«August Fliege ЕСЛИ СУДЬБА ВЫБИРАЕТ НАС. Наш современник переносится в май 1917 года в тело юного прапорщика. Идет Мировая война. Однако с первых дней пребывания, герою становится понятно, что это не наше прошлое, а ...»
Казаки 2-го Уральского полка ведут бои на улицах. Германский гарнизон местами рассеян, местами упорно обороняется. Захвачены артиллерийские парки в орденском замке и штаб 6-ой бригады ландвера. - Бегло зачитывал нам оперативную обстановку капитан Берг. - Наша задача - под прикрытием дымовой завесы приблизится к предмостным позициям противника на южном берегу Дрвецы и атаковать их силами второго и третьего батальонов.
- Веселый разговор! - Хмыкнул штабс-капитан Ильин. - Средь бела дня?
- Штаб дивизии, учитывая обстановку, не ожидает значительного противодействия со стороны немцев. Они лишились почти все своей артиллерии.
На этом берегу осталась только полевая семидесятисемимиллиметровая батарея. Но ее орудия отвлечены боем в городе - противник упорно обороняется в районе ратуши.
- Ну конечно! Из штаба-то дивизии видно гораздо лучше. - Буркнул из-за спины Ильина Казимирский.
- Поручик, извольте держать свое мнение при себе! - Одернул моего ротного Берг.
- Слушаюсь, господин капитан!
- Итак! Батальону поставлена задача, атаковать правый фланг предмостных укреплений. Артподготовка силами нашей полковой артиллерии начнется через два часа. Последние три залпа будут дымовыми. Атакуем следующим порядком: в авангарде двенадцатая рота строем ударных групп, за ними одиннадцатая рота - цепью. Десятая и девятая роты в арьергарде поддерживают атаку. Вопросы?
- Нет вопросов! - Видя, что комбат не в духе, никто не решился продолжать прения.
- Отлично! Господа офицеры, у вас полчаса на рекогносцировку и час на подготовку к атаке. Не смею вас более задерживать!
Мы гурьбой повалили из блиндажа штаба батальона.
- Закурим, господа? - Предложил Ильин, оказавшись на свежем воздухе.
- Вы курите, а я в роту. - Отмахнулся поручик Павлов. - Мне сегодня открывать бал! - И командир двенадцатой роты в сопровождении вестовых исчез в ходе сообщения.
- Да уж, чую, попляшем мы сегодня! - ухмыльнулся Казимирский, закуривая сам и давая прикурить Ильину.
- Вздор, Казимир Казимирович! - Ильин назидательно поднял палец. - Это пусть немцы пляшут, а мы им подыграем! - Обернувшись на нас с Литусом, стоявших в ожидании дальнейших приказаний, он с важным видом изрек - Запомните, господа будущие генералы, простую истину! В танце главное понимать: кто - ведет, а кто - следует!
- Мы постараемся! - Обнадежил я штабс-капитана.
- Молодцы! Ну все, как там говорят у флотских? По местам стоять?! С якоря сниматься?!
- Так точно! - Подтвердил Генрих.
- Тогда - полный вперед!!!
Штрасбург - маленький, тихий, патриархальный восточно-прусский городишко с узкими и чистенькими улочками, застроенными аккуратно оштукатуренными, крытыми черепицей домами.
Был… До того как тут не погуляли казаки… В целом, гуляние можно было бы разбить на четыре стадии: две боевых и две небоевых. Первый акт марлезонского балета - 'Руби их в песи! Круши в хузары!', начался прошлой ночью, когда 2-ой Уральский казачий полк с ходу ворвался в город. Второй акт - 'Гром победы, раздавайся!', стал логическим завершением первого, после того как в дело вмешались славные московские гренадеры. Третий акт - 'Горе побежденным!', начался через некоторое время после капитуляции гарнизона Штрасбурга. Четвертый и, надеюсь, заключительный акт - 'Йо-хо-хо! И бутылка рому!', продолжался всю ночь и тихо окончился к утру, в связи с отходом ко сну большинства действующих лиц.
Местное население предусмотрительно покинуло город пару дней назад, как только мы прорвали первую линию немецкой обороны. Несколько десятков человек позже обнаружились в кирхе, где прятались во время боя и последующего погрома.
Найти для постоя более или менее приличное жилище оказалось делом непростым. Большинство приличных домов было либо уже занято, либо приведено в неприличное состояние. Приглянувшийся нам с Казимирским ухоженный дом с лепными колоннами у входа для постоя уже явно не годился.
В красивых комнатах с высокими потолками следы совершенно бесцельного разгрома. На полу, у вдребезги разбитого рояля, обломки фарфоровой посуды, изорванные ноты и книги, опрокинутые вазоны, столы и шкафы. Из комнаты в комнату одна и та же картина: настежь раскрытые буфеты и опустошенные ящики комодов. Нет ни белья, ни одежды. Уцелели только постельные матрацы, одинокие зеркала и большие вазы с фарфоровыми крышками. В углах комнат кое-где скверно пахнущие… Э-э-э… Следы азиатского цинизма.
Осмотрев еще несколько домов примерно в таком же состоянии, мы приняли решение разместиться в просторном здании торговой компании у старых городских ворот. Строение имело П-образную форму с внутренним двором. Первый этаж, сложенный из серого необработанного камня, служивший складом, был пуст, а на втором этаже были конторы и небольшая гостиница. При известном старании тут можно было разместить всю роту в ее теперешнем составе - сто сорок человек.
Так и поступили.
Мы с Казимирским заняли квартиры в гостинице, а гренадеры разместились на первом этаже и в конторах.
Девятая рота заняла ряды Малого Рынка, двенадцатая и одиннадцатые роты оккупировали соседние улицы - Хеллерштрассе и Святого Якоба. Штаб батальона тоже нашел себе надежное местечко - банк.
Замок был полностью занят первым батальоном, второй батальон, понесший при атаке предмостных укреплений большие потери (Так уж получилось, что на немецкие позиции они полезли раньше нас, за что и пострадали.), остался в предместьях на южном берегу реки, вместе с артиллерией и полковыми обозами. Штаб полка занял гостиницу у Старой Башни, охранявшей когда-то, каменный мост через Дрвецу.
Опередившие нас казаки бессистемно расселились по городу, отпустив стреноженных лошадей пастись в садах и на клумбах, а их штаб расположился на центральной Ратушной площади, по соседству с нашим.
Проснулся я рано, умылся, оделся и пошел проверять караулы.
Грозные орлы-гренадеры бдели ворота, я решил, что неплохо было бы, что бы кто-то бдел и самих орлов. За неимением под рукой достойных этой чести соратников, решил вызваться добровольцем… Конечно, можно было бы найти Лиходеева или кого-нибудь из унтеров… Однако, я пришел к парадоксальному выводу: мне лень идти их искать, зато - не лень прогуляться до городских ворот самому.
Да! У меня хорошее настроение! Именно поэтому я не совсем неадекватно воспринимаю окружающую действительность, и склонен к диалогам с самим собой… В метафорическом смысле, конечно!
Утро было замечательное: солнце, свежий воздух, пение птиц. Симпатичный городишко, покоцанный местами после вчерашних боев.
Орлы, кстати, несли службу выше всяких похвал. Унтер-офицер Шишаев из первого взвода обстоятельно доложил порядок несения караульной службы и добавил, что за исключением скачек пьяных казаков по городским улицам, иных происшествий не было.
Довольный собой, я вернулся в свой номер. Распахнул окно, выходящее на площадь перед воротами, я присел за стол и замурлыкал себе под нос подходящую под настроение песню. Под настроение подошел 'Эльдорадо' группы Ва-БанкЪ:
Вот перед нами лежит голубой Эльдорадо.
И всего только надо опустить паруса.
Здесь, наконец, мы в блаженной истоме утонем, Подставляя ладони золотому дождю.
Здесь можно петь и смеяться, и пальцы купать в жемчугах, Можно гулять по бульварам, и сетью лукавых улыбок, Можно в девичьих глазах наловить перламутровых рыбок, И на базаре потом их по рублю продавать.
Черной жемчужиной солнце розовеет в лазурной воде.
Наши надежды пылают роскошью этого юга, В этой безумной любви мы, конечно, утопим друг друга, И будем вечно лежать как две морские звезды.
Когда я допевал последние строки у меня за спиной что-то блямкнуло, заставив резко обернуться на звук.
В дверях стоял Савка с исходящим паром медным чайником в одной руке и каким-то кульком в другой. В его взгляде читалось какое-то восторженное удивление.
- Ты чего?
- Красиво поете, вашбродь! И песня… Эдакая чудесная… Я прям представил все, как наяву… - Кх-мм… - А что такое, это самое - Эльдорадо?
- Это, Савка, такая волшебная страна. Рай на земле, если проще говорить… - А-а-а! Вона оно как!
- Чего с чайником стоишь? Давай, ставь на стол!
- Ой! И верно! - Савка поставил чайник и стал разворачивать свой кулек. - Я тута раздобыл, вашбродь, поутреничать!
В кульке оказалось печенье. В самый раз к чаю!
Позавтракав, я выложил на стол чехол с автоматом - после вчерашнего боя оружие требовалось почистить. Иначе нельзя, 'Фролыч' чистоту и уход любит. Конструкция обязывает. А ведь надо еще магазины набить.
- Савка, тащи патроны 'сороковые'!
- Сей минут, вашбродь!
Неожиданно с улицы послышались какие-то вопли, шум, мат-перемат. Что-то загрохотало, разбилось и опять - матершиннная скороговорка на разные голоса.
Что там, черт побери, происходит?
Снаружи вновь что-то грохнуло, а потом раздался зычный крик 'Наших Бьют!' и топот множества ног.
Я подскочил к окну и, свесившись через подоконник, выглянул на улицу… Твою мать!
На другом конце площади наши гренадеры во всю махались с какими-то казаками!!!
Нацепив фуражку, я ринулся на выход, на ходу застегивая портупею:
- Савка, пулей к Михайлову в жандармскую команду!
- Слушаюсь, вашбродь! - Гаркнул грохотавший за мной по лестнице ординарец.
Выскочив из здания, я побежал через площадь к Хеллерштрассе, обгоняя спешащих к месту событий солдат. Растолкав собравшихся зевак, продрался в первый ряд.
Слава Богу! Не мои! Видать, из расквартированной здесь одиннадцатой роты.
Трое казаков против пятерых гренадер.
Точнее двое на четверо - двое уже выбыли. Казак без папахи сидел у стены, зажимая рукой разбитую голову, а солдат лежал, скрючившись на мостовой, обхватив руками живот, и мучительно блевал.
Начало было лихое, но к моменту моего появления дрались уже как-то лениво и без энтузиазма, по причине очень сильного алкогольного опьянения.
Осмотревшись, я обнаружил, что других офицеров в толпе нет, и заорал, что есть мочи:
- Пре-кра-ти-и-и-ить!!!
Ноль внимания… - Я вам приказываю!!!
Опять никакой реакции - слишком пьяны и заняты друг другом. Сволочи!
Вот вы так! Ну, все! Терпеть не могу пьяных скотов! У меня просто сорвало крышу и с криком 'Песец вам пришел!' я ринулся вперед.
- Вы что, сукины дети, оглохли?!? - Первый попавшийся мне под руку гренадер, получив в ухо, сел на мостовую, больно приложившись копчиком. Прекрати-ить! - Следующий солдат, схваченный за руку, с разворота влетает в толпу зрителей. - Кому сказал, мать вашу! - Еще двое драчунов столкнувшись головами с клацающим звуком, вышли из строя, синхронно рухнув на колени в обнимку друг с другом. - Ур-р-роды! - Третьего казака я просто пихнул в грудь так, что он, запнувшись о ноги сидевшего на мостовой собрата, упал прямо на него.
Я развернулся к последнему участнику драки. Здоровенный детина в разорванной гимнастерке смотрел на меня мутными быдлячьими глазами, сжимая в окровавленной руке гранату без запала. Видать, это он ей казака по голове приложил, вместо кастета.
- Брось! - Я исподлобья глянул на бузотера, потирая отбитый кулак. - Брось гранату, кому сказано?!?
- Ы-ы-ы! - Качнувшись, эта туша шагнула на меня и… И получив сапогом в промежность, согнувшись, завалилась на бок, издавая вой подстреленного бизона… - Кому было сказано - прекратить? А? - Я злобно оглядел и драчунов и собравшихся зрителей. - Вы что, сволочи, совсем нюх потеряли? Чего не поделили? Я вас… В Бога… В душу… Научу Родину любить!!!
- Что здесь происходит? - Раздался из толпы возмущенный голос и на пятачок передо мной вышел младший офицер одиннадцатой роты прапорщик Софьин - аккуратно прилизанный юноша с широко распахнутыми карими глазами. Увидев меня, он остановился и как-то испуганно повторил свой вопрос - Что? Что происходит?
- Это у вас, господин прапорщик, надо спросить! Что происх-о-о-одит? Ваши подчиненные тут драку затеяли, а вы шляетесь неизвестно где! - Взвился я.
В общем, 'Остапа понесло…' - Господин прапорщик, я ценю ваше рвение в поддержании дисциплины, но не одобряю ваши методы! - Командир полка Николай Генрихович Беренс резко развернулся на месте, сверкнув стеклами очков. Заложив руки за спину, он строго посмотрел на меня и добавил: кроме того, хочу вам напомнить, что оспаривать суть исполнения другими офицерами служебных обязанностей в присутствии нижних чинов - недопустимо! Уясните это на будущее!
- Так точно, господин полковник!
Также в комнате присутствовали: начальник штаба подполковник Левицкий и адъютант полка поручик Шевяков - в качестве стенографистки.
- Объясните мне, барон, зачем вы ввязались в драку? Надо было дождаться прибытия жандармской команды. - Полковник вновь начал ходить по комнате из угла в угол.
- Опасался, что дойдет до смертоубийства, господин полковник!
- Хм? В такой обстановке вам следовало выстрелить в воздух. Обычно это помогает.
- Не думаю, чтобы это их образумило, господин полковник. Гренадеры были слишком пьяны, а казаки могли неадекватно среагировать.
- Ход ваших мыслей мне понятен, господин прапорщик. Обождите пока в коридоре.
- Слушаюсь!
- И пригласите сюда поручика Щеголева и прапорщика Софьина - они ожидают за дверью!
Выйдя из комнаты, я хмуро посмотрел на офицеров одиннадцатой роты и буркнул:
- Ваша очередь, господа!
Честно говоря, я ожидал худшего.
Слава Богу - обошлось! А вот Щеголеву и Софьину досталось по полной - Беренс под конец десятиминутной обструкции орал на них так, что звенели немногие уцелевшие в здании стекла.
Вслед за этим последовало продолжение банкета. В штабе появился командир 2-го Уральского казачьего полка полковник Паленов сотоварищи.
Арестованных драчунов отлили водой, дабы привести в чувство и прямо во дворе гостиницы учинили быстрое разбирательство.
Начали с казаков, как с наиболее трезвых.
- Ну, шалопаи, чего с гренадерами не поделили? А? - грозно хмуря густые брови, вопрошал Паленов.
- Пьяные были, господин полковник, - глядя в пол, буркнул приказный с забинтованной головой.
- Эх ты! Сказано же: 'До пьяна - не пей…'. Чего умолк? Дальше говори!
- В орлянку играли - кому последняя фляга достанется… Да пятак на ребро встал - между досок… Ну и… - Вот те - раз! Ну ладно - солдаты, им и барабан - потеха! Но вы-то как?
- Виноватые, господин полковник! - хором загундосили казачки.
- Вы у меня взысканием не обойдетесь! Всем - строгие выговора! И по пяти нарядов каждому, дабы впредь головой думали!
Во, блин! 'Крутой Уокер. Правосудие по-казацки…' С нашими орлами все было проще. Троим - по трое суток в карцере, с удержанием денежного довольствия. А рядовому Антошину, тому самому бугаю, который попер на меня с кулаками - семь суток 'темного' карцера с выговором и удержанием денежного довольствия, по совокупности. Считай повезло.
Могли и в следующем бою и на бруствер выставить.
После, того, как справедливость восторжествовала, меня похвалили, а Софьина - пожурили, но без взысканий.
Казаки отбыли, забрав своих 'оглоедов', а адъютант казачьего полка подъесаул Брыкин звал заходить в гости, ибо у них есть 'что разыграть в орлянку'.
- Вы, барон, просто кладезь неожиданных талантов! - Казимирский сидел на стуле задом наперед, положив скрещенные руки на резную спинку. - Просто диву даешься!
- О большинстве этих талантов, господин поручик, я узнаю так же неожиданно, как и окружающие! Видимо суровая военная обстановка… (Чуть не сказал: 'экстремальная обстановка'. Черт!) - Знаете что, барон, я, пожалуй, даже рад, что ко мне в роту попал молодой офицер со столь уникальными способностями, - ротный помахал в воздухе рукой с дымящейся папиросой. - И польза от вас немалая и скучно с вами не бывает!
- Весьма польщен… - я стоял посреди комнаты, заложив руки за спину и покачиваясь с пятки на носок.
Только что я доложил Казимирскому подробности моего вмешательства в драку и последующие события в штабе полка. Поручик выслушал меня с огромным интересом, время от времени комментируя мои реплики и то и дело иронично вскидывая левую бровь… - К черту, барон! Плюнуть и забыть! По крайней мере, ваши действия верны по сути! А то, что это не совсем comme il faut, я как-нибудь переживу. Честно говоря, ожидая вашего прибытия в полк, я опасался, что мне назначат младшего офицера наподобие этой амебы Софьина или, тем паче, кого-нибудь вроде нашего Жоржа.
- Теперь, я чувствую себя переоцененным, - я был очень удивлен поведением этого гуляки и авантюриста, отчего-то решившегося на откровенный разговор.
- Ну, что вы! Я уверен, что воспитательная беседа с командиром полка не даст вам впасть в грех гордыни! - Казимирский щелчком выбросил окурок в окно, встал, одернул китель. - И поэтому, приглашаю вас в офицерское собрание. На ратушной площади привели в порядок тамошний кабак, так что намечается интересный вечер!
- Не думаю, что это хорошая идея, господин поручик. - Я замялся. - Придется встретиться там со Щеголевым и Софьиным… - Вздор! - Ротный пренебрежительно махнул рукой. - Во-первых, любые претензии к вам будут просто смешны. Во-вторых, им назначили три дня дисциплинарных занятий с личным составом, без права оставления роты. Так что жду вас нынче вечером, сразу после смены караулов.
- Слушаюсь!
- Ну, вот и замечательно!
Проверив караулы, я привел себя в порядок и, оставив роту на Лиходеева, отправился в собрание.
Искомый кабак находился в полуподвале, а посему не сильно пострадал от боевых действий. Кроме того, погреба заведения каким-то образом избежали погрома и разграбления.
Когда я зашел, застолье было в разгаре - только что подали жаркое в исполнении нашего полкового 'шефа'. Казимирский сидел за одним столом со штабс-капитаном Ильиным и Генрихом Литусом. Увидев меня, он замахал рукой:
- Проходите-проходите, барон! Мы вас заждались!
- Прошу прощения! - Бросив свою фуражку приказчику офицерского собрания, я направился к ним.
- Вы пьете, барон? - Поинтересовался Ильин, едва я только уселся за стол.
Пью ли я? Самому интересно! Вот если бы меня спросили об этом в мою прошлую жизнь… Не то чтобы я был любителем выпить - свою норму я знал и норма эта, надо сказать была немалой. Если, конечно, не смешивать. Ну, а если смешивать, то в зависимости от обстоятельств.
А что говорить теперь? Откуда я знаю, какое количество спиртного я могу употребить, оставаясь при этом в здравом уме и доброй памяти?
До моего заселения в это тело, Александр фон Аш пробовал крепкие напитки трижды: в юности - исследуя содержимое буфета, и дважды во время обучения в военном училище - на дне рождении сокурсника и на выпускном. Вроде бы без печальных последствий, но стоит проявить осторожность. Авось, сойдет за скромность!
- Немного вина, пожалуй!
В целом вечер протекал весьма приятно. Отужинав, офицеры разбились на группы по интересам. Болтали о женщинах, о лошадях, о политике и, конечно же, о войне.
Несколько человек высказались по поводу утреннего инцидента - в целом, отношение было благожелательное. И, Слава Богу!
Старшие офицеры, во главе с командиром полка, сидели в дальнем углу, почти не обращая внимания на остальных, и что-то спокойно обсуждали.
Наконец, поручик Шевяков объявил тост 'За Победу!'. Выпили стоя, отметив события троекратным 'Ура!'.
- Интересно, что же будет дальше? - шепнул я Генриху. - В первый раз вижу наших офицеров в столь неофициальной обстановке.
- Не будем загадывать! - ответил он, весело сверкнув глазами. - Но, кажется, веселье только начинается!
Судя по всему, моему другу было уже 'хорошо', так как в обычной обстановке столь легкомысленный ответ скромному и задумчивому Литутсу был не характерен.
Действительно, веселье только начиналось: поручик Павлов извлек откуда-то гитару с большим белым бантом и с цыганским перебором спел 'Очи черные', порвав на заключительных аккордах последнюю струну.
Его выступление вызвало целую бурю эмоций: и восторг от выступления и печаль от порчи инструмента.
Потом к стоящему в углу пианино сел поручик Леонов из первого батальона и приятным тенором исполнил романс 'Белой акации гроздья душистые':
Белой акации гроздья душистые Вновь аромата полны, Вновь разливается песнь соловьиная В тихом сиянии чудной луны!
СоУже когда звучали последние строки романса, в зале появились гости: 'на еще. Чем-нибудь еще стал 'Ямщик, не гони лошадей…' Тут ужекачестве говсех сторон послышались крики 'Браво!' и требования спеть чего-нибудь подпевали хором и размахивали бокалами.
стинцев две корзины с бутылками.
Последующий тост 'За воинское содружество!' пришелся как нельзя кстати.
Оттеснив от пианино Леонова, за инструмент сел уже знакомый мне подъесаул Брыкин и под его аккомпанемент казаки хором исполнили свою полковую песню:
В степи широкой по Иканом Нас окружил Кокандец злой, И трое суток с басурманом У нас кипел кровавый бой.
Мы залегли… Свистели пули, И ядра рвали все в куски, Но мы и глазом не моргнули Стояли мы - мы казаки!
Водело пяти минут. для меня произошедшая сизвестных мнерешительно встал из-закстати.на юркнув в угол,семиструнку без одной струныгитарой.
Пока я тренькал струнами и подкручивал колки, добиваясь нужного звучания собрание от пения песен вновь перешло к употреблению крепких напитков по различным торжественным поводам. Выпили 'За Русь святую!', 'За Честь и Храбрость!', 'За погибель германскую!', после чего вновь наступила стадия разговоров по интересам.
Ко мне подсел Генрих с бокалом красного вина.
- Что ты делаешь, Саша?
- Пытаюсь привести гитару в рабочее состояние. А что?
- Без одной струны?
- Это не проблема, Геня! Я умею играть и на шести струнах.
- Здорово! А петь?
- Что 'петь'?
- Петь ты собираешься? Наш Батюшка как-то обмолвился, что у тебя недюжинный талант.
- Ну, это не мне судить. Но кое-что я пожалуй спою!
Тем временем мои манипуляции с гитарой заинтересовали ближайших к нам офицеров. Подсевший к нам Павлов, понаблюдав за мной посоветовал:
- Оставьте, барон. Этого уже не исправишь.
- Ну почему же? Все уже почти готово, - подтянув последнюю струну, я быстренько сыграл гамму до-мажор. - Вот, как-то так!
- Ну, тогда просим-просим!!!
- Comme il vous plaira… /Как вам будет угодно…/ - Взяв несколько пробных аккордов и дождавшись относительной тишины, я запел песню Крестовского из 'Земли Санникова':
Призрачно все в этом мире бушующем, Есть только миг - за него и держись.
Есть только миг между прошлым и будущим, Именно он называется жизнь.
Необычное исполнение сразу привлекло внимание, и к нам стали собираться остальные офицеры.
Вечный покой сердце вряд ли обрадует.
Вечный покой для седых пирамид, А для звезды, что сорвалась и падает, Есть только миг - ослепительный миг.
Пусть этот мир вдаль летит сквозь столетия, Но не всегда по дороге мне с ним.
Чем дорожу, чем рискую на свете я Мигом одним - только мигом одним.
Сначала мне стал подпевать Павлов, потом к нему присоединились Генрих с поручиком Леоновым.
Счастье дано повстречать иль беду еще.
Есть только миг - за него и держись.
Есть только миг между прошлым и будущим, Именно он называется жизнь.
У- А какие Аполным.прозвучалпотребовали исполнить песню на 'Бис!' и хором принялись подпевать. После чего дружно выпили 'За миг, что называется еще песни вы знаете, барон? - И понеслось-поехало… Мне подарили 'Маузер'.
Самый что ни на есть знаменитый К-96 с деревянной кобурой-прикладом.
Это казаки, расщедрились из трофеев, в благодарность за исполнение розенбаумовской 'Только пуля казака во степи догонит'.
Погуляли мы вчера знатно, но недолго. Поэтому я не успел ознакомить гостей и сослуживцев со своим богатым репертуаром.
Точнее, воздержался из соображений осторожности. Дабы не задавали ненужных вопросов и не удивлялись уклончивым ответам.
Пришлось прибегнуть к отмазкам типа 'не помню' и 'не знаю', и петь подброшенные памятью реципиента вальс 'Гимназисточка' и 'Конфетки-Бараночки', а потом и вовсе дать слово другим желающим исполнить что-нибудь подходящее по случаю.
Теперь вот, тщательно упаковав подарок, решил - пусть будет первым экспонатом моей будущей коллекции. Ведь при наличии автомата и 'Браунинга' перспективы практического применения изделия 'Waffenfabrik Mauser', виделись мне весьма туманно.
А как произведение искусства - пусть будет!
С утра на нас обрушился целый поток разноплановых новостей. Причем масштаб этих новостей варьировался от мировых до сиюминутных.
Главной мировой новостью стал конец наступления союзников под Аррасом. Так называемое 'Наступление Нивеля' провалилось, унеся жизни 187 тысяч французских и британских солдат и 163 тысяч немцев. Эта бойня стала решающей в карьере главнокомандующего Французской армии Роббера Нивеля - его отправили в отставку. Его место занял генерал Петен (Тот самый, который в нашей истории сотрудничал с немцами после оккупации Франции в 1940 году).
Ведущей российской новостью было рождение дочери у государя императора Александра IV. В царской семье это был уже четвертый ребенок. Кроме цесаревича Владимира Александровича и младшего сына Николая, (Не дай Бог ему стать императором! Это же Николай II получится!) у Романовых была еще и дочь Елизавета.
Самой значительной военной новостью оказалось взятие нашими войсками Дойче-Эйлау - важного железнодорожного узла на пути нашего наступления, а также выход передовых частей русской армии к крепости Грауденц на Висле.
Кроме того, добрые вести пришли с Кавказского Фронта. Наши войска отразили турецкое наступление, и теперь инициатива перешла к русским.
Из местных армейских новостей определяющими стали две. Первая приятная: до подхода пополнений наша дивизия останется на нынешних позициях. Вторая неприятная: штаб дивизии перебирается к нам в Штрасбург.
Тема сиюминутных новостей сводилась к тому, что кобыла командира разведроты штабс-капитана Никольского принесла жеребенка, подпоручик Цветаев выиграл пари на сто рублей и, наконец, в город наконец-то прибыла уже знакомая мне передвижная лавка 'Экономического Общества'.
Честно говоря, первые две новости оставили меня равнодушным. Союзничкам так и надо, а за царя-батюшку я конечно рад, но без фанатизма.
То, что наши взяли Дойче-Эйлау - это хорошо, но дальнейшие перспективы туманные. Пополнение - это тоже хорошо, но ничего кроме неприятностей не предвещает. С новичками придется возиться именно мне, да и столь оперативное пополнение части личным составом, тоже - не к добру.
Будущее соседство со штабом дивизии? К чертям собачьим такие новости! Понаедет штабных, будут тут везде свои носы совать… Вместе с новостями пришла почта… Я сижу за столом в своей комнате. Передо мной на столе лежит конверт из плотной коричневой бумаги со штемпелем московского почтамта.
'Прапорщику фон Аш Александру Александровичу'.
Обливаясь холодным потом, дрожащими руками попытался вскрыть конверт - безуспешно.
Так! Спокойно!
Ом-мани-падме-хумм!!!
И медленно вдыхаем через рот и выдыхаем через нос… Письмо из дома… Дома, который заочно стал для меня почти родным… Образы из памяти настоящего Александра фон Аша завертелись в моей голове. Но все это было как-то не совсем со мной. Словно я видел это все в кино.
Бесконечный ежедневный сериал длиной в восемнадцать лет.
Детство, отрочество, юность… Москва, Владивосток, Феодосия, Нижний Новгород, Петербург… Снова Москва.
Гимназия, военное училище… Родители, братья, бабушки, дедушки, дяди, тети, кузены, кузины, друзья, знакомые… Бр-р-р… Сейчас голова лопнет!!!
Ом-мани-падме-хумм!!!
И снова: медленно вдыхаем через рот и выдыхаем через нос… Кое-как успокоившись, перочинным ножом вскрываю письмо… Сашенька! Дорогой мой мальчик! Ну что же ты не пишешь, сердечко моё? Последнее письмо от тебя пришло из Варшавы датою апреля 25-го дня. Я очень беспокоюсь о тебе. Добрался ли ты в полк? Удачно ли твое назначение? Здоров ли ты, сыночек?
Давеча ходила в церковь Св. Ермолая, заказала службу за тебя и за Николеньку. Господа молю неустанно, дабы хранил он вас в трудах ратных.
Со мною все хорошо. Все время провожу в хлопотах да в заботах, но беспокойство о вас, дети мои, не оставляет меня ни днем ни ночью. Я здорова, вот только ноги стали болеть, зато мигрень покинула меня совершенно.
Батюшка днями пропадает на заводе в Мытищах. Устает безмерно, особенно от долгой дороги. Теперь мы совсем уже решились перебраться по лету в нашу усадьбу в Покровском, как только у Федечки начнутся каникулы.
Братец же твой, учится весьма прилежно, радуя нас с батюшкой отличными оценками. Однако, кажется мне, что он хочет сбежать к тебе на войну.
Господи спаси!
Бабушка твоя, Ирина Анатольевна совсем плоха. Почти уже и не встает с постели и лучше ей ни как не становится. Доктор бывает у нас ежедневно, но прогноз неутешительный.
От родственников наших из Петербурга новостей никаких нет. Знаю только, что братец мой Олег Кириллович получил новое назначение во флоте.
Мальчик мой, очень жду твоего письма или иной весточки. Успокой матушку, отпиши хоть пару словечек. Хоть карточку почтовую отошли ближайшее время.
P.S. Батюшка велел кланяться твоему полковому начальнику подполковнику Левицкому от брата его Константина Михайловича.
Твоя матушка Мария Кирилловна.
Писано мая 4-го дня 1917 года.
Дочитав письмо, я неожиданно успокоился. На сердце потеплело, и я отчетливо ощутил тоску по дому. Тоска эта, как бы раздваивалась: на особнячок с флигелем по Ермолаевскому переулку накладывалась 'двушка' в Южном Бутово.
'Все-таки у меня вялотекущая шизофрения', - с грустью и некоторым облегчением подумал я.
Но это меня, почему-то, совершенно не беспокоит. Странно, да?
Однако, надо же срочно писать ответ!
Придется вновь как-то переключать сознание в режим автопилота, чтобы почерк совпал. Моторная память - штука хитрая. У меня, слава Богу, переключение происходит, в некотором роде, подсознательно-автоматически. Рационально это не объяснимо, но факт.
Задумчиво почесав подбородок, я решился:
- Савка, тащи писчую бумагу, перо и чернила! У Копейкина там где-то заначено!
Милая и Дорогая мамочка!
Спасибо тебе за письмо. Извини, что долго не писал - не было никакой возможности. До места службы добрался успешно, хоть и с некоторыми приключениями, кои не буду упоминать ввиду их незначительности. В полку меня приняли хорошо - я назначен младшим офицером роты.
С сослуживцами сошелся удачно, а с некоторыми даже подружился. Служба у меня ответственная и хлопотная, отнимающая все мое время.
Веришь ли, с тех пор как прибыл в полк, ни разу даже не брался за чтение.
В целом же я бодр духом и телом, одет, снаряжен и обихожен полно. Несмотря на фронтовые условия, всем доволен и ни в чем не испытываю Мне уже приходилось бывать в бою, и хотя меня охватил некоторый мандраж, я не посрамил нашей фамилии, выполняя свой долг русского офицера.
Не беспокойтесь обо мне. Бог меня хранит, и надеюсь на его благословение и впредь.
Дня не проходит, чтобы я не вспоминал о вас, родные мои. Скучаю по тебе и папе и братьях.
Очень рад, что ты, милая мама, избавилась от мигрени. Беспокойно только за твои ноги. Что говорит доктор?
Весьма взволнован вестью о здоровье бабушки. Передай ей мой поклон и скажи, что буду молиться за нее Богу.
Федечке передай, чтобы учился прилежно, помогал вам во всем и не забывал о дисциплине, без которой в войсках, в кои он так хочет сбежать, никак не возможно.
Передавай батюшке мой низкий сыновний поклон.
Твой сын Александр.
Писано мая 31-го дня 1917 года.
Вот как-то так. Понемногу обо всем и ни о чем одновременно. Все-таки моя прошлая адвокатская практика в составлении документов и писем - дорогого стоит.
Теперь надо в лавку 'Общества' сходить за конвертом, и можно отправлять.
Поход в лавку за конвертом вылился в небольшой шопинг.
Помимо конверта я приобрел жестяную банку мармелада, такую же банку монпансье, коробку 'Лучшего чаю от С.А. Спорова', душистого мыла и бутылек одеколона от фирмы 'Чепелевецкий и Сыновья'.
После этого услужливо-прилизанный Власий соблазнил меня 'офицерскими шальварами с кожаными вставками на коленьях, аккурат как на меня сшитых'. Действительно удобно: на передней части снизу от голенищ к колену и выше вшит клин из коричневой кожи. По окопам ползать - самое то!
Еще я купил перчатки из тонкой кожи, тоже коричневого цвета. Дабы не чувствовать себя белой вороной среди коллег-офицеров - все они в боевой обстановке носили перчатки. Подобрав подходящие по размеру, померил - неплохо, но надо привыкнуть… Можно, конечно, пальцы на перчатках отрезать… Но, не стоит, пожалуй… Не поймут-с… Выйдя из гостеприимных дверей с вывеской 'Военное Экономическое Общество. Отделение 8-го Московскаго Гренадерскаго Полка', я направил свои стопы к скорняку - заказать нормальный подсумок для автоматных магазинов. Решил заказать что-то вроде того, что носили немцы для магазинов 'шмайссера' во Вторую Мировую. А то ведь так и таскаю их в большом парусиновом подсумке для винтовочных обойм - жутко неудобно.
От скорняка, поразмыслив, двинулся к оружейнику - узнать есть ли автоматные магазины. Все ж, три запасных рожка - это маловато.
Магазинов у мастера, как бы, 'не было', но, поторговавшись, за три рубля все- таки приобрел парочку 'случайно завалявшихся'.
В общем, считай, как в супермаркет сходил.
По возвращении, я обнаружил у себя в комнате томящегося в ожидании Генриха.
- Добрый день!
- А! - Обрадовался мой друг, вскакивая со стула. - Вот и ты!
- Я тоже очень рад тебя видеть! Какими судьбами?
- Есть достоверные сведения, что тебя представили к ордену! Совершенно случайно столкнулся у радиоузла с Шевяковым. Так вот он, под большим секретом, сообщил, что направил в штаб корпуса список на награждение и твоя фамилия, друг мой, там фигурирует.
- Ух, ты!
- За прорыв линии обороны, ночной бой и взятие Штрасбурга тебе теперь причитается 'клюква'! Поздравляю, Саша!
- Не за что, пока! Вот когда вручат, тогда и поздравишь. - Поскромничал я.
'Клюквой' называли орден Св. Анны 4-ой степени. Носить сей орденский знак, полагалось на холодном оружии в виде красного темляка и красного анненского креста на эфесе, за что награда и получила свое прозвище. Кроме того, на ободках эфеса гравировалась надпись 'За храбрость'.
Меня наградили! Приятная неожиданность!
- Я тебя полчаса ждал, чтобы сообщить эту новость, - возмутился Генрих. - А ты, я вижу, не рад?
- Что ты! Я рад, до полной потери соображения. Просто растерялся немного… - Ты и растерялся? Ни за что не поверю! - Литус помахал в воздухе указательным пальцем. - Твой 'triple Kazimirsky' вчера тебя хвалил как раз за находчивость, что для него совершенно нехарактерно!
- Это когда это?
- Когда ты скрылся, дабы похитить гитару! Так и сказал Ильину, что весьма тобой доволен, особенно твоей находчивостью и рассудительностью.
- Приятно, черт побери!
- Презрев скромность, я небескорыстно поинтересовался, иными счастливчиками.
- И что же?
- Шевяков, как обычно, скорчил кислую мину, но потом смилостивился и сообщил, что меня представили к 'Станиславу' 3-ей степени!
- Поздравляю, Геня! - я был искренне рад за друга. Кстати для Литуса это была уже вторая награда. Почти год назад он тоже удостоился 'клюквы'.
Орденоносцы, однако… Ближе к вечеру в городе объявились первые ласточки из штаба дивизии, а на следующее утро волна вестовых, адъютантов, прикомандированных и прочих, прочих, прочих, просто захлестнула городок.
Мы с Казимирским, от греха, загнали всех наших подчиненных во двор нашей 'квартиры', оставив только караулы у городских ворот.
- Чем меньше их попадется на глаза штабным крысам, тем меньше нам с вами хлопот, барон! - Пояснил ротный, после того, как мы вернулись из офицерской столовой организованной при Собрании. - Если вдруг кто-нибудь из их братии будет требовать от вас каких-либо срочных мер, ссылайтесь на меня. Я умею с ними разговаривать!
- Слушаюсь!
- Не спорьте с ними, просто изобразите из себя эдакого 'Митрофанушку'. Глядишь, немного поорут, да быстро отстанут.
В целом же, пана ротного больше всего удручал тот факт, что в присутствии штаба дивизии резко ужесточится дисциплина. Ни выпить, ни погулять ни, даже в картишки перекинуться. А вот дрючить будут по поводу и без повода.
Теперь наблюдая за улицей в окно, я сравнивал проявившееся суетное движение с нашествием на город полчищ крыс, как в старой сказке… Где бы теперь найти героя с дудочкой, который выведет их и утопит в море-окияне?
- Пополнение прибывает! - зычный крик пронесся по узким средневековым улочкам Штрасбурга. Подобно петушиному 'ку-ка-ре-ку', пробуждая городок из сонного оцепенения первых дней июня.
Я поднялся из резного деревянного кресла, в котором коротал время за чтением бессмертной классики - 'Фауста' Гёте в оригинале. Причем в редком 'посмертном' издании 1832 года.
Книгу мне притащил неугомонный Савка, раздобывший сей раритет по случаю.
- Ваше благородие! Ваше благородие-е-е! - в дверь уже стучался вестовой командира роты рядовой Пафнутьев.
- Чего тебе?
- Господин поручик велел передать вам свое приказание: идти и принимать пополнение!
- Иду! Савка, ты где есть? Найди мне Лиходеева!
- Эге… - Кузьма Акимыч задумчиво обозревал топающих мимо нас солдат маршевого батальона, присланного нам для пополнения.
Мы расположились у моста соединяющего берега реки-Дрвецы, в ключевой точке, так сказать - мимо нас не пройдешь, дабы заранее оценить потенциальных сослуживцев.
- Воевамших-то совсем мало. - Вздохнул фельдфебель, провожая взглядом ротные колонны. - Остальные все увальни деревенские да щеглы желторотые. Будет нам с ними потеха… Действительно, строй состоял в основном из пожилых степенных дядек и молодых обалдуев, таращившихся по сторонам, как дети в зоопарке. Кое-где мелькали лычки унтер-офицеров, но маловато для такой толпы.
Я насчитал четыре роты по двести человек под командованием поручика и двух прапоров.
- Пойдемте, вашбродь! - окликнул меня Лиходеев. - Сейчас их построют и делить будут - кого куда… - Пойдем… Собственно отбор происходил по следующему сценарию: для начала новоприбывших построили и посвятили по поводу славного прошлого и великих традиций нашего полка. Потом волевым решением две роты вместе с офицерами определили во второй батальон, как понесший наибольшие потери.
Еще рота отправилась в первый батальон, а последняя была передана в чуткие руки нашего батальонного адъютанта подпоручика Цветаева.
Штабс-капитан Ильин забрал себе восемьдесят человек, нам с Лиходеевым отсчитали сорок голов вместе с лопоухим младшим унтер-офицером.
Остальных же поделили между одиннадцатой и двенадцатой ротами в пропорции тридцать на пятьдесят.
- Фамилия? - задал я первый вопрос новоприобретенному унтеру.
- Матросов, вашбродь! - поедая меня глазами, гаркнул тот. От усердия у бедняги даже кончик носа покраснел.
- Хоро-о-ошая фамилия, - только и смог выговорить я, с трудом сдерживая смех. - А звать как?
- Ляксандр Ипатьев сын, вашбродь!
- Ну и откуда ты, Александр Матросов, родом?
- Тульской губернии деревни Бородинка, вашбродь!
- Служил где? За что произведен в унтер-офицеры? Воевать приходилось?
- Призван в 15-ом годе в 270-ый Гатчинский пехотный полк второй очередью. Воевал в 16-ом под Инстербургом, там же получил ефрейтора. От нашего Гатчинского почитай сводная рота осталась, а меня в запасный полк перевели. А перед отправкой сюда аккурат младшего унтера дали, вашбродь!
- Хорошо! - Я обернулся к Лиходееву. - Принимай людей! Рассчитай по взводам, поставь на довольствие. После обеда я их в книгу перепишу.
- Слушаюсь, вашбродь! - фельдфебель развернулся к новобранцам. - Слушай мою команду! Нале-во! Шаго-о-ом! Арш!
Нда… Народец прислали, как говориться 'не фонтан', но унтер, вроде, вменяемый.
Ладно!
Будем решать проблемы по мере их поступления. А самая насущная моя проблема на данный момент - очень кушать хочется!
Так что, пойду-ка я обедать!
- Ну, вы хоть чего-нибудь поняли, обалдуи? - Усталым голосом проговорил прапорщик Бриз, командовавший нашей полковой газовой командой. Он только что закончил лекцию о применении противогазов и о действиях в случае газовой атаки и теперь стоял перед выстроенными в шеренгу новобранцами девятой и десятой рот, заложив руки за спину и покачиваясь с пятки на носок.
- Так точно!- нестройным хором загундели 'студенты'.
- Не слышу?
- Так точно, ва-ше-бла-го-ро-дие! - грянул строй.
Лекция происходила в рощице за замком, где на полуразрушенных немецких позициях младшие офицеры батальона натаскивали пополнение.
Мы с Генрихом сидели в тени развесистой липы, отдыхая от трудов праведных и вполглаза наблюдая над мучениями коллеги. Сегодня - его очередь отдуваться.
- Разойдись! - наконец гаркнул 'лектор' и направился к нам.
Подошел, присел на траву, извлек из кармана бриджей носовой платок и, сняв фуражку, вытер вспотевший лоб.
- Пекло!
- Ну, как успехи Ипполитушка? - Ехидно поинтересовался Генрих.
- Бесполезная трата времени! - Возмущенно отозвался Бриз.- Половина потравится при первой же атаке, а вторая половина задохнется от неумения пользоваться маской! Смотрят на меня своими телячьими глазами, моргают, кивают. А я по рожам их тупым вижу, что они ни черта не понимают. Им бы еще хвосты - от мух отмахиваться, я бы совсем себя пастушком перед стадом коров почувствовал.
- Ты, Ипполит, не пастушок, а ПАСТЫРЬ! Несущий идеи прогресса в заблудшие крестьянские головы. Голос разума! - Продолжал веселиться Литус.
- Оставь, Генрих, - отмахнулся Бриз, обмахиваясь фуражкой, как веером - Им это слово разума надо как гвозди - в голову забивать. Одним ударом и чтоб по самую шляпку! Иначе не доходит.
- Господа, вам не надоело? - Я, наконец, решаю вмешаться в разговор. - Жарища дикая! Давайте-ка лучше морсу выпьем!
Вот уже второй день мы возимся с пополнением. Гоняем отдельной группой для того чтобы они хотя бы азы усвоили.
Все чему их обучали в запасном полку - это шагистика, устав, стрелковка, метание гранат и атака цепью.
Шагают более или менее, устав знают в основном дисциплинарный, а не полевой. Стреляют хреново, гранаты кидают, как бог на душу положит. Знать не знают, что перед броском надо выдернуть чеку - их на деревянных колобашках обучали. Про системы немецких гранат я уж и не говорю. Кое-как их научили развертываться в цепь и атаковать в рассыпном строю. Штыковая - на уровне трех приемов.
В общем сплошное развлекалово.
Нам - геморрой.
Им - Диснейленд.
Это вот Кузьма Акимыч у нас педагог хоть куда. Чуть что - сразу в морду. Это они понимают - усваиваемость военной науки сразу резко повышается.
Но ненадолго… Сейчас вот сгоняю свое 'стадо' на стрельбище и разошлю поотделенно. Пусть их унтера дрючат, до полного автоматизма. Сначала на своем уровне, потом на взводном, а там, глядишь, и всей ротой развлечемся.
Если я, конечно, не пристрелю кого-нибудь из этих баранов за доведение меня, толерантного московского юриста начала 21-го века, до белого каления.
- Антипкин! В-Господа-Бога-твою-душу-мать!!! Ты как патронташ нацепил, олух Царя Небесного!
Элитный гренадерский полк, однако… И смех и грех… Среди всей этой серости все-таки было одно светлое пятно, кроме унтера Матросова конечно.
Я наблюдал, не вмешиваясь, за тренировками новобранцев в составе взводов. Целью было научить их действовать совместно с остальными и постараться довести приемы боя до уровня рефлексов.
Унтера уже полдня гоняли новичков сначала отдельно, потом в составе отделений, теперь вот занимались целыми взводами.
После команды 'Вольно! Разойдись!', солдаты группками расселись на траве и на брустверах, свесив ноги в окопы. Разговаривали, курили, смеялись.
Ко мне подбежал старший унтер-офицер Наумов, который временно исполнял обязанности ротного фельдфебеля, вместо Кузьмы Акимыча, отправленного мною в санчасть с острой зубной болью. Дабы Лиходеев не слинял по дороге заниматься лечением народными методами, с ним был отправлен Савка с запиской к Нижегородскому.
- Ну, что скажете, вашбродь? - Спросил Наумов, кивнув на подчиненных.
- Еще пару раз сходите повзводно! Потом еще раз прогонишь олухов из пополнения сначала по одному, потом всех скопом. А после обеда позанимаемся всей ротой и на стрельбище.
- Слушаюсь, вашбродь!
- Вот и ладненько! - Оглядев отдыхающее воинство, я обратил внимание на солдата, который, отделившись от общей массы, кругами ходил вокруг подорванной немецкой полевой семидесятисемимиллиметровой пушки, внимательно ее разглядывая. Там присел, тут осмотрел, пощупал и стал возиться с затвором. - Это еще что за фрукт?
- Где?
- Да вон, у пушки!
- Этот вроде из шмелевских, вашбродь, из четвертого взвода! Кажись, Степанов его фамилия.
- А ну-ка подойдем к нему.
Подобравшись поближе, мы увидели, что солдат уже ковыряется в открытом затворе орудия.
- Чем занят, солдат? - Поинтересовался я.
Тот дернулся, развернулся к нам и вытянувшись отрапортовал:
- Рядовой Степанов! Любопытствую устройством сего механизма, вашбродь! - и замер, глядя на нас сверху вниз.
Ё-маё! Здоровенный-то какой! Как шкаф! Причем трехстворчатый… Степенный мужик, лет около сорока. Борода - лопатой, нос - картошкой и прямой и бесхитростный, как у ребенка, взгляд.
- И как? Интересно?
- Так точно, вашбродь! Уж и разобрался вроде, как работает… - Понимаешь в этом что-то? Учился где? Работал?
- Кумекаю маленько, вашбродь! Как положено, в приходской школе обучался. Кузнецом был… - А почему был?
- Да как женка померла, так и запил… Кузню спалил спьяну. Да что уж теперь. - Степанов махнул огромной как совковая лопата ладонью.
- А дальше что?
- А дальше, брату моему молодшему гумага призывная пришла. А у него семеро по лавкам, да родители на попечении. А у меня ни жены, ни детей, ни хозяйства путного. Вот вместо него и вызвался в армию идти.
- Как звать-то тебя, рядовой Степанов?
- Степаном величают, вашбродь!
- Вот что, Степан! Сейчас ты пойдешь с унтер-офицером Наумовым, он тебя к делу интересному приспособит. Как раз по тебе!
- Слушаюсь, вашбродь!
- А ты, Наумов, отведи-ка его к нашим пулеметчикам. Скажешь, я приказал. Мужик здоровый, к технике интерес имеет, опять же. Пусть пользу приносит, а то во всей роте от силы человек десять знают с какой стороны за Бертье-Федорова браться. А у нас еще и МГ немецкий в хозяйстве образовался. Не пропадать же добру?
Вечером, вместе с ротой возвращаясь с занятий, я нарвался на штабного начальника. То, чего так опасался Казимирский, все-таки случилось. Причем начальство было очень высокое… Рота строем пылила по дороге в сторону Штрасбурга когда мимо нас пронесся кавалерист, с криком 'Дорогу! Дорогу дайте!'.
Оглядываюсь и вижу, что нас догоняет группа всадников сопровождающих какую-то повозку. Пришлось отдать роте команду 'Стой!' и свернуть на обочину.
Мимо нас в сторону города медленно проехала огромная… Э-э… Карета? Фаэтон?
В общем, длинное и массивное сооружение в екатериненском стиле с большущими задними колесами, запряженное шестеркой лошадей тремя выносами.
Впереди - кавалерист-ординарец, позади - еще двое. На козлах два солдата с шашками и карабинами.
Проехав чуть вперед, экипаж внезапно остановился. Из фаэтона выглянул тучный седой генерал с пышными усами и бакенбардами и орденом Св.Владимира на груди. Пыхтя и отдуваясь, он выбрался на дорогу и зашагал к нам. Вслед за ним из антикварного транспорта выскочил юркий поручик в малиновых гусарских чекчирах и высоких сапогах с серебряными розетками.
Ёшкин кот! Только этого мне не хватало… Я, откровенно говоря, растерялся: 'Что делать-то?' Но рефлексы, вбитые в военном училище, не подвели:
- Ро-о-та! Нале-е-во! Ру-у-жья снять! - Гренадеры сняли оружие, приставив его к ноге. - Слушай! На кра-ул! - Четко взяли на 'караул', и на счет 'три' изобразили равнение на приближающееся начальство.
Я же, встал перед строем посередине и, дождавшись, когда генерал приблизился на положенные уставом восемь шагов, откозыряв, доложил:
- Ваше превосходительство! Десятая рота 8-го Московского гренадерского полка следует с полевых занятий в расположение части! Младший офицер роты прапорщик фон Аш!
- Здорово, молодцы-гренадеры! - гаркнул генерал сиплым басом.
- Здра-ви-я же-ла-ем, ваш-прес-схо-ство! - проревел в ответ строй.
- Стремоухов, генерал для поручений штаба корпуса. - Представилось мне начальство. - А это мой адъютант, - указал он на поручика-гусара. - Я направляюсь в штаб вашей дивизии с инспекцией по вопросам снабжения. А посему, хотел бы задать вам несколько вопросов! Прямо здесь! Дабы избежать показных реляций со стороны ваших начальников. Отвечайте, как на духу, прапорщик: как в вашем полку работает интендантство? Доставляет ли сено, овес, хлеб, сухари и прочие реестровые съестные припасы? Всего ли хватает? Как обстоит дело со снабжением военным снаряжением и огнеприпасами?
Я мысленно перекрестился и стал отвечать. Коротко и ясно. Мол, снабжают отменно всем необходимым, жалоб не имеется и далее по пунктам. Чего мне скрывать-то?
Генерал слушал и кивал, а адъютант - записывал.
- Что ж, хорошо! Хорошо… - наконец произнес Стремоухов. - А что местные жители?
- Большинство покинули город, а немногие оставшиеся переносят наше присутствие смиренно и терпеливо, ваше превосходительство.
Адъютант, прекратил писать, нахмурился и посмотрел на меня исподлобья.
- Понемногу привыкают? - переспросил генерал.
- Так точно, ваше превосходительство.
- Ну-ну… - усмехнулся в усы Стремоухов и махнул адъютанту, - Запишите: 'жители привыкают к нашим войскам'.
- Благодарю, прапорщик, за краткий и обстоятельный доклад! Продолжайте движение! - и, повернувшись к строю, прогудел:
- Благодарю за службу!
- Рады стараться, ваш-пре-схо-ство! - слаженно отозвались гренадеры.
Погрузившись в экзотический экипаж, начальство степенно удалилось в сопровождении конвоя, а я облегчено вздохнул!
Обошлось! Слава Богу!
Когда мы, наконец, дотопали до города, Штрасбург напоминал растревоженный улей.
Причем в варианте худшем, чем в день прибытия штаба дивизии.
На ротной квартире нас встретил Лиходеев, сияющий как медный пятак по причине избавления от зубной боли.
- Здравия желаю, вашбродь!
- Ну, что? Излечили тебя наши эскулапы?
- Про эскалопа не скажу, не знаю! - честно ответил фельдфебель, - А вот младщий дохтур Бусаров - вылечил! Зуб выдрал да на память подарил!
- Вот видишь! А ты идти не хотел! Одними травками здесь не поможешь! Тут хирургическое вмешательство нужно.
- Хто ж знал-то… - А Казимирский где? - поинтересовался я, поднимаясь на второй этаж.
- Его благородие в штаб полка срочно вызвали. А зачем да почему - не знаю.
- Я - знаю! Генерал из штаба корпуса приехал. Мы его на дороге видели.
- Не к добру это, вашбродь! - нахмурился Кузьма Акимыч. - Видать, погонят нас скоро воевать. Кровь за Царя и Отечество проливать… Появившийся спустя час ротный эту догадку подтвердил:
- Завтра выступаем!
Сумасшедший дом, характерный для сборов в поход, начался с раннего утра. Полк спешно свертывался, готовясь выступать. Единственно, что упрощало мою задачу по контролю и руководству процессом, было то, что здесь у нас не было полевого лагеря, и большинство ротного имущества все время нашего пребывания в Штрасбурге так и оставалось на повозках.
Солдаты уже получали сухие пайки, когда пришел приказ к парадному построению на ратушной площади города.
- Черт знает что! - выразил свое отношение к воле начальства Казимирский.
И вот весь полк стоит выстроенный поротно по периметру площади. В центре квадрата под знаменем дивизии расположилось начальство: начальник нашей славной 3-й Гренадерской генерал-лейтенант Владимир Иванович Малинка, офицеры штаба и уже знакомый мне 'генерал для поручений' Стремоухов.
Перед ними, напротив строя первого батальона, наш командир Николай Генрихович Беренс с офицерами и полковым знаменем.
Играет оркестр… У меня возникла стойкая ассоциация с парадом на Красной Площади. Не хватало только министра обороны на открытом лимузине, мавзолея и традиционного 'Гав-гав-гав! Ура-а-а-а-а!', которым участники парада отзываются на приветствие.
К слову о мавзолее.
Торжественную речь нам толкнули и без использования этого архитектурного излишества. Сначала начальник дивизии, а потом и генерал-порученец. Особенно тяжко было выслушивать последнего оратора.
Сразу вспоминался фильм 'Карнавальная ночь' и сакраментальная фраза 'КоротЕнько. Минут на сорок…' Он говорил напыщенно и многословно, но настолько пафосно-туманно, что смысл сказанного терялся в славословиях.
К тому же, я стоял довольно далеко от точки вещания, и до меня долетали только невнятные обрывки фраз. А в остальном тожественное выступление свелось для меня в выслушивание монотонного 'бу-бу-бу', от которого клонило в сон.
У меня вообще с детства идиосинкразия на подобные мероприятия. С тех пор, как съездил в пионерский лагерь.
По-моему, я даже задремал стоя в строю, но меня разбудил парадный марш, означавший, что 'линейка' окончилась.
В заключение Отец Серафим отслужил торжественный молебен… А потом пошел дождь… Голодные и мокрые солдаты даже не шагают, а бредут по дороге.
Сквозь шум дождя слышно чавканье ног, позвякивание амуниции и мат-перемат, сопровождающий любую потерю русским человеком душевного равновесия.
Сразу после завершения возвышенно-торжественной светотени поступил приказ: 'Спешно выдвигаться на Госслерсхаузен'.
Ну, мы и выдвинулись всем полком, ровно в полдень под проливным дождем.
До железнодорожной станции Госслерсхаузен, где нам необходимо быть до завтрашнего утра - двадцать верст.
Строй гренадер извивается по дороге, подобно змее, голова которой теряется в струях дождя.
Я, по традиции, в конце ротной колонны. Еду верхом на выделенной мне из резерва смирной кобыле по кличке Сметанка. Почему лошадь зовут 'Сметанка' - совершенно непонятно. Мое транспортное средство заурядной гнедой масти и никаких ассоциаций со сметаной не вызывает.
Хотя, конечно, дареному коню в зубы не смотрят. А уж казенному и подавно… Когда объявили, что мне выдадут коня, я пришел в некоторое недоумение пополам со смятением.
Зачем мне конь? Я и ездить-то толком не умею… А потом, как обычно, накатило приобретенное воспоминание:
Во-первых, офицеры при долгих переходах едут верхом, а лошади выделяются из резерва, который также используется всеми гужевыми подразделениями полка, от роты разведки до обоза второй очереди.
Многие офицеры имеют своих личных коней. В случае если владелец не в состоянии содержать лошадь за свой счет, он может передать ее, так сказать, на баланс полка, и она тоже будет числиться в резерве.
Во время нашей стоянки в Штрасбурге, конный резерв был пополнен и коня я получил без промедления.
Во-вторых, я, оказывается, прекрасный наездник - все-таки казацкий воспитанник. Что подтвердилось, как только мне подвели оседланную лошадь.
На автопилоте похлопал её по шее, проверил вальтрап и потник. Оценил, верно ли натянуты подпруги, сунув под них два пальца. Подогнал стремена.
По совету коновода, приведшего кобылу, угостил её морковкой. А пока лошадка с удовольствием ее хрумкала, осмотрел уздечку. Все пучком.
Однако, вот еду, как белый человек, только промок сильно.
Надо будет прикупить в лавке 'Общества' дождевик. Видел там намедни прекрасный английский 'тренчкот' из прорезиненного брезента. Мыслишка приобрести плащ промелькнула, но затерялась, по причине удивительно хорошей погоды, которая держалась почти весь май.
Теперь вот страдаю из-за собственной глупости.
Хотя, конечно солдатам еще хуже приходится.
Первые два батальона так размесили дорогу, что мои орлы с трудом выдирают сапоги из грязевой каши, в которую она превратилась.
Даже Сметанка иногда поскальзывается в этом месиве.
А артиллерии и обозам вообще несладко - им еще и пушки с зарядными ящиками и телеги из грязи вытаскивать приходится.
Идем уже второй час, и они уже заметно от нас отстали.
Местность здесь вообще болотистая, так что общая скорость движения снизилась весьма заметно.
Нам теперь, дай Бог, затемно до Госслерсхаузена дойти.
Когда мы, под непрекращающимся дождем, наконец-то дотащились до пункта назначения, уже темнело.
В сумерках было не разобрать, то ли это очень маленький город, то ли большая деревня… Кирха, дома, хозяйственные постройки.
Куда теперь?
Полк распределили по квартирам таким образом: первый батальон занял окрестности железнодорожной станции склад и пакгауз, второй - северную часть, а наш третий батальон разместился в южном конце Госслерсхаузена у сенных сараев.
Едва дойдя до места, гренадеры просто попадали на землю от усталости.
На полдороге полк делал привал у небольшого озера, так как люди были вымотаны до предела. А сам путь от Штрасбурга занял у нас больше восьми часов… Чертова погода… Поесть бы… Я на привале успел перехватить только чаю с сухарями, а по дороге спасался леденцами.
С трудом я сполз с седла и потрепал Сметанку по крупу.
- Спасибо тебе, милая…- Кобыла стояла с опущенной головой, мне даже показалось, что ее шатало. - Устала бедная! - Лошадь фыркнула и прянула ушами. - На-ка тебе сахарку!
Бросив поводья подбежавшему Савке, я поинтересовался:
- Нашел, где ночевать?
- Вона, вашбродь, в том доме. Я уж и с хозяйкой сговорился!
- Как же ты с ней сговорился? Ты ведь по-немецки ни бельмеса?
- Дык, и без немецкого обошелся! И так и сяк потолковали, она рукой махнула и говорит мол 'комме хаус'. Я зашел. А хозяйка рукой на кровать да на лавку тычет: 'битте'. И в другую комнату ушла. Стало быть, располагаться разрешила.
- Молодец!
Подошел заляпанный грязью Лиходеев. Кузьма Акимыч выглядел неважно: осунулся, глаза запали, мокрые усы обвисли, как у запорожца.
- Обоз отстал, до сих пор не видать.
- Эге… - в обозе следовали обе наши ротные кухни. - Ну, пусть из пайка что-нибудь сварганят. А то кухонь можно и до утра дожидаться.
- Делать нечего, вашбродь! Распоряжусь… - Ты сараи осмотрел? Годятся?
- А как же! Тепло, сухо, сена вдоволь. Эвона, мы тот беленый заняли.- Отозвался фельдфебель.
- Хорошо. Выставляй караулы, пусть ужинают, чем Бог послал и спать. И благодарю за службу!
- Рад стараться!
Доковыляв до указанного мне Савкой дома, я вошел.
Тепло, чисто, на столе горит толстая свеча… Мой ранец с притороченным к нему автоматом в чехле, стоит в ногах простой деревянной кровати.
Ординарец суетится у печи, сооружая ужин из сухого пайка.
- Пришли, вашбродь?
- Пришел, Савка… Приполз… - Я с трудом расстегнул намокшие ремни амуниции, снял и повесил все на спинку кровати. Стал снимать китель… - Чего ты там химичишь?
- Аюшки? Ну, дык, суп с крупою да с солониной варю. Картошки, моркошки да луку я ишшо в Штрасбурге припас. Не пропадем, вашбродь!
Чудо, а не парень! Чтоб я без него делал?
Наверное, лег бы спать голодным… Развесив китель на веревке, натянутой у печки, я принялся стаскивать с себя сапоги… Черт! Хрен снимешь! Вроде верхом ехал, а сапоги намокли.
Фух! Получилось.
Поставив обувь у кровати, я уселся за стол. К тому моменту, когда Савкино варево было готово, я уже откровенно клевал носом.
Поел, обжигаясь и не чувствуя вкуса и, отказавшись от чая, завалился на кровать… Спать!!!
Дождь льет уже второй день подряд.
Мы с Генрихом увлеченно играем в шахматы в станционном буфете Госслерсхаузена, изредка поглядывая в окно на то, как первый батальон загружается в прибывший поутру поезд.
Поезд был самым, что ни на есть немецким - на вагонах красовались черные прусские орлы. Это было вполне естественно, все-таки у немцев колея другая - не будешь же перешивать полотно. Как нам пояснил прапорщик железнодорожных войск, командовавший конвоем и поездной бригадой, в Торне наши войска захватили значительное количество подвижного состава - противник просто не ожидал от нас столь стремительного продвижения. Теперь это здорово помогало в снабжении и переброске резервов.
Поезд представлял собой комбинированный пассажирско-грузовой состав: два вагона 2-го класса, десяток светло-серых вагонов 4-го класса, пять теплушек и шесть открытых грузовых платформ.
В самый раз перевезти батальон.
Кстати, шахматную доску мы позаимствовали у немца - начальника станции. Седой дядечка почтенного возраста, с видимым душевным сопротивлением, передал нам ее во временное пользование.
- Конем ходи! Конем! - Азартно подсказывал наблюдавший за нашей игрой прапорщик Остроумов. Этот румяный здоровяк был младшим офицером двенадцатой роты.
- Спокойно, Платоша! Всему свое время… - отмахнулся я.
- Но ты же упускаешь такую возможность!
- Платон, не вмешивайся! - просит сидящий с нами за одним столом адъютант батальона подпоручик Цветаев.
- Скажи-ка мне, Данила, как всезнающий оракул - куда мы путь держим?
- В Дойче-Эйлау. - Вчера по прибытии на станцию, полковника встречал штабс-капитан Тищенко из штаба дивизии, ответственный за нашу передислокацию. Он-то и разъяснил порядок и цель нашего передвижения. На многочисленные вопросы он ответил просто: что уже отправил отсюда 7-ой Самогитский гренадерский полк на Дойче-Эйлау.
- А какие новости с фронта?
- Хорошие новости таковы: Грауденц наконец-то взяли вчера вечером, после того как позапрошлой ночью охотники подорвали мост через Вислу, лишив немцев подкреплений. Ударная дивизия понесла огромные потери в предыдущих боях, потому и возилась несколько дней. Тищенко сказал, что поддержки у нее практически не было, так как гвардия ушла дальше - на Мариенвердер. К тому же немцы подтащили несколько батарей тяжелой артиллерии и стреляют через Вислу со своего берега.
- А плохие?
- Похоже, что наше наступление выдыхается. Обозы и подкрепления отстали. Кроме того, снабжение затруднено из-за необходимости перегружать грузы с наших поездов на немецкие с узкой колеей. В настоящий момент линия фронта проходит от Алленштайна через Остероде, далее по южному берегу озер за Дойче-Эйлау и далее вдоль железной дороги на Розенберг - это такой мелкий городишко. Дальше непонятно. В районе Ризенбурга немцы удрали без сопротивления, полностью открыв фланг наступления на Мариенвердер. А сама крепость пока держится, но это ненадолго.
10-я германская армия блокирована под Кенигсбергом. 8-я армия практически разгромлена отходит на линию Мариенбург-Бартенштайн где есть подготовленная линия обороны, а у нас нет сил, а главное возможности ее преследовать.
- А на черта они вцепились в Мариенвердер? Их же отрежут от основных сил?
- В штабе полагают, для того чтобы выиграть время. По последним разведывательным данным с запада по морю в Эльбинг перебрасывается две полных дивизии. Кроме того, Мариенбург они будут держать до конца - там последний железнодорожный мост через Вислу. И по этому мосту они спешно перебрасывают подкрепления из центральной Германии.
- Предполагается контрнаступление?
- Да! Весьма вероятно!
- В самое пекло лезем… Как там, у группы 'Любэ' поется?
Звенели колеса, летели вагоны, Гармошечка пела: " Вперед! " Шутили студенты, скучали погоны, Дремал разночинный народ.
Я думал о многом, я думал о разном, Смоля папироской во мгле.
Я ехал в вагоне по самой прекрасной, По самой прекрасной земле… НИавеяло, знаетемногом и о разном… И еду скучают…по 'пустьопять же разночинный, от рядового до капитана… Колеса звенят, вагоны летят, погоны Народ Не хватает только шутников-студентов, гармошечки и папироски… До пункта назначения, городка Розенберг - два часа пути. Первый и второй батальоны и саперная и пулеметные роты с частью обоза уже там. Теперь настала и наша очередь.
Трофейный поезд ходит чартером - до места и обратно за сутки он сумел обернуться четыре раза.
Раннее утро, за окнами мелькают укрытые туманом леса и поля.
Наш батальон весь предыдущий день просидел в Госслерсхаузене в ожидании погрузки.
Я просто опупел от скуки.
В шахматы играть надоело, в карты я не играю по идеологическим соображениям, читать нечего, да и телевизора, опять же, в ближайшие лет сорок тоже не предвидится… Развлекается народ исключительно байками, на вроде той, что рассказал намедни штабс-капитан Ильин. Когда кто-то всуе упомянул печально знакомого мне историка любителя в чине вольноопределяющегося, командир 9-ой роты припомнил подходящую по случаю историю.
- Нам вообще везет на вольноопределяющихся. - Повествовал Ильин, развалившись на потертом ковровом диване. - Нынешний - Жорж Комаровский, это еще ничего. А вот в пятнадцатом году, был у нас тако-о-о-ой фрукт! - Рассказчик мечтательно закатил глаза. - Некий Валентинкин… Из Харькова, кажется… Но сие - не суть. Большой, знаете ли, был философ и мистик. Такие теории разводил - ум за разум заходит. Вот только слушать весьма утомительно, а главное бессмысленно. Об эфирных полетах, о космосе, о тайных властителях мира, толковал. О каком-то 'оке силы' мистическом, об иезуитах и древних греках. Сумбурно все как-то. Непонятно.
Штабс-капитан некоторое время помолчал, что-то обдумывая, а потом продолжил:
- Хотя, припоминаю, как-то один адъютант из корпуса, все ж таки оценил его сентенции - сильно пьян был бедняга. Вот его и пробрало, и пока не протрезвел - не отпускало. А как протрезвел, да вспомнил, что ему Валентинкин наплел - так сразу пошел и заново напился: К черту, - говорит - такую философию… - И что же? - полюбопытствовал Литус.
- Ну, так вот, отправил его как-то полковой адъютант проследить, как саперы офицерский нужник сооружают. Занял делом, дабы не надоедал людям со своими поучениями, а то от него уж и вестовые да денщики прятаться стали. Он же, как в раж войдет - до помрачения рассудка заговорить мог. Руководит он, значит, возведением сего военного объекта, да и саперам все об устройстве мира рассказывает. И объясняет сугубое несовершенство вселенной на примере сортира - то яма не глубока, то стенки кривые… - Большой оригинал, этот ваш Валентинкин, - усмехнулся поручик Павлов.
- Слава Богу, не мой! - расхохотался в ответ Ильин. - Так вы будете слушать или нет?
- Будем-будем! - хором отозвались офицеры.
- Тогда, я продолжу! В общем, они побыстрей работу сделали - лишь бы от него отвязаться, и унтер саперный ему и говорит: Вы, дескать, посмотрите на этот мир, и посмотрите на этот нужник. Ежели умеючи делать - так и совершенство достижимо. Да и предлагает ему испытать, так сказать, творение на себе. - Штабс-капитан откашлялся и возобновил повествование. - Наш Валентинкин - в нужник, а саперы бегом в роту - лишь бы от философа этого подальше. И тут ка-а-а-а-к ухнет… Ильин замолчал, выдерживая паузу… - Обернулись они - ни сортира, ни вольноопределяющегося. Мистика?
- …??? - слушатели недоуменно переглянулись.
- А вот и нет! Всего лишь снаряд германской мортиры. Девятидюймовым чемоданом нас попотчевали. На кого, как говориться, Бог пошлет… А вы говорите 'судьба'. Вот оно как, на войне-то, бывает.
Офицеры размещены в вагоне 2-го класса. Очень похоже на купе поезда дальнего следования моего времени, только отделка из натуральных материалов.
Попив с Генрихом чаю, я вышел в тамбур - подышать свежим воздухом.
Поезд идет со скоростью около тридцати верст в час, не ахти… А теперь еще и стал замедляться - мы въехали в пригород. Состав шел все медленнее и наконец практически накатом вполз на небольшой вокзал и остановился. На обгорелом и посеченном осколками здании покосившаяся вывеска 'Deutsch-Eylau'… Привокзальная площадь представляла собой ужасное зрелище.
И совсем не оттого, что сильно пострадала во время боев в городе.
Раненые… Сотни раненых… Вся платформа и площадь кишит ранеными.
Они лежат всюду на земле, на деревянных скамейках и просто на голом цементном полу. Они сидят у стен, на обломках, на кучах битых кирпичей.
Я вижу измученные глаза, пепельно-серые лица. Кто-то мечется в горячке, выкрикивая непонятные слова. Кто-то просто стонет… Раненые то и дело хватают за ноги суетящихся меж ними санитаров, обращались к ним с мольбами и жалобами. Несколько докторов в забрызганных кровью халатах с криками бегают среди всего этого безумия:
- Ну что делать? Что делать? Санитары!
- Где этот чертов поезд? Да вы хоть шинелями их накройте!
- Морфину сюда! Этого в операционную!
- А вы чего трупы тащите? Складывайте в стороне, вот там у пакгаузов… Мне стало жутко… Вот он истинный лик войны!
- Езус Мария! - Раздался у меня за спиной потрясенный возглас. Это Генрих решил составить мне компанию и тоже увидел эту шокирующую картину. Откуда их столько?
- Не знаю… Бои сейчас только под Мариенвердером. Наверняка оттуда!
Генрих встал рядом со мной и стал напряженно всматриваться в лица раненых солдат:
- Ты знаешь, Саша я впервые вижу что-то подобное. В бою видишь все как-то урывками, там некогда отвлекаться… Там тобой владеет или азарт или холодный расчет… Нет места для созерцания или осмысления… За этот год я видел множество смертей и разнообразных ранений… Но столько страдания одновременно, это ужасно!
- Согласен с тобой! Апофеоз войны это не только черепа или могильные кресты. Это еще и люди искалеченные душой и телом… Лязгнула сцепка, поезд тронулся и стал набирать ход, увозя нас прочь… Я на всю жизнь запомнил этот маленький полуразрушенный вокзал в Дойче-Эйлау… Розенберг - очередной маленький восточно-прусский городок раскинувшийся на берегу вытянутого S-образного озера… Полк получил приказ занять оборону в районе фольварка Вельке. Мы должны сменить 157-ой Имеретинский пехотный полк.
Наша 3-я гренадерская дивизия, занимает место отводимой в тыл 40-й пехотной дивизии на участке между Христовым озером и озером Гауда, в десяти верстах севернее Розенберга.
Русская армия переходит к обороне ввиду отсутствия перспектив дальнейшего наступления, до конечной цели которого города-порта Эльбинг еще пятьдесят километров… Войска измотаны, тылы отстали… Видимо, взятие Мариенвердера станет лебединой песней, а потом останется только держаться против неизбежного немецкого контрнаступления.
7-ой Самогитский гренадерский полк нашей дивизии уже на позициях у Христова озера, а с подходом 9-го Сибирского гренадерского передислокация завершится.
Части 40-й дивизии сменившись, останутся в резерве в районе между Розенбергом и Ризенбургом.
Сейчас вот разгрузимся и 'шагом марш' на точку.
Хорошо хоть дождь прекратился еще с ночи, и жаркое летнее солнце быстро подсушило дорогу.
Обойдемся без нового 'болотного похода'.
По-моему, саперам 40-й пехотной дивизии надо выдать медали за трудовой подвиг. По крайней мере, саперному батальону - точно.
Это ж надо, за неполные трое суток устроить оборонительную позицию с окопами в три ряда, ходами сообщения, блиндажами, норами и прочими инженерными изысками.
Под это дело попилили небольшой лесок, закрывавший сектор обстрела на правом фланге обороны. Делу помогла имевшаяся на фольварке пилорама.
Нам, правда, работы досталось тоже непочатый край.
Во-первых: нет проволочных заграждений, ввиду отсутствия колючки как таковой. Во-вторых: надо делать в окопах дренажную систему и мостки:
местность болотистая, множество ручьев, озера, опять же. В-третьих: нужны доты и капониры для минометов и траншейных пушек.
В-четвертых: медали нашим предшественникам можно и не выдавать, потому как пехота обобрала все продовольствие в окрестностях и нам теперь придется жить на привозных харчах… Мы получили свой участок обороны строго уставной длиной в двести пятьдесят саженей, в первой линии. По обыкновению девятая и десятая рота впереди, одиннадцатая и двенадцатая - в резерве. Каждые три дня меняемся.
Командир батальона сообщил, что по данным разведки, немцы в десяти-двенадцати верстах севернее нас, сидят на своей резервной линии обороны. А посередине - ничья земля, где происходят постоянные стычки между нашими и немецкими дозорами.
Особенно Иван Карлович просил обращать внимание на кавалеристов - без нужды огонь не открывать, но и быть всегда начеку. Потому как вероятность того, что это будет противник или разъезд нашей 15-ой кавалерийской дивизии, примерно одинакова.
Проверив посты, я вернулся в свою палатку установленную на месте будущей минометной позиции - заглубленной площадки два на два метра. Пан ротный ночевал на такой же позиции по соседству.
Дело в том, что доставшийся нам с Казимирским блиндаж требовал доработки - надо было углубить дно еще на полметра, и сделать пол на сваях или слегах, для того чтобы вода уходила вниз.
Утром придут наши саперы, доделывать пулеметные гнезда и доты, вот и займутся. А я отправил одно отделение вместе с нестроевыми нашей роты в лес - набрать и напилить кругляка и разжиться досками или горбылем. Нужно делать мостки в траншеях, а то если пойдет дождь, нас тут затопит к чертям.
У палатки, сидя на патронном ящике, меня поджидал Лиходеев.
- Здравия желаю, вашбродь!
- Здравствуй. Ты чего не весел?
- Да вот смекаю, чем людей кормить. В округе на предмет продовольствия совсем не густо, у нас ротный припас на исходе. На полковом складе токмо чечевица, сухари да чай с сахаром. Мяса никакого - ни солонины, ни консервов… Муки тоже нет, значит и пекарня хлеба не даст. Я Копейкина услал разузнать, когда провизию доставят, да неспокойно мне что-то… - Н-да. Дела неважнецкие. - Я задумался. Провиант для солдат рота получает двумя путями: с полкового интендантского склада и приобретая что-либо на 'кормовые' деньги.
Обычно ассортимент склада небогат, но как-то приближается к положенной норме снабжения:
Ржаных сухарей - 1 фунт 72 золотника (717 г) или хлеба ржаного - 2 фунта 48 золотников (1024 г); крупы - 24 золотника (102 г); мяса свежего -1 фунт (409,5 г) или 72 золотника (307 г) мясных консервов; соли - 11 золотников (50 г), масла сливочного или сала - 5 золотников (21 г); подболточной муки - 4 золотника (17 г), чаю - 1,5 золотника (6,4 г), сахару - 5 золотников (21 г), перца - 1/6 золотника (0,7 г). Общий вес всех продуктов, получаемых одним солдатом в день, составлял, таким образом 1908 грамм.
Мне эти нормы, наверное, по ночам сниться будут, ибо ведя всю ротную бухгалтерию, я их наизусть выучил.
- Здравия желаю, вашбродь! - перед нами возник вышеупомянутый Филя Копейкин, вернувшийся из 'разведки' в обозе второй очереди. Судя по его кислой физиономии, дела обстояли плохо.
- Ну, говори, что там?
- Продовольствие доставят не раньше, чем через два дня, вашбродь!
- Это еще почему?
- Дык, пока Сибирский гренадерский не перевезут, снабжение никак не можно. Квартирмистр сказывал, мол, поезд-то токмо один.
- Дела-а-а-а… - хором произнесли мы с Кузьмой Акимычем.
Рано утром пришел вестовой из штаба полка с приказом явится для получения карт местности.
- Надо же, как быстро объявились карты, - удивился Казимирский. - Я думал, не раньше чем через месяц прочухаются. В прошлом году, бывало, и по сезону с кроками в тетрадках ходили. Отправляйтесь-ка, барон, получить от штабных щедрот.
Штаб располагался непосредственно на фольварке в главном доме, выкрашенном в веселенький фисташковый цвет, резко контрастировавший с рыжей черепичной крышей.
На входе я столкнулся с полковым адъютантом поручиком Шевяковым:
- Доброе утро, барон!
- Доброе утро, господин поручик! Вот, прибыл получить полагающиеся карты местности.
- Ах, да! Зайдите к Жоржу, он вас обеспечит.
- Благодарю… В одной из боковых комнат за столом расположился наш философ-летописец Жорж Комаровский:
- Здравствуйте, господин прапорщик! - обрадовано вскочил мне на встречу вольноопределяющийся.
- Здравствуйте, Жорж! Я к вам с вопросом сугубо деловым - мне сказали, что у вас можно получить карты?
- Да-да, конечно! - Комаровский метнулся в угол к большому серому ящику, едва не опрокинув при этом стул. С видимым усилием приподняв крышку, он извлек два пухлых конверта из вощеной бумаги и протянул их мне. - Извольте!
Внимательно осмотрев пакет, я обнаружил на нем полустертую печать с германским орлом, на которой кроме слова 'regiment', ничего было не разобрать, и надпись пером 'Kept - April 4, 1914' /Опечатано 4 апреля 1914 г./ Надорвав конверт, я понял, что предчувствия моего ротного не обманули - карта была немецкая. Аналог нашей трехверстки… - И откуда такое богатство? - поинтересовался я у Жоржа.
- Намедни доставили с нарочным из штаба корпуса. Вот целый ящик… - Комаровский поправил очки и, пододвинув мне разлинованную тетрадь, протянул карандаш. - Получите и распишитесь… Расписавшись, я как бы невзначай поинтересовался, что там с провиантом для нижних чинов?
- Вся полнота снабжения, возможна лишь через пару дней. - Вздохнул вольноопределяющийся, - Но возможно и ранее, как только наши войска возьмут Мариенвердер.
Вот так… Ни много, ни мало… ри дня тоскливого сидения в окопах на урезанном пайке в нервном ожидании немецкого реванша… Тбезделья. Я учу гренадер 'Родинуперемежаемая со вздрючиванием личного состава. Последнее - средство от скуки и против намечающихся пролежней Проверка постов и секретов, Все при деле.
Любовь к Родине выражалась в непрестанном совершенствовании обороны, в соответствии с буквой устава известного мне по прошлой жизни и, что удивительно, в соответствии с буквой устава нынешнего. При обнаружении некоторых совпадений я мысленно поставил себе отметку 'разобраться при случае'.
Кузьма Акимыч честил наших подчиненных в хвост и в гриву:
- Это окоп? Это, по-твоему, окоп? Ити твою мать, через коромысло!!! Выроют себе, как куры в пыли, по ямке, бросят на дно охапку соломы, и ладно!
Бревна еще волоките, ироды, будем подбрустверную нишу устраивать!
При таком живейшем участии Лиходеева в процессе я, в некотором роде, чувствовал себя ненужным.
Где-то гремит артиллерийская канонада, время от времени слышны звуки далекой перестрелки.
В остальном - тишь да гладь.
Только на третий день обстановка оживилась.
В два часа пополудни на нас вышли два потрепанных эскадрона 15-го Татарского уланского полка с куцым обозом и парой орудий без снарядов.
Вести были неутешительные: немцы, наконец-то, двинулись вперед, вытесняя наши кавалерийские части с полосы 'ничейной' земли.
Ближе к вечеру из Розенберга пришел обоз с трофейной колючей проволокой. Саперы, сопровождавшие подводы, сообщили, что на станции разгружаются две гаубичные батареи и наконец-то добравшийся до нас провиантский состав.
Это хорошо.
Я бы, даже, сказал 'удачно'!
Потому как сытому помирать как-то спокойнее - меньше терзаний душевных и телесных. Ибо, как сказал философ: 'Как мое насыщение таит в себе наслаждение, так и мое наслаждение довершает мое насыщение'.
А ночью нас сменили.
Хорошенько выспавшись в просторном блиндаже на резервных позициях - я завтракал, наслаждаясь кулинарными изысками, доставленными из офицерской столовой.
Все-таки хорошо, когда снабжение налажено.
Чай с бутербродами, свежайшие бисквиты и даже кремовые трубочки 'Эйнем', купленные расторопным Савкой в нагнавшей полк лавке 'Экономического Общества'.
Лепота.
В прошлой жизни я бы, наверное, закурил… А теперь воздержусь, пожалуй. Поберегу здоровье молодецкое, которое легко может подорвать немецкий снаряд, пуля или штык… На войне, как на войне… Но курить все равно не буду!!!
Дабы не пришлось потом, мучительно больно, расставаться с вредной привычкой, ежели не убьют, конечно.
Начал в мажоре, а скатываюсь к минору… В общем, ерунда это все! Пойду-ка я лучше проведаю Генриха - они тоже сменились той ночью.
Поговорим о высоком, низком, далеком и близком.
Стихи, однако… Затянув ремни амуниции, я, напевая под нос 'Широка страна моя родная…' отправился на поиски поручика Казимирского, дабы уведомить командира, что собираюсь посетить расположение девятой роты.
Похоже, что настроение, несмотря ни на что, весьма позитивное!
Генрих сидел у входа в блиндаж на патронном ящике за свежеоструганным столом, и сосредоточенно скрипел пером по бумаге, время от времени задумчиво покусывая кончик перьевой ручки.
- Здравствуй, Геня! Что ты там сочиняешь?
- Добрый день, Саша! Письмо домой сочиняю. Сегодня после обеда в Москву едет наш квартирмистр Суменков - в отпуск по болезни. Есть возможность передать с ним мое послание, дабы миновать цензуру.
- Разумно!
- Еще бы! Цензоры, ввиду своей теплой тыловой жизни, отличаются излишней ретивостью: то половину тушью измажут, то ли письмо и вовсе не дойдет. Да и неприятно, знаешь ли, что твое послание вскрывают и читают посторонние люди.
- Да, действительно… - Буквально вчера получил письмо от отца - он очень за меня беспокоится. А тут такая оказия подвернулась… Отец Генриха - профессор политэкономики в Александровском Коммерческом училище, что на Старой Басманной, был единственным близким человеком для моего друга. Мать Генриха умерла от апоплексического удара, когда ему было четырнадцать, а другой родни, кроме полумифических троюродных кузин, у Литусов не было.
- Извини, я верно, не вовремя… - Чепуха! Я уже заканчиваю! Обожди немного, и мы вместе пойдем в 'Собрание'.
- Ладно, Геня, я никуда не тороплюсь. Так что можешь немного поупражняться в эпистолярном жанре.
- Доброе утро, барон! - Из блиндажа вынырнул штабс-капитан Ильин в свежем кителе, начищенных до блеска сапогах, подтянутый и благоухающий 'вежеталем'.
- Доброе утро, Дмитрий Владимирович! - поздоровался я по имени-отчеству, так как после памятного 'вечера песен' в Штрасбурге, мы, выпив на брудершафт, перешли на новый уровень общения.
- Генрих, я - в штаб! Встретимся за обедом в офицерском собрании! Роту оставите на Кузьменко.
- Слушаюсь, Дмитрий Владимирович!
- Прекрасно! До встречи, барон! - Ильин быстрым шагом углубился в ход сообщения, ведущий в тыл.
- Яков, иди сюда! - окликнул Литус своего ординарца, - костлявого вечно хмурого мужика, который, однако, отличался просто-таки материнской заботой о своем командире.
- Тута я, вашбродь! - Солдат возник откуда-то сбоку, на ходу оправляя гимнастерку.
- Найди мне быстро Кузьменку!
- Слушаюсь… - буркнул Яков. - А как изволите искать? Быстро или шибко быстро?
- Побыстрее!
- Ага… Дык, щас будет… - Ординарец быстрым шагом ринулся на поиски фельдфебеля девятой роты - Федота Кузьменко.
- Ну твой Яшка и фрукт! - прокомментировал я исключительный диалог офицера с подчиненным.
- Зато он вдумчивый и ответственный!
- Рад за вас обоих!
- Спасибо, Саша, - иронично отозвался Генрих. - Однако позволь мне закончить письмо.
Следующие несколько минут прошли в молчании - Литус писал, обмакивая перо в походную чернильницу, а я смотрел на небо, мурлыкая под нос 'Какой чудесный день! Какой чудесный пень…' - Ну, вот и все! - Генрих тщательно промокнул исписанный лист и, помахав им в воздухе, аккуратно сложил и убрал в темно-коричневый конверт.
Разогрел спичкой сургуч, покапал на конверт и припечатал его печатью девятой роты.
В это время из хода сообщения вынырнул фельдфебель в сопровождении Якова:
- Фельдфебель Кузьменка по вашему приказанию явился! - козырнул главный ротный унтер-офицер: рослый хохол с перебитым носом и нагловатым взглядом прищуренных черных глаз. Правую сторону лба и бровь рассекал прямой шрам, полученный, по словам Генриха, в рукопашной схватке и придававший лицу насмешливо- удивленное выражение.
- Вот что, Кузьменко! - Литус встал из-за стола, поправляя замявшийся китель. - Мы с прапорщиком идем в Собрание. Вернемся после обеда. Ты - на хозяйстве.
- Слушаюсь, вашбродь!
Перед тем как идти в офицерское собрание, мы с Генрихом посетили лазарет, где готовился к отъезду наш полковой квартирмистр.
Передав письмо и пожелав удачной дороги и скорейшего выздоровления, мы покинули обитель Асклепия, по дороге засвидетельствовав свое почтение доктору Нижегородскому. Полковой врач встретил нас, как обычно, приветливо и посоветовал следить за своим здоровьем, особенно в бою.
Прибыв в собрание незадолго до обеда, мы с Литусом стали свидетелями интереснейшего спора, должно быть, характерного для людей этой эпохи с их восприятием Первой Мировой войны.
В полемическом клинче сошлись бывший студент Казанского Университета - подпоручик Пацевич из второго батальона - и командир нашей артиллерийской батареи капитан Петров-Тарусский - бывший преподаватель философии в Университете Московском.
- Войну развязали генералы, - с юношеской горячностью утверждал первый. - Генералы, ради наград и почестей, недоступных в мирное время, ищут любой повод к возвышению. Для них война - это игра в солдатики с гарантированным выигрышем. Старые прусские мясники в 'пикельхаубе' заварили эту кашу только лишь для подтверждения своих безумных теорий. И первейший из них - это Император Вильгельм II, как выражение всей германской сути!
- Не могу с вами согласиться, подпоручик, - после недолгого молчания откликнулся Петров-Тарусский. - Нет, Вильгельм воюет по воле народа. А немецкий народ воюет во имя великого государства и во славу Вильгельма. В сознании всей нации ответственность за войну падает на противника, как на препятствие соблюдения интересов народа. Значит, войска калечатся и умирают потому, что этого требует от них народ, как нация.
- Так что же? По-вашему, Сергей Викторович, нация в самоутверждающем безумии жаждет самоуничтожения?
- Любая нация, осознавая себя как мирный народ, отрицает войну и жаждет мира. Все эти противоречия восстают на мир сплошным безумием, а умные люди услужливо оправдывают войну, во-первых, потому, что ум по своей природе услужлив, а во-вторых, потому, что ум не переносит безумия. Безумие же спокойно царствует в мире, прикидываясь высшею мудростью и Божьим Судом. Остается верить, что 'Бог судил иначе…' - Но тогда получается, что нам нужно оставить войну как дело богопротивное и уповать на высшие силы? С одной стороны - если бы все так поступили, то и войны бы не было… А с другой? На бога надейся, да сам не плошай? Не оплошать бы!
- Странные речи, Алексей Янович! Только что вы заявляли войну ненужной для общества в целом, а только лишь как поживу генералам. Теперь же, я слышу из ваших уст призывы к продолжению кровопролития.
- Нет, призыв к продолжению кровопролития - это, ссылаясь на общее безумие, участвовать в никому не нужной бойне. И это говорит доцент историко-философского факультета? Рационализм побеждает совесть?
- Увы! Если потребует ситуация, то буду стрелять из своих пушек безо всяких угрызений совести. Причина этого противоречия в том, что мной будет руководить мой поверхностный интеллигентский рационализм, несмотря на то, что в душе я войну не приемлю. С другой стороны, как и все мы, личной ответственности за все происходящее я не несу и сущности кровопролития душою не постигаю.
- Я уже сказал и снова повторяю, что прекрасно вижу нерастворимый в абсолют остаток глубоко чуждой нам немецкой действительности во всем, что стало причиной к величайшей из войн.
- Вы оба правы, каждый со своей точки зрения! И оба не правы - одновременно! - неожиданно вступил в разговор внимательно прислушивавшийся к спору штабс-капитан Ильин. - Причина в восхождении к зениту своей материальной силы и славы молодой промышленной неметчине Берлина, Франкфурта и Эссена. Суть - промышленный империализм, глубоко чуждый идее богопомазанности монарха и благополучия народа. Идет подмена идей - вместо упомянутых вами величия и славы - отвратительный сытый 'маммонизм' и бытовой позитивизм - тупой, приземистый, надменный и самонадеянный.
- Откуда столь глубокие выводы, Дмитрий Владимирович? - удивился Петров-Тарусский.
- В этом я не раз убеждался, беседуя с пленными и видя, как немцы идут под огонь. Войну нам объявила именно молодая восходящая 'неметчина'. Но ведет она ее, умело эксплуатируя идеалистические силы старой Германии. Судьба войны решиться внутри самой Германии в поединке Канта и Круппа.
- Вот это да! - восхищенно прошептал я на ухо Генриху. - Не знал, что Ильин так подкован в философии и обладает столь возвышенным слогом. А кем он был до войны?
- Книгоиздателем, писателем - всего понемногу, - прошептал в ответ Литус.
Надо же, третий год идет война, а споры о её причинах не утихают до сих пор. Офицеры исполняют свой долг до конца, глубоко в душе противясь идее взаимного уничтожения.
К моему глубочайшему удивлению на фронте нет ненависти к немцам. Есть сожаление и даже некое огорчение от необходимости убивать людей к которым испытываешь определенное уважение. Для большинства офицеров Германия: высококультурная цивилизованная страна, родина Гёте, Гегеля, Канта и Вагнера.
И это - не смотря на газы, огнеметы и одиннадцатидюймовые 'чемоданы'.
У нижних чинов ситуация схожая - немцы для них добротные и умелые вояки. Несомненный враг - но враг из тех, которого уважают. Большинству же солдат война чужда абсолютно - крестьяне, коих в строю процентов восемьдесят, просто не понимают для чего она. Им бы пахать землю, сеять хлеб, вести хозяйство, а не сидеть оторванными от дома и семьи в болотах Восточной Пруссии в ожидании смерти.
Ненависть под громкие лозунги - это прерогатива тех, кто сидит в тылу: промышленников, политиков, журналистов и многочисленных суконно-посконных патриотов. Одни вскармливают других - эдакая 'пищевая цепочка'. Магнаты подкармливают политиков, политики - журналистов, журналисты патриотов'. Ненависть обеспечивает им сытное житие, вдали от ужасов войны.
Забавно, что возвышенная интеллигенция настроена за 'Войну до победного конца!', а военные противятся ей с искренним отвращением.
Сам был таким… Как-то вдруг накатило восторженно-гневное настроение, с которым Саша фон Аш записывался в Военное Училище, с которым ехал на фронт.
Наверное, если бы не мое внезапное 'заселение', его бы ожидало огромное разочарование… После обеда возвращаясь вместе с другими офицерами на позиции, я продолжал размышлять о превратностях судьбы и роли 'либеральной интеллигенции' в развязывании воин. В мое время все это политкорректно называлось 'миротворческими операциями'… Генрих, видя мое состояние, тактично молчал, время от времени искоса на меня поглядывая. Когда он, наконец, решился со мной заговорить, то был безжалостно прерван свистом приближающегося снаряда.
- Ба-бах! - впереди, метрах в трехстах, расцвел пышный султан разрыва, разбросав комья вывороченной земли. Облако поднятой взрывом пыли медленно опадало, стелясь по траве… - Шестидюймовый! - прокомментировал Ильин. - Вот, господа, война нас и догнала… Редкий бессистемный обстрел продолжался целый час - били немецкие 150-миллиметровые гаубицы, и прекратился так же внезапно, как и начался.
Я вышел из блиндажа с мыслью - сходить на наблюдательный пункт, дабы оценить причиненный ущерб.
В переходе между траншеями стоял Казимирский с неизменной папиросой в зубах, зачем-то вглядываясь в небо.
- Ну что, барон, кончилось наше мирное житье? - полувопросительно-полуутвердительно изрек он, заметив меня.
- Странно, что этого не произошло раньше, Казимир Казимирович!
- Это означает только, то, что они подошли на дальность выстрела - девять верст!
- А так же, и то, что их наблюдатели находятся в переделах прямой видимости? - развил мысль я.
- Именно так, барон! Или, нас внимательно рассмотрели вон с того аэроплана, что кружится в небе уже полчаса. - Ротный указал кончиком папиросы нужное направление.
Действительно среди редких облаков, назойливой мухой, то и дело мелькал вражеский самолет-разведчик.
- Однако, я не заметил, чтобы он подавал какие-либо сигналы. Следовательно, ваше предположение ближе к истине. - Щелчком выбросив окурок за бруствер. Казимирский поддернул перчатки и распорядился. - Проверьте расположение роты - нет ли потерь и повреждений. И выставьте наблюдателей на резервный пункт.
- Слушаюсь!
- Идите!
Ни потерь, ни повреждений, Слава Богу, не было. Осмотрев в бинокль наши передовые позиции, я убедился, что они мало пострадали. Пара случайных попаданий в ходы сообщения и траншеи второй линии. Несколько близких разрывов, вызвавших осыпание стенок - не более.
Выставив пост, я направился на поиски Лиходеева, однако искомый нашел меня сам.
- А я вас сыскиваю, вашбродь! А вы - вот они! - обрадовался Кузьма Акимыч.
- Что случилось?
- Копейкин огнеприпасы доставил, вашбродь! Надобно учесть и в книгу прописать.
- Ну, раз надобно, пойдем!
Проходя по траншеям, я стал свидетелем настолько интересного разговора, что даже приостановился послушать: