«Составитель и ответственный редактор: В.А. Попов Рецензенты: В.В. Бочаров, Ю.Ю. Карпов Книга посвящена разработке актуальных проблем современной политической антропологии. Обсуждаются теоретические и методологические ...»

ББК 63.5

Р22

Составитель и ответственный редактор:

В.А. Попов

Рецензенты:

В.В. Бочаров, Ю.Ю. Карпов

Книга посвящена разработке актуальных проблем современной политической антропологии. Обсуждаются теоретические и методологические

вопросы изучения генезиса, функционирования и исторической динамики

раннеполитических систем. Выявляются археологические критерии цивилизации и усложнения политической организации. Характеризуются аналоги ранних государств и представляются результаты кросс-культурного анализа раннегосударственных организмов. Рассматриваются родственный и территориальный принципы организации общества, корреляции политогенеза и этногенеза. Исследуются данные о вождествах и других институтах раннеполитической организации ряда народов Скандинавии, Балкан и Древней Руси. Африканские социально-коммуникативные сети трактуются как фактор вторичного политогенеза, а индийская каста интерпретируется как специфическая форма санскритизации первобытной периферии Южной Азии.

Издание осуществлено при финансовой поддержке Программы фундаментальных исследований Отделения историко-филологических наук РАН «Нации и государство в мировой истории»

и Российского фонда фундаментальных наук (РФФИ) по проекту № 12–06–00074а © МАЭ РАН, © Попов В.А. (отв. ред., сост., Р 0505000000 предисловие), Без объявления © Харитонова А.Ю. (худож.

ISBN 978-5-88431-214-2 oформл.),

ПРЕДИСЛОВИЕ

В своем аналитическом обзоре публикаций Международного исследовательского проекта «Раннее государство» крупнейший отечественный африканист Н.Б. Кочакова еще в 1999 г.

констатировала отсутствие удовлетворительных определений понятий «вождество» и «государство», а также обращала внимание на необходимость разграничения развитых (сложных) вождеств и зачаточных ранних государств1. Практически все ее замечания по-прежнему актуальны, и разработке именно этой проблематики, связанной с генезисом и исторической динамикой раннеполитических систем, посвящен предлагаемый вниманию читателя сборник статей из серии «Ранние формы общественного развития», являющийся тематическим продолжением коллективной работы «Ранние формы политической организации: от первобытности к государственности»2.

Открывается сборник большой статьей, или, скорее, минимонографией Л.Е. Гринина «Ранние государства и их аналоги в политогенезе: типологии и сопоставительный анализ», посвященной выявлению и описанию различных аналогов ранних государств и их скрупулезному типологическому сравнению с ранними государствами. По сути, это первое в политической антропологии столь масштабное кросс-культурное исследование раннеполитических систем. Автором установлено, что различия между ранними государствами и их аналогами заключаются не в размерах, уровне сложности организации и решаемых задач, а в особенностях политического устройства и способах управления обществом. Поэтому для различения раннего государства и его аналогов требуются специальные критерии (те, что отличают ранние государства и их аналоги от стадиально догосударственных обществ):

1) особые свойства верховной власти; 2) новые принципы управления; 3) нетрадиционные и новые формы регулирования жизни общества; 4) редистрибуция власти. Сформулированы и эволюционные условия появления ранних государств:

а) объективные, которые дают потенциальную возможность политиям трансформироваться в государство; б) особые, то есть конкретно-исторические; в) экстремальные ситуации, служащие триггером (толчком, импульсом). Если же в обществе имеются все объективные условия для формирования раннего государства, но не хватает конкретно-исторических (и/или не возникло экстремальных), то, по мнению исследователя, возникают различные типы аналогов ранних государств.

Д.М. Бондаренко в своей статье «Родственный и территориальный принципы организации общества и феномен государства» исходил из постулата, что принцип организации общества — преимущественно родственный или территориальный — как критерий различения государственных и негосударственных социумов весьма значим, но изучив современное состояние проблемы, пришел к заключению, что проблема родства и территории — это вопрос меры, соотношения между ними, а не наличия или отсутствия, хотя общей социоисторической тенденцией действительно является постепенное вытеснение родственных институтов территориальными на надлокальных уровнях социокультурной и политической сложности. В то же время нет никаких оснований искать в истории того или иного общества момент некого скачка — от полного доминирования родства к абсолютному господству территориальных связей. Напротив, история представляет собой континуум социально-политических форм, в типологической последовательности которых, можно обнаружить общую динамику от большей к меньшей значимости родственных связей по сравнению с территориальными. Немаловажным уточнением является то, что, с одной стороны, в основе государства не могут не лежать преимущественно территориальные связи, но, с другой стороны, это вовсе не значит, что никогда не существовало основанных на них же сложных негосударственных обществ.

В обобщающей работе Ю.Е. Березкина «Археология, этнография и политогенез» представлены следующие археологические критерии усложнения политической организации:

наличие крупных поселений и их иерархия по размеру и различиям в характере сооружений, наличие крупных общественно-культовых сооружений (монументальная архитектура), а также сокровищ в захоронениях, кладах и жертвенниках. При всей фрагментарности приведенные в статье факты позволяют проследить ряд закономерностей. Так, основой власти элиты в обществах Древней Америки являлся контроль над циркуляцией изделий и материалов, связанных с престижным потреблением, а также над эзотерическим знанием. Наличие же всех четырех археологически видимых признаков, свидетельствующих о значительном усложнении политической организации, достаточно для того, чтобы условно именовать соответствующие общества (Мочика, Уари, Эрлитоу или Монте-Альбан) государствами или, точнее, достигшими государственного уровня организации.

Аналогичную работу выполнил и Н.Н. Крадин («Археологические критерии цивилизации: кросс-культурный анализ»), трактующий термин «цивилизация» как синоним общества, имеющего развитую социальную структуру, государственность или не менее сложные альтернативные формы политической организации. Автору не удалось найти качественные универсальные признаки цивилизации, поскольку ни письменность, ни урбанизация, ни монументальная архитектура, ни иной критерий не являются обязательным признаком сложного общества с государственностью и цивилизацией. В то же время кросс-культурный анализ показал наличие иерархической и гетерархической тенденций/стратегий в социальной эволюции. Кроме того, есть качественная корреляция между стратификацией, политической иерархией, урбанизацией, с одной стороны, и сложившейся письменностью, с другой стороны. Таким образом, ранние государства, классы и городские общества могут существовать без письменности.

Однако если в обществе первичного политогенеза имеется сложившаяся письменность, это означает, что в данном обществе должны существовать развитая (классовая) социальная структура, государственность и урбанизация. Только сложившиеся политии с сильной централизованной структурой и развитой социальной иерархией пришли к необходимости кодирования информации, что было связано с оптимизацией механизмов управления сложными обществами. Другими словами, письменность является объективным критерием, который отделяет предгосударственные общества от стадии цивилизации.

В статье Л.П. Грот «Ранние формы политической организации в истории Скандинавских стран в освещении шведской историографии» прослежены основные этапы изучения проблем шведского политогенеза — от периода архаизации истории государственности, когда объединение свеев и гётов под властью одного правителя отождествлялось с образованием шведского государства и датировалось либо временем Тацита (I в.), либо серединой VI в., до периода пересмотра, в том числе с применением концепции вождества (с конца 1970-х гг.), мифологизированных устоев шведской историографии, когда было осознано, что путь к шведской государственности был весьма долгим, а потестарные институты не выходили за пределы догосударственных как в течение всего вендельско-викингского периода (VI–XI вв.), так и столетие после него. Все попытки доказать объединение земель гётов и свеев ранее, чем в XII–XIII вв., не увенчались успехом. Выявилось и то, что и сама территория свеев вплоть до XI в. не представляла прочного объединения с надлокальной властью, а замедленный характер шведской социополитической эволюции в значительной степени определялся спецификой демографического развития и природной среды. Следует отметить, что особенности геофизического развития прибрежной части Швеции весьма интересны в общеисторическом контексте, поскольку она носит название «Руден/Рослаген» и связывается с древнерусской историей, а норманистами даже предлагается в качестве прародины Руси. Однако факт довольно позднего образования (не ранее XI–XII вв.) прибрежной полосы Руден/Рослаген делает бессмысленными усилия использовать эти топонимы для реконструкции (через посредство финского названия Швеции Ruotsi/Rootsi) названия выходцев из этой местности, которое уже якобы в IX в. могло превратиться в «Русь». В статье представлены бесспорные свидетельства того, что территория, получившая название Руден в конце XIII в., не только в IX в., но и в X в. практически не существовала, ибо все еще находилась под водой.

Статья А.Ю. Дворниченко «“Государство Киевская Русь” как историографический феномен» представляет собой весьма фундированный историографической обзор научной литературы о появлении и становлении государственности в Древней Руси. Историк констатирует, что представители практически всех отечественных школ и направлений так и не смогли разрешить проблему древнерусского политогенеза и внести ясность в вопрос о том, каким же государством была Киевская Русь и когда оно возникло. Рассмотрение Киевской Руси как историографического феномена привело к парадоксальному выводу, что мы имеем дело с мифическим государством, которое вряд ли стояло у истоков государственной традиции восточных славян. Весь период так называемой Киевской Руси был общинным, то есть позднепервобытным.

В центре внимания статьи Д.Е. Алимова — процесс формирования этнополитической общности далматинских хорватов в VII–IX вв. Противопоставление аварам и франкам местной элиты, первоначально бывшей элементом аварской социально-политической структуры, но принявшей групповое имя хорватов, стало конституирующей основой новой этнополитической общности, использовавшей пришедший из Франкского государства этнический дискурс. Автором показано, что этногенетические процессы начались только с политизацией названия «хорват», а это подтверждает значимость потестарно-политического модуса этногенеза.

А.А. Маслов и В.А. Попов в статье «Социально-коммуникативные сети как фактор вторичного политогенеза (к проблеме стадиального и цивилизационного развития доколониальной Тропической Африки)» исследуют предпосылки, которые способствовали развитию тенденций вторичной государственности, в частности наличие особых социальнокоммуникативных сетей типа джаму, образовавшихся в доколониальный период во многих регионах Тропической Африки. Джаму и их аналоги обусловили появление единых социально-коммуникативных пространств, сопоставимых с локальными цивилизациями и ставших главной предпосылкой политической интеграции. Как оказалось, основным структурообразующим принципом организации сетевых сообществ является родство (реальное или фиктивное), поскольку только матрицы родства способны выразить как иерархические, так и горизонтальные отношения, причем номенклатуры родства отражают не только собственно родственные, но и транстерриториальные взаимоотношения.

Фактически исторический процесс в доколониальной Тропической Африке развивался таким образом, что социальнокоммуникативные сетевые структуры оказались мощным фактором вторичного политогенеза.

В статье Е.Н. Успенской «Системные принципы организации кастового общества» впервые кастовый строй рассматривается как способ контролирования шоковой (а потом и долговременной стрессовой) ситуации контакта между ариями и автохтонами Индии, при этом индуизм имеет ярко выраженный характер высокоэффективной социальной технологии, основным инструментом которой является кастовый способ организации социальных коллективов, а сама каста рассматривается как специфическая форма санскритизации периферийных народов Южной Азии. Теоретические положения статьи во многом пересматривают устоявшиеся взгляды на индийскую культуру, которая благодаря своей великой текстовой и философской традиции считается настолько высокоорганизованной, что нельзя даже допустить возможность функционирования «примитивных» институтов и социальных форм. Но ни научные аксиомы, ни новые тенденции в современной социальной жизни и перестановки в статусных схемах не отменяют могущества связей родства в кастовой организации, не изменяют главного — индийское традиционное общество стоит на родственной (клановой) самоорганизации «бирадари» (букв. «братство-равенство»), причем паритет статусов дополняется правилами клановой экзогамии.

Авторский коллектив надеется, что статьи сборника внесут свой вклад в теоретическое осмысление политогенетических процессов и познание специфики исторической динамики и функционирования ранних форм политических систем.

Кочакова Н.Б. Раннее государство и Африка. М.: Ин-т Африки РАН, 1999. С. 10.

Ранние формы политической организации: от первобытности к государственности / отв. ред. В.А. Попов. М.: Восточная литература, 1995. Другие коллективные труды этой серии: Ранние формы социальной стратификации: генезис, историческая динамика, потестарно-политические функции / отв. ред. В.А. Попов. М.: Восточная литература, 1993; Ранние формы социальной организации: генезис, функционирование, историческая динамика / отв. ред. В.А. Попов. СПб.: МАЭ РАН, 2000.

РАННИЕ ГОСУДАРСТВА

И ИХ АНАЛОГИ В ПОЛИТОГЕНЕЗЕ:

ТИПОЛОГИИ И СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ

АНАЛИЗ

Предварительные замечания и дефиниции Анализ литературы, посвященной сложным обществам, а также наши собственные исследования показывают, что, достигая определенных размеров и социокультурной сложности, с которых переход к раннему государству в принципе уже возможен, общество может продолжать развиваться, но при этом долго не создавать раннегосударственную политическую форму (см., например: [Гринин 2007а; 2007б; Grinin 2009a]). Отсюда следует, что: а) процесс политогенеза необходимо рассматривать как многолинейный, как движение в рамках постоянного выбора альтернатив и моделей; б) раннее государство не являлось единственной формой политической организации усложнившихся обществ; в) было много иных типов политий, длительное время составлявших альтернативу раннему государству. Причем эти модели далеко не всегда находились в оппозиции, а часто интегрировались и переходили друг в друга.

Сложные негосударственные общества, которые по целому ряду параметров были сравнимы с ранними государствами, названы нами аналогами раннего государства (см. ниже). В первом разделе настоящей статьи рассмотрены некоторые аспекты сходств между различными типами сложных обществ, обоснована необходимость введения понятия аналогов ранних государств как стадиально-эволюционной альтернативы ранним государствам.

В целом статья посвящена анализу и описанию различных форм аналогов ранних государств (первая часть статьи) и их скрупулезному типологическому сравнению с ранними государствами (вторая часть статьи). В разделе «Вместо заключения» описаны некоторые условия и модели возникновения ранних государств.

Поскольку общепринятого определения государства нет, в рамках настоящей статьи используются следующие дефиниции.

Государство — это категория, с помощью которой обозначается система специальных (специализированных) институтов, органов и правил, обеспечивающая внешнюю и внутреннюю политическую жизнь общества; данная система в то же время есть отделенная от населения организация власти, управления и обеспечения порядка, которая должна обладать следующими характеристиками: а) суверенностью; б) верховностью, легитимностью и реальностью власти в рамках определенной территории и круга лиц;

в) возможностью принуждать к выполнению своих требований, а также изменять отношения и нормы.

Раннее государство — это категория, с помощью которой обозначается особая форма политической организации достаточно крупного и сложного аграрно-ремесленного общества (группы обществ, территорий), определяющая его внешнюю политику и частично социальный и общественный порядок; эта политическая форма в то же время есть отделенная от населения организация власти: а) обладающая верховностью и суверенностью (или хотя бы автономностью); б) способная принуждать к выполнению своих требований; менять важные отношения и вводить новые нормы, а также перераспределять ресурсы; в) построенная (в основном или в большей части) не на принципе родства1.

Под аналогом раннего государства понимается категория, с помощью которой обозначаются различные формы сложных негосударственных обществ, сопоставимых с ранним государством (но обычно не выше уровня типичного раннего государства) по размерам, социокультурной и/или политической сложности, уровню функциональной дифференциации и масштабам стоящих перед обществом задач, однако не имеющих хотя бы одного из перечисленных в дефиниции раннего государства признаков.

Под политогенезом понимается: а) процесс выделения в обществе политической стороны и формирования политической системы как самостоятельных и частично автономных структур; б) процесс появления особых властных форм организации общества, что связано с концентрацией власти и политической деятельности (как внутренней, так и внешней) в руках определенных групп или слоев. Государствогенез является только частью процесса политогенеза (см. подробнее: [Гринин 2001–2006; Гринин, Коротаев 2009;

Grinin 2009a; Grinin, Korotayev 2009]).

Наконец, одно техническое замечание. Для того чтобы избежать повторения в тексте большого количества ссылок на собственные работы, а также облегчить восприятие материала, там, где требуются ссылки на многие наши работы, мы будем делать ссылки следующим образом (см.: [Гринин разл. работы]). Это значит, что данный вопрос в том или ином виде поднимается в большинстве наших публикаций (на русском и английском языках), приведенных в библиографии к статье. Другой вариант: [Гринин 1997 и др. соч.] — значит данная тема исследуется в наших работах с 1997 г.

постоянно.

АНАЛОГИ РАННЕГО ГОСУДАРСТВА

КАК СЛОЖНЫЕ НЕГОСУДАРСТВЕННЫЕ

ОБЩЕСТВА

I. СЛОЖНЫЕ ОБЩЕСТВА:

СТАДИАЛЬНЫЕ СХОДСТВА

И ЭВОЛЮЦИОННЫЕ РАЗЛИЧИЯ

1. Аналоги раннего государства как эволюционно альтернативные раннему государству формы Очень часто общество называется государством без достаточных для этого оснований, просто исходя из того, что если оно уже очевидно не является догосударственным, то ничем иным, как государством, оно быть не может. Мы же исходим из того, что в процессе политогенеза длительное время имелось много форм, которые можно рассматривать как находящиеся на одном уровне сложности с ранним государством. Данные формы длительное время сосуществовали и конкурировали, причем для многих особых экологических и социальных ниш немагистральные в ретроспективе (по сравнению с ранним государством) линии, модели и варианты могли оказаться более конкурентоспособными и адекватными [Гринин 2011: гл. 3, 5]. В частности, кочевые общества в военном отношении нередко превосходили своих более развитых в социальном и культурном плане оседлых соседей, но в то же время сохраняли такие формы организации общества, которые были реальными альтернативами государственной организации [Irons 2004: 472; см. также: Коротаев и др. 2000; Крадин, Бондаренко 2002; Хазанов 2008].

Но кочевые общества в этом плане вовсе не были исключением. Известно множество исторических и этнографических примеров политий, которые, с одной стороны, по политическому устройству, структуре власти и управления существенно отличались от раннего государства, но не уступали раннегосударственным системам по размерам, социокультурной и/или политической сложности, а также функционалу2. Однако, с другой стороны, по указанным параметрам (размерам, сложности и т.д.) данные негосударственные общества существенно превосходили типичные догосударственные образования (такие как сообщества во главе с бигменами, простые вождества, независимые деревенские общины или даже среднесложные общества вроде небольших гражданско-храмовых, «городских» и относительно крупных сельских общин). Например, самое крупное гавайское сложное вождество имело население 100 тыс. или более, в то время как типичное простое вождество на Тробриандских островах имело население 1 тыс. человек [Johnson, Earle 2000: 267–279, 285, 291].

Такие общества, находящиеся на одном уровне социокультурного и/или политического развития с раннегосударственными обществами, мы предложили называть аналогами раннего государства (см.: [Гринин 1997 и др. соч.]).

Отсюда следует, что как собственно ранние государства, так и их аналоги правомерно рассматривать в качестве политий, находящихся на одной и той же — сложных обществ — стадии политогенеза.

При этом появление аналогов раннего государства вовсе не было исключением из правил. Напротив, именно образование раннего государства долгое время было более редким явлением в политогенезе. И только в длительной эволюционной перспективе государство доказало свои преимущества (см.: [Гринин 2001–2006; 2006в; Grinin 2003; Гринин, Коротаев 2009]).

2. Сходство в функциях Несмотря на различия в механизмах регулирования социально-политической жизни, и в ранних государствах, и в их аналогах обеспечивалось осуществление функций примерно одинакового уровня сложности (см., например: [Гринин 2001– 2006 и др. соч.]). Среди этих функций можно выделить:

— создание минимального политического и идеологического единства и сплоченности в разросшемся обществе (группе близких обществ) для решения общих задач;

— обеспечение внешней безопасности или условий для экспансии достаточно крупного социума (как минимум многих тысяч человек, а достаточно часто десятков и даже сотен тысяч человек);

— обеспечение социального порядка и перераспределения необходимого и прибавочного продукта в условиях заметного уровня развития социальной стратификации и функциональной дифференциации, а также усложнившихся задач;

— обеспечение минимального уровня управления обществом, включая нормотворчество и суд, а также выполнение населением необходимых общественных повинностей (военной, имущественной, трудовой);

— создание условий для воспроизводства хозяйства (особенно там, где требовалась координация общих усилий).

3. Отличия сложных обществ от обществ догосударственной фазы Сложные общества, то есть ранние государства и их разнообразные аналоги, имели общие отличия от всех обществ догосударственной фазы политогенеза, превосходя их по следующим параметрам (подробнее см.: [Гринин 2011: гл. 5:

235–240]).

1. Численность населения: сложные общества превосходят простые на порядок; нередко (но не всегда) то же относится и к размерам контролируемой политиями территории3.

2. Объем относительно избыточного продукта возрастает на порядок, что дает материальную основу для развития стратификации, редистрибуции и организации надобщинных дел.

3. Уровень сложности общественной организации: в том числе происходит увеличение уровней сложности организации и управления обществом.

4. Усложнение и рост значения отношений и институтов, связанных с регулированием социально-политической жизни:

а) деление общества на два или более слоя, различающихся по (формальным и/или неформальным) правам, обязанностям и функциям;

б) изменение взаимоотношений элиты и населения (в плане роста неэквивалентности обмена «услугами») или кардинальный рост функциональной дифференциации;

в) существенное изменение традиций и институтов, связанных с регулированием социально-политической жизни;

г) появление идеологии, оправдывающей и легитимизирующей социально-политические изменения в обществе4.

4. Раннее государство среди других форм сложных обществ Хотя ряд исследователей (например: [Claessen 1978: 586– 588]) высказывается в том смысле, что вышеуказанные параметры сложности отличают именно ранние государства (и только их) от догосударственных обществ, очевидно, что в качестве эксклюзивных признаков, по которым раннее государство отличается от типично догосударственных форм политий, они не годятся, поскольку в равной степени принадлежат как ранним государствам, так и сложным, но негосударственным обществам — аналогам ранних государств5.

Это доказывается также и тем, что не только аналоги государства могли становиться государствами, но и — хотя и в более редких случаях — наоборот: ранние государства превращались в аналоги (см., например: [Коротаев 2000a: 224–302;

Trepavlov 1995: 144–151; Leach 1970; Скальник 1991]).

Однако можно ли выделить такие эксклюзивные признаки ранних государств, которые позволяли бы отличать ранние государства одновременно и от типично догосударственных политий, и от аналоговых негосударственных политий?

Попытки найти их в совокупности с господством однолинейного взгляда на эволюцию (см. критику этого взгляда:

[Гринин 2011: 41–55]) приводят к тому, что аналоги ранних государств часто, но совершенно ошибочно относят к стадиально догосударственным формам. Однако это неправомерно: есть негосударственные общества простые (примитивные), а есть сложные, по уровню сравнимые с ранними государствами. И это принципиально разные по эволюционному уровню и возможностям общества. Вот почему любые попытки сформулировать какие-то четкие и единые признаки, отличающие ранние государства от всех негосударственных обществ (как простых, так и сложных аналоговых), обречены на неудачу.

На самом деле различение сложных и простых обществ и различение ранних государств и их аналогов представляет собой разные методологические процедуры, которые должны выполняться последовательно6. Есть вышеуказанные (в п. 3) признаки, которые отличают все сложные политии (включая раннее государство) от политий простых. И только после разделения простых и сложных обществ можно пытаться типологически выделять среди сложных обществ ранние государства. Но для этого нужны иные методы, чем при сепарации простых и сложных обществ. Во второй части статьи на основании оговоренных методов сформулирована система критериев-признаков, с помощью которых можно достаточно четко различать между собой ранние государства и их аналоги, затем с их помощью ранние государства и их аналоги последовательно сопоставляяются.

Предварительно укажем, что раннее государство отличается от других (стадиально ему равных) форм главным образом не размерами, уровнем сложности организации и решаемых задач, а совокупными особенностями политического устройства и управления, что проявляется в: 1) росте значения верховной власти; 2) большей ее способности перестраивать традиционную структуру общества; 3) появлении или закреплении новых способов управления обществом (включая новые методы подбора управленческих кадров);

4) большей формализации политических и управленческих решений, включая возможность делегирования власти.

II. АНАЛОГИ РАННЕГО ГОСУДАРСТВА:

КЛАССИФИКАЦИЯ

Уместно подчеркнуть, что главный интервал размеров аналогов находился в амплитуде от 15 до 70 тыс. человек.

Но было немало аналогов размером менее 15 и даже заметно менее 10 тыс. человек. Имелось определенное количество и более крупных аналогов, некоторые из них достигали сотен тысяч и даже миллионов человек. Классификацию государств и их аналогов по размерам см. во второй части статьи.

Следует учитывать, что приведенные ниже в примерах аналоги сильно отличаются друг от друга по развитости и размерам. Однако во всех случаях речь идет либо об унитарных политиях, либо о прочных политических союзах с институционализированными способами объединения.

Указанные союзы имели какие-то общие верховные органы и механизмы, поддерживающие политическую устойчивость, и представляли, по крайней мере с точки зрения иных обществ, некое постоянное единство. Народы, имеющие только культурное единство, а политически способные объединяться лишь кратковременно для определенных действий (вроде нуэров, например: [Эванс-Причард 1985], или некоторых этнических групп Магриба, например: [Бобровников 2002]), не образуют политии, а следовательно, их нельзя считать аналогами раннего государства.

Все аналоги, как сказано выше, отличаются от ранних государств особенностями политического устройства и управления. Однако в каждом типе аналогов это проявляется по-разному. Например, в самоуправляющихся общинах недостаточно прослеживается отделение власти от населения;

в конфедерациях налицо слабость централизации власти;

в управляемых аристократическими кланами политиях фиксируется тенденция, с одной стороны, к ослаблению центральной власти, а с другой — к концентрации силы в руках кланов и т.п. Поэтому мы старались типологизировать аналоги по особенностям их политической формы, хотя полностью провести этот принцип достаточно трудно.

Нами выделены следующие типы аналогов.

1. Некоторые сложные самоуправляющиеся общины и территории, конфедерации общин или территорий.

2. Некоторые большие варварские («племенные») союзы с достаточно сильной властью верховного вождя («короля», хана и т.п.).

3. Большие этнополитические («племенные») союзы и конфедерации, в которых королевская власть отсутствовала.

4. Очень крупные, сильные в военном отношении государствоподобные объединения кочевников, внешне напоминавшие крупные государства.

5. Крупные и очень крупные сложные вождества.

6. Крупные и развитые политии, структуру которых сложно точно описать вследствие недостатка данных, однако, судя по тому, что известно, они не подходят ни под понятие «догосударственные образования», ни под определение государства.

7. Иные, специфические, формы аналогов (также следует иметь в виду, что многие исчезнувшие формы аналогов остались для нас неизвестными).

Далее мы рассмотрим их подробнее.

1. Самоуправляющиеся сложные общины и территории 1а. Городские и полисные общины. Примерами таких самоуправляющихся городских общин являются города этрусков (о них далее) и некоторые (но именно некоторые, а не все) греческие полисы7; гражданско-храмовые общины древней Южной Аравии (cм.: [Korotayev et al. 2000: 23; Коротаев 1997: 136–137; 2000б: 266]). Одной из таких гражданско-храмовых общин древней Южной Аравии можно считать Райбун (I тыс. до н. э.), который включал комплекс храмов и сельскую территорию в обширном оазисе на площади до 15 км2. Райбун обладал сакральным статусом также и в глазах своих соседей [Frantsuzov 2000: 259, 264; Французов 2000: 310]. Ведущую роль в делах играло жречество, среди которого было много женщин. По мнению С.А. Французова, в случае Райбуна мы имеем дело с системой, альтернативной государственной, с развитием, которое вело к возникновению высокоорганизованной культуры, но без формирования политических институтов, отделенных от общества. Однако — и это очень интересно — он считает, что такой тип социальной организации мог существовать только в сравнительной изоляции от окружающих государств, а неумение вести войну и предопределило его падение в первом же серьезном конфликте с ними [Frantsuzov 2000; Французов 2000]. Подобная корреляция между отсутствием войн и особыми политическими формами прослеживается также и в некоторых других аналогах, в частности в Исландии (см. далее).

1б. Достаточно крупные самоуправляющиеся переселенческие территории. Исландия X–XIII вв. дает нам образец такого аналога, а вместе с тем и пример превращения малого аналога в более крупный. Ее история также демонстрирует, как рост объемов и сложности общества постепенно все же склоняет развитие аналогов к государственности. В конце XI в.

в Исландии насчитывалось примерно 4500 сельскохозяйственных дворов [Филатов 1965: 342], а население, вероятно, составляло около 20–30 тыс. человек. Затем оно сильно увеличилось и в XIII в. достигло 70–80 тыс. человек [Там же: 343]8.

Соответственно изменилась и социальная структура общества.

В начале XI в. было принято решение о разделе крупных земельных хозяйств знати (хавдингов) между протофермерами (бондами), который завершился в середине XI столетия [Ольгейрссон 1957: 179–191]. Таким образом, Исландия превратилась в общество бондов-«середняков». Однако через некоторое время вследствие роста населения число арендаторов («держателей») земли вновь стало увеличиваться, и в конце концов они начали составлять большинство населения. В результате уже в XII столетии имущественное и социальное неравенство вновь так усилилось, что стало влиять на трансформацию основных институтов исландского общества [Гуревич 1972: 8, 9; см. также: Хьяульмарссон 2003: 53–55]. Усилению неравенства в обществе и изменению структуры последнего также способствовало введение в самом конце XI в. церковной десятины [Там же: 50].

Необычайно ужесточились и кровавые раздоры, хотя ранее военные действия не были ни столь жестокими, ни столь массовыми (см., например: [Стеблин-Каменский 1971: 78]). Причиной междоусобиц среди хавдингов все чаще была жажда добычи и власти [Гуревич 1972: 9]. Таким образом, необходимый для формирования государства элемент социально-политического насилия, прежде в Исландии почти отсутствующий, стал усиливаться, что, несомненно, способствовало движению общества именно к государственности.

1в. Крупные группы различного рода изгоев, проживающих на определенной территории, имеющих собственные органы самоуправления и представляющих собой организованную и грозную военную силу. Например, донские и запорожские казаки9 и аналогичные им вольные люди вроде гайдуков или граничар, то есть жителей хорватско-сербской Крайны [Штырбул 2006: 222–226].

В какой-то мере к такого рода самоуправляющимся организациям могут быть отнесены различные организации пиратов, в частности береговые братства пиратов в Карибском море и некоторых других ареалах [Leeson 2007] (см. также:

[Штырбул 2006: 227–243; 2007; Архенгольц 1991]).

2. Некоторые большие варварские («племенные») союзы с сильной властью верховного вождя («короля», хана и т.п.) 2а. Более или менее устойчивые этнополитические союзы, то есть объединения, этнически однородные или имеющие крепкое моноэтническое ядро. Примером могут служить некоторые германские объединения периода Великого переселения народов (бургунды, салические франки, остготы, вандалы и др.), численность которых составляла от до 150 тыс. человек (см., например: [Бессмертный 1972: 40;

Ле Гофф 1992: 33; Неусыхин 1968; Удальцова 1967: 654; Патрушев 2003: 14]; см. также: [Гомеров 2002: 279]); союзы некоторых галльских народов, в частности в Белгике и Аквитании (см.: [Шкунаев 1989: 140]). При этом у некоторых королей варварских образований времен Великого переселения народов личные дружины составляли несколько сот человек [Санников 2003].

2б. Очень крупные политии, возникшие в результате успешных войн, но непрочные и этнически разнородные.

Примерами являются гуннский союз Аттилы V в. н. э. (см.:

[Корсунский, Гюнтер 1984: 105–116; Голден 2004; Сиротенко 1975]), аварский каганат хана Баяна второй половины VI в. н. э. (см.: [Голден 2004]). Данных о структуре этих политий практически очень мало, однако имеются некоторые основания предполагать, что аварский каганат был более развитым и более близким к государственным образованиям, чем гуннская держава (см.: [Там же: 113–115]), поэтому неудивительно, что он был и более долговечным.

Близким к такому типу был союз во главе с готским вождем Германарихом в Северном Причерноморье в IV в. н. э., который состоял из многих разноязычных, чуждых друг другу племен, в том числе кочевых и земледельческих [Смирнов 1966: 324; Щукин 2005: 206]. Даже среди самих готских племен не было достаточного единства и прочных внутренних связей, не говоря уже о покоренных ими племенах (см.: [Буданова 1990: 133–136]), в том числе из-за своеволия аристократии [Тиханова 1958]. Но готы достигли более высокого уровня социальной стратификации и культурной сложности, чем гунны и авары [Там же; 1963], и они, как считает И.В. Зиньковская, стояли «между варварством и цивилизацией» [Zin’kovskaya 2004], поскольку приняли христианство в его арианской версии и использовали письменность. Влияние более высокой культуры скифо-сарматского мира и городов Северного и Западного Причерноморья (Ольвия, Тир, которые готы захватили около 260 г. н. э.) ускорило развитие готских племен [Тиханова 1963: 668]. Впрочем, черняховская культура, на части территории которой располагались готы, имела необычно высокий для варваров уровень цивилизации и владения «высокими технологиями» [Щукин 2005: 195] (о готах см. также [Сиротенко 1975: гл. I, II]).

2в. Союзы племен под руководством того или иного выдающегося лидера, состоящие из этнически близких народов, но не очень прочные, обычно распадающиеся после смерти лидера или даже при его жизни (как это случилось с союзом Маробода). Они являются как бы промежуточным типом между аналогами, описанными в пунктах «2а» и «2б».

В I в. до н. э. — II в. н. э., например, у германцев возникали крупные союзы: свевский союз Ариовиста, союз херусков Арминия, маркоманский союз Маробода, батавский союз Цивилиса и другие (см. о них: [Неусыхин 1968: 601–602; Oosten 1996; Санников 2002; 2003; Буданова 2000; Колосовская 2000]).

О масштабах некоторых образований можно судить по союзу Маробода (конец I в. до н. э. — начало I в. н. э.). Маробод объединил маркоманов с лугиями, мугилонами, готами и другими германскими народами и создал крупную армию по римскому образцу, насчитывающую 70 тыс. пехоты и 4 тыс. конницы [Колосовская 2000: 42; СИЭ 1966: 123].

Другими примерами подобных аналогов являются гето-дакский союз Буребисты I в. до н. э. (см. о нем: [Федоров, Полевой 1984; Колосовская 2000]) и объединение славянских племен (Само) Богемии и Моравии VII в. н. э. (см.: [Lozny 1995: 86–87]).

2г. Крупные потестарные образования, которые удерживались в единстве в основном силой авторитета вождей, а не силой принуждения. Например, доинкское вождество Лупака (XV в.) в Перу имело население более 150 тыс.

человек, и им управляли два верховных вождя без института принудительной силы, а специализированный и принудительный труд имел место, по сути, на основе взаимного согласия [Schaedel 1995: 52].

3. Большие этнополитические («племенные») союзы и конфедерации без королевской власти В таких союзах и конфедерациях королевская власть иногда не существовала вовсе, а иной раз была упразднена в ходе тех или иных политических процессов. Формы и способы упразднения королевской власти могли быть разными.

Достаточно частой причиной являлась борьба между усиливающим свою власть вождем и знатью, не желающей иметь над собой единоличного правления. Кандидаты в тираны могли свергаться или даже быть убиты (см., например: [Санников 2003])10.

3а. Этнополитические союзы без королевской власти.

Примерами могут служить саксы в Саксонии; эдуи, арверны, гельветы в Галлии. Причем необходимо особо подчеркнуть, что процессы социальной стратификации, имущественного расслоения и функциональной дифференциации у них (особенно у галлов) зашли весьма далеко и опережали политическое развитие.

У саксов (в Саксонии) до их завоевания Карлом Великим королевская власть отсутствовала, но во главе племенных подразделений стояли «герцоги». Общее военное командование осуществлял «герцог», избранный по жребию [Колесницкий 1963: 186]. Политическая организация всей территории осуществлялась в форме своеобразной федерации отдельных областей. Общие дела решались на собрании представителей областей в Маркло на Везере [Колесницкий 1963]. Саксы (за исключением рабов) делились на три социальных слоя: родовую знать (эделингов-нобилей), свободных (фрилингов-liberi) и полусвободных литов. При этом существовали резкие различия в правовом статусе между нобилями и фрилингами [Неусыхин 1968: 608; СИЭ 1969а:

479], что было юридически закреплено в Саксонской правде [СИЭ 1969б: 475].

О высоком уровне социального развития у саксов говорит и такой общеизвестный факт, что в V–VI вв. н. э. часть их переселяется в Британию и образовывает там государства во главе с королями [Hunter Blair 1966: 149–168; Chadwick 1987:

71; Вильсон 2004: 22–27; Мельникова 1987: 8–11]. А на континенте еще в конце VIII в. у саксов не было достаточно сильной королевской власти. Все это подтверждает высказанную нами идею (см. заключение), что для образования государства, помимо объективных и конкретно-исторических условий, необходимы еще и экстремальные ситуации (триггеры).

Галлия времен завоевания Юлием Цезарем была очень богатой территорией с огромным населением (по разным подсчетам, от 5 до 10 и более миллионов человек [Бродель 1995: 61–62]), большим количеством городов, развитыми торговлей и ремеслами, население некоторых из них достигало десятков тысяч человек [Шкунаев 1989: 134, 143]. Площадь некоторых городов достигала 100 гектаров и более, и они были укреплены мощными стенами (см.: [Филип 1961:

116–129; Монгайт 1974: 248–253]).

Социальное расслоение было велико [Clark and Piggott 1970: 310–328]. По свидетельству Цезаря [Галльская война VI: 13], простой народ был лишен политических прав, жил на положении рабов, а многие, страдая от долгов и обид, добровольно отдавались в рабство знатным горожанам (см. также: [Леру 2000: 125]). В то же время знатные галлы имели по несколько сот, а самые знатные — по несколько (до десяти) тысяч клиентов и зависимых людей, из которых они формировали конное войско, заменявшее всеобщее ополчение и тем самым противостоящее основной массе галлов [Бессмертный 1972: 17; Цезарь. Галльская война I: 4]. Власть вождей слабела и переходила к выборным или назначенным магистратам [Chadwick 1987: 58]. В аристократических без королевской власти civitas (так римляне называли галльские политии по аналогии с названием своей) имелось военное единство, а механизмы принятия политических и иных решений реализовывались посредством одного или нескольких выборных магистратов — вергобретов [Шкунаев 1989:

139, 140, 144]. Однако привилегии аристократии были столь сильны, что она старалась свести политическую централизацию к нулю (см., например: [Леру 2000: 123–127]); кроме того, постоянное соперничество, возникавшее между знатными людьми за должности магистратов, приводило к распрям и вооруженным конфликтам [Тевено 2002: 137]. Аристократия пыталась ослабить центральную власть, поскольку боялась возможности появления монархии, к которой тяготел народ. Страх перед монархией (а кандидаты на престол или диктатуру во время войны с римлянами обозначились) у аристократии отдельных народов галльских политий (например, эдуев) был столь велик, что аристократы шли на сговор с римлянами (см. об этом: [Штаерман 1951]).

Численность отдельных племенных галльских союзов и конфедераций была очень большой. Например, число гельветов, которые стремились в 58 г. до н. э. переселиться в Западную Галлию, по разным данным, составляло от 250 тыс. до 400 тыс. (см., например: [Шкунаев 1988: 503]).

Кроме того, среди крупных объединений выделялись своего рода гегемоны, от которых зависело много других племен.

Как сообщает Цезарь [Галльская война VI: 11–12; I: 31], эдуи, победив своих соперников секванов, перед вторжением римлян приобрели гегемонию в Галлии и брали заложников из других племен для обеспечения их лояльности. Тем не менее во всех галльских общинах были сторонники как эдуев, так и секванов. Это несколько напоминает ситуацию во многих греческих полисах, жители которых делились на сторонников Афин и Спарты.

3б. Конфедерации различных по форме обществ. Такие союзы порой образовывали весьма устойчивые и сильные с военной точки зрения политические образования. Например, конфедерации племен вроде ирокезской [Морган 1983;

Фентон 1978; Vorobyov 2000], туарегов (по крайней мере некоторые из их конфедераций, см.: [Першиц 1968; Лот 1989;

Кобищанов 1989; Хазанов 2008: 292–297]; см. также: [Гринин 1997: 28]), печенегов [Marey 2000; а также: Васютин 2002: 95].

Правда, тут уместно процитировать А.М. Хазанова, что большинство «федераций» и «конфедераций» (по крайней мере у кочевников) создавалось отнюдь не на добровольной основе [Хазанов 2006: 478]11.

3в. Конфедерации (федерации) городов. Примером служит этрусская конфедерация. Сами этрусские города, в которых было олигархическое правление военно-служивой и жреческой знати [Неронова 1989: 376; Залесский 1959], скорее всего, не являлись государствами (насколько можно судить по скудным данным), а представляли собой аналоги малого государства. После изгнания царей в VI или V в. до н. э.

в городах управляли аристократические органы, напоминающие сенат, и выборные магистраты. Сама по себе такая форма свойственна как государствам, так и аналогам, вопрос — в четкости ее организации и эволюционных перспективах. И судя даже по скудным данным, политическая эволюция Этрурии сильно отличалась от эволюции Рима.

Создается впечатление, что изменения в политических порядках и военной организации были не слишком значительными и небыстрыми, как это и свойственно аналогам. Этому способствовала и аристократическая «вольница». Если, например, в Риме запрещалось занимать должности магистратов дважды, то в Этрурии известны факты, когда одни и те же должности занимались 7 раз [Макнамара 2006: 160]. Если в Риме пошли по пути расширения гражданских прав, то в Этрурии продолжали господствовать аристократические кланы, в отдельных случаях доведшие свои города до революций [Там же].

Федерация 12 этрусских городов представляла собой аналог уже среднего по размерам государства. Можно сравнить по эволюционному динамизму греческие и этрусские города. Первые смогли быстро создать военно-политический союз против Персии, а после победы над ней политическая жизнь Эллады вращалась вокруг борьбы двух крупных военно-политических объединений: Афинского морского и Пелопонесского союзов. Этрусские же города хотя и имели федерацию, но она была «преимущественно религиозным союзом» (см.: [Неронова 1989: 379]), причем города редко и с трудом объединялись для совместных действий, в большинстве войн воевали в одиночку или заключали союзы вообще с другими политиями [Макнамара 2006: 157].

И даже при римской угрозе этот союз не стал военно-политическим, что и явилось важнейшей причиной потери независимости Этрурией.

3г. Федерации (или конфедерации) политически независимых общин. Такие федерации, представляющие автономные сельские территории, известны, например, у горцев.

При этом низовые члены такого союза могли быть как вождествами, так и безвождескими сложными самоуправляемыми общинами12.

Яркие примеры таких конфедераций демонстрирует Нагорный Дагестан накануне его инкорпорации в Российскую империю (см.: [Агларов 1988]). Общины (джамааты), входившие в федерации (так называемые «вольные общества»), иногда и сами по себе представляли весьма крупные поселения (аулы). Некоторые общины насчитывали до 1500 и более домов [Там же], то есть были размером с небольшой полис, и имели многоуровневую (до пяти уровней) систему самоуправления [Там же: 186]. А федерация, иногда объединявшая по 13 и более аулов, представляла собой политическую единицу в десятки тысяч человек с еще более сложной организацией. Между семейными группами (тухумами) существовали социальное неравенство и различие в рангах [Там же]. Стоит отметить, что такие «вольные общества» в Дагестане сосуществовали с «ханствами», «уцмийствами» и прочими политиями (например, Кубинское, Кюринское, Дербентское ханства у лезгинов; Кайтагское уцмийство у даргинцев и т.д. [Сергеева 1988: 151; Османов 1988: 252]), которые были близкими по структуре к небольшим государствам или крупным вождествам.

Другим примером служат группы деревень (village groups) в Юго-Восточной Нигерии, нередко объединяющие десятки деревень с общим населением в десятки тысяч (предельно — до 75 тыс.) человек. Каждая такая группа деревень имеет собственное название, внутреннюю организацию и центральный рынок [McIntosh 1999: 9].

3д. Гетерархии. Общества, подобные описанным в пункте «3г», равно как и некоторые иные формы обществ, аналоговых раннему государству, являются, по классификации К. Крамли [Crumley 1995; 2001; Ehrenreich, Crumley and Levy 1995: 3] гетерархиями. Связи в гетерархиях в основном горизонтальные, решения принимаются на основе согласования между крупными единицами (общинами, различными корпорациями, союзами, профессиональными или религиозными объединениями и т. п.), на основе учета интересов, сложившихся традиций и механизмов и т.п.

«Такие гетерархические общества могут быть достаточно сложными, и их можно обнаружить по всему миру», включая азиатские общества, такие как некоторые сообщества качинов в Мьянме и многие африканские общества [Claessen 2004: 79].

4. Государствоподобные объединения кочевников Исследователей всегда привлекали очень крупные и сильные в военном отношении объединения кочевников, внешне напоминавшие крупные государства. Многие, например А.М. Хазанов [1975; 2006; 2008; Khazanov 1978; 2008], рассматривают их как государства. Т. Барфилд называет их «имперскими конфедерациями» [2006] или «теневыми империями» [2009], а Н.Н. Крадин — «кочевыми империями» [1992].

Но, с точки зрения нашей теории, их можно считать аналогами крупного раннего государства, относящихся к типу государствоподобных крупных образований (см.: [Гринин 2008 и др. соч.]). К таким аналогам относится, например, «империя» хунну, образованная под властью шаньюя Моде в конце III в. до н. э. Возможно, в ней проживало 1–1,5 млн человек [Крадин 2001а; 2001б]. Она была настолько сильна, что китайцы сравнивали ее со Срединной империей, то есть с Китаем [Гумилев 1993: 53]. Такие крупные негосударственные образования Н.Н. Крадин обозначает как «суперсложные вождества», что, однако, не кажется нам очень удачным, поскольку такие политии не выглядят более сложными, чем, например гавайские, зато понятие вождества дополнительно размывается13.

По нашему мнению, государствоподобным аналогом вполне можно считать и Скифию VI–V вв. до н. э. Скифия была крупным иерархическим многоуровневым объединением, в котором обеспечивалось относительное военное и некоторое идеологическое единство и имелись отношения редистрибуции (в виде дани и повинностей). Скифия делилась на три царства во главе с царями, один из которых, повидимому, был верховным правителем. Существует также мнение, что в целом Скифия управлялась обособленным царским родом, который правил по принципам улусной системы (см.: [Хазанов 1975: 196–199; 200; Гуляев 2005: 239]).

Цари имели собственные военные дружины. У скифов выделялись аристократия и жрецы, хотя и не ясно, представляли ли они обособленное сословие или в организации были подобны волхвам (см., например: [Гуляев 2005: 324];

см. также: [Мурзин 1990: 71–72]). Аристократы имели частные дружины воинов и большие богатства. Скифия, по мнению М.И. Ростовцева, А.И. Треножкина и некоторых других исследователей, представляла собой организованное на военный лад сложное общество, где военачальники-аристократы собирались вместе со своими дружинами по призыву царя на крупные военные мероприятия. Аристократия жила за счет доходов от собственного хозяйства, дани и военной добычи (см.: [Гуляев 2005: 236–238]). Но в остальном жизнь общества со стороны власти регулировалась слабо14. Словом, методы управления в Скифии оставались еще в основном традиционными, негосударственными, и она представляла собой политию, у которой внешние функции были развиты гораздо сильнее, чем внутренние (даже если к внутренним относить сбор дани). Скифия в своей организации весьма напоминает другие аналоги раннего государства, которые создавались кочевниками, например хунну, хотя, повидимому, и уступает последним по уровню политической культуры. Таким образом, ранним государством ее считать нельзя, но, разумеется, и на обычное догосударственное общество она никак не походит.

В конце V — первой половине IV в. до н. э. при царе Атее в Скифии происходит переход к раннему государству [Мелюкова, Смирнов 1966: 220]. Атей устранил других царей, узурпировал власть и объединил всю страну — от Меотиды (Азовского моря) до низовьев Дуная — и даже стал продвигаться на юго-запад, за Дунай [Там же]15. Развитию государственности и укреплению царской власти способствовал рост торговли хлебом, особенно с Боспором, которую контролировала верхушка общества, и в целом процессы седентеризации (см.:

[Граков 1971: 38; Мелюкова, Смирнов 1966: 219–220]). В экономическом отношении появился более прочный базис для государства в результате усилившегося процесса перехода части скифов к оседлости и расширения торговли. Косвенным свидетельством того, что государство в Скифии образовалось не в VII–VI вв. до н. э., как считают Хазанов и Гуляев [Хазанов 1975; 2008; Khazanov 1978; Гуляев 2005: 239], а только в конце V — первой половине IV в. до н. э., служит тот факт, что именно IV в. до н. э. датируются наиболее многочисленные, богатые и известные захоронения в Скифии, а скифские памятники VII–VI вв. до н. э. малочисленны и их количество существенно увеличивается только в V в. (см., например:

[Мурзин 1990: 51; Граков 1971: 34]).

5. Сложные (комплексные) вождества Давно отмечено, что во многих случаях различия между сложными вождествами и зачаточными ранними государствами малозаметны (см.: [Кочакова 1999: 10; 1991: 57])16.

Это тем более справедливо в отношении крупных (и особенно очень крупных) сложных вождеств, которые, по нашему мнению, можно считать аналогами раннего государства.

Ни по размерам, ни сложности они не уступают малым и даже средним государствам17. Некоторые примеры такого рода аналогов — сложных вождеств уже приводились выше (см. также об очень крупных вождествах на о. Гаити в конце XV–XVI вв.: [Александренков 1976: 143–151]).

Но в качестве наиболее показательного примера крупных вождеств как аналогов раннего государства стоит взять гавайские. Это особенно важно, учитывая, что к моменту контактов с европейцами социальная организация на Гавайских островах была наиболее сложной из всех полинезийских и, возможно, даже из всех когда-либо известных вождеств [Earle 2000: 73; см. также: Johnson, Earle 2000: 284].

Как известно, гавайцы достигли значительных хозяйственных успехов, в частности в ирригации (см.: [Earle 1997;

2000; Johnson, Earle 2000; Wittfogel 1957: 241]), среди них наблюдался очень высокий уровень стратификации и аккумуляции прибавочного продукта элитой [Earle 1997; 2000;

Johnson, Earle 2000; Sahlins 1972a; 1972b], для них было характерно и основательное идеологическое обоснование привилегий высшего слоя. К моменту открытия Гавайских островов Джеймсом Куком здесь сложилась политическая система, когда сосуществовало несколько крупных вождеств, границы которых определялись отдельными островами: Кауайи, Оаху, Мауи, Гавайи [Ёрл 2002: 78]. Войны были обычным явлением. В результате удачных или неудачных войн, браков и иных политических событий время от времени политии то увеличивались, то уменьшались в размерах, иногда вовсе распадались, как это вообще свойственно вождествам. Число жителей отдельных вождеств колебалось от 30 до 100 тыс. человек [Johnson, Earle 2000: 246]. Вождества делились на «районы» от 4 до 25 тыс. человек [Harris 1995: 152]. Таким образом, все объективные условия для образования раннего государства в этих вождествах уже были: достаточная территория и большое население, высокая степень социальной стратификации и значительный прибавочный продукт, сильная власть верховного вождя и жесткая иерархия власти, развитая идеология и территориальное деление (разделение на «районы»), частые войны и др. Но отсутствовали конкретно-исторические условия и «триггеры». Поэтому-то государства здесь в доконтактный период так и не появилось.

Важно отметить: точка зрения, что в конце XVIII в. на Гавайях государства еще не было, разделяется большинством исследователей (например: [Earle 1997; 2000; Harris 1995: 152; Johnson, Earle 2000; Sahlins 1972а; Service 1975;

Салинз 1999]). Однако некоторые антропологи (см., например: [Seaton 1978: 270; van Bakel 1996; Bargatzky 1985]) считают, что на Гавайях раннее государство существовало еще до прибытия туда кораблей экспедиции Кука в 1778–1779 гг.

Разумеется, очень многое зависит от того, что считать государством, не говоря уже об отсутствии письменных источников по доконтактным Гавайям.

Почему Гавайи были аналогом, а не ранним государством? Далее мы попробуем доказать с позиции представленной в данной статье теории, что на Гавайях был именно аналог раннего государства (вождество высшей степени сложности), а не раннее государство. Главный принцип построения политической организации власти в гавайских вождествах был жестко связан c родственной иерархией, которая основывалась на генеалогической близости к предкам, линиджу верховного вождя и к самому вождю. Линии старших братьев и сыновей считались более высокими среди остальных. Соответственно родные братья приобретали разный статус. Таким образом, вся политическая и социальная иерархия строилась вокруг родственных отношений, а правящие слои представляли собой эндогамные касты (см., например: [Earle 1997: 34–35; Service 1975: 152–154; van Bakel 1996; Bellwood 1987: 98–99]).

Хотя политию, которая только находится на пороге вступления в состояние раннего государства, методологически правильно анализировать с позиций определения именно раннего государства, все же будет полезно начать сравнение гавайских политий с определения государства в целом, а затем перейти к сравнению их с государством ранним. Согласно нашему определению (см. Введение), государство должно представлять не просто отделенную от населения организацию власти, но систему специальных (специализированных) институтов, органов и правил. Гавайские вождества имели отделенную от населения организацию власти и в этом плане приближались к государству. Но представляла ли эта организация систему специальных и тем более специализированных институтов, органов и правил? Нет, систему органов власти на Гавайях назвать специализированной нельзя. Детерминатив «специальные» предполагает, что эти институты, органы и правила возникали в первую очередь для политического и административного управления, что они имели в рамках всего общества именно такую управленческую направленность. На Гавайях же она представляла собой систему обеспечения сословнокастового господства определенных линиджей и кланов вождей разных рангов в целом, где политические, экономические, этические и духовные аспекты являлись неразрывным целым.

Причем в этом симбиозе идеологический момент был самым важным (см., например: [Service 1975: 158]), дающим прочную легитимность власти высшего сословия (алии, то есть благородных). По этой причине, вероятно, не появился и специальный судебный орган. Дружины вождей главным образом были необходимы для войн и в существенно меньшей степени являлись инструментом эксплуатации общества в отличие, скажем, от Древней Руси. Власть вождей и возможность изъятия прибавочного продукта в большой мере держались на их идеологической силе и традициях. И в еще меньшей степени специфически государственными можно считать правила в виде различных табу, с помощью которых гавайские вожди укрепляли и часто реализовывали свою власть, а наиболее важные табу обеспечивали власть высшего сословия алии в целом.

Еще один важный момент, согласно которому гавайские политии не подходят под наше определение государства (как и раннего государства), — недостаточная или просто слабая возможность «изменять отношения и нормы» с помощью политической власти. Поскольку вековые традиции, обычаи и вера в особые сакральные качества вождей были важнейшей опорой власти в гавайских вождествах, постольку возможности существенно менять традиционные отношения на Гавайях почти отсутствовали. Мы имеем в виду возможности менять их коренным образом, путем реформ и политических решений. Менялся «персональный состав»

вождей, изменялись и границы вождеств, табу накладывались на что-то или снимались, колебались в определенных рамках нормы повинностей. Но все институты и нормы оставались в основном прежними.

Рассмотрим теперь Гавайи в аспекте их соответствия дефиниции раннего государства (см. выше вводный раздел к статье; см. также: [Гринин 2007а]).

Если обратиться к приведенному нами определению раннего государства, то гавайские политии не соответствуют пункту «в», согласно которому раннее государство — это организация власти, построенная (полностью или хотя бы в значительной части) не на принципе родства. Словосочетание в «значительной части» означает, что в ранних государствах существует заметная социальная мобильность при формировании и пополнении слоя администраторов (по крайней мере среднего слоя управленцев), которая в гавайских вождествах практически отсутствовала. А чем строже ограничения на вхождение в аппарат управления «со стороны», тем труднее политии перейти к собственно государственным методам управления (см.: [Гринин 2001–2006;

Grinin 2004а: 110–111]).

Хотя во многих ранних государствах, подобно тому что было в Чжоуском Китае [Крил 2001; Васильев 1993] или даже в Древней Руси, родственные отношения играли большую роль в формировании высшего слоя управителей и администраторов государства (каковыми были, например, древнерусские князья), средние слои пополнялись в основном из других страт и источников, включая и неполноправных (см., например, относительно Руси: [Ключевский 1937, т. 1; Фроянов 1999])18. Кроме того, с течением времени, как убедительно показали Классен и Скальник [Claessen, Skalnk 1978а], значение родства в государстве падает.

В гавайских же политиях идеология родства была слишком сильна, поэтому даже средние слои состояли в основном из дальних родственников правящей линии (они часто были родственниками главных вождеских фамилий (см., например: [Bellwood 1987: 98])). В любом случае попадание даже в этот слой было крайне затруднительным, если вообще возможным, поскольку он состоял из вождей же, только меньшего ранга, их близких родственников и дальних родственников алии [Service 1975: 152]. Такой местный вождь мог быть членом свиты высшего вождя или его воином [Earle 1997: 44], и только нижние слои (слуги, ремесленники) состояли не из родственников (и то, по всей видимости, не полностью).

С учетом вышесказанного, гавайским политиям мешали стать государством следующие обстоятельства.

1. Жесткое социальное деление по признаку родства. Социальное положение человека определялось едва ли не по единственному критерию — генеалогической близости к старшей родственной линии (см., например: [Bellwood 1987:

97–98; Claessen 1996; Sahlins 1972a]), то есть место человека в родственной иерархии предопределяло его положение в системе управления. С объединением Гавайских островов Камеамеа I в начале XIX в., уничтожением или понижением значимости побежденных вождеских родов (в том числе путем конфискации их земель) возросли возможности для включения незнатных или недостаточно знатных людей в правящий слой. В частности, приближенные нового короля получили власть и земли на завоеванных территориях, позже на службу были привлечены иностранцы, которые даже были наделены имениями с даровой рабочей силой (см.: [Тумаркин 1964: 94; 88–90; 1971: 21] и др.).

2. Запутанность родственных отношений, включая и распространение поддельных родословных, трудности изменения сложившейся системы не позволяли гавайским вождествам перераспределить властные полномочия в пользу центра. В этом плане формирование единого правящего рода и уничтожение вождеской знати подорвало возможности сопротивления центру, которое, как правило, возглавляли недовольные и обиженные вожди (см.: [Sahlins 1972b]), что и дало возможность усилить власть центра, а это было важным толчком для формирования собственно государства. Стоит также отметить, что в отличие от верховного вождя король стал менее зависеть от своих приверженцев.

3. Слишком сильная роль традиций (то есть превосходства старших родственных линий и оправдывающей его религии) и соответственно слабая роль новых и нетрадиционных форм и способов регулирования жизни. С образованием единого государства изменилось очень многое не только в политической, но и в социальной жизни, в быте высших слоев, даже в придворном церемониале, обычаях и одежде при дворе [Ёрл 2002: 79; Johnson, Earle 2000: 294].

4. Слабые возможности центра для изменения отношений в обществе, поскольку весь порядок держался на идеологии сакральности и превосходства знатных кланов и линиджей;

всякие изменения подрывали не просто идеологию, но и само положение правящей группы. Радикально иначе обстояло дело после образования государства. Сын Камеамеа I, Камеамеа II, как известно, просто отменил старую религию, все обряды и жертвоприношения, табу, предписал разрушить все храмы и святилища, уничтожить изображения богов [Токарев, Толстов 1956: 654]19. Поэтому Сервис и другие исследователи небезосновательно говорят о «гавайской культурной революции» [Service 1975: 156–158; Davenport 1969; см. также: Латушко 2006].

На Гавайях также отсутствовало самоуправление, столь обычное для ранних государств. Даже в варновой Индии самоуправление (сельская община) играло очень важную роль. Если самоуправление и исчезает в некоторых ранних государствах, как, например, в Египте Древнего царства, то оно заменяется именно государственным аппаратом, а не чисто сословно-кастовым делением.

В то же время гавайские политии вполне сравнимы с ранними государствами и даже превосходят некоторые из них по размерам, социокультурной сложности, степени социальной стратификации и централизации власти. Так, население самого крупного вождества Гавайского архипелага (на самом о. Гавайи) составляло сто тысяч человек [Johnson, Earle 2000: 285] или даже больше (см.: [Wright 2006: 6]), что в сто раз превосходит численность населения типичных простых вождеств, подобных тем, какие, например, были на Тробриандских островах [Ibid: 267–279]. По мнению А. Джонсона и Т. Ёрла, только число вождей на о. Гавайи могло доходить до тысячи человек, то есть равнялось всему количеству жителей одного тробрианского вождества [Johnson, Earle 2000:

291]. Иными словами, здесь, очевидно, речь идет уже не столько о вождях-управленцах, сколько о своего рода примитивной касте, которую можно назвать вождеской.

Величина и развитость гавайских вождеств дают все основания считать их аналогами малых ранних государств, а вождество на о. Гавайи — даже аналогом среднего государства.

6. Политии с неопределенными признаками Структуру этих политий едва ли можно точно описать вследствие недостатка данных; однако, с другой стороны, учитывая их размеры и уровень культуры, есть веские основания не считать их ни догосударственными образованиями, ни государствами. В качестве яркого примера можно взять Индскую, или Хараппскую, цивилизацию. Эта огромная древняя цивилизация значительно превосходила размерами территории такие древние цивилизации, как египетская и месопотамская [Бонгард-Левин, Ильин 1969: 92]. Большое число жителей концентрировалось в двух крупнейших городах, Хараппе и Мохенджо-Даро [Там же: 96–97; Вигасин 2000:

394]. В индской цивилизации существовала социальная стратификация. Были высоко развиты ремесла и торговля [Бонгард-Левин, Ильин 1969: 101–103; Possehl 1998: 289]. Эта цивилизация в целом объединялась общностью культуры и идеологии. Об этом свидетельствуют письменность, система весов и измерений, архитектурные стандарты, а также то, что керамика, украшения, статуэтки, изделия из металла и др., которые находят на территории примерно 1 млн км и которые принадлежат к эпохе длительностью примерно в 600 лет, свидетельствуют о наличии общего стиля, хотя и с существенными вариациями [Possehl 1998: 289; см. также: Файрсервис 1986: 197].

Таким образом, индская цивилизация являлась сложным социальным организмом (или их группой). Но сказать что-то о ее социальной организации достаточно трудно [Массон 1989: 202–203]. Состояло ли общество из трех групп: жречества, основной массы и «рабочих», как предполагает Б.Б. Лал [Lal 1984: 61], или там была иная социальная стратификация, не ясно. Еще менее ясна картина политической организации [Массон 1989: 203]. В этом отношении высказывается много разных предположений. Политический строй иногда определяют как миролюбивое, без царской власти и репрессивного аппарата общество религиозного толка, где главным было не насилие, а религиозное воздействие [Косамби 1968: 78]; как торговую олигархию с наследственной властью; как империю с сильной централизованной властью, сосредоточенной в двух или трех столицах, с основной эксплуатируемой массой сельского населения (см. об этом: [Щетенко 1979: 182 и др.]).

Но сегодня некоторые исследователи не без основания считают, что индская цивилизация не была ранним государством.

Во всяком случае, несмотря на большой объем раскопок, в отличие от Египта и Месопотамии здесь не обнаружены признаки существования правителей (см. ниже) и лиц, концентрировавших в своих руках значительные материальные ценности.

Не сосредоточивались ценности и в храмах (см.: [Антонова 2004: 89]). Слабо проявлялись в обществе воинские функции [Там же]. Поэтому идея Шаффера, что хараппская цивилизация не являлась ни догосударственной по своей форме, ни государством, а могла быть уникальной формой организации в том смысле, что в археологических, исторических или этнографических данных нет близкой параллели (см.: [Possehl 1998: 283–285]), заслуживает всяческого внимания.

Cогласно Г. Посселу, эта цивилизация была «примером древней социокультурной сложности без архаической государственной формы политической организации» [Ibid.: 290].

При этом есть основания полагать, что политическая система была сегментированной и децентрализованной, а монарх отсутствовал [Ibid.: 289; см. также: Файрсервис 1986: 197].

В частности, нет ярко выраженных признаков дворцового хозяйства. Также нет доказательств существования центрального правительства или бюрократии (это важно в свете вышеуказанных идей о сильной империи), что, как считает Г. Поссел, дает повод предполагать: более древняя «племенная» организация обладала политической властью в региональном контексте. Все это, конечно, не служит однозначным доказательством отсутствия государства, как отсутствие монарха не доказывает, что государства не было, например, в некоторых греческих полисах или городах-государствах средневековой Италии. Но то, что в этой цивилизации было всего два или три крупных города наряду с сотнями городков и поселков, делает ее непохожей на систему греческих полисов20. Имела ли эта структура определенные теократические элементы, характерные для ранней стадии развития политических систем первых цивилизаций (см., например:

[Массон 1989: 203]), трудно сказать. Но теократия не так уж хорошо сочетается с развитой торговлей и мореплаванием и скорее присуща небольшим социумам. А структура этой цивилизации существенно непохожа на ту, в которой сосуществуeт много автономных храмовых центров, как это было в Месопотамии.

Таким образом, есть серьезные основания предполагать, что индская (хараппская) цивилизация была специфическим типом аналога раннего государства.

7. Другие формы аналогов Как уже сказано, могли быть самые неожиданные формы аналогов, две такие формы приводятся ниже (некоторые приведены в следующем разделе).

7а. Тайные союзы. Тайные общества (союзы) были распространены в Меланезии, Африке и других частях света.

Число тайных союзов было весьма большим (см.: [Токарев 1980: 314]), а их типы разнообразны, однако многие принципы их образования и функционирования весьма похожи [Новожилова 2000: 110–111; см. также: Белков 1993:

94–97]. В целом им был свойствен акцент на разрыв с родовой структурой (см.: [Новожилова 2000: 110; Андреев 1998:

45; Куббель 1988: 240–241]). Они служили для повышения статуса, престижа, власти и обогащения своих членов, реализации их возможностей и амбиций. В тайных обществах начинали функционировать новые принципы социальной стратификации, так как различия между членами возникали в соответствии с рангом, должностью, имущественным состоянием или взносом, заслугами и т.п.

Правомерно предположить, что некоторые тайные союзы в Африке могли вырастать до аналогов ранних государств, особенно если подобные союзы становились фактически частью аппарата власти, как это было, например, у менде и темне в Западной Африке [Куббель 1988: 241].

У многих африканских народов они стали той структурой, из которой непосредственно вырастала сакральная верховная власть [Там же]. В результате роста влияния тайных обществ они становились эффективным способом осуществления на достаточно крупной территории, не объединенной официальной властью, политических, властно-административных (в том числе карательных), посреднических, военных, судебных, «налоговых», сакральных функций, то есть функций, характерных для государства или его классических аналогов. В тайных обществах и союзах уже складывались зачатки иерархического аппарата, способного к жестким санкциям и сплоченного на основе новых структурных принципов [Там же: 240–241].

7б. Корпоративно-территориальные аналоги. Другую необычную форму мы назвали корпоративно-территориальной (см.: [Гринин 2006в; 2011]). Ее пример взят из истории Малой Азии, где в начале II тыс. до н. э. сложился своеобразный союз (община) торговцев с центром в городе Канише (территория современной Восточной Турции), который имел оригинальную конституцию, самоуправление и органы управления, суд, казну, целую цепь факторий на протяжении торгового пути, связывающего Переднюю Азию со Средиземным и Эгейским морями. Но главное — он был независим от какой бы то ни было политической власти и выступал как субъект международного права [Гиоргадзе 1989; 2000: 113–114; Янковская 1989: 181–182; 2010: 63–85].

Аналоги ранних государств сильно отличаются друг от друга, поэтому возможны их типологии по другим основаниям (см.: [Гринин 2001–2006; 2006в; 2011; Grinin 2003; 2004c]).

1. Типология по сходству с ранним государством Аналоги можно разделить по степени структурного и организационно-административного сходства с ранними государствами. Здесь следует использовать два критерия: степень похожести аналогов на ранние государства; степень развитости в аналогах политической и социальной сфер.

С одной стороны, государства и аналоги различаются между собой особенностями политической организации, причем амплитуда этих различий очень велика. Следовательно, важно установить, насколько тот или иной аналог приближается в смысле развитости политических и административных элементов и органов к государству. С другой стороны, в обществе, где имеется раннее государство, обычно существуют и заметное имущественное неравенство, и социальные противоречия, и общество уже разделено на два (или больше) ясно выраженных слоя или формирующихся класса (см.: [Claessen, Skalnk 1978c: 640; Claessen 2004: 74]).

Однако сложная социальная структура характерна и для многих аналогов. Более того, в некоторых аналогах социальная стратификация была ярко выраженной, а преодолеть социальные перегородки в них человеку оказывалось даже труднее, чем в иных ранних государствах (как мы видели на примере сравнения гавайского и древнерусского общества).

Это частично объясняется тем, что для образования и развития государства требуется бльшая подвижность общественной структуры, в частности для формирования аппарата чиновников или армии нового типа.

1а. Неполные и полные аналоги. Не во всех аналогах, примеры которых были даны, имелась достаточная степень социальной стратификации, действительно сравнимой с раннегосударственной. Именно поэтому в определении аналогов нами было указано, что аналоги находятся на одном уровне социокультурного и/или политического развития с раннегосударственными обществами. Аналоги, которые можно сравнить с государством только по размерам и степени политической и военной значимости, но не по уровню социокультурного развития, можно назвать неполными (примеры ниже).

Иными словами, сами автономные структурные части этих аналогов, то есть племена, общины или вождества, по уровню своего развития еще представляют стадиально догосударственные общества, в которых недостаточна социальная, имущественная и функциональная дифференциация. Но в рамках конфедерации они выступают в системе как образование, в отдельных аспектах сравнимое с ранним государством. При военных и политических успехах федеративные связи укрепляются, в конфедерациях могут начинаться процессы формирования единой этнической общности, что имело место у ирокезов (см.: [Воробьев 2002: 159]), это может до определенного степени способствовать качественной эволюции такого социального организма.

В Северной Америке был целый ряд племенных конфедераций, некоторые из них имели достаточно большую численность: например, конфедерация криков, оформившаяся в начале XVIII в., к концу этого века насчитывала 25 тыс.

человек, гуронский союз из пяти племен в XVI в. — 30 тыс.

человек [Логинов 1988: 233; Тишков 1988: 148]. Но наиболее ярким примером неполного аналога являются ирокезы, численность которых, согласно Моргану, находилась в интервале от 25 тыс. [Морган 1983: 21–22] до несколько меньшей, чем 20 тыс. человек [Морган 1934: 74]. Но и численность в 20 тыс.

и даже в 15 тыс. человек вполне сравнима с населением малого государства (см. далее). Социальная и имущественная дифференциация у них была слабой [Воробьев 2002: 159], хотя и есть некоторые свидетельства о социальном неравенстве в их обществе [Аверкиева 1973: 54]. Но по сложности политической организации (с институционализацией отдельных ее моментов, включая сложную процедуру принятия и согласования решений), по военной мощи они выделялись среди других индейских конфедераций (см., например:

[Vorobyov 2000: 158]).

Аналоги, которые сравнимы с государственным обществом хотя бы по уровню социального развития, должны считаться полными. Выше было приведено много примеров таких аналогов (крупные этнополитические объединения и др.).

1б. Социальные и политические аналоги. В свою очередь полные аналоги могут подразделяться на те, в которых больше развита либо социальная, либо политическая сфера.

Первые можно назвать социальными аналогами, вторые — политическими. К социальным относятся такие аналоги, как политии саксов и галлов; к политическим — политии хунну, гуннов и др.

Любопытный пример социального аналога дает общество народа и (носу) в высокогорном районе Ляньшань китайской провинции Сычуань. В этом обществе существовали четыре «сословия», из которых одно собственно и (носу) — «черные» — в противоположность подчиненным «белым» было высшим, благородным, а потому не участвовало в производительном труде21. Остальные три сословия находились в разной степени зависимости — от полукрепостной до рабской. Сколько-нибудь сложной политической структуры при этом не образовалось [Итс, Яковлев 1967;

Куббель 1988: 241–242]. Описанная выше специфическая социально-политическая структура начала складываться еще в VII–IX вв. н. э. в связи с тем, что скотоводческие племена подчинили себе земледельцев [Итс, Яковлев 1967: 79].

В целом это нередкое явление в истории.

В данном обществе было весьма распространено рабство.

При этом и (носу) часто делали набеги и захватывали ханьцев, обращая их в рабов. Так, в 1919 г. ляньшанцы захватили и увезли в горы более 10 тыс. жителей из соседних уездов.

Общее население ляньшанских и (носу) в начале XIX в. было небольшим — около 10 тыс. человек. Но в 1838 г. оно составляло уже 40–50 тыс., а в 1910 г. — 200–300 тыс. Оно продолжало увеличиваться, достигнув в середине 1950-х гг. 630 тыс.

человек, из которых 50–60 тыс. составляли неассимилированные рабы-ханьцы [Там же: 79–80]. Высшее сословие составляло примерно 7 % от общего населения [Там же: 82].

Мужчины-аристократы с раннего возраста готовили себя к ратному делу.

1в. Комплексные аналоги. Можно выделить и такие аналоги, в которых и политическая, и социальная сферы были хорошо развиты, которые, кроме того, во многом были схожи с государством по своему устройству, характеру высшей власти и т. п. Такие аналоги мы назвали комплексными. Примером могут служить сложные гавайские вождества.

2. Типология по уровню развития Аналоги могут различаться по степени эволюционной развитости, то есть, опираясь на классификацию Классена и Скальника, могут быть аналоги примитивного, типичного и переходного ранних государств [Claessen, Skalnk 1978b: 22–23; 1978с: 640; Claessen 1978: 589]. По мнению Классена, с которым следует согласиться, одним из важных показателей различий между этими эволюционными типами раннего государства является роль родственных и общинных отношений в сфере политики (помимо других, таких, как роль специалистов в управлении, уровень налоговой системы и т.д.) [Claessen 1978: 589].

Однако критерии, указанные Классеном, неудобны для различения уровня развитости аналогов, в которых новое административное начало в любом случае было слабее, чем в государствах. Следовательно, для нашего случая нужны другие критерии. Ими могут быть, в частности, такие: насколько аналог был способен выполнять функции типичного или переходного государства во внутреннем управлении;

насколько глубоко зашли процессы социальной стратификации и функциональной дифференциации; насколько важную роль стали играть новые отношения.

Большинство аналогов соответствует уровню зачаточного государства. Примерами аналогов типичного государства являются наиболее развитые галльские политии. Однако некоторые аналоги выступают как равноценные типичному государству только в отдельных направлениях, например во внешней политике, военном деле (иногда в организации торговли). Примером будут очень крупные аналоги кочевых обществ (скифы, хунну). Было замечено, что размеры, мощь и уровень сложности в реализации внешнеполитических функций у объединений (империй) кочевников тесно соотносятся с размерами, мощью и уровнем политической культуры и деятельности государств, с которыми номады постоянно контактировали (см., например: [Барфилд 2006: 429;

Хазанов 2008]). Соответственно некоторые кочевые соседи таких государств, как Китай, вполне могут рассматриваться как неполные аналоги типичного раннего государства. Найти примеры аналога переходного раннего государства достаточно сложно (см. подробнее: [Гринин 2011: 285]).

СТАДИАЛЬНО И ИСТОРИЧЕСКИ

ДОГОСУДАРСТВЕННЫЕ ОБЩЕСТВА

Как мы видели, не только формы, но и варианты развития аналогов были различными. Одни оказывались неспособными стать государством по своей природе (например, туареги), другие — из-за того, что их политогенез был насильственно прерван (например, у галлов). Однако многие аналоги все-таки превратились в государство (например, скифы и гавайцы). В отношении последнего типа аналоговых обществ возникают вопросы: не противоречит ли идея об их стадиальной равнозначности ранним государствам факту их превращения в государство впоследствии? Как аналоги могут одновременно быть и догосударственными, и равными государству по уровню развития политиями?

На самом деле никакого противоречия нет.

Для пояснения сначала стоит провести следующую аналогию. Скотоводство может исторически предшествовать земледелию, но никто не удивится, если сказать, что стадиально это равные виды производства22. Уместно привести и более близкий россиянам пример. Если считать капитализмом господство негосударственного капитала в экономике, то сегодня Россию в этом смысле уже можно назвать капиталистическим обществом. Но тогда социализм неожиданно оказывается докапиталистическим строем. Однако очевидно, что он не равен докапиталистическому феодальному строю. Феодализм был и стадиально, и исторически докапиталистическим, а социализм был индустриальным обществом и выступал как аналог капиталистического индустриального хозяйства.

Вот в таком же плане аналоговое общество, которое позже (по отношению к периоду, в котором мы его рассматриваем) должно превратиться в государство, является догосударственным. Однако только исторически догосударственным, а по стадиальному уровню оно и в форме аналога было равным раннему государству.

Вот почему продуктивноo разделить все догосударственные общества на две группы (подробнее см.: [Гринин 2001– 2006; Grinin 2003]).

Первая группа — это общества, которые можно обозначить как стадиально/принципиально/типологически догосударственные, поскольку при их наличном объеме и уровне сложности они не могут трансформироваться даже в малое государство. Вторая группа политий — стадиально равные раннему государству, то есть те, которые при своих наличных характеристиках потенциально могут трансформироваться в малое или более крупное государство, но развиваются в форме негосударственной политии. К этой группе политий и относятся аналоги раннего государства. И если какие-то из них превращаются в государство, то такие аналоги являются исторически (но не стадиально) догосударственными. Такое разделение негосударствнных обществ на стадиально и исторически догосударственные хорошо объясняет возможность быстрого возникновения из аналога государства в «горизонтальной» модели формирования государства (см. Заключение).

Однако нельзя забывать, что хотя стадиально аналоги и были равными ранним государствам, но в общеэволюционном плане государственная форма оказалась намного более универсальной и перспективной.

1. РАННИЕ ГОСУДАРСТВА И ИХ АНАЛОГИ:

СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ

В настоящей статье нет возможности рассматривать вопрос о роли размеров обществ в политогенезе (см. подробнее об этом, а также сводку данных о численности населения в разных политиях: [Гринин 2010: 16–19; 2011: гл. 5; 2007б; Grinin 2009]).

Тем не менее важно указать, что, по нашему мнению, интервалом для численности населения, необходимого для образования и функционирования мельчайших государств, возникающих лишь в особых условиях, можно считать 5–15 тыс. человек.

Более благоприятный интервал численности в 15–50 тыс. характерен для мелких (малых) государств23. Еще более благоприятной для этого процесса будет численность в 50–100 тыс.

человек (среднее государство). Различия в численности населения ранних государств и их аналогов (и соответственно сложности устройства) весьма приблизительно отражены в следующей схеме (табл. 1).

Существует предел, за которым аналог становится нестабильным. Таким образом, можно говорить о критической массе населения, за которой эволюционные преимущества раннего государства становятся очевиднее. По обоснованному мнению некоторых исследователей, крупные вождества, как правило, становятся нестабильными уже в интервале от 30 тыс. до 50 тыс. человек населения (см. об этом: [Feinman 1998: 97]). За этим рубежом, соответствующим границе межТаблица Размер Тип раннего государства От 5 тыс. Мельчайшее раннее Аналог мельчайшего раннего до 15 тыс. государство (население государства (конфедерация человек некоторых греческих туарегов) От 15 тыс. Мелкое/малое раннее Аналог мелкого/малого до 50 тыс. государство (типичные раннего государства человек города-государства (Исландия в X в.) От 50 тыс. Среднее раннее государ- Аналог среднего раннего до 300 тыс. ство (Гавайи в ХIX в.) государства (эдуи, арверны, От 300 тыс. Среднекрупное раннее Аналог среднекрупного до 3 млн государство (раннее раннего государства (хунну человек государство в Польше 200 г. до н. э. — 48 г. н. э.) Свыше 3 млн Крупное раннее государ- Признанных стабильных человек ство (империя инков) аналогов крупного раннего ду мелким и средним ранним государством, начинается их распад или трансформация в государство.

Некоторые аналоги, однако, заметно перерастают указанный уровень. Но в любом случае предельным критическим размером для аналога раннего государства можно считать население в несколько сот тысяч человек, превышение численности которого ведет либо к развалу политии, либо к ее трансформации в государство. Поэтому даже аналоги среднекрупного государства очень редки. Из вышеприведенных примеров это только некоторые объединения кочевников (например, хунну во II в. до н. э.), население которых, даже по самым оптимистическим подсчетам, никогда не превышало 1,5 млн человек [Крадин 2001а: 79; 2001б: 127]. Следовательно, такие аналоги соответствуют только меньшим из группы среднекрупных государств. Устойчивых же аналогов крупного раннего государства, мы думаем, просто не могло быть.

Таким образом, в итоге эволюционного развития в среднем ранние государства оказывались крупнее аналогов, ведь потенциал развития государств (и, следовательно, их возможности увеличивать размеры) был гораздо выше. Однако на первых этапах процесса формирования государства, пока эволюционные преимущества последних не проявились в полной мере, вполне правомерно считать аналоги и ранние государства примерно равными по размерам.

2. СПЕЦИФИЧЕСКИЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ

РАННИХ ГОСУДАРСТВ. СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ

АНАЛИЗ РАННИХ ГОСУДАРСТВ И ИХ АНАЛОГОВ

1. Общая характеристика признаков В первой части статьи были рассмотрены многочисленные аналоговые политии, по размерам, сложности и ряду других параметров находящиеся на одном уровне развития со многими ранними государствами и в то же время существенно превосходящие типичные догосударственные образования (вроде простых вождеств, племен, общин). Поскольку главные различия между ранними государствами и их аналогами заключаются не в размерах и уровне сложности, а в особенностях политического устройства и способах управления обществом, нами были выделены четыре специальных критерия для различения раннего государства и его аналогов как разных эволюционных типов сложных обществ. Эти критерии/признаки мы обозначили следующим образом:

1) особые свойства верховной власти;

2) новые принципы управления;

3) нетрадиционные и новые формы регулирования жизни общества;

4) редистрибуция власти.

Подробному сопоставлению ранних государств и их аналогов на базе этих критериев и посвящена оставшаяся часть статьи. Но предварительно необходимы пояснения.

— Эти признаки представляют систему. Каждый из них во многом дополняет и объясняет другие. Поэтому они в известной мере перекрывают друг друга. Но, конечно, в каждом раннем государстве эти признаки развиваются неравномерно, и одни оказываются развитее других.

— Каждый из этих признаков в той или иной мере должен присутствовать в каждом раннем государстве. А их совокупность дает достаточную возможность определить, раннее ли государство перед нами или его аналог. Каждый признак обязательно показывает отличия раннего государства от каких-либо аналогов, в которых его нет. Но наличие только отдельных признаков не является стопроцентным критерием раннего государства, так как эти признаки могут встречаться и в некоторых аналогах, однако не в системе. Таким образом, признаки раннего государства, отличающие его от аналогов, должны рассматриваться в совокупности, поскольку нет аналогов, которые бы обладали всеми перечисленными признаками.

— Признаки эти достаточно широки по содержанию, что видно из самих названий (новые принципы, особые свойства, новые формы). Но в данном случае такие широкие обобщения наиболее продуктивны по следующим причинам:

— они отражают факт, что в каждом раннем государстве в рамках этих признаков преобладали те или иные более узкие направления. Ведь понятно, что ни в одном раннем государстве не могли сразу появиться все новые принципы и формы, а только некоторые из них;

— они позволяют объединить некоторые из тех моментов, на которые различные исследователи указывали как на критерии раннего государства. Например, дифференциация и специализация власти и способность к ее делегированию (см.: [Claessen 1978: 576; Spencer 2000; Wright 1977]) включены в признак «новые принципы управления».

2. Особые свойства верховной власти На единый центр как на важнейший признак государства указывают многие исследователи [Claessen 1978: 586–588;

Claessen, Oosten 1996: 2; Claessen, van de Velde 1987: 16;

Ember C.R., Ember M. 1999: 158, 380; Fortes, Evans-Pritchard 1987/1940; Haas 2001: 235; Spencer 2000: 157 etc.]; см. также:

[Гринин разл. работы]). Действительно, для исследования процесса формирования государства анализ его верховной (центральной) власти представляется исключительно важным. Именно в результате взаимодействия центра и периферии часто формируется новая структура общества, в которой все больше элементов приобретает свойственные государству черты.