«СОЦИАЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС: ЭКОЛОГИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ (социально-историческая экология) ...»

Биологическое оружие нового поколения имеет широкий диапазон свойств и может использоваться как оружие массового поражения и как оружие нелетального действия, воздействующее на психику, настроение и волю людей. В таком качестве оно становится антивоенным инструментом. Новое биологическое оружие можно сделать высокоточным и избирательным, генетически запрограммировав его направленность на определенные этнические группы (Требин, 2005, с.234-235). Таким образом, технологии генной инженерии дают многостороннюю форму оружия, подходящего для самых разных военных целей, от терроризма и подавления мятежей до широкомасштабных военных действий против целых популяций (Rifkin, 1999, р.94).

Оружие такого рода может быть направлено не только против людей, но и против других форм жизни. Будучи использовано против сельскохозяйственных растений и животных, оно способно разрушить продовольственную базу или подорвать экономический потенциал страны или региона, не причиняя при этом физических увечий и не вызывая смерти людей. Биологическое оружие обладает способностью усугублять ущерб как людям, так и природному окружению, разрушая естественное равновесие (Lanier-Graham, 1993, р.94). Способность некоторых видов биологического оружия разрушать природное или устойчивое социоприродное равновесие делает его экологическим оружием, невидимым и чрезвычайно опасным.

Программы по созданию нового биологического оружия и дискуссии о возможностях его применения разворачиваются на особом культурном фоне.

Генная инженерия и компьютерные науки, соединившись, произвели революцию не только в технологии, но и в мировоззрении. Великая технологическая трансформация сопровождается грандиозной философской трансформацией (Rifkin, 1983, р.15). Формируется новый философский каркас, в котором переосмысливаются вопросы положения человека в мире, отношений между людьми в обществе, смысла жизни. В нем изменяется понятие самой природы. Не останутся прежними и наши представления о пространстве и времени.

Образование органических материалов лимитировалось скоростью биологических процессов, а происхождение видов, заключавших в себе тот или иной набор качеств, – скоростью биологической эволюции. Человек не мог существенно повлиять на эту скорость. Теперь биологическое время оказывается для нас слишком медленным, не соответствующим скорости возникновения новых потребностей. Реорганизовывая жизнь на генетическом уровне, мы пытаемся ускорить биологические процессы, а заодно и биологическую эволюцию, «улучшая» ее результаты.

В ближайшее время нас ожидает массированный сдвиг от промышленного производства к «биофактуре» (Тоффлер, 2004, с.251). Биоиндустрия позволит создавать живую материю с заданной скоростью, заранее определяя ее качества. Этот сдвиг произведет революционные перемены в нашем восприятии самих себя и окружающего нас мира. Прежде живая природа, сформировавшаяся в ходе длительной биологической эволюции, воспринималась нами как нечто устойчивое и неизменное (McKibben, 1999, рр.89-90). Фундаментальные биологические процессы, такие как биосинтез белка и фотосинтез, представлялись моделями надежности. Искусственное создание и размножение клонов, химер и трансгенных организмов может означать конец первозданной природы и ее замену биоиндустриальным миром, произвольно меняющимся в темпе компьютерного времени.

В военной сфере биоиндустрия, доводящая до крайности идею ускорения, может породить гонку биологических вооружений. Государства, конкурируя за обладание совершенным биологическим оружием, будут стремиться увеличить «генный разрыв», каждый раз проигрывая друг другу.

Генные технологии оказались недостающим звеном в создании пространственного континуума, подвластного человеку и простирающегося от открытого космоса до биомолекул и атомов. Косная материя и живое вещество, реальные среды и виртуальные, макромир и микромир, – все теперь становится областью творчества. И конкуренции, которая может привести к новым войнам:

звездным на одном полюсе континуума и генным на другом.

Технологии генной инженерии затронули жизнь на самом фундаментальном уровне, изменяя ее сущность. Прежде границы видов считались незыблемыми, а организмы представляли собой дискретные сущности, чье бытие в мире имело временные пределы. Человек, как и все сущее, был созданием, а не Творцом. Его господство над миром, определенное им самим, простиралось скорее вширь, а не вглубь. Мы могли воздействовать на живую материю снаружи, изменяя условия существования организмов. Генные технологии распахнули для «прочесывания» внутриклеточное пространство. Они позволили нам манипулировать молекулярным миром хромосом и генов, преодолевая видовые границы и даже стирая их. Вид перестает быть «только томом в жестком переплете в библиотеке природы. Он становится еще и книгой с отрывными листами» (цит. по Rifkin, 1999, р.35).

Военное применение атомных технологий дало человеку власть над смертью. С биоинженерией мы окажемся способны воздействовать на живую материю изнутри, превращаясь в создателей и обретая полный контроль над жизнью. Но созданное нами, нами же может быть легко разрушено, или заменено на более совершенный вариант. Вся живая природа вскоре будет рассматриваться как пул информации, область действия компьютера. Мы станем определять организмы и виды как временные программы, которые могут быть отредактированы, пересмотрены и перепрограммированы. Жизнь становится сырьем, из которого человек сможет создавать все, что угодно. Перестав быть сущностью, живое превращается в процесс стремления к совершенству, понимаемому нами как максимальная эффективность.

Сама жизнь, лишенная таинства, утратила внутреннюю ценность. Многообразие ее форм и проявлений оказалось сведено к определенной последовательности нуклеотидов в молекулах ДНК. ДНК, безусловно, уникальная молекула. В сущности, лингвистическая, представляющая природный алфавит, которым «написана» вся жизнь. Но могут ли простираться наши обязательство перед жизнью на молекулы? Можно ли испытывать перед ними благоговение?

А можно ли испытывать симпатию и сострадание к организмам, полученным путем генной инженерии? Бил Маккибен полагает, что не более чем к бутылке кока-колы (р.155). (Более подробно обсуждение этой проблемы см. Хабермас, 2002; Rolston III, 1988, pp.94-101) Благоговение перед жизнью сменилось прагматичным подходом в отношении коммерческих возможностей ее использования. Жизнь неожиданно обрела чрезмерную инструментальную ценность, став средством удовлетворения наших потребностей и желаний. Генные технологии, способные в перспективе создавать немыслимое разнообразие искусственной жизни, не добавят ей внутренней ценности, а лишь расширят до невероятных пределов потребительский выбор. И создадут дополнительные неравенства, заложив основы для нового деления на богатых и бедных.

Последовательная приватизация различных сред, начавшаяся с давнего огораживания общинных земель, штурмует последний фронтир в виде так называемых генетических commons. С генной революцией определенные социальные группы получили дополнительную возможность создания собственности. Теперь – на гораздо меньшей шкале генов и клеток (Herring, 2007, р.302;

Rifkin, 1991, рр.65-70). Выдача патентов на ГМО привела к тому, что человек не только может делать жизнь, он может делать на этом деньги. Коммерциализация биотехнологической сферы стимулирует развитие прибыльных форм бизнеса. Производство оружия и торговля им всегда занимали в списке прибыльности верхние строчки.

Биоиндустрия в целом и производство биологического оружия в частности требуют организованного доступа к генофонду планеты. Резервуаром биоразнообразия являются экономически отсталые и политически нестабильные страны тропического пояса. Развитые страны, заинтересованные в установлении монопольного контроля над биологической информацией, инициируют подписание международных конвенций по биоразнообразию (Gadgil, 2007, р.497).

Для установления контроля они могут искусственно индуцировать стихийные бедствия и катастрофы и под видом оказания гуманитарной помощи вводить войска (Горевой, Пелехова, 2010, с.6-7).

Попытки обезопасить сушу, океаны, атмосферу, электромагнитный спектр и открытый космос, а также их конкурентное использование в военных целях распространяются еще на одно «пространство» обороны и наступления. Милитаризация генетических commons представляет наиболее серьезную угрозу человечеству. Искусство и технологии ведения войны, расширившиеся на микроскопический мир хромосом и генов, способны вызвать опустошительные последствия (Rifkin, 1991, р.149). Они могут нарушить экологическое равновесие в глобальных экосистемах, подорвать продовольственную базу планеты, породить незнакомые пандемии и эпидемии.

Глубокие изменения коснулись технологий двойного назначения. Прежде локомотивом служила военная сфера. Конверсия предполагала перевод предприятий, работавших на ВПК, на выпуск продукции гражданского назначения.

Сегодня – наоборот: мирная продукция может легко найти применение для военных целей. Стирается грань между военными и гражданскими технологиями.

К примеру, производство вакцин технологически и технически очень близко к производству компонентов биологического оружия. Производство биологического оружия, средств его доставки и вакцины против этого оружия составляют единый очень гибкий комплекс, когда можно быстро перейти от производства вакцины к производству компонентов биологического оружия. Многие страны активно разрабатывают вакцины.

В биоиндустрии технологии двойного назначения сопряжены с высокими рисками. Генетическое загрязнение представляет гораздо большую потенциальную угрозу для планеты, чем ядерное или нефтехимическое. Вследствие размножения и миграции ГМО, случайно или намеренно вышедших из под контроля, разрушительные экологические последствия смогут воспроизводиться (Rifkin, 1999, р.91). «Разливы» микробов могут привести к распространению болезней и уничтожению целых народов (Тоффлер, 2004, с.249), произвести опустошения в естественных экосистемах и агроценозах.

Двойственность, внутренне присущая генным технологиям, во многом объясняется их новизной и неочевидностью результатов, которые могут проявиться спустя значительное время или быть замаскированы действием других факторов. Положительный эффект, ради которого разрабатывается генная технология, в дальнейшем может оказаться перечеркнут негативными последствиями. Со временем могут открыться новые сферы приложения той или иной технологии, как мирные, так и военные. Насколько общество будет к этому готово в этическом и правовом отношениях? Так, либеральная евгеника может обернуться попытками уничтожить «низшие» расы и создать «суперрасу», а успехи в клонировании животных могут быть закреплены клонированием определенных профессиональных групп людей, например, солдат, которые станут сражаться вместо нас.

Война является одним из наиболее устойчивых видов социальной деятельности человека. Вместе с тем цели войны, охват военных действий, стратегия и тактика воюющих, виды вооружения, масштаб и характер разрушительных последствий менялись в зависимости от исторического типа социальноэкологических систем. Биосферные общества воюют иначе, чем экосистемные общества, а войны будущего будут нести на себе печать ноосферного общества, отличаясь от всех войн предыдущих эпох. Установление нового исторического типа социально-экологических систем сопровождается войнами.

Войны имеют множественную каузальность, но одна причина присутствует всегда: стремление к власти и борьба за нее. Власть дает одним людям или обществам возможность контролировать время и труд других людей или обществ, а значит, перераспределять в свою пользу материальные и духовные блага. Различаются войны и по целям. Для каждого исторического типа социально-экологических систем цели войны отражают главные ценности и способы создания богатства. Экосистемные общества ведут войны за землю. В биосферных обществах главной целью войн становится захват ресурсов для промышленного производства и обеспечение новых рынков сбыта. Ноосферное общество будет вести войны за доступ к информации и знаниям во всех его формах.

Эволюционную роль войны невозможно оценить однозначно. Война могла иметь определенное значение для социальной эволюции. В экосистемных обществах наиболее важным результатом войн, по-видимому, было селективное распространение культурной информации и отбор более крупных и жизнеспособных социальных коллективов. Завоевательные войны увеличивали размеры обществ, пополняли ряды «своих». Расширяя ареал культурной однородности, войны расширяли и территорию мира. Создание гомогенных культурных зон и мир, устанавливающийся в их пределах, сделали возможными кооперацию и сотрудничество все большего числа людей, ускорили развитие человеческой культуры.

Война и завоевания неотделимы от становления рабства как социальноэкономической системы и от профессиональной дифференциации общества.

Для экосистемных обществ характерна общая нехватка энергии. Дефицит энергии привел к завоевательным войнам между обществами и к развитию рабства.

Захват чужих земель и порабощение населения позволяли победителям увеличить для себя поток полезной энергии, то есть создать материальные предпосылки для развития и распространения собственной культуры. Макропаразитеческая сущность войны проявилась в том, что она долгое время служила механизмом перераспределения энергии между обществами и внутри обществ между разными группами населения.

Тем не менее, создание мегамашины, частью которой являлась военная машина, стало высшим достижением аграрной цивилизации. Выполняя функцию принуждения и мобилизации, военная машина сделала доступной дополнительную энергию, сообщила новый динамизм, преодолевающий ленивую рутину экосистемных обществ. Правящее меньшинство, эксплуатировавшее труд громадной армии крестьян и рабов, принадлежало биосферному типу социально-экологических систем.

Война была одной из движущих сил биосферизации, сыграв существенную роль в превращении экосистемных обществ в биосферные общества. Она взламывала границы замкнутых мирков, выводила их из изоляции и самодостаточности, включала в глобальные отношения. Долгое время война поглощала или позволяла экспортировать «излишки» населения, возникавшие при выходе из экосистемности. В биосферных обществах войны были направлены на расширение ресурсной базы и на поиск новых рынков сбыта.

В Новое время армия создала экономическую основу капитализма, породив массовый спрос на стандартные товары и спрос на сложные изделия. Частный человек дела и долга, сумевший во всей полноте реализовать экономическую систему капитализма, был сформирован на плацу и в казарме. Многие особенности биосферных обществ проявились сначала в армии, а затем стали моделью для гражданских институтов. В армии впервые были апробированы на практике организационные принципы индустриализма: стандартизация, специализация, синхронизация, концентрация, максимизация и централизация. В военной сфере родились многие инновации, получившие затем развитие в гражданской сфере. Война создала целые отрасли, определившие начальный этап индустриального развития.

Вместе с тем, все пороки развития биосферных обществ ярче всего проявились в армейской организации и в войне. Постоянная армия культивировала инструментальный подход к человеку и к природе и представляла собой макропаразитическую структуру, расточавшую ресурсы общества. Войны биосферных обществ закрепили окончательную победу механического над органическим, смерти над жизнью, дополнив массовое производство, свойственное индустриализму, массовым разрушением и уничтожением. Идеи постоянной новизны и ускорения, чуждые экосистемым обществам, в военной сфере вылились в гонку вооружений.

Современный мир оказывается разделенным на три исторических типа социально-экологических систем, сосуществующих бок о бок. В таком контексте войны диверсифицируются. Новые технологии создают возможности ведения новых форм войны, в частности, кибернетических и экологических. Кибервойны отражают происходящую виртуализацию общества. Экологические войны могут необратимо менять среду обитания человека в масштабах от локального до глобального.

В ноосферном обществе война будет иметь много общего с передовой экономикой, основанной на информации и знаниях. Как в экономике масштаб уступает место скорости, так и продолжительные войны будут сменяться короткими, даже молниеносными. Численность перестает играть важную роль. Армии становятся компактными и высокопрофессиональными. Их функции расширяются. Востребованным оказывается универсальный солдат. На смену массовому уничтожению приходят нелетальные войны. Каждый человек теперь рассматривается как носитель уникальной информации, знаний и умений. Повышение ценности человеческой жизни обусловлено несколькими факторами, в том числе геронтологическим дрейфом и феминизацией обществ в развитых странах. На таком фоне традиционные войны становятся контркультурными.

Инструменты войны отражают не только уровень развития технологии, но и возможности и ограничения каждого типа социально-экологических систем.

Оружие прошло длительную эволюцию. Его мощь и разрушительная сила увеличивались, символизируя растущее господство человека над своей окружающей средой и над другими людьми, власть над жизнью и смертью. Вместе с тем роль человека в управлении оружием неуклонно снижалась: оно двигалось в сторону возрастающей автономии. Долгое время оружие было исчерпаемым.

Новые технологии открывают перспективы создания неисчерпаемого оружия, что отражает общую тенденцию развития цивилизации: от механического, создаваемого каждый раз заново, к органическому, способному к самовоспроизводству. Радикально новые виды оружия порождают новые формы войны, заставляют общество пересмотреть свои представления о войне как таковой, участвуют в вытеснении существующего исторического типа социальноэкологических систем и в утверждении нового.

Глава 3. КОЛОНИЗАЦИЯ КАК СОЦИАЛЬНОЭКОЛОГИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН

3.1. Колонизация в континууме форм социоприродного взаимодействия В социально-исторической литературе, как отечественной, так и зарубежной, тема колонизации до недавнего времени пребывала в тени. Отчасти это объясняется негативными ассоциациями, связанными с родственными, но не адекватными, понятиями колониальной политики и колониализма, сформировавшимися еще до краха колониальной системы.

Однако в пору существования колоний на Западе колонизация виделась в розовом цвете. «Колонист тяжко трудился, преследуемый в своей стране, прежде чем уехать. Он оседал там, куда привел его Всевышний. Ему предстояло возделывать землю, выращивать, добиваться успеха и умножаться. Но, чтобы достичь этого, ‘он должен был защищаться от агрессоров, мятежников и прочей сволочи’. Велика была слава его! Сколько страданий должен был претерпеть он, чтобы именоваться завоевателем!» (Ferro, 1997, р.vii).

Дореволюционная отечественная литература освещает колонизацию в менее героических тонах, как государственное предприятие, призванное расширить и укрепить империю, переместить излишки населения из европейской части и насытить земельный голод крестьянства. Много пишут на эту тему губернВ данной главе использованы материалы, опубликованные в следующих источниках:

Карнаух В.К., Новожилова Е.О. Особенности российской колонизации // Человек. Природа.

Общество. Актуальные проблемы: материалы 11-й международной конференции молодых ученых 27-30 декабря 2000 г. СПб. : Изд-во С.-Петер. ун-та, 2000. С. 491-495; Новожилова Е.О. Колонизация в экологической ретроспективе и перспективе // Экология и лесное хозяйство : материалы третьей научно-практической конференции МГТИ.– Майкоп: Изд-во Майкопского технол. ин-та, 1998a. С. 71-72; Новожилова Е.О. Экологические причины и последствия колонизации // Организмы. Популяции. Экосистемы : материалы четвертой научнопрактической конференции МГТИ. Майкоп: Изд-во Майкопского технол. ин-та, 2000. С. 64ские чиновники, занятые инвентаризацией земель, организацией миграционных потоков и обустройством переселенцев. Отсюда – статистический уклон. Но государственный характер колонизации не позволяет усомниться в правильности выбранных целей, равно как и в цивилизаторской миссии колонизатора.

В советское время тема колонизации окажется под негласным запретом.

Имена Г.К Гинса, А.А. Кауфмана, Н.М. Ядринцева, А.А. Исаева, В.П. Вощинина, И.Л. Ямзина и др. будут фактически забыты, оставаясь знакомы ограниченному кругу специалистов. На Западе возобладает чувство вины за деяния колонизаторов. Воспоминания о работорговле, массовом вымирании и уничтожении коренного населения, подневольном и контрактном труде, ограблении отсталых народов и насильственной аккультурации затмят все остальное, не давая возможности беспристрастно анализировать сложный и многогранный феномен.

Пройдет время. Одна за другой обретут независимость бывшие колонии и станут развиваться более-менее самостоятельно. Распадется Советский Союз.

Мир начнет стремительно продвигаться по пути глобализации. И тема колонизации окажется более нейтральной. Однако серьезных попыток «вывести [ее] историю … из гетто, в которое она была загнана традицией», (Ferro, 1997, р.iх) до сего времени предпринято немного. В современной литературе никто не рассматривал колонизацию как перенос форм деятельности или как механизм экономического и социального выравнивания территорий. Практически обойдены вниманием экологические аспекты колонизационного процесса. С трудом удается классифицировать используемые подходы, не всегда отчетливо обозначенные самими авторами.

Прежде чем рассматривать социально-экологические аспекты колонизации, следует определить ее и попытаться систематизировать все то многообразие общественно-политических и экономических отношений, которое возникало при столкновении двух или нескольких культур, претендующих на одну территорию. Отметим сразу, что при такой постановке проблемы из рассмотрения автоматически выпадает процесс первичного заселения человеком сухопутных просторов планеты, который некоторые авторы включают в колонизацию (см., например, Черносвитов, 1990, с.182). Колонизация – признак цивилизации.

В первоначальном смысле колонизация подразумевала внешнюю миграцию из родного города или метрополии для поселения на новом месте. Возникнув в античные времена, слово «колония» использовалось для обозначения поселений, расположенных в стороне от первичного цента. Отселение из центра предполагало географическую периферийность по отношению к нему. Вместе с тем понятие колонизации с самого начала включало родственность центру и связь с ним. Вызванные к жизни потребностями экономического развития и торговли, колонии являлись продолжением центра. Колонизация создавала на чужой территории автономные анклавы, в рамках которых поселенцыколонисты воспроизводили свойственную им структуру, родственную структуре метрополии (Васильев, 1994, с.12).

Однако колониальная структура обычно отличалась от той, что господствовала среди аборигенного населения, и колонисты ревностно поддерживали эти отличия. В свою очередь аборигенное население реагировало на чужое неприятием, сопротивлением, отторжением. Принципиальные структурные несходства в образе жизни колонизаторов и объектов колонизации порождали напряженность. Таким образом, понятие колонизации включает не только коннотации связи и родственности, но одновременно – противоположности и противостояния.

Колонии ассоциировались с оккупацией чужих земель. Тем не менее, колонизация не является синонимом завоевания. Нередко она сопровождалась жестокостью и насилием по отношению к туземному населению, особенно на первых порах, когда требовалось сломить его сопротивление. Однако постепенно местное население вовлекалось в совместную экономическую деятельность. Предполагая хозяйственное освоение малозаселенных территорий, колонизация выводила их из дремотного состояния, сообщала им мощный импульс поступательного развития, несла цивилизующее начало. Колонизаторы выступали агентами важнейшего разрыва, освобождая отсталый регион от мертвой хватки его прошлого и привязывая к главным потокам прогресса в качестве их притока (Sahlins, 1963, р.143). Мы полагаем, что такие возможности открывались за счет принадлежности колонизирующих и колонизируемых обществ к разным историческим типам социально-экологических систем.

Определения колонизации, приводимые в дореволюционной отечественной литературе, объединяют две существенные особенности: во-первых, отмечается культурное воздействие колонизации, во-вторых, подчеркивается ее государственный характер. Так, для А.А. Кауфмана колонизация – это один из важнейших способов развития человечества, распространяющий культуру, достигшую известного уровня, по лицу земли. Она ведет «за собой более прочные и длящиеся изменения, нежели завоевания» (Кауфман, 2012, с.3). Для Г.К.

Гинса – «политика всестороннего культурного развития незаселенных и слабо заселенных пространств» (Гинс, 1913, с.23). Д.А. Давидов подчеркивал, что переселение является актом частной жизни, колонизация – государственной (Давидов, 1911, с.23).

Л.Л. Рыбаковский определяет колонизацию как процесс освоения и заселения слаборазвитых территорий и связывает его со становлением и развитием капиталистического способа производства, а следовательно, не приемлет «внеисторический» подход к определению колонизации, используемый в дореволюционной литературе (Рыбаковский, 2003, с.127). М. Ферро подходит к определению колонизации более гибко. Он утверждает, что этот процесс нельзя отделять от строительства империй, тем самым существенно расширяя временные и пространственные границы анализа феномена колонизации.

Столь же неоднозначны классификации колоний. А.А. Исаев, Г.К. Гинс и др. выделяли два их вида: заселяемые и эксплуатационные. В основу деления была положена пригодность естественных условий для жизни европейцев. Первые – Северная Америка, Австралия, Новая Зеландия – подходили для выходцев из Европы. Во вторых жизнь европейцев была трудна. Здесь эксплуатировался труд местного населения. Примеры – Индия, Индокитай, Индонезия, Шри-Ланка. Деление простое и очевидное. Сходство климатических условий метрополии и колонии оказало существенное влияние на исход колонизационных процессов. Однако одно оно не может объяснить конечных результатов колониальных предприятий. Без анализа глубинных причин в таком делении можно усмотреть подмену социально-экономических различий природноклиматическими.

Ряд авторов предпринял попытки более широкой типологии, признающей роль многих разнородных факторов в исторической судьбе той или иной колонии. Так, историк-ориенталист Леонид Васильев полагает, что общие закономерности позволяют свести феномен колониализма к четырем основным вариантам (Васильев, 1994, с.17). Он строит свою классификацию на соотношении сил колонизаторов и объектов колонизации, а следовательно, на степени трансформации колоний по образу и подобию метрополий.

Первый вариант представляли колонии, которые основывались в отдаленных, но слабозаселенных землях. Компактные общности поселенцевколонистов составляли на освоенных ими территориях подавляющее большинство населения. Аборигены вытеснялись. Со временем на месте колоний возникли государственные образования по европейской модели. Примеры – Северная Америка, давшая США и Канаду, Австралия, Новая Зеландия.

Второй вариант представлял миграцию новопоселенцев в районы со значительным местным населением, опиравшимся к тому же на весомые собственные традиции цивилизации и государственности. В этом случае колонизация сопровождалась метизацией населения и появлением гибридных форм социальных отношений и политической организации. Развитие колоний хотя и происходило, но медленными темпами. Пример – Латинская Америка.

Третий вариант – колонизация районов с неблагоприятными для европейцев условиями обитания. Здесь колонизаторы оказывались незначительными вкраплениями в преобладающее по численности, но отсталое местное население. Из-за малочисленности колонизаторы закреплялись на чужих землях через систему форпостов, портов, торговых кварталов. Никакого смешения с туземным населением не происходило. Равно как и вытеснения. Европейцы придавливали своей мощью и направляли целиком по желаемому пути жизнь отсталого местного населения. Такой вариант отношений практически полностью закрывал возможности развития колоний и превращал их в эксплуатируемые территории. Примеры – Африка, Индонезия, Океания и некоторые страны на Азиатском континенте.

И, наконец, четвертый вариант, представленный торговыми колониями, был наиболее типичным для Востока. Ярче всего он проявился в британской Индии и во французском Индокитае. Колонизаторы попадали в страны с развитой многовековой культурой и богатой традицией государственности. Здесь они не имели возможности создавать социальные и политические структуры по европейским лекалам, равно как и навязать местному населению свою волю. В торговых колониях можно было лишь активно развивать торговлю. Ассиметричную, выгодную европейцам, но все же – торговлю, а не одностороннее ограбление колониальных территорий.

В классификации Васильева мы имеем дело с континуумом форм колонизации и типов колоний. Первый тип представляют поселенческие колонии, второй – промежуточный вариант между поселенческими и эксплуатационными, третий и четвертый – эксплуатационные. В трех случаях взаимодействие происходит между обществами, принадлежащими разным историческим типам социально-экологических систем и лишь в четвертом – одному. Это – главная причина того, что в четвертом варианте колонизация никогда не будет носить завершенного характера.

В первом случае – завершенная колонизация – поселенцы вытесняют аборигенное население. Своим намерением обосноваться здесь навсегда они обеспечивают колонии быстрое развитие и разрывают зависимые отношения с метрополией, устанавливая взамен рыночные. Во втором случае колонизаторы смешиваются с местным населением, эксплуатируют потенциал колонии на благо метрополии и сохраняют с ней отношения зависимости. Третий тип тесно связан с завоеванием территории и силовым подчинением туземного населения, а четвертый представляет собой срастание колонизации и торговли. Массовая миграция колонистов и переселение происходили только в первом случае. Три других варианта обычно были связаны с временной миграцией небольшого числа колонистов.

Филип Кёртин выделяет три варианта колонизации и три типа колоний.

Первый тип – истинная колонизация (мы будем называть ее завершенной). Сегодня она представлена такими примерами, как США и Канада. Культурный обмен происходил, но имела место главным образом всеобъемлющая иммиграция европейцев, несших с собой свою культуру. Туземное население было вытеснено, став меньшинством, иногда культурно ассимилированным, иногда – нет.

Второй тип – территориальная империя. Демографически она обратна истинной колонизации. Европейцы завоевали заморскую территорию, но послали туда ничтожно малое число поселенцев помимо административного и военного персонала, необходимого, чтобы ее контролировать. Примерами этого типа может служить британское правление в Индии и Нигерии.

Третий, промежуточный, тип представляют плюральные общества. В этом случае европейские поселенцы составляли существенное меньшинство – около 5% от общей численности населения, – живущее бок о бок с другими культурными сообществами местных жителей. Примеры из прошлого века –Алжир, Израиль, Перу, Гватемала, многие части бывшего СССР (Curtin, 2000, рр.1-2).

В силу специфики работ, классификации Васильева и Кёртина рассматривают только европейскую колонизацию, ограничивая временной охват феномена. Однако демографический критерий, взятый за основу классификации Кёртином и неявно просматривающийся в классификации Васильева, можно считать вполне объективным, поскольку соотношение численности, наряду со сходством природно-климатических условий и различием в уровне технологического развития территорий, входит в триаду непосредственных причин, определяющих судьбу колонизируемых земель.

Обособление подходов к изучению колонизации также порождает определенные трудности. Это естественно для тематики, разрабатываемой недавно.

Так что нынешний этап можно считать скорее «инвентаризационным». Богатый фактический материал довлеет над систематическим его осмыслением под определенным углом зрения. Бесспорными и очевидными оказываются два момента: стремление пишущих анализировать колонизацию как многомерное явление и уклон в пользу глобальной перспективы.

Нам представляется, что подходящую систему координат для рассмотрения колонизации заложил Иммануил Валлерстайн. В его целостном эволюционно-историческом подходе единицей анализа выбрана вся миросистема. Эпицентр развития, задающий вектор мировой истории, перемещается в географическом пространстве. Отношения между странами предстают как включение в миросистему с последующим выравниванием. «В то время, когда росла миросистема, сильные государства ядра пытались вовлечь новые территории в процессы, протекающие в современной миросистеме. … Довольно часто сильные в военном плане государства … встречались с политически слабыми структурами и, чтобы обеспечить вхождение этих районов в миросистему, их завоевывали и объявляли колониальное правление» (Валлерстайн, 2006, с.142).

Но впервые единая мировая система формируется в XVI веке в Атлантическом регионе, тогда как колониальная история насчитывает несколько тысячелетий. Следовательно, система координат Валлерстайна подходит для анализа европейской колонизации, но нуждается в дополнении в связи с более ранними примерами. Расширить временной и пространственный охват удается Марку Ферро. Французский историк связывает колонизацию с империализмом. В древности не существовало единой миросистемы, но были империи, осуществлявшие колониальную политику и основывавшие колонии.

Марк Ферро избирает компаративный подход, вписывая историю колонизации в мировую историю. В его интерпретации колонизационные процессы – одна из главных движущих сил мировой истории. Уклон в пользу глобальной перспективы позволяет отойти от упрощенных схем, в которых колонизация начиналась эпохой Великих географических открытий и носила европоцентристский характер. Автор глобальной истории колонизации справедливо отмечает, что колониальная история прежде никогда не излагалась от лица колонизируемых народов. Все представлялось так, будто их историческая судьба начиналась с завоевания и включения в состав той или иной европейской империи.

Но объекты колонизации не были гомогенными в культурном отношении. До колонизации у них была своя история. Они характеризовались разными формами деятельности и социальной организации, проявляли разный уровень технологического развития. Пестрыми были и природно-климатические условия их окружения. Все эти факторы определили как специфику колонизационных процессов, так и их конечный результат.

Синергетический подход к изучению сложных социальных систем и глобальных процессов, включая колонизацию, предлагает Роберт Кларк (Clark, 1997, рр.9-10). Он использует закрепившиеся в литературе парные понятия центра – периферии, расширяя охват центра до всех социальных систем, рассеивающих свою энтропию на другие системы. Другие системы, выступающие реципиентами беспорядка, разложения и энергетических потерь центра, составляют периферию. Центр способен создавать разнообразные диссипативные структуры: технологии, социальные процессы, культурные практики, институциональные устройства. Они служат инструментом, принуждающим периферию поглотить издержки опережающего развития центра. Ассиметричные властные отношения – одна из определяющих характеристик колониальных систем, а одной из функций колоний является поглощение производимых метрополией энтропийных издержек. Тем самым колониальная периферия обеспечивает центру рост и процветание.

Новаторская попытка осмыслить колонизацию как многомерное явление предпринимается В.К. Карнаухом. Используя цивилизационный подход, он отошел от традиционного «безобидного» описания «чужой» колонизации и проанализировал феномен с позиций мировой истории как один из способов распространения цивилизации в пространстве и во времени, имеющий волновую природу (Карнаух, 1998, с.49). Отечественный философ раскрыл сущность и характерные особенности последовательных волн колонизации: аграрной и индустриальной. Кроме того он разделил колонизацию и завоевания, характеризуя их как самостоятельные явления, хотя часто и сопутствующие друг другу. Колонизация как феномен мировой истории и российская колонизация у В.К. Карнауха выступают как общее и особенное, а прежняя идеологическая основа заменяется более надежным социально-экономическим фундаментом.

Мы предлагаем рассматривать колонизацию с социально-экологических позиций, как взаимодействие обществ, имеющих разную экологическую историю и часто принадлежащих разным историческим типам социальноэкологических систем. Экологические аспекты колонизации в той или иной мере затрагивались в работах Филипа Кёртина, Джареда Даймонда, Альфреда Кросби, Филипе Фернандез-Арместо, Левтина Ставрианоса, Даниела Бурстина, из отечественных авторов – Ю.П. Аверкиевой, Д.А. Александровым и Ю.А.

Лайус, Т.Б. Григер, Р.Г. Ляпуновой и др.

В действительности колонизация представляет собой переселение человека в составе расширенной семьи биологических видов. Поэтому ее результаты определяются не только разрывом в технико-технологическом развитии колонизирующих и колонизируемых обществ, но и различиями в их экологической истории. Различия в экологической истории создают между регионами своеобразную разность потенциалов. Без нее не может возникнуть преимущественно одностороннего потока людей, растений, животных, микроорганизмов, технологий и идей, составляющего сущность колонизации. В первую очередь это касается разных континентов, в особенности Старого и Нового Света. Здесь экологические различия во многом определили не только исход колонизации, но и ход мировой истории последних пятисот лет.

С точки зрения цивилизационного влияния, колонизация представляет собой перенос более продвинутых форм деятельности и одновременно механизм культурного, экономического и демографического выравнивания территорий.

Но на первый взгляд она может выглядеть как оккупация чужих земель и превращение их в сырьевые придатки. Особенно европейская колонизация, разделившая мир на территории машинного производства и территории продовольствия и сырья (Mumford, 1938. р.192; Ponting, 1992, р.222).

Действительно, в колонии обычно переносятся наиболее ресурсоемкие и наименее механизированные виды деятельности, тогда как метрополии стремятся удержать передовые современные технологии (Тоффлер, Тоффлер, 2008, с.521). В то время как сами метрополии, становясь центром по отношению к своим колониям, движутся в направлении разнообразия и специализации, колониальная периферия принимает на себя «монокультурные» функции (Wallerstein, 1974, р.102). Однако такое перераспределение функций между периферией и центром является общим. И роль периферии может отводиться не только колониям.

В результате колонизации возникают более сложные, чем прежде, социально-экономические системы, в которых центр и периферия становятся взаимодополняющими частями, а разделение труда осуществляется на межрегиональной шкале. Кроме того колонизация вовлекает в экономическую деятельность прежде не использовавшиеся ресурсы. Мы полагаем, что этим она отличается от завоевания, перераспределяющего в пользу сильной стороны уже используемые ресурсы, и от миграции, перераспределяющей население, так чтобы оно находилось в равновесии с имеющимися ресурсами.

Не следует забывать, что виды деятельности, которые метрополии передают колониям, будучи маргинальными для метрополий, для колоний оказываются более продвинутыми по сравнению с теми, что практиковались здесь прежде. Косвенные указания на «подтягивание» колонизируемых территорий содержит само определение колонизации. Одновременно колонизация выступает как некий выравнивающий механизм. В работе «Сибирь как колония» Николай Михайлович Ядринцев писал: «Мировая роль колонизации громадна. Выделяя часть населения в одних местах, она создает новые ячейки жизни в виде колоний, способствует более равномерному распределению населения по земному шару, распространяет жизнь, культуру и часто создает среди пустынь новые государственные организмы» (Ядринцев, 2000, с.156).

Однако колонизируемые территории не являются пустынными или совершенно неосвоенными. Они уже населены, и их население может тысячелетиями изменять окружающую среду, используя локальные экосистемы в соответствии со своими целями. При колонизации люди, принадлежащие разным культурам, вдруг оказываются обитателями одного мира. Они ведут разный образ жизни, практикуют разные способы включения себя в экосистемы, имеют разный уровень технологического развития, но претендуют на одну и ту же территорию.

Следовательно, колонизация всегда влечет за собой столкновение и взаимодействие культур и несхожих наборов экологических отношений. Взаимодействие порождает взаимное заимствование и синтез. Эти процессы характеризуют колонизацию как более сложное и многомерное явление, чем было принято считать прежде, когда ее приравнивали к завоеванию территории и вытеснению коренного населения.

Чтобы подтвердить эту мысль, еще раз обратимся к работам Н.М. Ядринцева по российской колонизации: «Влияние русской народности на инородцев не могло пройти бесследно, но точно так же произошло и обратное действие, т.е. русские сами восприняли многое от инородцев. Заимствование инородческой культуры, обычаев и языка русскими на Востоке составляет несомненный факт. … Как киргизы и калмыки, принимая русскую веру, принимались за хлебопашество, так иногда беглые солдаты … принимали киргизскую веру и стада овечьи пасли» (Ядринцев, 2000, с.44).

Идею взаимодействия культур при колонизации поддерживают многие авторы, в том числе Дуглас Хёрт и Роберт Атли, детально описывающие последовательные стадии колонизации Северной Америки в серии, посвященной истории американского фронтира. Хёрт повествует не только о борьбе, но и о «сотрудничестве между индейцами и белыми на территории, на которую претендовали и те, и другие» (Hurt, 2002, р.xi). Атли указывает на то, что за четыре столетья, пока две расы разделяли континент, они, естественно, испытывали взаимовлияние (Utley, 2003, p.28). Культуры переживали перекрестное оплодотворение. В результате современная Америка стала совсем не тем, чем она представлялась Фредерику Тёрнеру в его одномерной интерпретации фронтира, а сложной смесью принесенного и местного наследия. Не было единого фронтира, ровной линией продвигавшегося в западном направлении. История колонизации Америки – это история множественных фронтирных зон, в которых строились разнообразные отношения культурного обмена. Добавим – и экологических обменов. То же самое справедливо для истории колонизации любой территории, сталкивающей экосистемных людей и людей биосферных.

Туземное население колоний не оставалось статичным. Оно менялось под влиянием культуры колонизаторов. Сопротивляясь утрате идентичности, не принимая чуждого образа жизни, ценностей и способов производства, аборигены тем не менее быстро и добровольно перенимали отдельные компоненты из того багажа, что приносили с собой колонизаторы. Иногда эти компоненты способствовали установлению более тесных контактов между коренными обитателями и поселенцами, формируя симбиотические отношения и включая местное население в обширные сети торговли, замыкавшейся на метрополиях и обслуживавшей потребности их населения.

Заимствование чужого происходило тогда, когда его преимущества были очевидны. Так, домашние животные, импортированные из Старого Света, легко и быстро принимались индейцами. Импортные растения – нет. Обычно животные не были прямыми или косвенными конкурентами местных видов и имели в глазах индейцев очевидные преимущества. Давая ощутимую прибавку животных протеинов, энергии, одежды, повышая мобильность, решая транспортные проблемы, они обеспечивали более богатую жизнь.

Влияние колонизаторов и их биологических компаньонов на нативное население, его экономику и образ жизни в ходе колонизации в разных местах было неодинаковым. Лошадь и крупный рогатый скот были завезены в Новый Свет испанцами. Широко распространившись в степных экосистемах обеих Америк, лошадь оказала решающее влияние на последующую историю континента. Совместно с евразийскими травянистыми растениями она запустила демонтаж местных экосистем, но до этого внесла радикальные изменения в образ жизни и социальную организацию индейских племен Великих Равнин. Исчез эгалитаризм бедности. Благодаря лошади и огнестрельному оружию индейцы перешли к крайне специализированному образу жизни. За несколько десятилетий они превратились в конных охотников на бизонов, перестроили собственную экономику и эффективно включились в масштабные торговые обмены с колонизаторами. С этими изменениями было связано разложение родоплеменной социальной организации индейцев Северной Америки (Аверкиева, 1974, с.331-332).

Иным было влияние крупного рогатого скота на образ жизни коренного населения пампы и льяносов Южной Америки. До прихода колонизаторов эту территорию занимали высокие цивилизации. Они практиковали оседлое сельское хозяйство и жили в основном на растительном рационе. Кастильский длиннорогий скот, знаменитый своей выносливостью и приживаемостью, превратился в агрессивного конкурента индейцев, разрушив их земледельческий образ жизни. Громадный рост поголовья крупного рогатого скота сопровождался столь же драматическим сокращением численности туземного населения.

«Окоровливание» Америки (Rifkin, 1992, р.45) превратило обширные степные экосистемы в ранчо, перенеся в них из Европы наиболее расточительные звенья искусственных пищевых цепей. Но то же самое Британия вначале проделает с Шотландией и Ирландией, колонизируя их и превращая сельскую местность в обширные выгоны и выращивая коров для ненасытного внутреннего рынка (там же, р.56). Целые страны надолго окажутся «монокультурной» периферией в глобальной мир-экономике.

Колонисты, попадая в новые природно-климатические условия, заимствовали культурные привычки и практики туземного населения. К примеру, в Новом Свете они переняли у индейцев практику пускать палы (Crosby, 1972, р.73).

В пампах Южной Америки это позволяло улучшать пастбища. В лесных экосистемах Северной Америки таким способом выжигали деревья и прибегали к переложному земледелию. Нередко численность колонистов оказывалась недостаточной, чтобы практиковать прежние навыки землепользования. Даниел Бурстин указывает, что поначалу в Америке при избытке земли не хватало рабочих рук. Так что колонисты переходили к экстенсивному сельскому хозяйству, перенимали у коренного населения более примитивные технологии, приемы земледелия и местные культуры (Бурстин, 1993, с.302). «Любой американец мог двинуться вперед в географическом смысле и назад в историческом развитии»

(Саймонс, 1925, с.90).

Подобный откат к более низкому технологическому уровню и примитивным формам социальной организации происходил довольно часто, особенно на начальных этапах колонизационного процесса. Так, Бенжамин Раш писал о трех стадиях в образе жизни, через которые проходят поселенцы-колонисты в Северной Америке: на первой они близки в своих манерах индейцу, на второй манеры индейца уже размыты и только на третьей стадии перед нами появляется цивилизованный европеец (цит. по: Cronon, 1983, р.5).

Взаимопроникновение культур занимало продолжительное время, так что передача новых форм деятельности и выравнивание становились заметны не сразу. Им предшествовал переходный период смешанных систем хозяйствования и двустороннего заимствования. Его можно считать периодом взаимной адаптации колонистов и местного населения, больше напоминающим симбиоз, чем синтез культур (Шемякин, 1992, с.111).

Однако разные по уровню технологического развития общества не могут длительно сосуществовать бок о бок. В первую очередь это касается соседства обществ традиционных, застывших в своем развитии, и обществ развивающихся, которым внутренней динамикой предопределено расширяться. По нашей типологии, экосистемных обществ и биосферных обществ. При их столкновении конечным результатом неизбежно оказывается перенос форм деятельности:

аграрной – на территории, где прежде практиковались охота и собирательство, индустриальной – на территории, занимавшиеся до этого сельским хозяйством.

Так, сибирские служилые и промышленные люди, пробираясь все далее на восток, распространяли и утверждали земледельческую культуру в крае, где прежде царил охотничий быт (Любавский, 1996, с.455).

Благодаря переносу новых форм деятельности колонии подтягивались к экономическому уровню метрополий. Завершенный характер процесс носил только при завершенной колонизации. Эксплуатационные колонии оставались сырьевыми придатками метрополий, поставляя на международный рынок минеральные, энергетические и биологические ресурсы и коммерческую сельскохозяйственную продукцию.

Изменение форм деятельности в колониях обусловлено совокупностью причин. Насильственное внедрение новых технологий – не главная из них. В интродуктивную фазу колонизации основной упор делается на эксплуатацию природных ресурсов. Коренное население вовлекается в обмены и торговлю с колонизаторами. Возрастает добыча невозобновляемого минерального сырья, древесины, пушнины, дичи, шкур. Поскольку скорость изъятия превышает скорость восстановления, естественные запасы биологических ресурсов сокращаются, иногда до полного истощения. Так было в случае отстрела бизонов совместными усилиями индейцев и белых колонизаторов и в случае добычи пушного зверя коренными обитателями Сибири и пришлыми промысловиками. «С приходом русских начинается двойная охота за ценным зверем колонистапромышленника и инородца. … способы приобретения зверя облегчаются с помощью ружья и пороха … стало быть, истребление идет быстрее. Все это обнаружилось уменьшением добычи» (Ядринцев, 2000, с.73-74). Сокращение запасов биологических ресурсов не могло обеспечивать потребности туземного населения на прежнем уровне при прежних затратах усилий и времени. А двойная расточительная эксплуатация естественных богатств не могла стать устойчивой основой поселенческих колоний.

Коренное население, если оно практиковало различные формы охоты и собирательства, испытывало дефицит территории, поскольку присваивающая экономика требует гораздо большей площади на душу населения, чем производящая. В результате конкуренции за сокращающиеся биологические ресурсы и распространения образа жизни колонистов прежний образ жизни коренного населения оказывался невозможен. С другой стороны, поселенцы, став на ноги, закрепляли способы производства и экономическую организацию, господствовавшие в метрополии. Более высокая производительность форм деятельности, практикуемых колонистами, могла служить стимулирующим примером, ускоряя заимствование. Конфликт технологий приводил к вытеснению образа жизни аборигенного населения образом жизни колонистов, а не к прямому вытеснению коренных обитателей пришельцами.

Рост численности населения в результате миграционного притока и увеличения рождаемости в среде пришлого населения увеличивал давление на землю и требовал принятия видов землепользования, повышающих текущие возможности среды. Наблюдается общая тенденция интенсификации землепользования. В случае аграрной колонизации увеличение производительности территории могло достигаться за счет замены собирательства или подсечно-огневого земледелия постоянными полями, возделывания более продуктивных – часто завезенных – культур, сельскохозяйственной специализации. При индустриальной колонизации – за счет замены ремесленного производства промышленным, путем организационных нововведений, создания инфраструктуры.

Изменение форм деятельности является частью более широких изменений.

При колонизации сталкиваются не только разные биоты и разные технологии, но и разные образы жизни: неконкурентный кооперативный и агрессивный конкурентный. Это противостояние может носить более или менее мирный характер, но верх в нем одерживает образ жизни колонизатора.

Невозможно однозначно оценить последствия колонизации для социальнополитической сферы колонизируемых территорий. До колонизации большинство из них представляли собой самодостаточные общества или совокупность удельных княжеств (Валлерстайн, 2006, с.28). Политическая унификация оказывалась следствием изменений в экономической и социальной сферах, отражающих процессы, происходящие в самих метрополиях. Колониальные общества с самого начала строились по образу и подобию метрополий, копируя их социальную структуру и институты и наследуя их противоречия и проблемы (Waites, 1999, р.24; Fernndez-Armesto, 2003, р.114, 207).

В ходе колонизации прежде изолированные территории включались в расширяющиеся сети обмена и торговли. Экономическое развитие подтягивало колонии до уровня метрополий. После интродуктивной фазы в них разворачивалась колонизация аграрной волны, а в некоторых колониях – и индустриальной. Природа ее была двойственной. Наиболее глубокое влияние оказала европейская колонизация. По мнению Карло Киполлы, она была менее жестокой и кровавой, чем все ее предшественницы. Европейцы распространили по всему миру железные дороги, построили города и гавани, проложили каналы, заселили пустынные территории, ввели в культуру новые земли, возвели фабрики, открыли больницы, миссии и школы (Тоффлер, 2004, с.162; Cipolla, 1978, р.119).

Возможно, при оценке исторической роли колониализма подошла бы характеристика, использованная Йозефом Шумпетером для описания капитализма, – созидательное разрушение.

3.2. Экологическая сущность европейской колонизации Рассматривая колонизацию в экологическом измерении, мы намерены ограничить временной отрезок эпохой, начинающейся Великими географическими открытиями. В эту пору колонизация перекидывается на другие континенты, то есть сталкивает не только разные культуры, но и биоты, имеющие разную эволюционную историю. Формируются империи нового типа, которые Валлерстайн определяет как европейскую капиталистическую мир-экономику (Wallerstein, 1974, р.68), а Фернандез-Арместо называет атлантической цивилизацией, проходящей имперскую стадию (Fernndez-Armesto, 2001, р.403). Последующая судьба заокеанских колоний окажется разной, но все они были результатом развития капиталистических отношений и соперничества нескольких европейских государств. К этим трансатлантическим предприятиям восходит первый этап глобализации, ими начинается формирование биосферных обществ.

Отрезок времени в несколько тысячелетий между окончанием неолитической революции в Старом Свете и развитием обществ, снарядивших вояжи Колумба и Магеллана, беден событиями глобального значения. Не изобретя за это время ничего сопоставимого с эпохальными инновациями неолита, цивилизация Старого Света тем не мене продолжала распространяться. Империи восходили и разрушались, но процесс носил непрерывный характер. За несколько столетий до эпохи Великих географических открытий Европа станет эпицентром внешней экспансии. Первые попытки основать постоянные поселения за европейскими пределами предприняли викинги, двинувшиеся на запад в неизведанные дали, и крестоносцы, отправившиеся на восток, к сердцевинным территориям цивилизации Старого Света. Колониальные эксперименты викингов и крестоносцев, больше напоминавшие вылазки, завершились провалом.

Но они стали началом новой волны радикальных трансформаций человеческой культуры и биосферы (Crosby, 1996, р.43).

Провал колониальных предприятий викингов и крестоносцев, на наш взгляд, был связан с невозможностью основать экономически и демографически самодостаточные поселения вдали от родины. Викинги пытались колонизировать неуютные и бесплодные земли Северной Атлантики, обладавшие малой привлекательностью как для поселенцев, так и для метрополии. Низкий сырьевой и производственный потенциал североатлантических колоний делал их непригодными для установления прочных контактов с далекой родиной. Сама метрополия была малолюдной и нищей. Она не имела достаточного прибавочного сельскохозяйственного и демографического продукта и капитала – необходимых компонентов построения империй.

Завершенная колонизация предполагает заселение и освоение слаборазвитых территорий. Крестоносцы стремились закрепиться в многолюдных обществах Восточного Средиземноморья, обладавших яркой и самобытной культурой, религиозной сплоченностью и биологическими преимуществами. В этих землях колонисты не имели демографического перевеса над местным населением и не смогли его создать.

Поселения на Святой земле оказались эфемерными образованиями, построенными на религиозном энтузиазме и материальной помощи из Европы. Когда энтузиазм и помощь иссякли, колонии прекратили свое существование. На Востоке европейцы не смогли внедриться в плотную сеть цивилизованной жизни. Географический «континуум европейского присутствия» начнет формироваться только в XV веке.

К началу XV в. самым могущественным государством в мире был Китай. Он являлся родиной многих изобретений, которые Европа заимствует и использует в своей заокеанской экспансии. Китай представлял собой централизованное государство, сумевшее собрать громадные людские ресурсы. Будучи наследником неолитической революции Старого Света, он имел в своем распоряжении сходный с европейским, но больший набор доместицированных видов, а кроме того мог предложить или навязать потенциальным колониям высокую культуру. Наконец, Китай начал обследование океанов практически одновременно с иберийцами. Однако после двадцати восьми лет потрясающих для того времени успехов он надолго отвернулся от океанских просторов и отступил в континентальную раковину. «Великая Китайская стена вызывающе провозгласила программу самоограничения и исключения чужаков. В Средние века регулярно наносившаяся на карты в виде двойного ряда пунктирных линий или длинного непрерывного зигзага по кромке цивилизации, она напоминала стерегущего зверя» (Fernndez-Armesto, 2001, р.211).

Европа нуждалась во внешней экспансии больше Китая. Китай, как громадная империя, имел на юго-востоке обширные пространства для внутренней колонизации.

Европа не была империей. Она напоминала лоскутное одеяло, состоявшее из небольших соперничающих государств, княжеств и городов. В предшествующие века сухопутной экспансии Европа тоже основала «внутренние Америки», осваивая равнины Средиземноморья, расчищая под пашню северные леса и продвигаясь в восточном направлении (Бродель, 2002, с.62). Но всех освоенных пространств не хватало для ее смешанного сельского хозяйства, в котором крупный рогатый скот и зерновые требовали много земли. Китай расширял свою сельскохозяйственную основу, выращивая рис, – самую продуктивную, но и наиболее трудоемкую зерновую культуру. И если Европе недоставало пространства, то Китаю – людей.

Китай и Европа не только по-разному относились к земле. Они были разными – до противоположности – в политическом, этическом и общекультурном плане (см., например, Чиполла, 2007, с.96-100). В Китае существовало нефеодальное бюрократическое государство. Происходившие в нем социально-политические процессы носили циклический характер (Кульпин, 1990, с.107). Кроме того, Китай был связан рациональностью своей системы ценностей, отрицавшей стремление к переменам (Wallerstein, 1974, р.85). Сыграла свою роль в отступлении Китая и конфуцианская этика. Веками она принижала роль торговли и коммерции в китайском обществе и проявляла презрение к купцам, якобы эксплуатировавшим население страны и ее природные богатства (Clark, 1997, р.70). Интересы торговцев, связанных с частнопредпринимательской деятельностью и ориентировавшихся на рынок, всегда были чужды для восточного государства (Васильев, 1994, с. 14).

Будучи обширной империей с разнообразными природно-климатическими условиями и родиной многих культурных достижений и технических новинок, Китай имел в своем распоряжении широкий ассортимент ресурсов и товаров, практически полностью покрывавших внутренний спрос. Поднебесная могла дать внешнему миру многое, но мало что могла заимствовать у «варваров». Завершение в 1415 г. прокладки 2000-мильного Китайского канала, предназначенного главным образом для снабжения армии, втянутой в перманентные войны с монголами, создало новый транспортный маршрут, изнутри связавший север и юг страны. Отпала необходимость в окружных путешествиях морем, а значит, и в исследовании внешнего мира.

Европа, переживая временами периоды застоя и даже отката к прошлому, развивалась поступательно. Она имела характеристики зародышевой ткани: отсутствие жесткой дифференциации (Crosby, 1999, р.53). Эта особенность наделила ее гибкостью, децентрализацией – когда центр, не будучи нигде, был везде – и восприимчивостью к инновациям. Уже в XIII в. феодальная Европа станет «Европой городов и университетов» (Ле Гофф, 2008, с.155), породивших дух свободы, индивидуалистическую культуру и открытость миру.

К позднему средневековью сложились уникальные мыслительные привычки европейцев. Они научились применять количественные модели к анализу окружающего мира, что придало теоретическим знаниям утилитарную направленность. Появляются ремесленники, производящие стандартные изделия. Картографы создают карты, отражающие весь известный мир в согласованной и стандартной манере, продиктованной перспективной геометрией. В благотворной среде измерения и счета формируется обширная прослойка деловых людей: купцов, банкиров, администраторов. Изменения в ментальности позволят западноевропейцам эксплуатировать физическую реальность на предмет полезных знаний и могущества гораздо эффективнее, чем этот делал любой другой народ их времени (Чиполла, 2007, с.109; Crosby, 1999, р. xiv).

Этническая гетерогенность Европы препятствовала формированию доминантного центра власти, но не мешала духовному объединению европейской элиты. Осваивая римское наследие, элита создала сети культурных обменов и выработала абстрактные и формальные, а потому универсальные, институты, такие как право, рынок, разделение властей. Подобные институты облегчали общение с цивилизационно чужеродной внешней средой и способствовали интеграции инородного культурного, социально-политического и хозяйственного опыта, немыслимой для исторических империй и традиционных цивилизаций прошлого. Беспрецедентный интеграционный потенциал открыл перед Европой универсальные возможности для экспансии и освоения внешнего мира (Лапкин, Пантин, 2002, с.35).

В отличие от Китая, объединяющего сухой и прохладный север и теплый и влажный юг, Европа характеризуется довольно однотипными природными условиями умеренной климатической зоны. Уже в Средние века ее ресурсная база не соответствовала запросам растущей экономики и потребностям населения. Европе не хватало драгоценных металлов, тонких тканей, мехов, но больше всего – пряностей. Важнейшей статьей европейского импорта был перец. В «плотоядной Европе» он стал незаменим при засолке мяса – единственного в ту пору способа, обеспечивавшего хранение продукта (Clark, 1997, рр.75-76). После падения в 1453 г. Константинополя Европа оказалась отрезана от традиционных каналов поставок восточных товаров. Поиск новых маршрутов на Восток превратился в настоятельную необходимость. Так что эпоха Великих географических открытий начиналась вояжами, ставившими весьма прозаические цели. А Колумб и Васко да Гама были людьми практического склада, хотя и наделенными изрядной долей авантюризма.

В XIV в. Европа переживала этап протокапиталистического высвобождения из феодализма и его разрушения. Европейская экспансия XVI в., вылившаяся в колонизацию целых континентов, была продуктом «кризиса феодализма», то есть, кризиса экосистемных обществ.

Сам кризис нельзя объяснить только факторами физической окружающей среды. Состояние почв, изменение климата или эпидемического фона могли лишь усугубить негативные тенденции, нараставшие в экономической сфере.

Здесь после тысячелетия использования прибавочного продукта, получаемого при феодальном способе производства, вступил в силу закон убывающей отдачи. Дворянство, имевшее со своих земель все меньшее вознаграждение, нуждалось в расширении владений, что позволило бы восстановить реальные доходы до уровня социальных ожиданий (Wallerstein, 1974, рр.38, 47). Таким образом, территориальная экспансия Европы стала необходимым предварительным условием преодоления кризиса феодализма. Открытие Нового Света в XVI–XVII вв.

шестикратно увеличит соотношение земля/рабочая сила в экономическом пространстве, контролируемом и эксплуатируемом западноевропейцами (Waites, 1999, р.25).

Трансатлантическую экспансию можно считать наиболее очевидным индикатором биосферизации западноевропейских обществ. Вот как пишет о происходившем Карло Чиполла. «Замена гребцов парусами, а воинов орудиями … означали замену человеческой энергии неодушевленной силой. Окончательно перейдя на парусные корабли с артиллерийским вооружением, атлантические народы прорвались сквозь ‘бутылочное горлышко’, которым являлось использование ограниченных человеческих возможностей, и обратили себе на пользу огромные количества энергии.

Именно тогда европейские корабли стали все чаще появляться в самых удаленных морях» (Чиполла, 2007, с.65).

Первым наиболее активные попытки заполучить больше земли предприняло дворянство Иберийского полуострова, – португальцы, а за ними – испанцы.

Португальское дворянство – особенно «младшие сыновья» – в силу совокупности обстоятельств, оказалось наиболее обделенным на континенте. В сочетании с благоприятствующими экспансии факторами – мир, который знала Португалия, когда другие знали войну, доступность капитала, накопленный опыт торговли на дальние расстояния, близость к Африке и островам восточной Атлантики, направление течений – эта обделенность сыграла решающую роль в лидерстве Португалии.

Не отставали от португальцев и испанцы, в особенности кастильцы. Заморская экспансия кастильцев на Канарские острова представляла собой не поиски перенаселенной страной дополнительного пространства, а поиски развивающейся страной дополнительных ресурсов, товаров и богатства. Испанская Корона поощряла освоение океанских просторов и переселение в колонии Восточной Атлантики. В этих предприятиях сошлись воедино авантюризм искателей приключений, алчность пиратов, рыцарские устремления первых основателей колониальных обществ, религиозный фанатизм королевы Изабеллы. Но более всего ими двигала бедность. Иберийцы имели в своем распоряжении слишком мало ресурсов, чтобы экономить на их поиске (Fernndez-Armesto, 2003, р.203).

Однако лидерство выходцев с Иберийского полуострова в поиске новых морских путей на Восток и в основании колоний в Западном полушарии можно считать одним из парадоксов той эпохи (Васильев, 1994, с.15). Страны, опередившие своих европейских соседей в географических открытиях и в приобретении колониальных владений, представляли собой не протокапиталистические государства, а крепкие феодальные монархии. То, что Португалии и Испании удастся накопить и награбить за счет колониальных предприятий, не станет основой для быстрого капиталистического развития, и первенство в европейской колонизации заокеанских земель вскоре перейдет тем, кого вели «протестантская этика и дух капитализма» (Вебер, 2006).

Колонии Португалии и Испании замышлялись как экономическое дополнение европейской части империй. Они должны были стать источником продуктов, не производившихся в Европе или производившихся в недостаточных для растущего рынка количествах. Главным продуктом, стимулировавшим основание колоний сначала на островах восточной Атлантики, а затем – на островах Карибского бассейна и в тропической Америке, стал сахар. В Средние века его, наряду с перцем, относили к пряностям. В европейском рационе он превратился в один из важных компонентов, полезных в качестве источника калорий и замены жирам. Настолько важных, что в 1450 г. был упомянут – наряду с часами, компасом, оргном и портуланом – итальянцем, перечислявшим вещи, изменившие его мир (Crosby, 1999, р.95).

И все же сахар, став важнейшей коммерческой статьей, не был жизненно важным продуктом. Подобно другим плантационным культурам он приносил богатство управленцам, но не являлся достаточной пищей для тех, кто его производил (Crosby, 1972, р.70). Регионы, в которых были основаны колонии плантационного типа, служили быстрому обогащению, но плохо подходили для жизни европейцев. Климат был непривычным. Европейские растения вырастали слабыми или не росли вовсе. Тропические болезни убивали выходцев из умеренной климатической зоны. Можно предположить, что в тропиках европейцы не имели никаких биологических преимуществ и поэтому не смогли закрепиться здесь и достичь численного перевеса над туземным населением или африканскими рабами.

В том, что колониальные успехи Португалии и Испании оказались краткосрочными и поблекли на фоне достигнутого Нидерландами, Францией и особенно Англией, есть, на наш взгляд, и экологическая причина. Свои первые колонии иберийцы основали в тропиках и субтропиках, тогда как Португалия и Испания располагаются в умеренном поясе. Помимо тяжелого климата и губительных инфекций, колонизаторы встретили здесь чуждый набор культурных растений. Привычную триаду – пшеницу, виноград и оливу – невозможно выращивать на островах Карибского бассейна и на побережье Центральной Америки. Но без них нет хлеба, вина и оливкового масла – основных компонентов рациона, который все обитатели Средиземноморья считали цивилизованным.

Испанцы нашли Америку крайне бедной и лишенной тех растений и животных, которые были более всего необходимы, чтобы кормить человечество и служить ему (Crosby, 1972, рр.64-65).

Таким образом, в тропиках и субтропиках Нового Света можно было заложить плантации коммерческих культур, но не было возможности создать собственную продовольственную базу, так чтобы не зависеть от метрополии в поставках пищи и привлечь многочисленных свободных мигрантов обоих полов, готовых трудиться, основывать поселенческие колонии и обеспечивать им положительный естественный прирост. И пока иберийцы не достигли территорий, занимаемых современными Аргентиной, Чили и Перу, и не приобрели достаточного опыта ведения сельского хозяйства в непривычных условиях, их владения ограничивались кромками Нового Света и опирались на плантационный комплекс и рудничное дело.

Коммерческие культуры, в совокупности с некоторыми видами минеральных ресурсов, превратят новосветские колонии в источник обогащения для метрополий. Но финансовая осуществимость заокеанских предприятий в значительной степени была обусловлена благоприятными коммерческими десятилетиями плантационных колоний в Восточной Атлантике, предшествовавшими Великим географическим открытиям (Бродель, 2006, с.197; Fernndez-Armesto, 2001, р.418).

Острова Восточной Атлантики послужат лабораторией европейского империализма нового типа. Его восхождение на заре XV века начнется с внедрения в нативные экосистемы коммерческих культур. Эти коммерческие культуры – прежде всего сахар – окажутся катализаторами социальных и экологических изменений. Плантации сахарного тростника, апробированные на Мадейре и Канарских островах, переделают природу в соответствии с замыслами человека и станут той моделью, которая затем будет многократно повторена в других колониях. Восточно-атлантический «эксперимент» подтвердил, что путь к процветанию проходил через добавление к местной биоте – неполноценной с коммерческой точки зрения – тех растений и животных, на продукцию которых в Европе существовал спрос (Fernndez-Armesto, 2003, рр.204-205). Но путь к заселению заокеанских территорий проходил через демонтаж местных экосистем и их замену европейскими версиями.

Позже владениями в тропиках обзаведутся Нидерланды, Франция и Англия, но только последней удастся создать в Америке устойчивые поселенческие колонии. У этих колоний будет совершенно иная функция – рынок для промышленных товаров и реэкспорта. Тропические колонии не подходили для этого. Чтобы снизить производственные издержки, они стремились использовать подневольную рабочую силу. Эффективному рынку требовались европейские поселенцы с относительно высокими жизненными стандартами. Только они могли создать достаточно большую сеть коллективных доходов и обеспечить функционирование рынка (Wallerstein, 1980, р.103). Поселенческие колонии впишут особую страницу в экологическую историю планеты.

То, что Кёртин определил как истинную колонизацию, представлено в современном мире нео-Европами. Эти регионы имеют население преимущественно европейского происхождения и характеризуются европейскими версиями естественных и искусственных экосистем. Их объединяет то, что они расположены в умеренном климате и более всего удалены от Европы. Упомянутые особенности наводят на мысль, что успех европейских предприятий за океаном – «европейский империализм» – имел экологическую основу, то есть был обусловлен географическими особенностями будущих нео-Европ и подготовлен расширенной семьей биологических видов евразийского происхождения.

Для разных народов история следовала разными путями из-за различий в их окружающих средах, а не из-за биологических различий между самими людьми. В этом утверждении нет географического или экологического детерминизма.

После разрушения древней Пангеи произошла децентрализация процессов эволюции, так что каждый континент оказался со своим набором видов, географическими и климатическими особенностями. В результате геологических изменений рельефа планеты после первичного расселения Homo sapiens формируются изолированные популяции. У каждой из них будет своя история, в том числе и экологическая. «Географические авангарды человечества» либо застрянут в каменном веке, либо познают блага и невзгоды неолитической революции значительно позже тех человеческих популяций, которые волею судьбы оказались в сердцевинных территориях происхождения земледелия и одомашнивания животных Евразии. Опережающий старт евразийских «счастливчиков» создаст разрыв, а значит, ту разность потенциалов, которая является движущей силой истории вообще и процессов колонизации в частности. Таким образом, истоки неравенства лежат в глубинах доисторического прошлого. Они разделят людей на «имущих и неимущих истории» (Diamond, 1999, р.93), оставив географический авангард человечества на проигравшей стороне Пангеи.

Альфред Кросби называет европейских колонизаторов «детьми неолитической революции Старого Света» (Crosby, 1996, p.136). С экологической точки зрения, неолитическая революция представляет весьма специфическую трансформацию в образе жизни и в энерговооруженности человека. Обычный биологический вид, существующий за счет адаптации к окружающей среде – то есть, как все биологические виды, меняющий себя под среду, – превращается в уникальное существо, приспосабливающее окружающую среду под свои потребности. Доместикация растений и животных оказалась механизмом, позволившим человеку захватить целые фрагменты биоты и манипулировать ими. В агроценозах он перераспределил в свою пользу дополнительные калории, которые в естественных экосистемах более-менее равномерно распределены между многими видами. А это – основа увеличения численности населения, появления прибавочного продукта, формирования сложных стратифицированных обществ, технологического развития. Сила земледельца перед охотником-собирателем в численности, социальной организации и технологии.

Таким образом, производство пищи – на фоне присвоения даров природы в экосистемах охотников-собирателей – представляет ключ к пониманию того, почему общечеловеческая история пошла именно таким путем, и почему выходцы из Старого Света колонизировали Новый Свет, Австралию, Новую Зеландию и некоторые части Африки и достигли мировой гегемонии, а не наоборот.

Лишь в некоторых регионах планеты существовал подходящий набор потенциальных доместикатов, определивший центры независимого происхождения сельского хозяйства. И только в одном регионе – Плодородном полумесяце – геологическая и биологическая история планеты собрала богатый набор действующих единой связкой растений и животных, которым будет суждено стать основными кормильцами человечества. А широтная ориентация континентальной оси Евразии обусловила высокую скорость распространения растений, животных, технологий и идей в пределах самых обширных в мире сухопутных пространств. На все остальные территории колонизаторы приносили готовый набор видов, который Кросби назвал «чемоданной биотой» (Crosby, 1996, р.89).

Джаред Даймонд в своей «широчайшей модели истории» выделяет четыре группы причин успеха европейского империализма второй половины II тыс. н.э., называя их первичными: более ранний старт; более широкий набор потенциальных доместикатов; более быстрое и легкое распространение растений, животных, технологий и идей; бльшие и менее изолированные густонаселенные территории (Diamond, 1999, рр.406-407).

В Евразии производство пищи начало обеспечивать значительную часть человеческого рациона на 5000 лет раньше, чем в Америке. Туземное население Австралии и Новой Зеландии до контакта с европейцами практиковало присваивающую технологию со слабыми намеками на возможность перехода к земледелию. В Африке люди довольно рано обратились к производству пищи. Но оно носило очаговый характер и ограничивалось несколькими территориями. Кроме того, в тропических регионах плотность жизни, а значит, и конкуренция между многочисленными ее формами были слишком высокими, чтобы позволить процветание немногих. Острова, из-за ограниченного набора видов, не только не могли обеспечить раннего старта цивилизованной жизни, но вообще закрывали возможность самостоятельного развития здесь сельского хозяйства.

Европейцы, открывшие другие континенты и основавшие за океанами колонии, были потомками тех, кто «совершил» неолитическую революцию в Старом Свете. Аграрная технология позволяет прокормиться с единицы площади гораздо большему числу людей, чем присвоение даров природы. Преимущество многочисленных плотных популяций стало определяющим для их опережающего социального, культурного и технологического развития.

На евразийском континенте был более обширный набор потенциальных доместикатов. Здесь возникли сложные трансвидовые сообщества, составившие основу продуктивных агроценозов. В Евразии рацион, обеспечиваемый сельским хозяйством, оказался богатым и сбалансированным по главным пищевым компонентам. Его базис составили зерновые культуры, ассортимент которых в Старом Свете был широким и мог покрыть весь спектр природно-климатических условий и типов экосистем. Зерновые, вызревая одновременно, давая богатый урожай и обладая способностью длительно храниться, стали фундаментом древних цивилизаций. Помимо большинства главных зерновых культур к центрам происхождения культурных растений Старого Света приурочены многие овощные и плодовые растения и практически все основные домашние животные. В совокупности с биологическими и экологическими особенностями доместицируемых видов это обеспечило производству пищи безусловные преимущества среди конкурирующих альтернатив в континууме стратегий получения пищи.

Более быстрому и легкому распространению растений, животных, технологий и идей способствовала широтная ориентация евразийской континентальной оси. Здесь диффузия доместицированных видов могла происходить на обширных пространствах, охватывая зоны с одинаковыми или сходными природноклиматическими условиями и типами экосистем. Континентальные оси Северной и Южной Америки и Африки ориентированы в меридиональном направлении.

Распространение на этих континентах затруднялось или оказывалось невозможным из-за необходимости преодолевать разные климатические зоны.

У Евразии было еще одно очень важное преимущество: она имела самые обширные сети коммуникации, охватывающие гораздо большее, чем другие континенты, население. Не менее 70 процентов человечества на протяжении нескольких тысячелетий жило в Евразии, делая ее наиболее многолюдной, конкурентной и интерактивной (McNeill, McNeill, 2003, р.36). Бльшие и менее изолированные густонаселенные территории обеспечили диффузию изобретений и нововведений путем заимствования и способствовали соперничеству между евразийскими обществами, обеспечившему культурное развитие. Со временем многолюдные и плотные евразийские сети заменили простую и медленную диффузию объемными материальными и информационными потоками. Технологические и организационные возможности перемещать большие объемы вещества, энергии и информации быстро и на большие расстояния стали необходимой предпосылкой ранней глобализации. А евразийские общества первыми обрели опыт воспринимать весь мир как одно целое (Clark, 1997, р.16). Ни один другой континент не знал подобных прорывов в технологической и социальной сферах и в интеллектуальном опыте.

Эти первичные причины уходят корнями в географию, биологию и экологию континентов. Все они привели к развитию непосредственных факторов, составивших весомые и наглядные преимущества европейских колонизаторов при их столкновении с коренным населением других континентов и островов. Налицо был один из тех гигантских конфликтов истории, когда мощная динамическая сила встречается с массой, долгое время пребывавшей в неподвижности. Результатом такого столкновения могло быть одно из двух: либо утрата динамики, либо сдвиг массы (Бурстин, 1993, с.74).

Один и тот же сценарий многократно повторялся с незначительными вариациями. Апробированный на островах Восточной Атлантики, он затем развернется в полной мере в грандиозной исторической драме встречи Старого и Нового Света. К этой встрече двух миров стороны подошли с разным багажом.

Большинство коренных обитателей Америки едва вышли из каменного века. По образу жизни и тому, что имели, они существенно уступали колонизаторам. «В 1492 г. индейцы отличались от остального человечества больше любой другой крупной человеческой группы» (Crosby, 1972, р.21). В столкновениях отличия всегда работали не на их стороне.

Технический перевес европейских колонизаторов в заокеанских предприятиях не был решающим фактором. Просто он больше других бросается в глаза.

Действительно, стальные пики и копья, металлические доспехи, позже – аркебузы и в особенности живая военная машина – лошадь, – обеспечивающая скорость и маневренность в открытом бою, – все это впечатляет в сравнении с пешими воинами туземного населения, имевшими в своем распоряжении примитивное каменное и деревянное оружие.

Но поначалу эти воины многократно превосходили численностью европейских колонизаторов, военные победы которых одни не могут объяснить их конечного успеха. Главную роль сыграло не стальное, а биологическое «оружие».

Успех был обусловлен демографическим вытеснением. При этом речь идет не только о человеке, но и о целой группе биологических видов, которые, действуя единой связкой, позволили демонтировать местные экосистемы и воссоздать на их месте европейские экологические копии.

Главным виновником демографического опустошения при колонизации заокеанских территорий считаются инфекционные болезни. Длительная коэволюция человека и животных, доместицированных на территории Евразии, превратила многие эпидемические заболевания в относительно безвредные для обитателей Старого Света эндемии. У переболевших оспой, корью, краснухой и другими болезнями вырабатывался пожизненный иммунитет. Росла устойчивость человеческих популяций, снижалась вирулентность микробов. Так что со временем многие серьезные напасти перекочевали в категорию детских болезней. Поскольку в будущих нео-Европах подходящих для одомашнивания животные не было, туземное население изолированных территорий не имело сопоставимого со старосветским эпидемического опыта. Контакт с европейцами, явившимися со своим багажом технологий, чемоданной биотой и микроорганизмами, для многих нативных популяций был подобен Судному дню. Результатом стал демографический коллапс.

«Эпидемии девственных земель» распространялись с невероятной скоростью. Часто они шли впереди белого колонизатора, почти поголовно истребляя коренное население, не имевшее иммунитета. Гибель в 90-95% от общей численности популяции считалась обычной, так что многие территории, когда туда добрались колонисты, представляли вакантные места. «Нет никакого сомнения что больше индейцев умерло от эпидемий, чем от мушкетов белого человека»

(Бурстин, 1993, с.258). Особенно высокую дань собрали инфекционные болезни Старого Света в продвинутых многолюдных обществах, представленных империями ацтеков и инков. Причем каждое нарождавшееся поколение обеспечивало благоприятную почву для новой вспышки эпидемии. И здесь мы видим разрыв, отставание. Туземные популяции просто не успели приспособиться к новым заболеваниям, которые тысячелетиями «закаляли» евразийское население.

Они проиграли из-за нехватки времени, а прекращение изоляции стало началом опустошения.

Колониальная история патогенных микроорганизмов Старого Света – это история успеха. Этот успех служит наиболее ярким примером действенности и мощи тех биогеографических постоянных, которые лежали в основе успеха европейских строителей империй в заокеанских регионах. Микроорганизмы, а не колонизаторы сыграли главную роль в уничтожении туземного населения и открытии нео-Европ для демографического захвата. Способность колонистов обеспечить себе в поселенческих колониях положительный естественный прирост, а позже – миграция большого числа европейцев в Новый Свет лишь завершили то, что начали инфекционные болезни.

Колонизация влечет за собой взаимообмен между территориями, прежде не взаимодействовавшими. Нам представляется, что симметрия или асимметрия таких обменов в значительной степени определяют конечный результат колонизации. Завершенная колонизация сопряжена с асимметрией обменов. Поток людей, микроорганизмов, растений и животных шел в одном направлении, как будто в другом он был невозможен из-за непреодолимой преграды. В этом асимметричном обмене микроорганизмы составляли передовой отряд, но не менее значимыми были растения и животные.

Евразийская чемоданная биота, включавшая хлебные злаки, крупный рогатый скот, овец, коз, свиней, лошадей, птицу, а также многочисленные сорные растения, сыграла не менее важную роль в формировании нео-Европ в умеренных климатах других континентов. Намеренно или ненамеренно привнося в нативные экосистемы чужеродные им виды, колонизаторы запустили долгосрочные необратимые изменения. Поскольку живые существа характеризуются способностью к самовоспроизводству, эффективность и скорость, с которыми они могут видоизменить окружающую среду целого континента, превосходят эффективность и скорость любого механизма или машины из всех, когда-либо изобретенных человеком.

Колониальное партнерство человека и других биологических видов позволяет говорить о двух видах колонизации. Непосредственная колонизация, осуществляемая человеком, часто была насыщена яркими событиями и полна драматизма. Она подробно и детально зафиксирована, но представляет миг в мировой истории. Параллельно ей, но подспудно, происходил колонизационный процесс, осуществляемый экологическим комплексом, сопутствующим человеку. Этот более глубокий вид колонизации, привлекший значительно меньше внимания, навсегда изменил экологию и топографию других континентов. Люди колонизировали малоосвоенные территории и туземные популяции. Столь же успешно другие биологические виды Старого Света колонизировали территорию и живое население других континентов, превращая земли за океаном в «экологических падчериц Старой Европы» (Rifkin, 1992, р.186-187).

Европейцы никогда бы не адаптировались к заокеанским территориям в их первозданном виде. Колонисты смогли основать здесь полноценные поселенческие колонии лишь тогда, когда эти земли стали гораздо больше похожи на их родину. Массовые миграционные потоки из Европы оказались возможны не столько благодаря пароходам, сколько способности измененных экосистем Нового Света производить достаточные количества привычной для европейцев пищи. На создание надежной основы существования ушли время и труд десятка поколений. Так что когда пароходы предоставили шанс переселиться за океан многим людям, по ту сторону Атлантики уже существовали европейские искусственные экосистемы. Здесь колонизация со всей очевидностью предшествовала массовой миграции.

Если бы в Новый Свет прибыли не европейцы, а только их растения и животные, у индейцев была бы совсем иная судьба. Если бы в Новый Свет европейцы прибыли одни, без своих биологических помощников, колонизация этого континента оказалась бы невозможна. Превращение Нового Света в неоЕвропы, привлекательные для большого числа мигрантов, осуществила расширенная семья биологических видов. Человек действовал в одной связке со своими колониальными партнерами, представленными культурными и сорными видами растений и животных (Rifkin, 1992, рр.185-186). Чемоданная биота была решающим фактором успеха – или провала – всех колониальных предприятий европейцев за пределами Европы. «Там, где эта биота ‘сработала’, где достаточное количество ее членов процветало и давало потомство, создавая версии Европы, … сами европейцы процветали и умножались» (Crosby, 1996, р.89).

В отличие от поселенческих, колонии плантационного типа были основаны в тропических и субтропических климатах. Эти условия были непохожими на европейскую родину и оказались неподходящими не только для европейцев.

Здесь не могла процветать, а значит работать на успех колонизаторов, расширенная семья биологических видов. И эпидемическая среда оказалась для европейцев крайне неблагоприятной, а смертность – чрезвычайно высокой. Это стало одной из главных причин импорта африканской рабочей силы, гораздо более устойчивой к тропическим заболеваниям.

Тропические экосистемы никогда не будут полностью демонтированы и заменены на европейские версии, как это было в нео-Европах. Так что результатом «иберийского колонизаторского проекта» (Сеа, 1984, с.108) станет не только культурная, но и биологическая «метизация». Колонизаторы лишь заменят в местных экосистемах некоторые компоненты, делая их более привлекательными для эксплуатации. Эксплуатационные колонии, с их плантациями и рудниками, вплоть до деколонизации окажутся инструментом в прямом и в переносном смысле делать деньги для метрополии.

Однако неожиданным и интересным побочным продуктом эксплуатации тропических колоний – в особенности островных – станет формирование протоэкологической осведомленности, давшей начало западному инвайронментализму. Романтические представления о природе тропических островов как о земном рае и мечты воплотить в этой среде социальные утопии эпохи Просвещения, а с другой стороны, быстрая деградация островных экосистем под натиском плантационной экономики, породили активные попытки искусственно противостоять разрушению. Это протоэкологическое движение было глобальным по целям и подходам. Оно создавало и поддерживало живые коллекции, осуществляло широкие обмены образцами растений и животных и информацией через колониальные сети, привлекало внимание общественности колоний и метрополий к проблемам состояния окружающей среды. Колониальная периферия оказалась в центральном положении в отношении экологических инноваций (Grove, 1996, р.475).

Промежуточный вариант представляли колонии, основанные русскими в Сибири. Колонистов манили несметные «естественные богатства, которые издавна эксплуатировались русскими людьми и в Восточной Европе» (Любавский, 1996, с.438). Особенно привлекала пушнина, затем – руды и лишь в последнюю очередь – плодородные земли. Климатические условия Сибири были суровыми, так что внутренняя колонизация этого обширного региона, хотя и засасывала русское население в силу своей пустынности, не давала возможности прочно закрепиться. Промысловая колонизация Сибири тесно переплеталась с земледельческой, но последняя была обусловлена необходимостью самодостаточности региона, далеко отстоящего от «коренной Руси». «Промышленники … должны были заводить здесь пашню, чтобы иметь свой хлеб» (там же, с. 441). Россия охватила Сибирь широкой, но редкой сетью. Овладев пространством и контролируя поступление природных богатств, она не имела достаточно ресурсов для надлежащего заселения края. Сибирь никогда не станет истинной колонией, какой стала Северная Америка.

Создание поселенческих колоний в Северной Америке относится к XVIIXVIII векам. Колонисты искали новую родину, а не быстрого обогащения. Они приходили сюда навсегда, хотя возвратный поток был значительным – до 30% (Tilly, 1978, р.58). В целом это была аграрная колонизация, поскольку большую часть прибывших составляли безземельные крестьяне, бежавшие от голода. В Европе к этому времени формируется прибавочный продукт населения.

Это обезземелевшее крестьянство, которое прежде компенсировало убыль городского населения, устремляется на свободные земли. В рекламных проспектах, зазывающих поселенцев в заокеанские колонии, новые места представлялись раем. Но в этом раю уже был свой Адам.

Пуританский колонизаторский проект представлял, в отличие от более раннего и привязанного к другим природно-климатическим условиям иберийского варианта, не включающее, а исключающее общество. Леопольдо Сеа подчеркивает, что европейцы при образовании поселенческих колоний в Северной Америке исходили из предпосылки создания нового порядка, и в этом новом порядке индейцы были лишними (Сеа, 1984, с.147). Но и индейцы, чьи практики существования к 1800 г. напоминали практики европейских крестьян, продолжали идентифицировать себя как отдельный народ. Европейцы разрушили индейские цивилизации и даже облачили их богов в христианские одежды, но во многих базисных отношениях индейцы остались индейцами (Crosby, 1972, р.74). Они сопротивлялись всякому включению в мир завоевателей (Cronon, 1983, р.164).