«Межрегиональные исследования в общественных науках Министерство образования и науки Российской Федерации ИНО-центр (Информация. Наука. Образование) Институт имени Кеннана Центра Вудро Вильсона (США) Корпорация Карнеги в ...»

Одновременно в отношении прямого адресата — жителей районов и небольших городов газеты сохраняют такую ключевую дискурсивную практику советского времени, как отношение к аудитории в качестве пассивного объекта воздействия, прежде всего политико-идеологического.

Как если бы по умолчанию предполагалась идеологическая кооперация [Купина 2004: 51] региональной власти, коллектива редакции и читательской аудитории.

Характерна в этом отношении работа с читательскими письмами — значимая практика советской прессы, когда обязательным было количественное преобладание текстов внештатных авторов над текстами журналистов. Именно районные и городские газеты продолжали в 90-е годы и продолжают сегодня регулярно публиковать письма читателей на своих страницах. При этом читательская почта, как и в советские времена, не представляет широкого спектра мнений [Каминская 2008: 83], идеологически и стилистически тексты писем крайне мало отличаются от публикаций самих журналистов.

Например, регулярно публикуемая страница «Читатель — газета — читатель» в газете «Сибиряк» Омской области в одном из январских номеров 2008 года включает обзор читательских писем с типичным оптимистическим настроем относительно жизни района: Жизнь не стоит на месте, постоянно что-то меняется и многое — в лучшую сторону. Все реже люди хотят уезжать жить и работать в другую страну, даже местом отдыха выбирают не заграничные курорты, а не исхоженные еще туристами красивые уголки России. Многое еще не так, но… мы вновь крестим своих детей в православной церкви, все чаще вспоминаем старинные обряды. Мы строим жилье в своем городе и приобретать профессию остаемся здесь же. Все вышесказанное — из ваших писем, уважаемые читатели… Ведь из них мы узанем настроение земляков (В почтовом ящике «Сибиряка» // Сибиряк. 2008. 30 янв. Омская обл.).

Остальные восемь публикаций на полосе также положительны по тональности, из них пять представляют собой благодарность от читателей — депутату районного совета, администрации почтамта, обществу инвалидов, главному врачу районной больницы, работнику социальной службы. Так что жизнь района и в письмах читателей выглядит безоблачной.

Для региональных газет типично ритуальное воспроизведение идеологических штампов, адресованное «тому, кто верит вместо меня»

[Жижек 2005] — гипотетическому адресату, который примет все идеологические ярлыки и соответствующие им интерпретации актуальных событий за адекватное описание объективной реальности. С. Жижек пишет о существовании феномена «субъекта, предположительно верящего», когда человек всего лишь делает вид, что верит во что-либо, так как он считает, что есть кто-то верящий на самом деле и что эту веру следует поддерживать: «…мы проходим через ритуал Санта-Клауса, поскольку наши дети (предположительно) верят в него, и нам не хочется их разочаровывать; они делают вид, что верят, чтобы не разочаровывать нас, нашу веру в их наивность и т. д. и т. п.» [Там же: 6]. Этот механизм востребован и в политике, когда, как отмечает Жижек, циничный политик проповедует ценности, в которые не верит, и может сказать в минуту честности: «Я не могу разочаровать простых людей, которые верят в это (или в меня)» [Там же: 6–7].

Читатели региональной прессы аналогичным образом конструируются в журналистских текстах как субъекты, предположительно верящие в утверждения газеты: для публичного слова оказывается важнее утверждать идеал, чем указывать на реальные проблемы.

Вполне в духе советской теории воспитания нового человека региональная пресса до сих пор адресата в первую очередь воспитывает и лишь во вторую — информирует. Это хорошо видно по директивному тону заголовков: «Надо полнее использовать резервы» (Правда Севера.

2008. 1 февр. Омская обл.); «Патриотов воспитывать сегодня» (Таврические новости. 2007. 25 дек. Омская обл.); «Сохранить и приумножить наше богатство» (Нязепетровские вести. 2006. 15 сент. Челябинская обл.); «Учить по-русски» (Огни Камы. 2007. 1 сент. Пермская обл.).

Директивность современного газетного языка в регионах, безусловно, имеет связь с функцией предписательности, которая отмечена как основная функция советского (тоталитарного) языка [Купина 2006: 518].

Модальность долженствования связана также с типичной для советского времени инфантилизацией аудитории СМИ, конструированием адресата как объекта воспитания со стороны государства [Геллер 1994].

Образ инфантильного адресата просматривается и в том, что множество заголовков содержит банальные утверждения, прописные истины: «Воспитание детей — это большая ответственность» (Ярковские известия. 2006. 7 апр. Тюменская обл.); «Хочешь ребенка — не делай аборт» (Сибирский труженик. 2006. 18 авг. Омская обл.); «Надои повышаются там, где есть забота» (Голышмановский вестник. 2006.

27 февр. Тюменская обл.); «Газ — благо, если пользоваться им с умом…»

(Сибиряк. 2008. 30 янв. Омская обл.).

Такие же банальности частотны в текстах, нередки целые бессодержательные абзацы: Лес — наша гордость, краса и защита. Наше «зеленое золото» и «легкие» планеты. Злейшим врагом леса является лесной пожар. С глубокой древности пожары приносят лесам самые разрушительные последствия. Лес как одна из самых долговечных природных систем трудно поддается восстановлению, а на отдельных видах почвы теряет такую способность (Сохранить и приумножить наше богатство // Нязепетровские вести. 2006. 15 сент. Челябинская обл.).

Язык региональной прессы остается важнейшим носителем советских идеологических схем. Этому способствует обилие стилистических и языковых штампов, большинство которых — из советского времени.

Например, заголовок «Сельская активистка» к тексту о женщине, которая по собственной инициативе организовала в поселке библиотеку и потом в течение нескольких десятилетий служила на благо просвещения (Маяк. 2008. 18 янв. Омская обл.). Еще несколько типичных иллюстраций из текстов на разные темы: На страницах нашей газеты неоднократно рассказывалось о фактах незаконной вырубки имеющихся на территории муниципального района лесов. Но отдельные несознательные граждане в поисках легкой наживы по-прежнему «навещают» колки и насаждения с пилами и топорами (Беречь природу — значит беречь Родину // Целинник НВ. 2008. 8 февр. Омская обл.); …Вопросы, которые были подняты на заседании, имели общую направленность, подразумевали единую цель — соблюсти интересы рабочего человека, обеспечить социально-трудовые отношения в рамках соответствующих предъявляемым требованиям (На повестке вопросы охраны труда, кадровой политики // Луч. 2008. 1 февр. Омская обл.); В военкомат Любинского района пришли хорошие вести о службе в рядах Вооруженных Сил наших земляков. Азамат уже более 40 раз стоял в карауле, выполняя боевую задачу в мирное время с боевым оружием в руках (Так служат любинцы // Маяк. 2008. 25 янв. Омская обл.).

По-прежнему актуальна риторика борьбы и победы, так популярная в советской журналистике, «вообще тяготеющей к военной лексике» [Вайль, Генис 1996: 207]. Так, заголовок «Битва за право подать тепло» рождает ожидание какой-то боевой ситуации. Между тем речь идет о том, что, по словам работников коммунальных служб, из-за жителей района, имеющих задолженности по оплате коммунальных услуг, не включается отопление. Неплательщики зачислены во враги: названы поименно с указанием домашнего адреса те, у кого долги по квартплате самые большие. Проблема имеет правовой механизм решения, однако районная власть считает воздействие через прессу и тем самым перевод проблемы из правовой плоскости в моральную более удобными.

И журналисты соглашаются: …увы, судебные заседания не скоры, долг населения снижается медленно. Почему большинство жителей райцентра из-за безответственности, необъяснимого упрямства, бездумной жизни нескольких сотен должников должно мерзнуть, заболевать? Это ненормально, это аморально! (Битва за право подать тепло // Восход. 2006. 26 сент. Челябинская обл.). Подробностей битвы с неплательщиками мы не находим, но симптоматична сама военная метафора в решении социального вопроса, а также то, что должники рассматриваются как однородная, недифференцированная масса, отличающаяся безответственностью и упрямством. Рациональных причин неплатежей никто не ищет.

И все-таки относительно содержания и стилистики современной региональной прессы надо сказать, что практики советской журналистики не повторяются буквально.

Появилось довольно много публикаций о людях, историю жизни которых невозможно было представить в советских газетах. Так, к 65-летию депортации поволжских немцев газеты Омской области, в которой до сих пор живут семьи многих переселенцев, опубликовали ряд исторических очерков на эту тему. Например: Я перечитываю материалы, посвященные этому трагическому событию… задаю себе вопрос — зачем? И прихожу к выводу, что эта мера была выгодна политическому руководству СССР как оправдание поражений в первые дни войны, вызванные якобы действиями внутренних врагов — так называемой пятой колонны; за счет выселяемых решался жилищный вопрос для расселения беженцев из прифронтовых районов, и в какой-то мере просматривалось создание дешевой и удобной рабочей силы — трудармии (В 24 часа // Знамя. 2006. 22 авг.

Омская обл.). Ко дню памяти жертв политических репрессий в Пермской области была опубликована история женщины, которая запомнила, будучи маленькой девочкой, как арестовали ее отца, и подробно рассказывает, как жилось семье врага народа (Не повторилось бы лихолетье // Маяк Приуралья. 2007. 1 нояб. Пермская обл.). Таким образом, при сохранении общей установки рассказывать биографии хороших людей-земляков, в круг таких людей теперь попадают и ранее исключавшиеся персонажи.

Несмотря на то что городские и районные газеты, как правило, декларируют единственную идеологическую позицию, их тексты все равно содержат следы, указывающие на наличие других точек зрения. Выше уже упоминались тексты, в которых утверждается исключительная роль партии «Единая Россия». Советское использование этой идеологемы базировалось на том, что никаких иных партий в стране не было. Многопартийная политическая система современной России все же ограничивает возможности использования данной идеологемы — региональные газеты, пусть редко, упоминают и о существовании иных политических сил и партий.

Процесс формирования в современной России гражданского общества, наличие гражданских инициатив время от времени попадают на страницы газет, хотя часто их отражение напоминает кривое зеркало.

Так, в газете «Соль земли» (г. Березники, Пермская обл.) активно обсуждалось появление на стенах домов надписей, выражающих протест против размещения в отработанных шахтах предприятия «Уралкалий»

могильника ядерных отходов: Как и год назад, в городе всплыла «страшилка» о ядерных отходах… Как и тогда, авторы лживых инсинуаций свою «гражданскую» позицию выражают анонимно (Клевета не пройдет! // Соль земли. 2006. 14 апр. Пермская обл.); Не так давно другое наше предприятие — АВИСМА — тоже отбивало атаку. АВИСМУ пытались уличить в несуществующих грехах люди, называющие себя экологами (Виновных — привлечь к ответственности // Соль земли. 2006.

14 апр. Пермская обл.).

Характерно, что гражданские инициативы, содержащие критику решений, принятых местной властью, приписываются чужим, как, например, в комментарии и. о. главы города Березники А. Лебедева: Вот уже неделю на стенах наших домов одна за другой появляются надписи.

Они — одинаковые, почерк один. Содержание этих надписей — лживое и оскорбительное. Фасады наших домов изуродованы целенаправленно, с умыслом, чтобы создать негативный настрой у жителей города, способствовать распространению лживых слухов. Вряд ли кто-то из березниковцев способен на такое. Логично предположить, что надписи — дело рук приезжих злоумышленников. Березникам нанесен не только моральный, но и материальный ущерб. Фасады 25 домов теперь требуют ремонта (Виновных — привлечь к ответственности // Соль земли. 2006. 14 апр. Пермская обл.). Интересно, что при утверждении коллективной идентичности, единства всего города (Березникам нанесен ущерб) надписи рассматриваются только как способ испортить фасады домов, как если бы они совсем не несли смысла.

Советские журналистские практики сегодня нередко выглядят лишь как имитация старых форм, о чем свидетельствуют проговорки дискурса. Например, вступительная фраза в тексте предвыборной тематики:

Мы даем слово тем нашим землякам, кто по достоинству оценивает сегодняшнюю государственную политику (Наша Иртышская правда.

2008. 22 февр. Омская обл.) — наводит читателя на мысль, что есть и те, кто эту политику не поддерживает. Аналогичный пример того же предвыборного периода из другого издания: Эта неделя — Неделя молодого избирателя в Нововаршавском районе. Сегодня мы даем слово тем, кто верит в нашу молодежь, надеется на нее (Верим в молодежь — верим в будущее // Целинник НВ. 2008. 15 февр. Омская обл.).

В подобных случаях можно говорить о стилизации, а не о буквальном повторении советского. Привычные структурно-композиционные, жанровые формы, стилистические конструкции способны передавать новые, уже постсоветские реалии или возвращать читателя к тому опыту советского времени, который был табуирован для обсуждения и даже упоминания в коммунистических газетах.

Советизмы в публицистике современного Казахстана Р. О. Туксаитова Лексика как наиболее подвижный, динамичный уровень языковой системы реагирует на происходящие в обществе перемены незамедлительно. Особенно явно это можно наблюдать в периоды радикальных изменений государственного, экономического устройства, которые характеризуются ломкой стереотипных установок поведения, переориентацией морально-этических ценностей, идеологических предпочтений. Нельзя не согласиться с утверждением А. Д. Васильева о том, что «методика обработки населения в направлении, желательном для заказчиков и творцов идеологических моделей, включает сходный лингвистический инструментарий — без сколько-нибудь существенных различий, зависящих от национальных или государственных особенностей: эвфемизация, клиширование, стереотипные словосочетания и др.» [Васильев 2003: 83].

В связи с этим особый интерес представляет использование советизмов в публицистических текстах постсоветского Казахстана. По определению Г. Н. Скляревской, «советизмы — ушедшие в пассив слова и словосочетания, обозначающие характерные понятия советского времени, идейные и политические штампы» [Скляревская 1998: 5].

Анализ публицистического материала последних лет позволяет выявить круг наиболее частотных слов-советизмов, используемых журналистами. Одним из ключевых слов советской эпохи было существительное идеология — система идей, представлений, понятий, выраженная в разных формах общественного сознания — философии, политике, праве, морали, искусстве, религии, и отражающая коренные интересы классов, социальных групп. В публицистических текстах последних лет © Р. О. Туксаитова, наблюдается активизация слов идеология, идея. Контексты фиксируют различные исторические этапы развития государства с определенными идеологическими установками: Идея суверенитета и независимости воплощена в жизнь и нуждается в придании ей более активного начала (Казахстанская правда. 2008. 22 июля); Общенациональная идея — это не априорная конструкция, а продукт взаимодействия национальных общностей, социальных групп и слоев населения (Там же. 11 сент.); Когда у нас говорят о национальной идее, важно понять: она заключается не в том, что мы должны опередить остальные страны по уровню богатства или потребления. Мы больше не должны стремиться опередить, обойти, победить. Сегодня весь мир говорит о том, что нужно выработать такую стратегию, чтобы люди по-прежнему могли обеспечивать свои человеческие потребности (Новое поколение. 2008. 8 авг.). Словосочетание государственная идеология указывает на идеологическую направленность политики существующего строя. При этом акцентируется внимание на взаимосвязи интересов власти и общества: Мы за формирование государственной идеологии, стержнем которой является общенациональная идея. При этом под государственной идеологией понимается система идей и принципов, с которыми согласны и общество, и власть (Казахстанская правда. 2008. 11 сент.). Идея общности становится определяющей в политике государства и имеет характер идеологического предписания: История распорядилась так, что Казахстан состоялся как многонациональное государство. Это значимый факт, который спасает страну от национальной изоляции. И все ее граждане просто обязаны руководствоваться идеей общности казахстанцев (Там же. 3 июня).

Наблюдается активизация в употреблении слова партия: Партия ищет новые подходы, но и журналисты формируют новые методы и формы изобличения социального зла и борьбы с ним (Там же. 13 марта);

Одним из главных направлений работы партии определено обеспечение эффективной реализации предвыборной платформы «Нур-Отан», в которой основное внимание уделено решению социальных проблем граждан страны (Там же. 18 янв.). Идеологическая направленность партии задана определенными целевыми установками. Названия тех или иных партий определяют их политическую платформу: Классическая партия всегда концентрируется вокруг определенной идеологии. Часть наших партий также старается заявить о себе как о приверженцах коммунистических или социал-демократических идеалов (Свобода слова. 2008.

27 нояб.); Как видно из названия партии, идеологической платформой «Ауыла» является социал-демократия. Сегодня эта концепция набирает популярность в стране (Свобода слова. 2008. 18 дек.). Формируется оппозиция партия хозяев элеваторов — партия защитников интересов жителей аулов, которая имеет ярко выраженный социальный характер:

На сельской ниве уже несколько лет «паслась» Аграрная партия Казахстана. Но между новой партией и АПК имелись принципиальные различия и даже разногласия, на которых было сделано особое ударение.

Лидер партии «Ауыл» Т. Калиев заявил, что АПК — это партия «хозяев элеваторов», то есть основного врага жителей аулов (Там же); Социалдемократическая партия «Ауыл» позиционирует себя как защитник «интересов аула», мелких и средних агропроизводителей (Там же). Обращает на себя внимание частотное употребление определения правящая, указываюего на лидирующее положение партии в государстве: Первая такая встреча, безусловно, будет проведена с руководством правящей партии «Нур-Отан» (Казахстанская правда. 2008. 15 авг.); Надо отметить, что правительство редко ассоциирует себя с правящей партией, вспоминая об этом лишь в крайних случаях (Новое поколение. 2008.

1 авг.); «Нур-Отан» в следующем году грандиозно отметит свое 10-летие. Запланирована даже замена старых партбилетов новыми (Свобода слова. 2008. 4 дек.). Интересна параллель партия «Нур-отан» — партия КПСС, выявляющая общее не только в структурной организации данных политических организаций, но и общее в идеологических установках:

Структура партии «Нур-Отан» практически один в один воспроизводит такое номенклатурное образование, как КПСС. По сути «НурОтан» является продолжением упитанного, длинного и извилистого тела власти (Там же. 22 авг.).

Лексические единицы молодежь, молодежное крыло, старейшины, совет аксакалов указывают на сторонников политической партии «НурОтан»: Молодежное крыло НДП «Нур-Отан» включается в реализацию задач, поставленных главой государства на расширенном заседании политсовета партии (Казахстанская правда. 2008. 12 марта); Совет аксакалов при партии «Нур-Отан» не будет носить официального характера. Участвовать в обсуждении проблем общества может любой.

Старейшины договорились встречаться раз в месяц и на первом же собрании определили несколько приоритетов в своей работе. Прежде всего это воспитание молодежи в духе патриотизма (Вечерняя Астана. 2008.

17 авг.). Клишированные формы слов и словосочетаний политсовет, реализация задач, в духе патриоитизма поддерживают идеологическую направленность партии как формы организации. Интересно отметить, что приоритетной остается ключевая идея патриотического воспитания молодежи. Наблюдается активизация в употреблении слов и словосочетаний, производных от слова партия: партиец, партячейка, партийная дисциплина, партконференция, партийные фракции и др.: Вступил в силу переработанный устав партии. В нем существенно усиливается ответственность всех партийцев, партийная дисциплина, работа партийных фракций и групп в представительных органах (Казахстанская правда. 2007. 6 февр.).

После распада Советского Союза наблюдается заметный процесс идентификации, объединяющий людей не только по территориальному признаку. В публицистических текстах активно разрабатывается проблема казахстанской идентичности: Построение модели казахстанской идентичности как системы взглядов, ценностей и символов, понятных и близких каждому казахстанцу, должно цементировать единство нации, крепить ее безопасность (Там же. 2008. 24 сент.). Основными чертами, определяющими казахстанскую идентичность, являются ценности, система взглядов и символов, объединяющих всех жителей государства.

Идентификатор казахстанец объединяет всех жителей Казахстана независимо от их этнической принадлежности. В данном случае на первый план выдвигается гражданская идентичность, объединяющая людей по территориальному признаку. Семантически слово имеет много общего с лексической единицей россиянин [Вепрева, Купина 2007: 123]. Принцип толерантности является важным фактором объединения всех граждан Казахстана: Казахстанцы толерантно настроены к различным религиозным традициям и обрядам, оценивают существующие межнациональные отношения как доброжелательные и положительные (Казахстанская правда. 2008. 26 мая).

Рефлексивные рассуждения по поводу идентификатора казахстанец содержат оценочные высказывания, имеющие положительную коннотацию: Для меня каждый казахстанец, будь то казах, русский, немец или кореец — казахстанец, независимо от социального статуса, вероисповедания или национальности. Сам я по национальности русский, но когда бываю за рубежом, гордо и без тени неискренности называю себя казахстанцем, человеком, принадлежащим к особой общности — казахстанский народ (Там же. 24 июля); Мы — казахстанцы ингушского происхождения (Новое поколение. 2007. 12 сент.). Контекст позволяет представить Казахстан в его этническом многообразии.

Основная функция слова казахстанец — номинация жителей Казахстана: Казахстанцы рассчитывают на то, что власть как добилась выхода из рецессионной «ямы», так и не позволит разрушить наметившуюся позитивную динамику и по максимуму закрепит социальный рост (Казахстанская правда. 2008. 12 февр.); Пока большинство казахстанцев спешит снять с зарплатной карточки все деньги в день их получения, весь мир активно пользуется своими электронными финансами для совершения покупок в виртуальных магазинах (Новое поколение. 2008.

12 сент.); С будущего года казахстанцам придется платить на порядок больше за свои квартиры и дома (Там же. 13 сент.); Для граждан суверенного Казахстана Астана — символ новой эпохи в жизни страны, город, которым по праву гордятся казахстанцы (Казахстанская правда.

2008. 25 апр.); Наурыз — наш общий праздник весны, дружбы и единения казахстанцев (Там же. 2002. 26 марта).

Лексема казахстанец используется также в значении «уроженцы Казахстана, оказавшиеся за ее пределами»: Находясь вдалеке от исторической родины, казахстанцы всегда помнили о родной земле. Они даже подготовили особый подарок, приуроченный к десятилетию нашей столицы (Экспресс-Казахстан. 2008. 4 июня). Слово казахстанец активно употребляется в значении «люди, представляющие Казахстан на различных соревнованиях, конкурсах, выставках, форумах»: Казахстанец Илья Ильин завоевал первое место на Олимпиаде в Пекине (Там же. 30 авг.); Работы казахстанцев были высоко оценены посетителями выставок, организованных в начале этого года владельцами германской галереи «Контрастэ» Хосе и Эвелин Окон (Там же. 15 авг.).

Можно говорить о том, что лексема казахстанец определяет коллективную идентичность. Основными факторами, формирующими такую идентичность, являются этнический, языковой, территориальный и гражданский факторы.

Наряду с лексической единицей казахстанец активно употребляется синоним казахстанский народ. Контексты актуализируют смысл «единый народ, объединенный общей целью»: Казахстанский народ — это 140 национальностей и народностей, сохраняющих свои национальные черты и особенности, имеющие общую родину, территорию, экономику и общую цель — создание конкурентоспособного, процветающего государства (Казахстанская правда. 2008. 26 июля); Единство в многообразии — вот главный стержень понятия «казахстанский народ».

Это единство обусловлено общей основой евразийской ментальности и исторически сложившимся братством тюркских и славянских народов (Там же); Суть основы казахстанской модели национального согласия:

объединенные общей судьбой на общей земле этнические и конфессиональные группы составляют единую нацию — казахстанский народ (Казахстанская правда. 2008. 30 авг.); Сейчас идея о едином казахстанском народе проговаривается, несет в себе большую мультикультурную значимость (Свобода слова. 2008. 23 окт.).

Пространственные и временные сигналы указывают на общую историческую судьбу республик бывшего Советского Союза — период Великой Отечественной войны, в которой участвовали народы СССР: Альмухан Сембинов был зачислен во взвод 1210-го стрелкового полка 362-й дивизии. Он совершил немало подвигов, стал одним из немногих, кто дошел до Берлина (Вечерняя Астана. 2008. 6 мая); Командир 76-миллиметрового артиллерийского орудия сержант Сариев и наводчик рядовой Шутов отбивали танковые атаки противника под Орлом, поддерживали огнем наступление своих пехотных подразделений в знаменитой Курской битве (Казахстанская правда. 2008. 9 мая); Подразделение Каматая Токабаева всегда бросали на самые сложные и ключевые участки борьбы. Он никогда не забудет оборону Сталинграда, Курскую дугу, освобождение Украины. Первое боевое крещение Каматай Токабаев прошел на Ленинградском фронте в составе 310-й стрелковой дивизии (Вечерняя Астана. 2008. 28 февр.). Пространственные указатели под Орлом, Курская битва, Украина, Сталинградская битва, Ленинградский фронт, Берлин служат сигналами общей исторической судьбы народов, проживавших в республиках бывшего СССР. Публицистические тексты включают прецедентные имена собственные Александр Матросов, Зоя Космодемьянская, служившие в советское время символами народных героев: В музее Санкт-Петербурга хранятся комсомольский билет, медали сержанта Ивана Скуридина, повторившего подвиг Александра Матросова (Там же. 6 мая); В конце 1943 года, после освобождения Смоленска, Мухаметжану Азгару посчастливилось встретиться с родным братом Зои Космодемьянской (Целина. 2008. 24 февр.).

Особый интерес представляет сопоставление названий государcтвенных праздников советского периода и праздников современного Казахстана. Некоторые из них остались без изменения: Новогодний праздник, Международный женский день, День Победы; другие при сохранении календарных дат переименованы и имеют иную идеологическую направленность: День международной солидарности — Праздник единства народа Казахстана, День Советской армии и флота — День защитников Отечества. Обратимся к газетному материалу: До празднования юбилея в нашей стране было восемь государственных праздников — Новый год, Международный женский день, Наурыз мейрамы, Праздник единства Казахстана, День Победы, День Конституции, День Республики и День Независимости (Вечерняя Астана. 2008. 28 июня). Следует отметить, что по-прежнему особо чтимым и знаменательным для всех жителей Казахстана является праздник День Победы: Завтра — День Победы. Праздник, свет которого для большинства из нас исходит лучами из детства.

Все мы «родом из СССР» и по-особому тепло относимся к этой дате, безусловно, главному дню. Это наш общий праздник, независимо от возраста, социальной принадлежности и гражданства (Свобода слова.

2008. 8 мая).

Особо надо сказать о религиозных праздниках, которые отмечались и в советское время и получили широкое распространение в постсоветском Казахстане: Наша страна уникальна — в ней одинаково отмечаются мусульманский Курбан-айт и христианская Пасха. А все потому, что религиозная жизнь республики строится на великой общечеловеческой истине, гласящей: «Бог един, и каждый идет к нему своим путем» (Вечерняя Астана. 2008. 26 апр.). В многонациональном государстве приобщение к религиозным обрядам, культурным ритуалам разных этносов — особый способ межкультурного взаимодействия. Интересны наблюдения публициста, взгляды которого сформированы в период официального атеизма. Автор вспоминает о том, как отмечали религиозные праздники в небольшом селе: В период сплошного атеизма, живя даже среди казаков-христиан, казахи спокойно справляли мусульманский Курбан-айт! Это был действительно всенародный праздник. Каждая семья закалывала жертвенного барашка. На джайляу в Сулу-коле, как в стародавние времена, ездили поздравлять друг друга — кто верхом, кто на телеге. При этом сухореченские казаки — и взрослые, и дети — принимали в этом самое деятельное участие. С удовольствием поглощали свежее мясо на свежем воздухе, а кто в твою душу заглядывает, кому какое дело? Точно также отмечали православную Пасху. Катали яйца всю ночь, находились и хитрецы, которые обычный кусок дерева отшлифовывали, а потом полировали и красили. Подделку не отличишь от натурального яйца. И выходили с ними на состязание. Подставляй лоб.

Разобьется яйцо — оно твое. Находились простачки, которые потом целую неделю ходили с шишками и синяками на лбу. Смех. Детская шутка! (Кудайбергенов Г. Знамение времени. Астана, 2007. С. 173). В поликультурном обществе приобщение людей к различным религиозным культурам — залог толерантного межкультурного взаимодействия, основы которого были заложены в советский период.

Как показывает материал публицистических текстов современного Казахстана, смена государственной политической системы требует иных идеологических установок. Однако в журналистских текстах постсоветского периода активно используются советские культурные образцы:

ключевые идеи, стереотипы, ценностные установки, культурные практики толерантности.

Поиски лексического идентификатора, определяющего коллективную идентичность, приводят к активизации лексемы казахстанец, выступающей в качестве знака общегражданской идентичности.

Советское наследие в читательском опыте адресата современных медиа (система образов изданий для разных целевых аудиторий) Т. Л. Каминская Cоветская эпоха создала совершенно особого потребителя массовой информации и, прежде всего, особого читателя газет. Новые конкурентные условия, с одной стороны, заставили СМИ включать новые технологии в свою деятельность, а с другой, еще больше поставили их в зависимость от своего адресата.

Кардинально изменившись за годы перестройки, российское телевидение не стало дорожить опытом прошлого — да, собственно, этот журналистский и зрительский опыт был в отечественном ТВ невелик.

Совершенно иначе дело обстоит с современной периодикой, которая не может не учитывать многие привычки и предпочтения «советского» читателя, который в своих требованиях к медиа мало изменился. Читательский опыт современных потребителей информации газет и журналов особенно интересно отражается на издательской политике независимых СМИ, которые, как казалось в начале 90-х годов, могут позволить себе кардинально отличаться от советских газет. Однако многие их них, взяв за основу американскую или европейскую модели в подаче информации, постепенно ее трансформировали или вовсе от нее отказались.

Региональные издательские проекты на бумажных носителях почувствовали зависимость от традиционных предпочтений своих читателей особенно остро. Экспертные интервью* с редакторами региональных СМИ помогли выделить основные особенности читательского опыта, * Далее в тексте, в частности, использовано выступление на экспертном семинаре редактора независимой «Новой новгородской газеты» С. И. Брутмана (Великий Новгород, МИОН. 16 июня 2008).

© Т. Л. Каминская, влияющие на содержание и оформление изданий современной периодики.

Во-первых, это требование к дизайну газеты: черно-белые издания с привычной строгой версткой в противовес многоцветным газетам с нетривиальными дизайнерскими решениями в подаче информации большинство читателей скорее сочтет за «серьезные», достойные доверия проекты.

Во-вторых, читатель, в большинстве своем приветствующий в газете обмен мнениями, считает редакцию в этом процессе неким объединяющим началом, которое должно расставить все точки над «i», сказать последнее слово.

В-третьих, он продолжает делить общество на классы и группы и выслушивать оппонента из противоположного лагеря готов далеко не всегда. Так, для редакций привычно возмущение постоянных, «своих»

читателей и подписчиков по поводу предоставления слова на страницах изданий представителям «противоположного» лагеря.

В-четвертых, российский читатель периодики не принял способ подачи информации с отделением фактов от мнений и даже в новостных журналистских материалах приветствует лиризм и ярко выраженное авторское начало. Это ожидание диктует журналисту необходимость писать «литературно», с большим вниманием к выработке собственного стиля, с использованием многочисленных тропов, фигур речи, скрытой цитации «для своих» и подтекстов.

Следует сказать о возрождающемся взаимодействии с читателем в виде ответов на читательские письма и обращения, взаимодействии, так недальновидно объявленном в начале 90-х необязательным. От газеты, как и прежде, читатель ждет «действенности» публикации, однако отсутствие сегодня привычных когда-то для советским читателей рубрик «меры приняты» сегодня означает вовсе не инертность журналистов, а низкую значимость СМИ в измерении эффективности управления страной.

Таким образом, читательский опыт и читательские ожидания отчасти диктуют условия и приемы журналистской работы в современных медиа, ставших либо рупором власти, либо относительно безобидной для нее дискуссионной площадкой литературоцентричной аудитории.

Отношение к символическому капиталу советской эпохи является в последние несколько лет одним из определяющих факторов отношения читателей к тем или иным фактам публичного дискурса. Идет ли речь о медиапроектах, политических партиях или гламурном перформансе, символика и риторика советских времен используется для актуализации отношений «наши — не наши», «свои — чужие». Причем региональные идеологические проекты отличаются от всероссийских в этом плане разве что масштабностью — тиражом или количеством участников.

Например, в последние годы ряд политических партий и движений использует в повседневной практике символический капитал советской эпохи. Большинство из них по технологии работы стали маленькими копиями или «младшими братьями» КПСС, пытаясь выразить интересы всего населения страны разом, как единой общности (как прежде КПСС представляла интересы «советского народа»). При этом одни интерпретировали действительность через символический капитал советской эпохи со знаком «плюс», а другие — со знаком «минус». Так, например, в предвыборных выступлениях коммунисты региона использовали слоган Назад — в СССР!

Для политической коммуникации в целом характерна актуализация отношений «свои — чужие», «наши — не наши» [Глазкова 2004].

Не случайно лингвисты, изучающие проявление этих отношений, рассматривают тексты выступлений политиков, PR-тексты их предвыборных кампаний [Иссерс 2003; Паршина 2005; Шейгал 2004]. Данное противопоставление характерно прежде всего для языка тоталитаризма и рассматривалось в контексте изучения советской риторики [Романенко 2000].

Оппозиция «свой—чужой» через отношение к советскому прошлому презентует в медиатекстах не только их авторов, но и адресатов. В текстах для адресата «интеллигент» данная оппозиция выражена через противопоставление «прежде — теперь», в котором очевидны ностальгические настроения (газета «Завтра», «Литературная газета»).

«Сильное государство», по которому испытывают ностальгию представители данной целевой аудитории, без сомнения, относится к ценностям этой аудитории: Сильное государство превратилось в притон воров и торгашей, остающихся в пределах прежних границ лишь по инерции, потому что у этой странной страны нет ничего национального, ничего святого, ничего объединяющего, кроме «буржуазных ценностей» («Литературная газета». 2005. № 15). И если еще пару лет назад представители власти были в данных текстах в стане «чужих», то на протяжении 2006–2008 годов отношение к власти несколько изменилось и, прежде всего, улучшилось отношение к президенту. Накануне предстоящих президентских выборов большое количество публикаций и читательских писем говорило о необходимости третьего президентского срока для Владимира Путина. После выборов газета «Завтра» публикует программные статьи — своего рода «наказы» новому президенту и правительству, в которых очевидны имперские амбиции, ностальгия по советскому прошлому на фоне сочувствия к положению интеллигенции:

Теперь поговорим о самых широких слоях населения. Необходимо формирование активного думающего гражданина, способного стать опорой государства. И массовая культура, культивирующая «обывательскую» психологию, с этой задачей вряд ли справится. Средства массовой информации должны создавать новых героев, и это отнюдь не «криминал», наводнивший наши экраны, а совсем другие сюжеты и фигуры. Нужно формировать новых героев: предпринимателей, фермеров, бизнесменов, промышленников, ученых. Нужно находить успешных людей и их всячески пиарить.

Теперь поговорим о том, как повысить эффективность государства.

Государству необходимо уйти от чисто бюрократических принципов управления, давно «канувших в лету», к новым принципам — жесткого корпоративного управления, включающих планирование, ориентацию на конечный результат, материальную заинтересованность служащих.

Государство должно работать по модели «корпорация Россия».

Должен существовать четкий и предельно жесткий институт планирования на федеральном уровне, при этом следует восстановить незаслуженно забытые «пятилетки» заменив их с учетом наших особенностей на четырехлетние «президентские» планы («Завтра», март 2008; www.zavtra.ru).

Авторы текстов «для среднего класса» (издания ИД «Эксперт», «КоммерсантЪ», в Новгородском регионе — областная независимая газета «Новая новгородская газета», далее «ННГ») стимулируют адресата не только к участию в жизни государства, но и к контролю за действиями правительства и чиновников всех уровней. Противниками, «чужими»

для представителей данной целевой аудитории объявляется не власть вообще, а бюрократия адаптивная и мимикрирующая (заголовок статьи в журнале «Эксперт», 2007, № 19). Этот противник сложный, хитрый и изворотливый. Многие проблемы торможения развития страны связываются с необходимостью изменить ментальность чиновников и всех других граждан.

Вообще, само слово чиновник является в данной среде часто синонимом косности, бюрократизма: Стремление чиновников неуклонно увеличивать зоны своего контроля — естественный, непреложный закон.

А проблему физических и технических ограничений наши бюрократы придумали обходить очень просто — перекладывая работу на коммерческие структуры: банки и аудиторские компании (Эксперт. 2007. № 13).

Часто слово чиновник символизирует коррупцию в разных сферах социальной жизни: О гигантских масштабах контрабанды в России и высоте служебного положения чиновников, крышующих этот криминальный бизнес, свидетельствуют редкие утечки в СМИ (Эксперт. 2007. № 41).

Один из способов существования в мире, где государство пассивно, некомпетентно, а чиновники не могут договориться, как проводить реформу, — самостоятельное действие игроков рынка без поддержки со стороны государства. Подчеркивается необходимость активности снизу, поскольку нет поводов сидеть сложа руки и ждать клинической смерти, уповая на реаниматоров. Ведь если сейчас сделать рывок не получится, другого шанса не будет (Там же).

Имеется в данных текстах и критика поведения представителей крупного бизнеса, что отнюдь не означает неприятия рыночного развития современной экономики или наличия ностальгии по государственному контролю всей промышленности и культуры. Как раз наоборот, все ностальгические мотивы в явлениях культурной (выставки, фильмы, спектакли) и социальной (акции) жизни вызывают неприятие и усмешку, особенно если это ностальгия по образу жизни в СССР: Так ведь это же не историческая, а ностальгическая выставка. В ней есть привкус того, что можно назвать мечтой о застое. Это мечта об уютном величии, о не нарушаемом ничем и никем покое. Русская мечта? (Там же. 2006.

№ 34).

Приемы этой риторики, а также использование образов советской культуры в последних общенациональных выборах легко обнаружить в текстах не только общероссийского, но и регионального медиаполя. Смещение акцента в агитационной риторике перед выборами в Государственную Думу с партии на президента, возглавившего ее список, упростило ситуацию с «чужими» — «врагами» страны: большинство населения поддерживало Путина, и трансформация врагов президента в противников стабильности страны в предвыборной риторике была очень логична.

Позитивный мессидж правящей партии был связан со стабильностью и порядком в стране времени Путина. Использование этого позитива в предвыборном дискурсе годилось как для выборов в Госдуму, так и для выборов президента.

Однако предвыборная ситуация в Новгородской области, в которой выборы президента были совмещены с выборами главы областного центра и депутатов в городскую Думу, осложнялась для правящей партии некоторыми моментами. Всего за несколько месяцев до выборов, в связи с поспешной сменой губернатора М. М. Прусака на ставленника Москвы С. Г. Митина, Великий Новгород получил благодаря СМИ всероссийскую славу «криминального заповедника». Городская Дума объявила о своем самороспуске, один за другим заместители губернатора и руководители комитетов были сняты со своих постов, что, по сути, означало кризис региональной власти. Особенность предвыборной ситуации в Новгородской области состояла в восприятии недавнего прошлого избирателями. Те годы, которые избирателями большинства регионов России воспринимались как годы стабильности, роста благосостояния и появившейся уверенности в завтрашнем дне, для избирателей Новгородской области стали годами унижения и распада, годами зависимости экономики от местного криминала.

Поэтому если голосование за Д. А. Медведева не вызывало сомнений, как и в целом по стране, то проигрыш ставленников «Единой России» в местный орган власти был возможен. В конце концов, представители нынешней власти в период расцвета новгородской мафии обитали не на другой планете: как известно, губернатор М. М. Прусак также был одним из активнейших членов правящей партии. Поэтому региональная специфика риторики «Единой России» была связана с недопущением в местную власть ставленников бывших криминальных авторитетов. Таким образом, «чужими» и «врагами» были объявлены те, кто еще недавно занимал кабинеты администраций и считался народным избранником.

Риторика местной агитационной кампании отталкивалась не от противопоставления разрухе 90-х, а от совсем недавнего «криминального»

прошлого региона. Таким способом выкристаллизовывался и образ «врага», которому «Единая Россия» решила противостоять одним фронтом.

В СМИ агитация велась не по избирательным участкам, а преимущественно с помощью позиционирования ставленников партии как единого целого: под рекламные материалы сразу для нескольких кандидатов-единороссов покупались газетные полосы, их фамилии и портреты выделялись в печати одним цветом и т. д. Показательна предвыборная листовка региональной ЕР, на которой напечатан групповой снимок стоящих на центральной улице города кандидатов от этой партии.

К символическому капиталу советской эпохи обращались как ставленники «Единой России», так и оппозиционеры. Первые использовали образы советской эпохи в расчете на поддержку «советского» электората, тоскующего по идеалам коммуны, комсомольской работе и заготовке кормов в студенческие каникулы; вторые рисовали эти образы в качестве «страшилок» для агитации от противного.

Самым распространенным в PR-текстах единороссов было такое представление кандидата в городскую Думу — Наш кандидат!

Интересно, что это утверждение взяли на вооружение и их противники: Избиратель! Вручи депутатский мандат нашему кандидату! Городская Дума — не директорат! Дорогу пролетариату! (предвыборный текст Н. В. Коновалова, кандидата в депутаты Думы Великого Новгорода, февр. 2008).

В этом смысле символично название молодежного движения «Наши», реорганизация (а фактически частичный роспуск) которого авторы текстов массовой коммуникации трактовали как символический момент изменения политической обстановки в стране: В нашей средней, глухой полосе ни подъема не видно, ни спада, но теперь уже «Наших» не надо, ибо наши теперь уже все (Дмитрий Быков, «Огонек», 2008, № 6).

Этот иронический текст перепечатывает в момент выборов «ННГ».

Зимой 2007/2008 года в областной газете появлялось большое количество текстов, посвященных осмыслению советского прошлого. Это и интервью с пионерами 70–80-х годов, которые делились воспоминаниями о карауле на «посту № 1» в Кремле, у Вечного огня, и рассказы о советских буднях с очередями и студенческими стройотрядами. Причем даже неполитические события (например, появление в черте города заболевшего бешенством енота) становилось поводом для разговора о политической ситуации в стране: Некоторые участники февральской выборной кампании в Новгороде с удивлением обнаруживали, что их соперники знают то, о чем верные люди говорили по телефону. Нашли чему удивляться! 1 февраля вступил в силу приказ Мининформсвязи.

Теперь ни суд, ни связисты даже не узнают, кого ОНИ прослушивают.

А вы говорите — еноты… Еноты — они ведь не нарочно бесятся.

Не ради новых званий. Не из желания вами повелевать. Все познается в сравнении. Милые, бешеные еноты!

55-летие со дня смерти Сталина стало информационным поводом для того, чтобы говорить об опыте прошлого в контексте современной политической ситуации. При этом в оппозиционных нынешней власти материалах не исключалась возможность повторения культа личности и его последствий для страны: Система большевизма, эта идеальная машина для массового производства смерти, давала ему неограниченные возможности для достижения своей цели. Человек-жертва, человек-камикадзе, человек-самоотречение — идеальный материал для диктатора. Россия ХХ века оставалась страной с критически подавляющим числом Несвободных людей. Сталин жив. Его духовные дети ходят по земле и всегда, в любой день, готовы к его возвращению («ННГ». 2008. № 10). Констатация скорого возвращения советских политических и экономических реалий вообще характерна для независимой прессы этого периода, что символизируют заголовки, в которых иногда выражается тревога авторов журналистских материалов по этому поводу, иногда ирония: Нами опять будет править горком партии (заголовок новостного материала о победе кандидатов от «Единой России» на местных выборах в Думу Великого Новгорода; Там же); Хлеб строек: битва за цены (Там же. № 9). В последнем заголовке очевидно обыгрывание штампа советских газет битва за урожай.

Интересно, что хлеб, переставший быть основным продуктом в современной России, в текстах политического дискурса продолжает оставаться символом главного, наиболее важного элемента жизни. С одной стороны, констатируется: Главная тенденция в современной России — общее снижение интереса к хлебу, некогда обязательному элементу национальной гастрономической культуры. Цифра потребления хлеба на одного россиянина за 10 лет снизилась вдвое (журнал «Эксперт», 2007, № 45; материал «Не хлебом единым»), а с другой, читаем: Как хлеб, в каждом дворе необходимы спортивные, детские площадки, если мы не хотим потерять наше будущее (из предвыборного текста кандидата в депутаты городской Думы; газета городской администрации «Новгород», 2008, № 9).

Хотя план Путина и предполагает устремленность в будущее, однако о будущем говорилось совсем немного как в общероссийской, так и в региональных предвыборных кампаниях. Так, заголовок к материалу о выступлении Путина в городской газете «Светлого будущего ждать осталось уже не долго?» («Новгород». 2008. № 7) не соответствует тексту, в котором о будущем почти ничего не говорится, тем более о будущем региона.

В текстах общественно-политических СМИ постоянно присутствует сопоставление «прежде — теперь». Разумеется, с различными идеологическими установками: То есть раньше не досуг было делать капитальные ремонты, а теперь, получается, и не нужно. Вот как славно у них все вышло, когда закон, что дышло. А чего вы ожидали, господа, бывшие товарищи? За что, как говорится, боролись. Не нравилось носить коммунистические бревна, так несите теперь капиталистическое бремя («ННГ». 2008. № 7). Народ хоть и вырос в правовой безграмотности, а все же интуитивно, нутром чувствует, когда его дурят (Там же).

Интересно использование цитат из произведений искусства советских времен в предвыборном дискурсе: Прокати нас, Петруша, на тракторе (цитата из советской песни — заголовок к публикация о нехватке на селе рабочих рук и подготовке трактористов; «ННГ».

2008. № 7).

В следующем отрывке из предвыборного текста-биографии кандидата в депутаты Думы Великого Новгорода А. А. Добрякова иронии в отношении советского прошлого нет и в помине. Заголовок текста — цитата из песни популярного советского кинофильма 1956 года «Весна на Заречной улице». Сам по себе заголовок не несет никакой информативной нагрузки, более того, абсолютно не связан тематически с озаглавленным текстом. Однако у него есть определенная идеологическая заданность — вызвать у адресата позитивные ассоциации, связанные с советским прошлым. Текст биографии также называет основные ценности советского человека: семья и родительский дом, важность работы на благо общества в жизни человека, общественная работа в свободное от основного производства время, друзья, взаимопомощь:

И ЗДЕСЬ, НА ЭТОМ ПЕРЕКРЕСТКЕ…

Мне нечего стыдиться. Напротив, в те годы, когда я был секретарем комсомольской организации «Кванта», мы сделали много полезного. Надо было — выходили вечерить. Надо — ехали на заготовку кормов. Бесценный организаторский опыт я получил именно в комсомоле.

Для меня коммунизм — это не 37-й год, а коммуна, где друзья работают и живут, помогают друг другу, больным и слабым.

Очевидно, что инклюзивное мы (автор + адресат) в следующем отрывке демонстрирует совсем другое отношение к необходимости участвовать в выборах: Сложность положения, в которое попала юная российская демократия, в том, что пенсионеров, меня, вас — весь народ — держат за быдло и самые радикальные демократы, и самые заледенелые чиновники. Все норовят нас наставлять и направлять. И очаровывать грошовыми, но прибавками к пенсии, нищенскими «подарочками»

за участие в выборах… («ННГ». 2008. № 7).

Политическую ситуацию в регионе после выборов различные политические силы оценили по-разному; медиатексты осуществляют эту оценку вновь с использованием символов и реалий советской эпохи.

В независимой «ННГ» (2008. № 12) появляется репортаж с первого заседания городской Думы под заголовком «Подпольный горком в действии». В нем с горькой иронией автор (редактор издания) демонстрирует «советские» методы проведения заседаний и убеждения оппозиции:

Уговорить — не уговорили, но проголосовали как закулисное собрание партячейки. Судя по тому, что Г. Кондрашов был готов «начать с конца» — то есть сразу предложить руководителей комиссий, — и этот список был заранее утвержден «горкомом партии». Так что исход голосования сомнений не вызывал — кого назначат, тот и будет. Похоже, что главным «оживителем» тягостных бдений в Думе, прочно оккупированной единороссами, будет все же Дмитрий Игнатов.

В газете — органе городской власти публикация на эту же тему вышла под заголовком «Возвращение законодательной власти» («Новгород». 2008. № 12) и, не касаясь разногласий внутри Думы, в позитивных тонах рассказала о начале работы Думы. Показательно, что в другом материале этого же номера можно было прочесть: Большинство взрослых аббревиатура ТЮЗ словно возвращает в недалекое прошлое — счастливые времена пионерии и детства.

«ННГ» и после выборов продолжает теме о приметах возвращения советских времен, приметах, которые совсем не радуют авторов текстов: При советской власти считались диссидентами те, кто всего лишь требовал от государства: «Соблюдайте наши законы!» Их требование чтить Конституцию приравнивалось к подрывной деятельности. К сожалению, этот лозунг снова становится актуальным (2008. № 12).

Озабоченность возвращением советских реалий выражают на протяжении последних лет и общероссийские аналитические издания: Казалось бы, советское государство с его тоталитарной промывкой мозгов осталось в далеком прошлом. Но мы восстанавливаем принципы двоемыслия в повседневной жизни с такой скоростью, какой сами от себя не ожидали (Эксперт. 2007. № 45).

Таким образом, использование скрытого цитирования из текстов советских времен, описание советских реалий в современности и примет «советского» мышления могут служить способом самопрезентации общероссийского и регионального медиаресурса как оппозиционного или правительственного. Существующая дихотомия «оппозиционный — проправительственный» в региональном медиапространстве неизбежно порождает варьирование семантики номинации советских реалий.

Во многом именно тексты СМИ в зависимости от их политической направленности способствуют как пересмотру концептов советской картины мира у адресатов, так и поддержке ностальгии по советскому прошлому. Идеология, как и язык, является продуктом культуры народа, которая транслируется посредством медиа.

Советский шик и российский гламур:

ценности и репрезентации М. Ю. Гудова* Цель предлагаемого исследования — анализ ценностно-эстетических явлений культуры потребления: советский шик и российский гламур рассматриваются с точки зрения их формирования, содержательного социокультурного наполнения и функционирования внутри таких принципиально различных социально-экономических и социокультурных моделей потребления, как советская антибуржуазная и антимещанская культура потребления и современная российская зрелищно-растратная потребительская культура.

Определим значение основных понятий — потребительская культура и культура потребления.

Культура потребления — это качественная характеристика социально-экономических отношений потребления, существующих в каждом социально-историческом типе общества, структурированная в соответствии с системой представлений о ценности предмета, субъекта и процесса потребления и референций между ними. Соответственно культура потребления включает в себя характеристики качества организации процесса потребления, систему ценностных представлений о предмете потребления, систему социокультурных детерминант субъекта потребления, таких как социоэкономические роли, место в системе общественного разделения труда, отношение к добываемым благам, потребности и мотивы процесса потребления.

Культуру потребления иначе можно определить как культуру осуществления процессов обмена, обладания, владения (собственности) и распоряжения вещью. В этом значении культура потребления может расМ. Ю. Гудова, сматриваться как характеристика экономических отношений на любой ступени развития общества, в том числе и советского общества.

Потребительская культура — это ценностно-содержательная характеристика типа культуры, возникающей и развивающейся на постиндустриальном этапе исторического развития общества, когда доминирующим способом существования экономики становятся не отношения производства, а, напротив, отношения потребления. Иными словами, потребительский тип культуры формируется в обществе с потребительским типом экономики и потребительской идеологией, т. е. в обществе потребления [Бодрийяр 2006]. Отличительной чертой общества потребления является наличие потребительской идеологии как способа существования общественного сознания, а также распространение потребительской идеологии на все сферы духовной жизни общества, в том числе на культуру и искусство. В этой ситуации всеобщего, тотального и универсального потребления сам процесс потребления приобретает сложную иерархическую структуру, в которой выделяются ведущие, доминирующие и побочные тренды. Одним из трендов современной консюмеристской идеологии является гламур [Голынко-Вольфсон 2005].

Анализируя общие и особенные свойства современного российского гламура и былого советского шика, мы пытаемся сравнить престижное потребление в обществах, находящихся на разных стадиях экономического развития, — советское общество и современное российское общество. Советское общество, осуществив в 30-е годы «третью догоняющую модернизацию» [Перцев 2005], стало обществом индустриальным с политической идеологией коммунизма. Современное российское общество, пережив трансформацию 90-х, из закрытого индустриального общества превратилось в открытое информационное общество с идеологией и экономикой потребления.

Важнейшей социокультурной детерминантой советской культуры потребления являлась идеология борьбы с дворянским и буржуазным наследием прошлого. Экономической детерминантой становления и функционирования советской культуры потребления были отрицание частной собственности на средства производства и практика экономических экспроприаций, критика личной собственности и мещанского стремления к обустройству комфортного быта. Советская культура потребления обусловливалась определенным типом производства, его темпом, объемами, характером производимого продукта, производственной и меновой стоимостью товара. Малый объем производства ставил культуру потребления в условия тотального дефицита — отсутствия необходимых товаров и услуг, материалов и средств производства, энергии и производительных сил. Это приводило к формированию антипотребительской системы общественных ценностей и форм повседневного поведения масс.

Способы организации потребления в условиях советской экономической системы также регулировались политико-идеологическими принципами. Основой советской культуры потребления являлся принцип распределения в соответствии с социально-классовой справедливостью.

Реализация принципа классовой справедливости при распределении общественных благ осуществлялась через закрытые магазины, столовые, склады и столы заказов. Такой классово надежный способ распределения обеспечивал экономию значительных денежных средств потребителей, так как через распределители товары распространялись либо по оптовым ценам, либо по себестоимости. Получая товар через распределитель, потребитель был уверен в наличии нужного ему товара в заранее определенном месте и в определенные сроки, что также обеспечивало экономию времени, которое в другом случае уходило на поиск необходимых товаров и услуг. Кроме того, закрытая распределительная система обеспечивала высокое качество товаров и услуг. Примеров действия закрытой распределительной системы в советской экономической системе на сегодня описано огромное количество. Это были распределители при партийных и советских административных органах, при предприятиях и организациях, столы заказов по месту жительства. Такой способ распределения благ являлся экономным, эффективным и адресным, но доступным лишь новой советской элите.

Товарно-денежный обмен через торговлю и обслуживание представлял собой более сложную и трудоемкую модель потребления. Советская торговля испытывала дефицит во всех товарных группах, ассортимент товаров был ограниченным, и качество товаров оставляло желать лучшего. В силу этих обстоятельств приобретение товаров через розничную торговлю было делом чрезвычайно затруднительным, трудоемким по времени и плохо поддающимся планированию покупок и расходов, так как покупки были обусловлены зачастую случайной встречей потребителя и товара. Поэтому основными чертами советского свободного товарообмена исследователи называют дефицитность, затратность времени и производительных сил, окказиональность.

Такие условия формирования советской культуры потребления привели к возникновению очень высокой и рафинированной культуры отношения к вещи у тех слоев населения, которые по своему социальноклассовому происхождению и положению не имели доступа к закрытой системе распределения благ, но нуждались в высокого качества товарах и услугах для исполнения своих общественных, прежде всего профессиональных, обязанностей.

К таким социальным слоям с ограниченными потребительскими возможностями относились представители социальной прослойки — интеллигенции: работники медицины, науки, образования, культуры и искусства. Советская культура потребления, присущая интеллигенции и формировавшаяся в условиях дефицита финансов, товаров и услуг, предъявляла к искомому труднодоступному и дефицитному товару — вещи особые требования. От вещи требовались прежде всего такие качества, как функциональность, доброкачественность и долговечность.

Функциональность заключалась в способности вещи удовлетворять как насущные материальные, так и разнообразные духовные потребности. Вещь должна была быть полезной. Сувениры и безделушки стали распространяться через сеть массовой торговли только в позднесоветскую эпоху, когда вырос уровень жизни советского человека и он мог позволить себе приобрести что-то помимо жизненно необходимых вещей и когда ослабела борьба с мещанством в быту и другими «пережитками прошлого». Полезность вещи выявлялась в различных жизненных ситуациях по-разному. Так, в «Колымских рассказах» В. Шаламова (М. : Современник, 1991) находим поэтизацию полезной и доброкачественной вещи, которая могла спасти человеку жизнь и здоровье. В других случаях вещь должна была обладать и декоративными качествами — украшать быт.

Непременное требование в эпоху дефицита — долговечность, прочность и надежность вещи. С огромным трудом приобретаемая вещь должна была служить долго. Если валенки изнашивались, то сначала неоднократно подшивались, а затем сами шли на заплатки и подшивки, вязаные вещи неоднократно распускались, перевязывались или реставрировались, одежда из плотных двусторонних тканей перелицовывалась или перекраивалась, пуговицы также неоднократно перешивались с одного костюма на другой. Детские вещи изнашивались до дыр, переходя от одного поколения к другому. Вещь, не изношенная материально, не могла быть ликвидирована. Продукцию фабрики «Уралобувь» в позднесоветскую эпоху называли «несносной» именно потому, что в силу качества кожи и кроя она морально устаревала гораздо раньше, чем изнашивалась физически, но выбросить устаревшую пару не было возможности, так как не было достаточно средств на легкое и быстрое приобретение новой пары.

В мемуарной литературе описываются случаи, когда за всю свою взрослую жизнь в течение 50–60 лет человек изнашивал три-четыре платья и столько же пальто. А как говорит статистика, советский человек тратил на приобретение одежды и обуви в 1961 году не менее 9,94 руб., но не более 108,70 руб. на человека в зависимости от размера дохода — от 420 руб. до 1 200 руб. на человека в год [Захарова 2007: 66].

Высокая затратность, трудоемкость, сложность приобретения новых вещей приводила не только к тому, что крупные покупки были делом очень редким и ответственным, но и к тому, что к вещи и услугам предъявлялись повышенные требования как в отношении их функциональности и долговечности, так и в отношении их репрезентативных качеств.

В советской культуре потребления вещь сакрализуется и фетишизируется как редкое и чудесное благо. Обладание вещью-фетишем рассматривалось и субъектом обладания, и его окружением как способ демонстрации особых социальных качеств субъекта. Это был знак либо верности идеологическому служению системе — если вещь приобреталась через распределители, либо знак социальной адаптированности и умения приспосабливаться и обустраивать свой мир в любых самых сложных условиях существования, т. е. высокой адаптивности к любым социально-политическим и экономическим условиям и условностям.

Можно сослаться на В. Шаламова, который пишет о чуде обладания в лагере на Колыме телогрейкой, шерстяным свитером, шарфом и носками, меховой шапкой-ушанкой, варежками, резиновыми сапогами или валенками. Эти простые, но доброкачественные и многофункциональные вещи служили не просто одеждой, их наличие было условием выживания, они спасали людям жизнь.

Своеобразие советской ситуации потребления не только в пространстве архипелага ГУЛАГа, но и на Большой земле приводило к тому, что советским шиком становился не набор предметов обладания и потребления, а право и состояние потребителя. Советский шик — это преимущество обладания в идеологической системе антимещанства и антибуржуазности и вопреки экономике дефицита, т. е. в условиях тотального отсутствия материальных ценностей.

Исторические корни советского шика сформировались под воздействием нескольких определяющих факторов. Одним из них являлась культура русского модерна 1895–1915 годов, заложившая систему представлений об эстетической организации быта, при которой мир повседневности становился миром искусства. Именно представители русского модерна впервые сделали предметом искусства русскую избу и, шире, русский дом (кружок княгини Тенишевой, архитектор Шехтель), костюм и аксессуары (Л. Бакст), рекламные плакаты (А. Бенуа и С. Дягилев), художественное оформление журналов и книг (И. Билибин, братья Васнецовы), спортивную и военную форму (К. Малевич и А. Родченко), автомобили и самолеты. Традиции художников русского модерна, по большей части покинувших Россию после революции 1917 года, во многом определили развитие европейского дизайна и европейской моды, сформировали представление о возможностях повседневного проявления вкуса и социокультурной значимости эстетического преобразования быта.

Традиции русского модерна поддерживались по мере сил и на его родине теми представителями русской аристократии, которые в силу различных обстоятельств остались в России. Большая часть женщин-аристократок, вынужденных скрывать свое происхождение, использовала традиционные навыки кройки и шитья, рукоделия для социализации в новых общественных условиях. Эти женщины становились модельерами, парфюмерами, косметологами, художниками по тканям и костюмам, обуви, предметам быта. Им принадлежит заслуга разработки новой советской дизайн-среды. Часть из них занималась этим на государственных началах, часть работала с индивидуальными заказчиками и частными заказами. Культовая фигура советской моды — личная портниха, лучше, если «из бывших», не только обшивавшая своих заказчиц на уровне сложнейших приемов кроя, шитья и декорирования, но и последовательно формировавшая вкус своих клиентов, представления о шикарном и роскошном.

Представители дореволюционной аристократии активно врастали в систему образования, участвуя в ней в качестве преподавателей и учителей либо в качестве авторов, переводчиков, редакторов, корректоров, художников-оформителей учебной, научно-популярной и художественной литературы.

Все это, вместе взятое, сохраняло планку высокого, аристократического эстетического вкуса, который по мере развития советской культуры и культурной политики государства все шире и глубже внедрялся в сознание широких рабоче-крестьянских масс населения.

Другой важной детерминантой представлений о шикарном в советскую эпоху становится культурно-эстетическое взаимодействие с зарубежной художественно-эстетической культурой. Эти связи поддерживаются советскими дипломатами, моряками и пилотами, учеными и художниками, артистами и музыкантами — всеми, кто по долгу службы имел возможность бывать за границей. Эти люди ввозили в СССР не только материалы или готовые предметы быта и роскоши, сделанные за рубежом, но и представления соответствующего времени об эстетическом вкусе, идеале, норме и стиле.

Прорывом в западную художественно-эстетическую культуру стал фестиваль молодежи и студентов в Москве в 1957 году, «в рамках которого не только впервые демонстрировались шедевры итальянского кино, но и активно велась торговля с рук носильных вещей» [Захарова 2007: 67];

в Доме моделей ГУМа впервые состоялся показ мод Дома Кристиана Диора. Ив Сен Лоран представил свою коллекцию, и стиль «w » проw ник в советскую действительность. «Важное значение в формировании модных предпочтений советских потребителей играли советское и зарубежное кино и эстрада. Женщины в кинотеатрах зарисовывали туалеты героинь, чтобы затем повторить их в домашних условиях или в ателье»

[Там же].

Однако главной детерминантой, определяющей понимание шикарного в советской эстетической культуре, была коммунистическая идеология и соответствующие ей принципы эстетики быта. На протяжении всей истории советской культуры идеология коммунизма проходила свое становление и неоднократно трансформировалась. В рамках идеологии изменялись и принципы эстетической организации советского быта.

Если в 20-е годы это были пролетарские принципы простоты, чистоты (гигиеничности) и экономии, то уже в 30-е годы Сталиным формулируются новые принципы, соответствующие «курсу борьбы за культурность в советском обществе и формированию “большого стиля” в советском кино» [Дашкова 2007: 152] — скромного изящества и неброской элегантности. Именно в это время «приходит образ эталонной советской женщины — строгой красавицы с открытым взглядом и гордо поднятой головой, смотрящейся естественно как в спецовке, так и в парадном костюме» [Там же: 154]. Наконец, новый виток развития советской эстетики быта начался в конце 50-х — начале 60-х годов, когда Н. С. Хрущевым была предложена программа реформ, «которая была направлена на улучшение материального благосостояния советских граждан. Эта популистская программа была и реакцией на холодную войну (нужно было всему миру доказать преимущества социализма), и средством десталинизации, когда следовало во что бы то ни стало поддерживать всеобщую лояльность режиму» [Захарова 2007: 67].

В результате взаимодействия всех вышеназванных детерминант критериями оценки потребительских качеств вещи как потенциально шикарной можно назвать скромность, добротность, практичность, функциональность, экономичность и гигиеничность.

Предметные проявления советского шика в позднесоветской культуре многообразны. Это все дефицитные и качественные вещи. Одежда, обувь, шляпы, мебель, белье, меха, фарфор, хрусталь, кружева, ковры, книги, картины, зеркала, техника, драгоценности — все было объектом фетишизации в условиях дефицита и гарантированного качества вещей.

Ревекка Фрумкина вспоминает: «Даже в Москве искать нужно было почти все. Из эстонского города Выру я везла в Москву мужские рубашки, дымчатое стекло, махровые полотенца, половики из лоскутов, лыжные свитера и многое другое. Венцом удачи была покупка мебели, включая шкафы для одежды и набор секций для папок и большеформатных книг»

[Фрумкина 2007: 144].

Исходным принципом советского шика было сочетание идеологических требований скромности и простоты с эстетическими критериями элегантности и функциональности — все это должно было подтверждать преимущества советского образа жизни перед западным и в 30-е годы, и после войны, особенно в позднесоветской культуре 70–80-х годов, а также превосходство социалистического эстетического вкуса.