«МЕДВЕДЕВ ВЛАДИМИР БОРИСОВИЧ ЭТНОДЕТЕРМИНАЦИОННАЯ КОНЦЕПЦИЯ ЯЗЫКА В ЭНЕРГЕТИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ Специальность 10.02.19 - теория языка Диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук Научный консультант – ...»

На правах рукописи

МЕДВЕДЕВ ВЛАДИМИР БОРИСОВИЧ

ЭТНОДЕТЕРМИНАЦИОННАЯ КОНЦЕПЦИЯ ЯЗЫКА

В ЭНЕРГЕТИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ

Специальность 10.02.19 - теория языка

Диссертация на соискание ученой степени

доктора филологических наук

Научный консультант – доктор филологических наук, профессор М.Н.Левченко Москва 2014 2 ОГЛАВЛЕНИЕ ……………………………………………………… 2 ВВЕДЕНИЕ………………………………………………………… ГЛАВА 1. ИСХОДНЫЕ ПОЗИЦИИ ИССЛЕДОВАНИЯ ……… Теория В. Гумбольдта о языковой энергии в свете проблемы 1. 1.

взаимоотношения языка и мышления …………………………… Учение В. Гумбольдта об энергетической природе языка в 1.2.

европейском языкознании………………………………………… К. Фосслер о «духовной силе энергии языка» …………………… 1.2.1. Бодуэн де Куртенэ «О влиянии языка на мировоззрение и 1.2.2.

настроение»………………………………………………………… Энергетические свойства языка в теории Л. Вайсгербера ……… 1.2.3. Гипотеза этнолингвистического восприятия мира в 1.3.

американской науке о языке………………………………………. Энергия в лингводинамическом преломлении …………………… 1. 4. Законы лингводинамики…………………………………………… 1.4.1. Материал исследования…………………………………………… 1.4.2. Выводы по главе 1 …………………………………………………….

ГЛАВА 2. ЭТНОЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ДЕТЕРМИНАТЫ

ФОНЕТИКО-ГРАФИЧЕСКОГО УРОВНЯ ……………………… Этнически детерминированные графемы ……………………… 2.1. Этнически детерминированные звукоподражательные слова …… 2. 2. Выводы по главе 2……………………………………………………

ГЛАВА III. ЭТНОЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ДЕТЕРМИНАТЫ

МОРФОЛОГИЧЕСКОГО УРОВНЯ……………………………… Аффиксальные этнодетерминаты ………………………………… 3. 1. Префиксальные этнодетерминаты ………………………………… 3.1.1. Суффиксальные этнодетерминаты ……………………………… 3.1.2. Флективные этнодетерминаты 3. 2. ………………………………………… Апокопа (-е) в качестве этнодетермината ………………………… 3. 3. Этнодетерминаты темпоральных форм …………………………… 3.4. Этнодетерминаты падежной системы …………………………… 3. 5. Этнодетерминаты функционирования артикля…………………… 3. 6. Этнодетерминаты частей речи: склонения притяжательных 3. 7.

местоимений, существительных …………………………………… Cловообразовательные этнодетерминаты ………………………… 3. 8. Выводы по главе 3……………………………………………………

ГЛАВА 4. ЭТНОЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ДЕТЕРМИНАТЫ

ЛЕКСИЧЕСКОГО УРОВНЯ И ИХ КЛАССИФИКАЦИЯ …….. Этнографические реалии

4. 1. Этнодетерминаты лексической группы «Бог, служители культа»

Этнодетерминаты лексической группы «Библейские персоналии 4.1.2.

и имена собственные»

Этнодетерминаты лексической группы «Культовые реалии»…….

Этнодетерминаты подгруппы «Священные книги»…

Этнодетерминаты подгруппы «Культовые учреждения»………… Этнодетерминаты подгруппы «Национальная одежда»………… Этнодетерминаты лексической группы «Этнорелигиозная 4.1.4.

Этнодетерминаты подгруппы «Этническая принадлежность»… Этнодетерминаты лексической подгруппы «Неэтническая 4.1.4. Этнодетерминаты в лексической группе «Обозначение человека 4.1.5.

Этнодетерминаты в лексической группе «Части тела»…………… Этнодерминаты в лексической группе «Состояние души и тела»

Этнодетерминаты в лексической группе «Профессиональная 4.1.8.

Этнодетерминаты в лексической группе «Виды деятельности и 4.1.9.

Этнодетерминаты в лексической группе «Возгласы, призывы, 4.1.10.

Этнодетерминаты в подгруппе «Возгласы»……………………… Этнодетерминаты в подгруппе «Призывы»……………………… Этнодетерминаты в подгруппе значения «Усиление»…………… Этнодетерминаты в подгруппе «Обращения, приветствия»…… Этнодетерминаты в лексической подгруппе «Бранные слова»… Этнодетерминаты в лексической группе «Часть и целое»……… Этнодетерминаты в лексической группе «Цветовые обозначения»………………………………………………………..

Этнодетерминаты в лексической группе «Библеизмы» ………… Этнодетерминаты в лексической группе «Числа»………………… Географические реалии …………………………………………… Этнодетерминаты в лексической группе «Исторические реалии»

Этнодетерминаты в лексической группе «Современные 4.2.2.

Этнодетерминаты в подгруппе «Пространственные реалии»…… Этнодетерминаты в подгруппе «Состояние пространственных 4.2.2.

Этнодетерминаты в подгруппе «Темпоральные реалии»…………

ГЛАВА 5. ЭТНОЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ДЕТЕРМИНАТЫ

Этнодетерминация в простом предложении ……………………… Этнодетерминация порядка слов в предложении ………………… Простое предложение с отделяемой предикативной частью не в 5.1.2.

Этнодетерминация причастий …………………………………… Этнодетерминация особенностей функционирования второго 5.2.1.

причастия (Partizip II) в простом предложении………………….. Этнодетерминация функционирования свободного причастного 5.2.2.

Этнодетерминация в сложном предложении …………………… Этнодетерминация двойного отрицания………………………… Этнодетерминация перфектных конструкций …………………… Этнодетерминация сравнений …………………………………… Этнодетерминация неопределенной формы глагола …………… Этнодетерминация эллипсиса …………………………………… Этнодетерминация форм обращения к собеседнику ……………..

ГЛАВА 6. ЭТНОЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ДЕТЕРМИНАТЫ

Этнопоэтический мир романа ……………………………………… Границы этнопоэтического мира…………………………………… Методика отбора компонентов этнопоэтического мира ………… Установление межтекстовых реляций методом интерпретации 6.2.1.

Метод оппозиций…………………………………………………….

Детерминация повторов как этнолинвистическая особенность 6. 3.

Этнолингвистические детерминаты сегментов поэтического мира ………………………………………………………………….

Этнолингвистические детерминаты сегмента «Формы бытия»… Этнолингвистические детерминаты субсегмента «Форма бытия 6.4.1. Этнолингвистические детерминаты субсегмента «Страна пребывания» ……………………………………………………….

Этнолингвистические детерминаты субсегмента «Этнос в диаспоре» …………………………………………………………..

Этнолингвистические детерминаты сегмента 6.4.2.

Этнолингвистические детерминаты сегмента «Cоциальное 6.4.3.

Этнолингвистические детерминаты сегмента «Внешность 6.4.4.

Этнолингвистические детерминаты сегмента «Пространство 6.4.5.

Этнолингвистические детерминаты поэтического мира 6.4.6.

Этнолингвистические детерминаты субсегмента «Внешность 6.4.6. Этнолингвистические детерминаты субсегмента «Гендерные 6.4.6. Этнолингвистические детерминаты субсегмента «Детство, 6.4.6. Этнолингвистические детерминаты субсегмента «Деятельность 6.4.6. Этнолингвистические детерминаты сегмента «Взаимоотношения 6.4.7.

Этнолингвистические детерминаты субсегмента «Правитель 6.4.7. Этнолингвистические детерминаты субсегмента «Историческая 6.4.7. личность в роли создателя»

Этнолингвистические детерминаты субсегмента «Мститель» … Этнолингвистические детерминаты субсегмента 6.4.7. Этнолингвистические детерминаты сегмента «В заточении» …… Этнолингвистические детерминаты сегмента 6.4.9.

ВВЕДЕНИЕ

Проблема влияния языка на духовное развитие общества занимала человечество достаточно давно. Специфику устройства языка как форму развития человеческого духа отмечали И.В. Гердер [Herder, 1986], Г. Гаманн [Hamann, 1784], Ф. Шлейермахер [Schleiermacher, 1862] и многие другие известные ученые. Однако В. Гумбольдту [Гумбольдт, 1859] впервые удалось привнести в понимание взаимодействия языка и мышления положение о национальноязыковом характере духовного процесса, выразив это в известном тезисе о тождестве языка и духа народа.

Акцентируя внимание на подвижности и изменчивости языковой материи, В. Гумбольдт ввел в филологию энергетическое понимание природы языка как деятельности и как рестриктивной силы, обрекающей индивида на осуществление мыслительного процесса в сфере родного языка, которую ему не дано оставить и при переходе на иной язык творчества. Подобная приверженность человека этническому языку1 в немалой степени объясняется, в понимании В. Гумбольдта, воплощением народного духа во внутренней форме слова, представляющей собой особое мировидение народа, говорящего на данном языке.

Этот тезис получил дальнейшее развитие в трудах К. Фосслера [Vossler, 1925], Бодуэна де Куртенэ [Baodouin de Courtenay, 1929], но наиболее резко был обозначен в работах немецкого ученого Л. Вайсгербера [Weissgerber, 1928; 1929;

1961; 1962; 1971; 1973], трансформировавшего идею внутренней формы лексических единиц в понятие языковой картины мира. В видении Л. Вайсгербера языковая картина мира представляет собой вербальный промежуточный мир, обладающий решительной силой воздействия (“wirkende Kraft”) на познание индивидом окружающей действительности.

Слово «этнический» и его дериваты указывают на принадлежность к какому-либо народу, но не обязательно к нации, связанной с понятием государственности.

На материале исследования бесписьменных языков Северной Америки к подобным выводам пришли американские ученые Э. Сепир и Б. Уорф [Уорф1; 2, предложившие гипотезу лингвистической относительности знаний 1960], человека о мире в силу этноязыковой специфики мировосприятия. Таким образом, прямые и косвенные последователи учения В. Гумбольдта сделали акцент в рассмотрении проблемы соотношения языка и мышления не на деятельностном, но на динамичном аспекте языка, как силы, в оздействующей на процесс отражения в сознании окружающего мира.

За справедливой критикой (Апресян Ю.Д. [Апресян, 1995], Г. Гиппер [Gipper, 1969], Серебренников Б.А. [Серебренников, 1988] и др.) мировоззренческого и гносеологического аспектов гипотезы Л. Вайсгербера и теории лингвистической относительности оппонентами невольно был отодвинут на задний план факт возможности рассмотрения языковых средств как детерминантов определенного действия или порядка его осуществления, в частности, при формировании поэтического мира. С этой точки зрения, любая форма деятельности и, в первую очередь, речевая, не только вынуждена протекать в русле этнического языка, но в силу определенных причин задается, или еще жестче, детерминируется им в процессе коммуникации или построения поэтического мира. Таким образом, возникает вопрос об обосновании энергетических свойств языка в теории этнолингвистического детерминизма: связи языковых событий, в которой одно причинное этноязыковое явление (детерминант) при вполне определенных условиях, c неизбежностью порождает или производит как следствие другое явление – детерминат [Голев, 1998, с.29], получающий репрезентацию в строго этнической языковой форме.

К сожалению, немногочисленные декларативные примеры, приведенные Л. Вайсгербером и Л.Б. Уорфом, оказались не в состоянии ни подтвердить энергетическую концепцию В. Гумбольдта, ни явиться основанием для доказательства предложенных ими теорий. Тем не менее, некоторые практические наблюдения, изложенные в их трудах, могут служить отправным пунктом в обосновании существования этнолингвистической детерминации и оформлении ее в качестве соответствующей гипотезы настоящего исследования.

Гипотеза исследования состоит в том, что родному языку постулируется детерминация своеобразия творческой активности индивида, осуществляемой им на любом другом языке, а также обусловленность прямой зависимости детерминирующей силы от функционального стиля рабочего языка и генетической близости взаимодействующих языков. Поэтому актуальной для данного диссертационного исследования представляется проблема обнаружения тех языковых фактов, которые способствуют подтверждению и формулировке выдвинутой гипотезы этнолингвистической детерминации речевой деятельности индивида.

Определенное внимание в этом плане заслуживают работа Е.М. Карповой, посвященная изучению детерминантов лексики немецкой философии как отдельной культурологической области [Карпова, 2003], и Н.Д. Голева [Голев, 1998], отмечающего явление детерминации в деривационных процессах языка.

Однако в этих, несомненно, интересных работах, не рассматривается проблема взаимодействия языка и мышления в этноспецифическом ракурсе.

Вполне очевидно, что мозаика словесных единиц оказывает влияние на особенности отображения окружающего мира в сознании. Однако вербальные конструкты в виде языковой картины мира устанавливаются в пределах лексической системы одного языка и все причинно-следственные предпочтения выбора тех или иных языковых элементов при создании поэтического мира исследуются в их неизбежной безальтернативной моноязыковой данности, оставляя без внимания тезис В. Гумбольдта о невозможности творческим индивидом покинуть пределы родного языка. Поэтому проблему этнолингвистической детерминации имеет смысл рассмотреть в условиях билингвизма, в которых национальная специфика родного языка может проявить себя с большей очевидностью.

Вопросу взаимодействия элементов лексического уровня в многоязычной среде посвящен ряд трудов отечественных ([Алексеев М.П., 1981, с.717;

Ахунзянов Э.М., 1981; Верещагин Е.М., 1969, Виноградов В.А.1, 1990; Грановская Л.М., 1985; Жлуктенко Ю.А., 1974; Михайлов М.М., 1972; Михайловская Н.Г., Cкворцов Л.И.,1985; Филин Ф.П., 1972 и др.]) и зарубежных лингвистов ([Вайнрайх У., 1972, 1979]; Векслер П. [Wechsler, 1972], Гавранек Б., [Гавранек, 1972]; Хауген Э. [Хауген, 1972] и др.). Однако в большинстве данных работ предметом исследования было установление в произведениях многоязычных писателей лексических заимствований или фактов интерференции, но не глубины взаимопроникновения языков, особенно, в случае их системно-структурной близости. Между тем, активное привлечение двуязычными авторами к творческому процессу элементов родного языка зачастую связано с прирастанием внутренней формы слова рабочего языка неявной коннотацией, появляющейся путем транспонирования частицы содержания подобного элемента из родного языка. Присутствие не всегда ощутимого монолингвом созначения, получившего в работе название коннотанта, детерминировано наличием его в исходном языке.

необходимостью установления в содержательной структуре лексических элементов подобных этнически детерминированных скрытых созначений, раскрывающих истинное содержание всего словесного контента.

Не менее важными следует считать и условия, порождающие новые, неожиданные языковые манифестации. Поэтому актуальным представляется рассмотрение проблемы межъязыковой детерминации и на уровне элементов, входящих в качестве составных частей в лексические или синтаксические единицы.

Вполне очевидно, что разрешение проблемы взаимодействия двух языков может располагаться и в плоскости допущения присутствия этнолингвистической детерминации на уровне сверхфразовых единств. Именно на этом языковом ярусе создается некий национально опосредованный виртуальный мир, предопределяющий взгляд индивида на мир реальный и кардинально отличающийся от представленного в языковой картине мира. Носителем специфического национального духа в таком случае выступает (этно)поэтический мир произведения, как своеобразный эквивалент внутренней формы слова, но отличающийся от нее сложностью и многообразием связующих элементов.

Неоднократно становившийся объектом изучения литературоведов, поэтический мир литературных произведений до последнего времени оставался вне пределов этнолингводетерминационные исследования также и элементов уровня текста становится весьма актуальной и своевременной.

Многие положения лингвистики текста остаются недостаточно изученными в силу аксиоматичности некоторых научных критериев, касающихся, в частности, определения механизма наполнения поэтического мира этносоставляющими, как правило, ограничиваемыми рамками одного текста. Исходя из известного тезиса о диалогичности текста, содержание компонентов этнопоэтического мира допустимо анализировать во всех возможных межтекстовых корреляциях, а поиск этнолингвистических детерминатов строить с учетом особенностей их функционирования в сопоставлении с сегментами текстов различных Актуальность настоящего исследования продиктована, следовательно, необходимостью выработки системы межтекстовых реляций, обеспечивающей статусность участия разнообразных дискурсов в создании поэтического мира отдельного произведения и степень его детерминизма прочими дискурсами.

Немаловажно отметить, что понятие этнолингводетерминации не только не исключает, но предполагает творчески активную позицию индивида по отношению к селекции оптимальных возможностей вербальной репрезентации ментальных процессов из элементов рабочего и родного языков, что позволяет избежать механистического подхода в оценке этноязыкового влияния, оказываемого на мышление, особенно в условиях двуязычия. Актуальность предлагаемого исследования состоит в необходимости установления границы влияния этнолингвистических сил на мышление индивида при осуществлении творческого процесса на рабочем языке билингва.

Рассматривая тему динамичной природы языка, к которой сводятся, в сущности, все упомянутые выше теории, следует обратить внимание на то, что понятие энергии было означено в науке о языке по большому счету гипотетически, получив дальнейшее развитие применительно к рассмотрению лексических фактов в отношении взаимодействия языка и мышления. Между тем, говоря о силах воздействия языка на мышление, возникает потребность очертить эти силы более отчетливо, в рамках теории этнолингвистической детерминации, воспользовавшись достижениями смежных областей. В этой связи представляется допустимым привлечь к рассмотрению языковой энергии общеизвестные физические положения, с учетом выводов известной дискуссии о приемлемости использования законов естествознания в науке о языке [Дельбрюк, 2003].

Необходимость освещения динамичной сути языковых явлений с позиций энергетической науки, особенно в условиях межсистемных языковых отношений в процессе творчества многоязычных авторов, подчеркивает актуальность настоящего исследования.

энергетическом аспекте, которая окончательно репрезентируется в литературном творчестве двуязычных писателей, создающих произведения на неэтническом языке.

Предмет исследования способы реализации особенностей категорий национального мышления, проявляющих себя на всех ярусах языка творчества многоязычных авторов в энергетическом исчислении.

исторической личности Йозефа Зюсса Оппенгеймера в романе писателябилингва Л. Фейхтвангера “Jud Sss” [Feuchtwanger, 1991], а также других произведениях [Blmml, 1906; Casparson, 1738; CNRB, 1737; Fassmann, 1737;

Оппенгеймер Йозеф Зюсс – финансовый советник герцога Карла-Александра Вюртембергского, невинно казненный в 1738 г. О значительности этого человека говорит тот факт, что в лексиконе Й.Г. Цедлера 1749 г., его жизнеописанию уделено места больше, чем биографиям Александра Македонского и Карла Великого.

Haasis, 1994; 1998; Hauff, 1903; JSOF, 1874; Liberius, 1738; Schneider, 1991; Stern, 1973; Zedler, 1749].

Выводы, касающиеся явления этнолингвистической детерминации, подкрепляются примерами из произведений других многоязычных авторов:

романа “Krabat oder Die Verwandlung der Welt” немецко-лужицкого писателя Ю. Брезана, а также романа русскоязычного писателя киргизского происхождения Ч. Айтматова.

Таким образом, целью данного исследования является доказательство существования этнолингвистической детерминации творческой деятельности индивида, осуществляемой автором-билингвом на любом языке.

Цель настоящего исследования позволила определить его задачи:

выявление этнолингвистической детерминации в широком многоуровневом аспекте с учетом межтекстовых связей на основе анализа языковых данных произведений, посвященных жизнеописанию исторической личности;

определение методики вычленения языковых компонентов, формирующих этнопоэтический мир художественного произведения;

установление глубины содержания лексических элементов, включая скрытые контенты, в аспекте межъязыковых связей;

рассмотрение энергетической природы языка в прикладном плане применительно к адаптации некоторых законов естественных наук к ситуации сообщающихся межъязыковых систем в условиях литературного многоязычия;

определение энергоемкости этнического языка в условиях межъязыковой трансформации.

Решению перечисленных задач способствует использование комплекса методов и приемов исследования: методов дефиниционного и контекстуального анализа, семантической и культурологической интерпретации, сопоставительного и дискурсивного анализа, методов композиционного и стилистического анализа, описательного метода, метода сегментного анализа, метода оппозиций, метода компонентного анализа, описательного метода и приема подсчета частотности языковых явлений, а также энергоемкости элементов языка.

Научная новизна данной работы заключается:

в обосновании проблемы взаимоотношения языка и мышления в виде гипотезы причинно-следственного этнолингвистического процесса;

во включении в исследовательский поиск этноэлементов всех языковых уровней, в том числе и текста как наивысшей по сложности языковой единицы;

в разработке методики заполнения поэтического мира этносоставляющими, что позволило очертить его границы;

в анализе элементов межтекстового соответствия с привлечением широкого круга литературоведческого, исторического, религиозного и культурологического материалов, что в значительной мере дополняет принятый в современной науке системный подход, учитывающий междисциплинарные связи;

в рассмотрении идеи этнолингвистического детерминизма в условиях многоязычия, что раскрывает новые грани взаимодействия языка и творческого сознания и позволяет более тщательно исследовать этноязыковую специфику анализируемых произведений;

обеспечивающем возможность применения естественнонаучных постулатов к описанию малоисследованной энергии языковых процессов и их объективную оценку.

Теоретическая значимость диссертации заключается в следующем:

1. Существенным образом дополнена и расширена теоретическая база рассмотрения фундаментальной филологической проблемы взаимоотношения детерминирующей проявление ментальных особенностей в строго национальной вербальной форме.

2. Предлагаемая в диссертации методология отбора этноэлементов открывает новые возможности теоретического осмысления средств и способов категоризации этнолингвистических феноменов моделирования поэтического мира любого этнолингвистического типа.

3. Впервые разработанная методика выявления типа межтекстовых реляций имеет теоретическую значимость применительно к инвентаризации отношений в рамках теории актуального членения и макро(интер)текста.

4. Существенным образом дополнена энергетическая теория языка, а система параметров анализа и понятийно-категориальный аппарат исследования могут быть положены в основу энергетической оценки любых типов и вариантов не только текста, но и дискурса.

5. Теоретически значимыми представляются выводы диссертационной работы, дополняющие известную в истории лингвистических учений дискуссию, развернутую младограмматиками, относительно приеменения законов естественных наук к описанию языковых процессов.

Результаты исследования могут найти практическое применение:

- на занятиях иностранным языком, где перед педагогом ставится задача не только научить слушателей иностранному языку во всем его мультикультурном своеобразии, но и сохраненить в новых вербальных условиях этнические особенности родного языка и этнической культуры;

в исследовательской работе филологов различного профиля, так как анализ привлекаемых к исследованию работ позволяет в новой перспективе оценить творчество и языковые достоинства многочисленной группы двуязычных писателей;

в переводческой деятельности, т.к. повышенное внимание к передаче этнической составляющей обеспечивает максимальную сохранность присутствия в трансформированном тексте внутренней формы лексических единиц, поэтического мира оригинального текста и способствует достижению большей эквивалентности исходного текста и его перевода.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Проблема взаимовлияния языка и мышления находит свое разрешение в представлении языковых процессов в теории этнолингвистической детерминации, предопределяющей не способ отражения объективной реальности в сознании индивида, а специфический национально-языковой способ ее реализации в продуктах речевой деятельности в рамках причинно-следственных отношений.

2. Процесс детерминации охватывает участие этнолингвистических единиц всех уровней в текстах анализируемых произведений: от элементов фонетикографического яруса до конституентов этнопоэтического мира.

3. В условиях конвергенции языковых систем этнический язык детерминирует возникновение в контенте языка творчества индивида скрытых лексических значений – коннотантов.

4. Существует система типов межтекстовых реляций, позволяющая определить области взаимодействия текстовых сегментов различных произведений.

5. Специальная методика анализа языкового материала позволяет производить наполнение этнопоэтического мира литературного произведения полновесными конституентами и языковыми элементами, присутствующими в зонах наложения или соприкосновения поэтических миров различных произведений.

6. Действенность проявления этнолингвистической детерминации находится в прямой зависимости от функционального стиля творческого языка автора.

7. Детерминационная энергия отдельных лингвистических элементов предопределяется генетической близостью языков.

8. Мышление индивида творчески активно в выборе элементов из родного и рабочего языков и проявляет избирательность по отношению к воздействию этнолингводетерминационных сил.

9. Наглядное описание динамических процессов в языке достигается с привлечением общепринятых энергетических постулатов, а положение о сохранении этноэлементами (детерминатами) языковой энергии обеспечивает подсчет их энергетического заряда.

теоретические положения и результаты проведенного исследования были конференциях по актуальным проблемам теории языка и коммуникации Военного университета (г. Москва), V–й международной конференции «Перевод и международных научно-практических конференциях (4–15.10. 2010 г., 20– 27.12.2010 г., Одесса, Украина), в Казанском (Приволжском) федеральном ун -те:

25-27.1985 г., «Русский язык и литература в тюркоязычном мире: современные концепции и технологии» (2730 июня 2012 г.), международной конференции «EUROPHRAS” (24–26 августа 2013 г.), межгосударственной науч. конференции «Литература и язык в контексте культуры и общественной жизни» (2629 мая 1992 г.), Всероссийской научно-практической конференции «Теория и практика подготовки учителя иностранного языка: опыт, проблемы, перспективы» (Казань, 12 апреля 2010 г.), всесоюзной науч. конференции «Функциональное описание языка в целях преподавания» (Москва, ИРЯ им. А.С. Пушкина, 1012 июня г.), всесоюзной межвуз. научно-методической конференции «Русский язык как средство интернационального воспитания учащейся молодежи» (СевероОсетинский государственный университет, Орджоникидзе, 1985г.), V-й (27– 30.05.86, Цахкадзор, Армения, 1986) и VI-ой (13-17 июня 1988 г., Ереван, Армения, 1988 г.) республиканских научных конференциях молодых лингвистов, республиканской научно-методической конференции «Совершенствование подготовки учителей русского языка и литературы для национальной школы»

(2324.10.1986, Пединститут РЯИЛ, Фрунзе, Кыргызстан), научно - практической конференции «Проблемы повышения профессиональной подготовки учителей русистов в свете идей всесоюзного съезда работников народного образования»

(Ташкент, Узбекистан, г.), областной межведомственной научнометодической конференции «Семантика в преподавании русского языка как иностранного. Терминология, словообразование, лексическая сочетаемость, семантика высказывания и текста» (Харьков, Украина, 1990 г.), областной конференции молодых ученых «Актуальные проблемы филологии в школе и в вузе» (Воронежский госун-т, 1986 г.), межвузовской конференции «Язык, культура, общество: статистический и динамический аспекты» (Пермский госуниверситет, Пермь, 1988 г.) и координационном совещании «Статус стилистики в современном языкознании» (Пермский госун-т, Пермь, ноября 1990), научной конференции «Молодые ученые и студенты науке»

(Кемеровский госун-т, Кемерово, 1820 апреля, 1989 г.).

Материалы диссертации апробированы также в рамках лекционных и практических курсов, прочитанных преподавателям и слушателям ФПК в Казанском госуниверситете по специальности «Иностранный язык», по теме «Гуманитаризация и проблемы преподавания иностранных языков в вузе» и по проблеме «Методические аспекты гуманитарной подготовки специалистов».

Диссертационное исследование обсуждалось на заседании кафедр предварительную экспертизу на заседании кафедры германской филологии лингвистического факультета МГОУ в апреле 2013 года.

Основные положения и материалы исследования представлены в публикациях общим объемом 57,8 п. л., которые включают 52 работы, в том числе монографию, учебник, 15 статей в журналах, входящих в список ВАК.

Структура и объем диссертации: работа состоит из введения, шести глав, заключения и библиографического списка. Библиографический список включает 419 наименования на русском, английском, немецком, французском, сорбском, древнееврейском языках и языке идиш.

ГЛАВА I

ИСХОДНЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПОЗИЦИИ ИССЛЕДОВАНИЯ

§1.Теория В. Гумбольдта о языковой энергии в свете проблемы Взаимоотношение языка и мышления составляет одну из центральных проблем языкознания, во взглядах на решение которой обнаруживаются глубокие расхождения – от попыток уравновесить роль обоих членов данного отношения до чрезмерного преувеличения роли одного из них или даже отрицания их взаимодействия.

Примером отождествления языка и мышления может служить позиция немецких теоретиков языка И.Г. Гаманна и Ф. Шлейермахера. Так, И.Г. Гаманн, идентифицируя оба элемента отношения, утверждал: «Разум есть язык»

(“Vernunft ist Sprache”) [Hamann, 17791784, S. 365]. Этого же воззрения придерживался и Ф. Шлейермахер, постулируя тождество речи и мышления:

«Мышление и говорение идентичны» (“Denken und Sprechen sind identisch”) [Schleiermacher, 1862, S. 133].

Близким к данным взглядам является признание учеными единства языка и мышления. Официальная отечественная доктрина второй половины прошлого века исходила из Марксова утверждения, что «На “духе” с самого начала тяготеет проклятие «отягощения» его материей …в виде языка», считая идеалистическими мнения о «мышлении без языка» [КФС,1954, с. 702]. Также видный cовременный польский лингвист А. Шафф, отрицая «вульгаризированную теорию»

идентификации языка и мышления, придал идее о тесной связи языка и мышления статус гипотезы, утверждая, что мыслительный процесс «всегда является мышлением на определенном языке» [Schaff, 1974, S. 133].

Сторонниками вербалистского подхода в рассмотрении означенной проблемы являются многие представители российской науки Е.М. Верещагин, В.Г. Костомаров: «… мышление всегда протекает в вербальных формах, даже если оно достигает высокого уровня абстракции» [Верещагин, Костомаров, 1983, с. 16], Е.С. Кубрякова «готовой мысли до ее вербализации не существует»

[Кубрякова, 1991, с. 54].

Противоположного взгляда на соотношение языка и мышления придерживался немецкий психолог XIX в. Ф. Бенеке, считавший возможным осуществление мыслительной деятельности вне языка: «Всякое самодеятельное мышление осуществляется, прежде всего, без языка… Язык – продукт мышления!» [Benecke, 1861, S. 54–55].

Наблюдения над образным мышлением представителей искусства, математиков и шахматистов, мыслительный процесс которых не всегда осуществляется в вербальной форме, позволили Б.А. Серебренникову сделать важный вывод: «Поскольку язык тесно связан со всей психической сферой человека и выражение мыслей не всегда составляет его единственное назначение, он не тождествен мышлению» [РЯ, 1979, с. 413].

Также российский психолог Н.И. Жинкин на основании проведенных им экспериментов утверждал возможность реализации человеческого мышления с использованием двух противоположных механизмов: предметноизобразительного кода (внутренняя речь) и речедвигательного кода (экспрессивная речь). «Вообще же говоря, отмечает Н.И. Жинкин, никому не удалось показать на фактах, что мышление осуществляется средствами только натурального языка. Это лишь декларировалось, но опыт обнаруживает другое»

[Жинкин, 1964, с. 36–37].

Тем не менее, данные выводы относительно возможности осуществления мыслительной деятельности в невербальной форме, несмотря на их научную значимость, не могут, как нам представляется, исключить присутствие связующих речевых элементов на начальном этапе и в процессе образной мыслительной деятельности.

Особую позицию в рассмотрении указанной проблемы занимал выдающийся немецкий языковед и философ В. Гумбольдт, отстаивавший, так же как И.Г. Гаманн и Ф. Шлейермахер, единство языка и мышления, но «с преувеличением роли языка» [ЛЭС, 1990, с. 606], закрепляя за ним функцию хранителя и выразителя национального образа мышления. В указанном отношении В. Гумбольдт заменил последний компонент на «дух», придав тем самым тождеству национальное звучание: «Язык есть как бы внешнее явление народного духа; язык народа есть его дух, а его дух есть язык …» [Гумбольдт, 1859, с. 36] 3. В то же время В. Гумбольдт не проводит знака равенства между языком и духом, постулируя их отношению диалектическую природу: «Дух человека постоянно силится освободиться от уз языка: слова стесняют внутреннее чувство, которое всегда полнее их содержания, и часто угрожают подавить его особенные оттенки своей природой …» [Там же. C. 103].

Определяя язык в качестве индикатора «состояния умственного развития народа» [Там же. C. 6], В. Гумбольдт усматривал в языке не только «невольное излияние духа» [там же], но также «необходимое условие для развития сил духа» [Там же. C. 11].

обеспечивается духовной деятельностью индивида: «Язык есть бесконечное повторение действия духа на членораздельный звук для претворения его в выражение мысли» [Там же. C. 40].

Как явствует из небольшого экскурса в историю вопроса о взаимоотношении языка и мышления, независимо от занимаемой позиции, учеными отмечается тесная связь обоих членов этого отношения. Однако В. Гумбольдту удалось привнести нечто новое в рассмотрение проблемы, а именно определить в языке Эта терминологическая рокировка не вносит противоречия в обсуждаемые теоретические посылки. Собственно, «дух», определяемый в словаре В.И. Даля как «искра божья» и «ум», идентифицируется с присущим лишь одухотворенному индивиду мышлением [Даль, 1882]. Также Р.А. Будагов усматривает равенство между «духом» и «сознанием»: «дух», т.е. сознание, выступает с самого начала в определенном материальном обличье языка…»

[Будагов, 1983, с. 237].

деятельностное и динамичное начало энергию, способную оказывать воздействие на мышление.

Признание В. Гумбольдтом за языком энергетической сущности следует в русле учения Аристотеля, различавшего в energeia () соответственно содержанию этого слова «действенную силу и деятельность» [Аристотель, 1975, с. 82], уравновешиваемую «потенцией» dynamis [Там же. C. 61].

Энергия, по Аристотелю, характеризует деятельность, воплощенную в актуальной действительности, а динамика представляет собой способность или возможность осуществления движения [Аристотель, там же]. Точно так же и В. Гумбольдт трактовал энергию языка как деятельность, оставляя за статичным состоянием языка название «эргон», и как силу, способную воздействовать на мышление.

Энергетический взгляд на язык отвечал диалектической оценке роли языка и представлению языковой материи в перманентном движении и развитии: «По своей действительной сущности язык есть нечто постоянное и вместе с тем в каждый данный момент преходящее... Язык есть не продукт деятельности (ergon), а деятельность (energia) [Там же. C. 40].

Помимо признания за языком активного начала, получившего позже в работе Ф. де Соссюра название «речевой деятельности» (“parole”) [Соссюр, 1977], В. Гумбольдту не чужда дефиниция «энергейи» и в качестве «действенной силы», способной подвигнуть носителя языка на осуществление определенного действия. Данный факт позволил В.И. Постоваловой определить концепцию В. Гумбольдта как деятельностно-динамическую [Постовалова, 1982, с.80]. Нижеследующая выдержка из работы великого немецкого ученого демонстрирует дуализм трактовки им энергетической сути языка. «Язык – это не просто… отпечаток идей народа», утверждает Гумбольдт, «…язык – это объединенная духовная энергия народа, чудесным образом запечатленная в определенных звуках, в этом облике и через взаимосвязь своих звуков всем говорящим и возбуждающая в них примерно одинаковую энергию» [Гумбольдт, 1859, c. 349].

Активность языковой субстанции В. Гумбольдт связывает с философским пониманием формы, в которой эта деятельность протекает, не давая, впрочем, форме четкого определения. Из предложенных В. Гумбольдтом дефиниций следует, что под формой языка им понимается помимо внешней также содержательная сторона языковых единиц: «Форма языка … есть одинаковое воззрение на отдельные элементы, составляющие в противоположность ей материю» [Там же. C. 46]. Поэтому именно в ней «находится главный источник многообразия обозначения одного и того же предмета», что В. Гумбольдт демонстрирует на примере различного обозначения в санскрите слона как «двузубого», «дважды пьющего» либо «снабженного рукой». Внутренняя форма слова, которая, по выражению В. Гумбольдта, «собственно и составляет язык» [Там же. C. 83], заключает в себе национальное содержание языка.

Отсюда следует и возможность языка формировать в представителях одной языковой общности «особенную точку миросозерцания» (“Weltansicht”) [Там же. C. 56].

Результат этого языкового воздействия на сознание индивида проявляется, по мнению В. Гумбольдта, в том, что «Человек живет с предметами преимущественно так, как знакомит его с ними язык, можно сказать даже исключительно так, если взять в соображение зависимость чувств и постулатов человека от особенностей его представлений. Развивая из себя самого язык, он сам развивается в нем лично, и каждый язык образует вокруг народа свою сферу, которую надобно оставить, чтобы перейти в подобную сферу другого народа. Поэтому изучение чужого языка всегда должно бы быть приобретением новой точки миросозерцания» [Там же. C. 56].

Наделение языка посреднической функцией во взаимодействии с объектами окружающей действительности обозначило релятивизм позиции Гумбольдта в оценке истинности предоставляемой языковыми единицами информации, но одновременно способствовало признанию за языком роли выразителя национального образа мышления.

В. Гумбольдт убежден в том, что единственным способом обнаружения содержания («материи формы языка»), является выход «из его границ» [Там же.

C. 44]. Однако индивиду, по мнению В. Гумбольдта, не дано беспрепятственно покинуть привычную сферу родного языка, «потому что, употребляя чужой язык, мы всегда вносим в него более или менее свой взгляд на мир и даже свои формы выражения» [Там же. C. 57]. Отличительной особенностью подхода В. Гумбольдта в рассмотрении взаимосвязи языка и мышления, является, таким образом, признание за языком возможности оказывать влияние на разум индивида, формируя в нем этнический способ репрезентации мысли. «Хотя язык тесно связан с умственным бытием человека», пишет В. Гумбольдт, «но вместе с тем он имеет и самостоятельную жизнь, как бы вне человека, и господствует над ним своею силою» [Там же. C. 12]. Диалектика взаимоотношения языка и мышления заключается в обеспечении языком оптимальных условий протекания мыслительной деятельности человека:

«Деятельность человека в языке есть собственно деятельность его мыслящей и творящей своим мышлением силы; эта деятельность неразрывно сопряжена с языком и составляет существо его» [Там же. C. 20]. Язык в понимании В. Гумбольдта «благоприятствует или ставит затруднение ясности и правильной связи понятий», «удерживает чувственную наглядность в представлениях миросозерцания», «действует своим благозвучием на ум и чувство, то успокаивая их подобно гармонии, то возбуждая их энергию» [Там же. C. 2021].

Рассматривая язык как поток энергии, В. Гумбольдт, помимо признания за языком наличия собственного индивидуального характера, отмечает воздействие языка на мышление индивида в качестве системы культурноязыкового исторического наследия: «Обратное действие языка тем определеннее, что через него все созданное народами в прошлом воздействует на индивида» [Гумбольдт, 1985, c. 372].

Влияние языка на мышление человека представляется В. Гумбольдту настолько важным, что он считает необходимым дать определение и его основной детерминирующей силе – характеру языка: «В более узком смысле мы понимаем под характером языков то, чем они либо об ладали изначально, либо приобрели настолько давно, что получили способность воздействовать на поколения их носителей как на нечто относительно постороннее« [Там же.

C. 374].

В то же время, В. Гумбольдт не стремится ограничить творческие возможности мышления, отмечая активность человеческого разума в пределах границ языка и способность, в свою очередь, оказывать влияние на язык.

Воздействие человека на язык проявляется в стремлении и умении добиваться взаимопонимания с собеседником в коммуникативном акте: «… в живой речи, никто не принимает слов совершенно в одном и том же смысле, и мелкие оттенки значений переливаются по всему пространству языка, как круги на воде при падении камня. Поэтому взаимное разумение между разговаривающими в то же время есть и недоразумение, и согласие в мыслях и чувствах в то же время и разногласие. Выше мы говорили о силе языка над человеком: здесь в этих видоизменениях его в устах каждого говорящего, является власть человека над языком [Гумбольдт, 1859, с. 62].

Таким образом, В. Гумбольдт теоретически обосновал возможность влияния языка на мышление индивида, выделив в качестве детерминирующей основы энергию языка, заключенную в его внутренней форме, и обеспечивающую этнический характер протекания мыслительного процесса в сфере родного языка, так и частично за его пределами. В. Гумбольдт не касается гносеологической стороны энергетической природы языка, следуя которой внутренняя форма слова могла бы служить откровением истины окружающего бытия.

К вышесказанному следует добавить, что обостренное внимание В. Гумбольдта к энергии языка как источнику представления человеку действительности, связано с отсутствием в его теории подлинного признания за мыслительными процессами социальной природы, «заслоняющей доступ к социальному измерению языка» [Welke, 1986, S. 58]. Модель, предложенная Гумбольдтом, не принимает в расчет общественный характер мыслительного процесса, поскольку исходит не из коммуникативной природы возникновения языка, но из признания духовной потребности субъекта к самовыражению.

Идея наличия силы воздействия языка на мышление и придание ей этнического характера получила дальнейшее развитие в работах его прямых и косвенных последователей.

§2. Учение В. Гумбольдта об энергетической природе языка в Последующая европейская лингвистическая наука в определенной мере оказалась во власти Гумбольдтовых идей, главной темой которых явилось развитие тезиса о соответствии духа народа его языку, а также поиски убедительных доказательств в пользу этого утверждения. Не стал здесь исключением и немецкий ученый Карл Фосслер, считавший язык проявлением духовной энергии народа. Особенность национального духа, заключенная в родном языке, по мнению К. Фосслера, не исчезает бесследно при смене языка, но обретает лишь иную языковую форму. Ученый демонстрирует это положение на примере трансформации среднего рода в вульгарной латыни, в которой, как считает К. Фосслер, грамматические изменения произошли под воздействием перемен в форме сознания, вызванных, в свою очередь, влиянием языка. Поэтому с утратой латынью среднего рода «сама идея среднего рода не исчезла, но разрушилась флективная схема ее выражения» [Vossler, 1925, S. 95]. Средний род, выдавленный из грамматической категории, продолжал свою жизнь психологически, будучи распределен, как это следует из исторических грамматик, между мужским и женским родом в других романских языках.

Эти наблюдения позволили К. Фосслеру сделать вывод о том, что духовные силы человека устанавливают гармонию между природой языка и его использованием и проявляют себя везде, где на нем говорят. Естественный ход пользования языком не может быть нарушен насильственным путем, а энергия языка повсюду находит выход из создавшихся препятствий, даже навязанных сознанию «диктаторским путем, как это произошло с эсперанто» [Vossler, 1925, S. 97].

В видении К. Фосслера человеческий дух раскрывает себя в неограниченном количестве ролей и ведет нескончаемый разговор с самим собой [Vossler, 1925, S. 99], а творческий человек должен стремиться к языковой реализации этой внутренней духовной энергии “die geistige Energiekraft” [Там же. S. 98]. Поэтому «самым великим мастером немецкого слова будет тот, у кого языковая форма зазвучит наиболее по-немецки (“am Deutschesten”), а французского наиболее по-французски (“am Franzsischsten”)» [Там же. S. 98].

К. Фосслер отмечает тесную связь индивида с родным языком, подчеркивая, что даже полиглоту дано непосредственно пережить (“erleben”) только один язык, с помощью которого человек от инфантильного состояния, вырастает до полноправного члена языкового сообщества. Этот язык, заменяю щий человеку весь мир, индивид проносит через всю оставшуюся жизнь. Так, французский язык для француза представляет собой весь французский мир («Franzosentum”) и является его духовным домом. Поэтому француз осваивает иностранный язык, исходя из основ французского языка.

К. Фосслер принимает как истину утверждение о том, что каждый язык заключает в себе особое национальное мировоззрение (“Weltanschauung”), носителем которого является внутренняя форма языка “die innere Sprachform” [Там же. S. 242]. Ученый не дает четкого определения этому понятию, в основе которого лежит не только духовная и творческая деятельность, но весь «медиум мышления, ввиду его многоаспектности. Поэтому внутренняя форма в понимании К. Фосслера – это «место встречи, где философ и лингвист протягивают друг другу руку» [Там же. S. 243].

Таким образом, К. Фосслер остался верен Гумбольдтовой идее о приверженности индивида родному языку и невозможности оставить полностью его пределы, даже перейдя на пользование иным языком. Язык и, в частности, внутренняя форма являются выразителями национального духа, а энергия языка заключается в передаче и сохранении внутренних духовных сил носителей конкретного языка.

К сожалению, К. Фосслер ограничился в своем труде лишь теоретическими выкладками, оказавшимися полезными, но недостаточными для подтверждения гипотезы этноязыковой детерминации.

2. Бодуэн де Куртенэ «О влиянии языка на мировоззрение и настроение»

В докладе Бодуэна де Куртенэ с многообещающим названием «Влияние языка на мировоззрение и настроение» или в оригинале “Einfluss der Sprache auf Weltanschauung und Stimmung”, с которым он выступил перед университетской аудиторией Дании в 1929 г., без труда обнаруживаются основные теоретические посылы В. Гумбольдта. Так, Бодуэн де Куртенэ придерживается мнения о том, что полученные индивидом представления о природе и общественной жизни, переносятся в микрокосмос человеческой души, получая соответствующую языковую окраску. Не углубляясь в основы теории познания, Бодуэн де Куртенэ признает существование окружающего мира в сознании (душе) индивида в виде собрания словесных единиц (“Die Welt existiert in menschlicher Seele als ein Wrterbuch oder vielmehr als viele verschiedensprachige Wrterbcher”) [Baudouin de Courtenay, 1929, S. 10].

Представитель своей эпохи, Бодуэн де Куртенэ не проводит разницы между миропониманием и мировоззрением, объединяя их одним Гумбольдтовым термином “Weltanschauung”, что неминуемо отразилось на его гносеологической позиции: «Свойственное языковому мышлению мировоззрение становится мировоззрением человека вообще» [Там же. S. 2].

Отдавая дань энергетической теории В. Гумбольдта, Бодуэн де Куртенэ полагает, что «Прежде всего язык как таковой, собственно, языковое мышление, его откровение и манифестация говорящими и его восприятие слушающими оказывают влияние на наше мировоззрение в виде своеобразной энергии” [Там же. S. 2]. В качестве подтверждения этого положения Бодуэн де Куртенэ призывает обратить внимание на подверженность художественного мышления влиянию особенностей национальных языков. Так, немецкий живописец Штук (Stuck) принадлежностью немецкого существительного “Krieg” к мужскому роду, в то время как поляк Гроттгер изобразил войну в виде женщины, поскольку “Wojna“ в польском является словом женского рода. Та же закономерность соответствия грамматического рода существительных видению пластических образов и их художественному воплощению распространяется, по мнению Бодуэн де Куртенэ, и на прочие случаи творческого искания [Там же. S. 37]. Бодуэн де Куртенэ приводит еще один эпизод из рассказа А.П. Чехова, в котором герой влюбляется в луну, что было бы невозможно для немецкого персонажа, ибо в немецком языке слово “Mond” мужского рода. Польский писатель Станислав Пржебышевский (Stanisaw Przybyszewski), создававший свои первые произведения на немецком языке, как-то в одном из своих романов выразил лейтмотив фрейдистской эпохи, пронизанной устремлениями во всех областях жизни усматривать сексуальную подоплеку, следующим образом: „Am Anfang war das Geschlecht”. Немецкий язык произведения способствовал передаче игры слов, так как “Geschlecht” является омонимом, выражающим биологический пол в животном мире и одновременно грамматический род. Это высказывание роднит его с библейским: „Am Anfang war das Wort” ( ), где, как считает Бодуэн де Куртенэ, ариоевропейское и семитское слово, снабжено знаком, напоминающим детородный орган. «Таким образом», делает заключение Бодуэн де Куртенэ, «биологический род образа задается самим графическим изображением слова»

[Там же. S. 39–40]. Бодуэн де Куртенэ, является, пожалуй, единственным лингвистом, попытавшимся высказать предположение о существовании взаимосвязи мировоззренческих основ людей, с графикой написания лексических элементов: «Разница в графическом изображении слова со всей вероятностью находится в зависимости от мировоззрения соответствующих народов, однако, каким образом эта зависимость себя проявляет, не осмеливаюсь утверждать» [Там же. S. 39].

Тезис В. Гумбольдта об очерченности мышления человека сферой родного языка Бодуэн де Куртенэ дополняет многозначительным замечанием о неординарности языковой ситуации, складывающейся в многоязычной среде:

«Понятие родного языка является относительным. В качестве собственно родного языка может рассматриваться лишь локальная идиома, точнее сказать, семейная идиома. Там, где локальная идиома мало отличается от школьного и литературного языка, оба понятия почти полностью перекрывают друг друга [Там же. S. 7].

особенностей языков в плане их воздействия на мировоззрение индивида, но дополняет его замечанием и об особенностях грамматического строя языка. Так, систему залога, своеобразие синтаксического строя индоевропейских языков Бодуэн де Куртенэ пытается представить в соотношении с мировоззрением народов их носителей.

Выступление Бодуэна де Куртенэ не вызвало особого резонанса в научных кругах, очевидно, ввиду того, что этот видный ученый-лингвист, несмотря на эффектные и убедительные примеры, был полон стремления лишь подтвердить и, отчасти, расширить основные положения Гумбольдта об энергетической природе языковых явлений. Тем не менее, Бодуэн де Куртенэ явился одним из немногих лингвистов, попытавшихся обозначить энергетический взгляд на язык в аспекте его силового влияния на творческую активность индивида, в том числе и в условиях билингвизма.

3. Энергетические свойства языка в теории Л. Вайсгербера Теория В. Гумбольдта о внутренней форме и энергетической природе языка вылилась в трудах немецкого лингвиста Л. Вайсгербера в концепцию роли языка как динамически активного промежуточного мира (“Zwischenwelt”), существующего между объективной реальностью и человеком, всецело конструировался ученым в виде национально-языковой картины мира, энергетического свойства, способной оказывать решающее влияние на духовную и практическую деятельность носителей конкретного языка. Л. Вайсгербер рассматривал концепцию языковой энергии соответственно положениям теории В. Гумбольдта в силовом и деятельностном аспектах. Язык представляет собой «духовную силу» [Weissgerber, 1961, S. 19], способную в виде картины мира формировать мировидение человека, и деятельность, направленную на вербализацию мира, т.е. освоение его с помощью слова (“das Worten der Welt”).

В книге “Основы грамматики, ориентированной на содержание” Л. Вайсгербер свидетельствовал: “В понятие языковой картины мира входит также динамическое представление, которое В. Гумбольдт усматривал во внутренней форме языка, воздействие формирующей силы, которая в соответствии с условиями и возможностями человеческого духа помогает бытию (в самом широком смысле) стать в каждом языке осознанным бытием/сознанием со всей исполненной борьбы взаимосвязью между импульсами со стороны "внешнего мира" и вмешательством человеческого духа, в котором следует представлять себе этот процесс как непрерывное духовное преобразование и устроение»

[Weissgerber, 1962].

рассматривал энергетику языка не в качестве самостоятельной неуправляемой силы, но увязывал ее с духовной деятельностью человека. Поэтому ученый вывел определение родного языка как «процесс вербализации мира языковым сообществом» (“Worten der Welt”) [Weissgerber, 1961, S. 155].

В подтверждение своего философского постулата о мировоззренческой зависимости человека от его родного языка и способности языка к «миротворчеству» Л. Вайсгербер прибегал к множеству лексических примеров.

Ученый утверждал, например, на основании наличия в китайском языке наименований звезд, а в греческом 48 присутствие в сознании носителей китайского и греческого языков различного восприятия ночного небосвода [Weissgerber, 1973, S. 244].

Творящая сила немецкого языка раскрывается, по мнению Л. Вайсгербера, также и в подразделении в немецком языке трав на полезные ”Kraut” и сорные ”Unkraut”, чуждом, с объективной точки зрения, природе.

Факт наличия в немецком языке всего четырех наименований вкусовых ощущений: “bitter, salzig, sauer, s” (горький, соленый, кислый, сладкий) и несколько больше слов, обозначающих запахи, по убеждению Л. Вайсгербера, отразился и на отсутствии в соответствующей области науки значимых результатов [Weissgerber, 1971].

При этом Вайсгербер совершенно не принимает в расчет, что человек, обозначив когда-то для себя соответствующим образом ночной небосвод, приспособив под свои нужды флористическую классификацию, и, введя номинацию вкусов и запахов, не идет в своей жизни и деятельности на поводу у этих вербальных маркеров действительности. Вполне понятно, что для астронома ночное небо высвечено количеством звезд, превышающим названные выше цифры, равно как для кулинара или парфюмера существует гораздо более пестрая, чем для обычного человека, палитра вкусов и запахов, не ограниченная словом, но с вероятностью вписанная в астрономическую или химическую формулы. В этой связи нельзя не согласиться с замечанием Г. Гиппера, что более корректным представляется утверждение о творении языком не самой действительности, но ее изображения (“Wirklichkeitsbild”) в сознании говорящего, что, в конечном счете, и влияет на первичное восприятие [Gipper, 1969, S. 69].

Следует отметить, что Л. Вайсгербер не был категоричен в отстаивании безоговорочного доверия к слову на пути познания, отдавая себе отчет в том, что языковая картина может существенно отличаться от научной. Вот почему относительно расхождения в национально-языковых классификациях Л. Вайсгербер отмечал, что языковая картина мира «совершенно не совпадает с ботанической, и многие из необходимейших языковых средств вообще нельзя обосновать или оправдать ботанически» [Weissgerber, 1973, S. 244].

Тем не менее, не вполне четкие формулировки положений его теории и опрометчивые заявления, касающиеся влияния языка на познавательную деятельность индивида, снискали Л. Вайсгерберу обоснованную критику (Г.В.Колшанский [Колшанский, 1984], Н.И. Сукаленко [Сукаленко, 1992], М. Блэк [Блэк, 1960], Д. Хаймс [Хаймс, 1975]). Ю.Д. Апресян справедливо подчеркивает донаучный характер языковой картины мира, называя ее наивной [Апресян, с. 39]. К этому утверждению можно только добавить, что языковая картина мира иногда дополняет объективные знания о реальности, но и нередко искажает их, а язык является лишь инструментом проникновения в истину.

Поэтому человек, независимо от национальной принадлежности, видит один и тот же окружающий нас мир, но описывает его в соответствии с особенностями знаковой системы, находящейся в его распоряжении. В подтверждение вышесказанного позволительно привести несколько примеров.

Немецкое соответствие русскому «тюленю» в качестве “Seehund” («морской собаки»), а «енотовидной собаки» “Waschbr” («моющемуся медведю») или его синониму “Genettkatze” в немецком языке отнюдь не вынудит ни российских естествоиспытателей, ни их немецких коллег заниматься классами животных, следуя исключительно этимологической подсказке содержания данных лексических единиц.

Можно с полной уверенностью утверждать, что немец и русскоговорящий индивид в равной степени визуально воспринимают расположение объекта на внутренней горизонтальной (“an der Decke” – «на потолке»), на вертикальной (“an der Wand” – «на стене») и на внешней горизонтальной (“auf dem Tisch” – «на столе») поверхностях, несмотря на то, что в русском языке выражение этих значений закреплено за одним предложно-падежным слосочетанием.

Отсутствие в английском или немецком языках специального обозначения синего и голубого цветов, отнюдь не означает, что носители данных языков не различают эти цвета. С другой стороны, в видении дальтоника, несмотря на присутствие в его лексиконе полного спектра цветовых обозначений, эти цвета могут сливаться. Несколько гротескно подобную языковую «зависимость»

выразил Ф. Маутнер: «немецкий ребенок, не знающий французских названий цветовой гаммы, по-французски слеп» [Mautner, 1925, S. 149].

Было бы слишком опрометчиво, опираясь только на одну языковую картину мира, утверждать наличие дифференцированного восприятия представителями различных языковых общностей окружающего мира. Процесс отражения объективной реальности предполагает использование целого комплекса ментальных средств, в том числе и вербальных. В сознании каждого индивидуума в немалой степени не без влияния языка присутствует субъективное восприятие. Тем не менее, язык представляет собой, в первую очередь, кладезь социального опыта и потому человек вынужден смотреть на окружающий мир сквозь «общественные очки» [Schaff, 1974, S. 163].

Однако Л.Вайсгербер не желал отдалиться от языковой картины мира, чтобы охватить ее во всем величии представляемого ею образа. Он останавливался именно на этой ступени взаимодействия индивида с объективной реальностью, упуская, что средоточие внимания на отдельных мазках языковой картины не позволяет восхититься ее цельным изображением.

Носитель языка чаще всего осознает условность содержания словесной формы, мысленно дополняя или корректируя его. Таким образом, любые конструкты, в том числе и возводимые в виде картины мира, создают мнимые препятствия на пути следования человека к истине. Картина мира любого языка может служить лишь ярким доказательством не разницы в восприятии окружающего мира носителями конкретного языка, но том его влиянии на деятельность индивида, которая направлена на ее создание. Речь здесь может идти отнюдь не о языковой опосредованности восприятия действительности, но о возможной вербальной детерминации деятельности индивида, осуществляемой с помощью языка как орудия мысли в ментальном творческом процессе.

Приведенные Л. Вайсгербером примеры релевантны при конструировании статичной языковой картины мира, но утрачивают актуальность при использовании вербальных элементов в речевом потоке, направленном на создание виртуального образа, нивелирующего своеобразие каждой из ее красок в отдельном представлении.

языкового воздействия на мыслительную деятельность в отражении объективной исследовательский поиск ученого ограничивался материалом одного немецкого языка. Это не позволило ему подтвердить идею В. Гумбольдта, о константности национального образа в речевой стихии второго языка.

Следует отметить, что Л. Вайсгерберу, несомненно, удалось бы достичь гораздо более впечатляющих результатов в установлении способов языковой детерминации мышления, если бы он не довольствовался в своих исследованиях только единицами лексического уровня. В конце концов, языковая картина мира не представляет собой весь комплекс вербальных средств, обеспечивающих решение проблемы взаимоотношения языка и мышления.

В целом, говоря об отличительной особенности учения В. Гумбольдта и его последователей, следует отметить стремление ученых выделить в языке воздействии на мышление индивида, позволяющем утверждать присутствие немногочисленные примеры, должные подтвердить теоретические положения данной гипотезы, и исследования, проводимые в замкнутой системе одного языка, по сути, явили собой попытки уравнять особенности национального мышления и этнического языка в тождество, свойственное представителям иной общественноэкономической формации, что получило отражение в трудах американской ветви неогумбольдтианства.

§ 3. Гипотеза этнолингвистического восприятия мира в американской Этнолингвистическое направление в изучении взаимоотношения языка и мышления также возникло на почве неогумбольдтианства, привнесенного в американскую науку родившимся и получившим образование в Германии учителем Э. Сепира Ф. Боасом.

В широко известной теории лингвистической относительности Сепира Уорфа структура мышления, познание внешнего мира и вся общественнокультурная деятельность социума ставится в зависимость от системноструктурных особенностей языка. Эпиграфом своей статьи «Отношение норм поведения и мышления к языку» [Уорф1]. Б. Уорф выбрал высказывание своего учителя Э. Сепира: «Люди живут не только в объективном мире вещей и не только в мире общественной деятельности, как это обычно полагают; они в значительной мере находятся под влиянием того конкретного языка, который является средством общения для данного общества. Было бы ошибочным полагать, что мы можем полностью осознать действительность, не прибегая к помощи языка, или, что язык является побочным средством разрешения некоторых частных проблем общения и мышления. На самом же деле «реальный мир» в значительной степени бессознательно строится на основе языковых норм данной группы… Мы видим, слышим и воспринимаем так или иначе те или другие явления главным образом благодаря тому, что языковые нормы нашего общества предполагают данную форму выражения» [Там же.

C. 135].

Следует обратить внимание на то, что словосочетание «реальный мир» взято Э. Сепиром в кавычки, подразумевая виртуальную действительность, в формировании которой принимает непосредственное участие язык. И тут сложно возразить. Настораживает та часть высказывания ученого, в которой он делится сомнениями о несостоятельности усилий человека по осознанию действительности без представлений, сложившихся о ней в языке. Признание Э. Сепиром преобладания языка над процессом отражения действительности в сознании человека нашло продолжение в научной позиции его ученика.

Б.Л. Уорф не единожды подчеркивает в своих работах детерминирующую силу языка, влияющую «на различные виды деятельности людей не столько в особых случаях употребления языка, сколько в его постоянно действующих общих законах и в повседневной оценке им тех или иных явлений» [Там же. C. 135]. На основании опыта, почерпнутого им в качестве инженера по технике безопасности, Б.Л. Уорф пришел к выводу, что причину множества аварийных ситуаций следует искать во влиянии на поведение людей отдельных слов, фразеологических оборотов и словосочетаний. Однако не все примеры, приведенные Б.Л. Уорфом, можно безоговорочно принять в качестве подтверждения выдвинутой им гипотезы. Вполне очевидно, что только специалист в состоянии усмотреть опасность в “scrap lead” – груде свинцового лома, содержащего листы самовозгорающихся парафиновых прокладок. Равно как и включенный рефлектор, заслоненный висящим пальто, можно было c полным основанием принять неискушенному человеку за сломанный, поскольку поворот выключателя “turning on the light” не привел к желаемому эффекту. Ошибка, как мы видим, скорее визуальная, чем филологическая. Таким образом, многие из описанных Б.Л. Уорфом критических случаев были совершены не в силу зависимости человека от языковых формул, а продиктованы элементарной технической безграмотностью, приведшей к неверному толкованию пострадавшими соответствующих надписей, помещенных на технических устройствах или производственных участках.

Американский ученый осознает сложность в обнаружении косвенного воздействия языка на поведенческие особенности человека ввиду того, что, как он пишет, «весьма трудно взглянуть со стороны и изучить объективно родной язык, который является привычным средством общения и неотъемлемой частью … культуры» [Там же. C. 139]. Поэтому Б.Л. Уорф предлагает задачу выяснения влияния грамматических категорий на поведение людей перенести в плоскость рассмотрения экзотических языков, могущих явиться «зеркалом по отношению к родному языку» [Там же. C. 140].

Редкое везение Б.Л. Уорфа и его учителей Ф. Боаса и Э. Сепира заключалось в предоставившейся им возможности изучать первобытнообщинное языковое мышление в его нетронутом современной цивилизацией состоянии, когда языковые категории полностью соответствуют представлениям языковой общности об окружающем мире. Так, Б.Л. Уорф отмечает отсутствие в сознании индейцев хопи воображаемого пространства или представления абстрактного времени.

Мыслительный мир хопи, по наблюдениям Б.Л. Уорфа, связывает мысль, например, о ростке кукурузы только с реальным пространством и не отделяет его от воздействия мысли. Думая о ростке кукурузы, носитель языка хопи мысленно оставляет какой-то след и на растении, способствуя его росту или увяданию [Там же. C. 156–157].

В другой своей работе «Лингвистика и логика» Б.Л. Уорф отмечает существенную дифференциацию европейского и индейского языкового типа мышления в передаче содержания предложения “It is a dripping spring” – «Это падающий источник». Доказательная база строится им на отсутствии в языке апачей, а, следовательно, и в мышлении носителей данного языка, возможности изображать мир в виде отдельных объектов. В языке апачей данная мысль передается глаголом “ga” – «быть белым, чистым, бесцветным» и префиксом “n-“, указывающим на действие, направленное вниз: “whiteness moves downward” – «белизна движется вниз» [Уорф3, c. 193].

Такие термины, как “summer” «лето», “winter” «зима», “September” «сентябрь», “morning” «утро», “moon” «луна», “sunset” «заход солнца», которые в английском языке являются существительными и мало чем отличаются по форме от других существительных, выполняют в предложении функцию подлежащего или дополнения.

В хопи рассмотренные выше «временные» термины представляют собой не существительные, а особые формы наречий. Такое наречие имеет значение when it’s morning «когда утро» или while morning – phase is occurring «когда период утра происходит». Эти временные наречия не употребляются ни как подлежащие, ни как дополнения, ни в какой-либо другой функции существительного. Нельзя сказать it’s hot summer «жаркое лето» или «лето жарко»; лето не может быть жарким, лето – это период, когда погода теплая, когда наступает жара. Нельзя сказать this summer «это лето». Следует сказать summer now «теперь лето» или summer recently «недавно лето». Здесь нет никакой объективизации (например, указания на период, длительность, количество) субъективного чувства протяженности во времени. Поэтому в языке хопи отсутствует абстрактный термин, подобный английскому time [Уорф 1, c. 145–147].

Однако декларативные утверждения гносеологического свойства, сделанные Б.Л. Уорфом на основании научных наблюдений, не могут не представляться исчерпывающего источника постижения действительности: «… понятия “времени” и “материи” не даны из опыта всем людям в одной и той же форме», пишет Б.Л. Уорф. «Они зависят от природы языка или языков, благодаря употреблению которых они развились. Они зависят не столько от какой либо одной системы (как-то: категории времени или существительного) в пределах грамматической структуры языка, сколько от способов анализа и обозначения восприятий, которые закрепляются в языке как отдельные «манеры речи» и накладываются на типические грамматические категории так, что подобная «манера» может включать в себя лексические, морфологические, синтаксические и тому подобные, в других случаях совершенно несовместимые средства языка, соотносящиеся друг с другом в определенной последовательности [Уорф 1, c. 166].

В другой работе контрастивные исследования американского ученого позволили ему сделать еще более категоричное заявление: «Oпределить явление, вещь, предмет отношения и т.п., исходя из природы, невозможно; их определение всегда подразумевает обращение к грамматическим категориям того или иного конкретного языка» [Уорф2, с. 177].

Несмотря на глубокие научные изыскания, Б.Л. Уорф совершенно не принял во внимание, что его полевые наблюдения послужили фиксацией в языке особенностей мышления респондентов, представляющих совершенно иной уровень социального развития. Языковая картина мира, если рассуждать в терминах Л. Вайсгербера, применительно к уровню мышления коренных жителей преимущественно совпадала с их представлениями о реальности. На момент проведения исследования окружающий мир воспринимался сознанием хопи и апачей соответственно форме его закрепления в языке, а существующие языковые категории вполне отвечали потребностям мышления. На той стадии общественного развития хопи и апачей, ввиду эквивалентности окружающего и языкового миров предмет объективной реальности становился для человека «вещью» в слове. Этим и объясняется настойчивость высказываний Б.Л. Уорфа, который упускает из вида, что по мере изменения социальных условий жизни, углубления знаний человека о мире содержание слова перестает быть исчерпывающим источником постижения свойств вещей и явлений. В современных условиях человек, осознавая условность языковых категорий, стремится преодолеть первичное знание, скрепленное словом. В отсутствии внимания к этому факту и видится слабое звено утверждающей части гипотезы Сепира Уорфа.

Иными словами, при расстановке акцентов в оценке роли компонентов отношения «язык и мышление», Э. Сепир и Б.Л. Уорф следовали в направлении от языка к мышлению, а не наоборот. По убеждению исследователей индейских языков, не сознание членит и закрепляет в языке обозначение атрибутов объективной реальности, а, наоборот, язык формирует в сознании только ему одному ведомый реальный мир. В действительности, виртуальный мир, создаваемый человеческим мышлением с помощью языка, представляет собой совершенно другую, идеальную реальность и в этом процессе язык полностью проявляет свою энергию, влияя на творческие возможности индивида, помогая ему раскрыть свои способности. В освоении реального мира человек использует язык, осознавая в той или иной мере условность запечатленного в слове образа объекта или явления.

Итоговую часть своих исследований Б.Л. Уорф мог бы усилить путем применения дополнительного, более убедительного шага, раскрывающего энергию языка в способности детерминировать этнический характер процесса мышления. Например, эффективность силы воздействия родного языка апачей или хопи на их мышление можно было бы попытаться подтвердить при обучении представителей этих племен другому, в частности, английскому языку, что позволило бы продемонстрировать способность перестройки структур племенного мышления на среднеевропейский лад и тем самым меру их зависимости от категорий родного языка.

Этот пробел наверстали через полвека со времени декларации Э. Сепиром и Б.Л. Уорфом в 1941 г. теории лингвистической относительности ученые Колумбийского университета Д. Эверетт (Daniel Everett) и П. Гордон (Peter Gordon). Соотечественники Б.Л. Уорфа предприняли попытку обоснования теории лингвистической относительности на основании данных исследования языка народа пираха (Pirah), обнаруженного в джунглях Бразилии. Люди этого племени, живущие в условиях первобытнообщинного строя, не знают чисел за исключением hoi «один», которое одновременно служит обозначением слова «маленький» или «небольшого количества». В языке этого племени отсутствуют слова, выражающие понятия «все», «каждый», «больше». Язык пираха не знает системы грамматического времени и сложносоставных п редложений. Все события описываются только в настоящем времени. Например, высказывание «После того, как я поем, я бы хотел с тобой поговорить», на языке пираха звучит:

«Я ем до конца, я с тобой говорю» [Bredow, 2006, S. 151].

По мнению американских ученых, отсутствие в языке пираха соответствующих лексических единиц и грамматических категорий решающим образом влияет на восприятие ими действительности и, таким образом, гипотеза лингвистической относительности себя оправдывает. Однако следующий шаг, а именно неоднократные безуспешные попытки Д. Эверетт и П. Гордон обучить людей племени десятичному счету, модернизировать морфологический или синтаксический строй языка пираха по аналогии с португальским языком перечеркнули положения гипотезы в части видения окружающего мира в соответствии с представлением его в языковых категориях. Сторонники теории лингвистической относительности оставили без внимания тот факт, что новые лексические элементы, грамматические способы выражения мысли, предлагались носителям языка, не способным должным образом переработать поступающую информацию в недоступной их кругозору форме. Новые языковые откровения об окружающем мире, «обогнавшие» ранее сложившиеся представления, не явились исчерпывающими для сознания обучаемых, и привели к их неприятию. Из этих рассуждений напрашивается вывод о несоответствии структур мышления пираха потребностям языка, обладающего, как и любой другой язык, достаточной степенью гибкости в развитии собственных лексико-грамматических категорий под воздействием языка, обслуживающего сознание иного уровня общественноэкономической формации.

Свойственное американским языковедам толкование наблюдаемого языкового феномена привело их к выводу о вербальном восприятии реального мира без видимой перспективы его развития под воздействием меняющихся условий жизни. П. Гордон, Д. Эверетт и авторы теории лингвистической относительности не принимают в расчет, что с течением времени по мере углубления знания об окружающей действительности, мышление индивидуума претерпевает существенные изменения, оставляя зачастую неизменным первичный способ ее концептуализации в языке. По мнению В.Б. Касевича, картина мира, закодированная средствами языковой семантики, со временем может оказываться в той или иной степени пережиточной, лишь традиционно воспроизводящей остаточные явления в силу естественной доступности существующего языкового инвентаря. Нередко это приводит к расхождениям между архаичными следами в семантической системе языка и той актуальной ментальной моделью, которая действительна для данной языковой общности и проявляется в порождаемых ей речевых актах и в особенностях поведения [Касевич, 1996].

К сожалению, насколько известно, серьезные исследования диахронического плана, могущие отразить почти вековую эволюцию отношения языка и мышления хопи и апачей, со времени экспериментов Э. Сепира и Б.Л. Уорфа, в американской этнографии не проводились.

С этой точки зрения, значительный интерес представляют собой результаты этнолингвистических исследований российских ученых в области культурной семантики, свидетельствующие о наличии в русских диалектах и говорах целого лексического пласта остаточных языковых реалий прошлого, не влияющих на объективное осознание современными носителями языка событий окружающего мира. Например, фразеологизмы, посредством которых детям объясняют происхождение ребенка: «нашли в крапиве, нашли в капусте, в лесу»

представляют собой архаичные компоненты в содержании слова «находить, в значении «рожать, рождаться» [Виноградова, 1989, c. 112]. Hекоторые диалекты в российской глубинке, а также южнославянские говоры допускают высказывание «Десять лет спустя у них нашелся ребенок». Этот словесный реликт поддерживается значением антонимичного глагола «терять», употребляемого в лексическом поле смерти [Толстая, 1996, c. 235]. Данные семантические модели отражают определенный уровень культурно-языкового сознания, характерный для соответствующей эпохи развития общества, не воспринимаются современным носителем языка буквально.

Здесь уместно привести известное высказывание В. Гумбольдта: «Особенности времен и народов так тесно переплетаются с языками, что языкам порой незаслуженно приписывают то, что полностью или большей частью принадлежит эпохам и народам и что языки сохраняют лишь поневоле» [Гумбольдт, 1985, с. 372].

Результаты исследований отечественной этнографической школы, уходящей своими истоками в традиции, заложенные замечательными российскими учеными Ф.И. Буслаевым, В.И. Далем, А.Н. Афанасьевым, А.А. Потебней, А.Н. Веселовским и др. приводят к заключениям, ставящим под сомнение безапелляционность утверждений американских этнографов. Архаичные явления, наблюдаемые в языках, наглядно демонстрируют отсутствие утверждаемого Э. Сепиром и Б.Л. Уорфом влияния на мировидение современных носителей языка и свидетельствуют о том, что гипотеза лингвистической относительности «работает» лишь с указанными ограничениями и рассчитана на известный уровень социального развития, при котором наблюдается полная тождественность языковых и мыслительных структур. Не удивительно, что своими смелыми, но не всегда достаточно глубоко обоснованными выводами, авторы теории лингвистической относительности снискали заслуженную критику ([Караулов Ю.Н. [Караулов, 1987], Колшанский Г.В. [Колшанский, 1984], Маслова В.А.

[Маслова, 2007], Сукаленко Н.И. [Сукаленко, 1992], Фрумкина Р.М. [Фрумкина, 1995], Яковлева Е.С.[Яковлева, 1994]).

Э. Сепир и Л.Б. Уорф, в сущности, попытались обосновать тождественностью структур мышления и языка вербальную обусловленность познавательных возможностей в процессе освоения человеком объективной реальности. Уровень социально–экономического и культурного состояния общества, в котором проводились исследования, обеспечил ученым подтверждение тезиса о взаимном соответствии языковых и ментальных категорий. Однако применение данной гипотезы в условиях более сложной, исторически сложившейся общественноэкономической формации привело исследователей на позиции релятивизма, ограничивающего восприятие объективной реальности вербальной формой мировидения. В действительности, язык служит первичным этапом процесса взаимодействия мышления с объективной реальностью и продолжает играть детерминативную роль, выступая в единстве с ним в качестве орудия мысли. Как справедливо писал Э. Кассирер, поясняя мысль о неприемлемости в науке многих представлений о мире, закрепленных в языке: «…отправной точкой всякого теоретического познания является уже сформированный языком мир: и естествоиспытатель, и историк, и даже философ видит предметы поначалу так, как им их преподносит язык. Научное познание, взращенное на языковых понятиях, не может не стремиться покинуть их, поскольку оно выдвигает требование необходимости и универсальности, которому языки как носители определенных разнообразных мировидений, соответствовать не могут и не должны» [Цит. по: Радченко, 2006, с. 116].

Существенной чертой рассмотренных выше научных направлений является этнолингвистическая составляющая всех выдвигаемых теоретических положений, касающихся взаимоотношения мышления и языка. Энергетическая функция языка, а, как правило, в рассмотренных работах делается упор на анализ родного языка, сводится к репрезентации национального своеобразия структур сознания.

Ограничение научного поиска рамками одного этнического языка, в том числе и при контрастивных исследованиях, не позволило ученым в полной мере подтвердить главный тезис В. Гумбольдта о незыблемости национальноязыкового мировидения и вне сферы родного языка. Следуя этому положению, энергия языка не только проявляет себя в одноязычных речевых актах, но и способствует сохранению мышлением национально-языкового своеобразия при любых вербальных трансформациях.

Поскольку язык обладает динамичной сущностью, то наиболее рациональным способом выявления лингвистической энергии представляется определение ее как силы, используемой в создании виртуального мира. Оптимальным вариантом для достижения поставленной цели является работа с текстом как конечным продуктом реализации энергии языка в речевой деятельности, в которой язык, естественным образом, задействован в полном объеме.

И здесь возможны два пути:

интерпретация текста, созданного одноязычным автором, путем последовательного, как это рекомендует М. Хайдеггер, «вживания» в его содержание с тем, чтобы услышать его «сказ» [Heidegger, 1960];

интерпретация текста как творения билингва, что обеспечивает требуемую степень контрастности проявления этноязыковых элементов.

Исследования, построенные на материале одного только этнического языка, инициировали не столько установление этнического своеобразия языковых элементов, сколько верификацию степени достоверности отражения в языковых структурах объективной реальности и их влияние на мыслительные процессы с целью фиксации особенностей восприятия отображаемых явлений и объектов или последствий в поведении носителей языка. Поэтому более предпочтительным представляется направление исследования, предполагающее анализ произведений двуязычных авторов, в которых, помимо использования метода интерпретации, но с применением специальных методик возможно установление всех иноязычных вкраплений, проступающих на любом языковом уровне. Вовлечение в рамки исследования, помимо элементов лексического уровня единиц иных языковых ярусов, будет способствовать преодолению в оценке языкового влияния инерции, сложившейся под давлением имеющейся в родном языке картины мира. В конечном счете, понятие динамики языка должно сводиться к описанию не эргона – языка в его стабильном равновесном состоянии, которого с течением времени достигает любая изолированная система в природе, в том числе и языковая, но энергейи.

Идеальным случаем представляется исследование речевой деятельности билингвов, осуществляемой на втором языке, но допускающей обнаружение следов проявления национального мышления в уникальной языковой форме, присущей нормам родного языка. Более того, творчество двуязычных авторов предполагает закономерное стремление индивида к преодолению власти над ним родного языка. Безукоризненное владение двумя и более языками обеспечивает свободу выбора человеком вербального способа мышления, а, следовательно, снижает субъективность результатов исследования, в отличие от выводов, могущих быть полученными при анализе речевой деятельности в моноязычной среде.

§4. Энергия в лингводинамическом преломлении В эпоху, на которую пришлись годы творчества В. Гумбольдта, в естествознании только появилось понятие энергии и еще не были сформулированы основные законы термодинамики. В противном случае великий немецкий исследователь, несомненно, попытался бы обратить эти физические начала на службу науке о языке. Собственно, наличие дефиниции языка как энергейи в трудах В. Гумбольдта уже предопределило прикладной характер естественнонаучных законов применительно к лингвистике. С этой точки зрения необходим более подробный анализ энергии как явления и не только лингвистического.

В отличие от сложившейся в языкознании двойственной интерпретации понятия «энергия» (у Гумбольдта с акцентом на деятельность как процесса “Ttigkeit”, а у Л. Вайсгербера на действенную силу “wirkende Kraft” [Weissgerber, 1971, S. 44]), в естествознании этот термин получил развитие в силовом изложении. Т. Юнг, впервые использовавший в 1807 г. слово "энергия" взамен понятий «живая сила» ("lebendige Kraft") и потенциальная сила «напряжение» ("Spannkraft"), сделал упор именно на физическую, но не на деятельностную сторону этого явления. Если перенести рассмотрение проблемы динамики языка в естественнонаучную плоскость, то энергия может быть определена как потенциальная способность элементов языка к речевой реализации. Понимание энергии языка, как нереализованной силы, соответствует современному классическому определению энергии в физике: «способность тела или системы тел совершать работу» [КПС, 1955, с. 1125].

В общем случае любое физическое тело обладает одновременно как кинетической, так и потенциальной энергией, составляющих в сумме полную механическую энергию, что может быть представлено в виде формулы Г. Гельмгольца:

На языке филолога эта запись означает, что каждый элемент языковой системы (Е) обладает полной энергией, суммирующейся из потенциальной (Eп) и кинетической энергии (Eк). Кинетическая энергия (движущегося тела) в лингвистическом понимании может толковаться как энергия, затрачиваемая на процесс использования элемента в речевом исполнении или трансформации элемента из одной системы в другую. В ходе осуществления этих динамических преобразований по мере реализации элементом накопленной энергии потенциальная энергия приближается к нулю, в то время как кинетическая энергия достигает своего максимума в речи. Потенциал языковой системы проявляется в зависимости от коммуникативной задачи.

Наличие подобной дефиниции энергии предопределило также возможность применения законов термодинамики к объяснению некоторых языковых явлений, которые с учетом динамической природы языка можно было бы рассмотреть в специальном разделе лингводинамики.

Физическая основа лингводинамических законов способствует осознанию реальной расстановки сил в отношении мышления и языка. Как и в механике, в речевом процессе инициатором деятельности, вызывающей энергетический импульс, является не сам по себе язык, но мыслящая личность, что зачастую уходит от внимания неогумбольдтианцев и сторонников теории лингвистической относительности. Как справедливо пишет К. Юнкер: «Если энергия является речевой деятельностью, то предикат – сила относится к говорящему, а не к самому языку [Junker, 1986, S. 75].

Как известно, термодинамика зиждется на трёх законах или началах, сформулированных на основе экспериментальных данных, и потому могущих быть принятыми как постулаты.

Первое начало термодинамики гласит, что в любой изолированной системе запас энергии остаётся постоянным.

Применительно к языковой системе можно исходить из утверждения ее относительно равновесного состояния в изолированном виде, как это наблюдается в мертвых языках. Речевые акты, совершаемые на данных языках (медицинские освидетельствования, юридические документы), осуществляются за счет внутренних ресурсов системы, не способствуя ее развитию. Библейский язык получил новый импульс развития лишь после перевода его в стадию разговорного языка и пополнения, таким образом, энергетического запаса только за счет внешнего вмешательства.

Однако не менее важен вывод из этого начала, согласно которому энергия не может быть уничтожена; она передается от одной системы к другой и превращается из одной формы в другую, что получило название закона сохранения и превращения энергии.

Если первый закон термодинамики обобщенно формулирует способность сохранения системой внутренней энергии и передачи элементарного количества ее другим телам в ходе совершенной работы, то логично предположить, что энергетический заряд одной языковой системы не растворяется и не исчезает при смене индивидом языковой системы, продолжая потенциально присутствовать в сознании и получать по мере надобности иную языковую реализацию. Этот физический закон в случае его подтверждения в науке о языке, мог бы получить название первого начала лингводинамики.

Второе начало термодинамики сводится к утверждению, что процесс передачи теплоты сопровождается рассеиванием (диссипацией) энергии от более теплого тела к менее теплому и не наоборот. Данный постулат приемлем и в лингвистическом приложении, в форме второго закона лингводинамики, если придерживаться правила, что процесс трансформации элементов системы одного (родного) языка в систему другого (языка творчества) сопровождается изменениями в системе последнего. Вполне допустимо, что национальный язык, являясь внешним проявлением духовного состояния народа, не может служить препятствием его этнической репрезентации в иной языковой оболочке и содержание его единиц обретает всего лишь новую внешнюю форму. Возможно, нечто подобное энергобмену физических объектов наблюдается и в сохранении этнолингвистической приверженности индивида при переходе на пользование другим языком. С чисто технической стороны давление физической системы определяется путем сброса энергии, что фиксируется специальными приборами.

О подобном энергетическом перепаде можно, очевидно, говорить и применительно к перемене потоком сознания одного речевого русла на другое.

При такой трансформации часть передаваемой энергии сохраняет кинетические свойства предыдущей системы. В лингвистике более определенно данная взаимозависимость может быть выражена как константность проявления некоторых национально-языковых признаков в иной, помимо родного языка, вербальной репрезентации. При этом должны быть исключены случаи языковой интерференции, возникающие при недостаточном владении индивида вторым языком. Ибо речь в данном случае идет не о насильственном навязывании элементов одного языка другому в нарушение сложившихся языковых норм, но о внедрении в систему языка творчества единиц этнического языка. Такое взаимодействие языков, а именно о нем идет речь, предполагает не только общеизвестную и достаточно распространенную практику лексических заимствований, что неоднократно становилось предметом глубоких исследований [Вайнрайх, 1979], но более основательное и не всегда явное взаимопроникновение языков путем перетекания внутренней формы одного языка во внешнюю оболочку заимствующего языка. Уровень эластичности языка-реципиента должен быть достаточно высок для того, чтобы адоптировать предопределенное ему исходным языком содержание. Наиболее наглядно это положение представлено в творчестве двуязычных писателей, чьи произведения, как правило, оцениваются в преимущественно в аспекте литературных достоинств, но не с лингвистической обнаруживается лишь при тщательном анализе произведения автора-билингва, а латентное присутствие этнических единиц не всегда способно привлечь внимание даже искушенного исследователя. В исследованиях сверхфразовых единств действие данного постулата должно свидетельствовать о произошедших в них необратимых структурных изменениях. Это может быть подтверждено присутствием дисперсных элементов сохранившихся в системе принимающего языка (не растворившихся) частиц исходного языка, что характерно для межсистемного сообщения. В естественных науках принято для обнаружения присутствия дисперсных частиц помещать материал в иную среду или вводить контрастное вещество. Точно так же в распоряжении языковедов имеется зарекомендовавший себя контрастивный метод исследования, который применительно к данному случаю желательно усилить наблюдением над поведением дисперсных элементов не в рамках системных сопоставлений, но в речевом потоке, где возможно проявление меченых элементов в совмещенном движении единиц нескольких языковых систем.

Второе начало термодинамики исходит из признания существования энтропии некоторой никогда не убывающей величины, характеризующей состояние тела.

Эта величина может лишь возрастать, или, в крайнем случае, оставаться постоянной в любом физическом процессе, что составляет третье начало термодинамики.

Изучая природу поэтического языка, академик А.Н. Колмогоров пришел к выводу, что энтропия языка складывается из способности передать смысловую информацию содержания текста неcколькими равноценными способами, характерными, в том числе, только для поэтической речи. В этом и заключается гибкость текста. Поэтическая речь связывает текст рядом ограничений в виде заданного ритма, рифмы, лексических и стилистических норм. Измерив информационный расход, затрачиваемый на соблюдение этих ограничений, А. И. Колмогоров сделал вывод о возможности осуществления поэтического творчества в пределах информационной величины, не превышающей гибкость текста [Приводится по: Лотман, 1998].

В текстах двуязычных авторов величина гибкости текста, очевидно, отражает меру допустимости использования в произведении, написанном автором на языке творчества, языковых элементов его родного языка. Из этого следует, что данный параметр не должен достигать того предела гибкости, с которого толкование текста становится невозможным.

Таким образом, законы лингводинамики применительно к сверхфразовым единствам, созданным авторами-билингвами на неэтническом языке, должны проявить себя в установлении рассеяния этнических элементов, сохраняющегося в форме дисперсных этноэлементов, вызывающих необратимые изменения в содержании текста. Постоянная этническая составляющая, как инвариант содержания текстового сегмента, устанавливается во взаимодействии отрывка анализируемого произведения с соответствующими выдержками по сходной тематике других сверхфразовых единств.