«Составитель и ответственный редактор: В.А. Попов Рецензенты: В.В. Бочаров, Ю.Ю. Карпов Книга посвящена разработке актуальных проблем современной политической антропологии. Обсуждаются теоретические и методологические ...»

Верховную власть можно трактовать более или менее широко. В узком плане это монарх, президент, народное собрание и т.п. В широком — совокупность органов и людей, осуществляющих высшую власть из постоянного или временного центра. В настоящей работе этот термин употребляется в широком смысле.

Верховная власть опирается на источник власти или формируется им. Это делает ее легитимной. Источником власти может быть монарх или его род, особая привилегированная группа, народ или его определенная часть. Отношения внутри верховной власти часто становятся важнейшими в политической системе государства, как это происходило, например, в результате борьбы аристократии и демократии в греческих полисах, свержения монархии в Риме и Карфагене, в процессе борьбы царей и аристократии во многих случаях.

Далее рассматриваeтся несколько важных характеристик верховной власти в раннем государстве.

• Достаточная сила верховной власти В раннем государстве верховная власть чаще более сильная и более централизованная, чем в аналогах, даже в тех, где реальная власть вождя и его окружения весьма велика.

«Главная характеристика, которая отличает государство от других форм социальной организации, — это политическое господство, легитимная сила навязывать решения» [Claessen, Skalnk 1981: 487; см. также: Service 1975: 154].

Достаточная сила верховной власти отличает ранние государства от тех аналогов, в которых она формальна, слаба или отсутствует, а также от тех политий, в которых главная задача верховной власти — сохранить единство и консенсус типа конфедераций24 и более сложных обществ, например, галльских вождеств и городов (cм.: [Леру 2000: 123–127]), а также гетерархий [Crumley 2001].

От аналогов с относительно сильной верховной властью раннее государство отличается прежде всего большей систематичностью и активностью центра в отношении подвластной ему территории, что выражается также в способности производить изменения в обществе (см. далее).

Достаточная сила верховной власти в принципе должна обеспечивать территориальную целостность государства, но эту проблему мы затронем несколько позже.

• Способность к переменам Еще один очень важный показатель силы верховной власти заключается в том, что по сравнению с аналогами увеличивается ее способность производить существенные изменения в данном обществе и расширять сферу властного регулирования (см. об этом ниже). В результате появления этой способности в ранних государствах иногда открывается большой простор для изменений25. В молодых монархических государствах нередко правители, почувствовавшие себя всевластными, переставали считаться с различными советами, собраниями и традициями и за десяток-другой лет проводили больше реформ, чем их делалось за предыдущие сто — двести лет. Правители ранних тираний в Греции порой довольно круто ограничивали не только влияние, но и частную жизнь знати и проводили важные реформы. И поэтому некоторые из них, «несмотря на весь свой тиранический эгоизм, а в некотором смысле и благодаря ему, заложили основы будущего полиса» [Берве 1997: 37]. А ликвидация власти вождя или царя, а затем и ограничение влияния аристократии в демократических полисах давали почти неограниченную власть демократическим органам, которые нередко принимали решения об очень серьезных реформах.

Когда государство образуется на базе сложных вождеств с сильной властью вождя, власть нового «короля» может стать еще более сильной и непререкаемой. Так, в частности, было на Гавайском архипелаге, где в первые десятилетия XIX в. политическое и социальное устройство быстро менялось [Ёрл 2002: 79]. Объединивший в начале XIX в. все острова Камеамеа I истребил часть местной знати, передал власть от местных династий на островах своим родственникам и приближенным, провел перераспределение земель на покоренных территориях [Тумаркин 1964: 88–90; 1971: 21] и, используя европейскую помощь, создал постоянную в несколько тысяч человек армию с огнестрельным оружием и пушками, а также военный флот из 60 палубных ботов, нескольких бригов и шхун, построил форты [Тумаркин 1964:

102–103; 1971: 20]. Была создана также полиция. Новое государство оказалось способным повысить нормы эксплуатации, в частности при заготовках сандалового дерева [Тумаркин 1964: 102–103; 1971: 20], что ранее натыкалось на сопротивление и часто заканчивалoсь восстаниями [Sahlins 1972b]. Сын Камеамеа I, принявший тронное имя Камеамеа II, разослал повсюду указы об упразднении старой религии [Токарев, Толстов 1956: 654]. Имея армию с огнестрельным оружием, король вполне логично полагал, что уже меньше нуждается в сакральной поддержке небес, что и доказал, победив в начавшейся гражданской войне.

• Полнота функций верховной власти Чем больше функций выполняет государство, тем больше это в принципе говорит о росте государственности (о некоторых проблемах и функциях см., например: [Service 1975: XIII;

Claessen 1978: 576; Crone 1989: 7]). Но поскольку объем функций в каждом государстве во многом зависит от конкретных условий (в частности, от того, организует ли государство производство или нет), то нужно установить хотя бы факт достаточной полноты функций верховной власти. При этом государство должно выполнять функции как внутреннего регулирования (объединительную и карательную, высшего арбитра, судебную и посредническую, фискальную, организационную, контрольную, сакральную), так и внешнего (военные, поддержания суверенитета и удержания в орбите своего влияния союзников, внешней торговли и внешних сношений). Это отличает ранние государства от тех аналогов, где внутреннее управление слабо (держится на традициях), а внешнеполитическая функция довольно развита, вроде конфедераций племен и городских общин, а также крупных политических объединений кочевников (например, хунну), в которых верховная власть, не вмешиваясь во внутреннее управление, могла контролировать внешнюю торговлю и военные акции [Крадин 1992; 2001а; 2002; Гумилев 1993; Барфилд 2006]. Ибо если внутри общества можно пытаться решать проблемы старыми методами, то вне его очень часто это невозможно.

3. НОВЫЕ ПРИНЦИПЫ УПРАВЛЕНИЯ

1. Общая характеристика новых принципов управления С усложнением общества и наращиванием в нем новых этажей власти неизбежно возникает движение в сторону разделения труда в управлении обществом. Однако в аналогах раннего государства такое разделение базируется на старых (родовых, сакральных, самоуправления и других) принципах, отчего не превращается в саморазвивающуюся систему, ведущую к постоянной дифференциации функций.

В раннем государстве появляются новые принципы разделения труда по управлению обществом, которые затем становятся новыми принципами управления обществом. Наиболее важными из них являются: делегирование власти; новое разделение функций (отделение исполнения от решений); изменения в комплектовании кадров управления; рост значения новых типов управленцев;

появление властных вертикалей и некоторые другие. Но каждый из них в конкретных государствах реализовывался не полностью, а фрагментарно, сочетаясь с традиционными и догосударственными отношениями.

В числе новых принципов управления обществом, конечно, надо отметить и бюрократизацию управления. Но, несмотря на его большую эволюционную будущность, важно обратить внимание на то, что в ранних государствах бюрократизация получила заметное развитие далеко не везде (и в этом смысле она не была универсальным новым принципом управления для ранних государств, см. подробнее:

[Гринин 2010: 123–155])26. Кроме того, объем и степень бюрократизации аппарата сильно зависят от объема, а также от функций государства27. В некоторых случаях мы видим, что процесс бюрократизации зашел достаточно далеко, как, например, в Египте Древнего царства. В других случаях бюрократизация была относительно слабой, особенно на завоеванной территории, например в таких государствах, как ацтекское [Johnson, Earle 2000: 306; Баглай 1995; Trigger 2001: 65] или Римская республика [Штаерман 1989]. Иные государства, как Древняя Русь, Норвегия или Литовское княжество, были «дружинными», и весь аппарат управления сводился к его военной подсистеме (см., например: [Шинаков 2002; Гуревич 1980: 131; Петкевич 2006а: 310]). Не относить такие политии к ранним государствам мы считаем неправильным (о типологии ранних государств см. подробнее: [Гринин 2006б; 2001–2006; 2010: 67–71]).

Поэтому мы стремились описать новые принципы управления по возможности более универсально, чтобы они в полной мере относились как к бюрократическим, так и к небюрократическим государствам.

2. Делегирование и делимость власти Делегирование власти означает возможность передать кому-либо власть в определенном объеме и на определенных условиях (обычно с ограниченным сроком) для выполнения определенных задач и функций. Такая практика зародилась вместе с появлением сколько-нибудь институционализированной власти. Однако догосударственные и негосударственные общества, за исключением демократически организованных, в целом отличались слабой способностью к делегированию власти (cм.: [Spenсer 2000; Wright 1977]). Тем более это было трудно сделать, если вождь имел сакральные функции, а его власть зиждилась на страхе перед его особыми качествами, которые далеко не всегда можно «делегировать» другому.

Такие ограничения — поскольку сам вождь не мог поспеть везде — ставили преграды для эволюции политической системы.

Однако потребность в делегировании власти вытекала из важных практических нужд и необходимости решать одновременно много вопросов. По мере роста объемов и сложности задач такая потребность все усиливалась. Поэтому трудности делегирования власти начинают постепенно преодолеваться, и в раннем государстве удается наконец найти способы наделять кого-либо определенной долей власти на нужное время без боязни лишиться ее.

Таким образом, возможность делегирования власти становилась новым важным принципом управления. Но и этот, и другие принципы управления базировались на появлении нового свойства власти, о котором стоит сказать особо. Мы назвали это свойство делимостью власти [Гринин 2001– 2006; 2011; Grinin 2003; 2004c]. Оно заключается в возможности для обладателя власти делить ее в нужной пропорции между нужным количеством людей и на определенное время без утраты обладания властью и контроля над ней.

Соответственно делимость власти предполагает реальное право отобрать данную власть или перераспределить ее. Делимость власти обычно означает также ту или иную степень согласия подчиненных и подвластных с правом обладателя власти делить ее и передавать другим, причем далеко не любому, а обладающему в глазах подчиненных нужным объемом полномочий, легитимности, авторитета. Иначе получивший полномочия не сможет ими воспользоваться.

Неделимая же власть — это власть, которую нельзя на время передать, делегировать, распределить и разделить между различными людьми и органами, не рискуя ее полностью или частично потерять либо встретить отказ в признании правомерности такого деления, или нежелание подчиняться «заместителю» обладателя власти. Такой она обычно была в догосударственных обществах и в большинстве аналогов. Стоит заметить, что неделимость власти означает и неделимость ответственности правителя за всякого рода неудачи и бедствия. В государстве же правитель очень часто мог переложить ответственность на исполнителя.

На базе делимости власти и роста ее общей суммы становится возможным усложнение разделения управленческого труда, что открывает перед обществом огромные перспективы развития в политическом плане.

3. Отделение выполнения функций Увеличение уровней сложности устройства и управления — общая черта ранних государств и аналогов. В результате центру становится трудно поддерживать достаточно эффективную связь с периферией. В аналогах решение этой проблемы достигается в первую очередь за счет гипертрофии традиций и доведения до предела прежних тенденций развития, например наращивания числа и титулатуры вождей (а также разрастания их линиджей); расширения того, что Э. Саутхолл называет «ритуальным сюзеренитетом» без ограничения фактического суверенитета местных правителей, то есть чисто формального подчинения верховному вождю [Southall 2000: 150]; более точного разграничения объема власти региональных и верховных правителей; более четкого закрепления тех или иных функций в руках определенных родов и линий; развития генеалогического принципа, а также сакральных, ритуальных и идеологических моментов, связанных с использованием власти.

Во многом похожие процессы проходят и в раннем государстве. Однако, помимо усиления этих старых тенденций там возникает и нечто иное, что мы обозначили как отделение исполнения функций верховной власти от нее самой (как носителя функций)28. В результате происходит качественно другое, чем прежде, разделение функций. Верховная власть, образно говоря, превращается в мозг, который управляет различными органами общества, а ее задачи на местах исполняются специальными порученцами, представителями, функционерами, наместниками, специалистами29. Этот формирующийся аппарат управления становится «приводным ремнем»

от верховной власти к обществу. В процессе такого разделения функций и начинается та внутренняя специализация, по Райту, в результате которой центральные процессы дифференцируются на отдельные действия, которые могут быть выполнены в разных местах и в разное время [Wright 1977: 381].

Таким образом, центр может, не теряя власти, расширять количество своих порученцев и функционеров, получая возможность сосредоточиться прежде всего на выработке общих решений, командовании, координации деятельности, сборе данных и контроле. Тем самым преграды для распространения его власти и расширения функций существенно уменьшаются, а возможности для экспансии увеличиваются.

Проблемой становится необходимость кормить добавочных воинов и функционеров. Она-то и является постоянным источником деятельности государства, его активности, необходимости что-то менять. Отделение исполнения функций от центра порождает особую функцию верховной власти — контроль над исполнителями.

4. Новые черты системы управления Наличие развитого аппарата управления не является обязательным признаком раннего государства (подробнее см.:

[Гринин 2010: 121–123]). И это вполне объяснимо. По нашему мнению, административный аппарат возникает часто именно как добавочный, неосновной способ управления, и только потом обнаруживаются его преимущества. Поэтому в раннем государстве он создавался в основном из наличного материала (а не из идеальных чиновников, которых просто не существовало) и, конечно, не был полностью профессиональным. Мало того, он лишь частично формировался из рекрутированных властью людей, а большей частью центр просто приспосабливал к своим нуждам уже сложившиеся формы самоуправления, управления и выполнения определенных функций теми или иными родами, слоями, корпорациями, выборными людьми30. Иными словами, аппарат управления в раннем государстве обычно несистемный.

Он использует или перестраивает прежние формы управления, а заново формируется только в важных местах или направлениях31. На бюрократический аппарат управления он похож только в отдельных чертах и моментах, а в целом представляет собой пеструю смесь старого и нового, поставленного на службу верховной власти. Эта система часто дает сбои то в одном, то в другом месте. Отсюда и постоянные поиски лучших административных решений. Тем не менее в целом в ранних государствах по сравнению с аналогами обычно имеется более сложная и разветвленная система управления.

Новые признаки могут и не играть еще определяющей роли. Поэтому сравнение управления в раннем государстве и аналогах должно идти прежде всего по пути выявления в первых новых моментов, особенно таких, которые оказались способны в дальнейшем перестроить общество. Здесь следует обратить внимание на следующее.

Во-первых, сам род правителя начинает играть новую роль — высшего эшелона власти, члены которого нередко раскиданы по всем уголкам страны. И даже в борьбе членов этого рода между собой за власть также можно увидеть, говоря словами русских историков XIX в., борьбу государственного и родового начал.

Во-вторых, если не во всех, то хотя бы в некоторых из ключевых органов и институтов (армии, суде, системе наместников, фискальных органах) верховная власть способна реально влиять как на назначения на важнейшие посты, так и на среднее звено руководителей.

В-третьих, для государства характерна бльшая социальная мобильность людей, выполняющих государственные функции, чем для многих аналогов, облегчается включение в указанный аппарат людей не из определенной элиты (рода, клана, сословия, касты; см., например, о комплектовании высшей страты при Чингисхане: [Хазанов 2008: 259]).

Чем строже ограничения, вплоть до полной невозможности вхождения в него людей со стороны, тем больше в политии старых способов организации, не позволяющих перейти к собственно политико-административным методам управления (см. выше сравнение гавайских вождеств с Древней Русью и Западной Чжоу).

В-четвертых, по сравнению с аналогами ранние государства имели гораздо больше возможностей для ротации членов аппарата в связи с плохим выполнением обязанностей или необходимостью, хотя порой слишком большого простора для выбора кандидатов и не было.

В-пятых, в ранних государствах по сравнению с аналогами появляются новые типы управленцев.

5. Изменения в составе управленцев Виттфогель писал, что государство — это управление при помощи профессионалов [Wittfogel 1957: 239; см. также:

Weber 1947: 333–334]. Но профессионал — понятие достаточно широкое. Оно включает и наследственных профессионалов, то есть тех, кто от рождения предназначен для отправления тех или иных обязанностей. Именно такими являлись вожди разных рангов в вождествах, а также наследственные главы, старосты общин или их частей. Поэтому можно сказать, что во многих аналогах и догосударственных образованиях также управляли профессионалы.

В ранних государствах наследственных и клановых профессионалов32, занимающих свой пост или должность независимо от центра, также было немало. Но постепенно все более заметную роль начинают играть нового рода управленцы (а также прежде маловажные типы управленцев).

Во-первых, существенно растут число и роль управленцев-функционеров (их классификацию см.: [Claessen 1978:

576]). А разница между функционером и, скажем, вождем существенна, поскольку первый выполнял ограниченные и специальные функции, а второй — общие (см. об этом, например: [Diamond 1999: 274]). Ибо вождь сосредоточивал на своем уровне всю полноту власти, а люди, поставленные (утвержденные) центром, часто имели только определенные полномочия.

Во-вторых, слой управленцев становится довольно пестрым, поскольку их права на должность были различны.

Среди наследственных управленцев растет число утвержденцев. Они наследовали должности по родственной линии или получали их из рук клана, но вступление в должность должно было утверждаться центром.

Среди новых типов управленцев особо стоит выделить назначенцев — тех, кто назначается (нанимается) на какието должности или места и зависит от правителя и власти.

Разумеется, и эта группа была пестрой. Она включала и тех, кто материально мог вполне обойтись без службы или даже вовсе тяготился своим положением. Но была и подгруппа тех, для кого служба являлась главным делом, кто во всем сильно зависел от вышестоящей власти. Следует учитывать, что и в аппарат управления, и в дружины людей стремились подбирать по принципу преданности. Особенно удобны в этом плане для власти были люди без рода и племени, рабы и слуги, иноплеменники. Поэтому их и привлекали для управления, военной службы, надзора за хозяйством33. В некоторых государствах от управленцев требовали и специальных знаний, тем самым создавалась эволюционно перспективная группа управленцев-специалистов (в том числе писцов). В управлении государством могли играть важную роль иностранные советники, как это было на Гавайях при короле Камеамеа I и особенно при его преемниках (см.: [Тумаркин 1964: 94; 1971]).

Таким образом, в политике и управлении появлялось все больше людей, которые жили за счет вознаграждения/доходов от выполнения своих функций и прямо зависели от правительства. Разумеется, они еще не составляли полную систему, но чем дальше развивалось государство, тем заметнее был конфликт между профессионалами по праву и профессионалами-назначенцами, тем сильнее верховная власть стремилась заменить первых на вторых или превратить первых во вторых, особенно в армии и суде (о профессиональных политиках в демократиях и аристократических республиках см.:

[Гринин 2010: 44]).

4. НОВЫЕ И НЕТРАДИЦИОННЫЕ ФОРМЫ

РЕГУЛИРОВАНИЯ ЖИЗНИ ОБЩЕСТВА

1. Традиционные и нетрадиционные формы регулирования жизни общества Мы уже отмечали, что политическая власть в государстве постепенно приобретает возможность регулировать при необходимости любые аспекты жизни общества. Какие именно моменты станут объектом такого регулирования, разумеется, зависит от очень многих вещей, в том числе от задач и силы верховной власти. В определенных ситуациях даже вопросы, весьма далекие от политики, становятся политическими, если верховная власть начинает в них вмешиваться, менять и контролировать. При анализе этого явления в различных политиях мы обнаружили, что вместе с объемом и сложностью сферы регулирования в раннем государстве — по сравнению с аналогами — существенно повышается и роль нетрадиционных методов регулирования, а также появляются новые методы.

Под традиционными методами регулирования жизни общества понимаются такие, которые:

а) уже устоялись и потому не требуют отхода от прежней практики;

б) основаны на таких обычаях и деятельности людей и групп, которые либо проходят вовсе без какого-либо участия верховной власти, либо ее участие в них объясняется традицией и обязанностями, которые верховная власть не может изменить (вроде обряда плодородия, религиозных празднеств, выслушивания жалобщиков и т.п.).

Соответственно нетрадиционные/новые методы:

а) обязательно связаны с прямым или косвенным участием верховной власти (непосредственно или через ее представителей);

б) являются выражением воли верховной власти и могут быть связаны с теми или иными изменениями в обычаях и законах.

Разумеется, деление на традиционные и нетрадиционные методы весьма условно. Но такое различение, тем не менее, способно быть полезным при анализе особенностей ранних государств по сравнению с аналогами. Дело в том, что, как показывает наш анализ, в аналогах изменение традиций, регулирующих социально-политическую жизнь, было связано в первую очередь со сверхразвитием старых направлений и потенций. Зато в ранних государствах наряду с таким сверхразвитием укрепляется важная способность к реформированию и/или к разрыву с некоторыми традициями. Это, кстати сказать, вполне объясняет и причины более быстрого эволюционного развития государств по сравнению с аналогами. Если в первых используются новые методы управления, если в них происходит ломка и реорганизация отношений гораздо чаще, чем в аналогах, которые больше опираются на традиционные методы, то и развитие государств будет идти быстрее. Сравните темпы развития, скажем, Киевской Руси и ее соседей — половцев, и эта мысль станет ясной. На важность создания нетрадиционных и новых форм управления для развития раннего государства указывали также Э. Сервис [Service 1975: 154], Классен и Скальник [Claessen, Skalnk 1978a:

624–625].

2. Нетрадиционные и новые формы регулирования К таким формам мы относим:

— реформирование и/или постепенное изменение управления и различных аспектов социальной жизни, включая «контроль и регулирование в некоторых сферах социальной деятельности (различных для каждого конкретного государства — от половых запретов до кровной вражды. — Л. Г.), которые в безгосударственных обществах являются прерогативой родственных групп» [Kurtz 1978:

183];

— разрыв с традициями и тенденция к замене традиций политической волей (деятельностью управленцев или выборных лиц, правом, насилием, нормотворчеством власти и т.п.);

— рост значения принуждения и контроля над исполнением, в том числе установление контроля над прежде автономными должностными лицами и органами (судами, старостами и т.п.)34;

— изменения в системе поощрений и наказаний (в том числе их кодификация или детализация, появление новых форм поощрения и наказания, изменение круга или положения лиц, имеющих право осуществлять наказания и поощрения). При этом правители и администраторы, подобно древнеиндийскому автору «Артхашастры», были озабочены эффективностью наказаний: чтобы они не были ни слишком жестокими, ни слишком мягкими [Mishra P., Mishra J. 2002];

— расширение или сужение полномочий должностных лиц для выполнения ими воли и политики верховной власти;

— создание условий (особых законов; органов власти, надзора и контроля; должностей; изменение обязанностей местной власти и пр.), которые позволяют верховной власти создавать систему более регулярного контроля, добиваться принятия важных для нее решений и доведения их до населения.

Стоит добавить, что в каждом раннем государстве (и даже на каждом этапе его развития) какие-то из перечисленных методов могли быть малоразвиты, а какие-то — преобладать.

Более подробно мы остановимся на первых трех.

В догосударственных обществах роль традиций была исключительно важной. Но правомерно ли думать, будто ранние государства незаметно вырастают из этих традиций, так что люди почти не ощущают перемен? Мы полагаем, нет.

Образование раннего государства всегда связано с заметными переменами. Ко многим традициям раннее государство было индифферентно, так как они еще не влияли на его деятельность. На другие традиции оно, напротив, опиралось, порой резко усиливая их, нередко при этом делая менее значимые обычаи важными или самыми важными35. Весьма часто это касалось таких «традиций», как выполнение различных материальных, трудовых или военных повинностей.

Существует много традиций (особенно религиозного, семейного плана и связанных с благородством родов), которые не нравятся верховной власти, но которые она не может, не считает возможным, боится тронуть. К таким относятся, скажем, правовые и налоговые привилегии городов и храмов, права определенных групп. Например, местничество в Московской Руси удерживалось даже в период крутых расправ с боярами и реформ в XVI в.

Наконец, четвертая группа традиций включает такие, которые препятствуют решению насущных задач или достижению важнейших целей либо угрожают устойчивости или самому положению верховной власти. Их она (когда это по силам) устраняет или преобразует, а также ломает связи людей с местными традициями [Kurtz 1978: 185]. И это стремление изменить некоторые важные традиции или порвать с ними, как нам кажется, очень характерно для ранних государств. Почему?

Дело в том, что управление только по традиции не требует ни специального аппарата, ни выполнения особых функций контроля. Там, где традиция господствует абсолютно, не нужно государства, а достаточно иных принципов организации общества (см., например, о райбунском обществе:

[Frantsuzov 2000: 263]). Поэтому, перефразируя известное определение, можно сказать: государство начинается там и тогда, где и когда традиционные методы управления не действуют. Иными словами (см. об этом в заключении), переход к государству облегчается серьезными отклонениями от привычной ситуации и необходимостью существенных (иногда и коренных) изменений в управлении [Claessen 2004; Классен 2006; Якобсон 1997: 7; Гринин 2001–2006;

2011; Grinin 2003; 2004c].

Конечно, сильные изменения и разрывы с традицией в результате неожиданной перемены ситуации, внутренней борьбы или необходимости имели место в некоторых случаях и в аналогах36. Но все же большинство аналогов не способнo уйти от тех традиций, которые не дают им эволюционного простора.

Зато в ранних государствах направленность на изменение традиций становится более определенной и систематической. По мере развития раннего государства верховная власть начинает постепенно заменять и подменять традиции, во многих случаях реализация ее воли идет уже через систему установлений, органов, политиков и администраторов. Но, разумеется, никогда разрыв с традицией не бывает тотальным. В каждом обществе такой отход от традиций происходил только в отдельных направлениях, неполно, встречая сопротивление, оппозицию и заговоры, часто с откатами, возвратами и переворотами.

Такой отход облегчается в условиях, когда выполнение традиций затруднено, так как нарушилась их основа. Например, при синойкизме (вынужденном переселении людей из ряда мелких в один крупный населенный пункт), этническом перемешивании, развитии торговли усиливается необходимость судебного или административного регулирования.

Нередко закон ограничивал права населения на применение насилия или полностью запрещал кровную месть, как, например, это зафиксировано в кодексе царя ацтеков Монтесумы I (см.: [Kurtz 1978: 307]) или в Салической правде франков (например, XLI, 7 [см.: Батыр, Поликарпова 1996, I:

249]). Изменения традиций происходили при контактах с другими культурами, в частности у кочевников, славян, германцев и т.п., когда правители хотели походить на более культурных иноземных монархов. Так, гавайские короли (особенно после Камеамеа I) в дворцовых церемониалах и ритуалах стали подражать европейцам, переняли европейскую одежду, домашний быт, военные представления [Johnson, Earle 2000: 294].

Сказанное о тенденции к разрыву с традициями не противоречит и тому факту, что в процессе образования многих государств важную роль играет завоевание [Ambrosino 1995;

Carneiro 1970; 1978; Саутхолл 2000; Гринин 2001–2006 и др.

соч.; Гринин, Коротаев 2009]. Напротив, в определенном смысле завоевание может рассматриваться как резкий разрыв с некоторыми традициями и возникновение новых отношений между победителями и побежденными.

Стоит отметить, что чем сильнее разрыв с традицией, тем больше проблем и ответственности лежит на власти, поскольку многие вещи, которые прежде решались внутри семьи, общины или небольшой области, становятся частью государственного регулирования. Соответственно увеличение проблем и забот ведет к росту потребностей государства. А это в свою очередь является источником новых изменений, например регулирования порядка получения дани и налогов, введения законов и норм.

С изменением традиций тесно связано и реформирование. Ведь реформы часто являются именно отходом от каких-то важных традиций, и история любого раннего государства дает нам примеры тех или иных реформ, связанных с отходом от традиций, в том числе религиозных. Таковы, например, Шунь, У Ци, Шан Ян и другие правители и политики в Древнем Китае [Бокщанин 1998б; Переломов 1974], Ликург в Спарте, Сервий Туллий в Риме, Уракагина/Уруингина в Лагаше (см., например: [Дьяконов 1951; 1983: 207– 274; 2000а: 55–56]), Саргон в Аккаде [Дьяконов 2000б: 57– 59], Саул и Давид в Израиле–Иудее [Вейнберг 1989: 99;

Тантлевский 2004] и т.д. Хлодвиг у франков, Владимир на Руси и многие другие отказались сами и заставили свои народы отказаться от старой религии [Мажуга 1990: 48; Рыбаков 1987: 143]. Даже в Индии, где власть стремилась избегать крутых разрывов с традиционными основами, таких примеров немало. Достаточно ярким является поддержка индийским царем Ашокой буддизма (III в. до н. э.). И это привело — согласно традиционной версии, очевидно, отражающей истинные события, — к заговору со стороны сановников и наследника, фактически отстранивших Ашоку от управления (см.: [Бонгард-Левин 1973: 71–74; Косамби 1968: 164–170]).

В целом мы полагаем, что в ранних государствах усиливается способность власти к реформированию. Оно становится уже не только непланируемым результатом неожиданных поворотов событий, но и все более важным способом решения тех или иных проблем верховной властью. Но реформы все же были редким делом (хотя существовали и отдельные периоды довольно активного реформирования). Промежуточное место между реформами и застоем занимали регулируемые изменения, связанные с деятельностью верховной власти. И вот в этом смысле раннее государство особенно заметно отличается от аналогов, поскольку в нем этот процесс становится существенно более упорядоченным.

Например, в Афинах народное собрание собиралось ежемесячно, а с IV в. до н. э. — четыре раза в месяц, то есть еженедельно [Кучма 1998: 113]. И ведь оно должно было что-то решать, а значит, помимо рутинных проблем, обсуждались и многие изменения. Сравнивая эту упорядоченность, например, с Исландией, где альтинг собирался сначала один раз в год на неделю-две, потом немного чаще, но затем в XI– XII столетиях политическая жизнь там — в противоположность Афинам — замирает [Ольгейрссон 1957: 191], легко понять различия между ранним государством и его аналогом.

Мы исходим из того, что развитый и формализованный аппарат принуждения не обязателен для ранних государств (см. подробнее: [Гринин 2010: 120–123]). Но что несомненно можно увидеть в них — это рост роли принудительных методов управления со стороны верховной власти. Многие исследователи считают «важнейшим конститутивным признаком государства, отличающим его от вождества», «наличие инструментов насилия» [Service 1975; Годинер 1991: 68]. Принуждение достигалось разными способами — как традиционными, так и новыми, как прямыми, так и косвенными. Стоит отметить рост роли судов и введение особых законов, слежку за населением, институт особых соглядатаев и доносчиков37, усиление наказаний за неисполнение повинностей, прямые репрессии, особенно на покоренных территориях, где армия неизбежно выступала как аппарат принуждения и насилия над завоеванным населением, и др.

Этим ранние государства отличались от ряда демократических аналогов вроде древнеисландского, где такое насилие на общеполитическом уровне отсутствовало или было весьма слабым. А большей самостоятельностью верховной власти в свободе применения наказаний и репрессий государство отличается от аналогов с племенной (клановой) структурой и слабым центром, где какие-то карательные акции против нарушителей обязательств перед центром могли осуществляться только с согласия большинства кланов.

Другой важный момент связан c изменениями в войске.

Государственные реформы едва ли не в половине случаев в той или иной степени касаются именно армии (см., например, о военных реформах Чингисхана: [Хазанов 2008: 258;

Владимирцов 1934: 10–12]). И это неудивительно, поскольку военная сфера более всего и требует вмешательства государства. Этим раннее государство отличается от сложного вождества или другого аналога, где изменить традиции в военном деле крайне сложно. Создание новых политических и административных форм (и в целом государственной организации) часто начиналось именно с трансформации военных обычаев, институтов, структур типа военных лагерей юношей, дружин, личной гвардии правителя и т.п. (см., например: [Львова 1995: 161; Орлова, Львова 1978; Миллер 1984: 191 и др.; см. также: Бочаров 1991: 70]).

Хотя было немало ранних государств с нерегулярной армией, но и в этих случаях мы, скорее всего, найдем, что новые формы регулирования жизни заметно коснулись и ополчения (см., например, об Афинах: [ван дер Влит 2006]).

Кроме того, принудительный характер призыва на войну и жестокие наказания за уклонение, вплоть до смертной казни или продажи в рабство, более характерны для ранних государств, чем для аналогов, во многих из которых участие в военных походах было добровольным делом, даже у воинственных ирокезов (см.: [Фентон 1978: 127]).

5. Важнейшие направления изменений В каждом раннем государстве изменения в традиционных отношениях, формах регулирования и институтах идут лишь в отдельных направлениях, сферах и ситуациях, которые определяются конкретными обстоятельствами, расстановкой сил, историческим опытом и т.п. Наиболее важные, с нашей точки зрения, направления изменений следующие:

а) изменение и расширение властных полномочий, включая изменение титулатуры и церемониала; изменения в порядке передачи власти, в государственном устройстве и внутри управленческого и военного аппарата; введение или упразднение должностей и органов; изменение порядка назначения и смещения должностных лиц разных уровней;

б) изменение статуса, прав и обязанностей как отдельных людей, так и групп и всего населения, включая ограничения на применение насилия и кровную месть. Это касается и введения (отмены) налогов: введения новых почетных званий, титулов и рангов;

в) изменение ритуала, моральных и религиозных норм, отмена различных обычаев и введение новых установлений.

Наконец, нужно сказать об изменении территориального устройства. В раннем государстве по сравнению с аналогами возникают более сильные стимулы для изменения территориального устройства. Но систематичности в этих изменениях обычно не наблюдалось. Чаще было смешанное территориальное устройство, где наряду со старыми делениями появлялись и новые, созданные под воздействием верховной власти. Система могла длительное время усложняться и запутываться, пока в какой-нибудь период не происходило более рационального территориального деления.

Ведь если центр не преуспевает в уменьшении сложности подсистем, баланс силы (власти) в системе будет неустойчивым [Bargatsky 1987; Johnson 1981; Claessen 1989].

5. РЕДИСТРИБУЦИЯ ВЛАСТИ

1. Понятие редистрибуции власти Как уже было сказано, процесс образования ранних государств обычно связан с существенными переменами в устоявшихся социально-политических отношениях в обществе.

Но и в аналогах также время от времени происходили своего рода колебания и перемещения власти от народа к элите и наоборот, от одних групп к другим, от знати к вождю и наоборот и т.п. (см., например, о возмущениях народа, вызванных превышением полномочий гавайскими вождями, которые инспирировались другими вождями: [Sahlins 1972b;

Салинз 1999]). Иногда в результате этих пертурбаций центр усиливался и возникало крупное вождество. Однако если это центростремительное движение было недостаточно устойчивым, чтобы закрепиться, жизнь выросшей политии оказывалась недолгой. Такие непрочные образования, как славянское «государство» Само [Lozny 1995: 86–87], германские племенные союзы Маробода (у маркоманов), Ариовиста (у свевов), Арминия (у херусков), Клавдия Цивилиса (у батавов) [Неусыхин 1968: 601–602; Oosten 1996], гуннская «держава» Аттилы [Корсунский, Гюнтер 1984: 105–116], гето-дакский союз под руководством «короля» Буребисты [Федоров, Полевой 1984] и пр., обычно распадались после смерти вождя (а иногда и при его жизни, как случилось с Марободом). Иной раз в аналогах и вовсе шло ослабление верховной власти, особенно если там имелась сильная и своевольная знать (см. о процессе деградации центральной власти у эдуев, наиболее могущественного народа среди галлов времен Цезаря: [Леру 2000: 124]). В других случаях мелкие политии объединялись в более устойчивые образования: конфедерации, слабо централизованные теократии или монархические политии сегментарного типа [Southall 2000]. Однако во всех этих случаях отсутствовала направленность на усиление верховной власти, на развитие новых принципов управления и форм регулирования, о которых мы вели речь.

Зато в раннем государстве возникают тенденции на усиление роли верховной власти и центра в распределении власти, на образование как бы силового ядра, влияние которого на общество становится все более заметным, а постепенно в чем-то и определяющим. Эти центростремительные процессы мы назвали редистрибуцией власти [Гринин 2001– 2006; 2006в; Grinin 2002; 2003]. Власть в данном случае нужно рассматривать не в каком-то чистом, нематериальном виде, а как систему властных функций, прав, обязанностей, распоряжений, действий и связанных с этим разнообразных людских и материальных ресурсов и информации.

В то же время власть правомерно рассматривать как ресурс, который должен регулярно воспроизводиться и потребляться (ведь если власть не используется, она имеет тенденцию к сокращению). А с появлением такого качества власти, как делимость (о чем выше шла речь), существенно возрастает возможность перераспределять ее и накапливать. Исходя из сказанного, должно быть понятно, что редистрибуция власти — это процесс воспроизводства системы распределения власти между центром и периферией, который позволяет верховной власти контролировать периферию и обеспечивать возврат потоков властных функций и действий в центр без их уменьшения в течение длительного времени. Это процесс поддержания в центре узла власти, с помощью которого он может влиять на общество, а при возможности перестраивать его и аккумулировать дополнительную власть и информацию. Подробное объяснение термина и аналогию с процессами редистрибуции власти см.: [Гринин 2010: 60–62].

как поддержание/изменение баланса власти Редистрибуцию власти можно рассматривать одновременно и как процесс поддержания установившегося баланса власти между центром и периферией/другими центрами, и как процесс изменения этого баланса в пользу тех или иных участников процесса. При этом, с одной стороны, поскольку политический порядок в раннем государстве еще не отлажен, то даже удержание баланса власти (не говоря уже об увеличении властных полномочий) требует от правительства больших усилий, тактических уступок и способности опираться на разные слои и общественные силы. Сам по себе титул не гарантирует правителю власти, поэтому он должен заключать постоянные союзы, разыгрывать те или иные комбинации; по этой причине верховная власть нередко старается придать процессу управления вид договоренностей, согласований и пр. С другой стороны, хотя редистрибуция власти — это еще не централизация государства в полном виде, но это процесс движения к централизации, а вместе с этим к большей упорядоченности и регулярности в отношениях между властями всех уровней, рангов и линий, а также между населением и властью в целом39. Редистрибуция власти связана и с некоторой унификацией отношений и норм в рамках державы.

Она сильно влияет на развитие этнических, культурных, религиозных и других процессов. Все больше дел и проблем совершается и решается под эгидой и заметным контролем верховной власти (в отличие от аналогов). А в результате ее роль в управлении обществом имеет тенденцию к увеличению. Однако происходит это не гладко. Патриция Шифферд, которая провела сравнительный анализ 22 ранних государств, пришла к выводу, что попытки централизовать политические институты никогда не протекали гладко и легко, поскольку появление государства в экономическом и политическом смысле задевало существенные интересы как людей, так и корпоративных групп изменяющегося общества [Shifferd 1987]. Возрастание государственной власти означало потерю независимости на местах [Bargatzky 1987]. Характерно также, что продолжение централизации было достаточно редким случаем для ранних государств, так как противоречия, напряженность и противодействие оказывались слишком сильными [Shifferd 1987]. Недаром вождей, превратившихся в деспотов, вроде зулусского Чаки, убивают, неудивительно, что слабые преемники тирана свергаются, что возникают страшные раздоры после смерти создателя державы и т.п.

Так или иначе вследствие перераспределения власти раннее государство гораздо быстрее, чем аналоги, начинает менять отношения внутри общества.

Это может выражаться в самых разных действиях верховной власти, связанных с расширением ее функций и полномочий, а также c борьбой против попыток местной власти выйти из-под контроля, например:

— в изменении порядка назначения (или выборов) местных руководителей и/или в переделе земельных владений знати. Чаще всего так поступали завоеватели, как, например, было в империи инков, в Чжоуском Китае, в завоеванном Иваном III Новгороде и т.п. (см.: [Кузьмищев 1974: 697; Березкин 1991: 89–96; Васильев 1993: 188; Крил 2001; Хорошкевич 1966: 122]);

— в принудительном переселении народов или масс населения (Ассирия, государство ацтеков и др. см.: [Садаев 1979; Kurtz 1978: 177; Крил 2001: 69–71]) и насильственном перемещении в другие места знати, например в некоторых древних китайских государствах в IV в. до н. э. [Переломов 1974: 23];

— в замене единого массива земельных владений крупных аристократов поместьями, разбросанными по стране, или пожалованиями за службу таким же образом (так действовали, например, Камеамеа I на Гавайях, Вильгельм Завоеватель в Англии, некоторые оба — правители Бенина [Тумаркин 1964; 1971; Мортон 1950: 60; Бондаренко 2001: 221]);

— в «нейтрализации местных организаций, которые могли как-то мешать выражению гражданами преданности и лояльности» (в государстве ацтеков [Kurtz 1978: 180]);

— в монополизации верховной властью некоторых функций, в частности судебных (как это было сделано Вегбаджей, первым царем Дагомеи [Кочакова 1986: 256]);

— в увеличении роли и росте пышности двора правителя (Гавайи в XIX в. после Камеамеа I, некоторые древнекитайские государства [Pokora 1978: 203]), при котором порой живут в качестве заложников или воспитанников родственники местных правителей и т.д.;

— нередко это выражается в очень наглядных материальных акциях, например в смене столиц (в 639 г. император Дзёмей в Японии [Пасков 1987: 34]) или превращении в столицу прежде маловажного города (Саргон Древний в Аккаде [Дьяконов 2000б: 57], Андрей Боголюбский во ВладимироСуздальском княжестве [Рыбаков 1966: 617]); строительстве общегосударственного храма (в Иерусалиме при Соломоне [Вейнберг 1989: 99]) и т.п.;

— в концентрации и накоплении в архивах важнейшей информации, например законодательной или подтверждающей знатность. Так, Чингиcхан после избрания его великим ханом в 1206 г. создал специализированный орган публичной власти — верховный суд, который, помимо судебных функций, должен был письменно фиксировать все административные и судебные решения [Kradin 1995: 193]. Р. Карнейро специально подчеркивает, что раннее государство должно контролировать информационные потоки [Carneiro 2000: 186];

— это также может выражаться в росте размеров и значения столицы или в особом положении столичной знати и чиновников (о Египте Древнего царства см.: [Перепёлкин 2001:

191–192]; см. также: [Гринин, Коротаев 2009: гл. 6]).

Процессы редистрибуции и изменения баланса власти нередко вели к резким колебаниям, особенно заметным в связи с возвышением правителя, династии и резким территориальным расширением державы или с их упадком. Быстрый рост полномочий центра также может вести к кризисам, как и быстрое ослабление центра.

Порой правители были связаны по рукам и ногам родней, советниками, аристократией, обычаями. Но бывало, что иной монарх превращался в тирана и палача. «Противоречие между двумя течениями, безудержным и вводящим ограничения, — это, впрочем, общий признак архаического времени», — очень верно подмечает Гельмут Берве [1997: 19].

3. Редистрибуция власти и распад государств Укрепление позиций и возможностей верховной власти не исключает колебаний и временного ослабления центра, попыток вернуть самостоятельность, разлада во властной редистрибутивной системе. Напротив, это вполне типично.

Именно эти проблемы и создают источник новых решений.

Редистрибуция власти неразрывно связана с военными факторами (внешней опасностью или безопасностью, победами или поражениями), которые усиливают или ослабляют ее.

Поиск более удачных эволюционных решений в истории часто осуществлялся путем разрушения одних государств и создания на их месте других. Например, в результате внутренней борьбы центр державы может переместиться на окраину, как это неоднократно бывало в истории, когда прежде слабый провинциальный город становился новой столицей либо когда покоренный народ превращался в господствующий. Так случилось, например, с Мидией, ставшей в VI веке до н. э. частью Персии во главе с Киром Великим (см., в частности: [Дьяконов 1956: 414 и др.]). А в Шань-Инском Китае властителями стали прежде зависимые от него чжоусцы (см.: [Васильев 1993: 184–185; Крил 2001: 48–61]).

Все это говорит о том, что следует иметь в виду не только процессы в отдельном государстве, но и эволюцию государственности в целом, поскольку для последней регресс в одних обществах обеспечивает прогресс в других40. Поиск более удачных решений в ранних государствах часто осуществлялся путем разрушения старого и создания на его месте нового.

В результате процесс редистрибуции власти обновлялся и приобретал более четкие черты.

Этот момент важен при обсуждении проблемы устойчивости ранних государств к децентрализации. Это действительно важная проблема для любой теории формирования государства (см.: [Gledhill 1994: 41]). Понятие редистрибуции власти в определенной мере облегчает такое объяснение.

Р. Коэн рассматривает тенденцию к распаду как качественно менее свойственную государственным структурам, в то время как регулярный распад догосударственных образований он (как и Карнейро) считает важной характеристикой последних [Cohen 1981: 87–88]. Это в целом справедливо, хотя известно немало случаев устойчивых вождеств и неустойчивых государств (см., например: [Chabal, Feinman, Skalnk 2004]).

Иными словами, способность не распадаться (как и не быть завоеванным) — черта почти идеального государства.

Близкими к этому были лишь немногие державы древности и Средневековья (о распадах государств см., например:

[Tainter 1990]). Поэтому, мы думаем, более точно будет отметить, что уже сами распады во многих ранних крупных государствах имели существенно отличные черты от распада негосударственных образований.

1. Бльшую длительность объединенного состояния по сравнению с догосударственными образованиями и аналогами. Цикл устойчивого существования таких государств составлял многие десятки и даже сотни лет.

2. Стремление распавшихся территорий к новому объединению, память о единстве.

3. Частое появление конкурирующих между собой центров объединения, что в целом усиливает возможности объединения.

4. Развитие более сильной государственности на местах, поскольку происходит как бы ее спускание на местный уровень (появление местной администрации, столицы и пр.).

4. Редистрибуция власти и борьба за власть В зависимости от конкретных обстоятельств и проблем редистрибуция власти касается самых разных вещей. В первую очередь, конечно, центр волнует возможность аккумуляции военной силы в нужное время, а затем и полный контроль над войском всей страны. Но верховная власть не менее озабочена проблемой лояльности родовых начальников, эффективным контролем над сбором налогов и выполнением повинностей.

Она стремится ограничить права местных правителей (вершить суд по определенным делам, вводить свои налоги и т.п.) и даже полностью заменить их на своих наместников. Важнейшим нервом редистрибуции порой становится борьба вокруг порядка передачи престола, а также сужения или расширения контингента, обладающего какими-то политическими правами (вроде голосования) или из которого черпаются функционеры; дарование или отбирание привилегий.

Редистрибуция власти периодически перерастает в борьбу за власть, в ходе которой нередко, собственно, и реализуется процесс качественного развития государственной структуры (см., например, об этом процессе в Спарте, Афинах, Римской республике: [Гринин 2010: 115–117]). Здесь следует отметить, что сама редистрибуция власти, равно как и ее передел, в первую очередь затрагивают интересы тех, у кого концентрируется власть, то есть знатных и богатых, а также корпорации разного рода. Вот почему раннее государство часто оказывается враждебным знати как при демократии, так и при монархии (а не орудием укрепления власти знати в отношении народа, как считает марксизм)41.

Чаще всего политическая власть борется либо с аристократией, либо со жречеством. На Гавайях в скором времени после объединения архипелага происходит существенное усиление политической власти правителя за счет ослабления жречества [Service 1975: 158; Davenport 1969: 17], хотя это и наносило вред концепции священного ранга вождя [Davenport 1969: 17]. По мнению Сервиса, новые правители в государстве нередко вообще склонны рассматривать старое жречество как преграду на пути укрепления и абсолютизации их власти [Service 1975: 158].

К месту будет вспомнить и реформы Монтесумы II в начале XVI в. в империи ацтеков, который сократил численность знати, запретил многим из них под предлогом сомнительного происхождения доступ к государственной службе и отменил их привилегии [Kurtz 1978: 176; Trigger 2001: 61].

Примером постоянной борьбы с высшей аристократией являются многие ранние государства Африки, где царская власть была не наследственной, а выборно-наследственной.

В результате существовала функциональная зависимость между выборно-наследственным характером царской власти и наличием в раннегосударственном аппарате совета знати, одной из функций которого являлись выборы царя [Кочакова 1995: 161]. Таким образом, «двуединство и борьба за власть царя и царского двора, с одной стороны, и совета родовой по происхождению знати, связанной через цепочку носителей должности с низовыми общинами, — с другой, составляло главную характерную черту структуры формирующегося аппарата и основное содержание политического соперничества в ранних государствах» [Там же]. В результате главной тенденцией царской власти в области формирования властно-управленческих структур было стремление к созданию дворцовой организации, независимой от родовой знати [Там же].

Завершая эту часть статьи, вновь повторим: и ранние государства, и аналоги принципиально отличаются от стадиально догосударственных обществ по размерам, уровню сложности, объему прибавочного продукта и т.п. Различия же между ранними государствами и их аналогами лежат главным образом не в количественных показателях, а в особенностях политического устройства и способах управления обществом. Вот почему для отличения раннего государства от его аналогов требуются особые критерии (совсем иные, чем те, что отличают ранние государства и аналоги от стадиально догосударственных обществ). Для решения этой задачи — выделения среди всех сложных обществ ранних государств и возможности определить, является ли полития ранним государством или его аналогом? — нами были выделены четыре крупных признака-критерия: особые свойства верховной власти; новые принципы управления; нетрадиционные и новые формы регулирования жизни общества;

редистрибуция власти.

На наш взгляд, проведенный на их основе анализ особенностей ранних государств доказывает релевантность и продуктивность этих критериев.

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ.

АНАЛОГИ РАННЕГО ГОСУДАРСТВА

И МОДЕЛИ ГОСУДАРСТВОГЕНЕЗА

Эволюционные условия появления ранних государств Для адекватного анализа эволюции политических форм равно важно учитывать: а) стадиальную равноправность между аналогами раннего государства и ранним государством, поскольку раннее государство являлось лишь одной из многих форм организации сложных обществ, которая стала типичной только в ходе длительного эволюционного отбора; б) их эволюционную неравноправность, так как в конечном счете именно государство оказалось ведущей политической формой организации обществ. Все остальные, длительное время альтернативные ему в конце концов либо преобразовались в государство, либо исчезли, либо превратились в боковые или тупиковые виды.

Данный подход дает больше возможностей для понимания того, при каких условиях появляются ранние государства. Мы полагаем, что следует говорить о двух типах условий, необходимых для появления государства: а) объективных; б) особых, то есть конкретно-исторических. К последним добавляется также: в) возникновение экстремальных ситуаций, служащих триггером (толчком, импульсом, спусковым крючком).

Объективные условия — это характеристики, которые уже дают потенциальную возможность политиям трансформироваться в государство. Условия образования государства невозможно рассматривать вне количественных и качественных характеристик общества, в котором такие процессы происходят42. Таким образом, до обретения обществом объективных условий (показателей, параметров) ни при каких благоприятных обстоятельствах государство образоваться не может. После их обретения обществом оно уже может стать государством.

Бифуркационная развилка объективных условий.

Объективные условия сами по себе еще не означают, что общество непременно создаст государственную организацию. Поэтому после их появления политии могут продолжать развиваться, но только своими особыми путями, без создания раннегосударственных форм, то есть как бы параллельным государствогенезу курсом. Иными словами, в ситуациях, когда сложились объективные условия для формирования раннего государства, но не хватает конкретноисторических (и/или не возникло экстремальных ситуаций), возникают различные типы аналогов ранних государств.

Таким образом, для формирования раннего государства нужны особые конкретно-исторические условия. Особенности географического положения (выход к морю, нахождение на важных торговых путях или, напротив, удаленность от других обществ), экологические условия, интенсивность контактов внутри общества и между обществами, соответствующее окружение (например, наличие развитого, опасного или слабого соседа), конституционные особенности общества, наличие или отсутствие подходящих исторических традиций — все это и другое могло как способствовать, так и препятствовать трансформации политии в раннее государство43. Следовательно, при одних и тех же объективных данных — размере, уровне социокультурной и/или политической сложности — в одних ситуациях при наличии конкретных благоприятных условий уже возникает возможность начать трансформацию в государство, а в других (при отсутствии благоприятных условий) — нет.

Экстремальные ситуации (триггеры). Для перехода к государству важными являются возникновение экстремальных ситуаций, связанных с резким изменением привычной жизни и необходимостью новых решений и реформ, стремлением перераспределить власть (например, внешняя опасность, удачный захват, важное техническое или социальное изобретение), появление особо выдающегося лидера (см., например: [Миллер 1984: 216]) и т.п. Такие экстремальные условия могут сыграть роль спускового крючка, запускающего процесс государствогенеза в тех обществах, где для этого сложились объективные и конкретно-исторические условия (например: [Гринин 2002: 51; 2011: 179; Grinin 2002; 2003; 2009]).

Крайне значимо, что к существенно близким выводам пришел и Х.Й.М. Классен. Например, в статье «Было ли неизбежным появление государства?» [Claessen 2002; 2004;

Классен 2006] он писал, что «только когда в обществе одновременно присутствует несколько выявленных нами условий и происходит какое-то дающее толчок событие, начнется развитие раннего государства, причем между “необходимыми условиями” должна существовать положительная обратная связь. Именно в таких случаях появление раннего государства было неизбежным». Однако, как указывает Классен, имелось много обществ, в которых не все из этих условий создавались либо «такие дающие толчок события не происходили… и в конечном итоге раннее государство не возникало»44.

Многие аналоги могли и превращались в конечном счете в государство. Однако такой переход осуществляется по достижении уже весьма высокого уровня развития и сложности, вполне сравнимого с уровнем многих государственных обществ. Ведь общество, достигая размера и уровня сложности, с которых переход к государству в принципе уже возможен, могло продолжать развиваться, но по собственной траектории, иногда очень долго не создавая раннегосударственную политическую форму45. Неудивительно, что уровень, с которого разные аналоги могли становиться государством, сильно варьировал. Одни аналоги трансформируются в государство, имея население в 10– 15 тыс. человек, другие — уже много десятков тысяч, а третьи — сотни тысяч (см.: [Гринин 2006в; Grinin 2003; 2004c;

Гринин, Коротаев 2009]). Таким образом, переход к государству в разных обществах осуществлялся фактически не с одинакового, а с разных уровней социокультурной и политической сложности.

Удалось определить две базовые модели образования раннего государства:

1) вертикальная, то есть непосредственное преобразование в раннее государство стадиально догосударственных небольших политий путем их укрупнения или объединения.

Такой путь отмечен для бецилеу на Мадагаскаре в начале XVII в. [Kottak 1980; Claessen 2000; 2004]; такой способ был характерен и для греческих обществ [Глускина 1983: 36;

см. также: Фролов 1986: 44], и для Междуречья конца IV и III тыс. до н. э. [Дьяконов 1983: 110]. Реже таким способом рождались крупные государства, например, государство зулусов в начале XIX в., которое очень быстро (буквально за два–три десятилетия) из конгломерата вождеств стало империей [Бюттнер 1981: 184; Риттер 1968; Service 1975: 109;

Gluckman 1960]. Вертикальная модель была более редким путем, по крайней мере до тех пор, пока государственность не стала широко распространенной;

2) горизонтальная: сначала образовывались аналоги раннего государства, вполне сопоставимые по своей сложности с государством, а уже потом эти аналоги трансформировались в государство. Причем на заключительном этапе такой переход достаточно часто происходит быстро. Это может быть связано как с объединением нескольких аналогов в более крупное государство, например, путем военного объединения (так происходил процесс у гавайцев), так и с изменениями внутри одного аналога (как это было у скифов).

Рис. 1. Две модели перехода к раннему государству Следовательно, общество может трансформироваться в раннее государство:

1) со стадиально догосударственного уровня, например, путем синойкизма небольших общин (см. приведенные выше примеры: бецилеу на Мадагаскаре; греческие общества, Междуречье конца IV и III тыс. до н. э.);

2) с уровня аналогов малого государства (возможно, именно на таком уровне зарождалась империя Чингисхана);

3) с уровня аналогов среднего государства (например, Гавайи);

4) и даже с уровня аналогов крупного государства (например, скифы в начале IV в. до н. э.).

Такие подходы, как нам кажется, позволяют полнее увидеть эволюционные альтернативы в политогенезе раннему государству на любом уровне сложности и развитости раннего государства. Они также объясняют причины сильного расхождения во взглядах исследователей на то, какие объективные количественные параметры необходимы для образования государства.

Необходимость отдельной дефиниции для раннего государства заключается в том, что в ранних государствах наиболее яркие признаки государства еще не проявились (по этой причине, кстати, некоторые исследователи вообще не признают ранние государства как государства). Подробное обоснование дефиниций государства и раннего государства, а равно анализ различных определений государства см.:

[Гринин 2011, гл. 1: 21–32; Гринин, Коротаев 2009: 210–214; 2010].

См., например: [Alexeev et al. 2004; Beliaev et al. 2002; Bondarenko 2000; 2006; Bondarenko, Grinin, Korotayev 2002; Bondarenko, Korotayev 2000a; 2000b; Bondarenko, Sledzevski 2000; Crumley 1995; 2001; Grinin разл. соч.; Grinin et al. 2004; Grinin, Korotayev 2006, 2009; Korotayev 1995; Kradin et al. 2000; Kradin, Bondarenko, Bareld 2003; Kradin, Lynsha 1995; McIntosh 1999; Possehl 1998; Schaedel 1995; Бондаренко 1995; 2000; 2001; Бондаренко, Гринин, Коротаев 2010; Бондаренко, Коротаев 2002; Гиренко 1993; Гринин 1997 и др. соч.; Гринин и др. 2006;

Гринин, Коротаев 2009; 2010; Коротаев 1995а; 1995б; 1997; 2000а;

2000б; Крадин, Лынша 1995; Крадин, Коротаев и др. 2000; Попов 1995a; 1995б; 2000; Штырбул 2006, 2007].

Сложные общества могли, напротив, усилить концентрацию населения, в результате чего появлялись города, что, соответственно, уменьшало площадь политии.

Пункты «а» и «д» подробно описаны Классеном и Скальником, правда, только в отношении ранних государств [Claessen, Skalnk 1978a; 1978b; 1978c; 1978d].

Но следует отметить, что Классен в последних своих работах в известной мере признал излагаемую в данной статье концепцию аналогов ранних государств (например: [Claessen 2010: 30, 43–44]), а в личных письмах автору статьи высказывался в том смысле, что эта концепция существенно дополняет теорию эволюции государства. О трудностях классификации обществ, уже переросших догосударственный уровень, но не ставших государством, см.: [Lloyd 1981: 233; Marcus, Feinman 1998: 6; см. также: Doornbos 1994;

Schaedel 1995].

Так же как, скажем, различение индустриальных капиталистических государств и доиндустриальных, а также индустриальных капиталистических и социалистических требует двух методологических процедур.

В Греции были политические образования, не имевшие собственных городских центров, однако воспринимавшихся и самими гражданами, и другими эллинами как полисы (см.: [Кошеленко 1983: 10]).

По населению Исландии есть и другие оценки (см.: [Хизриева 2002: 78; Хьяульмарссон 2003: 27]), но они представляются сильно завышенными.

Единственный критерий принадлежности к казачеству состоял в признании над собой власти казацкого суда [Петкевич 2006б: 285].

Например, победитель римлян в Тевтобургском лесу в 9 г. н. э., вождь херусского союза Арминий, погиб в результате заговора херусской знати, недовольной его стремлением к единовластию (см.:

[Колосовская 2000: 43; СИЭ 1967: 746]). И это только один из очень многих фактов, свидетельствующих о почти повсеместной борьбе центробежных и центростремительных сил в политогенезе и государствогенезе.

При этом, по мнению Хазанова [2008: 295], по-видимому, нигде зависимость одних групп кочевников от других в рамках единой социально-экономической и политической системы не зашла так далеко, как у северных туарегов.

У горцев развитие часто идет не путем создания крупных территориальных или этнических образований, а по линии более четкого обособления локальных сегментов (типа общин или независимых кланов). Вследствие этого социальная и политическая организация горских народов включает сумму автономных общин, которые являются основными ячейками общества (см.: [Маретина 1995: 81–82]; см. также: [Коротаев 1995б]).

Т.Д. Скрынникова [1997; см. также: Skrynnikova 2004: 525] даже империю Чингисхана рассматривает как предгосударственное и предполитическое общество (суперсложное вождество). На наш взгляд, это неправомерно. Мы однозначно относим эту политию к ранним государствам и в этом отношении разделяем мнение большинства кочевниковедов (обзор мнений см.: [Базаров и др. 2004: 7]; см. также: [Васютин 2004; Барфилд 2004]). См. также работу Хазанова [2008], с мнением которого в данном случае (но не в отношении скифской политии) мы согласны.

Цари продолжали жить по традиции в стойбищах в окружении своих князей и конников, охотников и скота. Такую же жизнь вели и вожди племен, и вожди меньшего ранга. Устраивались ежегодные собрания воинов [Райс 2004: 50–51]. Раз в год воины собирались на пиру у царя, где хвастались своими подвигами [Там же]. Это была не слишком активная для государства политическая жизнь на верхнем уровне системы, но как раз похожая на ритм жизни аналогов, где ежегодных собраний оказывалось достаточно, чтобы решать основные политические и судебные дела (как это было, например, в Исландии).

Но отметим, что по вопросу о времени возникновения государства у скифов, а также о том, имелось ли у них государство вообще, нет единой точки зрения (см., например: [Смирнов 1966: 146–150; Гуляев 2005:

232–239]).

По словам М.Э. Смит, вождества часто доставляют «беспокойство» исследователям из-за того, что есть большие расхождения, относить ли данную политию к высшему вождеству или раннему государству [Smith 1985: 97], а некоторые, как Уэбб [Webb 1975, цит. по:

Smith 1985: 97], даже считали вождества, за отдельными исключениями, эволюционным тупиком, указывая, что те вождества, которые могут превратиться в государство, лучше определять как зарождающиеся государства (“incipient states”).

И, кстати, этот факт отмечается даже теми, кто считает такие вождества догосударственными обществами в стадиальном смысле (см.: [Carneiro 1981; Карнейро 2000: 90]).

Отметим, что в Чжоуском Китае особая роль родственного статуса в кланах правителя во многом определялась тем, что чжоусцы были сравнительно малочисленным этносом в покоренной стране (так же, впрочем, было и во многих других государствах, например, в Киевской Руси). Кроме того, на административные должности назначали не только родственников правителя, но и аристократов, имевших способности и заслуги. Многие должности были наследственными, но это вовсе не было строгой нормой. «Людей назначали на пост и повышали по службе на основе их личных качеств и способностей» [Крил 2001: 88; см. также: Васильев 1993: 187 и др.]. И это, на наш взгляд, существенным образом отличает Западную Чжоу как раннее государство от Гавайев как аналога раннего государства.

При этом он вместе с приближенными демонстративно нарушил ряд наиболее строгих табу (см.: [Service 1975: 155–157; Латушко 2006]), в частности открыто вошел к своим женам и стал вместе с ними есть.

Хотя последние исследования показывают, что разрыв в уровне городов и поселений не был столь радикальным, как это представлялось ранее.

Такие названия происходят от наименования племени «черные олени», которое стало господствующим [Итс, Яковлев 1967: 79].

Кстати, в однолинейных периодизациях XVIII в. (Тюрго, Барнава, Робертсона, Миллара, Фергюсона, А. Смита, Десницкого и др.) на этом основании скотоводство стадиально предшествовало земледелию. И такое ошибочное представление держалось примерно до середины XIX в. (см.: [Илюшечкин 1986: 15]; см. также: [Шнирельман 1980: 7–10]).

Но надо непременно учитывать, что между мельчайшими и даже мелкими ранними государствами, с одной стороны, и их аналогами — с другой — различия порой становятся малозаметными просто из-за того, что небольшой размер делает ненужными многие административные институты, учреждения, функции. Не с этим ли во многом связаны и споры по поводу разделения таких политий на государственные или негосударственные? Также надо иметь в виду, что для образования малого государства, как нам представляется, нередко требуется больше населения, чем для его жизнедеятельности, поскольку позже такое государство может распасться или разделиться, создав меньшие по размерам государства, чем было первоначальное.

Потребность в консенсусе «вызывает отсутствие стабильности в центре конфедерации и ведет к потере связи с “окраинами”» [Фентон 1978: 114].

Классен и Скальник подчеркивали, что переход к государственности вызывает эффект снежного кома: если ком пришел в движение, то он движется все быстрее и быстрее [Claessen, Skalnk 1978a: 624–625].

Особый отделенный от населения аппарат управления становится обязательным признаком только следующего эволюционного типа государства — развитого (см.: [Гринин 2010: 188]).

Там, где оно выполняет производственные задачи, соответственно и управленцев требуется больше. Наконец, наличие достаточно развитого рынка делает ненужным часть управленцев, появляющихся в ряде государств в отсутствие рынка.

Иногда говорят о делегировании задач [Claessen 1978: 576] или «делегированном принятии решений» [Spenсer 2000: 157], но это только часть указанного нами принципа.

В Китае еще на самой заре формирования государства появляется «сентенция, уподобляющая государственное устройство строению человеческого тела, а именно: государь — это голова, а сановники или же чиновники — это его руки и ноги, глаза и уши» [Бокщанин 1998a: 213].

Аналогичный образ использовался и гавайцами, но уже после формирования там государства в XIX в. (см.: [Johnson, Earle 2000: 302]).

В частности, специализация деятельности по кланам могла являться одним из источников формирования госаппарата и аппарата принуждения. См. об этом процессе, например, в Древней Японии с VI века н. э.: [Patterson 1995: 131–132; см. также: Дьяконова 1989:

214; Пасков 1987; Мещеряков, Грачев 2003].

Но даже в бюрократических ранних государствах управленцы мало или вовсе не походили на тот тип чиновников, о котором писал Вебер [Weber 1947: 333–334].

То есть членов родственной группы, только из представителей которой выделялись управленцы и функционеры на определенные должности.

См. о роли слуг, рабов и прочих неполноправных в управлении, армии и других органах в разных обществах — в Египте в Древнем царстве: [Janssen 1978: 223]; в Древней Руси: [Платонов 1994: 129;

Ключевский 1937, т. 1]; в государствах Африки: [Кочакова 1986: 255;

Кобищанов 1974: 168–169; Годинер 1982: 94–96; Киселев 1985: 98– 102; Орлова, Львова 1978: 253; Куббель 1976: 107–108].

В знаменитом древнеиндийском трактате о политике «Артхашастра», написанном, как предполагают, Каутильей, министром царя Чандрагупты, в конце IV в. до н. э., очень много места уделено сведениям о контроле над теми, кто выполнял роль «надзирателей» за подданными и «элементами царства», и «проверке исполнения ими традиционных или специально оговоренных норм, договоров, обязательств, проверке честности при передаче в казну должной части дохода, а также осуществлении наказаний, штрафовании и устранении нарушителей… тех, кто присваивал царское имущество, царскую долю доходов и т. д.» [Лелюхин 2000: 37, 42]. Такие проблемы типичны для многих ранних государств.

Как это было, например, у зулусов при Чаке. Последний вел бесконечные войны и был заинтересован в возможно большей численности армии. Поэтому он чрезмерно усилил традицию, согласно которой юноши могли жениться только после прохождения своего рода военного обучения в военных лагерях. Чака запрещал воинам жениться в течение многих лет, поскольку они непрерывно находились на военной службе. Такое право он давал только за особые заслуги отдельным воинам или целым частям (см.: [Риттер 1968]).

Например, в Исландии (см.: [Ольгейрссон 1957: 179–186, 189– 191]).

Об их роли согласно уже упоминавшейся «Артхашастре» в Индии в IV в. до н. э. см.: [Лелюхин 2000; Лелюхин, Любимов 1998;

Lelioukhine 2000: 272; Mishra P., Mishra J. 2002; Косамби 1968: 169].

Х.Й.М. Классен и Я.Г. Остин подчеркивали, что в ранних государствах часта ситуация, когда правитель и центральная элита поощряют сохранение и укрепление центральной власти, а местные элиты стремятся к децентрализации. На практике эти попытки выливаются скорее в поиск «баланса власти» и в соперничество за важные должности, чем в доминирование центрального правителя над высшей стратой [Claessen, Oosten 1996].

Упорядоченная централизация власти — характерная черта уже нового эволюционного типа государства — развитого (см., например:

[Гринин 2006а; 2010; Grinin 2008a]).

«Распад и смена одних “имперских” образований другими в XIX в., перемещение “имперских” политических центров были проявлением поступательного развития ранней африканской государственности…» [Кочакова 1986: 270] (см. также: [Ambrosino 1995; Kowalewski et al. 1995]).

Параллельно с этим может идти расширение прав и привилегий новой элиты, на которую верховная власть пытается опереться, но с которой в будущем она в свою очередь может начать борьбу.

Многие исследователи единодушны в том, что для этого необходимы определенный размер и уровень социополитической сложности (см., в частности: [Claessen 1978: 586–588]). Правда, в отношении того, какие минимальные параметры требуются для появления зачаточного государства (особенно в отношении численности населения), есть большие расхождения (см. подробнее: [Feinman 1998: 97–99; Гринин 2010: 16–20; Grinin 2003; 2009a]).

Так, на Таити и Гавайях объективные условия для образования государства появились задолго до конца XVIII в. (см. выше), но только после открытия островов европейцами и распространения огнестрельного оружия начался процесс их трансформации в государство.

Наш подход, однако, имеет важные отличия. Во-первых, мы выделяем не только объективные условия и триггеры, но и конкретноисторические условия, без которых возможность возникновения нужного толчка резко уменьшается (о других различиях см.: [Гринин 2006а; 2011: 242–243]); во-вторых, к числу важнейших толчков, в отличие от Классена, мы в первую очередь относим военный фактор [Гринин 2001–2006 и др. соч.; Grinin 2003; 2004c; Гринин, Коротаев 2009], а также и такие сопутствующие ему, как заимствование новых видов оружия, особенно огнестрельного, как это произошло, например, на Мадагаскаре в XVII в. [Дешан 1984: 353; Ратцель 1902, т. 1:

445], на Таити и Гавайях в XVIII в. [Service 1975]. Но нельзя не указать, что взгляды Х.Й.М. Классена на роль военного фактора в процессе государствогенеза в последние годы изменились (например:

[Claessen 2006; 2010; см. также: Гринин 2011: 223, сн. 170]).

Либо не создавая ее никогда.

Аверкиева Ю.П. 1973. О путях распада родового строя // Основные проблемы африканистики. Этнография. История. Филология / ред. Ю.В. Бромлей. М.: Наука. С. 51–57.

Агларов М.А. 1988. Сельская община в Нагорном Дагестане в XVII — начале XIX в. М.: Наука.

Александренков Э.Г. 1976. Индейцы Антильских островов. М.:

Наука.

Андреев И.Л. 1998. Тайные общества как альтернативный государству механизм властного регулирования традиционных отношений в странах Тропической Африки // АОКЯ. С. 38–53.

Антонова Е.В. 2004. Древнейшая Индия // ИДВ. C. 59–96.

Архенгольц Ф. 1991. История морских разбойников Средиземного моря и океана. М.: Новелла.

Баглай В.Е. 1995. Древнеацтекское государство: структура власти и управления // РФПО. C. 230–258.

Базаров Б.В., Крадин Н.Н., Скрынникова Т.Д. 2004. Введение:

Кочевники, монголосфера и цивилизационный процесс // МИКМ.

С. 3–18.

Барфилд Т.Дж. 2004. Монгольская модель кочевой империи // МИКМ. C. 254–269.

Барфилд Т.Дж. 2006. Мир кочевников-скотоводов // РГАА.

C. 415–441.

Барфилд Т.Дж. 2009. Теневые империи: формирование империй на границе Китая и кочевников // МИКМ. Кн. 3.

Батыр К.И., Поликарпова Е.В. (ред.). 1996. Хрестоматия по всеобщей истории государства и права. М.: Юрист. Т. 1.

Белков П.Л. 1993. Социальная стратификация и средства управления в доклассовом и предклассовом обществе // РФСС. C. 71–97.

Берве Г. 1997. Тираны Греции: пер. с нем. Ростов н/Д: Феникс.

Березкин Ю.Е. 1991. Инки. Исторический опыт империи. Л.:

Наука.

Бессмертный Ю.Л. 1972. Возникновение Франции // История Франции: в 3 т. / ред. А.З. Манфред. Т. 1. М.: Наука. C. 9–68.

Бобровников В.О. 2002. Берберы (XIX — начало XX в. н. э.) // ЦМП. C. 177–195.

Бокщанин А.А. 1998а. Зарождение административно-управленческого аппарата в Древнем Китае // ГИО. C. 204–224.

Бокщанин А.А. 1998б. Сложение государственно-административных институтов в Китае (эпоха Шан-Инь, XVI — середина XI в. до н. э.) // ГИО. С. 225–249.

Бонгард-Левин Г.М. 1973. Индия эпохи Маурьев. М.: Наука.

Бонгард-Левин Г.M., Ильин Г.Ф. 1969. Древняя Индия. Исторический очерк. М.: Наука.

Бондаренко Д.М. 1995. Бенин накануне первых контактов с европейцами. Человек. Общество. Власть. М.: Институт Африки РАН.

Бондаренко Д.М. 2000. «Гомологические ряды» социальной эволюции и альтернативы государству в мировой истории // АПЦ C. 198–206.

Бондаренко Д.М. 2001. Доимперский Бенин: формирование и эволюция социально-политических институтов. М.: Институт Африки РАН.

Бондаренко Д.М., Гринин Л.Е., Коротаев А.В. 2010. Социальная эволюция: альтернативы и варианты (к постановке проблемы) // Эволюция: проблемы и дискуссии / ред. Л.Е. Гринин, А.В. Марков, А.В. Коротаев. М.: ЛКИ. C. 120–159.

Бондаренко Д.М., Коротаев А.В. (ред.). 2002. ЦМП.

Бочаров В.В. 1991. Политические системы Тропической Африки: от племени к государству // ПГА. C. 65–75.

Бродель Ф. 1995. Что такое Франция?: пер. с фр. М.: Изд-во им. Сабашниковых. Т. 2. Ч. Буданова В.П. 1990. Готы в эпоху Великого переселения народов. М.: Наука.

Буданова В.П. 2000. Варварский мир эпохи Великого переселения народов. М.: Наука.

Бюттнер Т. 1981. История Африки с древнейших времен: пер.

с нем. М.: ГРВЛ.

Васильев Л.С. 1993. История Востока: в 2 т. М.: Высшая школа. Т. 1.

Васютин С.А. 2002. Типология потестарных и политических систем кочевников // КАСЭ. C. 86–98.

Васютин С.А. 2004. Монгольская империя как особая форма ранней государственности? (к дискуссии о политических системах кочевых империй) // МИКМ. C. 269–287.

Вейнберг И.П. 1989. Сирия, Финикия и Палестина в первой половине I тысячелетия до н. э. // ИДМ. Кн. 2. C. 95–114.

Вигасин А.А. 2000. Древняя Индия // ИВ. C. 389–432.

Вильсон Д. 2004. Англосаксы. Покорители кельтской Британии:

пер. с англ. М.: ЗАО «Центрполиграф».

Владимирцов Б.Я. 1934. Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм. Л.: Изд-во АН СССР.

Влит Э.Ч.Л. ван дер. 2006. Полис: проблема государственности.

Раннее государство, его альтернативы и аналоги // РГАА. C. 387–412.

Воробьев Д.В. 2002. Ирокезы (XV–XVIII вв. н. э.) // ЦМП.

C. 159–176.

Гиоргадзе Г.Г. 1989. Ранняя Малая Азия и Хеттское царство // ИДМ. Кн. 1. C. 212–234.

Гиоргадзе Г.Г. 2000. Ранняя Малая Азия и Хеттское царство // ИВ. C. 113–127.

Гиренко Н.М. 1993. Племя и государство: проблемы эволюции // РФСС. C. 122–131.

Глускина Л.М. 1983. Проблемы кризиса полиса // Античная Греция. Проблемы развития полиса / отв. ред. Е.С. Голубцова. М.:

Наука. Т. 2: Кризис полиса. C. 5–42.

Голден П. 2004. Кипчаки средневековой Евразии: пример негосударственной адаптации в степи // МИКМ. C. 103–134.

Гомеров И.Н. 2002. Государство и государственная власть:

предпосылки, особенности, структура. М.: ЮКЭА.

Годинер Э.С. 1982. Возникновение и эволюция государства в Буганде. М.: Наука.

Годинер Э.С. 1991. Политическая антропология о происхождении государства // Этнологическая наука за рубежом: проблемы, поиски, решения / ред. С.Я. Козлов, П.И. Пучков. М.: Наука. C. 51–78.

Граков Б.Н. 1971. Скифы. М.: МГУ.

Гринин Л.Е. 1997. Формации и цивилизации. Гл. 4: Социальнополитические, этнические и духовные аспекты социологии истории // Философия и общество. № 5. C. 5–63.

Гринин Л.Е. 2001–2006. Генезис государства как составная часть процесса перехода от первобытности к цивилизации (общий контекст социальной эволюции при образовании раннего государства).

[Книга печаталась в журнале «Философия и общество» с 2001 по 2006 г.] Гринин Л.Е. 2002. Характеристики и признаки раннего государства // Философия и общество. № 3. C. 5–73.

Гринин Л.Е. 2006а. От раннего к зрелому государству // РГАА.

С. 523–556.

Гринин Л.Е. 2006б. Раннее государство и демократия // РГАА.

C. 337–386.

Гринин Л.Е. 2006в. Раннее государство и его аналоги // РГАА.

C. 85–163.

Гринин Л.Е. 2007а. Аналоги раннего государства: альтернативные пути эволюции // Личность. Культура. Общество. Т. IX. Вып. (34). C. 149–169.

Гринин Л.Е. 2007б. Зависимость между размерами общества и эволюционным типом политии // История и математика: анализ и моделирование социально-исторических процессов / ред.

А.В. Коротаев, С.Ю. Малков, Л.Е. Гринин. М.: КомКнига. C. 263– 303.

Гринин Л.Е. 2008. О некоторых особенностях политогенеза в кочевых и варварских обществах // МИКМ. C. 58–92.

Гринин Л.Е. 2010 Государство и исторический процесс. Эволюция государственности: От раннего государства к зрелому. 2-е изд., испр. М.: Либроком.

Гринин Л.Е. 2011. Государство и исторический процесс. Эпоха формирования государства. Общий контекст социальной эволюции при образовании государства. 2-е изд. М.: Либроком.

Гринин Л.Е., Коротаев А.В. 2009. Социальная макроэволюция.

Генезис и трансформации Мир-Системы. М.: Либроком.

Гринин Л.Е., Коротаев А.В. 2010. Политическая эволюция Мир-Системы: формальный и количественный анализ // ИМ.

C. 52–118.

Гуляев В.И. 2005. Скифы: расцвет и падение великого царства.

М.: Алетейя.

Гумилев Л.Н. 1993. Хунну. СПб.: Тайм-Аут-Компасс.

Гуревич А.Я. 1972. История и сага. М.: Наука.

Гуревич А.Я. 1980. Образование раннефеодального государства в Норвегии (конец IX — начало XIII в.) // История Норвегии / ред.

А.С. Кан. М.: Наука. C. 126–151.

Дешан Ю. 1984. История большого острова // История Тропической Африки (с древнейших времен до 1800 г.) / ред. Д.А. Ольдерогге. М.: ГРВЛ. C. 345–357.

Дьяконов И.М. 1951. Реформы Уракагины в Лагаше // ВДИ.

№ 1. C. 15–32.

Дьяконов И.М. 1956. История Мидии от древнейших времен до конца IV в. до н. э. М.; Л.: Изд-во АН СССР.

Дьяконов И.М. (ред.). 1983. История Древнего Востока. ГРВЛ.

М. Т. 1: Месопотамия.

Дьяконов И.М. 2000а. Города-государства Шумера // ИВ. C. 45– 56.

Дьяконов И.М. 2000б. Переход к территориальному государству в Месопотамии // ИВ. C. 57–66.

Дьяконова Е.М. 1989. Древняя Япония // ИДМ. Кн. 3. C. 211–219.

Ёрл Т.К. 2002. Гавайские острова (800–1824 гг.) // ЦМП. C. 77– 88.

Залесский Н.Н. 1959. Этруски в Северной Италии. Л.: ЛГУ.

Илюшечкин В.П. 1986. Сословно-классовое общество в истории Китая (опыт системно-структурного анализа). М.: Наука.

Итс Р.Ф., Яковлев А.Г. 1967. К вопросу о социально-экономическом строе ляньшанской группы народности и // ОСО. C. 64– 106.

Карнейро Р.Л. 2000. Процесс или стадии: ложная дихотомия в исследовании истории возникновения государства // АПЦ. C. 84–94.

Киселев Г.С. 1985. Доколониальная Африка. Формирование классового общества (состояние проблемы и перспективы ее разработки). М.: Наука.

Классен Х.Дж.М. 2006. Было ли неизбежным появление государства? // РГАА. C. 71–84.

Ключевский В.О. 1937. Курс русской истории: в 4 ч. М.: Соцэгиз. Ч. 1.

Кобищанов Ю.М. 1974. Африканские феодальные общества:

воспроизводство и неравномерность развития // Африка: возникновение отсталости и пути развития / ред. Л.Е. Куббель. М.: Наука.

C. 85–290.

Кобищанов Ю.М. 1989. Туареги в истории Африки // Туареги Ахаггара / ред. А. Лот. М.: Наука. C. 232–245.

Колесницкий Н.Ф. 1963. Об этническом и государственном развитии средневековой Германии (VI–XIV вв.) // Средние века.

Вып. 23. С. 183–197.

Колосовская Ю.К. 2000. Рим и мир племен на Дунае I–IV вв. н. э.

М.: Наука.

Коротаев А.В. 1995а. Апология трайбализма: Племя как форма социально-политической организации сложных непервобытных обществ // Социологический журнал. № 4. C. 6886.

Коротаев А.В. 1995б. Горы и демократия: к постановке проблемы // АПРГ. C. 77–93.

Коротаев А.В. 1997. Сабейские этюды. Некоторые общие тенденции и факторы эволюции сабейской цивилизации. М.: Восточная литература.

Коротаев А.В. 2000а. От государства к вождеству? От вождества к племени? (Некоторые общие тенденции эволюции южноаравийских социально-политических систем за последние три тысячи лет) // РФСО. C. 224–302.

Коротаев А.В. 2000б. Племя как форма социально-политической организации сложных непервобытных обществ (в основном по материалам Северо-Восточного Йемена) // АПЦ.

C. 265–291.

Коротаев А.В., Гринин Л.Е. 2010. Политическое развитие МирСистемы и урбанизация: сравнительный количественный анализ // ИМ. С. 119–188.

Корсунский А.Р., Гюнтер Р. 1984. Упадок и гибель Западной Римской империи и возникновение варварских королевств (до середины VI в.). М.: МГУ.

Косамби Д. 1968. Культура и цивилизация Древней Индии: пер.

с англ. М.: Прогресс.

Кочакова Н.Б. 1986. Рождение африканской цивилизации (Ифе, Ойо, Бенин, Дагомея). М.: ГРВЛ.

Кочакова Н.Б. 1991. Вождество и раннее государство (подходы к изучению и сравнительный анализ) // ПГА. C. 51–64.

Кочакова Н.Б. 1995. Размышления по поводу раннего государства // РФПО. C. 153–164.

Кочакова Н.Б. 1999. Раннее государство и Африка (аналитический обзор публикаций Международного исследовательского проекта «Раннее государство»). М.: Институт Африки РАН.

Кошеленко Г.А. 1983. Введение. Древнегреческий полис // Античная Греция. Проблемы развития полиса / отв. ред. Е.С. Голубцова. М.: Наука. Т. 1: Становление и развитие полиса. C. 9–36.

Крадин Н.Н. 1992. Кочевые общества. Владивосток: Дальнаука.

Крадин Н.Н. 2001а. Империя хунну. 2-е изд. Владивосток:

Дальнаука.

Крадин Н.Н. 2001б. Кочевники в мировом историческом процессе // Философия и общество. № 2. С. 108–137.

Крадин Н.Н. 2002. Структура власти в кочевых империях // КАСЭ. C. 109–125.

Крадин Н.Н., Бондаренко Д.М. (ред.). 2002. КАСЭ.

Крадин Н.Н., Коротаев А.В., Бондаренко Д.М., Лынша В.А. (ред.).

2000. АПЦ.

Крадин Н.Н., Лынша В.А. (ред.). 1995. АПРГ.

Крил Х.Г. 2001. Становление государственной власти в Китае.

Империя Западная Чжоу: пер. с англ. СПб.: Евразия.

Куббель Л.Е. 1976. Об особенностях классообразования в средневековых обществах Западного и Центрального Судана // Становление классов и государств / ред. А.И. Першиц. М.: Наука. C. 87–123.

Куббель Л.Е. 1988. Возникновение частной собственности, классов и государства // История первобытного общества. Эпоха классообразования / ред. Ю.В. Бромлей. М.: Наука. C. 140–269.

Кучма В.В. 1998. Государство и право Древнего мира. Курс лекций по истории государства и права зарубежных стран. Волгоград:

Офсет.

Кузьмищев В.А. 1974. Инка Гарсиласо де ла Вега // Инка Гарсиласо де ла Вега. История государства Инков. Л.: Наука. C. 683–711.

Латушко Ю.В. 2006. Трансформация гавайского общества (конец XVIII — середина XIX в.): дис. … канд. ист. наук. Владивосток: ДВО РАН.

Ле Гофф Ж. 1992. Цивилизация средневекового Запада: пер.

с фр. М.: Прогресс.

Лелюхин Д.Н. 2000. «Тайная служба» в древнеиндийской политической теории // Политическая интрига на Востоке / ред. Л.С. Васильев. М.: Восточная литература. C. 35–44.

Лелюхин Д.Н., Любимов Ю.В. 1998. Проблема государства и его критериев. Введение // ГИО. C. 3–7.

Леру Ф. 2000. Друиды: пер. с фр. СПб.: Евразия.

Логинов А.В. 1988. Крики // НМ. C. 233.

Лот А. 1989. Туареги Ахаггара: пер. с фр. М.: Наука.

Львова Э.С. 1995. Складывание эксплуатации и ранней государственности у народов бассейна Конго // АПРГ. C. 151–164.

Мажуга В.И. 1990. Королевская власть и церковь во франкском государстве // Политические структуры эпохи феодализма в Западной Европе (VI–XVII вв.) / ред. В.И. Рутенбург, И.П. Медведев. Л.:

Наука. C. 46–70.

Макнамара Э. 2006. Этруски. Быт, религия, культура: пер.

с англ. М.: ЗАО «Центрполиграф».

Маретина С.А. 1995. К проблеме универсальности вождеств:

о природе вождей у нага (Индия) // РФПО. C. 79–103.

Массон В.М. 1989. Первые цивилизации. Л.: Наука.

Мельникова Е.А. 1987. Меч и лира. Англосаксонское общество в истории и эпосе. М.: Мысль.

Мелюкова А.И., Смирнов А.П. 1966. Киммерийцы, скифы, сарматы // ИДВНД. Т. 1. C. 214–225.

Мещеряков А.Н., Грачев М.В. 2003. История Древней Японии.

СПб.: Гиперион-Триада.

Миллер Дж. 1984. Короли и сородичи. Ранние государства мбунду в Анголе: пер. с англ. М.: Наука.

Монгайт А.Л. 1974. Археология Западной Европы. Бронзовый и железный века. М.: Наука.

Морган Л.Г. 1934. Древнее общество или исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации: пер. с англ. Л.: Изд-во Ин-та народов Севера.

Морган Л.Г. 1983 [1851]. Лига ходеносауни, или ирокезов: пер.

с англ. М.: Наука.

Мортон А.Л. 1950. История Англии: пер. с англ. М.: ИЛ.

Мурзин В.Ю. 1990. Происхождение скифов: основные этапы формирования скифского этноса. Киев: Наукова думка.

Неронова В.Д. 1989. Этрусские города-государства в Италии // ИДМ. C. 369–381.

Неусыхин А.И. 1968. Дофеодальный период как переходная стадия развития от родоплеменного строя к раннефеодальному (на материалах истории Западной Европы раннего средневековья) // Проблемы истории докапиталистических обществ. Кн. 1 / ред.

Л.В. Данилова. М.: Наука. C. 596–617.

Новожилова Е.М. 2000. Традиционные тайные общества ЮгоВосточной Нигерии (потестарные аспекты функционирования) // РФСО. C. 109–122.

Ольгейрссон Э. 1957. Из прошлого исландского народа. Родовой строй и государство в Исландии: пер. с исл. М.: ИЛ.

Орлова А.С., Львова Э.С. 1978. Страницы истории великой саванны. М.: Наука.

Османов М.О. 1988. Лезгины // НМ. C. 251–252.

Пасков С.С. 1987. Япония в раннее Средневековье. VII–XII века. Исторические очерки. М.: Наука.

Патрушев А.И. 2003. Германская история. М.: Весь мир.

Переломов Л.С. 1974. Китай в эпоху Лего и Чжаньго // История Китая с древнейших времен до наших дней / ред. Л.В. Симоновская, М.Ф. Юрьев. М.: Наука. C. 17–32.

Перепёлкин Ю.Я. 2001. История Древнего Египта. СПб.: Журнал «Нева», Летний сад.

Першиц А.И. 1968. Общественный строй туарегов Сахары в XIX в. // Разложение родового строя и формирование классового общества / ред. А.И. Першиц. М.: Наука. C. 320–355.

Петкевич К. 2006а. Великое княжество Литовское // РГАА.

C. 304–334.

Петкевич К. 2006б. Казацкое государство // РГАА. C. 280–303.

Платонов С.Ф. 1994. Лекции по русской истории. М. Т. 1, 2.