«МАССОВАЯ КУЛЬТУРА КАК ФЕНОМЕН ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОГО ОБЩЕСТВА ...»

«осовремененные» средневековые легенды, рассказы о жизни придворных, подобные популярной поэме «Рейнеке-Лис», изданной в Любеке в году и имеющей пространный подзаголовок, кратко излагающий ее содержание: «Сие есть весьма преполезная, столь же забавная, сколь и поучительная книжица, в коей обиходным, однако, любезным манером под личиною льва, медведя, лиса, волка и прочих зверей примечательно изображены и живыми красками обрисованы жизнь и суть придворного, а также всех прочих сословий не токмо в свете их добродетелей, но и более того, в свете владеющих ими пороков»''*. Особенное распространение в XV веке получает гравюра, сочетающая в себе и ручной труд и «машинный», но не несущая на себе печати копии, а наоборот, являющаяся равноправной оригиналу, как бы воспроизведенному в новом материале, технике, формате.

популярность во всех слоях населения - как среди простых горожан например, ксилографии по рисункам Тициана, так и среди знати и «кьяроскуро». Именно из Европы в Россию в XVI веке приходит и лубок гравюра на дереве, выполненная в фольклорном духе и имеющая Люблинский B.C. На заре книгопечатания. С. 135.

'^ Там же. С. 118.

'^Рейнеке-Лис. М.. 1976.

поучительные надписи. Эти формы американский социолог Д. Уайт считает первыми элементами массовой культуры и высказывает сомнение в разумности, просвещенности и гуманности человечества до появления массовой культуры и, вообще, в существовании «золотого века» высокой культуры. Уайт полагает, что никогда средний человек не проводил часы досуга, читая Спинозу или слушая серьезную, возвышенную музыку, и недостижимостью эзотерической культуры, понимание которой требует длительного посвящения'^.

Новый этап развития цивилизации, становящейся «цивилизацией видения», «цивилизацией экрана» связан с новейшими открытиями в непосредственным образом отражаются и на характере воспроизводства эстетическое и теоретическое равенство первого и п-ного отпечатка, ставшее возможным в эпоху НТР и проявившее себя в таких видах искусства, как фотография, кинематограф, фонозапись, где тираж начинает обозначать если не высокое художественное качество, то признание и популярность. В 1894 году был показан первый кинофильм, в 20-х годах появляются первые системы радиовещания, в 30-х - телевидения, необычайно распространившиеся после второй Мировой войны. Однако базисом новой цивилизации, обусловившим стремительное изменение ее облика стало изобретение микропроцессора, когда в 1971 году корпорацией Интел была произведена первая партия нового поколения интегральных схем. С этого момента микропроцессоров выпущено уже млрд. Если первый процессор 4004 имел 2300 транзисторов и 0,06 млн.

инс. в сек, то «Pentium Pro» - 5,5 млн. транзисторов и 300 млн. инс. в сек., а '^Mass Culture Revisited. Ed. by Rosenberg В.. White D. Boston. N.Y., 1971. P. 176.

«Pentium Pro mx» - 8 млн. транзисторов и 500 млн. инс. в сек'^. В 2011 году Интел планирует выпуск процессора 1286 с 1 млрд. транзисторов и млн. инс. в сек., однако, научно-технический процесс развивается столь стремительно, что может внести коррективы даже в столь перспективные замыслы.

Благодаря сетевым технологиям, новым спутниковым средствам связи и широкополостной кодировке традиционный разрыв между обработкой данных и коммуникацией практически нивелируется, а информационное пространство становится впервые действительно единым.

Работа с электронными энциклопедиями и мультимедийные конференции, в ходе которых их участники обмениваются не только текстовыми и графическими документами, но и живой речью и телеизображениями - уже на уровне пользовательских интересов - широкая практика. В области управления - экономического, политического, административного - постоянно, каждые 2-3 года, осуществляется фундаментальное переключение на новые поколения вычислительной информационными потоками. И тем не менее, информационнотехнический прогресс во много раз опережает образование и присвоение наработанных знаний. Новые способы хранения, накопления, удобство формата, доступность информации, тем не менее, не оказывают существенного влияния на способы креативного производства знания, попрежнему опирающегося на интеллектуальный труд, интуицию и озарение.

Современная культура трансформировалась из культуры книги в культуру экрана, что самым непосредственным образом отразилось на особенностях мышления, где сознание стало выступать как клиповое.

'^ Андрианова Т.В. Культура информационного общества //Идеи в культурологии XX века. М., 2000. С. 80.

опирающееся на эмоциональное, но не интеллектуальное постижение идеи. Зрительный эмоциональный образ, картинка, клише схватывается щ сознанием быстрее и легче, этот процесс не требует интеллектуального напряжения, именно поэтому телевизионные образы и имиджи политиков, представленные в формате экрана, обретают особую полноту влияния на массовое сознание и возможность манипулирования им, именно телевизионная картинка «более эффективна в своем разрушительном воздействии на способность суждения, то есть на способность человека самостоятельно мыслить»*'. Поэтому и в эпоху информационной культуры книга сохраняет свою способность являться, по сути, единственным носителем содержания национальной культуры, средством ее сохранения и наиболее адекватным способом приобщения к ней.

Здесь также необходимо учитывать, что специфическим качествомсамой информации (в отличие от знания) является ее избыточность и 0 поверхностности - сначала восприятия, затем — возможно, и мышления.

энциклопедическим изданиям - причем и в цифровом формате, ко всем художественным феноменам - пусть и в электронном виде, Поль Валери сравнивает с тем, которое охватывает человека в музее. Здесь «продукция бесчисленных часов, потраченных столькими мастерами на рисование и живопись, обрушивается в несколько мгновений на ваши разум и чувства».

Под влиянием «этого бремени» «мы становимся поверхностными. Или же делаемся эрудитами»'^.

'^ Межуев М. Феномен книги и национальное в культуре. // Общество и книга: от Гутенберга до Интернета. М: Традиция, 2001. С. 98.

' Валери П. Проблема музеев//Об искусстве. М.: Искусство, 1993. С. 207.

Кроме того, письменное творчество, как изначально серьезное и высокое, всегда находилось в пиететном отношении к нефиксируемому знаково. И это естественно, так как с появлением письменности владение божественной милости, а сам письменный текст - как истина «в последней инстанции». Но несмотря на огромный авторитет текста и письменного слова, книжная культура оставалась долгое время недоступной массовому сознанию как закрытая, эзотеричная, и свое влияние на массу она могла осуществлять лишь в процессе ее интерпретации. Фактически, книга (Книга Книг) породила такие коммуникативные формы средневековой культуры, как проповедь и исповедь, которые не только проявили способность к влиянию на формирование идейного поля, но и выступили в качестве властного диcкypca'^, а также оформление романского,^ и готического собора - «Библию в камне».

Это стремление в эпоху Средневековья просвещать народ с помощью не книг, а картинок, упрощающих содержание сообщения, отмечает, в частности, У. Эко^^. Между тем, с «визуализацией» готических усматривающий в подобном переводе информации с символического языка вербальной коммуникации на уровень конкретных понятий и визуальных образов профанирование сакрального смысла Книги Книг. Но именно визуальная логика собора стала тем универсальным средством массовой коммуникации, которое обладало суггестивным потенциалом в той же степени, что и современные масс-медиа.

'^ См.: Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. Пер. с франц. М., Касталъ, 1996. 448 с.

^° Эко У. Отсутствующая структура. СПб., 1998. С. 236-238.

Сегодня борьба за право управлять «культурными интересами»

человечества становится такой же напряженной и острой, как и борьба за территории и рынки сбыта в рамках индустриальной культуры. Как достаточно цинично отметил представитель Виакома, корпорации, подчас выступающие в качестве деловых партнеров, разворачивают борьбу тогда, когда речь идет о «получении доступа к 50-60-ти миллионам зрителей и слушателей». В это время, как отмечает президент корпорации SONY в США Г,Стингер, «каждый дом становится полем битвы». Шоу-бизнес выступает в качестве такой же производственной сферы, как и экономика.

К концу 90-х годов XX века сферы влияния на рынках культурной владельцами голливудских студий, ставших объектами глобального значения, воспринимая их как «мастерские идей», определяющие политику, эстетику и формат всех иных уровней культурной индустрии спутникового и радиовещания, кабельных сетей, звукозаписи, издательской деятельности. Эта борьба глобального масштаба выступает как борьба за право определять и осуществлять собственную культурную политику (см. таблицу).

Крупнейшие корпорации в индустрии культуры^^ ^^ Frank R. There is по business like show business/ZFortune. -N.Y., 1998. -№12.- P. 42-54.

Frank R. There is no business like show business.- P. 46.

^^ Frank R. There is no business like show business. - P. 46.

Название Доход за Этот принцип существования информации как производственной сферы и производительной силы общества был описан еще А. Тоффлером, рассматривающим информацию в цивилизациях Третьей волны в качестве «одного из главных видов сырья, причем неисчерпаемого»^'*. Тоффлеру принадлежит приоритет в описании феномена информационных войн. В своей типологии войн аналитик принципиально различал войны аграрные, разворачивавшиеся вокруг средств производства, от войн Третьей волны, от войн информационного века, которые будут вестись за средства обработки и порождения знаний и информации. Современные войны, отмечает Поль Вирильо, существуют как виртуальные кибер-войны, ведущиеся в пространстве Интернет-Сети, первоначальным и основным назначением которой была реализация разработанной Пентагоном программы для оптимизации управления запуском ракет. Это был прорыв в технических средствах, функционирующих в режиме обработки гигантских объемов статистической информации. Он последовал за Второй? мировой войной, вскрывшей необходимость централизации ресурсов и оптимизации управления новыми видами вооружения.

Под влиянием новых требований к технологиям изменяется и мышление, функционирующее в предельно функциональном режиме, и модели социального управления, где особенно перспективной становится социополитическая: кибернетика. Сфера политического представляется исследователю исчезающей, так как в перспективе единственным достоверным источником вариантов стратегических решений, касающихся возможностей мирного и военного развития, будут спутниковые и компьютерные системы. Проблему политики Вирильо увязывает с ^^ Тоффлер Э. На пороге будущего // "Американская модель": с будущим в конфликте.

М., 1984. С. 33.

^^ Toffler А. and Н. War and anti-war. Survival at the dawn of the 21st century. London, проблемой скорости. В работе «Скорость и политика» исследователь отмечает, что современная демократия скоро уступит место иному виду Щ1^ политического устройства - «дромократии» - «власти скорости», где диктатура власти основывается на диктатуре скорости, породившей революционные изменения в системах вооружения, преодолевшей границы геополитических образований - культур и цивилизаций и превратившей их в «глобальную деревню».

Вирильо считает, что генетической предпосылкой развития не только современных технологий, но и современной культурной индустрии, является милитаризм, так как основными составляющими успеха любой военной кампании выступают информация и скорость ее получения. Война через новые технологии развивает у человека искусственную способность восприятия, расширяя его возможности, что демонстрируют, в частности, средства обнаружения - радары, не нуждающиеся более ни в актуальном объекте, ни в непосредственном видении. Военные технологии - прежде Ф всего, средства визуальной военной разведки - Вирильо считает и генетической первоосновой такой формы массовой культуры, как кино, объединяемой с войной общей «эстетикой исчезновения» и способностью технологического продуцирования образов^^.

Подобное восприятие информации как стратегического резерва, а СМИ как элемента военно-промышленного комплекса, дает основание американским политологам заявлять, что США в настоящий момент находятся в состоянии информационной войны: «Информация никогда не была более значимой. Необходимо оценить уязвимость и чувствительность информационным операциям в форме обмана, психологических операций и компьютерных атак, ежедневно ведущихся против Соединенных ^^ Галкин Д.В. Вирильо//Постмодернизм. Энциклопедия., 200L С. 120.

Штатов»^^. Характерно, что возникновение новых методов манипуляции сознанием, эмоциями, восприятием, выбором и интересами американским 0 военным аналитиком Т. Томасом называется в одном ряду с такими угрозами, порождаемыми научно-техническим развитием, как открытость для всех, в том числе, террористов, информации любого уровня и любых технологии.

Именно как влияние на способность людей принимать решения, передачу и создание фиктивных сообщений, направленных как на индивидуальное сознание, так и на массовое, понимают информационную войну представители, так называемой, школы Максвелла - О. Йенсен, Р.

Шафрански, Д. Стейн (Военно-воздушный университет в Максвелле, США). Особое значение в развитии и оформлении стратегической теории ф информационной войны, разворачивающейся в инфосфере, имеет такой универсальный механизм манипуляции, как массовая культура. Осознавая стереотипов, образов и представлений, многие государства (к примеру, Япония) участвуют в управлении голливудскими компаниями через кинопродукции уделяет и арабский мир, что, в частности, показывает встреча в июле 1993 года между представителями корпорации Уолт Диснея а арабоамериканцами, результатом которой стало купирование Barwinczak P.M. Achieving information superiority // Military Review. September November 1998. или: проверить! 436. Bass CD. Building castles on sand. Underestimating the tide of information operations //Airpower Journal. Summer 1999.

* Thomas T.L. Deterring information warfare: a new strategic challenge // Parameters. Winter 1996-1997.

' Szafranski R. A theory of information warfare. Preparing for 2020 // Airpower Journal. Spring 1995. Stein G.J. Information warfare // Airpower Journal. -Spring 1995. Stein G.J.

Information war — cyberwar — netwar //www.infowar.com/mil_c4i/steinl.html.ssi).

отдельных фрагментов текста мультфильма «Алладин», где имелось оскорбительное, с точки зрения арабского мира, содержание'"'.

Таким образом, общественное мнение, имидж публичного деятеля, приоритеты, которые формируют характер политики - все это поддается корректировке с помощью стратегий масскульта и свидетельствует о том, равноправного субъекта политики и образуют эффект, который принято обозначать «эффектом CNN»^'. Характерно, что из трех блоков угроз - А (угроза выживанию), В> (угроза западным интересам) и С (косвенное воздействие на сферу западных интересов) - на откуп СМИ отдается последний. Способность масскульта через яркие эмоциональные, неофициальные публичные анализы, критику и комментарии создать определенную, заранее сконструированную идеологическую доктрину, подтвердила медиа-война в Косово, по сути определившая политические и военные решения, принимаемые союзной коалицией^^.

В отечественной практике яркий пример медиа-войн представляют обе военные операции в Чечне, где информационные стратегии второй кампании оказались более адекватными политическим и экономическим информационной среды», влияющей на активность экономических, политических и военных действий^'*. Необходимой составляющей информации в данном контексте становится ее способность передаваться в режиме on-line, где события в реальном времени и во времени презентации Shaheen J. G. Arab and Muslim stereotyping in American popular culture. Washington, ^' Wheatley G.F., Hayes R.E. Information warfare and deterrence. Washington, 1996.

^^NyeJ.S. Redefining NATO's mission in the information age//NATO Review. 1999. №4.

^ Pounder G. Opportunity lost. Public affairs, information operations and the air war against Serbia //Airpower Journal. Summer 2000.

^^ Conceptfor information operations. -1995//TRADOC Pamphlet. 525-69.

практически совпадают - этот эффект «присутствия» позволяет создать предзаданность избираемых для трансляции фрагментов действительности образуют симуляционную реальность, описанную и проанализированную многими теоретиками философии постмодернизма и, прежде всего, Ж.

Бодрийяром в его фундаментальной работе, изданной в Париже в году, «Симулякры и симуляция» («Simulacres et simulation»). Этот труд, по сути, обобщил в единую теорию более ранние исследования как самого Бодрийяра, так и многочисленные дискуссии по проблеме референции знака в киноискусстве, которые были инициированы еще в 20-е годы Р.

Канудо, Л. Деллюком, В. Линдсеем и продолжены с новой силой в 60-е гг.

П. Пазолини, Метцем и У.Эко.

3.1.3. Система симулякров Ж. Бодрийяра и особенности Проблема симуляционной реальности, являющейся одним из частных случаев виртуальной реальности, в творчестве Бодрийяра является системообразующей - еще в 1968 году в своей ранней работе «Система вещей» исследователь утверждал, что гипер-представленность вещей является высшей непристойностью, так как этот псевдо-сакральный культ производства и потребления; ценностей выстраивает ритуалы коллективного поведения. В этих условиях никакой «первичной подлинности» нет и быть не может. Определяется это тем, что информация о любой системе, о любом событии (в том числе, науке, искусстве, а также информация, представляемая масс-медиа) разлагает его смысл и носительницей смысла, чаще она манипулирует им и симулирует его наничие, образуя вместо сферы, удваивающей реальность, имитационную гиперреаньность. Непристойность, характеризующая радикальный антагонизм мира, состоящий из оппозиций, - это и есть мир симулякров, мир гиперреальности. Рассматривая «историю» знака и самого процесса обозначения (репрезентации), Бодрийяр в своей концепции уподобляет знак - стоимости, а обозначаемую им реальность — потребительской стоимости.

Бодрийяр прослеживает последовательную замену символического обмена, господствующего в архаическом обществе, принципом обмена функционируют и обмениваются, прежде всего, как знаки. К выводу о том, что «ничто не обменивается в терминах позитивной эьсвивалентности - по Бодрийяру, возможно помогла прийти книга Марселя Мосса «Опыт о дарении», вышедшая в свет в начале 1920-х годов и осуществившая своеобразную революцию в социологии, политэкономии и философии.

Открытие иного по отношению к буржуазной экономике принципа функционирования, чуждого идеям эквивалентности и основанного на принципе траты, то есть, принципе уничтожения, отторжения, отчуждения и дарения, стало подлинной научной сенсацией. В качестве квинтэссенции этой формы отношений выступал феномен потлатча, впервые описанный в исследованиях о североамериканских индейцах Франца Боасса. Потлатч праздник, структурирующийся вокруг состязания в богатстве и расточительстве посредством траты имущества - дарения подарков, демонстративного истребления вещей и принесения в жертву рабов.

т Смысл праздника - принуждение оппонента - рода или его представителя " BaudrillardJ. Le crime parfait. Galilee, 1995. P. 103.

- к ответным тратам, более расточительным, при которых вещи либо уничтожаются, либо обращаются, прихотливым образом меняя владельцев.

Марсель Мосс указывал на признаки потлатча в греческой, римской, древнегерманскои культурах, как «историю гигантского потлатча»^^ он рассматривал древнеиндийский эпос «Махабхарата». На состязания в расточительстве, присутствующие в древнекитайской традиции, указывал М. Гране, подобные формы присутствовали и в доисламской арабской культуре, где приобрели метафорическое наименование соперничества в славе посредством «подрезания ног верблюдам». Духовная атмосфера, которая сопровождала эти церемонии - это «атмосфера чести, выставления напоказ, бахвальства и вызова. Это мир рыцарской гордости и героических иллюзий, где ценятся имена и гербы, и насчитываются вереницы предков.

Это не мир забот о поддержании жизни, погони за необходимыми благами, расчетливого стремления к выгоде. Единственное стремление здесь престиж своей группы, повышение ранга, превосходство над остальными».Изучению феномена потлатча были посвящены труды И..

Хейзинги, К. Леви-Стросса, М. Саллинза, Р. Гаше, Э. Бенвениста и многих других ученых.

Чем же могли потрясти воображение европейцев архаические обряды? Прежде всего, чуждым буржуазному принципу эквивалентного обмена, фундированного законом стоимости, собственным самобытным духом презрения к капиталу, где достоинство, древность рода, особый социальный статус были основанием не для накопления, а для щедрой, немыслимой, безрассудной траты. Эта экономика бесцельных растрат первичная по отношению к буржуазной экономике, основанной на ф ^^ Хейзинга Й. Homo ludens. Статьи по истории культуры. М., 1997. С. 71.

^^ GranetM. Danses et legendesde la Chine ancienne. Paris, 1926. P. 57.

Хейзинга И. Homo ludens. C. 7L принципе рационального обмена - и становится предметом пристального изучения.

В рамках рациональной системности мира, основанного на принципе эквивалентного обмена, безвозмездная, чистая трата, трата без возмещения, или Дар, является абсолютно невозможной, противоречащей экономическому закону стоимости. Онтологической метафорой культур с экономическим укладом является обращение, круг, кольцо, где непрестанное возрастание стоимости, по К. Марксу, достигается не размещением'^^. «Смыкание, экономическая рестрикция образует кольцо того же, тождественного, возвращения к себе, воссвоения, экономика сама себя ограничивает, жертвуя собой... Аннулирующее движение сковывает всеобщую экономику... в. экономику циклическую»"*'. Принципом эквивалентного обмена, как отмечал еще Аристотель, является соответствие вещей по принципу равенства, сопоставимости, мерой которой является потребность и деньги как замена потребности. Деньги служат «...залогом возможности обмена в будущем, если возникнет нужда>И^, их основная функция - выступать всеобщей единицей обмена и обращать одни вещи в другие.

Здесь единицей обмена становится потребительская стоимость, а точнее, рыночная, фундированная принципом эквивалентности. На закате классического века Адамом Смитом было установлено, что мерой стоимости, мерой эквивалентности объектов желания является труд, точнее, количество труда, необходимое для их производства. В классическую эпоху эквивалентность обмена определялась потребностями, ^^ Маркс К. Капитал //Маркс К, Энгельс Ф. Избранные сочинения в 8-ми т. М, 1987.

^'Цит. по: Гараджа А. В. Критика метафизики в неоструктурализме (по работам Ж.

# Деррида 80-х гг.). М. 1989. С. 18.

^^ Аристотель. Никомахова этика. //Аристотель. Сочинения в 4-х т. Т. 4. М., 1984.

индивидуальными у каждого человека, где вещи сопоставлялись в ракурсе их пользы и восполнения дефицита данных потребностей. Обмен совершается, поскольку человек постоянно имеет потребности и желания, однако, если рассматривать данную проблему в рамках не экономической, а экзистенциальной парадигмы и следовать рассуждениям М. Фуко, «сама возможность обмена и порядок обмена обусловлены тем, что люди подчинены времени и великой внешней неизбежности»'*''.

Именно время выступает для человека, стремящегося продлить свое существование через овладение, в том числе, вещами, стимулом потребления. «Homo oeconomicus - это не тот человек, который представляет себе свои собственные потребности и предметы, способные их удовлетворить; это именно тот, кто проводит, использует и теряет свою жизнь, чтобы избежать непосредственной угрозы смерти». Этот «фетишизм потребительской стоимости», порождающий проблему отчуждения, и становится основой рыночного общества, а само отчуждение - насильственное, непроизвольное, не связанное с целеполаганием конкретной личности - выступает как механизм закабаления человека миром вещей.

К этой проблеме в своей «Философии права» обращался Гегель, рассматривая человека - носителя свободного духа - в качестве обладающего абсолютным правом на присвоение вещей. Вещь, лишенная субъективности, получает субстанциональную цель, когда она становится объектом владения, выявляя определенные отношения человека к внешнему, предданному ему миру. Причем, стратегия владения, то есть, вкладывания в вещь своей воли, может быть различной - от утилитарного употребления вещи до ее отчуждения. В данном контексте, по Гегелю, дар выступает как добровольная форма отчуждения собственности, а само отчуждение и является подлинным вступлением во владение вещью. Отказ ^^ Фуко М. Слова и вещи. СПб., 1994. С. 251.

от вещи, или дар, свидетельствует о способности возвыситься над ней, отказаться от ее функциональности, как бы артикулировать независимость от мира феноменов'*^.

В исторической системе симулякров Ж. Бодрийяр выделял три их порядка. «Подделка», составляющая господствующий тип «классической эпохи», от Возрождения до промышленной революции, действует, опираясь на естественный закон стоимости. «Производство», как основной тип индустриальной эпохи, функционирует на основе рыночного закона стоимости. Господствующим типом нынешней фазы становится «симуляция», опирающаяся на «структурный закон ценности»'*^. Исследуя референции, где каждому представлению соответствует реальный объект, Бодрийяр приходит к выводу, что способ функционирования знаков напрямую связан с товарным законом стоимости, а логика товара и политэкономии является сердцем знака, точно так же, как и логика знака является сердцем, средоточием товарной формы"*^.

Соответственно порядкам симулякров, Бодрийяр выделяет и определенные разновидности логики стоимости: на принципе полезности базируется функциональная логика потребительской стоимости, на принципе эквивалентности - экономическая логика меновой стоимости, на принципе различия - дифференциальная логика знаковой стоимости.

Несмотря на существенные различия, эти принципы укладываются в рамки абстрактного закона, фундирующегося принципами линеарности, инструментальности и эквивалентности.

"^Гегель Г.В.Ф. Философия права. М., 1990. С. 121.

^^ Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М, 2000. С. 113.

^^ Baudrillard J. For а Critique of the Political Economy of the Sign // Baudrillard J.

Selected Writings.-Stanford, 1988. P. 79.

Как было отмечено, принцип эквивалентности не является универсальным, но выступает наряду с принципиально иным - принципом траты, на котором основывается экономика традиционных обществ. Здесь ведущей становится логика символического обмена, возвышающаяся над стоимостью и кодом с амбивалентностью в качестве основополагающего принципа. Здесь функционирование вещей подчиняется законам цикличности, когда каждая из вещей замещает другую, осуществляя таким образом процесс обращения. Принципиальным же отличием экономики архаического общества становится ее ориентация на особый эквивалент обмена - символическую ценность, а также самим характером обмена, носящим неумеренный, чрезмерный, катастрофический характер.

Противоборство этих двух начал - умеренности и чрезмерности составляло суть многих древних цивилизаций, рефлексия же по поводу этого феномена амбивалентности была, по-видимому, впервые осуществлена в рамках древнегреческой культуры. Мера, порядок, симметрия, пропорциональность, ритм и гармония — эти категории лежали в основе не только античной эстетики, но и этики, где зло понималось как безмерность, а благо - как умеренность, что и артикулировал Гесиод, провозгласивший:: «Меру во всем соблюдай!». «Ничего слишком!» вторила надпись над входом в святилище бога Аполлона в Дельфах, для греков олицетворявшего гармонию, меру и культурное состояние человека. Возврат же к природной стихии с ее отсутствием культурных запретов, воплощаемой Дионисом, связывался греками с проявлением безмерности, избыточности, стремлением к излишеству.

Открытие Фридрихом Ницше принципа дионисийства в античной культуре дало современникам философа надежду на избавление от рациональности, эквивалентности и безжизненности капиталистического мира. Этот кризис европейской культуры рубежа веков ощущался современниками как «Закат Европы», когда рушатся идеалы и организующие начала мира, когда религия превращается в простую самотождественности, когда высокий уровень развития науки и техники сопровождается упадком в области литературы и искусства.

В основе кризисных процессов многие видели глубокие социальные изменения, связанные с омассовлением культуры, стандартизацией субъективностью и стертым личностным началом. Эта ситуация, в которой, по X. Ортеге-и-Гассету, герои исчезли, и остался хор, была ситуацией оформления как господствующего типа человека массы среднестатистической личности со стандартным набором способностей и потребностей. Именно такому типу личности Н. Бердяев дал определение «человека малого пути»^^, живущего «без усилий, не старающегося себя исправить и улучшить», «плывущего по течению»"*^. Подобный тип gLj личности, торжествующий повсюду - и в искусстве, и в экономике, и политике, уничтожающий все, отличное от стандарта, выдающееся, личностное, и принимающий лишь то, что выдержано в рамках его стандартов, был прямым порождением цивилизации с ее принципами эквивалентности и рациональности.

В новых исторических обстоятельствах умеренность воспринимается лишь одним из проявлений посредственности, желание же спастись от этого скучного буржуазного мира приводит к интуитивному стремлению разрушить подобные отношения эквивалентного обмена и актуализировать архаические праздничные формы. Прожигание жизни, ее истощение и трата, бесполезное и тягостное самопожертвование, когда человек «в безумстве страсти и радости терзает себя, уродует, весело пускает по ветру ^^ Бердяев Н. Философия неравенства. М., 1995. С. 143.

все богатства, скопленные тяжким годом терпеливой работы, наконец, теряет себя, раздирает, как тряпку, своей волей идет на смерть с упоительной песнью - без надежды, без Бога>И'- все это выступает как крайняя щедрость, как неоплатный дар.

Анализируя эту новую экзистенциальную ситуацию, Ж. Батай обосновывает такие экстремальные формы реализации субъективности, как насилие, экстаз, безумие и смерть, принципами расчета и выгоды, экономического обмена действия на удовольствие. Но этот обмен основывается не на принципах, эквивалентности, а на принципах символического соответствия, где стремление к смерти - точно так же, как и в ритуале потлатча - выступает в качестве стержневого момента, определяемого не столько природной агрессивностью, сколько потребностью в разрушении, потере, растрате, жертве. Одно из центральных понятий в философии Батая - понятие «суверенности» символизирует высшую независимость, субъекта, предшествующую всякому представлению. Автономность субъекта устанавливается именно посредством достижения необходимой «интенсивности» жизни, наполняемой рисками и конфликтами, при этом «длительность жизни», гарантированная конформизмом в качестве онтологического проекта, категорически отвергается. Книгу «Символический обмен и смерть» Ж.

общественных формациях нет больше символического обмена как организующей формы»^°. Между тем, в современной цивилизации черты архаики, безусловно, присутствуют, о чем, кстати, позже оговаривается и сам Бодрийяр. Черты первобытности, в частности, проступают в особом «дионисийском» характере современной культуры, где все ярче проявляется принцип непроизводительного расточительства, буйного.

^^ Сартр Ж.-П. Один новый мистик//Танатография Эроса. СПб., 1994. С. 25.

^'^ Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000. С. 43.

потребностями. Смысл свободного предпринимательства состоит как раз в том, чтобы использовать любую возможность для получения прибавочной стоимости, даже если это сопряжено с неконтролируемым выходом своеобразная агональная энергия проявляются в подобном «дионисийском шабаше» новых времен, когда становится очевидной иллюзия о человеке производства, а разрушения и расточительности, и их не повернуть 3.1.4. Потребление как деятельность манипулирования знаками Характерно, что в рамках постсовременной культуры потребление освобождается от его привычного значения как «процесса удовлетворения потребностей», наоборот - сам процесс производства и потребления активно формирует потребности. Потребление, как считает Ж. Бодрийяр, отнюдь не является пассивным состоянием поглощения и присвоения, противостоящим состоянию производства, но выступает как активный модус отношения - и «не только к вещам, но и...ко всему миру», именно в нем «осуществляется систематическая деятельность и универсальный отклик на внешние воздействия,...на нем зиждется вся система нашей Потребление Бодрийяр трактует исключительно как деятельность систематического манипулирования знаками, составляющих более или менее связный дискурс, но отнюдь не как материальный процесс. Вещь, т ^' Браун Н.О. Дионис в 1990 году// Иностранная литература. -1995.-№ 1.-С. 235.

^^ Бодрийяр Ж. Система вещей. - С. 164.

чтобы стать объектом потребления, вынуждена функционировать как внеположный и произвольный знак тех отношений, которые включаются в персонализироваться и потребляться. В таком контексте человеческие отношения выступают как исключительно отношения потребления, осуществляющиеся в вещах и через вещи; последние становятся не только их обязательным опосредованием, но и заменяющим их знаком - алиби.

В знаковом коде как обобщенной рациональной модели принцип доминирующего принципа символического соответствия.. Последний получает возможность через маркирование социальных отношений обладанием вещами определенного класса осуществлять организацию полей власти и порядка. При этом свобода, если интерпретировать данную культурную универсалию не только применительно к целеполаганию, но и к перспективам реализации этого принципа, приобретает значение инвестирования собственных смыслов и значений в систему дискурса объектов..

Наиболее ярким проявлением отношения к вещам, где отменяется опосредование их фактической значимости потребительской или меновой стоимостью, становится в современной культуре художественный агонистического обмена была проанализирована Ж. Бодрийяром еще в 70е годы. В данной состязательной азартной игре игнорируется как эстетическое достоинство объекта, так и его рыночная, фундированная принципом эквивалентности, стоимость. Симметрия рационального обмена уступает свою функцию ведущего принципа интерактивности асимметрии дарения, дара, жертвоприношения - то есть, неравенству или современным аналогом архаическому потлатчу, где вещи теряют свою ценностную весомость (как потребительскую, так и меновую) и существуют как бестелесные негативности, «пережитки», симулякры, которые и включаются в процесс циркуляции. Возникающие при этом символические отношения порождают и новый тип потребления, которому в наибольшей степени соответствует французский термин consommation — ис-требление (в противовес более привычному - consumation - по­ эквивалентного обмена, то consommation предполагает «завершение», «исполнение», «осуществление», «доведение до конца»^^.

Характерно, что подобные формы социальной активности, где игнорируется принцип эквивалентного обмена и на первый план выступает состязание в безумном расточительстве - траты в казино, игра на бирже, катастрофическими обретениями и потерями, становятся ведущими в те эпохи, когда власть лишается своего континуального, гомогенного характера и становится дискретной, неоднородной, парадоксальной, кризисной. Здесь неэквивалентные траты выступают как ответ власти на ее дары, как отдаривание, ликвидирующее «тромбы», «сгустки власти», мешающие ее свободной циркуляции. Господство, как утверждает Бодрийяр, и возникает оттого, что исключительным правом на дарение без отдаривания обладает именно система. Она имеет возможность дарения жертвоприношением, если только в процессе потребления, которое вписывается в цикличность возвращения даров. Это также дары средств Ж ^^ Baudrillard J. For а Critique of the Political Economy of the Sign // Baudrillard J.

Selected Writings. - Stanford. 1988.-P. 93.

массовой информации, обладающих монополией на код, не допускающей циркуляции информации, или дары социальной системы с инстанциями защиты и страхования, наконец, дары массовой культуры, где система проявляет способность опеки и заботы. Основным принципом власти становится одаривание с невозможным последующим ответом или возражением, когда общественное устройство опирается либо на эквивалентный обмен (договор), либо на основной механизм господства неэквивалентный обмен без возмещения (дар)^'*.

Именно власть, как: утверждает Бодрийяр, становится ставкой в символическом противоборстве-обмене, чреватом вызовом и риском для участников: «символическое насилие выводится из особой логики символического...- из таких явлений, как обращение, непрестанная одностороннего одаривания». Когда обратимость обменов нарушается, то «собственно символическое отношение гибнет и возникает власть; в дальнейшем она лишь развертывается в экономическом механизме договора»^^. В первобытных же культурах знаки свободно циркулируют по всей протяженности вещей, и в этом смысле бескорыстного дара как неэквивалентного обмена первобытный символический процесс не знает.

Здесь господствуют принципы дара-вызова, как в ритуале потлатча, и дара как обращения обменов. Для архаической экономики не характерна фиксация ценности лишь на одном члене структуры, для нее немыслимо изъятие неких сегментов из обмена без возмещения - в том смысле, что процесс обмена неостановочно обратим.

структуру первобытной экономики и описанная еще Ф. Боассом и М.

Моссом, включает в свою структуру как обязательные моменты ^^ Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000. - С. 98-99.

" Там же. - С. 98.

возможность «давать, получать, возмещать»^^. Эта циркуляция смыслов функционирует как восстановление символического порядка, нарушаемого символическим хаосом: на реальные, природные события биологической смерти, рождения и родства группа отвечает ритуалами инициации и брачных союзов-обменов женщинами. В одном случае циркулируют женщины, которые достигают своего настоящего социального статуса лишь будучи отданными - взятыми замуж, в другом - неофиты, получающие символическое признание взамен осуществления связи между психоаналитической парадигмы инициация рассматривается как обряд, возвращающий неофита; к изначальному уровню глубочайшей самотождественности матери и ребенка, Эго и Самости и заставляющий его пережить символическую смерть, где его индивидуальность растворяется в коллективном подсознательном. Выведение из этого состояния осуществляется через ритуал, символизирующий церемонию нового рождения, становления Эго неотъемлемой частью общины, тотема, клана или племени. Здесь на Дар новообращенного, заключающийся в готовности к испытанию и смерти, в отказе от всех амбиций и желаний, в покорности и смирении, и материализующийся в длительном посте, нанесении татуировки, лишении зуба и т.п., община отвечает Даром жизни - Даром символического рождения^^.

Таким образом, сущность обрядов изменения статуса состоит в их особой нацеленности на включение жизни и смерти в цикл социально артикулированных обменов, где смерть становится предметом взаимного / антагонистического обмена между предками и живущими и образует не разрыв, а «социальное отношение между партнерами - обмен встречными ^'^ Мосс М. Общества. Обмен. Личность. М., 1996. С. 146.

^ Хендерсон Дж. Л. Древние мифы и современный человек // Юнг КГ. Человек и его символы. М., 1997. С. 128-130.

дарами, не менее интенсивный, чем при обмене ценными вещами или женщинами», смерть же в этой непрестанной игре ответных реакций уже не может утвердиться в качестве некоей цели или инстанции. В инициации, как отмечает Бодрийяр, осуществляется обмен природной, случайной и необратимой смерти на смерть даримую и получаемую, а значит, обратимую, «растворимую» в ходе социального обмена. Под знаком символической обратимости жизнь и смерть обмениваются статусами, а непримиримая оппозиция между ними исчезает, они перестают быть крайними членами жизни и «реинволюционируют друг в друга».

В пределе, все переходные обряды включают систему дара и отдаривания, компенсации, игрового искусственного понижения или повышения статуса. Слабые - физически и социально - облачаются в ритуальные маски, идентифицируясь с первопредками, и унижают, пародируют поведение верхов, последние же, сдерживая проявления гордости, утверждают рациональность повседневного культурнопредсказуемого поведения всех социальных страт общества. По замечанию В. Тэрнера, ритуальное низведение структуры и коммунитас посредством очищающей силы взаимной честности «имеет эффект восстановления принципов классификации и порядка, на которых зиждется социальная структура»^^. В принципе, эта система символического обмена лежит в основе любого праздника, имеющего сакральный характер. Таковы самоотречение и искупление в паломничестве, даже традиционные, повседневные и, на первый взгляд, профанные противоборства между новичками и студентами старших курсов колледжей и университетов.

^^ Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. С. 242.

^^ Тэрнер В. Символ и ритуал. М., 1983. С. 243.

Все эти ритуалы включают моменты подчинения, привязанности и освобождения — то есть, смерти и возрождения. Не разделяя полностью позиции Бодрийяра о традиционном обществе как воплощении мифа об идеальном, изначальном, доисторическом, довременном состоянии, которая была подвергнута критике еще в 1974 году Жан-Франсуа Лиотаром в «Либидинальной экономике»^^, отметим, что непреложным законом архаических обществ является то, что символический обмен у них не знает остановки и не прекращается вместе в жизнью, взаимность и обязательность обмена абсолютно непреодолимы.

Иными словами, одаривание и принятие дара в первобытной культуре совпадали символически. Причем, это семантическое единство отразилось и в лингвистических структурах, где, как показали исследования Э. Бенвениста, глаголы «брать» и «давать» в некоторых индоевропейских языках не имеют принципиального различия. В кругу понятий, охватывающих: наиболее существенные аспекты социальных отнощений, таких как «торговля», «богатство», «свой», «чужой» и т.п., процедура обмена, в частности, рассматривалась «скорее как серия даров, чем как собственно коммерческая сделка»^', а понятие «траты»

включалось в круг терминов, характеризующих ритуал потлатча, и воспринималось как позитивное, сопряженное с элементом соперничества и носящее характер престижа.

Таким образом, понятие дара здесь оказывается сопряженным с экономическими отношениями и вписанным в круг обменов. В подобном современной экономиками становится лишь эквивалент отношений Как же Бодрийяр не видит, что «вся проблематика дара и символического обмена...всецело принадлежит западному империализму и расизму, что вместе с этим понятием он унаследовал у этнологов и идею доброго дикаря, только чуть-чуть либидинализированного?» (Jean-Francois Liotard, Economie libidinale, Minuit, 1974, p.

130).

^' Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. М, 1995. С. 61.

символическая ценность даров сменяется потребительской стоимостью продуктов обмена. По сути же - и эта мысль становится ведущей в философии Ж. Деррида - в качестве дара может выступать лишь то, что не требует благодарности ни в какой форме, ибо любой ответный жест превращает дар в звено цепочки экономических отношений, «лишает его чистоты», становится его пародией, «простым механическим повторением, симулякром» и, в конечном итоге, уничтожает его. В этом понимании дара Деррида полемизирует с М. Моссом, на книгу которого «Очерк о даре. Форма и основание обмена в архаических обществах» (1925) он ссылается, и этот парадокс связан как раз с тем, что в концептуальной конструкции Мосса подвергается скрупулезному анализу все, связанное с процедурой дарения, но феномен дара как такового осмысления не получает. Дар - это то, что «совершало бы трансгрессию или было бы избыточным, что располагалось бы по ту сторону обмена, экономики, по ту сторону «брать-давать»^^. Дар изначально вписан в систему социальных отношений, этических норм и стереотипов проявления активности, где благодарность является естественным условием поддержания трансактивных взаимодействий, и нарушение норм социального общежития выступает как угроза общественному устройству, а потому оказывается принципиально возможной, но подвергающейся осуждению.

Между тем, данные рассуждения имеют смысл только в контексте обыденного понимания дара как некоей вещественности, которая может быть передана по цепочке сообщений и циркулировать до предела стирания ее ценности.

При этом бескорыстная экономическая сущность дара может быть разрушена даже простым осознанием самого существования этого ^ '^^ Рыклин М. Деконструкция и деструкция. Беседы с философами. М., 2002. С. 34.

"Тамже. С. 33.

феномена, ведь простое представление дара даже в качестве ноумена втягивает его в цепочку взаимных одариваний, которая и уничтожает щ истинный дар. А потому все помыслы о даре должны подвергаться мгновенному забыванию. Эта идея невозможности истинного дара становится лейтмотивом книги Ж. Деррида, написанной в 1991 году, «Dormer 1е temps: I. La Fausse monnaie» («Презентация времени: 1.

Фальшивые деньги»). Дар оказывается непостижимым, без него невозможен банальный акт обмена, но про него нельзя и сказать, что он существует, по отношению к этому феномену атрибут суш;ествования оказывается неприменимым, его структура не поддается овнешнению, даром не только нельзя обладать как вещью, но нельзя также быть его привилегированным свидетелем Постижение феномена дара у Деррида оказывается опосредованным проблемой времени, в частности так, как она представлена у М. Хайдеггера в его капитальном труде «Время и бытие».

Поскольку во французском языке дар (1е cadeux, gift) может быть ^ обозначен как present, а дарение - как презентация, то и иные коннотации термина present, связанные с деланием чего-то действительным, семантически связанными с даром. Время - это абстрактная категория, означающая, в частности, невозможность визуальной самопрезентации, то есть время, как и дар, оказывается недостижимым, невозможным, несуществующим. Именно как несуществующее в модусе настоящего времени и становящееся объектом забывания еще до момента своего осознания рассматривает Бытие Хайдеггер. Бытие у Хайдеггера выступает как доступное исключительно через человеческое присутствие (Dasein), наиболее существенными характеристиками которого становятся его конечность, временность, темпоральность. Возможность поворота к бытию ^ определяется нацеленностью на будущее, где в соединении с прошлым достигается подлинное настоящее. Здесь целостность мира, смысл бытия и темпоральные структуры оказываются неразрывно связанными.

отсутствующим в мире человеческого существования. Здесь сама игра «Es gibt», существующая как выражение бытия через язык, и для Хайдеггера смыслоозначения, разворачивающегося помимо бытия, в особых сферах человеческого существования. То, что продуцирует эта игра, есть «небытийственное бытие и несуществующее время человеческого существования»^^*, этим истинным даром несуществования становится время, образующее иные, небытийственные структуры человеческой экзистенции, уничтожающее, забывающее бытие еще до его появления.

Работа «Презентация времени» центрируется вокруг короткого рассказа Ш. Бодлера «Фальшивые деньги». Здесь описывается эпизод из жизни двух друзей, один из которых, выходя из табачной лавки, подал нищему щ^) крупную монету и в ответ на изумление приятеля ответил, что монета все равно была фальшивой. Другой - от его лица излагается повествование, обладающий способностью «искать полдень в два часа дня» (то есть, пофранцузски - порождать значения и смыслы, которых нет), раскрывает целый веер возможностей, открытых в данной ситуации для ее участников.

Каждое звено в этой цепи трансакций выступает как фальшивый дар, даже при условии подлинности монеты: милостыня нищему в качестве эквивалента может иметь моральное удовлетворение, возвышение дающего в глазах его друга, удовольствие от развлечения, а, возможно, и благосклонность Бога, полученную в обмен на доброе дело. Но может ли монета не быть фальшивой, если сами деньги - не истинны, символичны и т ^* Гурко Е.Н. «Презентация времени»//Постмодернизм. Энциклопедия. М., 2001. С.

существуют как замещение чего-либо иного, вовлекаемого в обмен? Здесь все - от персонажей до табачного дыма, исчезающего бесследно оказывается вовлеченным в символический процесс обмена несуществующими дарами, имеющими статус виртуальности. Между тем, именно принципиальная несоотносимость с реальностью, по Батаю, «суверенных моментов», отличающихся бесцельной растратой, безмерной расточительностью, разорванностью бытия, упраздняющих возможность идентичности i и выступающих как «симулякры прерывности», и позволяет определить их как: жертву, как дар. То есть, единственная возможность осуществления дара - это обмен фикциями, кажимостями. И все, представленное в рамках данной' художественной реальности, несмотря на видимую фальшивость, предстает как подлинный дар, обладающий основополагающим признаком неистинности.

Поскольку основные понятия здесь не соотнесены и не соотносимы с реальностью, любая идентичность оказывается в данной ситуации невозможной, а онтологическая проекция осуществления событийности единственной формой бытия (возможностью осуществления) предполагает перцептивно-символическую форму. В реальности, сконструированной Бодлером, любая ее составляющая оказывается заместителем иной, возможно, не конечной единицы смысла, то есть, реальность замещается знаками, моделями реального, образующими новую гиперреальность.

ликвидируется система^всех референтов, искусственно воссоздающаяся в системах знаков. Таким образом, дар для Деррида - это то, что не существует в феноменальной ипостаси, но бытийствует исключительно как ноуменальная сущность - то есть, невозможное как таковое не является невозможным для мысли, несуществующее не является немыслимым. Точно так же и бытие выступает как невозможное, но, тем не менее, мыслимое - хотя бы и в качестве невозможного, соответственно, истинный дар невозможен, но как объект мгновенного забывания может быть помыслен.

3.1.5. Реальность СМК как симуляциоиная реальность: модели симулятивной становится именно темпоральность, захваченная бесподным «самоотражением»^^когда время утрачивает свой линейный характер и производящей серийные вещи и основанной на кредите, такова сама экзистенциальная ситуация современного человека, где «предупреждение смерти ценой непрерывного самоомертвления», «предвосхищение смерти еще при жизни» ^^ становится переносом смерти в жизнь, а сама жизнь становится симулякром. Проблема симулякра, таким образом, выступает как экзистенциальная, напрямую связанная с проблемой смерти и экзистенциалистов Жан-Поля Сартра («Отсрочка», 1945) и Мориса Бланшо («При смерти», 1948), Понятие «отсрочки-отличия» («differans») разрабатывается Ж. Деррида в монографии «Дар смерти» («Donner la mort», 1992) и «Апориях» («Aporias», 1990). Обе эти книги Деррида посвятил философам - современникам, обращавшимся к проблеме дара смерти в рамках своих философских систем и трагически ушедшим из жизни: Яну Паточке и Коитчи Тоясаки. Дискурс этих работ составляет *^ Бодрийар. Символический обмен и смерть. С. 151.

^'^Тамже.С.313.

полемический диалог с З.Фрейдом, М.Хайдеггером, Э.Левинасом, Платоном, Ф.Ницше, С. Кьеркегором, И. Кантом, Г. Гегелем, Я. Паточкой, к концепциям которых обращается Деррида. Метод деконструкции, используемый здесь автором, позволяет ему вывести сам предмет обсуждения за рамки традиционной философской критики и развернуть дискуссию о смерти.

Деррида следует за Платоном и Хайдеггером и воспринимает смерть как дар обретения себя, как возможность получения завершенного смысла существования. Незаменимость умирающего- в том смысле, что смерть невозможно передать другому, единственность смерти и абсолютное одиночество, когда человек впервые и навсегда получает возможность слияния, полного отождествления с собой, когда его индивидуальность и субъективность получают возможность проявиться в наибольшей степени - все это выступает как высший дар человеку, не требующий возмещения, компенсации, как абсолютный дар, как Дар Смерти. Что же касается не собственной смерти, а смерти Другого, то она осмысливается через такие понятия деконструкции, как скорбь и оплакивание умерших. Сутью этих процедур становится отстранение, отделение себя от другого, попытка научиться существовать в мире, который утерял в лице умершего существенную для оплакивающего свою часть и приобрел новую структуру и новый статус. Этот феномен оплакивания является попыткой справиться с инстинктом смерти, осмыслить, прочувствовать, сделать близкой и понятной таинство смерти, ее секретность или, по Деррида, секреторность (от лат. «Secretum» - «отделять», «выделять») - то есть, выделение, отстранение от природной оболочки и обнажение сути человека - души, сущности, субъективности. Если дар смерти выступает как неэквивалентный обмен, что и придает ему статус Абсолютного Дара, то осмысление смерти другого, попытка справиться с у-тратой по сути своей является экономической процедурой, где скорбь и оплакивание выступают как продукты обмена: отдавая смерти дань в виде существенной части собственного Я человек пытается получить нечто такое, что делает смерть доступной пониманию.

В архаическом обществе смерть являлась предметом символического обмена, а все ритуалы перехода были направлены на стирание оппозиции жизни и смерти, которые и начинали обмениваться исключительно под непреодолимое различие, которое препятствовало циркуляции крайних пределов человеческого бытия. Именно этот смысл имплицитно преступление, если только оно не перенимается и не искупается коллективным симулякром смерти. «Жизнь является самоценным благом только в плане исчислимых ценностей. В символическом же плане жизнь, как и все остальное, является преступлением, если она возникает односторонне, если ее не перенять и не уничтожить через дар и возврат, если не «вернуть» ее смерти»^''. В современной практике, как отмечает Бодрийяр, наблюдается отклонение смерти от символического процесса (обмен, ритуал) к экономическому (искупление, работа, долг, индивидуальность), а разрыв символических обменов компенсируется индивидуальной работой скорби и смертельной тревогой. Это исключение Смерти из процесса обмена происходило постепенно: уже в Древней Греции существовали различные стратегии отношения к смерти - начиная от ее оптимистического видения, где гибель героя, сохраняющего «арете»

и «тиме» - доблесть и честь, «обменивалась» на славу, почести и память, и до ее индивидуально-пессимистического варианта, представленного представлением о личном одиночестве в смерти. В символический обмен смерть включалась еще в эпоху Средневековья, где страх перед ней ^^ Там же. а 243.

изживался в коллективных действиях, подобных Пляске Смерти, а также в многообразных вариантах этой рефлексии, представленных гравюрами и живописными работами на тему Vanitas - «Суеты сует».

В эпоху Барокко основным персонажем искусства становится героймученик, а сама смерть интерпретируется как пышное театрализованное действо, и именно в это время начинается интериоризация страха смерти.

Под влиянием буржуазного разума амбивалентность жизни и смерти исчезает, и открывается процесс накопления жизни как ценности и времени как всеобщего эквивалента, смерть в подобном контексте капиталистического производства прежняя система обмена, основанная на циркуляции материальных благ, сменяется иными принципами всеобщей эквивалентности, уравнивающей всех включенных в процесс обмена и оставляющей каждого в одиночестве перед лицом всеобщего эквивалента.

Точно так же каждый оказывается одинок и перед лицом смерти - и это не является случайным совпадением. Ибо «всеобщая эквивалентность - это и есть смерть». Символический же обмен основан на катастрофической трате и, по утверждению Ж. Бодрийяра, проявляет способность к прорыву длящегося профанного времени и к перемещению в мгновенно-взрывное, сакральное время жертвенной смерти. Ж. Батаем этот жертвенный «внутренний опыт» воспринимается как противоядие от времени давящего, рвущего в клочья, изводящего». Весь ужас времени заключается в том, что оно «воплощает собой саму непостижимость, которая и проглядывает во всякой веренице мгновений, как проглядывает и в нашем существовании, если мы не бежим от нее, паря в мнимостях сопровождающие и поддерживающие сакральный и профанный миры:

Батай Ж. Внутренний опыт. СПб., 1997. С. 255-256.

«Тревога и радость, интенсивная жизнь и смерть переплелись в культовых праздниках: страх придавал смысл разуму, а бесцельная растрата оставалась целью полезной деятельности... Но никогда не происходило сближение, ничто не приводило к смешению этих противоположностей и непримиримых начал друг с другом»^^.. Архаическая экономика с ее принятием в качестве Дара или Жертвы мгновенной, катастрофической жизни и смерти предлагала иную стратегию отношения со временем, принципиально отличную от буржуазного экономического порядка, основанного на протестантской этике, то есть, того порядка, который Ж.

Бодрийяр обозначал как «медленную», «отсроченную» смерть, когда человек еще при жизни превращается в симулякр - «пережиток»''. Именно так Бодрийар воспринимал симулякры четвертого порядка, способные стать над «всякой детерминированностью и недетерминированностью» и образующие столь же сложную игру смыслов. Но для самого исследователя идея порождения подобного рода феноменов, способных «превзойти систему в симуляции» остается проблематичной («будут ли это еще симулякры?»), ибо «на более высоком уровне, чем код, пожалуй, оказывается одна лишь смерть»'^.. «Безвременность», понимаемая Бодрийаром, в частности, как имитация отсутствующей истории, позволяет ему рассматривать в качестве наиболее полного осуществления симуляции культуру Америки, где «вы без всяких усилий ощущаете это восхождение симулякра в более высокую степень».

темпоральности - «послежитие», где темпоральность предстает в «отсроченном» варианте, или, напротив, сжатие времени, характерное для ^" Батай Ж. Сад и обычный человек //Маркиз де Сад и 20 век. М., 1992. С. 94-95.

^ ''' Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. С. 107-108.

^^ BaudrillardJ. Amerique, Grasset.1986. P. 208.

презентации событий реальности в формате средств массовой коммуникации - все это создает определенное качество реальности, как реальности симулятивной. Подобная парадоксальная темпоральность подчиняет себе подлинные трансисторические катастрофы и заменяет их ослабленно-симулятивными формами, где «симулякры берут верх над историей»^'*, «ликвидируют нас вместе с историей»^^, заменяя подлинную историю «иллюзией конца». Это «реальное время» массовой информации с ее немедленной реакцией на происходящую событийность Бодрийар противопоставляет ритуальному времени архаического обмена: «Правила коммуникационной сферы (интерфейс, незамедлительность, упразднение времени и дистанции) не имеют никакого смысла при обмене, где правилом является никогда не возвращать немедленно то, что подарено.

Дар нужно возместить, но ни в коем случае не сразу. Это серьезное, смертельное оскорбление. Взаимодействие ни в коем случае не является мгновенным. Время - это как раз то, что разделяет два символических момента и задерживает их разрешение». Таким образом, архаической экономике соответствует время «свободного», «неограниченного», «ритмизированного» обмена, экономике периода возникающих феноменов накопления и ценности - отрицательная темпоральность «закупоренного обмена»'^^, где «фундаментальным правилом господства»

становится императив «тaвтoлoгии»^^.

Современная темпоральность, соответствующая третьему порядку симулякров, есть безразличная циркуляция симулятивных знаков, осуществляющих игру дискурсивных смыслов, «которая по сути ведется с ^^ БодрийярЖ. Символический обмен и смерть. С. ^^ Там же. С. Так, в частности, называется книга Бодрийара, вышедшая в 1992 году (Jean Baudrillard, La paroxuste indifferent, Grasset, 1997) Jean Baudrillard, Le crime parfait, Galilee, 1995. P. 55.

БодрийярЖ. Символический обмен и смерть. С. 98.

^^ Там же. С. 88.

феноменов культуры - «клеток», что и позволяет говорить о переходе от определенной темпоральности к атемпоральному опыту. Это понятие фрактальной, то есть, дробной, алеаторной, стадии ценности Бодрийар вводит в 1990 году в поздних своих работах как необходимое для обозначения процессов, сменивших природную, рыночную и структурную эквивалентости, ни природной,. ни вообще никакой, есть только своего рода эпидемия ценности, повсеместные метастазы ценности, ее алеаторное распространение и рассеяние».

Это столкновение в современном мире двух реальностей виртуальной и «реальности пребывания», а также двух типов времени реального и времени on line - содержит угрозу разрушения и деструкции.

Временной аспект гиперреальности акцентирует и анализирующий СМК «дромологией» - своеобразного дискурса, развернутого ученым вокруг теории скорости на стыке философии, физики, политики, эстетики и урбанизма. В центре интересов философа находится новая ситуация, в коммуникационных систем изменились социальные и политические практики, география, экология.

Модель Вирильо является аналитической концепцией физики средств телекоммуникаций. Ее суть сводится к следующему: скорость света электромагнитных волн, на которой основана телетрансляция, ^"jean Baudrillard, La transparense du Mal.Galilee, 1990. P. 13.

принципиальным, радикальным образом изменяет структуры восприятия человека, как бы насильно отрываемого от констант его физической реальности - пространства и времени. При этом образуется «третья константа» - световая, где среда реальности, после преодоления звукового и температурного барьеров, формируется на скорости света, преодолевая ограничения гравитации. Скорость света, где реальность теряет материализацию, и образует, по Вирильо, виртуальную реальность как особую среду, порождающую собственную материю. Виртуальную реальность исследователь считает неизбежным, закономерным этапом развития коммуникационных технологий, следующим за TV и видео. Для описания новой среды он вслед за Бодрийаром использует понятие промежуточного шага между теле-реальностью и виртуальностью.

Обращаясь к тем же феноменам реальности пребывания, что и Бодрийар, и описывая войну в Персидском заливе и Югославии, он акцентирует внимание именно на временном аспекте создаваемой средствами массовой коммуникации реальности, где локальное место было заменено в формате теле-реальности глобальным временем. Таким образом, виртуальность для Вирильо - не просто среда, порожденная феноменом тотальной семиотизации бытия, где означающее утрачивает какую бы то ни было соотнесенность с реальностью, но заместитель реальности, ее субститут (substitute).

ретроспективе сменивший пространство (технологическое освоение географической среды) и время (освоение физической среды), проявляет способность оформления «пространства» над/за временем, пространства, возможного только в ситуации «реального времени». Эта единая, реальная, глобальная темпоральность начинает доминировать над пространством.

История как феномен прежних физических отношений оказывается последовательностью прошлого, настоящего и будущего, сменяется щь «хроноскопическим», определяемым двумя координатами («до-после») на векторе экспонирования. Презентация в данном случае означает теле­ презентацию, присутствие - теле-присутствие, бытийность - телебытийность. Координатами этой «телетопики коммутаций» становится формат телекоммуникационных средств, приемников, передатчиков, экранов, формирующих «третий горизонт», «горизонт прозрачности» и ограничивающих его рамками поля экрана..

«Третий горизонт», сменивший первый - видимую физическую границу неба и земли и второй - психологическую границу памяти и дезориентируя человека и в пространстве и во времени, нарушая все их законы и обуславливая неприменимость к новым обстоятельствам категорий протяженности и длительности, дополняемых более адекватным 01 понятием оптической плотности («третьего горизонта»). Зрение человека и деградируя - взамен утрачиваемой геометрической оптики веществазрения, развиваются такие качества зрения и взгляда, как «колонизация»,.

«индустриализация» и «культурное предписание видеть»^ ^ Теперь в преимуществу, лишь объекты, экспонируемые на скорости света, все иное - а, по сути, это вся реальность пребывания - не попадает в заданную размерность. Человек, вынужденный постоянно осуществлять переходы из формата теле-реальности в формат константный, находится под угрозой дезориентации - причем, как чисто физической, так и ментальной. Утрата способности осуществления коммуникации с Другим в рамках реальности, ^'Галкин Д.В. Вирилъо. С. 120.

с миром, утрата самоидентичности - все это симптомы «фундаментальной потери ориентации», когда бытие человека выступает как постоянная смена в рамках коммуникативного пространства стратегий человека приемника сообщения и его отправителя, человека - объекта коммуникации и создателя собственной субъективности. Этот новый субъект культуры, как отмечает Г.Г. Дилигенский, лишен традиционных внутригрупповых связей, так как изменения в сфере коммуникаций умножают эффект объективных социальных сдвигов, в результате чего специфическую групповую культуру»^V он, по Вирильо,. отличается разорванностью между жизнью в реальных координатах «здесь-и-сейчас»

и жизнью внутри особой матрицы, где время («сейчас») превалирует над пространством («здесь»).

Виртуальность позволяет «встретиться с особым типом реальности, которая не требует для подтверждения собственного существования языка, рассказывающего о ней: она просто есть, она бытийствует, движется, рождает напряжения и готовит катастрофы, не настроенная на нас, она акоммуникативна, отчуждаема и всегда занята только собой, так как не предполагает собственной видимости, строится без учета взгляда Другого, но тем не менее, всегда проглядывает там, где язык не в силах открыть ее и полностью оттеснить в область «невидимого»^^. Техническое видение сопрягающиеся с прежними, органическими.

Угроза существующей* культуре заключается, таким образом, не появлении новых каналов коммуникации, а в способности масскульта адаптировать даже избыток информации под режим масс-медиа, Дилигенский Г.Г, Историческая динамика человеческой индивидуальности //Одиссей. 1992. М., 1994. С. 92.

Подорога В. Феноменология тела. Введение в философскую антропологию. М., 1995.

приводящих в итоге к недоступности и утрате реальности. Это связано с тем, что унифицированные символические реальности, формируемые СМК, не менее убедительны, чем реальность пребывания, а граница между ними весьма условна и проницаема: часто информация, исходящая из телеили компьютерной виртуальной реальности, погружающей потребителя в существования, представляется более убедительной, чем событийность повседневности. Погружение в данное виртуальное пространство приводит воздействием кратковременных, эстетически и этически неоднородных блоков информации, перестраивается на особый виртуальный режим, в котором одинаковым статусом начинают обладать принципиально разные подлинности, превращаясь в самостоятельную сущность, наряду с веществом и энергией. Экранные образы моделируют реальностьм и программируют деятельность человека, задавая социальное пространство и социальное время и выступая; в качестве одного из важнейших инструментов формирования системы ценностей, стереотипов поведения и самой идентификации личности.

Характерно, что две эти реальности: реальность пребывания и виртуальная - совпадают крайне редко, а общество тотальной информации не становится обществом истины, где реальность ускользает тем быстрее.

обуславливается произвольной фиксацией теле-камеры лишь тех эпизодов действительности, которые имеют «служебное» для масс-медиа значение.

Данные пространственно-временные локусы монтируются произвольно.

Щ ** Хоружий С. С. Род или недород? Заметки к онтологии виртуальности // Вопросы философии. 1997, №6. С. 67.

^ БодрийарЖ. Злой демон образов//Искусство кино. 1992, №10.

образуя новые смысловые ряды и наполняя объекты, помещенные в специфический семантический контекст, иным содержанием. Теле­ реальность не всегда фиксируется в сознании в качестве аналога материального мира, а воспринимается как удвоенная объективная реальность. Данный парадокс обусловлен специфической абстрактной формализацией реальности следующего типа: «электронные средства информации», «член правительства, пожелавший сохранить анонимность», большинство россиян», «кое-кто на Западе полагает» и т.п. При этом мир материального предстает как наличная данность, не подлежащая;

критическому осмыслению вследствие своей максимальной обобщенности и неопределенности, неконкретности. Здесь все феномены социального пространства и характер их трактовки можно воспринимать в качестве заранее включенных, в систему презентации средствами массовой В своей известной лекции «Злой демон образов»^^ Ж.Бодрийяр отмечал, что современные масс-медиа являются воплощением архаичной мифологемы о творящей среде, функционируя в режиме производства «порождающих моделей». «Демоническая» метафора у Бодрийара означала принципиальную неразличенность в культуре постсовременности статуса знака и статуса объекта, где феномены реальности, адекватности и истины начинают восприниматься в качестве не онтологически, а символически фундированных. Этой проблеме взаимоотношения телепроизводства и реальности посвящены четыре главы из книги Бодрийара «Симулякры и симуляция» - «История: ретроспективный ^^ Руткевич М.Н. Социология, власть, общественное мнение // Социс. 1993. №7; Коэ.

Щ- Ф. Виртуальное чудовище/Шеделя. 1994. №7.

^^ БодрийярЖ. Злой демон образов.

сценарий», «Холокост», «Китайский синдром» и «Апокалипсис сегодня».

Исследователь отмечает, что гибель великих нарративов и агония сильных ш референтов привели сегодня к утрате истории, корней, идентичности.

нейтрализованных мирным сосуществованием, и функционирует как миф, способный фетишизировать прошлое. Именно ностальгия по утраченному референту порождает фильмы о прошлом, где великие «исторические»

события призваны нейтрализовать эту травму обнаружения существования истории лишь. в качестве «допотопной». Причем, кино и TV, ставшие основной причиной «секулиризации» истории, пытаются заменить подлинную историческую реальность виртуализированной, искусственной гиперреальностью, порожденной средой СМК.

Аналогичные особенности функционирования информации присущи и иным формам ее репрезентации, где нет стремления к воспроизводству и отражению реальности в он-лайновом режиме, и самой ф яркой из них - кино, в художественном кино характер и качество информационного потока определяется выбранным ракурсом, рамками тестируемого поля - то есть, коммуникативными каналами, а также избранной художественной парадигмой, в научном - субъективными задачами посредников-экспертов, адекватностью фактурной формы и коммуникативными техническими особенностями. И стремление кино, завороженного самим собой как утраченным объектом, к максимальному приближению к реальности, к абсолютному с ней совпадению, приводит к его самосовпадение, которое выражается в тиражировании сюжетов, римейках, ритейках, неявном цитировании, то есть, функционировании в виде совокупного текста.

88 Jean Baudrillard. Simulacres et simulation. Paris, 1981.

При представлении средствами массовой коммуникации, по мысли Ж. Бодрийяра, то, что именуется по традиции «объектом», пропадает в Щ) сознании, а сама реальность, оказывающаяся множественной, разрушается виртуальностью, «агонизирует». Автор отмечает, что вскоре все проблемы решены, так как человек сможет жить в реальности, сконструированной под себя. Под воздействием развлекательности, зрелищности, серийности постмодернистской телевизионной культуры психологические установки аудитории изменяются, а сама теле-виртуальная реальность, становящаяся симулякром потребления и активно воздействующая на такие социальные человечества. Классический человек, по-видимому, уже исчезает с лица земли (М. Фуко), а новый субъект с качественно измененным сознанием не участвует в моделировании реальности и формировании ее посредством 0 духовного и интеллектуального напряжения. Для него окружающий мир совокупность «неразрешимостей» (Ж. Деррида), он лишен онтологических оснований бытия и переживает кризис легитимации себя самого и своего Бодрийяр)^^.

Термин «виртуальная реальность» появляется в конце 80-х годов т благодаря хакеру Жарону Ланье для обозначения «электронных устройств, ^^BaudrillardJ. Simulations. -N.Y. Semiotext (e). 1984. - P. 12.

вводящих их пользователя в новое измерение существования, в мир информации, в совершенно непривычную для человека дигитальную и интерактивную среду технологически продуцируемых симулякров всего того, что только может быть ему дано в опыте сенсорного восприятия действительности»^°. Несколько позднее семантическое пространство понятия было расширено, и термин стал применяться для обозначения мира сетей.

Термин «виртуальное» восходит к латинскому «virtus» (сила) и определяется как бытие в возможности, но не фактически. ' В английском языке существуют несколько иные оттенки значения данного слова - как фактического, действительного, являющегося по существу, реально, а не формально^^. В науке «виртуальное» в качестве специального термина и синонима возможного фигурирует, в частности, в механике,, где «возможные перемещения» - бесконечно малые перемещения, которые совершаются точками механической системы, но не нарушают присущих системе связей. Виртуальные перемещения - чисто геометрическое понятие, вводимое в строительной механике исключительно с целью фиксации возможных для системы перемещений и определения условий вычислительной технике имеется термин «виртуальная память», в электронике - «виртуальные электрон и катод», в эргономике виртуальный объект», предлагается идея «виртуального театра» (А.Арто), формированию способностей» (А,Н.Леонтьев).

^'' Кузнецов М.М. Виртуальная реальность: взгляд с точки зрения философа//Виртуалъная реальность: философские и психологические проблемы. М., ^' Webster's Seventh New Collegiate Dictionary, Chicago. 1971. P. 993-994.

^ Большой англо-русский словарь в 2-х т. Т.2. М., 1979. С. 740.

Понятие «виртуальная реальность» в психологии означает выход из повседневности, выражающийся в особой раскрепощенности сознания, творческом полете, недетерминированности поведения, а также в опыте измененных состояний сознания. Со времен античности существует деление людей на три психических типа: гиликов, ведущих исключительно биологическое существование, психиков, пребывающих в рамках своего внутреннего мира, и пневматиков - людей, способных возвышаться над сиюминутными потребностями и подниматься до высот подлинных духовных прозрений. Виртуальная реальность противостоит константной повседневности как потенция - интенции, но эти реальности могут меняться качеством в момент перехода в мир виртуальный, становящийся в этот момент константным. В духовной практике подобные состояния известны, например, при переходе во «внутренне тело», когда тело физическое отчуждается от субъекта, что сопровождается снижением чувствительности и уровня биологических потребностей. Попадание в виртуал на время эквивалентно духовному озарению, просветлению.

Необходимость введения понятия «виртуальное» в связи с категориями возможного и действительного аргументированно обосновывает М. Опенков, отмечающий, что европейская философия на протяжении всей своей истории пыталась апеллировать к актуально существующему. При этом основной из смыслообразующих оппозиций европейской ментальности была оппозиция «сущность-явление», где сущность понималась как некая существующая вечно основа, как причина явления, существующая постоянно, а явление представало в качестве порождения сущности и самостоятельным статусом существования не обладало. Данная оппозиция сознания непосредственно сопрягается с иными: «потенциальное - актуальное» и «возможное - действительное». Но «актуальное есть то, что присутствует здесь-и-сейчас или существует в виде истинно-сущего мира парадигм, или в качестве актуальной бесконечности бога. Потенциальное есть то, что содержится в уже существующем, но еще не возникло. Но если содержится, значит, уже есть ф в особой форме, т.е. порождения не происходит....Актуально существующего нет (вернее, едва есть). Оно либо иллюзорно вследствие быстротечности времени, либо находится вне материального мира».'^ Возможность по-новому рассматривать актуально существующее появляется с введением категории виртуальности, определяемой автором как «существующей в исполнении, внутри некоторой динамической ситуации актуальности».^'* В качестве альтернативных могут выступать различные реальности, в том числе: реальность сновидения или состояние психического расстройства, реальность трудовой деятельности, игры, искусства, познания, общения и т.п. Характерно, что признание некоторых альтернативных состояний в качестве виртуальных реальностей позволило иначе взглянуть на проблемы наркомании, токсикомании, алкогольной ф зависимости и найти адекватные пути выхода из них. Проблема множественности реальностей, поставленная исследованиями С. Грофа, Т.

Лири, К. Кастанеды, с открытием виртуальной реальности получила новые возможности для осмысления.

В исследованиях по проблеме виртуальной реальности выделяются следующие ее особенности :^^ ^^ Опенков М.Ю. Виртуальная реальность: онто-диалогический подход. Автореф. на соискуч. ст. д.филос.н. М, 1997. С. 16. На правах рукописи ^^ См.: Хоружий С.С. Род или недород? Заметки к онтологии виртуальности // Вопросы философии. 1997, №6. С. 53-68; Носов НА. Виртуальный человек. М., 1997;

Виртуальная реальность: философские и психологические проблемы. М., 1997; Капра Ф. Дао физики. СПб.. 1994. С, 157; Борхес Х.Л. Письмена Бога. М., 1992. С. 91-92;

Борхес Х.Л. Оправдание вечности. М., 1994. С. 13, 17, 22, 206 ; Опенков М.Ю.

Виртуальная реальность: онто-диалогический подход. Автореф. на соиск уч. ст.

д.ф.н. М, 1997. На правах рукописи.

• актуальность существования, то есть, существование без прошлого и будущего. В частности, утверждается, что медитация как разновидность #> виртуального существования открывает динамическое настоящее, виртуальности родственно переживанию вечности. В духовном мире не существует разграничения на прошлое, настоящее и будущее, которые сливаются в одном мгновении животрепещущего бытия, В подобном опыте Х.Л. Борхес видел озарение духа, некий прорыв вечности, воплощаемой не последовательностью новых прибавлений, а полнотой присутствия в любом из мгновений, бесконечность же при этом воспринимается как способ относиться к миру и пребывать в нем. Таким образом, виртуальная реальность как «атом вечности» понимается автором и как культурный символ, в котором осуществляет себя личность. Она предполагает:

• включенность в события, когда человек непосредственно проявляет 1^ себя действующим или пребывает в иллюзии действия;

пространстве человека, где весь мир воспринимается ориентированным на • сходство с состоянием сна, возможность ее осмысления через метафору сновидения;

взаимодействием человека и компьютера или активностью человека.

Однако, по существу, все признаки виртуальной реальности можно свести к двум основным:

• динамической непрерывности настоящего, полному присутствию в нем, когда бытие здесь-и-сейчас подразумевает непричастность длительности, а человек пребывает лишь там, где он есть;

• снятию противоположностей между жизнью и смертью, реальным и воображаемым, прошлым и будущим.^^ погружается в искусственный мир, полностью имитирующий реальный.

При этом программа, создающая виртуальную реальность, отличается от традиционных систем машинной графики, по крайней мере, по трем позициям:

информацию, но и воздействует на иные органы чувств, включая слух и осязание, причем это воздействие воспринимается виртуалом как исходящее от субъектов и объектов виртуального мира;

• данная система интерактивно взаимодействует с человеком;

нетрадиционными генераторами ощущений. Пользователь может ощутить прикосновение к предмету, существующему исключительно в памяти компьютера, лишь надев перчатку, снабженную датчиками. В виртуальной реальности распознаваемы такие виды движения, как перемещение (вертикальное, боковое и сагиттальное), вертикальный наклон, боковой крен, вращение.

Виртуальная реальность обладает определенными особенностями, которые исследователи называют «особенностями пяти I»: intensive, interactive, immersive, illustrative, intuitive (интенсивность, интерактивность, иммерсивность, иллюстративность, интуитивность/''. Интенсивность системы связана с тем, что в виртуальной реальности пользователь должен активно взаимодействовать со средой - принимать информацию и реагировать на ее изменения. Интерактивность задается взаимодействием ^'^ Опенков М.Ю. Виртуальная реальность: онто-диалогический подход. С. 92.

Kate McMillan. Virtual Reality: Architecture and the Broader Community. URL:

http://Mfww. arch. unsw. edu. au/subjects/arch/specres2/mcmillian/ пользователя с компьютером, точнее, со средой, смоделированной им.

Р1ммерсивность определяется степенью погружения субъекта в виртуальный мир, которая может быть проверена своеобразным «тестом увертывания», предложенным Майроном Крюгером.^^ Достоверность виртуального мира доказывается инстинктивным стремлением человека увернуться от летящего в его голову камня, несмотря на осознание им ирреальности данного объекта. Иллюстративность виртуальной реальности проявляется в том, что информация, представляемая пользователю, является в максимально наглядной и эмоциональной форме, интеллектуальном, а на чувственно-эмоциональном, интуитивном уровне.

При вхождении в условное пространство компьютерной реальности, человек практически не имеет возможности отличить реальный мир от мира виртуального, так как последний обладает высокой степенью достоверности. И иллюзорность виртуального мира по отношению к миру константному является относительной, достоверной лишь для внешнего наблюдателя, для виртуала же, находящегося внутри этого пространства, последнее обладает абсолютной реальностью и действительностью. Кроме того, само сознание имеет специфику достраивать, конструировать внешний мир, структурировать данный ему предметный материал, вносить в него определенный порядок, логику, удерживать разворачивающийся мир и ограждать его от разрушения, посторонних воздействий, планировать и ожидать дальнейшего развития coбытий.^^ Необходимо отметить, что различение типов реальностей является сложной философской проблемой. Дилемма реальностей, как известно, осмысливалась еще китайским мудрецом Чжуан Чжоу, который однажды '* Там же.

'^ Розин В.М. Виртуальные реальности: природа и область применения // Социальнополитический журнал: социально-гуманитарные знания. М, 1997. №6. С. 196.

после пробуждения задался вопросом о том, кем он является - бабочкой, которой снится, что она - мудрец Чжуан-цзы, или мудрецом Чжуан Чжоу, которому снится, что он - бабочка.

Р. Декарт'°° считал, что не существует точных признаков, по которым можно было бы отличать, к примеру, реальность бодрствования от реальности сна. Единственным основанием для подобного различения философ считал связность событий, происходящих во сне и наяву. При этом событийность, явленная во сне, характеризуется фрагментарностью, мозаичностью, в то время как события яви могут быть соотнесены друг с другом без нарушения; целостности, последовательности и причинности.

Г.В. Лейбниц утверждал, что при различении реальностей основным аргументом может являться обусловленность будущих событий событиями прошлыми и настоящими. Однако связанность переживаний не может являться единственным основанием для распознавания сна и яви, реальности виртуальной и реальности истинной, так как существуют ситуации (к примеру, в случаях раздвоения личности), где субъект перестает существовать как целостность и проживает эпизоды двух автономно существующих реальностей, чередующихся между собой'°\ Причем, каждая из этих возникающих реальностей «задает сознанию > человека определенный мир и отделена от других реальностей рамками условности (логика и события, действующие в одной реальности, теряют свою силу и жизненность в других). Несколько упрощая, можно сказать,, что одна реальность отличается от другой событиями и их характером, логикой и закономерностями, порядком вещей и отношений».'^^ Более того, данные реальности соотносятся друг с другом по принципу иерархичности, где одна реальность может выступать как базовая для '^'^ Декарт Р. Избранные произведения. М., 1950. С. 712.

"^' Антипенко Л.Г. Проблема физической реальности. М., 1973. С. 73.

'^^ Розин В.М. Виртуальные реальности: природа и область применения. С. 194.

другой, в то время как последняя становится константной для виртуальности следующего порядка. ^^'^ В этом контексте особым смыслом обозначаются именно в момент нарушения этих границ - то есть, в момент выхода из реальности. Системой данного нам мира, мира материального, является система жизнеобеспечения, границей - нарушение целостности этой системы, то есть, смерть, и если сознание не всегда оказывается готовым к различению реальностей и их границ, то биологическая жизнь возможна лишь в константной реальности, что и является отличительной особенностью последней.

Ученые отмечают, что стремление к выходу из действительной реальности, за пределы мира материального с его детерминизмом и человека, и создание условного пространства, сакрального, лишенного антропологическим свойством. Это осмысление мира, стремление придать определенный статус пространственным и временным ? его отношениям, порядку вещей и характеру причинности впервые со всей полнотой осуществляется в мифе. Причем, мифологические структуры создаются не только искусственно, но и, возможно, составляют естественную основу любой культуры, если понимать ее как особую систему семантических шифров и семантических полей, главным назначением которых является культурного своеобразия.

Для «вхождения» в виртуальную реальность используется дисплей для головы (Head Mounted Display), цифровые перчатки (data Glove) и '°^ Носов Н.А. Виртуальный человек: Очерки по виртуальной психологии детства. М., 1997. С. 191.

электронный костюм (Data Suit). Дисплей для головы представляет шлем, очки или маску для лица. Надевая шлем, виртуал изолируется от жидкокристаллических экранах высокого разрешения. Поскольку дисплей располагается максимально близко от глаз, пользователь попадает как бы внутрь объемного мира, который имеет панорамную структуру, и поворот головы, отслеживаюш[ийся техникой, приводит к развертыванию картины.

стереонаушниками.

разнообразные движения пользователя, так как они с одной стороны снабжены специальными петлями фибро-оптического кабеля с диодом, излучающим свет, а с другой - фото-транзистором, конвертирующим свет в электрический сигнал, а также - электромагнитными датчиками.

Контроль за состоянием виртуала осуществляется посредством воспроизводства на дисплее мультипликационного аналога реально действующего человека. Принципиально новый вид игры - компьютерная соизмеримые с его практикой в предыдущие эпохи, компьютерные обучающие программы высокоэффективны, так как опираются на новый принцип диалогичности i и обратной связи. Между тем, отчуждение человека от природы и социума, тотальный технократизм культуры субъективности в сторону рационального конструирования и смещению человеческого существования в виртуальную плоскость.

Одной из наиболее существенных особенностей большинства виртуальных реальностей является их функционирование в качестве реальностей потребления, где субъект культуры превращается в объект аддиктивного поведения, если понимать аддикцию как отторжение реальности и принятие программы реализации биологизированных потребностей в качестве основной матрицы жизнедеятельности. Здесь отмеченная Э. Фроммом зависимость человека от потребления, от вещей, им приобретенных, получает новое подтверждение в образе виртуала, становящегося рабом неизведанных ощущений, необычайного чувства свободы и самой альтернативной реальности, более приемлемой для него, чем материальный мир. Негативное влияние компьютерной виртуальной реальности на человека выражается в переосмыслении им базовых человеческих ценностей - здоровья, счастья, мира, любви, наконец, самой жизни. Человек привыкает к множественности, альтернативности ситуаций, отсутствию ограничений, налагаемых физической реальностью.

Эффект «перезагрузки» естественным следствием имеет уменьшение ответственности за принятые решения, девальвацию объектов и субъектов окружающей реальности, инструментальность общения, обесценивание Компьютерное пространство может закабалить человека, обезличить его, отобрать его энергию, волю к жизни, индивидуальность и создать проблемы, значительно более глубокие, чем, к примеру, проблема зависимости от психотропных веществ. К слову говоря, в эзотерической практике применение психоделических препаратов, позволяющих проникать сквозь границы реальности, строго регламентируется и запрещается без специальной подготовки. С точки зрения органов восприятия погружение в особый мир с собственным, отличным от реального, характером причинности, с особым пространством и временем приводит к искажению восприятия реальности. Играя роль усилителя чувств, электронной нервной системы, виртуальная реальность - как т компьютерная, так и телевизионная - становится художественной квинтессенцией постмодернизма, «путеводителем по руинам современной культуры, символом паразитической культуры соблазнов, квантовой ступенью шизоанализа»'^"*, а само пребывание в виртуальном мире, 0 сходное с пребыванием в измененном состоянии сознания, и получение в нем информации, отличной от традиционной, приобретенной человеком в разнообразные психические расстройства.

Эстетика массовой культуры фундируется фактически теми же факторами, которые определяют специфику культуры Нового времени в целом. Это, во-первых, демократические процессы в культуре, которые изменили ее функциональную направленность и предопределили, ее адресованной преобладающему большинству и возникшей в результате общественные трансформации, связанные с заменой прежних социальных монолитов - сословий и классов - более плюральными и открытыми, а также с дезактуализациеи жесткой зависимости между социальным положением и соответствующими ему высокими, средними и низкими вкусами. И, в-третьих, это изменение статуса художественных феноменов в рамках данного культурного поля, которые начинают существовать как потребительские ценности. Последние имеют, однако, не столько утилитарный, сколько символический характер и участвуют в процессе "^^ Маньковская Н. Эстетика постмодернизма. М., 2000. С. 158.

информационного, чем прагматического, функционального эквивалента.

Наконец, одним из важнейших факторов модификации культуры было ф развитие средств массовой коммуникации, обеспечивающих равенство принципиальным образом, изменяющих формат самих культурноэстетических феноменов и обеспечивающих адаптацию сознания к их комму никаций^ °^.

принципиальную несхожесть традиционной эстетики и эстетики массовой культуры. Классическая эстетика как философия прекрасного стремится к отражению реальности, основанному на ценностной иерархичности, трансцендентности. Эстетика масскульта ориентирована на гедонизм, на внешнее, поверхностное конструирование артефакта, вторичность, щц «сделанность», зрелищность, развлекательность, антииерархичность, количественные критерии оценки, отказ от парадигмы «отражения i реальности» и принятие ее симуляции, где означающее с реальностью как таковой не соотносится в принципе. В рамках этой системности практически невостребованными остаются такие категории классической «симуляционным», «прекрасное» и «возвышенное», трансформирующиеся в «грандиозное» и «трогательное». Для искусства массовой; культуры уникальность и оригинальность не являются атрибутивными признаками, оно оперирует понятиями серии, рубрики, цикла.

Подобная модификация эстетического содержания, изменение характера взаимодействия автора и публики, трансформация массовых эстетических вкусов - все эти проблемы были предметом интенсивной рефлексии не только для представителей классической традиции, находившихся в рамках представлений модерна - таких, как X. Ортега-иГассет, О. Шпенглер, Н. Бердяев и многих других, но и значительно позже постмодернизмом» теоретического плана, развивавшегося в рамках феминизма и экологизма, активно функционировало и, так называемое, «коммерческое направление», где в исследованиях М. Маклюэна, Ж.

Бодрийяра, Д. Кука, А. Пирколиса акцент делался на практическое постмодернизм оставался в рамках элитарных концепций культуры, то второй находился на демократических позициях, где те критерии вкуса, которые были в свое время предложены П. Бурдье в работе «Социальнокритическое исследование cyждeния»'°V рассматривались как неприемлемые'°^. Однако сближение массового искусства с эстетикой повседневности, приводящее к размыванию специфики художественного, существование культуры в условиях культурного менеджмента и.

маркетинга, непосредственно влияющее на ее сущностные характеристики - все это оценивается исследователями резко критически, что отражает настроения катастрофизма, гиперпессимизма, «шока от реальности», отчаяния и экстаза, «экзистенциальной паники»'°^.

'°^ Bourdieu Р. La distinction critique sociale dujugement. P.. 1979.