«Форум: БИОГРАФИКА, СОЦИОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ Протокол № 2-3 БИОГРАФИЯ И БИОКРИТИКА Содержание части 2: МБИ Форум 2.1 I. Биография и биокритика: острые вопросы и фундаментальные проблемы (включение 1) II. Спор разгорается ...»
I. Биография и биокритика: острые вопросы и фундаментальные проблемы (включение 1)
II. Спор разгорается (включения 2 – 5)
III. О членстве в КПСС и о перпективах герменевтики (включения 6 – 7)
III. Том Сойер, который красил забор (включения 8 – 19) V. «Приветствую идею сетевого колледжа… Буду следить с удовольствием»
(В. Ядов) (включения 20 – 21) VI. Б. Докторов: Оглядываясь назад и заглядывая вперед (включения 22 – 22a) VII. Расширение круга. Уточнение формата дискуссии (23 – 30) МБИ Форум 2.2 VIII. Обсуждаются методологические и этические проблемы биографических исследований и познания через действие (включения 31 – 32) IX. Текущая переписка. Отклики (33 – 38) X. Диалог Д. Шалина и Н. Мазлумяновой (39 – 40) XI. Всех послушав, пусть каждый делает СВОЕ дело (41 – 48) ХII. Диалог Д. Шалина и А. Алексеева: новый виток (включение 49) XIII. Б. Фирсов – наблюдатель и участник. О композиции МБИ-форума (55 – 55) XIV. «Незримый колледж»: новые поступления и расширение круга (56 – 57) XV. Респондент прав не только тогда, когда он говорит, но и тогда, когда он молчит (включение 58) XVI. Наша дискуссия – это личностное знание, в смысле М. Полани (59 – 73) XVII. «Биографика, социология и история» (74-79) XVIII. Всем – урок на будущее (80-88) МБИ Форум 2. XIX. Обращение к участникам МБИ Форума (89) XX. «Наши разногласия» – Шляпентох о членстве в КПСС (90) XXI. Реплика Ядова (91) XXII. «Нет истины, где нет любви» – ответ Докторова Шляпентоху (92) XXIII. Из переписки Дмитриевского и Шалина (93) XXIV. О письмах Игоря Кона (94) XXV. К 85-летию Владимира Шляпентоха (95) XXVI. Из переписки Алексеева и Дмитриевского (96) XXVII. «Художник и власть в искусстве эпохи надлома империи» – В.Н. Дмитриевский (97) XXVIII. «Игорь Кон: Я чувствую себя великим человеком, который просто забыл умереть в 1989 году...» – Б. Докторов (98) XXIX. Из переписки Шалина и Алексеева (99) XXVIII. Отклики на статью Докторова о Коне (100) XXXI. Еще – поздравления Шляпентоху (101) XIX. Обращение к участникам МБИ Форума 12.10. Включение 89.
Привет участникам МБИ Форума!
К настоящему времени на сайте “Международная биографическая инициатива” опубликованы три серии материалов МБИ-форума.
МБИ-форум 1. “О “незримом колледже” и биографических интервью” http://www.unlv.edu/centers/cdclv/archives/Comments/collegeinvisible_11.pdf http://www.unlv.edu/centers/cdclv/archives/Comments/collegeinvisible_11.html МБИ-форум 2-1. “Биография и биокритика”, часть http://cdclv.unlv.edu/archives/Comments/ibi_forum_2.1.pdf http://cdclv.unlv.edu/archives/Comments/ibi_forum_2.1.html MBI-Forum 2-2. “Биография и биокритика”, часть http://cdclv.unlv.edu/archives/Comments/ibi_forum_2.2.pdf http://cdclv.unlv.edu/archives/Comments/ibi_forum_2.2.html Предлагаю вашему вниманию предварительные материалы заключительной части МБИфорума по проблемам биографики и биокритики, МБИ-форум 2.3. Этот раздел открывается новым постом Владимира Шляпентоха и ответом на него Владимира Ядова и Бориса Докторова.
Буду рад услышать ваше мнение по всему спектру проблем МБИ-форума 2. После подведения итогов данной дискуссии, организаторы дискуссии планируют перейти к обсуждению нового ряда вопросов в рамках МБИ Форума 3.
Всего доброго, Дмитрий Шалин Редактор МБИ-форума XX. «Наши разногласия» – Шляпентох о членстве в КПСС 10.10. Включение 90. В. Шляпентох – Б Докторову, Б. Фирсову, Д. Шалину, А. Алексееву, В.
Ядову
НАШИ РАЗНОГЛАСИЯ
(Письмо друзьям социологам) Дорогие два Бориса, Дима, Андрей и, конечно, Володя (заголовок знаменитой статьи Плеханова, направленной против добрых и сентиментальных народников я вспомнил случайно):
Я нежно люблю каждого из вас и считаю вас превосходными и высокообразованными учеными.
Но, дорогие друзья, мне с вами не по пути в том, что касается применения биографического метода в изучении советской социологии. Вы тяготеете, в моем представлении, к иконографии. По сути, вашим общим принципом, хотя явно не сформулированным, является благородная максима “о мертвых или хорошо, или ничего”.
Посмотрите, как все обрушились на меня за попытку критически посмотреть на Игоря Кона, хотя конечно термин “отвратительные” можно было бы и не употреблять. (Даже явно сомнительный с точки зрения вклада в социологию Раббот оказался под благородной защитой). Оказывается, нельзя говорить о конформизме Кона потому, что это, как пишет добрый Боря Д., бросает тень на его вклад в социологию, и также потому, что в “последние годы его жизни он натерпелся от РПЦ и националистов”, и потому, что “Кон был нашим другом, …и сейчас только мы можем защитить сделанное им”.
Более того, Боря Д. ставит под сомнение необходимость учитывать членство в КПСС Игоря Кона при оценке его личности (“факт членства в КПСС ну никак не может быть основанием для негативного отношения к человеку”). Мне кажется, что и другие участники наших дискуссии тяготеют к мнению о том, что пребывание в КПСС, как переменная, должна быть по сути исключена из анализа. Однако позвольте решительно не согласиться с этим.
Членство в партии было фундаментальным социальным фактом (наряду с национальностью, уровнем образования, местом работы), который делили страну, и деление общества на партийных и беспартийных было вовсе не формальным, а одним из самых главных в СССР, как и во всех тоталитарных режимах. Игорь Кон, возможно, и был пассивным членом партии (что, впрочем, нуждается в проверке, учитывая его походы в ЦК, участие в дискуссиях в Академии Общественных Наук, публикациях в архипартийных изданиях вроде “Философского словаря”). Он также пользовался привилегиями, которых беспартийные были лишены, например, поездками на Запад.
Игорь не любил административной карьеры, но другие социологи не могли бы получить свои даже скромные (а иногда и высокие) должности, если бы они не были членами партии.
Как конкретный человек, в данном случае социолог, оказался в партии, каковы были его реальные мотивы, мы никогда не узнаем, ибо психология и социология лишены инструментов это сделать, равно как не дано нам по той же причине знать, “верил или не верил” наш респондент в идеалы. Уж точно нельзя сегодня принимать его рассказы за чистую монету. Член КПСС мог после вступления в партию, после своей активной роли в партии превратиться хоть в диссидента, однако сам факт пребывания в партии остается одним из самых важнейших в объективной, а не иконографической биографии. Юра Левада стал героем после “Лекций”, но не следует забывать, что он был секретарем парторганизации института социологии. “Для пользы дела”- скажете вы мне. Очень возможно, ибо альтернатива была ужасна. Однако это не зачеркивает тот фундаментальный факт, что он был внутри системы. Также мы не забудем партийность Гайдара, каковы бы ни были его заслуги в борьбе с коммунизмом, не говоря о Яковлеве, разрушителя советской системы, конечно, Ельцина. Сто миллионов людей, в отличие от 18 миллионов, не ходили на партийные собрания, не голосовали против Сахарова, не были доверительными людьми власти, не выбирались для работы в парткомах и профкомах. С другой стороны, партийные работали с большим рвением пропагандистами, чем беспартийные, они реже были связаны с религией, они гораздо более осмотрительно выбирали себе друзей, они не ходили на подозрительные сборища, они реже читали самиздат. Впрочем, перечитайте “1984”, где четко описаны отличия членов “внутренней партии” от “плебса”. Или посмотрите вокруг, на то, что делается в России сейчас. Опять появилась дихотомия – члены партии “Единая Россия” или хотя бы “Народного Фронта” и все остальные. И как драматично общественность встречает новость, что милейшая Оля Криштановская или замечательный актер Машков вступили то ли в партию “ЕР”, то ли в “Общероссиский фронт”. И опять через некоторое время эти люди будут доказывать, что их биографы должны игнорировать этот факт, что у них есть заслуги, что они были пассивны, что это делалось ради профессиональной деятельности.” Он знал, что вертится земля, но у него была семья”.
Вместе с тем, я полагаю, что партия в СССР, при том, что она была каркасом тоталитарного режима, играла конструктивную роль в обществе. Она была единственной силой, которая координировала и стимулировала многие полезные виды деятельности в стране и она поддерживала порядок и мораль в стране. Такова марксистско-ленинская, она же гегелевская диалектика. Зиновьев был в чем- то сильно прав, когда утверждал, что члены парторганизация в любом учреждении были в моральном и профессиональном отношении намного лучше, чем беспартийные.
Ни в коем случае я не выступаю судьей всех 18 миллионов моих бывших соотечественников. Среди них много моих друзей. Однако все они были конформистами (за некоторым исключением). Конформистом был и я. Однако к факту партийности Кона и других социологов, вы, почитатели биографического метода, должны отнестись очень серьезно, как важнейший факт их жизни с многочисленными последствиями, если вы рассматриваете автобиографии социологов, как исторические источники.
Действительно, я вначале видел в вашем применении биографического метода попытку углубить наше знание истории советской социологии, что предполагает критическое отношение к источникам, в данном случае к автобиографиям.
Я не принимаю постмодернизм (несмотря на его некоторые заслуги). С его релятивизмом и “конструктивизмом”, он является врагом науки. Я стою на позициях 60-ых годов, когда социологи хотели приблизить свою дисциплину к физике и биологии, насколько это было возможно. Я по-прежнему оперирую понятиями “объективной реальности” и “истины”, вызывающими нервную дрожь у сегодняшних американских аспирантов. Я поражен тем, что мой бесконечно любимый Боря Ф. (а любить я его буду и дальше) поддался на искус постмодернистского релятивизма. Вот что он пишет: “Любая история (история советской социологии здесь не составит исключения), подобно окружающему нас миру, является плодом нашего воображения…. Это не значит, что ничего из того, что рассказывают историки, не происходило в действительности. Это значит, что происходившее в действительности становится историей лишь в той мере, в какой попадает в область разума и преобразуется в ней. Разум определенным образом полагает эмпирическую действительность, превращая ее в собственное произведение – историю” [1].
Я продолжаю верить в то, что цель социальной науки - приблизиться к истине, насколько это возможно, и не вижу, что в этом социология отличается от других наук. Боря Ф.
призывает “продолжать поиск истины, пытаясь ее обнаружить в ответах других людей.” Но смотрите, при каких ограничениях, и с каким тезисом, на корню уничтожающим надежду на использование интервью, как исторического источника, – “примат прав респондента над правами исследователя”. (Это неверно даже для массовых опросов, где профессионализм требует от интервьюера видеть в респонденте по сути противника).
Боря также напоминает «Не судите, да не судимы будете!» (!!!!!), парализуя этим окончательно стремление узнать позиции респондента. Далее Боря Ф. расшифровывает:
“Сооружать сети словесных уловок и ловить респондентов на «смещениях акцентов», пытаясь загнать их в капкан исследовательского замысла – значило бы грубо нарушать научную этику. К формуле Олега Божкова [«Социолог не следователь, его задачей не может и не должно стать уличение (изобличение) информанта в искажении фактов, в сознательном или бессознательном обмане (а биографические данные чаще всего искажаются именно сознательно [2] я бы мог добавить вполне современное расширение.
Социолог не хакер, чтобы пользуясь современными технологиями сбора первичной информации, взламывать сознание респондента. Его целью не может быть извлечение биофактов, которые респондент не счел нужным предать гласности. Социолог – не духовник, чтобы расспрашивать респондента-прихожанина на исповеди, заставлять его каяться в грехах, отпуская их перед святым причастием. Не забудем, что исповедь является таинством, тщательно оберегаемым канонами конфессии от чужого взгляда”. И с такими глубоко гуманистическими идеями, весьма похвальными для других сфер деятельности (например, в преподавании, в общении со учениками и студентами), но не для историка, во всяком случае, не для пушкинского Пимена, который как раз требовал иного:
Так точно дьяк в приказах поседелый, Спокойно зрит на правых и виновных.
Добру и злу внимая равнодушен, Не ведая ни жалости, ни гнева.
Однако, при этом, я вовсе не отрицаю важности правил или этики интервьюирования. Их надо соблюдать, чтобы добиться цели (а вовсе не для демонстрации гуманизма ) – выявить важную информацию, преодолевая сопротивление респондента. Интервьюер должен вести себя цивилизованно и дружественно (и Боря Д. был потрясающе хороший интервьюер в этом проекте) и, не запугивая и не унижая респондента вопросами, которые могли бы прекратить диалог.
Уж как бы хотелось задать каждому советскому социологу такие вопросы, которые так бы углубили бы наше понимание истории:
1. Хорошо известно, что многие советские люди сотрудничали с КГБ. Скажите, Вам приходилось в 1970-1980 годы быть объектом вербовки. Согласились ли вы или нет сотрудничать ? Подписали ли Вы документ об этом?
2. Писали ли Вы отчеты в этот же период для первого Отдела после возвращения из заграничных командировок или по другим поводам (каким ?) ?
3. Хорошо известно, что КГБ следило за неблагонадежными. Приходилось ли Вам информировать сотрудников КГБ, обслуживающих Ваше подразделение, о поведении и высказываниях Ваших коллег?
Увы, эти вопросы нарушают правила работы социологов, которые надо соблюдать и в России и других странах, и мы никогда, по крайней мере пока не проведут перлюстрацию и не откроют архивы, как сделали в Венгрии, Германии и Польше, не узнаем важную для истории правду о жизни бедных советских социологов, находившихся прессом тоталитарного режима.
Боря Ф.ссылается на знаменитые автобиографии, в частности, Августина. Он мог бы сослаться на кучу других имен. Между тем, каждая из автобиографий подверглась зубодробительному анализу, как современников, так и потомков, которые были мало озабочены “научной этикой”. Если однако для исследователя это крайне важно, то пусть он не претендует на то, что он занимается поисками исторической истины, а признает, что он изучает сознание его респондента в тот, и только в тот момент, когда он проводит интервью. (Что само по себе интересно и даже полезно для изучения, но не истории советской социологии, а состояния сознания наших социологов, где бы они ни были в 2000-ые годы.) Или пусть он объявляет, что участвует в сегодняшней политической борьбе, защищая доброе имя своих коллег от нападков националистов или коммунистов.
К счастью, историческая наука по-прежнему озабочена поисками того, “что было на самом деле”, отдавая себе отчет, как трудно это сделать, как ценности авторов документов и мемуаров, равно как и исследователей влияют на выводы историков. Большинство историков не поддались соблазну релятивизма, который так облегчает работу ученого в социальных науках, обеспечивая обоснование лености, недобросовестности или обыкновенной халтуры. Это я в изобилии наблюдаю в Америке, где стандарты социологических исследований резко снизились. Заявления историков прошлого, таких как Февр, на которого ссылается Боря Ф., не надо трактовать в терминах современного релятивизма. Школа “Анналов” как раз делала упор на изучение массовых процессов, а не на изучение исторических деятелей и отдельных событий с максимальным использованием объективной информации – статистики и данных о географии, климате и демографии. Мне по душе стремление Димы усмирить герменевтиков и феноменологов, забывающих часто о “твердых фактах” (выражение современного критика постмодернизма), предложенной им биокритикой, которая хотя бы теоретически возвращает социологов, увлекшихся конструктивизмом, в сферу поиска истины.
Однако Ох, как трудно быть объективным!!!!
Копосов Н.Е. Как думают историки. – М.: НЛО, 2001. с. Шалин Д. В поисках нарративной идентичности…. // Телескоп, №3, 2011, с.21.
XXI. Реплика Ядова Включение 91.В. Ядов – Б. Докторову, Д. Шалину, А. Алексееву, Б. Фирсову 7.10. Дорогие коллеги, Не могу не встрять в принципиально важное обсуждение биометодологии. Я придерживаюсь «среднего» пути: при жизни интервьюируемого коллеги стараться, по возможности, не вредить ему. Но в сущности Шляп прав: искать правду как можем, если хотим восстановить исторические факты. И рассуждать предположительно о мотивах поступков социологов у нас не меньше оснований, чем у историков или литературоведов.
Ваш, В.Я.
XXII. «Нет истины, где нет любви» – ответ Докторова Шляпентоху Включение 92. Б. Докторов – В. Шляпентоху 7.10. Нет истины, где нет любви Борис Докторов Многое в заметках Володи Шляпентоха по поводу «наших разногласий» прояснится, если рассматривать их в контексте дискуссии по сложным проблемам историкобиографических исследований в рамках изучения прошлого-настоящего российской социологии. Эти исследования проводятся уже четверть века, и активное обсуждение различных подходов к анализу этой многомерной тематики направленно ведется участниками международного «незримого колледжа» с середины июля этого года. К настоящему моменту ряд высказанных в дискуссии точек зрения представлен в серии статей, опубликованных в петербургском журнале «Телескоп» [1-6], и полный текст обсуждений отражен на сайте проекта «Международная биографическая инициатива» [7, 8].
Началом той части дискуссии, которую Володя в своем назвал «о мертвых или хорошо, или ничего», послужили его слова, сказанные в конце августа в письме к Дмитрию Шалину:
“...ибо Вы не показываете на конкретном примере (на интервью Кона, например) как Вы намерены представлять интервью читателям, не знакомым с советской действительностью. По сути, Вы невольно не информируете о том,“что было”, а создаете ложную картину о борцах за истину (в частности, о Коне, активном члене КПСС, авторе довольно отвратительных статей в “Философском Словаре”, 1982, о которых он не упоминает ни словом)”.
Полностью это письмо представлено в Протоколе №2, но в конце сентября при финальном редактировании этого документа у его составителя, Андрея Алексеева, возникло предложение убрать из письма приведенный фрагмент. В начале октября я (Боря Д.) попросил Володю не настаивать на публикации пассажа об Игоре Коне и обосновал это следующим образом:
Во-первых, Кон никогда не позиционировал себя в качестве борца за истину... скорее, он всегда оставался академическим ученым.. во-вторых, как ты понимаешь, факт членства в КПСС ну никак не может быть основанием для негативного отношения к человеку... в третьих, полистай «80 лет одиночества», там есть воспоминания Игоря об этих статьях.. в четвертых, не стоит судить о статьях 82 года (три десятилетия назад) с сегодняшних позиций, тем более, что «отвратительными» они не являются.. ты и сам понимаешь, что по тому времени взвешенная статья Кона давала многим право говорить о том, что социология – не только буржуазная наука.. далее, так сложилось, что 1 мая я был на похоронах Игоря.. и хотя он завещал развеять его прах, можно сказать, что еще земля не осела на его могиле, а уже началась критика Кона.. как-будто он ничего не сделал значимого для социологии.. последние годы его жизни он натерпелся от РПЦ и националистов.. хватило бы кому угодно.. не лучше ли изъять эти слова из твоего текста, а придет время, взять текст Игоря, взять то, что писалось в те годы о социологии в СССР (не помню, когда статья была написана, это словарь вышел в 82 году) и рассмотреть ее всесторонне.. и на фоне того, что Коном было сделано до 1982 года и после.. тем более, что Кон был нашим другом.. и сейчас только мы можем защитить сделанное им..
В состоявшемся 5 октября продолжительном телефонном разговоре мы с Володей рассмотрели несколько вопросов, относящихся к природе биографической информации (интервью, мемуары и прочее) и методологии ее использования при освещении истории современной российской социологии. Если говорить о моей конкретной просьбе, то она сводилась к тому, чтобы убрать слово «отвратительное» применительно к статье Игоря Кона в «Философском словаре». Поскольку в настоящем блоге Володя пишет: «хотя конечно термин “отвратительные” можно было бы и не употреблять», то я мог бы и не писать настоящие заметки.
Вместе с тем, мне хотелось бы вернуться к названному телефонному разговору, в котором была намечена тема, в блоге обозначенная Володей Шляпентохом словами: «Я попрежнему оперирую понятиями “объективной реальности” и “истины”». Кто против?
Вопрос в том, как смотреть на «объективную реальность» и как двигаться к «истине».
Мне близка позиция А.С.Пушкина, высказанная им его краткой биографической заметке об Александре Радищеве и фокусированной на анализе его книги «Путешествие из Петербурга в Москву». Пушкин отмечал, что в книге есть «несколько благоразумных мыслей» и «несколько благонамеренных предположений». И далее:
Они принесли бы истинную пользу, будучи представлены с большей искренностию и благоволением; ибо нет убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви..» ( апреля 1836 г. СПб., ПСС, т.7, Л., 1978. С. 246).
Слова: «нет истины, где нет любви» подчеркнуты Пушкиным, и были сказаны им менее, чем за год до его гибели. В то время он глубоко понимал и силу любви и губительность поношения.
Снизим пафос риторики и перейдем от любви к уважению, признанию заслуг ученого, о котором биограф пишет, и от движения к истине к стремлению к объективности анализа.
«