«ОТ СВИТКА ДО ИНТЕРНЕТА: библиотека образование чтение Москва РУССКОЕ СЛОВО 2010 ББК 78.3 О-80 Автор проекта В.И. Митина Главный редактор Л.В. Дудова Заместитель главного редактора Л.Н. Дмитриевская Редакционный совет: ...»

208 Библиотека и книга в истории и культуре в человеческий быт, в повседневность. Свет падает на младенца, анСвятое семейство и ангелы. святых образов на картине. В руках Марии Ветхий завет, где пророками предсказано появление ее сына: череда свидетельств, знамений, начиная со времен Моисея, предвещала рождение этого младенца.

Со смертью Саскии жизнь Рембрандта сильно изменилась.

В это время художник своим творчеством опережал эпоху, поэтому оставался непонятым современниками, а значит, терял заказы и вместе с ними возможность содержать большой роскошный дом, где прошла его самая счастливая пора жизни. После распродажи в 1657–1658 гг. дома и имущества Рембрандт перебрался на окраину Амстердама, в еврейский квартал, где провел остаток жизни со своей гражданской женой, бывшей служанкой, Хендрикье Стоффелс. На их неравный брак не давали разрешения власти, а Церковь преследовала незаконное сожительство, признав незаконнорожденной дочь Рембрандта и Хендрикье Корнелию.

Самым близким человеком для художника оставался Титус.

Рембрандт написал много портретов сына, в том числе с книгой — «Читающий Титус» (1656).

Л.Н. Дмитриевская. Книга в творчестве Рембрандта 1650–1660 годы стали вершиной творчества художникапортретиста. Написав за всю жизнь около трехсот портретов, Рембрандт проник в человеческую сущность, научился отражать ее цветом, светом и тенью, был свободен от того, чтобы угодить заказчику, так как чаще всего в качестве моделей выступал его сын, старики и старухи еврейского квартала и он сам. Именно этими портретами Рембрандт вошел в мировое искусство как величайший портретист.

По праву одним из лучших групповых портретов Рембрандта и вершиной его творчества является «Портрет синдиков цеха суконщиков» (1662). Представители самой древней и самой уважаемой купеческой гильдии в Голландии запечатлены для истории за проверкой счетной книги. Само это занятие и, конечно, открытые, освещенные солнцем лица синдиков свидетельствуют об их честности, порядочности, аккуратности ведения дел… Групповой портрет в ХVII в. заменял визитную карточку, работал на репутацию цеха, гильдии.

В романе Гледис Шмитт «Рембрандт» есть восторженное описание этой картины, которое преподносится как внутренний монолог самого художника: «Еще никогда он не создавал столь сияющей, цельной и правдивой вещи. Щедрый свет солнца падал на холст, озаряя шесть лиц и сливаясь с внутренним светом человеческих душ, не затуманенных сделками с совестью, сияющих зрелостью и ясностью.

Черный бархат одежд, черные касторовые шляпы, красивый ало-золотистый восточный ковер, покрывавший стол, за которым сидели синдики, старинная деревянная панель позади них, счетная книга и денежный мешок, которых они касались своими многоопытными и выразительными руками, — все это было выписано необыкПортрет синдиков новенно тщательно, но лишь дополняло лица, а лица, неБиблиотека и книга в истории и культуре смотря на всё их различие между собой и точность портретного сходства, были подчинены одной, конечной цели — показать, как сияет человек в сиянии мира»1.

На картинах Рембрандта представлены совершенно разные книги: древние рукописные — греческие, латинские, еврейские, Ветхий и Новый завет, книги Торы, книга нидерландского теолога Менно Симонса, нотные и, наконец, счетная книга. Книга сопровождала Рембрандта всю жизнь. Он любил книги; когда были деньги, не жалел их на приобретение старых и редких книг. В его картинах книга становилась то аллегорией самой жизни, которую человек перелистывает и закрывает навсегда, то символом сокровенных знаний и мудрости, книга помогала раскрыть в картинах образы святых и обычных людей… а закончилось тем, что древняя книга-свиток в картине оказалась в руках самого художника, сконцентрировав все накопленные смыслы: прошедшая жизнь, мудрость, знание… В «Автопортрете в образе Павла» (1661) Рембрандт завершил еще одну тему своего творчества, своих религиозно-философских размышлений. К образу этого апостола он впервые обратился в двадцать два года, выразив в картине «Спор Петра и Павла» явную победу Павла, затем возвращался к образу святого несколько раз в течение жизни — в итоге в этом образе он преподнес миру себя. Что Рембрандт хотел сказать этим? Возможно, то было его «послание» людям, которое можно понять, открыв в Новом завете «Послания святого апостола Павла».

Шмитт Г. Рембрандт. М., 2007. С. 636–637.

ПАМЯТНАЯ ДАТА

Научной педагогической библиотеки им. К.Д. Ушинского Первому московскому букварю 375 лет После «Азбуки» И. Федорова (1574 и 1578 гг.) вторым по значимости и по хронологии памятником российского просвещения является «Азбука» Василия Бурцова, изданная в 1634 г. в Москве.

В. Бурцов-Протопопов — печатник второй половины XVII в., происходил из семьи подьячих, работал на Московском печатном дворе в должности «подьячего азбучного дела». В. Бурцов напечатал 12 книг (по некоторым сведениям — 17 книг), среди которых книги духовного, светского содержания, а также учебные книги.

Самой известной его книгой является «Азбука». Она издавалась на Московском печатном дворе 10 раз большими тиражами.

Это первая в Москве книга для первоначального обучения. По содержанию и расположению материала эта «Азбука» почти полностью повторяет «Азбуку» И. Федорова 1578 г. с небольшими добавлениями.

Вначале приводится алфавит в прямом и обратном порядке, затем вразбивку двухбуквенные и трехбуквенные слоги, названия чисел и знаки препинания. В «Азбуке» имеются разделы о грамматике, «По ортографии», приводятся сведения о спряжении глаголов и склонении имен существительных.

212 Библиотека и книга в истории и культуре По сравнению с «Азбукой» И. Федорова В. Бурцов в своей книге уделяет больше внимания синтаксису и пунктуации. Кроме того, автор сделал попытку унифицировать написание слов и грамматический строй русского языка в Московском государстве.

Так же, как и в «Азбуке» И. Федорова (1578), в материал для чтения включено, помимо молитв и моральных наставлений, «Сказание како состави святый Кирил философ азбуку по языку словеньску и книги переведе от гречески на словеньский язык».

В послесловии к «Азбуке» В. Бурцов пишет, что Кириллфилософ «изложи нам словенский наш диалект, сиречь русский язык и грамоту первие нарек письмена по ряду», то есть создал славянский алфавит. Историки считают, что это первое упоминание о русском языке и предполагают, что русский царь Алексей Михайлович обучался грамоте по «Азбуке» В. Бурцова.

Популярность учебника в Московском государстве и за его пределами побудили В. Бурцова выпустить второе издание азбуки. Второе издание (1637), которое хранится в библиотеке им. К.Д. Ушинского, не было простой перепечаткой первого. В него были внесены изменения по объему и по построению учебника, а также по его оформлению. В этом издании появилось предисловие, в котором В. Бурцов излагает свои взгляды на процесс обучения грамоте: «Первие починают учитися по сей составной словеньстей азбуце по роду словам, и потом узнав письмена и слоги, и изучив сию малую книжицу азбуку, начинают учити часовник и Псалтырю и прочая книги».

Л.Н. Аверьянова. Первому московскому букварю 375 лет И еще: «Аще научиши себя во младости, то будет ти покой и честь во старости. И тако хвалим будешь ти от всех, и да будут словеса твои аки мед во устех».

Предисловие заканчивается стихами:

Ты же, благоразумное отроча, сему внимай, Во втором издании «Азбуки» В. Бурцова появляется впервые иллюстрация в виде гравюры на школьную тему. На ней изображены ученики, сидящие за столом с книгами. Учитель розгами тут же наказывает нерадивого ученика.

Дидаскал — учитель.

214 Библиотека и школа в современном мире Кроме гравюры, в «Азбуке» имеется 5 заставок и 49 заглавных букв. Применены красная и черная краски.

Метод обучения чтению остался прежним — букво-слагательным, поэтому автор приводит двухсложные и трехсложные слоги, алфавит с названием букв. Приводятся числа в старославянском изображении и разделы грамматики.

В качестве текстов для чтения даны молитвы, предложения нравоучительного содержания, текст 10 заповедей.

В «Азбуке» В. Бурцова имеется послесловие, в котором автор сообщает выходные данные издания и обозначает свое авторство. Текст послесловия: «Начата печататься сия азбука в Царствующем граде Москве в лета 71451 месяца января в 29 день на перенесение мощей святого священномученика Игнатия Богоносца. Окончена же была сия книга Азбука того же 145 лета месяца февраля в 8 день святого великомученика Федора Стратилата в 24 лето царства его Государя Царя и Великого Князя Михаила Федоровича Всея Руси в третье лето патриаршества отца его и богомольца господина Иоасафа патриарха Московского и Всея Руси приготовлением и трудами Автор указывает дату выхода в свет своей азбуки — 7145 лето от сотворения мира, что соответствует 1637 г. от Рождества Христова. Этот год и указан в отечественном книговедении.

Л.Н. Аверьянова. Первому московскому букварю 375 лет многогрешного Василия Федорова сына Бурцова и прочих работников».

В. Бурцов хотел, чтобы его учебные книги служили распространению просвещения на Руси. Его «Азбука» неоднократно переиздавалась и долго служила образцом для последующих составителей. О самом же авторе нам известно очень мало. Известно, что он в 1642 г. прекратил сотрудничество с Московским печатным двором. И последнее упоминание о нем относится к 1656 г.

Поскольку наш рассказ об «Азбуке» В. Бурцова ведется по факсимильному изданию, хранящемуся в ГНПБ им. К.Д. Ушинского (подлинное издание «Азбуки» 1634 и 1637 гг. хранится в Российской государственной библиотеке), то надо отметить, что имеется и второе, издательское, послесловие (выполненное тем же шрифтом, что и вся азбука), в котором издатель полностью повторяет текст послесловия 1-го издания, но указывает дату выхода в свет настоящего факсимильного издания — 7393 год от сотворения мира и «от Рождества же по плоти Бога Слова в 1885 13 сентября»1.

Все даты даны в нумерации русской письменности, то есть буками. И дана отсылка к первому, авторскому послесловию.

Антон Андреевич Аникин, кандидат филологических наук, доцент кафедры филологического образования Московского института открытого образования русской литературы ХХ века.

К 125-летию А.К. Воронского «Иваном Калитой», то есть собирателем русской культуры, называли современники Александра Константиновича Воронского (1884– 1937?) — редактора и издателя, критика и теоретика литературы.

8 сентября 2009 г. исполнилось 125 лет со дня его рождения.

После революций 1917 г. и Гражданской войны 1918–1920 гг.

литература и книжное дело в России создавались словно заново.

Находились энтузиасты, говорившие и о гибели книги, и даже о возможном новом языке — взамен русскому… Конечно, культура была способна восстановиться, нелепый радикализм изжил бы себя, но эта объективная логика истории не может приуменьшить заслуги тех, кто оказался востребован в этом восстановительном процессе.

Среди деятелей, соединивших на деле распавшуюся было связь времен, одним из первых должен быть назван А.К. Воронский — профессиональный революционер, бунтовщик с семинарской скамьи, переживший тюрьму и ссылку в царское время. Сыгравший заметную А.А. Аникин. Иван Калита русской литературы XX века...

роль в крушении буржуазной власти, Воронский с 1918 г. вошел в организацию новой советской печати, создав газету Иваново-Вознесенской губернии — «Рабочий край», а затем уже в Москве по личному поручению В.И. Ленина создав и возглавив в 1921 г. первый советский полновесный журнал художественной литературы и критики — «Красная новь». Журнал был призван спасти русскую литературу, привлечь и поддержать талантливых писателей — без политиканства, с достаточно общим политическим критерием — признание советской власти, и только. Это был непартийный журнал, привлекший самых разных писателей, которых не могло бы соединить под обложкой, пожалуй, ни одно издание Серебряного века, где дух клановости, своего рода партийности был так очевиден.

Известные журналы ХХ в. — «Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Москва», «Наш современник» — во многом, хотя и не равноценно, продолжали тот тип издания, который сложился при Воронском. «Красная новь» была главным литературным органом 20-х гг., здесь печатались и сам Ленин, и М. Горький, и А. Толстой, и С. Есенин, и Б. Пастернак, и М. Пришвин, и Л. Леонов — пожалуй, нет такого писателя-классика начала ХХ в., который бы не был привлечен к этому изданию. Волей обстоятельств «Красная новь» прекратила существование в 1940 г., оставляя в литературном поле уже названных нами преемников.

Идеи, находки А.К. Воронского как издателя и редактора определили облик советского журнала.

А.К. Воронский редактировал журнал «Прожектор» — чрезвычайно яркое, иллюстрированное издание, во многом напоминающее популярнейший в советское время «Огонек», но возникшее раньше и бывшее в 1920-е гг. более авторитетным и даже более популярным.

Воронский создал и совсем независимое издательство «Круг» — важный опыт издательского предприятия, выпустившего на высоком уровне сотни книг современных писателей России и зарубежья и не подчиненного ни грубой коммерции, ни узким литературным интересам. Здесь изданы И. Бабель, Е. Замятин, И. Сельвинский, А. Толстой, В. Шкловский, И. Эренбург, Б. Пильняк, сам «ужасный»

218 Библиотека и книга в истории и культуре Лев Троцкий, а также крупные зарубежные писатели — А. Барбюс, А. Жид, Л. Пиранделло и многие другие.

Неоценим вклад А.К. Воронского в литературную критику: его яркие, глубокие статьи выходили и на страницах журналов и газет, и отдельными книгами, что также показывало возвращение русской литературы к естественному состоянию литературной среды, где критика сопровождает художественное развитие, подчеркивая достижения. Это была линия В.Г. Белинского, лучших журналов XIX столетия.

А.К. Воронский был смещен с постов редактора журналов в конце 20-х гг., ушел в мемуарное, художественное творчество, работал в Госиздате, был среди первых авторов основанной М. Горьким серии «Жизнь замечательных людей» — ему принадлежат прекрасные книги о Гоголе и Желябове.

В феврале 1937 г. был арестован и, вероятно, вскоре расстрелян. Имя его надолго ушло из официальной истории.

Расцвет литературной деятельности А.К. Воронского приходится на годы создания и редактирования первого советского литературного журнала «Красная новь» (1921–1927). После 1937 г. это имя пытались вычеркнуть из истории русской литературы, и новое обретение Воронского — политика, писателя, издателя — началось с реабилитации в 1957 г.

Во второй половине 1950-х гг. возвращаются к читателю тома И. Бабеля, Б. Пильняка, А. Веселого, И. Катаева и других репрессированных писателей. Первое издание Воронского в этой череде пришлось только на 1963 г. — том статей, подготовленный соратником А.Т. Твардовского — А.Г. Дементьевым. В 1966 г. вышла «История советской журналистики» с большим разделом о «Красной нови», где автор, М.М. Кузнецов, подробно и с большой долей объективности пишет о создателе журнала.

В отличие от многих других пострадавших в 1920–1930 гг. литераторов, Воронский был и крупным политическим деятелем, в том числе принадлежал и к внутрипартийной оппозиции, группировавшейся вокруг Льва Троцкого. Это наложило отпечаток на восприятие его творчества: имя Троцкого оставалось под жестким табу в научной и вузовской среде. Печать троцкизма обременяла новое открытие Воронского, хотя способствовала благому делу его близость к В.И. Ленину, еще с Пражской партконференции 1912 г. И в изданиях 1960–1970-х гг., с одной стороны, замалчивался опасный материал, с другой — чувствовалось настороженное, даже враждебное отношение к Воронскому.

А.А. Аникин. Иван Калита русской литературы XX века...

Большую роль в обретении Воронского сыграла книга С.И. Шешукова «Неистовые ревнители» (М., 1970), где критик явился однозначно положительным героем, хотя это понятие редко прилагается к историко-литературным трудам, и, безусловно, центральной фигурой литературного процесса. Книга С.И. Шешукова подверглась жестокому разбору и едва ли не разгрому, но свою роль выполнила сполна в поисках истины о ситуации 1920-х гг. Молодой тогда критик Всеволод Сурганов, защищая книгу на дискуссии в Союзе писателей, говорил, что для его поколения она стала настоящим открытием истории.

В силу известной инерции, да еще и питавшейся в целом неблагоприятным идеологическим фоном, имя Воронского медленно входило в обиход вузовской аудитории, а это можно считать критерием широкого признания и научной открытости. В широкой среде это имя так и не звучало, лекторы обходили его, помещая в подстрочнике.

Скорее в силу случая, при личном общении со старшими литературоведами можно было получить нужные сведения, прямые указания на это имя. Даже вполне достойная «История русской советской литературы» 1970-х гг., созданная ИМЛИ, хоть и давала большой и объективный материал, одновременно как бы не побуждала к поиску, обращению к первоисточнику: создавалось впечатление уже сложившихся итогов. А был важен как раз импульс к дальнейшим поискам, ощущение еще не открытых больших пространств. Таким было для меня наставничество профессора С.И. Шешукова — ученого, стремившегося к правде, умевшего бороться за нее, да еще и прошедшего тяжкий путь, сравнимый с судьбой А.К. Воронского, — годы немецко-фашистского концлагеря, затем борьбу за свое честное имя.

Открыв первые страницы из Воронского, читатель и исследователь попадал в особый мир живой, свободной мысли, ярких чувств и оценок, волны потрясающих исторических фактов. За томиком 1963 г. влекло к чтению прижизненных публикаций Воронского — это десятки книг и, конечно, сами журналы «Красная новь» и «Прожектор», которые надо было читать сплошь, номер за номером. От этих изданий шел прямой путь к широкой картине литературного и исторического развития в 1920-е гг.

Надо отметить, что и после реабилитации пять ключевых прижизненных книг Воронского оставались в так называемом «спецхране»: «На стыке»(1923), «Искусство и жизнь» (1924), 220 Библиотека и книга в истории и культуре «Литературные типы» (1925), «Мистер Бритлинг пьет чашу до дна»

(1927), «Литературные портреты» (1929). Не скажем, что получить доступ к спецхрану было невозможно, но для студента это представляло серьезное препятствие. Зато вот периодика оставалась на свободе, и то, что нельзя было получить в виде книг, прочитывалось при надлежащем упорстве со страниц журналов и газет.

Нет худа без добра.

Неоправданная настороженность проявилась и в 1984 г., когда к 100-летию Воронского была подготовлена большая всесоюзная конференция на его родине — в Тамбове. Вдруг за считанные дни до открытия, вслед за прекрасно отпечатанной программой, мы, участники, получили телеграммы: мол, переносится из-за сельхозработ. Запретили где-то на самом верху, испугались или вновь спровоцировали недовольство советским строем, которому оставалось жить считанные годы… Апогей новых публикаций и общего признания Воронского пришелся лишь на конец 1980-х гг. Но и тогда, скажем, ключевая статья «О пролетарском искусстве и художественной политике нашей партии» (1923) так и не была опубликована. Имя Троцкого!

Табу. Причем именно в этой статье Воронский полемизирует с Троцким, оспаривает его взгляды на литературу. А вот достаточно было где-то в начале 1980-х мне выступить на студенческих конференциях с разбором этой работы, как усилиями провокаторапарторга я прослыл и сам троцкистом — с соответствующими оргвыводами, со срывом аспирантуры. Конечно, говорить о Воронском в данном случае я мог, только ознакомившись и с книгой Троцкого «Литература и революция», о которой открыто нигде не говорили тогда! Книгу я читал по машинописной копии, не скрывал, делился, вот и поусердствовал парторг… К сожалению, с развалом советского строя имя Воронского было вытеснено на периферию научных и читательских интересов, заслонено, часто в силу конъюнктуры, куда менее значимыми фигурами. Между тем именно от Воронского мы шли в 1970—1980-е гг., открывая для себя С. Клычкова, Е. Замятина, А. Белого, позднего М. Горького, эмигрантскую литературу, всю литературную ситуацию 20-х гг. с ее борьбой, страстями.

Воронский не только открывал для позднего читателя яркие явления и самые закоулки литературного процесса, он сам, всей своей А.А. Аникин. Иван Калита русской литературы XX века...

личностью был полновесным литературным явлением, а не только организатором литературного дела. Его статьи воспринимались как произведения, стоящие на грани критики и беллетристики, даже поэзии:

образность, красота слова, гармония в композиции… И высокий ум!

Мысль и даже сами понятия у Воронского полно отразили уровень отечественной культуры, думается, и религиозный опыт сыграл немалую роль: духовная среда, учеба в семинарии были и школой диалектики, и школой образного мышления. Не случайно у Воронского в его статьях так ярко присутствует христианская образность. «Глас в Раме слышен бысть: Рахиль плачет о детях своих и не может утешиться, ибо нет ей утешения» — так закончит Воронский статью о гибели Есенина. Но не менее ярко играют у Воронского библейские цитаты и в сатире, фельетонах. Порывая с Церковью, Воронский, думается, не порывал с Христом. Так, видимо, сочувственно воспринимает Воронский рассказ И. Бабеля «Пан Аполек», кощунственный для церковника, с резким противопоставлением «Исуса, полного сострадания» — устройству церковной идеологии.

Для возвращения Воронского много сделали в 1960–1980-е гг.

Г.А. Воронская и И.С. Исаев, подготовившие наиболее полные публикации критики и прозы А.К. Воронского в 1987/88 г. Многое восполняется и ныне усилиями Т.И. Исаевой-Воронской, переиздавшей ряд книг своего деда, мемуары матери. В том числе были переизданы книги из серии ЖЗЛ о Желябове и Гоголе.

Союз писателей России отметил 125-летие А.К. Воронского проведением содержательного и яркого заседания в ЦДЛ.

Наследие Воронского, где еще много осталось сокровенного и, вероятно, непонятого, будет обретено полно, ждет своего часа.

А обращаясь к творчеству едва ли не каждого классика литературы ХХ в., мы должны отдать долг памяти великому профессионалу издательского дела, давшему путь настоящей литературе, или, как выразился Михаил Пришвин, «выносившему на плечах из огня борьбы», спасавшему писателей в то прекрасное, но и яростное время.

Татьяна Геннадьевна Рик, детский писатель, автор занимательных учебников Большая жизнь любимого художника — к юбилею Л.В. Владимирского В сентябре 2010 г. исполнилось 90 лет прекрасному художникуиллюстратору — Леониду Викторовичу Владимирскому.

Не стану скрывать, он — кумир моего детства. Самые любимые книжки были с его иллюстрациями! Обожаемая книга А. Волкова «Волшебник Изумрудного города», привезенная папой из командировки! А как я любила книжку «Чао — победитель волшебников»! (Автор Петроний Гай Аматуни.) Во 2 классе брала в библиотеке «Петрушку» (авторы М. Фадеева и С. Смирнов) и с тех пор нигде ее больше не видела, к сожалению. В мечтах путешествовала с ожившими игрушками из сказки «Путешествие голубой стрелы» Дж. Родари. Ну и, конечно, «Руслан и Людмила», а еще самый красивый и милый «Буратино» нарисован именно Владимирским!

Т.Г. Рик. Цветов радуги хватило на семь королей...

В 8 классе я прочитала в журнале «Юный художник», что объявлен конкурс детского рисунка, посвященный Буратино, и что оценивать рисунки будет САМ Владимирский. Я бросилась придумывать новый образ деревянного сорванца. Рисовала его с младшего брата. Но так и не решилась послать на конкурс, хотя училась в художественной школе, серьезно увлекалась книжной иллюстрацией. Я как-то оробела. Я даже мечтать боялась, что когда-то буду знакома с человеком, которым я восхищалась. Но жизнь исполняет мечты, даже робкие. Спустя много лет мы познакомились в Центральной детской библиотеке. Владимирский сам подошел ко мне. Я тогда уже написала и проиллюстрировала несколько книг. Так началось наше общение. С тех пор прошло уже около 15 лет, и я счастлива поздравить моего любимого Леонида Викторовича с таким замечательным юбилеем и рассказать читателям то, что он рассказал мне о своей долгой и интересной жизни.

Леонид Викторович родился 21 сентября 1920 года в Москве, на Арбате. (В этом же доме жили Александр Блок и Анатолий Рыбаков.) Предки Владимирского по линии отца — все преподаватели. Дед — учитель математики в Духовщине (под Смоленском), бабушка — учительница начальных классов. Все тетки и дядья тоже преподавали. А по линии матери — все врачи: мама и ее братья и сестры. «Выходит, я из разночинцев, — говорит художник. — Был случай: в Ярославль к отцу приехал дед, он ходил в форме (тогда преподаватели гимназий ходили в форме), и городовые отдавали ему честь!»

О фамилии своей Леонид Викторович тоже рассказывает удивительную историю: «Однажды в ”Детгиз“ пришла редактор — по фамилии тоже Владимирская. Стали мы с ней шутить, что мы родственники, и даже шампанского за это выпили. И начинает она рассказывать, что ее прапрапрадед был православным священником. В Ярославле. Как-то раз попал он в беду и поехал в Москву, в Успенский собор — помолиться Владимирской 224 Библиотека и книга в истории и культуре иконе Божьей Матери. Попросил заступничества. И помогла ему Богородица. В благодарность прапрапрадед сменил фамилию.

И стал Владимирским.

Слушаю я ее открыв рот, а потом спрашиваю: ”А вы знаете, как была фамилия прапрадеда до того?“ — ”Не знаю“, — говорит.

”А я вам могу сказать, — говорю я. — Его фамилия была Аминитский.

От слова аминь“.

Оказалось, что предок у нас и вправду общий! У священников тогда были большие семьи. Может быть, все Владимирские — его потомки и есть!

Ведь Владимировых много, а Владимирских мало!

И еще один случай со мной приключился. Лет десять назад отдыхали мы в деревне. Там была церковка рядом. Жена говорит: ”Давай обвенчаемся“. — ”Когда?“ — ”А вот в среду“. Что ж — пошли, обвенчались. После венчания священник нам выдал свидетельства, крестики и сказал: ”Пойдите поставьте свечки к иконе Владимирской Божьей Матери“. — ”Почему — к Владимирской?“ — спрашиваю. ”А сегодня день Владимирской иконы Божьей матери“. Вот ведь как.

Родился я 21 сентября — в день Рождества Пресвятой Богородицы. И во время войны живой остался. Всю войну — в армии. Четыре раза уж такая была ситуация — казалось, все, конец. А все же выносило меня. Может, и правда, опекает меня Дева Мария».

Арбатский мальчик Леня Владимирский учился в знаменитой 110-й школе, что в Мерзляковском переулке. В царское время это была гимназия Ершова. А в те времена она носила имя Фритьофа Нансена. (Это был знаменитый норвежский полярный исследователь. Помогал голодающим Поволжья в 20-е гг., приезжал для этого в Россию и даже посетил эту школу. Недавно в одном из арбатских переулков поставили памятник Нансену.) Директором школы был тогда Иван Кузьмич Новиков — известный в те времена деятель образования.

Учиться было очень интересно. Был, например, урок-«газета», где ребята делали доклады по международному положению, сами играли роли обозревателей, ежедневно выпускали стенгазету «Снайпер». Леня Владимирский был ее редактором: сам рисовал, Т.Г. Рик. Цветов радуги хватило на семь королей...

писал статьи и стихи! Так в мальчике произрастал будущий замечательный художник и автор собственных сказок!

В одно время с Леней Владимирским учились сыновья Сергея Есенина, Демьяна Бедного, Отто Шмидта, а значительно раньше, году в 20-м, эту школу закончил Игорь Ильинский. Вообще это была привилегированная, очень хорошая школа, славившаяся отличным преподаванием истории и литературы. Попасть туда было не так-то легко. Маленького Леню сюда привел дядя — учитель химии. В годы войны он погиб на фронте.

На стене школы сейчас установлен небольшой памятник погибшим выпускникам и преподавателям: три юноши с винтовками уходят на фронт (скульптор Мозилевский), там же — памятная плита с именами тех, кто не вернулся. Половина одноклассников Владимирского — в этом печальном списке.

Летом победного 1945 г. со старшим лейтенантом Владимирским (он всю войну прослужил в инженерных частях) произошла история, ставшая судьбоносной. До войны он поступил в МИСИ, и осенью ему предстояла демобилизация и защита диплома.

Он гулял на ВДНХ с приятелем, и тот предложил отправиться во ВГИК, расположенный неподалеку, — посмотреть на красавицактрис. В вестибюле ВГИКа (где как раз начинались вступительные экзамены) к ним подошел декан художественного факультета С. Каманин и предложил поступать к нему. Дома Владимирский рассказал жене (он женился в начале войны, чтобы не потеряться с любимой девушкой) о таком курьезе, а жена вдруг сказала: «Давай, как решит судьба! Ведь тебе наверняка хочется стать художником!» Не скажи она этого сама, Владимирский не пошел бы на экзамены, ведь МИСИ он уже почти закончил — без пяти минут инженер, ему 25 лет, надо семью кормить! А тут еще шесть лет студенчества… Судьба распорядилась в пользу искусства, и Владимирский стал студентом ВГИКа.

Пришлось нелегко: зарабатывал раскрашиванием пуговиц — по 2 копейки за штуку и рисованием на клеенках пейзажей с лебедями или с охотниками — по выбору заказчика.

С живописью поначалу не все получалось. Почти все его однокашники окончили художественные школы и училища — они были лучше подготовлены. Леониду приходилось все начинать практически с нуля. Но он очень старался.

226 Библиотека и книга в истории и культуре На втором курсе произошла даже такая история. Один из преподавателей в резком тоне сказал Владимирскому:

— Вы занимаете чужое место! Ведь за вас это пишет кто-то из товарищей!

В ответ на это студент Владимирский почему-то обрадованно заулыбался.

— Чему вы улыбаетесь? — рассердился преподаватель.

— Вы можете думать обо мне что угодно, — ответил Леонид, — но я-то знаю, что это написал я!

Советами помогали однокашники (среди них Владимирский особенно теплым словом вспоминает Леонида Шварцмана — он впоследствии нарисовал Чебурашку). Профессора живописи:

Федор Семенович Богородский (основатель этого факультета), Григорий Михайлович Шегаль, Юрий Иванович Пименов — учили реалистическому мастерству, Лев Мильчин — живописи.

Быстро прошли шесть лет учебы, и вот — диплом. Обычно дипломники делали эскизы к мультфильмам и экспонировали их на стену. Владимирский придумал снять эскизы на кинопленку и показать их на экране — впервые в истории ВГИКа. «Так это же готовый диафильм!» — воскликнул профессор Иванов-Вано. Выпускник получил диплом с отличием и тут же был направлен на студию «Диафильм» — главным художником. Это была судьба. Но молодой художник этого тогда не понял и очень огорчился, что не попал на работу в кино.

На студии «Диафильм» Леонид Викторович нарисовал 10 лент, в том числе и по кадро-плану, написанному А. Толстым, — «Приключения Буратино».

Так появился Буратино Владимирского: с волосами-стружками, на руках и ногах — шурупчики. Деревянный и живой одновременно (эскизы художник делал со своей маленькой дочери).

Художника даже упрекали, что лицо недостаточно деревянное.

Но Владимирский стоял на своем: лицо должно передавать веселый и озорной характер Буратино. Сам Владимирский рассказывает о работе над образом: «Новизна его внешности объясняется тем, что я был молодой и нахальный и не выполнил двухкратное указание А. Толстого в тексте сказки: там говорится, что колпачок у Буратино белый. А я нарисовал его полосатым! Он ведь сделан папой Карло из носка. Да, у Толстого сказано, что носок белый.

А. Каневский, который рисовал до меня, сделал белый колпачок, Т.Г. Рик. Цветов радуги хватило на семь королей...

и Н. Радлов рисовал белый, и у Диснея, у Пиноккио, тоже белый колпачок. А я добавил красные полоски. Во-первых, в Италии носили полосатые носки. Во-вторых, так веселее. Белый — это пустое место, пустота!» С 1953 г. Буратино щеголяет в белом с красными полосками колпачке.

Вдова писателя Людмила Толстая, которой посвящена сказка, отозвалась об этой работе так: «Я нахожу, что из всех образов Буратино, созданных разными художниками, Буратино Л. Владимирского самый удачный, самый привлекательный и более всего соответствующий образу маленького героя А. Толстого».

В 1956 г. в издательстве «Искусство» вышла первая книжка Владимирского, нарисованная по мотивам рисунков диафильма. В ней — 128 рисунков с короткими подписями под ними. Эта книжка-картинка переиздается уже более 50 лет.

Образ Буратино, созданный Владимирским, стал классическим.

Именно таким деревянного мальчишку Буратино рисуют сейчас и на вывесках, и в журналах, и даже на бутылках с газировкой.

Успех «Золотого ключика» окрылил молодого художника, ему понравилось рисовать книжки, и он перестал сожалеть, что ему не довелось работать в кино: «Ведь над фильмом работает большой творческий коллектив, а в книге только два автора: писатель и художник».

228 Библиотека и книга в истории и культуре «А еще интереснее было бы самому написать и нарисовать книжку!» — мечтал Леонид Викторович. На восьмом десятке он придумал и нарисовал сказку «Буратино ищет клад». Добрую и с юмором. Ребятишки со всех концов страны стали писать письма:

«Сказка нам понравилась, сочините еще…» И Леонид Викторович сочинил: «Буратино в Изумрудном городе». В ней он объединил своих любимых персонажей и придумал продолжение сразу двух сказок.

Но это случилось много позднее, а тогда, в 36 лет, судьба наконец определила место Владимирского в жизни: он стал художником-сказочником, иллюстратором книг для детей.

Уверовав в свое призвание, он отправился в библиотеку за следующей сказкой. Там ему посоветовали проиллюстрировать небольшую, со штриховыми рисунками, книжку А. Волкова «Волшебник Изумрудного города». Он сразу же отправился искать автора по Москве и нашел его… в соседнем доме! Это было уже сродни волшебству. Но иначе и быть не могло, ведь они оба работали волшебниками! Писатель был старше на 20 лет, но они подружились.

В 1959 г. вышла книжка с цветными иллюстрациями, которая имела у детей очень большой успех. В библиотеках на нее записывались в очередь, переписывали и перерисовывали ее от руки! Со всех концов страны к Волкову пошли письма от детей с просьбой продолжить приключения любимых героев. И были изданы еще 5 книг. Последняя — «Тайна заброшенного замка» — вышла уже после кончины писателя в 1977 г. (По данным Книжной палаты, книга «Волшебник Изумрудного города» вышла тиражом более 12 млн экземпляров. Много лет издают ее и в Германии.) Работали Волков и Владимирский удивительно дружно. Автор очень внимательно относился к работе художника и к его виденью сказки. Третья книга серии должна была называться «Двенадцать подземных королей» (каждый правил страной один месяц в году).

Но Владимирский придумал сделать эту «подземную» книгу как можно ярче и предложил одеть каждого короля со свитой в свой цвет радуги. Но цветов радуги хватало только на семь королей… «Вы мне что предлагаете? — возмутился Александр Мелентьевич. — Ликвидировать пять королей да еще и со всеми придворными? Это безжалостно!» Но взялся за работу. И книга вышла под названием «Семь подземных королей».

Т.Г. Рик. Цветов радуги хватило на семь королей...

Я попросила рассказать, как Владимирский работает над образом. Вопрос этот я задала не случайно. Во-первых, потому, что его герои очень выразительны, узнаваемы, всегда имеют собственное лицо, не похожи друг на друга. Во-вторых, потому, что с поисками образа у Владимирского часто связаны забавные истории. Когда я училась в художественной школе и мечтала стать иллюстратором детских книг, я читала в «Юном художнике» статью Леонида Викторовича, где он рассказывал, как искал образ Урфина Джюса и в метро увидел дядьку с такими вот лохматыми бровями. Помню, после этого я тоже стала носить с собой блокнотик и зарисовывала лица и фигуры необычных и забавных людей.

Владимирский рассказал, что в поисках Людмилы («Руслан и Людмила») ходил по пляжу в пионерском лагере, заглядывая в лица девочек, чем вызвал подозрение пионервожатых: «Что это за дед тут ходит, девочек рассматривает?!»

Долго не давалась великанша Арахна. Вот как об этом рассказал сам Леонид Викторович: «Я все думал: какая она должна быть? Злая, малограмотная, огромная… Стал рисовать. Получалась старушка, похожая на Бабу Ягу. Но ведь Арахна не старая, она дама лет сорока, как я ее себе представлял… Рисовал в метро, потом — на вокзалах, там очень хорошо позируют: кто вяжет, кто читает, кто спит. Волков посмотрел наброски и сказал, что Арахна не такая, она должна быть очень энергичная, а вышла какая-то сонная тетеря.

Поиски Арахны продолжались… Но все было не то!

И вдруг, возвратившись домой, я встретил соседку, Марью Алексевну, и — озарение! То, что нужно! Вот она, Арахна!

Нарисовал. Книжка выходит, а внутри сидит беспокойство:

вдруг увидит, вдруг внуки прочитают, покажут ей. Неудобно получится! И — решился — пошел к соседке. Она стоит на кухне, суп помешивает.

— Здравствуйте, Марья Алексевна.

Она, не отрываясь от супа, небрежно:

— Здрасте.

— А у меня вот книжка выходит.

— Ну поздравляю. И что?

— А вот посмотрите: никого вам это лицо не напоминает? — и показал ей Арахну.

— На соседку из 6-й квартиры похожа, такая же противная!..»

230 Библиотека и книга в истории и культуре Я слушала эту забавную историю и вдруг вспомнила, как однажды в телевизионном интервью Владимирский сказал, что, когда рисуешь отрицательного персонажа, надо руководствоваться девизом: «Ха-ха-ха как страшно!» Да! Пусть герой будет нелепым и смешным, чтобы ребенок не боялся книжки!

«Но и положительный герой, — добавил Леонид Викторович, — должен быть нарисован с долей юмора, иначе получится сентиментально!»

«Художники по-разному работают над книгой, — рассказывал Владимирский. — Одни стараются специально не смотреть чужих иллюстраций, чтобы они не мешали. Работают «с чистого листа».

Я же наоборот: иду в библиотеку и поднимаю там всю литературу по нужной теме, проникаюсь этой атмосферой, а потом думаю, рисую, ищу свой собственный образ».

«Когда делал ”Волшебника Изумрудного города“, тоже пересмотрел все иллюстрации. Американские художники все рисовали Страшилу с дыркой вместо носа. Очень неприятный тип получался. Видимо, они размышляли так: Страшила — значит, должен быть страшный, а я решил, что это только имя такое, он же положительный герой, Страшила! Он ворон должен пугать, он — пугало, но по сути же он добрый! Зачем же его рисовать страшным, больным каким-то?! Я возмутился и наложил на эту дырку заплатку, а теперь все рисуют эту заплатку, как будто так и надо».

Автор книжки А. Волков тоже остался доволен иллюстрациями. Он писал: «Могу признаться, что мне повезло: сказочные персонажи, нарисованные Л. Владимирским для моих книжек, стали близки миллионам юных читателей. Соломенного человека Страшилу, Железного Дровосека, Элли и других героев моих сказок я теперь представляю себе именно такими, как создал их художник. А ведь я их видел в изображении доброго десятка советских и зарубежных иллюстраторов».

Эта книга с иллюстрациями Л. Владимирского, по данным Книжной палаты, вышла тиражом более 4 млн экземпляров.

Много лет ее издают и в Германии.

Серия книг о Волшебнике Изумрудного города по сей день переиздается и очень любима нынешними детьми. Современный писатель Сергей Сухинов написал несколько книг продолжения, и Леонид Викторович проиллюстрировал их тоже.

Т.Г. Рик. Цветов радуги хватило на семь королей...

Владимирский много путешествовал, зарисовывал в поездках дорожные впечатления и делал наброски для будущих книг.

В 1961 г. судьба подарила ему одну удивительную встречу. Он летел в гости в Австралию. В самолете он достал блокнот и нарисовал девушку, сидевшую в соседнем ряду. Девушка с интересом посмотрела на него и подсела рядом на соседнее кресло.

Англичанку звали Джеральдина, она с мамой, папой и братом путешествовала. Владимирскому показалось, что ее отца, невысокого пожилого господина, он где-то видел. «А мой папа — тоже художник!» — сообщила Джеральдина. Леонид Викторович протянул альбом ее отцу и подумал с некоторым злорадством:

«Посмотрим, какой он художник!» Седой господин не смутился и быстро, за несколько мгновений, начертил что-то в альбоме и вернул его назад. Владимирский взглянул и остолбенел! На рисунке был знаменитый киногерой Чарли! А под ним стояла подпись:

«Чарли Чаплин». Портрет был нарисован мастерски: у Чарли не было ушей, овала лица, а только самое главное: глаза, удивленные брови, нос, усики и котелок. И при этом он был необыкновенно похож! Джеральдина сказала: «Этот автопортрет в роли Чарли папа рисует только в хорошем настроении…» А из соседнего ряда художнику улыбался сам Чарльз Спенсер Чаплин.

Леонид Викторович Владимирский прожил большую хорошую жизнь. У него много друзей. Это художники детской книги Ника Гольц, Владимир Перцов, Анатолий Елисеев. Есть ученик — молодой художник Максим Митрофанов.

«Их иллюстрации — добрые! — говорит Леонид Викторович. — А это главное в детской книге».

232 Библиотека и книга в истории и культуре В 1996 г. Республиканская детская библиотека провела опрос читателей, и художник получил звание лауреат Всероссийского конкурса детских читательских симпатий. И сами ребята вручили Леониду Викторовичу почетный знак — маленький «Золотой ключик, открывающий детские сердца». В благодарность за ту радость, которую он доставляет им своим творчеством!

Я еще и еще смотрю на его иллюстрации. Каждый художник рисует свой внутренний мир. Какая радость, что он подарил нам этот красивый и радостный мир своей души, мир нестареющего веселого и озорного ребенка!

Цветов радуги хватило не только на семь королей, которых Владимирский нарисовал когда-то, их хватило на то, чтобы раскрасить всю долгую и прекрасную жизнь.

В канун своего 90-летия Леонид Викторович пишет стихи. И это стихи… о любви! Вот что он говорит: «Я думаю, нет пожилых поэтов. Они или гибнут, или гаснут, выгорают внутри. А тут дед, которому 90 лет, своей жене признается в любви. Люди в этом возрасте не пишут, потому что сил уже нет. А я… Глаза мои устали, а творческая энергия не иссякла. Я всю жизнь рисовал, рисовал… Теперь рисовать не могу, но надо жить, радоваться и творить.

Жена мне помогает во всем. Жена моя — Светлана Ковальская, художница. Все стихи ей посвящены».

Вот некоторые из них.

«Чтобы в жизни быть счастливым, Т.Г. Рик. Цветов радуги хватило на семь королей...

В жизни главное они.

По реке судьбы извивам Путь свой дерзостно измерить.

Будут песни, будут битвы, Будут солнечные дни!»

А теперь мне 90.

Говорю я людям просто, Говорю неглупым людям:

«Хочешь быть счастливым — Будь им!»

Долгожитель Узнал, когда прошли года, Итог неуважительный:

Впадаем в детство, вот беда, Мы, эти долгожители.

Почаще надо нас хвалить, Раз в день конфетой радовать, А что успели мы разбить — «На счастье!» — надо говорить, Про витамины не забыть, И в детский сквер гулять водить, И рано спать укладывать… Моложе ты на много лет, Но называю мамой.

Добрей тебя на свете нет, А я — счастливый самый.

В день рождения Перестал я в день рожденья От судьбы подарки ждать.

Все трудней идти в сраженья, Все труднее побеждать, 234 Библиотека и книга в истории и культуре Тяжело носить кольчугу, Потускнела шлема медь, Через жизненную вьюгу Трудно путь свой рассмотреть.

Ремень потуже.

Я живу сейчас и здесь.

Перед самым носом — лужа.

Как бы в лужу мне не сесть.

Все удивительно сошлось:

Художница! И я — туда же.

У каждого талантов — горсть, А у тебя побольше даже.

Но есть один — важнее всех, И без него — как день без света.

А с ним и радость, и успех.

Чудесный дар… Такой простор для вдохновенья!

Вдвоем судьбу свою вершить, Смакуя каждое мгновенье… С борщом домашним Люби меня, как я тебя.

Важней всего взаимность наша.

Т.Г. Рик. Цветов радуги хватило на семь королей...

Тогда и на исходе дня Нам ничего не будет страшно.

Ты для меня — как солнца свет, Я для тебя — звезда средь ночи.

Любить!

И через много лет Пусть не померкнет слово ОЧЕНЬ!

Моей жене, Светлане Ковальской Не плачь, моя хорошая, Ты не горюй, усталая, Такая лишь дороже мне, Родней и ближе стала ты.

Не жалуйся, что все прошло, А радуйся, что было.

И что сердечное тепло Поныне не остыло.

Не нужно в зеркале искать Следы твоей тревоги:

Седые пряди у виска, На лбу морщинки строгие.

Ты потерпи — уйдет беда, Мы с ней сумеем справиться.

Я здесь, я рядом. Навсегда.

И ты — моя красавица!

Сушка к чаю Годы мчатся все быстрее.

Поперек дороги — Остановки, юбилеи:

Подводить итоги.

236 Библиотека и книга в истории и культуре У меня случится скоро Юбилей-мистерия:

Девяносто! Вот умора!

А сегодня невзначай Подошла девчушка.

«За картинки. Это — к чаю», — Этот солнечный кружок Мне всего дороже.

Значит, очень хорошо Жизнь свою я прожил.

ТВОРЧЕСТВО УЧИТЕЛЯ

И БИБЛИОТЕКАРЯ

Московского педагогического государственного университета, Московского института открытого образования, учитель Муниципальной гимназии № 1 г. Люберцы Из книги «Букет осенних листьев…»

238 Библиотека и книга в истории и культуре Огонь обстоит нас кругом — в сердце уже пепелище… Мира нам нет друг с другом, как примирятся тыщи?

И ничего не осталось, только невероятье:

чтобы любовь восстала в огненной распре братьев.

Великий пост. События в Югославии Горбун и горбунья!

Не-счастье не-жданно-не-чаянной встречи!

Горечь фиалкового ожиданья!

Пусть всё позабудется:

Тот аметистовый вечер, Музыки смех и свечи… Нет, не оплакать всего — Вспомни лишь миг расставанья Портрет А. Ахматовой Малахитовые небеса.

Тает изумрудная слеза.

Флорентийская роза спит.

Мысль как душа творенья, бьется о каменный свод невыстраданного мгновенья тех Флорентийских ворот.

Поворот головы — И.Г. Минералова. Из книги «Букет осенних листьев...»

профиль камеи, очей свет!

Как же черты легки!

Простота красоты …и крест… Давай пить белое вино, Смотреть в окно и друг на друга… Кипенно-белым полотном Раскинутся ромашки луга… Там сыновья — тут мы вдвоем… И бело-синий окоем Обнимет гобеленным раем… А мы с тобой давай споем И ни за что не заскучаем… Пусть молнией осветит дом… Ты вымолвишь: «Как это глупо Терять секунды на ”потом”…»

А гром грохочет где-то глухо… И вспомню, как тогда, в венчанье, Я обещала пить до дна Всё: радость, скорби и печали… И вроде выпито сполна… «Ты поцелуй меня, — скажу, — Ведь это не любовный лепет? — тебя спрошу. — И впереди тысячелетья?!!»

Сергею Есенину Чинары и птица.

И небо с сухими, как звезды, глазами Не сон. А назавтра приснится:

240 Библиотека и книга в истории и культуре Чинары, и ветер, и птица — Спрошу я без смеха:

«Что будет со мною, коль птица В ладонь мне без страха садится?

Какие пожары сулит или снега?»

Ты гасишь сомнения древнею сказкой, когда Та птица-вещунья расскажет, что я королева, И в пересохшие горные губы прольется вода, Которую держит в сиреневой чаше бог неба.

Чинары, и ветер, и птица Меня развенчают:

Я даже в своем королевстве бессильна.

Но звездного звона в разлуке тебе обещаю И синей-пресиней печали, как реки в России.

Возвращенные имена и книги.

С.Н. Дурылин (1877–1954) Из личного архива племянника С.Н. Дурылина 1. Фото. 2—3. Сергей Николаевич Дурылин в гимназические годы 244 Возвращенные имена и книги...

доцент кафедры филологического образования Московского института открытого образования кандидат филологических наук, старший научный сотрудник Московского института открытого образования Сергей Николаевич Дурылин Есть известная латинская пословица — «Книги имеют свою судьбу» («Habent sua fata libelli»). Возьмем ее самое прямое толкование, и в этом разделе альманаха будем предлагать читателю фрагменты интересных, порой великих книг, выпущенных в давние годы и ныне ставших доступными только в библиотечных хранилищах.

В 2006 г. отмечалось 120-летие со дня рождения писателя Сергея Николаевича Дурылина (1886–1954), и были опубликованы крупные его труды: записи «В своем углу», комментарий к «Герою нашего времени», известная и прежде книга о М.В. Нестерове (в серии ЖЗЛ) — лучшее исследование жизни и творчества великого художника.

Сергей Дурылин был большим ценителем, знатоком и собирателем книг, оставившим свое собрание библиотеке подмосковного поселка Болшево, ныне район г. Королева.

246 Возвращенные имена и книги...

Библиотека теперь носит имя Дурылина и находится на одноименной улице, это один из центров культуры замечательного города, там проходят многие мероприятия, посвященные русской литературе и, конечно, творчеству самого Сергея Николаевича.

С.Н. Дурылин — удивительная личность, в нем, казалось бы, соединялось несоединимое. И он сам любил задумываться именно над этими парадоксами бытия. Через его сознание и душу, точно через призму, преломлялись многоцветные лучи событий, времен, человеческих судеб XIX и XX вв. в России и, преломившись, выходили как чистый свет его творчества.

В самых разных жизненных обстоятельствах Дурылину довелось общаться с Б.Л. Пастернаком и В.В. Розановым, М.В. Нестеровым и А.А. Яблочкиной, М.А. Волошиным и М.К. Морозовой. Он был секретарем Религиозно-философского общества памяти В.С. Соловьева, занимался в поэтическом семинаре Андрея Белого, видел А.А. Блока, общался с вдовой Л.И. Арнольди, автора ярких мемуаров о Н.В. Гоголе, и записал ее рассказ, как Гоголь боязливо прижимался к стене, чтобы избежать железных объятий мощного К.С. Аксакова.

Работая вместе с И.И. Горбуновым-Посадовым в издательстве «Посредник», основанном по инициативе Л.Н. Толстого, Дурылин ездил в Ясную Поляну за год до смерти великого писателя, о чем оставил ценнейшие воспоминания.

Этнограф и историк по образованию (учился в Археологическом институте), Дурылин много путешествовал по Русскому Северу и оставил интереснейшие записки — «За полуночным солнцем», «Кандалакшский вавилон» и др.

С 1913 по 1923 г. Дурылин каждый год бывал в Оптиной пустыни, общался со старцем Анатолием, однокелейником знаменитого старца Амвросия Оптинского. Приняв сан священника, Сергей Николаевич служил в московской церкви на Маросейке вместе с отцом Алексеем Мечевым, которого Русская Православная Церковь недавно канонизировала.

В годы первой русской революции Сергей Дурылин прошел аресты, совершал, наряду со своим братом Георгием, дерзкие поступки: например, организовал побег из заключения своего друСергей Николаевич Дурылин га Миши Языкова, позже все же погибшего от рук жандармов.

Позднее он горестно каялся в своем юношеском «большевизме»... В 1920-е — начале 1930-х гг. Дурылин пережил новые гонения за свою религиозность, за русскость, за чувство свободы — аресты и ссылки… С середины 1930-х гг. начнется более ровная и даже почетная полоса в его жизни, «болшевский период», называемый так по месту проживания, в подмосковной дачной местности.

В доме Дурылина в Болшево подолгу гостил М.В. Нестеров, и их многочасовые беседы вылились в одну из лучших книг о художнике.

Театровед и театральный критик, автор театральных инсценировок и даже оперного либретто, Сергей Дурылин написал множество книг и статей об актерах Малого и Художественного театра:

Садовских, В.Н. Пашенной, А.А. Яблочкиной, Е.Д. Турчаниновой, В.И. Качалове.

Прославился С.Н. Дурылин и на педагогическом поприще.

Его учениками были будущий знаменитый актер Малого театра Игорь Ильинский, правнук Ф.И. Тютчева и будущий литературовед Кирилл Пигарев.

Велики заслуги Дурылина в изучении русской и мировой литературы. Он был сотрудником ИМЛИ, присудившего ему докторскую степень по филологии в 1944 г.

Как человек разносторонний Сергей Дурылин весьма иронично и настороженно относился к бесплодным умствованиям иных «профессионалов». «Профессионал подобен флюсу», — говорит Козьма Прутков о философах Серебряного века в одном из романов Дурылина. «Глубочайшая ненужность всего, что делают, делали и будут делать Пиксановы и Рогачевские настоящего, прошлого и будущего, никогда не будет ясна толпе, “читателю”. И будут жевать жвачку, и будут перекладывать из своего рта в чужие — нажеванное едово… А потом напишут историю своей жвачки…» (из записей «В своем углу»). В одной из записных книжек писатель оставил своего рода стихотворение в прозе «Человек свободен»:

«О, не ограничивайте его свободу ни заповедями, ни повеленьями! Дайте ему жить!» Так он и сам писал-жил в своем творчестве.

248 Возвращенные имена и книги...

О себе говорил: «Я — никто: я — «не», «не» и «не»: не ученый, не писатель, не поэт, хотя я и писал ученые статьи, и был писателем, и слагал стихи, я — никакой профессионал» (предисловие к «В своем углу»).

Увы, долгое время память о Дурылине-писателе замалчивалась, числили его то среди мелких философов, то среди отошедших в прошлое критиков. Между тем неизданные художественные произведения Дурылина, хранящиеся в РГАЛИ и в Мемориальном доме-музее С.Н. Дурылина в Болшево, — первоклассная литература. Кажется, именно языком художественных образов Дурылин сказал самое сокровенное.

В 2008–2010 гг. нами были опубликованы самые значительные прозаические произведения Дурылина: «Колокола» и «Сударь кот» в журнале «Москва», «Сладость ангелов» и «Три беса» в «Роман-журнале», «Соколий пуп» в «Юности»… Всего — около 20 публикаций.

Далее мы предлагаем фрагмент из фундаментального труда С.Н. Дурылина на ниве филологии — исследования о связях русской культуры с И.В. Гете. Впервые эта работа, объемом более 30 печатных листов, была выпущена в академической серии «Литературное наследство» (т. 4–6, 1932 г.). С тех пор этот труд не переиздавался и доступен только в крупных библиотеках.

богослов, литературовед, искусствовед, «Русские писатели у Гете в Веймаре» — «Гете в политике Александра I и Николая I»

ИНТЕРЕС ГЕТЕ К РОССИИ. — ГЕТЕ И РУССКАЯ ИСТОРИЯ. — ГЕТЕ И

ПЕТР ВЕЛИКИЙ; ПОЛИТИЧЕСКИЙ СМЫСЛ ИНТЕРЕСА ГЕТЕ К ПЕТРУ. —

ГЕТЕ И УБИЙСТВО ПАВЛА I. — РОДСТВЕННЫЕ СВЯЗИ ВЕЙМАРСКОГО

ДВОРА С ПЕТЕРБУРГСКИМ. — МАРИЯ ПАВЛОВНА И ЕЕ ПОЛИТИЧЕСКОЕ

ЗНАЧЕНИЕ ДЛЯ ВЕЙМАРА. — НАПОЛЕОН I И МАРИЯ ПАВЛОВНА. —

ВЕЙМАРСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ РУССКОГО ДВОРА. — РУССКАЯ ФИНАНСОВАЯ

ОСНОВА ВЕЙМАРСКОГО КУЛЬТУРНОГО БЛАГОПОЛУЧИЯ. — КУЛЬТУРНЫЕ

УЧРЕЖДЕНИЯ ГЕТЕ И ФИНАНСЫ МАРИИ ПАВЛОВНЫ. — ГЕТЕ КАК

СЕКРЕТАРЬ МАРИИ ПАВЛОВНЫ. — «НИМФА ЭГЕРИЯ» ИЛИ ПОСОЛ

РУССКОГО ИМПЕРАТОРА. — МАРИЯ ПАВЛОВНА И ЛИТЕРАТУРНАЯ

ПОЛИТИКА РУССКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА. — ЛЕГАЛИЗАЦИЯ РУССКИХ

ПАЛОМНИЧЕСТВ И ВИЗИТОВ К ГЕТЕ.

250 Возвращенные имена и книги...

Интерес Гете к России в XIX столетии несомненен, непрерывен и многообразен. О его интересе к древнерусскому искусству речь уже была; о его внимании к русской поэзии и поэтам речь будет впереди. Наука в России также привлекала внимание Гете: он был в переписке с учеными немцами, работавшими в России, следил за их научными трудами, был членом петербургского минералогического и одного из харьковских научных обществ, был почетным членом Харьковского университета и Академии наук, пытался принять участие в ее трудах, а несколько ранее горячо принял к сердцу проект об учреждении в Петербурге Азиатской академии. В настоящей работе нельзя было обойтись без целых страниц, посвященных отношениям Гете к русским художникам:

О. Кипренский, А. Орловский, Ф. Толстой, Г. Рейтерн были ценимы Гете. У него также был большой интерес к русской природе, быту, к географии России. Он дорожил каждой книгой, каждой беседой, расширяющей его познания в этой области. Познанию России в самых разнообразных отношениях — Гете учился непрерывно. То он читает «Второе путешествие Палласа через Россию» (1803); то с любопытством слушает «юмористический рассказ» какого-то Шевалье о том, как «русский монах водил его по киевским пещерам и принял за магометанина, потому что он крестился перед святыми гробницами справа налево, а не слева направо» (1810);

то отмечает «катанье на русских санях», интересующее его как подробность русского быта (1812); то вместе с гр. Головкиным, начальником русской большой экспедиции-посольства в Китай, рассматривает карту России и обсуждает маршрут бесконечного их пути (1812). От «Путешествия на Кавказ и в Грузию в 1807 г., 1808 г.

и 1813 г.» И.Г. Клапрота он переходит к путешествию Дж.Д. Кохрана «Пешком через Россию и сибирскую Татарию» (1825), а в 1831 г. и сам путешествует вместе с Оттоном Коцебу: «по просьбе Вольфа — любимого внука — принесен был глобус, и с помощью его наглядно представили себе последнее кругосветное путешествие русских». Когда ему удается прочесть новую книгу, открывающую что-нибудь новое в той малоизвестной шестой части света, которая называется Россией, Гете счастлив: «Ледебур, русская флора, украсившая мою библиотеку благодаря великой герцогине, — записывает он 1 мая 1830 г., — замечательное сочинение, С.Н. Дурылин. Посол русского царя при дворе Гете...

вводящее много новых видов». Но, кажется, еще больше ценил Гете живые беседы о России с теми учеными путешественниками, знаниям и добросовестности которых он доверял. В 1817 г. он, обычно столь скупой на записи, заносит свой разговор с проф.

Реннером «о России, в особенности о русских лошадях, рогатом скоте» и о болезнях скота. В 1823 г. Соре привел к нему какого-то «путешественника из Петербурга», и Гете рассматривал с ними «виды Петербурга в русских литографиях и костюмы разных народностей». В том же году Гете посетил один прусский генерал, и Гете с ним беседовал о «канале, который делает возможным сообщение юга и севера русского государства»: это был разговор о Мариинской системе, которая как раз в это время подвергалась капитальному переустройству. В 1830 г. Гете отметил разговор с ученым юристом Cailloue, французом, «изъездившим Пруссию и Россию, изучая их правовой и юридический строй». Когда старый друг Гете Александр Гумбольдт возвратился из своего знаменитого путешествия по России, Гете, не без некоторого упрека за неполноту его рассказов, отметил в дневнике: «В 11 ч. г. ф. Гумбольдт кратко рассказал, имея под рукой карту, о своем путешествии через русское государство» и утешился несколько на дальнейшем:

«он обещал некоторые замечательные, там найденные, минералы».

Все эти чтения и беседы — а число их можно было бы умножить — свидетельствуют о неослабном, даже растущем интересе старика Гете к далекой и чужой стране с ее неисследованными просторами и непонятными укладами жизни и быта.

Но, как ни глубок и постоянен у Гете этот интерес к русскому искусству, литературе, науке, природе, быту, он сильно уступает его же интересу к русской истории. Характер этого интереса ни в какой мере не академический. Хотя Гете не чужд интереса и к древней русской истории — в 1802 г. он читал русские летописи, — но внимание его по-настоящему направлено только на новейшую русскую историю с Петра, и все его чтения имеют явный характер комментария к той истории, которая творилась в эпоху наполеоновских войн на его глазах, в которой сам он был участником и в которой — иногда не без явного неудовольствия — замечал все большее и большее участие России.

252 Возвращенные имена и книги...

В своем историческом чтении Гете запасался материалом для изучения этого русского вмешательства в историю Европы, и часто историческое чтение или разговор, вызванный этим чтением, дают Гете случай высказать суждение, прямо напоенное злобой дня. Вот прекрасный пример: в августе — октябре 1809 г. Гете погружен был в чтение «Жизни Петра Великого» («Leben Petrus des Grossen») Герхардта-Антона Галема (1752–1819), четырежды отметил в дневнике этапы этого чтения, и в тот же день, когда сделал первую из отметок, высказал Римеру: «Что собственно получили немцы в их прелестной свободе печати, как не то, что всякий может наговорить про другого дурных и позорных вещей, сколько ему захочется?» Это политическое высказывание Гете летит рикошетом от изучения жизни Петра I, который, в глазах Гете, делал крупные исторические дела и без «свободы печати». И самый интерес Гете к личности Петра был интересом политическим: враг революции, недруг республиканства и конституционализма, Гете в эпоху реставрации не хотел, однако, быть и со слепыми реставраторами старого режима, с католической и священно-союзной реакцией Людовика XVIII и Александра I, и оттого тянулся к Петру I, где не было революции, но была реформа, — была реформа, но не было реформаторов, заседающих в парламентах и причиняющих неприятности королям и герцогам.

«Реформатор», но на троне, с министрами-помощниками вокруг трона — это было самое большее, на что шел Гете в своих политических чаяниях, более чем умеренных и менее всего соответствовавших гениальной остроте его поэтической и научной зоркости. Петр I и его деспотическое реформаторство сверху больше, чем кто-либо в истории, отвечал и этим чаяниям, и Гете чувствовал особый интерес к нему.

В этом интересе было много общего с тем интересом, который Гете всегда питал к личности и делу Наполеона. «В войне и управлении государством» Гете считал их одинаково «гениальными», и Петру приписывал то же наитие «демонического», что и Наполеону. Оба они казались Гете столь мощными двигателями, при которых движение в истории обеспечивается и без поддержки народных масс. Тем пристальнее Гете желал судить их деятельность. В 1829 г. он очень внимательно читал книС.Н. Дурылин. Посол русского царя при дворе Гете...

гу Сегюра «Histoire de Russie et de Pierre le Grand» (Paris, 1829).

«Положение Петербурга, — говорил Гете Эккерману, — непростительно, особенно если вспомнить, что почва возвышается поблизости от него и что император мог охранить город от наводнений, поставив его несколько выше и оставив в низовьях только гавань... В таком поступке столь великого человека есть нечто загадочное. Знаете ли, чем я его объясняю? Человеку невозможно освободиться от впечатлений своей юности, и это доходит до того, что даже вещи, страдающие недостатками, но к которым он привык в юности и среди которых жил в эти счастливые годы, остаются для него и впоследствии дорогими и кажутся хорошими; он точно ослеплен ими и не видит в них никаких недостатков. Так и Петру Великому хотелось построить в устьях Невы любезный ему в юности Амстердам». У Гете не ослабевал интерес к истории новой России: проблема бытия России и исторического смысла этого бытия с особой яркостью встала перед Гете тогда, когда Александр I неожиданно для себя оказался вершителем судеб Европы, и в особенности Германии. Даже тогда, когда Гете читает сочинения по общей истории Европы, он выделяет все, что относится к России. Так, в 1808 г., читая чью-то «Staatengeschichte», он сделал две отметки о чтении части этого сочинения, посвященной России, и так же поступил в 1823 г.: читая сочинение Л.Т. Шпиттлера (1752–1810) «Очерк истории европейских государств», он выделил из него Россию, специально отметив чтение соответствующей главы. На примере русских исторических чтений Гете наглядно доказывается истина, что историческое чтение есть всегда политическое чтение.

Но Гете мог читать русскую историю первой четверти XIX столетия не только из книг, а из самых событий, узнавать ее от людей, бывших участниками или свидетелями этих событий.

7 апреля 1801 г. Гете сделал такую отметку в дневнике: «Фауст.

Смерть императора Павла».

Связи между двумя отметками нет никакой, но соседство их примечательно: работу или думу над важнейшим созданием своего гения Гете поставил рядом с политическим событием, совершившимся в далекой России: так показалось оно ему важно и значительно.

254 Возвращенные имена и книги...

В маленьком Веймаре мог быть особый интерес к этому событию: супруга герцога Карла-Августа, столь связанного с Гете, герцогиня Луиза была родной сестрой первой жены Павла I, великой княгини Наталии Алексеевны (Вильгельмина, принцесса Гессен-Дармштадтская, 1755–1776). Когда Гете жил в Неаполе, он подружился с художником Ф. Гаккертом, который пользовался благосклонностью кн. Андрея Кирилловича Разумовского, бывшего в 1779–1784 гг. русским послом в Неаполе. Пометками о Разумовском и его привязанности к талантливому художнику пестрят страницы Гете, посвященные Ф. Гаккерту. Гаккерт знавал Павла I и Марию Федоровну, когда они, под никого не обманувшим incognito «графа и графини Северных», путешествовали по Италии, и даже писал портрет Марии Федоровны. А о Разумовском, посланнике и донжуане, остроумном и тонком музыканте, ходила европейская молва как о счастливом сопернике Павла у его жены, Наталии Алексеевны.

На эту удачу Разумовского Екатерина сама раскрыла глаза Павлу:

чтобы «утешить его в смерти жены», она представила ему пачку писем Разумовского к Наталии Алексеевне. В утешение же Павлу Разумовский был выслан сперва в Ревель, потом в Батурин, потом...

в Неаполь, где он имел вторую удачу у королевы Каролины. В Италии Павел и Разумовский имели удовольствие встретиться. Вот какой примерно круг рассказов о Разумовском и русском дворе с Павлом во главе мог слышать Гете от Гаккерта, писавшего для Екатерины II батально-морские картины, окутанные не только дымом пороха, но и дымом фимиама в честь «побед русского флота». Эти рассказы для Гете могли иметь специфический «придворный интерес», так как они касались сестры Луизы Веймарской.

Заговор 11 марта 1801 г. и убийство Павла I были предметом длительного интереса, даже изучения со стороны Гете. Он с большой настойчивостью собирал все, что мог разузнать об убийстве Павла от лиц, бывших в это время в Петербурге, а с 1804 г. и от приближенных Марии Павловны и ее русских посетителей. Чрезвычайно любопытна в этом отношении отметка в его дневнике 14 марта 1814 г.: «У их высочеств. У miss Диллон. История смерти Павла I».

Их высочества — это великие князья Николай и Михаил Павловичи, приехавшие в Веймар со своим воспитателем графом Ламсдорфом. Гете представлялся им и был, вероятно, весьма поС.Н. Дурылин. Посол русского царя при дворе Гете...

чтителен к сыновьям Павла I, а прямо от них проследовал к англичанке miss Диллон, служившей камер-фрау у Марии Павловны, и от этого интимно близкого к дочери Павла I лица вызнавал — в который раз — историю его убийства. Гете очень хорошо знал показную историю русского двора, но не менее знакома ему была его изнанка. Об этом свидетельствует результат его выспрашиваний о смерти Павла I — большая, тщательно составленная запись под заглавием «Die Palasterrevolution gegen Kaiser Paul I». Ввиду того, что она никогда не появлялась на русском языке и даже не упоминалась русскими историками, приводим ее целиком:

«Суббота. Отправляется курьер к Бонапарту. Раздел значительной части Германии. Баден не получает ничего. Виртемберг получает Мюнстер, Падерборн, Гильдесгейм, Вюрцбург, Бамберг, Пруссия — Ганновер, Баварский Зальцбург, Пассау, Бехтольсгаден.

Воскресенье. Измайловский гвардейский полк оскорблен на параде тем, что четыре офицера, среди них генерал Милютин и кн. Вяземский, отправлены в крепость. Происходит дуэль между кн. Четвертинским и камергером Рибопьером, последний ранен.

Понедельник. Под уговором великого князя гр. Пален должен замять дело. Князь (! — С.Д.) Нарышкин пробалтывается.

Рибопьера сначала отправляют в крепость, потом высылают с семьей из города.

Вторник.

Среда.

Четверг.

Пятница 1 марта ст. ст. Великий князь Константин ругает своего отца, генерал-прокурор выдает. Император сам хочет привлечь его к ответу. Странным образом это отвращено. Константин должен принести присягу.

Суббота 2.

Воскресенье 3.

Понедельник 4. Графу Кутайсову донесено о плане генералпрокурора Обольянинова объявить себя опекуном несуществующего побочного ребенка императора.

Вторник 5. Граф Пален отстранен от двора, жена его также отослана со своим экипажем обратно.

256 Возвращенные имена и книги...

Среда. Графу Палену внушают, что император вернет ему милость, если он прямо или косвенно через гр. Кутайсова попросит прощенья. Граф отвергает это.

Четверг. Палена снова призвали ко двору.

Пятница.

Суббота 9. Император впервые после долгого времени снова появляется в городе, но, найдя около строящегося Казанского собора кучу неизбежного мусора, приходит в ярость и шлет с фельдъегерем устный выговор графу (Палену; далее он везде называется просто: «Граф». — С.Д.).

Воскресенье 10. Свадьба Жерве, на которую граф обещает прийти, но не приходит.

Понедельник 11. К графу приходит граф Кутайсов и в шутку высказывает некоторые подозрения. Бурная ночь. Обер-шенк Загряжский, на вечере у кн. Белосельского, в самую полночь, напоминает о предстоящем большом деле. Талызин дает ужин, на который отправляется граф. Все, кто там собрался, или посвящены в дело, или их тут же посвящают.

Вторник 12. Прекрасная погода. Всеобщая радость.

Среда 13. Князь Платон Александрович и граф Валерьян Зубов обедают у графа.

Участники числом 1. Князь Платон Алексан- 1. Полиц. адъютант Тиран, бывш.

4. Дядя Зубовых Козицкий 4. Ленев кавалергард (теперь гофмаршал) С.Н. Дурылин. Посол русского царя при дворе Гете...

5. Беннигсен (длинный Cassius) вышел в отставку генераллейтенантом, пытается опять поступить на службу, получает отказ, собирается в понедельник 11-го уехать, граф удерживает его и направляет к Зубовым.

6. Генерал Чичерин.

7. Артиллерийский полковник Татаринов.

8. Артиллерист князь Яшвиль, грузин. Шарф.

9. Ротмистр Ушаков, единственный из конной гвардии. Брат генерала У[шакова], который был начальником бывшего так назыв. Сенатского полка и должен был выстроить его перед замком.

10. Генерал Уваров, начальник кавалергардов. Депрерадович, командир батальона великого князя Александра. В распоряжении графа. Запоздал больше, чем на 20 минут.

Талызин, генерал-лейтенант, командир императорского лейбгвардии полка. Начальник того батальона этого полка, который выступил перед замком.

Вяземский, офицер Измайловского полка, потом он первый приветствовал нового императора.

Комендант Епифаров.

Горголи, обер-лейтенант и платц-майор (теперь полковник в полку императора Александра).

Граф Кутайсов, родом турок. Заведывающий гардеробом и прислугой.

Тайный секр. Мих. Дольской.

Гардероб, секретарь Трошин, слуга последней возлюбленной.

Его брат, офицер второго корпуса, осведомлявший о своем начальнике, Валерьяне Зубове.

Он был обманут последним, в ночь 11-го, с помощью концерта».

Запись Гете очень ценна: это — одна из самых первых, по времени, и самых полных, по материалу, попыток создать твердую схему всего хода «дворцовой революции» 11 марта 1801 г. и дать список действующих лиц. Гете знает мельчайшие подробности дела. В этом отношении показательна отметка «шарф» при фамилиях Татаринова и Яшвиля в списке заговорщиков: с особой сдержанностью, какою отмечено в его запиВозвращенные имена и книги...

си все, относящееся к царской фамилии. Гете этим одним словом обрисовывает для себя всю сцену убийства Павла I: он был задушен шарфом, и ближайшими участниками этого дела во всех современных записках указываются именно Яшвиль и Татаринов. Другая «мелочь» в записи Гете была уже отмечена известным немецким историком Т. Шиманом: «Прозвище Беннигсена ”длинный Cassius“ поразительно и указывает на устную передачу». Для Гете это, конечно, не только «прозвище», но и целая характеристика Беннигсена как участника убийства. Многие другие кусочки Гетевой записи показывают с несомненностью, что он собрал материал для нее от людей чрезвычайно осведомленных, от близких свидетелей павловских «браней» и «яростей» и столь же близких участников прекращения этих «яростей» навсегда. С одним из прямых участников заговора, с Ф.П. Уваровым, Гете был лично знаком, как увидим далее.

Для чего сделал Гете свою запись о «дворцовой революции» 1801 г.? В ней нет никакого намека на то, что это — план или материал для какого-нибудь произведения — например, драматического — из жизни Павла I; несомненно, это и не план исторического сочинения. Это — «труды и дни» небольшой придворной революции, чем-то особенно поразившей Гете. Можно догадываться о причине этого интереса: общей и частной. Частная — ясна. Веймарский дворик, как увидим далее и как отчетливо понимал Гете, был отделением петербургского двора: действующие лица петербургской трагедии постоянно появлялись и на тесной веймарской сценке; как же было не интересоваться и исполнителями, и самой трагедией, которую они сыграли 11 марта? Гете и сделал весьма точный набросок ее сценария. Но в происшествии 11 марта для Гете заключался и более крупный интерес. Россия Екатерины II и Павла I была оплотом против западной революции, — и вдруг в ней самой происходит дворцовая революция, и притом успешная.

Этот успех Гете и не пытается скрыть от себя в своей очень осторожной записи: «Прекрасная погода. Всеобщая радость». Гете отмечал, сколько мог тщательно, ярости и выходки «непросвещенного абсолютиста» Павла. В глазах Гете это — урок и С.Н. Дурылин. Посол русского царя при дворе Гете...

предупреждение всем веймарским и не веймарским абсолютистам. Гете хочет — как министр и политик — заучить весь завод механизма, каким приводятся в действие «дворцовые революции», чтобы знать, как не допускать до завода этого механизма. Эта запись — memento mori — верного слуги веймарского феодально-дворцового благополучия. Отметка о воцарении Александра I — как о «всеобщей радости» всего Петербурга — важна для понимания отношения Гете к первым годам царствования Александра I. В дневнике Гете отсутствуют записи об Александре I до его появления в Германии в 1805 г. У нас есть зато косвенные указания на интерес Гете к первым годам его царствования, возбудившим в либерально-дворянских кругах столь яркие и столь неосновательные надежды на политическое обновление государства, что вице-президент Академии наук в Петербурге Андрей Кириллович Шторх предпринял даже специальное издание «Russland unter Alexander dem Ersten», посвященное сочувственному обзору всех мероприятий и проектов начальной эпохи царствования Александра I. Издание пришлось Шторху прекратить, когда этих «великих чрезвычайных дел и предприятий» вскоре же оказалось так мало, что нечем было заполнять страницы. Очень вероятно, что Гете читал Шторха, во всяком случае он хотел поехать посмотреть, как благоденствует Russland unter Alexander dem Ersten. Смысл такой поездки именно для Гете очевиден: как было указано, его политической программой был монархический реформизм сверху.

Сам Гете пытался как министр быть проводником и вдохновителем такого реформизма в пределах игрушечного веймарского государства. Даже немецкие апологеты всяческой деятельности Гете признают, что он потерпел здесь полную неудачу: по словам Белыповского, «он мечтал о грандиозных (! — С.Д.) реформах социально-политических»: «освобождение крестьян от барщины и десятины, преобразование крестьянского и помещичьего землевладения в свободную, делимую собственность, обложение имений податями сообразно с их доходностью», а «должен был удовлетвориться» вместо этих реформ вот чем:

«в государственном управлении водворились экономия (дошедшая до того, что, по уговору Гете, «герцог отстранил своих 260 Возвращенные имена и книги...

придворных чинов от ежедневных обедов за придворным столом».— С.Д.), рачительность и гуманность, бремя воинской повинности было сокращено (веймарская «армия» уменьшена с 600 чел. до 310. — С.Д.), пути сообщения улучшены (все пространство Веймара равнялось 1900 кв. км. — С.Д.), принята широкая система орошения и осушения полей, приняты меры против порчи полей разными животными...» (т.е. поставлены загородки! — С.Д.). В России Гете мог надеяться увидеть более широкие опыты реформизма сверху и тем подтвердить свою политическую теорию, трещавшую по швам: вот почему он собирался поехать в Россию. Однажды — между октябрем 1806 г.

и мартом 1807 г. — в Веймаре, в доме «надворной советницы» и писательницы Шопенгауэр, Гете встретился с писателем и педагогом Георгом Рейнбеком (Reinbeck, 1766–1849), который незадолго перед тем — в 1805 г. — издал книгу «Fliichtige Bemerkungen auf einer Reise von St.-Petersburg... nach Deutschland im Jahre 1805» («Беглые заметки по поводу путешествия из Петербурга... в Германию»). «Когда собралось много гостей, в их числе жена Гете, — вспоминал Рейнбек, — пришел тайный советник. Он вошел с приветливо-протяжным: хм!

хм! раскланиваясь во все стороны, и искал себе стула. Потом он оглядел весь круг собравшихся, и, когда его взор упал на меня, он встал и пошел ко мне. Понятно, я тотчас же поднялся. Он торжественно поклонился и сказал: «Я должен вам принести благодарность». Я спросил, чем я так осчастливлен, что заслужил его благодарность? «Я всегда имел намерение когданибудь посетить Россию, — ответил он, — но вы меня совершенно от этого излечили».— «Я бы очень об этом сожалел, — ответил я, — прежде всего из-за России, но также, — разрешите, ваше превосходительство, мне сказать это, — также и из-за вас». С его стороны это было шутливым оборотом дать мне понять, что он читал появившиеся тогда мои «Беглые заметки» о поездке через Москву и т.д., которые обратили на себя некоторое внимание тем, что тут и там в описаниях и суждениях отклонялись от обычных восхвалений Шторха: я прожил 14 лет в Петербурге... Гете много говорил со мной о России и спрашивал о многих тамошних знакомых».

С.Н. Дурылин. Посол русского царя при дворе Гете...

С восшествием на престол Александра I связь Веймара с русским двором усилилась: его жена Елизавета Алексеевна по своей матери, баденской маркграфине Амалии, приходилась родной племянницей той же герцогине Луизе.

Маленький двор получил большую родственницу. До сих пор Германия посылала своих принцесс в Петербург; в 1804 г.

Петербург послал принцессу в Веймар: наследный веймарский герцог Карл-Фридрих (1783–1853) женился на третьей дочери Павла I Марии Павловне (1786–1859). Это была большая придворная и дипломатическая удача для крошечного Веймара.

В Петербурге долго не соглашались на брак великой княжны с захудалым веймарским принцем, и нужны были немалые дипломатические ухищрения, чтобы брак состоялся.

Сестра русского императора везла с собой на 80 русских подводах приданое, далеко превышавшее не один годовой бюджет всего веймарского герцогства. Богатства, привезенные Марией Павловной, были так невиданны в феодальнообнищалой Германии, что, когда Гете случилось увидать в 1829 г. «все сокровища приданого» («Sammtlichen Schatze des Trous-seaux») Марии Павловны, он воскликнул: «Зрелище из «Тысячи и одной ночи»! Но Мария Павловна вместе с тем привезла с собою династическое приданое — связи, которые были крупнейшею политическою поддержкой для Веймара в те времена, когда, по мановению Наполеона, десятки и сотни германских княжеств, герцогств и маркграфств исчезали с лица земли, как пушинки.

Даже готовясь к войне с Россией, Наполеон считался с тем, что наследная веймарская герцогиня происходит не из какого-нибудь Касселя или даже Берлина. Любопытную историю рассказывает Греч: «Дерзкий выскочка вздумал назначить в придворные дамы к императрице Марии-Луизе несколько природных принцесс Германии, и в том числе наследную принцессу Веймарскую, великую княгиню Марию Павловну... Не знаю, через кого, вероятно через Талейрана», дошло до Наполеона, «что немедленным следствием этой дерзости будет разрыв России с Францией и заключение союза с Англией. Приготовления к истребительной войне с 262 Возвращенные имена и книги...

Россией еще не были кончены, и декрет не состоялся». Немецкие принцессы избавились от удовольствия быть придворными дамами у Марии-Луизы только оттого, что у одной из них оказались сильные всероссийские родственники. Так ли было в случае Греча или не совсем так, но значение новоприобретенных родственников очень серьезно и веско учитывалось и взвешивалось и в самом Веймаре, и в его европейском окружении — дружественном и враждебном.

Гете понимал лучше других, что династические связи — самый сильный козырь в копеечной веймарской политической игре.

Это должно учитывать всегда при всех высказываниях Гете о Марии Павловне и ее родственниках. Учета этого обычно не делается, и в огромном большинстве писаний о Гете Мария Павловна выставляется чуть ли не его «нимфой Эгерией». Дело обстоит гораздо проще. Когда Гете говорит о ней, в его словах очень большая доля суждения всегда выходит из уст министра, дипломата, царедворца — и даже доброго веймарского бюргера: всем им было легче, безопасней, благополучнее жить в их веймарском отечестве, городе, поместье, доме с тех пор, как во дворце водворилась сестра Александра I. В эпоху, когда Наполеона боялись все большие и маленькие властители кусков и кусочков Европы, наследная веймарская принцесса, молоденькая Мария Павловна, боялась его меньше всех. Вот характернейший эпизод, рассказанный А.И. Тургеневым в его неизданном дневнике (запись от 5 мая 1829 г.). Дело происходит во время войны 1807 г.: Карл-Август выступал против Наполеона в качестве прусского генерала и союзника Александра. Под боком у Веймара Наполеон отторгает Иену; в Веймаре были французы;

канцлеру Мюллеру пришлось вымаливать у Наполеона пощаду для Веймара.

«Был у канцлера Мюллера, — записывает А.И. Тургенев, — читал отрывки из его записок о свидании с Наполеоном во время войны 1807 г., о главной квартире Наполеона, о Дарю, о Талейране, о путешествии Мюллера в Париж: ”Avez-vous les quittances de Daru?“ — спросил Наполеон и до тех пор не принял его. Предложение паспортов великой княгине: растоптала их, когда получила. Подозрение Мюллера в измене».

С.Н. Дурылин. Посол русского царя при дворе Гете...

Растоптать паспорта Наполеона — такую политическую роскошь могла позволить себе во всей Германии только одна Мария Павловна: она одна была там сестрой русского императора. В сопоставлении с этим эпизодом рассказ Греча теряет привкус анекдотичности.

Можно поверить, что провинциальный Веймар достаточно искренне радовался в 1804 г., когда в него совершала въезд 18-летняя Мария Павловна: так в былое время бедная и малочиновная семья радовалась, когда ей удавалось породниться с семьей столичной, рангом, чином и карманом гораздо повыше и покрепче. Веймарскую радость должен был высказать Гете в специальном театральном приветствии, но он уклонился, будучи болен и не в духе; однако приветствовать Марию Павловну считалось столь серьезным делом, что «честь» перешла от первого веймарского поэта ко «второму»: потревожили больного Шиллера, и он написал «Приветствие искусств», разыгранное тогда же на театре. Мария Павловна не успела еще освоиться в Веймаре, как Гете уже воспел ей целый гимн (в письме к Марианне Эйбенберг от 26 апреля 1805 г.). «Она — чудо прелести и грации. Мне не приходилось еще видеть соединения такого совершенства с тем, что высшее общество ожидает и даже требует от высокопоставленной дамы». Гете несколько раз воспевал ее в стихах.

Когда Мария Павловна была уже «царствующей» герцогиней, Гете говорил о ней Эккерману: «Она с самого начала стала добрым ангелом для страны и, чем больше чувствовала себя связанной с новым отечеством, тем сильнее обнаруживала это свойство.

Я знаю великую герцогиню с 1805 г., и у меня было много случаев удивляться ее уму и характеру. Она одна из лучших и замечательнейших женщин нашего времени, и была бы ею, не будь даже великой княгиней».

Через полтора года Гете повторил этот отзыв: «Великая герцогиня и умна, и добра, и доброжелательна; она истинное благословение для страны. Люди всюду скоро чувствуют, откуда исходят на них благодеяния, и они почитают также солнце и другие благотворные стихии, а потому я и не удивляюсь, что все сердца обращаются к ней с любовью и что за нею признают то, 264 Возвращенные имена и книги...

что она заслуживает». Оба эти отзыва Гете заменяют множество цитат из самого Гете, — хотя бы из его многочисленных писем к самой Марии Павловне, — из мемуаристов и из биографов, русских и немецких: Гете в этом двуедином отзыве выразил то, что и сам он, и все другие множество раз повторяли врозь.

Если прибавить к отзыву Гете известное суждение Шиллера, находившего в Марии Павловне «большие способности к живописи и музыке и действительную любовь к чтению», то не будет нужды обращаться за другими отзывами: все будет повторением этих отзывов. Что же говорят здесь Гете и Шиллер о Марии Павловне? Гете дважды подчеркнул, что она «с самого начала стала добрым ангелом для страны». Феодально-дворянский бюргерский Веймар действительно мог быть доволен Марией Павловной: все те политические выгоды из ее брака с их принцем, о которых выше говорено, Веймар действительно получил. До самого конца октября 1813 г. в Веймаре были французы, и веймарцы сражались на стороне французов против Александра I и союзников. Положение было самое щекотливое и для герцога, и для его воинства. Мария Павловна и тут пришла на помощь. Вот что писала она «собственноручно» 11 сентября из Теплица самому графу Аракчееву: «Граф Алексей Андреевич. С особенным удовольствием получила я письмо ваше от 22 августа и благодарю вас усердно за старание ваше в рассуждении веймарских пленных офицеров, коим следует ожидать до будущего времени перемену их судьбы, где они находятся: а между тем прошу вас меня уведомить вперед, ежели что воспоследует в пользу их; я, конечно, всегда сочту внимание ваше к их участи доказательством особой услуги, относящейся к моей особе». Сколько таких русских услуг Веймару Мария Павловна вписала в свой личный счет, оплачиваемый ее братом и его приближенными! Веймар вышел из наполеоновских войн не только цел, но и с приращением территории, и с повышением владетеля в чине: из просто герцога он был сделан «великим». То обстоятельство, что Веймар уцелел и даже расширился в то время, как «многие сотни маленьких областей были поглощены более крупными» по приказам Наполеона и решению Венского конгресса 1815 г., Бельшовский приписываС.Н. Дурылин. Посол русского царя при дворе Гете...

ет Карлу-Августу: это все было сделано «в награду»-де «за патриотический образ действий герцога и за те тяжелые жертвы, которые выпали на долю страны во время войн». Это объяснение — простой обман: Карл-Август в эпоху наполеоновских войн проделал не мало опытов политического перебежничества между Наполеоном и Александром.

Когда-то, при тильзитском свидании 1807 г., германские провинциальные «отечества» получили уже пользу от петербургских родственников: «благодаря родственным связям с русским императорским домом остались неприкосновенны герцогства Ольденбургское, Мекленбург-Шверинское и Кобургское. Это была особенная любезность Наполеона к новому союзнику». Примеру Наполеона последовал и Венский конгресс 1814–1815 гг. На конгрессе помнили не о мнимых «заслугах» Карла-Августа, а о том, что жена его наследника — родная сестра Александра I: смешно было бы лишать наследственной вотчины сестру того человека, в руках которого были тогда острые ножницы для перекройки всей карты не только Германии, но и Европы. Маленького веймарского родственника простили и даже прибавили ему кой-что на бедность из-за большого — а в 1815 г. даже и очень большого — петербургского родственника. Поэтому Гете не преувеличивал, а только снисходил до сентиментального языка какого-нибудь веймарского бюргера, когда называл Марию Павловну «добрым ангелом для страны». Бюджет императорско-российского содержания Марии Павловны как великой княгини позволял ей быть «доброй»: он настолько превышал все веймарские финансовые возможности, что позволял ей тратить крупные — а исходя из веймарского масштаба, даже исключительно крупные — средства на создание и поддержку разных просветительных и благотворительных учреждений.

П.И. Бартенев вспоминал про веймарского русского протоиерея Сабинина: «Когда при нем осуждали супругу императора Николая Павловича за ее заграничные траты, замечал, что траты эти ничтожны в сравнении с тем, что истратила его мать на один Веймар, в котором лучшие здания воздвигались на высланные ею деньги». Это сообщение не преувелиВозвращенные имена и книги...

ченно. Вот что вынужден сказать о том же Rudolf Jagoditsch в своей новейшей (1932) работе: «Goethe und seine russischen Zeitgenossen»: «обильные средства, которые она [Мария Павловна] получала от императрицы-матери и от своих царственных братьев, переносили в Веймар нечто от блеска и роскоши петербургского двора... В особенности русское богатство пошло на пользу Веймару в художественных и научных планах Гете. Он получал от Марии Павловны постоянные средства для веймарской библиотеки и ее собраний, на содержание руководимой Мейером «Свободной школы рисования» («Freien Zeichen-schule») и т.д. Библиотека Иенского университета также получала богатые пожертвования. Постройка веймарского театра после пожара 1825 г. своею быстротою также главным образом обязана ей. Даже устройство и украшение веймарского парка — излюбленная идея Гете — стало возможно только благодаря поддержке «императорского высочества». Когда Мария Павловна сделалась великой герцогиней, ее материальная помощь Веймару еще усилилась, и «ее практическому смыслу, постоянству и попечительности обязан Веймар рядом общеполезных и благотворительных учреждений». Воспитатель детей Марии Павловны Сорэ записал в своем дневнике 10 марта 1831 г.: «К часу ее высочество снова послала меня к Гете... Первое поручение касалось подарка в 1000 экю, которые великая княгиня хотела сделать дирекции [театра. — С.Д.], чтобы помочь образованию и развитию новых артистов». Через две недели сам Гете записал в дневнике: «В 12 час. была ее императорское высочество.

Очень довольна счастливым преуспеянием различных учреждений, ею высочайше основанных, на которые, без сомнения, идут большие суммы». 5 октября 1831 г. Гете пометил в дневнике: «Г-ну ф. Отто, отчет частной кассы». Письмо это, в тот же день написанное, сохранилось: «Ваше высокоблагородие, — писал Гете этому секретарю Марии Павловны, — вдвойне меня обяжете, если будете так добры в подходящую минуту передать ее императорскому высочеству прилагаемый счет (Rechnung) вместе с покорнейшим докладом (unterthanigsten Vortrag). Подобным же образом и протекшая половина года С.Н. Дурылин. Посол русского царя при дворе Гете...

занесена в счета и, смею надеяться, со временем также заслужит высочайшее одобрение». Гете представляет отчет и счета по какому-то из связанных с ним учреждений, содержи мому всецело на средства Марии Павловны; нельзя понять иначе смысл печатаемого письма. К сожалению, редакторы веймарского издания оказались так нелюбознательны, что не сделали и малейшей попытки уяснить, что это было за гетевское учреждение, которое жило исключительно даянием сестры Александра I.

Только специальная работа, построенная на архивном, веймарском и петербургском, материале, могла бы со всей полнотой вскрыть крепостные российские финансовые основы веймарского культурного благополучия, но и приведенные свидетельства не оставляют сомнения, что золотой русский дождь, поливший на Веймар со времени водворения там Марии Павловны, был частый, крупный и непрерывный. Этот дождь из крепостного золота — важный и почти необследованный факт биографии Гете. Если б Гете захотел быть точен в своих отзывах Эккерману о Марии Павловне, он должен был бы, говоря о ее «благодеяниях», сказать, что эти «благодеяния» составляют conditio sine qua nоn основных «афинских» учреждений Веймара, с которыми связано имя Гете: театра, библиотеки, художественной школы. Это предопределяло все отношение Гете и его «афинского» круга к Марии Павловне и к ее петербургским родственникам: поколебать чем-нибудь эти отношения, окрасить их в ненадлежащий цвет — значило бы просто-напросто нанести такую брешь в веймарском бюджете, которая ничем бы не могла быть заполнена: меценатство Марии Павловны и стоящих за нею бесконтрольных хозяев Российской империи было постоянной и чрезвычайно значительной статьей веймарского «прихода». Гетевский «расход» на свои и Шиллеровы трагедии в театре, на редкие издания в библиотеке, на Мейеров классицизм в художественной школе, на прекрасный парк в городе и на многое другое всецело зависел от этого «прихода». Когда молодой Гете въезжал в Веймар, его поразили руины сгоревшего герцогского дворца: у Анны-Амалии не было денег на его отстройку. В конце жизни Гете история повторилась: сгорел придворный театр, но в 268 Возвращенные имена и книги...

Веймаре была Мария Павловна, и театр быстро был восстановлен на русские деньги. Мария Павловна была не лицо, а учреждение в Веймаре — учреждение, от которого зависела его политическая крепость и финансовая устойчивость, и отношения к ней Гете диктовались необходимостью охранять и чтить это полезное учреждение. Такому учреждению приходилось и служить.

И Гете служил — от писания писем, по приказу Марии Павловны, до улаживания материальных дел и счетов с преподавателями ее детей. Ограничиваюсь только этими двумя примерами.

Письмо к Марии Павловне, где Гете улаживает ее дела с проф.

Мюнховым, входя во все мелочи расчета, читатель найдет в статье А.Г. Габричевского «Автографы Гете в СССР», а тому же секретарю Марии Павловны Отто вот что писал Гете 11 мая 1830 г.: