«БЕЗОПАСНОСТЬ КАК ЦЕННОСТЬ И НОРМА: ОПЫТ РАЗНЫХ ЭПОХ И КУЛЬТУР (МАТЕРИАЛЫ МЕЖДУНАРОДНОГО СЕМИНАРА г. СУЗДАЛЬ, 15–17 НОЯБРЯ 2011 г.) Санкт-Петербург 2012 ББК Т3(0)63 Б40 Б40 Безопасность как ценность и норма: опыт разных ...»

Колганова. Есть, конечно, проблемы, но есть и определённые свидетельства, которые позволяют нам всё-таки не соглашаться в корне с некогда высказанной концепцией Игоря Сергеевича Клочкова о неисторичности ассирийских исторических текстов. Ибо многие тексты предназначались не для публичного прочтения, они предназначались для божества. А врать божеству бессмысленно. Бессмысленно, понимаете? Бессмысленно расписывать свои заслуги богу — он всё знает про вас.

Мещеряков. Я хочу теоретически возразить. Работая с такими текстами, я пришел к выводу, что совершенно всё равно, что ты говоришь. Лишь бы процедура освящения текста была правильной. После того, как текст проходит это освящение, он становится истиной в последней инстанции, никакие возражения невозможны. И мне кажется, что официальная историография, она именно так и делается.

Колганова. На самом деле, божества-то в Месопотамии, они были очень очеловеченные, как вы, наверное, знаете. Они точно также себя иной раз некрасиво вели, напивались и в таком состоянии людей творили… Мещеряков. Да это все боги такие! Других богов раз, два, три — и всё, и они кончились.

Колганова. С другой стороны, наверное, не следовало себя особо превозносить, раз божество могло грешить… Это сложная проблема. На самом деле, мне кажется наиболее интересным здесь именно то, что сформулировала в своей статье Ксения Никольская: текст начинает жить своей какой-то сознательной жизнью и имеет некую власть над окружающим. И ведь на самом деле, ведь что нам Месопотамия оставила, по большому счету? Огромное количество текстов. Она не оставила нам таких памятников, как Египет, но зато оставила огромное количество письменных источников. На сегодняшний день кто говорит, что полтора миллиона, кто говорит — меньше. Шарпен, допустим, считает, что больше пятисот тысяч табличек. При этом их авторы были страшными бюрократами: литературных текстов — десять процентов, всё остальное — это хозяйственные документы. Страшная отчётность была.

Петрова. По поводу идеальной и реальной ситуации. В реальности, бесспорно, были сомнения. Они дошли до нас, например, в виде известного текста «Беседа разочарованного со своим Ба», в котором говорится: «А кто, вообще, возвращался оттуда, чтобы рассказать, что там на самом деле?» Сомнения были. Тем не менее, есть концепция идеальная — безусловно, она была известна всем хорошо. Сомнения же — исключения, они, как всегда, подтверждают правила. Нельзя сказать, что кто-то там не знал этой концепции — из текстов следует, что она была совершенно универсальной, известной до самых низов.

Человек мог, возможно, в неё не верить, но она была известна повсеместно… И второе, что хочу сказать — про риторику божественную. Я согласна совершенно с Вашей точкой зрения, что если форма соблюдена, то можно надеяться, что всё будет в порядке. Поэтому и все эти бесконечные, одними и теми же словами повторяемые заявления чиновников: «я не притеснял слабого, я был отцом сироте и защитником вдове». Надежда на то, что всё это сработает, была — лишь бы прочитано было правильно. Так что, конечно, была идеальная ситуация и была совершенно понятная реальность.

Панарин. Я присоединяюсь к вам насчет того, что какие-то внутренние сомнения были. И даже горечь могла звучать, как в таких известных, в дьяконовском переводе, строчках: «Разве навеки мы строим домы? Разве навеки делятся братья? Разве навеки ненависть в людях?». Это же уже очень эмоционально.

КОННОТАЦИИ И ПРИОРИТЕТЫ БЕЗОПАСНОСТИ

В БИРМАНСКОЙ КУЛЬТУРЕ В ИСТОРИЧЕСКОЙ

ПЕРСПЕКТИВЕ

В настоящей статье анализируются основные понятия, использовавшиеся и используемые в бирманском языке для передачи идеи безопасности в доколониальный период и на современном этапе, равно как и коннотации этих понятий, контекст их употребления и их антонимы.

Этим сюжетам посвящены первые три раздела текста. В последнем разделе показывается, как понятие «безопасность» менялось в колониальный период, какое новое измерение появилось у него в связи с принятием англоязычного термина “security” и как это изменённое понятие бытовало в период независимого развития Бирмы / Мьянмы.

В разное время для передачи идеи и состояния безопасности бирманцы использовали три основных лексемы. Каждая из них имела собственную семантику и свой контекст употребления. Более того, лексема, ныне являющаяся в официальном дискурсе основным эквивалентом понятия «безопасность», традиционно таковой не была.

Первая лексема андэрей-кин, возможно, является калькой палийского nirupaddava, описывает состояние, в котором живое существо защищено и не подвергается различным рискам, и может быть перевеАлексей Кириченко дена как «отсутствие угроз / опасностей» или «избавление от угроз / опасностей»1. Исторически именно она имела наиболее широкое употребление.

Вторая лексема бей-ме также, скорее всего, является результатом адаптации пали: происходит от слова abhaya, означающего отсутствие страха. По смыслу она близка к андэрей-кин и имеет следующие значения: «отсутствие угроз», «отсутствие опасностей», «отсутствие [источников] страха». При этом у бей-ме иная грамматическая функция, нежели у андэрей-кин: передавать не столько состояние безопасности как таковое, сколько состояние безопасности как следствие действий субъекта. Поэтому употребляется бей-ме только в сочетании с глаголом «пей» («предоставлять», «давать», «обеспечивать»)2. Лексически бей-ме-пей можно рассматривать как кальку abhayadna («дарение бесстрашия», «дарение безопасности»), хотя пей — глагол, а dna — существительное. По сути, выражение бей-ме-пей означало направленное на достижение безопасности действие, в результате которого живые существа оказываются в состоянии безопасности андэрей-кин3. Основными референтами такой ситуации являются запреты на убийство животных, продажу опьяняющих веществ и т.п. на определённой территории.

Третья лексема лоун-чжоун-йей не является заимствованным словом. Исходно она означала «надежность», «прочность», постепенно (с колониального времени) приобретя и главное своё современное значение — «безопасность»4. Именно она является наиболее употребительной в современных бирманских политических дискурсах.

Оценивая референты понятия «безопасность» в бирманском языке, можно ответить, что они относятся к принципиально разным семантическим рядам. Первая группа значений, характерных для андэрей-кин Myanmar-English Dictionary. Yangon: Myanmar Language Commission, 1996, P. 627.

Описать ситуацию, когда безопасность наступает в результате какого-то действия, также можно, добавив к андэрей-кин показатель каузатива -сей (андэрей-кин-зей). Подобная конструкция не требует наличия в высказывании одушевлённого субъекта и может употребляться для описания результата действия безличных факторов.

Myanmar-English Dictionary… P. 458.

Коннотации и приоритеты безопасности в бирманской культуре... и бей-ме, идентична русскому слову «безопасность» в его буквальном понимании («неопасный», «неугрожающий», «не могущий причинить зла или вреда»1), тогда как вторая группа соответствует английскому “secure” в его значении «прочно зафиксированный»2.

Учитывая значения лексем андэрей-кин и бей-ме и особенности их образования, полезно для понимания коннотаций понятия «безопасность» разобрать, что трактуется в бирманской культуре как «опасность».

И в традиционной, и в современной Мьянме в качестве опасностей рассматривается всё, что способно нанести ущерб: а) здоровью, б) благосостоянию и в) репутации. При этом, поскольку понятия андэрей-кин и бей-ме тесно связаны с будийскими концептами, что просматривается и в их вероятной этимологии, трактовки опасности также имеют буддийское «наполнение». Палийская каноническая и комментаторская литература содержит много перечислений опасностей, оснований для опасений и бедствий. Часть из них вошла в бирманский обиход либо в неизменном исходном, либо в переработанном виде.

Так, среди популярных в Мьянме перечней можно привести следующий список из шестнадцати опасностей или бедствий (упадавасхэчхау-па): 1) рождение (или зачатие), 2) старость, 3) болезнь, 4) умирание, 5) плохой государь, 6) пожар, 7) воры, 8) наводнение, 9) водораздел, 10) шторм или цунами, 11) макара3, 12) крокодил, 13) осуждение, спровоцированное самим лицом, 14) осуждение, спровоцированное другими лицами, 15) наказание или кара, 16) рождение в четырех неблагоприятных формах существования4. Расширенным вариантом этого списка является перечень, включающий двадцать пять По «Словарю живого великорусского языка» Владимира Даля, постоянный адрес: http://sheba.spb.ru/dal.htm.

The Concise Oxford Dictionary of Current English. 8th Edition. Ed. by R.E. Allen. Oxford: Clarendon Press, 1991. P. 1093.

Макара – мифическое существо, обитающее в воде и сочетающее в себе черты различных реальных существ.

Таковыми признаются рождения на уровнях, состоящих только из страданий (niraya), а также в качестве животного, голодного духа peta и гневливого демона asura.

опасностей: 1) утрату родных, 2) физические мучения из-за болезни, 3) утрату имущества, 4) утрату морального поведения, 5) утрату правильных воззрений, 6) государя, 7) воров, 8) врагов, 9) голод, 10) пожар, 11) наводнение, 12) шторм, 13) водораздел, 14) крокодила, 15) макару, 16) сомнения в себе или беспокойство, 17) обвинения, 18) наказание, 19) неблагоприятное рождение, 20) публичное поношение, 21) зависимость от других в обеспечении существования, 22) зачатие, 23) старость, 24) болезнь, 25) умирание или смерть1.

Развернутую номенклатуру опасностей, от которых желательно избавиться, предлагает и базовая формула поклонения Трём драгоценностям буддизма, произносимая мирянами перед принятием обетов.

Помимо уже упоминавшихся рождений в четырёх неблагоприятных формах существования (эпе-лей-ба), туда, в частности, входят «восемь неблагоприятных состояний» или «положений» (йапьи-щи-па), не позволяющие продвинуться в буддийской практике,2 и «пять видов врагов», способных причинить бедствия (йанду-мьоу-нга-ба)3.

Таким образом, можно отметить, что в контексте устранения опасностей безопасность понимается очень конкретно и отождествляется с состоянием определённых лиц, а не как некое абстрактное или общее состояние. В то же время безопасность обладает определённой универсальностью, причём не только для людей: её критерии едины для всех категорий живых существ, находящихся в сансаре.

Если перечисляемое в списках сгруппировать в категории, то получится, что в качестве основных источников опасностей определяются: а) природные катаклизмы и стихии; б) власть; в) враждебно настроенные люди и недоброжелатели; г) дикие звери и другие опасные живые существа (в том числе духи и т.п.); д) общее несовершенство существования; е) ложные воззрения и неблагоприятная карма.

Обатабивунта, Эшин. Тутейтана тэйоу-пья эбидан. Янгоун, 1997.

С. 123–125 (бирм. яз.).

Рождение в нирайе во время существования буддийского учения (ssana); рождение в качестве животного; рождение в качестве голодного духа;

рождение в качестве брахм, лишённых сознания или тела; рождение в качестве калеки во время жизни буддхи и исповедование ложных воззрений во время его жизни; жизнь в местностях, где не получило распространения буддийское учение; рождение в мировой системе, где нет буддх.

Вода, огонь, государь, воры и разбойники, ненавистники.

Коннотации и приоритеты безопасности в бирманской культуре... Устранение опасностей, то есть состояние безопасности, достигается не путём их ликвидации или снижения рисков в принципе, а путём обретения защиты для конкретного адресата — индивида или группы.

Иначе говоря, безопасность как отсутствие опасностей всегда явно персонализирована.

Источником защиты могли выступать все, чьё могущество, чья сила с точки зрения ищущих безопасности больше, чем могущество и сила источника опасности. Среди категорий защитников, способных устранить опасности, особое место занимали и занимают Будда, буддийские монахи, праведные божества и духи, а также люди, обретшие сверхъестественные способности в результате различных практик, в первую очередь, занятий алхимией (vijjadhara).

Изображения Будды и буддийские постройки (ступы, храмы и т.д.) всегда имели широкое применение как апотропеические, то есть отгоняющие зло, средства. Причем следует отметить, что со временем представление о Будде как о защитнике становилось в Мьянме всё более выраженным. В частности, одним из направлений эволюции изобразительных программ бирманских буддийских храмов было увеличение доли образов, обладавших защитной функцией. Так, начиная с XVII века, одним из самых распространенных иконографических сюжетов становится серия изображений так называемых восьми побед Будды над «внешними» врагами (эпьин-аун-чжин) — над теми, кто пытался причинить ему вред. Это победа над Марой, усмирение демона (yakkha) Алаваки, слона Налагири и разбойника Ангулималы, опровержение ложных обвинений Чинча Манавики, победа в диспуте над отшельником Саччакой, разрешение монаху Могаллане усмирить нага Нандопананду и посрамление Бака-брахмы. По сути, в стилизованной форме этот перечень включал основные категории существ, враждебных человеку (демоны, дикие звери, разбойники, завистники, наги и недружественные божества), а покровительство и защита Будды позиционировались как эффективное средство противостояния им.

Аналогичными способностями наделялись и буддийские монахи, простое присутствие которых признавалось средством обеспечения безопасности. Как писал около 1518 года один из крупных бирманских литераторов Шин Тилавунта (1453–1518 или 1520) 1:

Тилавунта, Шин. Йазэвин-чжо. Янгоун, б.г. С. 36 (бирм. яз.).

«Из-за [присутствия] монахов [о городе] заботятся хорошие божества. От того, что заботятся хорошие божества, жестокие духи-людоеды билу жить не могут (здесь и далее выделено мной. — А.К.). От того, что жестокие билу оказываются далеко, утихают опасности, а от того, что просто становится узнать [ответы на] вопросы, которые следует знать тем, кто обладает моралью и мудростью, исчезают сомнения и возможным становится правильно практиковать дарения и моральное поведение, чтобы обрести благополучие людей, благополучие божеств, благополучие ниббаны».

Божества, духи и обладатели магических и сверхъестественных способностей виджджадхары, подвергшиеся большему или меньшему буддийскому осмыслению, также рассматривались как эффективные категории защитников, поддержка и присутствие которых была почти столь же важна, как и поддержка Будды и сангхи. Короче, в Мьянме, как и в других странах Юго-Восточной Азии, сложился разветвленный «персонал» специалистов по безопасности.

Активно развивался и инструментарий защиты, то есть набор средств и действий, способных гарантировать безопасность. Среди них особую роль играли амулеты, магические татуировки, различные формы защиты священным текстом, ритуальные и ритуально значимые действия. Все эти инструменты использовались и используются в комплексе, а их семантика и образность тесно переплетаются с категориями лиц или существ, способных оказать защиту1. В частности, амулеты, которые в основном были призваны обеспечить сохранение и накопление блага, а также защиту от попыток нанесения вреда, часто изготовлялись в виде изображений Будды и монахов. Татуировки представляли собой зашифрованные или стилизованные записи фраз из буддийских текстов (рис. 1), буддийские мантры, изображения существ-хранителей или обладателей силы и/или других искомых качеств.

Применительно к Таиланду богатый этнографический материал по теме собран в работе: Tierwel, Barend Jan. Monks and Magic: Revisiting a Classic Study of Religious Ceremonies in Thailand. Copenhagen: NIAS Press, 2012.

Данное исследование является в значительной степени репрезентативным и для Мьянмы. Также см.: Spiro, Melford. Burmese Supernaturalism: A Study in the Explanation and Resolution of Suffering. Englewood Cliffs (N.J.): Prentice Hall, 1967.

Коннотации и приоритеты безопасности в бирманской культуре... Рис. 1. Татуировка в виде магической диаграммы с зашифрованным защитным текстом. Источник: Teйнингабьюха чан-тхвэ си-схин-поун Произнесение священных текстов, наряду с прочими средствами защиты, обеспечивало покровительство со стороны божеств и духов.

Внутри общего комплекса буддийской литературы важную практическую роль играли цитаты и отдельные тексты, наделявшиеся защитными функциями1. В Мьянме в их число включали фрагменты канона, считающиеся наиболее важными (атрибуты Трёх драгоценностей, закон зависимого возникновения, виды взаимосвязей между явлениями Это было характерно не только для Мьянмы, но практически для всей зоны распространения буддизма. См. в этой связи: Skilling, Peter. The Rak Literature of the rvakayna // Journal of the Pli Text Society, 1992, No. 16.

P. 109–182. О различных сферах применения буддийских охранительных текстов см., в частности: Blackburn, Anne. Magic in the Monastery: Textual Practice and Monastic Identity in Sri Lanka // History of Religions, 1999, Vol. 38, No. 4.

P. 354–372.

и др.), канонические и постканонические охранительные тексты paritta, ритуальные тексты kammavca, мантры и т.д. Апотропеические средства, применявшиеся для защиты индивида, могли быть распространены и на общности разного масштаба — вплоть до всего населения страны. Таким образом, коллективная безопасность не только на уровне концептов, но и по признанным средствам её обеспечения не обособлялась от безопасности отдельных лиц и не составляла отдельной предметной области.

Весь спектр апотропеических средств (включая магические), как и круг традиционных «специалистов» по их применению сохранился и действует в современной Мьянме. Пожалуй, единственным существенным отличием от доколониального времени можно считать утрату былой приоритетности угрозами безопасности сверхъестественного характера. Имеются в виду опасности, отождествляемые с действиями духов, демонов, божеств и т.д. Это не означает большей рационализации понятия «безопасность» и процесса её обеспечения. В определённом смысле их «эзотеричность» даже выросла, и причиной этого можно назвать складывание в колониальной и постколониальной Мьянме качественно нового измерения идеи «безопасности», связанного с вхождением в оборот британского термина “security”. С этого времени безопасность начинает трактоваться и как предотвращение угроз правопорядку и существующему режиму, как устранение вызовов государству и органам власти. И если до обретения Мьянмой независимости обеспечение подобной безопасности было прерогативой колониальных В частности, распространённая в Мьянме коллекция из одиннадцати паритт включала тексты, направленные на: 1) достижение искомого результата, защиту от опасностей; 2) отведение дурных предзнаменований и опасностей, излечение недугов, усмирение диких зверей; 3) защиту от вреда и враждебного отношения, усмирение диких зверей, завоевание расположения; 4) защиту от укусов змей и от яда; 5) освобождение от заключения, защиту от ловушек;

6) защиту от пожара; 7) защиту во время войны, преодоление страха; 8) защиту от демонов и злых духов; 9) успешное разрешение от родов; 10) избавление от болезней; 11) защиту от несчастий, вызванных неблагоприятным расположением планет. См.: Eleven Holy Discourses of Protection: Mah Paritta Pli. Transl.

by Sao Htun Hmat Win. Yangon, 1991.

Коннотации и приоритеты безопасности в бирманской культуре... структур, то в постколониальный период новой, эксклюзивной, категорией «специалистов» по безопасности становятся представители вооруженных сил.

Новизна трактовки безопасности проявилась, в частности, в том, что для передачи термина “security” в бирманском языке стало использоваться понятие, прежде слабо связанное с семантикой традиционных бирманских референтов безопасности — выражений андэрей-кин и бей-ме. В качестве эквивалента “security” начинает использоваться слово лоун-чжоун-йей — «надежность», до тех пор имевшее весьма ограниченное применение. Лично мне в доколониальных бирманских текстах оно попалось лишь в двух контекстах:

при описании ношения монашеской робы, надёжно обернутой вокруг тела и при констатации надёжности укреплений военного лагеря. Тот и другой контекст связаны с идеей защиты, и оба предполагают достижение «безопасности» не в воздействии на угрозу, её устраняющем или нейтрализующем, как подразумевается в случае употребления термина андэрей-кин, а в обеспечении максимальной сопротивляемости, своеобразном «повышении боеготовности» того, кто подвергается угрозе.

Примером принятия новой терминологии в бирманском языке может служить передача понятий “secure” и “security” в англо-бирманском словаре А. Джадсона. Словарь гласит1:

1. Secure, a. safe, free from danger vkHcsKHaom, free from apprehension rpdk;&drfaom, wanting caution, owdr&SdbJaeaom, certain, assured in mind,,kHrSm;jcif;r&SdbJtrSefodaom condent in awG;awmjcif;r& SdbJ,kHMunfaom.

2. Secure, v. t. to make safe, vkHcsKHpGmjyKonf to keep (liquids, & c.) from escaping, r,kdrxGufESKdifatmif vkHaponf to keep in safe custody, rvGwfESKdifatmif csKyfxm;onf to make certain of attainment, rcRwfrvGJ&atmif jyKonf.

3. Security, n. from Secure, a.; that which ensures safety, vkHcsKHapaom t&m, a surety, tmrcH, a pledge, taygif;taygiftESH.

То есть составитель использует производные глагола лоун-чжоун («быть надёжно закрепленным») как эквиваленты «safe, free from danger», «to make safe» и «that which ensures safety». В прочих случаях используются другие термины и понятия.

A Dictionary, English and Burmese, by A. Judson. Maulmain: American Baptist Mission Press, 1849. P. 448–449.

В современном бирманском языке понимание безопасности как «надёжности» преимущественно государствоцентрично, что с 1988 по 2010 год означало отстаивание легитимности военного правительства и реализуемого им сценария развития страны. Показательны следующие слова из выступления вице-старшего генерала Маун Эя (второго лица в военном режиме с середины 1990-х годов по 2010 год) на генеральной ассамблее ООН в 1995 году 1:

«С нашей точки зрения безопасность подразумевает невмешательство во внутренние дела и свободу от давления извне. Безопасность – это синоним базового права свободно выбирать политическое, экономическое и социальное устройство страны и определять будущее в соответствии со своими ценностями и идеалами».

При этом идея безопасности как обеспечения выживания и устранения угроз также продолжает сохраняться и в официальном лексиконе, демонстрируя актуальность коннотаций лексемы андэрей-кин.

В частности, в 1998 году, полемизируя с властями США, бирманские пропагандисты отмечали2:

«Правительство и народ Мьянмы восхищаются теми правами, которые есть у американских граждан, и когда-нибудь, когда будут соблюдены необходимые условия, Мьянма может перенять некоторые из этих прав американского народа. Однако в настоящий момент правительство и народ Мьянмы озабочены тем, что в США основные и универсальные права человека, такие, как безопасность и защита граждан, собственности и права на жизнь, оказались принесены в жертву другим правам индивида. Мьянма и многие другие страны шокированы растущим уровнем насилия в США. Стрельба, открытая в арканзасской школе двумя школьниками, и прискорбный случай убийства двух полицейских на Капитолийском холме в 1998 г. – это лишь немногие из шокирующих примеров отсутствия основополагающих прав человека в США, а совсем не в Мьянме, как обвиняет [нас] в том правительство Цит. по: Myanmar: The Military Regime’s View of the World / International Crisis Group Asia Report No. 28, 7 December 2001. P. 4.

Available at: www.burmalibrary.org/reg.burma/archives/199808/msg00824.

html, last visited on 19.05.2012.

Коннотации и приоритеты безопасности в бирманской культуре... И в своей практической деятельности военные власти Мьянмы активно использовали средства, связанные с обоими измерениями понятия «безопасность». Помимо мер, направленных на укрепление режима и повышения контролируемости политического процесса, в течение двадцати с лишним лет нахождения у власти ими был реализован широкий спектр классических апотропеических мер. Самым свежим примером может служить возведение в новой столице Мьянмы городе Нейпьидо огромной ступы Уппата-санти («Успокоение опасностей»), дублирующей основную национальную святыню Швейдэгоун (рис. 2) и наглядно воплощающей причудливый синтез андэрей-кин и security на бирманской почве.

Источник: wikimedia.org/wikipedia/commons/2/2d/Uppatasanti_Pagoda-01.jpg Сложности национального и государственного строительства, с которыми столкнулась Мьянма во второй половине ХХ века, и выход военных на ведущие позиции в политической жизни страны привели к тому, что безопасность как security полностью превратилась в прерогативу власти. В то же время, несмотря на все произошедшие изменения, население в целом сохранило традиционное понимание безопасности как совокупности личных / семейных и групповых практик, норм и состояний, направленных на предотвращение угрожающих человеку бед и несчастий.

Микульский. Должен сказать, дорогие друзья, что жанры дискурса весьма разнородны и порою противоречивы. Вчера за обедом наш глубокоуважаемый докладчик так рассказывал о Бирме, что бирманцы предстали передо мной, по меньшей мере, в качестве людей приземлённых. А они на самом деле народ высоко духовный; культура у них многомерная, многоярусная; правители, которых они считают источником опасности, на самом деле заботятся о благе народа и являют образ страны на международной арене в наилучшем виде. Ваш доклад ещё раз свидетельствует о том, что и Россия — страна буддистская. Вот посмотрите: пьют, ругаются, дерутся, воруют, а какой высоко духовный народ! И правители тоже о благе народа заботятся...

Панарин. И «Вашингтонскому обкому» кузькину мать показывают...

Мещеряков. Эти вот тексты, направленные «Вашингтонскому обкому» — в точности тексты, предназначенные для божества.

Кириченко. В целом, эти обращения не имеют, конечно, реального адресата, потому что их никто не слышит. Хотя, с другой стороны, представители американского Госдепа говорят: «многие считают, что основной агент, основной игрок в современной Мьянме — это Китай. Это неправда. Больше всего бирманское правительство стремится к признанию со стороны США». Так что, по крайней мере, «божества» уверены в том, что они — божества.

Колганова. Пожалуйста, подтвердите, правильно я услышала, что государь может быть гарантом безопасности и источником опасности?

Кириченко. С одной стороны, государь и его приближённые провозглашают носителя власти праведным правителем. Однако канонические буддистские тексты чётко говорят о том, что правители и вообще любой носитель власти — это опасность; так, при появлении государя монашеские общины имеют право не проводить собрания, которые им обязательно надо проводить для рецитации дисциплинарных текстов. Иными словами, в присутствие представителя власти можно забыть даже про отдельные аспекты монашеской дисциплины.

Колганова. На самом деле, есть нечто похожее и в месопотамской культуре. Иногда рождается царь — очень нехороший царь, который несёт опасность всей стране.

Кириченко. Я забыл сказать одну важную вещь, которая подтверждает мысль, что Россия — буддистская страна. То обстоятельство, что в Мьянме появился второй термин для передачи идеи безопасности, а также свой круг «священнослужителей» для её воплощения, по-своему помогло Мьянме догнать Россию на новом этапе. Раньше они шли в ногу с Россией, потому что «безопасность» у них была «безопасностью»; даже не «беспечностью», а именно «безопасностью». А сейчас Мьянма догнала Россию по такому показателю, как наличие узкого круга творцов безопасности как security, и отчуждения остальной массы населения от этой деятельности. Отчуждение населения от власти и от проекта обеспечения государственной и национальной безопасности в России и Мьянме сопоставимо.

Абашин. Представленная нам картина, я думаю, нам всем знакома: она не только бирманская, но и наша российская. То есть везде присутствует такая магия — алогические способы предотвращения, предохранения или лечения того, что случилось. Какое место это занимает в жизни? Мы в России приходим в церковь, ставим свечку, а потом всё равно идём в больницу, встаём в очередь, чтобы нам сделали операцию, чтобы нас осмотрели на томографе и т.д.

Для нашей безопасности нам важны пенсии, медицина и т.п.

Кириченко. Правительство Мьянмы «позаботилось» о населении: пенсий нет, медицины тоже нет, вернее она есть, но является одной из худших в мире. У меня про медицину много историй. Так, жители одной деревни приехали к доктору. Доктор посмотрел пациента и сказал: «ОК». Ну, они взяли больного и поехали обратно. Вернулись в деревню, а через несколько дней пациент умер. Тогда жители деревни и сказали друг другу: «А-а-а, так вот что доктор имел в виду! «ОК» значит: «помрёт»! История невыдуманная. Вот такая в Мьянме медицина.

Абашин. То есть в больницу они идут… Кириченко. В больницу они идут. Был британский колониализм, и он вакцинацию распространил навсегда. Поэтому, что бы ни случилось, бирманцы идут и делают укол жаропонижающего или антибиотика. Парацетамол — лекарство от всех болезней. При этом, конечно, обязательно идут и к астрологу. В основном, этим женщины заведуют. У мужчин есть более важные дела:

футбол, пиво, у VIP-персон – гольф.

Абашин. Они к этому серьёзно относятся?

Кириченко. На самом деле, в Бирме ко всему относятся с определённой долей иронии. Поэтому есть существенный процент населения, который вообще ни во что не верит. Но даже у таких людей есть родственник, который сходит к астрологу за них. И есть масса вещей, которые принято делать коллекДискуссия по докладу А. Кириченко тивно; тут уже никакой уклонист не отвертится. Он может про себя бурчать или шутить, но если что-то положено делать семьёй, то он пойдет и будет делать это; и если что-то положено делать трудовым коллективом, он пойдет и будет делать. Иными словами, различные действия, направленные на то, чтобы всё везде было хорошо и правильно, бирманцы совершают ещё и потому, что так делает весь квартал, весь дом, вся семья. С точки зрения быта Мьянма напоминает Советский Союз 1950–1960-х годов, когда вся жизнь протекала в коллективе (хотя бы в масштабе двора): здесь все друг друга знают, причем шире и глубже, чем было у нас, так что координация достигается очень быстро.

Дмитриев. У меня есть два замечания и несколько коротких вопросов.

Первое. Я хочу поблагодарить докладчика: вчера мы узнали, что у нас в России есть концепция духовной безопасности, но она не расписана в деталях, а теперь стало понятно, как её нужно расписать. Второе. Мне кажется, что абсолютно очевидно, что эту страну, про которую никто из нас ничего не слышал, докладчик придумал специально, чтобы обличать недостатки нашей действительности.

И первый вопрос: я понял уже, что, видимо, простой бирманец считает, что амулетом можно избавиться от всех опасностей. Но ведь с точки зрения буддизма это наверняка невозможно? Ведь фактически безопасность — это синоним нирваны.

Кириченко. Амулеты у нас очень любят национальные меньшинства, особенно тайцы. А бирманцы в основном используют алхимические шарики, хотя и не все. Для усиления эффекта в амулет лучше заложить пепел от сожженного священного текста. Лучше всего взять самую древнюю рукопись. Чем древнее рукопись, тем лучше, так как она сама старая, самая неприглядная.

Рукописи вообще никому не нужны, тем более, древние. На протяжении нескольких столетий поступали так: сначала из старой государевой одежды делали самые дорогостоящие и престижные рукописи, потом из этих рукописей получался пепел и амулеты. В общем, получается пепел, помещается в амулет, амулет загоняется под кожу, потом над ним ещё какой-нибудь текст читается, и можно начинать медитировать. Против такой эшелонированной обороны уже никакая зараза не страшна. Хотя, надо признать, что одна из основных причин смертности в Мьянме – это укус змеи. Видимо, мало осталось подходящих рукописей для защиты… Дмитриев. У меня ещё вопрос. Среди опасностей были отмечены всякие водные хищники. Неужели нет других хищников, более наглядных?

Кириченко Ну, источники-то создавались на Ланке, там вода — это актуально. В Мьянме есть другие гады.

Колганова. А что за страшное водное существо, о котором говорилось в докладе?

Кириченко. Макара? В одном бирманском переводе макара вообще стал дельфином. По сути, это животное, которое связано с водной стихией, олицетворяющее её.

Попов. У меня вопрос тоже по списку угроз. В нём, наряду с неудачными родами, разбойниками, крокодилами, политическую составляющую представляет только государь. А такие факторы, как война, захват, мятеж, смута? Почему они вообще отсутствуют?

Кириченко. Они, так сказать, ноша государя, его проблема. Универсальной проблемой это не считается.

Попов. А если придут захватчики?

Кириченко. Ну, буддисты смотрели, что за люди эти захватчики. По сути, сопротивляться проклятым колонизаторам многие народы не хотели: ни сингалы, ни бирманцы. Так что бирманское правительство правильно делает, что не хочет доверять населению: если им дать возможность, сдадут врагам, и всё тут.

Если же говорить серьёзно, то в коллективной памяти современной Мьянмы голода и войны как глобальных бедствий нет. С одной стороны, фоновый уровень насилия в буддистских странах достаточно высокий. Это business as usual, правила игры, но при этом угроза персонализирована. С буддийской точки зрения не может лично тебе угрожать армия противника. Тебе может угрожать конкретный враг, который пришёл и тычет в тебя штыком, потому что он тебя ненавидит. От такого ненавистника и врага защититься надо. Вот, придумана масса средств. С другой стороны, как буддисты, мы за мир во всем мире.

Дмитриев. Но в принципе нас это не волнует?

Кириченко. На самом деле, волнует. Пожелания безопасности как «андэрей-кин» адресуются всем живым существам. Не только людям, а вообще всем. Для собственного же блага человеку очень полезно медитировать, распространяя пожелания блага на всех живых существ.

ЭВОЛЮЦИЯ КОНЦЕПЦИИ БЕЗОПАСНОСТИ ЯПОНИИ:

XVII — ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА ХХ ВЕКА

Особенностью развития Японии в течение длительного времени являлась ее малая вовлеченность в мировой / региональный исторический процесс. Это было обусловлено островным положением, осознанием элитой самодостаточности ресурсной, демографической и культурной базы страны, отсутствием интереса по отношению к Японии регионального гегемона Китая. В связи с этим вопросы военной безопасности мало волновали правящие слои, на протяжении длительного периода — с начала IX по середину XIX века — в Японии даже не было единой армии. Главный акцент в деле достижения безопасности делался на внутреннюю социальную политику, которая была призвана обеспечить управляемость обществом, его строжайшую иерархию.

Безопасность страны отождествлялась с безопасностью императорской династии, её несменяемостью. Официальной задачей военных правителей сёгунов была именно защита императоров от мятежей и заговоров. Считалось, что император — «хозяин» времени, понимаемого как правильное чередование времён года; с помощью системы ритуалов он обеспечивает благополучие и безопасность подданных, оберегает их от природных катаклизмов и аномалий. (Несменяемость, несмотря ни на какие исторические обстоятельства, императорской династии с V века н.э. до сегодняшнего дня имеет в своей основе именно это убеждение.) Однако магические потенции императора распространяются только на землю Японии. Земля же эта создана синтоистскими божествами, священна, и неизменная задача всех подданных — оберегать её.

Сакрализация Японии и её безопасности проходит через всю историю страны. В то же время особенности осмысления территории Японии и того, каким образом следует её оберегать, меняются в зависимости от исторических и культурных обстоятельств. В данной статье анализируется период XVII — первой половины XX веков, прослеживается, каким образом в этот период менялись представления о «качестве» территории, какие средства считались адекватными для обеспечения её безопасности.

Период истории Японии, предшествовавший установлению сёгуната Токугава (1603–1867), был наполнен бесконечными кровавыми усобицами, наложившими глубокий отпечаток на весь модус восприятия действительности. Мыслители того времени придерживались буддийской картины мира и, увидев в японской ситуации доказательство концепции о неизбежном ухудшении «качества» времени после достижения Буддой нирваны, заговорили об упадке власти и морали, даже о конце времён, интерпретировавшемся прежде всего как прекращение императорской династии.

Общий пессимистический настрой эпохи сказывался на всём, в том числе на восприятии размеров и географического положения страны. Буддийская картина мира предполагает, что в центре мироздания находится мировая гора Сумеру. Она окружена четырьмя «материками». К материкам примыкает множество островных стран, которые квалифицировались почти уничижительно — как разбросанные в море зёрнышки проса (дзокусан коку). Япония противопоставлялась таким образом «большим странам», прежде всего, Индии и Китаю, да и место ей отводилось возле побережья Южного материка, в удалении от мировой горы и её благодати1.

Более подробно об этом см.: Мещеряков А.Н. Размер имеет значение:

эволюция понятия «островная страна» в японской культуре // Вопросы философии, 2012, № 8.

После установления долгожданного мира ситуация меняется самым решительным образом: тонко выстроенная сёгунатом система сдержек и противовесов обеспечивает политическую, социальную и бытовую стабильность, а буддизм перестаёт быть основным средством осмысления мира. Мир наделяется конфуцианскими характеристиками, а само конфуцианство становится официальной идеологией, признаётся наилучшим средством для управления. И тогда общественная мысль обретает оптимистический заряд, начинает позиционировать Японию как страну благоденствия, страну «божественную» — созданную синтоистскими божествами1.

Мыслители того времени неизменно возносили хвалу мирному правлению сёгуната. Так, конфуцианец Исида Байган (1685–1744) писал2:

«Сегодня в Поднебесной царит мир. Благодаря этому благодатному, счастливому обстоятельству товары и ценности могут беспрепятственно доставляться в места, удалённые на несколько тысяч ри3, хоть морским путем, хоть сухопутным, не опасаясь морских пиратов или лесных разбойников. В городах люди имеют возможность спокойно жить в своих домах. Если самураи, крестьяне, торговцы и ремесленники, каждый на своем месте, будут прилагать усилия к исполнению своего занятия, то они будут жить, ни в чем не нуждаясь. Это заслуга милостивой человеколюбивой политики [сегодняшних] властей, вызывающая чувство благоговения… В свободное от трудов время [человек] имеет возможность любоваться луной или цветением сакуры и, кроме того, при желании изучать Путь совершенномудрых… Благодеяние нынешнего государства настолько огромно, что может идти в сравнение с Небом и Землёй, и его едва ли можно описать с помощью кисти».

В отличие от сегодняшнего дня, когда принято подчеркивать бедную ресурсную базу Японии, в то время расхожим было мнение, что Общую характеристику эпохи Токугава см. Мещеряков А.Н. Стать японцем. М.: Эксмо, 2012. С.16–50. Автор назвал эту монографию «Стать японцем.

Топография и приключения тела», однако, по вине издательства, из названия выпал подзаголовок.

Цит. по: Карелова Л.Б. Учение Исиды Байгана о постижении «сердца» и становление трудовой этики в Японии. М.: Наука, 2007. С. 290.

Ри — мера длины в средневековой Японии, равная четырём километрам.

Япония обладает всем необходимым для благополучного существования1:

«...Наша страна изобильна пятью злаками [рис, ячмень, чумиза, бобы, просо], богата пятью металлами [золото, серебро, медь, железо, олово] и во всём испытывает достаток, потому, видимо, имеет полное основание не оглядываться на других».

Одновременно с похвалами собственной стране умами овладевает сознание того, что от внешнего мира следует ждать только неприятностей. Европейцы — носители христианства, которое ставит власть духовную выше власти светской, а это грозит мятежами, доказательством чему считалось Симабарское восстание 1637 года на Кюсю, многие участники которого были новообращёнными христианами. В Китае к власти пришла «дикая» кочевническая маньчжурская династия, контакты с ней ничего, кроме вреда, принести не могут, тем более что Япония в это время позиционирует себя культурным Центром — наследником прежней великой китайской культуры. В связи с этим сёгунат проводит политику изоляционизма, отношения с зарубежьем почти прекращаются. Выезд из страны запрещается совсем, а въезд в неё разрешен крайне ограниченному количеству торговцев из Голландии, Китая и Кореи. В этой автаркии сёгунат видит гарантию безопасности Японии.

К числу тех конфуцианских мыслителей, что внесли большой вклад в процесс осмысления места Японии в мире, принадлежит астролог и географ Нисикава Дзёкэн (1648–1724). Одна из его наиболее известных работ — появившийся в 1720 году трактат «Нихон суйдо ко»

(«Размышления о японской земле»), где автор, оперируя не только традиционными категориями китайской политико-географической философии, но и европейскими географическими знаниями, обосновывает несравненные достоинства географического положения Японии и вытекающие из природных условий достоинства власти2.

Оцуки Гэнтаку, Симура Хироюки. Канкай ибун. Удивительные сведения об окружающих землю морях. Пер. В.Н. Горегляда. СПб: Гиперион, 2009. С. 47.

Мы пользовались следующим изданием: Нисикава Дзёкэн. Нихон суйдо ко. Суйдо кайбэн. Каи цусё ко. Токио: Иванами, 1988. С.18–26.

В начале своего труда Нисикава приводит относительно объективную географическую карту мира с нанесёнными на ней континентами и некоторыми странами, с изображением экватора и градусной (широтной) сетки. В то же самое время на этой круглой карте присутствует и привычное, китайское по своему происхождению, обозначение направлений с помощью циклических знаков. Однако китайское и европейское знание не вступают во внутренний конфликт, служат одной цели — обоснованию тезиса об уникально благоприятном географическом положении Японии, гарантирующем безопасность от внешних угроз.

В предисловии к своему труду Нисикава говорит о том, что иноземцы «хвалят красоту своих стран», но при этом не свободны от личных пристрастий. Задача же автора трактата состоит в том, чтобы обосновать красоту Японии и показать её превосходство с помощью объективной географической карты. Однако, по сути, его методом оказывается мыслительная операция не столько с реалиями, сколько с их символическими заменителями.

Земной шар делится на «три мира» и «пять материков». К первому миру относятся Азия, Европа и Африка, ко второму — Америка, к третьему — острова восточного полушария к югу от экватора (Мэгарани).

Первый мир — самый лучший, Азия в нём — наилучшая часть света, а самое благоприятное положение в Азии занимает Япония. Правда, в традиционных китайских / японских мыслительных построениях наилучшее место — это, безусловно, Центр, и Нисикава признает, что центральное положение занимает Китай, а Япония находится к востоку от него. Но положение Японии всё равно более благоприятное по следующим причинам.

Во-первых, по конфигурации страны. В соответствии с геополитическими представлениями своего времени Нисикава не включает в состав Японии Хоккайдо и Окинаву. Поэтому он считает, что страна вытянута на 12 градусов (один градус равняется 40 ри) по оси восток — запад (именно так располагали Японию в традиционной картографии), узка по оси юг — север и имеет форму дракона (семантика дракона весьма многообразна, здесь мы отметим лишь положительную символику этого мифического создания). Причем спина дракона расположена в том месте, которое соответствует расположению первой триграммы кантэн (обозначает небо и северо-восток) и святилища Исэ (родовое синтоистское святилище правящего рода). Именно отсюда исходит «огонь» — солнечный свет, в этом месте «встречают» божества света.

Получается, что к кантэн имеют отношение не только собственно божества, но и обитатели Японии — как люди, так и животные, — и вообще вся тьма вещей. У дракона — крепкая спина, значит, и климат в стране хорош, а у людей — не лживое сердце.

Во-вторых, территория Японии благоприятна для солнечных (ян’ных) божеств, о чем и свидетельствует её название Нихон — Присолнечная страна. Во многие имена японцев входят форманты хико (для мужчин) и химэ (для женщин). Автор толкует их как «сын солнца»

и «дочь солнца», то есть все обитатели страны являются потомками солнечного божества. Это следствие её географического положения («природности»). Кроме того, Япония — это страна «воды» (дождей и рек), благодаря чему она обладает богатой растительностью.

В-третьих, Япония также является страной, где четыре времени года пребывают в гармонии: погоды сменяются в правильной последовательности, а температурный режим умеренный, не бывает слишком холодно и слишком жарко. Мир велик, но таких чудесных мест на свете больше не существует. Все страны, расположенные на юге и на севере, или очень жаркие, или чересчур холодные. Япония же простирается в промежутке от 38–390 до 31–320 восточной долготы. Район Киото, где стоит императорский дворец, расположен в самом центре страны (на 350), поэтому климат там обладает наибольшей «срединностью»

(умеренностью), начала инь и ян пребывают в гармонии, что напрямую сказывается на людях — они там очень красивы.

Далее, Япония — самая восточная страна, солнце освещает её первой, благодаря чему в ней берёт начало сильная положительная (солнечная) энергия (яп. ки, кит. ци), дающая жизнь деревьям и растениям, всему живому. Поэтому японцы обладают развитым человеколюбием и чувством долга по отношению к тем людям, с которыми им приходится вступать в контакт. Кроме того, японцы обладают мужеством — силой, которую они черпают от гор. В связи с этим они любят светлое, чистое и белое и не любят грязное и мутное, а также следуют церемониальности — правилам телесного и вербального поведения, обеспечивающим поддержание иерархии в обществе, то есть порядка. Даже японские простолюдины, в отличие от простолюдинов других стран твердо придерживаются правильных семейных отношений, которые тоже имеют иерархическую структуру во главе с отцом семейства; даже для них брак и семья — начало порядка, человеческих отношений и обязательств.

Вдобавок Япония расположена на северо-востоке, то есть там, где кончается инь и начинается ян, куда приходят светлые божества и откуда бегут демоны они. В последний день года убийственный зимний инь сменяется животворным весенним ян. Все японцы неукоснительно справляют новый год; ведь новый год — это начало весны, светлого ки, в новогоднюю ночь привечают светлых божеств, а темное ки прогоняют, в этом и состоит японский обычай. Вообще в деле почитания божеств Япония превосходит другие страны, она страна божественная, страна, где собираются божества. Поэтому-то все японцы постоянно веселы и жизнерадостны, а уныние ненавидят, и эти чувства народа — следствие естественного географического положения страны.

Наконец, если сравнить Японию с Индией и Китаем, то Япония, конечно, — страна не самая большая, но справедливо ли суждение, что она маленькая страна? В море расположены восемь («восемь» можно трактовать и как «множество») больших островов-стран, Япония среди них — самый большой остров. Так почему же называют её маленькой, даже «просяным зернышком»? Земной шар делится на 360 градусов, протяженность Японии с востока на запад меньше этого числа всего в 32 раза.

А потому Япония — страна совсем не маленькая, нельзя сравнивать её с просяным зернышком. Кроме того, большие размеры вовсе не означают, что всякую обладающую ими страну следует считать заслуживающей уважения. «Уважаемость» страны определяется климатом (правильностью смены четырёх времен года) и его производной — качеством проживающих там людей. В странах со слишком большой территорией чувства людей и их обычаи чересчур разнообразны, их трудно объединить.

Из-за этого многообразия в Китае всё время случаются смены династий.

Размеры Японии — не большие и не маленькие, обычаи её людей, их чувства одинаковы, управлять ими легко. Поэтому и правящая династия в Японии никогда не менялась, и это делает её уникальной.

Как видим, природная среда, с одной стороны, качества власти и японцев, с другой, находятся, согласно Нисикава, в самой прямой зависимости. Соответственно, его построения следует определить как «географический детерминизм». Такой детерминизм — одна из основных особенностей конфуцианской картины мира. Центр, где пребывает священный правитель, отличается несравненными характеристиками:

благоприятным географическим положением, наилучшим климатом и тем, что он изначально и вечно «культурен». Периферия же не имеет шансов превратиться в Центр, в первую очередь потому, что по определению обладает дурными природными условиями (плохой климат, природные бедствия, неудачное географическое положение). Осознание своего превосходства доставляло глубокое удовлетворение обитателям Центра, которые не ставили целью окультурить периферию. Именно этим объясняется наблюдаемое в японской истории длительное и упорное нежелание расширять территорию страны. Считалось, что периферия мало пригодна для проживания «культурного» человека. На севере слишком холодно и не растет рис — основа пищевого рациона «настоящего» японца. На юге же слишком жарко, там ходят раздетыми, что совершенно неприемлемо, так как «правильная» одежда — одежда, выполняющая роль социального маркера, — основа государственного и общественного порядка1.

Признавая, как уже отмечалось, что Япония расположена к востоку от Китая, Нисикава тем не менее считал её восточное положение самым благоприятным и в этом смысле «центральным». И точно так же, как и в чисто китайской модели организации пространства, изложенная им японская модель постулировала неизменность не только географического положения, но всего строя жизни, соотношения между «культурностью» и «варварством».

Европейцам географические знания нужны были в первую очередь для того, чтобы путешествовать по миру, осваивать и покорять его.

Нисикава знания по географии, почерпнутые им у европейской науки, использует совсем для другой цели — представить читателю дополнительные доказательства того, что с внешним миром следует иметь как можно меньше контактов. Ибо японцы изначально облагодетельствованы своим географическим положением и природными условиями, им не имеет смысла искать лучшей земли и доли. В связи с этим даже Хоккайдо почти не интересовал сёгунат в плане его освоения. В «Нихон суйдо ко» мы находим полное одобрение изоляционистской политики сёгуната Токугава, ещё одно подтверждение её правильности.

Социальным функциям одежды в значительной степени посвящена монография: Мещеряков А.Н. Стать японцем… Вера автора трактата в природный фактор была беспредельной.

Раз территория Японии — лучшая в мире, то и занимающая её страна — наилучшая во всех отношениях. В том числе и потому, что её географическое положение обеспечивает ей защищённость от внешних угроз. Территория Япония превосходно «укреплена», по этому параметру она превосходит все другие страны. Закономерность такова: маленькие страны покоряются большим, поглощаются ими. С Японией иначе: хотя она находится поблизости от больших стран, она отделена от них бурным морем и поэтому как бы далека. Поэтому она никогда не была покорена большими странами. Японию с древних времен называют Ураясу («Страна спокойных заливов»), потому что она защищена от вторжения природными условиями. Иначе говоря, в предлагаемой системе ценностей морю придаются положительные смыслы как стихии, которая отделяет и предохраняет «культуру» от «варварства». Море играет роль искусственного рва с водой. Сами же японцы, проживая в «большом замке» посреди моря, обладают воинской доблестью тысячи копий; их Небо и Земля — вечны; они — народ потомков божеств;

путь этого народа завещан богами; любит он прозрачное, чистое, белое;

шествует дорогой человеколюбия и мужества; преисполнен мудрости, которая возникает в нём сама собой, как следствие божественной природы его страны.

Эта точка зрения являлась в эпоху Токугава доминирующей.

Идеи Нисикавы предполагали неизменяемость предложенного им толкования геополитики, исключали активную реакцию на происходившие в мире изменения. Такая позиция была близка и власти. Увеличивавшаяся с конца XVIII века угроза вторжения со стороны западных держав так и не побудила сёгунат к сколько-нибудь активным действиям. Те, кто выступал с инициативой по подготовке отпора западному давлению, рассматривались властями как диссиденты. В этом отношении показательна судьба самурайского сына Хаяси Сихэя (1738–1793).

В своем труде 1786 года «Кайкоку хэйдан» («Беседы о военном деле морского государства»), он широко использует термин «морское государство» (кайкоку) применительно к Японии. Однако его не интересуют возможности моря как среды, использование которой может способствовать торговле или же облегчить доступ японцев в другие земли.

Автор подчеркивает двойную функцию моря — разделять и соединять, но вторую оставляет почти исключительно иноземцам, одержимым торговыми и захватническими целями1:

«То, что страна является морской, может сделать приход чужеземных разбойников в эту страну лёгким, но в то же время послужить препятствием к этому... Говоря о трудностях, я имею в виду наши неприступные берега, со всех четырёх сторон окруженные бескрайним морем, и это исключает возможность попасть в нашу страну без разрешения. Однако не следует и пренебрегать укреплениями на этих неприступных берегах».

Таким образом, Хаяси отдает дань ставшему уже традиционным представлению о Японии как о стране с географическим положением, благоприятным с точки зрения обороны и безопасности. Но в тот период, когда угроза вторжения со стороны западных держав становилась ощутимее (Хаяси также опасался агрессии со стороны цинского Китая), он осмелился предложить конкретные меры по дополнительной, теперь уже рукотворной, защите страны2:

«Если с настоящего момента утвердить новую систему [обороны] и постепенно готовиться, пятидесяти лет вполне хватит, чтобы на всём морском побережье Японии соорудить великолепные и внушительные сооружения. Не сомневайтесь! Когда всё это будет реализовано, открытое море станет для нас рвом, прибрежные утесы — каменными стенами, а сама Япония станет подобной огромному замку окружностью в пять тысяч ри. Разве не приятно это осознавать?»

В трактате обращает на себя внимание следующее обстоятельство:

рассуждая о мощи европейских судов, автор рассчитывает противопоставить ей не столько собственный японский военно-морской флот, сколько оснащённые пушками береговые укрепления. Таким образом, он в значительной степени остаётся во власти представлений, согласно которым Япония является сухопутным земледельческим государством и отдаёт море во власть других стран. Иными словами, «морскому госуЦит. по: Щепкин В.В. Трактат Хаяси Сихэй «Кайкоку хэйдан» как памятник военно-политической мысли Японии эпохи Эдо (1603–1867). Дисс. на соискание уч. степени канд. ист. наук. СПб, 2010. С. 151.

дарству» следует обороняться от моря. В другом своем труде, «Сангоку цуран», Хаяси допускал теоретическую возможность проникновения японцев на Эдзо (Хоккайдо), в Корею, Рюкю. Но сам он ни в одной из этих земель не был, и сведения о них почерпнул из книг и частных бесед. Путешествия, которые произвели на него наибольшее впечатление, ограничивались Нагасаки (единственный порт, в который дозволялось заходить европейским судам), где он имел возможность копировать карты, имеющие европейское происхождение.

Предложения Хаяси, при всей их наивности и ограниченности, кажутся вполне разумными. Однако это взгляд из сегодняшнего дня.

В указе же сёгуната отмечалось, что само допущение возможности проникновения иностранцев в Японию является вздорным и вредным, потому Хаяси Сихэй приговаривается к домашнему аресту, а его сочинение подлежит изъятию и уничтожению. В вину ему вменялось также копирование «не соответствующих действительности» карт1.

Мы видим, что образ Японии как страны, недоступной для иноземцев в силу своего географического положения, фактически являлся частью государственной идеологии, а искажение этого образа приравнивалось к крамоле и диссиденству. Сёгунат находился в плену своей идеологии, распространявшейся на природу и на географию, а потому и его последующая реакция на угрозы безопасности страны и режима, исходившие с Запада, оказалась совершенно неадекватной и закончилась его падением в 1867 году.

После свержения сёгуната ситуация меняется коренным образом.

К власти приходят активные люди, которые делают императора Мэйдзи своим знаменем. Япония испытывает комплекс неполноценности перед Западом и на какое-то время перестаёт позиционировать себя как центр культурности. Считается, что агрессия Запада может в любой момент превратить Японию в колонию или полуколонию. Главным условием для обеспечения безопасности и независимости признаются сильная армия и флот, образованное на европейский лад население и формирование единой японской нации, объединившейся для защиты императоЦит. по: Щепкин В.В. Трактат Хаяси Сихэй «Кайкоку хэйдан» как памятник военно-политической мысли Японии эпохи Эдо (1603–1867)... С. 23–24.

ра. Ставится задача догнать Запад и добиться признания Японии в качестве мировой державы, для этого предпринимаются всеобъемлющие институциональные реформы. Концепция закрытого пространства сменяется концепцией пространства открытого и подлежащего освоению.

Приоритетное внимание уделяется транспорту — морскому и железнодорожному, получает распространение идея о том, что овладение стихией моря — гарантия безопасности страны. Одновременно на место неподвижной конфуцианской картины мира приходят и с легкостью укореняются идеи эволюции, прогресса и социального дарвинизма, воспринимаемые как операциональные средства защиты императора и японской идентичности, позволяющие Японии надеяться на лучшее будущее. Оно и понятно: без укоренения этих идей была бы невозможна сама постановка задачи по ликвидации «отсталости» Японии.1.

В духе того времени Япония возжелала обзавестись колониями — превращение страны в колониальную державу сделалось важнейшим условием для поднятия самосознания. После японо-китайской войны 1894–1895 годов, когда Япония приобрела Тайвань, японско-русской войны 1904–1905 годов, принесшей ей Курилы и Южный Сахалин, и присоединения в 1910 году Кореи Япония действительно стала колониальной державой. Теперь она позиционирует себя не как жалкую островную страну, а как мощное материковое государство.

Одновременно предпринимаются всеобъемлющие усилия по созданию общеяпонской культуры, которая позиционируется сначала как уникальная, а потом — как превосходящая все остальные2. Конструируются такие отсутствовавшие раньше понятия как «японская литература», «японская живопись», «японская эстетика», «японская мораль», «японская природа» «японская душа» и т.д. Особое место отводится фигуре императора — «отца» японской нации, представителя не прерывающейся в веках правящей династии. Задача «детей» — народа — состоит в защите императора и японской культуры (= поддержание национальной идентичности) от «порчи», исходящей от иностранных Об историческом содержании периода Мэйдзи см.: Мещеряков А.Н.

Император Мэйдзи и его Япония. М.: Наталис, 2006.

Об особенностях японского варианта тоталитаризма см.: Мещеряков А.Н.

Быть японцем: история, поэтика и сценография японского тоталитаризма. М.:

Наталис, 2009.

государств. Более конкретная задача заключается в том, чтобы отодвинуть границы, отдалить варваров от культурного центра. Задача по приобщению «варваров» к культуре ставится лишь в весьма ограниченной степени. Предметом гордости становится тот факт, что японская земля ни разу не была завоевана («осквернена») иностранцами.

Новые границы — границы империи — предполагали, что страна делится на две основных зоны: на внутренние земли найти (собственно Япония) и внешние земли гайти (колонии). Такое деление соответствовало традиционным представлениям о Центре и периферии, где приближённость к Центру определяет «качество» людей. Действительно, коренные обитатели «внешних земель» в силу их места рождения не имели статуса полноценных подданных, подвергались открытой дискриминации как на государственном, так и на бытовом уровне и не могли рассчитывать на превращение в японцев. Активное оперирование с понятием «земля» показывает связь с традицией, где оно является понятием первичным по отношению к людям («какая земля, такие и люди»).

Задача по защите императора, японской земли и культуры интерпретировалась как создание все более расширяющихся буферных зон (Маньчжоу-го, «дружественный» Китай, планы по завоеванию советского Дальнего Востока и Сибири и т.д.). В результате формируется концепция паназиатизма, идея создания «зоны сопроцветания в Восточной Азии». Аналогично концепции «Срединной страны», паназиатизм опять-таки предполагает наличие «центра» в лице Японии и окружающей этот центр культурной «периферии», которая ни при каких условиях не может изменить свой культурный статус. Такое понимание чаемого мироустройства приводит к геополитическому безрассудству — к объявлению войны Великобритании и США. К безрассудству потому, что это решение не может быть объяснено с точки зрения прагматических соображений: любой сколько-нибудь объективный анализ убеждал в том, что Япония, уже увязшая на континенте в полномасштабной войне с Китаем, не в состоянии выиграть ещё одно противоборство — и уже не со слабым азиатским соседом, а с мощными западными державами.

Беда в том, что к моменту нападения на Пёрл-Харбор состояние умов не позволяло провести такой анализ. К этому времени японцы стали считать, что «дух» сильнее «плоти», а потому любые подсчеты соотношения — от лукавого. Они искренне уверовали в то, что их страна — культурный центр, страна Срединная, концепция же «Срединной страны» предполагала наказание варваров за непочтительное поведение по отношению к Центру, за нарушение ими правил культурного поведения. В этой системе ценностей долгом периферии считалось доставлять дань Центру природными (необработанными) продуктами.

И когда западные страны отказались продавать Японии металл и нефть, Япония «обиделась» на них за такую непочтительность и начала войну.

В императорском указе об объявлении войны говорилось, что США и Великобритания препятствуют «мирной торговле» и тем самым угрожают самому существованию Японии.

Япония могла бы получить необходимые ресурсы, если бы отказалась от экспансии, но это условие вообще не подлежало обсуждению.

Ведь одним из основных лозунгов войны стал лозунг хакко итиу («восемь углов под одной крышей»), означавший, что все стороны света должны быть объединены под эгидой Японии. На деле в то время у самих японцев, образно говоря, по-настоящему снесло крышу. Они настолько уверовали в высочайшее качество своей земли, способной обеспечить им безопасность, что полностью пренебрегли подготовкой к её рукотворной защите: система ПВО практически отсутствовала, и американская авиация чувствовала себя в небе Японии в полной безопасности.

Из проведённого анализа видно, что в основе представлений японцев о своем месте в мире лежит концепт «срединности». В период Токугава «срединность» в первую очередь осмыслялась как самодостаточный географический фактор, который не поддаётся изменению и не предполагает активных действий со стороны человека для обеспечения безопасности страны. В период модернизации ситуация меняется: Япония признается культурным Центром, требующим обеспечения безопасности за счет создания буферных зон вокруг него.

А как, исходя из идеи «срединности», можно интерпретировать нынешнюю ситуацию? Безопасность современной Японии в значительной степени основана на внешней торговле. Чтобы существовать, Япония вынуждена покупать природные ресурсы и превращать их в высокотехнологичные изделия, которые она продаёт поставщикам ресурсов.

Традиционные даннические отношения на Дальнем Востоке выглядели так: вассалы приносят Центру «дары земли» — каменья, шкуры, диковинных животных и т.п., а взамен получают вещи с высокой по тем временам добавленной стоимостью — ткани, керамику, произведения искусства. Ныне же это традиционное представление об обеспечиваемых экономическим обменом безопасных отношениях между «культурным центром» и «варварской периферией» реализуется в общепризнанной форме международного разделения труда.

Микульский. Вы сказали о сознательном формировании японской нации. Каким образом оно осуществлялось?

Мещеряков. Во-первых, с помощью пропаганды. Раньше основой идеологии была фрагментация по сословному принципу. Раньше никому и в голову придти не могло, что между князем и крестьянином есть хоть что-то общее.

Межсословные перегородки были очень прочными, теперь сословия упразднили, теперь говорится, что все мы — единый японский народ. Во-вторых, символ этого японского народа — император. Создаётся новый образ императора, вокруг которого и выстраивается вся государственно-политическая система. Раньше император не появлялся на публике — теперь он появляется на публике. Раньше император не покидал пределы дворца — теперь же путешествует по всей стране. Раньше его изображение было табуировано — теперь в школах и учреждениях появляется его портрет, предназначенный для поклонения. То есть император выступает как символ нации. Третье: развитие транспортных средств. Токугавская Япония фактически не знала колесного транспорта. Теперь появляются рикши, быстро и эффективно строятся железные дороги, развивается морской транспорт. В результате население становится более мобильным, перемешивается, постепенно ликвидируются региональные различия. Четвертое: национальный проект. Следует встать в один ряд с западными державами, упразднить неравноправные договоры и стать колониальной державой. Фактически колонии Японии с точки зрения экономики не нужны.

И Тайвань, и Сахалин требовали гигантских вложений, отдача от которых будет получена неизвестно когда. Но «великая держава» в сознании того времени — это держава колониальная. И эта идея одушевляла японцев. В особенности это касалось материка. Очень хотелось перейти из категории «островной страны» в разряд «материковой». В результате японо-китайской войны японцы рассчитывали получить южную часть Ляодунского полуострова, но из-за «тройственного вмешательства» этого сделать не удалось, что вызвало взрыв недовольства, потому что Японии не удалось стать материковой державой. Это удалось сделать только в 1910 году, с присоединением Кореи. По поводу чего было настоящее ликование: стали, наконец, материковой державой!

Абашин. Как расценивать перемены в области идеологии, которые происходят в конце XIX века? Это попытка создать западный эквивалент, но описываемый с помощью японских слов? Или попытка создать нечто, принципиально отличающееся от западной модели?

Мещеряков. Весь мой опыт историка и культуролога говорит о том, что ничего нельзя заимствовать полностью. Даже если ты этого очень хочешь, не получается. В первую половину периода Мэйдзи были сильны позиции западников: сделаем из Японии Европу. Сделаем точно такую же армию, заведем такой же парламент и т.д. Армия, однако, получилась с большими японскими особенностями, парламент тоже. Политическая конструкция получилась иной.

Ведь в Европе конца XIX века сильны антимонархические тенденции, полномочия монарха становятся все меньше. В Японии же периода Мэйдзи император позиционируется как монарх абсолютный. Хотя на самом деле Мэйдзи ничего не решал, вообще был, в моем понимании, несчастным человеком. Он был человеком традиционной социализации и привычек. Но должен был выступать в качестве модели на подиуме: его заставляли носить европейскую одежду, есть мясо, пить молоко. Он делал это только для того, чтобы подданные делали так же, как он. Что ему, правда, похоже, понравилось, — так это шампанское. Мэйдзи даже пытались обучить ходить под ручку со своей супругой. Пожалуй, это был единственный случай, когда император не выдержал, — просто побежал впереди неё (смех). Но позиции западников постепенно ослабевают, особенно после японско-русской войны. Японцы говорят миру: мы всё сделали по западному лекалу: стали есть мясо, завели парламент, переоделись в европейское, стали колониальной державой. Есть изобразительные тексты, где японцы неотличимы по внешности от белого человека. В большом почете отбеливающие кожу кремы. Идея такая: если отбелишься, то и дети твои станут белыми. Не получилось. И тут на Западе появляется дискурс о «жёлтой угрозе», то есть японцев начинают дискриминировать не по культурному, а по расовому признаку. И с цветом кожи и антропологией поделать было нельзя ничего.

Филатов. А по религиозному принципу дискриминировали?

Мещеряков. Не очень. Свобода проповеди была осуществлена, в стране находилось множество проповедников (в основном протестанты, были и католики, и наш святой — отец Николай). Какая-то часть истеблишмента даже приняла христианство, так что обвинения в язычестве звучали не слишком убедительно. Но вот дискриминация по цвету кожи, по телесному признаку (короткие и кривые ноги, маленький рост и т.д.) — вот что было непреодолимым. Когда формировалась Лига наций, японцы предложили внести в устав пункт о расовом равенстве, на что им сказали: никогда. Именно тогда и актуализировались идеи паназиатизма. Равно как и идеи о телесной красоте японца и о большей её фунциональности. Есть тексты, где утверждается: у японцев чёрные глаза, их светопоглощающая способность больше, а значит, и видят японцы лучше.

У нас раскосые глаза, значит, больше угол обзора. Ноги у нас короткие и кривые, значит, центр тяжести тела ниже, то есть японец устойчивее стоит на земле. В целом, однако, утверждение о красоте японца-мужчины не прошло. Что прошло, так это красота японки. Появляется идеал японской красавицы, предназначенный для употребления как внутри страны, так и за рубежом. Откуда взялся этот идеал? Прежде всего, с популярных на Западе цветных гравюр. Кто же там изображён? Проститутки. Обычные женщины не появлялись на публике, сидели дома, чернили зубы, одевались неброско, и образ проститутки становится идеалом, официальным женским образом, экспортируемым на Запад.

Ещё одна линия преодоления комплекса неполноценности — самоутверждение с помощью природы, в первую очередь с помощью образа Фудзиямы.

Фудзияма — это мировая гора, на которую европейцы смотрят снизу вверх.

Фудзи стала частью государственной идеологии, один режиссёр снял в конце 1930-х годов фильм о Фудзи, снял её не лубочно, она не вышла у него красивой, без трещин — и получил год тюрьмы за надругательство над национальной святыней.

Дмитриев. Как соотнести идею о том, что Япония находится в середине мира и одновременно называется «Нихон» — «страна солнца»?

Мещеряков. Восточное расположение страны и ее «центральность» или «срединность» не входили в противоречие, эти концепты сосуществовали.

Когда приходят европейские географические знания, это все равно не могло поколебать представление о «срединном» положении Японии. Посудите сами:

вот полушарие, Япония там расположена между северным полюсом и экватором, значит, она страна все равно центральная.

Кириченко. А где восток на японских традиционных картах? Справа или слева?

Мещеряков. По-разному. В период Токугава север там, где Японское море, то есть Япония вытянута в широтном направлении.

Дмитриев. Получается, что восток — это наш юг?

Ответ: Следует иметь в виду, что рисовали только территорию Японии.

А правильное, с нашей точки зрения, позиционирование Японии возникает только с появлением карт мира.

ОТ СЕНЕКИ ДО PUBBLICA SICUREZZA:

ЭВОЛЮЦИЯ ПОНЯТИЯ «БЕЗОПАСНОСТЬ»

В ИТАЛЬЯНСКОЙ КУЛЬТУРЕ

Сравнительный анализ русского слова «безопасность» и итальянского sicurezza убеждает нас в том, что, несмотря на видимую лексическую тождественность одного слова другому, с концептуальной точки зрения они не вполне эквивалентны. Однако эта неполнота эквивалентности проявляется в том случае, когда мы не ограничиваемся простым сравнением русского слова с итальянским, а прослеживаем происхождение и связи последнего. Тогда оказывается, что “sicurezza” — только один из многочисленных неолатинских вариантов латинского securitas, стоящий в одном ряду с такими, например, словами, как испанское seguridad, португальское segurana, французские sret и scurit, английское security, а также немецкое Sicherheit. Из этого следует, что, если говорить о sicurezza, то надо иметь в виду прежде всего securitas, точнее — прилагательное securus.

“Securus” состоит из отрицательно-привативного префикса «se-»

и корня «cur-». У слова cura, включающего этот корень, следующие значения: «заботливость», «бдительность», «забота», «беспокойство».

Кому повезло быть securus, — это человек, считающий себя свободным от внешних беспокойств и опасностей. Про него можно было бы сказать, что он в безопасности, и этим, казалось бы, круг замыкается — эквивалентность «безопасности» и “securitas” как будто полностью восстановлена. На мой взгляд, это не совсем так.

В самом деле, хотя русское слово «безопасность» тоже образовано с помощью отрицательно-привативного префикса «без-», эквивалентного латинскому «se-», всё-таки содержательно в нём доминирует понятие «опасность» — понятие чисто внешнего порядка, указывающее на нечто, находящееся вне субъекта. Соответственно, русскому слову, если можно так выразиться, врожденно центростремительное движение. В латинском слове, наоборот, ощущается движение центробежное.

Слово “cura” происходит из индоевропейского корня KU/KAU, -KAV, от которого образованы не только латинский глагол cavere — «беречься» (всем в Италии известно выражение, часто встречающееся на воротах: cave canem — «берегись собаки»), но и германский вариант «schau-» в глаголе schauen — «смотреть», равно как и славянский «чу-»

в словах «чуять», «чувствовать». Это значит, что в латинском слове действует изначальное понятие «внимательно смотреть вовне», явно обнаруживающее свою центробежную сущность.

То, что мне важно показать, это не столько направленность одного или другого понятия, сколько положение понятийного фокуса. В русском слове фокус передаваемого им понятия находится вне человека, представлен внешней опасностью, в латинском он находится в человеке, опасающемся потерять свой покой. Вследствие этого латинское слово приобретает более внутреннее, личное, я бы даже сказал, более душевное значение, чем русское.

Наверное, не случайно securitas находится в центре внимания одного из самых известных и изученных философов древнего Рима, Луция Аннея Сенеки1, среди произведений которого, кстати, выделяется, в разрезе нашей темы, трактат «О душевном покое». Я думаю, что хотя бы беглое размышление о понятии “securitas” в его философских произведениях поможет прояснить некоторые особенности современной итальянской концепции безопасности. Поможет не потому, что взгляды Сенеки непосредственно воздействовали на концепцию главных институтов совреСм. об этом: Lana I. Qualche riessione sulla securitas secondo Seneca // Scienza, cultura, morale in Seneca. Bari: Edipuglia, 2001. P. 35–51.

От Сенеки до pubblica sicurezza: эволюция понятия «безопасность»... менной Италии (хотя такое воздействие нельзя совсем исключить), а потому, что история Италии в последние 150 лет похожа на те исторические — и опасные — обстоятельства, в которых жил философ.

В творчестве Сенеки мотив безопасности занимает центральное положение, слово «securus» определяется немецким ученым Максом Поленцом как «любимое слово» философа из Кордобы1. Из-за этой излюбленности оно обладает у Сенеки обширным семантическим спектром. Но я не буду касаться здесь всех его значений, ограничусь только его политическим содержанием.

Частота, с которой “securus” и “securitas” встречаются у Сенеки, легко объясняется исторической ситуацией тогдашнего Рима. После исчезновения республиканского строя и установление принципата Августа бурные времена закончились, гражданский мир вновь воцарился в государстве, благосостояние распространялось в народе — в ущерб, однако, его свободе. Поначалу казалось, что благосостояние компенсирует потерю свободы, но в дальнейшем стало ощущаться общее чувство беспокойства, ненадёжности из-за того, что судьба государства, судьба всех граждан, в том числе и их имущественное положение, оказались в руках одного единственного человека. Короче, безопасность (securitas) эпохи принципата для большинства римлян превратилась со временем в заботу (cura). Красноречив в этом смысле написанный анонимным автором времени Нерона диалог Глицериана и Мистеса во втором «Carmen Einsiedlensis» — хранящемся в библиотеке монастыря Эйнзиделна (Швейцария) рукописном латинском тексте2:

Г.: Отчего ты молчишь, Мистес?

М.: Беспокойство смущает мои развлечения, забота сопровождает пиры; больше того, она вылезает в самый разгар кутежа, и какая-то тяжёлая тревога испытывает радость, бросаясь на наслаждающихся.

М.: И мне не стоит всё высказывать.

Здесь есть всё: и благосостояние, и чувство беспокойства, и уклончивость — признак нехватки гражданских гарантий, следовательно, Pohlenz M. Philosophie und Erlebnis in Senecas Dialogen // Kleine Schriften.

Hildesheim: G. Olms, 1965. T. I. S. 400.

Цит. по: Lana I. Qualche riessione sulla securitas secondo Seneca...

безопасности, securitas. И всё это Сенека познал на собственном опыте:

Калигула хотел наказать его смертью за риторическую одаренность;

Клавдий сослал на дикую Корсику, кажется, из-за придворного скандала, в который философ вроде бы был вовлечён. Потом Сенеке повезло:

после семи лет ссылки Аграфена уговорила Клавдия отменить наказание, и философ, которому было приказано больше не заниматься философией, стал наставником Домиция — будущего Нерона. После смерти Клавдия, в период несовершеннолетия Домиция государственное управление практически перешло в руки Сенеки, и тот не упустил возможности попытаться внедрить в него политическое учение Платона, гласящее, что лучшее из государств создаётся только совместным управлением законодателя-философа (philosophus) и умеренного властелина (trannos, если пользоваться термином Платона, мыслителя, которого Сенека глубоко уважал). Именно с этими лицами отождествлял Сенека себя и молодого Домиция, в первую речь которого в качестве императора специально включил пункт о разделении компетенций императора, сената и консулов, надеясь таким образом гарантировать безопасность подданных. А в перспективе Сенека, как видно из его трактата «О милосердии», рассчитывал, что к миру и благосостоянию, принесённым Августом, прибавится и дар от нового молодого императора — общественная безопасность (publica securitas), устраняющая и заботу (cura), и тяжёлую тревогу (anxietas).

Сенека не закрывал глаза на то, что основной проблемой римского государства является соблюдение конституционных гарантий, каковые он считал единственным способом обеспечения общественной безопасности. В то же время философ был убежден, что главный источник контроля над властелином, над тем, как тот пользуется властью, заключён в нравственном законе, действию которого должен подлежать сам властелин. Для этого и необходимо влияние философа, и вдвойне оно необходимо тогда, когда надо ответить на вопрос, которому нет ответа:

«А что делать, если властелин не хочет соблюдать нравственный закон?» Сенека на него всё-таки ответил, но то был ответ компромиссный, выход из положения ad hoc. Он полагал, что достаточно прибегнуть к взаимному милосердию, к благожелательному отношению между подданными и императором — и ими одними будут приданы государству сплочённость и сила, а император станет в итоге отцом своих подданных. Но молодой император, тяготившийся давлением и со От Сенеки до pubblica sicurezza: эволюция понятия «безопасность»... стороны властолюбивой матери и со стороны Сенеки, докучавшего ему строгими моральными поучениями, нашёл собственное решение:

кровопролитным способом избавился от обоих и стал знаменитым Нероном.

Между стоической смертью Сенеки и возникновением объединенной Италии минуло тысяча восемьсот лет, в течение которых полуостров видел распад Римской империи, вторжения варваров, раздробление на множество городов-государств, княжеств, герцогств и королевств, включая сюда и папские владения. Нет нужды подчёркивать, что в таких политических условиях о безопасности не могло быть и речи. Достаточно вспомнить, какая жуткая тайная полиция работала в государстве римского папы, не говоря уже об ужасах, которые во времена «святой» инквизиции распространились из Рима на всю Европу.

Когда в 1861 году с воссоединением страны в Итальянское королевство эта геополитическая ситуация закончилась, одной из первых задач нового правительство стала pubblica sicurezza — общественная безопасность. Причём контуры её из-за центробежных сил, ощущавшихся, несмотря на объединение, на всех уровнях общества, пересекались с контурами безопасности самого государства.

В 1867 году премьер министр Беттино Риказоли1 издал инструкции для работников pubblica sicurezza. В них рекомендовалось «всматриваться в потребности масс, изучать их нравственные и экономические интересы, исследовать уровень их образования и их настоящие социальные условия»2. При заявленных в этих инструкциях положиБарон Беттино Риказоли (Флоренция, 1809 — замок Бролио, 1880), патриот, государственный деятель. До 1846 года занимался управлением своих имений. После короткого политического опыта в родной Флоренции в эпоху заката Тосканского эрцгерцогства вернулся в своё поместье. В 1860 году Тоскана вошла в состав Итальянского королевства. После смерти графа Камилло Бенсо ди Кавура, первого премьер-министра Итальянского королевства и архитектора объединения Италии, Риказоли стал премьер-министром, но уже в 1862 году должен был подать в отставку из-за того, что его высокомерное поведение мешало ему находить политических союзников. Второй раз был премьером в 1866–1867 г.

См. на сайте Итальянского министерства внутренних дел страницу: http:// www.interno. it/mininterno/export/sites/deault/it/minister/dipartimenti/dip_pubblica_ sicurezza/direzione_centrale_della_polizia_di_prevenzione/scheda_unita. html.

тельных намерениях в области социального порядка поражает повторяемость в них концепта «исследование»: он передаётся четырьмя разными глаголами и в конечном счёте обретает привкус расследования.

В самом деле, дальше инструкция гласит, что каждый префект, то есть представитель государства в каждом административном центре провинции, должен ежемесячно посылать в министерство отчет о положении в его провинции и в нём представлять подробную картину общественного мнения, показывающую также намерения и влияние политических партий и журналистики. Август дал Риму мир и стабильность, итальянское королевство вернуло стране единство, однако в обоих случаях обеспеченная таким образом безопасность была достигнута за счёт основных свобод человека. Неудивительно, что в глазах народа работники pubblica sicurezza так и не превратились в блюстителей порядка, остались sbirri — «мусором».

Вместе с тем у правительства были определённые основания для того, чтобы стремиться к жёсткому контролю над социально-политической ситуацией в стране. Проблем в новом государстве хватало.

В горных районах бывшего Неаполитанского королевства свирепствовали бандиты, против них пришлось послать целый экспедиционный корпус численностью в 100 тыс. солдат. В Сицилии крестьяне восставали против латифундистов, на севере — против введения налога на муку. Причём в их среде начинали распространяться идеалы социализма и анархизма, так что Бакунин неслучайно считал Италию страной с реальными предпосылками для революционной мобилизации1.

В 1878 году анархист покушался на жизнь короля, после чего было основано Политическое бюро для рассмотрения секретных политических дел. Кроме того, в Милане, в кружке Анны Кулишовой2, сформиСм., например: Бакунин, Михаил. «Государственность и анархия». Борьба двух партий в Интернациональном Обществе Рабочих. Доступно на: http:// studentdream.narod.ru/bakunin.htm.

Анна Моисеевна Розенштейн, в Италии Anna Kuliscioff, родилась в году в Симферополе. В 16 лет уехала в Цюрих, где посещала курсы философского факультета и вошла в контакт с нигилистами и анархистами. Вернувшись в Россию, вместе с мужем Петром Макаревичем участвовала в пропагандистской деятельности народников, осуждена, бежала в Швейцарию, где и приняла фамилию «Кулишова». Познакомившись с итальянским революционером Андреа Коста, решила разделить с ним судьбу. Пара поехала в Париж, потом во ФлоренОт Сенеки до pubblica sicurezza: эволюция понятия «безопасность»... ровалось ядро Итальянской социалистической партии, основанной в Генуе в 1892 году.

В конце XIX века нестабильность привела страну к реакционному повороту. К власти пришло правительство во главе с премьер-министром Франческо Криспи1, которое установило своего рода «прусский»

режим, сводившийся к военному положению и роспуску любой противоборствующей организации, включая и только что основанную Социалистическую партию. Условия общественной безопасности резко ухудшились: разграбления городских зернохранилищ, пожары общественных объектов, беспорядки в университетах, эмиграция, прежде всего в США и Аргентину, и, в конце концов, — кровопролитное подавление миланского мятежа, унесшего жизни 80 человек.

цию, где Анну осудили за заговор с анархистами. Вскоре она рассталась с Коста.

В 1880 году опять нашла убежище в Швейцарии, где начала медицинскую учебу, которую продолжила в Неаполе, Турине и Падуе. Стала гинекологом, открыла бактерию родильной горячки, чем спасла жизнь миллионам женщин. В пролетарских районах Милана её называли «докторшей бедных». В то время Анна познакомилась с Филиппо Турати, деятелем социалистической партии; их связало чувство, длившееся до конца жизни. Активно поддерживала Турати в политической борьбе, в издании первого теоретического журнала итальянского социализма «Critica sociale». По словам Карло Сильвестри «лучшая политическая голова итальянского социализма принадлежала нежной и бесстрашной женщине, перед которой все, включая Муссолини, не могли не склонить, почтительно и в восхищении, головы» (цит. по: C. Silvestri, Turati lo ha detto. Milano: Rizzoli, 1947). Умерла в 1925 году в Милане.

Франческо Криспи родился в г. Джирдженти (Сицилия) в 1818 году.

Поддержал восстание против неаполитанской монархии, отстаивал необходимость федеративного устройства Италии с широкой автономией для Сицилии.

В Англии связался с Джузеппе Мадзини. В конце 1850-х годов вернулся в Сицилию, где содействовал экспедиции Гарибальди. В 1876 году стал председателем Палаты депутатов, в следующем году заложил вместе с Бисмарком основы итало-германского союза. Став премьер-министром в 1887 году, завоеванием Эритреи начал решительную колониальную политику. Неудачная война с Эфиопией, закончившаяся поражением итальянских войск в битве при Адуа, и политические последствия финансового скандала, вызванного банкротством Римского банка, положили конец карьере Криспи как политика.

Умер в Неаполе в 1901 году.

Ответом властей стало создание в 1894 году института пресловутой Центральной политической картотеки. В инструкциях по её составлению и пополнению чувствуется склонность к генерализациям в духе теорий Чезаре Ломброзо1, что подтверждается следующим обосновывающим её учреждение отрывком2:

«…Достаточно подумать о высоком проценте имеющих судимость и обычных преступников среди членов подрывных партий, в особенности среди анархистов, и достаточно не упускать из виду, что они представляют собой именно одну из самых опасных категорий преступников, чтобы убедиться в том, насколько этот удвоенный надзор является уместным и полезным для общественного порядка и безопасности граждан».

К разряду политических угроз «общественному порядку» скоро добавится и «опасность большевизма».

Показательно, что после речи в парламенте социалиста Джакомо Маттеотти3 Бенито Муссолини, тогда ещё не пришедший к власти, ироАнтрополог и психиатр Чезаре Ломброзо родился в Вероне в 1835 году.

Сделал блестящую академическую карьеру в университетах Павии и Турина.

Его считают зачинателем криминальной антропологии, в основе которой лежит убеждение, что, поскольку любое психическое проявление имеет соматическое основание, всякая психическая аномалия также имеет обязательную соматическую причину и среди психических аномалий надо числить и преступность. Ломброзо выработал целую соматическую типологию преступников. Его теории вызвали горячие споры, но были довольно быстро забыты. Всё же они сильно повлияли на юридические исследования и даже на деятельность законодателей, которые до тех пор считали преступление чисто юридическим фактом. Главные его работы: «Гений и безумие» (1864) и «Человек-преступник в связи с антропологией, юриспруденцией и экономическими науками»

(1876 г.). Умер в Турине в 1909 году.

См. http://www.interno.it/mininterno/export...

Джакомо Маттеотти родился в 1885 году в провинции Ровиго, в г. Фратта Полезине. Членом социалистической партии стал совсем молодым, ещё до того, как поступил на юридический факультет Болонского университета. Был избран в парламент в 1919 году, в 1922 году стал генеральным секретарем Итальянской социалистической партии. Активно сотрудничал с Ф. Турати. Яростный противник фашизма, в смелых речах в парламенте Маттеотти храбро разоблачал Муссолини. Роковой для него оказалась речь 1923 года, в которой он выступил против предоставления правительству чрезвычайных полномочий, От Сенеки до pubblica sicurezza: эволюция понятия «безопасность»... нически вопрошал: «А что вообще делает наша ЧЕКА?.. После такой речи этому человеку не должны бы были дать свободно передвигаться»1.

То есть он считал полномочия итальянской полиции недостаточными, по крайней мере, уступающими полномочиям знаменитой Чрезвычайной комиссии, учреждённой большевиками, и желал создания фашистской ЧЕКА — тайной партийной полиции, интегрирующей полицию обычную. По сути же своей эта фашистская ЧЕКА являлась ничем иным, как бандой головорезов, в первую очередь расправившихся как раз с депутатом Маттеотти.

Когда Муссолини установил в Италию свою диктатуру, главой полиции стал Артуро Боккини2. Он расширил компетенции полиции от контроля над политической деятельностью партий до общего надзора над жизнью и «нравственными наклонностями», даже над сексуальной ориентацией граждан. Быстрыми темпами это привело к созданию хорошо структурированной тайной организации — OVRA. О возникновении и значении данной аббревиатуры точных сведений не имеется:

кажется, она была придумана самим Муссолини и, скорее всего, является сокращением названия «Organizzazione di Vigilanza e Repressione Antifascista» — «Организация по надзору и подавлению антифашизма».

против незаконных действий и насилий фашистов. 10 июня 1924 года четверо фашистских активистов напали на него на набережной Тибра и похитили. Тело нашли через месяц. Убийцы были осуждены только в 1946 году.

Цит. по: http://www.interno.it/mininterno/export/sites/default/it/sezioni/ministero/dipartimenti/dip_pubblica_sicurezza/direzione_centrale_della_polizia_di_ prevenzione/scheda_dopoguerra.html.

Артуро Боккини родился в провинции Беневенто в 1880 году. Получив юридическое образование, начал служить в префектуре. На этом поприще он сделал быструю и блестящую карьеру, побывав префектом в Брешии, Болонье, Генуе. В 1927 году его назначили главой полиции и в конце того же года — главой ОVRA. Через два дня после его назначения был арестован Антонио Грамши. В течение четырнадцати лет Боккини оставался человеком, которому Муссолини доверил обеспечение безопасности страны. Ради интеллектуальной честности надо признать, что, будучи идейным фашистом, Боккини был также против нарушений законности, совершавшихся многими иерархами фашизма, и когда понял, что Италия движется к войне, не побоялся плести заговоры против Муссолини. Умер в 1940 году. См. о нём: Leto G. OVRA. Fascismo — Antifascismo. Bologna: Cappelli, 1951; Carafoli D., Padiglione G. Il viceduce: storia di Arturo Bocchini capo della polizia fascista. Milano: Rusconi, 1987.

Аббревиатура OVRA приобрела мрачный нимб также из-за того, что совпадает с устаревшим синонимом слова «opera», таинственно и тревожно обозначающим некое «дело». Появившись сначала в Милане, OVRA постепенно распространила свое действие за его пределы, так как Муссолини хотел, чтобы «полиция имела серьёзный и всюду проникающий, подобно спруту, контроль над всей территорией страны»1.

Соглашение о сотрудничестве, подписанное в 1936 году Боккини с главой гестапо Гиммлером, стало, по мнению историка Ренцо Де Феличе2, первым звеном союза между двумя фашистскими режимами.

История опять повторилась: итальянский фашизм дал стране двадцать лет стабильности и сравнительного благосостояния, но цена этому была слишком высокой — не просто ограничение, а почти полное уничтожение гражданских свобод и, в конце всего, Вторая мировая и гражданская войны. Новая, республиканская, Италия решила избавиться как можно быстрее от своего фашистского прошлого, но — с одним исключением: Центральная политическая картотека продолжила свою деятельность, только с обратным знаком (с её помощью во время фашизма преследовались коммунисты, а во время демократической Республики — фашисты и те, кого подозревали в симпатиях к фашизму). Правда, после разоблачений и протестов в газетах, запросов в парламенте Цит. по: http://www.interno.it/mininterno....