«В.А. Останин Философия присвоения Монография Владивосток 2011 УДК 1+331 ББК 87.3 О-76 Рецензент: М.В. Терский, доктор экономических наук, профессор, Дальневосточный федеральный университет Под научной редакцией Ю.В. ...»

В координатах же национальной экономики значительное место отводится уже перераспределительным процессам в границах государства, обеспечивая тем самым жизнеспособность нации, государства. Таким образом, можно концептуально выразить экономическое бытие нации в некоторых принципах, которые отражают как индивидуальные ценности его граждан, так и системные ценности всего социально-экономического сообщества. Таким образом можно выделить некоторые основания, которые будут выполнять самую существенную роль в построении таких моделей национальных экономик, которые могли бы претендовать на адекватное, т. е. истинное отражение социально-экономического бытия народа. К ним можно отнести следующие.

Национальная экономика эволюционирует, развивается и самоорганизуется как любая органическая система. Однако этот процесс развития не следует понимать как некоторый детерминированный процесс, предопределенный историческим наследием прошлого и однозначным видением на основе осмысления настоящего ясных перспектив будущего.

Для национальной экономики уже в меньшей степени характерен принцип невидимой руки в распределении и обмене благами и ресурсами, здесь в большей степени осуществляется концепция планомерности развития нации как целого.

Нация способна вырабатывать и ставить перед собой стратегические цели экономического развития, осуществляя перераспределительные процессы во все возрастающих размерах.

В границах национальной экономики человек может рассматриваться исключительно не только как средство производства, как главная производительная сила, но и как цель развития самой нации. Из этого принципа неизбежно следует вывод, что понятия «эффективность», «производительность» наполняются иным, более богатым содержанием. В диалектическом противоречивом единстве – человек есть средство и человек есть высшая цель и одновременно средство – активная, отрицающая роль в разрешении этого противоречия отводится последнему. Экономическая теория в состоянии сформировать предпосылки разрешения данного противоречия в пользу человека как высшей ценности и одновременно как собственного средства своего расширенного воспроизводства.

Как нам представляется, только в координатах национальной экономики как целого может утвердиться и концепция бизнеса в той форме, в которой ее сформулировал П. Самуэльсон: Любовь не в смысле греческого понимания eros, а в смысле agape, заботы о других человеческих существах, вот что, в конце концов, можно считать хорошим бизнесом и хорошей экономикой.

Экономические отношения, которые складываются в государстве, оказывают исключительно важное значение на все стороны общественной жизни общества: политику, идеологию, культуру, сознание и т. д.

Экономическими субъектами в границах национальной экономики будут домашние хозяйства, являющиеся собственниками факторов производства и предоставляющие последние бизнесу, сам бизнес в форме комплексов, отраслей, предприятий, организаций различных форм собственности, наконец, лиц, осуществляющих индивидуальную предпринимательскую деятельность, связанных вместе посредством рынка, государство с его институтами власти и управления, а также социальные институты: профсоюзы, общественные организации, политические партии, формирующие социально-экономическую политику. Попытка исключить их из экономического анализа не может сформировать целостный теоретический образ национальной экономики, раскрыть её имманентные сущностные формы саморазвития и функционирования, следовательно, этот недостаток следует трактовать как методологический изъян.

Национальная экономика представляется как органическое целое, а не как некоторая механическая совокупность взаимодействующих экономических агентов разного уровня. Наконец, национальная экономика как наука имеет и свои специфические особенности в методе исследования, что составляет предмет методологии. Научность методов познания экономических процессов, которые имеют место в национальной экономике, достигается применением общенаучных методов и специфических методов национальной экономики как частной науки. В результате научного исследования экономисты получают некоторую модель национальной экономики. Последняя есть предельно упрощенное представление экономической действительности в понятиях, категориях, схемах, графиках, таблицах, формулах, наконец, в тексте. Это упрощение достигается за счет абстрагирования от несущественного, случайного, что имеет место в исследовании. В качестве исходных, отправных положений исследователи выдвигают некоторые постулаты, например, экономические агенты ведут себя рационально, стремятся достичь своих целей – получить максимум прибыли, обладают всей полнотой информации, в состоянии принять единственно правильное рациональное решение на основе анализа полезности продукта, его ранжирования на шкале потребностей, и т. д. Это дает основание характеризовать данные модели как оптимизационные и позволяет определить, при каких значениях экзогенных переменных целевая функция принимает экстремальное значение. Чтобы получить данный результат, вся система национальной экономики должна стремиться к состоянию устойчивого равновесия, быть статичной, детерминируемой, прогнозируемой, т. е. рациональной. В итоге в западной экономической школе оформился своеобразный экономический мейнстрим, когда приоритеты экономии, рациональности, оптимизации в освоении ресурсов начинают доминировать над этикой, эстетикой.

Однако данный подход в теории начинает все в большей степени давать сбои, в результате чего в науке может сформироваться осознание необходимости нового понимания истинности модели, в т. ч. и применительно к предмету национальной экономики. Этот образ истины постигался в синтезе рационального, этического и эстетического.

Данное направление имеет свои истоки и традиции в России.

Вообще античную концепцию познания можно понимать не только как направление «познай самого себя», но и как «заботься о самом себе», что древние греки обозначали как epimelia.

Русское православие предлагало такую возможность в опыте христианского исихазма как некоторого пути, восхождения человека к Божественной истине. Этот путь одновременно можно понимать как соучастие, содействие, или с греческого, синергия. Это соучастие, сотрудничество человека с Богом должно способствовать истинному пониманию человека в мире его собственного бытия. Такое понимание истины пыталась возродить в свое время русская религиозная философия. В итоге смысл истинности теоретических моделей был обогащен моментами, которые сущностно достраивали эту модель до некоторого целостного образа.

Есть основания для суждения о том, что с Аристотеля начинает утверждаться направление в методологии, суть которого можно выразить в претензии на истинность модель, когда она безупречна с точки зрения рациональности, т. е. логична, соответствует нормам и правилам формально-логического мышления. Фраза Аристотеля о том, что Платон друг, но истина дороже, как нам представляется, подвела некоторый итог этому направлению в методологии науки.

Хотя Платон не сводил истину исключительно к рациональности, его мысль была более глубокая. В своих диалогах, ссылаясь при этом на Сократа, Платон полагал, что это есть момент истины, а в своей более законченной, завершенной форме истинная модель включает в себя эстетику и этику.

Однако после Аристотеля проблема метода сводилась в основном к логичности, строгости и безупречности суждений, чтобы они не нарушали обоснованные им три закона в современной формальной логике.

Развитие западной ветви в теории познания в лице древних диалектиков-схоластов, немецкой классической философии привело, в конечном счете к тому, что все эти добавки к целостному образу истины (этика, эстетика) были отброшены как несущественные. Все мыслительное пространство было заполнено разумом, рассудком, дающим возможность сформировать логически корректный, эмпирически аргументированный теоретический образ истины. В итоге рациональность в поведении экономических субъектов с необходимостью вела к эффективности. Но всегда ли все, что признавалось эффективным, например, прибыльным, несло в себе признаки блага обществу, его агентам? И всегда ли эффективный проект нес в себе признаки красоты? Как показывает практика, эффективность моделей присвоения богатства в России в новейшую историю скорее отличает аморальность поведения экономических агентов и государственных деятелей, а эффективное освоение лесных ресурсов в России явило утрату красоты природного ландшафта и самой среды жизнеобитания населения.

Следовательно, уже метод познания не может довольствоваться только знанием, как осознанным бытием. Необходимо понимать смысл и смысл смыслов происходящего в национальной экономике и обществе в целом. Для этого необходимо не только первоначально познать самого себя, но и заботиться о самом себе.

Познание выступает как двусторонний процесс. Человек постигает истину, но одновременно этот процесс предъявляет и свои требования к самому исследователю, действующему агенту, заставляя его меняться и переоценивать свое отношение к объекту, процессу присвоения, наконец, к самому человеку. Из метода исследования следует убрать безапелляционные суждения и утверждения, а также взаимоисключающие суждения. В методе необходимо принять положение, что истина всегда есть истина данной ситуации, что дает основания осторожно относиться к рекомендациям иностранных экономических экспертов, которые они предлагают в России. Любой исследователь либо находится вне исследуемой системы, либо внутри неё. В первом случае он абсолютный наблюдатель, его знание, предлагаемые модели не соприкасаются с особенностями российского грунта. В итоге его рекомендации и модели скорее приводят к ошибкам. Во втором случае, когда исследователь находится внутри системы, впитал особенности российского грунта, он не только познает экономические процессы, но и соотносит результаты с собой, что дает ему основания к изменению, более критическому восприятию не только самих теоретических моделей, которые обрушились на российских экономистов, преподавателей, студентов, но и методологических подходов к исследованию. Российская особенность моделирования экономических процессов может и должна освоить исторически более богатое содержание, а не слепо заимствовать как чужие модели, так и сами методы исследования.

Сейчас находит свое отражение в научной литературе положение о том, что познавательный аппарат человека устроен отнюдь не только в целях рационального познания. Мир, который окружает нас, мир, который есть некоторое фихтевское Я, наконец, истолковывают влечения человека. Эти влечения приобретают статус целеполагания, формируют надежды, способствуют развитию теории в этом желаемом для исследователя направлении, которые он считает перспективным, плодотворным, рациональным. Становится в этом логическом ключе понятной мысль Ф. Ницше о том, что мир не имеет какого-нибудь одного смысла, он имеет бесчисленные, зачастую противоположные толкования и смыслы.

Если сейчас попытаться найти некое разумное основание для объяснения российской реальности начала третьего тысячелетия, то мы можем констатировать неэффективность функционирования экономики. Выйдя весьма потрепанной из одного финансового кризиса, Россия погружается в очередной. Снижается жизненный уровень населения, утрачивается социальная защищенность основной массы населения. Однако для некоторых весьма состоятельных олигархов оценка эффективности их бизнеса может быть дана как высокая. Реализуемые по их сценарию модели управления российской экономикой следует признать как высоко эффективные. Растет капитализация бизнеса, растут активы, размещенные за рубежом. Более того, даже кризис не стал особым препятствием для реализации их моделей приращения богатства.

Однако, если выйти за границы этой специфической группы олигархов и посмотреть на российскую экономику как некоторое целое, то нельзя не заметить, что периодически накатывающие волны финансово-банковских кризисов свидетельствовали о неэффективности экономической политики реформаторов-олигархов.

Форма разрешения этих кризисов усматривалась в поиске дополнительных финансовых ресурсов, которые были бы в состоянии разрешить эти противоречия. На внутреннем денежном рынке шаг за шагом создавалась государственная финансовая пирамида, операции на открытом рынке по привлечению финансовых ресурсов стали постепенно превращаться не только в форму, посредством которой государство получало цивилизованную возможность осуществлять посредством Центрального банка денежно-кредитную политику, но и форму перераспределения ресурсов в интересах, далеких от национальной экономики. Имелось достаточно оснований для Бориса Немцова охарактеризовать их как междусобойчик и потребовать прекращения практики разворовывания бюджетных средств опять же в самой что ни на есть беловоротничковой форме. Бюрократия, превратив государство в свою частную собственность, по-Марксу, реализовывала свою частную государственную политику.

И если сравнить эффективность использования финансовых ресурсов для целей реорганизации национальной экономики в условиях их недостаточности, то можно отметить резко существенную разницу. Собственный капитал корпораций всегда оказывался более эффективным по сравнению с отечественными государственными финансовыми ресурсами. В этом отношении форма собственности на финансовые ресурсы оставалась определяющей. Собственник в сфере корпоративных финансов оставлял, сохранял за собой право и возможность оперативного контроля за эффективностью его использования. Реализация же собственности на заемные финансовые ресурсы наталкивалась на проблемы уже при их распоряжении.

Собственник сохранял за собой право собственности, однако право временного распоряжения, временного пользования этими денежными ресурсами передавалось другим, в т. ч. исполнительным органам федерального центра. Собственник уже как бы расщепился, раздвоился на собственника, сохраняющего свое право формально, и собственника, реально осуществляющего отношения распоряжения и пользования заемными ресурсами заемщика, носителя реальной финансовой власти. Этот процесс расщепления носителей отношений собственности не мог не привести и к переоценке ценностей на заемные финансовые ресурсы. Их ценность по мере удаления от собственника-владельца начинает падать. Последнее становится причиной их неэффективного использования. Результат этого процесса многократно усиливается в период утраты государством своих функций, потерей управляемости, частыми сменами кабинетов министров, провалов в нормативно-правовой базе, и т. д.

Речь, конечно же, не идет об отрицании возможности привлекать финансовые ресурсы государством у иностранных источников.

Мы высказываем идею, что механизм заимствования финансовых ресурсов у иностранных институциональных инвесторов нуждается в более тщательном изучении и анализе под призмой их эффективности. В противном случае мы можем поставить вопрос: почему кредиты Международного валютного фонда и подобных ему международных финансово-кредитных институтов привели к росту мировой задолженности? Вряд ли может удовлетворить россиян признание эксперта Дж. Сакса, что воплощаемые им на практике рекомендации МВФ по реструктуризации экономики не прошли испытания.

Как тогда отнестись к такому факту, что уже в кабинетах исполнительной власти федерального центра с рецептами, экспертными заключениями стоят другие американские экономисты? Вопрос обостряется уже потому, что их выводы повторяют рецепты эксперта МВФ Дж. Сакса с точностью до наоборот. Для россиян этот вопрос архиважен, ибо неправильное следование рекомендациям МВФ уже приводило ранее к потере финансовой независимости России.

Громадных размеров внешний государственный долг в середине 1990-х годов привел к утрате самостоятельности в осуществлении экономической политики вообще. Тогда на каждого россиянина от младенца до старика приходился внешний долг примерно в тысячу долларов, в то время как размеры собственности у других членов, непосредственно осуществляющих свою власть в сфере финансов, измерялись миллионами долларов.

Приведенная ранее мысль К. Маркса о национальной бюрократии может быть усилена дополнением, что эта мировая финансовая бюрократия в современных условиях уже превращает в свою частную собственность все сообщество государств. И это становится возможным в результате утраты собственником кредитных ресурсов реальной власти в отношениях кредита, а у заемщика не формируются ценностные параметры к чужим заемным ресурсам. Следовательно, вопрос об эффективности привлечения заемного капитала следует рассматривать во взаимосвязи осуществления дополнительного контроля, ответственности органов государственной исполнительной власти за его использованием.

Второй наш аргумент в пользу более низкой эффективности использования заемного капитала сводится к следующему. Для финансовой системы, как и для любого системного образования характерен синергетический эффект. Финансовые ресурсы могут представляться и как некоторое суммативное образование, и как целостное образование. Во втором случае эффект частей есть нечто отличное от эффекта целого. Однако присутствие в структуре капитала как собственного, так и заемного с разной степенью оценочного отношения субъекта финансовой власти к отдельным составным частям снижает общий синергетический эффект финансов.

И, наконец, третья проблема лежит в сфере познания самих экономических явлений и их оценки субъектом познания. Это наглядно просматривается уже на диаметрально противоположных оценках видных экономистов одного и того же экономического явления.

При этом мы далеки от мысли, что эта проблема есть проблема только экономического невежества исследователя экономиста. Проблема нам видится в способности в принципе сформулировать научный образ этой экономической целостности, т. е. сформировать целостный научный образ экономического объекта.

Проблема целостности познания экономических явлений определенным образом связывается с оценкой последствий принятия экономических решений, насколько экономист-исследователь способен сохранять беспристрастность в выборе метода исследования, если он заранее предопределяет результаты своих выводов. Уже в вопросе Сократа о том, насколько человек, поступающий несправедливо, действует добровольно, обнаруживаются первые проблески проблемы формирования истинного знания. Способен ли экономистисследователь, предмет которого имущественные интересы, быть свободным вообще, либо быть свободным в какой-то мере? Экономист не есть воплощение или олицетворение какого-то мирового духа, объективного и блуждающего вне субъективного мира индивида, равнодушного ко всему тому, над чем бьется мятежная душа исследователя. Вопрос, поставленный Сократом, получил свое выражение в работах И. Канта. Его «вещь-в-себе», как нам представляется, становится недоступной в том числе в силу специфики предмета экономики, его опыта, наконец этой сетки интереса, через которую исследователь смотрит на объективный мир-экономики. Эта сетка – экономический интерес – есть форма его сопричастности к предмету научного познания. В итоге, мир-экономика предстает в том виде, в котором его желает увидеть сам исследователь. Результат же научного исследования причитывается другими аналогично, т. е. так, как его хотят видеть, исходя уже из своего места в общественном разделения труда, его места в распределительном процессе общественного богатства.

Изложенное нами положение не следует считать, однако, как некую крайность, абсолютную форму отрицания возможности отразить мир научно и адекватно. Мы только хотели бы подчеркнуть, по крайней мере, две вещи. Истина не может являться одному исследователю, ибо его выводы будут отягощены уже своим собственным отношением к предмету Целостное, а следовательно, адекватное научное отражение в теории может дать исследование многих, принадлежащим к различным слоям. партиям, классам. Каждый из исследователей выхватывает в своем сформированном научном образе одну из сторон целостного образа экономического явления. Это абстрактный научный образ самого исследователя, а следовательно, его осознание всего мира присвоения индивидом своей сущности.

Другими словам, этот образ есть одновременно результат преследования в процессе присвоения и познания своих целей.

Образ целостности, безусловно, может нести момент истины, но только момент, а не саму истину. Последняя может, как нам представляется, быть исключительно целостностью. Следовательно научная истина остается для исследователя не некоторой данностью, а процессом последовательного приближения к ней многих, по крайней мере некоторых исследователей.

Следует еще раз вернуться к вопросу о роли и месте рационального, сознательного и бессознательного, лежащего как бы за разумом. Последнее предопределяет, инициирует блуждание разума.

Это есть воля, а следовательно и все, что связано со свободой. Разум не свободен, хотя так думают практически все. И мы в этом тезисе открываемся под удары всей научной школы рационалистов. Разум следует вслед за волей. Он однозначно предопределяет все логичные ходы и обоснования в аргументации. Мышление не свободно.

Оно детерминировано самим волей. Воля же ломает стереотипы логичного в науке. Рассудок еще в большей степени, чем разум отягощен осознанием прошлого, предрассудками и интересами настоящего, последствиями будущего. Он цепенеет от нелогичности, отходом от проторенных в науке троп, научных школ, казалось бы, выверенных научной практикой методов научного познания.

Рассудок желает свободы в научном исследовании, более того, может показаться, что разум, как и рассудок свободен. Однако это кажущаяся свобода. Разум только подходит к пониманию, что все-таки есть какая-то трудно улавливаемая грань, перешагивая которую, разум отказывает себе в праве больше именоваться разумом.

Воля же в познании свободна по своему определению. Она противоположна по своей роли в познании теперь уже разуму. Хотя по мере накопления знания, формирования целостного образа истины экономического объекта, разум уже сам ограничивает свободу воли. Он сужает ее рамки, раскрывает объект в мыслительных образах, закрепляя его в научной теории, это ограничение осуществляется тем образом, что предмет становится неинтересным, чтобы туда могло занести интерес научного исследования. Интерес есть не что иное как олицетворение, выявление воли. Изначально разум еще ничего не имеет в своем содержании о предмете. Понятия не сформировались, категории не оформились, знания пусты. Сознание даже не может предопределить результаты, их последствия для мира.

И этот этап не есть свобода разума, а есть блуд, или свобода воли.

Подтверждением этому может стать то, что если бы разум был в состоянии предопределять и волю, то вряд ли предпринимались научные попытки таких научных поисков, которые приводят, хотя и потенциально, уже к отрицанию в прямом смысле самого homo sapiens. Свободы жаждет рассудок, свободы же хочет дикая страсть.

Человек со своей волей не обособлен от мира, он – член общества и всей мировой жизни, с которыми он связан посредством своей воли. Следовательно, свободен безумный, сумасшедший, ибо его покинул разум.

В состоянии аффекта безумные генерируют идеи, которые лежат за рамками логичного, привычного, укладывающегося в общепринятые нормы отражения действительности. Для этого достаточно посмотреть на картины Сальвадора Дали. Данное утверждение резко контрастирует с общепринятым в философии положением о соотношении свободы и разума. Быть свободным – значит повиноваться разуму. Так определялась свобода в работах Спинозы и Лейбница.

Чем больше человек действует на основании разума, тем больше его свобода. Чем больше человек повинуется страсти, тем больше он раб. Так предельно лаконично выразил свое отношение по этому поводу Лейбниц. Однако разные методологические основания обнаруживаются предельно отчетливо. Еще более отчетливо обнаруживается противоположность нашего понимания свободы в мышлении с трактованием его Гегелем. Его категорическое выражение о свободе как познанной необходимости не оставляет возможности на даже диалектический синтез. У Гегеля разум раскрывает поле свободы, у нас наоборот. Познанное сужает, ограничивает поле свободы, а для нас однозначно свободу воли.

Наши выводы определенным образом соприкасаются с рассуждениями В. Виндельбанда. Правда, он оперирует понятием произвольного и непроизвольного в мышлении, одновременно утверждая, что различие между ними несущественно. Оба процесса произвольного и непроизвольного мышления составляют лишь один процесс.

Однако мышление всегда находится в своем движении под влиянием воли. Воля же сама по себе бессознательна и осознание ее есть по сравнению с ее внутренней сущностью лишь случайное дополнительное определение.

Виндельбанд утверждает, что распространенное воззрение о том, что будто воля противостоит мышлению как чему-то ей чуждому и лишь отдельными толчками вводит в его спокойное течение свои определяющие намерения. Данное положение не может быть признанным в качестве основания в дальнейших наших исследованиях.

Как нам представляется, следует быть предельно корректным в тех областях, которые являются существенными для всей последующей аргументации. Воля и разум в разрез взглядам В. Виндельбанда обнаруживают единство в своей роли в процессе познания. Однако воля изначально была и остается неосознанной детерминантой в процессе познания. Разум же есть осознание, в т. ч. и самого себя, и как научное осознание он не может быть свободен, ибо должен оставаться научным осмыслением. Воля, порождая, инициируя разумное осмысление, тем самым отрицает, однако уже посредством разума саму себя. Познанная воля – уже не воля, а разум, его результат, есть следствия разумного, т. е. логичного, не свободного, уложенного в прокрустово ложе научного. Будучи бессознательной воля есть момент самого познающего субъекта с его материальными интересами, его бессознательным вожделением справедливости, красоты, т. е. предчувствования позиций этики и эстетики.

Она, т. е. воля, только вырисовывает контуры процесса познания предмета как целостности. Разум же исходит из общепринятого места самого исследователя в этом процессе, своей заинтересованности. Он, отражая природу материальных экономических отношений, самих ученых, если использовать и несколько перефразировать слова К. Маркса, превращает последних в сообщество наемных писак, в нашем случае, заказных, оплачиваемых исследований.

В результате истина, в лучшем случае, предстает односторонней, она несет в себе момент ее, а не целостный теоретический образ. Экономическая наука очень часто обременена классовыми наслоениями, идеологизирована, политизирована как никакая иная.

Следовательно, отдельные ее представители принципиально не способны сформировать целостный, а, следовательно, истинно научный образ своего предмета. Интерес, который мы рассматриваем как некоторую объективацию воли, ее явление во вне, несет существенно тот момент, что преодолевает недостатки сознания, разума.

Как следует из рассуждений А. Шопенгауэра, именно воля придает сознанию единство, связывает его представления и мысли. Без воли интеллект обладал не большим единством сознания, чем зеркало, в котором последовательно отражается то одно, то другое. В лучшем случае и разум был бы подобен зеркалу, лучи которого соединяются в воображаемой точке за его поверхностью. Воля есть единственное устойчивое и неизменное в сознании. Воля придает направленность мысли, последнее используется в качестве средства для своих целей, придает им окраску своего характера, своего настроения и своего интереса, владеет вниманием и держит нить мотивов. Одновременно можно бы было полагать, что разум, вступив в свои права, будучи инициированным волей, уже становится способным преодолевать личное отношение самого исследователя к предмету. Как бы реализуется тезис: истина всего дороже. Интерес самого исследователя уступает на задний план, исследователь, особенно все, что связано с материальными интересами, преодолевается субъектом. Здесь как бы осуществляется тезис И. Канта: Я мыслю должно сопровождать все наши представления. Однако, како замечает А. Шопенгауэр, этот тезис опять же становится недостаточным. Здесь Я – величина абсолютно неизвестная, т. е. самому себе тайна.

Существенным моментом в аргументации нашего тезиса о невозможности принципиально сформировать отдельным исследователем целостный научный образ предмета, служит то обстоятельство, что сознание отражает предмет, представляет его в сознании как некоторый ряд сменяющих друг друга представлений. Возвращение к уже ранее запечатленному, выхваченному из общего потока ранее, само требует некоторого обоснования. Его можно назвать проявлением интереса, осознаваемого, или, скорее всего, еще не осознаваемого самим исследователем. Следовательно, субъект и на этом этапе интеллектуального созерцания, на этапе, когда только формируется научный образ предмета, когда еще не определились ни объем понятия, ни его концепт, не в состоянии ни преодолеть свое Я, выйти за его пределы, даже объяснить его. Его собственное Я не может не нести в себе неосознанное влечение к выбору приоритетов в ряду научных образов. Его собственное отношение принципиально не может быть преодолено им. Выйти за пределы Я самому Я принципиально невозможно. Следовательно, его научный поиск на самом предварительном этапе уже несет в себе импульс, момент индивидуального отношения, индивидуального интереса.

Данное положение можно предварительно обобщить в следующих положениях. Объект научного познания всегда представляет по своей внутренней природе как некоторое единое противоречивое целое. Для экономического объекта – мира-экономики – это внутреннее единое противоречивое целое предстает как внешним образом положенное предметом противоположных определений его.

Одновременно это представление схватывает и противоположный характер отношений к нему со стороны участников общественного производства. Сам экономист-исследователь, задача которого сформировать целостный научный образ своего предмета, изначально является носителем определенных интересов. Основанием этого интереса здесь он выступает в форме научного интереса, является воля, противополагающая себя разуму. Разум не в состоянии по своей природе преодолеть волю. Он способен ее не более как отрицать, в смысле ограничивать в процессе познания. Иначе говоря, воля в самом процессе познания использует разум как самоограничение и преодоление самого себя, как новый момент своего отрицания и одновременно воспроизводства на новом уровне.

Это Я является не просто носителем сознания. Оно вмещает в себя как волю, так и сознание, и не может сбросить с себя свое собственное отношение к предмету, ибо последнее всегда есть его собственный интерес. Интерес, как внешнее неосознанное проявление воли в том числе, ибо интерес может и осознаваться, есть выражение собственного отношения Я к предмету научного исследования.

Воля есть тот необходимый момент, от которого нельзя освободиться как от грязного рубища. В итоге исследователь, предмет которого материальные интересы, выявляющиеся в мире-экономики, принципиально не может выработать целостный научный образ. Принцип целостности познания экономических явлений остается недостижимым для отдельного исследователя, каким бы оригинальным методом он ни оперировал. Для отдельного исследователя, изначально отягощенного своим собственным отношением к исследуемому предмету, принцип целостности остается декларируемым, не осуществляемым принципом в результате, но осуществляемым в стремлении, в движении, в процессе.

Проблема формирования целостного образа мира-экономики лежит как в сфере самого мышления, осознания, т. е. сфере рассудка, разума, так и в сфере, запредельной для самого разума, или воле.

Для процесса познания эта проблема проявляется в том, что целостный образ исследуемого экономического объекта есть его целостная, конкретно-всеобщая форма мысли. В ней отражается содержание понятия, его целостный концепт, приближающий нас к целостному образу мира-экономики. Они не есть копии мира-экономики или отдельных его фрагментов, не прямые эмпирии, а свободные изобретения разума, по А. Эйнштейну. В результате этого свободного изобретения разума достигается отображение мира-экономики не просто таким, каков он есть, а таким, каким бы мы его хотели видеть, исходя из научных позиций исследователя, его места в системе распределенных в обществе материальных интересов. Отдельный исследователь формирует абстрактный образ мира-экономики. Некоторые в своем интегральном образе приближаются к целостному образу, однако этот этап приближения способен, как нам представляется, сформировать не сам научный целостный образ действительности, а ее рассеянный образ мира-экономики в абстрактных понятиях.

В качестве важного момента формирования, научного образа в понятиях следует указать на то, что нельзя отбросить роль и место воли в процессе самого мышления, понять, или хотя бы представить гипотетически сам процесс обусловленности волей самого процесса мышления, его интересами. Если этого не принимать во внимание, абстрагироваться от процесса формирования научного образа, то сами понятия, по мысли Луи де Бройля, будут совершенными, строгими, но одновременно все более и более бесплодными.

Вряд ли будут убедительны те аргументы, а точнее, те основания, из которых исходит сам исследователь. Ведь принципы не доказываются, потому они и есть принципы. В последних как раз и раскрываются позиция исследователя, его метод. И хотя, как часто утверждают, метод как бы предопределен самим объектом, как бы вытекает из последнего, мы имеем основания добавить, что на метод оказывает влияние субъективный фактор. Он предопределен научной позицией, самим объектом и интересами исследователя. Последние оформляют их осознанное воплощение в целях исследования, определенным образом уже предопределяя сами результаты. Как писал по этому поводу классик, в истории общества действуют люди, одаренные сознанием, поступающие обдуманно или под влиянием страсти, стремящиеся к определенным целям. Здесь ничто не делается без сознательного намерения, без желаемой цели. Следовательно, роль и место разума в формировании целостности научного образа не представляются как простая и однозначная научная проблема.

Расхожему утверждению, что разум способен сформировать целостный научный образ, подчеркивая и абсолютизируя роль мышления в познании как сознательно формируемый процесс понятийного аппарата, мы высказываем аргументированный ранее следующий тезис. Его суть можно свести к тому, что именно сознание, разум, будучи предопределены волей, становятся тем органоном, который заставляет его самого следовать тому пути, который заложен в самих принципах научного подхода, ибо он предопределен самим исследователем. Его Я включает в себя собственно субъективное научное отражение и его субъективную волю. Разум сам закрывает за собой ворота целостного отражения мира-экономики. Принцип целостности познания экономических явлений, следовательно, всегда будет оставаться как некоторый принцип, к которому следует стремиться, и который никогда не может реализоваться в действительности для отдельного исследователя. Мир-экономики может быть схвачен в целостности, если он станет предметом исследований многих, представляющих всю гамму своих собственных интересов. Провозглашаемый прежде принцип партийности был своего рода антиподом принципа целостности, преодоление которого и в настоящее время не завершено.

Полагаем в качестве основания положение, в соответствии с которым продуктивным методологическим направлением в исследовании может стать реанимированная в своих возможностях диалектическая логика. Прорыв в раскрытии истинных целей и мотивов в поведении индивидов может обеспечить положение о диалектической, противоречивой связи, взаимообусловленности разума и воли индивидов и их сообществ. Следовательно, основным принципом диалектической логики должен стать принцип целостности сознания объекта. Данный принцип целостности в качестве основного принципа диалектической логики выдвигался видным представителем абсолютного идеализма Ф. Бредли [F.H. Bradley, 1846–1924].

Диалектическая логика, прорывая узкие возможности формальной логики, становится тем самым важным органоном в процессе формирования целостного теоретического образа исследуемых объектов. Однако при всей тривиальности подобного суждения остается до сих пор не выявленным вопрос о самой природе диалектической логики как науки. Более того, до сегодняшнего дня существуют различные определения самого предмета диалектической логики, хотя все сходны, по крайней мере, в одном и самом существенном. Диалектическая логика есть наука о законах и формах теоретического мышления. Существенным здесь является то, что предмет должен браться всесторонне, опосредованно в его развитии, в его самодвижении. Практика должна занять основное место в процессе верификации и войти в полное определение предмета, в т. ч. как критерия истины. Истинный образ ограниченного сознанием предмета есть не некоторое абстрактное суждение, не абстрактная истина, а конкретная истина. При этом конкретное нами ассоциируется, наконец, отождествляется с целым, с тотальностью. В итоге можно сделать вывод, что одна из важнейших функций диалектической логики состоит в том, что она формирует основания для теории логического вывода, формирует принципы логически правильного мышления, являясь тем самым теорией самой формальной логики. Диалектическая логика в центр своего предмета переносит проблему истины, проблему формирования адекватного теоретического образа, а, следовательно, пути, методы достижения этого целостного теоретического образа.

Проблема обнаруживается в соотнесении предмета диалектической логики с предметом материалистической или идеалистической диалектикой и теорией познания. Здесь мнения встречаются самые различные. Их обобщенное изложение с элементами критического отношения к точкам зрения различных авторов можно найти в работах последних лет.

Многие авторы считают, что диалектическая логика, материалистическая диалектика и теория познания целиком совпадают.

Другие подчеркивают их единство, однако в границах единства вышеупомянутого тождества не обнаруживается. Диалектика, логика, теория познания, являясь сферами философии, тем не менее, имеют каждая свой предмет.

Встречается и некоторое компромиссное понимание этих двух точек зрения на характер единства. Так, диалектическая логика рассматривается в двух ипостасях, в широком и узком смыслах этого понятия. В широком смысле этого понятия диалектическая логика совпадает по объему с материалистической диалектикой как наукой и наиболее общих законах не только мышления, но и самого бытия.

Диалектическая логика в узком смысле понятия есть область знания о законах и формах мышления. Тем самым она уже не совпадает с материалистической диалектикой, ибо является лишь только ее составной частью.

Встречается и такой взгляд на диалектическую логику, согласно которому марксистская логика есть систематически развитая и систематически изложенная философия диалектического материализма. Нетрудно заметить, что, отбросив несущественные дополнения, здесь диалектическая логика совпала с философией диалектического материализма.

Беда авторов подобных концепций состоит в том, что они не критически заимствуют некоторые положения классиков, приводя высказывания последних в качестве аргумента в процессе верификации. В результате утверждения о творческом подходе к наследию классиков сами допускают элементарные ошибки в системе доказательства, применяют положения, которые с точки зрения формальной логики считаются недопустимыми. Речь идет о аргументах, суть которых сведена к ссылкам на авторитет. Последнее есть запрещенные формальной логикой способы и методы верификации.

Утверждения о совпадении предмета диалектической логики и всей марксистской философии обосновывают тем, что только опираясь на определенные знания о мире можно выводить соответствующие нормы подхода к изучению объективной реальности.

При этом опять же ссылаются на утверждение Ф. Энгельса о том, что единственным содержанием мышления является мир и законы мышления. Однако это точка зрения уже спорна по одному принципиальному моменту. Содержание мысли, т. е. концепт и сама форма мысли лежат в одной сфере – в среде мышления. Сам объективный мир и его отражение в сознании – это две разные формы бытия.

И с точки зрения бытия – эти принципиально различающиеся сферы.

Если следовать этой неправомерно расширительной концепции, то диалектическая логика изучает не только законы и формы мышления, но и законы бытия. Тем самым по своему предмету она перекрещивается с предметом антологии как науки о всеобщих законах бытия, как учение об объективном мире и его закономерностях.

Не развивая далее критический анализ различных взглядов на предмет диалектической логики, мы принимает понятие диалектическая логика, которое охватывает сферу знания о законах и формах мышления в самом широком смысле этого положения. Диалектическая логика вошла по объему своего понятия в объем понятия теория познания, но не заполнила весь его объем. При этом совсем не следует теорию познания ограничивать сферой познавательной деятельности в аспекте отношений субъекта и объема, а диалектическую логику – сферой отношений между логическими формами мышления и объективным содержанием мышления.

Тем самым диалектическая логика не внимает в себя такие сферы научного знания, как формы правильного (логического) мышления, что является предметом формальной логики. Сама же диалектика, в т. ч. марксистская, должна пониматься как диалектическая логика. Понятие же «объективная диалектика» есть понятие нулевое. Суть диалектической логики можно свести к диалектическому методу в познании, к диалектической методологии в познании.

Следовательно, теория познания только включает в себя диалектическую логику как момент, как часть, но полностью с последней не совпадает. В противном случае теорию науки о познании мира, природы, общества, самого мышления можно начать, по крайней мере, с Г.В.Ф. Гегеля.

Основная проблема диалектической логики – это проблема истины. Логика ставит во главу угла своего предмета законы и формы познания. Последние облекаются в систему общих принципов процесса познания, или методологических принципов. Но если наука претендует на истинность своих выводов, то первые требования к самой науке можно сформулировать требованием истинности форм постижения объективного мира. Критерий истинности форм и методов познания многими авторами усматривается в требовании соответствия последних законов самой объективной действительности. Это может развиваться, например, в историческом аспекте.

Понять сегодняшнюю действительность можно только проследив ее генезис, становление, развитие, ее противоречие. Тогда логика должна отразить развитие самого объективного мира. В итоге последний в своем обновлении становится логично ставшим, а не привнесенным откуда-то в результате блуждающего мышления. Следовательно, основная проблема диалектической логики, как и теории познания вообще, это практика истины. Однако – понимая и трактую истину в теории познания, мы обнаруживаем самый широкий спектр мнений и суждений. От характера понимания самого предмета и задач логики зависит понимание истины, например понятие формальной истины. Последняя реализуется тогда и постольку, когда и поскольку само мышление соответствует определенным правилам, независимо от реального содержания самого мышления, их соответствия объективной действительности. Если мышление правильное, т. е. соответствует и не противоречит принятым канонам мышления, то мы получаем результат, который называют формальной истиной.

В итоге само мышление должно укладываться в прокрустово ложе правильных форм мышления.

Однако истина не может быть определена как некоторый результат, получаемый как бы автоматически. Главное – должны быть выполнены все требования правильного, формально-логического мышления. Результат предстает как некоторая данность, уже предопределенная самими исходными посылками. Нового знания формальная логика не достигает. Она лишь делает понятным, осознаваемым ход вывода, результат становится логическим следствием посылок и форм правильного вывода.

Понятие же истины как диалектического процесса уже перестало удовлетворять достаточность прежних требований формальной правильности мышления. Результат, т. е. истина, перестал рассматриваться как автоматический полный результат. Истина стала представляться как действительное целое, которое стало действительностью для мышления в результате рассмотрения его становления [Г.В.Ф. Гегель]. В результате истина предстает не как полный результат, а как процесс. В итоге проблема истинности знания разрешается таким образом: соответствует ли содержание (концепт) понятия природе самого предмета. Но и первое, и второе есть сфера мышления. Гегель вывел сущность в объективную реальность. Для нас этот путь закрыт. Объективная реальность не может быть представлена для исследователя иначе, чем посредством органов чувств и самого мышления. Для Г.В.Ф. Гегеля сущность, предмет, истинное есть объективное, для нас же это есть содержание мышления, отражающее законы, тенденции становления объективного мира. Если мы назовем знание понятием, а сущность, или истинное, – сущим, или предметом, то проверка состоит в выяснении того, соответствует ли понятие предмету. Если же мы назовем сущность, или в себе – (бытие), предметно понятием … то проверка состоит в выяснении того, соответствует ли предмет своему понятию. Очевидно, что то и другое одно и то же (Гегель).

Понятие принципов в диалектической логике Любая наука в своих теоретических обобщениях исходит из некоторых основ, являющихся отправными, опорными пунктами мышления. Эти исходные положения отражаются понятием принципы (от лат. principium – начало).

Концепция данного понятия раскрывается как основное исходное положение какой-либо теории науки, учения, как руководящее положение, основное правило, установка для какой-либо деятельности, как внутренняя убеждённость в чём-либо, точка зрения, норма поведения, и наконец, как основная особенность устройства, действия механизма.

Принцип в теории познания, на наш взгляд, не должен сводиться к тому или иному приёму, методу познания, а сам должен предопределять эти методы, их характер. Поэтому вряд ли убедительна позиция тех учёных, которые растворяют принцип в сфере конкретной научно-практической деятельности низводя их, по существу, до уровня приёма, самого метода познания действительности.

Так, в диалектической логике закрепились в качестве общепринятых положений, согласно которым принципы диалектической логики сводились к принципу объективности рассмотрения, к принципу всесторонности, к принципу определённости, к принципу конкретного тождества, к принципу детерминизма, к принципу причинности, к принципу необходимой связи, принципу сведения к закону, к историзму как принципу диалектической логики, к принципу системности, к принципу противоречия, к принципу субстанциального подхода, к принципу восхождения от абстрактного к конкретному, к принципу единства анализа и синтеза и др. Однако уже беглый взгляд на этот широкий спектр принципов диалектической логики позволяет усомниться в самой правомерности употребления последних в качестве принципов. Многие из них, как это будет показано далее, не могут претендовать на место принципов, ибо они производны от более основательного, исходного основного положения – принципа целостности. В этом положении мы принимаем как достаточную всю систему аргументации, приведённую сто лет назад известным философом, представителем абсолютного идеализма Ф. Бредли.

Ф. Бредли развил идею Г.В.Ф. Гегеля, в частности, метод воспроизведения в мышлении целого, хотя и на позициях идеалистической диалектики.

Формальная логика уже изначально ограничена в своих познавательных возможностях познать целое, сформировать его адекватный теоретический образ. Это видно уже в процессе абстрагирования, который описывается формальной логикой и подчиняется закону обратного соотношения объёма и содержания понятий.

Мысль, пытаясь схватить целое, не может воспроизвести это сразу. Человеческое мышление не охватывает действительность во всех его взаимосвязях в её сути. «Вещь-в-себе» не является непосредственно, она скрыта. Сознанию ничего не остается, как решать задачу познания таким образом, чтобы абстрагироваться от внешнего, несущественного, а иногда и от существенного. Предмет познания в его мыслительных формах огрубляется, обедняется.

Далее сознание совершает как бы обратный процесс, двигаясь от абстрактных образов к конкретному. Содержание нашей мысли становится более богатым, но одновременно объём понятия, или денотат, охватывающий это возросшее богатство конкретного, становится всё меньшим и меньшим. В итоге, чем о большем мы мыслим, тем о меньшем мы знаем.

Далее, формальная логика не позволяет воспроизвести целое.

Для формальной логики целое либо дано изначально, либо не может быть дано принципиально, например, в суждении «субъект есть предикат». Если предикат расщепляется до известного предела, то это суждение превращается в мало значимую для познания тавтологию.

Суждения, исходящие из принципа целостности предмета, становятся утверждением о качествах, свойствах, действительности, вычленением из нее некоторых элементов. Развивающееся знание о предмете как о целом, есть, таким образом, действие мыслительной функции, которое расширяет еще неполное конкретное до целого посредством идеального синтеза. В этом заключается один из основополагающих принципов диалектической логики.

Однако целое не конструируется, не изобретается из ничего.

Это целое оформляется творческим мышлением, преодолевая односторонность, абстрактность, наконец, однобокость и ущербность теоретического образа данного на начальном этапе познания в процессе анализа. Из этого следует, что вышеназванные принципы есть, скорее всего, методы формирования конкретно-всеобщего, целостного, тотального образа. Они есть необходимое логическое следствие, а не причина, не основание, от которого следует отталкиваться и исходить в процессе познания.

Принцип объективности рассмотрения Принцип объективности рассмотрения некоторыми авторами (например, В.П. Кохановский, Й. Элез и др.) раскрывается в функции связи материалистической традиции в философии, материалистическим характером философии и марксистским диалектическим методом.

Недостаточность системы аргументации обнаруживается уже тогда, когда теорию познания, диалектическую логику насильно, произвольно ограничивают сферой марксисткой диалектики, марксистской диалектической логикой. Однако вся теория познания не сводима исключительно к вышеупомянутой сфере, разделу философии. Она есть её не более как ветвь, часть. И последняя никогда не может быть сведена к целому, к философии вообще. Далее, сам термин объективность рассмотрения, как нам представляется, несет в себе внутреннее противоречие в рамках материалистической диалектики. В любом случае знание укладывается в форму мышления субъект есть предикат, т. е. суждения. Носитель знаний есть субъект, это наше знание о предмете посредством наполнения знания его качествами, признаками предиката. Предикат (лат. – predicatum) есть то, что в суждении мыслится и высказывается о предмете, являясь логическим сказуемым, указывающим на свойства предмета, его состояние и отношение к другим предметам. Если буквально трактовать объективность рассмотрения, то субъект должен быть каким-то образом перенесен в сам предикат, в объект. Однако тогда исчезает и сам субъект.

Если же это означает, что есть некий всеобщий разум, отличающийся от индивидуального сознания, от Я, то это противоречит самим принципам материализма.

Если же объективность рассмотрения сводится к попыткам преодоления человеческой субъективности, т. е. чувственной практической деятельности, то это уже давно преодоленное философское положение, которое однако может обнаружить и обнаруживает свое двойное дно.

Если же под объективность рассмотрения принимается метод постижения истины, как со стороны результата, так и со стороны процесса, то этот взгляд был уже преодолен Г.В.Ф. Гегелем в его критике философии Канта. Это заслуга не материалистической диалектики, а идеалистической диалектики Г.В.Ф. Гегеля.

С последним пониманием мы могли бы согласиться, только если эту объективность рассмотрения предоставить как всесторонность рассмотрения, позволяющую фактически постигать целостно теоретический образ предмета. Сам же термин, при этом объективность рассмотрения, как и понятия «объективная истина», «всеобщий интеллект» есть понятия идеалистической диалектики, а в границах материализма они есть нулевые понятия.

Категоричность суждений, типа: методы, исключающие принцип объективности, не могут быть методами отыскания истины, тем более не могут быть научными, ибо научный метод может быть только материалистическим, что объективность рассмотрения в своем истинном значении и есть принцип материалистического мышления, – только лишний раз свидетельствует о схоластичности, надуманности, ненаучности подобного принципа.

Научная необстоятельность принципа объективности подчеркивается и усиливается тем обстоятельством, что последний напрямую увязывается с принципом партийности, ибо материалист, как отмечает К. Маркс, последовательнее объективиста и полнее проводит свой объективизм. Материализм включает в себя партийность, обязывая при всякой оценке событий прямо и открыто отстаивать точку зрения определенной общественной группы.

Принцип всесторонности рассмотрения Суть данного принципа олицетворяет стремление человека к познанию того или иного явления общественного бытия в его целостности. Раскрывается принцип всесторонности в ценностном охвате явления в процессе познания, фиксировании всех сторон явления, нахождении цепи опосредующих звеньев и их воздействие на предмет и на самих себя, выделение сущностного уровня со стремлением понять явление, которое уже было накоплено сущностным «светом», т. е. превращением явления в действительность, по-Гегелю.

Считалось, что принцип всесторонности рассмотрения реализуется в системе всеобщих категорий. Диалектическая логика выступает как предпосылка, процесс, итог и сумма всего опыта познания.

При этом данный принцип как бы осуществляется в двух сферах: на эмпирическом уровне и на сущностном, или теоретическом уровне. Считается общепринятым в научном исследовании, что существенное отношение, выделение которого составляет предпосылку всестороннего рассмотрения предмета в теоретическом названии, должно удовлетворять следующим требованиям. Во-первых, теоретический образ должен быть действительно всеобщим, и, во-вторых, этот теоретический образ должен охватывать в своей целостности как глубину существенного, так и богатство особенного. Если это требование не соблюдается, то неизбежен следующий результат. В первом случае, если исследователю не удалось проникнуть в сущностный уровень, то он не может выйти и на закон.

Он вынужден довольствоваться внешними сторонами предмета, описывая факты, не переходя в сферу логического мышления. Это удел муравьев, по образному замечанию Г.В.Ф. Гегеля, – «собирать и описывать факты».

Во втором случае, если не достигается единство всеобщности и особенности, и исследователь остается на уровне умозрительных заключений, результат и все исследования как бы теряют свое основание. Начинают строиться умозрительные логические конструкции, но птица истины, по меткому замечанию Бём-Баверка, в этом научном здании не поселяется. Следовательно, ставится задача развести понятия «принцип всесторонности рассмотрения» и «принцип целостности познания». Употребление понятия «всесторонность» рассмотрения» представляется не совсем корректным. Объем понятия «всесторонность» не совпадает с объемом понятия «целостность».

Можно утверждать, что всесторонность есть один из способов познания предмета в его целостности. Аргументируем мы тем общеизвестным и принятым в теории познания положением, суть которого сводится к суждению: – в сфере сущности нет каких-то «сторон».

О сторонах рассмотрения можно вести речь лишь тогда, когда наше познание оперирует ощущениями, возникают так называемые апперцепции [от лат. «ad» – при – и «perceptio» – восприятие]. Последние как бы подготовили почву для дальнейшего теоретического познания. Эти апперцепции в отличие от перцепции [perceptio – лат.] дают, по-Лейбницу, ясное и осознанное восприятие. Следовательно, только на уровне эмпирического можно утверждать, что принцип всесторонности может определенным образом реализоваться как рассмотрение явления с одной стороны, затем с другой стороны, и таким образом может привести к противоречиям в формировании теоретического образа. Поэтому далеко не случайно И. Кант наряду с этой «эмпирической апперцепцией» вводит понятие «трансцендентальной апперцепции» как изначального неизменного единства сознания, в качестве условия всякого опыта и познания, позволяющего синтезировать многообразие восприятия.

Из этого можно заключить, что принцип всесторонности рассмотрения в диалектической логике должен быть дополнен таким необходимым моментом в познании, благодаря которому первый начинает восприниматься как необходимый, но недостаточный метод, способ в формировании целостного теоретического образа. Следовательно, и в этом случае «принцип всесторонности» рассмотрения сводится, поглощается более фундаментальным основанием, а следовательно, и имеющим больше оснований быть отнесенным к принципам диалектической логики – принципу целостности. Принципу целостности, а не принципу всесторонности, как нам представляется, присущ характер рассмотрения явления, вещи самой по себе, взятой как бы в обособленности от других вещей, то есть рассмотрение внутренней структуры в системе, обусловленной внутренними причинами и связями. Этот процесс органически дополняется и рассмотрением структуры, ее природы, генезиса, в свете внешних связей, обусловленности последней внешними факторами, окружающей это явление экономической, политической, социальной, культурной действительностью. Целостный подход в познании внешнего и внутреннего взаимодействия и взаимообусловленности позволяет сформировать теоретический образ экономического явления, предмета, вещи, события с позиции органического целого, то есть как организма. Внутреннее, существенное явление не может являться исследователю непосредственно как некоторая данность. Внутреннее, постигаемое исключительно умозрительно, выходит во вне, через другое.

В этом и раскрывается так называемая у Г.В.Ф. Гегеля, «тотальность отношений» – то, что явление есть в себе, есть целиком, полностью в своей внешности. Следовательно, внешность, экономическое явление можно охарактеризовать как целостность, как тотальность, как рефлектированное в себя единство. Выхождение во вне целого представляется, таким образом, как рефлексия не только в другое внешнее, но и в себя. Следовательно, явление в своей внешности есть проявление, отражение во вне того, что оно есть само в себе, в своей самости. Другого приема для современного рационального познания механизма не существует, если, конечно же, не принимать во внимание такие теории, которые оперируют понятием «сущностное видение» и т. д. Сформировать целостный теоретический образ экономического явления становится возможным благодаря целостному подходу. Целостность теоретического образа может сформироваться целостным подходом, принципом целостности самого познания, преодоления абстрактности, и одновременно, однобокой спекулятивной умозрительности в исследовании.

Здесь именно принцип целостности в познании, а не всесторонность рассмотрения позволяет перейти к субстанциальному подходу в формировании теоретического образа. Однако, субстанция [substantia – лат. – сущность, то, что лежит в основе] понимается как некоторая реальность, однако взятая вместе со своими апперцепциями, формами своего бытия и движения, есть конкретностная всеобщность, как целостность, как тотальность. Между сферами сущности, которые как таковые, взятые вне внешности, могут бытийствовать исключительно в сознании и самой ощущаемой объективной реальностью, и не могут находить никакие опосредующие звенья.

Есть внутренняя природа, рефлектированная во вне, и тем самым одновременно и на саму себя, и сама внешность есть явление этой внутренней природы, как сущности. Между ними нет взаимодействия. Сущность лишена сама по себе движущей силы. Последняя проявляется, находит формы своего бытия именно в субстанции, которая должна пониматься нами так, как это было отмечено несколько ранее. Только в этом случае позволительно применять, оперировать понятием субстанции как «причины самой себя», то есть как спинозовской causa sui.

Содержание принципа определенности в диалектической логике Утверждается, что содержанием принципа определенности теоретического мышления является закон перехода количественных изменений в качественные, ибо всякая определенность вещей, явлений, событий есть определенность их качества, а точнее как того, так и другого.

Если качественная определенность вещей связана с их структурой, так называемым системным качеством, то это позволяет отличить природу одной вещи от другой, то количественная определенность раскрывается в массе, количестве, множестве. Последнее, однако, берется не столько абсолютно, сколько относительно.

Отсутствие определенности, т. е. неясности относительно внутренней природы явления, его коренного, системного качества наблюдается в тех моментах, когда этот вопрос для исследователя приобретает особую важность, а именно, в момент перехода от одного качества к другому. В этот момент перехода еще обнаруживается единство элементов, связывающих предшествующее качество и последующее качество. Однако изменение качества вещи уже размывает, делает неопределенной саму границу во внутреннем взаимодействии составляющих элементов. Определить, однозначно регистрировать, отразить этот переход предоставляется крайне затруднительно, порой теоретически невозможно. Это объясняется уже тем, что изменение внутреннего системного качества не может быть обнаружено непосредственно. Данную проблему можно обнаружить уже в попытках софистов разрешить парадокс брадобрея, лысого и т. д. Этот процесс может только рефлектироваться во внешность, а тем самым и на самоё себя. Проблема, однако, заключается в том, что эти изменения вовне, представляющиеся исследователю как апперцепции, в первую очередь, не говоря уже о перцепции, несут в себе элемент консервативного, традиционного для прежних форм восприятия и осмысления. Другими словами, даже в процессе познания, в сфере мышления формирования теоретических образов обнаруживается инерционность апперцепции. И здесь существенную роль осуществляют не столько сами апперцепции, сколько перцепции. Последние есть вообще бессознательные восприятия. Игнорировать это важнейшее теоретическое положение теории познания невозможно.

Исследователь оказывается перед дилеммой. Либо он абстрагируется от этого процесса качественного перехода и в этом случае как бы перепрыгивает этот системный переход, достраивая размытость, неопределенность качественного быта новыми умственными конструкциями, либо он вынужден ожидать это формирование предмета, когда границы между элементами системы определились, выявились, стали более видимыми мышлению. Однако в конечном результате, как первого пути, так и второго, отмеченные недостатки хотя и в разной степени нежелательны.

В первом случае исследователь довольствуется нагромождением новых гипотез, новых теорий, имеющих под собой довольно слабые основания. Во втором случае исследователь теряет темп в научных поисках, ибо вынужден терять время на подобное созревание объекта. Каждое направление научного исследования может иметь место, в зависимости от природы исследуемого объекта, его развитости, созревания, а также располагаемых временных ресурсов.

Можно заметить, однако, следующее. Экономическое, социальное, культурное, правовое, этическое бытие человека обнаруживает глубокую инерционность в своей природе. Общество долго созревает к последующим переменам. Горячие головы исследователей, рождая внешне привлекательные идеи, конструкции будущего общественного устройства, порождают нетерпимость в действиях политиков.

С одной стороны, мышление не оказалось способным определять природу объекта, раскрывая его качество, не говоря уже о процессе ломки старого качества и реформирования нового.

С другой стороны, появление политиков, уже не по разуму старательных, нетерпеливых, старающихся перепрыгнуть, ускорить, наконец, проигнорировать процесс эволюционного дозревания общества, подталкивает последних к пути искусственного ускорения, формированию новой социально-экономической среды. Этот путь уже ничего не имеет общего с естественным путем становления социально-экономического бытия. Насильственное вмешательство в природу социально-экономического бытия, когда оно не познано в своей самости, не может привести ни к чему другому, как к навязыванию системы элементов чуждой самой природе. В итоге становление истины не ускоряется, а из-за деформации, чуждой ее внутренней природе, ее качеству, обнаруживает момент стагнации и регрессии.

Доказательством этого положения служит вся послереволюционная практика России, начиная с момента гибели великого реформатора П.А. Столыпина [1862–1911 гг.] Как нам представляется, это убийство обнаружило факт крайней реакционности, а в нашем понимании инерционности, социально-экономической жизни дореволюционной России. Не все элементы тогдашней России впитали в себя это новое формирующее качество. Последнее не определилось, а, следовательно, эта определенность не была достоянием всех слоев российского общества. Поэтому, будучи прогрессивными, по своей сути эти реформы натолкнулись на противоречия тех слоев, которые были носителями этой традиционности, реакционности прежних социально-экономических отношений. Природа последних раскрывается нами в инерционности социально-экономических систем. Их природу можно объяснить механизмом постепенного накопления потенциала экономических изменений. Именно этот период и придает системе способность сохранить традиционность своего социально-экономического уклада, всех форм общественного бытия.

На этом этапе количественных накоплений новое качество не возникает. Система находится в границах прежней определенности. Связи между элементами сохраняют прочность, и попытка разрушить связи в отдельных элементах не может привести к коренной смене системного качества. Разрушенное навязанными извне насильственными воздействиями может привести только к временной утрате системой своих функций. Через некоторое время система как организм, как органическое целое, регенерирует утраченные органы и восстановит свои функции. Здесь система как птица феникс, сгорая, возрождается в прежнем своем обличье. И только тогда, когда система накопила такие количественные изменения, которые как бы перешагивают ее границы, т. е. достигают меры в пределах прежнего качества, только тогда слом старого, прежнего системного качества становится необходимым объективно и логически оправданным.

Любые же попытки остановиться в познании на ступени конструирования мыслительных абстракций несформировавшегося в своей природе объекта, а, следовательно, и в самом сознании необходимо приводят к спекулятивному мышлению. [Мы употребим здесь понятие спекулятивное мышление не в смысле положительного мышления в противоположность отрицающему, негативному, или диалектическому, мышлению по-Гегелю]. В последнем предмет подвергается мысленному расщеплению, но осознаваемое целое определяется в мышлении, в своих составляющих, структурных элементах. На этапе спекулятивного мышления целое начинает конструироваться мышлением, охватывая всю совокупность его взаимосвязей и взаимозависимостей. В этом случае понятие спекулятивного или положительного мышления отражает процесс формирования органического целого, где каждый элемент уже воспринимается не столько как составная часть этого целого, сколько момент целого, его орган, осуществляющий определенную функцию целого. При этом целое начинает приобретать новое качество, которое имелось только в потенции у составных частей и которое никогда не могло проявиться у этой части, как обособленного элемента. Оно не могло проявиться и у целого, если это целое сформировалось объективно не как органическое целое, а как механическое целое. В органическом целом можно обнаружить так называемый эффект синергизма («synergetikos» греч. – совместный, согласованно действующий). Синергетический подход в познании объектов экономико-социальной действительности, как нам представляется, есть форма, реализующая принцип целостности в познании, когда сама синергетика воспринимается нами как научный философский принцип рассмотрения природного мира и самого процесса мышления как целостного, самоорганизующегося мира природы и его теоретического отражения.

Если же прогнозировать последнее в самом процессе познания, то широко открываются двери для злоупотребления диалектической логикой, сведения ее к софистике и одновременно к эклектике. Более того, забвение принципа целостности познания наиболее сложного социально-экономического феномена, способно реализовать уже эффект синкретизма («Synkretismos» греч. – объединение). В итоге исследователь может получить различного рода сочетания разнородных и противоречивых воззрений и теорий, лишенных какой-либо внутренней связи и являющихся таким образом худшей разновидностью эклектизма.

Следовательно, то, что некоторые авторы, отмеченные нами ранее, понимают под принципами определенности в диалектической логике, мы склонны считать определенностью как требование осуществления действительного принципа познания – принципа целостности. Последний реализуется через метод, механизм определенности, позволяет преодолевать спекулятивность (в отрицательном смысле слова, а не в положительном), умозрительность, односторонность, и, наконец, синкретизм с его наихудшей разновидностью эклектизма.

Объект, представленный в теоретическом образе исследователя как целостный, включающий в себя всеобщность, существенность и многообразность своих модусов, внешних форм бытия, предстает уже не как этот набор несвязанных сущностью внешних своих определений, т. е. не как некий эклектический образ, а как единство внешне различенных, но внутренне объединенных единой концепцией целого.

Данный механизм позволяет преодолеть противоречивость в сфере формально логического мышления. Эти различающиеся определения не должны разрушать единство органического целого, они лишь различающиеся определения одного и того же внутренне самопротиворечивого целого.

К сожалению, термин «самопротиворечивость» крайне неудачен. Объективно в самом объекте нет никаких противоречий в смысле widerspruch (нем.). Это скорее отражает социальноэкономическое бытие в процессе саморазвития, самодвижения, когда этот мир воспринимается и как causa sai и как causa finalis.

Некоторые авторы усматривают принцип определенности в диалектической логике как требование к точным теоретическим определениям, дефинициям. Безусловно, каждое понятие, отражающее объективный мир, как и сам процесс мышления, имеет свое имя, термин, свой объем, или денотат, и свое содержание, или концепт.

Особенность теоретических определений состоит в том, что оно, т. е. определение должно отвечать всем вышеотмеченным требованиям. Одно определение не может заменить другое определение. Оно может его дополнять. Однако тогда мы должны отметить, что первоначальное определение было определением неполным, нуждающимся в дополнении. Одновременно и второе определение не есть определение, ибо без первоначального определения оно есть лишь дополнение без первоначального основания. В итоге следует отметить, что определение понятия приводит к множеству определений и ни одно из них не может считаться как самодостаточное, т. е., они есть односторонние определения. Эти определения часто находятся в соотношении контрарности, или противоположности.

Между ними осуществляется закон противоречия, но не осуществляется закон исключенного третьего. (Логически верно будет сказать, не закон противоречия, а закон непротиворечия. Исключение противоречия в мышлении следует считать законом, как сущностным, необходимым моментом самого формально-логического мышления, но никак не наоборот, как это принято со времен Стагирита).

Эта совокупность противоположных определений не противоречит требованиям правильного, т. е. формально-логического мышления. Оно позволяет формировать целостный теоретический образ, эти определения могут быть истинными, однако истина здесь понимается не как соответствие полученного теоретического образа объективной реальности, а как момент постижения этой истины, когда последняя схватывается под углом зрения какого-либо субъекта присвоения в обществе.

Этот процесс позволяет т. о. формировать целое, как конкретновсеобщее, что для нас есть тождественность. В итоге формируется понятие, как исчерпывающая определенность, по-Гегелю.

Следовательно, принцип целостности есть одновременно принцип достижения исчерпывающейся определенности, а не определенности как формы соблюдения элементарных правил формальной логики в сфере реальных или номинальных определений.

Принцип конкретного тождества Принцип конкретного тождества вытекает из требований закона тождества в формальной логике. Суть последнего можно свести к требованию тождественности всякого понятия и выражающего его слова. Каждая мысль, приводимая в суждениях, умозаключениях, должна сохранять свою мысль, т. е. сохранять свое логическое содержание.

Тождество предполагает бытие вещей более чем одной, либо одной, когда ее рассматривают, как нечто большее, чем одна. Следовательно, когда утверждают, что вещь (явление) тождественна самой себе, то эту вещь (явление) рассматривают как две. Данное трактование тождества Аристотелем не позваляет развести понятие абстрактного тождества, или формально-логического, различия и противоположности.

Этот недостаток преодолевается через 2 тысячи лет в философии Г.В.Ф. Гегеля. Абстрактное тождество не дает возможности приблизиться к сущности явления. Эту возможность дает диалектический метод в философии Г.В.Ф. Гегеля, когда последний вводит в научный аппарат понятие конкретное тождество. В итоге, по-Гегелю, истина достигает своей полноты лишь в единстве тождества с разностью. Тождество и различие начинают представляться как моменты различия, заключенного внутри самого предмета. В результате они представляются как рефлектированные моменты единства, в нашем случае, целостности, или тотальности. Каждое из этих противоположностей начинает находить формы своего выражения через свою противоположность. Отрицательное, которое противостоит положительному, имеет смысл только лишь в указанном соотношении с этим своим другим. Следовательно, каждое понятие содержит в себе своё внутреннее противоположное определение.

Тождество, которое может претендовать на некоторую гносеологическую ценность, должно быть, по-Гегелю, конкретно, как единство различенного. Из этого вытекает, что абстрактное тождество должно восприниматься само по себе как продукт абстракции исследования, отвлечение от внутренних различий в процессе изменений, перехода состояния, качеств вещей и явлений друг в друга. Каждый предмет находится в процессе изменения, он в каждый данный момент тождественен себе самому и одновременно отличен от самого себя.

Самые различные и порой внешне противоположные явления социально-экономической деятельности должны восприниматься как тождественные друг другу, ибо они вступают между собой во взаимодействие, переходя друг в друга. Эта объективная реальность должна соответственно получить и формы своего теоретического отражения в процессе познания. В итоге процесс познания представляется как процесс непрерывного воспроизводства тождества различенного и противоположенного. И хотя образ предмета, явление всегда не совпадает с конкретностью, в то же время он ему тождественен со стороны структуры, являясь тем самым субъективным образом объективного мира. Можно обнаружить тождество бытия и мышления. Однако это не абстрактное тождество, это есть тождество объективного мира и субъективного теоретического образа, его мысленный аналог. Эти феномены противоположны в своей тождественности, т. е. они обладают признаками единства. Следовательно, понятие тождества, понятие единства во многом совпадают, однако они сами не тождественны. Тождество по объему своего понятия охватывает объем понятий «абстрактное тождество»

и «конкретное тождество». С понятием единство совпадает понятие конкретное тождество, однако единство здесь рассматривается как диалектическое единство, которое включает в себя тождество как момент целостного отношения. Одновременно другим моментам единства становится различие. Диалектическое единство не есть простая совокупность тождества и различия. Оно представляет, скорее, процесс взаимодействия различных противоположных вещей, сторон, явлений, включая и самих понятий. Следовательно, это диалектическое единство следует понимать как процесс их взаимных переходов, в силу чего и становится возможным охарактеризовать этот процесс как конкретное тождество.

Представляется только как теоретическое недоразумение авторов некоторых утверждение о том, что конкретное тождество всегда имело место не только в объективном мире, но и в самом процессе познания. Для утверждения подобного об объективном мире исследователь должен выявить первоначально природу как одной вещи, так и другой, как одного социально-экономического бытия, так и другого. Объявить их единство конкретным тождеством можно лишь тогда, когда будет выявлено это сущностно общее, или тождественное. В противном случае, это будет не конкретное тождество, совокупность разнородных вещей, событий и т. д.

Данный принцип конкретного тождества осуществляется, как было отмечено, во внешнем объективном мире, в самом процессе познания и в отношении к внешнему миру.

В процессе познания принцип конкретного тождества позволяет сформировать целостность теоретического образа путем присовокупления противоположных признаков в вещах, явлениях, среди которых в объективном мире обнаружилось единство. Эти различные объемы понятий, которые в этом теоретизировании начинают занимать различные части объема, позволяют формировать целостный теоретический образ, как бы выстраивая эту формирующуюся тотальность. Следовательно, принцип конкретного тождества становится уже тем исходным основанием (т. е. действительно принципом), посредством которого и через который самоосуществляется принцип целостности познания. По сравнению с ранее рассмотренными принципами этот принцип конкретного тождества в диалектической логике позволяет формировать целостный теоретический образ. В результате этого процесса результат можно охарактеризовать как конкретную всеобщность, как конкретное, как целое, как тотальность, наконец. И в этом отмеченном совпадении конкретное тождественно целостности.

Однако это не абсолютное тождество, а само конкретное тождество. Для первого характерна пустота содержания абстрактного тождества, где А=А в последнем даже имя понятия, т. е. термин, совпадает, например человек есть человек, жизнь есть жизнь и т. д.

Если исследователь поднимается до необходимости познания предмета в своей самопричинности бытия, когда последний есть причина самого себя, т. е. causa sie, то он вынужден не отбрасывать, не обрывать, тем самым не огрублять общую картину, а наоборот, мысленно достраивать в умозаключениях схему объективных связей объективного мира и самого мышления. Здесь понимание диалектики с ее внутренним присущим требованием – рассматривать мир в его бесконечной богатой всеобщей связи – становится законом в движении к идеальному образу целостного.

В стремлении к большей адекватности теоретического образа, стремящемуся к целостному отраженному в понятиях, суждениях, умозаключениях миру, исследователь наталкивается на объективные, практически непреодолимые трудности. Суть этой проблемы сводится к тому, что сами связи и отношения в объективном мире следует понимать в своей изменчивости, развитии, в постоянном самоотрицании уже устоявшихся, закрепившихся теоретических формах отражения – понятиях. Целостность теоретического образа требует не столько права всестороннего учета этих связей и взаимоотношений, сколько учета последних в движении, изменении.

Данная проблема становится уже не только практически, но и теоретически неразрешимой. Учесть всю целокупность (а не просто совокупность) связей отношений не только в статике, но и в движении, развитии становится невозможным. Принцип целостности уже становится недостижимым принципом познания объективного мира и, что не менее важно, изменчивостью отношения познающего субъекта к предмету. Меняются ценностные ориентации познающего субъекта. Субъект не в состоянии охватить этот целостный образ в теоретическом отражении и вынужден довольствоваться сферой, которая лежит в запредельной для познающего разума, не говоря уже о познающем рассудке, области. Это область есть сфера, куда разум пытается проникнуть, но не проникает. Эта сфера, область, прерогатива воли. Воля, будучи все-таки схваченной разумом, не исчезает, она лишь самоотрицается. Следовательно, воля направляет разум на познавание мира с целью удовлетворения его потребностей, и сама подвергается процессу самоотрицания. При этом инструментом, органоном этого процесса является сам разум. Воля использует разум как инструмент, как органон.

В этом сложнейшем противоречивом процессе формирования целостного теоретического образа, как некоторого конкретного тождества с объективным миром и самим процессом мышления воля занимает доминирующее положение. И если в отношении к процессу познания объективного мира последнее утверждение становится не очень очевидным, то в отношении воли к мышлению о самом мышлении сказанное выше отрицать уже невозможно.

Исследователь выбирает, использует метод познания, т. е. форму проникновения в сущность познаваемого.

Расхожему утверждению о том, что метод дан самим объектом, мы противопоставим наше утверждение. Для формирования целостного теоретического образа исследуемого объекта мы используем метод, который дан не столько объектом, сколько и самим субъектом. В последнем воля воплощается, что отражается в направленности интересов (как научных, так и материальных, духовных и т. д.) познающего субъекта. Познающий субъект есть носитель не только идей, их генератор, но и носитель воли, в первую очередь.

Изложенное выше не отрицает роль познающего рассудка, разума, наконец, в познавании социально-экономических явлений. Изложенное нами только подчеркивает неоднозначность оценки роли и места воли и разума в познании. И если сказанное выше в меньшей степени затрагивает область сферы, несколько удаленной от практически воплощаемых, реализуемых интересов, то в отношении познавания социально-экономических явлений положение меняется самым существенным образом. Здесь уже нельзя абстрагироваться от противоречивости отношения субъектов к событиям социальной, экономической, политической жизни общества. Как члены социума последние не только занимают различные ступени и иерархии власти, но и, в первую очередь, различное положение в системе производства, распределения, присвоения факторов, условий своего собственного бытия, т. е. жизни.

И если принцип конкретного тождества, а в нашем случае являющегося не более как существенной формой, т. е. законом, в формировании целостного теоретического образа, может непротиворечиво уживаться с другими принципами материалистической диалектики как, например, принципом объективности рассмотрения вещей и процессов, то подобное мирное сосуществование мы принять не можем.

Объективность рассмотрения, как это утверждалось нами несколько ранее, по существу, есть пустой принцип, если только он серьезно претендует на принцип истинности познания. Особенно это становится заметно в период сознательного, планомерного формирования пропорций условий общественного производства индивидуального бытия. Объективность не противостоит и, тем более, не отожествляется со стихийностью развития социума. Наоборот, чем более общество начинает проникать в сущность интересующих его отношений, тем более заинтересованный познающий субъект по своему, на свой манер, в соответствии со своими потребностями и нуждами понимает всю окружающую его объективность.

Этот мир, познаваемый на принципе объективности рассмотрения вещей и событий, оказывается пропитан отношением субъективизма. Отражаемый мир видится, в первую очередь, в соответствии со своим заинтересованным видением действительно объективного мира. Субъективный образ объективного мира изначально отягощен первородным грехом своего заинтересованного отношения к объективному миру, как условием, фактором своего собственного бытия.

Более того, это позволяет утверждать, что сам принцип объективности, формируемый в субъективных образах, в понятиях, суждениях, умозаключениях, несет в себе признаки contradictio in adjekto.

Насколько правомерны суждения о том, что принцип объективности позволяет преодолеть иллюзию полной свободы в познании, можно судить по более простым, доступным, понятным признакам.

Теоретический образ объективного мира все-таки должен быть образом в форме понятий, суждений, умозаключений, имеющих право на утверждение о положительном содержании в понятиях.

Все сказанное, однако, не исключает того положения, что возможно и свободное, творческое конструирование реальности в познающем сознании. Тем более, на переломных этапах возможно кризисное конструирование, когда оформляются творческие идеальные образы, строятся социальные утопии, пути выхода, преодоления кризисной ситуации.

Применение принципа объективности не должно приводить к абсолютизации субъективного фактора, волюнтаризму, игнорированию объективных законов и условий. Мудрость познания лежит не в крайностях, а в мере. Неправомерно и непомерное раздувание роли личного, группового, корпоративного, политического фактора.

Здесь не может иметь место доминирование той или иной роли познающего субъекта, его социально-экономической ниши в процессе присвоения и иерархии власти и т. д. Правило в практическом обустройстве социально-экономического, политического бытия, сводящееся к доминированию воли большинства при уважении прав меньшинства, здесь не срабатывает.

Существенность принципа целостного познания социальноэкономической, политической и иной реальности сводится к позиции рассмотрения всех противоречивостей явлений с позиций всех субъектов присвоения, а не интересов доминирующей социальной группы.

Состоятельность принципа объективности в познании с позиций материалистической диалектики не может приобретать свою значимость в противопоставлении, несовместимости с буржуазным объективизмом. Тем более, что последний отожествляется с ограниченностью констатации отдельных факторов, различных сторон и событий, находящихся на поверхности общественной жизни. Ему приписывается отказ от теоретического кассового анализа, от проникновения во внутреннюю природу явлений, от практических революционных выводов и оправдывания существующей социальной реальности. Признаками объективности рассмотрения, по мысли адептов марксизма, является то, что в момент познания реализующий этот признак объективности субъект должен доводить познание социально-экономической действительности до понимания необходимости революционных преобразований, в т. ч. насильственных действий.

Следует быть предельно корректным в критике принципа объективизма. Признавалось, что элементы субъективизма, волюнтаризма имеют место быть в процессе познания и преобразования действительности. Но именно принцип объективности и направлялся против реализации воли отдельных групп. Сообщество рассматривалось как некий однородный монолит, и субъективизм рассматривался как искажение, нарушение диалектико-материалистических принципов. Осуждая в своих документах волевые решения, субъективизм, волюнтаризм, тем не менее, подчеркивалась необходимость умеренного сочетания учета роли субъективного фактора с трезвым анализом и применением объективных экономических и социальных законов общества. Однако слабость этого принципа именно в том, что принцип объективности оказался несовместим с принципом конкретного тождества той же самой материалистической диалектики. Это уже противоречие самой теории, т. е. contradictio in abjekto, что низводит теорию до внутренне противоречивого учения.

Принцип конкретного тождества базируется на более фундаментальном, исходном принципе материалистической диалектики – принципе единства противоположностей. Именно в этом ключе можно искать и находить положительное содержание принципа конкретного тождества. Различное отношение к условиям социальноэкономического, политического бытия отражается в необходимости применения принципа конкретного тождества. Это различное, противоположное отношение есть форма противоречивого, противоположного бытия в границах целого.

Присвоение условий собственного бытия осуществляется в обществе посредством перераспределения создаваемого. Последнее само базируется на неких принципах справедливости. При этом каждая социальная группа в конкретные, исторические периоды времени наполняет понятие «справедливость» распределения своим содержанием. Но присвоение одними, есть то же самое, что отчуждение ими от иных участников социально-экономического бытия.

Эти противоречивости диаметрально противоположны, однако в то же самое время в границах целостности они становятся тождественными. И теоретически рассматривать один и тот же процесс присвоения одними в изолированности от этого же процесса отчуждения от других несостоятельно.

Нельзя не учитывать эти принципы в познании социальноэкономических явлений в отрыве их друг от друга. Тем более игнорировать различающееся, противоречивое, противоположное отношение различных субъектов присвоения к одному и тому же объекту.

Уже Аристотель отмечал, различал тождество, инаковость, различие. Если инаковость односторонне противоречит тождеству, то различие обнаруживает единство, или в нашем случае целостностный теоретический образ. Различными называются вещи, которые, будучи одинаковыми, в некотором отношении тождественны друг другу, но только не по числу, а или по виду, или по роду, или по соотношению, т. е. род которых неодинаков, а также противоположности, и те вещи, в сущности которых заключена инаковость, писал Аристотель.

Недостаток теории в рамках учения Аристотеля заключается в том, что здесь еще не рассматривалось единство тождества и различия как единства противоположностей в границах целостного теоретического образа, когда целое представляется как противоречивое единство.

Философия Г.В.Ф. Гелеля преодолела недостаточность метода Аристотеля. Гегель не отрицал необходимости абстрактного, или формально-логического тождества. Подчеркивалась не более как принципиальная недостаточность этого метода познания. Истина может быть понята только как истина целостного теоретического образа. Истина достигает последнего лишь в единстве тождества с разностью.

Тождество и различия – суть момента различия, заключенного внутри него самого; они суть рефлектированные моменты его единства, писал Гегель. Отношения противоположностей, заключающих в себе момент тождества, есть момент противоположностей, доведенных в познании до противоречивости. Последнее Гегель рассматривает как различие вообще, как противоречие в себе.

Следовательно, любое социально-экономическое бытие есть конкретное, целостное бытие, обладающее внутренней противоречивостью. Это целое находится не только в многообразных отношениях с другим бытием вещей, связей, но и противоречиво само себе и другим одновременно. Следовательно, чтобы понять это противоречивое целое, необходимо понять его как конкретное тождество своих внутренних различий, противоположностей. Не отбрасывать, а понять их во внутренней противоречивой взаимосвязи. Все попытки рассмотреть социально-экономическое бытие с позиций интересов, доминирующих в обществе, социальной группе, обречено на теоретическую ущербность теоретического образа в силу односторонности интересов рассмотрения познающим субъектом, ведомого не только рассудком, разумом, но и волей.

Философия собственности Вся человеческая жизнь есть непрерывно осуществляющийся процесс присвоения человеком материальных и духовных условий своего собственного бытия. При этом под присвоением понимается вся совокупность форм воспроизводства индивида. Это может осуществляться не только в процессе потребления материальных или духовных благ, но и в самом процессе их материального и духовного производства. Вполне естественно, что не вся масса произведенных благ потребляется их производителями. Между процессом производства и потребления лежит сфера распределения этого произведенного продукта. История человеческой цивилизации явила многие формы распределения произведенных материальных и духовных благ, начиная от форм коммунистического распределения продукта в первобытной общине, примитивных натуральных форм обмена, прямого изъятия не только прибавочного, но часто и необходимого продукта, обмена на основе принципа эквивалентности с использованием установившихся эквивалентов, форм планомерного в масштабе всего общества распределения. Момент распределения труда стал решающим для формирования той или иной формы движения продуктов и условий производства. Рабочая сила как способность к труду, или способность производительно присваивать жизненно необходимый продукт как условия своего бытия в процессе воздействия на природу, всегда составляла единство с человеком, и не может онтологически рассматриваться вне человека. Поэтому присвоение этой способности всегда было взаимоувязано с самим носителем этой способности т. е. человеком. Но в любом случае человека, следует рассматривать как субъект присвоения даже в тех случаях, когда он внешне, казалось бы, ничего и не присваивает.