«ВОПРОСЫ ЯЗЫКОЗНАНИЯ 3 МАЙ-ИЮНЬ ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР МОСКВА • 1955 СОДЕРЖАНИЕ Р. А. Б у д а г о в (Москва). Некоторые проблемы сравнительно-исторического изучения синтаксиса романских языков 3 ДИСКУССИИ И ...»

АКАДЕМИЯ НАУК СССР

ИНСТИТУТ ЯЗЫКОЗНАНИЯ

ВОПРОСЫ

ЯЗЫКОЗНАНИЯ

3

МАЙ-ИЮНЬ

ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР

МОСКВА • 1955

СОДЕРЖАНИЕ

Р. А. Б у д а г о в (Москва). Некоторые проблемы сравнительно-исторического изучения синтаксиса романских языков 3

ДИСКУССИИ И ОБСУЖДЕНИЯ

Н. И. Ж и н к и н (Москва). Вопрос и вопросительное предложение.... 22 Д. А. А л е к с е е в (Ленинград). Именные части речи в монгольских язы­ ках

ЯЗЫКОЗНАНИЕ ЗА РУБЕЖОМ

Г а о М и н - к а й (Пекин). Проблема частей речи в китайском языке.... В э н ь Л я н ь и Х у Ф у (Пекин). Части речи в китайском языке

СООБЩЕНИЯ И ЗАМЕТКИ

Е. Р. К у р и л о в и ч (Краков). Заметки о значении слова О. С. А х м а н о в а (Москва). О понятии «изоморфизма» лингвистических категорий (В связи с вопросом о методе лексикологического исследова­ ния)

ЯЗЫКОЗНАНИЕ И ШКОЛА

М. М. Г у х м а н (Москва). О курсе «История языкознания» Э. И. К о р о т а е в а (Ленинград). Курс «Современный русский язык» и его программа

КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ

М. М. Н и к и т и н а и В. П. С у х о т и н (Москва). Грамматика русского языка. Т. II — Синтаксис. НО П. Н. Б е р к о в (Ленинград). Две новые библиографии по русскому языку. Л. С. П е й с и к о в (Москва). «Очерки по грамматике таджикского языка».

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ

П. С. К у з н е ц о в (Москва).; Ответ на рецензию Т. П. Ломтева

НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ

Л. Н. Б у л а т о в а (Москва). Всесоюзное совещание по координации диалек­ тологической работы. Б. О р у з б а е в а (Фрунзе). Научная сессия, посвященная вопросам киргиз­ ского языкознания Г. Д. П е т р о в и К. А. А и м б е т о в (Нукус). Научная конференция в Каракалпакской АССР

НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ ЗА РУБЕЖОМ

В. М. Ж и р м у н с к и й f Ленинград). Деятельность Института немецкого язы­ ка и литературы Германской Академии наук

Редколлегия:

С. Г. Бархударов, Я. А. Баскаков, Е. А. Бокарев (отв. секретарь редакции), В. В. Виноградов (главный редактор), А. И. Ефимов, Я. А. Кондратов, Я. И. Конрад, В. Г. Орлова, Г. Д. Санжеев (зам. главного редактора), Б. А. Серебренников, В. М, Филиппова, А. С, Чикобава, Я. Ю. Шведова Адрес редакции: Москва, ул. Куйбышева, 8. Тел. Б 1-75- Т-04458 Подписано к печати 30 V 1955 г. Тираж 13500 экз. Заказ Формат бумаги 70x108 Vie- Бум. л. 47 8 Печ. л. 13,36 Уч.-изд. л. 15, 2-я тип. Йздательства~Академии~наук~СССРГ Москва,ГШубинский пер.,

ВОПРОСЫ ЯЗЫКОЗНАНИЯ

Р. А. БУДАГОВ

НИКОТОРЫЕ ПРОБЛЕМЫ СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОГО

ИЗУЧЕНИЯ СИНТАКСИСА РОМАНСКИХ ЯЗЫКОВ

По сравнению с исторической фонетикой и исторической морфологией < иптаксис романских языков остается областью все еще мало изученной.

После большой работы Ф. Дица прошло свыше 110 лет 1, сравнительноисторический синтаксис романских языков В. Мейер-Любке отделен от нас тоже уже немалым промежутком времени в 55 лет 2. Между тем после Мейер-Любке не было сделано новых попыток описания общей синтакси­ ческой системы романских языков в их историческом развитии и взаимодей­ ствии. В XX в. мысль исследователей пошла, в основном, по двум другим направлениям: стали изучаться либо отдельные синтаксические проблемы романских языков, либо составляться — тоже отдельные — историче­ ские синтаксисы национальных романских языков. Бесспорно, конечно, что работа эта оказалась очень нужной для дальнейшего углубленного зна­ комства с синтаксической системой каждого романского языка, для по­ нимания взаимодействия между романскими языками в частных осо­ бенностях их грамматических построений. Исследования эти как бы под­ готовили условия для появления новых синтетических обобщений.И все же эти обобщения так и не были сделаны.

Опубликованные в последние годы общие обзоры романских языков либо вовсе обходят молчанием синтаксические проблемы, либо посвящают этим проблемам лишь отдельные страницы. Вышедшая же в свет в 1950 г.

вторым изданием книга итальянского лингвиста Луиджи Сорренто, не­ смотря на многообещающее название — «Романский синтаксис», рас­ сматривает скорее отдельные стилистические, чем синтаксические, про­ блемы. 3 Приходится признать, что наибольшую ценность для современ­ ной науки о романских языках имеют те работы, которые движутся по одному из отмеченных выше направлений, предоставляя читателю описа­ ния синтаксических систем отдельных романских языков или исследуя ту или иную самостоятельную проблему сравнительно-исторического син­ таксиса (например, проблему инфинитива или проблему причастия, проб­ лему вспомогательных глаголов или проблему номинативных конструк­ ций).

Постоянные жалобы специалистов на неразработанность сравнительноисторического синтаксиса романских языков могут быть подразделены на F. D i e z, Grammatik der romanischen Sprachen, Theil III [—Syntax], Bonn, Ш4.

W. M e y e r - L i i b k e, Grammatik der romanischen Sprachen, Bd. Ill—Syntax, * U S o r r e n t o, Sintassi romanza. Ricerche e prospettive, 2-е ed., Varese— Milniio, 1950. Это стилистическое направление в области синтаксиса неоднократ­ но прилипал развивать и Лео Шницер (см., в частности, L. S р i t z е г, Uber syntaktisclio Mothoilcn auf romanischen Gebiet, «Die Neueren Sprachen», Bd. XXVI, 1919,.

стр. 330-337).

две категории: первые из этих жалоб обусловлены тем, что синтаксис од­ них романских языков" изучен гораздо меньше, чем синтаксис других;

жалобы второго рода вызваны трудностями более общего характера:

недостаточной ясностью о б ъ е к т а самого анализа, разным пониманием целей и задач синтаксического исследования родственных языков.

Обращаясь к трудностям первого рода, нельзя, действительно, не от­ метить резкой непропорциональности в изучении синтаксиса разных ро­ манских языков. В то время как синтаксическая система французского языка тщательно изучается самыми различными учеными, мы до сих пор очень мало знаем не только о синтаксисе рето-романского, каталанского или португальского языков 1, но и о синтаксисе таких романских языков, как испанский, румынский или итальянский. По сравнению с француз­ ским языком синтаксические системы испанского, румынского и италь­ янского языков находятся в начальной стадии научного изучения. Такая же неравномерность изучения отдельных романских языков очень затруд­ няет и работу сравнительно-исторического характера, успешное про­ движение которой немыслимо без тщательного предварительного анализа материалов отдельных языков и их диалектов.

Еще серьезнее, однако, трудности второго рода — методологического и методического характера. Об этих трудностях мы скажем впоследствии подробно, сейчас же приведем лишь два примера, долженствующих по­ В новом издании известной книги Э. Бурсье «Основы романского языкознания», вышедшем в Париже в 1946 г., глава о структуре итальянского предложения начинается такими словами: «Итальянское предложение несравненно гармоничнее испанского и не лишено извест­ ной гибкости. В нем имеются некоторые, хотя едва уловимые, разрывы между отдельными членами, которые, однако, связываются друг с другом переходами непрерывного голосового потока»2. Далее мы узнаем, что так называемая нисходящая часть словосочетания или предложения обра­ зуется «низким звучанием в конце последнего отрезка». Это и все, что дол­ жно подкрепить мнение исследователя о большей гармоничности италь­ янского предложения по сравнению с предложением испанского языка.

Бросается в глаза известная импрессионистичность выводов зарубеж­ ного лингвиста. Что значит большая гармоничность предложения одного языка по сравнению с меньшей гармоничностью предложения другого язы­ ка, так и остается неясным читателю. Почему «переходы непрерывного го­ лосового потока» обеспечивают эту гармоничность, и могут ли существо­ вать романские языки, интонационная структура которых действительно лишена «непрерывного голосового потока», — все это остается совершенно невыясненным. Обращает на себя внимание и известная условность самих терминов, которыми оперирует ученый («гармоничное предложение», «гибкость предложения»). Нельзя не отметить, что такие термины не упо­ требляются исследователем, когда он пишет о фонетических и морфоло­ гических особенностях сравниваемых языков. Приходится, следовательно, признать, что в области синтаксиса вопросы м е т о д а и с с л е д о в а н и я оказываются гораздо менее ясными, чем в области фонетики или морфоло­ гии. Если же прибавить, что замечания Э. Бурсье о «гармоничности итальянского предложения» вставлены им в новое издание его книги соСм. об этом: В. Ш и ш м а р е в, Очерки по истории языков Испании, М.—Л., 1941,2 стр. 239.

Э. Б у р с ь е, Основы романского языкознания, перевод с 4-го франц. изд., М„ 1952, стр. 453.

О СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОМ ИЗУЧЕНИИ СИНТАКСИСА

роковых годов и что этих замечаний не было в предшествующих изда­ ниях этого руководства двадцатых годов 1, то станет ясно, что обсуждение строгости и точности самого метода синтаксического исследования родствен­ ных языков за последние два десятилетия не очень продвинулось вперед в зарубежной романистике.

Приведем теперь другой пример иного характера. Известно, что уче­ ники и последователи видного немецкого романиста К. Фосслера много и успешно работали в области исторического синтаксиса отдельных роман­ ских языков. Вместе с тем эти ученые стремились противопоставить свое понимание синтаксического развития языка той концепции, которая раз­ делялась младограмматиками, в частности Мейер-Любке. По мнению Фосслера и его сторонников, основной недостаток младограмматических работ заключается в том, что в этих работах лишь констатируются и опи­ сываются те или иные синтаксические изменения в языке, но не объясня­ ются. Между тем задача истинной науки — справедливо подчеркивают Фосслер, Лерх и другие — заключается не только в описании, но и в истолковании изучаемых явлений.

Стремясь реализовать это назначение науки на практике, Фосслер то и дело прибегал к объяснениям такого характера: в XIII в. во фран­ цузском языке появляется так называемый частичный (партитивный) артикль du, de la, des. Чем объяснить, что этот артикль, известный и итальянской речи, но не известный другим романским языкам, появляется во Франции именно в XIII в. Ответ на этот вопрос Фосслер искал в тор­ говых отношениях эпохи, которые, по мысли ученого, должны были поро­ дить и своеобразный «счетный артикль» в языке. Влияние «купцов и по­ литиков» на язык определило, по убеждению Фосслера, и появление парти­ тивного артикля в языке, затем получившего общенародное распростра­ нение 2.

Можно было бы не останавливаться на такого рода «объяснениях», если бы они не заключались в книге, в других отношениях весьма ин­ тересной. К тому же следует иметь в виду, что у последователей Фосслера истолкования подобного рода получили широкое распространение. Так,.!1срх и своей большой и ценной по материалу работе о функциях буду­ щего времени в романских языках, стремясь объяснить частое употребле­ ние будущего времени в императивном значении во французском языке, ссылается на особенности национального характера французов, у которых «отсутствует благоговение перед индивидуальностью других людей»3.

Можно было бы сказать: стоит ли обращать внимание на эти замеча­ ния? Не проще ли воспользоваться материалом подобных исследований, отбросив все то, что является неприемлемым для советского языкозна­ ния, что может вызвать лишь улыбку у читателя, который не смешивает экономику страны и психологию народа с грамматическими формами со­ ответствующих языков. Разумеется, можно было бы просто не обращать внимания на подобные «отступления», имеющиеся почти во всех работах так называемой неофилологической школы, если бы сами эти отступления и «объяснения» не были в какой-то степени показательными. Не случайно, что с подобного рода «объяснениями» мы редко встречаемся, когда речь идет об исторической фонетике или исторической морфологии, и только См. Ё. B o u r c i o z, Elements de linguistique romane, 2-е ed., Paris, 1923, стр. 2501.

К. V o s s l e r, Frankreichs Kultur im Spiegel seiner Sprachentwicklung, Hei­ delberg, 1913, стр. 191. Это же утверждение повторяется во втором издании данной книги (1929 г.), а также в ее итальянском (1948 г.) и французском (1953 г.) переводах.

Е. L e r c h, Die Verwendung des romanischen Futurums als Ausdruck eines sittlichen Sollens, Leipzig, 1919, стр. 287.

в области синтаксиса, как, отчасти, и лексики, истолкования такого типа то и дело поражают читателя. Следовательно, отмеченные приемы сви­ детельствуют о сложности самого метода исследования и осмысления синтаксических явлений. Нужно не просто отбросить негодные истолко­ вания, но и выдвинуть другие, более пригодные и более верные. Для того же, чтобы справиться с этой сложной задачей, нужно еще и еще раз обратиться к вопросам метода.

Трудности начинаются уже в связи с установлением приемов самого ис­ следования: нужно ли исходить из синтаксических форм, существующих в анализируемых языках, а затем раскрывать их функции и значения, либо, напротив, следует строить «активный синтаксис», показывая, как та или иная общая категория выражается в языке. Почти у всех синта­ ксистов наблюдаются в этом отношении колебания. Так, Мейер-Любке, построивший свой сравнительно-исторический синтаксис романских языков исходя в целом из соответствующих формальных явлений в анализируемых языках (форм слова, типов словосочетания и типов предложения), в дру­ гих случаях всё же обнаруживал колебания в пользу «активного синтак­ сиса»: см., например, его постановку вопроса о том, «как выражается приказание» в разных романских языках 1. В области изучения синтак­ сиса русского языка аналогичные колебания обнаруживались у многих ученых, в частности у акад. А. А. Шахматова. Слишком широко определяя синтаксис как учение «о способах обнаружения мышления в слове» 2, Шахматов считал возможным как бы двойной путь исследования син­ таксических явлений: от форм их обнаружения в языке, а затем от содер­ жания логических категорий — к способам их выявления в языке 3.

Сама проблема соотношения «наличного синтаксиса» и «активного син­ таксиса» имеет, однако, не только логический аспект, но и исторический.

Так, романист должен решить не только вопрос о соотношении «наличного синтаксиса» языка и «активного синтаксиса», но и вопрос о том, из чего следует исходить при построении синтаксиса романских языков — из данных языка-основы (латыни) или из структуры самих романских язы­ ков. Старые синтаксические построения X I X в., включая в значительной степени и работу Дица, базировались лишь на данных латинского языка.

Но при таком подходе не всегда можно было выявить специфику синта­ ксиса романских языков, то новое качество, которое стало характеризовать синтаксические особенности каждого отдельного романского языка. Глу­ бокая преемственность между романским и латинским синтаксисом не должна заслонять того нового, что характеризует синтаксис романских языков в отличие от латинского4.

Подобно тому как «активный синтаксис» иногда проходит мимо нацио­ нальных грамматических особенностей отдельных языков, так и синта­ ксис романских языков, целиком ориентированный на синтаксический строй латыни, порой не замечает того, что составляет специфику разных W. M e y e r - L i i b k e, Einfuhrung in das Studium der romanischen Sprachwissenschaft, 3-е Aufl., Heidelberg, 1920, стр. 220.

См. А. А. Ш а х м а т о в, Синтаксис русского языка, Л., 1941, стр. 17.

См. об этом: С. И. Б е р н ш т е й н, Грамматическая система А. А. Шахма­ това, «Р. яз. в шк.», 1940, № 5, стр. 74—75.

Ср. свидетельство видного современного учоного-латиниста: «Поверхностному наблюдателю может казаться, что французский язык, возникнув из латинского, остается верным своему прошлому. Более пристальный анализ, однако, обнаруживает, насколько глубоко „langue fille" стал отличаться от „langue mere"» (J. М а го u z e a u, Aspects du francais, Paris, 1950, стр. 72).

О СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОМ ИЗУЧЕНИИ СИНТАКСИСА

родственных языков. В этом смысле теоретическая проблема соотношения «наличного синтаксиса» языка и «активного синтаксиса» тесно связана с исторической проблемой — «из чего исходить» при построении сравни­ тельно-исторического синтаксиса романских языков.

Ответ представляется нам ясным: языкознание имеет свою специфику, так как оно изучает очень своеобразное общественное явление — язык.

Вместе с тем и синтаксис как важный раздел науки о языке имеет свой определенный объект изучения, который не следует ни слишком расши­ рять, ни слишком суживать. Синтаксис, как известно, изучает способы -соединения слов в словосочетания и предложения; в синтаксисе анализи руются типы словосочетаний и предложений, их функции и своеобразие употребления в том или ином языке или в тех или иных родственных языках 1. Поэтому, исследуя синтаксис языка, мы обязаны исходить из •форм слов, словосочетаний и предложений, раскрывая их функции и зна­ чения. «Активный синтаксис» может при этом иметь лишь подсобное зна­ чение. Учитывая ту же специфику языка, при построении синтаксиса ро­ манских языков следует, на нага взгляд, двигаться от романских язы­ ков к их цредистории.

При установлении специфики объекта синтаксического исследования весьма существен вопрос о взаимоотношении синтаксиса и морфологии п системе изучаемых языков. Нельзя согласиться с теми современными структуралистами, которые объявляют полную «автономию синтаксиса», ого отрешенность от морфологии, независимость от всего материального и языке 4. В действительности самостоятельность и специфичность синтак­ сиса нисколько не препятствуют его широкому взаимодействию с морфо­ логией. Нельзя понять своеобразия синтаксических категорий вне этого вз аимодействия.

Структуралисты, основываясь на логике отношений, утверждают, что реальны лишь сами отношения, но что кроется за этими последними—мы не знаем. Поэтому и в языке категория отношения, по их мнению, самоценна.

•Она не зависит от тех реальных языковых значений, которые с ее помощью передаются. Поэтому и синтаксис языка, оперирующий категорией отноше­ ния, резко отделяется от морфологии, основывающейся на материальных •фактах языка. Такие взгляды несомненно ошибочны: отношение существует не само по себе, а лишь в той мере, в которой само это отношение, имея •определенную функцию, выражает определенное значение. В силу того, что проблема эта весьма существенна для понимания специфики синтак­ сиса, остановимся на ней немного подробнее.

Даже некоторые передовые лингвисты своего времени склонны были, на наш взгляд, неправильно трактовать проблему отношений в грам­ матике. «Нельзя говорить, — писал, например, Бодуэн де Куртенэ, — что известная форма данного слова служит первоисточником для всех •остальных и в них „переходит". Разные формы известного слова не обра­ зуются вовсе одна от другой, а просто сосуществуют»3. Еще определеннее стал подчеркивать эту же мысль и А. Мейе:«...в латинском языке,—за­ мечает он, — не было одного слова волк, а лишь совокупность форм:

lupus (ям.), lupe (зват.), lupum (вин.),lupi (род.), lupo (отл.), причем ни одна из этих пяти форм не была исходной для других, так же как не было исСм. «Грамматика русского языка», т. II — Синтаксис, ч. 1, М., Изд-во АН СССР, 1954, стр. 6.

* См. специальную главу об «автономии синтаксиса» в кн: V. В г о n d a 1, Kssais de linguistique generate, Copenhague, 1943, стр. 8—14.

и правила русского произношения..: Варшава. 1906», ИОРЯС, т. XII, кн. 2, 1907, стр. 495.

ходной формы для образования множественного числа: lupl (им.), lupis (дат.), luporum (pод.), 'lupis (отл.).

Не было имени человек, но существовала совокупность: homo (им.), hominem (вин.), hominis (род.), homini (дат.), homine (отл.) и т. д. 1.

Трудно согласиться с такой постановкой вопроса. Разумеется, срав­ нивая различные падежные формы между собой, нельзя считать, что одни из них «переходят» в другие в школьном смысле этого слова. Все формы слова, имеющиеся в данном языке, действительно сосуществуют в нем, они должны изучаться в грамматике. И все же древние мыслители были по-своему правы, называя падежи «падежами» (при всей условности самого термина): косвенные падежи имени были бы немыслимы, если бы они не вос­ принимались н а ф о н е прямого падежа. Прямой падеж более независим, он ближе к «чистому названию», его номинативная функция воспри­ нимается отчетливее, чем соответствующие функции косвенных падежей.

Хотя группировка косвенных падежей в разных языках, имеющих паде­ жи, и различна, однако вопрос о соотношении более зависимых падежей и падежей более самостоятельных очень существен для грамматики.

Другими словами, для грамматики важна не только категория отношения, но и категория значения, то, что стоит за грамматическими отношениями, что выражается при помощи этих отношений. Нельзя согласиться с тем, что форма вода и форма воде «одинаково переходят друг в друга» 2. Они не­ одинаковы уже потому, что форма воде в большей степени предполагает как бы «исходную» форму вода, чем обратно. Именно поэтому число косвен­ ных падежей в языках может быть очень различным, тогда как «прямой падеж», или «общий падеж», или «исходный падеж» («основной падеж») обычно всегда наличествует в индоевропейских языках, обладающих па­ дежной системой.

Проблема о т н о ш е н и я и з н а ч е н и я очень существенна для понимания специфики грамматики, для правильного истолкования взаи­ моотношений между грамматикой и лексикой, а в системе самой грамма­ тики — между морфологией и синтаксисом. Если в любой грамматической парадигме важно установить «исходную» грамматическую форму, то не менее важно обнаружить таковую и в синтаксических категориях.

В романских языках, как, впрочем, и в других индоевропейских и не­ индоевропейских языках, имя существительное может быть не только подлежащим, но и сказуемым, и дополнением, и обстоятельством и т. д.

Однако существительное именно в функции подлежащего выступает в своей первичной синтаксической функции, по отношению к которой все остальные функции существительного ( в роли сказуемого, дополнения, обстоятельства и пр.) будут восприниматься как вторичные. Не случай­ но при этом, что первичная синтаксическая функция существительного (подлежащее) обычно опирается на «исходную» форму имени в его морфо­ логической парадигме. Различия между первичными и вторичными син­ таксическими функциями имени, как и других частей речи, существуют в языке объективно, обнаруживая закономерные связи синтаксиса и мор­ фологии. Точно так же можно сказать, что сказуемое — это первичная син­ таксическая функция глагола, хотя последний может выступать не только А. М е й е, Сравнительный метод в историческом языкознании, перевод с фран­ цузского, М., 1954, стр. 79—80.

Как это считал Бодуэн де Куртенэ в уже цитированной рецензии (стр. 495).

Попытка пересмотреть вопрос о соотношении падежей, предпринятая Якобсоном, не может быть признана в этом плане удачной, так как, разграничив понятия «полного падежа» (Vollkasus) и «периферийного падежа» (Randkasus), Якобсон свел затем раз­ личие между ними лишь к «позиционной корреляции» (Stellungskorrelation). См.

R. J a c o b s o n, Beitrag zur allgemeinen Kasuslehre, «Travaux du Cercle linguistique de Prague», 6, 1936, стр. 264.

О СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОМ ИЗУЧЕНИИ СИНТАКСИСА

в функции сказуемого, а следовательно, имеет и вторичные синтаксические функции. Именно поэтому и прилагательное —это прежде всего опреде­ ление, как наречие — это прежде всего обстоятельство и т. д. 1.

в с и н т а к с и с е столь же необходимо, сколь необходимо установле­ ф о л о г и ч е с к о й п а р а д и г м е. Без этого разграничения грам­ матика превращается в пестрое собрание разных «форм», причем остается совершенно неясным, в каких отношениях эти формы находятся к мысли, которая облекается во все эти формы. Напротив, установление основных и производных форм в любой морфологической парадигме, подобно тому как и разграничение первичных и вторичных функций частей речи, не только вносит в многообразие грамматических форм определенную регу­ лярность, но и подтверждает известное положение о том, что грамматика является не только собранием правил об изменении слов и сочетании слов в предложении, но и результатом абстрагирующей работы человеческого разума.

Разграничение первичных и вторичных синтаксических функций частей речи дает возможность глубже понять закономерности, существую­ щие во взаимоотношениях между частями речи и членами предложения, между морфологией и синтаксисом, между парадигмами языка и спо­ собом их функционирования в речевом потоке. Поэтому выше мы под­ черкнули, что в грамматике важна не только категория отношения, но и категория значения, объективно существующая и выражающаяся в языке в самом этом отношении.

Ипучолио синтаксиса романских языков в сравнительно-историческом плане ставит пород исследователем ряд важных и сложных проблем тео­ ретического характера. Так как язык - основа романских языков — латынь хорошо известна и тщательно изучена, то и материал романских языков приобретает важное значение для сравнительно-исторических разы­ сканий 2. Вместе с тем наличие хорошо сохранившегося языка-основы, с одной стороны, и романских языков — с другой, требует от исследовате­ ля более глубокого понимания характера тех отношений, которые склады­ вались как между романскими языками и латынью, так и внутри самих романских языков.

Как мы уже подчеркнули, самая непосредственная преемственность, существующая между латынью и романскими языками, не должна засло­ нять и тех важнейших различий, которые отделяют сейчас синтаксическую структуру романских языков от синтаксической структуры латыни.

Новое качество развилось здесь на основе старых языковых отношений.

Вместе с тем общероманские явления не должны скрывать от взора иссле­ дователя и тех существенных расхождений, которые определили отличие одного романского языка от другого.

Хотя это и кажется на первых порах парадоксальным, но синтаксиче­ ские расхождения между романскими языками лишь подтверждают единСр. А. А. X о л о д о в и ч, Очерк грамматики корейского языка, М., 1954, стр. 2 234.

Некоторые лингвисты (например, Соссюр, Мейе, ГДухардт) склонны были даже особо подчеркивать значение романского языкового материала для целей общего языкознания. См., в частности, рецензию Шухардта на «Курс общей лингвистики»

Соссюра в «Literaturblatt fur germanische una romanische Philologie» [Jg. 38 (1917), стр. 9] и замечания А. Мейе в «Bulletin de la Societe de linguistique de Paris» (t. XXIV, fasc. 2, 1924, стр. 80).

ство их происхождения из одного источника. Это объясняется в ряде слу­ чаев тем, что из многообразных ресурсов латинского языка некоторые ро­ манские языки выбирают одни средства, а другие языки—другие средства.

Начнем наш обзор с простых примеров, однако попытаемся их ос­ мыслить в плане интересующих нас теоретических вопросов. Указательное местоимение Ше послужило источником образования определенного артикля в большинстве романских языков, тогда как в сардинском роман­ ском языке таким источником стало другое латинское местоимение — ipse. Одни романские языки образуют сравнительную степень при по­ мощи лат. plus «более» (ср. франц. plus grand, итал. piiigrande), а другие — при помощи лат. magis «больше» (исп. mas grande, рум. mai таге). В одних романских языках при формировании описательных форм будущего времени был широко использован латинский вспомогатель­ ный глагол habere (франц. chanter -f- ai, буквально: «я имею петь», «я спою», исп. cantar -f е), а в других — иной латинский глагол volere •(рум. voiu cdntam хочу петь», «я спою»). В этом смысле можно утверждать, что наличие одного источника в виде языка-основы не только не сводит на нет расхождения между языками, возникшими из данного источника, но даже по-своему стимулирует эти расхождения. Мы уже не говорим о том, что многочисленные новые явления в синтаксической структуре роман­ ских языков могли впоследствии дальше развиваться уже независимо от импульсов, исходивших от языка латинского.

Проблема в ы б о р а той или иной формы латинского языка тем или иным романским языком осложняется еще и потому, что этот выбор мо­ жет быть не только прямым, но и косвенным. В португальском языке, как и в языке испанском, существует четыре вспомогательных глагола (португ.

ter «иметь», haver «иметь», ser «быть», еstar «быть», «находиться»; исп. tener, haber, ser, estar). Однако удельный вес каждого из этих глаголов в каждом из названных двух языков совершенно различен. В то время как в порту­ гальском языке самым употребительным вспомогательным глаголом явля­ ется глагол ter, служащий для образования сложных описательных времен, в испанском языке в этой функции выступает обычно уже не глагол tener, а глагол haber, при помощи которого образуются сложные описатель­ ные формы действительного залога. Глагол же tener в испанском языке со­ храняет большую самостоятельность, чем соответствующий португаль­ ский глагол ter (ср., например, исп. he venido «я пришел», но португ.

tenho vindo, исп. se ha lavado «он вымылся», но португ. se tern lavado и пр.).

Следовательно, вопрос заключается не только в том,какую из конструк­ ций развивает тот или иной романский язык, совсем отказываясь от дру­ гих аналогичных конструкций (это лишь одно из возможных соотношений внутри романских языков), но и в том, какая из конструкций получает в нем преимущественное развитие, оттесняя — в большей или меньшей степени — другие конструкции, так сказать, на периферию языка. Важен, о т н о с и т е л ь н ы й. Объем и сфера распространения той или иной конструкции в разных родственных языках сплошь и рядом оказываются различными. Важно не только то, что есть в одном языке и чего совсем нет в системе другого, но и то, что имеется в ряде родственных языков, хотя и не совпадает между языками по своему значению и удельному весу г.

То, что было сказано акад. Л. В. Щербой о несовпадении лексических сфер сход­ ных слов в разных языках [в интересном предисловии к его «Русско-французскому словарю» (3-е изд.—М., 1950)], относится, по нашему мнению, и к функциональным несовпадениям сфер аналогичных синтаксических конструкций в разных родственных языках

О СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОМ ИЗУЧЕНИИ СИНТАКСИСА И

Стоит только одному грамматическому фактору, получившему ши­ рокую сферу распространения в одном языке, не получить такого же широкого распространения в другом родственном языке, как соответствую­ щие «конкуренты» этого фактора как бы заполняют те места, которые оказались но занятыми в данном языке.

Значительно труднее ответить на вопрос о том, почему в том или ином романском языке развивается одна синтаксическая конструкция, а в дру­ гом — иная, или почему в разных романских языках развиваются разные варианты одиной конструкции (например, целостное по своей синтакси­ ческой природе первоначально описательное выражение будущего вре­ мени, но в одних языках с глаголом habere, а в других — с глаголом volere). Только конкретная история отдельных романских языков может в изиостной мере прийти нам на помощь при решении этого вопроса. Так, табор вспомогательного глагола volere при образовании будущего времени it румынском и молдавском языках (вместо глагола habere в других романских языках) мог быть подсказан соответствующим греко-византий­ ским оборотом типа &еХсо fpoccpeiv (лат. volo scribere, рум. voiu scrie «напи­ шу»), на что уже указывали многие ученые1. Однако сам по себе этот оборот ЩШШёШпГ^ЗакройтёПверъ заключено утверждение о том, что дверь не закрыта. Иначе бессмысленно было бы требование ее закрыть. Вполне возможна такая ситуация разговора, когда слушающий на обращение Закройте дверь скажет: А я не знал, что она открыта. Следовательно, он понял переданное ему утверждение.

Несомненно, суждение Дверь не закрыта, содержащееся в предложе­ нии Закройте дверь, передается в этом последнем несколько иначе, чем в предложении Дверь не закрыта. Тогда снова встает та же проблема о меха­ низме предложения, способного перестраивать соотношение фиксирован­ ных в нем суждений. Что же касается самих, как говорят, скрытых, или имплицитных, суждений, то они именно как суждения ровно ничем не отличаются от всяких других раскрытых суждений. Поэтому П. В.

Таванец не вполне прав, когда старается найти в части истинности и лож­ ности различие между скрытыми суждениями в повелительных предложе­ ниях и открытыми в повествовательных. Для того, чтобы выяснить истин­ ность суждения Высота N не взята нашими войсками, говорит П. В. Тава­ нец, надо узнать, взята или не взята эта высота. Для решения же вопроса о правильности суждений в побудительном предложении Взять высоту N, кроме этого, необходимо еще узнать, целесообразно ли брать высоту N и способна ли данная воинская часть взять ее 1. Однако это наблюдение П. В. Таванца неточно. То же предложение в контексте Высота N не взята, так как не подошли еще подкрепления и не занято поле К., оставаясь предложением повествовательным, а не побудительным, содержит в себе су­ ждения о способности войск взять высоту и целесообразности брать ее.

Следовательно, для проверки и этого высказывания необходимо установить истинность входящих в него суждений. Различие повествовательных и побудительных предложений состоит не в том, что входящие в них сужде­ ния проверяются по-разному. Всякое суждение проверяется одним способом — через установление соответствия его действительности. Различие в том, что состав и система суждений в разных типах предложений не оди­ наковы. При переходе от одного типа предложения к другому часть сужде­ ний сохраняется как эквивалентные, а часть появляется или пропадает, вследствие чего и меняется их взаимоотношение и система. Вот почему трудно согласиться с конечным выводом, к которому приходит П. В.

Таванец: «...побуждение нельзя рассматривать в качестве разновидности суждения. Побуждение есть особая разновидность мысли»2. Конечно, побуждение — не вид суждения, но и не разновидность мысли. Логика до сих пор ничего не могла сказать об этой разновидности мысли, хотя по своей задаче и занимается изучением видов мысли, законов ее строения и сочетания. Больше того, логика с порога отстранила от себя изучение побу­ дительных и вопросительных высказываний.

Из вышеизложенного следует, что побудительные, вопросительные и другие типы высказывания — это раздовидносхи процесса речевого обще­ ния. В каждой^речи сообщается мысль. Эта мысль сложная (даже в самом простом предложении). В ней целая система взаимозависимых суждений.

См. П. В. Т а в а н е ц, Суждение и его виды, М., 1953, стр. 27.

Для того чтобы выразить эту именно систему мысли, она фиксируется в разных конструкциях предложений и связи этих предложений. В ре­ зультате речь приобретает разные виды воздействия на людей, возникают разновидности процесса общения, появляется действие, которое совершает человек, когда говорит, — речевое действие.

Итак, необходимо различать следующие явления: 1) мысль или си^ стему мыслей, высказанных в предложении или системе предложений;

2) конструкцию предложений, т. е.: а) словопорядок (имея в виду разно­ образные виды морфолого-синтаксических сочетаний слов в предложении) г б) наличие особых слов или форм, специфических для данной конструкции (например, вопросительных местоимений, частиц, наклонений глагола и т. п.) и в) интонацию предложения; 3) речевое действие, т. е. то, что че­ ловек делает, когда говорит, — излагает, спрашивает (чтобы получить ответ), требует (чтобы было выполнено какое-либо действие) и т. п. Каждое из этих явлений, указанное под номерами 1, 2, 3, своеобразно и не сходное другими. Весь ряд не является классификацией и не может быть под­ веден под какое-либо родовое понятие. Действительно, мысль являете»

отражением действительности, конструкция же предложения никакой дей­ ствительности не отражает — это лишь средство фиксации мысли. Рече­ вое действие — это конкретный, неповторимый акт общения, тогда как мысль повторима и воспроизводима, а конструкция предложения не кон­ кретна, а обща и стандартна. Несмотря на все различие этих явлений, они, взятые вместе, составляют систему, соотношение звеньев которой образует разнообразие средств речевого общения. В этой статье нет воз­ можности сколько-нибудь полно вскрыть разные случаи взаимоотношения звеньев интересующей нас системы. Можно наметить лишь самые общие контуры.

Прежде всего, обратим внимание на классическую проблему атрибу­ тивных и предикативных образований. В чем особенности таких трех сло­ весных образований: а) хороший человек пришел; б) человек хорош; в) хо­ роший человек. В первых двух образованиях наличествует сообщение и утверждение о действительности, в третьем этого нет. Почему это проис­ ходит? Заметим, что в первом случае (а) утверждается не только то, чт& человек пришел, но и то, что он хороший. Правда, в этом изолированновзятом словесном образовании еще не ясно, что именно является глав­ ным в утверждении и что дополнительно подразумеваемым и допускаемым, но не являющимся целью сообщения —то ли, что этот человек хороший, или то, что он пришел. Однако, если мы учтем интонацию и заметим, что ло­ гическое ударение падает, например, на слово пришел, тогда станет ясным, что целью сообщения является именно этот предикат, а хороший останет­ ся атрибутом. Этот атрибут не является целью сообщения, так как он за­ ранее предполагается как известный обоим говорящим. Смысл высказы­ вания таков: Тот хороший человек, о котором мы знаем или раньше говорили, t вот этот человек и пришел. Вместе с тем атрибут хороший, конечно, яв­ ляется признаком этого человека. Этот признак утверждается и признаете»

обоими говорящими как принадлежащий данному человеку. Таким об­ разом, этот атрибут хороший в конечном счете тоже предикат, только не являющийся целью данного сообщения. Следовательно, можно считать, что здесь два вида предикатов — один главный, первого порядка, другой — второстепенный, второго порядка.

Теперь обратим внимание на третье словесное образование: хороший человек. Здесь присутствует только предикат второго порядка. Если нет предиката первого порядка, то нет и цели сообщения. Такое словесное об­ разование хотя и обозначает, т. е. содержит слова, но ни о чем не говорит;

это еще не речь. Однако об отсутствии предиката первого порядка в данВОПРОС И ВОПРОСИТЕЛЬНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ном случае мы не можем судить ни по форме слов, ни по словопорядку.

Необходимо выяснить характер речевого действия, что может быть обна­ ружено из контекста и интонации предложения. Анализируемое слово­ образование (в) может приобрести предикат первого порядка, если по­ явится цель сообщения и соответственно речевое действие, например:

Какой по-вашему это человек? Ответ: Хороший человек. Здесь в ответе уже нет различия между атрибутом и предикатом.

Но есть еще один случай, когда то же самое словесное образование (в) — хороший человек может превратиться в речь. Случай этот удивителен по­ тому, что в возникающей речи не только не появляется предиката первого 'порядка, но, наоборот, он нацело уничтожается. И все-таки речь пресле­ дует определенную цель и совершается определенное речевое действие.

Это случай вопроса: хороший человек?; человек хорош? Здесь налицо цель общения, это побуждение к ответу, это речь, речевое действие. Но здесь нет предиката первого порядка. Спрашивающий не утверждает и не отри­ цает признака хороший по" отношению к человеку. Следовательно, наряду с операцией усиления и ослабления предиката, т. е. перехода его в тот или иной по иерархии порядок, возможна еще операция снятия главного предиката, отказа от него при сохранении предикатов низших порядков.

Это такая же необходимая операция, как и признание предиката. Она не­ обходима для взаимного понимания в процессе обмена мыслями. Говоря­ щий старается по возможности точно определить сферу того,что одинаково, по его мнению, признает и он, и собеседник. Для этого в речь вводятся предикаты низших порядков. Говорящий, кроме того, сообщает в преди­ кате первого порядка то, о чем, по его мнению, слушателю не было извест­ но. Но есть кое-что такое, что неизвестно и самому говорящему. Тогда он старается добиться ясности и в этом пункте. Он снимает главный пре­ дикат и тем самым побуждает слушателя или найти его, или утвердить предлагаемый ему претендент на предикат (в первом случае: какой че­ ловек?; во втором: человек хорош?). Вопросительная речь достаточно опре­ деленна, т. е. содержит понятные для слушателя как подразумеваемые суждения, так и область снятого предиката. Побуждение возникает в той части речи, в которой снят предикат первого порядка. Так, в выска­ зывании А этот человек, о котором не сегодня, а вчера мы с вами говорили, хороший? слово вчера является предикатом второго порядка, слова о котором мы с вами говорили—предикат третьего порядка, слово хороший — снятый предикат. Так как предиката первого порядка нет, то все предложение в целом является побуждающим к ответу, т. е. вопроситель­ ным. Средством, при помощи которого достигнуто снятие предиката, является интонация слова хороший. Интонация первой части предложе­ ния до этого слова является утвердительной и повествовательной. Она останется той же, если ввести в конец предложения предикат первого порядка — совсем не хороший. Больше того, слово хороший в вопроситель­ ном предложении обладает таким же логическим ударением, как и всякий предикат первого порядка в повествовательном предложении. Снятие предиката достигается не динамикой ударения, а повышением основного тона на этом слове.

Таким образом, наблюдаемые изменения происходят в структуре предложения. В результате этого перестраивается система высказан­ ных суждений и речевое действие приобретает конкретную определен­ ность. Разнообразие этих изменений образует разнообразие способов речевого общения в зависимости от цели общения и соответственно разно­ образие речевых действий. В этих изменениях особенно примечательна роль интонации. Во всем предложении в целом всегда что-либо утвер­ ждается или отрицается по мере градации предикатов и их снятия.

Предложение в целом — это сплав разных степеней утверждения. Надо признать, что утверждение имеет степень. Вопросительное предложение в целом — это сплав утверждений одного ряда и отказов от утверждений другого ряда. Таково предложение в целом, а вот интонация может быть только утвердительной, только вопросительной, приказательной, про­ сительной и т. п. Нельзя одновременно сказать да вопросительно и утвер­ дительно.

В этом свойстве интонации — корень многих недоразумений. Найдя в целом предложении элемент вопросительной интонации, полагают, что в предложении уже нет никаких утверждений, что неверно. Интонация подвижна. В одной части предложения она одна, а в другой — другая.

Она заведует только усилением, ослаблением и снятием предикатов, само же содержание заключается в словах, а не в интонации. Поэтому, напри­ мер, отрицание не может быть выражено интонацией. Отрицательной инто­ нации не существует. Предложение Я не приду произносится с утверди­ тельной интонацией. Поэтому же ответ Спасибо на какое-либо приглашение или предложение требует лексической расшифровки: спасибо — «да» или спасибо — «нет». Однако при усилении степени снятия предиката может появиться отрицание. Хорош ли он? — это первая степень снятия предиката; И после этого вы думаете, что он хорош? — усиленная степень снятия предиката. В первом случае просто снят предикат; при этом сохра­ няется возможность и его утверждения, и отрицания. Во втором случае снят ранее утверждавшийся предикат, поэтому остается только одна воз­ можность его отрицания. Сама же интонация является вопросительной, а не отрицательной. Логический эквивалент высказанного суждения может быть выражен в предложении с отрицанием и утвердительной интона­ цией — Он не хорош.

Итак, механизм взаимоотношения трех звеньев, организующих виды речевого общения, держится на предикативном каркасе. Путем усиления, ослабления и снятия предикатов этот каркас обрастает живой плотью и кровью убеждения, признания, отклонения, надежды, сомнения, опасе­ ния, т. е. всяческой модальностью. Вся эта система высказанного в ее пол­ ной конкретности, т. е. контексте, составляет речевое действие. Понять речь — это значит уловить систему и сплав утверждений и полуутвержде­ ний, вопросов и полувопросов и т. п. Поведай: набожной рукою Кто в этот край тебя занес? Грустил он часто над тобою? Хранишь ты след горючих слез? (Лермонтов, Ветка Палестины). Здесь в первом во­ просительном предложении одновременно и утверждается, что кто-то занес (ветку) в этот край набожной рукой, и вопрошается — Поведай:

кто это? Два другие предложения являются полуутверждениями, полу­ вопросами, так как спрашивается только ч а с т о л и грустил и х р ан и ш ь л и след, а о том, что грустил и слезы были, об этом утверж­ дается.

Как расстановка предикатов по содержанию, так и вид речевого дей­ ствия являются предметом понимания. Это можно иллюстрировать на анек­ доте о глуховатых любителях рыбной ловли. Вы что, рыбку ловить?

Да нет. Я рыбку ловить. А а а/ А я думал — вы рыбку ловить. Вопро­ сительная интонация первой реплики была услышана собеседником.

Последний понял речевое действие как вопрос. Побуждение к ответу до­ стигло цели, второй говорящий отвечает. Однако предметно-предикативное содержание первой реплики не было понято по недослышке. Ответ дается невпопад на другой по содержанию вопрос. Из этого ответа первый говорящий понял только часть содержания, а именно—первое отрицатель­ ное суждение (Да нет). Поэтому, в целях оправдания заданного им ранее вопроса, он перефразировал вопросительное предложение, переведя содерВОПРОС И ВОПРОСИТЕЛЬНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ жащееся в нем допущение в категорическое утверждение (третья репли­ ка). Возникшее речевое действие может быть названо самооправданием.

Заканчивая, можно наметить две группы выводов.

К первой относятся некоторые требования для соблюдения большей точности при описании разбираемых явлений. Если вопросом мы называ­ ем такое высказывание, которое побуждает собеседника к ответу, то это значит, что мы определяем вопрос по признаку речевого действия. Тогда риторический вопрос не может быть отнесен к этой категории, так как говорящий не задает вопроса и не ожидает ответа. Необходимо заново определить, какое именно речевое действие возникает в данном конкрет­ ном риторическом высказывании. Средством для решения этой задачи является разбор контекста, по которому достаточно хорошо определяется интонация. При этом следует иметь в виду, что вопросительная интонация'в риторическом или ироническом высказывании будет ослаблять утвер­ ждение или переводить утверждение в отрицание и наоборот. Если речевое действие лексически обозначено, т. е. названо (Я спрашиваю вас о том-то), то предложение теряет вопросительную интонацию, а рече­ вое действие, по обстоятельствам, или сохраняет вид вопроса, или моди­ фицируется в упрек, требование и т. п. Если предложение включает достаточно большую группу слов, то вопросительная интонация охватыва­ ет одно или ограниченное число слов. Остальная часть предложения обле­ кается в другие интонационные формы. При этих условиях возможны раз­ ные виды речевых действий. Так, если предикат первого порядка снят вопросительной интонацией, то возникает речевое действие вопроса.

Если же предикат первого порядка остается,/то речевое действие модифи­ цируется в зависимости от контекста (Я-то приду, а вот вы? — не знаю).

Если утверждение или отрицание падает на сказуемое, а вопросительная интонация на другие члены предложения, то возникает полувопрос, полу­ утверждение (Грустил он часто?; Он приехал с сестрой?). В таком случае спрашивающий побуждает к ответу только в вопросительной части предложения, а отвечающий может отрицать и утверждение (Он совсем не грустил; Он еще не приехал). Эти выводы первой группы, конечно, да­ леко не полны и намечают лишь возможный путь для необходимых исправ­ лений обычных описаний соответствующих речевых фактов.

Вторая группа выводов может быть сформулирована еще менее полно, так как возникающие здесь проблемы очень сложны.' Вопрос —это не разновидность мысли, а разновидность речевого действия, разновидность общения посредством речи. Между прочим, в этом пункте Аристотель был совершенно прав. Он не относил вопрос и мольбу к категории мысли, а причислял их к виду речи. Ошибка же состояла в том, что он не понимал единства языка и мысли, поэтому полагал, что в некоторых видах речи вообще пропадают всяческие суждения и утверждения. В действительности же средствами языка и именно в структуре предложения в разных видах речи перестраивается система высказанных суждений. В вопросительном предложении, как и во всяком другом, сообщается целая группа суждений.

Но так как вопросительная интонация может снять предикат первого порядка, то меняется соотношение высказываемых суждений. Именно потому, что предикат первого порядка снят, вопросительная речь вынужда­ ет искать этот предикат, т. е. требует ответа.

Сравнительный анализ вопросительной речи и других ее видов позволя­ ет вскрыть механизм перехода одного вида речи в другой. Он состоит в усилении одних предикатов и ослаблении других. Подобно тому как можно говорить о слабых и сильных слоговых позициях в слове, можно заметить слабые и сильные предикативные позиции в предложении. Побудительные предложения, в том числе и вопросительные, являются частным случаем 9 Вопросы языкознания, JA ослабления предиката первого порядка. Расстановка предикатов по гра­ дациям достигается разными синтаксическими средствами — отбором слов, словопорядком и особенно интонацией. Иногда эта задача решает­ ся только интонацией (Он ушел; Он ушел?). Отсюда вытекает, что если в записанном тексте интонация не дана, то и не понята расстановка пре­ дикатов. Однако ход мысли, т. е. система взаимоподчиненных и сочинен­ ных предикатов, не кончается в одном предложении, а переходит в дру­ гие. Поэтому понять интонацию данного текста можно лишь разобрав предикативную систему в группе предложений. В результате этого выяс­ нится модальная роль сцепления предложений и будет определено рече­ вое действие в отрезке речи и в его составных частях. Наблюдения в обла­ сти группировки предикатов по ходу мысли могут служить материалом для решения проблемы членения речи на предложения. В системе пред­ ложений текста происходит такая же градуировка предикатов, как и в предложениях простых, распространенных и сложных. Во всех этих случаях принцип тот же, различна лишь техника. Ее изучение дает воз­ можность перекинуть мост через пропасть между грамматикой и стилис­ тикой.

ВОПРОСЫ ЯЗЫКОЗНАНИЯ

ИМЕННЫЕ ЧАСТИ Р Е Ч И В МОНГОЛЬСКИХ ЯЗЫКАХ

В настоящей статье мы остановимся н а некоторых дискуссионных вопросах классификации именных частей речи в монгольских я з ы к а х 1.

В истории русского монголоведения, н а ч и н а я еще с к а з а н с к о г о периода, по вопросу о классификации частей речи не было достигнуто полного един­ ства. Т а к, проф. О. Ковалевский находил в монгольском языке столько же частей речи, сколько и в русском, а его современник Алексей Бобровников установил совершенно иную классификацию; он р а з л и ч а л только три части речи: имя, глагол и частицы, выделив внутри имени имя предметное, имя качественное и имя относительное. К л а с с и ф и к а ц и я А. Бобровникова не подвергалась пересмотру и удерживается до сих пор в работах от­ дельных монголистов. П р а в д а, в начале X X в. А. Р у д н е в, вместо имени предметного и качественного, говорил о существительном и п р и л а г а т е л ь ­ н о м 2. Точно так же В. Котвич в работе «Опыт грамматики калмыцкого разговорного языка» писал о существительном и п р и л а г а т е л ь н о м 3. Н о так к а к высказывания этих авторов не были подтверждены фактами языка Н сводились к простой замене терминов, они по существу не вносили ни­ чего нового в классификацию А. Б о б р о в н и к о в а. Сам А. Б о б р о в н и к о в давал следующую мотивировку своего отказа от названий «существительное»

И прилагательные потому, что этими терминами, с одной стороны, у ж е более чем н у ж н о было бы разделены имена предметные от качественных;

с другой стороны, имена качественные смешались бы с именами относитель­ ными, так к а к и сии последние т а к ж е переводятся на русском языке именами прилагательными и вместе существительными...» И з этого видно, что А. Бобровников не говорит о существительном и прилагательном только потому, что из общей категории имен он выделил т а к называемое «относительное имя», которое совпадает в функции опре­ деления с прилагательным. Заметим, что относительное и м я, т. е. имя про­ изводное от именных ж е основ, вовсе не указывает на специфику монголь­ деление его А. Бобровниковым было и з л и ш н и м 5.

См.: Г. Д. С а н ж е е в, Некоторые вопросы бурят-монгольского языкознания В свете трудов И. В. Сталина, «Записки Бур.-монг. науч.-исслед. ин-та культуры», XI, Улан-Удэ, 1951; е г о ж е, К проблеме частей речи в алтайских языках, ВЯ, 1952.2 № 6.

См. А. Д. Р у д н е в, Лекции по грамматике монгольского письменного языка, чит. в 1903—1904 акад. году, вып. 1, СПб., 1905.

См. В. Л. К о т в и ч, Опыт грамматики калмыцкого разговорного языка, Пг., 4 1915.

А. Б о б р о в н и к о в, Грамматика монгольско-калмыцкого языка, Казань, 1849, стр. 54—55.

Проф. Г. Д. Санжеев в своих работах (см. выше) использует для некоторых Категорий слов термин А. Бобровникова — «имена предметные» и «имена качественД. А. АЛЕКСЕЕВ При разрешении вопроса о классификации основных именных частей речи в монгольских языках мы должны исходить из учения о словарном составе и о грамматическом строе языка, так как вопрос о частях речи неразрывно связан с ними.

Части речи представляют собой не простые лексические группы слов, имеющие то или иное конкретное значение, а обобщенные лексико-грамматические разряды слов, обладающие определенными, присущими им грамматическими категориями.

Части речи как лексико-грамматические разряды слов обладают фор­ мальными показателями лексического и грамматического значения, т. е.

слова не только имеют значение предметности, количества, качества, действия, но и несут определенные функции в составе предложения — подлежащего, определения, дополнения, сказуемого. Формальнограмматическое разграничение слов по частям речи не исключает их функционального совпадения в различных синтаксических кон­ струкциях 1.

Части речи во многих языках не бывают одинаковыми, как и их грам­ матические категории, что объясняется спецификой грамматического строя того или иного языка в целом, различной степенью абстрагирован­ ное™ грамматических категорий и т. п. Классификация именных частей речи в монгольских, а также и в тюркских языках встречала и встречает известные трудности, в процессе преодоления которых возникают проти­ воречивые мнения, объясняемые отчасти относительно слабой дифферен­ циацией некоторых частей речи, а отчасти — различным подходом уче­ ных к этому вопросу.

Работа Г. Д. Санжоова «К проблеме частой речи в алтайских языках», как нам кажется, несмотря на ряд тонких и правильных наблюдений, все же не решает вопроса, а в некоторых случаях даже углубляет спор­ ные стороны. Она представляет собою развитие основных положений другой, ранее опубликованной им статьи, в которой он писал: «Возмож­ но, что с методической точки зрения удобнее пользоваться терминами имена „существительные" и „прилагательные", поскольку в наших шко­ лах одновременно ведется преподавание и русского языка. Однако, с тео­ ретической точки зрения, мы должны различать четыре части речи, но не две, а именно: 1. Имена существительные — это слова типа нэрэ „имя"2, хурзэ „лопата"... дэгэл „шуба" и т. п., которые в предложении не могут быть определениями в форме своей основы; 2. Имена предметные — это слова типа модон „дерево", тумэр „железо", шулуун „камень" и т. п., которые в предложении могут быть определениями и в форме своей основы, а в переводе на русский язык передаваться и прилагательными; в школь­ ной грамматике эти имена могут быть включаемы в разряд существитель­ ных, но учителя различие между этими частями речи должны представ­ лять ясно; 3. Имена прилагательные — это слова типа уулархаг „гори­ стый", модото „лесистый", национальна „национальный", педагогическа „педагогический" и т. п., которые в предложении могут быть только опре­ делениями имен, но не глаголов; 4. Имена качественные — это слова типа каин „хороший", муу „плохой",хурдан „быстрый", ундэр „высокий", ные», но рассматривает, однако, эти имена как части речи, имеющиеся в языке наряду с именами существительными и прилагательными.

«... каждое слово... рассматривается в системе двух координат — семантики (сло­ во в словарном составе) и функции данного слова в предложении (слово в граммати­ ческом строе)» (Н. А. Б а с к а к о в, Каракалпакский язык, II — Фонетика и морфо­ логия, ч. I, M., 1952, стр. 155).

У Г. Д. Санжеева бурятские слова во всех примерах даны без перевода на рус­ ский язык.

ИМЕННЫЕ ЧАСТИ РЕЧИ В МОНГОЛЬСКИХ ЯЗЫКАХ

удаан „медленный" и т. п., которые в предложении могут быть не только определениями имен (хурдан морин „быстрая лошадь"), но и глаголов (хурдан ябана „быстро идет"); в школьной грамматике эти имена могут быть включены в разряд имен прилагательных»1.

В этой работе, а также в последней своей статье «К проблеме частей речи в алтайских языках», нам кажется, Г. Д. Санжеев подходит к проблеме классификации частей речи односторонне, положив в основу только синтаксический принцип — определительную функцию слова, т. е. исходит лишь из того, в какой форме выступает то или иное слово в качестве определения — в форме ли основы, или в форме родительного, совместного падежей, и в зависимости от этого он относит слова к той или иной именной части речи.

С нашей точки зрения, при классификации частей речи следует учиты­ вать совокупность всех признаков и прежде всего придерживаться того из них, который является ведущим, наиболее характерным для данной час­ ти речи. Следовательно, при определении частей речи мы должны опирать­ ся на наиболее типизированные разряды слов и в меньшей степени обра­ щать внимание на различия отдельных категорий слов, благодаря ко­ торым эти слова можно иногда относить к этой, а иногда к другой части речи.

Л. В. Щерба в своей известной работе «О частях речи в русском языке»

писал: «...он (ученый.— Д. А.) должен разыскивать, какая классифика­ ция особенно настойчиво навязывается самой языковой системой...какие о б щ и е к а т е г о р и и различаются в данной языковой системе»2.

Акад. А. А. Шахматов в «Синтаксисе русского языка», кроме морфоло­ гических признаков различения частей речи, выдвигал и семасиологиче­ ские. Акад. В. В. Виноградов, не возражая против выдвинутых А. А. Шах­ матовым оснований, замечает: «Пусть эти семасиологические основания для различения частей речи самим А. А. Шахматовым истолковываются в неприемлемом для советского языкознания психологическом плане, но такие основания существуют»3. Проф. Е. М. Галкина-Федорук пишет:

«В языке нет аморфных структурных единиц, почему нельзя смешать наре­ чие ни с именем прилагательным, ни с категорией состояния или безличнопредикативными членами, так как у каждой категории свои морфологи­ ческие приметы, своя синтаксическая функция, хотя внешне, взятые в отдельности, эти слова и сходны»4. Как видно, русские лингвисты в клас­ сификации частей речи придерживаются трех основных признаков: мор­ фологического, синтаксического, лексико-семантического.

Заметим, что в последнее время выдвигаются четыре признака при классификации частей речи: «При выделении и классификации частей речи следует опираться на сумму определенных признаков: 1) на обобщенное семантико-грамматическое значение слова; 2) на систему его форм с со­ ответствующим кругом категорий; 3) на систему словообразовательных средств данного разряда слов; 4) на синтаксические функции слов» 5.

Исходя из этих принципов, можно попытаться решить вопросы классифи­ кации именных «частей речи в монгольских языках.

Г. Д. С а н ж е е в, Некоторые вопросы.., стр., 104—105.

См. сб. «Русская речь», Новая серия, II, Л., 1928, стр. 6.

В. В. В и н о г р а д о в, Учение академика А. А. Шахматова о грамматиче­ ских формах слов и о частях речи в современном русском языке, «Доклады и сообще­ ния 4[Ин-та языкознания АН СССР]», I, M., 1952, стр. 47.

' Е. М. Г а л к и н а - Ф е д о р у к, Безличные предложения с безлично-пре­ дикативными словами на «о», «Ученые записки [МГУ]», вып. 128, 1948, стр. 72.

«Вопросы составления описательных грамматик [коллективная статья]», ВЯ, 1953, № 4, стр. 13.

ВОПРОС О ПРЕДМЕТНЫХ ИМЕНАХ И СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫХ

В интерпретации Г. Д. Санжеева так называемые предметные имена представляют собою имена, отличающиеся следующими особенностями:

1. Предметные имена вступают в определительные сочетания в форме своей основы в порядке примыкания, например: алтан оройдокон «золо­ тое кольцо» (буквально: «золото кольцо»), модон хурзэ «деревянная лопа­ та» (буквально: «дерево лопата»).

2. Предметные имена отличаются от имен существительных и прила­ гательных возможностью двоякого употребления. «Если имена существи­ тельные выступают только субстантивно, а прилагательные — только атрибутивно, то предметные имена в алтайских языках, попадая в сло­ восочетания и предложения, могут выступать как субстантивно, так и атрибутивно без какого бы то ни было оформления...» 1.

3. К предметным именам относятся слова преимущественно вещест­ венного характера типа модон «дерево», алтан «золото», тумэр «железо»

и т. п., которые обозначают материал предметов: модон хурзэ «деревянная лопата», тумэр тармуур «железные грабли», алтан аяга «золотая чашка»

и т. п.

4. Предметные имена обладают свойством выступать в качестве опре­ деления не только в форме основы, но и в форме родительного падежа.

Если эти имена обозначают «...предмет, частью которого является или к которому имеет какое-либо отношение предмет-определяемое, то они со­ ответственно оформляются при помощи родительного падежа или второго типа изафета, например: бур. модоной орой „верхушка дерева"... монг.

алтны дархан „золотых дел мастер"... твмрийн завод „железоделательный завод"...» 2.

На основании указанных четырех признаков Г. Д. Санжеев считает необходимым выделить «предметные имена» как особую часть речи, от­ личную от имен существительных. Нам кажется, что предложенный прин­ цип выделения предметных имен страдает существенными недостатками, а именно:

1. Одной из особенностей «предметных имен» Г. Д. Санжеев считает то, что они вступают в определительные сочетания в форме своей основы в порядке примыкания, например: алтан оройдо/гон «золотое кольцо»

(буквально: «золото кольцо»), модон хурзэ «деревянная-лопата» (букваль­ но: «дерево лопата») и т. п.

Из этого положения вытекает, во-первых, что имена существительные не могут в форме своей основы выступать в качестве определения в опре­ делительных словосочетаниях; во-вторых, что от «предметных имен»

невозможно посредством специальных суффиксов образовать прилагатель­ ные; в-третьих, что если одно «предметное имя» выступает в функции определения другого «предметного имени» в порядке примыкания, то от этого оно якобы не претерпевает никаких изменений в своем значе­ нии. Так ли это в действительности?

Если «предметные имена», не изменяя своей основы, могут быть опре­ делениями других имен, то в равной мере и имена существительные в форме основы могут вступать в определительные словосочетания, например:

калъхин «ветер» — калъхин тээрмэ «ветряная мельница»; мулъ/гэн «лед» — мулъкэн далай «ледовитое море»; хорон «яд» — хорон угэ «ядовитое слово»

Г. Д. С а н ж е е в, К проблеме частей речи в алтайских языках, стр. 89.

ИМЕННЫЕ ЧАСТИ РЕЧИ В МОНГОЛЬСКИХ ЯЗЫКАХ

В т. д. Как видно, так называемые предметные имена в определительном словосочетании ничем не отличаются от имен существительных.

От предметных имен так же, как и от имен существительных, образу­ ются посредством специальных суффиксов многочисленные прилага­ тельные, например, от таких «предметных имен», как сакан «снег», алтан «золото», ноокон «шерсть» и т. п., образуются прилагательные:

cahapxyy убэл «снежная зима», caham.au газар «место, обильное снегом»;

алтархуу «золотистый», алтарма «золотистый» (о солнце), алталмал.«позолоченный»; ноо1голиг «шерстистый» и т. п. Так же образуются при­ лагательные и от существительных, например: туухэ «история»—туухэтэ «исторический», туяа «лучи» — туяатама наран «лучезарное солнце»; / г э «слово» — уран угэтэ «красноречивый» и т. д. Таким образом, между «предметными именами» и существительными нет различия и в от­ ношении словообразования.

Неправ Г. Д. Санжеев и в том, что «предметные имена», выступая в качестве определения, якобы не претерпевают никаких изменений в зна­ чении. Однако в монгольских и тюркских языках порядок слов имеет грамматическое значение. Слово, употребленное в качестве определения, изменяет свои функции, оно теряет склонение, образует с определяемым словосочетание, не допускающее между определяющим и определяемым «вклинивания» других слов. При этом изменяется и само лексическое.значение слова; ср., например: модон гэр и гэр модон; модон гэр восприни­ мается любым носителем монгольских языков как «деревянный дом», гэр модон — «дом построен из дерева» или «дом из дерева», в то время как в русском языке можно сказать дом деревянный или деревянный дом; в.том и другом случае слово деревянный остается прилагательным. При ис­ пользовании «предметных имен» в качестве определения меняется и ха­ рактер вопроса. Если слова модон «дерево», шулуун «камень», ту мэр «железо», обозначая предметы, отвечают на вопрос юун«что?>>, то, будучи определениями, они требуют вопроса ямар «какой?».

2. Утверждение Г. Д. Санжеева, что предметные имена отличаются.от имен существительных и прилагательных возможностью двоякого (и субстантивного, и атрибутивного) употребления, не может быть призна­ но правильным потому, что имена существительные употребляются так.же, как и «предметные имена», не только субстантивно, но и атрибутивно без какого бы то ни было оформления, например: гиог «шутка, шалость» — шог уге «шутливое слово», шог улъгэр «анекдот, юмористический рас­ сказ»; гионо «волк» — шоно даха «волчья шуба» (буквально: «доха»);

нэрэ «имя» — нэрэ тэмдэг «обозначение, термин» и т. д. Что же касает­ ся прилагательных, то они, как известно, выступают не только атрибу­ тивно, но и предикативно 1, например: тэрэ газар модорхуу «та местность богата лесом (лесиста)»; минии нухэр ууртай «мой друг сердит (сердитый)»;

манай колхоз орденто «наш колхоз орденоносный» и т. д. В этих предло­ жениях прилагательные модорхуу, ууртай, орденто являются сказуемыми.

В связи с этим вопросом Г. Д. Санжеев делает следующую, на наш взгляд, неубедительную оговорку. Он пишет: «При переводе на монголь­ ский язык русских относительных прилагательных необходимо либо по­ ставить соответствующие монгольские существительные в форме родитель­ ного или совместного падежа, либо образовать от них прилагательные при помощи особых формантов...» Но в данном случае нет необходимости начинать с перевода русских относительных прилагательных на монгольский язык. Можно просто укаМы не касаемся здесь вопросов субстантивации и обстоятельственных функций црилагательных.

Г. Д. С а н ж е е в, К проблеме частей речи в алтайских языках, стр. 86.

зать, что монгольские существительные, как, например, хувъсгал «рево­ люция», эвлэл «союз», ухаан «разум» и т. п., превращаются в относитель­ ные прилагательные посредством специальных суффиксов. Аналогично и имена прилагательные могут субстантивироваться при помощи частиц личного притяжания, например: тэрээнэй кайрхуунь гайхалтай «хвастов­ ство его удивительно». Таким образом, второй признак «предметного имени»

оказывается также нехарактерным и свойствен как именам существи­ тельным, так и именам прилагательным.

3. Г. Д. Санжеев утверждает, что в разряд «предметных имен» входят слова преимущественно вещественного содержания, обозначающие пред­ меты, служащие «материальной основой в создании других предметов»;

например: модон хурзэ «деревянная лопата», тумэр тармуур «желез­ ные грабли», алтан аяга «золотая чашка» и т. п.

В этом определении уже слово «преимущественно» говорит о том, что здесь нет ясного критерия в определении «предметного» имени. Остается неизвестным, какие же слова входят в предметные имена, кроме слов, обозначающих предметы, являющиеся материальной основой в создании других предметов, или слов вещественного содержания. Почему не учи­ тываются, например, такие слова, как калъхин«ветер», сахилгаан «элек­ тричество», агаар «воздух» и т. п., которые также служат основой для аналогичных образований: калъхин тээрмэ «ветряная мельница», сахил­ гаан хусэн «электрическая энергия», сахилгаан гэрэл «электрический свет», хашигдсан агаар «сжатый воздух», агаарын даралта «воздушное давление»

и т. п.

4. Наконец, Г. Д. Санжеев утверждает, что «предметным именам»

свойственно выступать в качестве определения не только в форме основы, но и в форме родительного падежа. Однако употребление в определи­ тельной функции в форме родительного падежа вовсе не является характер­ ным признаком предметных имен, так как все имена существительные могут также функционировать в качестве определения в форме родитель­ ного же падежа, например: колхозой морид «лошади колхоза» или «колхозные лошади»; нутагай хун «местный житель» или «житель данного места»; хурзын эшэ «рукоятка лопаты». Чем же эти существительные отли­ чаются от предметных имен, которые приводит в своей статье Г. Д. Сан­ жеев, например: модоной орой «верхушка дерева», тумэрэй баакан «шлак», темрийн завод «металлургический завод»? Ничем. В данном случае (а примеры можно умножить) не обнаруживаются ни формально-морфоло­ гические, ни функционально-синтаксические признаки. Здесь Г. Д. Сан­ жеев не учитывает одно важное обстоятельство. Дело в том, что имена в монгольских языках, будь они существительные или предметные (по тер­ минологии Г. Д. Санжеева), выступают в форме родительного падежа в двух значениях, выражая в одном случае идею принадлежности, в дру­ гом — идею качества, что можно показать на некоторых примерах: бур.

мориной куул тайрааб «я отрезал хвост коня», мориной мяха эдеэб«съел конское мясо», тумэрэй элтэрхэй олооб «нашел осколок железа», тумэ­ рэй завод бариба «построили металлургический завод». В первом предло­ жении родительный падеж выражает принадлежность, в то время как во втором предложении словом мориной (род. падеж) выражается уже не принадлежность, а признак предмета. Так же и во второй паре предложе­ ний: в первом случае слово тумэрэй означает какую-то частицу железа, а в другом—показывает качество, признак завода. Следовательно, в таких случаях необходимо учитывать не только формально-грамматические показатели, но и лексическое значение слова.

Е. М. Галкина-Федорук совершенно правильно утверждает, что «соединение определяемого с определением зависит от лексического значеИМЕННЫЕ ЧАСТИ РЕЧИ В МОНГОЛЬСКИХ ЯЗЫКАХ ния определяемого. Степь может быть только широкая, далекая, вольная, но хлеб только белый, черный, вкусный. Лексическое значение в слове — важный фактор в грамматике, но сущность грамматических значений иная, как совершенно иная и их функция»1.

Определение имени существительного как части речи, данное Г. Д. Санжеевым, нуждается в некотором пояснении. Под именами сущест­ вительными Г. Д. Санжеев подразумевает имена, не подводимые под первый тип изафета, т. е. исключающие определительные сочетания, в •Которых определение и определяемое связаны только посредством при­ мыкания. «Имена существительные — это слова, которые в словосоче­ таниях и предложениях могут выступать в функции определения дру­ гих имен, если они соответствующим образом оформлены по второму или третьему типу изафета, в лексико-семантическом отношении — это слова главным образом не вещественного характера, т. е. отвлеченного и, как говорят монголисты, процессного значения („союз", „соединение",.партия", „мысль" и т. д.)» 2. Соответствующее оформление получают имена существительные, по утверждению Г. Д. Санжеева, в родительном и совместном падежах. Однако обнаруживается непоследовательность и в этом отношении. Утверждая, что «именами существительными... надо безоговорочно признать только такие слова, которые исключают возмож­ ность применения первого типа изафета...» 3, Г. Д. Санжеев тут же кон­ статирует факты употребления имен существительных в качестве опре­ деления других имен и без морфологического изменения. Так, он пишет:

«Обычные имена существительные в позиции определения других имен выступают и в форме своей основы, т. е. подобно предметным именам без всякого морфологического оформления, например: бур. монгол хэлэн.монгольский язык", ород хубсакан „русская одежда"...»4.

Подобные «отклонения» от нормы возникают у Г. Д. Санжеева, разу­ меется, не потому, что такова специфика имен существительных в мон­ гольских и алтайских языках, а только потому, что Г. Д. Санжеев, счи­ тая необходимым выделение четырех именных частей речи вместо Двух, незаметно для себя суживает лексико-грамматическое значение как имен существительных, так и прилагательных. В этом он некрити­ чески следует В. А. Аврорину, который писал: «Если одно и то же слово становится в различных синтаксических функциях чем-то напоминающим то прилагательное, то наречие, то существительное, это свидетельствует о том, что в действительности оно не является ни тем, ни другим, ни третьим, а чем-то совершенно особым, представителем самостоятельной лексико-грамматической категории... >5.

Из приведенной цитаты вполне явствует, что В. А. Аврорин идет от синтаксиса к частям речи и что у него критерием определения частей речи является синтаксическая функция слова, которое в различных позициях в предложении, по его мнению, «напоминает» то одну, то другую часть речи. Это, конечно, неверно. Ведь известно, что некоторые части речи Е. М. Г а л к и н а - Ф е д о р у к, Слово и понятие в свете учения классиков марксизма-леиини.чма, в кн.: «Доклады и сообщения, прочит, на науч. конфер. по языкознанию [МГУ], июнь 1951 года», [М.], 1952, стр. 187.

Г. Д. С а н ж е е в, К проблеме частей речи в алтайских языках, стр. 87.

В. А. А в р о р и н, Очерки по синтаксису нанайского языка, 1 — Прямое дополнение, Л., 1948, стр. 37.

например существительные, могут выступать в функции любого члена пред­ ложения, отчего они, однако, не перестают быть существительными или не становятся разными частями речи. Не следует забывать, что именно путем грамматической абстракции различные слова, обозначающие предметы, явления, признаки и свойства, могут реализоваться в различных частях речи, выработав себе особые грамматические признаки. «Проявление свойства, цвета язык путем грамматической абстракции может отлить в разные категории: например, белый — качество в форме прилагательного;

беляна — то же качество, но уже в форме существительного; белить — проявление качества во времени в форме глагола; бело — то же качество, но как признак процесса; в ы б е л е н н ы й — качество цвета, проявив­ шееся во времени и ставшее признаком предмета — в форме причастия;

белея — проявление того же качества цвета, но как сопровождающий другой процесс или состояние — в форме деепричастия»1.

В определении имен существительных следует исходить не из одного только синтаксического признака, что приводит, как уже видно, к одностороннему и, следовательно, ошибочному выводу, а из совокуп­ ности ряда признаков. В категорию имен существительных должны вхо­ дить слова, обозначающие как реально ощутимые предметы, так и опредмеченные, отвлеченные понятия. Выражая предметность в широком смыс­ ле слова с обобщенным значением предмета и отвлеченного понятия, имена существительные в монгольских языках обладают целым рядом признаков, а именно:

1. Изменяемостью по падежам (развитая система склонения).

2. Наличием особых формантов множественного числа, присоединяемых к основе:-ууд, -д, -нууд, -д, -нар, -над и др., например: булаг «источник»

— булагууд «источники», хада «гора (скала)» —хаданууд «горы (скалы)», хонин «овца» — хонид «овцы» и т. п.

3. Именам существительным присуще, кроме обычного склонения, двой­ ное склонение: аха«старший брат», ахын «старшего брата» (родительный падеж), ахында «у старшего брата» (родительный + дательный падеж) и т. п.

4. Имена существительные бывают коренными и производными. По­ следние образуются от глагольных и именных основ специальными, им присущими суффиксами:-?/?//? — укалуур «водопой» от глагола укалха «поить»;-бэ/т — неэбэри «ключ» от глагола неэхэ «открывать»;-дал—куудал «сидение» от глагола hyyxa «сидеть» и т. д. 2.

5. Имена существительные в предложении могут быть любым членом:

подлежащим, сказуемым, определением, дополнением, обстоятельством;

например: удэр у та болоо «день стал длинным» (удэр — подлежащее);

энэ удэр каин удэр «этот день — хороший день» (удэр — сказуемое);

удэрэй а жал «дневная работа» (удэр — определение); энэ удэрые 1гайшаанаб «этот день считаю хорошим» (удэр — дополнение); би УланУдэ удэрв&р ошоод ерээб «я в Улан-Уде съездил за день» (удэр — обстоя­ тельство).

Таким образом, при классификации имен существительных мы исходим из ряда основных, ведущих признаков, совокупность которых позволяет выделить имена существительные в особую часть речи. А между тем Г. Д.

Санжеев, по не понятным нам причинам, классифицирует именные части речи только по синтаксическому признаку, что, разумеется, не дает пра­ вильного и удовлетворительного решения вопроса.

сиков марксизма-ленинизма, стр. 187.

Суффиксов словообразования имен существительных в монгольских языках много

ИМЕННЫЕ ЧАСТИ РЕЧИ В МОНГОЛЬСКИХ ЯЗЫКАХ

ВОПРОС О КАЧЕСТВЕННЫХ ИМЕНАХ И ПРИЛАГАТЕЛЬНЫХ

Суждения о качественных именах у Г. Д. Санжеева страдают той же непоследовательностью. «Качественные имена в алтайских языках, — пишет он, — это особая категория таких имен, которые обозначают п р и ­ Д. А.)1». Такое необоснованное расширенное понимание этой «части речи», как и следует ожидать, привело к тому, что Г. Д. Санжеев вынужден при­ знать за качественными именами якобы «специфические особенности», выражающиеся в том, что так называемые «качественные имена» зави­ сят всецело от их функции в предложении. Так, если они не выступают в качестве определения имени или глагола, то «соответствуют» отвлечен­ ным именам существительным «качества», чаще всего производным от качественных прилагательных. Будучи же определением других имен или сказуемым, «соответствуют» качественным прилагательным, например:

•монг. хурдан моръ «быстрый конь», энэ морь хурдан болов «этот конь стал быстрым»2. Но, выступая в функции определения перед глаголом, эти имена соответствуют якобы качественным наречиям; например, монг.

хурдан явна «быстро идет».

Ту же мысль Г. Д. Санжеев высказал в докладе на тему «Грамматиче­ ский строй бурят-монгольского языка», где он в числе основных именных частей речи отмечал «качественные (имена.— Д. А.)...обозначающие признак как п р е д м е т а, так и д е й с т в и я, а равно признак же, взятый в абстракции от субстанции: хурдан морин „быстрый конь"; хурдан ябана,быстро идет". Наличие этих качественных имен,— писал он, — не озна­ чает того, что в бурят-монгольском языке отсутствуют имена существитель­ ные абстрагированного качества или наречия образа действия; эти имена в, школьных грамматиках можно выделить в особую группу, оставляя в рамках имен прилагательных вообще»3. Спрашивается, какая же причина заставляет Г. Д. Санжеева утверждать, что качественное имя выражает и качество предмета, и качество действия? Причина одна. Это то, что так называемое качественное имя может определять глагол в той же неизмен­ ной форме, в какой оно определяет имя. Но это вовсе не значит, что «ка­ чественные имена» («прилагательные», по нашей терминологии) выступают с семантикой наречия. Можно было бы согласиться с Г. Д. Санжеевым, вели бы «качественные именам совсем не отличались от наречий и формаль­ но, и функционально. Известно, что и «качественные имена», и наречия исторически восходят к одной части речи — к имени вообще. Но в со­ временном состоянии развития частей речи прилагательные и наречия яв­ ляются самостоятельными частями речи. Спор может идти только в отно­ шении наречий образа действия, которые слабо дифференцированы с при­ лагательными. Заметим, что это относится только к наречиям образа дей­ ствия именного, а не глагольного происхождения.

Указания на дифференцированность этих частей речи находим в лите­ ратуре и по другим языкам. Например, тюркологи говорят о необходиГ. Д. С а н ж е е в, К проблеме частей речи в алтайских языках, стр. 94.

В этих двух примерах слово хурдан, являясь качественным именем, соответ­ ствует качественным прилагательным, т. е. становится прилагательным в обоих слу­ чаях. Какой же в таком случае критерий разграничения качественных имен от при­ лагательных, если слово хурдан «быстрый» может быть и качественным именем, и при­ лагательным, не претерпевая никаких морфологических изменений.

Г. Д. С а н ж е е в, Грамматический строй бурят-монгольского языка, в кн.

#Конференция по основным вопросам б^рят-монгольского языка (26—31 января 1953 года). Тезисы докладов», Улан-Удэ, 1953, стр. 5.

мости «...рассматривать имена прилагательные и наречия не только как грамматические категории имен вообще, но как совершенно самостоятель­ ные части речи, обладающие характерными для каждой из них формаль­ ными признаками»1. О дифференциации этих частей речи пишет и тюрколог Э. В. Севортян: «Все больше отделяются от прилагательных и наречия, приобретая свои формальные признаки... совпадение в одном слове значе­ ний существительного, прилагательного и наречия составляет более ста­ рое состояние тюркских языков» 2.

То же самое наблюдаем в отношении прилагательных и наречий в монгольских языках. Г. Д. Санжеев видит, нам кажется, только одну сторону, а именно — формальное, внешнее совпадение так называемых качественных имен с наречиями и не обращает внимания на то, что вну­ три «качественных имен» произошло и происходит значительное качествен­ ное изменение в сторону большей дифференциации прилагательного и на­ речия.

Следует обратить особое внимание на то, что все «качественные имена»

(хурдан «быстрый», каин «хороший», муу «плохой» и т. п.), определяющие в форме основы как имя, так и глагол, приобретают уже свои формальные показатели наречия в виде суффиксов орудного падежа -гаар, -оор, -ээр. Происходит процесс постепенной дифференциации «качественных имен» и наречий, в результате которого употребление «качественных имен»

в форме основы в функции обстоятельства постепенно вытесняется формой орудного падежа и отходит на задний план. Доказательством этого служит тот факт, что ныне употребляемые в одном значении слова хурдан и хурдаар, тургэн и тургээр и т.п. начинают закреплять за собою дифференци­ рованные значения. Так, за формой хурдаар, тургээр закрепилось значение наречия, и она употребляется только в качестве обстоятельства, в то время как за словами хурдан и тургэн закрепляется значение качества или при­ знака предмета, т. е. значение прилагательного. Заметим, что ныне безличное употребление целого ряда «качественных имен» перед глаго­ лами приводит уже к двоякому пониманию, например хурдан ерэбэ, муу пууна и т. п. могут восприниматься двояко: «быстро идет» или «быс­ трый идет», «плохо живет» (буквально,: «сидит») или «плохой сидит (о человеке)». Они начинают различаться вполне только при наличии подле­ жащего: тэрэ хурдан ерэбэ «тот быстрый идет».

Убедительные примеры происшедшей дифференциации имен прилага­ тельных и наречий дают следующие факты. Огромная масса «качественных имен» в монгольских языках уже перестала выражать признак действия в форме основы. Например, такие «качественные имена», как пайхан «красивый», тэнэг «глупый», сэсэн «умный,» уулгар «вспыльчивый», саландай «небрежный, неаккуратный» и т. п., не могут употребляться перед гла­ голами, не изменяя своей формы. Нельзя сказать пайхан дуулана, тэнэг хэлэбэ, сэсэн хэлэбэ, уулгар аягалба, саландай хэбэ в значении «хорошо поет», «глупо говорит», «умно говорит», «вел себя вспыльчиво», «небрежно сделал» и т. д.

Все приведенные слова в указанном значении должны употребляться только в форме орудного падежа: hauxaap «красиво», тэнэгээр «глупо», сэсээр «умно», уулгараар «вспыльчиво», саландайгаар «небрежно». Более того, если «качественные имена» выступают перед глаголами в форме основы, то они могут восприниматься как субстантивированные имена Э. В. С е в о р т я н, [Рец. на сб.:] «Вопросы изучения языкок народов^ Средней Азии и Казахстана в свете учения И. В. Сталина о языки». ВЯ, 1953, № 6, стр. 142.

ИМЕННЫЕ ЧАСТИ РЕЧИ В МОНГОЛЬСКИХ ЯЗЫКАХ

«рилагательные, например: кайхан дуулана «красивый (красивая) поет», тэнэг хэлэбэ «глупый (глупец) сказал» и т. п.

Вместе с тем совершенно исключается употребление формы орудного падежа при именах, например нельзя сказать: хурдаар морин, тургээр гуйдэл, кайнаар хун в значении «быстрая лошадь», «быстрый ход», «хоро­ ший человек». Впрочем также не следует пренебрегать и таким, казалось бы, незаметным признаком, как постановка вопросов. Когда слова хурдан, 1гайн выступают определениями имен, то требуют вопроса ямар «какой?», а когда они же определяют глагол, то требуют вопроса — ямараар «как, каким образом?».

Г. Д. Санжеев отмечает в качестве еще одной отличительной особен­ ности явление субстантивации, как бы наиболее присущее качественным именам. Но это явление свойственно и некоторым другим частям речи, в частности и прилагательным. Г. Д. Санжеев утверждает, что «качествен­ ные имена, подвергшись субстантивации и переходя тем самым в раз­ ряд существительных, обозначают уже не какие-либо качества, а предметы, обладающие данными качествами. Например, бур. манай кайхан нааданда гараа „наша красавица ушла на игрище" (конечно, не„наша красота ушла на игрище!")»1. При субстантивации, как правильно замечает Г. Д. Сан­ жеев, слово, став существительным, может обозначать предметы, обла­ дающие данными качествами. При этом, однако, всегда следует подчерки­ вать, что субстантивация в таких случаях достигается путем отрыва определения от определяемого. Данный пример Г. Д. Санжеева непонятен потому, что слово кайхан без его определяемого, которое должно быть упо­ мянуто в предыдущем предложении, не дает представления о субстанти­ вации, наоборот, этот пример можно перевести, как: «(кто-то) отправился на наше красивое игрище». Другое дело, если бы Г. Д. Санжеев писал:

Манай кайхан басаган. Тэрэ манай кайхан нааданда гараа «Наша красивая девица. Та наша красавица пошла на игрище». Только в этом случае субстантивация становится ясной.

Думается, что нет никакой надобности выделять так называемые ка­ чественные имена в отдельную часть речи, поскольку они совпадают по многим свойствам и признакам с прилагательными и поскольку они, как мы уже видели, не только не совпадают с наречиями, но и отчетливо обо­ собились от них.

Как известно, Г. Д. Санжеев, наряду с качественными именами, при­ знает имена прилагательные как отдельную часть речи со своими отличи­ тельными особенностями, к числу которых он относит следующие:

1) имена прилагательные в функции определения не могут иметь своих соб­ ственных определений; 2) имена прилагательные образуются посредством суффиксов от других именных основ, а потому являются только производ­ ными именами; 3) имена прилагательные в монгольских языках имеют весьма суженное значение по сравнению с прилагательными в русском языке и т. п.

Однако Г. Д. Санжеев и в отношении этой части речи также допускает оговорки, утверждая, что некоторые прилагательные в известных соче­ таниях совпадают то с предметными, то с качественными именами. Так, качественные прилагательные, употребляясь субстантивно, совпадают с предметными именами. Изменяясь по степеням сравнения, они уподобля­ ются качественным именам. Точка зрения Г. Д. Санжеева объясняется тем, что он придает прилагательным суженное значение. Неосновательно, Г. Д. С а н ж е е в, К проблеме частей речи в алтайских языках, стр. 95.

конечно, и утверждение о том, что прилагательные в алтайских языках не могут иметь при себе собственных определений. Едва ли можно со­ гласиться с мнением Г. Д. Санжеева о том, что невозможно образование прилагательных посредством суффикса совместного падежа -тай.

Нам кажется, что нельзя отрицать факт образования имен прилагатель­ ных посредством суффикса -тай. Г. Д. Санжеев неправильно считает, что унэтэй «ценный», уйтгартай «скучный» и т. п. — существительные, перешедшие в разряд прилагательных. Суффикс -тай придает именам значение признака, качества и тем самым образует прилагательные; при этом необходимо учитывать и лексическое значение слова. Когда мы го­ ворим cahamau у бел болоо «стала снежная зима», мы представляем именно «снежную зиму». Сочетание улэтэй ногоон имеет значение «пита­ тельная трава» в том смысле, что эта трава более питательна по сравне­ нию, скажем, с другим сортом. Необходимо отметить, что посредством суф­ фикса -тай образуются также прилагательные от непроизводных прила­ гательных; например, от прилагательных муу «плохой», хара «черный»

и др. образуются муу тай хун «плохой человек», харатай хун «зловред­ ный человек».

Итак, мы должны без оговорок п примечаний определить имя прила­ гательное как часть речи, обозначающую качество, признак или свойство предмета, а не действия. В разряд прилагательных мы включаем так называемые качественные имена. Синтаксически прилагательные высту­ пают главным образом определениями, не согласуясь с определяемыми в числе и падеже, за редким исключением, как, например: утащуд модод «высокие деревья». По значению прилагательные разделяются на качест­ венные, относительные, притяжательные.

Качественные прилагательные выражают: а) качество, орга­ нически присущее данному предмету: хара нюдэн «черные глаза», боро шоно «серый волк»; б) качество приобретенное: муу {-тай) хун «плохой человек», шадамар хун «умелый человек»; в) качество, выражаемое не не­ посредственно, а переносно: хатуу хун «скряга» (буквально: «твердый человек»), хара канаан«злополучная мысль» (буквально: «черная мысль»), ту мэр зурхэн «железное сердце».

О т н о с и т е л ь н ы е прилагательные образуются посредством раз­ личных суффиксов, присоединяемых к именной или глагольной основе:

мддорхуу газар «лесистое место», галуута нуур «гусиное озеро» и т. п.

К ним относятся также и те имена предметно-вещественные, которые пере­ ходят в разряд прилагательных в позиции определения, не изменяясь в своей основе: ара/ган бээлэй «кожаные рукавицы», калъхин тээрмэ «ве­ тряная мельница».

П р и т я ж а т е л ь н ы е прилагательные образуются при помощи суффикса родительного падежа имени, когда родительным падежом выра­ жается качество, а не принадлежность: opoohoHou талхан «ржаная мука», загаканай mohon «рыбий жир», булагай у!шн «ключевая вода» и т. п.

Морфологическая структура прилагательных характеризуется серией специальных суффиксов. Ограничусь лишь указанием некоторых суффик­ сов прилагательных:

-тагай — аюмтагай «боязливый»;-лаг//-лиг—алтлаг «золотистый», даваслиг «солоноватый»; -тар—айхтар «чудовищный, опас­ ный»; -дугаар — аравдугаар «десятый»; -3 — дундад «средний»; -маг—дутмаг «необеспеченный»; -лхэг—дээрэлхэг «гордый, высокомерный» и т. п. 1.

См. Д. А. А л е к с е е в, Части речи в бурят-монгольском языке. (Имя при­ лагательное), «Записки бур.-монг. гос. науч.-исслед. ин-та языка, лит-ры и истории», V—VI, Бургиз, 1941. В этой статье даются более подробно суффиксы образования прилагательных в бурят-монгольском языке

ИМКННЫЕ ЧАСТИ РЕЧИ В МОНГОЛЬСКИХ ЯЗЫКАХ

Прилагательным присущи степени сравнения, выражающиеся: а) по­ средством суффиксов:

-шаг (-гиог, -шэг); б) аналитическими формами:

угаа, тон; в) путем редупликации: хаб хара «совершенно черный», «пречерный».