«ПЕРЕНОС СТОЛИЦЫ ИСТОРИЧЕСКИЙ ОПЫТ ГЕОПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОЕКТИРОВАНИЯ МАТЕРИАЛЫ КОНФЕРЕНЦИИ 28–29 ОКТЯБРЯ 2013 Г. МОСКВА 2013 ББК 63.2 УДК 913.1 П 27 В рамках проекта Географическая концептуализация государственного ...»

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТ ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ

ЦЕНТР ИСТОРИЧЕСКОЙ ГЕОГРАФИИ

ПЕРЕНОС СТОЛИЦЫ

ИСТОРИЧЕСКИЙ ОПЫТ

ГЕОПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОЕКТИРОВАНИЯ

МАТЕРИАЛЫ КОНФЕРЕНЦИИ

28–29 ОКТЯБРЯ 2013 Г.

МОСКВА

2013 ББК 63.2 УДК 913.1 П 27 В рамках проекта «Географическая концептуализация государственного пространства:

От Средневековья до Новейшего времени»

Программы ОИФН РАН «Нации и государство в мировой истории»

РЕДКОЛЛЕГИЯ

д.и.н. И.Г. Коновалова (отв. ред.) д.и.н. М.А. Липкин д.и.н. Е.А. Мельникова д.и.н. Ар.А. Улунян к.и.н. А.А. Фролов (отв. секретарь) П 27 Перенос столицы: Исторический опыт геополитического проектирования. Материалы конференции 28–29 октября 2013 г. / Отв. ред. И.Г. Коновалова. — М.: Институт всеобщей истории РАН; Аквилон, 2013. — 164 с.

В сборнике помещены материалы научной конференции «Перенос столицы: Исторический опыт геополитического проектирования», состоявшейся в Институте всеобщей истории РАН 28–29 октября 2013 г.

В представленных на конференции докладах на широком историческом материале от средних веков до наших дней рассмотрены вопросы, связанные с феноменом столичного города как такового, множественностью столиц (национальных, субнациональных, глобальных, временных, неформальных, символических), образами столичных городов, а также с мировым опытом переноса столиц. Издание представляет интерес для историков, историкогеографов, политологов, культурологов.

Научное издание © И.Г. Коновалова, общая редакция, составление, © Коллектив авторов, © Институт всеобщей истории РАН, © Издательство «Аквилон», оригинал-макет, компьютерная верстка, ISBN 978-5-94067-397-

В.А АРУТЮНОВА-ФИДАНЯН

К ВОПРОСУ

О ГЕОПОЛИТИЧЕСКИХ КОНСТАНТАХ

ДРЕВНИЕ СТОЛИЦЫ АРМЕНИИ

Армения находится в средней части Армянского нагорья (от 37°30' до 41°15' северной широты и от 38° до 47° восточной долготы), которое расположено между Анатолийским нагорьем на западе и Иранским — на востоке, ограничено с севера Понтийским хребтом, а с юга — Армянским Тавром, его ландшафт определяют высокогорные хребты, каменистые склоны, горные плато и глубокие речные долины. Армянское нагорье является водоразделом самых больших рек Передней Азии (Тигр, Евфрат, Чорох, Галис, Гайл-гет). Связь с миром осуществлялась через речные долины и горные клисуры, где проходили военные и торговые пути Древнего и Средневекового мира. Геополитическое положение Армении между великими державами Востока (Рим и Парфия, Византия и Иран, Византия и Арабский халифат и т.д.), а также на путях международной караванной торговли определяло основные (первичные) причины появления городов в Армении (в особенности, столичных), их дислокацию, статус и функции их населения на протяжении столетий: от царства Арташесидов (II в. до н.э.) до государства Багратидов (X–XI вв.).

Арташес I (189–160 до н.э.) — основатель династии Арташесидов и собиратель земель с армяноязычным населением (от Северной Месопотамии до р. Куры и от Атропатены до Малой Армении) в 166 г. до н.э., основал столицу Великой Армении г. Арташат на р. Аракс в Араратской долине. Арташат — укрепленный город-крепость — находился на магистрали Великого шелкового пути, связывавшего Китай и Средиземноморье, и стал одним из крупнейших торговых и культурных центров не только Армении, но и всего эллинистического Востока. Арташат более тысячелетия занимал значительное место в жизни Армении даже после утраты им статуса царской резиденции.

4 В.А. АРУТЮНОВА-ФИДАНЯН Тигран II (95–55 до н.э.) расширил границы Армении, захватив значительную часть Передней Азии (от р. Куры и Каспийского моря до р. Иордан и Средиземного моря, от Киликийского Тавра до Мидийских гор). Расширение государства сдвинуло Арташат на северо-восточную окраину царства Тиграна, и в 77 г. до н.э. в области Алдзник, входившей в царский домен, на берегу притока Тигра был основан г. Тигранакерт, расположение которого отвечало политическим и экономическим задачам нового царства. В строительстве Тигранакерта принимали участие мастера, переселенные в него Тиграном из Киликии, Сирии, Месопотамии и Каппадокии. Новая столица стала центром политической и торговой жизни, и даже после разорения города римским полководцем Лукуллом и крушения царства Тиграна Тигранакерт оставался, благодаря географически точно выбранному местоположению, «великим городом», вторым после Арташата. Следует отметить, что в числе прочих реформ, Тигран озаботился безопасностью торговых путей и сбором пошлин, он учредил специальные посты в труднодоступных горных проходах и на речных переправах.

При Аршакидах (с III в. до 428 г.) столица возвращается в Араратскую долину, но магистрали международной торговли сдвигаются на северо-запад от Арташата из-за изменения русла р. Мецамор и заболачивания почвы. На берегу р. Азат в Араратской долине была основана царская резиденция г. Двин, который и стал новой столицей. Вскоре Двин превзошел Арташат, как узловой пункт на караванных путях. Анания Ширакаци в «Ашхарацуйц»-е (VII в.) называет семь торговых магистралей, из которых шесть проходят через Двин: Двин — Карин — Колония — Константинополь; Двин — Хлат — Эдесса — Иерусалим; Двин — Партав — Каспийское море; Двин — Нахчаван — Гандзак Урмийский — Шахастан (Иран); Двин — Гандзак — Нисибин — Эдесса; Двин — Кохб — Тбилиси. В течение нескольких столетий Двин был административным центром Армении.

В VIII–IX вв., в период арабского владычества, Двин стал резиденцией остиканов Халифата в провинции Арминийа. Арабские географы X в. оставили подробные описания города. Ал-Мукаддаси пишет, что Двин (Дабиль) — «значительный город, в нем неприступная крепость и большие богатства; имя его древнее;

сукна его знамениты; река в нем многоводна; окружают его сады;

К ВОПРОСУ О ГЕОПОЛИТИЧЕСКИХ КОНСТАНТАХ

город имеет предместья; крепость его надежна; площади его крестообразны; пашни его восхитительны; соборная мечеть на громадном холме, а рядом с мечетью церковь; курды наблюдают за городом; при городе есть цитадель; постройки жителей из глины и камня; у города много ворот». И даже после землетрясения 893 г., благодаря своему выгодному расположению, Двин продолжал оставаться крупнейшим городом Армении.

В периоды как персидского, так и арабского владычества в Армении города и, в том числе ее древние столицы, в результате разрыва коммуникаций теряют, по большей части, свое международно-торговое значение и, в основном, являются административными центрами и крепостями. Двин был мощной крепостью, которую арабы долго не уступали Багратидам, потеснившим в союзе с Византией Арабский халифат и возродившим в конце IX в. Армянское царство.

В 885 г. Ашот Багратуни (885–890) был коронован царем Великой Армении, и его столицей ненадолго стал Багаран в Аршарунике, а затем Еразгаворс (Ширакаван) в Шираке. Освободительная война против арабов завершилась в 923 г., при внуке Ашота I Багратуни Ашоте II (914–928), а при его брате и преемнике, правителе Вананда Абасе I (928–953) начинается экономический подъем страны, восстановление сельского хозяйства, развитие внешней и внутренней торговли и рост городов. Карс (царская резиденция Аббаса I в Араратской долине) активно участвовал в международной караванной торговле. От Карса торговые пути вели в Артанудж в Кларджии (крупнейший торговый город ивирских Багратидов) в Арцн, в Трапезунд, а также в Лори, Дманис, Самшвилде и Тбилиси. В XI в. Карс был одним из самых богатых городов Армении. Армянский историк XI в. Аристакес Ластивертци пишет, что жители Карса «богатели, копя щедроты моря и суши». Преемник Абаса Ашот III Милостивый (953–977) предпринимает меры по централизации государственной власти и переносит столицу из Карса в город-крепость Ани в Шираке, также расположенный на оживленной магистрали транзитной торговли. Центр царства Багратидов находился на перекрестке дорог как внутренней торговли, так и торговли с другими странами: Ани — Лори — Тбилиси; Ани — Ахалцих — Кутаис — Черноморское побережье; Ани — Багаран — Валаршапат — МаВ.А. АРУТЮНОВА-ФИДАНЯН назкерт — Багеш (Битлис) — Месопотамия; Ани — Трапезунд — Константинополь; Ани — Трапезунд — юг России и др. Через Ани шли пряности и благовония из Ирана, Индии и Аравии, ткани, одежда и ковры — из Сирии. Армения вывозила на международный рынок зерно, скот, лес, оружие, серебряную и золотую утварь, ковры, шерсть, керамику, краски, соль, вино и фрукты.

Ани достигает расцвета в начале XI в. как официальная столица Великой Армении, узел торговых магистралей и центр ремесленного производства (около 40 ремесел и, среди них, кузнечное, оружейное, ювелирное, гончарное и др.). С конца X в. Ани становится самым крупным городом Армении (около 100 тыс. жителей) и отстраивается в соответствии со статусом столицы Багратидов (кафедральный собор, царский дворец, дома знати, караван-сараи, постоялые дворы, большая рыночная площадь и здания торговых рядов, многокилометровая широкая сеть водопровода). Город Ани состоял из трех частей: цитадели, собственно города (шахастан) и предместья, цитадель и шахастан были обнесены крепостными стенами. В городе действовало городское самоуправление — совет старейшин при участии представителей знати и духовенства, а управлял городом назначенный царем сановник (мутасиб от араб. мухтасиб). Он контролировал сбор налогов, торговлю и ремесла. Ани как и другие крупные города Армении (Карс, Ван, Востан и др.) был построен и управлялся подобно большим городам Ближнего Востока того же периода.

Геополитическое положение Армении требовало, прежде всего, стратегически выгодной для войны и торговли дислокации городов. Это была постоянная (на протяжении тысячелетия) составляющая местоположения и статуса города, позднее на этот субстрат накладывались социально-административные, конфессиональные и культурные характеристики городской жизни. Местом дислокации стольных городов Армении чаще всего были Араратская и Ширакская долины — центр экономического, политического и культурного единения Армении.

Краткий обзор местоположения столиц Армении на широком отрезке времени позволяет сделать заключение, что они неизменно были вписаны в пути международной торговли и военно-политический контекст эллинистического, византийского и ближневосточного миров.

К ВОПРОСУ О ГЕОПОЛИТИЧЕСКИХ КОНСТАНТАХ

БИБЛИОГРАФИЯ

Большаков О.Г. Средневековый город Ближнего Востока VII–XIII вв.

Еремян С.Т. Армения по «Ашхарhацуйц»-у (Армянской географии VII в.). Ереван, 1963 (на арм. яз.).

История Армянского народа. Ереван, 1976 (на арм. яз.).

Манандян Я.А. О торговле и городах Армении в связи с мировой торговлей древних времен. Ереван, 1954.

Саркисян Г.Х. О путях социально-экономического развития древней Армении. Ереван, 1962.

Саркисян Г., Худавердян К., Юзбашян К. Потомки Хайка. Ереван, 1998.

Тер-Саркисянц А.Е. История и культура армянского народа с древнейших времен до начала XIX в. М., 2008.

РОЛЬ СТОЛИЦЫ В ФОРМИРОВАНИИ И

ТРАНСФОРМАЦИИ ТЕРРИТОРИАЛЬНОЙ

СТРУКТУРЫ СОЦИАЛЬНОЭКОНОМИЧЕСКОГО ПРОСТРАНСТВА

Территориальная (пространственная) структура географического пространства — это взаиморасположение взаимодействующих пространственно выраженных элементов. По Э.Б. Алаеву, для выражения структуры геопространства необходимо пользоваться двумя понятиями: составом и взаимосвязанностью элементов (Алаев 1983: 102). К таким элементам относятся как простые объекты, так и их совокупности. Это поселения и их системы, производственные и непроизводственные центры, узлы и районы, объекты инфраструктуры и их сети и др. Важнейшими, определяющими географический рисунок, элементами являются поселения и транспортная сеть. Территориальная структура присуща объектам разного таксономического ранга.

Территориальная структура формируется и трансформируется под воздействием целого ряда факторов. Это может быть колонизация, промышленное или иное развитие, распад страны или империи, изменение геополитических или геоэкономических приоритетов государства и др. Немаловажную роль в ряде случаев играет географическое положение и роль столицы, что, в свою очередь, тесно связано с ролью государства в управлении страной. Там, где развит рынок, функционирует реальный федерализм, роль столицы не очень велика. Чем централизованнее государство, чем сильнее его роль в экономике страны, чем ярче выражена вертикаль власти, тем мощнее и компактнее столица, тем больше она связана с регионами, и «центром» становятся пристоличные территории независимо от её локации. В этих государствах столица трансформирует территориальную структуру страны таким образом, что последняя ориентируется на столицу.

РОЛЬ СТОЛИЦЫ В ФОРМИРОВАНИИ И ТРАНСФОРМАЦИИ

В этом заключаются главные причины гипертрофированной роли Москвы1. Москва формировала территориальную структуру, благодаря чему смогла собрать вокруг себя земли, и продолжает играть значительную роль в её трансформации на современном этапе. Верно и обратное утверждение. Современная роль и диктат Москвы возможны в значительной степени благодаря сложившейся нуклеарной территориальной структуре. Сильное централизованное ядро, не имеющее никакого отношения к географическому центру, концентрируется на западе страны, что обусловлено не только историко-географическими причинами, но и доминирующей прозападной политикой государства. Геополитические причины лежали в основе переноса российской столицы на запад во времена Петра I, который в своей политике ориентировался на Европу. Это требовало значительных ресурсов, и ему пришлось отказаться от планов укрепления южных российских рубежей. Однако западная столица ещё больше усиливала территориальные диспропорции, она не могла контролировать всю российскую территорию.

Современная ментальная географическая картина россиян деформирована. Мало кто задумывается над тем, что районы, которые мы называем центральными, в действительности с большим основанием следует считать приграничными. Это, впрочем, характерно и для других централизованных стран. Ярким примером является Казахстан: многие СМИ пишут о том, что его столица была перенесена в центр страны, а не на север, как в действительности.

Для многих периферийных регионов Москва в ряде случаев более доступна в транспортном отношении, чем центры соседних или даже населённые пункты в пределах своего субъекта федерации. Кратчайшее реальное географическое расстояние между некоторыми периферийными по отношению к столице региональными центрами играет меньшую роль, чем кратчайшее экономическое (оцениваемое, по И.М. Маергойзу, по времени либо по стоимости перевозок), которое в большинстве случаев проходит через Москву. Например, из Оренбурга в Красноярск, Существуют страны, где роль столицы ещё больше. Такова, например, Аргентина, где в столице концентрируется треть населения и половина промышленного потенциала страны.

Иркутск, Ставрополь, Белгород и другие восточные, южные и западные города путь через столицу короче, надёжнее и дешевле других вариантов. Нередко путь до соседнего субъекта федерации оказывается длиннее и / или дороже, чем даже за границу, куда можно добраться чартерным рейсом. Этому парадоксальному явлению способствовало сокращение в постсоветские годы внутрироссийских авиарейсов и железнодорожных маршрутов.

Столица объединяет и цементирует социально-экономическое, политическое, культурное, научное пространства России.

Однако пределы её влияния существуют, полностью подчинить и контролировать регионы не удаётся. Процесс регионализации — объективная реальность. Всё больше российских территорий, не имея лёгкого транспортного доступа к столице, становятся самодостаточными. В отдалённых регионах формируется региональное социально-экономическое пространство, имеющее всё ту же моноцентрическую структуру. Научные и культурные центры, утратив связи с Москвой, нередко развиваются независимо от нее. В регионах — свои кумиры, неизвестные столице, свои политические деятели, свои рекреационные предпочтения. За границей, куда направляется всё больше российских отдыхающих, редко пересекаются дальневосточники и жители европейской части страны.

Современная структура российского геопространства иерархична и многоступенчата. На региональном и локальном уровнях функционируют свои собственные центры, вокруг которых формируются в большинстве случаев нуклеарные частично изолированные структуры. Связи между этими территориями ослаблены, вследствие чего границы ярко выражены в ландшафте разросшимися растительными массивами, на что справедливо обратил внимание Б.Б. Родоман (Родоман 2004).

Регионализация приводит к разделению российского пространства, что может стать реальной основой для сецессионистских настроений. Центральная власть вынуждена реагировать:

предпринимаются попытки формирования точек роста в виде федеральных университетов, а также регулирования цен на авиабилеты — например, через дотирование полётов на Дальний Восток и в Калининградскую область, чтобы не потерять связь с этими регионами.

РОЛЬ СТОЛИЦЫ В ФОРМИРОВАНИИ И ТРАНСФОРМАЦИИ

Такая ситуация порождает дискуссию о необходимости переноса столицы. Именно боязнь утраты контроля над регионами и сецессии ряда территорий, а отнюдь не проблема гипертрофированного роста Москвы является главной причиной подобных идей. Вопрос заключается в том, насколько оправдан и результативен подобный шаг и каковы его последствия, в том числе географические. Какие бы цели ни преследовал перенос столиц в централизованных государствах — закрепление новых территорий, усиление власти в регионах, экономическое развитие глубинных территорий, изменение геополитических или геоэкономических приоритетов, — в той или иной степени он затрагивал территориальную структуру геопространства страны, а иногда и сопредельных государств. Несомненно, перенос столицы и трансформация социально-экономического пространства страны взаимосвязаны. Об этом говорит имеющийся опыт, в том числе недавний (Бразилия, африканские, азиатские страны, Казахстан и др.).

Цели и ожидаемые результаты проектов переноса российской столицы понятны. Главные — децентрализация власти, развитие периферийного российского пространства в результате ослабления влияния Москвы, а также сохранение и даже упрочение целостности российского государства. Второй вариант — частичный перенос и рассредоточение столичных функций — имеет аналогичные задачи. Их достижение кажется, на первый взгляд, реальным: перенос столицы ближе к географическому центру приведёт к формированию новых транспортных и других связей, социально-экономическому и культурному развитию новых территорий, позволит разгрузить Москву и улучшить её имидж в глазах россиян. Однако парадокс заключается в том, то перенос столицы либо части столичных функций может не только не дать желаемых результатов, но и привести к прямо противоположным результатам. Любой из этих вариантов неизбежно предполагает, во-первых, большие затраты на инфраструктурное и прочее обустройство, а даст ли это экономический и социальный эффект — большой вопрос. Велика вероятность того, что это приведёт к снижению уровня жизни населения. Неизбежный рост чиновничьего аппарата также потребует дополнительных расходов. Вовторых, ослабление Москвы может привести к усилению не страны в целом, а отдельных регионов и к их сецессии, а возможно и к распаду государства. В России нет демократических традиций и подлинного федерализма, зато существует конкуренция за бюджетные средства, которые перераспределяются Москвой. Большой вопрос, не захотят ли регионы-доноры приобрести как можно больше самостоятельности.

Лучшим решением этих проблем стал бы не перенос столицы, которая неизбежно будет оттягивать на себя ресурсы, а создание новых «полюсов роста» в регионах России, развитие их инфраструктуры, особенно транспорта. Непременно в каждом субъекте должен быть свой университет, чтобы предотвратить утечку умов из периферийных регионов. Одним из полюсов роста могло стать размещение инновационного центра в каком-либо периферийном регионе. Однако Сколково развивается в центре.

Со всей очевидностью происходит дальнейшее укрепление Москвы и усиление её влияния. В столице увеличивается концентрация руководства многих региональных производственных компаний, банков и других предприятий. В результате реформы системы образования увеличится концентрация образовательных учреждений и учащейся молодёжи, что неизбежно приведёт к снижению образовательного уровня и качества населения регионов. Усиливается поляризация по линии «центр-периферия»

по всем направлениям. Это политика федеральных органов государственной власти. Именно поэтому можно утверждать, что вопросы, связанные с переносом российской столицы, скорее всего, не имеют практической подоплёки.

БИБЛИОГРАФИЯ

Алаев Э.Б. Социально-экономическая география: Понятийно-терминологический словарь. М.: Мысль, 1983. 350 с.

Родоман Б.Б. Экологическое значение административных границ // Проблемы приграничных регионов России. М.: ИГ РАН, 2004.

ТРАНСФОРМАЦИЯ ОБРАЗА

СТОЛИЧНОГО ГОРОДА В УСЛОВИЯХ

НЕОЛИБЕРАЛЬНОГО КАПИТАЛИЗМА

Предмет анализа — стратегическая модель архитектуры, сложившаяся в условиях урбанистического поворота, инициированного экономикой неолиберального капитализма. В XXI в. выпукло обозначился альянс архитектуры с неолиберальной экономикой — новой властной силой, структурно противостоящей власти государства, что породило новые профессиональные проблемы. Со своей стороны, экономика делает ставку на город, на систему городов, на их бизнес-связи, на выгодное для бизнеса преобразование среды города. «То, что принято сегодня понимать как всемирный управленческий вызов, становится горячей проблемой непосредственно в городах» (Sassen 2011: 124). Представители бизнес-структур (девелоперы, будущие владельцы, арендаторы, заказчики) ценят и используют притягательность формальной архитектурной новизны, слитой сегодня с небывалой степенью комфортности и технологичности. Урбанистический поворот породил термины «глобальный город», «неолиберальный город», «корпоративный город».

В развитых и развивающихся странах интенсивная трансформация городской структуры и самого образа города происходят на фоне размыкания секторов экономики — рынка, считающегося с законами государства, и рынка неолиберального, ускользающего от гласности и контроля, — за каждым из которых стоит своя философия, политика, история. Доминирующее положение в неравном диалоге занимает неолиберальная экономика. Архитектура существует и действует между двух властных сил — государственной (плановой) и неолиберально-рыночной.

Тенденция имеет планетарный характер, и в различных странах архитектура занимает несходные позиции.

Итак, неолиберальная экономика градоцентрична. И такой сложный механизм, как город, переходит в иное состояние, заменяя или обновляя главные функционально-структурные элементы. Встает вопрос о новой природе процессов, происходящих в городе. Сдвиги постиндустриальной экономики, открытия электронной технологии, активизация когнитивной сферы в целом ускорили мутации внутренних процессов города, воздействуя на его внешний облик. Все вместе объективно видится как ступенька в эволюции системы человеческого общежития.

Геоэкономист А.И. Неклесса утверждает: «Если раньше мировая экономика была ареной, на которой действовали суверенные государства, то теперь она — достаточно автономный персонаж, оперирующий на поле национальных государств» (Неклесса 1999: 72). Наступательный характер неолиберализма, сопровождающийся усилением контроля общества, создает ситуацию крайнего напряжения в социуме. Фантомный характер корпоративной власти неуловим и мало осознан. Признаки перемен озадачивают, традиционные способы существования претерпевают реконструкцию. Новая элита внушает новые мифы. Согласно политологу Полу Тренору, неолибералы видят мир как метафору рынка. В неолиберальной региональной политике сами города как бы «продают» себя на национальном и глобальном рынке.

Они оцениваются как некий товар или подразделения «национальных фирм». «Разумеется, города не могут быть товаром, как не могут быть и фирмами, в этом неолиберализм проявляет себя скорее как философия, а не как экономическая реальность.

Работа рыночных структур рассматривается как этический императив, определяющий все действия человека и способный заменить едва ли не все ранее существовавшие этические убеждения и ценности» (Treanor 2005).

Город как выгодный объект вложения капитала был распознан давно. В теории спациализации Анри Лефевр объясняет пространственные формы как формы, в которые воплощается социальная активность и материальная культура социума. Согласно Лефевру, общество «производит» пространство. Городское пространство Венеции XV в., например, было таким продуктом социальных усилий и творчества. И потому Лефевр предлагает мыслить окружающее человека пространство не только как твоТРАНСФОРМАЦИЯ ОБРАЗА СТОЛИЧНОГО ГОРОДА рение архитектора, но как пространство социальное, которое всегда «производилось», то есть как некий продукт. «Творение и продукт можно различить только через ретроспективный анализ.

Абсолютно их разграничивать, отсекать друг от друга — значит убивать то изменение, которое их обоих порождает» (Лефевр 1974). Городское пространство корпоративного города предстает в этом свете как развитие исторического архетипа.

С 1980-х годов большие города становятся стратегическими точками мирового развития. Транснациональные корпорации (ТНК) фокусируют здесь невиданные прежде информационные мощности в комфортабельных зонах. Глобальные, или корпоративные города позволяют производить информационный обмен в настоящем времени и в глобальном масштабе. «Еще одна причина восхода глобальных городов как стратегических пространств — это глубокие структурные трансформации всей геоэкономики, небывалый взлет сервисной экономики» (Sassen 2011:

124).

В XXI в. экономика неолиберализма рассматривается едва ли не как главная энергетическая пружина, встроенная в городскую ткань. Меняется значимость города — он становится стратегическим оружием неолиберальной экономики. Меняется структура городского проекта. Архитектор работает в связке с девелопером и технологами маркетинга и принимает реальность так называемого хаба — территории выгодного бизнеса. В XXI в.

господствует модель транснационального производства бизнеспространства в городе, опирающаяся главным образом на американскую практику. Еще в 1913 г. манхеттенский небоскреб Вулворт-билдинг — огромный и как бы бестелесный — был признан «храмом коммерции» (Колхас 2013:104). Небоскреб в 1930-е годы — главный паттерн Манхеттена, созданный теоретиками и архитектором Рэймондом Худом, доказавшим энергетическую мощь союза бизнеса и будоражащего активность вертикального пространства. К концу XX в. модель дополняется новейшим паттерном динамичного нелинейного пространства, обладающим энергетикой магического аттракциона, что дает возможность сводить вместе высокую и низкую культуры. К началу XXI в. новый ландшафт власти активно использует два формальных кода архитектуры — элитарный (кластеры строгих деловых высоток) и иконический, наполненный гедонистическими соблазнами (Добрицына 2012: 217). И если первый строится на повторении однородных форм (строгой модернистской вертикали), то второй поражает многообразием и формальной изощренностью.

Рассмотрим трансформацию образа столицы на примере Лондона. Сегодня «Лондон является “лабораторией и испытательным полигоном” неолиберального капитализма, перетягивающим инвестирование от Среднего Востока, России, Индии, Дальнего Востока и Австралазии, как и от США» (Fraser 2012:

14). За последние лет тридцать Лондон во все большей степени становился центром деятельности финансового мира. Корпоративный город активно внедрял в свою структуру зоны элитарного предпринимательства, как и зоны туризма. Как же вырабатывалась регенерационная программа «места по модели бизнеспредприятия»?

В 1970-е годы в Лондоне началась ведомая рынком переделка исторической застройки в эксклюзивную застройку с новыми городскими функциями современного музея или шоппинга — замысловато названная «маркетинг места». Идея, импортированная из США, поначалу была осуществлена в Ковент Гарден.

В 1980-е годы корпоративный город активно внедряет в свою структуру зоны элитарного предпринимательства, как и зоны туризма, рассчитанные на привлечение путешественников.

В этот период особо показательным стал опыт с деловой зоной Кэнэри Уорф, возникшей на территории старых доков Доклэндс после их банкротства. Правительством была создана особая корпорация по реабилитации зоны. Разработка плана стратегического развития района Кэнэри Уорф была поручена американской проектной компании SOM и ряду крупных архитекторов. Появилась зона, привлекательная для работодателей и комфортная для работников с удобной инфраструктурой (легкое метро), с продуманной до деталей структурой релаксации (зеленые зоны, замощение и т.п.).

Если в 1980-е годы такого рода особые «места» строились по программам, рассчитанным на 20–30 лет, то сегодня метод отработан, и сроки внедрения корпоративных новшеств сокращены.

Так, к 2012 г. Лондон радикально меняет скай-лайн ради нового самоутверждения города как одной из столиц мира — едва ли не

ТРАНСФОРМАЦИЯ ОБРАЗА СТОЛИЧНОГО ГОРОДА

первой. Допуская новые высотные акценты в центре, Лондон демонстрирует энергетически усиленное звучание самой сердцевины города. К примеру, Квартал Лондонского моста активно воплощает регенерационную программу по модели Кэнэри Уорф.

Здесь на одном из важнейших транспортных пересечений Лондона создан новый коммерческий район. «Проект оказался экономически эффективным, он передвинул основные корпоративные ценности из Лондонского Сити в южный Лондон и предстал теперь как первый по значимости в городе. Было создано то, что и требовалось — третий бизнес-район Лондона» (Fraser 2012:

15). Высотное сооружение Шард взошло над Лондоном в экономическом единении с этим регенерируемым районом. Шард — самое высокое здание в Европе — содержит в себе офисные пространства мирового класса, собрание эксклюзивных резиденций, пятизвездочный отель Шангри-Ла, интернациональные рестораны и публичные смотровые площадки. Упрочение корпоративного капитализма в этом новейшем коммерческом квартале Лондона достигается благодаря еще одному сооружению — Плейс — 17-этажному зданию инновативной штабквартиры. Задуманное, как и Шард, девелоперским бюро Селлар Проперти, это престижное здание обеспечивает 40 тыс. м2 сверхсовременного офисного пространства. По сравнению с «классическим» решением бизнес-района Кэнэри Уорф Квартал Лондонского моста эклектичен. В качестве высотного акцента здесь высупает иконическое по сути здание Шард, с намеренно смешанными функциями. Деловой вариант штаб-квартиры Плейс, напротив, снизил энергетику высотности офисных эданий.

«Делайте различия» — вот пафос инновационности, который присутствует здесь как важная часть экономической политики и гибкой эстетической программы. Помимо деловых функций корпоративный хаб города озабчен привлечением туристов. Лондон становится центром современной индустрии развлечений.

Здесь возникают откровенно развлекательные сооружения, совмещенные с торговой функцией. Таков торговый центр Вестфилд Стратфорд Сити, расположенный рядом с Олимпийским парком. В целом же можно констатировать сложное столкновение американских паттернов с традиционными европейскими ценностями города как жизненной среды.

При том, что корпоративный город с помощью политики регенерации привлекает в свои программы энергетические силы архитектуры и происходит заметное экономическое продвижение городов, одновременно наблюдается ряд тревожащих негативных явлений, задевающих культурные основы городского общежития.

Так, очевидно не прямое, но типологическое сходство городовгенериков, все заметнее явление пустующих городов-призраков, процессы джентрификации оттесняют малоимущих на периферию. Более того, сверхбыстрый экономический прорыв всегда грозит обернуться нестабильностью.

Казалось бы, Лондон — вершина коммерческого успеха. Но и здесь неолиберальная модель переживает кризис. При том, что альтернатива неолиберальному капитализму сегодня не просматривается, ряд явлений можно расценивать как поиск противовеса господствующей модели, социально и экологически более устойчивого. Сопротивление назревает еще и потому, что проверенные американские паттерны рассматриваются как навязывание единой пространственной и образной схемы всему миру. И такая принципиальная повторяемость сходной конструкции реальности видится как тупиковый вариант, пригодный для неразвитых сообществ. Современному человеку необходим мир с разнообразием публичного пространства, в котором у него возникает возможность реализовать себя, «пространства публичной явленности миру» (по Х. Арендт). Однообразие губительно: богатый «общий мир исчезает, когда его видят только в одном аспекте, мир живет только в многообразии своих перспектив» (Arendt 1958). Но, возможно, самый острый вопрос — образ города, новая непривычная эстетика. которая «празднует различия, эфемерность, спектакль и коммодификацию всех форм культуры» (Harvey 1989: 156) Понятны сегодня и бурные дебаты по поводу двух архетипов городского ландшафта — «город-корпорация» и «городдеревня». Архетип города-деревни (предложен Джейн Джекобс) — малоэтажная застройка, невысокий доход жителей, тесные общинные связи — безусловно уступает место высотному корпоративному городу, в худшем случае становится его симулятивным фасадом (Харламов 2008: 72). Локальная стратегия как бы отодвинута из-за неэффективности, инертности. ИнвестициТРАНСФОРМАЦИЯ ОБРАЗА СТОЛИЧНОГО ГОРОДА онный климат не в ее пользу. Город — не комьюнити, утверждал Льюис Мамфорд, город — кастовое общество (Mumford 1961).

Стоит иметь в виду и предупреждение историка Фернана Броделя: в игре стихий более инертные структуры становятся скорее «объектами, нежели субъектами действий» (Бродель 1993: 12).

Тенденции, однако, имеют свойство меняться. И тот же Бродель настаивает на «постоянной игре глубинных тенденций и к равновесию и к его нарушению в длительной исторической перспективе» (Бродель 1993: 12).

Уловить игру тенденций — проблема архитектуры, вынужденной практически постоянно включать в свой анализ инновационных явлений все новые переменные, часто расположенные за пределами круга профессиональных представлений, ради своевременного и оперативного переосмысления механизма роста города.

Ковент-Гарден. К проекту «Маркетинг места».

Фирма SOM. Деловой район Кэнэри Уорф. Лондон, 1980– Квартал «Лондонский мост». Лондон 2012.

ТРАНСФОРМАЦИЯ ОБРАЗА СТОЛИЧНОГО ГОРОДА

Бюро Renzo Piano Building Workshop. Штаб-квартира Плейс.

Квартал «Лондонский мост». Лондон, 2012.

Бэттерси. Квартал Лондонский мост. Лондон.

БИБЛИОГРАФИЯ

Бродель Ф. Динамика капитализма / Пер. с фр. Смоленск: Полиграмма, Добрицына И.А. Два кода архитектуры. Репрезентация символической власти глобальной экономики // Архитектура и социальный мир / Сб. статей под ред. д. арх. И.А. Добрицыной. М.: ПрогрессТрадиция, 2012. С. 213–228.

Колхас Р. Нью-Йорк вне себя: Ретроактивный манифест Манхэттена / Пер. с англ. М.: Strelka Press, 2013.

Лефевр А. Социальное пространство / Пер. с фр. А. Лазарева // Неприкосновенный запас. 2010. № 2 (70). — Электронный ресурс [Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nz/2010/2/le1.html, дата обращения — 22.07.2013].

Неклесса А.И. Pax Economicana: геоэкономическая система мироустройства // Экономическая наук

а современной России. 1999. № 1 (5).

Харламов Н.А. Ландшафты глобального урбанизма: Власть, маргинальность и креативность. Промежуточная конференция 21-го комитета Международной социологической ассоциации // Социологическое обозрение. 2008. Т. 7. № 3. С. 70–74.

Arendt H. The Human Condition. Chicago, ID: University of Chicago Press, 1958 (2nd ed. — 1998).

Fraser M. The Global Architectural Influences on London // Architectural Design. 2012. No. 1. P. 14–21.

Harvey D. The Condition of Postmodernity: An Enquiry into the Origins of Cultural Change. London: Wiley-Blackwell, 1992.

Mumford L. The City in History. New York: Harcourt, Brace & World, Inc., Sassen S. When Cities Become Strategic // Architectural Design. 2011. No 3.

P. 124–127.

Treanor P. Neoliberalism: origins, theory, definition. 2005. — Электронный ресурс [Режим доступа: http://web.inter.nl.net/users/Paul.Treanor/neoliberalism.html, дата обращения — 22.07.2013].

ФЕНОМЕН / НОУМЕН СТОЛИЦЫ

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

И ОНТОЛОГИЧЕСКИЕ МОДЕЛИ ВООБРАЖЕНИЯ

Столица — образ и понятие, бытие которых поддерживается онтологическим статусом государства и государственности. Однако, если брать немного шире, то мы несомненно можем говорить о различных множественных вариантах феноменологии центра мира. Это подразумевает, кроме всего прочего, обращение к космогоническим контекстам архетипического мифа об основании столицы. Так или иначе, миф о столице / столичный миф оказывается онтологической границей, соединяющей и одновременно разъединяющей феномен божественной воли и божественного указания и ноумен непосредственного властного целеполагания и решения.

Фундаментальная традиция власти состоит в утверждении пространства и пространственности как аутентичной собственности. Пространство есть власть, реализованная и осмысленная онтологически. Вместе с тем, метафизика любой власти является топосом пространственной трансценденции (трансцендентальности). Парадокс онтологии власти заключается в безусловной локальности, конкретной топографичности её претендующей на «абсолютную» пространственность метафизической устремлённости. Всякое место власти бытийствует самодовлеющей пространственностью «центра». Таким образом, власть и властность осуществляют себя как долговременная (в идеале — вечная) топографическая традиция хорологической трансцендентальности;

в этом смысле, власть есть непреходящая онтологическая граница места с его потенциальной пространственностью. Столица, вернее, её образ и миф, выступают в таком случае как устойчивые политические и социокультурные репрезентации имманентной самой себе топологичности власти.

Столичные репрезентации, начиная с древности, связаны, как правило, с ритуалами сакрализации властного пространства как центра. Столица, выступая как «горизонтальное» средоточие и сгущение земной и во многом ещё как бы профанной власти, в то же время представляет себя как пограничный метафизический «узел», в котором в рамках сакральной вертикали соединяются власть земная и власть небесная. Именно с данными процедурами эксклюзивной властной сакрализации пространства связана постоянно расширяющаяся, образно и мифологически, топографическая метафизика столицы и столичности. Столичность места / города становится онтологическим атрибутом, преобразующим, трансформирующим внешние, физико-географические приметы и признаки положения (горная котловина, плато, бескрайняя равнина, остров, предгорье, излучина реки или слияние рек, берег морского залива или озера и т.д.) в мощный — иногда единый, а иногда дуалистический — мифологический нарратив, обладающий целенаправленной сакральной энергетикой, подпитывающей властные дискурсы.

Исторические события, знаменующие гибель государств и, соответственно, их столиц (разрушение, упадок или просто утрата статуса), либо кардинальные государственные и политические трансформации, включающие в себя и перенос столиц, оказываются феноменальным «двигателем», «мотором», с помощью которого формируется, становится, развивается динамичная историческая география столиц. Всякий раз, когда мы наблюдаем или анализируем подобные исторические и историко-географические факты, от нас не должны укрываться и собственно ноуменальные обстоятельства и свидетельства. Покинутое место столичности, утраченная столица или бывшая столица, руины древней столицы — все эти топографические модусы имеют несомненную метафизическую ауру. Мы можем рассматривать и исследовать параллельные миры разных исторических географий — безусловно, связанных между собой, но обладающих, по Фоме Аквинскому, разной контингентностью, и, следовательно, проявляющихся в принципиально различных репрезентациях. Конечно, действительность сама по себе предлагает нам в итоге очень сложные ментально-стратиграфические построения, в которых столичнотопографические перерождения формируют порой изощрённые

ФЕНОМЕН / НОУМЕН СТОЛИЦЫ

совместные историко-географические слои (случаи Нары, Киото и Токио, Киева и Харькова, Константинополя — Стамбула, Вильнюса и Каунаса, Кракова и Варшавы, Москвы и Петербурга). В качестве особого случая приходится изучать так называемые «мировые столицы», порождающие мощные ментальносиловые поля и цивилизационное «эхо» (например, Рим, Париж, Нью-Йорк).

Властные устремления и «поползновения», фиксируемые в том числе основаниями, утверждениями, назначениями и переносами государственных и национальных столиц, формируют также своего рода метагеографию столиц, в которой на первоначальный фактографический слой (традиционная географическая карта с обозначением столиц, сопровождаемая простейшим анализом их размещения, включая физико-, политико- и экономикогеографическое положение) накладывается слой метафизический, где речь идёт уже о соотношении, конфликтах, симбиозах и взаимодействии различных столичных репрезентаций — образных, мифологических, дискурсивных. Мы можем наблюдать здесь своеобразные волновые процессы, турбулентности и «точки бифуркации», которые могут обнаруживать возникновение, возможно, отдельных транс-столичных пространств, обладающих собственной образно-мифологической и сакральной энергетикой.

Наряду с этим, стоит учесть и специфические столичные процессы Нового и Новейшего времени (эпоха зрелого Модерна и начального Постмодерна), заключающиеся в текучих дифференциациях власти политической, экономической, финансовой, культурной. Стало возможным и нужным говорить об экономических, финансовых, культурных столицах — причём не только на национальном, но и на международном уровнях. Интенсивно развивающийся в конце XX – начале XXI в. маркетинг и брендинг городов использует образ и понятие столичности как некий феноменологический институт, позволяющий «делать» столицу чего-либо (чего-нибудь) практически из любого города. Метафора столицы и столичности оказывается в связи с этими ментальными процессами непосредственной частью реальности, формирующейся как сеть достаточно гибких когнитивных представлений.

Онтологические модели воображения применительно к феномену / ноумену столицы должны, на наш взгляд, учитывать следующее базовое предположение: столичность есть феноменологическое выражение исходной пространственной трансценденции власти, однако при этом сам феномен столицы может формировать, создавать, иррадировать ноуменальность столичного пространства. Воображение столицы опирается на очевидную онтологическую синергию конкретного места (местности) и специфики пространственно-властного дискурса. Пространство столицы может рассматриваться как метагеографическое: оно собирает, трансформирует, фокусирует масштабные образы, символы и мифы, развёртывающие концентрированный историко-географический дискурс страны, государства, территории, иногда и вне зависимости от господствующих властных представлений.

Пространственно-онтологическая двойственность, пограничность столицы проявляется в её назывании. Уже сам процесс называния, именования или же переименования столицы означает и оконтуривает дискурсивно-проспективное поле власти. Непосредственное онтологическое расхождение «места здесь-исейчас» (наличная феноменология) и пространства как желаемого метафизического «удвоения» власти (столица не только «застолбляет» пространство, но и как бы удваивает его в акте сакрализации, что является парадоксальным образом «видимым» ноуменом). Имя столицы, даже если она была «выбрана» властью из уже существующих городов, оказывается как бы готовой дискурсивной моделью, в рамках которой происходят дальнейшие образно-мифологические трансформации, превращения, расширения и интерпретации. Следует подчеркнуть, что мы имеем в виду не только и не столько разнообразные лингвистическоэтимологические интерпретации, сколько процедуры семиотического расширения через соответствующую метафорику, метонимизацию столичного имени, ведущих затем и вместе с тем к формированию автономных мифологических нарративов.

Перенос столицы как геополитический проект и акт по своему онтологическому наполнению является попыткой власти переосмыслить свою пространственную трансценденцию. Как правило, подобные проекты и акты чаще всего связаны с известными политическими, идеологическими, экономическими кризисами.

Но если попытаться «заглянуть» немного глубже, то мы можем увидеть здесь исторически редкие властные действия, «претенФЕНОМЕН / НОУМЕН СТОЛИЦЫ дующие» в метафизическом плане на слияние феноменологических и ноуменологических коннотаций в столичных репрезентациях. Иначе говоря, в данном случае происходит онтологическое отождествление конкретного выбранного места и «приписываемого» ему пространственного дискурса с соответствующими перспективными образно-мифологическими расширениями. Искомый ноумен столицы становится идеологическим «ва-банком»

власти и приравнивается, по сути, к феномену повсеместности властного пространства, пространства-как-власти. Постоянный перенос, передвигание столиц при сборе дани и воспроизводстве ритуалов господства над государственной территорией (циклическое передвижение двора и дружины монарха), хорошо известное для ранних этапов человеческой истории и связываемое главным образом с недостаточным развитием коммуникаций, на наш взгляд, может служить всё же и прообразом общего онтологического анализа процесса переноса столицы. Пространство в этом случае выступает как тотально столичное; властное господство лучше всего может быть репрезентировано феноменом текучей, подвижной столичности, ассоциированной с образом монархавластителя (столица там, где властитель, осуществляющий непосредственный контроль над собственным пространством в ходе циклических передвижений). Итак, перенос столицы есть в онтологическом смысле выход за пределы существующего пограничного разделения феномена и ноумена — ноуменальность властного решения о переносе столицы (мы никогда не сможем узнать всех обстоятельств и факторов, способствовавших этому решению) выражается в буквальной феноменальности властного пространства (грубо говоря, центр будет там, где его «назначат»).

В акте переноса столицы пространство власти отождествляется с властью пространства, понятой чисто метафизически; следствием такого подхода онтологическое «расслоение» пространства на пространство-как-место и пространство-без-места (пространствовне-места, пространство-не-место).

ПОЛОЖЕНИЕ СТОЛИЦЫ

КАК ИНДИКАТОР

ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОЙ МОДЕЛИ

Перенос столицы России в последние 15 лет обсуждался не раз. Разговоры о переносе столицы отчетливо вскрывают фундаментальные основы формирования структуры российского пространства: «неслучайность» административно-территориального деления страны, его укорененность в сложившейся институциональной модели, в культуре, и в целом — взаимосвязь экономической дифференциации территории с ценностными установками людей.

Применительно к теме переноса столицы закрепленные в культуре ценности определяют, какой должна быть столица, приемлемая, признаваемая легитимной именно в данном сообществе (то есть в России). Так, в частности, важно знать ответы на следующие вопросы. Понимается ли столица «просто»

как политический центр страны или она, как подспудно считается, должна нести также некую сакральную функцию («душа России», место национальных святынь и т.д.)? Должна ли столица быть крупным экономическим центром или для России приемлем вариант типичной для федеративных стран «моно-столицы» вроде Вашингтона, Оттавы, Канберры (и в прошлом — Бонна)?

Должна ли столица располагаться в пределах основной зоны расселения страны или допустимо ее размещение в геополитически важной периферийной зоне? В общем случае, ответы на данные вопросы коренятся в нормативной модели столичности.

Когнитивные категории — детали мысленного «конструктора», которыми оперируют в процессе мышления. Общеизвестно, что набор и качество таких категорий культурно обусловлен:

пример о том, что эскимосы — в отличие от более южных народов — выделяют десятки видов снега, уже стал азбучным. Уровень когнитивных категорий рассматривается нами здесь исПОЛОЖЕНИЕ СТОЛИЦЫ КАК ИНДИКАТОР...

ключительно в пространственном аспекте: речь идет о том, из каких вообще элементов мыслится состоящим российское пространство. Какими пространственными элементами оперируют российские политики? «Видят» ли они, допустим, как самостоятельные регионы страны Север, Дальний Восток, Урал, или рассматривают их в рамках единого концепта «периферии»? Равновесна ли Центральной России Сибирь — или Европейской России равновелика Западная Сибирь (как это представлено в школьных учебниках), наряду с Восточной Сибирью, Уралом и Дальним Востоком? Или вообще Россию делят лишь на Центральную Россию и Зауралье? Наконец, сакраментальный вопрос:

Россия — страна «западная» или «особая евразийская» (или актуальны другие варианты цивилизационного самоопределения)?

В общем случае, речь идет о когнитивной модели пространства страны.

Таким образом, нормативная модель столичности определяет тип столицы (большая/маленькая, новый город / старинный город и т.д.); преобладающая в обществе когнитивная модель российского пространства — тип ее местоположения (в Европейской части/в Сибири и др.).

«Нормы» столичности. Различия в понимании «нормы»

столицы России строятся, в основном, на различии в отношении к «сцеплению» политики и экономики, а также культуры.

В первую очередь, речь идет о самой возможности разнесения политического и экономического центра страны, инспирированного представлением о пагубно гипертрофированной роли Москвы в политической и экономической жизни России.

Модель 1 соответствует нормативным представлениям, допускающим разнесение политического и экономического центров страны. Она основана на попытке скопировать опыт многих федеративных стран (в первую очередь, США), в которых политическая столица располагается в сравнительно небольшом городе, концентрирующем столичные функции (Вашингтон. Оттава, Канберра, Берн, Бразилиа, Претория; в прошлом — Бонн).

Практическим следствием такой модели являются проекты переноса столицы в малый (новый) город (Москва при этом остается крупнейшим экономическим центром). Приведем пример типичной логики рассуждений в рамках данной модели: «В буН.Ю. ЗАМЯТИНА дущем правильно было бы перенести столицу из Москвы, которая задыхается от людей, пробок, коррупции, сращивания денег и власти. Лучше — в небольшой город — ближе к географическому центру России. Польза такого решения очевидна. Надо разделить финансовый и политический центры страны, как, например, в США — Нью-Йорк и Вашингтон, или как у немцев — Франкфурт-на-Майне и Берлин. Это снизит уровень коррупции. Кроме того, это подтвердит, что Россия — это не московское царство, а современная федерация. Перенос столицы в провинцию также поднимет статус и роль регионов» (Перенос столицы 2006).

Модель 2 признает невозможность разнесения в институциональных условиях России политической и экономической жизни — при этом предлагается использовать традиционную для страны «сцепку» политики и экономики для экономического подъема того или иного региона страны путем перемещения туда политического центра. Данная модель самая распространенная среди сторонников переноса столицы, а варианты размещения новой столицы здесь наиболее многочисленны.

Заметим, однако, что иногда модели 1 и 2 смешиваются друг с другом: само разведение экономического и политического центров осознается как временное: «Одной из наиболее насущных задач страны в этих условиях является отделение бизнеса от политики и политики от бизнеса. Пространственное оформление этого разделения может быть первым шагом к реальным преобразованиям в российской экономике.. Конечно, перенос столицы не сможет снять эту проблему — для этого необходим целый комплекс мероприятий, — но, безусловно, будет весьма способствовать борьбе с коррупцией, которая закрепляется пространственной близостью чиновничества к бизнесу и вживлением механизмов непотизма в ткань государства. Пространственная близость бизнесов и чиновничества всегда была и остается самой благоприятной средой для развития коррупции, постоянно подпитывает ее и создает условия для ее непрерывного воспроизводства. Было бы наивно ожидать, что простая рокировка столиц уничтожит эту проблему, но перегруппировка сил, пускание корней, рекогносцировка коррумпированных элит займет время, и это даст какой-то шанс позитивным переменам» (Россман 2010).

ПОЛОЖЕНИЕ СТОЛИЦЫ КАК ИНДИКАТОР...

Модель 3 основана на представлении о глубоком взаимовлиянии политики государства и места расположения столицы;

акцент при этом делается на то, как специфика конкретного места, его атмосфера влияет на формирование политики размещенной в нем власти. В общем случае, это модель, противоположная модели 2, поскольку подразумевает не только и не столько влияние столичного статуса на местное развитие (интенсификация экономической жизни), сколько, напротив, влияние места на формируемую в нем государственную политику.

Когнитивные матрицы российского пространства. Выбор конкретного места размещения столицы в рамках той или иной модели (кроме нулевой) зависит от когнитивной матрицы российского пространства, в рамках которой действует проектант.

Таких матриц можно выделить пять. Первые три матрицы описал известный политолог В.Л. Цымбурский: традиционные для России «западническая», «евразийская», а также новая концепция «России-Острова». В первом варианте Россия представляется как западно-ориентированная страна, в которой зауральским пространствам отводится незначительная роль: они воспринимаются как пустые с точки зрения плотности населения, бесперспективные в силу тяжелых природных условий; освоение их было бы ненужным распылением сил. Приведем несколько характерных высказываний: «На мой взгляд, пожелание Сергея Шойгу видеть столицу России в Сибири, а не в Москве, можно воспринимать как запоздалую первоапрельскую шутку. Переносы столиц случались, но в данном предложении нет смысла. Отток людей из Сибири уже состоялся, и его вряд ли можно повернуть вспять» (Глазычев 2012).

Во втором варианте важна ориентация на потенциально объединяющую, узловую роль России для Евразии в целом (характерен, например, заголовок: «В случае переноса столицы России Казахстан придется присоединить» (Эксперт 2009).

Вариант «России-острова» описан самим В.Л. Цымбурским:

«Россию конца века можно изобразить в виде огромного триптиха. Его относительно узкие фланги — доуральская Россия и Дальний Восток — отграничены от широкой центральной части, которую образуют Урал и Сибирь, с одной стороны Волгой, а с другой — Леной. На этих реках сосредоточены крупные иноэтН.Ю. ЗАМЯТИНА нические анклавы России — тюркские и финские на Волге, тюркский (якутский) на Лене» (Цымбурский 2007: 292).

Четвертая матрица, по сути, зеркальна первой, западнической: в ее основе лежит представление о «новом гегемоне» мирового порядка в виде Китая или Азиатско-Тихоокеанского региона, из чего выводится представление о необходимости переориентации российской политики (и фокуса региональной политики) в восточном (дальневосточном) направлении (Авченко 2012; Закария 2012).

Кроме того, периодически актуализируется пятая когнитивная матрица России как наследницы Византии (или «Третьего Рима»), подразумевающая концентрацию внимания на Европейской части России, но с акцентом не на Западную Европу, а на исторические центры Руси (Киев, Владимир).

Наконец, самая, пожалуй, распространенная, шестая когнитивная матрица России вовсе не подразумевает единой геополитической картины страны; Россия при этом представляется как бы набором независимых регионов, плохо увязанных между собой. В таком варианте, как правило, предлагается перенос столицы в свой регион или город с целью оживления местной экономической жизни (вариант широко предлагается как региональными политиками, так и простыми жителями), количество вариантов здесь, по сути, бессчетно.

Варианты переноса. Сочетание нормативной модели столичности и когнитивной матрицы пространства России дает основные типовые варианты переноса столиц, представленные в таблице (см. Табл. 1).

Когнитивная Нормативная модель столичности матрица Разведение по- Перенос столи- Учет влияния пространства литического и цы туда, где же- специфики и России экономического лательна интен- атмосферы «Западническая» Лебедянь, Ка- Децентрализа- симов ция с разнесением столичных «Евразийская» Тобольск, но- Перенос столи- Аркаим Обратим внимание на некоторые характерные модели рассуждений.

Западническая модель в сочетании с установкой на разведение политического и экономического центров логично приводит к поиску места для новой столицы среди небольших городов Европейской части страны: на роль столиц предлагаются «Лебедянь или Касимов» (Россман 2010).

Народные тезисы о переносе столицы во Владимир или Тобольск встречаются, в основном, в блогах и нередко аргументируются смесью из всех возможных аргументов. (Характерные примеры: Ермишкин 2012; bezumny_max 2008).

Экзотический, предложенный современными евразийцами Аркаим позиционируется не просто как центр Евразии, но и как «центр мира» (Эксперт 2009).

Особняком стоит широко известный замысел В.Л. Цымбурского, видящего в Сибири цивилизационную основу России:

«Столицу предлагается перенести на новую территорию для того, чтобы новая территория качественно повлияла на государственную политику» (Цымбурский 2007: 291–292).

Вторят ему и местные политики: «Нужно сохранить территориальную целостность нашей страны. Духовность граждан лежит в основе русской души, которая на данный момент находится в Сибири» («Мы засиделись» 2011).

Практически во всех вариантах учет горизонтальных связей и местных особенностей абсолютно не свойственен российскому политическому и геополитическому мышлению. Слепота к региональной ситуации, неразвитость местных горизонтальных связей, недоучет и недоиспользование их потенциала, да и неумение видеть такие связи — оборотная сторона концентрации всего и вся в Москве, неотъемлемая часть проблематики российской столичности. Сам перенос столицы упирается в невозможность подобрать подходящее место: мысленно вынесенная из Москвы столица будто бы зависает в пустоте «где-то над Сибирью».

Проблема российской когнитивной карты не только в том, что она слишком многовариантна (и не ясно, какой вариант верный), — но и в том, что все варианты ее мелкомасштабны: такую нельзя брать в дорогу. Прорисовка крупномасштабных изображений, местных политических, социальных и культурных «водотоков», местных «метрополий и периферий» — это вызов для российской аналитики посильнее, чем примерка «вслепую» столичного венца на десятки российских городов.

БИБЛИОГРАФИЯ

Авченко В. Над столицей тучи ходят хмуро. Столичные амбиции есть не только у сибирских городов, но и у Владивостока // Expert Online. апреля 2012 г. — Электронный ресурс [Режим доступа:

http://expert.ru/ 2012/04/6/nad-stolitsej-tuchi-hodyat-hmuro/#comments, дата обращения — 22.07. 2013].

ПОЛОЖЕНИЕ СТОЛИЦЫ КАК ИНДИКАТОР...

Глазычев В. Колебание воздушных струн. В предложении Шойгу перенести столицу в Сибирь нет смысла // Expert Online. 6 апреля 2012 г. — Электронный ресурс [Режим доступа: http://expert.ru/2012/04/6/ kolebanie-vozdushnyih-strun/?n=172, дата обращения — 22.07.2013].

Ермишкин М. Интернет-комментарий к статье: Попов Александр.

В глушь, в Новосибирск! Какой город Сибири подходит в качестве столицы больше всего // Expert Online. 6 апреля 2012 г. — Электронный ресурс [Режим доступа: http://expert.ru/2012/04/6/v-glush-vnovosibirski/ #comments, дата обращения — 22.07.2013].

Закария Ф. Перенос столицы — толчок экономическим реформам в России? // Электронное периодическое издание «Интернет-проект «ИноСМИ.RU». 30 мая 2012 г. — Электронный ресурс [Режим доступа: http://www.inosmi.ru/economic/20120530/192817155.html, дата обращения — 22.07.2013].

«Мы засиделись в Москве». Депутат Госдумы Виктор Зубарев объяснил, почему он предлагает перенести столицу в Красноярск // Взгляд:

Деловая газета. 11 февраля 2011 г. — Электронный ресурс [Режим доступа: http://vz.ru/society/2011/2/11/468065.html, дата обращения — 22.07. 2013].

Перенос столицы из Москвы даст толчок развитию страны: эксперты // Новости ИА Regnum. 6 июля 2006 г. — Электронный ресурс [Режим доступа: http://www.regnum.ru/news/669556.html, дата обращения — 22.07. 2013].

Россман В. Перенос столицы России: схема анализа // Представительная власть — XXI век: законодательство, комментарии, проблемы. 2010.

№ 2–3. С. 37–46. — Электронный ресурс [Режим доступа:

http://www.ivrome.ru/2010/04/perenos-stolicy-rossii-sxema-analiza/, дата обращения — 22.07.2013].

Цымбурский В.Л. Остров Россия. Геополитические и хронополитические работы. 1993–2006. М.: РОССПЭН, 2007. 544 с.

Эксперт: В случае переноса столицы России Казахстан придется присоединить. ИА Росбалт. 26 февраля 2009 г. — Электронный ресурс [Режим доступа: http://www.rosbalt.ru/piter/2009/02/26/621633.html, дата обращения — 22.07.2013].

bezumny_max. Интернет-комментарий в журнале new_capital_ru. 30 мая 2008 г. — Электронный ресурс [Режим доступа: http://new-capitalru.livejournal.com/11803.html, дата обращения — 22.07.2013].

ПЕРЕНОС СТОЛИЦЫ

И АНГЛО-САКСОНСКАЯ

ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА

Британская империя во время своего расцвета не представляла собой четко оформленную единообразную систему власти, при которой любые вопросы должны были решаться в Лондоне.

Исследователи говорят даже об империи как основанной на единых правовых принципах сети торговых связей, которые помогли подключить огромные территории к работе на созданный промышленной революцией мировой рынок. Так работал локомотив быстрого капиталистического развития. Местная власть играла серьезную роль в управлении как Англией, так и Британской империей (в первую очередь — Великобританией и доминионами) в целом. Меньшая степень централизации в управлении и бльшая свобода личной инициативы вела к иной роли столиц — не столь значительной, как, скажем, в государствах континентальной Европы, в том числе в России1. Даже исторически сложившаяся столица Англии (а следовательно, и всей Британской империи), Лондон — центр не только политико-административный, но и хозяйственный и культурный, так до конца и не был перестроен как имперская столица, и потому, кстати, не стал городом — архитектурным памятником, подобно Санкт-Петербургу, Праге, Вене или Парижу2.

Обращение к теме конференции — переносу столиц — дает яркую возможность осветить отношение к феномену столицы в англо-саксонской политической культуре3. Близость к власти Осознание этого обстоятельства недавно стало фактом российской общественной полемики (Гайдар, Снеговая 2013).

Сегодня, впрочем, Лондон играет в Великобритании роль даже большую, чем Москва в России.

Термин «англо-саксонский» используется в статье для обозначения мира, вышедшего из переселенческих колоний Британской империи. Этот

ПЕРЕНОС СТОЛИЦЫ И АНГЛО-САКСОНСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА

необязательно тянула за собой экономические выгоды и преимущества, так что столицы могли остаться «моногородами» — центрами политической власти, но экономическими и культурными карликами; и именно эта ограниченность столичного статуса сделала перенос столицы чрезвычайно распространенным политическим ходом в «британском мире» Нового времени — эпохи становления государственности и административно-территориального деления британских колоний. Будучи столь характерным для англо-саксонской политической культуры, перенос столиц освещает не только ее уже упомянутые особенности, но и такие черты, как умение находить компромисс, как недоверие к «большому государству» и масштабным государственным проектам.

Важно подчеркнуть, что после мировых войн XX столетия экономически развитые страны повсеместно переходят к масштабному государственному регулированию экономики и социальных отношений, не отказываясь от него и после 1980-х годов, когда неолиберальный переход к частичному демонтажу «государства всеобщего благоденствия» сопровождался декларациями верности идеалам laissez-faire. Сфера ответственности государственной власти повсеместно значительно расширилась и углубилась, так что в последние сто лет о переносе столиц в сформировавшихся (а значит, и не нуждающихся в таком сильном лекарстве) государствах «британского мира» не слышно — такие замыслы были бы восприняты как ничем не обоснованный произвол.

В своем сообщении я остановлюсь на переносе столиц в переселенческих британских колониях, ставших независимыми государствами, — Соединенных Штатах Америки (включая столицы штатов), Канаде, Австралии, Новой Зеландии, Южноафриканской республике. Поскольку феномен переноса столицы часто связан с феноменом распределения столичных функций между двумя или несколькими городами, следует отметить, что в англосаксонском конституционном праве столица — это место пребывания верховного законодательного органа.

Когда в 1774 г. противоречия между 13 британскими колониями в Северной Америке обострились до предела, представитермин условный, но позволяет избежать слишком узкого «англо-американский».

тели колоний собрались на Континентальный конгресс, уже в 1776 г. провозгласивший независимость нового государства — Соединенных Штатов Америки. Местом заседаний стала тогдашняя столица Пенсильвании Филадельфия. Этот столичный статус Филадельфия сохраняла с единственным перерывом (27 сентября 1777 г. заседание Континентального конгресса состоялось в Ланкастере, Пенсильвания) вплоть до принятия первого основного закона страны — Статей Конфедерации (ратифицирована 1 марта 1781 г.) и окончания в 1783 г. Войны за независимость. Затем Конгресс Конфедерации менял место пребывания, заседая в Принстоне, Нью-Джерси (30 июня – 4 ноября 1783 г.), Аннаполисе, Мэриленд (26 ноября 1783 – 19 августа 1784 г.), Трентоне, Нью-Джерси (1 ноября – 24 декабря 1784 г.), а затем переехав 11 января 1785 г.

на несколько лет в Нью-Йорк.

Вскоре выяснилось, что слабость центральной власти, в соответствии со Статьями Конфедерации, угрожает самому существованию молодого государства. В 1787 г. был созван конвент, разработавший новую федеративную Конституцию 1787 г. (ратифицирована 21 июня 1788 г., действует c 4 марта 1789 г. до настоящего времени), которая дополнила сильную власть штатов сильной властью центра4. В Конституции предписывалось создание федерального округа (то есть столицы, не принадлежащей ни одному из штатов, а следовательно, не зависящей от них) размером не более 10 квадратных миль (cтатья 1, раздел 8). Основной создатель Конституции Джеймс Мэдисон (1751–1836) отстаивал идею такой столицы в памфлете № 43 (опубликован 23 января 1788 г.) из сборника «Федералист» в защиту нового государственного устройства. Впрочем, идея создать «федеральный город»

рассматривалась Континентальным конгрессом еще в 1783 году.

Достигнутый летом 1790 г. выбор места новой столицы стал частью сложного компромисса между интересами штатов преимущественно аграрных, таких как Виргиния, и в серьезной степени торгово-финансовых, таких как Нью-Йорк; ключевыми авторами компромисса были виргинцы Томас Джефферсон (1743– 1826) и Джеймс Мэдисон, и нью-йоркец Александр Гамильтон Следует подчеркнуть, что со времени принятия Конституции роль центральной власти выросла, что стало особенно заметно с 1930-х годов.

ПЕРЕНОС СТОЛИЦЫ И АНГЛО-САКСОНСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА

(1759–1805). В итоге, было решено создать столицу в преимущественно сельской местности на юге вдали от портов (чтобы не создавать порочной близости политиков и богачей);

взамен федеральное правительство принимало выгодные финансистам меры, обязуясь выплатить по номиналу долги штатов, восходившие, в основном, ко времени Войны за независимость. Уже в июле 1790 г. был принят Акт об установлении временного и постоянного места пребывания правительства Соединенных Штатов (1 Stat. 130), который предусматривал примерное расположение будущей столицы — у слияния рек Потомак и Анакостия, между двумя рабовладельческими аграрными штатами, Мэрилендом и Виргинией, где совсем неподалеку, в Маунт-Верноне, находилась усадьба главнокомандующего Армией США в годы Войны за независимость и первого президента страны (1789– 1797) по новой Конституции Джорджа Вашингтона (1732–1799).

Роль временной столицы вплоть до 12 августа 1790 г. исполнял Нью-Йорк, а затем до 1800 г. — Филадельфия.

В августе 1791 г. французский архитектор-любитель, участник Войны за независимость США Пьер-Шарль Л’Анфан (1754– 1825) представил масштабный неоклассический план нового города — Вашингтона, округ Колумбия. Впрочем, уже через несколько месяцев после начала работ неуживчивый архитектор был отстранен от дел. 13 октября 1792 г. (300-летие открытия Америки Колумбом) и 18 сентября 1793 гг. были заложены первые камни Белого дома и Капитолия, а в конце 1800 г. еще не достроенные здания заняли президент и законодатели (согласно акту 1790 г., органы власти должны были переехать из Филадельфии к первому понедельнику декабря 1800 г.). В том году в федеральном округе проживали уже 3087 жителей, в том числе 623 раба. Нельзя, впрочем, сказать, что Вашингтон строился совсем на пустом месте: на территории федерального округа уже находился основанный в 1751 г. городок Джорджтаун, который, правда, был включен в его состав только в 1871 году.

Вплоть до Гражданской войны 1861–1865 гг. Вашингтон оставался глубоким захолустьем, оживавшим лишь в период сессий Конгресса. Первоначальный замысел регулярной классической столицы Л’Анфана был окончательно воплощен в жизнь только к 1940-м гг. под влиянием так называемого «Движения за красоту города» (City Beautiful Movement) рубежа XIX–XX вв. Вашингтон представляет собой квадрат со стороной примерно 10 миль с двумя наложенными друг на друга сетками улиц: одной перпендикулярной (пронумерованные по оси «восток— запад» и названные по буквам алфавита по оси «север — юг» улицы — streets) и другой радиальной — проспектами-лучами (avenues), которые отходят от Капитолия, Белого дома и небольших площадей (circles) и носят, за небольшим исключением, имена штатов. Главной парадной магистралью города служит Pennsylvania Avenue, соединяющая Белый дом и Капитолий. Бульвар National Mall тянется с востока на запад от Капитолия до реки Потомак. Оси, проходящие через Капитолий, делят город на четыре части: северо-запад (N.W.), юго-запад (S.W.), северо-восток (N.E.) и юго-восток (S.E.).

До 1961 г. (XXIII поправка к Конституции США) граждане федерального округа не имели права участвовать в выборах президента. Впрочем, и в наши дни вашингтонцы, платя федеральные налоги, избирают лишь одного депутата-наблюдателя в Конгресс без права голоса.

Столицы менялись в 26 из 50 североамериканских штатов, причем в 12 штатах более одного раза (рекорд ставит штат Джорджия, у которого сейчас 13-я столица по счету, а столичным статусом обладали всего 11 городов), однако после 1910 г. таких переносов не было5. Переносы столиц обычно были характерны для раннего этапа оформления политико-административной структуры штата: в 17 случаях из 26 все переносы происходили в первые 25 лет существования штата и лишь в трех случаях (два из них, в Джорджии и Луизиане, — на Юге, где после Гражданской войны 1861–1865 гг. вплоть до 1877 г. шла так называемая реконструкция — возвращение «мятежных» штатов в Союз) переносы продолжались и после 50 лет его существования. Ровно так же, как Вашингтон — сравнительно небольшой «моногород», так и столицы 33 из 50 штатов — не самые населенные их города.

После завоевания Соединенными Штатами Америки независимости в 1783 г. к северу от этого нового государства сохранились четыре британские колонии: Нижняя Канада (Квебек, переУчитывались лишь перемены столиц штатов, а не британских колоний и территорий США, которые стали штатами впоследствии.

ПЕРЕНОС СТОЛИЦЫ И АНГЛО-САКСОНСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА

шедший к британцам от французов в 1763 г. по итогам Семилетней войны), Верхняя Канада (Онтарио), Нью-Брансуик и Нова-Скотия.

Хотя эти колонии остались верны метрополии и в годы Войны за независимость, и во время англо-американской войны 1812– 1815 гг., восстания 1837 и 1838 гг., пусть слабые, ознаменовали необходимость реформ. В 1841 г. Верхняя и Нижняя Канады составили единую Провинцию Канада, столицей которой стал англоязычный Кингстон (Онтарио). Парламент провинции менял местоположение столицы: в 1844 г. столицу перенесли в Монреаль (Квебек), а после того, как 25 апреля 1849 г. толпы англичан, протестовавшие против решения возместить убытки участникам (в основном, франкоязычным) восстания 1837 г., сожгли здание парламента, — в Торонто. В 1852–1856 и 1858–1866 годах столичные функции исполнял Квебек-сити, в 1856–1858 г. — вновь Торонто, хотя уже в 1857 г. королева Виктория избрала новой столицей Канады поселение Оттаву (сейчас — четвертый по величине город Канады). Оттава обладала выгодным расположением: поселение находилось, во-первых, в отдалении от границы с США, и вовторых, в примерной середине между регионами страны. Тем не менее, перенос столичных функций затянулся до 1867 г., когда к Провинции Канада были присоединены Нью-Брансуик и НоваСкотия, составив Доминион Канада. В 1871 г. к доминиону присоединилась находящаяся на Тихоокеанском побережье Британская Колумбия, а в 1949 г. — остров Ньюфаундленд и материковый Лабрадор. Тем не менее, здесь вопросов о переносе столицы уже не возникало — Оттава осталась столицей Канады, чья окончательная независимость была утверждена позднее, чем в других доминионах, только в 1982 г. Канадским актом.

Быстрый экономический и демографический рост шести британских колоний Куинсленд, Новый Южный Уэльс, Виктория, Южная Австралия и Западная Австралия в конца XIX в.

привел к решению об объединении на федеративной основе в единое государство Британского содружества — Австралию (Конституция 1900 г., действует с 1 января 1901 г.). За столичный статус боролись крупнейшие города Сидней и Мельбурн, так что парламент Австралии решил построить, как в Соединенных Штатах, новую федеральную столицу, которая бы не принадлежала той или иной провинции: статья 125 главы IV Конституции АвстА.А. ИСЭРОВ ралии предписывает место для строительства новой столицы в Новом Южном Уэльсе не менее, чем в 100 милях от Сиднея.

Мельбурн должен был оставаться временной столицей до окончательного переноса всех ведомств в новый город. Министерство внутренних дел провело международный градостроительный конкурс, на котором в 1911 г. победили супруги Уолтер Берли (1876–1837) и Марион Махони Гриффины (1871–1961) из Чикаго.

12 марта 1913 г. город получил свое название — Канберра, и началось строительство. Как и у Л’Анфана в Вашингтоне, у супругов Гриффинов не сложились отношения с местными властями.

Временное (!) здание парламента открылось лишь 9 мая 1927 г., а министерства стали переезжать из Мельбурна лишь после Второй мировой войны. Основа плана Гриффина — искусственное озеро, обрамляющее «парламентский треугольник», была создана только к 1964 г., а постоянное здание парламента открылось только в 1988 г. В том же году был принят акт о самоуправлении включающей Канберру небольшой Австралийской столичной территории (Australian Capital Territory), практически уравнявший ее с провинциями страны.

Новая Зеландия также прошла через смену столиц. Первый губернатор колонии Новая Зеландия, выделенной из австралийского Нового Южного Уэльса в 1841 г., Уильям Хобсон (1792– 1842) выбрал удобную гавань на севере Северного острова для столицы, получившей имя Окленд. На рубеже 1850-х – 1860 годов на Южном острове Новой Зеландии начались золотые разработки, население стало быстро расти — и возникло опасение, что Окленд расположен слишком далеко от развивающихся земель.

Чтобы сохранить единство британских поселений на Северном и Южном островах, в ноябре 1863 г. премьер-министр колонии Альфред Дометт (1811–1887) выступил за перенос столицы в Веллингтон — поселение у разделяющего острова пролива Кука. Веллингтон уже был известен — 7 июля 1862 г. в нем состоялось выездное заседание парламента Новой Зеландии. Приглашенные из Австралии комиссионеры также признали Веллингтон лучшим выбором: поселение находилось в центре Новой Зеландии и обладало, как и Окленд, хорошей гаванью. С 1865 г. Веллингтон остается столицей Новой Зеландии, хотя население Окленда по-прежнему намного больше столичного.

ПЕРЕНОС СТОЛИЦЫ И АНГЛО-САКСОНСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА

Ситуация, похожая на канадскую середины XIX в., повторилась в начале XX в. в Южной Африке. После присоединения бурских республик Трансвааль и Оранжевая к Британской империи после англо-бурской войны 1899–1902 гг. победители не решились сохранить столичные полномочия за основанным голландцами в 1652 г. Кейптауном — столицей Кейп-Колони, окончательно перешедшей британцам в 1814 г. Впрочем, если в Канаде британские власти пошли на создание новой столицы, то в Южной Африке столичные функции были разделены: парламент созданного в 1910 г. из двух уже британских (Кейп-Колони и первоначально бурского Наталя, завоеванного в 1843 г.) и двух еще недавно бурских колоний доминиона Южноафриканский Союз был размещен в Кейптауне, кабинет министров — в столице Трансвааля Претории, а верховный судебный орган — в столице Оранжевой Блумфонтейне. Столица Наталя Питермаритцбург получил финансовую компенсацию. Отчаянно сражавшиеся за независимость буры стали верными союзниками своих победителей англичан в создании системы апартеида. В наше время разделение столичных функций сохраняется: парламент заседает в Кейптауне, президент и кабинет — в Претории (там же находится основная часть иностранных посольств), Верховный апелляционный суд и Комиссия по судебной системе — в Блумфонтейне, а Конституционный суд и Комиссия по правам человека — в Йоханнесбурге, символически занимая место старинной тюрьмы, где среди многих отбывали наказание Махатма Ганди и Нельсон Мандела. В конституции Южноафриканской республики (1996) содержится лишь указание на то, что местом пребывания парламента служит Кейптаун и что парламент имеет право своим актом изменить место заседаний, то есть перенести одну из столиц (глава 4, статья 42.6).

БИБЛИОГРАФИЯ

Гайдар М.Е., Снеговая М.В. Познается в сравнении: Свобода — равенство — Нью-Йорк // Ведомости. 15.05.2013.

Исэров А.А. CША. Северо-Восток. Путеводитель. М., 2008.

Arnebeck B. Through a Fiery Trial: Building Washington 1790–1800, Lanham (Md.), 1991.

Eastwood D. Government and Community in the English Provinces, 1700– 1870. Houndmills, 1997.

Elkins S., McKitrick E. The Age of Federalism: The Early American Republic, 1788–1800. N.Y., 1993.

Ellis J.J. Founding Brothers: The Revolutionary Generation. N.Y., 2000.

Fortenbaugh R. The Nine Capitals of the United States. York (Pa.), 1948.

The Oxford History of the British Empire / Editor-in-Chief Wm. Roger Louis.

Oxford, 1998–1999. 5 vols.

ФАНТОМ ПЕРЕНОСА СТОЛИЦЫ

В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ

ПЕРЕНОС СТОЛИЦЫ

VERSUS ДЕЦЕНТРАЛИЗАЦИЯ СТРАНЫ?

Сколь актуальна тема переноса столицы сейчас в России?

Весьма актуальна — но не тема переноса, а сама тема столицы:

монопольного положения и гиперцентрализации страны. Очень болезненен разрыв столицы и страны — она состоит из двух резко различных частей. Такой контраст, сильная и острая поляризация ландшафта, противостояние и противопоставления столицы и страны социально и политически опасно… Сама идея переноса столицы — симптом полной пространственной невменяемости, непонимания устройства ландшафта России. Эта идея в последние два десятилетия мелькает на периферии дискурса, иногда выплескиваясь и в центр дискуссий, проникая в политические программы.

Тема переноса столицы исходит из двух источников.

Из верного ощущения тяжести проблем Москвы. Состояние Москвы таково, что даже самые простые ее проблемы уже неразрешимы, например — транспортная; а это ведь самая простая проблема. Архитектурно-планировочные, экологические, социальные, культурные проблемы тяжелее. Москва и не управляема и не самоуправляема!

Есть две струи в потоке дискурса «перенос столицы». Первая — В.Л. Цымбурского (яркий геополитик-фантазер). Это «сознание» людей, чья социальная, культурная, политическая, даже жизненная позиция — позиция Центра и страны в целом. Страна при этом сведена к государству, его явно или неявно полагают империей, она сведена к связке «Центр — подвластное пространстВ.Л. КАГАНСКИЙ во». Каскадное сужение представления, понятия и жизненного горизонта! Люди имперского сознания исходят из соображений концептуальных, фактических или фантастических. Пример концептуального нормативного соображения: столица должна находиться в центре страны (у большинства сопоставимых с Россией стран это не так). «Должна» — этот тезис не доказан, если вообще доказуем. Москва находится не в центре страны, следовательно, нужно перенести столицу в центр. На краю — верно; Москва в масштабах большой страны действительно — на границе.

Вторая струя — неотрефлектированное, болезненное и острое провинциально-периферийное сознание — стремится растождествить Москву и РФ, потому что РФ сейчас — придаток Москвы.

Ярко выраженное неприятие Москвы, острый комплекс негативных эмоций по поводу Москвы — москвофобия, присуща большей части населения России, это — удел не только социальных низов — оно ярко и у провинциальной интеллигенции и среднего класса. Москву очень не любят и желают лишить ее привилегированного статуса. В определенном смысле вся РФ сейчас — очень большое Подмосковье. Но страна не желает им быть, зависеть всецело от Москвы. Московская агломерация отождествляется с Центром империи, а москвичи — с привилегированным классом.

Москва и москвичи мифологизированы, а частью уже и демонизированы. Налицо желание растождествить Москву и Россию и иметь некую нецентрализованную Россию с новой маленькой столицей. Но никакой последовательности здесь нет — про изгнание Москвы из РФ никто не говорит. Хотя исторически недавний прецедент есть — Сингапур, былой главный центр Малайзии, — был вынужден уйти. Его огромный успех известен. Москву же при гипотетическом «изгнании» из РФ ждет катастрофа… Основа «процветания» Москвы — именно и только ее привилегированное место в современной России.

В коридорах власти идея переноса столицы муссируется, как и многие идеи, абсурдные и вредные, вроде резкого сокращения числа субъектов федерации путем их «объединения» или полной перекройки страны с ликвидацией «национальных» субъектов федерации. Пытаются осуществить частичный перенос функций столицы в Петербург, объявить Петербург культурной столицей России, присвоить ему статус морской столицы, раз Москва сухопутФАНТОМ ПЕРЕНОСА СТОЛИЦЫ...

ная столица России. Однако Балтийский флот лишился военного значения, если и имел его когда-то.

Были новые страны, действительно имевшие проблемы обретения столицы. Казахстан — не государство, а административная единица СССР — должен был решить проблему заново. В современной России все иначе. Автоматически делать вывод о необходимости переноса столицы нельзя!

Во-первых, российское пространство очень символически нагружено. Центр замещает символически страну. Исторические связи, вся символика вплоть до муссируемой сейчас мифологемы о том, что Москва — Третий Рим или, может быть, уже Четвертый Рим.

Во-вторых, Москва — не в формально-географическом центре территории России, зато в функциональном центре и не так уж далеко в масштабах страны от центра освоенной территории. За полтора столетия транспортного строительства Москва создала вокруг себя паутину путей сообщения и оказалась в ее центре;

добавилась и центростремительная сеть авиамаршрутов. Все дороги ведут в Москву, центр сообщений современной России. Именно такая центростремительная сеть и делает пространство в основном бессвязным! Транспортная сеть страны такова, что связаны радиальные направления «центр — периферия» и плохо связаны или не связаны прямо соединяющие места между собой хордовые направления. Периферия страны — а это бльшая ее часть — внутри себя почти бессвязна; что верно и для страны в целом и для иных ее территориальных уровней. Это характерно и для самой Москвы — плохо связаны периферийные районы.

В-третьих, это чрезвычайно дорогая акция. Вся страна должна будет работать десятилетия на создание новой столицы, перенос туда функций Москвы, перестройку связей, новое громадное строительство и прочее.

В-четвертых, это не разрешит проблемы Москвы. Вместо одной проблемы будет две — создания новой столицы, и проблема Москвы.

Существующая Россия и Москва взаимно пригнаны. Страна со столицей в ином месте окажется другой страной. Предложение перенести столицу в другой город, удаленный от Москвы, — предложение расколоть страну. Как только столица будет переВ.Л. КАГАНСКИЙ несена, появятся две России. Новая столица России — новая Россия!

Сверх-централизованное пространства чревато бременем проблем. Решения принимаются и финансовые потоки распределяются далеко от самих мест — налицо отрыв от территории. Гиперцентрализация — это и смысловой отрыв центров принятия решения от подавляющей части территории. Страна необозрима из единственного центра, что неэффективно, несправедливо, опасно. Централизация может быть локально эффективна в чрезвычайной ситуации типа ведения большой войны. Если ее нет, то сверхцентрализация — только бремя. Она высасывает все соки и энергичных талантливых людей в Москву. В Москве они неэффективно реализуются, потому что их избыток, а в остальной стране — недостаток. Я немало путешествую и вижу, как остра эта проблема. Все энергичные люди уезжают в Москву или за границу, и места ощущают очень острый дефицит людей.

1990-е годы при немалой хаотичности в хозяйственной, политической и общественной жизни были эпохой неслыханной децентрализации; РФ становилась федерацией. Если бы экономический подъем 2000-х годов не сопровождался рецентрализацией, то мы бы сейчас жили в другой стране. И экономически явно богаче за счет более эффективного использования ресурсов; централизация мешает эффективно использовать ресурсы большого разнообразного ландшафта. Однако страна опять вернулась в свою централизованную модель.

Массы приняли рецентрализацию — они хотят централизованную страну, однако не любят Москву. Но это две стороны одной медали — нельзя отделить одно от другого. Сильное централизованное функционально большое государство — значит, привилегированная столица. Москва живет на статусно-позиционную ренту. «Статусная» — это понятно, «позиционная» — Москве создали центральное географическое положение. Но и почти вся экономика страны рентная, только за счет природных ресурсов.

Представим себе условный пример. США — переносим столицу в Нью-Йорк, переносим Голливуд, перебазируем Кремниевую долину, штаб-квартиры крупнейших корпораций, все лучшие университеты и т.д. Если все это сделать, то возникшее пространство по уровню централизации сильно уступит СССР и современФАНТОМ ПЕРЕНОСА СТОЛИЦЫ...

ной РФ. Одна из причин успехов США — полицентричность ее ландшафта, значительная роль штатов и мест.

Стоит подчеркнуть, что вредно делать. Нельзя переносить столицу в Петербург — это его погубит. Петербург — бесценный для молодого пространства страны культурный центр. Новые функции, приток денег, людей и транспортных средств разрушат его уникальный очень креативный ландшафт.

Строительство же столицы на пустом месте означает символический разрыв преемственности: «Строим НОВУЮ СТРАНУ!». Но власть стремится продемонстрировать, наоборот, преемственность всех имперских проектов России и представить современную РФ как замечательный синтез этих исторических проектов. Новая столица — наоборот, символ отказа от преемственности. Сколько знаю, такого проекта никогда ни у кого не было, ни о чем подобном не говорилось.

Россия сверх-централизована, но это не значит, что нужно создать второй такой суперцентр. Нужна радикальная и быстрая децентрализация страны. Восстановление бюджетного паритета между федеральным бюджетом и бюджетами субъектов Федерации будет шагом туда, куда прямо в лоб идет идея переноса столицы. Это приведет к подъему городов следующего уровня и вообще оживлению (а то и спасению) многих мест; и — конечно — сокращению роли Москвы. Децентрализация только укрепила бы страну. Потому что кризис в Москве сейчас — кризис и катастрофа всей России. Кризисы последних десятилетий происходили в Москве, а обрушивались на всю Россию. Сама сверх-централизация катастрофична для страны. Но решение о глубокой децентрализации может принять только элита, способная принимать решения на столетия вперед. В нынешней же общественной, культурной и политической ситуации не видно возможностей для принятия осмысленных решений такого типа и уровня.

Можно решать проблемы, породившие прожект переноса столицы, иным, непрямым путем; при этом будут решены и многие другие проблемы!

Более подробно о российском пространстве автор писал ранее (Каганский 2010; Каганский 2011).

БИБЛИОГРАФИЯ

Каганский В.Л. Россия как большая страна: проблематизация // Страныгиганты: проблемы территориальной стабильности. М., 2010. С. 75– Каганский В.Л. Исследование российского культурного ландшафта как целого и некоторые его результаты // Международный журнал исследований культуры. 2001. № 4 (5): Культурная география. С. 26– 41. — Электронный ресурс [Режим доступа: http://www.culturalresearch.ru/ru/archives/76-2011geography, дата обращения — 22.07.

КАЗАХСТАНСКИЙ ОПЫТ

ПЕРЕНОСА СТОЛИЦЫ

ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЙ, ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЙ,

ЭКОНОМИЧЕСКИЙ АСПЕКТЫ

Столица занимает важное место в политической системе любой страны. Именно из столицы исходят ключевые для страны политические решения. В столице вершится судьба страны и её народа. Столица, как правило, является финансовым, научным и культурным центром страны. Столица является одним из символов государства.

Как свидетельствует история, ни в одной стране мира столица не может вечно оставаться на одном месте. Так, неоднократно менялось место расположения столицы в Китае и Японии, в России, в Финляндии и других странах. Вопрос о переносе столицы остро дебатируется в Южной Корее, Японии, Иране, Италии и многих других странах. Бурные изменения политической карты мира, активизация внутренних модернизационных процессов и многое другое заставляет политическую элиту страны время от времени менять место расположения столицы и тем самым давать ответ на вызовы истории.

В этом смысле Казахстан не представляет исключения. Перенос столицы Казахстана из Алматы органично вписывается в контекст национальной и всемирной истории, о чём не раз писали отечественные и зарубежные специалисты (Ертысбаев 2005). Сам Казахстан за неполные сто лет четырежды переносил столицу из города в город (Оренбург, Кзыл-Орда, Алма-Ата, Астана).

И всё же перенос столицы для любой страны — событие достаточно неординарное, поскольку сам перенос зависит не только от желания политической элиты и населения конкретной страны, но и от возможностей, которыми они располагают. Эти два фактора редко совпадают.

Уже поэтому перенос столицы является не слишком частым событием в жизни той или иной страны. При этом всякий раз возникают два варианта: перенести столицу из одного города в другой или создать новую столицу практически с чистого лица, в соответствии с предварительно разработанным планом.

Уникальным бывает и совокупность факторов, обуславливающих принятие решений о переносе столицы. Решающую роль, как правило, играют внутренние факторы. Государство может целенаправленно стимулировать социально-экономическое развитие какого-либо региона, создать новые рабочие места, придать внутренним миграционным потокам более регулируемый и предсказуемый характер, создать новые финансовые центры и свободные экономические зоны, привлечь иностранные инвестиции и тем самым способствовать ускорению экономического роста.

Однако многое упирается не только во внутренние, но и во внешние факторы. Государство может перенести столицу с целью избежать внешних угроз, обозначить новые цивилизационные и геополитические ориентиры, интенсифицировать внешнеэкономические связи, полнее использовать транспортно-коммуникационный потенциал государства и т.д.