«С. М. Санькова ДВА ЛИЦА НОВОГО ВРЕМЕНИ. А. С. СУВОРИН И М. О. МЕНЬШИКОВ В ЗЕРКАЛЕ ИСТОРИОГРАФИИ Орел 2011 УДК 94719 ББК 63.1(2) 53-8 С 18 Издание подготовлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного ...»

Приверженность Суворина институту монархии Р. Б. Ромов объяснял его основным принципом постепенности модернизации, при котором он предполагал «по возможности долгое сохранение традиционных государственных форм и стереотипов (самодержавие, сословные институты и т. д.) при последовательном выхолащивании Орленев П. Н. Указ. соч. С. 109.

Грибовский М. В. Несколько встреч с А. С. Сувориным (по личным воспоминаниям) // Телохранитель России: А. С. Суворин в воспоминаниях современников. С. 129.

Соловьева И. Шитова В. А. С. Указ. соч. С. 179.

Динерштейн Е. А. А. С. Суворин. Человек, сделавший карьеру. С. 94.

Соломонова Т. А. А. С. Суворин и студенческая забастовка 1899 г.

//Проблемы политологии и политической истории. В. 3. Саратов, 1994. С. 20 – 34; Она же. Т. А. Опальное сочинение //Филологические записки. Вып. 6. Воронеж, 1996. С. 220 – 226.

Соломонова Т. А. А. С. Суворин и студенческая забастовка 1899 г. С. 30.

и подмене их сущности с целью обеспечить бесконфликтность процесса»250.

Приверженность Суворина монархическому строю отмечалась и в диссертационном исследовании Л. М. Хуторовой. При этом автор обращала внимание на признание Сувориным возможности посредством Земского собора «постепенного ограничения самодержавия с последующей трансформацией в конституционную Монархию». В то же время Хуторова обращала внимание на то обстоятельство, что отношение Суворина к самодержавию носило «персонифицированный характер». В конечном счете, позиция Суворина в вопросе о государственном устройстве была определена исследовательницей как либеральный консерватизм251.

В целом следует отметить, что, несмотря на общепринятый взгляд на Суворина как на охранителя, как в положительной, так и в отрицательной трактовки этого понятия, никто до сих пор не предпринял попытки детального анализа сущности охранительной позиции Суворина. Показательно, в частности, что его взглядов на монархию касалось в своих работах всего несколько авторов, притом делало это вскользь.

Народность Профессор Т. В. Локоть полагал, что Суворин видел социальную опору своей газеты в зажиточных слоях крестьянства, в духовенстве и городской буржуазии, так как они «в большей степени обладали той биологической и социально-политической свежестью, крепостью и национальной устойчивостью, которой уже начинало не хватать на все возрастающий аппарат государственной жизни России и у старого правящего класса особенно, поскольку он старался оставаться в своей социально-сословной обособленности»252.

Соглашаясь с характеристикой Суворина как представителя «среднего русского сословия», А. С. Изгоев, в противоположность Локтю, характеризовал это «сословие» как слабое, «морально дряблое», и ничтожное в государственном отношени, что и выразил в своей публицистике редактор «Нового времени»253.

Между тем воспоминания близко знавших его людей свидетельствуют о том, что Суворин осознавал пороки дворянской и чиновРомов Р. Б. Суворин Алексей Сергеевич. С. 523.

Хуторова Л. М. Алексей Сергеевич Суворин: судьба и взгляды. С. 16 – 17.

Локоть Т. В. Указ. соч. С 2.

Изгоев А. С. Указ. соч. С. ничьей среды, не олицетворяя их с русским народом. «Ведь это наше дворянство презирало народ.., – заметил он как-то в беседе с М. В. Грибовским, – Ведь для них Россия – это имение, откуда получаются доходы, а настоящая родина там, за границей, где эти доходы проживаются…»254.

Характеризуя деятельность Суворина, М. Любимов утверждал, что она служила в первую очередь «делу воспитания русского национального самосознания»255. Б. Б. Глинский, обращая внимание на издательскую деятельность Суворина, утверждал, что в результате этой работы была создана «беспристрастная и беспартийная обширная энциклопедия гуманитарных наук, на которой воспитались ряды поколений»256.

Исследователь книжного дела Г. И. Поршнев расценивал выпуск Сувориным «дешевой библиотеки», в которую входили «лучшие произведения классиков древности и нового времени», как одну из серьезных попыток «демократизации книги»257.

При всей неоднозначности оценки личности Суворина и его роли в общественной жизни России конца XIX – начала XX вв.

М. В. Ганичева видит его заслугу в том, что на протяжении многих лет Суворин заботился о «пробуждении русского самосознания, гордости за то, что ты русский человек»258.

Анализируя литературные взгляды Суворина, Е. Ным приводит важный штрих к портрету Суворина в освещаемом нами ключе, отмечая, что тот приравнивал «значение литературы для общественного сознания в современных исторических условиях с деятельностью Петра и Екатерины»259.

Важными в этой связи представляются идеи самого Суворина, высказываемые им по поводу издания «Русский календарь» в письме известному земскому либеральному деятелю Н. А. Корфу, фрагмент которого приводит в своем исследовании Динерштейн: «Служа спраГрибовский М. В. Указ. соч. С. 129.

Цит. по: Глинский Б. Б. Указ. соч. С. 34.

Глинский Б. Б. Указ. соч. С. 35.

Поршнев Г. И. История книжной торговли в России: Книжная торговля. М.Л., 1925. С. 120-121.

Ганичева М. В. Указ. соч. С. 156.

Ным Е. О литературной позиции А. С. Суворина // Русская филология. 10.

сборник научных работ молодых филологов. Тарту: Тартуский университет, 1999. С. 80.

вочною книжкою по разным вопросам внутренней и внешней политики, календарь должен вместе с тем служить пропаганде честных нравственных идей. Изложение статей должно быть популярное, так чтобы календарь годился и грамотному крестьянину».260 Далее исследователь отмечает, что в «Новом времени» много внимания уделялось вопросам просвещения и культурного развития народа, но делалось это «под определенным углом». Видя в невежестве одну из главных причин отставания России от Западной Европы, он при этом, по мнению Динерштейна, беспокоился не столько о «простонародье», сколько о «благополучии сословия, к благоразумию которого он взывал». Не возражая против участия в деле народного образования земств, он требовал, чтобы их работа велась «рука об руку» с министерством народного просвещения261.

Говоря о назревании в России так называемого «русского вопроса», Динерштейн постулировал, что именно этого вопроса Суворин разрешить был не в состоянии, так как «он не знал собственного народа, вернее, не хотел понять его чаяний и забот»262. Автор усматривал близость взглядов Суворина славянофилам в его уверенности в том, что хранителем «русского национального начала» является крестьянство. В то же время Суворин рассуждал о крестьянстве абстрактно, а «подлинная жизнь русского крестьянина» не находила себе места на страницах его газеты, за исключением «вопросов «большой»

политики», таких как земельная реформа, виды на урожай, помощь голодающим. И далее исследователь, оговаривает, что «отдельные статьи» на тему «жизни простого народа» в «Новом времени» все же появлялись263. Тем более Динерштейн признавал, что опубликование подобных материалов было связано с цензурными трудностями.

В то же время Динерштейн признавал за Сувориным несомненную заслугу в том, что он придал такому «легкому жанру» как фельетон «общественную направленность». «Умея находить в потоке каждодневных событий животрепещущие темы, – пишет автор, – ему удавалось вести непрерывный диалог с читателем, заинтересованно следившим за его публикациями»264 (так у автора).

Динерштейн Е. А. А. С. Суворин. Человек, сделавший карьеру. С. 36.

Там же. С. 78-79.

Там же. С. 115.

В оценках «народности» того или иного писателя Суворин, как отмечает Динерштейн, исходил из убежденности в том, что «основу российской государственности» составляют «православие, самодержавие и народность», которые «как нельзя более полно соответствуют духу русского народа, а легитимизм является некоей его данностью»265.

Крайне негативно оценивая личность Суворина в духе ранней советской историографии, И. Подольская, тем не менее, признавала просветительскую миссию его издательской деятельности, неожиданно сближая его на этой ниве с одним из непримиримых оппонентов – М. Горьким: «Вышедший из самой гущи народа, он, как впоследствии и Горький, стремился сделать книгу достоянием широких масс читателей»266.

В исследовании американского историка Э. К. Амблер Суворин 1860-х – 70-х гг. предстает не питающим «иллюзий насчет грубой крестьянской действительности», но в то же время он, по мнению автора, «во-первых, утверждал, что до 1861 г. ситуация была ещё хуже;

во-вторых, что лекарство от векового рабства не в дальнейшей "опеке", а в её противоположности». В качестве причин крестьянского обнищания он называл не леность или пьянство, а нехватку земель, большие налоги и невежество, «проистекающее по вине дворянства, не желающего просвещать крестьянина, открывать ему новые источники производства и благосостояния»267.

Именно в контексте отношения Суворина к простому народу следует, по мнению Амблер, рассматривать его резкую критику сатирических произведений М. Е. Салтыкова-Щедрина. Как указывает исследовательница, он «не мог обойти стороной насмешки» сатирика «над земскими деятелями и простым народом». Автор обращает особое внимание на то обстоятельство, что «главной причиной этого несвоевременного, направленного не по адресу, и даже вредного юмора Суворин считал отсутствие определённой позитивной философии», и именно подобные недостатки вменялись позднее в вину и самому Суворину268. Суворин утверждал, как отмечает исследовательница, что «только "достаточно недалёкие сатирики и очень элегантные господа" обвиняют угнетённого человека и доказывают ему, что он в свою Динерштейн Е. А. А. С. Суворин. Человек, сделавший карьеру. С. 175.

Подольская И. В. Указ. соч. С. 46.

Ambler E. К. Op. cit. P. 82.

Ibid. P. 84.

очередь подавляет историю». Основную задачу настоящего периода он видел «в стремлении избавить народ от тяжёлого ига несправедливой истории», отмечая при этом, что «если литература будет сечь угнетённых плетью сатиры и изображать их ещё более уродливыми, чем угнетателей, она не найдёт сочувствия у читателей и окажется вредной»269.

От себя заметим, что данная позиция Суворина 1860-х гг. перекликалась с установками, проводившимися Катковым в 1861 г. на страницах «Русского вестника» в ходе полемики с «Современником».

Катков тогда доказывал, что отечественной литературе необходимо сосредоточиться не на критике, а на поиске и развитии положительных идей270.

В полемике с Салтыковым-Щедриным, как показывает Амблер, Суворин наиболее четко сформулировал свое отношение к народу.

Заявляя, что он «не был славянофилом и не собирается кланяться русскому крестьянству, Суворин, тем не менее, заявлял, что испытывает уважение к народу и верит в его творческие силы, его прошлое, настоящее и будущее: "Мы питаем уважение к этому народу и видим в нём стремление к развитию. Благодаря этим людям было создано государство. Благодаря им появилась интеллигенция, литература, искусство и многие другие удовольствия жизни"»271.

Автор так же обращает внимание на то обстоятельство, что Суворин одним из первых обратил внимание на рабочий вопрос. «В отличие от славянофилов, – указывала историк, – большинства народников и многих официальных цензоров, уже в конце 1860-х он ясно видел, что началось "развитие промышленности, создание капитала и его укрепление", и эти процессы не остановить». По его мнению, «общество всё лучше начинает понимать, что вся структура социальной жизни связана с этим вопросом». Он предвидел, что «в будущем потребуется глубокое и внимательное изучение условий на русских фабриках, забастовок, артелей и пр.» и предлагал воспользоваться своим положением – вступлением на путь развития капитализма позже других стран – для того, чтобы извлечь пользу из их опыта. Поэтому, как указывает Амблер, «хотя рабочий вопрос и не был главной заботой Суворина, время от времени он писал о новых исследованиях по таким вопросам, как профсоюзы в Германии или продолжительAmbler E. К. Op. cit. P. 88.

Катков М. Н. Старые боги и новые боги // Русский вестник. 1861. № 2. С. 902.

Ambler E. К. Op. cit. P. 86.

ность жизни рабочих в России»272. При этом исследовательница не учитывала специфику цензурных условий, в которых находилась в этот период отечественная журналистика. Выше мы отмечали, что именно за статью о рабочем вопросе выход «Нового времени» был приостановлен, что обернулось большими убытками для издателя.

Православие Наиболее резко различие в мировоззрении М. Н. Каткова и Суворина проявилось в их отношении к Православной церкви. Если в религиозности Каткова никто из современников не сомневался, то относительно Суворина большинство не сомневалось в его безверии.

В воспоминаниях драматурга и театрального деятеля П. П. Гнедича приводится показательный диалог между ним и А. П. Чеховым. По словам последнего, Суворин о боге говорил: «есть ли, нет ли – черт его знает». «А я думаю, что в Бога старик верит, – ответил Гнедич, – и перед смертью позовет отца Иоанна и каяться будет»273.

Суворин, по замечанию Динерштейна, всегда «выступал как истинный защитник православия, видя в нем один из основных устоев российской государственности, начало, объединяющее русский народ». Исследователь отмечает хорошее знание публицистом Святого Писания и наиболее известных трудов отцов церкви и при этом отсутствие религиозности. Последнее не мешало ему в официальных выступлениях отстаивать необходимость приверженности традиционной Православной церкви и обрядовости274.

Позицию Суворина в отношении церкви Р. Б. Ромов определял в соответствии с его идеалом «крепкого централизованного государства»: «"мягкая" секуляризация с окончательным закреплением подчиненного положения церкви как элемента государственной культуры»275.

Изучая публицистику раннего Суворина, американская исследовательница Э. К. Амблер обратила внимание и на его позицию по отношению к православной церкви. По мнению историка, Суворин и в этом вопросе выступал как либерал и исходил из того убеждения, что «духовная сторона жизни также требовала свободы для своего дальнейшего развития». Амблер отмечала, что публицист осуждал традицию нетерпимости, заложенную, как он полагал, Иосифом Волоколамским и его последователями, «которая распространилась на всю Ambler E. К. Op. cit. P. 89.

Гнедич П. П. Книга жизни. Воспоминания. 1885 – 1918. М., 2000. С. 217.

Динерштейн Е. А. А. С. Суворин. Человек, сделавший карьеру. С. 319 – 320.

Ромов Р. Б. Суворин Алексей Сергеевич. С. 523.

Православную церковь, наносила большой вред делу духовности».

Он отмечал вред, наносимый строгой религиозной цензурой, запрещавшей работы, пропущенные цензурой гражданской, не давая тем самым «даже самым набожным и высоконравственным людям возможности говорить о состоянии духовенства, о примирении Церкви с наукой и идеями Просвещения о всеобщем братстве». Исследователь указывала, что единственным путем, которым можно «донести истинную веру, «созданную на великом основании Евангелия» до народных масс» Суворин считал свободу совести и свободу обсуждения внутри Православной церкви276. Амблер так же отмечает осуждение Сувориным продолжавшихся гонений на раскольников, в результате которых «католики, протестанты и даже мусульмане имели в России больше прав», чем они277.

Отношение к либеральным политическим институтам до событий 1905 г.

Направление «Нового времени» в первые годы издания, как отмечал Динерштейн, вызывало подозрения у «ревностных охранителей устоев», так как защищало традиционные формы российской государственности «без должной последовательности». И исследователь полагает, что для подобного мнения «имелись веские основания». Эти «основания» он усматривал в оценке Сувориным либеральных реформ 1860-х гг., благодаря которым, по мнению публициста, возрастали «экономические силы буржуазии», что, в свою очередь, «будет содействовать жизнедеятельности государства». Именно в связи с такой позицией, как полагает Динерштейн, Суворин «оказался на какой-то момент среди ближайшего окружения» Н. Т. ЛорисМеликова. «Искренно или нет, – пишет Динерштейн, – но он разделял его точку зрения о необходимости продолжения политики реформ, в частности совершенствования системы государственного управления». «Новое время» проводило на своих страницах идеи о необходимости привлечения «представителей различных слоев населения к деятельности Государственного совета и вообще за развитие общественной инициативы» 278.

Суворин, как полагал Динерштейн, осознавал, что данные правительственные инициативы имели «чисто декоративный характер» и не имели ничего общего с «либерализацией общественного порядка».

Ambler E. К. Op. cit. P. 91.

Динерштейн Е. А. А. С. Суворин. Человек, сделавший карьеру. С. 69.

Предположение исследователя основывалось на мыслях Суворина, излагаемых им в частной переписке. Так, в письме И. С. Аксакову в начале февраля 1881 г. он писал: «…В самом верху идут толки о конституции и Земском соборе… Я совсем теряюсь, за что держаться»279. А уже в марте «Новое время» высказывается в поддержку созыва Земского собора, рассматривая его как «форму реализации исконной для страны национальной идеи»280. Исследователь приводит интересную характеристику близко знакомого с Сувориным в эти годы дипломата Г. А. Волана, который отмечал, что публицист увлекался идеями, подобными планам созыва Земского собора, под минутным впечатлением, и писал об этом «для оживления своей газеты», а в минуты хандры склонялся к мысли, что Собор созвать невозможно, так как он превратится в Учредительное собрание, которое будет означать для России гибель281. Начиная с середины 70-х гг. Суворин, по определению Динерштейна, «круто повернул» вправо, и с этого момента «не было более раздражающих его слов, чем "конституция" и "демократия"», и он считал абсурдной саму «мысль о возможности создания в России правового государства», хотя и не был доволен существующим строем и положением вещей в государстве. Подобная двойственность, по замечанию исследователя, «стала свойством его существования» 282.

Ряд экономических явлений Сувориным так же воспринимался как нежелательные либеральные нововведения. В частности, Динерштейн приводит пример выступлений Суворина против «активного акционирования промышленности», в которых усматривал «своеобразную форму обобществления и интернационализации капитала»283.

Исследователь И. В. Лукоянов не считает Суворина принципиальным противником конституционного строя, связывая его консерватизм в этом плане с националистическим взглядами. По мнению исследователя, Суворин опасался, что реформами воспользуются в первую очередь инородцы, чтобы усилить свое влияние в стране284.

Исследуя позиции Суворина в период либеральных реформ 1860-х, Э. К. Амблер пришла к выводу о том, что публицист выступал за последовательное развитие «Великих реформ»: «отмену класДинерштейн Е. А. А. С. Суворин. Человек, сделавший карьеру. С. 70.

Там же. С. 133.

Там же. С. 118.

Лукоянов И. В. Публицисты «Нового времени» и проблема реформ в России.

С. 120.

совых привилегий, расширение поля деятельности земских собраний, уравнивание налогового бремени (в соответствие с решением земских представителей)». И уже в этот период, как указывает исследовательница, хотя «редко и, как правило, имплицитно в его работах проскальзывает мысль о созыве национального собрания или окончательном законе»285. В отношении земства, как отмечает Амблер, взгляды Суворина претерпевают в течение 1860-х – 70-х гг. изменения. Если вначале публицист «возлагал большие надежды на земство, особенно в сфере образования», то в дальнейшем «из-за постоянных ограничений самостоятельности земств» он, как и многие либералы, начинает испытывать разочарование»286. Постепенно Суворин пришел к выводу о том, то «единственно справедливым и рациональным» способом финансирования земств мог стать налог на прибыль.

Среди всех либеральных свобод, как отмечает Амблер, наибольшее значение Суворин придавал свободе слова. «Он был убежден, – писала она, – что свобода прессы нужна не только для национального литературного развития. Лишь свободное обсуждение административной деятельности может заставить чиновников быть честными и деятельными. Редакторы местных газет больше знают о делах местных бюрократов, чем высшие инстанции. На более высоком уровне власти, колоссальные грабежи, которые послужили одной из причин трагического падения Севастополя (Суворин часто приводил этот пример), были бы невозможны без прикрытия цензуры. Поэтому публичность была так же нужна правителю, как и подданным», так как «непроверяемое чиновничество порабощает правителя, подданных и собственных членов»287. От себя заметим, что тема бесконтрольного бюрократизма в публицистике Суворина, на которую Амблер обратила внимание одной из первых, получила свое развитие и присутствовала на страницах «Нового времени» и дневника его издателя на протяжении всей его жизни288.

Американская исследовательница акцентировала внимание и на отношении Суворина к такому спорному во второй половине XIX в.

Ambler E. К. Op. cit. P. 83.

Ibid. P. 90.

Подробнее об этом см.: Санькова С. М. Российская бюрократия на рубеже XIX-XX вв. в оценке идеолога государственного национализма А. С. Суворина // Бюрократия и бюрократы в России в XIX и XX веках: общее и особенное: материалы XII Всероссийской научно-теоретической конференции. М., 2008. С. 355 – 361.

вопросу, как право женщин на высшее образование. Здесь она отметила эволюцию публициста от более консервативного к более либеральному взгляду. «В конце 1860-х, – отмечает Амблер, – он выражал сомнения насчет женских способностей и их мотивации, когда они, не имея возможности учиться в России, ехали в Швейцарию изучать медицину. В начале 1870-х, однако, он уже убеждал читателей, что всегда восхищался русской женщиной и с длинным волосом, и с коротким. Ознакомившись с обучением женщин в Цюрихском университете, он понял, что женщины проявляют себя способными к науке и высшему образованию и хорошо подготовлены к медицинской практике»289.

Отношение к революции 1905 г. и Государственной Думе.

Современник Суворина Н. М. Ежов вспоминал, что во время революции 1905 г. Суворин находился за границей. Он упорно не желал поверить «в восстание русского народа» и признать происходившее в России настоящей революцией, окрестив ее «московской пародией».290 Последующие реформы, по мнению Ежова, «поразили» редактора «Нового времени», следствием чего стал перерыв в его «маленьких письмах». Автор полагает, что это объяснялось не растерянностью, а тем, что Суворин присматривался к новой действительности.

Бывший секретарь «Нового времени» Н. В. Снессарев, уволенный «за финансовые злоупотребления», но с неизменным уважением относившийся к Суворину, вспоминал, что в 1905 г. тот «по существу плохо понимал, в чем дело и то готов был с евреями репортерами петь марсельезу, то соглашался с Меньшиковым о необходимости призвания на помощь немецких войск». Однако период растерянности продлился недолго и Суворин вновь, по мнению Снессарева, благодаря своему «изумительному чутью», выбрал верное направление и под его руководством «Новое время» «последний раз вышло из борьбы победителем»

. Автор называл этот период «лебединой песней» Суворина.

Экономист, писатель, чиновник особых поручений Министерства земледелия и государственных имуществ П. И. Соколов вспоминал, что Суворин уже в 1906 г. видел спасение от революционных потрясений в политике переселения безземельных крестьян в Сибирь292.

В рецензии на первое издание дневника Суворина Ю. Н. Тынянов первым обратил внимание на различное отношение Ambler E. К. Op. cit. P. 92.

Ежов Н. М. Указ. соч. С. 462.

Снессарев Н. В. Мираж Нового времени. Почти роман. СПб., 1914. С. 70 – 71.

Грибовский М. В. Указ. соч. С. 139.

«публичного» Суворина и Суворина, оставшегося наедине с собой, к революции 1905 г.: «жалеет о разгроме революции, – замечает писатель, – в котором принимает участие»293.

На основании первого издания дневника Суворина Д. О. Заславский пришел к выводу о том, что «Суворин с поразительной чуткостью предвидел и предчувствовал революцию» еще в г., когда «ничто не говорило о скором ее приходе». Автор указывал, что Суворин в своем дневнике «не раз отмечал приближение революции, как будто слышал шаги ее, - и сам в душе, в интимных своих переживаниях, шел ей навстречу, и готов был принять ее как грозовую силу, уничтожающую дрянь и ничтожество, олухов и дураков, грабителей и воров»294.

Констатируя отрицание Сувориным в публичных заявлениях возможности настоящей революции в России, Динерштейн отмечает, что его дневниковые записи свидетельствуют о прекрасном понимании публицистом «непримиримости классовых противоречий», могущих рано или поздно привести к «роковому исходу», который он стремился предотвратить доступными ему методами, пытаясь убедить правительство в необходимости изменений в государственной жизни посредством «разумного творчества сверху, а не снизу…»295.

Автор отмечает, что в общении с близкими Суворин не обманывался относительно причин революции. «Как и чем живет народ – это ужас!

– писал он в письме к Розанову. – Это рабы, ждущие Спартака…»296.

Однако после подавления революции Суворин, как указывает Динерштейн, стремился найти причину произошедших событий в происках инородцев, в первую очередь евреев297.

Исследователь обращает внимание на своеобразную парадоксальность избранной Сувориным позиции, которая заключалась в том, что «всячески стремясь предотвратить революцию, задержать ход неудержимо развивающихся событий (при этом понимая их закономерность), он вместе с тем делал все возможное, чтобы воспрепятствовать этому процессу… И в то же время активно противодействовал либеральным течениям русской общественной мысли»298.

Тынянов Ю. Н. Указ. соч. С. 328.

Заславский Д. О. Дневник А. С. Суворина. С. 282.

Динерштейн Е. А. А. С. Суворин. Человек, сделавший карьеру. С. 87.

Там же. С. 132.

Там же. С. 132.

Исследуя вопрос об отношении «Нового времени» к реформам в конце XIX – начале XX в., И. В. Лукоянов отмечал, что Суворин, в 1905 г. решился публично выступить в поддержку Собора, который понимался им как сословно-представительный законосовещательный орган, избираемый на основе всеобщего избирательного права, включающего женщин. В этот период Суворин выступал против имущественного и образовательного цензов и единственным требованием выдвигал знание избирателями русского языка. Исследователь отмечает, что Собор, по мнению Суворина, в состоянии был решить ряд основных задач, а именно – поднятие мирового престижа царизма, объединение страны и рост национально-патриотического чувства299.

Исходя из представления о выражении изданием Суворина интересов зарождающегося среднего класса, С. Я. Махонина пришла к выводу, что «Новое время» в период революционных событий 1905 г.

выступало от имени тех, кто боялся «бессмысленного бунта» и хотел «порядка, чтобы можно было свободно и спокойно работать»300.

Опираясь на запись Суворина в дневнике 3 августа 1907 г., С. Я. Махонина пришла к выводу о двойственном отношении Суворина к революции 1905 г., которую он отвергал «во имя государственных интересов» и в то же время хранил в своей душе «надежды и восторги, связанные с революцией»301. Однако, на наш взгляд, данная дневниковая запись показывает, что в данном случае Суворин рассуждал о революции не как конкретном социально-политическом событии, а как об образе, олицетворявшем юность. Приведем эту запись полностью: «Мне жаль затравленного зверя (революцию). Не то, чтобы я жалел его острых зубов, его хищного наскока, его безумной ярости – помилуй Бог! Мне жаль улетевшей красоты этого единственного в своем роде русского медведя, столь много обещавшего и столь мало давшего. Мне жаль моих ожиданий, моей грусти, моих восторгов, моей веры и ошибок, жаль пролетевшей, как сон, молодости.

Подкрадывается что-то старое, склизкое, корявое. Перед зрелищем затравленной революции я испытываю что-то среднее между тошнотой и раскаянием. Смелость сознавшей свою силу и отвагу задорной юности; наглость реакции, наглость торжествующей, злобностарострастной, импозантной, но похотливой энергии старости»302.

Лукоянов И. В. Публицисты «Нового времени» и проблема реформ в России.

С. 122.

Махонина С. Я. История русской журналистики начала XX в. С. 89.

Суворин А. С. Дневник. М., 1992. С 452.

Глава 5. Историографические представления о Сувориненационалисте Традиционно считается, что успех «Нового времени» связан с патриотическим подъемом российского общества, вызванного Балканской войной, которым Суворин умело воспользовался, предоставляя самые полные отчеты с театра военных действий. Именно этот первый успех, как принято считать, подсказал Суворину безошибочно выигрышную тему, что в условиях мирного времени привело к замене патриотических статей националистическими. Таким образом, национализм Суворина оказался напрямую связанным с великодержавными устремлениями Российской империи.

Для сторонников Суворина в этом виделась его большая заслуга.

Философ и публицист, член славянских благотворительных обществ и сотрудник «Нового времени», издатель сборника «Ладо», в котором приняли участие члены Всероссийского национального союза, Д. Н. Вергун в статье, написанной к столетнему юбилею Суворина, отмечал, что «курс, взятый "Новым временем", оказался наиболее соответствующим великодержавным интересам России»303.

О том, что позиция Суворина в оценке событий русско-японской войны была близка даже представителям интеллигенции (хотя традиционно считается, что интеллигенция в массе своей не являлась аудиторией «Нового времени»), свидетельствует фрагмент письма В. Я.

Брюсова П. П. Перцову: «Читали ли Вы «маленькое» письмо Суворина после падения Артура? – спрашивает он адресата. - Оно «со старческой слезой», но мне нравится его крик: «Мы великий народ или нет?». Боюсь, что этот вопрос и в самом деле поставлен»304. Однако, в целом, именно национальный и имперский вопросы на страницах «Нового времени» подверглись наибольшей критике со стороны современников.

Одна из наиболее резких дореволюционных оценок позиции Суворина по национальному вопросу принадлежит А. Е. Кауфману, проводившему в своей работе идею о том, что «Новое время» в течение 30 лет само воспитало в России погромщиков и антисемитов. Он Вергун Д. Н. Суворин и славянство // Телохранитель России: А. С. Суворин в воспоминаниях современников. Воронеж: Изд-во Е. А. Болховитинова, 2001.

С. 232.

Перцов П.П. Литературные воспоминания. 1890-1902 гг. / Вступ. Статья, сост., подг. текста и коммент. А. В. Лаврова. М.: Новое литературное обозрение, 2002. С. 314.

называл Суворина журналистом, постоянно проповедовавшим «насилия и крестовые походы против инородцев», характеризуя его как «погромщика в душе», «истого террориста-максималиста в нашей печати», постоянно терроризировавшего в своей газете общество305. Эти оценки развивал Н. Я. Абрамович, утверждавший, что «слово "Жид" с большой буквы обозначало как бы большую часть программы газеты»306. По мнению автора, «Новое время» целенаправленно формировало негативный образ еврея. «Заголовки этой газеты и плотные столбцы ее убористых аккуратных страниц в течение десятков лет создавали в умах обывателя впечатление зловещее, раздражающее и черное, – писал он. – Смесь брезгливости и отвращения как при встрече с гадом…»307. Хотя автор признавал, что делал это Суворин во многом несознательно: «Как ученик заклинателя темных сил, вызвавший эти силы и не могший справиться потом с ними, покойный публицист поставил на рельсы дело, которое потом уже в своем движении развивало энергию, возможно, не совсем желательную, а порой и морально кривившую самого организатора»308.

Легкость, с которой Суворин смог водворить среди читающей его публики националистические идеи, Абрамович объяснял как особенностями самой публики с «пассивным умом» обывателя, так и методами подачи национального вопроса на страницах «Нового времени». «Воинствующий и враждующий национализм, - указывал автор, - преподносился не в формах тяжелых философских построений, как это делали когда-то славянофилы, а в легкой, броской и циничной манере площадного и вульгарного выпада»309.

Основной вред от подобной антисемитской пропаганды суворинской газеты Абрамович усматривал в том, что постепенно «семена этих каждодневных влияний» стали проявляться и в «обще-литературной среде». В качестве примеров автор называл публичные выступления Андрея Белого и Д. С. Мережковского. С последним утверждением автора невольно перекликается запись, сделанная А. А. Блоком в своем дневнике после известия о приостановке Временным правительством издания «Нового времени»: «Уничтожено место, где несколько десятков лет развращалась русская молодежь и русская мысль»310.

Друзья и враги евреев. С. 12-13, 5.

Абрамович Н. Я. Указ. соч. С. 7.

Динерштейн Е. А. А. С. Суворин. Человек, сделавший карьеру. С. 101.

Именно в националистическом направлении газеты Абрамович видит одну из основных причин ее успеха, наряду с уже отмечавшейся выше пассивностью обывательской массы. При этом Абрамович является единственным из всех дореволюционных критиков (будучи одним из самых резких в выражениях), указавшим, что истоки «идейной программы русского национализма», объявленной в суворинской газете, следует искать непосредственно в общественной среде. «"Новое время" – факт нашей действительности, - признавал он, - одна из сторон ее, один из документов нашей психологии, один из показателей нашей недейственности и моральной пассивности»311.

К схожим выводам пришел и П. Б. Струве, полагавший, что «разработка "националистической жилы", открытой Катковым и в 80х годах взятой на откуп А. С. Сувориным, есть необходимая и, более того, роковая стадия нашего общественного сознания и государственного развития. «Националистический мускус» призван был, по определению Струве, поддержать обреченный на смерть «дряхлеющий абсолютизм». И для того, чтобы этот «мускус» не потерял своей силы после угасания «славянского вопроса», «Новое время» нашло новый вопрос – еврейский, сделав из евреев «самую выгодную оброчную статью своего национализма»312.

В статье В. Львова-Рогачевского, посвященной смерти Суворина, «Новое время» называлось «первой принципиально беспринципной газетой и первым органом планомерно и сознательно насаждаемого антисемитизма в городской России»313. И далее автор отмечал в Суворине необыкновенную «способность отражать настроения самые изменчивые», которая помогла ему «одновременно угождать и городскому антисемитически настроенному мещанству и чиновничеству, раздувающему антисемитизм»314.

Двойственность личного отношения Суворина к еврейскому вопросу отмечал А. С. Изгоев. «Газета Суворина вела бесстыдную антисемитскую травлю не мало содействовавшую погромам, - писал он, - а сам Суворин весьма охотно вступал в личные отношения и дела с евреями, ценил их ум и способности и относился к ним весьма добАбрамович Н. Я. Указ. соч. С. 13.

Струве П. Б. Физиология одного превращения. «Незнакомец» и «Новое время». С. 145 – 146.

Львов-Рогачевский В. Указ. соч. С. 322.

Там же. С. 329.

рожелательно, доверяя им даже воспитание своих детей»315. Несколько по-иному, по принципиально схоже оценивал отношение Суворина к евреям А. В. Амфитеатров: «Хотя он не весьма любил евреев, однако совсем не так сердито и убежденно, как повествуют враждебные легенды»316. Последние замечания подчеркивают неоднократно высказывавшуюся современниками идею о том, что Суворин часто в своих публичных выступлениях высказывал не свою личную точку зрения, а то мнение, которое в данный момент было наиболее желательно или востребовано.

В связи с вышесказанным можно отметить, что скандальную постановку антисемитской пьесы «Контрабандисты» П. П. Гнедич, хорошо знавший театральную «кухню», объяснял в первую очередь не антисемитизмом самого Суворина, а желанием досадить ведущей актрисе своего театра: «Он больше ставил эту пьесу из упрямства, потому что против нее была его примадонна Яворская и ее муж Барятинский»317.

Поклонники творчества Суворина также выделяли национализм в качестве ведущего направления его газеты, видя в этом большую заслугу публициста. Так, Н. И. Афанасьев в биографической статье, посвященной Суворину, особо подчеркивал, что в «Новом времени»

оценка внутренних и внешних событий подавалась «с точки зрения русских национальных интересов»318, М. Любимов видел основной секрет успеха «Нового времени» в «строго определенной национальной позиции», с которой газета не сходила «никогда и ни при каких условиях»319.

В советский период националистические и имперские взгляды Суворина просто констатировались и никак не анализировались. До тех пор, пока он позиционировался в качестве идеолога прогнившего режима, других объяснений его взглядам не требовалось.

Впервые подробно проанализировал истоки имперского мышления Суворина Е. А. Динерштейн. Начало издания Сувориным «Нового времени» он характеризовал следующим образом: «Сравнительная легкость, с какой Суворину удалось завоевать «улицу», во многом Изгоев А. С. Указ. соч. С. 3.

Амфитеатров А. В. Десятилетняя годовщина. С. 256.

Гнедич П. П. Указ. соч. С. 234.

Афанасьев Н. И. Алексей Сергеевич Суворин // Современники. Альбом биографий. СПб., 1909. Т. 1. С. 284.

Цит. по: Глинский Б. Б. Указ. соч. С. 34.

объяснялась интересом широкой городской массы к событиям на Балканах, особенно в период русско-турецкой войны. Прикрываясь лозунгом защиты «братьев-славян», царское правительство пыталось осуществить давно вынашиваемую идею проникновения на Балканы, оказавшись начисто глухим к требованиям предоставления хотя бы куцей автономии славянской Польше. Справедливости ради, следует сказать, что поначалу «Новое время» весьма сдержанно относилось к экспансионистским намерениям правительства и той интерпретации «славянского вопроса», которой придерживались газеты консервативного лагеря, что, кстати, послужило причиной полемики между ними»320.

Исследователь отмечает, что еще до военной кампании 1877гг., когда впервые в действующую армию были допущены корреспонденты частных русских газет, во время сербско-турецкой войны Суворин стал первым русским корреспондентом, посетившим русского посла в Константинополе Н. П. Игнатьева. После этой встречи «Суворин резко изменил тон своих статей» о событиях на Балканах и начал полемизировать с «Голосом» и «Вестником Европы», которые критиковали правительственную политику в этой области. Автор приводит мнение Михайловского, который полагал, что Суворин в течение жизни «не раз круто менял ставки, но направление изменил однажды» и это был именно «славянский вопрос»321. Динерштейн отмечает, что недовольство правительства выступлениями «Нового времени» обусловливалось лишь тем, что газета невольно предвосхищала государственные планы322.

В целом автор полагает, что «Новое время» всегда «наиболее активно и целенаправленно поддерживало экспансионистские устремления царизма», «на протяжении многих лет» выражая сожаления по поводу берлинского трактата. Суворин, по словам автора, «призывал правительство к захвату Константинополя и проливов», используя для этого «любой предлог». И, хотя новая война начала готовиться на ином направлении, публицист поддержал эти приготовления, называя грядущую кампанию «"страшно" важной для России, поскольку ее цели поставлены самой историей» 323. Поэтому и весь ход войны освещался на страницах «Нового времени» с «ураДинерштейн Е. А. А. С. Суворин. Человек, сделавший карьеру. С. 65.

Там же. С. 83-84.

патриотических» позиций, чем Динерштейн объясняет «дух нетерпимости и воинствующего шовинизма» публиковавшихся в газете материалов по этой теме. Однако, как замечает сам автор, по временам Суворина одолевали прямо противоположные настроения. Так, например, в «маленьком письме», написанным Сувориным, когда он находился в тульском имении звучит мысль о том, что находясь «в этой деревенской Манчжурии как нельзя больше начинаешь понимать всю ненужность войны, весь ее ужас и несчастья»324. Но в целом газета выступала за войну до победы любой ценой. Динерштейн солидаризируется с Витте, с легкой руки «Нового времени» получившим насмешливый титул «граф Полусахалинский» и вспоминавшим, что газета «с самого начала войны проводила крайне шовинистические идеи» и считала «заключение Портсмутского мира несвоевременным».

Противодействие заключению Портсмутского мира Динерштейн объясняет двумя основными обстоятельствами: «боязнью приостановки экспансии царизма на Дальнем Востоке» и опасениями, что заключение подобного мира может спровоцировать, как это уже бывало в истории России, взрыв социального недовольства в стране. Приводимые Динерштейном высказывания Суворина из переписки и частных бесед, показывают, что поражение в русско-японской войне привело его к пересмотру своей позиции по отношению к политике расширения государственной территории и переносу внимания на проблему обустройства уже имеющихся территорий325.

Империализм во взглядах Суворина, как отмечал Динерштейн, был напрямую связан с национализмом, так как предполагал «русификацию населения национальных окраин»326. Любые «проявления национального самосознания» он воспринимал как попытки «расшатывания» основ империи.

Динерштейн отмечает, что Суворин даже после того, как правительство переориентировало свои внешнеполитические интересы на Китай, продолжал настаивать на том, что для России выгоднее было бы продолжать добиваться присоединения Константинополя и проливов или уж на худой конец обустраивать уже имеющиеся территории, нежели стремиться к приращению территории на Дальнем Востоке. Он критиковал и переселенческую политику Витте, направленДинерштейн Е. А. А. С. Суворин. Человек, сделавший карьеру. С. 85.

Там же. С. 123.

ную на колонизацию дальневосточных российских земель, сравнивая ее с «вытяжным пластырем», которое не может заменить «радикального лечения». Исследователь считал, что декларирование Сувориным данных позиций является не более чем «фрондированием, долженствующим подтвердить принципиальность его позиций» 327. Однако, когда война на Дальнем Востоке началась, замечает Динерштейн, Суворин изменил свои взгляды, во всяком случае, высказываемые в газете.

Касаясь вопроса о национализме Суворнина, Динерштейн отмечает, что он проявился в нем не сразу. Он указывает на то обстоятельство, что отношение публициста к польскому вопросу в 1861 г.

«кардинально отличается» от той позиции, которую заняло позднее по национальному вопросу «Новое время». В 1861 г. Суворин высказывался за отторжение Польши как обременительного источника постоянной политической напряженности и материальных расходов на русские гарнизоны, которые Россия вынуждена там держать.

Даже студенческие волнения, как обращает внимание Динерштейн, Суворин увязывал с национальным вопросом, усматривая в них «злонамеренные козни инородческих элементов». Данную позицию активно поддерживало правительство, которому было выгодно прикрывать подобными объяснениями недостатки государственной политики в области образования и плохую работу государственных чиновников328.

В национальном вопросе, констатирует Динерштейн, «Новое время» проводило наиболее последовательную политику. Он обращает внимание на тот факт, что все противники этого издания «от кадетов до В. И. Ленина» считали его органом «великорусского национализма»329. Динерштейн отмечает, что на страницах «Нового времени»

постоянно различные народы российской империи настраивались друг против друга. Исследователь обращает внимание на нелицеприятные высказывания об армянском народе и вообще неуважительное отношение «ко всем коренным народам Кавказа». Даже к «братьямславянам», констатирует Динерштейн, Суворин «относился столь же пренебрежительно, как и к остальным инородцам» и воспринимал их «не более чем» разменную карту в большой политической игре.

«Проповедь национальной нетерпимости, оправдание погромов и т.п.

Динерштейн Е. А. А. С. Суворин. Человек, сделавший карьеру. С. 123.

Суворин, – по замечанию исследователя, – пытался обосновать защитой интересов собственного народа и охранительными целями»330.

Шовинистическая позиция особенно ярко проявилась при освещении «Новым временем» знаменитого процесса офицера французского генерального штаба А. Дрейфуса, ложно обвиненного, как было доказано в ходе суда, в шпионаже. Суворин изначально объявил, что рассматривает этот процесс как «борьбу еврейства с христианством», определив тем самым, как отмечает Динерштейн, позицию газеты в освещении данного вопроса. Исследователь подчеркивает, что даже «консервативные газеты, сочувственно относившиеся к процессу»

отмечали явную тенденциозность, с которой Суворин представлял читателям события этого процесса.

Обращая внимание на тот факт, что даже властям приходилось «одергивать» «Новое время» за его «откровенно антисемитские выступления», Динерштейн полагает, что «в целом шовинистическая направленность газеты вполне устраивала правительственные круги, поскольку она во многом договаривала то, что не всегда было удобно заявлять официальным инстанциям»331.

Переориентация «Нового времени» не случайно, по определению Динерштейна, началась именно с изменения курса в национальном вопросе. Задаваясь вопросом, что натолкнуло Суворина именно на «еврейскую тему», Динерштейн находит выбору публициста следующее объяснение. С затуханием после заключения Берлинского мира интереса к славянскому вопросу перед Сувориным встала проблема сохранения той части читателей, которые были привлечены к «Новому времени» именно освещением балканских событий. «Необходимо было, – как указывает историк, – придать новый импульс так удачно найденному направлению»332. Никаких конкретных объяснений, почему Суворин в дальнейшем сделал акцент именно на антисемитской теме, автор не предлагает.

В целом отношение к еврейскому вопросу в «Новом времени»

трактовалось Динерштейном не как «стереотип мышления», а как «линия поведения, выработанная на основе традиционных представлений и откровенных спекуляций». Разницу в трактовке дела Бейлиса черносотенными газетами и «Новым временем» исследователь усматривал лишь в том, что «университетски образованные авторы суДинерштейн Е. А. А. С. Суворин. Человек, сделавший карьеру. С. 91.

Там же. С. 92-93.

Там же. С. 121.

воринской газеты обосновывали свои экзерсисы философскитеологическими «изысканиями»»333.

Важным, на наш взгляд является наблюдение Динерштейна, заметившего, что игра на антисемитских настроениях в обществе зачастую использовалась Сувориным для дискредитации тех или иных проектов, подвергая сомнению компетенцию, добропорядочность и бескорыстие его авторов и проводников лишь на том основании, что они не являются русскими по происхождению334.

Другой важный аспект, на котором акцентирует внимание историк, это отсутствие принципиальных различий между позицией Суворина в «еврейском вопросе» и тем, как «он воспринимал «армянский», «польский», «финский» и прочие «вопросы»». Все эти «вопросы», как постулирует автор, по существу являлись «звеньями единой цепи, органически связанными с прочими кардинальными проблемами общественной жизни страны»335.

Другими современными историками тема имперской политики в творчестве Суворина не получила особого развития. В целом положительно оценивавший общественно-политические взгляды Суворина Р. Б. Ромов ограничился констатацией того, что им был свойственен «агрессивный империализм во внешней и окраинной политике»336. В диссертационном исследовании, посвященном жизни и взглядам Суворина, Л. М. Хуторова отмечала, что в вопросе о расширении границ России его рассуждения носили имперский характер337.

Таким образом данный вопрос еще требует своего дальнейшего исследования.

Основное внимание в национальном аспекте публицистики Суворина, по-прежнему уделяется еврейскому вопросу. Автор второй отечественной монографии, посвященной Суворину, Л. П. Макашина основную часть работы посвятила именно этой теме, ставя своей задачей доказать неправомерность обвинений «Нового времени» и ее редактора в антисемитизме. Однако столь преувеличенное внимание именно к данной теме, наряду с обильным цитированием выдержек из статей «Нового времени» антисемитского содержания, привели к прямо противоположному результату – подобранный автором материал Динерштейн Е. А. А. С. Суворин. Человек, сделавший карьеру. С. 311.

Там же. С. 119.

Там же. С. 123.

Ромов Р. Б. Суворин Алексей Сергеевич. С. 523.

Хуторова Л. М. Алексей Сергеевич Суворин: судьба и взгляды. С. 16.

стал выступать против его же собственных выводов. Неудачной, на наш взгляд, выглядит и попытка Макашиной подойти к вопросу о национализме «Нового времени» с математических позиций. Она подсчитала, что за 36 лет издания газеты под началом Суворина еврейский вопрос «выходил на первое место» всего семь раз. При этом автор утверждала, что во всех этих случаях «газета призывала обе стороны – и правительство, и лидеров еврейского национального движения – искать мирные, цивилизованные пути решения проблемы»338.

При подобном заявлении мы почти не находим в книге ссылки на статьи самого Суворина, вследствие чего оно выглядит голословным.

Приведенную нами точку зрения разделила и С. Я. Махонина, которая, впрочем, признала, что пришла к этому заключению «не вдаваясь в подробности обсуждения этого сложнейшего вопроса». И Макашина, и Махонина явно стремились опровергнуть весьма резкие оценки позиции Суворина по национальному вопросу, представленные в серии статей и монографии Динерштейна. Однако, в отличие от него, они не приводят достаточно убедительной аргументации, опровергающей антисемитские выступления Суворина и его газеты. Махонина, в частности, ограничилась констатацией: «Эту проблему еще надо решать, но отбросить эмоции»339.

Большинство современных исследователей разделяют позицию дореволюционной либеральной и советской историографии в оценке взглядов Суворина на национальный вопрос. Так, И. В. Подольская повторяет идею П. Б. Струве (без ссылки на автора) о национализме как «золотоносной жиле», которую Суворин перенял у Каткова. Однако автор предпочитает вместо понятия «национализм» использовать термин «национал-патриотизм», основную идею которого она определяет как формирование собирательного «образа врага», к которому необходимо внушить ненависть со стороны обывателя340. Схожей терминологией в определении общественно-политических взглядов Суворина пользуется Л. М. Хуторова341. Нам представляется введение данного публицистического термина для определения общественно-политической позиции как Каткова, так и Суворина необоснованным и вносящим дополнительную терминологическую сумятицу в еще не устоявшееся в современной отечественной исторической науМакашина Л. П. Указ. соч. С. 125.

Махонина С. Я. История русской журналистики начала XX в. С. 90.

Подольская И. В. Указ. соч. С. 44.

Хуторова Л. М. Л. Н. Толстой и А. С. Суворин: из истории взаимоотношений.

ке поле изучения национализма как такового. Тем более что сами авторы не сочли нужным дать этому понятию четкое определение.

Национал-патриотизм, по мнению Хуторовой, в представлении Суворина являлся «основной идеей, способной объединить общество».

Истоки позиции Суворина по национальному вопросу Хуторова усматривала в его социальных представлениях, в частности «признании неравенства (социального, национального, религиозного) индивидов в обществе». Средство преодоления данного неравенства публицист видел в просвещении и политике русификации, которую Хуторова определяла как «создание условий, при которых люди определенных национальностей и вероисповедания должны были покинуть пределы Российской империи или "раствориться" в славянском этносе»342.

Ученые, продолжившие работу Н. А. Роскиной по расшифровке и подготовке к изданию дневника Суворина, Д. Рейфилд и О. Е. Макарова пришли к выводу о том, что мировоззрение Суворина «отягчалось паранойей» злобного антисемитизма, поразившего всю семью издателя и сотрудников «Нового времени». Его истоки ученые были склонны видеть в «укоренившихся в семье сексуальных комплексах и убеждении в финансовой изолированности евреев». Эта ненависть, по мнению исследователей, основывалась на зависти к финансовым успехам лиц еврейской национальности. «После оправдания Дрейфуса и Бейлиса, - пишут Рейфилд и Макарова, - большая часть российской интеллигенции осудила антисемитизм, а Суворин остался верен себе. Единственное в чем ему было трудно отказать, это своя голова на плечах…»343. Ссылаясь на дело Дрейфуса, авторы, в то же время совершенно необоснованно, на наш взгляд, рассматривают антисемитизм Суворина в отрыве от антисемитизма как общеевропейской проблемы того времени.

Освещая историю национализма в России начала XX в. как идеологического явления, С. М. Сергеев, характеризует публицистику А. С. Суворина как выразительницу «интегрального национализма», так как, не имея определенной политической ориентации, она всегда выступала «против «распадения России» и «принижения русской народности»344. В то же время автор констатирует, что Суворин в своих работах и на страницах своего издания культивировал «биоХуторова Л. М. Алексей Сергеевич Суворин: судьба и взгляды. С. 17.

Рейфилд Д., Макарова О. Е. Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. XX Сергеев С. М. Русский национализм и империализм начала XX века // Нация и империя в русской мысли начала XX века. М.: Скименъ, 2004. С. 12.

логизаторский и этнократический подход к национальной проблеме»345, который затем и нашел свое развитие в публицистике Меньшикова. В другой работе, посвященной юбилею Суворина и выдержанной в целом в хвалебном тоне с преимущественным цитировании Меньшикова и Розанова, Сергеев отмечал: «Иного названия политической позиции Суворина, кроме как "национализм" и не подберешь.

Но национализм его был трезвым и зрячим, лишенным всякой сусальности и "возвышающих обманов"»346.

Точка зрения Динерштейна относительно взглядов раннего Суворина на национальный вопрос совпадает с мнением, высказанным за сорок лет до него американским историком Э. К. Амблер. «То ли из-за недостатка интереса, то ли из-за опасностей, связанных с таким деликатным вопросом, - писала исследовательница, - Суворин сравнительно немного писал о национализме русском или нерусском, о национализме в России, в Австрии или Турции. Этой темы он касался только в полемике со своим оппонентом, ультра-националистом Катковым. Суворин неоднократно высмеивал якобы сделанное Катковым открытие, что всё зло исходит от поляков (или заговорщиковнигилистов). Суворин считал, что из-за воззваний Каткова появились тысячи сепаратистов там, где раньше были сотни, что Катков заложил «прочное основание реакции и деморализации». Суворин не раз разоблачал фальшь и шовинизм в работах Каткова и его сторонников, посвящённых польскому вопросу»347. Как отмечала историк, Суворин не стал активно участвовать в полемике как «по поводу балтийских немцев», так и по вопросу об украинофильстве. В последнем случае он занял, по определению Амблер, «спокойную и примирительную позицию», считая, что «все обвинения в сепаратизме основываются только на том, что жители юго-западных областей очень любят свои песни». Автор указывала, что Суворин разделял мнение своих коллег из «Вестника Европы», и «Санкт-Петербургских ведомостей», ставших на сторону украинофилов, однако на тот момент «самого его больше интересовали гражданские права образованного русского общества, нежели права национальных меньшинств»348.

Сергеев С. М. Русский национализм и империализм начала XX века // Нация и империя в русской мысли начала XX века. С. 115 – 16.

Сергеев С. М. Гражданин Суворин. С. 131.

Ambler E. К. Op. cit. P. 92 – 93.

Подводя итог анализа историографии взглядов А. С. Суворина, следует, в первую очередь, отметить противоречивость оценок и характеристик, даваемых редактору «Нового времени» на протяжении всего исследуемого нами периода. Это проявилось, прежде всего, в отсутствии единого мнения относительно степени самостоятельности и принципиальности Суворина в своих общественно-политических взглядах. Данная ситуация во многом была «спровоцирована» самим Сувориным, который, в отличие от Каткова, на протяжении многих лет вел личный дневник. Практически всеми исследователями, обращавшимися к этому источнику, отмечается, что дневниковые записи зачастую вступают в противоречие с публичными выступлениями Суворина в печати. При этом прослеживается тенденция объяснять многие поступки и высказывания Суворина не столько его политическими убеждениями, сколько личными пристрастиями и настроениями. В целом наблюдается преемственность между оценками Суворина современниками не только из революционного, но и либерального лагеря и установками советской историографии, частично получившими свое развитие и в последние десятилетия, о чем красноречивее всего свидетельствует название монографии Динерштейна – «Человек, сделавший карьеру», явно перекликающееся с названием известной статьи Ленина.

Наибольшеего внимания в историографии удостоился вопрос о продажности или независимости Суворина, так и оставшийся открытым. Произошло это, как нам представляется, в силу того, что никто из исследователей не рассматривал деятельность Суворина как особую службу государству. Между тем, и в дневниках и в «маленьких письмах» Суворин позиционировал себя как носителя определенной идеи, поддерживаемого многотысячной читательской аудиторией.

Это придавало ему определенную независимость среди сильных мира сего, и он чувствовал себя вправе противопоставлять свою точку зрения радикальным течениям как справа, так и слева. При всех обвинениях в продажности оппоненты Суворина не приводят главного аргумента – не называют, кому именно продавался Суворин. На эту роль не могли претендовать самые сановные чиновники того времени. Второй наиболее распространенный тезис о том, что Суворин служил не кому-то конкретному, а своему успеху нам кажется более верным, однако требующим пояснения. «Продажность» Суворина на деле представляла собой сознательный выбор публициста в пользу служения конкретной политической системе, с благополучием которой он ассоциировал и свое благополучие и благосостояние страны.

Вторым обстоятельством, затрудняющим оценку политической позиции Суворина является либерализм раннего периода его публицистической деятельности, признаваемый большинством отечественных и зарубежных исследователей. Именно эволюция от либерализма к консерватизму, отмеченная современниками еще до появления статьи Ленина «Карьера», придавала дополнительное сходство Суворину с Катковым. Однако и в вопросе о преемственности позиций этих двух публицистов и их изданий на протяжении всего периода изучения этого вопроса не было выработано однозначной позиции ни в отечественной, ни в зарубежной историографии. До сих пор ведутся споры и о первенстве между «Московскими ведомостями» периода редакторства Каткова и «Новым временем» Суворина по степени влияния как на читателя, так и на властные структуры.

Наиболее значительным достижением отечественной историографии советского периода применительно к анализу публицистики Суворина, на наш взгляд, является определение ее ориентированности на начавший формироваться в России так называемый средний класс. К сожалению, данное положение не получило в последующие периоды должного развития, несмотря его на явную актуальность в настоящее время.

Тема отношения Суворина к православию в отечественной историографии не получила широкого освещения, в то время как ей уделила достаточно внимания автор единственной зарубежной монографии о Суворине Э. Амблер, показав, что в данном вопросе публицист проявил себя как либерал, выступавший за свободу совести и против излишней строгости религиозной цензуры.

Несмотря на то обстоятельство, что определение «националист»

является наиболее применимым к Суворину, сущность и причины национализма редактора «Нового времени» получили в историографии очень незначительное освещение. Всех исследователей, затрагивавших вопрос о национализме Суворина, можно условно разделить на две группы. Одни видят в его позиции по национальному вопросу основной порок, другие стремятся всячески доказать, что публицист не был националистом в негативном смысле этого слова. Обе позиции грешат одним недостатком – они не дают возможности понять суть самого явления. Так, авторы, констатирующие национализм Суворина, как правило, признают и то, что редактор «Нового времени»

всегда умел тонко уловить общественные настроения и идти вслед за ним. При этом их утверждение о том, что «Новое время» насаждало в общественном сознании антисемитизм, противоречит их же вышеприведенному тезису. Позиция же отрицания национализма Суворина сама по себе не может предполагать никакого анализа.

Дополнить представления о понимании Сувориным сути национального вопроса позволило изучение его издательской и редакторской деятельности отечественным литературоведением. Изучение его взаимоотношений с русскими писателями и литературных пристрастий позволило ряду исследователей в последние десятилетия придти к заключению об объективном способствовании просветительской деятельности Суворина развитию русского национального самосознания у широких слоев населения. Заметим, что схожей позиции придерживается и американская исследовательница Э. Амблер.

Второй расхожий тезис об охранительстве Суворина не получил своего детального развития в силу того, что исследователи зачастую смешивали служение государству и служение конкретным носителям власти в этом государстве. Снятие идеологических запретов в постперестроечный период создало благоприятные основания для переосмысления самого понятия «охранитель». К сожалению, этого не произошло. В то же время, нам представляется необходимым выделение в этом понятии такого аспекта как сохранение основ государственности, которое не может рассматриваться как реакционное явление. И события, происходившие в России в последние десятилетия, показали пагубность отказа большей части общества от подобного «охранительства».

К сожалению, требования, выдвигаемые Сувориным к государственной власти вообще и к организации государственного аппарата, в частности, еще ни кем детально не исследованы. Между тем, именно взгляд Суворина на государственного чиновника это взгляд государственного националиста. Анализ его статей и дневниковых записей показывает, что основную проблему в системе государственного управления Суворин усматривал не столько в субъективных пороках ее конкретных представителей, сколько в объективной неспособности чиновничьего аппарата справиться с тем объемом задач, которые перед ним ставились. Причем эта проблема, как правило, обострялась в период проведения тех или иных государственных преобразований. Примечательно, что в период с начала «перестройки» и до настоящего времени российское правительство постоянно сталкивается именно с этой проблемой. Причины того, что чиновники не справляются с объемом возлагаемых на них обязанностей, Суворин, как и современная власть, видел в первую очередь в их недостаточном количестве. Но, в отличие от современных государственных деятелей, Суворин вовсе не делал вывод о том, что надо увеличивать чиновничий штат. Он предлагал другой способ решения проблемы воспользоваться общественной помощью посредством гласного обсуждения государственных задач и проектов в печати и создания различных общественных комитетов.

Однако именно этого бюрократия и не желала делать, боясь тем самым хотя бы малейшим образом принизить свою значимость и ограничить свои полномочия. Любое государственное дело, поручавшееся тому или иному сановнику, рассматривалось им как его сугубо личная обязанность, находящаяся только в его компетенции. И любые попытки представителей общественности принять в этом деле посильное участие наталкивались на сакраментальную фразу, с грустью записанную Сувориным в своем дневнике: «Это не ваше дело, а мое»349. А в одном из «маленьких писем» периода русско-японской войны Суворин открыто выступил с критикой подобного понимания чиновниками своего положения и обязанностей. «У нас есть такой обычай: если мне, начальнику какого-нибудь отдела, не приходит в голову того или другого средства, я преспокойно отвергаю ваши предложения, писал он в 1904 г., Я даже считаю их обидными для своего начальнического самолюбия! Пусть гибнет мир, а не мой авторитет. Я маленький бог, и ко мне можно обращаться только с молитвами, а не с предложениями и новыми мыслями…»350.

Сановные чиновники даже не допускали мысли, что государственное дело может быть делом общественным. Отсюда то недоверие, которое они питали к общественному мнению, какие бы взгляды оно ни выражало. Лояльная общественность, как это ни парадоксально, настораживала бюрократию даже больше, чем та часть общества, которая была настроена радикально по отношению к существующей власти, так как была более склонна бороться с государственным аппаратом, и уж никак не сотрудничать с ним. В этой связи становится понятной записанная Сувориным в октябре 1896 г. в своем дневнике беседа с литератором и дипломатом С. С. Татищевым: «Я сказал, что повторятся республиканские годы, то есть цензура будет преследовать всех тех, которые говорят о современных вопросах жизни с досСуворин А. С. Дневник. С. 138.

Суворин А. С. Русско-японская война и русская революция. Маленькие письма (1904 1908). С. таточной свободой, и будет оставлять в покое все то, что будут писать радикалы и социалисты. "Да, это естественно, сказал Татищев.

Когда Вы пишите о министрах, то как бы становитесь выше их. Государь может сказать: "Однако такая-то газета говорит умнее, чем министр"". Понятно, что этого они не выносят и потому закрывают глаза на все радикальное, которое их не трогает…»351.

Суворина также беспокоило отсутствие единства между министерствами. Он отмечал, что ведомственные интересы зачастую перевешивают на чиновничьих весах интересы общегосударственные.

Выход из сложившейся ситуации он видел в создании некоего координирующего центра, вырабатывающего единую национальную программу, по которой работали бы все министерства. Летом 1904 г. в одном из «маленьких писем», посвященном памяти убитого террористами В. К. Плеве, Суворин писал: «У нас нет такого учреждения, которое сосредоточивало бы в себе такие дела, которые бы касались общих вопросов, одинаково необходимых и для населения и для всех министерств... У каждого министерства свои дела, а существенной связи между ними так мало чувствуется, что у нас почти вошло в поговорку, что наши министерства вечно воюют друг с другом, отстаивая друг перед другом свои границы». Именно в подобном положении дел Суворин усматривал основную причину неудачного для России хода русско-японской войны. Суворин не раз высказывал на страницах «Нового времени» идею о создании некоего «кабинета»

министров, который вырабатывал бы единую программу государственных действий и обеспечивал бы «гармонию» между ведомствами при ее осуществлении. Подобное учреждение, по мнению Суворина «устраняло бы борьбу отдельных ведомств между собою, которая иногда походит на борьбу политических партий в парламенте»352. В следующем «маленьком письме» Суворин развивает эту идею, утверждая, что в России чувствуется настоятельная необходимость в «сплоченном, согласном правительстве, которое всегда бы действовало как нечто единое, согласно с потребностью населения и, предвидя, по крайней мере, ближайшее будущее», так как только такое правительство в состоянии укрепить государство и «двигать его к благополучию»353.

Суворин А. С. Дневник. С. 153.

Суворин А. С. Русско-японская война и русская революция. Маленькие письма (1904 1908). С. 137.

Там же. С. 140.

Таким образом, критикуя бюрократическую систему, Суворин, в отличие от ряда славянофилов, прекрасно понимал утопичность замыслов ее полной ликвидации. Он не только осознавал неотъемлемость чиновничьего аппарата от государственной системы управления, но и достаточно положительно оценивал работу ряда конкретных его представителей. Так что в его случае речь шла не об отмене или коренном изменении данного института, а лишь о корректировке его работы. «Государь не имеет никакой возможности обойтись… без государственных учреждений, писал он в одном из «маленьких писем» в 1899 г., но очень может быть, что чего-нибудь в них не достает»354. Единственное же средство повлиять на негативные стороны сложившейся системы чиновничье бюрократического управления Суворин видел в гласности. Поэтому он положительно воспринял идею созыва представительных органов. По сути, он исходил из математического закона «минус на минус дает плюс». Ясно осознавая, на основе западноевропейского опыта, что и парламентаризм отнюдь не лишен внутренних противоречий и недостатков, Суворин, тем не менее, надеялся, что, будучи вынужденными вести совместную работу, российский парламент и чиновничье-бюрократический аппарат будут эволюционировать в положительном направлении. К сожалению, именно проблемы «сильной власти» и «бюрократического произвола» в контексте взаимоотношения национальных и государственных интересов, несмотря на свою явную актуальность в настоящее время, до сих пор не нашли должного развития при изучении публицистического наследия Суворина.

Суворин А. С. В ожидании века XX. Маленькие письма (1889 1903). С.

714.

Часть II. МИХАИЛ ОСИПОВИЧ МЕНЬШИКОВ Биографический очерк Будучи одним из самых влиятельных и высокооплачиваемых журналистов России начала XX в. (его гонорары составляли от 50 до 100 тыс. руб. в год), Меньшиков всегда помнил, из какой нищеты он сумел подняться благодаря таланту и главным образом невероятной трудоспособности. Он родился в 1859 г. в городе Новоржеве Псковской губернии в многодетной семье мелкого чиновника. (Некоторые исследователи ошибочно приписывают Меньшикову княжеское происхождение355, вероятно, введенные в заблуждение его фамилией, в то время как дед Меньшикова был сельским священником.) В 1864 г.

семья Меньшиковых приобрела крестьянскую избу с огородом, где и поселилась из-за материальной стесненности. Начальное образование будущему публицисту дала мать, происходившая из обедневшего дворянского рода Шишкиных. Затем следует Опочецкое уездное училище. По всей видимости выбор направления дальнейшего образования принадлежал дяди Меньшикова, который согласился платить за его обучение. Выбор пал на Кронштадтское морское техническое училище, которое Меньшиков успешно окончил в 1878 г. Молодой моряк участвовал в ряде морских экспедиций, имея возможность знакомиться с достопримечательностями европейских городов.

Склонность к сочинительству проявилась у Меньшикова (подобно Каткову и Суворину) еще в ученические годы. В училище он выпускал студенческий журнал «Неделя». В Кронштадте он познакомился со знаменитым в то время поэтом С. Я. Надсоном, который, уже будучи смертельно больным, напутствовал Меньшикова в одном из писем: «Я зол на Вас за то, что вы не верите в себя, в свой талант… Пишите – ибо это есть ваша доля на земле…». Постепенно Меньшиков стал все больше заниматься чисто журналистской деятельностью, сотрудничая в таких газетах как «Голос», «Петербургские ведомости» и «Неделя». В 1892 г. он вышел в отставку в чине штабс-капитана и стал ведущим сотрудником газеты Российские либералы: кадеты и октябристы. – М., 1996. – С. 300.

Цит. по: Поспелов М. Б., Лисовой Н. Н. Естеств. стиль. Штрихи к биографии и творчеству М. О. Меньшикова / Меньшиков М. О. Выше свободы. М., 1998.

С. 416.

«Неделя» и ее приложений. С 1900 г. Меньшиков фактически заведовал этой газетой, успевая активно сотрудничать в газете «Русь», журнале «Русская мысль» и др. Он быстро становится известным журналистом и знакомится и ведет активную переписку с крупнейшими писателями: Н. С. Лесковым, Ф. М. Достоевским, Л. Н. Толстым, А. П.

Чеховым, которые в один голос отмечали его талант публициста.

После банкротства «Недели» в 1901 г. Суворин, сам некогда оказавшийся в схожей ситуации, пригласил Меньшикова в штат своей газеты «Новое время». В ней он стал вести рубрику «Письма к ближним», а вскоре при содействии знаменитого юриста А. Ф. Кони получил разрешение на выпуск ежемесячного издания под тем же названием. Он получал большую корреспонденцию с мест в свой адрес и принимал многочисленные визиты домой людей всех рангов и сословий от рабочих и крестьян до генералов и министров. В их числе оказались и главы двух русских правительств – С. Ю. Витте и П. А.

Столыпин. Первый просил составить один из вариантов проекта будущего Манифеста 17 октября 1905 г.357, а второй «едва ли не умолял взять деньги и возглавить издание общерусской национальной газеты».358 От последнего предложения Меньшиков отказался в пользу «Писем к ближним». Именно в этих «Письмах» на протяжении 16 лет происходила кристаллизация философских взглядов Меньшикова.

Значение вклада Меньшикова в философскую мысль, как его сторонники, так и его противники, часто пытаются сузить исключительно до разработки им понятия «русский национализм». Меньшиков действительно, будучи активным участником создания политической партии «Всероссийский национальный союз» и общественной организации «Всероссийский национальный клуб», много внимания уделял этой проблеме. Его общественно-политическим идеалом, который сложился в 90-х годах XIX века, была крепкая монархическая власть с парламентским представительством и определенными конституционными свободами, способная защищать традиционные ценности России и оздоровить народную жизнь. Отвергая деятельность революционных организаций как партий «русской смуты», Меньшиков одновременно выступал и против черносотенных групп с их нежеланием понимать необходимость обновления России, считая их теми же революционерами, только справа.

Витте С.Ю. Воспоминания. М.: Издательство социально-экономической литературы, 1960. Т.2. С. 557.

Меньшиков М. О. Выше свободы. С. 441.

Однако по иронии судьбы сам Меньшиков был надолго записан с легкой руки В. И. Ленина в «певца черной сотни». Это предопределило и трагический финал его жизни. В сентябре 1918 г. на глазах у жены и шестерых детей (старшей из которых было 10 лет) «чрезвычайным полевым штабом, - как гласило сообщение в «Известиях Всероссийского ЦИК», - в Валдае расстрелян черносотенный публицист Меньшиков».359 Реабилитирован Меньшков 1993 г.

Общественно-политические взгляды Меньшикова претерпели заметную эволюцию в ходе его жизни. В начале своей публицистической деятельности Меньшиков, работая в газете «Неделя», находился под влиянием Белинского и придерживался либеральноконсервативных взглядов. Он уже жил в Петербурге, когда было совершено убийство Александра II и в своем дневнике, описывая этот день, он обращал внимание на то обстоятельство, что народ, хотя не был весел, но и не скорбел искренно, в нем было больше любопытства, чем искреннего сочувствия. Это привело Меньшикова к осознанию необходимости возрождать в народе самосознание, которое было неразрывно связано с монархической идеей.

В конце 90-х гг. XIX в. Меньшиков увлекался идеями Л. Н. Толстого, но вскоре охладел к ним и стал подвергать яснополянского старца разносторонней критике.

Во время народных волнений после поражения в русскояпонской войне Меньшиков впервые обращает серьезное внимание на национальные проблемы Российской империи. К примеру, он пишет целую серию статей «Кавказ разваливается», в которых показывает на конкретных фактических примерах, что в результате безответственных и антигосударственных действий местной администрации во главе с наместником Воронцовым-Дашковым русские утрачивают на Кавказе свои позиции и это чревато тем, что Российская империя может потерять этот «драгоценный алмаз» из своей короны. (В этот период достоянием общественности стал составленный Воронцовым-Дашковым проект наместничества, в котором, по мнению многих, Кавказ предполагалось превратить в почти автономную от России сатрапию).

В марте 1909 г. Меньшиков посвящает серию статей злоупотреблениям в интендантском ведомстве, чудовищный размер которых был выявлен после поражения в русско-японской войне. В числе проИзвестия Всероссийского ЦИК. 1918. 22 сентября.

чих причин подобных явлений Меньшиков называл «оттертость»

русского человека от русской казны. Опираясь на реальные факты, он указывал, что «все интендантское ведомство сверху донизу набито юго-западными людьми, поляками католического и иудейского закона», которые, по его мнению, не могли столь искренно служить интересам российского государства, как делали бы это русские. Это утверждение было не лишено рационального зерна, так как подавляющее большинство поляков, в отличие от многих других народов, входивших в состав Российской империи, всегда стремились к отделению и даже не пытались этого скрывать, следовательно ослабление империи было им объективно выгодно.

И подобных проблем в Российской системе управления в начале XX века вскрылось не мало. Это дало основания Меньшикову придти к заключению о необходимости перемен в политическом строе страны. Поэтому, когда Вите предложил ему составить свой проект готовившегося царского манифеста, тот охотно согласился и составил его виде компиляции из европейских конституций и хартий. Хотя его проект не был использован Витте, Меньшиков встретил Манифест воодушевленно. Как вспоминал один из современников (Крыжановский), «Красоречивые статьи Меньшикова увлекали многих, а он хотел видеть в Думе какой-то ареопаг мудрецов в котором непременно заседали бы Лев Толстой, Короленко и т.п.»

В 1906 г. он возлагал большие надежды на кадетов, доказывая, что именно их партия принесет России спасение, а через год сделался ее ярым противником. Он выказывал столь левые идеи, что ему пришлось даже выйти из состава «Русского собрания». Он сочувственно отнесся к I Думе, но, по мере успокоения обстановки в стране стал ее критиковать.

В созванной после изменения избирательного закона III Думе, сумевшей наладить нормальную парламентскую деятельность, была образована отделившаяся от крайне правых русская национальная фракция. Это послужило началом для формирования новой партии, которая и была учреждена в 1908 г. Меньшиков стал ее главным идейным вдохновителем. Он дал ей название Всероссийский национальный союз и являлся основным разработчиком ее программы и устава. Новая партия поспешила провести четкую грань между собой и черносотенными организациями, которые Меньшиков рассматривал как «грубый черновик» нового движения. Он отмечал, что черносотенцы, афишируя преданность отжившему строю, были «больше католиками, чем сам папа». Он призывал их признать, что «старый строй, приведший страну к краху, перестал быть национальным», что «Дума гораздо более национальна, чем приказной строй с безответственностью бюрократии».

Лозунг ВНС «Россия для русских» сам по себе вполне соответствовал представлениям черносотенцев, но его понимание заметно отличалось: «Россия для русских и для всех народностей русского государства, которые органически сошлись с русским народом и считают Россию своим отечеством».

Первый параграф Устава ВНС, который был принят целиком в редакции Меньшикова призывал содействовать:

а) господству русской народности в пределах Российской империи;

б) укреплению сознания русского народного единства;

в) устройству русской бытовой самопомощи и развитию русской культуры;

г) упрочению русской государственности в началах самодержавной власти царя в единении с законодательным народным представительством.

Еще до учредительного собрания Меньшиков на страницах «Нового времени» раскрывал смысл каждого из пунктов. Рассуждая о господстве русской народности, он подверг критике «кастрированных в национальном чувстве» кадетов и «множество так называемых либеральных людей», считающих разумным и справедливым равенство всех народов России. В этой связи перед национальным союзом вставала задача борьбы с этой «глупой и несправедливой» мыслью.

«Сама история, – утверждал он, – доказала неравенство маленьких племен с нами», и мы не можем признать право на национальное самоопределение «каждой, хотя бы и засохшей ветки какой-нибудь расы». Еще одним аргументом в подтверждение своих положений Меньшиков выдвигал разрушительное влияние, оказываемое сепаратистскими национальными стремлениями инородцев. «Справедливо ли, – риторически вопрошает он, – давать одни и те же права строителям русского государства и разрушителям его». Поэтому инородцы должны были получать равноправие лишь «по мере слияния с русским племенем», то есть по мере отказа от идеи самоопределения.

Само же преобладание русского народа Меньшиковым понималось как его моральная, политическая и экономическая власть по всей территории России. При этом проводилась параллель: «Господство есть государство и наоборот. Отрицая господство русского племени в черте России, мы тем самым отрицаем государство русское».360 Эта идея и в дальнейшем активно использовалась националистами, всячески подчеркивавшими, что их борьба за интересы русского населения есть в первую очередь борьба за интересы государственные.

Устройство русской бытовой самопомощи должно было, по мнению националистов, помочь защищать экономические интересы русского населения перед инородцами. «Если националисты в России берут своей сплоченностью, – писал Меньшиков, – то и русским следует устраивать взаимную оборону…».361 При этом допустимыми средствами признавались бойкот и обструкция, которые, хотя и невыгодны для обеих сторон, но являются вынужденной ответной мерой на объявленный всему русскому бойкот со стороны евреев, поляков и др. инородцев.

Насущной задачей в этой связи становилось развитие русской культуры. Националисты подчеркивали, что национальные окраины, в силу более развитого культурного уровня, могут представлять угрозу единству Российской империи (Финляндия, Прибалтика, Польша):

«При слабости центра, при недостаточной культурности русского народа автономия ее культурных окраин... грозит России неисчислимыми осложнениями...». Последний пункт первого параграфа Устава, по мысли Меньшикова, являлся признанием «установленного Основными законами титула Верховной власти и ее отношения к народному представительству», что должно было отмежевать ВНС как от реакционных, так и от революционных партий. Отличие от тех и других Меньшиков видел в том, что они «отвергают существующий порядок вещей», а националисты его признавали «базой для дальнейшего развития в ту сторону, куда укажет общечеловеческий, общерусский опыт».363 Самодержавная власть царя, в представлениях националистов, была гарантом осуществления национальных идей. Однако, в отличие от крайне правых, они выступали за сохранение самодержавия при существовании законодательной Думы. Самодержавная власть царя выглядела в представлениях националистов стороной, контролирующей деятельность Думы, к которой они не питали полного доверия. НаНовое время. 1909. 5 июня.

Московский отдел ВНС. Очерки программы. М., без даты издания. С.13.

Новое время. 1909. 5 июня.

ционалистов устраивала система, при которой император мог воспользоваться правом чрезвычайного положения и временного роспуска Думы для проведения закона, не прошедшего через парламент, путем издания указа, полагая, что это вполне отвечает национальным интересам России.

Однако Меньшиков не ограничился участием в создании партии русских националистов. Едва ли не одним из первых в русской истории он заговорил о необходимости изучать «национализм» как понятие и как явление на научном уровне. Размышляя над тем, что такое нация, он исходил из убеждения, что ни религия, ни политическое устройство, ни язык не являются в данном вопросе определяющими.

В своем определении нации Меньшиков пошел по пути избранным затем Л. Н. Гумилевым для определения этноса – исходить не из внешних описательных факторов, а из самоощущения людей: «Нация – это когда люди чувствуют себя обладателями страны, ее хозяевами… Какая бы группа ни соединилась для защиты и бережения основных прав человека, – утверждал он, – она становится нацией». Национализм же с точки зрения Меньшикова являлся естественным проявлением инстинкта самосохранения нации.

Разумеется Меньшиков имел и собственные четкие представления о том каким должен быть «Русский национализм»: Во-первых, с точки зрения Меньшикова, это национализм принципиально не агрессивный: «Наш, русский национализм, как я понимаю его, вовсе не воинствующий, а только оборонительный, и путать это никак не следует».365 Во-вторых, им предполагалась возможность органичных и неорганичных решений национального вопроса для тех или иных многонациональных, взаимодействующих сред: «Мне лично всегда было противным угнетение инородцев, насильственная их русификация, подавление их национальности... Я уже много раз писал, что считаю вполне справедливым, чтобы каждый вполне определившийся народ... имел на своих исторических территориях все права, какие сам пожелает, вплоть хотя бы до полного отделения». Но совсем другое дело – полагал Меньшиков – когда тот или иной «малый народ»

захватывает «хозяйские права на нашей исторической территории»:

«Мы вовсе не хотим быть подстилкой для целого ряда маленьких национальностей, желающих на нашем теле располагаться и захватывать над нами власть. Мы не хотим чужого, но наша – Русская Земля Меньшиков М. О. Вторая душа. // Письма к ближним. СПб., 1904. С.634.

Меньшиков М. О. Из писем к ближним. М., 1991. С. 174.

– должна быть нашей».366 В-третьих Меньшиков был твердо убежден и не уставал повторять, что главное для жизни и самосознания народа – не политический национализм (платформы и программы партий), а культурный — возрождение народного творчества в жизнеспособных традиционных формах.

Изучение «Писем к ближним» обнаруживает, что национализм Меньшикова прекрасно уживается с восхищением (иногда даже преувеличенным) чужой культурой и весьма критическим (порой чрезмерно критическим) отношением к своей. Кому-то показалось бы, пожалуй, что это вовсе не патриот, а русофоб написал в одном из номеров «Нового Времени»: «Мы, русские, живем в захолустье мира, в стороне от большого света, и до нас доносится лишь смутный гул далекой одушевленной жизни. Такие территории, как Англия, Франция, Германия, Италия, Америка, представляют великолепные скопления культурных рас…». Отмечая бурное развитие Европы не только в культурном, но в техническом и политическом плане, Меньшиков предостерегал: «Надо спешить занять достойное место на свете, не в хвосте народов, а во главе их». В 1916 году в статье «Что такое национализм?» Меньшиков сделал попытку подвести итог своим размышлениям в области национальной философии: «Так как в последние десятилетия мне приходилось более других публицистов писать о национализме и так как мое имя связано с учреждением так называемой Национальной партии в России, то я нахожу вынужденным, – заявляет Меньшиков, – отгородиться от крайности национализма, доводимого некоторыми русскими людьми до абсурда… Я настаиваю на том, что и отдельный человек, и вся народность своею гордостью должны считать не сохранение статус-кво, а непрерывный в пределах своей природы прогресс». В дневниках 1918 года, в последние месяцы перед арестом и гибелью, Меньшиков записал: «Мы еще во власти невежественных суеверий, и все еще немец кичится тем, что он немец, а индусу хочется быть индусом. Но это быстро проходит. Суеверие национальности пройдет, когда все узнают, что они – смесь, амальгама разных пород, Меньшиков М. О. Из писем к ближним. С. 180.

Меньшиков М. О. Завоевание России. // Письма к ближним. СПб., 1903. С.

281.

Цит. по: Поспелов М. Б., Лисовой Н. Н. Естественный стиль... // Меньшиков М. О. Выше свободы: Статьи о России. М., 1998. С.426.

и когда убедятся, что национализм – переходная ступень для мирового человеческого типа – культурного. Все цветы – цветы, но высшей гордостью и высшей прелестью является то, чтобы василек не притязал быть розой, а достигал бы своей законченности. Цветы не дерутся между собою, а мирно дополняют друг друга, служа гармонии форм и красок».369 Вот таким было завершение многолетней эволюции взглядов мыслителя и публициста по этому непростому вопросу.

Однако проблемы национализма не были единственным вопросом, волновавшим Меньшикова. В отличие от многих других философов, он не имел четко очерченного круга интересов. Можно сказать, что основная тема творчества Меньшикова – это поиск темы.

Острых проблем в России в начале века было великое множество, и они нарастали, как снежный ком. Меньшиков обращался к широкому кругу духовно-нравственных, культурных, социальных, политических, экономических, бытовых и других вопросов.

Анализируя методологию Меньшикова, невольно вспоминаешь его первую профессию. Его взгляд на рассматриваемые вопросы – это взгляд морского офицера из порта на новую страну. Он входит в тему не постепенно, а пытается охватить всю ее разом свежим взглядом.

Недостатком подобного подхода может показаться его поверхностность, однако это позволяет философу выявлять неожиданные ракурсы в казалось бы привычном и изученном. В своем анализе любых явлений Меньшиков исходит из традиционного нравственного минимума – это его корабль. К любой теме он подходит с его платформы.

Априори он относится к любому явлению как к ценности. Подобно тому, как моряк сходит с корабля в новом порту в предвкушении получить новые, неизведанные доселе впечатления, Меньшиков преступает к новой теме с жаждой обогащения новыми знаниями.

Многие русские философы начала XX века выступали в периодической печати, однако именно Меньшиков сумел довести этот метод философского общения с широким кругом читателей до совершенства (в этом он сродни английскому мыслителю Г. К. Честертону). Для Меньшикова газета являлась тем, чем была Агора для древнегреческого философа, на которую он мог приходить каждый день, но от того, как и что он скажет сегодня, зависело придет ли ктонибудь его слушать завтра. В газете, в отличие от книги, Меньшиков имел возможность выдавать «дозированную» информацию. ПредлаПоспелов М. Б., Лисовой Н. Н. Естественный стиль... // Меньшиков М. О.

Выше свободы: Статьи о России. С. 427.

гаемый на сегодня опус мог быть спокойно и не спеша осмыслен как читателем, так и автором, и в результате получить развитие в дальнейшем. Продолжение при этом могло уже отличаться от того, что задумывалось изначально. То есть мысль выдавалась читателю не после того, как она приобретала закостенелую форму в сознании автора, а жила и развивалась у него на глазах. Причем философ, задавая лишь направление этому развитию, заранее не определял конечный пункт.

Напомним, что Меньшиков получал огромную корреспонденцию с мест, таким образом имея возможность вести настоящий, а не предполагаемый диалог с читателем.

Возможно именно благодаря работе в газете и переписке с читателями идеи Меньшикова были настолько злободневны, что невольно воспринимались как публицистика, но отнюдь ни как философия. Однако парадокс в том, что многое из сказанного им на рубеже XIX и XX веков столь актуально звучит в начале века XXI, что невольно начинаешь искать за этим дар пророчества. В одной из статей на вопрос, можно ли видеть будущее, публицист уверенно отвечал: «его должно видеть, и эта способность становится критерием существования.

Предвидящие спасаются или одолевают…».370 Вот лишь несколько примеров того, что сам философ такой способностью обладал.

Меньшиков предвидел неоднозначность научно-технического прогресса и предупреждал о его опасных сторонах. «Человек вошел в родную природу, как палач, - с горечью замечал он, - и гневная, умирая, она дохнула на него смертью. Девятнадцатый век создал множество искусственных, чаще всего излишних средств жизни, но загубил целый ряд естественных и необходимых».371 Основную проблему развития наук и производства Меньшиков видел в том, что «внимание человеческое» напряженно обращается «на тысячи вещей вне человека и слишком мало внутрь его».372 В самом начале XX века Меньшиков констатировал уже как факт, что «Сжав себя в гибельных для тела и духа условиях искусственной культуры, человек обрек самый дорогой предмет в природе – самого себя – на искажение, на регресс». Меньшиков М. О. Можно ли видеть будущее // Письма к ближним. 1913. С.

Кончина века. Меньшиков М. О. Критические очерки. Т. 2. – СПб, 1902.

С.386.

Там же. С. 389.

Там же. С. 390.

Удивительная прозорливость Меньшикова просматривается и за критикой социализма. Он бесспорно признавал, что социалистические идеалы «высоки и святы, но лишь пока достигаются добровольно», а если к святости станут принуждать насильно, «это будет худшим из рабств».374 «Успехи социализма» Меньшиков объяснял «упадком личности». «Для обессиленных, обесцвеченных, измятых душ из всех состояний самое подходящее – рабство, и XX век, - как предполагал философ, - вероятно, для многих стран осуществит эту надежду».375 Прекрасно описан Меньшиковым и механизм превращения человека в «винтик» тоталитарного общества: «Когда от человека отойдет забота о самом себе, когда установится земное провидение в виде выборного или иного Олимпа земных богов, тогда человек окончательно превратится в машину. За определенное количество работы эту машину будут чистить, смазывать, давать топлива и т.п. Но малейшее уклонение машины от указанной ей роли встретит неодолимые преграды. Меня лично, – заключал философ, - эта утопия не прельщает».376 Однако в данном вопросе взгляды Меньшикова с течением времени претерпевали изменение, о чем мы скажем в дальнейшем.