«В.А. Останин Философия присвоения Монография Владивосток 2011 УДК 1+331 ББК 87.3 О-76 Рецензент: М.В. Терский, доктор экономических наук, профессор, Дальневосточный федеральный университет Под научной редакцией Ю.В. ...»

В первом случае это приводит к абстракциям, имеющим сомнительную ценность для актуального человека.

У Маркса производительный труд есть такой труд, который производит прибавочную стоимость. Это теория Маркса и она вполне имеет право на существование. Поэтому и прибыль есть доход капитала, его специфическая форма, которая приложима к теории марксизма.

Производительным трудом следует считать труд, который воспроизводит высшую ценность – человека с его условиями расширенного бытия. Это положение отражает суть проблемы с позиции вечности (sub specie aeternitatis), а производство прибавочной стоимости отразило производительный труд, который расширенно воспроизводит отношения капитала, производство прибавочной стоимости (sub specie temporis) есть позиция времени.

Специфика дохода в обществе, построенном на социалистических принципах Можно сколь угодно удивляться тому факту, что природа доходов при социализме не только практически не разрабатывалась, но и оказалась максимально запутанной проблемой. И это объясняется тем, что теория доходов при социализме была непосредственно связана с догмами марксистской политической экономии о производительном и непроизводительном труде, о трудовой природе стоимости. Исследователь, который хотел бы беспристрастно разобраться в теории доходов, неизбежно наталкивается на эти проблемы расхождения с официальной доктриной признания производительного труда в условиях социализма.

Тем не менее, делались серьезные попытки раскрыть природу доходов в социалистическом обществе. Например, пытались отделить трудовую природу доходов от доходов тех или иных видов человеческой деятельности. Причем этим занимались не только экономисты, но и юристы, для которых признание трудовой или нетрудовой природы доходов человеческой деятельности имело исключительно практическое значение.

Например, выдвигалось теоретическое положение, что трудовым доходом мог быть только такой доход, которой был получен как эквивалент. Другими словами, ценности, полученные индивидом или группой лиц, должны быть эквивалентны трудовым затратам. Следовательно, нетрудовым признавался доход, который был получен без затрат труда или превышающий трудовые затраты.

Как мы показали ранее, эта теория строилась на стремлении увязать теорию доходов в обществе с теорией трудовой стоимости.

Но эта теория не могла объяснить многие экономические явления в обществе с позиции рикардианства. Все доходы должны иметь трудовую природу – это требование выступало как закон. Но тогда многие виды доходов не могли быть признаны трудовыми, например, доходы, источниками которых стали общественные фонды потребления, пенсии, стипендия, и т. д. Не могла быть объяснена и природа доходов, получаемых в форме алиментов, иных пенсионов. Здесь вообще утрачивается связь с трудом лица, которое их производит, первично получает, или лицом, для кого они получаются.

Была выдвинута идея о том, что нетрудовыми доходами следует считать все средства пользования, которые получены неправомерными способами. Суть этой теории заключается в том, что понятие трудового дохода стало подменяться понятием дохода законного. Этот подход максимально упрощал задачу для правовой науки, но одновременно и давал последней полный произвол. Именно в этом вопросе трактования трудовых доходов были допущены серьезные нарушения прав и свобод граждан страны. Право как осуществление власти господствующей государственно-партийной бюрократии давало основания для произвола.

Делалась попытка объяснить природу трудового дохода, исходя из противоправности и эквивалентности. Таким образом, нетрудовыми признавались доходы, полученные без приложения собственного труда и неправомерными способами, или способом, не санкционированным законом. Все его дало возможность появиться таким формам, как трудовой доход законный и нетрудовой доход законный.

Однако в то же время появилась и другая пара категорий: трудовой доход незаконный и нетрудовой доход незаконный. Признать, что в обществе могут существовать практика незаконных трудовых доходов, официальная наука не могла. Она вынуждена строить опять же вымышленные, надуманные схемы права. Например, колхозник выращивал на подсобном участке огородную продукцию. Если объем продукции, который снимал колхозник, превышал какие-то надуманные нормы, то часть дохода уже не могла считаться законным и трудовым. Делался вывод, что данный индивид незаконно обогащался за счет собственного труда. Чтобы бороться с подобными явлениями, властными органами разрушались теплицы, отбирался скот, если его поголовье было выше установленного бюрократическим аппаратом численности.

Появлялись непреодолимые трудности в определении эквивалентности, тем более, если сами рыночные отношения не были разрушены, то, по крайней мере, существенно деформированы. Поэтому в такой системе стали доминировать признаки законности. Получилась картина, представленная в предельно искаженном виде.

Законность, чтобы получить свое существование в теории дохода, сама стала определять экономическую природу дохода.

Далее, незаслуженное получение всевозможных званий, орденов давало возможность получения и незаконных благ, например, бесплатный проезд на железнодорожном транспорте, льготы в приобретении жилья, пользование транспортом общего пользования и даже специальным транспортом и т. д. Эти льготы уже не вписывались в теорию доходов, поэтому вполне естественно, что стали говорить уже не о доходах, а об антисоциальном, или противоречащем принципам социализма, распределении материальных и духовных благ. Понятия трудового или нетрудового дохода стали постепенно заменяться этим расплывчатым социальным или антисоциальным принципом.

Справедливым стал считаться принцип распределения по труду, что и было зафиксировано в Конституции СССР. От каждого по способностям, каждому – по труду.

Но может ли данный принцип обеспечивать или выражать справедливость? В данном случае авторы усматривали эквивалентность отдаваемого обществу и получаемого от общества. Однако, как нам представляется, этот принцип не мог реализовать эквивалентность.

Если от каждого требуется по способностям, то уже предполагается неравенство в производстве материальных и духовных условий воспроизводства индивида. Наконец, способность есть не более как потенция, она может и не реализоваться во вкладе в фонд общественного богатства. Каждому по труду должно предполагать, что распределяется уже то, что подлежит этому распределению, т. е. остаток, что, собственно, и было выражено в Готской Программе у К. Маркса. Эквивалентность нарушалась. Но существенное лежало в другом. Эта эквивалентность могла проявиться только в условиях развитого рынка. Если же рынок рабочей силы, продуктов труда средств отсутствовал, то исчезал механизм признания общественной значимости труда, его результатов и эквивалентности обмена. Стала осуществляться наиболее упроченная схема уравнительности, а именно, эквивалентность затрат труда в физиологическом смысле.

Но общество состоит не только из трудоспособных граждан.

Оно обязано заботиться и об обеспечении старости, инвалидов, детей без родителей и т. д. Часть общественного пирога необходимо урезается на эти нужды. Тогда принцип справедливости, в данном случае, эквивалентности, дополняется принципом гуманизма.

Утверждалось, что эти принципы, а точнее их сочетание, выражают суть социалистических распределительных отношений.

Но более внимательное прочтение данных принципов, а главное – вся практика осуществления распределительных отношений в бывшем СССР показала, что справедливости в распределительных отношениях было столь же мало, сколь и гуманизма.

Справедливость как принцип распределения, в основе которого лежала эквивалентность затрат труда, не являлась каким-то единственным принципом распределения общественного продукта в обществе, которое пыталось обустроить свой мир бытия на социалистических принципах. Имел хождение и принцип равенства дохода, подлежащего распределению. Собственно, этот принцип является уже принципом коммунистическим. Человеческое сообщество реализовало этот принцип распределения, но в специфических формах крайней нужды, нехватки жизненных средств существования.

Как и в предыдущем случае, справедливость сама объясняется некоторыми a priori взятыми принципами. Вся последующая практика экономического бытия получала свое объяснение с точки зрения этих исходных принципов справедливости. Однако ближайшее рассмотрение выявляло производность принципов справедливости от первоначальных схем. В условиях капиталистического способа производства в марксовой теории стоимости справедливым признавался принцип распределения дохода по стоимости, т. е. стоимости капитала и стоимости товара рабочая сила.

Каждая эпоха обременена сознанием принципов справедливости. Это можно отнести к каждой социально-экономической системе. На формирование принципов справедливости в распределении дохода в обществе оказывают влияние не только экономические отношения, т. е. базисные отношения, но и состояние общей культуры, традиций, нравственного сознания. Экономический детерминизм неприменим в этих вопросах.

Но в обосновании принципов распределения созданной стоимости может лежать и распределение стоимости по собственности. Более того, этот принцип более основателен и фундаментален.

Все принципы распределения с точки зрения справедливости можно свести к этому признаку. Например, распределение по труду есть форма распределения по реализовавшей себя стоимости товара рабочая сила. Распределение по капиталу есть не что иное, как распределение по собственности в ее специфической форме. Распределение по потребностям минимального существования есть распределение подушное среди лиц, лишенных собственности. Может приниматься в качестве справедливого для одних и распределение по реальной власти в обществе. Но власть есть реализующая себя собственность на факторы, которые в свое время формируют властные поля. Принцип эквивалентности здесь уходит в небытие. Более того, инструменты рынка, как например, деньги, уступают свое место институту власти в обществе, но уже в своей первичной, т. е. примитивной форме, как прямое насилие и страх быть подвергнутым насилию.

Другое дело, что иные члены сообщества не признают справедливыми те или иные принципы распределения созданных условий материального и духовного бытия в обществе, даже если последние освящены законом.

Распределение по собственности предполагает справедливым распределение по осуществляющей себя в процессе воспроизводства материальных и духовных благ собственности. Однако в этом механизме распределения не может иметь место применение насилия, не освященного государством, его нормами права. Государство реализует всеобщую волю его граждан, и если не понимать здесь как воля гегелевского монарха, то система может создать механизмы распределения дохода на принципах всеобщей справедливости. Так, в «Философии права» Г. Гегель писал: «Государство как действительность субстанциальной воли, которой (действительностью) оно обладает в возведенном в свою всеобщность особенном самосознании, есть в-себе и для-себя разумное. Это субстанциональное единство есть абсолютная, неподвижная самоцель, в которой свобода достигает наивысшего подобающего ей права, так же как эта самоцель обладает наивысшей правотой в отношении единичного человека, наивысшей обязанностью которого является быть членом государства»

[7. Т. 2. С. 279]. В этом случае воля, будучи схваченная мышлением, разумом, находит свои исторически приемлемые формы в институте государства.

Эта собственность может осуществляться сама в самых различных формах: форме заемных денежных средств, кредитов, товарных ценностей, собственности на свою рабочую силу, собственность на такие ресурсы, как знания, информацию, наконец, собственность на властный ресурс. Однако если власть внеэкономическая, то все формы, в основе которых положена эквивалентность, не могут быть признаны справедливыми.

Это положение имеет гораздо большую значимость, чтобы полностью относить его к социалистическим формам присвоения и распределения дохода в обществе. Но именно в условиях социалистического способа присвоения мы можем обнаружить большее поле для нарушения принципов справедливости, в основе которого лежит эквивалентность при обмене доходами. Социализм, по определению, отрицает справедливость на эквивалентности. Если при этом выносится за скобки человеческий фактор, превращая человека в средство, в «винтик великого государственного механизма», то мы можем обнаружить одно из самых несправедливых форм общественного устройства. Здесь собственность уже не имеет значения, но приобретает возрастающую роль государственная бюрократия – все признаки класса в обществе. Власть, как внеэкономическое принуждение, не может найти свое обоснование в бытие рынка. Хотя это совсем не означает, что необходимость власти будет находить свое обоснование также на принципах требования справедливости, но уже принципиально на иных основаниях.

Следовательно, различные формы дохода в виде процента по кредиту, заработная плата, арендная плата, рентные платежи есть специфические формы реализующей себя собственности. Принцип распределения по труду становится не более, как одной из специфически возможных форм распределения произведенного продукта в обществе. И принцип распределения по собственности не исключает последний как свой инородный момент, наоборот, включает в свое содержание как особую специфическую форму.

Полагаем, что названный нами принцип распределения имеет право на существование в теории. В практике он давно, еще с до адамовских времен, реализуется в той или иной степени. Но будет ли данный принцип справедливым для общества, которое устраивает свою социально-экономическую жизнь на социалистических принципах? Другими словами, являются ли принципы распределения по собственности принципами социалистическими?

Ответ на этот вопрос будет лежать в сфере понимания того общественно-политического, социального обустройства, которому мы присвоим термин «социализм». Если социализм предполагает полное обобществление средств производства, отрицание частной собственности, то ответ будет один. Если же под социализмом понимать, как это выражено в теории М.И. Туган-Барановского, как общество, в основу которого положен известный разумный план, определенная цель, определенная идея, которая реализуется в определенной исторически определенной форме общежития (27), то ответ будет принципиально иным.

Поэтому первоначально следует выяснить концепт этого понятия, т. е. уточнить те атрибутивные признаки, которые раскрывают суть социалистческой идеи. При этом следует руководствоваться, что эти признаки должны обладать качествами необходимости и достаточности сущностных характеристик.

Одновременно сама эта сущность социализма, и её признаки может выражать некоторое основание, которое не может быть доказано. Более того оно есть основание, из которого вырастает все научное здание социализма. Другими словами, это основание есть результат «научного произвола» исследователя, который определил тем самым и основополагающие принципы. Фактически эти основополагающие принципы и есть атрибутивные признаки сущности социализма, утрата которых ведет к утрате социально-экономической, политической природы, т. е. самой сути.

В основе нашей идеи социализма лежат признаки:

признания высшей ценности человеческой личности обществом, что дает основания для реализации императива И. Канта относиться к человеку не только как средству, но как к цели и средству одновременно;

свобода личности;

достигнутый в обществе достаточный уровень развития производительных сил и общественных институтов, который делает возможным обеспечить экономическими ресурсами свободное развитие личности.

Первый принцип позволяет исключать в обществе такие формы перераспределения дохода в обществе, которые не могут быть оценены как справедливые. Справедливость в распределении – это распределение по собственности, в основе которой лежат индивидуальные ценности, активы, в т. ч. ценность человека, который способен производить доходы в условиях экономической, политической свободы. Это исключает формы использования чужих ресурсов на внеэквивалентных основаниях в частных интересах. Факторы, которые принадлежат всему обществу, должны приобретать общенародную форму.

Свобода личности – это свобода человека реализовывать свою волю в соответствии со своими природными, имеющими и накопленными ранее ресурсами, т. е. как реальным, так и накопленным человеческим капиталом. Свободным человека делает его собственность. В обществе собственников формируется устойчивое поле власти экономической, которая находит свое отражение и закрепление в сфере власти политической.

Третье основание позволяет несколько по-иному отнестись к положению о естественности и необходимости социалистического обустройства общества. Социализм не следует рассматривать как надисторический идеал человечества, как искусственную, придуманную форму человеческого общежития, как это делал М.И. Туган-Барановский. Социализм с его формами перераспределения дохода уже реализовал себя как действительность в практике его построения в бывшем СССР. Вопрос об искусственности форм или их естественности не может лежать в ответах о основания и принципах обмена в обществе, т. е. рыночности или внерыночности. Как сознательно поддерживаемая пропорциональность в первобытном обществе была необходима, но невозможна форма рыночная, так и капиталистическая или социалистическая форма дают основания как планомерного, так и рыночного распределения. Отрицать наличие планомерности в современном капиталистическом хозяйстве есть, научная наивность, либо сознательное фарисейство, также ничего общего с истинно научным осмыслением не имеющие.

Социализм в бывшем СССР был скорее формой ущербной. Всеобщее обобществление не было необходимым требованием, скорее наоборот. Это обобществление лишило народ собственности фактически (de facto) при манифестации общенародной собственности (de jure). Не будучи фактически собственником, народ не мог стать и свободным.

Ни всеобщее планирование, ни всеобщее обобществление, ни юридическое равенство в правах не есть атрибуты с признаками достаточности, чтобы быть отнесенными к сущностным признакам социализма. Поэтому вполне закономерно социализм, как искусственно навязанное большевиками социально-политическое образование, оказался нежизненным. Высказанное М.И. ТуганБарановским предупреждение относительно нежизненности социалистических форм хозяйствования в условиях недостаточного уровня развития производительных сил и социальных институтов оказалось не услышанным бывшими руководителями-революционерами.

Они скорее оказались не по разуму старательными в реализации своих нежизненных идей, что принесло неисчислимое горе всем гражданам России. Вместо того, чтобы стать «царством свободы и всеобщего богатства», социализм оказался «царством рабства и всеобщей нищеты» [31. С. 126].

Решение данной проблемы уходит корнями в другую сферу науки. Многое будет зависеть от модели социалистического обустройства общества, понимания социалистической идеи и форм ее воплощения в различных сообществах. Мы можем на этот счет предложить результаты осуществленных нами исследований, изложенных в работе «Собственность: сущность, противоречия, формы их разрешения». Поэтому мы не будем останавливаться на проблемах теоретического обоснования социалистической идеи и практики ее реализации. Заметим только, что социалистическое обустройство предполагает не индивидов, лишенных собственности, а общество ассоциированных в масштабе всего общества собственников. Доход следует считать справедливым, если он реализовался как продукт собственности, но собственности индивидов, приобретенной в условиях экономической, политической свободы.

Эта собственность не может быть продуктом ранее допущенной несправедливости в распределении общенародной собственности во времена ваучерной приватизации, собственности, приобретенной в форме залоговых аукционов и т. д. Захват есть грабеж, прикрытый законом в условиях несправедливого перераспределения собственности на средства производства. В это время несправедливость была осуществлена во всем объеме полно, как отмечал ранее Платон.

Новые собственники вместо преступников оказались героями, превратив само государство в свою частную собственность. Последнее находится в полном противоречии с выводами Г. Гегеля, который исключал перерождение государства в частную собственность отдельных олигархов: «Особенные функции и сферы деятельности государства свойственны ему в качестве его существенных моментов;

они связаны с индивидами, которыми они осуществляются и совершенствуются, но не со стороны их непосредственной личности, а со стороны их всеобщих и объективных качеств и поэтому связаны с их особенной личностью как таковой внешним и случайным образом.

Поэтому государственные функции власти не могут быть частной собственностью» [7. Т. 2. С. 289].

В условиях распределения по собственности на факторы собственного воспроизводства, когда ею обладает абсолютное большинство, сам процесс деятельности стал делом внутренней потребности творчески осуществляющей себя личности. Если процесс производства дохода и его присвоения протекает в условиях личной зависимости, несвободы, то говорить о социалистичности можно лишь условно и с определенными оговорками. Следовательно, все доходы, в основе которых лежит собственность индивида, группы, сообщества можно и следует считать справедливыми и социалистическими.

Социалистическое обустройство предполагает не паразитирование на социалистической собственности, а реализацию собственности каждым в предельно максимальных возможностях. Поэтому доходы по собственности следует считать справедливыми и имманентными самой природе социализма. Собственник в социалистическом обществе объективно требует реализацию принципов личной свободы, свободы распоряжаться результатами своего труда. Подобная модель социализма в качестве основания полагает свободу в обмене, т. е. рынка, рыночной свободы. Можно более категорично выразить эту идею. В социалистическом сообществе реально столько свободы, сколько рынка. Это ни в коей мере не отрицает роль государства как охраняющего, регулирующего и производящего услуги института. Однако их соотношение следует скорее уложить в модель, высказанную и закрепленную в научной и учебной литературе: рынка – насколько это возможно, государство – насколько это необходимо.

В этом общественно-политическом образовании могут формироваться предпосылки для всеобщей кооперации, в которой к индивидам уже не относятся исключительно как к средству расширенного воспроизводства другого члена сообщества. Одновременно и социалистическое сообщество уже не будет представлено как совокупность отдельных обособленных общин. Общество может и должно представляться в теоретических моделях и действительности не как совокупность независимых экономических анклавов, которые объединены рынком и не более, а целостным организмом, объединенным одной социалистической идеей и политически оформленной в институт государства с его необходимыми институтами власти, управления, принуждения, регулирования образования, защиты и т. д.

Другими словами, социалистический характер сообществу придает сам институт государства, который следует рассматривать как органическую достройку до масштабов целостности всего образования.

Здесь уже не отношения собственности исключительно, как полагалось в теории марксизма, как некоторый базис, выступали доминантой всех возможных форм социально-политического обустройства, а вся целостность отношений производства, распределения, отношений политических, религиозных, этических и т. д. Механический детерминизм оказался неспособным в принципе объяснить всю эту сложную и противоречивую систему. Простота принципа детерминизма сыграла очередную «злую шутку», пытаясь в простые модели механицизма втиснуть всю сложность социально-экономических процессов.

Сообщество отдельных сособственников можно рассматривать как относительно автономное хозяйственное образование. Но над этим сообществом будет реализовываться политическое объединение – государство. Характер государства, характер политической власти придаст и специфику механизмам производства и распределения богатства в обществе. В чью пользу будет изыматься прибавочный продукт в обществе, в чью пользу будут распределяться доходы от реализации национального богатства в современной России? Ответ на этот вопрос наводит на известную аналогию Мережковского: растаскиваемая олигархами Россия продолжает оставаться «больной красавицей», но не хотелось бы только, что бы это состояние было на века.

Нарушения социалистических принципов получения доходов в обществе возникнут тогда, когда индивид будет лишен собственности, либо ему будут созданы условия невозможности реализовать свою собственность. Эти условия действительно будут предпосылками отхода, искажения социалистических принципов распределения. Монополизм государственных структур, протекционизм в экономических отношениях, использование насилия и принуждения несовместимы с социализацией экономической жизни.

Следовательно, социалистические принципы находят свои основания не столько в абстрактных принципах справедливости, сколько в экономических отношениях доходов в обществе на основе реализующей себя собственности. Антисоциальным, антисоциалистическим способом присвоения дохода в обществе, которое следует или стремится следовать социалистическим принципам, будут доходы, механизм получения которых покоится на насилии, на несвободе. Ибо эти формы не позволяют проявиться самоценности индивида, они нарушают принципы эквивалентности обмена услугами, позволяют присваивать одной части сообщества доход другой части.

Сама же величина дохода не может стать каким-то существенным критерием социалистичности.

С другой стороны, общество как целое, т. е. как государство, будет разрешать противоречия социального неравенства в потреблении. Одновременно оно должно создавать условия для становления собственности каждым индивидом, для передачи некоторой части дохода другим членам сообщества. Однако это не процесс выравнивания или нивелирования, а скорее процесс постоянного воспроизводства стартовых условий для индивидов, которым по тем или иным причинам не удалось создать себе собственность в достаточных размерах.

Следовательно, производство дохода есть только момент производства индивидов в обществе. Этот процесс не охватывает процесс непосредственного потребления дохода, т. е. материальных и духовных условий человека. Но и потребление этих благ следует понимать как момент жизни, как момент воспроизводства индивида в социалистически ориентированном сообществе. Потребление есть не момент производства дохода, а момент воспроизводства человека.

И если труд по воспроизводству человека станет считаться трудом производительным, то само непосредственное потребление следует считать производительным (для индивида) моментом, сферой воспроизводства индивидов.

Таким образом, можно избрать такую деятельность, которая будет приносить доход, но эту деятельность не следует считать производительным трудом. Например, деятельность по производству предметов, удовлетворяющих мнимые потребности и направленные во вред человеку только и может запрещаться сообществом как целым, т. е. государством.

Подобной деятельностью может стать и деятельность, в результате которой происходит суживание сферы жизни человека. Например, если отравляется природная среда, ограничивается жизненное пространство самого человеческого существования. Не играет при этом роли тот факт, что вполне возможно получение дохода в какой-то период времени.

Экономическая культура и экономическое сознание Еще совсем недавно сочетание терминов «экономика» и «культура» казалось, по крайней мере, для многих, надуманным образованием. Представлялось, что эти две сферы человеческого бытия и не могли получить области своего соприкосновения. Более того, экономический прагматизм довел до крайности это разделение, противопоставил в самом целеполагании экономические интересы и интересы культурного бытия индивида. Сфера культуры не то, чтобы паразитировала на прагматичном теле экономики, она, по крайней мере, подпитывалась экономикой, получая остаточные пироги со стола экономической жизни.

Возьмем на себя смелость утверждать, что подобные взгляды не были преодолены и на конец XX столетия. Это прискорбно для разумного сознания, но порой удивительно объясняется рассудочным мышлением. Феномен культуры в экономической жизни дан в единстве с феноменом экономии, с феноменом экономической жизни. Поэтому, не боясь противоречить самому себе, замечу, что нет отдельно существующего феномена экономического события вне феномена культуры. Только в глубокой абстракции можно полагать как существующие одно вне другого эти феномены экономики и культуры. Следовательно, мы преследуем в своем методе исследования цель – понять экономическую жизнь общества и индивида в ее целостности. И наш метод познания должен следовать принципу целостности, а не абстрактной всеобщности. Поэтому понятие экономической культуры вполне имеет право на существование, и не случайно, что стали появляться работы по проблемам становления экономической культуры.

Однако прежде чем раскрыть содержание понятия экономическая культура, следует раскрыть содержание понятия «культура» вообще. Это тем более имеет значимость, что многие исследователи отношений культуры стоят если не на различных исходных позициях, то, по крайней мере, на существенно отличающихся.

Культура очень тесно связана с двумя латинскими словами cultum – культура и culturo – цивилизация. В настоящее время культура понимается собственно в значении характеристики определенных исторических эпох, конкретных обществ, народностей и наций, специфических сфер деятельности человека или жизни. В узком смысле культура есть особая сфера духовной жизни людей. Ее проявлениями становятся предметные результаты деятельности индивидов, как, например, машинная техника, формы общественного устройства, сами способности и знания людей, которые материализовались в предметной деятельности. Некоторыми исследователями проблем культуры ее содержание понимается, как социальная память общества, как особый социальный организм, воспроизводящий эталоны поведения, которые проверены опытом истории и соответствуют потребности дальнейшего развития общества [10. С. 97, 98].

Мы полагаем, что все названные выше определения культуры имеют право на существование. Саморазвитие человеческой организации проходило не только противоречиво, но обнаруживало признаки некоторого внутреннего единства. И хотя каждая сфера человеческого бытия неизбежно накладывала определенный отпечаток на формирование понятия «культура», тем не менее, обнаруживалась некоторая общность, которая проявлялась на более глубоком уровне познания индивидом сути своего собственного бытия.

Нашему пониманию сухости культуры соответствует в большей степени такое понятие, содержанием которого становятся некоторая целостность материальных и духовных условий человеческого бытия, которые, собственно, и выявляют в человеке, в создаваемой им жизни истинно человеческое. Следовательно, определить содержание культуры в жизни человека можно только после того, как выяснив, что собственно есть человек. Другими словами, ответить на те сакральные вопросы И. Канта: кто мы? куда идем? что мы должны делать? на что мы можем надеяться?

При этом мы не склонны характеризовать культуру, как некоторое состояние, – скорее всего культура есть выражение некоторого процесса становления истинно человеческого в человеке. Этот процесс отражает не только состояние овеществленного в средствах труда, формах общественного бытия знания и опыта данного поколения, но и прошлого. Следовательно, культура всегда оставляет открытым вопрос: что нами было усвоено от прошлого ценного для человека и всего сообщества, какое приращение, в смысле обогащения материальной в духовной жизни, было привнесено нынешним поколением?

Поэтому вопрос о культуре в обществе не только затрагивает состояние общества и индивида, но и отражает момент движения данного поколения людей, их идеалы, сознание, образование, развитие или деградирование науки. Поэтому мы не возьмем на себя ответ на вопрос о том, были ли люди эпохи Возрождения более культурными.

Каждое поколение усваивает накопленное богатство всеми предшествующими поколениями. Но всем ли поколениям удается его хотя бы повторить и усвоить? – это, во-первых. А во-вторых, следует ответить на вопрос, чем было обогащено материальное и духовное бытие самим фактом существования данного поколения? Вполне возможно, что о некоторых поколениях можно только и сказать словами Сартра: они совокуплялись и читали газеты.

Следовательно, мы далеки от того, чтобы свести содержание культуры к некоторым характеристикам состояния индивидов, например уровню образования, накопленному овеществленному знанию, к привычкам, нравам, традициям.

Но культура, как некоторая целостность бытия человека, имеет свои аспекты, придавая тем самим специфическую отличенность отдельным сферам человеческой жизни. Это дает право на появление таких понятий, как экономическая культура, политическая культура, культура человеческого общежития и т. д.

Экономическая культура есть преломление культуры на сферу экономической жизни общества и индивида в отдельности.

Экономической культуре в большей степени присущ оттенок цивилизации. Объектом науки экономической культуры является способ присвоения (производства), однако предмет здесь, собственно, культурная жизнь сообщества. Субъекты присвоения выступают в персонифицированном виде, своего рода масках, которые есть отражение на персонах всего культурного наследия цивилизации.

Существенным моментом для понимания предмета экономической культуры является то, что сама цивилизация выступает, как носитель черт признаков становления истинно человеческого сообщества.

Это сообщество гражданское, или гражданское общество. Для него характерно равенство всех перед законом, свобода его граждан, верховенство закона, а не насилия. Это общество, где преодолевается как вечная, так и личная зависимость индивида, где индивид преодолел равенство при полном бесправии. Другими словам, становление экономической культуры связывается нами с процессом становления человека субъектом своих собственных интересов, субъектом своего собственного развития, когда прежде он был не более как объектом этих изменений. С этим нами связывается и критериальный признак становления экономической культуры, мерилом экономической культуры, ее прогресса.

Экономическая культура, следовательно, наследует и социальную память человечества, отбирая из своего прошлого опыта все лучшее, что оставили потомкам предыдущие поколения. Это усвоение знаний, традиций, привычек, способствующих становлению человека. Экономическая культура характеризует адекватность бытия человека экономического человеку целостному. Последний же есть единство становящейся целостности: человека политического, религиозного, волящего, наконец, социального.

Человек всегда оценивал окружающий мир с точки зрения его ценности для своего бытия. Другое дело, видел или нет индивид свои истинные ценности, или его собственные интересы выступали в некоторой превращенной форме. Но, по крайней мере, всегда ближайшие интересы индивид видел. Он мог следовать этим интересам, либо он был объектом реализации каких-то чужих интересов. Тогда соединение производителя со средствами производства осуществлялось внешним по отношению к производителю насилием.

Политическая экономия давно усвоила ту простую истину, что индивид не в состоянии обеспечить не только расширенное, но и простое свое собственное воспроизводство изолированно от других индивидов. Производство всегда предполагает кооперацию. Робинзонады стали анахронизмом и в науке, и в практике.

И экономическая культура отчетливо отразила это объективное требования истории.

Однако оставался другой вопрос – переосмысление ценностей человеческого бытия, т. е. исходных положений экономической культуры.

Одним из моментов глубоких изменений экономической культуры, которые в нашем обществе практически еще и не начались, это пересмотр взглядов в теории и практике на становление специализации как формы кооперации. Вся историческая практика убедительно показала процесс разделения труда, его специализацию.

Был далее выдвинут тезис, что уровень развития производительных сил определяется степенью разделения труда в обществе. Прогресс же усматривался в росте производительности труда. Более того, сама победа социализма в России связывалась с тем, насколько удастся превысить производительность труда в сравнении с капитализмом.

Будучи возведенным в господствующую догму, облеченное воинствующей большевистской идеологией, это требование плоского рационализма деформировало не только сознание и бытие граждан России, но и саму экономическую культуру. Однако большевистская экономика не была в этом особенно оригинальна. Корни этого феномена экономической культуры следует искать в практике прошлого.

Узкое понимание экономики, экономической жизни сообщества заключалось в том, что сообщество видело цель производства исключительно в производстве прибыли. Например, для капиталистического способа производства это беспощадно по форме выразил К. Маркс, когда утверждал о законе капиталистического способа производства. При капитализме производится только то и постольку, что и поскольку производится с прибылью. Другого не дано.

Но именно эта убийственная простота видения жизни К. Марксом и стала источником построения крайне упрощенных схем не только экономической жизни, но и политики, и культуры. В.И. Ленин только довел эти положения до крайностей, которые граничат с откровенным цинизмом.

Не поняли этого и продолжатели марксизма в России.

Они не могли критически переосмыслить основные положения марксизма. Величие и одновременно поразительная простота, которая скрывала действительность, гипнотизировали экономистов.

К этому прибавлялся и тот существенный фактор, что государство безжалостно обрушивало всю мощь своего карательного аппарата на тех, кто пытался переосмыслить некоторые положения марксизмаленинизма.

Экономическая культура, если рассматривать наши тезисы на фоне социально-экономического строительства в России, выразила тенденцию к превращению человека в винтик великого государственного механизма (И. Сталин). Ибо как винтик он давал наибольшую производительность труда. Однако эта производительность только и могла быть достигнута за счет самого человека, безжалостного пожирания его физических и духовных сил. Если капитализм видел свою цель, по крайней мере, в упрощенном представлении Маркса, в производстве прибыли, то социализм увидел эту цель в производстве материальных благ, а средство для этого – рост производительности труда. Но и в первом, и во втором случаях за рамки рассмотрения был выброшен сам человек. Более того, он превращался в средство этого «люцифера» – государственного способа производства. А если человек и упоминался в официальных документах, то это было прилагательное к государственному способу присвоения.

Однако жизнь показала, что описанный уровень экономической культуры не мог способствовать прогрессивному процветанию индивида в обществе. Экономическая культура, выраженная в формах экономического мышления, экономическом сознании, привычках, нравах, религиозном сознании, состоянии менталитета его граждан стала противоречить истинным интересам индивидов.

Это в полной мере отразило и состояние производительный сил, в т. ч. и самого работника. Появление конвейерных линий, значительных объемов тяжелого ручного труда обедняло содержание труда. Труд как потребность никогда не мог стать внутренней потребностью индивида. Он продолжал противостоять индивиду как чужая, поглощающая его жизненные силы, а, следовательно, и самого человека, необходимость.

Новое экономическое мышление стало только выражать, пусть слабо и непоследовательно, ту объективную потребность, что человек не мог оставаться рабом растущей специализации труда в обществе. В то же время индивид прекрасно осознавал рост качества жизни, рост своих потребностей, что только отразило процесс противоречивого бытия человека в обществе, сделало невозможным объять все богатство материального и духовного бытия человека.

Тем самым экономическая культура своими противоречиями выразила внутреннюю самопротиворечивость существования индивида в обществе. Теория экономики, культура не могут разрешить это противоречие, которое есть противоречие бытия. Но разрешение противоречия в теории может стать фактором адекватной деятельности людей, формой, посредством которой и будет разрешено это противоречие бытия индивида.

Представляется, что общество должно отказаться от упрощенного представления о цели социалистического способа производства. Оно должно в экономической культуре отразить и выразить потребность переподчинения производства материальных благ, или прибыли при капитализме самому человеку. Способ производства, или способ присвоения, только выражает внешним образом на уровне взаимодействия противоречие своего бытия индивида:

отношения человека к природе, т. е. к материальным и духовным условиям своего бытия, и к самому себе. Общество должно понять и выразить в формах экономической культуры, что ему нельзя продолжать относиться к человеку как средству для другого. Оно должно относиться к человеку и как к средству и как к цели. Человек начинает представляться как самоцель своего собственного производства. Ни производство материальных благ, ни производство прибыли, а воспроизводство самого индивида. При этом ни производство материальных благ, ни производство прибыли не отбрасываются. Но, вместо того, чтобы претендовать на роль целей, они должны занять место средств.

Тогда человек уже не будет видеть какое-то исключительное благо в росте производительности за счет специализации, превратившей его в частичного работника. Человечеству необходимо в экономической культуре осознать, что нельзя превращать человека, его рядового члена в частичного работника, приковывать его к станку или конвейеру. Тем самым он лишается свободы. Например, движение конвейера упорядочивают даже движения отдельных органов человека, определяет темп его движений и т. д. Добавим, что упрощенное понимание специализации, попытка найти выгоду, рост производительности труда, рост прибыли за счет самого человека, деформирует не только индивида, но и само общество.

Оно не может стать свободным, если его члены – суть винтики.

Человек-винтик есть человек-исполнитель. Он не может быть творческой и активной личностью, следовательно, он не более как раб, только в некоторых относительно цивилизованных формах.

Эту потребность преодоления последствий односторонней специализации выразил в свое время П.А. Кропоткин. «Освободив наше мышление от схоластики учебников и рассматривая человеческую жизнь с общей точки зрения, мы неизбежно приходим к выводу, что хотя выгода от временного разделения труда и несомненна, но, что настало время обратиться к той выгоде, которая проистекает от интеграции труда, от его объединения. До сих пор политическая экономия знала только разъединение труда; мы же настаиваем на его объединении» [14. С. 381]. Тем самым экономическая культура в свою основу полагает не абстрактные принципы прогресса, роста производительности труда, прироста прибыльности и т. д. Все это со временем станет пережитком в теории и практике, адекватно такому состоянию развития самосознания человека, когда последний не принимал в расчет своей самоценности как высшего критериального признака действительного становления экономической культуры.

Другой аспект становления экономической культуры на современном этапе заключается в следующем. Примитивные формы экономической культуры всегда отталкивались от простой, на первый взгляд, идеи. Каким образом может осуществляться процесс присвоения человеком условий своего собственного бытия? Робинзонады могут осуществиться только в романах и схоластических схемах экономистов-утопистов. Человек может расширенно воспроизводиться только с помощью других членов сообщества. При этом другой индивид может рассматриваться как средство для первого индивида. Общество, таким образом, раскалывается на различные слои и классы. Одним начинают принадлежать средства производства, другие лишаются условий своего собственного существования.

Первые становятся господами, вторые – рабами, подданными, либо внешне свободными, но экономически привязанными к первым посредством наличия средств их воспроизводства у первых.

И вся история человечества есть история сосуществования этих противоположных сил в процессе собственного присвоения их.

Каждая противоположность жила за счет другой с помощью другой.

Здесь не допускался выбор. Индивид должен стать либо совладельцем монополизируемых средств существования, либо средством для жизни другого. Но так как община уже стала некоторой целостностью, т. е. сформировался институт государства, то можно, заняв место во властных низах государства, извлекать из этого казенного целого средства для своего воспроизводства. Другого пути не было, вернее, люди не могли его увидеть на ранних этапах становления цивилизации, в нашем понимании экономической культуры. Но так как интересы этих классов были действительно противоположны, то их сосуществование могло выражаться не в мирных формах, а в постоянной борьбе, которая могла то затихать, то принимать характер открытого вооруженного противостояния. Оно не приносило счастья ни работникам, лишенным средств производства, ни собственникам средств производства, ибо, будучи господами, они сами стали зависимы от своих рабов и превращались в несвободных людей общества, где все, казалось, принадлежало им. Они не могли наладить ни счастья, ни покоя, ни внутренней свободы. Каждый жил тем, что стремился урвать кусок изо рта другого. Не быть равным в добывании хлеба насущного, а быть неравным, чтобы, используя свое положение в обществе, в обладании властью, силой, взять больше.

Но о какой свободе в этом сообществе может быть речь? Свобода существует лишь там, где каждый признается владельцем собственной личности, как писал по этому поводу Дж. Локк. Лишение собственности и было причиной жизненности несвободных обществ.

Ибо собственность есть, в том числе и распространение личности на вещь.

Поэтому далеко не случайно, что Дж. Локк считает всякое провозглашение права собственности сомнительным, если личность осталась несвободной, без гарантий самореализации своей воли.

Это равенство должно дать всем становление каждым индивидом собственником. Но так как собственность по своим размерам не равна, то они не могли быть и равными. Однако каждый должен иметь возможность проявить свои природные данные и жить так, как он желает и может.

Всякие привилегии в процессе присвоения должны быть отброшены. Перед правом собственности должны быть все равны, подобно тому, как Лютер всех уравнял перед Христом. Но люди по природе не равны. Но не для того, чтобы одним дать власть, а другим бедность, как учила католическая церковь. Мы понимаем этот тезис Лютера как неравенство в собственности, которое может дать жизнь обществу как целому и одновременно дать возможность жизни каждому в той мере счастья, которую он сам желает и может.

Люди не равны касательно размеров собственности. Но они должны быть равны в возможностях проявить себя в обществе. Государство же должно дать каждому возможность самопроявить свои неравные качества помыслов, характера, способностей, желания.

Не нужно следовать неоправдавшимся теориям К. Маркса и В.И. Ленина о государстве как аппарате насилия, и только. Государство как выражение всеобщности обязано проводить такую политику, чтобы ежедневно и ежечасно создавать условия для самореализации индивидов, для увеличения удельного веса состоятельного класса. Последнее только и способно придать системе социальных отношений устойчивость.

Следовательно, нами видятся некоторые признаки, которые отличают формирование нового экономического мышления, т. е. становления нового исторического этапа экономической культуры. Этот этап мы связываем с преодолением форм присвоения, основанным на низведении личности к винтику. Человек должен стать целью своего собственного бытия. Но так как он одновременно и средство самого себя, то более правильно говорить о человеке как самоцели.

Человек в концепции новой экономической культуры должен стать собственником, что неотъемлемо от его свободы.

Беда социализма, а точнее той его формы, которая осуществлялась в СССР, состоит не в том, что производство было чрезмерно обобществлено, а в том, что эта модель нивелировала человека, превращала его в средство, винтик чуждого ему государственного механизма, тогда как в социально ориентированном обществе ни один его член не может быть вассалом, прислужником самого государства.

Сущность экономической культуры не может быть дана непосредственно, ее следует определять через формы самой деятельности членов социально-экономического сообщества по процессу присвоения людьми условий своего собственного воспроизводства.

Это же уже опосредованно можно определить по используемым средствам производства, изготавливаемому продукту, формам организации производства, формам принуждения к труду, используемым стимулам, характеру производства, обмену деятельностью, уровню подготовки самого работника, его материальным и духовным запросам, культуре потребления созданного им самим продукта.

Следовательно, исследователь располагает достаточными признаками для того, чтобы судить о состоянии экономической культуры на определенном историческом этапе.

Вместе с тем, эти условия, если они берутся только как данные, не могут объяснить природы. Ибо остаются вопросы о причинах их формирования на данном этапе. Проблема может тем самым уходить в далекую историю, но это, видимо, неизбежно, чтобы не судить поверхностно о феноменах экономической культуры в обществе.

За исходную точку отсчета мы возьмем состояние после революции в октябре 1917 года. Страна еще не вышла из состояния войны, государственность старая разрушена, новая пока не создана. В стране идет гражданская война, свирепствует голод, ощущается нехватка продовольствия, парализован транспорт. Культурная жизнь практически замерла. Это только часть того, что касается чисто экономической сферы. Физическое уничтожение наиболее образованной части общества в лице дворянства, культовых служащих, а также рабочего класса не могло привести к общему снижение уровня культуры. Революционный класс очень часто не имел ничего иного, кроме иступленной веры в коммунистические идеалы, которые представлялись в крайне упрощенной форме. Насилие захлестнуло Россию.

Чтобы каким-то образом овладеть обстановкой и сохранить власть воинствующего меньшинства большевизм не мог не возвести насилие по отношение к собственному народу в ранг государственной политики. Итогом стала организация производства по военному образу, для которой специфично подавление интереса индивида, нагнетание психоза, шовинизма, классовой ненависти и нетерпимости.

Именно в период военного коммунизма в России были заложены основы административно-казарменного типа социализма.

В период НЭПа механизм государственного присвоения был ослаблен, однако это продолжалось совсем недолго. Большевистская правящая структура, захватив власть и почувствовав некоторую естественность для своего уровня сознания и уровня экономической культуры управления страной, уже не захотела и не смогла отказаться от характерных для милитаризованной экономики методов и приемов управления и хозяйствования. Тем самым объективные предпосылки к переходу страны к административно-казарменному типу социализма трагическим образом наложились на субъективные предпосылки. Это мы усматриваем в существовании немногочисленной, но идейно сплоченной, военизированной структурно оформленной партии, которую возглавили по своему талантливые руководители.

Теоретическая платформа построения социализма была уже в своих основах к 1925 году разработана. Основные контуры ее были обоснованы в работах В.И. Ленина.

Исторические условия становления государственного способа присвоения и его дальнейшая эволюция стали фактором формирования некоторых специфических особенностей экономической культуры на последующий период – вплоть до крушения тоталитарной системы в России. Мы представляем себе большие разбросы в отражении некоторых черт экономической культуры его граждан.

Тем не менее, опираясь на проведенные в последние годы исследования, можно сделать некоторые выводы [10. С. 189–198].

Так, для экономической культуры казарменного социализма была характерна слабая автономность. Причина этого заключалась в том, что она была тесно привязана к идеологии и политике. Сформировалась некоторая целостность структур экономики, политики, идеологии с господствующими тенденциями идеологии и политики. Теоретическое обоснование черпалось из крайне упрощенного по своему содержанию лозунга В.И. Ленина о том, что политика не может не иметь первенства над экономикой, что понимание этого тезиса есть азбука марксизма.

Взятые априорно некоторые представления о соответствии тех или иных укладов и форм хозяйствования, форм движения произведенного продукта упрощенным моделям о будущем обществе, как единой фабрике, эти схемы практически реализовались в идеологических догмах большевизма при осуществлении практической политики. Для страны это не прошло бесследно. Был разрушен традиционный для России уклад, репрессировано под маской борьбы с кулачеством крестьянство, осуществлялись меры по искоренению в России товарно-денежных отношений.

Самое трагичное для экономической культуры и формирования определенного менталитета граждан заключается в том, что была подавлена инициативность, изживался сам дух предпринимательства, насаждалась и подготавливалась почва для массового социального иждивенчества. Для руководящих работников стала привычной нормой поведения уход от ответственности, формализм, очковтирательство, потеря инициативы, внедрение мер административного воздействия на остальную управляемую массу людей, моральное разложение и коррупция среди руководителей самого высокого ранга. В итоге начинала оформляться противоположность интересов управляющей верхушки и своего народа.

Следующая специфическая черта в образе жизни людей, их экономической культуры – это преобладание директивности в экономических связях. Директивность есть естественный процесс становления образа жизни, в котором происходит отказ от материального интереса. Система уже не может опираться на интерес, так как она сама его отбросит, сохранив некоторую декларативную шелуху.

В итоге в способах соединения производителя со средствами производства стали преобладать нормы запретительства.

Для экономической культуры рассматриваемого периода декларативность стала нормой жизни. Ее суть заключается в отрыве слова от дела. В выбрасываемых компартией лозунгах больше отражалось желание увидеть то, что никогда не могло стать реальностью. Выдвигались лозунги такого плана, что к шестидесятым годам будет построена материально-техническая база коммунизма, а в восьмидесятых годах вообще будет построен коммунизм в СССР, и т. д.

Желание увидеть то, что никогда при этих формах строительства и не могло осуществиться, привело к массовой показухе, существованию липовых передовиков и героев, потемкинских хозяйств и т. д.

Так как инициатива и предприимчивость, если не подавлялись, то, по крайней мере, не поощрялись, для экономической культуры стало характерным однообразие. В обществе стали приобретать господствующие тенденции процессы унификации. Это позволяло как-то облегчить процесс управления народным хозяйством, но ни в коей мере не сделать его эффективным.

Дополнительно можно отметить также формирование ложных ценностей, придание значимости некоторым второстепенным мероприятиям, которые могли быть охвачены еще управлением партийно-бюрократической структурой. Развивались идеи и проводились в жизнь меры по «замазыванию» социальных противоречий в обществе. Ради достижения иллюзорной всеобщности и единства интересы индивидов, социальных групп и целых народов игнорировались или подавлялись. В итоге сформировалась еще одна черта экономической культуры – практическая незащищенность индивидов и социальных групп. Управляющие структуры, будучи не в состоянии разрешать экономические и социальные противоречия, игнорировали их, идя на подавление индивидуального интереса ради эфемерной всеобщности. Индивид оказывался незащищенным перед государством, а последнее, вместо того, чтобы быть гарантом его прав, стало органом его подавления и принуждения.

Можно отметить и такой специфический признак экономической культуры, как ее оторванность от мирового процесса развития.

Будучи не в состоянии выдержать соревнования с иными социальноэкономическими системами, формировались посылки для искусственного отгораживания экономических культур, возведение некоторых занавесов секретности и закрытости. Все это не могло не наложить отпечаток на состояние экономической культуры в России.

Приведенное нами является только частью той целостности признаков состояния экономической культуры, которое было характерно для России. На поверхности экономической жизни это отразилось в ее нынешнем состоянии: уровне профессионализма, качестве работы, состоянии дисциплины и ответственности, потере интереса, привитии тенденций социального паразитизма в обществе, общей низкой социально-экономической эффективности в обществе, разгуле воровства, расхищении материальных благ, утрате понимания человеком его самоценности, общем уровне состояния духа граждан.

Какими же могут представляться пути выхода из данной ситуации? Налицо противоречие между потребностями расширенного воспроизводства и способностями и состоянием экономической культуры в обществе.

Каков может быть выход из создавшейся ситуации? Каким образом будет разрешаться это противоречие в самой экономической культуре? Можно ли полагать, что следует создать изначально некие предпосылки вне отношений культуры, например, завоевав власть, применив насилие, а потом уже строить культуру?

Подобная схема имела место не только в теории, но и в практике большевизма. Свою теоретическую подоплеку эта идея черпала из крайне упрощенного представления механизма формирования культуры в пролетарском государстве. Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры…, то почему нам нельзя начать с завоевания революционным путем предпосылок для этого уровня, а потом уже на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы [15. Т. 45. С. 381].

Вообще приведенное положение В.И. Ленина является весьма характерным для теории и практики большевизма. Здесь явно усматривается безраздельное господство идеологических догм над всеми сторонами жизни общества. Идеология и политика определяют не только экономику, но и культуру. Далее, в теории разрешения этого обнаруженного противоречия в явной степени обнаруживается роль насилия, завоевание власти, т. е. использование власти как исключительного средства разрешения противоречий и всего обустройства жизни в большевистской России. Теоретическая ущербность большевизма состоит в том, что на примере этого приведенного положения видно следующее. Неразрывное диалектическое целое начинает представляться сосуществующим независимо одно от другого.

Экономика получает в этих схемах как бы самостоятельную форму бытия от культуры, психологии, сознания индивида. Между ними начинают устанавливаться некоторые умозрительные связи детерминации. Экономика определяется политикой, производительные силы определяют производственные отношения, экономический базис определяет формы сознания, другими словами, бытие определяет сознание. Механический детерминизм безраздельно властвует в теории познания экономических явлений. Все просто и ясно (плоский реализм, по-Марксу). Но, как писал по этому поводу М. Хайдеггер, причинность действительна лишь в мире феноменов. На этом уровне многое становится простым и понятным. Но именно здесь, предупреждает Хайдеггер, лежит опасность ускользания истины.

Несостоятельность теоретического подхода состоит в том, что единое целое, расщепляясь сознанием на свои противоречивые моменты и определения, начинает представляться как бы сосуществующем самостоятельно внешним образом. Связь детерминации начинает сводиться к одной из своих форм – причинности, забывая, что в сфере сущности связь осуществляется как противоречие самой сущности.

В этом утилитарном миропонимании большевизм проскакивает даже мимо взаимодействия, хотя и не всегда. Тем самым создается весьма упрощенная картина мира, законов его существования.

Эти упрощенные схемы могли быть восприняты основной непосвященной массой. Более углубленное понимание сути экономической культуры было не только не необходимо, но и ненужно.

Сознание, которое только и могло составить для себя упрощенную картину мира, в другом мышлении и не нуждалось.

Однако, как это представляется нам, основания, предпосылки формирования культуры, которые строятся вне принципов культуры, ее отбрасывания, не могут дать культурного плода.

Это несколько созвучно с плодотворностью тезиса. Бог умер – все дозволено – у М.Ф. Достоевского. Но тогда, когда дозволено все вне соотнесения своих поступков с Богом, то это становятся гибельным для самого бытия. Большевизм всей кровавой историей доказал правоту этого тезиса.

Экономическая культура не может представлять собой самостоятельное и обособленное от самой жизни человека, от условий его бытия. Потому строить новые отношения культуры может только человек, который опирается на выработанный и усвоенный им мир ценностей. Сами люди не выступают в процессе строительства нечто нового как абстрактные положенности – человек экономический, человек религиозный, человек политический и т. д. Это всегда есть человек целостный. Поэтому никакой упрощенный детерминизм в механизме построения и формирования новой экономической культуры невозможен.

Как бытие определяет формы сознания и культуры, так и последние определяют само бытие. Никакое бытие вне сознания или независимое бытие, которое определяет сознание, невозможно. В противном случае, после того, как сформировалась социальная форма движения материи, бытие вне сознания, или некое безмозглое бытие не может иметь место.

Переоценка ценностных установок в экономической культуре может осуществляться на основе теоретически разработанных принципов или неосознанно, когда индивид приходит к пониманию этих ценностей как бы непроизвольно. Но это и не играет особой роли.

Главное – понять, что подвижки в сознании осуществляются в непосредственном единстве с подвижками в самих условиях материального бытия людей. Сознательное не выпячивается в этом механизме, как порождающая саму себя субстанция, а есть только момент целостного бытия самого человека.

Библиографический список 1. Бем-Баверк, О. Критика теории Маркса : [пер. с нем.] / О. Бем-Баверк. – Челябинск : Социум, 2002.

2. Бродель, Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV–XVIII вв. Т. 2. Игры обмена / Ф. Бродель ; пер. с фр.

д.и.н. Л.Е. Куббеля. – 2-е изд. – М. : Весь мир, 2011.

3. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV–XVIII вв. Т. 1. Структуры повседневности: возможное и невозможное / Ф. Бродель ; пер. с фр. д.и.н. Л.Е. Куббеля ; вступ.

ст. Ю.Н. Афанасьева. – М. : Весь мир, 2011.

4. Бродель, Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV–XVIII вв. Т. 3. Время мира / Ф. Бродель ; пер. с фр. д.и.н.

Л.Е. Куббеля. – М. : Весь мир, 2011.

5. Васильева, Т.Е. К постановке проблемы понимания в физике / Т.Е. Васильева, А.И. Панченко, Н.И. Степанов // Вопросы философии. – 1978. – № 7. – С. 1–14.

6. Гегель, Г. Философия права / Г. Гегель. – М. : Мысль, 2001.

7. Гегель, Г. Энциклопедия философских наук : в 3 т. Т. 3. Философия духа / Г. Гегель. – М., 1977.

8. Гусев, С.С. Проблема понимания в философии. Философскогносеологический анализ / С.С. Гусев, Г.Л. Тульчинский. – М. : Политиздат, 1985.

9. Дильтей, В. Предпосылки или условия сознания либо научного познания / В. Дильтей // Вопросы философии. – 1988. – № 4. – С. 135–152.

10. Заславский, Т.И. Социология экономической жизни : очерки теории / Т.И. Заславский, Р.В. Рывкин. – Новосибирск : Наука, 1991.

11. Кант, И. Критика чистого разума / И. Кант. – Симферополь :

Реноме, 1998.

12. Кант, И. Сочинения на немецком и русском языках. Т. 2 :

Критика чистого разума : в 2 ч. Ч. 2 / Иммануил Кант ; под ред.

Б. Бушлинга, Н. Мотрошиловой. – М. : Наука, 2006.

13. Коган, А.М. Деньги, цена и теория трудовой стоимости.

Новая парадигма теории трудовой стоимости / А.М. Коган. – М. :

Финансы и статистика, 1991.

14. Кропоткин, П.А. Этика : избранные труды / П.А. Кропоткин. – М., 1991.

15. Ленин В.И. Полн. собр. соч. 5-е изд.

16. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд.

17. Маршалл, А. Принципы политической экономии : в 3 т. :

[пер. с англ.] / А. Маршалл. – М. : Прогресс, 1983.

18. Менгер, К. Основания политической экономии. Общая часть / К. Менгер. – Одесса, 1903.

19. Мизес, Л. Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война / Людвиг фон Мизес ; пер. с англ. Б.С. Пинскера под ред. А.В. Куряева ; коммен. В.В. Кизилова. – Челябинск :

Социум, 2009.

20. Мизес, Л. Человеческая деятельность : трактат по экономической теории / Людвиг фон Мизес ; пер. с 3-го испр. англ. изд.

А.В. Куряева. – Челябинск : Социум, 2005.

21. Останин, В.А. Философия экономики / В.А. Останин. – Владивосток : Изд-во Дальневост. технолог. ин-та, 1994.

22. Останин, В.А. Воля в структуре смысла / В.А. Останин. – Владивосток : ВФ РТА, 2005.

23. Останин, В.А. Воля к власти денег как ложная парадигма развития мировой экономики / В.А. Останин // Экономические парадигмы развития Дальнего Востока в XXI веке : тезисы докладов студентов, аспирантов и преподавателей ИМиБ ДВФУ. – Владивосток, 2011.

24. Останин, В.А. Собственность: сущность, противоречия, формы их разрешения / В.А. Останин. – Владивосток : Изд-во Дальневост. ун-та, 1992.

25. Платон. Диалоги : [пер. с древнегреч.]. – Харьков : Фолио, 2001.

26. Поланьи, К. Избранные работы / Карл Поланьи. – М. : ИД «Территория будущего», 2010.

27. Поршнев, Б.Ф. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии) / Б.Ф. Поршнев. – М. : Мысль, 1974.

28. Российская школа экономической мысли : в 2 ч. / Г.Н. Сорвина, ч. 1 ; Ю.В. Яковец, ч. 2. – М. : Изд-во РАГС, 2011. – (Научная библиотека преподавателя высшей школы).

29. Степанов, Ю.С. Константы : Словарь русской культуры / Ю.С. Степанов. – Изд. 2-е, испр. и доп. – М. : Академический проект, 2001.

30. Трубецкой, Е.Н. Смысл жизни / Е.Н. Трубецкой ; сост. :

А.П. Полякова, П.П. Апрышко. – М. : Республика, 1994.

31. Туган-Барановский, М.И. Социализм как положительное учение / М.И. Барановский. – Изд. 3-е. – М. : Едиториал УРСС, 2010.

32. Тюрго, А.Р. Избранные экономические произведения / А.Р. Тюрго. – М. : Изд-во соц.-экон. лит., 1984.

33. Флоренский, П. Предполагаемое государственное устройство в будущем / П. Флоренский // Литературная учеба. – 1991. – Кн.

3-я.

34. Франк, С.Л. Теория ценности Маркса и ее значение / С.Л. Франк. – СПб., 1900.

35. Франк, С.Л. Введение в философию / С.Л. Франк. – 2-е изд. – Берлин : Обелиск, 1923.

36. Фридман, М. Свобода выбирать. Наша позиция : [пер.

с англ.] / М. Фридман, Р. Фридман. – М. : Новое издательство, 2007.

37. Шопенгауэр, А. О воле в природе. Мир как воля и представление. Т. 2 / А. Шопенгауэр. – М. : Наука, 1993.

38. Шопенгауэр, А. Свобода воли и нравственность / А. Шопенгауэр ; общ. ред., сост., вступ. ст. А.А. Гусейнова и А.П. Скрипника. М. : Республика, 1992.

39. Kautsky K. Das Erfurter Programm. 15 Aufl. Stuhtgart, 1919.

40. Marks Karl. Das Kapital. Zweiter Band. Berlin, 1977.

Содержание От научного редактора

Введение

Человек и общество

Воля в структуре формирующегося смысла явлений социально-экономической действительности

Особенности методологических оснований исследования экономических систем: западный и российский опыт................ Понятие принципов в диалектической логике и их критический анализ

Принцип объективности рассмотрения

Принцип всесторонности рассмотрения

Содержание принципа определенности в диалектической логике. Принцип конкретного тождества

Философия собственности

Общая и частная экономическая политика в присвоении......... Теория стоимости и ее противоречия

Отношения собственности и их противоречия

Проблемы присвоения и власти

Класс бюрократии и его экономическое место в присвоении.. Философия производительного труда и чистого дохода в обществе

Экономическая политика: проблемы общего и частного.......... Воля к власти денег как ложная парадигма развития современной мировой экономики

Природа дохода в обществе: противоречия, формы разрешения

Специфика дохода в обществе, построенном на социалистических принципах

Экономическая культура и экономическое сознание................. Библиографический список

ОСТАНИН

Подписано в печать 20.12.2011. Формат 6084/16.

Усл. печ. л. 17,5. Уч.-изд. 15,6 л. Тираж 100 экз. Изд. № 543. Заказ № 10.

Владивостокского филиала Российской таможенной академии.

690034, Владивосток, ул. Стрелковая, 16в.