«Е. Г. Милюгина, М. В. Строганов РУССКАЯ КУЛЬТУРА В ЗЕРКАЛЕ ПУТЕШЕСТВИЙ Монография Тверь 2013 УДК 008+821.161.1.09 ББК Ч106.31.1+Ш33(2=411.2)-00 М 60 Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках проекта ...»

науч. тр. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2011. Вып. 2 (8). С. 162—185; Мир детства и культура родного края // Детская литература и воспитание: сб. науч. тр. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2013. Вып. 9. С. 149—180; Мир детства и культура родного края // Детская литература и воспитание: сб. науч. тр. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2013. Вып. 10 (в печати); Культура Тверского края и современное общество // Родная словесность в современном культурном и образовательном пространстве: сб. науч. тр. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2013.

Вып. 3 (9). С. 154—166, 175—181.

странства как специфической форме репрезентации культурной и локальной идентичности.10 Это означает, что любой человек воспринимает пространство как вполне определенный и законченный текст. Как давно уже известно, главной категорией в мышлении человека изначально было не время, но пространство, о чем наглядно свидетельствует изначальная пространственная семантика всех предлогов11 и союзов, возникших на основе предложно-падежных конструкций. В силу этого при описании пространства реализуются все краеугольные мыслительные оппозиции человека, в том числе и столь важная для мышления оппозиция, как свое/чужое.

Однако чаще всего пространство (в отличие от времени) осознается нами как текст неподвижный, статичный, замкнутый. Такое представление пространства лежит в основе понятий провинциального, усадебного, городского, столичного, локального текстов.12 Предполагается, что все элементы этого текста даны воспринимающему сознанию как обывателя, так и исследователя одновременно, сразу, как данность, а не как умопостигаемое знание. Поэтому всё движение в тексте появляется лишь вследствие усилий интерпретатора: какие векторы исследовательского движения он задает, в таких направлениях и развивается текст. Аналогию такого понимания текста пространства можно найти в понимании текста классическим структурализмом.

Совершенно иначе обстоит дело в том случае, когда мы говорим о тексте путешествия. В этом случае мы имеем дело с динамическим текстом, который развертывается во времени в силу ряда причин. Первая причина — это перемещение путешественника в пространстве из одного места Милюгина Е. Г., Строганов М. В. Текст пространства. Фрагменты из словаря «Русская провинция» // Лабиринт: журнал социально-гуманитарных исследований [электронный журнал]. 2012. № 2 (май-июнь 2012). С. 42—60; № 3 (июль-август 2012).

С. 33—74. Режим доступа: http://journal-labirint.com/. Дата обращения: 04.07.12. Загл.

с экрана. Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках проекта подготовки научно-популярного издания «Русская провинция: словарь», № 11-44к.

Ср.: «Время в твор. представляется путем, а действие во времени — движение в пространстве» (Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. М.: Учпедгиз, 1958. Т. I—II. С. 438); «Время представляется пространством» (Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. М.; Л.: Учпедгиз, 1941. Т. IV. С. 263;

см. здесь же описание семантики предлогов, в которой пространственные значения предшествуют временным).

Строганов М. В. Текст пространства: из опыта работы над словарем «Русская провинция»; Милюгина Е. Г. Провинциальный текст русской культуры; Милюгина Е. Г., Чистякова Е А. Усадьба в русской литературе и живописи // Родная словесность.

Вып. 3 (9). С. 119—131, 137—143; Милюгина Е. Г., Григорьева О. А. Тверская земля в путеводителях конца XVIII — первой половины XIX века: локальный текст, провинциальный текст // В зеркале путешествий. С. 33—48; Милюгина Е. Г., Гришанкова И. В.

Текст города и школьное краеведение: лингвокраеведческая экскурсия для младших школьников «Улицы твоего района» // Детская литература. Вып. 9. С. 172—180.

в другое. В своем исследовании мы опираемся на подготовленный нами свод путешествий.13 В этом свод мы сознательно включаем только те тексты, в которых описываются не одно место, не один объект, а два и более мест, объектов на определенном маршруте. Только сочетание этих мест и создает собственно маршрут. Если путешественник, едущий из Москвы в Петербург, описывает только одну Тверь, мы не включаем его текст в наш свод. Например, в наш свод не включены «Очерки Осташкова» В. А. Слепцова, поскольку это описание не путешествия, а одного только места. Из текста книги мы не можем узнать, как Слепцов приехал в город, как он оттуда выехал; мы не можем узнать даже, ехал ли он в город или сразу, вдруг очутился там. Итак, первое условие для создания динамического текста пространства — это перемещение самого путешественника.

Такое перемещение запрограммировано как внешними, так и внутренними причинами. Рассмотрим внешние причины. Путешественник в допетровское время из Новгорода в низовские города (по воде) непременно должен был посетить Торжок. Обязателен Торжок и при путешествии гужевым транспортом со времен Петра I, и для автомобилистов до строительства объездной дороги мимо города. Но для путешественника, выбравшего железную дорогу, посещение Торжка невозможно, и если какой-то человек, незнакомый с маршрутом Октябрьской железной дороги, предположит, что по пути из Москвы в Петербург он увидит Торжок, он будет жестоко разочарован. То есть та или иная динамика текста пространства навязывается путешественнику степенью и формами его предшествующего освоения.

Но, кроме этого, динамика пространства может быть обусловлена и внутренними причинами. Например, когда записки о Тверском крае пишет иностранный путешественник XVI—XX вв., он вполне естественно осмысляет Тверской край как чужое пространство, противопоставленное родному, своему. Для русского путешественника XIX в. Тверской край терял черты экзотичности, и А. Н. Островский описывает его не как чужой, а как свой, хотя и специфический. Наконец, человек, совершающий мемориальное путешествие в родные места видит их собственно своими, хотя и изменившимися за время отсутствия. И именно в зависимости от того, каким является тверское пространство для путешественников: чужим или своим, — именно от этого зависят и мотивация путешествия, и выбор маршрута, и технические способы передвижения, и привлекающие внимание достоприТверь в записках путешественников XVI—XIX веков / сост., вступ. ст., биогр.

справки, подгот. текста и коммент. Е. Г. Милюгиной, М. В. Строганова. Тверь: ТО «Книжный клуб», 2012. 416 с.: ил. + 16 с. цв. ил.; Тверь в записках путешественников.

Выпуск 2: записки XVIII—XIX веков / сост., вступ. ст., биогр. справки, подгот. текста и коммент. Е. Г. Милюгиной, М. В. Строганова. Тверь: ТО «Книжный клуб», 2013. 436 с.:

ил. + 16 с. цв. ил. Перечень выявленных, но не вошедших в данные издания текстов см.

в библиографии «Тверские травелоги» (приложение).

мечательности. То есть та или иная динамика текста пространства исходит как бы от самого путешественника, хотя он не может выбрать свою позицию произвольно: иностранец не может посмотреть на Тверской край как русский, и наоборот.

Как можно судить, специфику жанра и читательское внимание к нему определяют именно эти мотивировки, а не собственно литературные пристрастия того или иного автора. И именно поэтому мы квалифицируем изучаемое нами явление как травелог, а не как литературное путешествие. Мы полагаем, что к литературным путешествиям следует относить художественные произведения типа «Сентиментального путешествия» Л.

Стерна, типа «Писем русского путешественника» Н. М. Карамзина и «Путешествия из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева, типа книг «У синего моря» И. С. Соколова-Микитова и «Птицы, или Новые сведения о человеке» А. Битова. Путешествие в каждом из этих случаев выдуманное, даже если Карамзин на самом деле бывал в Швейцарии или Париже, а СоколовМикитов на самом деле ездил к Баренцеву морю. Эти литературные путешествия не отражают маршрутов реальных передвижений их авторов в пространстве, но только имитируют их. Они имеют на самом деле художественную, а не документальную основу. Травелог же по природе своей документален. Даже если автор склонен к вымыслу и перекомпоновке фактов, он перекомпоновывает реальные факты и вымышляет факты псевдореальные, непременно ориентированные на реальные. Говоря на языке В. Б. Шкловского («Матерьял и стиль в романе Л. Толстого „Война и мир“»), перемещение в пространстве для литературного путешествия — это стиль, композиционный прием, а для травелога — это материал, подлежащий литературной обработке.

Обращаясь непосредственно к тверскому материалу, можно выделить две группы характеристик собственно тверских травелогов. Первая группа включает в себя черты, общие для травелогов разных регионов; а вторая группа включает в себя черты, свойственные травелогам только данной местности. К первой группе относится, прежде всего, мотивация и телеология путешествий. Для всех регионов, которые мы назвали внутренними, исключается идея первопроходчества как мотивировка передвижения (путешествия), так как все эти земли издавна известны. Нельзя открыть исток Волги, можно только установить его наличие в том, а не в ином месте. Именно поэтому первыми путешественниками, оставившими записки о Тверской земле, были иностранцы. Русским же всё казалось столь обыденным, что не подлежало фиксации. В XVIII в. происходит смена парадигмы, выразившаяся в путешествиях Екатерины Великой. А в середине XIX в. начинается самооткрытие России, и русские люди один за другим стали путешествовать и описывать свои путешествия, а читатели стали с удовольствием читать их. В принципе, то же самое можно сказать и о Курской земле, и о Вологодчине. Другое дело, что ни через Курск, ни через Вологду путешественники иностранцы не ездили в Московию, потому что через эти земли не было актуальных дорог за границу, а через Тверскую землю такие дороги шли. Но мотивировка путешествия была всё равно общая для всех внутренних территорий.

Кроме того, общими для всех внутренних регионов являются и статусы, с одной стороны, путешественника, а с другой — проводника, попутчика, которым обычно является автохтон. Как мы уже говорили, путешественник в допетровской Руси — это иностранец, чаще всего дипломат, реже торговец, купец. Иногда обе функции совмещались, но дипломатическая функция всегда лидировала. В обществе традиционной культуры (добуржуазного типа) человек никогда не покидал своего родного дома во имя познавательного интереса, который представлялся праздным и избыточным. Только дипломатическая миссия могла оправдать такой странный для традиционной культуры поступок, как путешествие. В XVIII в. происходит, как уже сказано выше, смена парадигмы, и появляется русский путешественник по России, к концу этого века русский путешественник начинает ездить по стране по своим домашним, частным делам, хотя еще и без праздной цели любопытства. В XIX в. такие «праздные» путешествия становятся нормой, а описания именно таких праздных, познавательных путешествий — одним из самых читаемых видов словесности. В роли проводника или попутчика во внутренних регионах на протяжении разных веков выступает всё тот же автохтон, местный житель. Но функции его при этом принципиально меняются. В древнерусский период автохтон показывал путешественнику дорогу от города к городу, соединял начальную и конечную точку путешествия. Но уже с середины XIX в. автохтон показывает дорогу к памятникам, к достопримечательностям. Автохтон из знатока дороги превращается в знатока местности и ее достопримечательностей.

То же самое можно сказать и о путешественнике по Курской земле и Вологодчине.

Видимо, общими для всех внутренних регионов являются и такие характеристики травелогов, как выбор маршрута, средство передвижения и хронотоп дороги. Маршрут определялся и определяется не наличием дорог, а целью путешествия. И в Тверской земле, и на Курской земле, и в Вологодчине в допетровский период господствовало передвижение по водным путям, поскольку дорог в современном понимании в то время не было. Но когда в середине XIX в. в Тверской земле, и на Курской земле, и в Вологодчине появляется железная дорога, появились и новые маршруты.

Человек стал ездить не только по крайней необходимости, но и для организации рекреационного времени.

Перейдем теперь к описанию второй группы характеристик тверских травелогов, которая включает в себя черты, свойственные травелогам только данной местности. Как мы уже сказали, Тверской регион относится к внутренним районам страны, и в этом смысле можно priori утверждать, что отличий тверского травелога от травелога курского или вологодского не существует. Однако чуть более внимательный анализ приводит нас к обратному выводу. С Петровских времен Тверская земля находится между двумя столицами, и это положение «между Ленинградом и Москвой»

определяет специфику тверского травелога. В допетровское время Тверское княжество воспринималось как территория, претендующая на социокультурное первенство, что также предопределяло специфику ее судьбы и травелога. С этим же (впрочем, не только с этим) связана и эволюция тверского травелога, в локальной истории которого отражается история государства в целом.

Специфика образной структуры тверских путешествий определяется социоприродной спецификой края, под которой следует понимать такие природные феномены региона, которые определяют его экономику и культуру. В Тверском крае к таким феноменам относятся, прежде всего, исток Волги и волоки из рек бассейнов южных морей в реки бассейнов северных морей. Отсюда значение образов воды, рек, озер, водных средств передвижения, речных промыслов, речных продуктов питания. 14 Путешественник фиксирует все эти образы не в силу своей природной наблюдательности, а по причине их очевидности: они слишком бросаются в глаза. Помимо этого стабильного образного ряда на разных этапах историческиого развития края появлялись временные социоприродные образы, как, например, болото.16 В отдельных локусах формировались местные социоприродные образы, например курорт.17 Впрочем, местные социоприродные образы имели ограниченное культурное значение, поскольку их (тот же курорт) можно рассматривать и как типовые образы, свойственные самым разным регионам.

Внешне может показаться, что всё различие между тверским и курским или вологодским травелогами сводится к их тематике. Однако это не так. Необходимость описать тот или иной объект влечет за собой и поиск соответствующих принципов построения текста. Описание курских степей провоцирует иную интонацию и иную композицию, чем описание тверских болот. Очевидно, что дальнейшее изучение позволит уточнить и конкретизировать данные наблюдения и выводы. Милюгина Е. Г. «Живых и мертвых вод исток»: акватическая мифология в русской поэзии конца XVIII — начала XIX в. // Мир романтизма. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2004. Т. 9 (33). С. 42—58.

Милюгина Е. Г. Русская река. М.: Белый город; Редакция «Воскресный день», 2012 (Русская традиция).

Русское болото: между природой и культурой: материалы международной научно-практической конференции / ред. М. В. Строганов. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2010.

Курорт в русской культуре. К 200-летию Андреапольских минеральных вод:

статьи и материалы / сост. М. В. Строганов, В. В. Цыков; ред. М. В. Строганов. Торжок:

ВИЭМ; Тверь: Изд-во М. Батасовой, 2010.

Информационно-справочным сопровождением тверских региональных исслеУсловные сокращения В зеркале путешествий — В зеркале путешествий: материалы международной научной конференции «Родная земля глазами стороннего наблюдателя.

Заметки путешественников о Тверском крае» / ред.-сост Е. Г. Милюгина, М. В. Строганов. Тверь — Ржев, 14—17 сентября 2012 года. Тверь: СФК-офис, 2012.

Гений вкуса — 1: Гений вкуса: материалы международной научно-практической конференции, посвященной творчеству Н. А. Львова / ред. М. В. Строганов. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2001; 2—4: Гений вкуса: Н. А. Львов. Материалы и исследования: сб. 2—4 / ред. М. В. Строганов. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2001— 2005; 5: Милюгина Е. Г., Строганов М. В. Гений вкуса: Н. А. Львов. Итоги и проблемы изучения: монография. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2008.

ГМИИ — Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.

ГРМ — Государственный Русский музей.

ГЭ — Государственный Эрмитаж.

Детская литература — Детская литература и воспитание: сб. науч. тр. / отв. ред. С. Е. Горшкова. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2011—2013. Вып. 8, 9, 10.

дований служат издания: Тверская область: энциклопедический справочник / ред.-сост.

М. А. Ильин. Тверь: Твер. обл. кн.-журн. изд-во, 1994; Свод памятников архитектуры и монументального искусства России: Тверская область: в 6 ч. Ч. 1, 2, 3 / отв. ред.

Г. К. Смирнов. М.: Наука; Индрик, 2002, 2006, 2013; Тверская усадьба / сост.

О. Н. Овен. Тверь: Науч. биб-ка Твер. гос. ун-та, 2010—2011 [электронный ресурс];

Краткий краеведческий словарь Бежецкого района Тверской области / сост. П. В. Москвин. Тверь, 1990; Краеведческий словарь Весьегонского района Тверской области / сост. Г. А. Ларин. Тверь, 1994; Краеведческий словарь Удомельского района Тверской области / сост. Н. А. Архангельский. Тверь: Верхневолж. ассоц. период. печати, 1994;

Лихославльский район: энциклопедия / гл. ред. Г. С. Сергеев. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2001; Рамешковский район: населенные пункты / авт.-сост. А. Е. Серов. Тверь: Альба, 2001; Старица и Старицкий район: энцикл. справ. / сост. В. Н. Соколова; рук. ред. совета Н. П. Смирнова. Тверь: Обл. кн.-журн. изд-во, 2001; Лопатина Н. А. История города Торжка в названиях улиц. Тверь: Лилия-принт, 2002; Ржев: словарь-справочник / авт.сост. О. А. Кондратьев. Ржев: ТОТ, 2005; Зубцов и район: словарь-справочник / сост.

Е. В. Ушатенков и др. Зубцов; Старица: Стариц. тип., 2006; Тверская деревня. Старицкий район: энциклопедия: в 2 т. / сост. А. В. Шитков. Старица: Стариц. тип., 2007; Населенные пункты Вышневолоцкого района / сост. Г. П. Ильина., З. С. Юркова. Вышний Волочек: Ирида-Прос, 2010; Весьегония: [Весьегон. р-н Твер. обл.]: словарь-справочник / сост. Г. Ларин. М.: Ключ-С, 2010; Весьегонский биографический словарь / сост.

Н. С. Зелов, Л. Н. Корнилова. М., 2011; Литвицкий К. В. Энциклопедия тверских улиц.

М.: Вишневый пирог, 2011; Энциклопедия тверских улиц [электронный ресурс]. Режим доступа: http://tver-street.100ms.ru/main.htm; Имена в истории Старицкого края: энцикл.

справ. / сост. А. В. Шитков. Старица, 2012. Ссылки на эти издания в тексте исследования не приводятся.

Лабиринт — Лабиринт: журнал социально-гуманитарных исследований / ред. М. Ю. Тимофеев. Электронный журнал. Режим доступа: http://journallabirint.com/. Дата обращения: 01.03.2013. Загл. с экрана.

Литература Тверского края — Соколов И. И. Тверской край в XVI—XVII веках по описаниям иностранцев / подгот. текст и коммент. П. Д. Малыгин, А. Ю. Сорочан, М. В. Строганов // Литература Тверского края в контексте древней культуры: сб. статей и публ. / отв. ред. М. В. Строганов. Тверь: Золотая буква, 2002. С. 118—179.

Львов — Львов Н. А. Избранные сочинения / предисл. Д. С. Лихачева;

вступ. ст., сост., подгот. текста и коммент. К. Ю. Лаппо-Данилевского; перечень архитект. работ Н. А. Львова подгот. А. В. Татариновым. Кельн; Веймар; Вена:

Белау; СПб.: Пушкинский Дом, РХГИ, Акрополь, 1994.

Новоторжский сборник — Труды ВИЭМ. Новоторжский сборник. Выпуск 4 / сост. В. В. Кузнецов, М. В. Строганов, В. В. Цыков; ред. В. В. Кузнецов, М. В.

Строганов. Торжок: Всероссийский историко-этнографический музей; СФК-офис, 2012.

Обгоняющий время — Милюгина Е. Г. Обгоняющий время: Николай Александрович Львов — поэт, архитектор, искусствовед, историк Москвы. М.:

Русский импульс, 2009.

Пушкин — Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 16 т. М.; Л.: Издво АН СССР, 1937—1959.

Родная словесность — Родная словесность в современном культурном и образовательном пространстве: сб. науч. тр. / ред. Т. В. Бабушкина, Е. Г. Милюгина. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2011, 2013. Вып. 2 (8), 3 (9).

Тверь 1 — Тверь в записках путешественников XVI—XIX веков / изд.

подгот. Е. Г. Милюгиной, М. В. Строгановым. Тверь: ТО «Книжный клуб», 2012.

416 с.: ил. + 16 с. цв. ил.

Тверь 2 — Тверь в записках путешественников. Выпуск 2: записки XVIII —XIX веков / изд. подгот. Е. Г. Милюгиной, М. В. Строгановым. Тверь: ТО «Книжный клуб», 2013. 436 с.: ил. + 16 с. цв. ил.

ТГОМ — Тверской государственный объединенный музей.

ТОКГ — Тверская областная картинная галерея.

ЧОИДР — Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских.

В настоящей главе мы предлагаем краткое описание предыстории и начальной истории жанра травелога, а также укажем на его содержательные характеристики.

1. Литературное путешествие и формирование жанра травелога в русской литературе первой половины XIX века Понятие травелог не так давно вошло в научный оборот и пока еще не затвердело в границах строгих дефиниций. Проблемы уяснения его жанровой сущности и временных границ связаны с разнообразием феноменов художественного и научного творчества, которые называют этим термином. Действительно, проявления травелога крайне многообразны. К травелогам относят и средневековые «хожения», повествующие о путешествии паломников к святым местам, и деловые записки купцов-негоциантов, и «статейные списки» дипломатов, представлявшиеся по возвращении посольств из-за границы, и научные отчеты об экспедициях географов и натуралистов в «места незнаемые», и отчеты студентов-стажеров, отправляемых учиться в Европу, и путевые дневники и хроники, и журналы и переписку, и исповеди «странствующей души», и всевозможные путеводители и справочники по странам и континентам, и приключенческую и фантастическую художественную литературу, и путевые заметки в периодике, сетевых журналах и блогах. Попытки подобного расширения исторических и жанровых границ травелога не приводят, однако, к качественному изменению круга анализируемых текстов и способов их интерпретации. Так, исследователи русской литературы путешествий конца XVIII — первой половины XIX в., по традиции начиная с Н. М. Карамзина, учитывают травелоги А. Н. Радищева, В. А. Жуковского, К. Н. Батюшкова, А. С. Пушкина, В. А. Соллогуба, Ивашина Е. С. Жанр литературного путешествия в России конца ХVIII — первой трети XIX в.: автореф. дис.... к.. филол. н.: 10.01.01. М.: МГУ, 1980; Дискурс травелога: сб. ст. / сост. О. Ф. Русакова, В. М. Русаков. Екатеринбург: ИМС — Изд. дом «Дискурс-Пи», 2008. С. 3; Шачкова В. А. «Путешествие» как жанр художественной литературы: вопросы теории // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. Серия: Филология. Искусствоведение. 2008. № 3. С. 277—281; Бондарева А. Литература скитаний // Октябрь. 2012. № 7 [электронный ресурс]. Режим доступа:

http://magazines.russ.ru/october/2012/7/bo18.html. Дата обращения: 12.06.2013. Загл. с экрана; Лекции онлайн: Травелог. Как писать о путешествиях профессионально // М24.ru [сетевое издание]. Режим доступа: http://www.m24.ru/articles/21301. Дата обращения: 12.06.2013. Загл. с экрана.

А. Ф. Вельтмана20 и лишь в редких случаях обращаются к путевым запискам отдельных полузабытых и малоизвестных авторов.21 География источников исследований устойчиво определяется вниманием к заграничным путешествиям — и прежде всего европейским гранд-турам и паломничествам в Святую землю, при этом материалы внутренних путешествий по России остаются фактически не выявленными и неизученными. 22 Анализ оригинального творчества в жанре травелога соседствует с рефлексией по поводу восприятия и преломления в нем карамзинской традиции и нередко подменяется последней.

То, что список русских литературных путешествий должен открываться именем Карамзина, бесспорно. Как уже неоднократно отмечалось, творчество писателя неразрывно связано с процессом становления русской литературы путешествий; более того, оно явилось для культуры рубежа XVIII—XIX вв. вершинным выражением русского литературного путешествия и во многом определило направление развития этого жанра.23 Однако совершенно очевидно, что для уяснения сущности жанра и специфики его бытования необходим анализ не только его вершинных достижений, но и того контекста, в котором эти вершинные достижения возникли, и в не меньшей степени — того художественного резонанса, который они имели.

Такой подход к проблеме и определил особенности проблематики настоящей главы. В центре ее внимания — художественные открытия литературных путешествий Карамзина с точки зрения того влияния, которое они оказали на травелоги беллетристов — младших современников писателя. В отличие от Карамзина, совершившего вояж по Европе, большинство Гуминский В. М. Проблема генезиса и развития жанра путешествий в русской литературе: автореф. дис. … к. филол. н.: 10.01.01 М., 1979; Михайлов В. А. Эволюция жанра литературного путешествия в произведениях писателей XVIII—XIX веков: автореф. дис. … к. филол. н.: 10.01.01. Волгоград, 1999; Шёнле А. Подлинность и вымысел в авторском самосознании русской литературы путешествий. 1790—1840. СПб.: Академический проект, 2004 и др.

См., напр.: Иванова Н. В. Жанр путевых записок в русской литературе первой трети XIX века: автореф. дис. … к. филол. н.: 10.01.01. М., 2010; Мамуркина О. В. Художественный нарратив в путевой прозе второй половины XVIII века: генезис и формы: автореф. дис. … к. филол. н.: 10.01.01. СПб., 2012.

Проценко Е. Г. Литература «путешествий» в России в 1840—1850-е годы: автореф. дис. … к. филол. н.: 10.01.01. Л., 1984; Козлов С. А. Русский путешественник эпохи Просвещения. СПб.: Историческая иллюстрация, 2003. Т. 1. Библиотека Фонда памяти светлейшего князя А. Д. Меньшикова; Стефко М. С. Европейское путешествие как феномен русской дворянской культуры конца XVIII — первой четверти XIX века:

автореф. дис. … к. ист. н.: 07.00.02. М., 2010; Данциг Б. М. Русские путешественники на Ближнем Востоке. М.: Мысль, 1965; Путешествия по Востоку в эпоху Екатерины II / А. А. Вигасин, С. Г. Карпюк. М.: Восточная литература РАН, Школа-пресс, 1995.

Лотман Ю. М., Успенский Б. А. «Письма русского путешественника» Карамзина и их место в развитии русской культуры // Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л.: Наука, 1984. С. 501—578.

его последователей описывали поездки по России, и прежде всего — передвижение по почтовому тракту между Санкт-Петербургом и Москвой и «прогулки» по губерниям Центральной России. В связи с этим материалом нашего исследования служат петербургско-московские травелоги и «прогулки» ныне полузабытых, но достаточно известных в свое имя авторов.

Наша задача состоит в том, чтобы уяснить, каким образом опыт Карамзина как автора литературного путешествия был воспринят писателями-беллетристами первой половины XIX в., авторами травелогов, адресованных широкому читателю и рассчитанных, следовательно, не на читательскую элиту, а на массовый вкус.

Что же открыли для себя русские авторы травелогов первой половины XIX в. в литературном путешествии Карамзина? Из жанровых вариантов травелогов к концу XVIII в. наиболее актуальными были научные путешествия, дипломатические отчеты и статистические дорожные справочники; их отличительные особенности состояли в строгой функциональности, научном или деловом стиле изложения, логике свидетельств, языке фактов. Автор же «Писем русского путешественника» кардинально переосмыслил существовавшую в отечественной культуре традицию: он принципиально отказался от выработанных до него жанровых канонов и снял с себя все обязательства по какой бы то ни было ориентации на бытовавшие в русской литературе образцы (при этом, безусловно, учитывая опыт европейских литературных путешествий, и прежде всего Л. Стерна). Правда, остранение традиционного травеложного дискурса привело Карамзина к созданию так называемой «гибридной» (термин Т. Роболи) его разновидности. Он утвердил на русской литературной почве повествование, в рамках которого этнографический, исторический и географический материал перемешан со сценками, рассуждениями, лирическими отступлениями и проч., в отличие от стерновской разновидности жанра, где настоящего описания путешествия, в сущности, нет24.

Предваряя наше разграничение жанров литературного путешествия и травелога, Карамзин в «Письмах русского путешественника» четко разграничил художественные и научные путешествия: «…кто в описании путешествий ищет одних статических и географических сведений, тому, вместо сих „Писем“, советую читать Бишингову „Географию“». 25 В размышлениях писателя о жанре литературного путешествия («живописного», в терминологии литературных журналов первой трети XIX в.26) современников особенно поразили мысли о цели и назначении путешествий — принести Роболи Т. Литература «путешествий» // Русская проза / под ред. Б. Эйхенбаума, Ю. Тынянова. Л.: Academia, 1926. С. 48.

Карамзин Н. М. Письма русского путешественника // Избранные сочинения:

в 2 т. M.; Л.: Худож. литература, 1964. T. 1. С. 79.

Письма о Восточной Сибири А. Мартоса // Московский телеграф. М., 1827.

Ч. 16. № 15. С. 268.

путешественнику удовольствие, развить его личность в новых положительных ощущениях, побудить его к самосознанию через обостренное чувство собственного существования.

Однако созданная Карамзиным философская концепция травелога не ограничивалась оправданием путешествия с точки зрения экзистенциального сенсуализма.27 Упразднив, как это кажется на первый взгляд, собственно научные, образовательные и коммуникативные задачи вояжа, предписанные путешественнику традицией, сложившейся во второй половине XVIII в., Карамзин поставил перед странствующим по свободной воле субъектом куда более высокую цель — самопознание и самоопределение в контексте открываемой в путешествии новой реальности.

В связи с этим были существенно переосмыслены и задачи травелога. Из книги научно-деловых наблюдений, отчетов, статистического справочника жанр путевой прозы преобразовался в исповедь «чувствующего сердца», отзывающегося на новые впечатления и постигающего в изменяющемся внешнем мире прежде всего себя. При этом за травелогом попрежнему сохранялись функции дорожной книги, призванной сопровождать путешественника в его поездке. Однако запечатленный в путевых записках духовный опыт писателя должен был побудить читателя не к тому, чтобы повторить путь автора травелога, но к тому, чтобы пройти свой собственный сложный путь самопознания.

Именно этим было вызвано качественное изменение жанра травелога в творчестве Карамзина, который превратил его в литературное путешествие. Его «Письма…» построены как метатекст, организованный разными повествователями и включающий, наряду с образом автора, образ путешественника, пишущего письма к друзьям и, соответственно, выступающего рассказчиком многочисленных вводных историй. Вследствие этого актуализировалось взаимодействие этих повествователей с читателями, изменилось соотнесение правды и вымысла, задачей которого был поиск «правдивого» языка для выражения новых отношений личности с действительностью. «Письма русского путешественника», таким образом, ознаменовали кардинальный перелом в развитии русского травелога и в превращении его в литературное путешествие. Новый взгляд на героя и мир как на «неготовые» и не поддающиеся оформлению в рамках канонических жанровых форм явления, отказ от риторического мышления и экспериментальная апробация новых средств художественной выразительности стали главным открытием Карамзина.

Шёнле А. Подлинность и вымысел в авторском самосознании русской литературы путешествий. С. 45—46.

Сорникова М. Я. Жанровая структура «Писем русского путешественника»

Н. М. Карамзина: автореф. дис. … к. филол. н.: 10.01.01. Коломна, 2006.

Созданная Карамзиным философская концепция и новая жанровая форма травелога оказала существенное влияние на современную ему литературу путешествий. Однако если в вершинных достижениях младших современников Карамзина: В. А. Жуковского, К. Н. Батюшкова, А. С.

Пушкина, В. А. Соллогуба, А. Ф. Вельтмана — его открытия стали импульсом для дальнейшего поиска новых, оригинальных художественных форм, то в творчестве писателей-беллетристов, ориентировавшихся на запросы и вкусы широкого читателя, жанр травелога развивался иначе.

Как именно происходил процесс трансформации массовой путевой книги, можно пронаблюдать на примере истории петербургско-московских травелогов. В первой половине XIX в. появилось достаточно большое число специальных петербургско-московских дорожников, которые были чрезвычайно популярны у широкого читателя. Это было связано с тем, что почтовый тракт между Петербургом и Москвой, сформировавшийся во второй половине XVIII в., к этому времени успешно заменил прежние пути и способы передвижения и был активно востребован русскими и иностранными путешественниками.

Одним из первых петербургско-московских травелогов для широкого читателя, которые были созданы под впечатлением «Писем русского путешественника» Карамзина, стала книга И. Ф. Глушкова «Ручной дорожник» (1801).29 Прямыми предшественниками книги Глушкова в жанровом отношении стали русские почтовые дорожники, появление которых было вызвано созданием российской почтовой связи. И прежде всего — это «Всеобщий и совершенный гонец» В. Г. Рубана.30 Эту традицию составления дорожников Глушков обогатил опытом первых отечественных городских путеводителей, в чем ориентировался, очевидно, на «Историческое, географическое и топографическое описание С.-Петербурга...» и «Описание императорского столичного города Москвы» В. Г. Рубана, «Путеводитель к древностям и достопримечательностям московским»

Тверь 1. С. 145—170. Здесь и далее в тексте книги приведены ссылки на тверские фрагменты путешествий, републикованные в составе антологии «Тверь в записках путешественников». Информацию о первых оригинальных и переводных изданиях травелогов см. в Приложении.

Рубан В. Г. Всеобщий и совершенный гонец и путеуказатель, или Полный повсеместный российский и повсюдный европейский дорожник, исправно и верно показующий по нынешнему разделению на губернии и области всей Российской империи и прочих европейских держав почтовые пути... СПб.: иждивением В. Сопикова, 1791.

Рубан В. Г. Историческое, географическое и топографическое описание С.-Петербурга от начала заведения его с 1703 г. по 1751 год... СПб.: тип. Воен. коллегии, 1779; он же. Описание императорского столичного города Москвы, содержащее в себе звание городских ворот, казенных и деревянных мостов, больших улиц и переулков, монастырей, церквей, дворцов, присутственных и других казенных мест, число обывательских дворов, покоев, рядов и рынков, фабрик, заводов и прочая. СПб.: тип.

Х. Ф. Клеэна, 1782.

Л. М. Максимовича,32 «Историческое и географическое описание первопрестольного града Москвы» Т. Полежаева.33 Выразив, помимо прочего, неподдельный интерес к православной культовой архитектуре, Глушков обнаружил свое знакомство с принципами составления таких справочников-путеводителей для паломников, как «Роспись московских церквей», «Опыт исторического словаря всем монастырям, находящимся в России», «Историческое известие о всех церквах столичного города Москвы»

Л. М. Максимовича,36 а также, возможно, «Опыта о русских древностях в Москве…» Н. А. Львова,37 который был создан и получил общественный резонанс в процессе подготовки к коронации Павла I (1797), но остался неизданным. Самое же значительное влияние на книгу Глушкова оказало описание представительского вояжа «Путешествие Екатерины II в полуденный край России» К. И. Габлица (1786),39 причем это влияние выразилось и в плане принятия традиции травелога XVIII в., и в плане ее существенной модификации. Современному читателю понятно, что локальный текст тракта как знаковая система включает в себя, с одной стороны, описания локальных текстов его городов, селений и ямов и, с другой стороны, локальный текст дороги. Проследим, как эти особенности локального текста понимают и отражают в тверской части своих травелогов Глушков и Габлиц.

Максимович Л. М. Путеводитель к древностям и достопамятностям московским, руководствующий любопытствующего по четырем частям сея столицы к ее — местоописательному познанию всех заслуживающих примечание мест и зданий, как-то: соборов, монастырей, церквей, государственных и частных заведений как старых, так и новых, с надписей и других достоверных источников собранные и для удобнейшего оных приискивания азбучной росписью умноженные. 4 ч. М.: Унив. тип., —1793.

Полежаев Т. Историческое и географическое описание первопрестольного града Москвы с приобщением генерального и частных его планов… М.: тип. С. Селивановского, 1796.

Роспись московских церквей, соборных, монастырских, ружных, приходских, предельных и домовых, внутрь и вне царствующего града состоящих. М.: Универ. тип., 1778.

Любопытный месяцеслов Московский и Всероссийские церкви. М.: Унив. тип.

у Хр. Ридигера и Хр. Клаудия, 1794. Ч. 2. С. 1—399.

Максимович Л. М. Историческое известие о всех церквах столичного города Москвы, собранное из показаний духовенства и начальства, при оных обретающихся, також с надписей и летописей российских, с означением месяцев и числ тем господским, богородичным и святым праздникам, во имя которых оные построены, и для удобнейшего оных приискивания словарем расположенное. М.: Унив. тип. у Хр. Ридигера и Хр. Клаудия, 1796.

Львов Н. А. Опыт о русских древностях в Москве 1797 года апреля в 1 день / подгот. текста, публ. и коммент. Е. Г. Милюгиной // Обгоняющий время. С. 53—81.

Милюгина Е. Г. Обгоняющий время. С. 26—43.

Тверской раздел путеводителя Габлица открывается описанием Твери: «Главный город Тверского наместничества в 566 верстах от Санкт-Петербурга, стоит при реке Волге, при впадении в нее с левой стороны реки Тверцы, а с правой Тьмаки. Расположен он по ровному и красивому месту, в длину простираясь на 4, а поперек на 2 версты, и разделяется омывающими его реками на четыре части: Городовую, Затьмацкую, Заволжскую и Затверецкую, из коих первая заключает в себе крепость, из земляного валу состоящую, и наилучшее строение. Сверх двух монастырей и 39 церквей, из коих две только деревянные, находятся в нем: императорский дворец, губернаторский, вице-губернаторский, архиерейский и комендантский домы, семинария, гостиный двор, дворянское училище, градская школа, сиротский дом и множество каменных домов, частным людям принадлежащих». Описания Твери, равно как и описания Торжка и Вышнего Волочка, построены у Габлица по принципу дефиниции: они включают сведения статистического плана, касающиеся местонахождения и истории города, состава населения и основных его промыслов. Из географических образов и понятий в описание входят физический размер (протяженность) города, рельеф местности, водные артерии, связывающие его со стратегически важными точками страны (Петербург — столица, Астрахань — житница), общая градостроительная характеристика, правда, сбивающаяся на статистику. Описания городов можно читать в прямом и обратном порядке;

единственная связь между ними — обозначение дистанции: для губернского города — до столицы, а для уездного — до центра губернии. Точкой отсчета всего и вся в тексте выступает Петербург: до него измерено расстояние, к нему стремятся барки тверских, новоторжских и вышневолоцких купцов; даже Москва в данной системе оказывается лишь периферией Торжка и сырьевым ресурсом Петербурга. Так позиционировать себя в геокультурном пространстве может только житель столицы империи. В таком дискурсе, отчетливо выражающем имперское сознание, выразилась ориентация автора на определенного читателя-заказчика — Екатерину и путешествующую с ней свиту.

Опыт градации населенных пунктов исчерпывается названными тремя уровнями; ни деревень, ни ямов, ни усадеб (где, конечно же, путники останавливались переменить лошадей, отдохнуть, перекусить) в тексте Габлица нет. Нет и культурно-географического приступа к описаниям городов и дорожной связки между ними — локальный текст дороги опущен. А это приводит к тому, что вектор пути в тексте не обозначен, ракурс изображения не выражен, наблюдатель с особой системой ценностей и оценок путешественника — не воплощен. Точечный дискурс, используемый Габлицем, информативен только в отношении отдельно взятого населенного пункта, но он не позволяет автору создать образ локального текста тракта.

Описания, поддающиеся перетасовке, выдают отсутствие необходимого для дорожника линейного, последовательного мышления, что практически разрушает жанр путеводителя, превращая его в статистический справочник.

Влияние Карамзина на «Ручной дорожник» выразилось в том, что Глушков едва ли не первым в российской массовой книгоиздательской практике решился совместить воедино три разных жанра: дорожник, городской путеводитель и представительский травелог. Это и вызвало семантические сдвиги в композиции и дискурсе книги. Перечень городов и станций по маршруту движения стал оглавлением текста, а сами главки превратились в развернутые монографические повествования, причем каждое из них стало самостоятельным путеводителем по тому или иному городу, расположенному на почтовом тракте между Петербургом и Москвой. Подробно описывая каждый город, Глушков обращает внимание читателя на его градостроительное решение, на архитектурные памятники, на наличие уникальных инженерно-технических сооружений. И в такой композиции отчетливо проявляется его приверженность традиции информативно-познавательных травелогов XVIII в.

Однако, находя в каждом населенном пункте нечто удивительное и необычное, Глушков делает это предметом особого интереса, меняет ракурсы изображения и эмоциональную окраску рассказа, а порой и передоверяет повествование разным субъектам речи — именно так, как это делает Карамзин. Так, если очерк Вышнего Волочка выполнен в сдержанных тонах традиционной дорожной книги, то описание Торжка подчеркнуто эмоционально, и здесь Глушков уверенно и смело руководит взглядом читателя: «Ежели стать у дворца в Затверецкой части, на высокой горе построенного, то каждая улица и дом видны будут в особенности. Множество церквей, гостиный двор, площади, большие и малые преспекты, набережная, на уступах стоящие слободки, сады и движущийся народ в приятнейшем разнообразии вдруг представятся: вот обширная торговая площадь, окруженная каменными, преизрядной архитектуры домами, великолепный из них есть городовой магистрат, — смотрите, как величественно тут на горе стоит церковь, — от нее продолжается каменный гостиный двор, имеющий 111 лавок — это деревянные лавки, или другой гостиный двор, а это посредине стоящий столб есть бывший прежде прекрасный фонтан — посмотрите, как хороша набережная и какой крутой вал от нее начинается!

Наконец взгляните на монастырь, его огромную церковь, высокие колокольни, стены, башни, сады и после всего согласитесь, что Торжок принадлежит к изрядным городам».41 Следует сказать, что Глушков совершенно верно выбирает смотровую площадку, которая и наше время широко используется для наилучшего обозрения правобережной части Торжка.

При описании Твери автор уступает право повествования герою-рассказчику, что позволяет не только разнообразить текст, но и придать Тверь 1. С. 153—154. Подробнее об этом см. в главе 3 исследования.

ему смысловой объем и полифоническое звучание. «Тверь — один из прекраснейших российских городов — расположен на месте весьма прелестном, — читаем мы введенное в текст письмо молодой тверичанки. —...Там из-за синих сосен проглядывает Малицкий монастырь, здесь в тумане блещет златоглавый Желтиков, недалеко на тихой Тьмаке безмолвствует убежище Христовых невест, близко, под густыми ветвями лип и кленов, окруженный шумящими каскадами, красуется Архиерейский дом, еще ближе на крутом берегу Волги виден воксал; вокруг же всего разбросаны деревеньки, мелькают загородные дома — и все это в один миг и на одной плоскости представляется взорам. Посредине сей долины возвышается самый город, не гордостью пышных домов и огромных башен, но привлекательною скромностью, прелестною посредственностью и как бы милою нежностью украшенный».42 И здесь Глушков принципиально переступает границы достоверности, которые положены травелогу, фактически переходя в сферу литературного путешествия.

Переходя от геополитических описаний к этнографическим характеристикам, Глушков детально описывает костюмы жителей, прежде всего женский наряд, указывая на местные отличительные особенности, фиксирует особенности местных говоров, что для литературы путешествий того времени бесспорно ново. А прямое обращение к читателю, доверительно-дружеский тон повествования, введение в текст живых зарисовок с натуры, непосредственно наблюдаемых сценок и занимательных деталей непосредственно заимствованы из жанра литературного путешествия, но организуют заинтересованное восприятие адресатом не путешествия, а травелога. Разумеется, Глушков не в полной мере смог достичь карамзинского эффекта духовного «расширения» путешествующей личности, однако это было вполне естественно вследствие жанровых различий обеих книг. Вместе с тем в контексте массовой литературы рубежа XVIII—XIX вв. книга Глушкова, бесспорно, была самым ярким откликом на «Письма русского путешественника».

Дальнейшее развитие жанр петербургско-московского травелога нашел в двух книгах: «Путеводитель от Москвы до С.-Петербурга и обратно»

И. А. Дмитриева (1839)43 и «Каникулы 1844 года» А. И. Ишимовой,44 — поскольку обе эти книги были частично основаны на материалах «Ручного дорожника».

Для понимания того, в каком направлении развивались традиции «Писем русского путешественника» Карамзина, следует обратиться к книге Ишимовой «Каникулы 1844 года». Рассказ о путешествии ведется здесь от первого лица. Дама, выступающая основным субъектом речи, — фигура безусловно автобиографическая; она путешествует с группой родственниТам же. С. 160—161.

ков, среди которых дядюшка Николай Дмитриевич — большой знаток старины, тетушка Ольга Дмитриевна — любительница старинной культовой архитектуры и дети Лиза и Валериан. Поскольку текст не дает оснований признать эту даму-повествовательницу матерью молодых людей, остается только один вывод о ее положении в семействе: она гувернантка молодых людей, что полностью соответствует реальному социальному статусу Ишимовой.

Введение персонифицированного повествователя придает запискам Ишимовой черты достоверности, а достаточно частые обращения автора к героям и читателю моделируют ситуацию непосредственной включенности читателя в события, происходящие в книге. Впечатления от поездки Ишимова, как и Карамзин, изложила в форме писем, и потому может показаться, что заметки носят сугубо частный характер и написаны лишь по случаю. Однако это иллюзия, поскольку в одном из писем писательница делает принципиально важную оговорку: «Я описываю тебе, милая сестрица, все города, которые мы проезжаем, с такою подробностью, что я думаю: журнал мой может служить твоим детям вместо географического урока».45 Мысль о том, что «письма» о путешествии могут служить вместо урока (а не в качестве урока), восходит к литературному путешествию Карамзина, что позволяет говорить о непосредственном влиянии «Писем русского путешественника» на «Каникулы 1844 года». Это тем более вероятно, что незадолго до создания «Каникул 1844 года» Ишимова, как известно, написала «Историю России в рассказах для детей» (1837—1840), пересказав для юного читателя «Историю государства Российского» Карамзина.

Свою приверженность взглядам Карамзина Ишимова обнаруживает на протяжении всего повествования; в другом месте она заявляет: «Я уже не один раз заметила во время путешествия нашего, что во всяком местечке, даже в самом неважном и, по-видимому, непривлекательном, можно найти что-нибудь интересное — стоит только искать его, а не смотреть на всё глазами равнодушными, как делает большая часть путешественников». 46 Принцип внимательного отношения к открываемой читателям локальной культуре и принцип эмпатии, погружения в новое, стали в середине XIX в. основой для становления русской детской литературы путешествий, и в этом ряду «Каникулы 1844 года» Ишимовой явились одним из первых опытов, реализовавших традиции Карамзина в жанре детского травелога.

Наряду с поездками по Петербургско-Московскому тракту с 1830-х гг. в русской литературе путешествий получили развитие и «прогулки по губерниям». В них путешествие становилось своеобразным пространством рекреации с целью, в согласии с идеями Карамзина, открыть «удивительное — рядом». Например, Ф. Н. Глинка открывает древности Тверского края (1811, 1836),47 П. И. Сумароков (1839) — разнообразие местных промыслов,48 а П. И. Якушкин (1858) — тверские обычаи и характеры. Так на протяжении полувека идеи Карамзина получили своеобразное развитие в русской путевой книге. Под влиянием Карамзина литературное путешествие было привито к сухому, специальному статистико-географическому справочнику, в результате чего появился занимательный художественный ландшафтно-исторический экскурс, который мы и называем теперь травелогом.

Для лучшего понимания напомним определение жанра, которое было дано в «Словаре Академии Российской» (разумеется, термин травелог в это время еще не существовал, и его заменял термин путешествие):

«Сочинение, содержащее в себе описание всего того, что узнано, открыто кем или примечания достойного где-либо найдено». 50 В дальнейшем теорию путешествия (травелога) как беллетристического жанра развил в своих статьях В. Г. Белинский, который уделил особое внимание личности автора, непосредственно отражающейся в травелоге: «Путешествия пишутся иногда в форме ежедневных записок, — и тогда центром описаний делается личность самого путешественника. Эта форма чрезвычайно интересна и увлекательна. Разумеется, для этого прежде всего нужно, чтоб личность путешественника не только не оскорбляла своим цинизмом, но еще и заинтересовывала бы читателя благоуханным впечатлением своей непосредственности Автор может показаться своим читателям и в халате; но подобные фамильярности с его стороны не должны впадать в цинизм. Записки путешественника не только могут, должны быть просты;

всему есть границы, полагаемые чувством и смыслом Иногда путешествия пишутся в некотором систематическом порядке. Автор сперва описывает здания, потом промышленность, нравы народа и так далее, посвящая каждую главу на особый предмет, о котором он уже не имеет нужды говорить в других главах своей книги. Эта форма имеет свою выгоду и свою хорошую сторону, представляя читателю ряд отдельных и целых картин. Если она теряет в калейдоскопической живости описания, зато делает безопаснее личность автора от неприятного впечатления на читателя». Следует признать, что современная теория не многое может добавить к тому, что сказал в свое время Белинский.

Тверь 1. С. 171—240; Глинка Ф. Н. О древностях в Тверской Карелии. СПб.:

тип. Мед. деп. Мин-ва внутр. дел, 1836.

Словарь Академии Российской: в 6 ч. СПб., 1820. Т. V. Стлб. 737.

Белинский В. Г. Полное собрание сочинений: в 13 т. М.: Изд. АН СССР, 1956.

Т. VI. С. 60—61.

Мы уже говорили, что само по себе понятие текста, как оно сформировалось в структурно-семиотических исследованиях самых разных направлений, включает в качестве составляющих категории законченности и статичности. Представление о динамике текста принадлежит постструктуралистскому дискурсу и предполагает тотальную ревизию семиотико-структуральной статичности. Вследствие этого понятие динамический текст может быть истолковано двояко, в зависимости от того, в рамках какого направления мы строим рассуждение и свойством чего полагаем динамику.

Семиотико-структуральное истолкование текста как динамического только допускает, что текст становится в процессе его созидания и восприятия. Иначе говоря, мы не разом видим и воспринимаем весь текст «Анны Карениной», а только постепенно, по мере чтения романа; мы не одномоментно видим и воспринимаем всю дорогу из Петербурга в Москву, а только по мере передвижения из одного города в другой. При этом человек стремится максимально сократить время на развертывание текста пространства и даже аннулировать его, но это пока остается научно-фантастическим проектом. Классический структуральный анализ предполагает, что текст существует сам по себе, как таковой, вне воспринимающего его сознания. Такой текст является статичным, и динамика не имманентна ему, а обеспечивается лишь описывающим и воспринимающим его сознанием.

Динамику пространству сообщает время, и такое пространство сродни тому, которое описывает геометрия Эвклида. Гетерохрония же как общий принцип бытия выступает условием возможной гармонизации пространства: по мысли А. А. Ухтомского, «увязка во времени, в скоростях, в ритмах действия», а значит и в сроках выполнения отдельных элементов, образует из пространственно разделенных групп «функционально определенный „центр“». Постструктуралистское истолкование текста как динамического предполагает, что текст существует не сам по себе (сам-для-себя), но только в непосредственном контакте с неким внеположенным ему сознанием, что текст реализует себя только в процессе общения, диалога, поэтому динамика является имманентным свойством его. Применяя этот тезис к нашей теме, следует сказать, что кочки и впадины сами по себе динамичны, и поэтому для адекватной репрезентации пространства необходима не статическая живопись, но динамический кинематограф. Такое пространство само по себе подвижно, потому что через две точки можно провести не одну, а несколько прямых, а сами по себе точки могут принадлежать не одной, а разным плоскостям. Такое пространство динамично само по себе, без участия времени, и такое пространство аналогично тому, которое опиУхтомский А. А. Доминанта. М.; Л.: Наука, 1966. С. 181—182.

сывает геометрия Н. И. Лобачевского. Впрочем, образец такого динамического пространства подобрать сложнее. Примером такого пространства мог бы стать текст, автор которого намеревался бы из Твери ехать в Торжок, но оказался бы в Старице. В известной степени примером подобного рода может служить повесть В. И. Даля «Бедовик» (1839), где помимо реальных населенных пунктов Тверской губернии мы находим вымышленный город Малинов и где герой никак не может доехать до вожделенного Петербурга.53 Очень яркими примерами такого рода пространства являются путешествия, в которых автор искажает реальные пропорции и показывает далекое близким, а близкое далеким, располагает объекты в одной плоскости, тогда как они находятся на разных уровнях, и наоборот. Чаще всего такие искажения происходят в силу недоразумений, хотя они могут быть и продуктом сознательной творческой работы автора. Очень важным приемом такой сознательной творческой работы автора с целью преодоления метричности культурного пространства является включение в текст путешествия разного рода зарисовок: пейзажа, портрета, интерьера. Неритмичное или ритмичное распределение их по тексту путешествия в равной степени свидетельствует о сознательности изменения пространства, поскольку те или иные картины природы, люди и помещения изображаются не потому, что именно они предстоят сейчас перед глазами путешественника, а потому, что это зачем-то необходимо автору.

Включение такого рода описаний прекрасно демонстрирует, что реальное пространство в глазах самого путешественника является семантически бедным. Пространство требует структурирования и наполнения знаками.

Только в таком случае оно может быть описано. Можно было бы сказать, что описывается не пространство как таковое, а те культурные знаки, которые привнесены в него. Более того, реальное пространство воспринимается как эмоционально бедное, поэтому для усиления эмоциональности путешествия используются вставные новеллы развлекательного характера. Иначе говоря, можно рассказывать о красоте гор и ущелий, по которым путешественник странствует четыре дня подряд, но это скоро надоедает; поэтому для увеличения эмоциональной нагрузки текста автор приводит историю несчастной любви, в результате которой герой (героиня) прыгнул (-а) со скалы в пропасть. Важным приемом динамизации повествования о пространстве является, как ни парадоксально это звучит, торможение. Наиболее частыми видами торможения являются этнографические жанровые сцены из народной жизни и проч., наблюдения или размышления автора внешне непространственного характера, которые принято называть лириО поэтике пространства в этой повести см.: Строганов М. В. 1) О повести В. И.

Даля «Бедовик» // Шестые Международные Далевские чтения, посвященные 200-летию со дня рождения В. И. Даля. Луганск, 2001. С. 97—105; 2) Мифологизированный хронотоп в повести В. И. Даля «Бедовик» // Далевский сборник. Луганск, 2001. С. 27—30.

См. об этом в главе 4 исследования.

ческими отступлениями. Казалось бы, эти приемы должны привести к обнулению пространства, поскольку описание их замещает рассказ о путешествии как таковом. Но на самом деле значение видов торможения состоит в усилении переживания пространства. Это особенно заметно в тех случаях, когда один и тот же фрагмент путешествия характеризуется в тексте двумя разными способами. Например, И. Ф. Глушков упоминает в начале каждого раздела количественные параметры того или иного отрезка пути, а потом замещает описание этого пространства внешне непространственной картиной:

«Завидово — ям, дающий лошадей на 26 верст до Клина.

Любитель музыки, который слыхал лучших итальянских певцов и виртуозов, поверит ли, что иногда русские ямщики одно колено песни поют 30 верст, от одной станции до другой. Это случается тогда, как судьба определит ехать с удрученным горестью, бедностью и летами ямщиком, который, вспоминая молодечество и желая угодишь ездоку, начинает с трясущейся бодростью: “Э—эх! — да — харошо-о-ао-ао — любить — да — дружка — ми-и-и-ла-а-ава харашо — разумнава” — и вдруг, прервав песню, погоняет лошадей: “Эй! ну ты слышишь ли!” — потом опять продолжает петь: “Эх — да — хорошо любить… Эй вы родимые! — ну! ну!

пашел!” Вот с какими вариациями продолжается во всю дорогу песня». Подобный прием замещения позволяет понять пространственную сущность внешне непространственной характеристики. Песня ямщика здесь — это способ временного измерения того отрезка пути, который ранее измерен в верстах. Точно так же расстояние, которое преодолевает Онегин от Петербурга до своей наследственной деревни, измеряется у Пушкина временем повествования о детстве и юности героя, составляющим первую главу романа. И еще пример. В книге А. Н. Радищева «Путешествие из Москвы в Петербург» пространство между станциями не описывается, всё время переезда занимают вставные тексты, посвященные злободневным социально-политическим вопросам современности. Книга Радищева весьма интересна как квазипутешествие: имитируя реальное путешествие и перечисляя реальные станции (ямы) по дороге из Петербурга в Москву, Радищев не изображает практически ни одной реальной «черты местности», отвлеченные социально-политические вопросы затмевают пейзаж, нравы и историю.

Наше противопоставление двух типов динамики текста необходимо дополнить противопоставлением локального текста как неизбежно статического (существует целый ряд работ, посвященных локальному тексту;

укажем только работы, в которых отражена наша позиция 56) и текста путеГлушков И. Ф. // Тверь 1. С. 170.

Строганов М. В. Литературное краеведение. 2009; Милюгина Е. Г., Строганов М. В.

Текст пространства. Фрагменты из словаря «Русская провинция» // Лабиринт. 2012.

№ 2. С. 42—60; № 3. С. 33—74.

шествия как неизбежно динамического. 57 Локальный текст включает в себя перечень, набор, каталог деталей, с точки зрения автохтона тяготеющих к однородности. Ср. фразу из кинофильма «Карнавал» (реж. Т. Лиознова, 1982): «Что за город — всё горы и горы». Начать это перечисление можно с любого объекта, поэтому для описания локального текста наиболее адекватной является форма словаря. Каждая отдельная словарная статья оказывается моментальным снимком места, а в совокупности своей они представляют серию таких моментальных снимков, позволяющих воссоздать морфологию пространства и ее временные изменения. Элементы локального текста в описаниях примыкают другу к другу, но не перетекают друг в друга, как будто разделены непроходимыми границами.

Текст путешествия можно представить в качестве цепочки локальных текстов, но гораздо важнее, что путешествие фиксирует системно-синтаксические связи между этими локальными текстами. Эти системно-синтаксические связи в путешествии могут быть разных типов. Во-первых, это отношения, которые условно можно назвать отношениями сочинительного типа, как, например, аксиологическая равноценность районных центров при их громадном социальном различии в отдельных случаях. Во-вторых, это отношения подчинительного типа, и сюда относятся оппозиции столица/провинция, центр/периферия, мейнстрим/маргинальность, причем и здесь возможны нарушения и отступления от общего правила типа Вашингтон/Нью-Йорк. В-третьих, это отношения, аналогичные отношениям означаемого и означающего: реальное существование и условность границ, их реальные устойчивость и подвижность и способы преодоления, перетекание культуры одного локального текста в другой; примером этого может служить сопоставление человеческих типов, как Хорь и Калиныч, занятий и промыслов, говоров, костюмов, обычаев.

Развитие жанра травелога в таком случае можно было бы представить как движение от суммы локальных текстов, которые связаны между собой морфологическими, парадигматическими отношениями к созданию сложноподчиненного синтаксиса природного и культурного пространства и многомерной системы ориентиров. В первом случае каждому локусу, городу соответствует отдельная глава, а все они построены по одному типу, и между ними нет никакого текста-пространства. Таково, например, Путешествие Екатерины II.58 Во втором случае путешественник видит не только статичную картину локуса, но и всё время переменяет позицию в процессе движения: позади/впереди, слева/справа, далеко/близко, высокий/низкий рельеф или горизонт, однородность/неоднородность. Таковы, в частности, Милюгина Е. Г., Строганов М. В. 1) От составителей // В зеркале путешествий.

С. 6—12; 2) Принципы изучения «тверских» травелогов XVI—XX веков. С. 37—43;

3) Динамический текст русской культуры: пространство в зеркале путешествий. С. 70–77.

путешествия Ф. Н. Глинки, 181159 и И. Белова, 1848.60 В результате, отражая взгляд со стороны в динамике смены ракурсов, травелоги выявляют исторически меняющиеся семантику и аксиологическую значимость локальных объектов — те их характеристики, которые не очевидны в локальном тексте в силу статичности его оптики.

Совокупность локальных текстов создает впечатление метрической упорядоченности пространства, но не дает представления о его ритмической специфике, если брать эти понятия в значениях, аналогичных школьной метрике. Ритмическая специфика культурного пространства выявляется только в тексте путешествий. Причем природное пространство и пространство первично окультуренное всегда аритмичны, а стремящееся к регулярности чередование равных, однородных, изоморфных элементов всегда оказывается признаком вторичного окультуривания пространства, которое неизбежно противопоставлено первичному, естественному его заселению. При этом адекватные реальным потребностям проекты постоянно противостоят реальному положению дел и потому могут казаться неадекватными. Такими именно представляются проекты, созданные по «государственному заданию». Например, заданное регулярное расстояние не более 35 верст между станциями во время гужевой тяги, хотя на дороге между Петербургом и Москвой станции находились реально чаще; или размещение городов-станций по утвержденному Екатериной II плану-сетке; или размещение станций разной степени классности на железной дороге между столицами (будущей Николаевской) и целый ряд других.

При этом очень часто оказывается, что аритмия культурного пространства предопределена аритмией пространства природного. К таким элементам аритмии относятся чередование возвышенностей и низменностей, суши и воды, особенности рисунка рельефа, речных русел, очертаний водоемов, пиков гор, и специфика местной фауны и флоры. Например, в путешествии В. М. Севергина (1803) дано следующее описание: «Торопец виден уже в 19 верстах расстоянием; но должно объезжать многие озера и болота прежде достижения сего города. Он лежит при реке Торопе, впадающей в Двину. Озеро, Соломино называемое, находится близ города вправе». Напротив того, если культурное пространство строго метрично, оно осознается или как бездушное, или как не одушевленное присутствием человека. Например, в путешествии У. Кокса (1778):

«Дорога из Москвы в Петербург тянется 500 миль почти прямой линией, проложенной сквозь леса, и крайне утомительна: по обеим сторонам Тверь 1. С. 171—240.

Севергин В. М. Продолжение записок путешествия по западным провинциям Российского государства, или Минералогические, хозяйственные и другие примечания, учиненные во время проезда чрез оные в 1803 г. СПб. : Имп. АН, 1804. С. 147.

дороги лес вырублен на 40—50 шагов, и весь путь проходит через бесконечный лес, изредка прерываемый деревнями и небольшими обработанными полями.

Деревни, встречающиеся на этом пути, очень похожи друг на друга.

Они состоят из одной улицы с деревянными избами, кирпичные дома очень редки». Попадая в такое метрически организованное пространство, путешественник начинает испытывать скуку, которое очень точно описал А. С.

Пушкин в стихотворении «Зимняя дорога»:

Если же культурное пространство воспринимается как аритмичное, а всё бытовое как неорганизованное, то путешественник естественно концентрируется на переживании многочисленных физических и физиологических неудобств. Если всё вокруг оказывается проблемой: и перемена лошадей, и удовлетворение потребности в отдыхе/сне, и удовлетворение голода, — то путешественник уже не испытывает радости путешествия. Как легко понять, подобное восприятие пространства свойственно иностранному путешественнику, который воспринимает Россию как землю варварскую, неорганизованную, неупорядоченную:

«Когда мы отправлялись 1-го апреля из Москвы, то из дворца дали нам знать, что так как крестьяне на большой дороге чрезвычайно обессилены и отягчены, то чтобы мы ехали другою дорогою, взяв несколько правее, по направлению на Ладожское озеро. Эта дорога в зимнее время для проезда довольно удобна; но так как на пути нас застигла ростепель и мы должны были переправляться через двадцать и более рек, на которых не было ни мостов, ни паромов, так что мы сами принуждены были устраивать последние, и так как, с другой стороны, крестьяне в этих местах никогда не видывали подобных нам путешественников и, завидя нас, бежали от нас с детьми и лошадьми своими в леса, то это было наитруднейшее из путешествий, какие когда-либо совершал я, и бывшие между нами некоторые странствующие господа, изъездившие целые две части света, говорили, что они не помнят, чтобы переносили когда-либо такую бездну неприятностей и лишений, какие вынесли они на этой дороге» (Ф. Х. Вебер, 1718); «Несказанное множество саней, беспрестанно переезжающих по снежной дороге, делают по обеим ее сторонам ухабы или ямы, и если сани в них попадут или когда надобно будет из них выезжать, тогда повозка получает такие удары, которые, уверяю вас, могут проломить и самую крепкую голову. Меня вываливали два раза. Из этих случаев я узнала, что кучера привыкли к таким скачкам. Они тотчас проворно слезают с лошади, подымают и оправливают повозку, а никогда не спрашивают, не ушибся ли путешественник» (Э. Кравен, 1786). В последнем примере весьма показательна реакция ямщиков, местных жителей на явления аритмии. Ямщики привыкли к ухабам на дороге, быстро устраняют возникшие неполадки и даже не предполагают, что у заморского путешественника могут возникнуть какие-либо неудовольствия по поводу такого передвижения. Здесь сталкиваются две точки зрения на одно и то же явление: с одной точки зрения эта аритмия пространства заметна, с другой она совершенно отсутствует.

Напротив того, если культурное пространство организовано ритмично, то путешественник переживает свое продвижение по маршруту как успешное и легкое, комфортное. В первую очередь такая точка зрения свойственна путешественнику-иностранцу, критично настроенному ко всему, что он встречает в «дикой» России:

«26-го. 37 верст, прибыл в 9 ч. в Березай, покормил там лошадей и в 10 часов снова пустился в путь. В час приехал на 4-й ям, Хотилово — в 25 верстах. Снова остановился в царском доме. Из в 4 часа и, 35 верст, прибыл в 8 ч.

вечера на царское подворье в Вышний Волочек, где был пятый ям.

Из выехал в 9 часов и, 35 верст, прибыл в час в Выдропуск, где не мог остановиться в царском доме, ибо за день до того он сгорел. Отправился оттуда далее в 3 ч. утра.

27-го. 35 верст, прибыл в 8 часов утра в город Торжок, где был 6-й ям.

Выехал я из в 9 ч. и, 34 версты, прибыл в 3 часа пополудни в Медное, меня снова ввели в царский дом. Покормив, выехал из в 4 часа и, 27 верст, прибыл вечером в Тверь.

Тверь — большой город с маленькою крепостью; стоит на Волге.

Здесь был 7-й ям.

28-го, 32 версты, прибыл в 7 часов утра в Goretzin, затем 30 верст, достиг в полдень Завидова, а в 5 часов вечера, верст, приехал в Клин. Здесь был 8 ям. Таким образом, сделал 90 верст в часов, причем еще три часа прокормил лошадей. Из я тронулся в 6 ч. вечера и, 45 верст, прибыл в полночь в Чашниково; оттуда, покормив, поехал в 2 часа далее и 37 верст, прибыл наутро в Москву» (Ю. Юль, 1709); «На протяжении всей дороги находится 24 почтовые станции, или яма, как русские их называют, на расстоянии 4 или 5 миль одна от другой, и на каждой станции стоят 20 и более почтовых лошадей, содержимых особыми, приставленными для того крестьянами, кои, получая ничтожные почтовые деньги с проезжающих, освобождаются от всех других повинностей и служат только для провоза проезжающих» (Ф. Х. Вебер, 1716). Аритмия культурного пространства — это извечная проблема любого путешествия. Однако ее можно практически избежать, если человек правильно соберется в путешествие или если оно должным образом организовано «принимающей» стороной: «В это мое путешествие из Петербурга в Москву я сделал следующие наблюдения. О собственных домах царя, построенных по его приказу у ямов и между ямами, где приходится кормить, я уже говорил. Меня постоянно помещали в эти дома;