезни, Хабаров снова стал ходить по начальству и проситься на учёбу. В архиве бывшего объединения «Северовостокзолото» я нашёл заявление, которое Хабаров 4 апреля 1940 года написал на имя начальника политуправления Дальстроя батальонного комиссара т. Драбкина. «В прошлом году политуправление СДС разрешило выехать на учёбу, — напоминал Хабаров, — но... я вынужден был отказаться по болезни. Прошу снова направить меня на учёбу в Институт народов Севера. Вместо себя рекомендую... своего ответственного секретаря, комсомольца т. Федотова И.П. Он вполне это оправдает, и он согласен».

5 мая 1940 года просьба Хабарова была удовлетворена, его освободили «от работы отв. редактора» с формулировкой: «в связи с выездом на учёбу в Институт народов Севера». Но, похоже, до Ленинграда он так и не добрался. По крайней мере, в личном деле Хабарова об этом ничего не сказано. Зато есть выписка из приказа по издательству «Советская Колыма» от 26 декабря 1940 года, свидетельствующая о назначении Хабарова завотделом национального строительства.

Возможно, Хабаров снова заболел и не смог выехать на учёбу.

Одно достоверно: к концу 1940 года отношение к проблемам культур народов Севера в Дальстрое в корне изменилось. В частности, было решено упразднить эвенскую газету. В последующем руководство Дальстроя отказалось и от идеи ежемесячно на эвенском языке печатать литературные сборники. Хабарову, как я понимаю, власти предложили писать о эвенах только на русском языке для главной дальстроевской газеты «Советская Колыма».

А это ему, видимо, не очень понравилось. Во всяком случае, он надумал переехать из Магадана в посёлок Наяхан. В приказе по издательству было сказано: «Тов. Хабарова И.В., литсотрудника национального отдела, назначить с 22 октября 1941 года по совместительству собкором национального района с постоянным местом жительства в пос. Наяхан». Но уже через два месяца он попал под сокращение.

Одна из последних записей в деле Хабарова — об откомандировании его в начале 1942 года в распоряжение заместителя начальника административно-гражданского отдела Дальстроя А.КоВНАЧАЛЕБЫЛОСЛОВО черова, который, будучи эвеном по национальности, в своё время много делал для поддержания первых представителей эвенской интеллигенции.

Следующее упоминание о Хабарове я нашёл уже в работах К.А.Новиковой. В 1980 году ветеран советского эвеноведения опубликовал вторую часть своей монографии «Очерки диалектов эвенского языка. Ольский говор», которую подготовила к печати ещё в 1958 году. Кроме теории Новикова включила в это издание два эвенских текста. Каково же было моё изумление, когда я обнаружил, что один из текстов принадлежал Хабарову.

Это было историческое предание «Прежняя жизнь орочей и хэйэков». В паспорте же публикации Новикова сообщала: «Предание записано в октябре 1945 г. в селении Дюмандя Ольского рна Магаданской области от эвена Хабарова Ивана Варфоломеевича, 1912 г. рожд. Предание он слышал от братьев Бабцевых — Кирика Яковлевича и Ивана Яковлевича».

Но ещё до выхода монографии Новикова, как выяснилось, свои записи показывала Ерухиму Крейновичу. Он в войну, сидя одно время на Колыме, попытался изучать язык и культуру арманских эвенов, а позже решил сопоставить разные фольклорные материалы. Так текст предания Хабарова попал в его статью об эвенах, напечатанную в одном из выпусков сборника «Страны и народы Востока».

Как видим, в паспорте к тексту Новикова привела другую дату рождения Хабарова. Вероятно, кто-то — или она, или её информатор — что-то напутал. Здесь у нас больше веры архивным материалам.

Сейчас же важно подчеркнуть другую мысль. Хабаров и после войны сохранил интерес к творчеству. Но почему учёные не помогли ему реализовать этот интерес в какие-то реальные творческие проекты, мне пока не очень-то ясно. Насколько я могу судить, Новикова всегда очень бережно относилась к информаторам и при любой возможности пыталась помочь эвенским помощникам более полно раскрыть творческий потенциал. Известно, как много она после войны сделала для Г.Ф. Семёнова, А.И. Фролова и К.И. Уягана. Позже учёная очень плотно работала с эвенским поэтом В.Д. Лебедевым. И я не думаю, что она могла пройти мимо Хабарова.

Тем не менее после 1945 года следы Хабарова потерялись. Что с ним случилось, пока неизвестно.

В 1920 — 1930 годы учёные считали, что эвенская литература получит интересное развитие на нынешних территориях Охотского и Аяно-Майского районов Хабаровского края.

ВЯЧЕСЛАВОГРЫЗКО

Отчасти это объяснялось историческими причинами. Некоторые учёные считают, что территории этих районов и есть древнейшая родина эвенов. Именно здесь в пятом — шестом веках возникли первоначально локальные, а позднее родовые подразделения эвенов. Отсюда в десятом веке эвены выдвинулись к долинам рек Индигирка и Колыма. И отсюда же в четырнадцатом столетии эвены отправились на север Охотского побережья, проникнув в дальнейшем, уже в начале восемнадцатого века, даже на Камчатку. Хотя, конечно, есть и другие версии о происхождении эвенов. При этом все учёные, каких бы взглядов на прошлое эвенов они ни придерживались, всегда дружно подчёркивали роль Охотска в российской истории. Охотск ведь уже в XVII веке представлял серьёзный культурный центр, знакомый со многими достижениями европейской цивилизации. Это обстоятельство, естественно, также весьма сильно повлияло на кочевавшие близ Охотска северные племена.

Ну а уже в начале советской эпохи на Охотское побережье была направлена группа молодых энтузиастов, которая считала главной своей задачей просвещение малочисленных народов Севера, но ориентировалась при этом в основном на европейские ценности и стандарты. Ключевую роль в этой группе играл Николай ПрокопьевичТкачик(1905— 1944).

Он родился в 1905 году в Вяземском районе Хабаровского края в семье украинских переселенцев. В 1923 году крестьянский паренёк подал документы на северное отделение Хабаровского педагогического техникума, где он впервые соприкоснулся с культурами эвенов и эвенков. Получив диплом, Ткачик стал директорствовать сначала в Капитоновской, а потом в Воскресенской начальных школах.

Перелом в его судьбе произошёл в 1927 году, когда молодому учителю власть дала новое задание — открыть школу-интернат в эвенском стойбище Арка, расположенном в ста с лишним километрах от Охотска. Спустя десять лет Ткачик, вспоминая первый школьный звонок в Арке, писал в газете «Охотско-Эвенская правда»: «В декабре стали собираться первые ученики.

Дети эвенов, живущих в тайге и не видевших ничего хорошего от пришельцев — купцов, авантюристов и разных миссионеров, обречённые ранее на вымирание, впервые теперь собрались на учёбу. Брошена дедовская трубка. Сброшена оленья одежда. Подстрижен волос. Ученики старательно водят карандашом по бумаге. Учась у учеников эвенскому и уча их русскому языку, начала работать Аркинская школа».

В первый год Ткачик собрал в интернат 16 учеников. Вести занятия ему помогала студентка географического факультета Ленинградского университета Любовь Ришес (1904 — 1971). КоВ НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО чевники поначалу их страшно боялись. Зато потом, когда убедились, что от молодых учителей исходит только добро, эвены директора школы прозвали Амааньдя (в переводе на русский язык это слово означало «батюшка»).

К сожалению, осенью 1928 года Ришес уехала доучиваться в Ленинград, и Ткачик остался один. После трёх лет работы в Арке он составил на русской графической основе эвенский букварь, который затем от руки размножил до двадцати экземпляров. По этому учебнику учитель вёл занятия два года.

В 1932 году Ткачик сам собрался учиться. Он поступил в Ленинградский пединститут имени А.И. Герцена. Его наставниками стали видные североведы: В.Г. Богораз и В.И. Цинциус. Позже несколько занятий ему провела бывшая коллега по Аркинской школе Л.Д. Ришес.

Вернувшись в 1936 году с женой Эмилией Булатовой в Арку, Ткачик вскоре столкнулся с новыми трудностями. Центр признал создание письменности для народов Севера на основе латиницы ошибкой и приказал учебники В.И. Цинциус и В.Левина из школы изъять.

Однако разработка учебников нового поколения задерживалась. И Ткачику вновь пришлось готовить свои рукописные варианты.

Позже, уже в 1938 году, Хабаровская краевая аттестационная комиссия выдала Ткачику такую характеристику: «Работает директором и преподавателем Аркинской НСШ [неполной средней школы. — В.О.], преподаёт эвенский язык во всех классах и историю СССР в пятом — седьмом классах, К работе относится добросовестно, имеет большой интерес к изучению эвенского языка. Занимается сбором эвенского фольклора по заданию Института народов Севера. Среди учащихся и населения пользуется авторитетом, Политически подготовлен, принимает активное участие в работе национального совета».

Однако мало кто знал, что в это своё второе возвращение в Арку Ткачик совершил уникальное открытие. Он обнаружил в посёлке Арка очаг эпической традиции. В 1937 — 1938 годах судьба достаточно близко свела его с 98-летним сказителем Николаем Георгиевичем Мокроусовым, который продиктовал настырному русскому учителю три эпических сказания: «Делгэни», «Чибдэвэл»

и «Геакчавал». Хотя если быть точным, полного сказания «Геакчавал» Мокроусов пропеть Ткачику не успел, он умер и довершал пение уже другой сказитель — A.M. Громов.

Ткачик считал, что все три сказания имеют огромное значение как для науки, так и для литературы, Он хотел, чтобы его ученики, отталкиваясь от традиций эвенского эпоса, смогли создать и какие-то свои тексты. Учёный пытался привлечь к этому приёмного сына Мокроусова — П.И. Громова. Громов в 1934 году учился в Ленинградском институте народов Севера, где судьба свела его

ВЯЧЕСЛАВ ОГРЫЗКО

с Вениамином Левиным. По просьбе своего учителя он тогда сочинил два коротких рассказа: «Нярка» и «Унит». Ткачик не терял надежды на то, что сможет подвигнуть Громова на большее. И не сумел. Возможно, Громов просто боялся повторить участь Левина. Правда, в 1947 году некоторые тексты Громова вдруг попали в новый учебник К.А. Новиковой «Книга для чтения» для второго класса эвенских школ. Однако до сих пор неясно: то ли Новикова после войны убедила Громова продолжить литературное творчество, то ли она перепечатала старые записи, сделанные североведами ещё в 1930-е годы. Ничего не известно и о том, как вообще сложилась судьба Громова.

Помимо Громова Ткачик пытался делать ставку на других своих питомцев. В частности, он пытался на литературную стезю повернуть Я.Е. Большакова, Н.А. Осенина и П.Н. Дегрятёва. Но почти все эти попытки успеха не имели. Аргинских эвенов вполне устраивала роль только информаторов, способных пересказать молодому учителю старинные предания. На большее они, как правило, не претендовали.

В какой-то мере исключением стал Д.В. Сторожев. В1938 — годах Ткачик записал от него несколько эвенских сказок. Позже он поступил в Ленинградский институт народов Севера, где под влиянием сначала Ткачика, а затем Новиковой попробовал написать первые стихи и рассказы. Но потом началась война. В 1941 году Сторожев ушёл на фронт, был несколько раз ранен и контужен. Уже после Победы он рассказывал: «Моя жизнь — обыкновенная судьба эвенского юноши, родившегося при Советской власти. Отец был безграмотным кочевником, имевшим с десяток оленей. Учился я в Аркинской школе-интернате у замечательного нашего учителя Н. П. Ткачика. А дальше счастливая судьба привела меня в Ленинград, в Институт народов Севера. Немцы попытались отнять у моего народа обретённое при социализме счастье». Но и Сторожев никогда свои литературные опыты всерьёз не воспринимал.

В общем, своих писателей Арка до войны так и не выдвинула.

Накануне Великой Отечественной войны Ткачик поступил в аспирантуру Института народов Севера. В Арке его сменил выпускник Ленинградского пединститута им. А.И. Герцена Борис Кронгауз, издавший в 1939 году под своей редакцией сборник «Эвенские сказки».

В аспирантуре Ткачику предложили тему «Причастия в эвенском языке». Но, кроме лингвистики, учёный, живя в Ленинграде, активно занялся школьными учебниками и обработкой фольклорных материалов. В1940 году он выпустил учебник эвенского языка для третьего класса (был переиздан в 1948 году). Затем Ткачик сдал в печать учебник для первого и второго класса (вышли в году), Одновременно он занялся выверкой рукописи эвенского

В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО

словаря. Выход словаря также планировался на 1941 год. В том же 1941 году учёный надеялся увидеть ещё одну книгу, сданную им в печать: «Миф о медведе». Но эти планы оборвала война.

Когда немцы вплотную приблизились к Ленинграду, Ткачик попытался записаться в добровольное ополчение. Но из-за плохого зрения его никуда не взяли.

В блокаду учёный тяжело заболел. Он практически умирал от дистрофии. Лишь в марте 1942 года родные с трудом смогли вывезти его из осаждённого Ленинграда в Ярославль. В это время в Майкопе умирал отец исследователя. Ткачик при первой же возможности собрался на юг. Но едва он добрался до Майкопа, как в город вошли немцы. Ткачик был арестован и почти год провёл в заточении. На волю его вызволили уже советские войска.

Поздней осенью 1943 года Ткачик наконец доехал до Хабаровска. Он надеялся, что сможет быстро попасть в Николаевск-наАмуре, а оттуда в Охотск. Но навигация в Охотском море уже завершилась. Последний пароход ушёл в Охотск без него. ИТкачик до лета остался в Николаевске-на-Амуре, где собрался преподавать студентам местного педучилища эвенский язык. Однако силы были уже не те. В августе 1944 года он умер.

Главный труд жизни Ткачика — «Эпос охотских эвенов», вобравший наследие певца-сказителя Н.Г. Мокроусова, вышел лишь в 1986 году.

И всё-таки родоначальником эвенской литературы считается НиколайТарабукин(1910— 1950).

В своё время ему крупно повезло. Когда он приехал в Ленинград, судьба свела его сначала с Верой Цинциус, а затем с Вениамином Левиным.

Перед Тарабукиным стояла задача: за пять-шесть лет, выучив русский язык, овладеть навыками пропагандиста и агитатора, способного убеждать кочевые племена в преимуществах советского режима. А у Цинциус и Левина была цель: создать для эвенов свою письменность. Установки вроде бы такие разные. Но и учителя, и ученик быстро поняли, что в осуществлении своих желаний друг без друга им не обойтись.

И Тарабукину, и Цинциус общаться было относительно легко.

Тарабукин, когда приехал в Ленинград, уже имел представление о каких-то основах русской грамматики. А Цинциус, к 1932 году освоившая говоры ольских и аяно-майских эвенов, сходу на бытовом уровне научилась понимать и речь момских кочевников.

Цинциус сразу предложила Тарабукину включиться в работу по созданию эвенского начального учебника «Новое слово». У неё уже были материалы от эвенов Ольского района, записанные ещё

ВЯЧЕСЛАВ ОГРЫЗКО

в 1927 году. Затем она подключила к лингвистическим исследованиям эвенских студентов с Камчатки П.Адуканова, А.Черканова, Н.Неревлю и П. Тылканова. Тарабукин должен был помочь Цинциус обогатить школьный учебник лексикой индигирских охотников. Не случайно она часто расспрашивала Тарабукина об особенностях произношения верхоянских кочевников.

Цинциус хотела, чтобы зарождавшаяся эвенская письменность была понятна не одной, а всем этническим эвенским группам.

Выпустив в 1932 году учебник «Новое слово», Цинциус решила сосредоточиться на исследованиях по грамматике. Она поставила перед собой цель сделать подробные фонетические и морфологические описания эвенского языка. Поэтому на какое-то время Цинциус попыталась отстраниться от работ по созданию учебной литературы. Эти функции в 1933 — 1934 годах перешли в основном к Вениамину Левину.

Однако Левин не стал ограничиваться лишь выверкой словарных материалов, Он по примеру Александры Подгорской, организовавшей в 1929 году книгу студенческих рассказов «О нашей жизни», предложил северянам вспомнить картинки из собственного детства, отцовские сказки, охотничьи или какие-то другие истории и на их основе написать короткие сочинения. Разница заключалась лишь в том, что Подгорская собирала тексты исключительно на русском языке, а Левин выдвинул условие, чтобы все записи студенты делали в первую очередь на эвенском языке.

Самые интересные тексты сочинили Владимир Слепцов из верховьев Колымы, П.Громов, приехавший в Ленинград с Охотского побережья, носитель быстринского диалекта П.Тылканов, потомок ольских старожилов К.Бабцев и индигирский кочевник Н.Тарабукин. Вот на основе этих материалов Левин в 1934 году составил один из самых оригинальных эвенских учебников — «Книгу для чтения», предназначенную учащимся вторых классов эвенских школ. Впоследствии практически все пять авторов левинского учебника стали литераторами. Из них самых впечатляющих успехов добился Тарабукин. Левин, по сути, подтолкнул его к созданию первой эвенской повести «Моё детство».

Одно время об этой книге очень много писали. Но, к сожалению, большинство исследователей рассматривали повесть лишь как дополнительную иллюстрацию, которая должна была подтвердить главный тезис официального североведения: мол, как плохо кочевники существовали до 1917 года и как преобразилась их жизнь при новой власти. Сошлюсь для примера на один из обзоров Михаила Воскобойникова, датированный ещё 1956 годом. Всю характеристику повести учёный уместил в два предложения. Он писал: «В автобиографической повести «Моё детство» изображается жизнь эвенского мальчика, оставшегося рано без отца, вследВНАЧАЛЕБЫЛОСЛОВО ствие чего сирота вынужден был работать у кулака. Позднее мальчик попадает в Якутск, и здесь ему помогают советские руководители поступить в школу». Более словоохотливым уже в начале 1970-х годов оказался Борис Комановский. Но и он в своём разборе главный акцент сделал не на художественные особенности повести, а на тематику. Критик, прочитав повесть «Моё детство», пришёл к мысли, что «сюжет её столь же несложен, сколь и типичен для книг и судеб многих северян: это история сироты, растущего среди таёжных охотников Индигирки в полном слиянии с природой. Всегда голодный, пасёт он чужих оленей и терпит издёвки богачей. Только революция и Советская власть открывают перед мальчиком двери школы, двери большого мира».

Но ведь у Тарабукина не было прямого противопоставления старого режима и новой власти. Он построил свою повесть отнюдь не по принципу «прежде и теперь». Это заметно даже поструктуре повести.

Не случайно же писатель первую часть повествования назвал: «Когда я был маленьким», в которой он про детство своего героя решил рассказать в основном словами матери. А теперь вслушаемся в заголовок второй части: «Я становлюсь большим»! Чувствуете разницу?! Тут уже не мама пересказала проделки своего мальчика. Слово взял сам герой, которому невтерпёж было излить читателям собственные воспоминания о пережитом в индигирской тайге.

Из первых исследователей творчества Тарабукина мир его героя глубже других смог понять, пожалуй, лишь Михаил Сергеев. Он увидел в повести эвенского автора «яркие картины быта таёжных охотников, исконных промыслов и обычаев, нравов и верований».

Однако и Сергеев в какой-то момент всё почему-то свёл к идеологии. Он решил, что картины быта и пейзажные зарисовки — всего лишь фон, на котором «развивается автобиографическое повествование о детстве сироты, прошедшего тяжёлый искус батрачества у богачей, а после революции ставшего «сыном исполкома»

и попавшего в советскую школу» (статья М.Сергеева 1956 года).

Между тем в повести достаточно много непрояснённых мест. Я бы, например, не стал спешить придавать этому произведению политическое звучание. Богачи богачами, но кто объяснит, почему мать героя Тарабукина, оставшись без мужа, очень часто предпочитала кочевать с чужими семьями, а не с бабушкой и дедушкой её сына, которые души не чаяли в своём внуке? Традиция не велела? Или автор о чём-то умолчал?

Мне почему-то кажется, что некоторые главки для второй части Тарабукин написал под чью-то диктовку(уж слишком они в повествовании инородно выглядят). Трудно поверить, что мальчишка, воспитанный в старых эвенских традициях, запросто мог взять в руки шаманский бубен или с лёгкостью бы усомнился в исцелительной силе шамана. Когда это так просто менялась психология человека?

ВЯЧЕСЛАВ ОГРЫЗКО

Впрочем, уже в наше время прозвучали и другие оценки прозы Тарабукина. Юлия Хазанкович, к примеру, готова повесть «Моя жизнь»

отнести к классике. Она утверждает: «Реализм прозы Н.Тарабукина можно определить как поэтический реализм, но с той важной оговоркой, что для писателя поэтично то, в чём заключается бытовая правда или правда добра. В автобиографическом повествовании Тарабукина описано время его детства, юности, реставрировано детское восприятие происходящего — в том его правда, реализм и своеобразная поэзия. Проза художника также поэтична, как и его поэзия, но здесь поэзия одновременно носит черты эпичности. Автор смотрит на происходящее с высоты жизненного опыта взрослого человека. Однозначно и то, что Н.Тарабукин мастерски владеет словом, ритмикой эвенского фольклора. Обилие диалогов между героями, особый строй речи берёт начало в старинных эвенских сказаниях, где рассказ чередуется с песней-диалогом героев (волшебные и героические нимканы)»(«Хальархад», 2005, №2).

Но я думаю, Хазанкович сильно преувеличила мастерство Тарабукина. Давайте говорить правду. Тарабукин, сконцентрировавшись на внешних приметах, так и не смог в полной мере выразить душу своего героя. Может, это потому, что не тот стиль избрал. Ну нельзя прозу излагать монотонным языком. Слабое место Тарабукина — отсутствие динамики. И тут я быстрей соглашусь с якутским литературоведом Алексеем Михайловым, который как-то заметил, что Тарабукину не удалось главного — показать характер главного героя в развитии, он вопроизвёл лишь процесс расширения представлений эвенского мальчика о внешнем мире, а точнее — о природе.

Тарабукин, как я понимаю, только учился детальной прорисовке художественных образов. Но подлинным мастером стать он всё же не успел. Михайлов был прав, когда в 1987 году писал: «Переход к реалистическому письму человека, мышление которого до недавнего времени носило фольклорно-мифологический характер, несомненно, был не простым. Как бы ни был стремителен рост уровня культуры писателя, он не мог оторвать сразу последнего от «пуповины» устной поэзии.

Я не исключаю, что в середине 1930-х годов эвенский литератор против своей воли был вовлечён в какие-то весьма серьёзные игры. Видимо, одна сила очень хотела использовать его в большой политике. А другая пыталась направить энергию бывшего кочевника в иное русло.

Похоже, это правда: Тарабукин вряд ли хотел из своего героя сделать революционера, который в перспективе возглавил бы движение жвенских кочевников к ленинскому или сталинскому свету. Скорее всего, задачу он видел в другом: через картины своего детства художественно отразить духовный мир эвенских кочевников. Вопрос в другом: насколько

ВНАЧАЛЕБЫЛОСЛОВО

замысел эвенского литератора вписывался в планы победившего пролетариата?

В 1930-е годы официальные рупоры советской пропаганды делали акцент на другом. Власть считала, что она просто обязана кочевников сразу из родового строя перетащить в социализм. При этом, естественно, никто северян не спрашивал, хотят ли они такой участи. Ленинград служил для таёжников этакой визитной карточкой. Северянам как бы демонстрировали, какие преобразования ждут их малую родину. И многие из них, оказавшись в Ленинграде, позволили себя втянуть в новые игры. Тарабукин, к примеру, увлёкся планеризмом, он быстро освоил полёт на планерах. Планер стал олицетворять для него воздушного оленя.

В это время Тарабукин проникся совсем другими настроениями. Он почти уверовал в то, что прошлая жизнь эвенов — это тьма, а большие города, каменные дома, институт есть свет. Он вполне искренне писал в 1936 году:

Но вот пришла Советская власть И как будто солнечными лучами осветила, Беды мои отодвинула в прошлое, С непосильным трудом разлучила, Из мрачной жизни вывела, К светлой жизни подвела.

Позволила мне забыть объедки Сняла с меня меховую одежду, Именно эти мотивы во многом определили содержание первого поэтического сборникаТарабукина«Песнитайги», вышедшего в Ленинграде сразу после повести «Моё детство».

Но очень скоро настроения у писателя резко изменились. В году неожиданно арестовали почти всех его учителей, в том числе В.И. Левина и В.И. Цинциус. Новые переиздания его повести и стихов стал готовить к печати А.Р. Беспаленко.

Сам Тарабукин в 1939 году получил после окончания Института народов Севера распределение в Селенняхский наслег Усть-Янского района. Перед отъездом на родину друзья организовали в Ленинградском доме писателей прощальную выставку его рисунков и картин.

Но в родном краю талант писателя оказался невостребованным. Местным властям поэты были не нежны. Они считали, что от интеллигенции идёт чуть ли не всё зло. Буквально за год до войны Тарабукин перебрался на свою малую родину, на Мому, в ЭссеВЯЧЕСЛАВ ОГРЫЗКО лях Но и там до его творчества никому не было никакого дела.

Говорили будто перед самой войной Тарабукин отправил в Ленинград рукопись с рассказами о гражданской воине. Но кому она попала, теперь никто не знает.

Произошла страшная трагедия. Молодые североведы заразили эвенского таёжника новыми веяниями и увлекли его литературным и художественным творчеством. Но никто этому таёжнику в Ленинграде не растолковал, что на малой родине он вернётся к совсем другим реалиям, от которых уже успел основательно отвыкнуть.

Никто Тарабукина не предупредил о возможных конфликтах на Индигирке с земляками. Никто не объяснил ему, как можно бороться с одиночеством и депрессией. Получилось так, что в Ленинграде Тарабукина учёные приучили к новой жизни, а потом все его бросили в омут: выберешься — хорошо, а нет — твои проблемы.

В какой-то момент Тарабукин от отчаяния ушёл в оленеводы. Как писал в 1993 году Андрей Кривошапкин, «вероятно, ему хотелось продолжить свою первую повесть «Моё детство» уже в новом качестве, Он возглавил оленеводческую бригаду, В его стаде содержались олени райпо и колхоза имени Сталина. На осеннем пересчёте оленей он недосчитался 50 голов. В условиях военного времени и жёсткого диктаторского режима это воспринималось как серьёзное преступление. Сам он не знал, куда могли деться эти олени.

Подозревал, что олени могли «запутаться» в документации или уйти в соседние стада. Его, недолго думая, привлекли к судебной ответственности. Писатель настоял на пересмотре всей документации. При повторных проверках документации по обороту поголовья оленей были обнаружены 25 голов... Пока шло следствие, известного писателя как уголовника в течение целого года содержали в камере предварительного следствия», На свободу писатель вышел лишь летом 1944 года.

После войны про Тарабукина вспомнило руководство Якутского НИИ языка, литературы и истории. Писатель даже получил задание записать образцы фольклора индигирских эвенов. Но при этом никто не поинтересовался, нужна ли ему какая-нибудь помощь. В отчаянии Тарабукин написал Теодору Абрамовичу Шуб:

«В данное время нет возможности для сборов фольклорных материалов: нет совсем писчей бумаги, районы не обеспечивают.

Нет транспорта, колхозы не обеспечивают: если съездить куданибудь, надо уплатить прогоны, а для этого у меня нет средств».

В последние годы жизни Тарабукин заведовал красным чумом в колхозе имени Ворошилова в Эсселяхском наслеге. Умер он 14 декабря 1950 года.

Уже после его смерти сородичей писателя насильственно перевели на оседлый образ жизни. Теперь они живут в посёлке Сасыр. А могила Тарабукина оказалась потерянной.

В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО

Кроме Тарабукина из эвенов Якутии до войны ярко заявил о себе Владимир Слепцов. Только Тарабукин вырос на Индигирке, а Слепцов — в верховьях Колымы. Оба остались без родителей. Оба были не по годам очень смышлёными ребятами.

Не случайно в начале 1930-х годов новая власть отобрала их для учёбы в Ленинградском институте народов Севера.

Как и Тарабукин, Слепцов в 1934 году много помогал Вениамину Левину в работе над первыми эвенскими школьными учебниками. В том же 1934 году Левин записал от него эвенское предание «Дочь старика Кагэны».

Позже Левин, обнаружив у своего студента склонность к художественному творчеству, уговорил его написать на родном языке автобиографическую повесть «Без матери». Эта вещь получила в мае 1937 года третью премию на конкурсе Гослитиздата — за лучшее художественное произведение, созданное на одном из языков народов Севера. Издатели даже хотели прикрепить к Слепцову именитого детского писателя Корнея Чуковского, чтобы довести до ума русский перевод повести.

Однако книга так и не вышла. В октябре 1937 года Левин был арестован и вскоре расстрелян. Тогда же тучи сгустились и над семьёй Корнея Чуковского, у которой во время репрессий погиб муж Лидии Чуковской.

Похоже, в огне классовой борьбы сгорела и рукопись Слепцова.

До сих пор ничего не известно и о том, как после 1937 года сложилась судьба самого Слепцова.

Кроме Тарабукина и Слепцова к числу зачинателей эвенской литературы принадлежали Афанасий Черканов, Николай Неревля и Григорий Солодиков. Но, увы, мы об этих авторах до сих пор мало что знаем. Известно только, что в 1930-е годы они представляли творчество быстринских эвенов.

Правда, в 1987 году авторы «Литературного энциклопедического словаря» попытались устранить несправедливость хотя бы по отношению к Черканову. Они сообщали: Черканов — «эвенкийский сов. поэт» (стр. 735) и автор сборника «Горячие ключи», изданного якобы в 1937 году. Да ещё в словаре приводились даты жизни поэта: 1912 — 1966.

Однако в этой короткой справке энциклопедисты допустили как минимум одну неточность. Черканов по национальности был эвеном, но не эвенком. В итоге под сомнение попали и все другие факты, изложенные в словаре. Даже отчество поэта. В справочнике Черканов представлен как Афанасий Андреевич. Но библиограф Корякской окружной библиотеки Ф.Н. Косыгина всегда утверждала, что отчество поэта — Борисович. Кому же верить?

КЛАВДИЯ НОВИКОВА

Эвены не являются единственными жителями населяемых ими районов. В тесном соседстве с ними живут народы других коренных национальностей: якуты, эвенки, коряки, чукчи, юкагиры В дореволюционной исторической, этнографической и лингвистической литературе эвены не всегда выделялись в самостоятельную народность, а рассматривались в составе эвенков.

До Великой Октябрьской социалистической революции эвены по своему общественно-экономическому укладу относились к наиболее отсталым народностям Севера. Основным видом хозяйственной деятельности этого народа было оленеводство.

Олень давал самое необходимое для несложного натурального кочевого хозяйства эвенской семьи. Оленье мясо составляло основной продукт питания. Из шкур оленя изготовлялись покрышки для жилищ, одежда, обувь, постель, сумки, ремни и другие необходимые предметы домашнего обихода. На оленях эвены охотились, а также перевозили всё своё имущество во время перекочёвок.

До коллективизации количество оленей у отдельных семей было далеко не одинаковым. В некоторых районах имелись хозяйства, владевшие оленьими стадами в несколько тысяч голов. Наряду с этим было много и совершенно обездоленных, безоленных семейств. Эвены, не имевшие оленей, вынуждены были работать пастухами и батраками у эвенов-кулаков.

Средством передвижения у эвенов Охотского побережья и Камчатки кроме оленя служили собаки. Собак, как ездовых, так и охотничьих и сторожевых, помогавших пасти оленей, держали все эвенские хозяйства.

В некоторых районах, в частности на Камчатке и в Якутии, эвены имели лошадей. На лошадях они охотились, а также использовали их при перекочёвках в летний период. Корм для лошадей не запасали, они держались обычно в одном табуне с оленями, выискивая места, где снег лежал нетолстым слоем.

В эвенском хозяйстве наряду с оленеводством большую роль играла охота. Охотились с помощью ружья. Широко распространён был среди эвенов и способ ловли зверей ловушками собственного изготовления, а также капканами. Неизменным помощником в охоте была собака.

На шкурки пушных зверей эвены покупали у русских, якутских и американских купцов необходимые орудия (топоры, ножи, ружья), предметы домашнего обихода (котлы, чайники, посуду), а также продукты и различные товары (чай, сахар, табак, мануфактуру, платки, бисер, иглы, свечи). Основная масса пушнины шла на оплату ясака — натурального налога пушниной, которым облагались народности Севера в царской России.

ВОЗВРАЩАЯСЬ КИСТОКАМ

Немаловажную роль играло в хозяйстве эвенов и рыболовство.

Способ ловли рыбы был раньше очень примитивным. Сетей не было, ловили рыбу с помощью остроги и запоров.

Оседлые эвены (мэнэл) — жители ряда селений на побережье Охотского моря (Олы, Тауйска, Армани) оленей не имели и занимались рыболовством и охотой на морских зверей.

В сравнительно недалёком прошлом у эвенов существовал первобытнообщинный строй. Все эвены делились на роды. У каждого рода была определённая территория, на которой он пас оленей, охотился. Член одного рода не имел права охотиться или пасти оленей на территории другого рода. Каждый род имел своё название. Многие из этих названий сохранились и до настоящего времени в самоназвании отдельных групп эвенов, например тюгесирцы, мямяльцы, а также в эвенских фамилиях: Уяган, Долган, Делянский и т.п.

Несмотря на существующую и сейчас разобщённость, эвены всех районов Крайнего Севера имеют общие черты хозяйственной жизни и культуры. Благодаря последовательно осуществляемой национальной политике нашего государства эвены, успешно преодолев былую отсталость, активно участвуют в социалистическом строительстве, приобщены к передовой социалистической культуре.

Большим культурным достижением является создание письменности на эвенском языке. Начало создания эвенской письменности относится к 1931— 1932 годам, благодаря этому стало возможным вести обучение на родном языке в школе. На эвенском языке издаётся и литература.

Подъём культурного уровня эвенов привёл к появлению у них художественной литературы, оригинальных стихов и рассказов.

Одними из первых авторов были студенты Ленинградского института народов Севера — эвен с Индигирки Николай Тарабукин, написавший две книги стихов и повесть «Моё детство», и эвен с Камчатки Афанасий Черканов, опубликовавший книгу стихов о природе.

Все эти сдвиги, которые произошли в жизни эвенов в годы Советской власти, отразились и на устном творчестве, особенно в песнях и загадках. Тематика значительно расширилась. Если раньше преобладающим мотивом эвенских песен-импровизаций были любовь и личные переживания героев, то сейчас в них воспевается также новая жизнь, звучат мотивы любви к Родине, Советской власти.

Жанры эвенского фольклора созданы, по-видимому, в период родового строя и, может быть, даже ранее. Надо полагать, что отдельные фольклорные произведения дошли до наших дней в том виде, в каком бытовали они при родовом строе. Со временем

КЛАВДИЯНОВИКОВА

позднейшие поколения видоизменяли их, пополняли новыми сюжетами, нередко заимствованными у соседних народностей. Отдельные произведения забывались.

Произведения эвенского фольклора отличаются самобытностью, разнообразием тем и художественной образностью. В них много народной фантазии, народной мудрости, народного юмора. Для языка фольклорных произведений характерны простота, искренность, живость и непосредственность. Язык этих произведений, особенно песен, поэтичен, ему присущи образные выражения и красочные сравнения.

Произведения эвенского фольклора, имея большую художественную ценность, дают нам в то же время очень важный исторический и этнографический материал. Они помогают изучать раннюю историю эвенского народа, так как об этом времени у нас нет письменных свидетельств. Мы узнаём о далеком прошлом эвенского народа, о его быте, культуре, верованиях, о борьбе с враждебными племенами и народами.

Характеризуя содержание эвенского фольклора, следует сказать, что он отражает основные виды хозяйственной деятельности эвенов в прошлом — охоту, рыболовство и оленеводство. В эвенских сказках не только люди, но и звери и птицы пасут оленей, ловят рыбу, охотятся. В некоторых сказках и рассказах, записанных у береговых эвенов, упоминается о занятии ими морским промыслом.

Большое место уделено в эвенском фольклоре животным, с которыми эвены-охотники сталкивались в своей повседневной жизни. Значительное число сказок, а также многочисленные охотничьи рассказы посвящены лисе, соболю, медведю и другим промысловым зверям. Есть легенды, связанные с медведем, который был к тому же культовым животным (см. сказки о животных, а также легенду «Медведь»).

По фольклорным произведениям можно нарисовать приблизительную картину социальной организации эвенов в прошлом. В сказках и легендах упоминается каган, или каганкан. Это глава рода.

Обычно он самый старый член рода, как правило шаман. Каганкан живёт со своими сородичами отдельным стойбищем. Члены его рода вместе охотятся, имеют общее стадо оленей. Отдельные каганканы и их богатыри враждовали между собой. Цель военных столкновений и набегов — родовая месть и увеличение своих оленьих стад (сказка «Тылкэн и Долдан», а также легенда «Омочон» и др.).

В произведениях фольклора находят отражение и религиозномагические представления, существовавшие в тот период, когда эти произведения слагались, например, представление о подземном и надземном мирах, добрых и злых духах, ведьмах и т.п. (сказки «Две сестры», «Старик и три сына» и др.).

ВОЗВРАЩАЯСЬ КИСТОКАМ

В эвенских сказках неодушевлённые предметы наделены волшебной силой, они обладают человеческими качествами и действуют, как люди. Так, в сказке «Жили пять человек» неодушевлённые предметы — нож, копьё, икра, лёд и бычок — охотятся на медведя и все вместе убивают его.

В произведениях устного творчества эвенов различаются следующие фольклорные жанры: нимкар, куда входят сказки, а также старинные эпические повествования, близкие по содержанию к русским былинам; тэлэнгэл, включающие бытовые рассказы, легенды и предания исторического характера, или, как называют их эвены, старинные рассказы; икэл — песни-импровизации; нгэнукэр — загадки.

Не все перечисленные жанры живут и развиваются. Некоторые из них, например эпические, постепенно забываются. Не создаются, по-видимому, и сказки, во всяком случае, сказок на современные темы нам записать не удалось. Но развиваются жанры рассказа, песни и загадки.

Каждое из произведений устного творчества бытует в целом ряде вариантов, имеющих сходные сюжеты. Наблюдается комбинирование их, заимствование.

Форма произведений эвенского фольклора — прозаические повествования и диалог. Исключение составляют песни, а также старинные эпические жанры, в которых диалоги героев обычно поются.

Произведения устного творчества эвенов названий как таковых не имеют. Лишь некоторые из них называются по именам героев, например, «Омочон», «УмчегиниБуюндя»ит.п.Чащежеодна сказка отличается от другой по первой фразе. Эвенские сказки начинаются обычно словами: «Кедровка живёт», «Жила в тайге лиса» и т.п., заканчиваются же нередко словом муднан — «кончилась» или такими типичными выражениями, как: «С тех пор стали жить спокойно», «Стали жить без нужды и забот».

Преобладающий вид устного народного творчества эвенов — это сказки. Они подразделяются на сказки о животных, на чудесные, или волшебные, и на бытовые, или реалистические.

Особенно многочисленны сказки о животных. Типичные образы этих сказок — умный, хитрый соболь, добродушный, доверчивый медведь, простоватый, глупый волк, трусливый заяц и т.п., но чаще всего хитрая лиса, наносящая, как правило, вред человеку. Эти сказки в большинстве случаев кратки по содержанию и остроумны. Происхождение их относится кочень древним временам, когда эвены окружали животных суеверным почитанием и приписывали им особую, таинственную силу, верили в то, что звери живут так же, как люди. Сказки о животных считаются сейчас детскими, обычно взрослые рассказывают их детям.

КЛАВДИЯНОВИКОВА

В ряде сказок о животных даётся точная характеристика животным, сообщается об особенностях их внешнего вида. Так, в сказке «Хитрый соболь» объясняется, почему соболь мал, но хитёр, в сказке «Медведь и бурундук» — отчего у бурундука на спине чёрные полосы, в сказке «Жадный глухарь» — почему у глухаря брови, как рябина, красные, и т.п. Эти сказки свидетельствуют о тонкой наблюдательности эвенов-охотников, которые привыкли подмечать мельчайшие подробности жизни зверей.

Часть сказок о животных по своему построению относится к сказкам цепевидным, с наращением действия (например, сказка «Нерпа»).

Характерно, что у эвенов нет сказок про домашних животных, в частности про оленя, собаку, лошадь, корову. Бытующие в некоторых районах сюжеты про оленя считаются заимствованными у коряков, а сюжеты про лошадь и корову — у якутов.

Волшебные сказки представляют собой довольно длинные повествования с фантастическими сюжетами. В этих сказках отражена насыщенная борьбой жизнь эвенов в далёком прошлом. В волшебных сказках в большей степени, чем в других, описываются старые обычаи. В волшебных сказках народ рисует своих врагов в виде злых сил—злых духов, старух-ведьм и т.п. Злые силы стараются причинить вред человеку, но человек борется с ними и всегда побеждает. В роли главного героя выступает храбрый охотник или сильный богатырь, но чаще всего — младший сын старика, выручающий из беды своих старших братьев и отца. То, что не могли сделать старшие братья, совершает обычно младший брат, которому всё удаётся. Примерами волшебных сказок могут служить очень распространённые среди эвенов сказки про злого духа Чолэрэ. К волшебным могут быть отнесены сказки о братьях Тылкэне и Долдане, про Умэснэ и Анчак и др.

Среди волшебных сказок следует особо выделить волшебные героические сказки. Основная тема этих сказок — борьба героя со своим противником или противниками. Мотивы борьбы самые различные: месть за убийство родственников, поиски невесты, похищенной жены или пропавших братьев. В волшебных героических сказках часто описывается жизнь каких-то необыкновенных людей. Они могут летать на крыльях, превращаться в зверей и птиц, вылечивать раны, воскресать при помощи живой воды и т.п. Неизменными помощниками сказочных людей являются старушки-волшебницы и различные волшебные животные: медведи, волки, лисицы, соболи, летающие олени, чудесные птицы и другие сказочные существа. Важную роль играют и волшебные предметы, например волшебный платок, который становится в нужный момент мостом, а также живая и мёртвая вода.

ВОЗВРАЩАЯСЬ К ИСТОКАМ

Очень интересны бытовые сказки. В противоположность волшебным, фантастическим сказкам они реалистичны,жизненно правдивы. В них изображается реальный быт, рассказывается о столкновениях между богатыми и бедными, между добрыми и злыми, между ленивыми и трудолюбивыми, между хитрыми и доверчивыми, между умными и глупыми людьми, даются добрые и благоразумные советы.