«СОЦИАЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС: ЭКОЛОГИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ (социально-историческая экология) ...»

Оба вида деятельности являются коммунальными, требующими сходных навыков планирования и организации. На охоте и в вооруженных конфликтах использовалось одно и то же оружие. Нападавшие часто прибегали к охотничьим приемам (Eibl-Eibesfeldt, 1979, р.171) и рассматривали своих жертв как добычу, а не как людей (Война и мир..., 1994, Т.1, с.138).

Вместе с тем столкновение между хищником и добычей вообще не является борьбой в подлинном смысле этого слова. «Охотничье ружье похоже на армейский карабин, но внутренние истоки поведения охотника и бойца совершенно различны» (Лоренц, 1994, с.32). «Охотничья гипотеза» происхождения войны может объяснить зарождение военного искусства, но она не позволяет понять, почему на смену биологическому механизму внутривидовой конкуренции, адекватно поддерживающему экологическое равновесие, пришла война с ее массовым и целенаправленным уничтожением представителей своего вида и с ее беспрецедентной жестокостью.

Убийство животными сородича представляет исключение из общего правила, сложившегося в процессе биологической эволюции. Оно гласит: не убивай несущих ту же информацию. Это правило распространяется и на человека:

люди не убивают себе подобных. Однако в человеческих группах подобие строится не столько на генетической основе, сколько на основе культурной идентичности. Биологическое родство имеет важное значение, но приверженность разным культурным ценностям может сделать кровных родственников врагами. Культура – а не гены – создает наиболее мощные полюсы притяжения и проводит наиболее отчетливые разделительные линии. В силу того, что разные культуры владеют неодинаковой информацией, человек – единственный из всех живых существ – обрел способность вести войны внутри своего вида (Кууси, 1988, с.65-66).

Принадлежащие другой культуре часто воспринимаются как другой биологический вид. Культурная эволюция, закрепляющая глубинные различия между людьми, породила процесс псевдовидообразования. В своей крайней форме он приводит к «дегуманизации» чужаков, позволяя обращаться с ними совсем иначе, чем с членами своей группы. Только человеку свойственно массово уничтожать представителей своего вида, пытаясь обратить их к своей культурной практике. Питирим Сорокин считал несовместимость причиной войны в сношениях между обществами (Сорокин, 1993, с. 141).

Культурная несовместимость является важным и устойчивым поводом для враждебности. Но враждебность далеко не всегда выливается в агрессивное поведение, а тем более в военные столкновения. Мы полагаем, что невозможно выделить какую-то одну причину, исправно объясняющую войну не только как феномен, но и в ее разнообразных исторических проявлениях. На множественной каузальности войны настаивает целый ряд авторов (см., например, Blainly, 1988; Gray, 1997, рр.105-106; Saganami, 1996). И все же одна причина, как нам представляется, присутствует всегда. Это – власть.

В мире животных внутривидовая конкуренция позволяет выстраивать и поддерживать иерархические структуры, а значит, – порядок в группах. Доминирование основывается на силе или на опыте и никогда не передается по наследству. В неэгалитарных человеческих обществах иерархические структуры выстроены властными отношениями. Власть позволяет одним людям контролировать время и труд других людей, следовательно, присваивать созданные ими материальные блага. Кроме того, власть увеличивает шансы на передачу биологической и – что более важно – культурной информации. В отличие от доминирования власть может наследоваться, принадлежать группе, быть персонифицированной или обезличенной. Война, как видоспецифическая форма поведения не имеющая аналогов в природе, обусловлена стремлением к власти и борьбой за нее.

Будучи наиболее жестоким человеческим опытом, война, тем не менее, неотделима от эволюции (Karsh, 1994, р.65). Но эволюционную роль войны невозможно оценить однозначно. С одной стороны, война должна была устранять слабых, давать преимущество сильным и повышать сплоченность человеческих групп. Действуя на групповом уровне, она была своеобразной формой естественного отбора наиболее сильных и централизованных коллективов (Крадин, 1993, с.199). С другой стороны, война расточала людские ресурсы и материальные средства, уничтожала биологическую и культурную информацию, которая могла оказаться полезной для нашего вида в целом. Нередко она усугубляла дивергентное культурное развитие и псевдовидообразование. Представляя собой межгрупповые конфликты, война могла через геноцид способствовать групповому отбору.

Вместе с тем физическая сила и другие индивидуальные биологические особенности погибавших и остававшихся в живых значили мало для социального вида, развитие которого очень рано начало определяться культурой. На наш взгляд, более важным стало селективное распространение культурной информации посредством войны. Одни культуры получали преимущество над другими, расширяли свою территорию и увеличивали ресурсную базу. Другие терпели поражение, лишались территории и средств существования.

Эволюционный успех вида оценивается его способностью увеличивать свою численность и расширять ареал. Успех той или иной культуры оценивается продолжительностью ее существования, способностью увеличивать число своих приверженцев и расширять свой культурный ареал. Война стала групповой формой поведения, основанной на информационной схеме, оказавшейся весьма успешной в своем воспроизводстве и распространении. В войне человеческая культура обрела механизм, дублирующий биологическую эволюцию и отчасти ее заменивший. Победители получали возможность распространять свою биологическую информацию. Но гораздо важнее то, что военные победы позволяли им упрочивать и распространять свою культуру и свой образ жизни.

Успех в культурной эволюции сопутствовал тем, кто воевал лучше других (Кууси, 1988, с.167).

Расширяя ареал культурной однородности, войны расширяли и территорию мира. В человеческих группах очень рано установились двойные стандарты в отношении «своих» и «чужих». Подозрительность и враждебность к чужакам контрастировала с открытостью и миролюбием между членами группы. На этой основе вырастали сплоченность и сотрудничество. Войны завоевания увеличивали размеры обществ, пополняли ряды «своих». Отношения в крупных обществах становились более формальными, на смену традициям приходили законы. Безусловно, значительная часть населения соблюдала их через принуждение. Вместе с тем создание гомогенных культурных зон и мир, устанавливающийся в пределах этих территорий, сделали возможными кооперацию и сотрудничество все большего числа людей, придали ускорение развитию человеческой культуры.

Мы полагаем, что войне принадлежит еще одна важная функция. В истории человечества война долгое время была главным механизмом перераспределения прибавочного продукта между обществами. Вступая в войну, общество стремилось повысить свой уровень жизни, создать материальные предпосылки для распространения собственной культуры. Война давала победителям дополнительный продукт в виде награбленного добра, дополнительную рабочую силу и дополнительную территорию для экстенсивного развития, а позже – необходимые сырьевые ресурсы и рынки сбыта. Сходных взглядов придерживается автор «Экологии войны» (Мамин, 2011, с.20).

Истоки войны обнаруживаются уже в палеолите, а предпосылки для ее возникновения – групповая территориальность, использование оружия, неприязнь к чужакам и умственные способности, необходимые для выработки совместных планов, – встречаются у современных шимпанзе и, по-видимому, были присущи ранним гоминидам (Гудолл, 1992, с.543). Но, ни эти «начинающие воители», ни первобытные племена не знали разрушительной войны в ее типичном для человека проявлении. Их «военнообразная деятельность» была войной по форме, а не по сути (Лавров, 1969, с.25). Она не имела формальных признаков настоящей войны: борьбы за власть и экономических целей, связанных со стремлением нападающей стороны за счет побежденных повысить уровень жизни.

В первобытном обществе война являлась одним из типов межгрупповых контактов (История первобытного общества, 1986, с.405). Она выливалась в вооруженные столкновения, внезапные рейды или перманентную вялотекущую вражду. Но военные конфликты, как правило, не сопровождались намеренной жестокостью или массовыми убийствами.

Палеолитическим группам приходилось бороться не столько друг с другом, сколько с природой, отвоевывая у нее средства существования. В противостоянии враждебной окружающей среде первобытные общества – кровнородственные по сути – должны были выработать коммунальные и эгалитарные основания. Только таким образом наш вид мог «рассчитывать» на самосохранение в палеолитические тысячелетия (Stavrianos, 1992, р.40). Но на этих основаниях не могли строиться истинные властные отношения.

У первобытных народов не было экономической заинтересованности в войне. Присваивающая экономика не создавала прибавочного продукта. Ресурсы соседствующих групп мало различались по ассортименту, а преимущественно мобильный образ жизни не давал возможности создавать большие запасы или повышать материальное благополучие. Конфликты оказывались результатом накопления личных обид, а не выражением групповых претензий или притязаний. Поводом для конфликтов в первобытных обществах служили месть за кровь, умыкание женщин, обвинение в колдовстве, неуважение к мертвым, оскорбления и сплетни (Война и мир …, 1994, Т.1, с.76; Rappaport, 1967, p.110;

Wright, 1968, p.386).

Войны выполняли в первобытных обществах не только карательную функцию, связанную с поддержанием социального порядка. Они могли регулировать динамику населения, снимать внутригрупповое напряжение, обеспечивать группе доступ к ресурсам, расширяя подконтрольную ей территорию, или создавать «ничейные» земли. Очевидно, что результаты войны иногда способствовали сохранению экологического равновесия. Но это был лишь побочный результат первобытных войн, а не их цель. Их главное назначение состояло в восстановлении баланса сил.

Большинство авторов, рассматривавших первобытные войны, приписывали им демографическую функцию. Так, Ардри считал, что в первобытности война способствовала равномерному распределению людей по территории (Ardrey, 1966; 1970, pp. 205, 211). Согласно гипотезе Харриса, с войной было связано формирование сложного механизма, подавлявшего рост населения.

Война должна была сделать мужчин социально более ценными, поскольку успех в ней зависел от численности сильных бойцов, которыми располагала та или иная группа. Таким образом, война превратила практику детоубийства в селективную, а военные действия косвенно влияли на численность женщин и тем самым на размеры человеческих групп (Harris, 1977, рр.50-52). На существовании обусловленного непрерывными войнами комплекса мужского шовинизма, узаконившего практику детоубийства девочек, настаивает и Михаэль Гоффман (Hoffman, 1980, р.35).

Селективное детоубийство девочек в первобытных обществах представляется нам маловероятным. Практика умыкания женщин была распространена чрезвычайно широко и служила одним из главных поводов к развязыванию войны. Конечно, к этой практике могли бессознательно прибегать для снижения инбридинга. Но, с другой стороны, женщины были единственным постоянным «трофеем» первобытных войн. Их захват на фоне пренебрежения иной материальной добычей и редкого отторжения у побежденных родовой территории указывает на ту особую ценность, которая придавалась женщине в первобытных обществах.

Женщины, как и мужчины, служили производительной силой, но, в отличие от мужчин, они были еще и воссоздателями новой рабочей силы (Роуз, 1989, с.72). Роль женщин как средства воспроизводства делала их захват весьма желательным, а их потеря рассматривалась как существенный материальный ущерб. Мужчин не умыкали.

При общей малочисленности палеолитического населения гибель даже небольшого числа людей могла регулировать его размеры, способствуя тем самым поддержанию экологического равновесия. Однако, на наш взгляд, «демографическое» объяснение первобытных войн не выдерживает серьезной критики. В таких обществах человеческая жизнь ценилась крайне низко. Тем не менее, действовали различные механизмы, ограничивавшие не только общий ущерб от военных действий, но и людские потери. Женщины, дети, престарелые и одинокие обычно освобождались от участия в военном конфликте. Устные соглашения между группами устанавливали место и условия проведения войны, а также время ее начала и окончания (Война и мир …, 1994, Т.1, с.76).

Сезонность и перерывы в военных действиях снижали ущерб от них (Rappaport, 1967, p.140). Военные действия носили непродолжительный характер, поскольку практически все взрослые были заняты добычей средств существования.

Прекращала боевые действия и необходимость выполнить те или иные ритуалы. Высокую ритуализацию войны можно считать одним из самых важных средств ограничения ее масштабов и разрушительных последствий (Keegan, 1994, р.387).

Помимо этого масштабы и разрушительные последствия первобытных войн ограничивались господствующей технологией, определявшей, чем люди воюют. Первые технологии были улучшающими, сводившимися к механической обработке. Используя их, люди могли изменить лишь внешние характеристики того, что находили в природе. На этом уровне человек взаимодействовал с предметами. Его орудия труда и оружие представляли собой обтесанные и сколотые камни, заостренные или зазубренные палки, а в более сложных комбинациях – соединение того и другого. Луки, стрелы и копья с каменными или костяными наконечниками превратили людей в более-менее удачливых охотников, но разрушительный потенциал такого оружия оставался крайне низким.

Его использование не причиняло заметного ущерба окружающей среде.

Оружие каменного века – примитивное и неспециализированное – не могло вызвать массового истребления людей. Оно определяло форму военных действий. Большинство столкновений сводилось к индивидуальным поединкам.

Нередко первая же смерть служила сигналом к прекращению вооруженного конфликта. Кроме того, в боевых действиях погибали преимущественно мужчины. Сокращение численности мужчин, если оно и происходило, не оказывало существенного влияния на динамику населения. Меньшая доля мужчин по сравнению с женщинами вполне может обеспечить не только простое, но и расширенное воспроизводство. В особенности, если общество практикует промискуитет.

Первобытные войны обычно не сопровождались порабощением. Победители могли захватывать пленников, используя их затем для жертвоприношений (Лавров, 1969, с.26). В порабощении же не было экономической целесообразности. Присваивающее хозяйство – равно как и самодостаточные деревенские общества – не позволяет интенсифицировать производство, не истощая при этом свою ресурсную базу. Так что дополнительные рабочие руки не были нужны (История первобытного общества, 1988, с.203).

Первобытность характеризуется преимущественно мобильным образом жизни, а значит, отсутствием у людей территориальной идентичности. Однако имевшиеся вариации не позволяют решать вопрос о территориальности у охотников-собирателей в сколько-нибудь общей форме. Многие первобытные группы считали территориальные границы раз и навсегда данными, так что защита или завоевание территории не представляли для них сколько-нибудь серьезной проблемы (Война и мир …, 1994, Т.1, с.74, 75). Скудность ресурсов и их непредсказуемость могли обострять территориальность, надежность и обилие – расхолаживать. Растительные ресурсы притягивали к месту, животные могли создавать противоположную тенденцию. Очевидны две вещи. Во-первых, любая группа имела более-менее определенную территорию, которую она использовала как свою и перемещалась по ней в соответствии с сезонными циклами.

Во-вторых, жесткая территориальность, предполагающая владение и исключение других, у живущих присвоением даров природы отсутствовала (Boyden, 1987, р.65).

Первобытные общества не затевали войн ради захвата территории и обеспечения себе доступа к тем или иным ресурсам. При отсутствии территориальных границ, частной собственности и продуктов производства, в условиях меняющегося состава групп и ресурсной однородности соседних естественных экосистем в этом не было необходимости. Имеющиеся многочисленные примеры «территориального» поведения свидетельствуют о противоположном феномене: не пользоваться чужой территорией.

Родовая территория считалась местом обитания духов предков. Опасаясь мести с их стороны, победители избегали селиться на чужой территории (История первобытного общества, 1986, с.357). Вода и пища, происходившие с территории врага, нередко считались опасными для жизни. Так что нападавшие могли брать с собой в поход провизию (Война и мир …, 1994, Т.1, с.127). Иногда чужая территория осваивалась победителями, но только после проведения особых ритуалов (История первобытного общества, 1986, с.406).

Первобытные войны могли эпизодически рассеивать население по более обширному пространству или распределять его более равномерно. Мы полагаем, что с такой же вероятностью они могли время от времени создавать и поддерживать «ничейные» земли. В экосистемах эти исключенные из пользования территории служили своеобразными заповедниками, резерватами для воспроизводства животных и растений. Неиспользуемые земли выполняли экологическую функцию восстановления биологических ресурсов. Для сохранения равновесия в обществах, живущих присвоением даров природы, она была не менее важна, чем различные формы популяционного контроля. В создании буферных земель проявлялась наша групповая территориальность, порождающая межгрупповую конкуренцию. При этом люди вели себя как соперники, а не как враги. В ряде источников содержатся косвенные указания на роль войны в создании таких заповедных зон (Russell, Russell, 1973, p.247; Harris, 1977, р.47;

Barash, 1987, р.186).

2.2. Войны в экосистемных обществах Оседлость, формирование производящего хозяйства, появление излишков и собственности должны были обострять чувство территориальной принадлежности, имущественное расслоение и социальную стратификацию обществ.

Полномасштабная война возникает с появлением того, за что стоит сражаться, – имущества (Stavrianos, 1992, р.179). Она является продуктом и неотъемлемой частью цивилизации, чье становление отмечено эскалацией военных конфликтов. Военнообразная деятельность превращается в истинную войну. Войны обретают характер завоеваний и направляются на захват чужих территорий. Их социальные и ритуальные причины утрачивают свою значимость и уступают место экономическим и политическим.

Появление прибавочного продукта положило конец простым и относительно эгалитарным обществам. Военный успех стоял у истоков концентрации власти в руках правителя и ее наследственной передачи. Завоевания сопровождались формированием сложных иерархических обществ, включавших несколько обособленных классов. Успешный военный лидер становился верховным правителем. Окружавшие его воины превращались в аристократию, считавшую войну единственным достойным для себя занятием.

Власть, сосредоточенная в руках правящей элиты, позволяла изымать у земледельцев прибавочный продукт. Его перераспределение происходило не только внутри обществ, но и между обществами. Чаще всего такую возможность открывала война. Рост насилия и принуждения внутри общества и война между обществами представляют собой негативную сторону развития цивилизации. Принуждение было связано с необходимостью мобилизовать людские ресурсы для крупных государственных проектов, таких как строительство храмов, дворцов и каналов, война – с необходимостью отражать внешние угрозы и приобретать новые земли.

Производственная деятельность, сменившая присвоение даров природы, и появление прибавочного продукта должны были изменить цели и характер войны. Земля стала привлекательной наградой для победителей, а угнанный скот или изъятый урожай – если они не потреблялись полностью в течении ближайшего времени – могли обеспечить победителей дополнительными средствами воспроизводства. Побежденное население, кормившееся сельским хозяйством, можно было ограбить, согнать, захватив его территорию, или завоевать и заставить работать на себя.

Люди всегда надеялись получить что-то, ничего при этом не отдавая. Война предоставляла самый надежный способ «волшебного» обогащения. Она «соперничает с магией в получении чего-либо задаром: женщин, не обладая личным обаянием, власти, не обладая умом, плодов чужого труда, без того чтобы самому трудиться и освоить хоть какое-то ремесло» (Mumford, 1938, р.83).

Война с целью грабежа стоит к магии ближе всего.

Ограбление аграрного населения было наиболее легким способом быстрого обогащения. В этом случае война принимала характер стремительных набегов. Налетчики приходили затем, чтобы взять то, что хотели и уйти. Набеги, а не завоевания, были первоначальной формой войны (Festinger, 1983, p.141).

Они стали излюбленной тактикой кочевников-скотоводов.

Образ жизни скотоводческих племен создал хорошие организационные возможности для войны: лидерство, дисциплину и патриархальный уклад. В степях Евразии и на африканском континенте кочевники не только угоняли чужой скот, но и являлись хозяевами земледельческих народов. Масаи долгое время жили грабежом, совершая набеги на соседей, практиковавших оседлое сельское хозяйство. В Америке набеги с целью ограбления также не были редкостью. Особенно наглядно это проявилось во взаимоотношениях воинственных апачей и оседлых пима, занимавшихся земледелием.

Совершая набеги, одни человеческие общества повышали свой уровень жизни за счет других. При этом налетчики избавлялись от тяжелого и монотонного земледельческого труда и отдавались войне, более захватывающей и яркой деятельности.

Кочевники не единственные, кто прибегал к войне-грабежу, гораздо более эффективной, чем завоевания, и сулившей разнообразную добычу. Сухопутный разбой и морское пиратство были распространены чрезвычайно широко и встречались в разные исторические эпохи. Нередко правители оказывали пиратству высшее покровительство, имея от добычи морских разбойников свою долю. На оккупированных территориях армии уподоблялись стаям саранчи, грабя гражданское население и пытаясь разжиться на войне. А все великие империи со времен Александра до Мехмеда Завоевателя черпали часть своих доходов из военной добычи (Ле Гофф, 2008, с.61).

Грабеж, хотя и является древнейшим трудосберегающим социальным инструментом, не позволяет устанавливать долгосрочных отношений. Ограбленное общество, лишившись своего имущества, утрачивало способность в дальнейшем производить прибавочный продукт. Много людей гибло, поскольку человеческая жизнь при таком способе ведения войны ничего не стоила. Грабительские военные набеги – особая форма макропаразитизма. Как и вспышки инфекционных болезней, они «иммунизировали» местное население, надолго делая его территорию малопривлекательной для агрессоров. Так, победоносные кампании аккадского Саргона, подобно эпидемиям, опустошили один за другим плодородные ландшафты Междуречья и соседних государств (McNeill, 1982, р.3).

Земледелие не только породило идею собственности на пищу, оно привело к захватническим войнам. Относительное изобилие продовольствия разрушило прежние механизмы, контролировавшие численность населения. Его рост сопровождался увеличением давления на землю. В этих условиях войны интенсифицируются, их целью становится захват чужой территории. Когда свободная, легко поддающаяся обработке земля оказывается редким явлением, возникает институт войны всех против всех (Child, 1965, р.74).

Земельный голод мог порождаться желанием повысить уровень жизни. Захватывая чужую территорию, завоеватели сами хотели поселиться на ней и обрабатывать землю. Дополнительная земля давала дополнительную пищу. Дополнительная пища, в свою очередь, обеспечивала повышение уровня жизни, но и рост населения, запуская цепную реакцию войн завоевания.

Сталкиваясь с примитивными группами, живущими охотой и собирательством, земледельческие общества вытесняли их на маргинальные земли. Самодостаточные деревенские общества, замкнутые и малолюдные, также не могли противостоять более сильным экспансионистским соседям. Они становились частью древних империй, а завоевания расширяли гомогенную культурную территорию. Социальный отбор – то есть замена более простых социальных форм более сложными – на этом историческом этапе становится одним из самых больших результатов войны (Дэйви, 2009, с.293).

С развитием сельского хозяйства существенно возрос поток полезной энергии. Эффективность ее использования означала, что человек обрел больший контроль над своей окружающей средой. С другой стороны, формы доступной энергии изменились мало. Как и прежде, ее основной объем поступал от текущего фотосинтеза. В то же время сельское хозяйство, в особенности земледелие, многократно увеличило объем работы. Эта работа была неотложной, систематической, тяжелой и монотонной. Она потребовала от человека новых качеств и породила иерархические общества, вызвав к жизни разнообразные формы принуждения. Распространение рабства в аграрных обществах – всего лишь одно из следствий общей нехватки других форм доступной энергии (Cipolla, 1978, р.54).

В примитивных обществах рабство было невозможно. Мобильные, они должны были поддерживать низкую плотность населения. Человек мог оказаться военной добычей, но он использовался как пища, а не как ее производитель. Доместикация животных дала людям надежные источники протеинов, так что необходимость в каннибализме отпала. Новые формы общественных отношений, сложившиеся при экстенсивном типе сельского хозяйства, нашли человеку более достойное «применение»: каннибализм первобытных обществ уступил место рабству, потребление плоти – использованию труда. В первом случае один человек служил для другого энергетическим конвертером, какими были растения и животные, потребляемые в пищу. Во втором случае его стали использовать для того, чтобы контролировать и увеличивать поток энергии от биологических конвертеров. Вместо того чтобы служить едой, рабы могли производить еду. Они производили больше еды и делали это дольше. Пленников стали обращать в рабов, поэтому рабство, при всей его отвратительности, снизило число убитых на войне (Тоффлер, Тоффлер, 2005, с.326).

Население завоеванных обществ порабощалось. Оно пополняло рабочую силу, занимавшуюся земледелием и выполнявшую иную рутинную, тяжелую, часто унизительную, но необходимую для общества работу. Война и завоевания неотделимы от становления рабства как социально-экономической системы, от профессиональной дифференциации общества и от развития культуры.

«Главной функцией рабства не может быть ничто, кроме разделения труда»

(Нибур, 1902, с.16). Эксплуатация правящим меньшинством труда громадной армии крестьян и рабов – экосистемных людей – на долгое время станет материальной основой развития человеческой культуры.

Создание живой рабочей машины было обусловлено дефицитом энергетических источников и застойностью аграрной экономики. Военная машина осуществляла функции мобилизации и коллективного принуждения. Ее зачаточные формы возникли раньше рабочей машины, выполнявшей созидательные функции. Объединенные с машиной коммуникации в виде бюрократического аппарата, рабочая и военная машины образовали мегамашину. Изобретение мегамашины явилось высшим достижением ранней цивилизации. Энергия, ставшая доступной благодаря мегамашине, расширила пространственно-временной горизонт общества и вывела на сцену новый динамизм, преодолевший «ленивую рутину и легкое сопротивление деревенской культуры, бытовавшей совсем в ином масштабе» (Мамфорд, 2001, с.250-251).

Использование рабского труда станет основой древних империй, а захват военнопленных и их порабощение превратятся в одну из главных целей войны.

Так, египтяне захватывали нубийцев и порабощали жителей Ливии (Рено, Даже, 1991, с.6). Захват рабов стимулировал военную активность средиземноморских империй. Процветание Древней Греции и успех Рима во многом обусловливались использованием рабского труда, а свобода одних и рабство других были двумя сторонами одной медали, структурно дополнявшими друг друга.

Вместе с тем это общее правило знало и серьезные исключения. В Китае мощная военная машина, созданная для объединения страны, в течение VIII-III вв. до н.э. проявляла высокую активность. Завоеванные земли существенно увеличили территорию империи, а армия стала первым и основным поселенцем на новых землях. Но захватнические войны не сопровождались массовым порабощением населения. Постоянная угроза экологического кризиса породила необходимость использования почвы на самом высоком уровне производительности. Следствием стало раннее утверждение хозяйства крестьянинаединоличника и установление арендных отношений. Интенсивный тип земледелия практически исключил использование рабов, слабо заинтересованных в результатах своего труда (Кульпин, 1990, с.94-95).

Немногие аграрные общества могли создавать и поддерживать регулярные армии, да и не нуждались в них, будучи изолированными и самодостаточными.

Все древние империи расширялись до тех пор, пока были способны получать новые земли, порабощать население и контролировать завоеванную территорию. Регулярные армии, служившие инструментом завоевательных войн, были в Шумере и в Китае, в Древней Греции и в Риме. Они возникли как дивиденд систематического фермерства (Hanson, 1998, p.5).

В Средние века возможности существенно сократились. На смену всеобщему призыву приходит профессиональная высококвалифицированная армия.

Пехотинцы, составлявшие костяк античных войск, почти полностью исчезли, уступив место конным воинам. Война стала считаться возвышенной деятельностью, недоступной простолюдинам. На исторической сцене появляются новые социальные типы – дворянин и рыцарь. Последний вырастает из miles – солдата (Ле Гофф, 2008, с.88). Рыцари состояли на службе у своих сеньоров и составляли воинскую элиту, профессионалов конного боя.

Уже к IX в. сформируется единая Европа воинов и единая Европа крестьян (там же, с.60). Все подданные короля станут потенциальными солдатами. Но в действительности крестьянские хозяйства почти не затрагивались мобилизацией. От участия в войне, как правило, освобождались категории населения, занятые полезной экономической деятельностью и обеспечивавшие существование общества в целом (Кревельд ван, 2005, с.200). Живущие и работающие на землях, принадлежавших крупным землевладельцам, составляли 90 процентов всего светского населения (Ле Гофф, 2008, с.61). И эти люди были нужны на земле.

Численность военно-дворянского сословия определялась размерами прибавочного продукта, а он в средневековой Европе, достигшей к XIV в. пределов экстенсивного способа производства, был невелик. Общество не могло отдавать много на войну. Когда же война забирала слишком много, население ввергалось в пучину нищеты и бедствий. Так случалось часто, поскольку многие средневековые войны принимали затяжной характер.

Война, как и вся жизнь средневекового общества, вращалась вокруг земли.

Военачальники средневекового войска были обязаны своим богатством в первую очередь доходам от больших доменов. Экстенсивный тип сельского хозяйства превращал землю в дефицитный ресурс. В дефиците были и люди. Феодалы вели войны за новые территории и живущих там подданных. Ценность приобретения крестьян была не ниже ценности приобретения земли и ее богатств.

Захватывая новые земли, победитель получал не только дополнительную пашню, но и дополнительную рабочую силу. Нападение на крепостных было излюбленной тактикой феодалов в междоусобных войнах.

Люди в средневековом обществе, с его высокой смертностью, ценились высоко. Поэтому воюющие не ставили целью уничтожение живой силы противника. Однако неразделенность армии и общества нередко вела к тому, что гражданское население втягивалось в военные действия, становясь их главной жертвой. «Раз восстав, население той или иной области занималось войной, которая сама по себе мало отличалась от обычного грабежа или убийства» (Кревельд ван, 2005, с.90).

Население гибло не столько от боевых действий, сколько от голода и болезней – вечных спутников войны. Демографические последствия средневековых войн бывали значительными. Целые области могли обезлюдеть. Не имея запасов в условиях малоэффективной экономики или лишившись земли – основного средства производства, – люди испытывали острейшую нужду и лишения. Общинное устройство европейской жизни способствовало распространению эпидемий. Эпидемии, в свою очередь, истощали людские ресурсы и разрушали традиционный социальный уклад. Недаром война, голод и мор считались троицей, пришедшей из Апокалипсиса, родственными между собой бедствиями (Ле Гофф, 2008, с.241).

Наградой или платой за воинскую службу в Средние века обычно служила земля. Ленная система обусловила равномерное распределение населения в пространстве. Лица военного сословия проживали в собственных дворах и были разбросаны по всей государственной территории (Дельбрюк, 2008, с.414).

Такая форма проживания, наряду с вассальными отношениями и «сезонностью» войны, затрудняла организацию военных действий. Средневековые армии были плохо организованы, плохо экипированы и плохо возглавлены, во всем неся на себе отличительную печать аграрной экономики обществ Первой волны (Тоффлер, Тоффлер, 2005, с.69).

В Средние века утвердился принцип распределения суверенной власти по многим ступеням, каждая из которых имела определенную самостоятельность.

Оборотной стороной такого распределения власти стало то, что все, кто имел некоторую самостоятельную военную силу, беспрерывно враждовали между собой. В результате средневековье превратилось в эпоху непрерывных гражданских войн (Карнаух, 2002, с.13).

Все долгое время существования обществ Первой волны инструменты войны менялись мало. Приручение огня открыло пиротехнологическую эпоху, продолжительностью в несколько тысячелетий. Благодаря огню, человек сумел перейти от грубого манипулирования предметами природы к более тонкому манипулированию веществами (Новожилова, 1998c, с.49). Пиротехнологии основывались на химических процессах, меняющих структуру, а значит, – внутренние свойства веществ. Термическая обработка металлических руд позволила получать металлы и их сплавы. В войне наступила эпоха холодного оружия.

Холодное оружие быстро достигло пределов своего разнообразия. Кинжалы, боевые топоры и мечи использовались повсеместно и долгое время служили самым массовым оружием ближнего боя. Копья и пики позволяли удерживать противника на определенном расстоянии. Ремесленный способ производства оружия накладывал физические пределы на его количество. Оружие высоко ценилось, а парадное – еще и богато украшалось, подчеркивая высокий социальный статус своего владельца (Горелик, 1993, с.20-21, 35, 49).

Дороговизна оружия определялась не только трудоемкостью его изготовления. Приходилось учитывать дефицит сырья и неравномерный характер его распространения. Поскольку оружейное дело всегда было наиболее передовой отраслью производства, для выделки оружия использовались лучшие, часто редкие и привозные материалы. Металлическое оружие сначала было медным, потом медь сменили бронзовые сплавы. Открытие и использование железа ознаменовало начало новой революции в военном деле, которая произошла в античной Греции. Железо существенно удешевило изготовление оружия и отчасти «демократизировало» его, при этом сделав войну более кровопролитной.

Связь между оружием и его владельцем была чрезвычайно тесной. Из всех инструментов войны холодное оружие является самым непосредственным продолжением органов человеческого тела. Оно приводится в действие мускульной силой человека, требует сражения лицом к лицу, а в бою позволяет достичь наиболее очевидных результатов. Если, следуя ван Кревельду, допустить, что война является целью, а не средством, игрой с наивысшими ставками, полностью раскрепощающей человека и дарующей ему личную свободу (с.325-329), то холодное оружие служит этому лучше всего.

Ближний бой – принимал ли он форму индивидуальных поединков или массовых битв – давал энергии максимальный выход, требовал от сражавшихся личной храбрости и мастерства. Так, в античности лук, поражавший на расстоянии и не позволявший проверить мужественность бойца, ценился гораздо меньше копья. Ликург, желая привить смелость своим спартанцам, запрещал им пользоваться луком. Именно мужество, проявляемое в ближнем бою, навсегда закрепит за холодным оружием дух аристократизма. В Средние века лук и праща, дешевые в изготовлении и доступные всем, будут считаться оружием бедняков, годящимся для спорта и охоты, но не достойным олицетворять высокий социальный статус воюющего (Кревельд ван, 2005, с.129-130).

Но для кочевников Центральной Азии лук и стрелы окажутся вполне достойным и незаменимым оружием. Соединившись с лошадью, оно породит воинственную культуру. Кочевники тысячелетиями будут одерживать верх над оседлыми земледельческими народами, избрав в качестве основной тактики внезапные набеги. При относительном паритете в вооружении, какой существовал в мире вплоть до Нового времени, лошадь даст использующим ее в бою очевидные преимущества: маневренность, скорость, мобильность и внезапность. Будучи способна воспроизводить себя, она обеспечит людей пищей и всем необходимым в длительных походах (Дмитриев, 1993, с.123).

Для воина-всадника лошадь служила своего рода высокой защищенной платформой, с которой он мог поражать численно превосходящих его пеших воинов (Diamond, 1999, р.76). Лошадь давала возможность покрывать большие расстояния, внезапно нападать и быстро скрываться. Конно-колесничное войско станет ударной частью армии, позволяющей с налета расстраивать пехотные формирования противника на поле боя. Запряженная в повозку, лошадь надолго превратится в главное средство военной логистики. Обозы, следовавшие за армиями, обеспечат им относительные надежность и автономию в поставках продовольствия, стратегического ресурса того времени.

На протяжении шести тысяч лет это универсальное животное будет исправно служить человеку не только в мирных, но и в ратных делах. Использование лошади изменит природу войны на Ближнем Востоке, в Средиземноморье и в Китае, и лошадь сыграет ключевую роль в успехах Гиксосов, Сасанидов, сумевших поддерживать на возделываемых землях значительную тяжелую кавалерию (McNeill, 1982, рр.19-20), и Моголов. Европейское средневековье мы не мыслим без рыцаря, а рыцаря – без лошади. В это время в Европе однозначно установилась эпоха лошади, причем конь теперь больше использовался на войне, чем на охоте (Ле Гофф, 2008, с.239). На заре Нового времени лошадь поможет европейцам завоевать другие континенты. Во многих городах мира фигура всадника украсит центральную площадь, напоминая о военных победах.

Так что лошади по праву могут именоваться танками и джипами древности (Diamond, 1999, р.91) и средневековья.

В войне ни одно животное не сыграло такой роли, какая выпала на долю лошади. При этом лошадь станет ярким олицетворением обществ Первой волны: органических, использующих живые источники энергии и мускульную силу, живущих в соответствии с сезонными циклами природы. Лошадь отразит потенциал и ограничения аграрных обществ, возможное и невозможное для них, их достижения и промахи в установлении контроля над своей окружающей средой.

Тогда как номадические и полуномадические народы использовали мобильность и полагались в основном на кавалерию, их противники делали больший упор на численность, пехоту и укрепления (Black, 2002, р.207). Укрепленные поселения появились почти одновременно с переходом к земледелию. Экстенсивное сельское хозяйство раннего периода требовало гомогенного распределения населения. Но конкуренция за плодородные, легко подающиеся обработке земли, с одной стороны, и угроза набегов с целью ограбления, с другой, стимулировали концентрацию населения, кластерные модели его расселения и возведение защитных укреплений. Концентрация населения и возведение ранних фортификационных сооружений впервые проявились в районах, где велись интенсивные войны.

Компактные обнесенные стеной поселки со временем превратились в неприступные города-крепости. Они концентрировали значительные материальные ресурсы, накопленные за многие годы упорного труда множества людей.

Поэтому крепости действовали как магнит, притягивая захватчиков. Несамодостаточность городов, когда те оказывались отрезаны от сельской местности, сделала осаду более эффективной, чем штурм. Историк-медиевист Филипп Контамин подчеркивает, что средневековая война обычно была чередой осад, многочисленных стычек и опустошений. Осады городов были едва ли не самым заметным эпизодом войны (Контамин, 2001, с.116-117).

Пехота стала представлять большую ударную силу с изобретением фаланги, а затем – манипулы. Сильной стороной таких подразделений была их способность действовать как одно целое, соединяя организованные усилия многих бойцов, слабой – малоподвижность. Кроме того, живая военная машина имела человеческое измерение. Она состояла из плоти и крови, а потому не могла превзойти биологические пределы человеческого организма. Живая сила нуждалась в восстановлении и пополнении. Она имела определенную скорость воспроизводства и ограниченную скорость перемещения. Затяжные военные кампании с их длительными лишениями утомляли, разлагали дисциплину, вели к упадку боевого духа. Особенно вдали от дома.

В обществах Первой волны войны носили эндемичный характер. С экологической точки зрения они представляли локальное перераспределение энергии. Древние империи можно считать первыми попытками глобализации человеческих отношений через войны завоевания. Но все эти образования имели предел экспансии, налагаемый соображениями безопасности их столиц (McNeill, 1982, р.8). Основу экономической жизни древних империй составляла передача продовольствия от многих людей немногочисленной элите, и эта передача не могла осуществляться слишком долго и на слишком обширных пространствах. Так что люди, населявшие подчас огромные территории древних империй, оставались экосистемными, а не биосферными людьми. Более успешными попытки имперского строительства окажутся уже в Новое время.

Тактика «выжженной земли», которая часто использовалась воюющими, имела целью лишить противника средств существования. Ее экологические последствия бывали гораздо менее серьезными, чем экономические. Общество, против которого она применялась, могло на годы утратить самое необходимое, испытывать тяжелейшие бедствия или даже погибнуть, но экосистемы восстанавливались. Иногда природа вследствие войны отвоевывала у культуры обжитые пространства. И тогда на месте деревень, с их аккуратными полями, вырастал лес. Наступление на леса всегда – но в Средние века особенно – считалось торжеством культуры над природой (Darby, 1956, рр.194-198, 207; Thomas, 1983, рр.194, 195). Война, в сочетании с голодом и эпидемиями, шедшими за ней по пятам, часто способствовала демографическому коллапсу, одичанию и попятному движению. В результате войн культура отступала.

2.3. Индустриализация войны Формирование национальных государств отмечено концентрацией власти в руках монарха, построением жестких иерархий и монополизацией права на применение насилия. Аналогичные процессы происходили и в отношении ресурсов. В феодальном обществе ресурсы были распылены. Невозможность сконцентрировать значительные ресурсы тормозила развитие средневековых обществ. Общества были небольшими и статичными.

Централизация власти привела к концентрации ресурсов. Монархи, обладающие абсолютной властью, стали распоряжаться значительными средствами и многими людьми, используя новые возможности для насильственного приращения ресурсной базы. Общества становятся сложными, открытыми, несамодостаточными и развивающимися. «Первым примером того, как обществу удалось поставить себе на службу тягу к расширению, ко всему иному, сменившую прежнее статическое и безмятежное отношение средневекового мира…» окажутся армии Нового времени (Зомбарт, 2008, с.283).

Война создавала экономическую основу будущего капитализма. Армия первой была выведена за те рамки, в которых удовлетворение спроса осуществлялось в частных хозяйствах и ремесленных мастерских. Массовые армии Нового времени породили массовый спрос. Им потребовалось большое количество единообразной продукции и крупные сложные товары, которые было невозможно производить по старинке. В создании армиями первого крупномасштабного массового спроса Зомбарт увидел один из наиболее важных моментов влияния милитаризма на капитализм (там же, с.323). Об этом же пишет и итальянский историк Карло Чиполла (Чиполла, 2007, с.17-18).

Национальное государство породило новую форму войны: тринитарную (Кревельд ван, 2005, с.98). Она закрепила разделение общества на правительство, армию и народ. Армия превратилась в инструмент власти, решавшей с ее помощью политические задачи. Военная деятельность стала не только профессиональной, но и высокоспециализированной, требовавшей предварительной муштры, четкой организации и больших расходов. Армии увеличились, но потери уменьшились. Население не участвовало непосредственно в боевых действиях. Обычно они происходили в отдалении от городов и деревень, а потому не нарушали течения мирной жизни. Участники сражений не преследовали цели уничтожения гражданского населения или его имущества.

Тринитарные войны – это войны по правилам, которые соблюдали все воюющие стороны. Боевые действия напоминали шахматные партии: выверенные, просчитанные, предсказуемые. Воины превращаются в солдат, обученных действовать слаженно, автоматически воспроизводя набор механических операций. Дифференциация руководящей и исполняющей функций и их иерерархизация станут общим организационным принципом Нового времени. Функция управления боевыми действиями отделяется от исполнения поставленных задач, что повышает эффективность войны.

Низведенные до количества, солдаты сражались на расстоянии. В таких сражениях личная храбрость, столь важная в индивидуальных поединках, уступила место четкой организации, сплоченности и автоматизму. На смену самообеспечению, когда каждый воин самостоятельно добывал необходимое вооружение и амуницию, приходит централизованное снабжение. Массовый спрос был порожден огнестрельным оружием. Так что профессиональные массовые армии обязаны своим существованием пороху (Rifkin, 1991, р.101).

Страны Западной Европы первыми обзавелись регулярными армиями.

Этому предшествовал демографический подъем. Наиболее важным единичным фактором быстрого роста население стало сокращение смертности от инфекционных болезней (McNeill, 1976, рр.240-258). Внесли свой вклад в возникновение дисбаланса между рождаемостью и смертностью и улучшившиеся условия питания, связанные с долгой чередой урожайных лет и распространением американских пищевых культур высокой продуктивности, особенно картофеля и кукурузы (McNeill, 1982, р.44; Fernandez-Armesto, 1995, р.365).

Быстрый рост населения, последовавший за несколькими веками его сокращения или стагнации, возвестил о вступлении Западной Европы в новый для человечества процесс демографического перехода. Дефицит свободных земель, перепроизводство аграрного населения и невозможность для этого «излишка»

вести прежний образ жизни сдвинули баланс между городом и деревней. Со второй половине XVIII в. городское население росло опережающими темпами.

Далеко не все вновь прибывшие из деревни смогли найти для себя городские профессии. Часть людей обращалась к хищническим видам деятельности, становясь ворами и грабителями, часть паразитировала на обществе, занимаясь бродяжничеством и попрошайничеством. Альтернативой становится служба в регулярной армии.

Ежегодный призыв, впервые примененный Наполеоном, оказался революционным инструментом. Он позволил рассеять проистекавшую от быстрого демографического роста социальную напряженность в густонаселенных частях Западной Европы, где не было возможности справиться с проблемой нарушенного равновесия просто расширением пашни (McNeill, 1982, рр.200-201). Если в прежние времена при дефиците людских ресурсов отправка сына в армию могла означать для крестьянской семьи экономическую катастрофу, то теперь она стала спасением. Основную массу рядовых солдат составили крестьянские сыновья.

Служба по призыву явилась, по сути, макропаразитической деятельностью, узаконенной правительством. В мирное время армия представляет концентрацию чистых потребителей (Зомбарт, 2008, с.390). В военное время она превращается в отрицательного производителя (Mumford, 1938, р.93), а солдаты оказываются исчерпаемым ресурсом. Для Франции времен наполеоновских войн ежегодный призыв становится скрытым способом экспортировать излишки молодых французов в чужие земли, где они кормились за счет местного населения или погибали.

Англия пошла иным путем. Островное положение позволило ей обратиться к успешной морской войне, не причинявшей ущерба производственной инфраструктуре государства. Миграция в колонии смягчила дисбаланс между ресурсами жизнеобеспечения и населением. Как и другие западноевропейские страны, Англия создала регулярные армию и флот и ввела ежегодную мобилизацию. Однако главным ее ответом на быстрый рост населения стало промышленное и коммерческое развитие.

Благодаря индустриализации и торговле Англии удалось повысить покупательную способность собственного населения, создать устойчивый внутренний спрос, расширить рынки, включив в них продукцию массового промышленного производства и колониальные товары. Все это работало на превращение страны в капиталистическую экономику. При этом локомотивом капиталистических перемен становится спрос на военную продукцию. По сути, правительственные расходы на военные цели задавали объем промышленного производства и ассортимент товаров. Правительственный спрос создал целые отрасли, в частности, чугунолитейную, определив последующие фазы индустриальной революции (McNeill, 1982, р.212).

Возросшая потребность в морских судах, артиллерии, ружьях и пушечных ядрах способствовала переходу от ручного ремесленного производства к промышленному. Но эта же сила уже в XV в. стала оказывать деформирующее воздействие на окружающую среду, потребляя биологические ресурсы со скоростью, существенно превышающей возможности их естественного возобновления. Кораблестроение, обеспечившее существенный сдвиг в балансе мировой военной силы, первым ощутило дефицит крупностволового леса, необходимого для изготовления цельных мачт (Darby, 1956, p.200-201). К XVI в. обширные пространства европейских лесов были вырублены на топливо для гигантских печей и на строительство военно-морских армад новых территориальных государств. Зомбарт назовет войну «губительницей европейских лесов» (с.476; см.

также: Чиполла, 2007, с.48-49). Переход на ископаемое топливо закрепит необратимость капиталистического способа производства и деградации природы.

Войны Нового времени отразили изменившийся подход человека ко времени и к пространству. Жизнь аграрного общества строилась в соответствии с природными циклами. Она то затухала, то разгоралась вновь в зависимости от смены времен года. Очень долго смена времен года определяла и ход войны, которая знала свои «мертвые сезоны». «По мере приближения к Новому времени пробелы в военном календаре европейских стран уничтожались» (Ле Гофф, 2008, с.240).

Индустриальное общество перейдет на часовое время – конвейерное, бесперебойное и линейное по своей сути. Став внесезонной деятельностью, война интенсифицируется. В жизнь общества войдет идея ускорения, прежде ему чуждая. Армия будет стремиться перевооружаться и действовать быстрее и быстрее, чтобы опередить врага. В то же время ускорение войны можно рассматривать как окончательную победу технологической скорости над органической скоростью метаболитических процессов, победу смерти над жизнью (цит. по Gray, 1997, р.171).

Междоусобные войны велись феодалами за землю. В ходе этих войн происходило локальное перераспределение главного богатства аграрного общества, представлявшего одновременно средство производства и неисчерпаемый ресурс. Война могла отчуждать крестьян от земли, земля могла пустовать, но войны не могли уничтожить ее способность производить урожай. Индустриальное общество связало себя с исчерпаемыми ресурсами. Его благополучие и сама возможность существования оказались обусловлены необходимостью постоянно искать новые источники сырья и рынки сбыта.

Новое время придало войне новое измерение: войны стали экстенсивными.

Оно выработало и новую форму войны – наступательную. С ней оказались возможны широкомасштабные завоевания. Войны индустриальной эпохи – это войны за контроль над новыми ресурсами и рынками сбыта. Они неизбежно связаны с территориальной экспансией, приватизацией сухопутных пространств, а затем и других сред. В начале XVI в. мир все еще оставался разделенным на несколько главных военных империй, политическое и военное взаимодействие между которыми было крайне ограниченным. Однако постепенно происходит расширение масштаба боевых действий и пространства войны.

Принимая глобальные масштабы, война начинает играть важнейшую роль в процессе глобализации человеческих отношений (Хелд и др., 2004, с.102).

В индустриальную эпоху сложилась новая социальная система, принявшая основанный на росте способ производства и машинные технологии. Порожденное ею массовое производство потребовало единообразия. Сначала принцип унификации прижился в армии. Единообразие предметов, производимых новым промышленным способом, напрямую следовало из основополагающей идеи нового войскового подразделения, чьей целью являлись массовые действия. Благодаря внедрению в производство принципа массовости и унификации «в мир проник новый образ мыслей и поведения, обладавший культуротворческой силой» (Зомбарт, 2008, с.338, 336).

Война косвенным образом способствовала распространению новой системы ценностей. На смену христианским ценностям, которыми жила средневековая Европа, придут светские ценности, выражающие протестантскую этику. В этой новой системе ценностей человек утратит свое божественное происхождение. Отныне для подавляющего большинства пожизненным предназначением станет изнуряющий монотонный труд. В отношении к человеку, равно как и в отношении к природе, возобладает инструментальный подход. Причем превращение человека в деталь механизма – прежде всего военного механизма – предшествовало формированию инструментального подхода к природе.

Машинную работу могли выполнять только машины или человеческие автоматы. «[…] европейский прогресс в производстве орудий сопровождался аналогичным прогрессом в формировании человека войны» (Чиполла, 2007, с.60). На плацу и в казарме будет сформирован частный человек – человек дела и долга. Он вытеснит прежнего естественного человека инстинктов, который окажется неспособен во всей полноте развернуть экономическую систему капитализма. Человек новой машинной культуры утратит индивидуальность и превратится в средство производства, а на полях сражений – в инструмент разрушения. На войне эффективность действий возрастала пропорционально тому, насколько каждый отдельный солдат был низведен до единицы силы и натренирован быть автоматом (Mumford, 1938, р.84). Солдаты окажутся взаимозаменяемыми винтиками в военной машине, исчерпаемым ресурсом, для которого важно лишь его количество и доступность. Та же участь постигнет рабочих на фабрике.

Сознание Нового времени лишило природу ее целостности и расчленило на части, удобные для использования и эксплуатации. Десакрализованная природа превратилась в «золотую жилу». Эксплуатация и поглощение природных богатств для европейцев того времени стали синонимами прогресса. Новое отношение к живым существам и ресурсам планеты, не встречавшееся прежде ни в одной человеческой культуре, выразил не кто иной, как Карл Клаузевиц, «философ в военной форме» (Клаузевиц, 1994).

Идея непрерывной войны против природы впервые явилась миру благодаря Френсису Бэкону. Теперь человек вел эти войны сознательно, расчетливо, подчиняя и завоевывая природу дистанционными методами. Войны против природы, как и войны против других людей, носили наступательный характер.

За всем этим стояло растущее презрение к жизни, а типичные органы палеоиндустриального общества – рудник, арсенал, фабрика – служили смерти (Mumford, 1938, рр.85, 195).

В Новое время война перестала быть продолжением правосудия и стала продолжением политики. Начиная с Вестфальского мира, войны вели правительства, но инструментом силового решения политических вопросов оставалась армия, а не народ. С изменением характера социальной системы изменились цели и характер войны. Индустриализация сделала количественный рост непрерывным. Для расширения производства требовались все новые ресурсы.

Война создавала возможность расширения ресурсной базы. Но она потребовала от обществ мобилизации всех сил и средств (по материалоемкости и ресурсопотреблению боевой техники и вооружения см.: Мамин, 2011, Гл.3). В индустриальных обществах всю экономику можно было заставить работать на войну, а страну превратить в подобие гигантской армии. Наступила эпоха тотальных войн.

Цель тотальных войн заключалась в уничтожении всей инфраструктуры противника и его живой силы, включая гражданское население. Радикальное изменение статуса гражданского населения окажется индикатором крупных исторических процессов, денатурировавших планету и низведших человека до инструмента производства (Rifkin, 1991, р.115). И разрушения.

Массовое уничтожение, дополнившее массовое производство и массовое потребление, становится стержневым принципом войн этого времени (Тоффлер, Тоффлер, 2005, с.69). Идея массового уничтожения была доведена до своего логического конца сначала в конвейерах смерти, примененных фашистами, а затем – в изобретении и использовании атомного оружия. Две мировые войны оказались глобальными по масштабу и тотальными по характеру. Если в своей более ранней агональной форме война была элементом культуры, то теперь, став вероломной и беспрецедентно жестокой, она утратила и свое место как элемент культуры (Хёйзинга, 1992, с.237).

Технологическое измерение войн в биосферных обществах демонстрирует сложную и медленную эволюцию видов вооружения. Оружие прошло путь от несовершенных аркебуз и мушкетов, лишь наметивших перевес тех, кто ими обладал, над теми, кто их не имел, до химического оружия и атомной бомбы – оружия тотальной войны, обладающего гомицидным, биоцидным и экоцидным потенциалом. Но весь этот разнородный арсенал объединяет общее свойство:

обретение человеком способности распоряжаться энергией, многократно превосходящей его физическую силу.

Оружие в «доогнестрельных» своих формах служило продолжением органов человеческого тела. Приводимое в действие мускульной силой человека, оно было своего рода множителем его физической силы. Человек обладал автономией, холодное оружие – нет. Само по себе оно не могло создать существенного перевеса в сражениях. Появление огнестрельного оружия ознаменовало движение в сторону относительной автономии оружия. Человек постепенно превращался из того, кто им владеет и управляет, в того, кто является его дополнением, кто приставлен к оружию и кто его обслуживает. Наличие огнестрельного оружия опрокинуло прежний паритет сил, так что параллельно началось движение к асимметрии войн.

Создание горючих смесей, прежде всего пороха, революционизировало военное дело. Теперь пиротехнологические процессы использовались не только при производстве оружия, но и в самом оружии, радикально изменив принцип его действия. Порох позволил использовать энергию, получаемую химическим путем, так что пушки можно считать первым двигателем внутреннего сгорания (Блэк, 2009, с.90). Поражающая сила и дальнобойность огнестрельного оружия и масштабы производимого им разрушения сделали возможной новую форму войны: наступательную. Но только в Европе.

При всей значимости пороха, не следует переоценивать роль огнестрельного оружия в европейских военных успехах. Порох был изобретен в Китае, но не нашел там широкого применения. Поначалу он использовали в горном деле, а не в военном. Первое огнестрельное оружие было несовершенным, сложным в обращении и часто травмировавшим того, кто стрелял, словом, – малоэффективным. Вплотную приблизиться к идеальной пропорции компонентов пороха удалось только к концу XV в. (Контамин, 2001, с.214). «Пороховой революции», скорее всего, не было, а изменения носили кумулятивный характер. При разнице в вооружении, не было как таковых и «пороховых империй» (McNeill, 1990). Потенциал огнестрельного оружия проявился лишь тогда, когда оно достигло определенной стадии в своей эволюции. По-видимому, первостепенное значение имело не превосходство европейского «железа», а особенности европейского «софта».

Ссылки на превосходство европейского «софта» можно найти у многих авторов (см. например, Буровский, 2002, с.149; Кёнигсбергер, 2001, с.29-30;

Black, 2002, p.213; 2003, pp.16, 51; Crosby, 1999; Hanson, 2001, p.21). На Западе качественная модель реальности, эмоциональная и произвольная, рано уступила место количественной модели, упорядоченной и договорной. Мир, окружавший человека, превратился в количество, легко поддающееся делению на единообразные части, которые можно было сочетать и учитывать. Квантификация реальности способствовала формированию «метрических обществ», сделавших ставку на прикладные науки. Изменения в менталитете позволили людям Запада достичь технологических успехов и обрести решающие умения в администрировании, коммерции, индустрии и военном деле. Прикладной капитализм, наука и рационализм Запада объясняют, почему именно здесь стали впервые широко использовать новые виды оружия (Кревельд ван, 2005, с.63).

Тем не менее, средневековая Европа оказала немалое сопротивление принятию огнестрельного оружия. Появившись в XIV в., оно получило полное признание лишь спустя два столетья. Сопротивление объясняется тем, что огнестрельное оружие уравнивало в возможностях рыцаря и простолюдина и тем самым опрокидывало весь социальный порядок, существовавший веками и разделявший общество на тех, кто ездили и не ездили верхом. Главной же причиной неприязни была новизна оружия. «Новое оружие … как только появлялось … всегда понуждало пересматривать представления о том, как следует вести войну и, более того, о войне как таковой» (там же, с.133). Нам видится еще одна причина неприязни к огнестрельному оружию и сопротивления его применению: оно возвещало скорую замену органической цивилизации безжалостной машинной, враждебной природе человека.

С изобретением пороха в производстве оружия и боеприпасов возобладают линейные технологии. Они станут основополагающими при индустриальном способе производства. В отличие от камней, стрел, копий и кинжалов горючие и взрывчатые смеси невозможно использовать многократно. Порох не может быть рециклизован, поэтому он, как и сырье, из которого он произведен, характеризуется исчерпаемостью. Расход боеприпасов в сражениях будет возрастать в геометрической прогрессии, так что своевременная их доставка станет одной из главных проблем при ведении боевых действий. В геометрической прогрессии станут возрастать разрушительные последствия войны и количество отходов, образующихся на полях сражений.

Нарастание деструктивных тенденций было обусловлено масштабами действия и глубиной воздействия огнестрельного оружия. Новые средства транспорта – прежде всего железные дороги – распахнули обширные внутренние пространства для эксплуатации, ведения боевых действий и деградации. Экосистемы, на месте которых велись боевые действия с применением артиллерии, восстанавливались медленно и не всегда возвращались к первоначальному состоянию.

Огнестрельное оружие реализовало организационные принципы индустриального общества: концентрация и централизация, массовое машинное производство, стандартизация, специализация производственных функций. Оно стало первым оружием массового поражения, когда воюющие стороны стало интересовать массовое уничтожение живой силы противника.

К оружию массового поражения относится и химическое оружие. Его использование против живой силы и имущества противника представляет древнюю практику. Серный дождь и огонь погубили библейские Содом и Гоморру.

Римляне в ходе Пунических войн посыпали солью поля Карфагена, ведя, по сути, экологическую войну. Отравляющие газы, применявшиеся с незапамятных времен, были использованы Германией на полях сражений Первой мировой войны. Они показали себя эффективным оружием, выводя из строя большое количество солдат. Американцы планировали использовать дефолианты на посевах риса в Японии и использовали их во Вьетнаме, лишая противника маскировки и укрытия (Lanier-Graham, 1993, p.95).

Синтетические химические соединения открыли возможности массового производства химического оружия и пополнили его ассортимент. Однако химическое оружие никогда не применялось широко из-за неизбирательности действия и невозможности контролировать последствия его применения. Химическую войну нельзя выиграть. Многие синтетические соединения устойчивы. Они надолго остаются в окружающей среде, накапливаясь в тканях растений и животных и достигая опасных концентраций в конечных звеньях пищевых цепей. Это в первую очередь относится к инсектицидам и гербицидам, ставшим мирной продукцией военных предприятий, производивших выпуск компонентов химического оружия (Карсон, 1965, с.16).

Производство химического оружия внесло весомый вклад в развитие технологий двойного назначения. Но, в силу своих характеристик, оно принадлежит индустриальной эпохе и не подходит для войн Третьей волны, сделавших ставку на высокоточное оружие нелетального действия. Вместе с тем химическое оружие остается чрезвычайно привлекательным для террористов.

Решающим фактором в эволюции войны стало создание атомного оружия и средств его доставки (Кревельд ван, 2005, с.11; Тюшкевич, 1986, с.7). Атомное оружие открыло эпоху дистанционных и бесконтактных войн (Слипченко, 2004, с.39). С его созданием воздействие человека на вещество вышло на качественно новый – субмолекулярный – уровень. Разрушительные возможности нового оружия перевели количество в качество и сделали второстепенным соотношение людских сил и обычных видов вооружения. Неважными стали время и пространство. Они попросту исчезли, перестав быть критическими факторами ведения боевых действий. У тех, кто обзавелся атомным оружием, появилась возможность вести войну дистанционно, получить почти мгновенный результат и действовать скрытно. Вместе с тем атомное оружие навсегда изменило параметры смертности (Gray, 1997, р.128).

Гомицидный потенциал атомного оружие приравнял развязывание атомной войны к «коллективному самоубийству». Поскольку в такой войне не может быть победителей, модель затраты/выгоды, всегда срабатывавшая и сулившая тем, кто затевал войну, определенные дивиденды, не срабатывает. Более того, она оказывается бессмысленной. А сценарий «ядерной зимы», описывающий экологические последствия применения атомного оружия, не оставляет шансов выжившим на нормальное восстановление экосистем, привычную экономическую деятельность и высокое качество жизни.

Атомное оружие появилось как продукт широких программ по изучению радиоактивности (Boyden, 1987, р.190). Его разработка превратилась в конкуренцию между сверхдержавами в области научных знаний и их практического приложения. Параллельный поиск наиболее эффективного массового производства и массового уничтожения был доведен до крайности в создании ядерного реактора и атомной бомбы. Наряду с компьютерами атомная бомба ознаменовала особое технологическое качество Второй мировой войны. Но, будучи сверхлетальным оружием неизбирательного действия, она стала окончательным военным выражением индустриальной цивилизации (Тоффлер, Тоффлер, 2005, с.283).

Громадная разрушительная сила атомного оружия почти с самого начала сделала его оружием сдерживания, имеющим скорее политический вес. Однако двойственность, царящая в умах политиков и военных стратегов, проявляющих вынужденную осмотрительность и одновременно разрабатывающих сценарии атомной войны, не дает уверенности в невозможности его применения. Кроме того, атомное оружие распространяется, и это – одна из составляющих медленного, но неминуемого рассеивания силы в полицивилизованном мире (Хантингтон, 2003, с.297). Стихийность этого процесса размыла границы некогда элитарного «ядерного клуба». Универсальным «уравнителем» пытаются обзавестись нестабильные политические режимы и экстремистские организации. От них, а не от национальных государств, возникает главная атомная проблема будущего (Тоффлер, Тоффлер, 2005, с.291).

Нам представляется, что в разработке и испытаниях атомного оружия и в риторике вокруг его использования отчетливо прослеживаются психосоциальные аспекты. Люди всегда охотно разрабатывали те технологии, которые могли существенно увеличить их могущество и власть над природой и над другими людьми. Технология расщепления атома наделила человека – существо, физически слабое и беззащитное, – практически безграничной властью. Ощущение божественного могущества отмечали те, кому довелось присутствовать при первых испытаниях атомной бомбы (см., например, Блэк, 2009, с.287). В этой драме, представившейся очевидцам первым днем Творения, творцами были люди.

Разрушительная сила атомного оружия маскируется людьми, причастными к его созданию и потенциальному использованию, риторикой созидания. Оружие, способное вызвать гибель всего живого, родилось в творческом акте, и мотив творчества выступает на передний план. Первым атомным бомбам были даны ласковые «детские» прозвища, уменьшающие в глазах создателей и политиков смертоносный потенциал их детища. Поскольку война всегда вызывала мускулинные ассоциации, в атомном оружии можно усмотреть попытку мужчин подтвердить свою власть над женщинами, а на глубинном уровне – торжество смерти над жизнью (Gray, 1997, рр.102-103).

Война, в отличие от эволюции, – это всегда игра на победу. Превосходство над противником исчислялось количеством оружия. На протяжении почти всей человеческой истории больше означало лучше. Люди чувствовали себя в большей безопасности, когда имели больше оружия. Потребность обезопасить себя и ослабить противников во все времена подстегивала гонку вооружений. Но атомное оружие качественно отличается от традиционных форм вооружения.

Наращивание ядерного потенциала любой из сторон означает меньшую безопасность для всех.

Атомное оружие не воздействует на наши органы чувств, а потому лишено для нас психологической реальности. Параметры его разрушительной силы – температура, мощность и яркость взрыва, характер поражения живой материи – превосходят нашу способность представлять масштабы опасности. Случись применить атомное оружие, и отдающие приказ могут не осознавать в полной мере, что творят, а исполнители – не понимать и не нести ответственности за свои действия. Кроме того, мы живем с атомным оружием довольно долго. Оно давно не использовалось напрямую против людей. Мы успели к нему привыкнуть и почти забыли о нем.

Эйнштейн писал, что расщепление атома изменило все, кроме нашего мышления. Проблемы с атомным оружием, это проблемы не только «железа», но и человеческого «софта». Они являются следствием разрыва между культурной и биологической эволюцией, между нашей технологической продвинутостью и «неандертальской ментальностью» (Barash, 1987, рр.189-190).

2.4. Войны настоящего и будущего Последствия атомных бомбардировок и противостояние сверхдержав времен холодной войны положили начало формированию новой социовоенной стратегии. Она преследовала цель сделать войну в некоторой степени приемлемой для общества. Это происходило в условиях, когда атомная технология, несущая угрозу планетарного холокоста, оказала парадоксальное сдерживающее влияние, отменив широкомасштабную глобальную войну между военными сверхдержавами (Castells, 1997, р.454). В дальнейшем драматические прорывы в военных технологиях обеспечили необходимые инструменты для реализации новой стратегии.

Технология конвергировала с давлением со стороны гражданских обществ.

Алжирская, Вьетнамская и Афганская войны породили широкий протест, в котором общество выступало против правительств, жертвовавших своими гражданами ради малопонятных интересов, отстаиваемых вдали от родины. В демократических технологически продвинутых странах вызрело неприятие военных действий. Сложилась психологическая ситуация, когда прибегать к оружию в межгосударственных отношениях стало неприлично, а пацифизм превратился почти в официальную идеологию (Храмчихин, 2010, с.7).

Неприятие смерти вызвано глубокими изменениями в массовом сознании.

Во многих странах успело вырасти несколько поколений, не знавших войны. Ее исчезновение из жизненного цикла человека уже оказало серьезное влияние на культуру и на поведение. Понятия жизни и смерти теперь существуют отдельно. И если военные поколения принимали смерть, то послевоенные бросают ей вызов. Этот факт представляет фундаментальную прерывистость в историческом опыте человечества (Castells, 1997, р.459).

В развитых обществах рост протестных настроений совпал с серьезными демографическими изменениями. Война всегда была делом молодых, а все милитаристские общества ценили многочисленное население. В то время как в Материалы этого параграфа частично опубликованы в журнале «Военная мысль». 2011. N 2. С. 3-12.

бедных странах население растет и молодеет, Запад переживает геронтологический дрейф. Стареющие «общества Джоан и Дарби» становятся более миролюбивыми. Одновременно в них нарастает половая диспропорция. Значительную часть населения в недалеком будущем составят пожилые женщины (Фукуяма, 2004, с.95).

Вероятность войны снижается также благодаря феминизации, охватившей развитые общества. Нам представляется, что феминизация в малой степени связана с увеличением доли женщин. Переход обществ к постиндустриальной экономике сделал наиболее ценным качеством обладание знаниями. В своей мускулинной ипостаси, ассоциирующейся с войной, мужчина утратил социальную значимость. В создании богатства грубая физическая сила и капитал уступают место знаниям. При этом богатство, создаваемое в экономиках Третьей волны, имеет не только денежное, но и «человеческое» измерение. Любой человек, независимо от пола, становится носителем уникальных знаний и опыта. Профессиональные умения и творческие способности индивидуумов повышают ценность каждой человеческой жизни и делают войну, направленную на уничтожение людей, контркультурной.

Вместе с тем пацифистские настроения и тенденции, преобладающие в развитых демократиях, не сделали войну невозможной. Ее вероятность остается высокой во многих регионах мира. В бедных странах стихийный протест, порожденный ростом населения, его омоложением и обнищанием, принимает агрессивные формы. Людские «излишки» выплескиваются за пределы своих стран, так что зоны мира в глобализующемся мире невозможно отгородить от территорий конфликта. Военными конфликтами сопровождается и утверждение цивилизации новой волны (Тоффлер, Тоффлер, 2005, с.46).

Формы войны и способ ее ведения определяются формами богатства и способом его создания. Война Третьей волны имеет много общих свойств с передовой экономикой (там же, с.113). Во главу военной мощи ставится знание в различных его формах. Противника можно одолеть, оторвав его от линий коммуникации, выведя из строя средства командования и управления. Манипулирование информацией и разведданными в современных войнах обретает решающее значение, обеспечивая успех одних и поражение других.

Третья волна имеет тенденцию к горизонтальным организациям и к созданию сетевых структур (Тоффлер, Тоффлер, 2008, с.40). В этих условиях основной формой военных действий могут стать сетецентрические войны. Разнородные сети, сведенные в единое информационно-коммуникационное пространство, функционирующее в реальном времени, нацеливают войну на достижение информационного превосходства над противником, а значит, на его опережение на всех этапах подготовки и ведения боевых действий. Сетецентрические войны не являются новым типом войны, но представляют собой новый подход к ее организации и ведению (Попов, 2010, с.2; Черненко, 2010).

Новым типом войны могут стать экологические войны (Военная энциклопедия, 2004, Т.8, с.485-486; Безверхий, Беркут, 2010, с.59). Перспективу их ведения открывают новые виды оружия, уже находящегося в распоряжении ряда стран и того, что может появиться в ближайшем и среднесрочном будущем. В первую очередь это касается геофизического оружия вообще и его биологических разновидностей в частности. Некоторые характеристики геофизического оружия – непропорционально высокий эффект, возможность быстрого развертывания и скрытного применения – делают экологические войны чрезвычайно опасными. Экологическая война может необратимо менять в масштабах от локального до глобального компоненты и характеристики среды обитания, набор видов, составляющих живое население экосистем, отношения между организмами.

Постиндустриальная экономика – глобальная и децентрализованная – меняет баланс сил в пользу негосударственных организаций. Национальное государство теряет монополию на применение силы. Надгосударственные структуры стараются отобрать у него власть и поднять ее на уровень выше. Они располагают собственными войсками, выполняющими миротворческие миссии в горячих точках планеты и поддерживающими правопорядок в местах бедствий и катастроф. С другой стороны, субгосударственные образования сепаратистского толка стремятся перекроить карту мира в соответствии с этническими, религиозными и иными границами. Но при этом они опускают власть на уровень ниже (Тоффлер, Тоффлер, 2005, с.304). В результате двойных перемен, происходящих в современном мире, власть распыляется и распределяется по многим негосударственным структурам.

На характер современных войн влияет и асимметрия стран в их отношении к власти, богатству и технологии. Сама она обусловлена громадными диспропорциями в уровне экономического развития. В сегодняшнем мире формируется новая структура власти, порождающая мир, разделенный на три конкурирующих цивилизации. Разделение натрое создает контекст, в котором отныне будут вестись все войны (там же, с.56). Разнородность войн в таком контексте существенно возрастает.

Конец индустриализма ведет к сокращению крупномасштабных межгосударственных войн с применением обычных вооружений. С другой стороны, разнообразие вызовов и угроз порождает разнообразие ответов: войны диверсифицируются. Они становятся региональными, распыленными и многочисленными. Возникает угроза роста числа нишных, или малых войн. Они ведутся против негосударственных организаций или между ними. В таких войнах участвуют мобильные малочисленные группировки, не всегда представляющие вооруженные силы какой-либо страны. Подобные конфликты низкой интенсивности являются наиболее «заразной» формой войны. Они быстро становятся первоклассным экспортным товаром развивающихся стран, которым больше нечего продавать (Кревельд ван, 2005, с.290).

Одной из разновидностей конфликтов низкой интенсивности является терроризм (Требин, 2005, с.52, 223). Современные авторы относят терроризм к асимметричным войнам (см., например, Слипченко, 2004, с.58-71). Он отличается от настоящей войны, в которой все участники готовы жертвовать жизнью.

Терроризм не преследует завоевательных или каких-либо иных целей, свойственных настоящей войне. Скорее, он представляет собой квазивойну, характеризующуюся насилием, не имеющим четкого адресата. Террористов трудно остановить или победить, потому что это – противник без общества. Затрудняет борьбу и распыленная деятельность террористических организаций, не вписывающаяся в правовое поле, а текучая структура роднит их с племенными обществами.

Большинство террористических организаций вербуют сторонников из экономически неблагополучных слоев мирового населения. Однако терроризм нельзя назвать бунтом бедных против богатых. Главная цель террористических организаций – заявить о своих требованиях публично, обратить на себя внимание. Действия полевых командиров и боевиков направлены на дестабилизацию обстановки в регионах. С распространением терроризма государствам все труднее оставлять за собой привилегию на применение силы. Так что, с этой точки зрения, терроризм – явление постиндустриализма, в полной мере проявляющееся в глобализованном мире. Потенциальные возможности использования «глобальными гладиаторами» запрещенного оружия создают опасность серьезного ущерба окружающей среде и людям.

Современные войны утрачивают свои прежние функции и обретают новые.

Перестав быть средством решения территориальных споров или расширения ресурсной базы, война становится средством поддержания мира. Миротворческие силы, принадлежащие надгосударственным структурам, привлекаются в качестве нейтральной стороны для поддержания правопорядка в горячих точках планеты. Роль армии расширяется, включая в себя виды деятельности, положительно влияющие на окружающую среду, такие как оказание помощи при стихийных бедствиях (Little, Cocklin, 2007, p.447).

Изменились пространственные и временные характеристики современных войн. Космос добавил войне новое измерение, расширив ее пространство. Помимо наземных, морских и воздушных боев теперь можно вести бои из космоса или использовать космос в военных целях. Такую возможность дают ракеты и спутники, позволяя наносить удары по всей территории противника одновременно, координируя действия. Однако космос едва ли станет полем военных сражений. Войны будущего будут вести люди на Земле, а не роботы в космосе (Кревельд ван, 2005, с.317).

Вместе с тем обычным местом ведения войны станут сложные природные и искусственные среды и киберпространство. В городской среде, где воюющие стороны смогут легко сливаться с мирным населением, у войск будет больше общего с полицейскими, а военная тактика будет напоминать партизанскую войну. В сетецентрических войнах решающие сражения развернутся в информационной, а не в физической сфере. Главным действующим лицом на поле боя в недалеком будущем может стать оператор компьютера, дистанционно управляющий «умными» машинами (Попов, 2010, с.2).

Современные «железо» и «софт» сделали возможным многое из того, к чему мы успели привыкнуть в повседневной жизни, но они же поставили общество в крайнюю зависимость от компьютерных сетей. Одной из самых привлекательных целей кибератак является зашифрованная информация, передаваемая по открытым каналам связи. Квантовый компьютер, создание которого обсуждается как реальная задача недалекого будущего, будет работать как миллиарды процессоров, одновременно выполняющих вычисления. Он может оказаться орудием не созидания, а разрушения, бомбой двадцать первого века (http://www.gzt.ru/topnews/education/-kvantovyi-kompjyuter-super-mozg-bombaxxi-veka-ili-/314837.html). Попав в руки беспринципного хакера или умного террориста, такой компьютер позволил бы своему обладателю с легкостью взламывать все без исключения коды, получая беспрепятственный и практически мгновенный доступ к любым сетям, обеспечивающим функционирование и безопасность всякого рода организаций и социальных структур, вплоть до уровня государств.

Постепенный отход от геополитики смещает акцент войны с пространства на время. Как экономика масштаба сменяется экономикой скорости, так и продолжительная война уступает место короткой, даже молниеносной, войне. Новая темпоральность молниеносных войн индуцирована информационными технологиями, действующими в наносекундном режиме. Скорость, синхронность и одновременность становятся решающими факторами, определяющими успех военных операций. Управление войсками уже осуществляется в реальном времени. Такие возможности открылись благодаря компьютерам, телекоммуникации и спутниковой связи.

В мире знания и информации, где успех определяется нематериальными факторами, численность не играет важной роли. Умное оружие увеличивает эффективность каждого солдата, позволяя уменьшить их число. Современная армия перестает быть массовой и становится высокопрофессиональной. Всеобщий призыв, свойственный индустриальным обществам, уходит в прошлое.

Демассификация армии сопровождается высоким уровнем профессиональной подготовки. Малочисленная, маневренная, «умная» армия оказывается универсальной, способной переключаться от конфликта одного рода на конфликт другого рода, решать как военные, так и мирные задачи. Небольшие армии экономят ресурсы и достигают высокого результата избирательными и высокоточными действиями, а уход от массового производства сопровождается уходом от массовых разрушений.

Совершенствование техники повышает роль человеческого фактора, делая его решающим. Солдат перестает быть послушным винтиком, натренированным на выполнение ограниченных операций. Он становится незаменимым. От солдата требуется способность управляться со сложной техникой и готовность самостоятельно принимать решения и действовать в неординарных ситуациях.

Универсальный солдат превращается в самого востребованного профессионала, не только военного, но и гражданского (Беляков, 2009, с.3).

Технологии и доктрины «несмертельной войны» предполагают минимизацию людских потерь. Широкий спектр оружия нелетального действия – от компьютерных вирусов до успокоительных средств – направлен против аппаратуры и программного обеспечения противника, его организационного и логистического потенциала, а не против живой силы. Везде, где возможно, люди исключаются из боевых операций и заменяются на роботов (Grаy, 1997, р.175).

Робототехника, как и атомное оружие, является продуктом технологий двойного назначения. Ее развитие обусловлено рядом долгосрочных факторов, включая автоматизацию деятельности и увеличение стоимости профессионального труда. В условиях, когда поля сражений могут оказаться слишком опасными для людей, а общественное мнение изменило отношение к «приемлемому» уровню потерь, военные роботы успешно заменяют человека. Технологии двойного назначения предполагают легкую переориентацию промышленных роботов на выполнение военных операций, и наоборот.

Области применения военных роботов непрерывно расширяются. Военные роботы могут использоваться для разведки и сбора информации, для координации действий разных родов войск и подразделений, для ремонта оборудования и оборонительных сооружений и для вывода из строя техники противника. Они незаменимы при разминировании и дегазации зараженных территорий (Shaker, Wise, 1988).

Современные военные роботы представляют собой оружие «с человеком у руля». Работу делают они, но решения принимают люди. Роботы-оружие не могут адаптироваться к окружающей среде и действуют только в ограниченных условиях, выполняя узкие специализированные задачи. По сути, это – манипуляторы с дистанционным управлением. Применение военных роботов и роботизированного оружия согласуется с принципами ведения современной войны, но ставит серьезный вопрос их возможной автономии. Кроме того военные роботы могут оказаться идеальными террористами.

Автономные роботы, создание которых реально в среднесрочном будущем, решают задачу адаптации к окружающей среде. Такие роботы смогут самостоятельно вести сражения, поскольку им будет передана способность воспринимать и интерпретировать данные и принимать решения. Боевые роботы не только заменили бы солдат на поле боя, но и взяли бы на себя функции командования и управления. Независимое поведение уже сегодня свойственно многим компонентам оружия и робототехники. Но оно, в сочетании с возможностью самовоспроизводства искусственной жизни, может дать нам вышедшую из под контроля войну.

Помимо возможности неконтролируемой войны автономные роботы ставят вопрос о перспективах создания других форм рукотворной жизни. В классификации искусственных посредников, предложенной Флориди (Floridi, 1999, р.209), наиболее естественным типом, по природе своей ближе всего стоящим к человеку, является семейство андроидов. За ними следуют киборги. Но в ряду технологической осуществимости их, как нам представляется, следует поставить после роботов и киборгов. Киборги, или кибернетические организмы, подтверждают свою технологическую осуществимость в успешных экспериментах по вживлению искусственных органов чувств людям или систем внешнего управления животным. НАСА доказывает потенциальные преимущества «изменения, замещения и приращения организмов астронавтов экзогенными компонентами, чтобы сделать жизнь в космосе более удобной» (там же). В военной сфере киборги могли бы стать суперсолдатами, усиливая бойцовские качества обычных людей.

Андроиды пока принадлежат области научной фантастики. Однако успехи в области генной инженерии и компьютерных наук дают надежду на практическую осуществимость биохимической имитации человека. Цепочка роботы – киборги – андроиды отражает общую траекторию современного развития от механического, создаваемого каждый раз заново, к биологическому, способному воспроизводить себя самостоятельно.

Появление гибридных систем, сочетающих в разных вариациях и пропорциях «живых существ, механические устройства, дискурсивные коды и людей», обусловлено развитием современной науки, являющейся гетерогенной (или гибридной) культурной практикой (Whatmore, 1999). Гибридные системы образуют континуум, в котором грань между естественным и искусственным, живым и неживым оказывается размыта. Искусственное перестает восприниматься как неживое, чего нет в природе. Теперь оно становится рукотворным живым, не существовавшим в природе до творческого акта человека (McKibben, 1999, р.150). Прежняя экологическая классификация, разделявшая квазиприродную среду, в которой природа корректировалась лишь путем селекции, и артеприродную среду, или мир вещей (Реймерс, 1994, с.285-288; Новожилова, 1998b, с.66), оказывается недостаточной.

Со временем отношения между роботами, киборгами, андроидами и людьми могут создать серьезные проблемы. На сегодняшний день наибольшую угрозу представляют генетически модифицированные организмы. Многие из них способны стать эффективным биологическим оружием.

Биологическое оружие составляет особый класс инструментов войны. Оно порождено эпохой биологии, сменяющей эпоху физики и химии с ее устаревающим арсеналом. Специфика биологического оружия обусловлена биомолекулярным единообразием всех живых существ и их способностью к самовоспроизводству. Все прежние формы оружия, создаваемого человеком из материалов неживой природы, характеризовались исчерпаемостью. Одни виды оружия служили дольше других, но каждый раз его приходилось производить заново. Способность живых организмов к самовоспроизводству делает биологическое оружие неисчерпаемым. Однажды возникшее или созданное, оно способно поддерживать себя в окружающей среде неопределенно долго, а его «демонтаж» может представлять невыполнимую задачу.

Биологическое оружие использовалось человеком еще в древности, иногда целенаправленно, но обычно – случайно. В Библии упоминаются события, похожие на биологическую войну. Так, Бог, среди десяти казней египетских, насылает на египтян саранчу (Исход: 10:4-15). Не убивая людей, такое оружие оказывало косвенное действие. Оно уничтожало посевы и сады, подрывая основы существования аграрного общества. Гораздо чаще биологическим оружием служили микроорганизмы. Оказывая прямое действие, они вызывали эпидемии и массовую гибель населения.

Однако микроорганизмы долгое время представляли собой обоюдоострое оружие. Люди создали его ненамеренно и очень давно, доместицировав животных и концентрируясь в многолюдных поселениях. Поначалу эпидемии действовали на стороне природы против человека. Затем некоторые популяции обрели иммунитет к определенным болезням. С этих пор невидимое «оружие» стало действовать на их стороне против популяций, для которых инфекционные болезни были новыми. Эпидемии влекли за собой серьезные социальные последствия, поскольку утрата значительной части населения порождала деморализацию, распад привычного образа жизни и утрату идентичности. Эти новые болезни действовали избирательно, обеспечивая успех одних популяций и провал других.

В прошлом многие войны были «выиграны» не прославленными полководцами, а их микроскопическими «помощниками». Они уничтожали живую силу противника, в том числе военачальников, парализуя управление и решая исход сражений. Люди довольно рано стали догадываться об избирательном действии некоторых болезнетворных микроорганизмов, вызывавших эпидемии в популяциях так называемых «девственных земель». К примеру, монголы, осаждавшие генуэзскую колонию Кафа в Крыму, «для большей эффективности осады перекидывали через стены в крепость трупы умерших от чумы» (Ле Гофф, 2008, с.242). Отсюда пришла эпидемия Черной смерти, самая разрушительная для Европы. Англичане в своих американских колониях практиковали раздачу одеял умерших от оспы индейцам (Военная энциклопедия, 1993, Т.1, с.465).

Обладая геноцидным потенциалом, биологическое оружие первого поколения оказало существенное влияние на ход человеческой истории. Но широко оно никогда не использовалось. Поначалу это было связано с недостаточным объемом знаний о действующих агентах, позже – с опасностью и дороговизной производства и хранения больших объемов токсичных материалов и со сложностями в инициировании распространения биологических агентов.

Успехи в технологиях генной инженерии впервые делают биологическое оружие актуальным. Они позволяют клонировать организмы, создавая «живые фабрики», способные производить большие количества традиционных биотоксинов. Технология рекомбинантной ДНК наделяет нас «орудием мечты». Она дает возможность вводить в генотип организмов новые гены или создавать новые виды. В первом случае безвредные организмы можно превращать в болезнетворные, во втором – использовать в качестве биологического оружия модифицированные живые объекты, не встречающиеся в природе. Это – биологическое оружие нового поколения. С ним желаемых результатов можно достичь малыми средствами.