«БЕЗОПАСНОСТЬ КАК ЦЕННОСТЬ И НОРМА: ОПЫТ РАЗНЫХ ЭПОХ И КУЛЬТУР (МАТЕРИАЛЫ МЕЖДУНАРОДНОГО СЕМИНАРА г. СУЗДАЛЬ, 15–17 НОЯБРЯ 2011 г.) Санкт-Петербург 2012 ББК Т3(0)63 Б40 Б40 Безопасность как ценность и норма: опыт разных ...»

Колганова. Не бывает государства без культуры. И такого, которое каким-либо образом не думало бы о проблеме безопасности. Сегодня прозвучало — и не один раз, что в культуре может не существовать лексемы, которую мы сегодня с вами условно называем «безопасность», но концепция присутствует обязательно, и эта концепция может быть выражены другими самыми разными лексемами.

Абашин. Не только лексемами, но и другими смыслами.

Колганова. И смыслы эти могут быть намного шире.

Абашин. Но дело-то в том, что мы может сравнивать смыслы, только переводя термины — один в другой. И в момент перевода происходят искажения. Когда термин «безопасность» распространяется, он становится политическим и международно-правовым, все вынуждены принимать смыслы, предписываемые языком, на котором западные господствующие классы, страны говорят. Не западные страны должны переводить его на свои языки. Некоторые просто придумывают какое-то слово. А иногда берут не точное соответДискуссия по докладу Р. Шариповой ствие, потому что его нет, а что-то близкое по значению. Не может быть, чтобы не произошло при этом искажения.

Панарин. Правильно. Собственно, именно об этом наш семинар. Вспомните подзаголовок в его названии: «Опыт разных эпох и культур». Мы заранее исходим из предпосылки, что в разных культурах что-то близкое, что-то похожее есть, но есть ещё несовпадающие оттенки смыслов, которые к тому же могут проявляться в разное время по-разному. И, кроме того, мы вправе предположить, что с течением времени в разных культурах смыслы и оттенки менялись, менялись тоже по-разному — и в сторону сближения, и в сторону расхождения.

Дмитриев. Сначала надо попробовать в каждой культуре найти собственное понятие, наиболее близкое по смыслу «безопасности». А потом посмотреть, что реально для конкретного языка означает сейчас использование перевода «безопасности».

Панарин. Второе без первого невозможно, потому что если «своё» есть, оно влияет и давит, а если «своего» этого не было, это тоже колоссальный воздействующий фактор, потому что нет защитной реакции восприятия «чужого»

слова.

ПОНЯТИЕ АМАН В АРАБО-МУСУЛЬМАНСКОЙ

ПРАВОВОЙ КУЛЬТУРЕ

Совершенно справедливо утверждение, согласно которому «безопасность» является понятием, появившимся в новоевропейской правовой культуре. Но с полной определенностью можно утверждать и другое: своеобразное понимание безопасности, выраженное термином аман и соответствующей практикой, присуще также и мусульманскому праву (шариату). Согласно этому праву, аман — это акт предоставления мусульманами во время войны врагу-немусульманину гарантий безопасности его жизни и имущества1.

Термин отсутствует в Коране, однако встречается в посланиях пророка Мухаммада и Праведных халифов и получил весьма детализированную разработку в шариате. Исследователи шариата полагают, что как правовое установление аман, с одной стороны, восходит к Юстинианову кодексу, обобщившему главнейшие принципы позднеримского права, а с другой — к принципу дживар.

Schacht J. Aman // The Encyclopaedia of Islam. CD ROM Edition.

Дживар — покровительство и защита, оказываемые иноплеменнику в данном бедуинском племени, в соответствии с обычным бедуинским правом.

Этот обычай известен с доисламских времен. См.: Lecerf J. Djiwar // The Encyclopaedia of Islam. CD ROM Edition; Негря Л.В. Общественный строй Северной и Центральной Аравии в V — VII вв. М.: Наука, гл. ред. вост. лит-ры, 1981. С. 72–75.

Из арабских исторических сочинений мы знаем, что предоставление амана широко практиковалось не только в ходе войн с иноверцами, но и во время междоусобных (так называемых гражданских) войн, которые неоднократно разгорались на территории Халифата между самими мусульманами в VII — VIII веках1, а также в более поздних конфликтах. Причем, увы, исторически зафиксированы случаи неоднократного нарушения первоначально данных гарантий безопасности.

Настоящий текст призван проиллюстрировать эти положения фактами, почерпнутыми из составленной нами «Базы данных тем и мотивов арабо-мусульманских династийных хроник IX — X веков (“сухие” (сжатые) сообщения)», вывешенной на сайте Института востоковедения РАН в разделе «Публикации. Проекты».

База данных представляет собой будущий указатель тем и сюжетов арабо-мусульманских династийных хроник IX–X веков — эпохи, когда происходило становление средневековой арабской историографии.

Данный постоянно пополняемый указатель ограничивается темами и сюжетами, касающимися истории мусульманской общины, не охватывая тем и сюжетов, относящихся к истории домусульманской.

Хроники — сочинения, в которых история мусульманской общины представлена в соответствии с периодами правления государей: первоначально пророка Мухаммада, затем халифов. Категория «арабо-мусульманские династийные хроники» обнимает сочинения, составленные не только мусульманами, но и историками-христианами, жившими в странах Халифата и писавшими по-арабски.

В рассматриваемой базе данных фиксируются темы и мотивы, почерпнутые из следующих основных хроник данного жанра, составленных в IX — X веках (табл. 1).

Для регистрации каждого сообщения (хабар) в базе данных отводится отдельная электронная карточка.

Понятное дело, что отобранные факты, касающиеся главным образом событий, происходивших в VII — IX вв., никоим образом не претендуют на полноту. Однако они, безусловно, представляют собой весьма интересный и репрезентативный пласт исторической информации.

См. об этом, например: Грюнебаум Г.Э. фон. Классический ислам. 600– 1258. М. Наука, гл. ред. вост. лит-ры, 1986. С. 57–60, 68.

Использованные хроники: издания, арабские названия и их символические обозначения в статье [Ибн Кутайба]. Китаб ал-ма‘ариф ли-Ибн Кутайба Аби Мухаммад ‘Абдаллах ибн Муслим ‘ариф каддам лах Сарват ‘Уккаша. Каир: Матба‘ат Дар ал-кутуб, 1960.

Abu Hanfa ad-Dnaweri. Kitb al-ahbr at-tiwl.

Publi par V. Guirgass. Leiden: E.J. Brill, 1888.

Та‘рих ал-Йа‘куби. Т. 2. Бейрут: Дар Садир, б.г.

b. Tahir al-Maqdisi, sometimes regarded as the work of Abu Zaid Ahmad B. Sahl al-Balkhi.

from the Publications de l’cole des langues orientales vivantes, Рaris, 1899. Vol. 4 — 6. Teheran: M. H. Asadi’s Publications Series, no. 3.

Kitab al-‘Unvan. Histoire universelle. crite par Agapius (Mahboub) de Menbidj. dite et traduite par Alexandre Vasiliev, Professeur tie (II) // Patrologia Orientalis. T. VII. Fascicule 4. Firmin-Didot et Co Primeurs-diteurs. Libraire de Paris 56, Rue Jacob, [1912].

Eutychii Patriarchae Alexandrini Annales. Pars siis — Lipsiae. E Typographeo Catholico — Carolus Poussielgue, Bibliopola; 15, Rue Cassette, 15 — Otto Harrassowitz, MDCCCCIX.

Всего среди рассмотренных нами материалов было зафиксировано 23 случая предоставления амана. Примечательно, что 21 случай из них относится к конфликтам и проблемам, возникавшим внутри муДмитрий Микульский сульманской общины, и только два случая — к войнам с внешними врагами.

В десяти случаях из отмеченных двадцати трех предоставленные гарантии безопасности соблюдаются. Среди них наиболее частотными (пять случаев) оказываются такие, когда некий бунтовщик против законных властей просит помилования и получает его1. Остальные пять случаев имеют отношение к следующим ситуациям.

1. Сподвижники убитого вождя-бунтовщика просят помилования, получают его и остаются живы2.

2. Командующий правительственными войсками предлагает аман и дарует привилегии некоему бедуинскому вождю3.

3. Командующий войсками, поддерживающими новую династию халифов (Аббасидов), дает аман вождю войск предыдущей халифской династии Омейядов (это происходит в середине VIII в.)4.

4. Военачальник второго мусульманского (Праведного) халифа ‘Омара б. ал-Хаттаба (634–644) ‘Аббад б. ‘Асим дает аман жителям сирийских городов и таким образом подчиняет мусульманам большую часть Сирии5.

5. Халифский военачальник, даровав аман бунтовщикам, восстанавливает государственный контроль над некоей территорией (Азербайджаном)6.

В восьми случаях дарованный было аман оказывается нарушенным. При этом в трех случаях некий мятежник просит гарантий безопасности, сдается и гибнет от рук вероломных победителей7. Два КУ. С. 255, 271; КАТ. С. 372; КМ. С. 390; ТМ. С. 76–77.

КАТ. С. 319. В данном отрывке повествуется о сдаче войскам омейядского халифа ‘Абд ал-Малика б. Марвана (685–705) сторонников брата «антихалифа» ‘Абдаллаха б. аз-Зубайра Мус‘аба б.аз-Зубайра.

Т. Т. 2. С. 497. Упоминаемое событие произошло при аббасидском халифе ал-Муста‘ине (862–866).

Т. Т. 2. С. 486–487. Упоминаемые события произошли в правление аббасидского халифа ал-Мутааккила (847–861).

КБТ. Т. 6. С. 99–100 (алид Йахйа б. ‘Абдаллах сдается на аман Харуну ар-Рашиду, командовавшему войсками своего брата халифа ал-Хади (785–786), после жестоко убит победителем); Т. Т. 2. С. 461 (такая же судьба постигла Понятие аман в арабо-мусульманской правовой культуре сообщения разных источников касаются одного и того же события: аббасидский военачальник соблюдает принцип амана в отношении сдавшихся омейядских воинов, однако казнит своих земляков-хорасанцев, воевавших на стороне павшей халифской династии Омейядов (середина VIII века)1.

Остальные три случая касаются следующих ситуаций.

1. Арабо-мусульманский военачальник дает аман армянским вельможам. Когда же те, поверив ему, собираются в некоем храме, сжигает их2.

2. Омейядский военачальник, воевавший против сторонников новой династии, Аббасидов, просит амана. Получает обещание безопасности, сдаётся, и победитель убивает его (середина VIII века)3.

3. Аббасидский халиф ал-Амин (809–813), осаждённый войсками своего брата ал-Ма’муна (813–833), попросив аман и получив гарантии безопасности, сдаётся, однако один из военачальников брата-победителя убивает его4.

Кроме того, в материалах, которыми мы располагаем, зафиксировано три случая отказа от предоставляемого амана.

1. Омейядский военачальник ал-Хаджжадж ибн Йусуф (661–714) предлагает аман претенденту на халифскую власть ‘Абдаллаху ибн азЗубайру (624–692), осаждённому в Мекке. Однако тот отказывается и погибает в бою5.

2. Последний халиф из династии Омейядов Марван ибн Мухаммад (744–750) идет походом на непокорный сирийский город Хомс. ПредАхмада б. Мухаммада ал-‘Умари, потомка второго (Праведного) халифа ‘Омара б. ал-Хаттаба (634–644), поднявшего восстание в Йемена при аббасидском халифе ал-Ма’муне (813–833); там же. С. 500 (упомянутый факт касается подавления бунта бедуинов племени калб в Палестине, случившемся при аббасидском халифе ал-Му‘таззе (866–869)).

КМ. С. 370 (по сообщению этого источника, так ведёт себя знаменитый аббасидский полководец Кахтаба б. Шабиб); КБТ. Т. 6, с. 64 (в данном случае «героем» оказывается сын Кахтабы б. Шабиба ал-Хасан б. Кахтаба).

Т. Т. 2. С. 272. Так поступил брат омейядского халифа ‘Абд ал-Малика б.

Марвана (685–705) Мухаммад б. Марван.

лагает тамошним жителям сдачу на условиях предоставления амана.

Горожане отказываются, халиф начинает осаду1.

3. По приказанию халифа ал-Ма’муна наследник халифской власти Абу Исхак (будущий халиф ал-Му‘тасим (833–842) выступает против взбунтовавшихся бедуинов. Предлагает их вождям сдаться на условиях предоставления амана. Те отказывается, Абу Исхак побеждает бедуинов в сражении, берёт вождей в плен и казнит их2.

Также зафиксирован один случай, когда сдавшийся на аман бунтовщик обманывает лицо, предоставившее ему аман. Таким образом был обведён вокруг пальца последний халиф из династии Омейядов Марван ибн Мухаммад (744–750)3.

И, наконец, зафиксирован один случай предоставления гарантий безопасности как элемент государственной политики. Знаменитый халиф из династии Аббасидов Харун ар-Рашид (786–809) предоставляет аман, что фактически означает прекращение применявшихся до того репрессий, и дарует привилегии членам соперничавшей с Аббасидами за главенство в Халифате семейно-родственной группы бану талиб4.

Таким образом, мы видим, что в VII–IX веках принцип амана был реальным, действующим. Из приведенных нами фактов явствует, что он соблюдался примерно в половине зафиксированных случаев предоставления амана. Что же касается случаев его нарушения, то их следует отнести на счет, во-первых, несовершенства человеческой природы, во-вторых, особого характера тех ситуаций, в ходе которых возникал вопрос о предоставлении амана: ведь на войне людям весьма сложно вести себя достойно и честно.

Принцип предоставления амана действовал и в последующие эпохи мусульманской истории. Известно, что с XII века он включался в договоры между мусульманскими и христианскими государствами. То же самое следует сказать и о договорах между Османской империей и евКУ. С. 259.

ропейскими державами1. Даже и в ХХ веке принцип амана присутствовал в политической практике мусульманских государств, в том числе арабских. Так, известный отечественный востоковед М.Б. Пиотровский говорил автору этих строк ещё в 1978 году, что, с его точки зрения, неожиданный визит Анвара Садата в Израиль, послуживший началом египетского-израильского урегулирования, был осуществлён в соответствии с принципом амана.

Уже буквально в наши дни мы стали свидетелями вопиющего нарушения принципа амана — убийства бывшего лидера Ливии Му‘аммара Каддафи. Это событие, безусловно, еще явит свои негативные последствия как для арабских стран, так и для других регионов мусульманского мира.

Думается, что учёт актуальности амана и как принципа мусульманского права, и как одной из составляющих социальной психологии мусульман, совершенно необходим в тех случаях, когда ставится задача построения отношений с различными мусульманскими общественнополитическими организациями, в том числе и экстремистскими. Соответственно надо изучать, как в социальной и политической практике исламского мира проявлялось действие этого принципа в отдалённом и недавнем прошлом. Таким образом, возможно, нам удастся уберечься хотя бы от некоторых ошибок во взаимоотношениях с мусульманами и внутри России, и за её пределами.

Дмитриев. Хотел бы спросить Дмитрия Валентиновича: страдало ли доброе имя человека, нарушившего аман?

Микульский. Конечно. Имя такого клятвопреступника покрывалось позором на веки вечные. Арабо-мусульманские хронисты однозначно осуждают подобные деяния. Правда, о реальных санкциях против нарушителей принципа ничего не известно; по крайней мере, материалы, которыми я располагаю, об этом умалчивают. Оно и понятно — то были люди, обладавшие большой земной властью. Тем не менее предполагалось, что пред Богом им непременно придётся держать ответ.

Абашин. Какое слово используется в современном арабском языке для обозначения понятия «безопасность»?

Микульский. В современном языке используется однокоренное с аман слово амн. Мне представляется, что оно стало широко употребляться в полиSchacht J. Op. cit.

тическом дискурсе после Первой мировой войны, когда образовалась Лига Наций, пошёл разговор о международной безопасности, системах региональной безопасности и тому подобном.

Панарин. В связи с этим не стоит забывать о широко использовавшемся в нашей истории институте аманатства (заложничества). Когда А.П. Ермолов был наместником на Кавказе, существовала самая настоящая школа, где обучались сыновья кавказский князей, взятых им в аманаты.

Филатов. Кальвинисты знают два вида договора: общественный договор, на основе которого создаётся государство, и договор с Богом. Скажите, пожалуйста, аман — это человеческие гарантии или всё же гарантии божественного характера?

Шарипова. Всё же это, прежде всего, гарантии Всевышнего.

Мещеряков. Вы отметили многочисленность случаев нарушения принципа амана. Может быть, частотность их упоминания объясняется тем, что это были явления из ряда вон выходящие?

Микульский. Мне так не представляется. Ведь характерно, что частотность нарушений амана уравновешивается лишь несколько большуй частотностью соблюдения его принципов. В целом, думается мне, картина получилась довольно достоверной. С одной лишь оговоркой — данные получены из нарративных источников, а они по определению тенденциозны. Наверное, массовый документальный материал позволил бы нарисовать более достоверную и четкую картину, однако от эпохи VII–IX веков достоверных документов практически не сохранилось.

Дмитриев. Скажите пожалуйста, что, собственно говоря, гарантировал аман?

Микульский. Это установление гарантировало сохранение собственной жизни сдавшегося, жизней его чад и домочадцев, неприкосновенность имущества.

Дмитриев. Страдало ли доброе имя человека, сдававшегося на аман?

Микульский. Ни в коем случае. Сдаться на аман считалось делом почётным.

БЕЗОПАСНОСТЬ В СОЦИАЛЬНОЙ ДОКТРИНЕ

И ПРАКТИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКЕ

РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ

Со времён апостолов в христианской, в том числе в православной, традиции «безопасность» — термин скорее отрицательный, означающий успокоенность, леность и неподвижность духа и совести, своего рода «застой». В евангельской проповеди, в раннем христианстве очень силен анархический элемент, религия распятого и воскресшего Бога лишь с годами, по мере врастания в социальные и политические институты, признала ценности стабильности и государственного порядка.

Положительное понятие христианской антропологии, аналогичное по смыслу современной светской «безопасности», — это удаление от греха. И в этом фундаментальном значении безопасность — единая ценность для всех христианских церквей. Предельно упрощённо можно сказать так: чем больше веры в Христа Спасителя, тем больше безопасности. Безопасности, в первую очередь, частной — как состояния, приближающего к достижению личного спасения.

Однако, взятые в этом фундаментальном и самом общем смысле, представления Русской православной церкви (РПЦ) о безопасности мало что дают для понимания её современной роли в общественной и политической жизни России. Тем более, что в своих обращениях к обществу и политическому классу РПЦ в лице патриарха Кирилла и его единомышленников из среды высшего духовенства редко выступает с проповедью спасения, но говорит о морали и политике — и говорит фактически в понятиях «безопасности» (хотя и не употребляет этого термина), тождественных её светскому определению, её пониманию властью и обслуживающими власть экспертами. Ибо ценности, которые РПЦ отстаивает постоянно, — это ценности могущественного процветающего государства, избавленного от внутренней нестабильности и внешнеполитических угроз.

Своеобразие аксиологии РПЦ может быть ярко проиллюстрировано цитатой из проповеди патриарха, произнесённой им 16 июля 2011 года, в день памяти святителя Филиппа, митрополита Московского и всея России, чудотворца1:

«Деяния Иоанна Грозного несопоставимы с тем, что происходит в современном мире: огромное количество человеческих страданий и несправедливости, голода и болезней; войн, непонятно во имя чего ведущихся; уничтожение огромного количества мирных, ни в чём не повинных людей».

Из этих слов следует, что наше время — более жестокое и безнравственное, чем времена Ивана Грозного. Мало кто из светских людей без колебаний согласится с патриархом, утверждение его более чем спорное. Почему же он так считает?

Причина — в недавней истории, в положении Церкви в СССР. Чтобы понять своеобразие «концепции национальной безопасности», имплицитно содержащейся в современной проповеди руководства РПЦ, следует обратить внимание не только на социально-политические ценности, которые РПЦ стремится «обезопасить», то есть фактически утвердить в российском обществе, но и на то, как, в каких условиях они формировались на протяжении советских и постсоветских десятилетий.

Цит. по: http://www.patriarchia.ru/db/text/1578058.html Безопасность в социальной доктрине и практической политике... История руками Сталина сыграла с Православной церковью злую шутку. После тотальных репрессий в 1920 — 1930-е годы, приведших к фактической ликвидации легальной организованной церковной жизни, вождь решил возродить русское Православие. Легализация РПЦ стала возможной и желательной для власти в русле общего отказа сталинского режима от идеологии мировой революции и марксистского интернационализма, его эволюции в сторону великодержавности и русского национализма. В конце Второй мировой войны Сталин воссоздал жёстко организованную и наделенную чётко определёнными функциями Московскую патриархию. Однако «разрешённая» РПЦ была изолирована от остального общества, находилась в своеобразном гетто. Ей было дозволено существовать в этом гетто, но строго запрещалось выходить за очерченные границы.

В среде церковных людей, оказавшихся в подобной невиданной, морально и идейно сложной ситуации, выработалось своеобразное романтическое мировоззрение. Они восхищались порядками, существовавшими в дореволюционной и в средневековой России, и безоговорочно осуждали между собой всё, что принёс прогресс в последующие столетия, хотя многое он принёс при участии, а иногда даже и по инициативе Церкви. Но для них прогресс был регрессом, закончившимся политикой тотального уничтожения Церкви1. В результате даже многие демократические и гуманистические идеи, принятые церковным народом до революции, в советское время стали ставиться под сомнение. Патриарх Сергий (Страгородский), фактически получивший сан из рук Сталина, предложил оригинальную концепцию церковно-государственных отношений: «патриотическое служение».

В чем же заключается это служение? Церковь воспринимает себя как идеологическую опору авторитарной московской власти, во все времена служащую преградой «внутренней смуте» и «разлагающему западному влиянию»2.

Именно такую концепцию истории изложил патриарх Кирилл на встрече с ректорами высших учебных заведений в Киеве 27 июля 2011 года. См.:

http://www.patriarchia.ru/db/print/1591084.html.

Фурман Д.Е. Религия, атеизм и перестройка // На пути к свободе совести. М., 1989. С. 7–19.

Двадцать лет жизни РПЦ после падения советской власти убедительно продемонстрировали, что идеология «патриотического служения» — не просто маска, которую была вынуждена надеть на себя иерархия. Поведение священноначалия РПЦ говорит о том, что и при Сталине, и после него, и в наши дни «патриотическое служение» — вполне искренняя его позиция. Причем обе неразрывно связанные между собой составляющие этой позиции — внешнеполитическая (противостояние Западу) и внутриполитическая (укрепление единоличной авторитарной власти) — были явлены в последние годы открыто и последовательно. Мало того, имея развернутую систематическую идеологическую доктрину, церковники готовы поделиться ею с властной элитой, непоследовательность которой в выборе политического курса очевидно контрастирует с «принципиальностью» руководства РПЦ. Так, выступая 29 декабря 2012 года в Российской Академии государственной службы, патриарх Кирилл призвал допустить РПЦ к участию в «серьёзной экспертной работе по проблематике межцивилизационного и межкультурного диалога, различных геополитических проектов»1.

Социально-политическая доктрина РПЦ представлена в ряде программных речей патриарха и официальных документов, в первую очередь в «Основах социальной концепции Русской православной церкви»2, принятых в качестве официальной позиции Церкви на архиерейском соборе 2000 года. Подготовкой «Основ» непосредственно занимался глава Отдела внешних церковных связей (ОВЦС) митрополит Смоленский и Вяземский Кирилл (Гундяев), ныне — патриарх Московский и всея Руси.

Этот документ идеальным для православия провозглашает государственное устройство абсолютной монархии Византии, с её принципами симфонии церкви и государства, а наилучшим воплощением идеала объявляет монархию российскую. Ибо «у русских государей, в отличие от византийских басилевсов, было иное наследие. Поэтому, а также в силу других исторических причин, взаимоотношения церковной и государственной власти в русской древности были более Доступно на: http://www.patriarchia.ru/db/print/979543.html.

Основы социальной концепции Русской православной церкви. М.: Издво Московской Патриархии, 2000.

Безопасность в социальной доктрине и практической политике... гармоничными»1. Демократическое правовое государство признаётся лишь как результат секуляризации, с которым по необходимости приходится примириться2:

«Форма и методы правления во многом обусловливаются духовным и нравственным состоянием общества. Зная это, Церковь принимает соответствующий выбор людей или, по крайней мере, не противится ему».

В дореволюционные времена Православная церковь, поддерживая самодержавный режим Российской империи, использовала свой духовный и моральный авторитет в защиту единственного сакрального православного царства3, что было логичным и, можно даже сказать, естественным. Но по отношению к современной России, стране официально светской, многонациональной и поликонфессиональной, такое понимание государственности вряд ли применимо. Поэтому на смену ценности «православного царства» пришла ценность «русской цивилизации».

«Русская цивилизация» — термин, внедрённый в церковную лексику в начале 2000-х годов патриархом, тогда митрополитом, Кириллом. Церковная проповедь о неприменимости к России «западных норм свободы, демократии и прав человека», об особом, уникальном русском пути находит себя именно в идеологии русской цивилизации, а сам этот путь приобретает в церковных кругах сакральный, «парарелигиозный»

смысл. И, может быть, как раз по этой причине, когда начинаешь знакомиться с текстами публичных выступлений ведущих иерархов и официУказ. соч. С. 50–52.

В начале XX века в православной проповеди иногда использовался апокалиптический образ «удерживающего» — единственного, кто охраняет Божью правду в мире от наступающего сатанинского мирового зла, — применительно то к Российской империи, то к российскому императору. Сейчас некоторые православные публицисты прилагают его к путинской России. Например: «…в Апокалипсисе есть образ удерживающего. Тот, который сдерживает сатанинское мировое зло. На мой взгляд, этим удерживающим является Россия и Русская Православная Церковь — их нельзя разделять» (Священник Александр Ильяшенко. «Почему православие — главный враг Америки?» Доступно на: http://www.r-komitet.ru/s_i_d/sd-003.htm, последнее посещение 12.10.2011.

альными документами РПЦ, чаемый образ русской цивилизации предстаёт в них каким-то размытым, слишком общим, неконкретным. По сути, содержание представлений о русской цивилизации легко определяется двумя словами — всё хорошее1:

«Мир скоро востребует свойственные русской цивилизации идеалы самоограничения, приоритета духовного над материальным, жертвенности и долга — над потребительством и эгоизмом, любви и справедливости — над “правом сильного”. Востребует мир и российский опыт общежития разных культур и убеждений, разных религий. Русскому народу никогда не было свойственно стремление силой, хитростью или коварством переделывать другие нации».

Приписывание русской цивилизации всех возможных добродетелей, да еще в качестве уникальных, только ей присущих черт, даёт представление о степени её сакрализации. А верность этой цивилизации осмысляется в качестве долга российского гражданина2:

«У России более чем тысячелетняя история, в которой основные события церковной и государственной жизни — практически одна плоть и кровь. И сегодня, как много веков назад, Русь собирается и созидается на основе отеческой веры. Именно так — и только так! — мы сумеем восстановить свои силы и красоту свою. Именно в верности нашему исконному духовному пути кроется надежда на лучшее будущее».

Если «события церковной и государственной жизни — одна плоть и кровь», то, естественно, что история русского народа в каком-то смысле священна.

Иерархи РПЦ видят Россию «традиционной», «православной»

страной, хотя в действительности она таковой сейчас не является. Не говоря уже о том, что в состав её населения входят мусульмане, католики, протестанты, иудеи, буддисты, шаманисты и атеисты, вместе насчиВыступление митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла на VI Всемирном Русском Народном Соборе // Журнал Московской патриархии (далее ЖМП), 2002. № 1. С. 77.

Слова Патриарха Алексия II. Цит. по: Архиеп. Ташкентский и Среднеазиатский Владимир. Слово, растворённое любовью. М.: Изд-во Московской патриархии, 2001. С. 93.

Безопасность в социальной доктрине и практической политике... тывающие десятки миллионов человек, многочисленные социологические исследования показывают, насколько мала среди остальных доля практикующих православных1. Подобное решительное игнорирование реальности само по себе является поразительным фактом и требует объяснения. Единственной причиной такой аберрации сознания может служить непоколебимая вера в священное православное царство народа-богоносца — Святую Русь. Существование этого царства не может ставиться под сомнение, его не могут опровергнуть никакие факты, приводимые «врагами церкви». И существует оно не только как некий вечный идеал, к воплощению которого в жизнь следует постоянно стремиться каждому православному, но уже и в самой жизни — хотя бы отчасти, в виде на деле реализуемого проекта2:

«Сегодня в Европе обсуждается вопрос, можно ли считать христианские ценности тем достоянием, которое следует полагать в основание объединённого европейского сообщества, или же мир вступил в постхристианский период своего развития. С уверенностью можно сказать, что для нашей страны подобная постановка вопроса, к счастью, не является насущной, ибо новая российская государственность созидается на прочных основаниях традиционных ценностей и в их числе ценностей духовно-религиозных».

Таким образом, руководство РПЦ осознает проблему безопасности как проблему сохранения и укрепления могучего единого авторитарного русского государства. Государство это, по мнению церковников, является носителем и хранителем неких уникальных духовных и моральных ценностей русской цивилизации; вот только пока им не удаётся доказательно и убедительно сформулировать, в чём эти ценности заключаются и в чём кардинально отличны от ценностей иных цивилизаций. В конце концов, если обратить взор на Восток, как историВ зависимости от строгости критериев оценки получается, что таковых в России от 2 до 10% населения, или от 3 до 15 млн человек. См.: Филатов С., Лункин Р. Статистика религиозной и конфессиональной принадлежности россиян: каким аршином мерить? // Религия и российское многообразие. М.; СПб.:

Летний сад, 2011. С. 22.

Из выступления патриарха Алексия II в актовом зале Тамбовского Государственного университета 9 августа 2002 г. См.: ЖМП, 2002. № 9. С. 36.

ческий, так и современный, то окажется, что даже высокое ценение авторитарного правления не является уникальной чертой русской цивилизации.

На какие же средства обеспечения так понимаемой безопасности уповают руководители РПЦ? Естественно, основное средство — укрепление православной веры, но не только. Не менее (если не более) важно усиление влияния Церкви, распространение её деятельности на все сферы общественной жизни. Это настолько очевидно, настолько соответствует и церковным идеалам, и собственным корпоративным интересам церковнослужителей, что и обсуждать-то не стоит. А вот вопрос о том, на какие методы руководство РПЦ полагается, ставя своей целью распространение и укрепление веры, наоборот, имеет смысл обсудить.

Среди этих методов обращает на себя внимание слишком большое стремление использовать для достижения своих целей поддержку государства — и не только моральную, но и материальную, административную, даже полицейскую. Строительство церквей и других церковных зданий, распространение религиозной проповеди, участие в культурной и социальной жизни и т. д. — во всем этом церковное руководство полагается на власть. По-своему, и здесь есть своя логика: поелику православие — сила, укрепляющая государство, государство должно заботиться о православии! К тому же такое поведение РПЦ обусловлено объективными причинами: прихожане её бедны, в массе своей не имеют привычки материально поддерживать церковь, да и любое дело сейчас в России без «крыши» сделать почти невозможно. Короче, каковы бы ни были причины, ситуация складывается таким образом, что духовенство без опоры на власть почти ничего не делает и не уповает сделать.

Современное российское общество и государство осознаются православным духовенством ценностями, заслуживающими того, чтобы оберегать их от тлетворных западных влияний. Порицая современную светскую гуманистическую культуру Запада — в первую очередь за утвердившиеся там в последние десятилетия нормы семейной и сексуальной жизни, — представители РПЦ тем не менее не видят в консервативных западных христианах, разделяющих те же ценности, что и православные критики этой культуры, своих единомышленников и возможных союзников. Неслучайно во многих выступлениях патриарха и других высокопоставленных представителей РПЦ само сущеБезопасность в социальной доктрине и практической политике... ствование протестантов и католиков в России оценивается как деструктивное явление, вносящее «новые разделения в единство нации».

Патриархия использует не религиозные, а политические по сути аргументы: «присутствие инославных вносит разделение в общество», «они разрушают русскую культуру и национальные обычаи» и т. д.1 Так что точнее будет сказать, что неприязнь у священноначалия РПЦ вызывает не только светская, но и религиозная культура Запада.

Руководство РПЦ часто и прямо высказывается о политических вопросах, отстаивает принципы «национальной безопасности», как оно их понимает. Конечно, оно не обращается, в надежде привести государственное устройство современной России в соответствие с идеалом, запечатлённым в «Основах социальной концепции Русской православной церкви», с призывом возродить самодержавную православную монархию. Тем не менее некоторые его суждения выглядят достаточно экстравагантно. Правда, сам патриарх (до февраля 2009 года митрополит) Кирилл обычно употребляет расплывчатые и дипломатичные выражения. Зато его подчиненные по ОВЦС совершенно не стесняются, открыто и резко осуждают «губительные для нашей идентичности» демократические принципы государственного устройства.

Видные представители ОВЦС регулярно высказываются в том духе, что органы сословного представительства предпочтительнее всенародно избранного представительного органа и многопартийной системы. Одно из такого рода, вполне типичных, высказываний принадлежит первому заместителю председателя ОВЦС Московской патриархии протоиерею Всеволоду Чаплину. Выступая 9 февраля 2006 года в Российской академии госслужбы на Международной конференции «Религия и гражданское общество», он заявил, что российскому духу в наибольшей степени соответствует такой орган, как Общественная палата РФ, тогда как парламент не вписывается в сознание русского народа, и неизвестно ещё, приживётся ли в России система политических партий. Россия и так богата традициями представительства интеДоклад Патриарха Московского и всея Руси Алексия II на Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви 18 февраля 1997 года // ЖМП, 1997. № 3. С. 58–68.

ресов различных слоёв общества, ей не обязательно ориентироваться на западные формы демократии. В Московской Руси проходили Земские соборы, кроме того, цари советовались с разными группами населения. У нынешней власти, по мнению Чаплина, также сохранился инстинкт внутренней ответственности за народ: именно поэтому, чтобы учесть интересы всех граждан, и была создана Общественная палата РФ1. А будущий патриарх Кирилл в одном из своих интервью вообще избавил демократию от таких неотъемлемых её атрибутов, как свободные выборы, многопартийная система и разделение властей2:

«Для меня демократия — это в первую очередь гармонизация интересов. Всё остальное вторично. Я не признаю взгляда на Россию сверху вниз, как это иногда позволяют себе некоторые на Западе. Если главным содержанием демократии является гармонизация интересов, то каждая страна должна идти к демократии, сообразуясь со своими национальными, культурными и историческими особенностями…»

Особое внимание патриарх и другие высшие руководители РПЦ уделяют армии. Дело не только в том, что армия по определению должна служить щитом от различных внешних угроз национальной безопасности. С точки зрения православных иерархов, у армии более широкие задачи в деле защиты русской цивилизации. Армия подаёт пример дисциплины, послушания, жертвенности для всего общества, армия — основа противостояния иностранному влиянию и внутренней смуте, сбережения и укрепления национальной идентичности. Отношение РПЦ к армии прекрасно выразил патриарх Кирилл, выступая 31 мая 2011 года в Военной академии Генерального штаба: «До сих пор за богослужением мы молимся за тех, кто погиб за веру и Отечество, и у этой традиции есть замечательное основание в мироощущении наших предков, которые имели мощную мотивацию к ратноИзложение этого выступления отца Всеволода Чаплина доступно на Открытом христианском форуме, см.: http://jesuschrist.ru/forum/325393, последнее посещение 13.05.2012.

См.: Комсомольская правда, 01.08.2006.

Выступление Святейшего патриарха Кирилла в Военной академии Генерального штаба РФ. Доступно на: http: //www.patriarchia.ru/db/print/1501407.

html, последнее посещение 13.05.2012.

Безопасность в социальной доктрине и практической политике... му труду и подвигу. Ну и, конечно, люди стояли за свою независимость.

Когда они говорили “за царя”, другого символа независимости просто не было – так мир был устроен, и монархия была органической частью государственного устроения в каждой стране. Царь, суверенный царь, над которым никого не было, которого никто не мог заставить что-то сделать вопреки его воле, его желаниям, — он и был символом независимости, а потому и говорили “за веру и за царя”».

«…И сегодня ничего не изменилось. Мы заменяем слова, но мы думаем о том же самом – постоять за веру, за нашу самобытность, за способность и возможность оставаться самими собой, не терять своего духовного, культурного, политического суверенитета. Вы знаете, что существуют страны, которые называют себя суверенными. Иногда они даже образуют мощные союзы. Ну, а если посмотреть на уровень этого суверенитета? Всем же ясно, что над ним есть какой-то иной суверенитет, который и решает самые важные задачи, а все остальные подтягиваются и выполняют его задания. Так вот, для того чтобы страна наша стала понастоящему суверенной, чтобы она могла принимать решения, не продиктованные чьей-то волей, но исходя из своих собственных национальных интересов, необходимо определиться с мировоззренческой, если хотите, самоидентификацией личности в обществе и государстве».

А вот о социальной безопасности народа патриарх заговорил значительно позднее. В бытность его смоленским архиереем этот вопрос вообще не поднимался. В повестку дня церковной политики он встал только в 2010 году, через год после избрания Кирилла патриархом. Церковь наконец-то заговорила о сострадании к сиротам, больным, бездомным и т. д. Кое-что с тех пор делается. В частности, на Первом Общецерковном съезде по социальному служению, состоявшемся только в июле 2011 года, были приведены такие цифры, призванные показать масштабы участия РПЦ в обеспечении элементарной жизненной безопасности социально уязвимых фракций населения: создано церковью или действуют под её крылом, с её помощью более 500 групп милосердия и служб добровольцев, более 150 сестричеств милосердия в России и около 60 — в Белоруссии и на Украине, 87 детских приютов, более 30 богаделен, более 80 домов временного пребывания и социальных гостиниц, более 30 реабилитационных центров для наркозависимых, 11 приютов для бездомных и 3 мобильные службы помощи бездомным.

Нужно, однако, учесть, что значительная часть этих институций находится на Украине, в Белоруссии и в дальнем зарубежье. И что около половины епархий РПЦ вообще не были представлены на съезде, потому что им нечего было на нём представить1. Так что при сравнении с другими направлениями активности РПЦ видно, что социальные вопросы и сейчас стоят у неё далеко не на первом месте.

При Ельцине представления руководства РПЦ о национальной безопасности России, об укреплении Русской цивилизации по большей части не находили отклика в российском обществе, не слишком привлекали власть, и им почти не уделялось внимания в СМИ, в аналитических политологических и социологических исследованиях. Но, по мере укрепления «вертикали», власть стала испытывать всё большую потребность в идеологическом обеспечении складывающихся порядков. В первые годы президентства Путина наблюдался, с одной стороны, постоянный рост активности руководства РПЦ в плане выражения им своей патриотической политической позиции, с другой, постоянный рост внимания СМИ к церковным декларациям и проповедям на общественно-политические темы. Иначе говоря, церковная проповедь об особом, уникальном русском пути, о неприменимости к России «западных норм свободы, демократии и прав человека» оказалась во многом востребованной и актуальной.

Толчок к резкому усилению внимания российской власти к специфической политической трактовке безопасности РПЦ дала «оранжевая революция» на Украине. Украинская Православная Церковь Московского патриархата (УПЦ МП) проявила себя заметной общественной силой, выступавшей в поддержку В. Януковича. Надо заметить, что поддержка эта была в первую очередь принципиальной, идейной. Приход к власти на Украине «оранжевых» не грозил церкви митрополита Владимира (Сабодана) никакими репрессиями. Её лидеры не могли этого не понимать. Совершенно очевидно, что найти общий язык с администрацией В. Ющенко для УПЦ МП не представляло особой проблемы, решительная поддержка ею Януковича была следствием категорического неприятия этой церковью политических ценностей «оранжевых».

Солодовник С. О системности и распределителях // Ежедневная газета, 31.07.2011.

Безопасность в социальной доктрине и практической политике... Но если уж украинские последователи Московской патриархии были весьма враждебны к «оранжевым», то тем более не могла возлюбить майдан РПЦ в России. Ведущие её иерархи были вынуждены вести себя корректно по отношению к оранжевой украинской власти — ведь им с ней надо было взаимодействовать, поэтому священноначалие не давало ей публичных оценок. Однако истинное отношение РПЦ к «оранжевым» прекрасно видно из стенограмм Рождественских чтений, из официальных газет РПЦ, из выступлений представителей Союза православных граждан. В них нельзя найти не то чтобы благожелательных или нейтральных оценок «оранжевых», но даже взвешенных критических. «Оранжевые» — это олицетворение зла в чистом виде. Из авторитетных представителей духовенства откровенно и ярко об «оранжевой» опасности высказался всё тот же протоиерей Всеволод Чаплин, в интервью агентству «Интерфакс-Религия» от 28 августа 2005 года заявивший буквально следующее1:

«Оранжевая революция — это не что иное, как “политтехнология” или, выражаясь языком военных, “спецоперация”, с помощью которой может быть предпринята очередная попытка разрушить нашу государственность, изменить исторический путь нашего народа, его веру, его культуру, его мышление и образ жизни Срежиссированная определёнными западными кругами массовка никакого отношения к демократии не имеет и устраивается для того, чтобы приблизить установление единообразного мирового порядка по западным лекалам. А западная демократия сегодня всё больше и больше приобретает черты полицейского режима».

«Теперь всем ясно, что это один из политических методов разрушения страны», — заключил отец Всеволод, призвав православных граждан объединяться «против “оранжевых” действий», решительно воспрепятствовать любым попыткам «установить в нашей стране марионеточный режим, управляемый иностранными посольствами».

Политический кризис на Украине способствовал временной идейной консолидации РПЦ и Кремля вокруг идеалов «русской цивилизаЦит. по: Филатов С. Традиционные религии, «русская цивилизация»

и суверенная демократия // Религия и конфликт / Под ред. А. Малашенко и С. Филатова / Моск. Центр Карнеги. М.: РОССПЭН, 2007.С. 35–36.

ции», русского пути развития. Близкие Кремлю журналисты и политологи благожелательно и заинтересовано рассуждали о том, что главное — это мораль и совесть: коли они в безопасности, действенно защищаются словами пастырей и делами начальства, то и «цивилизационно обусловленные» ограничения прав человека вытерпеть можно.

Более того, оказалось, что церковная доктрина «русской цивилизации»

прекрасно сочетается со своим светским аналогом — доктриной «суверенной демократии». Детищу Владислава Суркова сильно не хватало морально-ценностного компонента, и его отсутствие, за неимением (а, возможно, и невозможностью) чего-то более определённого, вполне могли бы возместить декларации РПЦ о приоритете «высших ценностей» над правами человека, об уникальной духовности русской цивилизации, о необходимости сохранять самобытность общественного уклада.

Однако полного слияния двух доктрин так и не произошло.

Не произошло потому, что идеологические ориентации и правящего слоя, и той, всё ещё значительной, части общества, что по разным причинам поддерживает Путина, не могут быть сведены только к расплывчатому идеалу русской цивилизации. Эти ориентации внутренне противоречивы, аморфны и вряд ли могут найти адекватное соответствие в какой-то формализованной доктрине. Поэтому по-своему очень логичная и последовательная доктрина русской цивилизации не может служить идеологическим основанием сложившейся политической системы. Но она способна — и целый ряд преходящих политических ситуаций это показал — весьма успешно создавать для системы комфортную идеологическую атмосферу.

Филатов. Прежде, чем начнётся дискуссия, я хотел бы сказать вот ещё что. Я, честно говоря, думаю, что эта мифологема — просто некое болезненное явление, структура которого вообще очень инертна и существует в обществе, которому очень трудно найти себя, но неизбежно должно будет постепенно от неё отказываться. Эта мифологема — она… ну, она и не работает, и опасна при соприкосновении с обществом. Но видимо, она будет существовать какое-то время и создавать питательную почву для сохранения всяких таких формулировок, типа «суверенная демократия»… Панарин. Почему не работает? Прекрасно работает. Прекрасно. Понимаете, если соотносить с нашей социальной действительностью, она не выДискуссия по докладу С. Филатова держивает никакой критики. Но, во-первых, ведь речь идет об идеальном, а не о реальном. Надо учитывать, что одно другому не равняется. А во-вторых, с точки зрения прагматической, она прекрасно работает. Причём работает именно на ту силу, которую РПЦ всеми силами поддерживает, — на власть. На государственную власть. В каком смысле работает? Потому что она один из главных гарантов того, что настроение ксенофобии, ощущение загнанности в угол, что вокруг одни враги, — оно остаётся. Если мы исключительная цивилизация, которая единственная хранит остаток благочестия, а всё остальное уже накрылось медным тазом, то кто мы? Мы — чистые. Все враги вокруг, нечистые, только мы одни остались чистые. И это работает, эта вещь работает прекрасно. Если вы послушаете то, что... ну, я не говорю про Интернет, всем известно, что половина тех, кто пишет на форумах, скажем так, люди не совсем адекватные. Но в массе, в разговоре, в народе, в публике, когда я езжу в общественном транспорте — чего я только ни наслушался за последние годы! И основной пафос сейчас — что есть некое мировое зло, которое сидит в Вашингтоне, ну, его в Инете называют, вашингтонским обкомом. Особенно мне понравился звонок одной женщины на радио, на «Русскую службу новостей»:

она Доренко позвонила и говорит: «Вы что, не понимаете, что у России есть только один страшный враг? Страшный враг России, враг навсегда — это США». Я не защищаю там США, — на месте США кто угодно мог оказаться — я хочу показать, что мы переживаем такое время в России, которое...

Я, вроде, отечественную историю немножко знаю, но такого ощущения осаждённого лагеря, наверное, даже в социалистические времена не было. Ей-богу!

Потому что в те времена — а я застал ещё сталинские времена — империалист, он тоже был враг, но его не боялись так. Его не видели, во-первых, его не так боялись, во-вторых, потому что были уверены в собственной силе. А сейчас же в глубине души все понимают, что кишка-то тонка!

Мещеряков. Там ещё был американский рабочий класс — в советское время.

Панарин. Да, а сейчас нет рабочего класса, нет союзников. Одни враги.

Одни враги — от таджиков до «Вашингтонского обкома». И в этом смысле такая доктрина вполне обеспечивает государственную безопасность, понимаемую как безопасность власти.

Кириченко. У меня реплика: в общем-то, отчасти хотел подтвердить, но чуть-чуть просто конкретизировать оценку выбора, сделанного православным духовенством в условиях Второй мировой войны. Понимаете, во-первых, то была ситуация после уже, фактически, двадцати лет с лишним непрерывных гонений на церковь, когда реально в живых остались уже только те люди, которые целенаправленно выбирали по возможности стратегию выживания. Потому что те, кто стояли на своём, они к тому времени благополучно или неблагополучно погибли. Во-вторых, для нас сейчас это не очень на физическом уровне ощущается, а я думаю, что для людей, живших тогда — хотя я, конечно, всё равно проецирую на них свои вещи — это были достаточно конкретные вещи, когда с землей сравнивались кладбища, уничтожались храмы и вообще уничтожалось всё, что для людей было не просто свято — это была их жизнь.

А тут эти вещи возвращались в твои руки. И ведь вопрос с обновленцами реально решился только, опять же, в годы войны. То есть те люди, которые властью в 1920-е годы привечались как прогрессивные элементы среди священников, среди православных, которые могли остаться альтернативой в качестве хранителей традиций русской церкви — вот теперь уже стало ясно, что на них ставка делаться не будет. Это тоже было определённой значимой вещью.

Поэтому людям было, что выбирать из таких вещей, которые реально могли быть ценностями, что можно было передать своим детям, если ты делаешь ставку на то, чтобы именно выжить и сохраниться. Другое дело, что те настроения, оценки и восприятие, которые есть сейчас, они реально уже совершенно другими соображениями диктуются... Ну, я не так много общаюсь с представителями православного духовенства. Люди, с этой средой связанные, могут скорее сказать, насколько для них материально воспоминание о безбожной власти. Поэтому уже на этом фоне та власть, которая восстанавливает храмы или что-то делает навстречу церкви, она уже, может быть, выглядит как достойная альтернатива. А что касается «Вашингтонского обкома», если бы это только характеризовало церковь, я бы...

Панарин: Да, я и не про церковь говорил.

Кириченко: Это ведь больше характеризует обывателя. Вот я читал недавно лекцию на истфаке Московского университета. То есть там, где, по идее, должны учиться люди, которые мир стремятся видеть, как бы это сказать, в наибольшей близости к его реальным очертаниям. Я им задаю вопрос: «Ну вот, ребята, я вам хочу прочитать лекцию про Центральную и Юго-Восточную Азию. Что вы про них знаете?» Мне отвечает самый активный студент — потому что, кто ещё будет говорить, остальные скромно молчат: «А, там Вьетнам — это там, где пиндосам наваляли». Получается, главное, конечно, что сделано Вьетнамом за все время его истории, — что там наваляли пиндосам.

Тут нет страха, нет, так сказать, боязни вредоносной власти — есть просто ощущение нехороших людей, которым хорошо, что наваляют, где бы то ни было.

Мещеряков. Вы им ещё подскажите, что они в своё время китайцам наваляли тоже.

Кириченко. А вот этого он не знает.

Филатов. Мне кажется, очень интересно в этой ситуации то, что Сталин не поддержал обновленцев, а поддержал «тихоновцев». Это был осознанный выбор в пользу патриотического служения, государственничества, а не в пользу церкви, заигрывающей с социалистическими идеями, коммунизмом и т.д.

Власть тогда уже решила, что церковь нужна ей как хранитель мощного тоталитарного государства, независимо от его идеологии, что так для Советского Союза будет надёжней и лучше.

Дмитриев. Я не уверен, что их правильно называть «тихоновцами», потому что Тихон как раз представлял себой...

Филатов. Но они-то себя так называли.

Дмитриев. Они — да, но это исторически неверно.

Филатов. Ну, я по самоназванию.

Дмитриев.Термин «сергианство», который… Кириченко. Сергианство — это, скорее, часть обновленцев, вот это...

Панарин. Друзья, это очень интересно, но нас опять уводит в сторону.

У меня вопрос: как соотносятся социальная доктрина РПЦ и государственная доктрина духовной безопасности?

Филатов. Честно говоря, в ходе работы я понял, что духовная безопасность — это на самом деле такая мелочь, которую, в общем, не обязательно раскрывать. Итак, социальная доктрина. Социальная доктрина, как она написана и как я её вам цитировал — это просто представление об идеальности монархии.

Панарин. А в связи с безопасностью?

Филатов: Ну, а что мы защищаем? Мы защищаем русскую авторитарную власть. А если говорить о духовной безопасности, речь идёт о том, что миссионеры, сектанты и прочие представляют угрозу духовной безопасности российского народа. И, в общем, это не опирается ни на какие твёрдые законы, а имеет в качестве основы только вот ту самую доктрину духовной безопасности.

Когда Путин пришёл к власти, ещё не президентом даже, а премьер-министром, начались всякого рода ограничения, дискриминация некоторых духовных меньшинств, в первую очередь, протестантов. Вполне понятно почему — потому что они были носителями конкурирующей христианской доктрины, которая связана с открытостью и демократией.

Панарин. Сергей Борисович, а у Вас нет цифр перехода в католичество, протестантизм и т.д., по России? Есть такая статистика?

Дмитриев. Её не существует в действительности.

Панарин. А я думаю, она существует, просто её не выдают на-гора.

Абашин. Один уточняющий вопрос: а вот этот термин «безопасность», эти слова, вернее, то, что они определяют — существует некая классификация безопасности?

Филатов. Ну, самого слова «безопасность» в доктрине нет, но фактически очевидно, что речь идет о безопасности, о духовной безопасности, о военной безопасности — это документ довольно практический.

Панарин. Сами слова «социальная доктрина» предполагают замкнутость на человеке.

Филатов. Ну, там есть раздел, где говорится об абортах, про мораль, семейные ценности. Но очень большой раздел — просто политический.

Панарин. Я понимаю так: есть социальная безопасность; это, грубо говоря, — достойная пенсия, нормальное здравоохранение, это благотворительная деятельность, хосписы, в конце концов. И в социальной доктрине ни слова о хосписе?

Филатов. Слова «хоспис» там нет.

Панарин. Пусть не это слово, хорошо — христианское милосердие.

Филатов. Приюты?

Филатов. Вы знаете, у меня есть маленький коллектив людей из нескольких институтов, и мы наблюдали за деятельностью Кирилла Гундяева ещё когда он был смоленским митрополитом. Я раз в два года туда приезжал, смотрел, чего он там делал и т.д. В каком году его избрали патриархом-то? В 2009-м?

Панарин. Ну, так где-то, да.

Филатов. Вот, до 2009 года он не проявлял никакой активности в благотворительности — в помощи бедным, больным и т.д. Ни у себя в Смоленске, ни вообще. «Сейчас нет денег даже на просветительскую работу, на строительство церквей, а вы тут об этом, чтобы все деньги на это», — говорил он. И вот в 2009 году — резкая перемена. Я часто его обличал в своих статьях, я даже думаю, что, может быть, что сыграл маленькую роль в этой перемене. Так вот, в 2009 он резко на Пасху появляется в нескольких детских домах и домах инвалидов и начинает много говорить...

Панарин. Начинает много говорить — это благотворительность, что ли?

Филатов. Нет, ну, что-то они стали делать… Говорится всё-таки, что для священнослужителя благотворительность — одно из главных дел. Нет, они стали организовывать всякие вещи — а раньше всё, что делалось, это было помимо него.

Панарин. В 90-е годы одной из больших проблем для Кыргызстана, как там считали, был массовый переход северных киргизов в протестантизм. Ну, не массовый, а многочисленный. Всё очень просто: немцы, когда уезжали — а их там много было, порядка ста тысяч, — приходили протестанты, оплачивали немцам эту собственность и бесплатно отдавали её киргизам. Земли, все эти ухоженные дома, всё, всё, всё. Народ повалил толпой туда, потому что такое колоссальное преимущество просто для выживания! В то время как представители традиционных в нашей стране религий в основном говорили речи.

Абашин. У меня вопрос: интересно, что цитата в виде эпиграфа к докладу возникла из апостола Павла, да? И цитата немного необычная, потому что мы все говорили, что во всех культурах понятие «безопасность»… Панарин. Нет, пока не во всех — мы говорили о тех, о которых мы говорили.

Филатов. И я, слушая, понял, насколько христианство в этом отличается.

Абашин. То есть, мир и некий аналог безопасности являлись ценностью, как я понимаю...

Панарин. Можно привести и прямо противоположное: «Не мир я вам принес, но меч».

Абашин. А здесь апостол Павел как раз критикует понятие мира и… Филатов. Ну, прямо, критикует — не сказал бы.

Абашин. Это что значит, это какое-то другое понимание безопасности, да?

Микульский. Простите, но я, как человек верующий и читающий постоянно Новый Завет, я считаю, что тут, конечно, никакой критики нет. Просто он считает, что одним из признаков конца света будет демагогия на эту тему.

Колганова. Конечно, я тоже так считаю.

Панарин. Это апостол предвидел, что наступит период западной демократии, когда начнут говорить о безопасности? Что-то я сильно сомневаюсь.

Дмитриев. Поздняя Римская империя в этом плане напоминала современную ситуацию, тогда была масса образованных людей, которые переживали о том, что будет дальше, и ситуация была очень хорошо знакома апостолу.

Мещеряков. Как только начинают говорить «мир, мир, мир», как в 1930-е годы, тут же начинается...

Панарин. Нет, не проводите прямых аналогий с тем, что говорили о мире в Советском Союзе в 1930-е годы.

Мещеряков.А почему? И в Японии то же самое говорили.

Панарин. Нет, нет, ну нельзя же всё-таки из первого века тянуть аналогии в наше время.

Филатов. Если даже там какие-нибудь ораторы имперские говорили о безопасности, я не думаю, что апостол внимание обращал на их речи. Он всетаки был не политик.

Дмитриев. Он-то? Апостол Павел?

Микульский. Он, римский гражданин?

Колганова. Во-первых, мы не знаем, насколько доподлинно именно так сказал апостол Павел… Панарин. Это мы обо всём можем сказать, на самом деле, сейчас.

Колганова. С другой стороны, наверное, это, опять-таки, общечеловеческий механизм: пока человека не волнуют какие-то проблемы, он их не осознает — даже в позитиве.

Абашин. Тут интересно даже не то, как там, апостол Павел сказал или не сказал — а как потом традиция православная, христианская обращала на это внимание. Интерпретировала как-то, дискутировала по поводу этого?

Филатов. Да, я звонил Иннокентию Павлову — а он, между прочим, кандидат богословия и специалист как раз по Новому Завету — он говорит:

«Не думайте о мире и безопасности в этом мире, всё это зыбко и всё это непрочно. Думайте о спасении души». Трудно интерпретировать иначе.

Абашин. Это не антизападная критика, а критика, скорее, вот такой… Филатов. Успокоенности, лености, уверенности в том, что… Панарин. В конце концов, задача построения царства божия где — на Земле? Я для себя называю христианство достижительной религией, которая человека, скажем так, мобилизует на постоянное духовное строительство.

Я человек неверующий, но вот так воспринимаю. И в этом вижу одно из главных отличий. Ну, может быть, именно поэтому — да не обидятся на меня люди верующие — но может быть, именно поэтому христианство потерпело наибольший крах — что слишком много требует от человека?

Мещеряков. Ну, насчет наибольшего краха я не знаю… Панарин. С точки зрения количество безверия или чисто формального соблюдения веры — ну, согласись, что по сравнению с исламом христианский мир сейчас выглядит бледно.

Дмитриев. Это очень большая дискуссия — вопрос, насколько это функция христианства, насколько функция развития современной Европы...

Панарин. Всё-таки мне кажется, что в каждом учении заложены некоторые вещи, которые в принципе в момент возникновения учения не составляют его основу.

Мещеряков. Правильно, правильно.

Панарин. Это те зародыши, которые со временем развиваются и, как бы, всё почти переворачивают вверх ногами. Потому что нет идеального учения, которое изначально всегда будет вот таким, каким оно было в момент возникновения. Это вся история доказывает. Конечно, в христианстве были разные варианты. С одной стороны: «Подставь другую щёку, если ударили», а с другой стороны: «Не мир я принес, а меч». Это диалектика, которая видела самые разные стороны жизни. И в разное время это по-разному играло, по-разному использовалось. Но эта цитата из Павла — я так, например, глубоко убеждён, что представление о безопасности, которое сложилось на Западе, ещё до того, как это общество стало security society, как их сейчас называют, оно считало, что безопасность– это благо, завоёванное — лично и в сообществе. Благо, достигнутое твоими трудами лично и вместе с другими. Это означает, что нет стабильности — есть постоянные изменения, если ты хочешь получить безопасность. Это откуда идет?

Дмитриев. Это протестантская этика.

Панарин. Протестантская этика… Что касается Павла, он, может, обронил фразу — и всё. Но ведь как относятся к Писанию — там выискивают некие откровения и потом на них строят целую систему рассуждений.

Мещеряков. Единственный вопрос, востребовано это или не востребовано.

Панарин. Естественно.

Филатов. Но в Евангелии вы не найдете большой проповеди мира и покоя.

Дмитриев. Ну, мы сегодня уже обсуждали, что во многих языках понятия «безопасность», «мир» и «покой» очень четко увязывались с материальным благополучием. Естественно, христианство из тех учений, которые очень боролись со стремлением к материальному благополучию значительную часть своей истории, поэтому тут в этом плане это тоже можно понять.

Петрова. А разве буддизм не отвергает материальное схожим образом?

Кириченко. Буддизм рассматривается как религия, которая направлена против материального благополучия? Нет, ну что Вы!

Галймаа. Я как монгол почитаю буддизм, но я неверующая. И с точки зрения географической, буддизм же в Индии возник, в такой стране жаркой… Наверное, это от безделия — просто сидеть под деревом… А с точки зрения возникновения христианства, это же в Римской империи оно возникло, против Римской империи, поэтому такой активный настрой.

Кириченко. Я просто хотел сказать по поводу буддизма, что основная масса этнографических источников в Индии, фиксирующая дарение на религиозные нужды различного имущества, в качестве собственно дарителей называет монахов.

ЦАРЬ КАК ГАРАНТ БЕЗОПАСНОСТИ

И СТАБИЛЬНОСТИ ГОСУДАРСТВА

(на примере Древней Месопотамии и Древнего Египта) Галина Колганова, Анастасия Петрова Когда мы получили предложение принять участие в семинаре, по материалам которого составлен этот сборник статей, нашей первой реакцией было страшное недоумение. Казалось, что мы просто не сможем найти адекватный терминологический аппарат для рассмотрения предложенной проблематики на древневосточном материале, окажемся в непростой ситуации существования концепции и, одновременно, отсутствия лексем, её описывающих. Детальное приближение к материалу, однако, позволило пересмотреть первоначальные взгляды: оказалось, что обращение к категории «безопасность» уместно и в случае с Древней Месопотамией, и в случае с Древним Египтом.

В контексте месопотамских реалий был получен чрезвычайно показательный, на наш взгляд, результат: оказалось возможным проследить истоки корневого гнезда *slm, в арабском языке четко имеющего дефиницию безопасности, среди понятий, передаваемых образованными от этого гнезда словами1.

Белова А.Г. Культурная лексика Южной Аравии в сравнительно-историческом аспекте (термины материальной культуры — названия стройматериалов). М.: Ин-т востоковедения РАН, 2008. С. 41.

Царь как гарант безопасности и стабильности государства... Корень *slm, в арабском означающий «быть в безопасности, в целостности, в мире» (со всеми производными значениями), традиционно возводят к семитскому корню *lm, хорошо засвидетельствованному в аккадском языке со значениями: «быть целым, невредимым, благополучным, здоровым, завершённым, исполненным». При этом необходимо отметить, что в самом аккадском языке существовал также и корень *slm, означающий «быть или стать дружным, дружественным». Материал семитских языков II тыс. до н.э. наглядно демонстрирует, как начинается сращивание двух корней. В качестве доказательств этого исследователи, включая авторов Чикагского ассирийского словаря, как правило, приводят примеры из угаритских текстов середины II тысячелетия до н.э.1 Представляется, однако, что не только в текстах из Угарита, но и в тех, что происходят непосредственно с территории Месопотамии и в своё время были хорошо известны за её пределами, обнаруживаются следы сращения корней *slm и *lm. Речь в первую очередь идет о тексте законов Хаммурапи. В этом знаменитом памятнике ближневосточной мысли середины XVIII в. до н.э. есть ряд контекстов, позволяющих нам переводить слова, образованные от корня *lm, в значении «безопасность». Даже если считать, что ассириолог В.А. Якобсон, один из ведущих отечественных специалистов в области месопотамского права, подобрал при переводе одного из пассажей заключения к законам Хаммурапи именно такой русский эквивалент аккадскому ulmum случайно2, нельзя не учитывать, что исследование текста с учетом всех современных данных ассириологии, в том числе и с позиции гиперкритики, позволяет использовать дефиницию «безопасность» не только в указанном контексте.

Необходимо отметить, что в месопотамской культуре существовали две важнейшие категории, воплощавшие в себе, по сути, концепцию безопасности государства: kittum (от корня *kwn — «быть крепким, прочным»; «быть правильным, истинным») и marum (от корня *jr — «быть ровным, прямым»; «быть справедливым, милостивым»; «быть целым, невредимым»). На русский язык они несколько условно перевоThe Assyrian Dictionary of the Oriental Institute of the University of Chicago.

Vol. 15 (S), 1984. P. 89–92; Vol. 17, Pt. I (), 1989. P. 206–229.

Законы Хаммурапи // Хрестоматия по истории Древнего Востока / Сост.

и комм. A.A. Вигасина. М.: Восточная литература, 1997. С. 152.

дятся как «истина» и «справедливость», что воспринимается сегодня скорее синонимично1.

Между тем, в рамках культуры Древней Месопотамии эти понятия различались достаточно четко. Наглядный пример того, как они могли визуализироваться, представлен на знаменитой стеле (высотою более 2 м) с текстом законов Хаммурапи, найденной в начале XX века в Сузах и хранящейся с тех пор в Лувре (рис. 1).

Стела была чрезвычайно растиражирована: обнаружены десятки копий текста, значительная часть которых происходит не с территории Вавилонии. Клинописный текст содержит 303 строчки введения, в которых очень настойчиво и с большим количеством Рис. 1.

повторов Хаммурапи объясняет Стела с законами Хаммурапи. Лувр. Паконцепцию царской власти2: риж. Источник: 1peter315.blogspot.com «Меня (здесь и далее все выделения в цитатах мои. — Г. К.), Хаммурапи, заботливого князя, почитающего богов, чтобы справедливость (marum) в стране заставить сиять, преступника и злодея чтобы уничтожить, сильный слабого чтобы не притеснял, подобно Шамашу над черноголовыми восходить, страну озарять, великие боги Анум и Эллиль для блага народа призвали».

Своим интересом к данным терминам один из авторов обязан лекциям В.А. Якобсона, прочитанным им в РГГУ в октябре 1994 г.

Здесь и далее перевод с аккадского сделан Г.Ю. Колгановой по изданию:

Аккадский (вавилоно-ассирийский) язык. Хрестоматия / Составитель Л.А. Липин, под ред. В.В. Струве. Изд-во Ленинградского ун-та. Л., 1957.

Царь как гарант безопасности и стабильности государства... Рельеф с изображением крылатой бо- строчек посвятил Иштар, не слугини (Иштар?). Британский музей, чайно. Её очень почитали и — Лондон: http://en/wikipedia.org/wiki/ боялись. Неслучайно иногда она File:Ishtar_goddess.jpg изображается с такими же, как и у Шамаша на стеле Хаммурапи, атрибутами власти в руках (рис. 2).

Жезл и кольцо — атрибуты великих мужских божеств, женское божество обычно ими не наделялось.

Далее читаем:

«Мардук, чтобы справедливо руководить людьми, дать счастье стране, послал меня, истину и справедливость в уста страны я вложил, плоть людей ублаготворил (то есть улучшил их положение. — Г. К.)».

В тексте введения, равно как и в тексте заключения, которое всегда воспринималось калькой с введения, единственный раз употребляется слово kittum, и огромное количество раз — слово marum. Так вот, о kittum. В верхней части стелы Хаммурапи изображен один из верховных богов, Шамаш, вручающий вавилонскому царю атрибуты власти (некие жезл и кольцо), по-разному интерпретируемые исследователями. Но чтобы данные предметы ни обозначали первоначально, в данГалина Колганова, Анастасия Петрова ном контексте они, безусловно, связаны с понятиями kittum и marum и служат их визуальным воплощением. Kittum, судя по всему, первично по отношению к marum и в представлениях жителей Месопотамии выступает неким первозданным началом, ниспосланным свыше1. Однако со времен царства Шумера и Аккада, похоже, начинает проявляться очень четкое осознание того, что в земных условиях посланный свыше божественный порядок претерпевает определённое развитие и потому нуждается в периодической коррекции. Видимо, это и отражается в дефиниции marum. Весьма показательно существование огромного количества законодательных актов, которые так и называются, marum.

Все это напоминает современную правовую систему. Последняя не может оставаться неизменной из-за особенностей развития окружающей действительности, поэтому вынуждена разрабатывать новые правовые акты, вводить дополнительные статьи закона. Именно поэтому месопотамский царь, применительно к себе говорит преимущественно о marum, а не о kittum. Kittum — структурный каркас, marum — инструмент, позволяющий поддерживать kittum, иными словами обеспечивающий его безопасность.

Данная концепция безопасного существования государства оказалась очень устойчивой. Примерно через тысячу лет, в тексте Шестигранной призмы Синаххериба (704 — 681), в 18 строчках введения (представляете, во сколько раз сократилась необходимость обосновывать концепции?!) говорится по существу то же самое2:

«Я Синаххериб, могучий царь, царь обитаемого мира, царь Ассирии, царь четырёх стран света, премудрый пастырь (точно также называл себя и Хаммурапи. — Г.К.), послушный великим богам, хранитель истины, любящий справедливость».

Наиболее близкая аналогия ему может быть прослежена, пожалуй, в шумерской категории «me». О ней см.: Емельянов В.В. Категория МЕ в старошумерских и саргоновских текстах // Вестник древней истории. 2003, № 1.

С. 71–84; он же. Шумерский календарный ритуал (категория МЕ и весенние праздники). СПб.: Петербургское востоковедение, 2009.) Аккадский (вавилоно-ассирийский) язык. Хрестоматия. Составитель Л.А. Липин. Под редакцией В.В. Струве. Издательство Ленинградского университета. Л., 1957.

Царь как гарант безопасности и стабильности государства... Он именно потому способен хранить эту истину, что любит справедливость. Здесь опять употребляются термины kittum и marum.

Дальше объясняется, что он творит добро и приходит на помощь убогому, что он «узда, смиряющая непокорных, поражающий молнией супостатов». Только верховное божество меняется, что закономерно, так как Синаххериб — царь Ассирии1:

«Ашшур, великая гора, несравненное царствование (используется то же слово, что и в тексте стелы Хамммурапи, образованное с помощью суффикса абстрактных имен. — Г. К.) вручил мне, всех черноголовых склонил к моим ногам».

Удивительно, что примерно через тысячу лет после Синаххериба и совершенно в другом регионе, в Индии VI в. н. э. в «Брихатсамхите»

Варахамихиры говорится2:

«Царь — это корень дерева, что состоит из подданных. Мир, как дерево, может быть больным или здоровым, в зависимости от того, вредят или заботятся о его корнях. Потому следует заботиться о царе».

Пожалуй, более ёмко по форме, но по содержанию не сильно отличается.

Приведённые примеры (их количество может быть умножено) заставляют задуматься о существовании универсальных представлений, распространённых в различных регионах в и в разные исторические периоды, которые, несмотря на определенную вариативность речевой формы, отражают одну концепцию: текст способен устанавливать порядок в мире.

Возвращаясь к культуре текста в Древней Месопотамии, следует отметить, что она подразумевала и визуальное, и слуховое восприятие.

Как правило, все письменные тексты читались вслух. Концепция порядка в мире, устанавливаемого текстом, наглядно проявляется в фигурках одорантов (поклоняющихся). Жители Месопотамии были людьми весьма практичными и понимали, что они не могут постоянно Аккадский (вавилоно-ассирийский) язык. Хрестоматия...

Никольская К.Д. Космогоническая функция ритуального текста в Древней Индии (По материалам «Брихатсамхиты» Варахамихиры) (рукопись).

присутствовать пред очами божества и внимать его советам. Вместо себя в храмах они ставили фигурки одорантов с большими глазами и ушами, которые всё очень хорошо видели и слышали. Зиккурат — одна из самых характерных форм месопотамской архитектуры и пример невербального текста — также наглядным образом «проговаривает» концепт мироустройства, его иерархическую выстроенность. На самой вершине находится божественное kittum, вечное, незыблемое. Чуть ниже — власть правителя, которому доверяют kittum, чтобы путем использования marum он сохранял kittum для своей паствы. То есть гарантировал ей безопасность.

В древнеегипетском языке не было лексемы, которая напрямую соответствовала бы современному понятию «безопасность». Но мы вряд ли совершим ошибку, если станем утверждать, что сама концепция жизни «без опасности» существовала в египетском обществе и имела большое значение для людей. По-видимому, главным при осмыслении безопасности бытия было ощущение стабильности. Такое мировосприятие во многом определялось природными условиями, в которых существовал (и до сих пор существует) Египет. Еще Геродот назвал эту страну «даром Нила»1, и эти слова хорошо отражают зависимость от великой реки, её ежегодных разливов. Для благополучия страны была создана сложная и продуманная система ирригации; а для того, чтобы эта система функционировала должным образом, потребовалось централизованное государство с его иерархической структурой и внушительным бюрократическим аппаратом. Стабильность системы непосредственно определяла безопасность жизни; нарушения стабильности приводили к тяжелым бедствиям.

Ключевой для понимания древнеегипетских представлений о безопасности является концепция маат. Это абстрактное синтетическое понятие, включавшее в себя такие понятия как «правда», «истина», «справедливость», «правопорядок», «этическая норма», «божественное установление», «закон» и т.п.2 Широту содержания понятия маат подГеродот. История. Книга II. 5.

Helck W. Maat // Lexikon der gyptologie. Wiesbaden, 1975–1986. Bd. III.

S. 1110–1118.

Царь как гарант безопасности и стабильности государства... черкивало существование нескольких антонимов для этого слова, каждый из которых выражал определённый спектр значений: jsft — «хаос»

как состояние, противоположное порядку и гармонии, dw — «зло», и вселенской гармонии, законов, которые установил бог-творец со времён сотворения мира. Согласно Принципы маат применялись к закономерностям развития как вселенной, так и общества, и предполагали Маат. Деталь рельефа из Карнака.

http://commons.wikimedia.org/wiki/ тобиографические тексты, в которых File:Louvres-antiquitesegyptiennes-p1010973.jpg?uselang=ru на благополучное посмертное быГалина Колганова, Анастасия Петрова тие, сообщая, что они «делали маат» и «говорили маат», то есть вели праведную жизнь. Вот как, например, рассказывает о своей жизни сановник Урхуу, живший во времена Древнего царства1:

«Вышел я из города моего, спустился из нома моего. Говорил я маат там, делал я маат там... Никогда не причинял я страдания кому-либо, никогда не позволял, чтобы человек провёл день, гневаясь на меня... Я тот, кто жил в мире, сделался чтимым, возлюбленный отцом его, возлюбленный матерью его, чтимый теми, кто с ним, приятный братьям и сестрам его, любимый слугами его».

Этот текст — лишь один из многих аналогичных примеров, зачастую повторявших друг друга слово в слово, что только подчеркивает важность образующих его фраз и этических норм, которые в них излагаются. В определённом смысле они отражают идеальную модель правильных и безопасных общественных отношений.

Развитие этой риторики привело к оформлению так называемой отрицательной исповеди, которую, согласно древнеегипетским представлениям, умерший должен был произнести в своё оправдание на загробном божественном суде. Только человек, следовавший маат, мог рассчитывать на благополучие после смерти. Египтяне верили, что на загробном суде сердце каждого умершего взвешивается на весах, и противовесом при этом, как правило, служит перо Маат. Тот, чьё сердце утяжеляли дурные деяния, подлежал уничтожению, и лишь человек с легким «правдивым» сердцем мог рассчитывать на счастливую жизнь в Ином мире. Другими словами, безопасность после смерти непосредственно зависела от соблюдения принципов маат во время жизни.

В словесном выражении обоснование необходимости «делать и говорить маат» выглядит зачастую изящно и чрезвычайно просто. Например, вельможа Сешемнефер сообщал о себе, что он «каждый день говорил маат, которую любит бог, ибо это хорошо»2. Предполагалось, что принципы маат универсальны и известны всем, соответствовать им — это «хорошо» и угодно богам, если же их нарушить, это может привести к разрушению мирового порядка и воцарению хаоса, следовательSethe K. Urkunden des Alten Reiches. Leipzig: J.S. Hinrichs, 1933. I. 46.9– 47.4. Здесь и далее перевод А.А. Петровой.

Ibid. Bd. I. 57.14–15.

Царь как гарант безопасности и стабильности государства... но, маат необходимо было поддерживать. Однако у каждого человека была возможность и иного выбора.

Вполне естественно, что персоной, на которую был возложен весь груз почётной ответственности по поддержанию мирового порядка, оказался древнеегипетский царь, выступавший посредником между богом и людьми, да и сам считавшийся божеством. Уже в Текстах пирамид мы встречаем многочисленные указания на эту функцию царя, бывшую одной из основных его обязанностей. Например, в речении 627 говорится1:

Сети I преподносит богу Ра направленном на поддержание и обновлестатуэтку Маат. Париж, Лувр. ние царственности и связанных с ней Источник: http://commons. функций. Зародившись в доисторические wikimedia.org/wiki/ времена, этот ритуал дожил до самых File:Egypte_louvre_118. поздних эпох древнеегипетской истории2.

jpg?uselang=ru Имелись и другие ритуалы, непосредственно связанные с поддержанием маат. В ходе одного из них царь приподносил богу Ра небольшую статуэтку богини Маат, что символизировало завершение и обновление круга жизни, укрепление вселенской гармонии и уничтожение хаоса (рис. 4). Также цари поддерживали Sethe K. Die altaegyptischen Pyramidentexte. Bd. 2. Leipzig, 1910. Руr.

§ 1775а–b.

О хеб-сед см. например: Матье М.Э. Хебсед. Из истории древнеегипетской религии // Вестник древней истории, 1956. № 3. С. 7–28.

принципы маат, а заодно и безопасность государства с помощью победоносных войн. Конечно, немаловажной была и идея о личном благочестии царя (по крайней мере, в идеальном варианте). Многие цари именовались «возлюбленными Маат», что должно было подчеркнуть их приверженность правде и справедливости. Как в Месопотамии и в ряде других древних культур, правители Египта сохраняли и поддерживали мировой порядок для своих подданных, тем самым гарантируя им безопасность.

Если размышлять о том, какая лексема в древнеегипетском языке была наиболее близка к современному понятию «безопасность» и могла бы, если бы египетский язык просуществовал до наших дней, обрести со временем соответствующие коннотации, то, пожалуй, ближе всего к интересующему нас понятию окажется лексема Htp, основное значение которой — «мир, спокойствие, умиротворённость», а также «быть спокойным, довольным, умиротворённым». В некоторых контекстах это слово действительно можно было бы, со всеми оговорками, перевести на русский с помощью слова «безопасность». Например, одна из распространенных фраз, описывающих хождение умершего в Ином мире, часто звучит таким образом: xp.f xr wAwt nfrt xppt jmAxw xr.sn m Htp m Htp — «идёт он по дорогам прекрасным, по которым ходят чтимые, в мире, в мире». Оборот «в мире, в мире» в данном случае явно подразумевает, помимо прочего, и безопасность странствия покойного.

Дискуссия по докладу Г. Калгановой и А. Петровой Панарин. Можно я сразу одну добавку сделаю. Вы сказали, что текст — это установление мирового порядка, да? В этой связи приведу примерную цитату — дословно не могу воспроизвести, но передам смысл того, что было написано где-то в 70-е годы ХХ века очень известным египетским журналистом: «Мы считаем, что если мы произнесли слово, то уже всё свершилось, и в этом наше несчастье».

Колганова. Интересная идея.

Петрова. Ну, можно произнести другое слово, и все изменится.

Панарин. Это понятно, понятно. Но в данном случае подчеркивается, что это буквально национальное проклятие, в каждом аспекте жизни оно проявляется. Что люди считают: если они что-то сказали, то обозначенное словами действие уже совершилось, поэтому не надо особо напрягаться.

Колганова. Ну, ведь это же такой архетип человеческий.

Дмитриев. Одно дело сказать, а другое дело написать, да еще не фонетическим алфавитом — вырезать на стеле 18 там птичек и 14 глазок — вот тогда...

Колганова. Знаете, у той же самой Ксении Дмитриевны Никольской эпиграфом к её статье «Космогоническая функция ритуального текста в Древней Индии» стоит следующее: «Слово удваивает мир и позволяет человеку оперировать с предметами даже в их отсутствие». Лурия.

Дмитриев. В качестве контр-ремарки Сергею Алексеевичу: по-моему, лучше сказать и считать, что этим сделал, чем считать, что ничего не произошло и в следующий раз можно сказать всё, что угодно, с таким же успехом...

Такие вот высокие выводы, я бы сказал.

А по докладу у меня два вопроса, коротеньких. Вы привели много примеров контекстов, в которых употреблялись понятия «справедливость» и «истина». А вот по этому корню «салам» / «шалам» есть какие-нибудь контексты?

И второй вопрос сразу обоим докладчикам: есть ли какие-то пиктографические измерения этих терминов — что-нибудь внятное, или нет?

Колганова. Пиктографические? Ну, Вы знаете же, как развивалась месопотамская письменность. Развивалась она, на самом деле, абсолютно логично, как и всё в жизни, в сторону уменьшения начертательных усилий. Из фактически изобразительного письма, отчасти иероглифического, она превратилось в очень абстрактную систему условных обозначений. Поэтому аккадский и стал языком международного общения.

Дмитриев. Ещё и в фонетическую сторону, если я правильно понимаю?

Колганова. С самого начала.

Дмитриев. То есть, там нет смысла искать пиктографию?

Колганова. Нет. А что касается корня «шалам», то его значение сплошь и рядом «быть мирным», причём — в любых контекстах. Огромное количество таких употреблений.

Дмитриев. Но именно в смысле благопожелания или как в смысле характеристики какой-то части жизни?

Колганова. И как части жизни, и в качестве важной установки — антипода злу, вражде.

Дмитриев. А есть где-нибудь указание на то, что обязанность царя — в поддержании этого самого «салама»?

Колганова. Да, в поддержании миропорядка.

Панарин. Они чётко же сказали, что царь — это функция. И это страшно интересно в контексте нашей темы. Мы ведь вчера говорили даже о каких-то первичных трактовках безопасности, которые были как бы ценностью относительно автономной. А здесь совершенно чётко сказано, что безопасность — дериват. Дериват, производный от этого самого двуединства истины и справедДискуссия по содокладу Г. Колгановой и А. Петровой ливости. А возможной она становится благодаря царю, то есть верховной власти.

Колганова. Я хочу обратить ваше внимание на то, что «киттум» в первичном значении означает «быть прочным, быть твердым», а «мишарум» — «делать прямым». Понимаете, вот эта твердость, она периодически «закрючивается», а не должна, поэтому её нужно постоянно выпрямлять. И очень активно присутствует понятие фундамента, очень важно представление о Дуранки — связи небес и земли как всеобщности. Дословный перевод Дуранки:

dur — связь, an — небо, ki — земля.

Петрова. Одним из символов Маат также выступает фундамент. И есть выражение «поднимать Маат» — поднимать её от земли к небу, то есть восстанавливать, поправлять. Опять же, в египетском языке есть понятие «джед», которое условно можно перевести как «стабильность». И то, что концепция эта очень древняя, что она к Раннему царству уже давно сложилась — это очевидно.

Дмитриев. А у вас в Египте как там с точки зрения пиктографии?

Петрова. Сложно сказать… Дмитриев. А вот Маат, например?

Колганова. Маат… простите, можно я вклинюсь, потому что мы забыли сказать — мы проговаривали это вчера с Настей вечером. Визуально изображение страусиного пера очень похоже на символ, который используют для аттрибуции Иштар как божественного начала.

Петрова. Да, есть связь с Иштар… У вас, в Двуречье — «возлюбленный Иштар», а у нас — «возлюбленный Маат».

Дмитриев. А почему страусиное перо, кроме того, что оно на весах, там, где нужно быть уж совсем хорошим?

Петрова. Это очень древний какой-то символ, сложился он гораздо раньше, чем появились письменные источники. Видимо, связан с тростником. Такая же форма, как тростник египетский, который постоянно возникает в связи с загробными жертвами. И перо тоже на жертвенных столах рисуется, такой же формы. Связь очевидно есть, но что первично, что вторично... Концепт настолько древний, что трудно выяснить его реальные корни.

Попов. У меня вопрос к обеим докладчицам. Вот, значит, царь как гарант и воплощение Маат и царь как воплощение «мишарум». В каждом конкретном случае он воплощает в первую очередь порядок общемировой — чтобы солнце светило, чтобы люди рождались, чтобы трава росла, — или порядок в политическом смысле, чтобы государство стояло?

Петрова. В Египте всё четко: весь порядок на нём. И он не воплощение, а гарант маат.

Попов. Всё же, насколько это соотносилось с политическим порядком?

Петрова. Соотносилось напрямую: «государство — это я».

Попов. Вообще то и другое не разделялось?

Петрова. Нет, не разделялось.

Попов. И в обоих случаях идентично — и в аккадском, и в египетском?

Колганова. Есть некоторые нюансы, да, есть. Потому что, безусловно, даже ассирийский царь, даже новоассирийский царь в I тысячелетии никогда не забывал сказать: «Когда Ашшур в мои сильные руки вложил своё безжалостное оружие, вот тогда я пошел и покорил». Я ничего не делаю самопроизвольно, всё предписано, я только исполняю его волю. Это очень жесткая концепция. При этом наше традиционное восприятие царя как фигуры не очень красивой, потому что без конца говорит «Я, я, я и я», что очень негативно воспринимаемо в том числе и современными исследователями, — это, видимо, наше заблуждение.

Я благодарна Владимиру Ароновичу Якобсону, который в своё время заметил, что это бесконечное местоимение первого лица единственного числа и все глаголы, которые даже без этого местоимения употребляются всё равно в первом лице единственном числе, — это чёткое осознание того, что вся ответственность на нём, на царе. Что бы ни было содеяно, кем бы ни было содеяно, за всё несет ответственность он. За неудачный военный поход, за что угодно. При этом любой военный поход, по крайней мере, до конца IX в. до н.э., воспринимался в соответствии с такой, абсолютно мифологической, парадигмой. Это ритуальное действие царя — преумножать пределы своей страны. Понимаете?

Мещеряков. Значит, ответственность большая... А перед кем?

Петрова. Перед богами.

Мещеряков. Только перед богами, да? И адресаты этих текстов не люди, а боги, да?

Петрова. Нет, люди тоже… Колганова. Люди тоже… Мещеряков. В каком смысле?

Колганова. Та картинка с зиккуратом, о которой я успела, к счастью, сказать, она подразумевает, что самый нижний уровень — это уровень паствы.

И стела с законами Хаммурапи… Мещеряков. Кстати, а где она найдена? Я просто не знаю. Где?

Колганова. Таблички с копиями законов найдены на огромной территории. А стела — та, самая, что в Лувре хранится, — в Сузах. Но она тоже была широко растиражирована, с неё брали пример.

Мещеряков. Стелы ставили в храме? В каком месте?

Колганова. Не обязательно в храме, они могли стоять в центре городской площади… Я позволю себе прочитать часть заключения, смотрите, что пишет Хаммурапи, как выстроена иерархия: «Я Хаммурапи, царь совершенный, не был невнимателен к черноголовым, которых даровал мне Эллиль и пастырство над которыми вручил мне Мардук. Я не был нерадив, я отыскал безопасные места, открывал выход из тяжких бедствий и заставил свет взойти над миром.

Я искоренил междуусобицы, улучшил положение страны, поселил людей в надёжных местах и избавил их от страха». Дальше пропускаю — и снова: «Чтобы сильный не притеснял слабого, чтобы оказать справедливость сироте и вдове, чтобы в Вавилоне, городе, главу которого вознесли Ану и Эллиль, в Эсагиле, храме, фундамент которого прочно установлен (тут опять употребляется слово от корня kawanum, от которого то же слово «kittum» образовано)... судить суд страны, выносить решения страны и притеснённому оказать справедливость, я начертал свои драгоценные слова на своём памятнике, установил перед своим, “царя справедливости” изображением».

Мещеряков. То есть это доклад вышестоящим инстанциям?

Колганова. Да. И четко аргументируется, ради чего всё. Потому что непосредственно паства без царской помощи не в состоянии существовать.

То есть он такой передатчик.

Панарин. На самом деле, есть три функции у этого текста. Это легитимация собственной власти, обращенная и наверх, и вниз… Колганова. Да.

Панарин. И, так сказать, доклад о выполнении обязанностей наверх.

И поучение тем, индоктринация тех, кто внизу. Ну, если говорить современным языком.

Колганова. Кстати, для передачи смысла понятия «мудрость» в данном контексте используется слово, заимствованное из шумерского языка, которое состоит из двух: «igi» и «gal», и первое из них обозначает «глаза». Вы видели глаза фигурок. В общем, это значимо в культуре. И все слова тоже значимы.

Если слово произнесено, к тому же начертано, оно очень весомо.

Кириченко. У меня реплика из серии абсолютных домыслов и вопрос.

Я думаю, что в принципе, если они были людьми со вкусом к жизни, то, скорее всего, решали проблему неграмотности значительной части населения тем, что эти тексты зачитывались регулярно.

Колганова. Можно сразу? Пересматривается, радикально пересматривается эта проблема. Большая часть населения Месопотамии была грамотная. Почитайте великолепнейшую книгу Доминика Шарпена «Чтение и письмо в Вавилонии».

Петрова. Тем не менее, прочитывали вслух тоже.

Колганова. Это тоже ритуальная концепция — произнесение вслух.

Мещеряков. Большинство — не перебор ли?

Колганова. Нет, не перебор: даже женщины были грамотные.

Мещеряков. Не верю.

Кириченко. Здесь и ответ на мой вопрос: эта точка зрения отличала всех жителей Вавилонии.

Колганова. Мы сразу сказали, что мы представляем вам некую идеальную модель, к которой стоило стремиться. Реальность всегда сложнее и многограннее. Мы не жили тогда.

Кириченко. С учетом того, что грамотность была подавляющей, тогда они, соответственно, имели возможность писать что-то, что не проходило официальную цензуру. Вот я имею удовольствие заниматься страной, в которой, на моё счастье, скажем так, есть масса источников, рассказывающих, с каким величием, с какими невероятными достижениями основатель последней династии её основал. Но есть несколько очень небольших документов с репликами его сподвижников — людей, которые, в общем-то, были к нему максимально близки и, по идее, должны были разделять ерунду, которую напихивали в официальную историографию. Разделять тоже в максимально большей степени, так сказать, запираться до последнего. Тем не менее они, по счастью, посчитали нужным писать то, что они думали. И это дает основание говорить о том, что разделение на то, что объявляется публично, и то, что человек думает про себя, оно существует. Лично я, когда сталкиваюсь с документами такого рода, я сразу соображаю, что если бы от Российской Федерации потомкам через две тысячи лет досталась только Конституция, они были бы исполнены абсолютной убежденности в том, какая фантастически грамотная была эта страна.

И как глубоко те, кто в ней жил, понимали своих соседей, скажем, за океаном или тут же, по континенту.