«ОТ СОЛДАТА ДО ГЕНЕРАЛА Воспоминания о войне Том 7 Москва Академия исторических наук 2006 УДК 82-92”1941/45” ББК 84Р7-4 О-80 7 О 80 От солдата до генерала. Воспоминания о войне. Том 7. — М.: Академия исторических наук, ...»

После боевого вылета Дубенко похвалил мои действия во время штурмовки, но сделал замечание, что я пикировал круче, чем он сам. На это я ответил, что я выполнял его указание быть рядом, а чтобы быть рядом, я должен его видеть, а чтобы видеть при пикировании, я должен находиться по отношению к его самолёту немного ниже. После первого боевого вылеты появилось какое-то особое чувство: чувство уверенности и даже желание как можно больше летать на штурмовки. Чувства страха не было до самого конца войны, а было чувство опасности различной степени в зависимости от сложности боевого задания. И самое главное - я понял, что страх демобилизует потенциальные возможности воина-бойца, а чувство опасности позволяет ему реализовать их для выполнения боевого задания с наименьшим риском для себя и доверенной ему боевой техники.

Однажды для выполнения боевого задания по штурмовке немцев, укрывшихся в лесу вместе с боевой техникой, бомболюки наших самолётов были загружены кассетами, заполненными жидкостью, которые при ударе о землю раскалывались и жидкость самовоспламенялась. И вот, выйдя на цель, наша группа из шести самолётов Ил-2 в строю правого пеленга. С левым разворотом группа начала пикировать, дав залп РС (реактивные снаряды), затем открыли беглый огонь из пушек и пулемётов, а достигнув кромки леса, сбросили кассеты с зажигательной смесью. Сразу же в лесу начались взрывы, вверх взметнулись столбы дыма. К штурмовикам потянулись огненные трассы от эрликонов (это немецкие зенитные 20-мм скорострельные пушки) и пулемётов. Мы уже летели на небольшой высоте, примерно 400-500 метров. Ведущий группы капитан Беляев с левым разворотом повёл группу домой на базу. Я вышел из атаки, отпустил гашетки пушек и пулемётов, но...

пушки сами продолжали стрелять! Со стреляющими пушками я не мог лететь за группой. Продолжая лететь на запад, я нажал на клавиши перезарядки пушек (ВЯ 23-мм.). Стрельба прекратилась. Я отпустил клавиши перезарядки и... пушки снова стали самопроизвольно стрелять. Я опять нажал на клавиши перезарядки и не отпускал их, продолжая лететь в дыму и уже не видя своей группы. От того что я так увлекся в атаке стрельбой из пушек, они накалились до такой степени, что порох в патроне от высокой температуры самовзрывался без нажатия на гашетку. Вскоре я вылетел из этого дыма, и тут мой самолёт попал в зону зенитного огня противника. Делая противозенитный маневр, я никак не мог определить курс своего полёта по компасу, так как картушка компаса бешено крутилась, показывая все стороны света. И тут я обратил внимание на солнце, оно находилось слева. Значит, я лечу на запад! Немедленно разворачивая самолёт на 180°, теперь солнце справа, лечу на восток. Горящий лес остался слева. Зенитки больше не стреляют. Восстановил ориентировку и направил самолёт прямо на аэродром базирования. Вскоре увидел, что группа уже производит посадку на аэродром. Я поддал газу и, немного опоздав, совершил посадку на свой аэродром. Зарулив на свою стоянку, я вылез из кабины самолёта, и ко мне подошли два авиамеханика нашей эскадрильи – сержанты Бедненко и Брызгалов. У них возник спор. Один из них уверяет, что с задания вернулось пять самолётов, а другой говорит: сам считал, что сели шесть самолётов. Я им ответил, что оба правы, не объяснив в чём дело. Они оба были в недоумении после такого ответа. Так никто до сих пор и не разрешил этот спор.

Разрешение на взлёт, и вот я уже в воздухе, пристраиваюсь к группе и занимаю своё место в строю. Проходим над аэродромом в строю пеленг из пяти самолётов, и ведущий берет курс на аэродром истребителей сопровождения, где мы должны встретиться, а затем на заданную цель, в заданное время.

Группа прибыла на место встречи, но истребителей сопровождения не обнаружила. Летим на задание без сопровождения.

Отработав над целью пять заходов, берём обратный курс, и вот внезапно, со стороны солнца, на нас сваливается группа «Фокке-Вульфов 190». С первой атаки истребители противника сбивают три самолёта. Я выходил из атаки последним и всё видел. Самолёт камэска перевернулся вверх колесами. Капитан Беляев и его стрелок покинули неуправляемый самолёт на парашютах, но высота полёта была недостаточной для полного раскрытия парашютов, и они оба погибли. Оба упали на нейтральную полосу. Самолёт командира звена Виктора Савцова задымил и резко пошёл вверх, оказавшись позади меня, и больше я его не видел, третий самолёт быстро снижался и почти касался земли. Впереди меня самолёт Юрия Бивойно расстреливался «фоккером». От его хвостового оперения отлетали куски обшивки. И вот неожиданно между моим самолётом и самолётом Бивойно в глубоком вираже появляется «фоккер».

Очень удобная мишень. Жму на все гашетки... но выстрелов из пушек нет, только короткая пулемётная очередь: весь боекомплект израсходовал при штурмовке. Указания комиссара полка: «Весь боекомплект использовать при штурмовке позиции противника». Указание обернулось для нас потерями от истребителей. В этот боевой вылет со мной летел воздушный стрелок Пустовалов Алексей, очень опытный стрелок. Имел много боевых вылетов в боях под Сталинградом, на Кавказе, в Крыму и теперь в Прибалтике. Он был стрелком в экипаже Дубенко. У меня в это время стрелка не было. До этого был стрелок Соловьёв, сделал со мной всего два боевых вылета. Да и боевыми эти вылеты назвать нельзя. Оба боевых вылета я возвращался без Соловьёва. В первый раз, когда пропал Соловьв, мы все терялись в догадках. Но к вечеру всё прояснилось:

он появился в расположении части с парашютом через плечо.

';

Он объяснил, что покинул самолёт, когда почувствовал запах гари и подумал, что самолёт горит. Ему объяснили, что покидать летящий самолёт можно только по команде командира самолёта. А гарь на линии фронта подымается вверх на высоту более километра. Соловьёв заверил командование полка, что всё понял. Но во второй раз всё повторилось. Формально Соловьёва командование должно было отдать под трибунал, но оно перевело его на наземные работы, где он старательно и добросовестно продолжал служить без замечаний. Но вернёмся к этому злополучному бою. По СПУ (самолётное переговорное устройство) Пустовалов кричит: «В хвост заходит «фоккер»!». Я мгновенно бросаю самолёт влево, и тут же справа сноп трасс пушек и пулемётов. Слышу стрельбу пулемёта стрелка, и снова его крик: «Сзади справа!». Бросаю самолёт вправо вниз. Трассы летят слева вверху. «Фоккер» ещё несколько раз атаковал мой самолёт, но благодаря опытному стрелку и его сообщениям о начале атаки и с какого ракурса все атаки «фоккера» успеха не имели. Вскоре стрельба стрелка прекратилась, но сообщения от него продолжали поступать. Я понял, что у него, как и у меня, боеприпасы кончились. Мы уже находились на своей территории, и наши зенитчики стали бить по «фоккерам», и это нам сильно помогло. Осталось два штурмовик – мой и Бивойно. Самолёт Бивойно шёл со снижением. В это время неожиданно слышу стрелка: ««Фоккер» сзади слева!». И тут я его увидел. Он пристроился ко мне слева, крыло в крыло, раскрашенный как оса. Консоли крыльев – жёлтые, передняя часть капота жёлтая. На крыльях и фюзеляже фашистские кресты, а из кабины лётчик «фоккера» повернул ко мне голову и смотрит в мою сторону, я тоже смотрю в его сторону. Вероятно, это продолжалось не более 3- 5 секунд.

Но в памяти этот эпизод остался на всю жизнь, затем он резко отвернул влево и скрылся с моих глаз. У него, видимо, тоже кончился боекомплект. Я посмотрел вниз и увидел, как Бивойно, оставляя за собой пыльный след, сажает самолёт на поле, не выпуская шасси. Я остался один и без дальнейших приключений сел на своём аэродроме. Когда я зарулил на стоянку, ко мне подошёл помкомэска Дубенко с вопросом: «Ты почему один вернулся?». «Остальных немцы не пустили», - ответил я.

Я и Пустовалов пошли в столовую на обед. Только сели за стол, как к нам быстро подходит командир полка Иван Алексеевич Емельянов и приказывает следовать за ним. Около столовой стоит полковой трофейный «Оппель». Садимся в «Оппель», и только теперь комполка объясняет нам, что его и нас срочно вызывает командующий 15 ВА (воздушная армия) генерал-лейтенант Науменко. Прибыли на командный пункт ВА, который располагался в каком-то старинном замке.

Емельянов доложил командующему и представил нас. Командующий сразу задал мне вопрос: «Почему полетели на задание без сопровождения истребителей?» Я ответил, что истребители сопровождения нас не встретили, и мы взяли курс на цель без их сопровождения. «Почему не вернулись на базу?» Я ответил, что такое решение принял ведущий группы капитан Беляев. «Где капитан Беляев?» - спросил Науменко. Я ответил, что в этом бою он погиб. Весь разговор проходил в большой комнате, в которой было несколько стульев и большой стол, уставленный телефонами в кожаных чехлах. Присутствовавший здесь же и заместитель Науменко генерал-майор Попов во время разговора молчал. Все стояли, Науменко быстро ходил по комнате взад-вперёд и, останавливаясь перед нами, задавал вопросы: «Где проходил воздушный бой? Где упали или приземлились самолёты? Как проходил бой?» Затем стал звонить, выясняя подробности сложившихся обстоятельств при выполнении боевых заданий нашим полком. Закончив разговор по телефону, начал отчитывать комполка Емельянова в недисциплинированности лётного состава и сообщил, что только что группа штурмовиков, ведомая старшим лейтенантом Архиповым, приземлилась на чужой аэродром, также потрёпанная истребителями противника. Эта группа выполняла боевое задание без сопровождения истребителеми. Науменко тут же задал вопрос Емельянову: «Кто командир эскадрильи?» Емельянов ответил: «Старший лейтенант Догаев». «Это тот недисциплинированный, которого я приказал наказать?» - спросил Науменко. «Да, тот!» - тихо сказал Емельянов.

Я хочу пояснить, что вчера днём на наш КП (командный пункт) полка прибыл командующий 15 ВА Науменко, чтобы познакомиться с лётным составом нашего полка. Так как наша 214-я Керченская штурмовая авиационная дивизия входила в резерв Ставки Верховного Главнокомандования (ВГК) и направлялась по мере военной необходимости в различные воздушные армии и принимала участие в боях под Москвой в 1941 (полк 190-й), под Сталинградом, на Кавказе, в Крыму в составе 4-й и 8-й воздушных армий и в Прибалтике в составе 15-й воздушной армии. Поэтому Науменко мало знал о составе и боевых качествах 214 шад и не считал её своей. Отсюда и плохое снабжение обмундированием, обделение наградами и пр. Во время представления Емельяновым лётного состава Владимир Догаев задал командующему вопрос: «Почему мы часто летаем на боевые задания без сопровождения истребителей, не рискуем ли мы потерями лётного состава и техники?»

«Не рискуем, авиация противника, особенно истребительная, почти вся уничтожена», - ответил командующий. Догаев возразил: «До поры до времени. Немцы не упустят своей возможности когда-нибудь подловить нас». Науменко явно был раздражён и приказал Емельянову наказать Догаева за недисциплинированность. И вот сегодня, как только Науменко услышал, что группа штурмовиков Ил-2 села на чужой аэродром и что эта группа из эскадрильи, которой командует Догаев, разразился бранью в адрес нашего полка за плохую боевую подготовку и т.п. Объективно это не соответствовало действительности. Командующий тут же приказал генералу-майору Попову отозвать представление на присвоение нашему 622-му штурмовому Севастопольскому Краснознамённому авиационному полку звания «гвардейский». Пока Науменко бегал по комнате и ругался, Емельянов тихо на ухо мне сказал: «У сильного слабый всегда виноват!» Так наш полк и не получил звание «гвардейского».

Немного о Владимире Догаеве. Старший лейтенант Догаев – грамотный, опытный и смелый лётчик-штурмовик. К концу войны стал Героем Советского Союза. В апреле 1945 года во время «свободной охоты» уничтожил с небольшой высоты большой склад боеприпасов. От взрыва склада огромной силы его самолёт был сильно повреждён, и мужественный лётчик Догаев погиб. На месте его гибели в Латвии был установлен памятник.

Всего, к концу войны, 33-м лётчикам 214 шад было присвоено звание Героя Советского Союза. Из них 14 погибли в боях с немецко-фашистскими захватчиками. Герой Советского Союза лётчик Лугавской из 502 шап во время воздушного боя был сбит, ранен и попал в плен. Возвратившись из плена, попал в разряд неполноценных граждан. В плену погибли лётчики: капитан Мордовцев – комэск первой эскадрильи 622 шап, лейтенант Борис Щёголев, лётчик из 502 шап, погиб при попытке побега из плена, Виктор Савцов – лётчик из 622 шап.

При освобождении Севастополя его самолёт был сбит зенитным огнём, и он попал в плен. Из плена бежал. И снова попал в наш 622 шап и стал неполноценным лётчиком в звании сержанта на должности командира звена, награждён двумя боевыми орденами и медалями. В январе 1945 года в воздушном бою в Прибалтике погиб в звании сержанта. Другие лётчики – офицеры, получившие инвалидность вследствие военной травмы на территории, занятой противником, и не лечившиеся в наших госпиталях и соответственно не получившие справок из наших госпиталей, не могли по закону оформить пенсию по инвалидности вследствие военной травмы. И только через сорок восемь лет после Победы указами Президента №521 от мая 1992 года и №596 от 05 мая 1993 года им было предоставлено от Минобороны право на получение пенсии вследствие военной травмы.

В связи с пятидесятилетием Победы в Великой Отечественной войне инвалидам вследствие военной травмы Федеральный Закон №72-Ф от 7 мая 1995 года предоставил право на получение одновременно двух различных пенсий – пенсии по инвалидности вследствие военной травмы и пенсии по старости на основании статьи 5 Закона РСФСР «О государственных пенсиях в РСФСР». Но до сих пор исполнительная власть Москвы не исполняет этого Закона в отношении офицеров, получающих пенсию по инвалидности вследствие военной травмы от Минобороны. И не выплачивают им заслуженную, законную пенсию по старости. Вот так Родина, вернее, исполнительная власть, благодарит патриотов Родины, многие из которых ушли из жизни, а оставшиеся погибают в органах социальной защиты населения от инфарктов и инсультов, борясь за свои законные пенсионные права.

У лётчиков и на фронте бывали часы и даже дни, относительно свободные от войны, от давления на психику. Это дни нелётной погоды в какой-то мере и для лётчиков «свободной охоты» и каждый день невзирая на погоду и боевые дни для всех – ужин. Ужин как бы подводил итог дня. Если это был боевой день – пили законные сто грамм, «охотники» двести грамм за успешный боевой вылет и за погибших, если они были в этот день. В нелётную погоду иногда к нам приезжали артисты, давали концерты, которые всем нравились и помогали частично снять, в какой-то мере, напряжение. Иногда приезжала кинопередвижка, как правило, с комедийными фильмами. А если поблизости оказывался эвакогоспиталь, то туда направлялся представитель полка с приглашением к медперсоналу на танцы и кино. К нам девушки, свободные от дежурства, приезжали охотно. Если бао (батальон аэродромного обслуживания) было хорошим, то их угощали хорошим ужином.

Нас навещали и писатели, журналисты, военные фотографы и кинодокументалисты. Однажды писатель Чекин, посетивший наш полк, согласился на предложение Генриха Гофмана, лётчика из 3-й эскадрильи, отведать мёда прямо из ульев. Приехали на легковушке на брошенную пасеку. Генрих, быстро вытащив из одного улья рамку с мёдом, побежал с ней к машине и в открытою дверь бросил рядом с Чекином, а вместе с рамкой в машину влетел рой пчёл. В результате оба любителя мёда попали в госпиталь. Другой журналист, фамилии не называю, договорился с лётчиками написать о их боевых вылетах.

Договорились встретиться за ужином в столовой. Старший лейтенант Аркадий Иванович Гришин где-то раздобыл бутылку спиртного, и мы решили отметить будущее литературное произведение фронтовыми ста граммами. Аркадий налил полстакана спиртного и предложил выпить журналисту первым.

Ужин ещё не принесли, и на закуску он налил в другой стакан воды и подвинул журналисту. Мы пожелали ему успеха, он залпом выпил фронтовые сто граммов. И тут случилось непредвиденное: наш журналист открыл рот и стал задыхаться.

Аркадий дал ему стакан воды и кричит: «Запей водой!» Но наш журналист пить не стал и с трудом пришёл в себя. Мы его спросили, почему он спирт не запил водой? А он ответил: «Я же не знал – вода кипячёная или сырая?»

Однажды вечером, в конце августа, мы приехали с аэродрома к месту отдыха лётного состава, это было недалеко от города Вицмуйжа, на одном хуторе, который хозяева покинули до прихода наших войск. У входа в дом, где обычно размещался лётный состав, стоял часовой и никого в дом не пускал, объясняя нам, что дом заминирован и уже вызваны сапёры.

Временно мы разместились в сарае, где хранилось сено. Вскоре мы узнали, что тревогу поднял наш полковой сапожник – пожилой солдат. Он услышал в своей сапожной комнатке: чтото тикает, наверное, бомба с часовым механизмом! О чем и поспешил доложить дежурному сержанту. Тот тоже услышал какое-то тиканье и позвонил оперативному дежурному полка.

Тот в свою очередь вверх по инстанции, и в результате сверху дали команду: «Очистить помещение от людей, выставить охрану и ждать сапёров». Сапёры прибыли ночью и быстро нашли «мину» в полу сапожной комнаты... червя-древоточца.

Конец августа. День приближался к концу. Вылетов больше не ожидалось. Боевых задач к оперативному дежурному не поступало, и лётчики уже расслабились. Нервное напряжение ожидания на вылет пошло на убыль. И как-то неожиданно, но привычно прозвучал негромкий, но чёткий голос комэска первой эскадрильи Дубенко: «Лётчики первой эскадрильи, ко мне!» Быстро собрались возле своего командира: «Есть задача, цель, время», - объявил Дубенко. Быстро на карте отметили цель, проложили курс, выслушали от комэска задачу и ряд оперативных указаний и побежали к газику, который быстро доставил нас к самолётам. Выслушав доклад авиатехника самолёта, лейтенанта Казакова, о готовности самолёта к вылету, быстро забираюсь в кабину Ил-2, запускаю двигатель и начинаю выруливать на стартовую площадку. Впереди меня уже выруливают Дубенко, Семенюк, Савцов и Сериков. Взлетели, встали на курс 270°. Перед нашей группой была поставлена задача: задержать и обрушить бомбовый удар на танковую группу немцев, теснивших наши боевые передовые порядки, выдвинувшиеся на оперативный простор в направлении Риги.

Вот мы уже над целью, перед нами панорама воздушного боя наших истребителей с истребителями противника. Горят истребители: два немецких и один наш. Внизу видны стреляющие немецкие «тигры». Работаем по точечным целям, сбрасываем 250-килограммовые бомбы с пикирования. Разворачиваемся и уходим. Бензина в баках в обрез, так как от аэродрома до цели расстояние предельное. В этот боевой вылет я уничтожил танк «тигр» прямым попаданием. Это подтвердили стрелки с моего и других Ил-2 нашей группы. Солнце уже заходило за горизонт. На обратном курсе 90° по тому же маршруту, уже в сумерках, наши самолёты были обстреляны из скорострельных пушек. У ведущего Дубенко был повреждён самолёт, отказала радиосвязь, ограничена управляемость самолётом. Я стал замечать, что наш маршрут отклоняется от курса на базу на север. Ведущий группы, очень опытный лётчик, я не мог понять, почему он немного изменил курс влево.

Запас горючего в баках приближался к нулю. Я перевёл режим работы двигателя на экономный. Начало темнеть, и я уже стал плохо различать линию горизонта, так как в последнее время я заболел так называемой куриной слепотой. Это болезнь возникает от недостатка некоторых витаминов в организме и выражается потерей остроты зрения в темноте. По рации я попросил включить навигационные огни на самолётах группы. Моя просьба была выполнена, и мне легче стало держаться в строю и выдерживать самолёт в необходимом для нормального полета положении. Вскоре Дубенко и с ним два самолёта произвели вынужденную посадку в поле без выпуска шасси, не долетев до базы около 20 км. Остальные три самолёта, в том числе и я, долетели до своей базы в полной темноте, ориентируясь по компасу на город Резекне, где наши некоторые зенитчики приняли нас за немцев и произвели по штурмовикам несколько безрезультативных выстрелов. Наконец-то мы увидели сигнальные ракеты с земли, а затем и огни, обозначающие посадочную полосу. Полоса очень узкая и короткая. На ней очень сложно взлетать и садиться даже днём, а уж в темноте тем более сложно. Недавно, при взлёте, лётчик Михаил Коротких отклонился влево на 3° и врезался в наблюдательную вышку и другие строения, стоящие вдоль полосы. К несчастью, были жертвы среди военнослужащих наземных служб. Лётчик и стрелок почти не пострадали, если не считать, что лётчика судил трибунал в присутствии лётного состава полка. Свидетелем выступил комполка Емельянов. Трибунал обвинял лётчика в преступном нарушении техники пилотирования. Но Емельянов объяснил трибуналу, что по нормам техники пилотирования определены оценки в зависимости от угла отклонения от направления взлёта самолёта. Так, отклонение самолёта при взлёте на 5° - отлично; 10° - хорошо; 15° - удовлетворительно.

А лётчик Коротких отклонился всего на 3°, что соответствует оценке «отлично». Трибунал, учитывая сложность взлёта по данной полосе, а также жертвы в результате аварии самолёта, приговорил лётчика Михаила Коротких к десяти годам лишения свободы с заменой на десять штурмовых боевых вылетов.

Такое решение всех удовлетворило, так как мы все и без наказания летали на штурмовки немцев.

И вот нам предстояло с ходу да еще в темноте садиться на такой «аэродром» без права в случае ошибки при посадке уходить на второй круг. Баки с горючим пустые. Сложность усугублялась ещё и тем, что при подходе на посадку справа росли высокие сосны, а перед самой полосой - глубокая канава, заполненная водой, и всё это в темноте, да еще и с куриной слепотой у меня. Если приземлиться до канавы – катастрофа в канаве, если после канавы, но с перелётом более ста метров в конце полосы - в развалинах домов. Иду на посадку и снижаюсь до предельно низкой высоты перед полосой, лечу, уже не планируя, а на газу на малых оборотах и, как только мелькнула вода в канаве, убираю газ и касаюсь колесами земли. Напряжение сразу спало. В конце полосы сворачиваю на стоянку и, не дорулив до стоянки 50 метров, кончился бензин. За этот боевой вылет я и ещё два лётчика, прилетевшие вместе со мной, получили благодарность от командования.

В сентябре 1944 года усилилась активность воздушной разведки нашего полка лётчиками из числа «свободных охотников», способных летать в нелётную погоду и самостоятельно выбирать цели. «Охотники» назначались командованием дивизии. Я летал на «свободную» в паре с комэском Александром Дубенко, который был опытным боевым лётчиком. Особенно были эффектными его рейды по тылам противника во время «свободной охоты». И совершенно заслуженно Александру Дубенко 1945 году было присвоено звание Героя Советского Союза.

27 сентября, после успешной «охоты» накануне, Дубенко и мне командование предоставило «выходной день». Но, как обычно бывает, лётчик располагает, а командование определяет. В 11 часов дня ко мне подходит Анатолий Петрович Семенюк из третьей эскадрильи и предлагает лететь с ним в паре на задание, так как его напарник, капитан Сучков (стажёр), из-за сложности задания отказался от полёта. Я согласился. И мы пошли в штаб полка для получения задания и некоторых уточнений боевого вылета. В штабе подполковник Емельянов поставил нам задачу: двумя штурмовиками на участке железной дороги Эргли–Рига уничтожить немецкий разрушитель железнодорожного пути. Тем временем погода прояснилась, и появилась реальная опасность встречи с истребителями противника, так как для поиска цели нужно было лететь над железной дорогой, а немецкие службы оповещения могли засечь и немедленно оповестить свои ПВО, тем более, что аэродромы истребителей противника расположены в городе Огре и Риге, на расстоянии 30-50 км от нашего маршрута. Учитывая сложившуюся обстановку, лейтенант Семенюк попросил придать нашей паре штурмовиков пару истребителей сопровождения.

Присутствовавший при этом начальник штаба полка подполковник Лебедев, не дожидаясь ответа Емельянова, резко скомандовал: «Вами задание получено, выполняйте!» Мы молча повернулись и пошли на стоянку к самолётам. По дороге Семенюк сказал: «Хороший командир посылает на задание, а плохой - на смерть». Мы подошли к самолётам: Семенюк к своему, я к самолёту стажёра. Семенюк вытащил из своих карманов документы, ножичек и ещё кое-что, чего я не разглядел, и стал их раздавать своим подчиненным: механику, оружейнице, оставив себе только партийный билет. Его подчиненные стали возражать и отказались брать его вещи. Тогда он приказал: «Сохраните!» Я отвёл его в сторону и сказал, что с таким настроением выполнить задание будет трудно, тем более сохранить самолёты и свои жизни. Предложил ему, в случае нападения истребителей, согласованно применять маневр ножницы или другие маневры, смотря по обстановке. На это он ответил, что Лебедев приказал снять с самолётов рации под тем предлогом, что болтаете много лишнего, оставив рации только у комэсков, и добавил: «У нас ничего не получится».

Мы уже в полёте, подходим к линии БС (боевое соприкосновение). Облачность 4-5 баллов, высота 500-600 метров. Мы идем на высоте 1100 метров. Впереди по курсу видна железная дорога. Начинаем противозенитный маневр. И вот первые разрывы зенитных снарядов среднего калибра. Интервал между самолётами 30-50 метров для свободного противозенитного маневра. Суть маневра состоит в том, что нельзя лететь строго по прямой и на одной и той же высоте. Это не дает возможности зенитчикам противника корректировать огонь по самолётам. Достигается это беспрерывным маневрированием самолёта относительно разрывов зенитных снарядов. Для этого лётчик учитывает действия зенитчиков при наводке орудия на самолёт: определение направления самолёта, высоту полета и скорость. Направление полета определяется по осевой линии самолёта, высота - по дальномеру, скорость - по типу самолёта. Чтобы затруднить зенитчикам вести прицельный огонь и корректировать его, лётчик изменяет направление полёта относительно осевой линии самолёта, путём скольжения самолёта вправо или влево. С земли этот маневр не заметен. Зенитчики на следующий выстрел вносят поправку, а лётчик уже переводит самолёт в скольжение в другую сторону. Если разрывы снарядов вперед по курсу, то самолёт меняет курс и скорость, высоту полета. Учитывая всё, даже высоту полета, выбираем высоты 1100, 1300, 1500, так как шкала на прицелах и взрывателях на снарядах размечена через 1000, 1200, 1400 и т.д., что затрудняет противнику точно устанавливать прицельную высоту. Вскоре зенитный огонь прекращается, и мы летим над железный дорогой в сторону города Рига. Пролетев станцию Сунтажи, замечаем на следующем разъезде паровоз и за ним платформу, укрытую маскировочной сеткой. Укрытая техника на платформе и выступающая сзади часть напоминают разрушитель пути с огромным плугом. Семенюк заходит на цель с крутым планированием и сбрасывает бомбы, я иду за ним, фотографирую и тоже сбрасываю бомбы. Разворачиваемся влево и берём курс на базу. В это же время слышу в наушниках по СПУ (самолётное переговорное устройство) голос своего стрелка Владимира Дыгина, который совершал со мной 25-й штурмовой вылет: «Фоккера! Фоккера! Пять штук». До линии боевого соприкосновения оставалось около 20 км. Это много. Я держусь с правой стороны от Семенюка с дистанцией 20-30 метров. Заработал пулемёт Дыгина. Вижу что открыл огонь и стрелок Семенюка Иван Загумённый. Дыгин молчит.

Сожалею, что со мной за стрелка летит не Пустовалов. Тот непрерывно докладывал обстановку позади самолёта, а Дыгин молчит. Резко бросаю вправо, и тут же трассы пушек и пулемётов слева. Лечу на бреющем полете над лесом. Впереди небольшая поляна, бросаю самолёт вниз и вовремя. Сверху огненные трассы. Поляна кончается, взмываю вверх и тут дробь разрывов по броне задней стенки кабины. Дыгин молчит и не стреляет. Связи с Семенюком нет. В мозгу проносятся слова начальника штаба полка Лебедева: «Много болтаете». Сколько прошло времени? Кажется много, но в действительности, наверное, не так уж и много. Дыгин, не стреляет, вероятно, убит, зато трассы от «фоккеров» летят со всех сторон. Увёртываюсь от прицельного огня истребителей, но их преимущество очевидно. Самолёт вспыхнул, горит снизу, снаряд, похоже, попал в маслорадиатор, дым в кабине, за кабиной слева и справа снизу бушует пламя, гудит как в большой форсунке. Перебиты тяги управления. Огонь истребителей прекратился. Самолёт неумолимо снижается к земле. Прыгать с парашютом бесполезно, так как высота 100-150 метров. Возникла мысль: «Это еще не конец». Левой рукой взял рукоятку триммера, крутанул на себя, и самолёт взмыл вверх. Теперь можно прыгать с парашютом. Я с трудом покинул самолёт, сразу открыть парашют не смог, так как, покинув самолёт, несколько секунд летел в пламени горящего самолёта и раскрытый парашют мог сгореть. Высота, с которой я покинул самолёт, была недостаточной, чтобы парашют полностью раскрылся, в результате приземление было жёстким, и я получил ранения головы и ног.

На этом моя лётная карьера закончилась.

В подготовке настоящих воспоминаний оказал помощь Рубин Михаил Юрьевич, студент 1-го курса факультета экономики и менеджмента Московского авиационного института (государственного технического университета).

Ты помнишь, товарищ, дороги войны...

Я родился 21 октября 1921 года в селе Выползово, Рязанской области. По национальности русский. По вероисповеданию православный.

В июне 1941 г. я и мои друзья по школе, которую мы только что закончили, собрались отпраздновать организованно это событие. Устроили на собранные деньги прекрасный стол, который ломился от всевозможных яств: было много виноградного сока, было даже вино – кагор. Гуляли всю ночь. Были организованы театрализованные представления по сценариям некоторых учеников, танцевали русские пляски и западные танцы. Музыка в основном была представлена пластинками, озвученными граммофоном с трубой. Были мандолина, гитара, балалайка. В углу зала у окна стоял рояль. Одним словом, “бесились”, а утром следующего дня нас известили о нападении на нас Гитлера и бомбардировке города Киева. В эти и последующие дни на улицах были установлены репродукторы. Музыка была в основном характера маршей. Время от времени диктор, знаменитый Левитан, укреплял нашу уверенность в победе над врагом словами из речи Сталина: “Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами”. На стволах деревьев, телефонных столбах, заборах были расклеены плакаты и лозунги с призывами к организованному отпору врага, преданности своей Родине и защите ее от фашизма, а также о возможном шпионаже врага. Появились очень едкие и изобретательные карикатуры на Гитлера, Геббельса и других вождей Германии. По месту жительства каждый из нас, бывших школьников, входил в организованные группы по борьбе с зажигательными бомбами. Дежурили посменно на крышах домов. При встречах со своими товарищами каждый из нас высказывал желание чем-нибудь помочь фронту. Те, кто собрался продолжить учебу в институте, планировали свою будущую профессию с расчетом как можно быстрее принять участие в оказании помощи своему народу и стране. Настроение мое и моих товарищей было уверенное и непоколебимое. Мы были убеждены в победе над врагом. Мотивировка у нас была одна:

коммунистам нечего терять, значит, надо бороться упорно, до победы. Мы все были преданы своему вождю Сталину. И никто не допускал даже мысли становиться Иудой для Родины и народа. Я не был коммунистом, дальше “октябрят” не пошёл, но основа моей убежденности состояла в вере в нашу Православную церковь. Мне тайный голос говорил, что мы победим, и мое убеждение сохранялось и на фронте, и после демобилизации. Через месяц после начала войны немецкие самолёты стали сбрасывать на Москву зажигательные бомбы. В район, где я жил, бомбы не долетали, но каждый вечер и ночь я дежурил на крыше своего дома, это была школа, где я проживал с папой, сестрой и её малолетним ребенком – Толей. Девятого августа мне пришло извещение из военкомата явиться на медицинский осмотр. Признали годным к службе в Красной армии. Одиннадцатого августа мне было предложено явиться с вещами на сборный пункт. Поздно вечером всех призывников Москвы разместили в вагонах товарного поезда. Настроение у большинства было бодрое. Пели песни, частушки под балалайку и гитару, читали стихи. Одним словом, никто не плакался, что едем на фронт. Утром, следующего дня, в вагон явился человек в военной форме с одним кубиком в петлице гимнастерки. Он предложил для тех, кто изъявит желание учиться в школе связистов и аэрофототригонометрическом училище обратиться к нему. Я решил учиться в этом училище.

Поезд двигался очень медленно. Среди нас даже нашлись шутники, которые заметили нашему сопровождающему, что так и война может закончиться, а мы будем киснуть в вагоне.

И, действительно, в вагоне было душно. Кормили сухим пайком. Горячую воду приносили в баке. Пока были свои домашние припасы, было хорошо, но как только они закончились, стало голодно. На остановках поезда в пределах станции мы подходили к дверям вагона в ожидании сочувствующих местных жителей, чтобы они подали что-нибудь из съестного. Так мы доехали до станции Туймазы. Там нам разрешили выйти из вагонов группами по три-четыре человека и, по возможности, купить себе продуктов. Деньги были не у каждого, у меня, например, их не было. Я вежливо попрошайничал у прохожих и у магазина, указывая на сумку, где был довесок к порции хлеба, просил угостить меня. Таким путём, за два с половиной часа стоянки, я набрал полные карманы кусков хлеба. В этот период времени на гражданке существовала карточная система снабжения продовольствием. Некоторые из новобранцев накупили картошки, которую кушали в сыром виде. Каждый старался поделиться друг с другом приобретенными продуктами. Обращались мы между собой по фамилии.

Наконец, эшелон покатил, ритмично постукивая колесами на стыках рельсов.

Сопровождающий нас военный, с тремя треугольниками в петлице гимнастерки, объявил, что мы направляемся в город Уфу. Ехали до места назначения медленно и долго. По прибытии в Уфу нас строем повели в баню. Хорошо погревшись в парной и сменивши после мытья свое гражданское белье на казенное обмундирование, мы строем и с песней “Эх винтовочка...” двинулись в столовую. Обед был вкусным и обильным. Посудой служили миски, кружки, тарелки, изготовленные из глины. Поверхность их была без глянца. Ложка была из свинца и поэтому была тяжелой. Напитались вдоволь, а вечером, на перроне вокзала, нас построили в одну шеренгу. Командир громко произнес: “Смирно!”, а потом добавил вкрадчивым голосом: “И не шевелись”. У меня такая команда “не шевелись” вызвала усмешку. Командир сделал мне замечание, что я не на гражданке, а в Красной Армии. Если повторится подобное, то получу наряд, т.е. наказание. Перед строем командир долго читал списки фамилий людей, которых собрали и отправили в сторону города. Я остался невызванным и вместе с остальными продолжил путь. Утром мы были уже далеко от Уфы, а через день прибыли в город Челябинск и на автомашинах добрались до селения Чебаркуль. Нас разместили в двух очень длинных землянках, где были устроены двухъярусные нары. Было ясное и слегка морозное осеннее утро.

Трава, земля, крыши землянок – все было покрыто белым налетом инея, деревья казались тщательно припудренными. Красота удивительная! Невозможно описать этих величественных лесов и тех чувств, которые они навевали. С одной стороны это чувство восторга и легкого мальчишеского радостного настроения, а с другой – ощущение отдаленности от всего мира, полного обособления от него со всеми его делами и интересами. В таком заповеднике нам предстояло обучаться военному делу, как сражаться с врагом.

Утром следующего дня нам сообщили, что никаких работ и учебных занятий сегодня не предвидится, и я со своим товарищем Эмилем, с которым познакомился, следуя в Чебаркуль на автомобиле, отправился за пределы проволочного ограждения училища. Мы с ним около двух часов прогуливались по лесу и вернулись к окончанию выдачи завтрака. Кормили нас с передвижной кухни из двух котлов для первого и второго и отдельного котла для кипятка. Топливом были дрова. Вечером построили и объявили распорядок: в 6 ч 30 мин – подъем, в 7.00 – завтрак, в 8.00 – политзанятия, в 11.00 – изучение стрелкового оружия, в 12.00 – обед и отдых до 14.00, потом свободное время до 21.00 и отбой в 21.00. За время нашего переезда из Москвы в Чебаркуль я потерял счет времени, числам и дням недели. Мы ждали смены обуви, которая была порядком изношена. Наша верхняя одежда также имела очень ветхий вид.

Вечером на улице было холодно, воздух в землянках был влажным, пахло сыростью, одеяла были байковые – легкие, ветхие и дырявые. Стали часто в ночное время появляться костры для обогрева. У некоторых призывников после такого обогревания ботинки становились истлевшими и скоро разваливались. У некоторых появились серьезные ожоги. В санчасти не хватало медикаментов. Надежным средством от ожогов была собственная моча, для чего использовали тряпки с подкладок верхней одежды. Холода с каждым днем усиливались, просушиться полностью было невозможно, верхняя одежда от сырости и просушки над костром становилась совсем ветхой.

Находились смельчаки, которые выражали в едкой форме свое неудовольствие. Командиры успокаивали, что обмундирование должно скоро поступить. Временно всем выдали лапти и ветхие портянки. Мы быстро привыкли к этой удобной обуви, в ней было тепло и легко в ходьбе. Я никогда не предполагал, что такая обувь может быть удобной. Не хватало только веревок, которыми стягивали и удерживали портянки на ногах, но придумали применять вместо веревок корни молодых сосенок.

Что касается учебы, то она была организована слабо. Занятия проходили скучно и неинтересно. Политрук в своих лекциях делал упор на слова: патриотизм, смелость, находчивость, преданность, умение ориентироваться и решительно действовать. Слова-то хорошие, но в убедительную и доходчивую форму облечь их у него не хватало умения. На своих лекциях политрук никогда не приводил разбора и анализа какого-нибудь военного столкновения, боя, поражения, победы.

Во время его лекции многие слушатели дремали. Но по складу своего характера он был добрым и отзывчивым, никогда не возмущался, не обижался. Мы относились к нему с сочувствием. Наша общая оценка ему была «друг народа». Вот так обстояло дело с нашим духовным воспитанием. Техническая сторона нашей учебы была оснащена значительно объемистей.

Присутствовало много плакатов, рисунков, картин и даже макет был: все это изображало боевое оружие, хотя и устаревшее. Это нам давало представление различать оружие по названиям. Занятия проходили в напряженной обстановке, которую создавал наш командир и лектор. Он придирался к случайным выражениям и выводил из них невероятные по своей нелепости заключения. Его все боялись, но никто не считал умным. Каждый искал предлог, чтобы пропустить его лекции, потому что для умственного и технического развития они ничего не давали.

Мне порой удавалось уединиться и с грустью вспоминать романтику школьных дней. Оставшись наедине, мне нравилось смотреть в ясное, чистое, голубое небо и, зажмурив глаза, вызывать в своем воображении лицо моей одноклассницы – то грустное, то лукавое, то сияющее нежной улыбкой. Мы оба были взаимно привязаны, но все хранили в тайне от окружающих нас людей, виделись только в школе во время занятий. Когда я уезжал в армию, мы впервые пожали друг другу руки. На следующий день я уехал из Москвы в не известный мне тогда Чебаркуль, а она осталась навсегда в моей памяти чарующим призраком любви, нежности, тихого счастья и ласки. Эти воспоминания всегда меня поддерживали в трудную минуту.

От дома мы, жители лагеря, были оторваны. Общения письмами не могло быть, почтальон к нам не приходил.

Наступили устойчивые холодные ночи, вскоре выпал снег. Приближался праздник 7 ноября, по этому случаю к нам прибыла машина с подарками. Мы все были в восторге и кричали «Ура!!!». Во время обеда в столовой нам их вручили. В первый день праздника мы приняли присягу, текст которой читал перед строем командир.

Однажды вечером в землянку принесли телогрейки и ватные штаны. Они были далеко не новые, но новобранцы, одевшие это обмундирование, сразу приняли вид боевых красноармейцев. Через два дня нас перевезли в Челябинск, разместили в хорошо оборудованных товарных вагонах, в них были переносные чугунные печки. Кто-то вслух произнес, что нас готовят к скорой поездке на фронт. Некоторые загрустили, что касается меня, то эту весть я воспринял с раздражением и вслух посетовал, что едем на фронт, а не имеем при себе никакого огнестрельного оружия. Подбежавший ко мне военный разъяснил, что винтовки находятся в одном из вагонов поезда и скоро будут лично вручены каждому бойцу. Пока я размышлял о винтовках, наш поезд двинулся и начал набирать ход.

Потянулась бесконечная унылая степь, грусть сжала мое сердце. Мне не раз приходилось читать о страхе перед медленно приближающейся смертью. Теперь же я имел возможность на собственном опыте проверить их правдивость. В вагоне меня охватило сознание власти над жизнью, я стал повторять многократно фразу: «Не робей перед врагом – лютейший враг человека он сам». Я старался не поддаваться отчаянию и унынию, задавая себе вопрос, почему мой враг может оказаться сильнее и изворотливее меня? Отец не раз говорил мне, что побеждает не сильный телом, а сильный духом. На этом я успокоился и заснул. Сколько проспал, не знаю, но проснулся, как и все, от часто повторяющейся стрельбы из пушек и гула.

Выглянул наружу через маленькое оконце вагона. Вдали было яркое зарево и отдельные всполохи пламени от взрывов. Из наших командиров никого не было. Поезд стоял в окружении обломков. Нам объявили, что мы прибыли в Дебальцево, где нам предстоит принять новых командиров. Канонада не утихала, наоборот, интенсивность её усиливалась. Когда, наконец, рассвело, нас строем повели к пункту раздачи горячей пищи, хорошо накормили, на десерт дали по кружке чая и пачку вафель на двоих. Потом всех переодели в новое теплое обмундирование и каждому выдали стрелковое оружие. Долго ждать не пришлось: приехало несколько больших крытых автомашин, оборудованных для перевозки пассажиров, и нас отдельными группами по 25 человек разместили в крытых кузовах автомашин. Мы двинулись в сторону всполохов и пушечных выстрелов в трех направлениях, по отдельности каждая группа. По мере приближения к нашему месту назначения, стрельба из орудий усиливалась. Командир наш сказал, что робкий погибает в первом бою. Машина вдруг остановилась. Впереди были еле различимые дома. Это был город Барвенково, за который шла борьба уже более двух дней. К нам еще прибыли три машины. Вскоре после выгрузки бойцов из машин появились три легких танка. Наш командир подготовил одну группу воинов для продвижения к городу. Прижимаясь телом ближе к земляному покрову, мы продвигались по склону огромной лощины, на дне которой теснились белые дома с соломенными крышами. Некоторые из них горели слабым огнем. Вскоре наши три танка на полном ходу, очень быстро стали спускаться по склону вниз, оставляя за собой облака снежной пыли.

Вслед за танками побежали и мы. Некоторые из нас имели автоматы. Нам навстречу обрушился шквал мин, которые в большинстве своем падали и взрывались позади нас и далеко.

Я, не соображая, стал стрелять в сторону домов. Людей не было видно на территории, в сторону которой шла интенсивная стрельба. Мы передвигались вперед за нашим командиром, повторяя его движения. Он присядет, и мы тоже. Движение наше было направлено к двухэтажному кирпичному дому. Когда мы подползли к нему совсем близко, в нас полетели гранаты. Некоторые получили ранения. В дом прорваться было трудно, но танки подошли к дому на расстояние 50 метров.

Один танк вдруг загорелся, из него выбежали четыре наших красноармейца и ползком двинулись к дому. Мы последовали за ними, повторяя их манеру движения. Из дома начали стрелять из пулемета и автомата. Скоро дом внутри загорелся. Я лежал вниз лицом и старался не поднимать головы. Мой сосед Эмиль получил ранение в правую руку, но все равно продвигался с нами к загоревшемуся дому. Наш командир, поднявшись, крикнул: «За мной! Вперёд!». И мы все дружно побежали. Из дома послышались крики, и из открытой двери с белым полотенцем над головой появился офицер. Наш командир полностью его обезоружил. Вслед за этим немцем вышли еще 11 человек. Все они были одеты в военную форму. Их всех обезоружили и с конвоем отправили в тыл. Наше продвижение было очень быстрым. Сопротивление немцы оказывали слабым автоматным огнем и то только в некоторых местах. На пути нашего движения нам попались еще три солдата. Они были ранены. Наконец мы стали продвигаться по склону лощины. Дома города остались позади. Сопротивление немцев прекратилось. Они на бронемашинах ускользали от нас. Так мы их преследовали еще около двух километров. За городом наш командир приказал остановиться. Вблизи, слева от нас стоял сарай. Мы осторожно подошли к нему. В сарае было пять ранцев с продовольствием и котелками. Солнце стало заходить за облака. Приближался вечер. В сарае было тихо и безветренно. Здесь командир оставил 11 человек, а остальные пошли в город. За городом были выставлены посты. Ночью было очень холодно. Утром нас сменили другие красноармейцы, а нас расселили в жилых домах, которые побросали жильцы за несколько дней до нашего прихода. Остальных красноармейцев разместили в домах, занятых их хозяевами. Мы спокойно обосновались в теплых домах и прожили там до 17 мая 1942 года без тревог, а 18 мая немцы начали наступление. Нам было приказано отходить к реке Северный Донец. Наступление немцев в основном заключалось в очень сильных бомбовых ударах. Вместе с красноармейцами двигались многие местные жители города. В этот день я с группой красноармейцев попал под интенсивную бомбёжку. Местность была открытой, укрыться было негде. Меня контузило и ранило. Санчасти нигде не было, передвигаться я не мог. Со мной остался мой друг, раненый в руку. Он меня затащил в кусты, росшие на берегу ручья, где мы пробыли всю ночь, которая была очень спокойной. Утром мне стало лучше. Эмиль и я вышли на магистральную дорогу. По ней двигалось много машин и людей, было много раненых. Все просились где-нибудь сесть на автотранспорт. Машины в основном были переполнены, но были случаи, когда с полузагруженных автомашин молча отказывали даже раненым. Меня от этого стало подташнивать, и Эмиль дал мне кусок сахара. Вскоре позади нас прозвучал сигнал автомашины. Военный с тремя «шпалами» предложил нас подвезти. Мы уселись в кузов, на ящиках со снарядами. В этот же день мы добрались до Дона. В местечке с названием Сухой Дон машина наша остановилась, нам было предложено освободить кузов. Я и мой друг Эмиль долго размышляли, как перебраться на другой берег. Я был удивлен, что река Тихий Дон с таким очень бурным и быстрым течением. Мы решились вплавь пересечь реку. Военный, который нас доставил сюда, достал из машины доску длиной около трех метров. Сняв нижние рубахи, мы связали их в один узел, привязали к спине и пустились по воде вплавь. Сначала было мелко, по пояс, но ближе к противоположному берегу глубина вдруг сильно увеличилась. Небольшое расстояние мы преодолели вплавь, но нас отнесло туда, где глубина была значительно больше и ширина тоже. Наконец, мы выбрались на берег. Не буду описывать наше настроение, но чувство злобы к немцам у меня увеличилось втрое. От реки Дон до Волги мы добирались очень долго. Иногда нас подбрасывали автомашины. Как-то нас встретили патрули и хотели отправить на сборный пункт.

Эмиль попросил, чтобы патрульные указали нам, где можно было бы получить медицинскую помощь. К счастью, они нас отпустили.

После этого нас вскоре на автомашине доставили в пригород Сталинграда. Здесь у меня начались припадки. Эмиль старался перейти на левый берег Волги. Через несколько дней началась сильная бомбардировка города. Все горело, по улицам идти было невозможно из-за пожаров. Мы с трудом добрались до берега Волги. Нас опять остановили патрули и сказали, что на другой берег пропускают только тех, кто имеет особый документ. Эмиль снова сумел уговорить патрульных, ссылаясь на свое ранение и мою контузию. Сообщил, что у меня были припадки. Тем не менее они нас направили в местечко с названием Дар-гора. Там был хорошо оборудован и вооружен какой-то оборонительный рубеж. Переночевав в их землянке, старшина, видя мое и Эмиля состояние, проводил нас другим путем к берегу Волги. После небольшого ожидания к берегу пристала платформа из четырех лодок. Выгрузив вооружение и снаряды, они по распоряжению старшины переправили нас на другой берег. Временно мы устроились в доме, где проживала женщина со своими детьми. Она сообщила место расположения медсанчасти. Мы у нее прожили около недели. Мои припадки продолжались. Опасаясь за мою жизнь, хозяйка дома сообщила обо мне в медсанчасть. Скоро прибыла автомашина. Меня забрали, а Эмилю сделали повязку на раненой ладони. Что с ним дальше было, мне не известно. Пробыл я в медсанчасти два дня, а после припадка меня направили пешком в город Ленинск. Я не помню, сколько времени я передвигался. Вскоре на попутной маршрутке меня доставили в этот город. Там после двухдневного обследования я был освобожден от службы в действующей армии. В конце осени я прибыл в Московский военкомат. После медицинской комиссии мне выдали «Белый билет» с освобождением от воинской обязанности.

Мой боевой путь проходил через город Уфа (селение Чебаркуль) (осень 1941 г.), г. Челябинск (ноябрь 1941 г.), г. Дебальцево (ноябрь 1941 г.), г. Барвенково (ноябрь 1941 г.), р.

Северный Донец (18 мая 1942 г.), р. Дон (1942 г.), р. Волга (1942 г.), п. Сталинграда (1942 г.), г. Ленинск (1942 г.).

Военные боевые действия закончил близ реки Северный Донец в 1942 году в звании рядового.

В подготовке настоящих воспоминаний оказала помощь Бочарова Людмила Руслановна, студентка 2-го курса факультета двигателей летательных аппаратов Московского авиационного института (государственного технического Возвращение из тыла противника после Я родился 14 октября 1918 года в Саратовской области, Аркадакском районе, железнодорожная станция Кистендей.

По национальности русский. Являюсь членом общественной организации “Клуб Авиатор имени С.А. Красовского”.

До войны окончил в 1934 году 7-летнюю школу, в году - 3 курса железнодорожного техникума, в 1940 году – военное училище летчиков-бомбардировщиков, после войны – в 1950 году – Военно-воздушную академию имени Ю.А. Гагарина.

Узнал о начале войны 22 июня 1941 года на аэродроме Реблицы, Новгородской области, где лейтенантом служил в должности командира звена 53-го дальнего бомбардировочного авиационного полка, командир полка – майор Суров С.С., 1го авиационного корпуса, 36-й авиационной дивизии.

Боевой путь проходил через аэродромы базирования: Реблицы (Новгород) – с 15 июня 1941 по 27 августа 1941 г., Якушево – с 28 августа 1941 по 16 октября 1941 г., Дягилево (Рязань) – с 17 октября 1941 по 14 декабря 1941 г., Лопатино (Муром) – с 15 декабря 1941 по 2 января 1942 г., Дягилево – с 2 января 1942 по 20 апреля 1942 г., Туношная (Ярославль) – с 20 апреля 1942 по 17 мая 1942 г., Едрово – с 17 мая 1942 по мая 1942 г., Туношная – с 21 мая 1942 по 23 мая 1942 г., Ваянга (Североморск -1) – с 26 мая 1942 по 15 июня 1942 г., Туношная – с 15 июня 1942 по 14 апреля 1943 г., Африканда (Заполярье) – с 12 сентября 1942 по 15 октября 1942 г., Мигалово (Тверь) – с 14 апреля 1943 по 27 июля 1944 г., Шаталово (Смоленская область) – с 27 июля 1944 по 1 октября 1944 г., Дубно – с 1 октября 1944 по 10 октября 1944 г., Черлены – 10 октября 1944 по 15 марта 1945 г., Лида – с 15 марта 1945 по 21 марта 1945 г., Бяла-Подляска (Польша) – с 21 марта 1945 по 17 июля 1945 г., Варфаломеевка (Дальний Восток) – с 7 августа 1945 по 19 августа 1945 г.

В операции “Битва за Москву” с 21 октября 1941 по 27 декабря 1941 г. я в составе авиации дальнего действия под командованием А.Е. Голованова, в 36-й авиадивизии под командованием полковника Дрянина, 455-м авиаполку под командованием майора В.К. Юспина произвел 11 успешных боевых вылетов по скоплениям танков, автомашин и группировок фашистских войск.

Всего в ходе войны с фашистской Германией произвел боевых вылетов, в том числе по объектам глубокого тыла противника: Кёнигсберг – 5 ударов, Данциг – 4 удара, Варшава – удара, Инстенбург – 2 удара, Берлин – 1 удар 24 марта 1945 г., Хельсинки – 1 удар 6 февраля 1944 г., Тильзит – 1 удар 20 апреля 1943 г.

В ходе войны с Японией произвел два боевых вылета в должности командира 433-го дальнего бомбардировочного авиационного полка, 55-й авиадивизии, командир дивизии полковник Абраменко.

Боевые действия в войне с Германией закончил 9 мая г., в войне с Японией – 19 августа 1945 г. на аэродроме Варфаломеевка в воинском звании майор, под командованием командира дивизии полковника Абраменко.

Возвращался с войны скорым поездом Владивосток – Москва, из Москвы поездом Москва–Бяла–Подляска (Польша).

Находясь на действительной воинской службе в ВВА им.

Ю.А. Гагарина в должности начальника научно– исследовательской группы, по собственному желанию, в звании полковника уволен в отставку 10 мая 1979 года. Принят старшим научным сотрудником в научно–исследовательскую группу на полставки 28 июня 1979 г. Уволен по ст. 31 КЗОТ РСФСР по собственному желанию 17 декабря 1991 г. Приказ №531.

Орден Красного знамени, № 32823. Награжден президиумом Верховного Совета от 20 июня 1942 г. Вручен на аэродроме Туношная (Ярославль) командиром полка 455-го авиационного полка дальнего действия Чеботаевым за успешное выполнение бомбовых ударов в начальный период войны и в Битве за Москву.

Орден Отечественной войны 2-й степени, №6567. Награжден президиумом Верховного Совета от 31 декабря 1942 г. за успешное выполнение бомбовых ударов по объектам глубокого тыла: Кёнигсберг, Данциг, Варшава, а также за участие в операциях по обеспечению перехода морем караванов судов с оружием из Америки в Мурманский порт. Вручен на аэродроме Туношная командиром 455-го авиационного полка дальнего действия Чеботаевым.

Орден Александра Невского, №19001. Награжден 6 ноября 1944 г. приказом командующего авиацией дальнего действия А.Е. Голованова за умелое вождение боевых групп самолётов АДД при выполнении боевых заданий в период Великой Отечественной войны 1941 –1944 гг. Вручен на аэродроме Черлены (Белоруссия) командиром 109-го дальнего бомбардировочного авиационного полка подполковником В.К. Юспиным.

Орден Красного Знамени, №3135. Награжден приказом командующего авиацией дальнего действия от 17 июля 1943 г.

на аэродроме Мигалово (Тверь) за успешное выполнение бомбовых ударов по объектам глубокого тыла: Инстербург, Кёнигсберг, Тильзит, Варшава. Вручен командиром полка подполковником В.К. Юспиным.

Орден Великой Отечественной войны 1-й степени, №225117. Награжден 13 июля 1945 г. приказом командующего 18-й воздушной армией, Главным маршалом авиации А.Е. Головановым за летное мастерство при выполнении 48 боевых вылетов и нанесении противнику значительных потерь в ходе бомбардировки его железнодорожных узлов и аэродромов на северо–западном направлении действия наших войск.

Медаль “За боевые заслуги”, № 3208302.

Медаль “За оборону Ленинграда”, № АД – 78774 от июля 1944 г.

Медаль “За оборону Москвы”, № 012467, вручена 24 июля 1944 г. командиром 109-го авиационного полка дальнего действия подполковником В.К. Юспиным на аэродроме Шаталово (Смоленск).

Медаль “За взятие Кёнигсберга”, № 130240, вручена апреля 1946 г. начальником Военно-воздушной академии генерал - лейтенантом авиации Ионовым.

Ордена, полученные в послевоенный период:

орден Красной Звезды, № 3067813, орден За службу Родине 3-й степени, №17804, орден Отечественной войны 2-й степени, № 1059911. Указом президиума Верховного Совета СССР от 11 марта 1985 г.

В ходе и после войны получено 18 юбилейных медалей.

Собственные публикации ветерана:

за период 1953 – 1980 гг. список научных трудов включает 89 наименований, из них 22 работы печатные.

Общий объем составляет 284 авторских листа, из них печатных работ 58,7 авторского листа.

Среди выполненных работ:

- кандидатская диссертация (1953 г.);

- отчеты по НИР, учебники по тактике ВВС, военно– теоретические труды, учебные пособия, -докторская диссертация по автоматизации управления частями и соединениями дальней авиации (успешно защищена в 1965 г.), - очерк “Флагман авиации дальнего действия” в книге “Крылатые сыны Родины” (издание академии, 1967 г.), - статьи в сборниках трудов: ВВА №2 (149) за 1968 г. и в информационном сборнике № 5 Главного управления Министерства обороны №1 (137) за 1968 г., - алгоритм расчетной задачи – “Перенацеливание самолётов и групп дальней авиации” - 1970 г.

Из 89 работ в 23 из них я был ответственным исполнителем или научным руководителем.

Количество и объем работ заверил начальник НИГ-1 полковник Н.С. Носков 19 ноября 1980 г.

Собственные публикации в газетах:

1. “Письма о войне” - 8 писем в газете “Время”, Щелковского района к 55-летию Великой Победы, опубликованы 22 и 24 февраля, 2 марта 2000 г.

2. Содержание указанных писем было опубликовано также в газете “Крестьянская жизнь”, Тверской области. Объем – страницы. 2000 г.

3. Статья в газете ВВА им. Ю.Г. Гагарина “Крылья Родины” под названием “Волнующая встреча”. В статье объемом 0,5 страницы описан процесс съемки фильма по мотивам романа С.К. Цвигуна “Мы вернемся”.

4. Статья в газете ВВА им. Ю.Г. Гагарина “Крылья Родины” под названием “В октябре 1941 года”.

5. Статья в газете ВВА им. Ю.Г. Гагарина “Крылья Родины” под названием “Встреча через годы”. О встрече выпускников академии 1950 и 1951 годов.

Другие публикации о ветеране:

1. Кудинов Борис Михайлович, “На 66-й широте”, в газете ВВА им. Ю.Г. Гагарина “Крылья Родины”, от 15 и 22 декабря 1984 г.

2. Кудряшева Ольга. “Тридцать минут огня”, в газете “Красная знамя”, г. Даугавпилс (Латвия), от 4, 5, 8 и 9 мая 1973 г.

3. Баталов Ришат Шакирович. “От боевого командира до крупного ученого”, в газете ВВА им. Ю.Г. Гагарина “Крылья Родины”, от 21 октября 1978 г.

4. Сопелев Николай Григорьевич. “Всегда в творческом поиске”, в газете ВВА им. Ю.Г. Гагарина “Крылья Родины”, от 8 сентября 1979 г.

5. Бобровский А. “Правофланговые науки”, в газете ВВА им. Ю.Г. Гагарина “Крылья Родины”, от 28 марта 1990 г.

6. Горбачев Владимир Александрович. “Юбилей научного подразделения”, в газете ВВА им. Ю.Г. Гагарина “Крылья Родины”, от 19 мая 1984 г.

В войне погиб мой младший брат - Белоусов Владимир Иванович, летчик самолёта Ил-2, не вернулся с боевого задания 3 февраля 1942 года. Вылетал с аэродрома Кратово, где служил в 502-м штурмовом авиаполку (командир авиационного полка майор Смирнов, старший политрук Шаронов). Объект удара находился в западной части Калининской (Тверской) области. Боевых наград Владимир не имел.

Первый боевой вылет мною был произведен 26 июня года по танковым колоннам противника на дороге ВильнюсКаунас.

Последний боевой вылет в войне с Германией я произвел 30 апреля 1945 года по морскому порту Свинемюнде.

Последний боевой вылет в войне с Японией был произведен 15 августа 1945 года по укрепленному району Шиминза.

Всего в войнах с Германией и Японией я совершил боевых вылета, самый продолжительный с подвесными бензобаками по объектам г. Кёнигсберга - 12 апреля 1943 года равен 10 ч. 15 мин.

Общий налет к концу 1945 года составил 1500 часов, из них ночью 814 часов. Всего полетов – 2145.

При выполнении боевых вылетов я был сбит 2 раза. июня 1941 года на третьем боевом вылете сбит истребителями Ме-109 и 20 сентября 1942 года сбит зенитной артиллерией на 45 боевом вылете. С горящих самолётов прыгал с парашютом.

Стрелок-радист Василенко Евгений Михайлович был убит в воздухе при атаке истребителями Ме-109.

Войну начал в должности командира звена 53-го дальнебомбардировочного авиационного звена, 36-й авиадивизии, 1го авиационного корпуса МВО (Московского военного округа). С 30 ноября 1942 года по 3 сентября 1943 года заместитель командира авиационной эскадрильи, с 4 сентября 1943 года по 10 августа 1945 года – командир авиационной эскадрильи. В период войны с Японией - временно исполняющий должность (врид) командира 433-го авиационного полка дальнего действия 55-й авиадивизии. По объектам Японии, расположенным на территории Китая, выполнено два боевых вылета.

По приказу Ставки Верховного Главнокомандования два полка авиации дальнего действия 11 сентября 1942 года перелетели на аэродром Заполярья Африканда с задачей - усилить удары по аэродромам вражеской авиации, с которых немцы наносили удары по конвоям, следующим с оружием из США и Англии в Мурманский порт.

К этому времени я имел уже достаточный боевой опыт, выполнив 44 боевых вылета, из которых 24 вылета ночью. Начало боевых действий на новом операционном направлении в Заполярье было успешным. Так, 14 сентября я со своим экипажем - штурман лейтенант Тимохин П., стрелок-радист старший сержант Поляков Н., воздушный стрелок сержант Карнаев В. - нанес бомбовый удар по аэродрому Наутси, сентября 1942 года - удар по аэродрому Кемиярви, 19 сентября 1942 года - удар по аэродрому Раваниеми. Все вылеты выполнены ночью.

20 сентября мы вылетели на бомбометание немецкого аэродрома Алакуртти, расположенного в 70-80 км от нашего аэродрома.

Аэродром немцев прикрывался мощной группировкой зенитной артиллерии, поэтому заданная высота бомбометания м. Судя по разведывательным данным, там появились первые радиолокаторы.

Ночь была безлунная, но воздух прозрачный. Я подходил к цели с юго-востока с приглушенными моторами; с приближением к цели я увидел несколько близких разрывов зенитной артиллерии, сказал об этом штурману. Он ответил, что разрывы далеко, пора переходить на режим боевого курса.

После разговора со штурманом я добавил обороты двигателей, установил заданные высоту и скорость полета. Вскоре раздался сильный взрыв зенитного снаряда в хвостовой части самолёта.

На короткое время в сознании наступил какой-то провал, пассивное отношение к случившемуся. Я начал активно действовать с того момента, когда самолёт уже переходил в крутое пикирование, загорелся правый мотор, прекратилась связь с радистом. Со штурманом связь была, и он первый крикнул по самолётному переговорному устройству: "Прыгайте!". Радист и стрелок не отвечали. Тогда я повторил команду прыгать, но ответа также не получил. Я пытаюсь прекратить переход самолёта в пикирование - беру штурвал на себя, он свободно двигается, но самолёт продолжает увеличивать угол пикирования.

Значит, либо перебиты тяги руля высоты, либо взрывом зенитной артиллерии оторвана часть хвостового оперения.

Мне оставалось только одно средство спасения - парашют.

Пытаюсь открыть фонарь (колпак) кабины, но безуспешно.

Головой, за счёт отрицательной перегрузки, я сильно прижал фонарь. Ужасная мысль о безвыходности положения на какоето мгновение промелькнула в сознании, однако воля не была парализована, и я все сильнее рву ручку фонаря. Неожиданно для меня фонарь с грохотом откатывается назад, казалось, путь для прыжка освободился. Однако радость оказалась преждевременной: самолёт при пикировании набрал огромную скорость, и встречным потоком воздуха меня сильно прижало к бронеспинке.

И опять я испытал чувство безнадежности своего положения в горящем пикирующем самолёте. Оставался только один, последний шанс: поставить одну ногу на сиденье, сосредоточить все силы на том, чтобы вытолкнуть себя из кабины. И это мне удалось!!! Оказавшись в воздухе, сразу же нахожу кольцо и открываю парашют. И тогда, и сейчас, раздумывая об этом, я не могу сказать, почему я немедленно раскрыл парашют. Но оказалось, что именно это немедленное действие спасло меня, как минимум, от плена.

Дело в том, что когда я раскрыл парашют и осмотрелся, то оказалось, что я нахожусь точно над центром аэродрома немцев. На аэродроме завывала сирена, в районе стоянок самолётов взрывались бомбы, сброшенные экипажами наших бомбардировщиков.

Мой горящий самолёт почти в отвесном пикировании, с огромной скоростью приближался к земле, и при ударе раздался огромный взрыв, осветивший окрестность. Судя по силе взрыва, я предположил, что штурман сбросить бомбы не успел. Я пытался увидеть в воздухе других парашютистов моего экипажа, но никого не увидел.

Я открыл свой парашют примерно на высоте 3-3,5 км, ветер на этой высоте стал относить меня к южной окраине аэродрома, и вот я уже миновал границу аэродрома. Несмотря на подготовку к приземлению, оно оказалось очень грубым, так как произошло на каменистый грунт. Возникла сильная боль в левой ступне, я опасался перелома. Но при прощупывании перелома не обнаружил, однако ходьба затруднялась.

Парашют мой накрыл невысокое дерево, и, чтобы снять его, пришлось подрезать стропы с одной стороны. Свернув его, я положил парашют в углубление под кустом и забросал хворостом. Некоторое время, отдыхая, прислушивался и осматривал воздушное пространство, окрикивал штурмана Тимохина, но никого не заметил и, прихрамывая на левую ногу, стал уходить на юг, удаляясь от аэродрома.

Теперь стало ясно, что если бы я сделал затяжку с открытием парашюта, то мне не хватило бы высоты, чтобы парашют отнесло за границу аэродрома. У меня нет обоснованного объяснения, почему я поступил именно так. Можно предположить, что мое подсознательное мышление в экстремальной ситуации мгновенно выработало это единственно правильное решение.

В этом походе было несколько подобных эпизодов, когда правильные, быстрые решения возникали и благополучно завершались без предварительной оценки обстановки.

А вот моя мать, когда я рассказал ей об исходе моего похода, объяснила это так: "Моя материнская молитва спасла тебя от верной гибели". Кстати, текст молитвы на пожелтевшем от времени листке хранится у меня до сих пор.

Одним из счастливых провидений можно считать то, что я летал в оригинальной обуви: хромовые сапоги в меховых унтах. В одних унтах я не мог бы идти 8 суток по каменистому и болотистому грунту. Поэтому большую часть пути я шёл в сапогах, а для отдыха и согревания ног мокрые сапоги снимал и надевал унты.

Что у меня было в карманах комбинезона и брюк? Пистолет ТТ и 16 патронов, перочинный нож, компас, часы на руке, спички, немного табаку, небольшой кусок шоколада, маленькое зеркальце и большая пачка денег. Кусок шоколада я разрезал на 8 долек, каждая примерно в 1 см. Утром я брал одну дольку и медленно ее сосал - вот все, что я имел из питания.

Первые дни голод мучил ужасно, часто хотелось пить, и приходилось пить торфяную воду, но жажду она не утоляла, а потливость усиливалась. Тогда я твердо решил пить не чаще, чем 3 раза в день. Сначала это удавалось с трудом, а потом организм примирился к такому режиму, и я стал чувствовать себя увереннее. Так начался мой пеший поход по вражеской территории Финляндии. Он продолжался 8 суток.

Итак, я оказался недалеко от немецкого аэродрома Алакуртти на территории Финляндии. Попытка найти кого-нибудь из состава моего экипажа не увенчалась успехом. Нужно было уходить от аэродрома, так как немцы наверняка будут осматривать место падения моего самолёта и искать оставшихся в живых членов экипажа.

Зная положение линии фронта в этом районе, я определил, что кратчайший курс для ее пересечения равнялся примерно 45°. Удалившись по лесу на юг от аэродрома, я стал придерживаться курса 45°. На моем пути, как я помнил, лежала шоссейная дорога, которую мне нужно пересечь. Но когда я осторожно приблизился к ней, то услышал шум автомобильных и танковых моторов, разговор солдат на немецком языке. Машины шли с небольшими интервалами, иногда их обгоняли мотоциклисты. Я понял, что переходить дорогу в этом месте слишком опасно. Всю эту ночь я придерживался курса 90°.

Возможно, это оказалось единственно правильным решением.

Рано утром следующего дня я уже порядочно утомился, так как идти в зимнем комбинезоне с унтами на плечах было трудно. Положение осложнялось тем, что я шёл не по дороге, а по лесу и болотистым полянкам, иногда по каменистым карьерам. В одном таком карьере я случайно не стал жертвой автоматчика. Для отдыха присел я на каменистый выступ, когда посмотрел вверх, то увидел над собой, на краю каньона сторожевую вышку, на которой стоял немецкий часовой. Он смотрел в бинокль на восток, меня не видел. Нужно было немедленно принимать решение, в какую сторону двигаться.

Глядя на часового, я стал осторожно двигаться в сторону ближнего изгиба каньона, за которым я мог выйти из поля зрения часового. Как только я зашёл за изгиб каньона, то ускорил шаг, а потом стал бегом удаляться от этого места.

Весь этот день я двигался с курсом 90°, имея намерение повернуть на север, чтобы быстрее пересечь линию фронта.

Но этому мешало озеро, берег которого уводил меня на юговосток, тем самым я удалялся от линии фронта. Но все же я видел на севере вспышки ракет, слышал перестрелку, но это было на том берегу широкого озера.

Возникла идея собрать плот или найти брошенную лодку и пересечь озеро с юга на север. Но, выйдя на пустынный берег, я ни лодки, ни досок не обнаружил, а с перочинным ножом сделать плот, конечно, нельзя. В теплой воде я рискнул бы переплыть озеро, но температура воды была 5-6°, я решил продолжать путь параллельно берегу озера. По пути я поднялся на ближайшую сопку, чтобы увидеть конец проклятого озера. Но его я не увидел.

Как я проводил ночь? Устав до изнеможения, я ложился на мокрую или заснеженную землю и пытался хоть на короткое время заснуть. Но возбуждение было настолько сильным, что заснуть в полном смысле не удавалось. Я как бы забывался на короткое время, вздрагивал и осознавал свое ужасное положение: неопределенность с выходом на свою территорию, отсутствие пищи, затрудняющий движение мокрый комбинезон.

Пребывание на вражеской территории да еще в незнакомом лесу, особенно ночью, невольно вызывало чувство страха и напряженности.

И вот в глухую полночь, когда моросил холодный, мелкий дождь, я вдруг услышал приближающийся лай овчарок. Видимо, немцы искали членов экипажа сбитого самолёта. Куда бежать? Мне показалось, что в одну сторону заметно понижение уровня почвы, и я побежал в эту сторону. У меня не было оснований считать это решение правильным, я также не рассчитывал полностью на материнскую молитву, однако интуиция меня не подвела: впереди показался ручей с неглубокой водой.

По этому ручью глубиной 25-30 см я бежал до тех пор, пока не выбился из сил и в изнеможении не плюхнулся на противоположный берег. Казалось, сердце разорвется от напряжения, но затеплилась надежда, что я оторвался от собак, лай их стал затихать, в воде они потеряли след.

Интересно, жив ли сейчас хоть один из тех немцев, которые шли тогда по моему следу с собаками, и как бы он прокомментировал те события 60-летней давности?

На следующий день я продолжал двигаться на юго-восток, все время просматривая берег озера на расстоянии 200-300 м.

Я надеялся дойти до его конца и повернуть на север. Видимо, я уже прошёл траверз линии фронта, так как перестрелку на северном берегу озера слышал уже слева сзади.

Но каково же было мое отчаяние, когда я увидел, что справа от меня другое озеро смыкается с первым и конца его не видно. Признаюсь, что какое-то время я был так обескуражен, что не мог принять никакого решения. Мне казалось, что обойти это другое озеро уже нет сил. Я почти решился на безрассудный шаг: раздеться и плыть на северный берег, где, помоему, были наши войска. Но потом понял, что это верная гибель, так как вода очень холодная, а ширина озера более 1 км.

Долгое время я не мог принять окончательного решения, но, в конце концов, решил обходить второе озеро справа. По пути я пытался найти какие-либо остатки пищи в брошенных окопах и землянках, но безуспешно. Видно, грызуны и насекомые подбирали то, что могло быть оставлено.

В одной брошенной землянке оставлено было много вещей: немецкие мундиры, посуда, фуражки, патроны для ракетниц, белье, но ни крошки съестного. В другом месте был, видимо, брошенный лагерь: столы и скамейки, следы от палаток, умывальника, а на столах красивые коробочки. Я понял, что это "сюрпризы", к которым нельзя прикасаться, так как можно подорваться.

С каждым днем становилось труднее передвигаться: зимний комбинезон стал тяжелым и влажным, так как для отдыха я ложился прямо на землю, которая была влажной, покрытой мокрым снегом. Ноги стали от холода и голода распухать, и полностью не удавалось их втиснуть в хромовые сапоги. Унты, в которых я грел ноги при ночных привалах, были потеряны. А произошло это ночью, когда собравшись на отдых, услышал голоса на тропе, которая проходила недалеко от меня.

Второпях, уходя от этого места в глубь леса, я забыл унты на земле, а когда хватился - не захотел возвращаться, да и не было сил и надежды их найти. Однажды чуть не угодил в лагерь немцев. Шёл я по берегу большого ручья с крутыми берегами чуть выше моего роста. В одном месте присел отдохнуть, потом решил посмотреть, что там, за высоким берегом. В это время шёл моросящий дождь, тогда была пасмурная с низкой облачностью погода. Как только я приподнялся над берегом, совсем неожиданно увидел прямо перед собой, в 15-20 метрах немецкого часового, который стоял под грибком, но смотрел в сторону от меня, где была стоянка их лагеря. Я быстро опустился вниз, прикрываясь крутым бережком ручья, стал медленно и очень тихо удаляться от этого места. Еще одна опасность миновала.

Примерно на 5-й день похода я попытался убить из пистолета птичку и поесть сырого мяса. На одиноком дереве, невысоко сидело несколько птиц размером с галку. Думаю, что это были куропатки. Они, совсем непуганые, подпустили меня метров на 8-10. Но когда я стал прицеливаться, то понял, что промахнусь, так как рука сильно дрожала, а делать несколько выстрелов опасался, так как этим мог привлечь внимание немцев какого-либо лагеря. Тогда я прилег на землю и сделал опору на пень. Выстрел оказался удачным, птица упала. Я ощипал ее, ножом вырезал кусочки мяса и с жадностью стал жевать их. Но, к удивлению, оказалось, что попытка проглотить вызывает рвоту. Попытка убедить себя в необходимости что-то съесть ни к чему не привела. Значит, нужно разводить огонь, а это было крайне опасно, так как сторожевые вышки немцев я встречал на вершинах сопок. Тогда пришло другое решение. Я нашёл смолистый кусок сосны, ножом нарезал тонких палочек длиной с карандаш, поджёг одну из них и на пламени слегка поджарил маленькие кусочки птичьего мяса.

Еще одна встреча с немцами произошла, кажется, на 6-й день скитаний при следующих обстоятельствах. Какое-то время я шёл днем по малохоженной тропе в лесу. Решил отдохнуть, что приходилось делать все чаще. Отошёл от тропы в сторону метров на 30-35 и прилег за корневищем сваленной сосны. Сейчас трудно сказать, сколько времени я отдыхал, но с каждым днем на это требовалось все больше времени. И вдруг слышу голоса с того направления тропы, откуда я шёл.

Из леса на эту поляну выходят два немца с автоматами. Если бы они посмотрели в мою сторону, то непременно увидели бы меня, так как корни дерева в этом секторе не скрывали меня.

Мой пистолет с пулей в стволе был направлен в их сторону, но первым стрелять я не решался. Во-первых, не было уверенности в надежности выстрела, руки дрожали от слабости; вовторых, если бы первый выстрел был удачным, то второй немец скосил бы меня автоматной очередью; в-третьих, на выстрелы могли подойти другие немцы. Однако эта пара прошла, и некоторое время за корнями сосны они не могли меня видеть. Я уже стал успокаиваться, как вдруг они, войдя в сектор, из которого могли бы свободно увидеть меня оглянувшись, остановились! Перекинув автоматы на плечо, они стали закуривать, переговариваясь. Если бы в это время они осмотрелись, то непременно увидели бы меня. Но счастье и на этот раз сопутствовало мне. Они медленно пошли от меня по этой тропке. Пришлось мне какое-то время идти с курсом на юг, чтобы удалиться от этого района.

К концу пути я уже сапоги мог надеть только в голенище, так как ноги порядочно распухли или отекли, без отдыха я не мог пройти более 200-300 м. Временами я терял надежду на выход к своим, отчаяние овладевало мной. Настроение безысходности давило на психику. Признаюсь, были моменты полного отчаяния, когда казалось, что сил уже нет, в душе наступало какое-то безразличие, сознание как-то притуплялось и воли не хватало, чтобы заставить себя двигаться.

Я вынимал пистолет из кобуры с намерением прекратить эти муки. Останавливал не страх, а мысль о том, как горько будет моей матери, когда она получит известие о моей гибели.

Ведь к этому времени мой младший брат, летчик Ил-2, уже погиб (не вернулся с задания в начале марта 1942 года). Вот это чувство было самым сильным и устойчивым в экстремальных ситуациях.

Тогда я умывался холодной торфяной водой, причесывал волосы расческой, и это придавало силы и уверенности для медленного, но все же продвижения вперед.

На рассвете 8-го дня я, наконец, вышел к концу озера, в которое впадала небольшая речка с очень сильным течением.

Значит, если я ее перейду, то, по моим расчетам, на северном ее берегу должны быть наши войска.

Первая попытка перехода реки чуть не закончилась тем, что сильным течением меня снесло бы в озеро. Тогда я нашёл толстую палку и более удобное место для перехода. На дне реки были очень скользкие камни, и я с трудом перебрался по пояс в ледяной воде на тот берег. Ноги мои от воды полностью потеряли чувствительность, и я не мог больше подняться и идти.

Я пытался растереть их шерстяными носками, но это совсем не помогало. Однако нужно было как-то двигаться, и я то перекатами, то по-пластунски преодолевал по 40-50 м, а потом лежал какое-то время для отдыха. Было ощущение полного безразличия и безнадежности.

И вот в одну из таких остановок я вижу, что на меня идут 2 человека с винтовками. Они меня еще не видели, но я уже узнал своих красноармейцев. Увидели они меня совсем близко – в метрах 15-20, они как бы встрепенулись от неожиданности.

Один из них курил, и я попросил его затянуться. Они с трудом посадили меня на пенек и вставили в рот самокрутку. Затянулся, у меня сильно закружилась голова, и я свалился на землю.

Взяв меня под руки, они повели меня к землянке. На каком-то расстоянии до нее завязали мне глаза, так как землянка у них была полностью под землей и хорошо замаскирована.

Когда они ввели меня в теплую землянку к лейтенанту, то я потерял сознание, и они уложили меня на топчан.

Когда очнулся, то прибывший еще офицер, кажется, командир батальона, стал допрашивать меня. Никак не мог поверить, что я прополз по минному полю и не подорвался. Он считал, что я опустился на него с парашютом. Связь на Севере работала очень хорошо, и вскоре пехотинцы связались с нашим полком, и моя личность была установлена. Мне возвратили пистолет и деньги и стали понемногу подкармливать.

Двое суток я отлеживался у них в землянке, а на 3-и сутки меня верхом на лошади (другого сообщения там не было) отправили в штаб пехотного полка. До этого я никогда на лошади не ездил, поэтому я чуть не свалился на сторону и порядочно отбил седалище, пока мы с лейтенантом проехали 4-5 км до полка. Там я пробыл еще 2 суток, из штаба армии приехал начальник разведки, который целый день расспрашивал меня о том, что я видел на своем пути. Я даже долго говорить не мог, и эта процедура шла с перерывами почти целый день, при этом я еще вставать не мог.

Затем уже на санитарной машине меня отвезли в армейский госпиталь. Там я пробыл 2 или 3 дня, потом ко мне приехал начальник особого отдела нашего полка, я уже оправился, и мы с ним возвратились в наш полк.

Вот так закончилась эта эпопея. Произошло это на 45-м боевом вылете. Еще дней 10 я отлеживался и отъедался в части, а потом мы возвратились на базовый аэродром под Ярославль (аэродром Туношная), и мне дали отпуск на 20 дней.

Конечно, я сразу уехал на Родину, в город Ртищево, где мать кормила меня борщами и блинами, аппетит был прямо зверский.

В подготовке настоящих воспоминаний оказала помощь Цветкова Елена Юрьевна, студентка 1-го курса факультета экономики и менеджмента Московского авиационного института (государственного технического университета).

Стали ефрейторами по приказу Сталина Я родился 21 января 1924 года в городе Москве. Национальность – русский, вероисповедание – православный, беспартийный.

До войны окончил в 1941 году девять классов средней школы № 335. О войне узнал по радио из выступления В.М.

Молотова 22 июня 1941 года во время школьных каникул. Во дворе дома №8 по улице Солянка, где я проживал в семье, я с ребятами нашего двора услышал, что по радио выступает Молотов, и побежал домой слушать его выступление, которое передавалось по радиотрансляционной сети.

В течение лета 1941 года нам, школьникам, пришлось работать в наших домах по покраске деревянных чердачных помещений известковым раствором для предохранения их от возгорания при попадании зажигательных бомб. После первого налёта немецкой авиации на Москву 22 июля 1941 года нас обязали во время налётов авиации дежурить на чердаках зданий для нейтрализации зажигательных бомб, которые пробивали железные крыши и воспламенялись на чердаке. Их надо было брать за хвостовое оперение и опускать в бочку с водой.

Такое дежурство я выполнял постоянно. Отказаться от него было невозможно: это была нагрузка всем жильцам мужского пола. Один раз я не вышёл ночью на дежурство, и меня вызвали в отдел ОГПУ (НКВД – Народный комиссариат внутренних дел) района по заявлению управдома товарища Попова, который был очень строгим.

1 сентября 1941 года я пошёл в школу №335 в 10-й класс, все школы в Москве уже начали работать. Проучившись одну неделю, меня и всех учеников отправили на строительство противотанковых рвов в Кунцево, под Москвой. Там мы лопатами, без какой-либо техники копали глубокие противотанковые рвы в течение месяца, до 5 октября 1941 года. Там мы жили, и нас кормили из походной кухни, а когда вернулись в Москву, школа уже больше не работала, и я со своими сверстниками продолжал во время налёта немецкой авиации дежурить на чердаке.

В ноябре 1941 года (уже после октябрьской паники в Москве, когда было введено осадное положение) меня вызвали в Молотовский райвоенкомат, который находился в Хрустальном переулке, в здании Гостиного двора, и в порядке Всевобуча (Всеобщего обязательного военного обучения) направили учиться в 4-ю автомотошколу, которая находилась в Лефортово, по специальности шофер третьего класса. Срок обучения составлял тогда шесть месяцев, после чего я сдал государственный экзамен и 17 апреля 1942 года получил квалификацию шофера третьего класса.

Для прохождения стажировки и работы меня направили в Первомайский трест очистки города Москвы по санитарной очистке, где я проработал шесть месяцев. 2 ноября 1942 года я был призван Молотовским райвоенкоматом города Москвы на действительную службу в ряды Красной Армии.

Направили меня служить в армию по специальности шофер в 153-й отдельный батальон связи в качестве рядового солдата.

7 ноября 1942 года я принял присягу, получил зимнее обмундирование. В декабре 1942 года закончили формирование батальона связи, который размещался в помещении школы на 1-й Мясниковской улице в Сокольниках. Мы получили военную технику, я - автомобиль с радиостанцией РСБ, и своим ходом по Ленинградскому шоссе, далее через Кувшиново и Осташков с остановками из-за нехватки горючего прибыли под командованием комбата подполковника Астрова и начальника штаба капитана Артюхова в расположение 6-го танкового корпуса под Демьянском.

Ранее 6-й танковый корпус не имел батальона связи, и мы, таким образом, пополнили его состав до нормы. Пробыв в районе Демьянска несколько недель, нас опять стали собирать в дорогу, так и не вступивших в сражение, ибо немцы убрались добровольно, испугавшись котла.

В феврале 1943 года мы отправились на станцию Пено, Калининской области, недалеко от Осташкова, и стали грузиться на железнодорожные платформы для передислокации на новое место. В это время, я помню, наступила небывалая оттепель, и все дороги раскисли. А знаете, как трудно двигаться по таким дорогам на автомобиле. Но здесь надо сказать спасибо, что радиостанции были смонтированы на автомашинах «виллис», которые имели хорошие ходовые качества, за что их называли у нас вездеходы.

Воинский эшелон следовал на юг. Через несколько дней мы приехали в Москву. Нас перевели на станцию окружной железной дороги - Канатчикова дача. Отсюда через дежурного я позвонил домой матери, сообщил, что нахожусь в Москве, но приехать она не могла, так как я не знал, когда двинется эшелон. Мы все были рады, что уехали с Северо-Западного фронта, так как очень плохие там дороги, много болот и мало населенных пунктов, где можно зимой погреться. Ведь всю зиму приходилось находиться то в лесу, то в поле; хорошо, если успевали вырыть землянки, в них наше спасение. Простояли несколько дней в Москве, затем нас повезли далее на юг, куда, мы не знали, но выехали на железнодорожную ветку по направлению к станции Касторная, далее повернули на Курск, где мы стали разгружаться. После разгрузки своим ходом направились по шоссе Москва – Харьков в сторону Белгорода, который был оккупирован немцами.

Не доехав до Обояни, мы свернули в близлежащий лес, где разместились на некоторое время. Здесь мы работали по обустройству части: копали капониры под автомашины, чтобы укрыть машину от осколков авиабомб, маскировали автомобили под окружающую среду путём закрепления веток от деревьев. Находясь во втором эшелоне, мы маскировались от воздушной разведки и, кроме того, проходили воинскую подготовку: изучали последние немецкие танки и наше новое вооружение.

5 июля 1943 года меня разбудил гул множества самолётов, которые летели над нами на север, затем послышалась канонада на переднем крае у Обояни, хотя мы находились во втором эшелоне около 30 км от передовой. Нас подняли по тревоге, и мы направились в конце дня на передние рубежи - у Раково и Шепелёвка и остановились, ожидая наступления противника.

Сначала со стороны немцев началась сильная артиллерийская стрельба и бомбежка авиации, но я укрыл машину в капонире, замаскировал её, а радист вёл связь между штабом корпуса и бригадами. В течение одной недели, до 12 июля, года, в летнюю жару, без паники и суеты мы отступали и ежедневно занимая новое место около штаба 6-го танкового корпуса, всего проехав назад, в сторону Курска, километров 20, не более. Несмотря на то что я впервые участвовал в боевых действиях, хотя и в качестве шофера, но в составе батальона связи танкового корпуса, у меня была уверенность, что мы удержим оборону и не будем отступать, как в 1941 году, это видно было и по настроению моих товарищей. Таким образом, несмотря на короткое время соприкосновения с противником, мы сильно устали, так как почти не спали и все время бодрствовали, нагрузка на всех была максимальной.

На нашем участке фронта наступление немцев прекратилось, они пошли стороной к Прохоровке. За время около двух недель мы получили новое пополнение и технику взамен разбитой, но у меня всё было цело, только пришлось подремонтировать рессоры, которые сильно прогнулись из-за езды по пересеченной местности.

В начале августа, оправившись после сражений в обороне, мы пошли в наступление на Богодухов, через Томаровку. Во время этой операции никакого геройства я не проявлял, а честно исполнял свой долг водителя, рядового солдата, следовал по указанному маршруту, следил за автомобилем, пробирался по бездорожью. Для меня важно было, чтобы автомобиль всегда был на ходу, не пострадал от осколков бомб и снарядов, всегда имелось горючее и прочее, что должен делать любой шофер действующей армии.

В Богодухов я въехал вместе со штабом 6-го танкового корпуса, которым командовал генерал А.Л. Гетман. Остановились мы на его окраине, в небольшой роще, в это время в штаб корпуса приехал Георгий Константинович Жуков, которого мне удалось увидеть. Далее в течение августа 1943 года бои шли южнее Богодухова, в сторону Шаровки.

Моя задача была скромная: обеспечить наступающим танковым бригадам надежную мобильную связь со штабом корпуса, что я и выполнял по мере продвижения корпуса вперед.

В середине сентября нас вывели из соприкосновения с противником, и мы направились в Сумскую область на доформирование и пополнение. В конце октября 1943 года нам вручили гвардейское знамя представители 1-й танковой армии.

Теперь наш батальон получил новое название 351-го отдельного гвардейского батальона связи, а всех рядовых солдат повысили в звание – они стали ефрейторами по приказу Сталина.

Таким образом, я стал ефрейтором, звание, которое до сих пор больше не менял, и оно записано в военном билете.

А танковый корпус, в состав которого входил наш батальон связи, стал именоваться 11-м гвардейским танковым корпусом. По этому поводу у нас было много торжеств и митингов.

Во время нахождения в резерве батальон связи пополнился, а меня перевели служить на бензовоз, смонтированный на автомашине ЗИС-5. Поскольку я имел опыт работы на грузовом автомобиле еще в Москве после окончания автошколы, мне не пришлось долго его осваивать, да и работа шофером на гражданской и военной службе мало чем отличается. Лишь была бы машина в порядке, всегда надо быть готовым к любому рейсу, несмотря на дорогу, на погоду и на опасности, которые подстерегают нас.

Теперь в мою задачу входило непрерывное обеспечение горючим всего автотранспорта батальона связи, которого было около 30 единиц.

В конце 1943 года мы получили команду своим ходом двинуться на запад, на правобережную часть Украины. Проехав сотни километров без остановок, мы переправились через Днепр по понтонному мосту в районе Дарницы, у Киева, и расположились в городе Бышев, в 60 км западнее Киева. Как во время движения батальона по дороге в Бышев, так и после прибытия я обеспечивал работу всего автохозяйства, ибо, как говорится, была война моторов, и распространяться о себе мне кажется лишнем. В Бышеве заправили полные баки горючим, а в конце декабря 1943 года корпус пошёл в наступление на Житомир.

Перед началом наступления с нашей стороны была сильная артиллерийская подготовка, у нас солдаты её называли «играет ансамбль Александрова».

Наш батальон связи двигался вместе со штабом корпуса к Бердичеву и Казатину, а моя задача уже под сильным огнем противника, доставлять горючее. Расстояние между тылами корпуса и батальона при стремительном наступлении увеличивалось, и приходилось совершать большие рейсы.

В начале января 1944 года мы вошли в Бердичев, затем повернули на Жмеринку, и здесь, как мне помнится, немцы нанесли сильный контрудар. Я еле нашёл свою часть, так как штаб корпуса тоже оказался под угрозой, но немцев остановили, и мы перешли к обороне.

Погода в это время была снежной, дул сильный ветер. Я заболел, у меня отнялись ноги, я был направлен в госпиталь сначала в медсанбат, а затем на стационарное лечение в тыл.

После излечения был направлен в мае 1944 года в 7-ю авиационную бомбардировочную дивизию авиации дальнего действия, в 72-й отдельный авиатехнический батальон в качестве шофера в звании ефрейтора. Полк находился на аэродроме на Украине около станции Попельная, на западе Киева. Я служил в батальоне аэродромного обслуживания, перевозил авиабомбы к самолётам и другие бортовые грузы на автомобиле ГАЗ.

Работа была мне знакома, полеты самолётов Ил-4 проходили каждую ночь, а днем я возил к ним бомбы по 50, 100, килограммов, больших не было.

В течение 1944-1945 годов дивизия передислоцировалась на запад несколько раз, в конце войны ее полк, который я обслуживал, находился на аэродроме около города Замостье в Польше. Здесь я находился в день Победы 9 мая 1945 года.

После окончания войны я продолжал служить в этой части, и в 1946 году дивизия передислоцировалась на Украину, в город Полтава, где аэродром находился на окраине города.

Самолёты продолжали находиться в мобилизационном состоянии, и мы поддерживали их живучесть.

Демобилизовался я 6 марта 1948 года на основании постановления Совета Министров СССР от 13 января 1948 года из города Полтавы в Москву, домой, на улицу Солянка, в дом 8, в квартиру 44, откуда был призван в армию в 1942 году. По прибытии в Москву я пошёл работать на Московский автозавод имени Сталина в прессовый цех.

В моей семье во время войны ушли в армию старшие братья и сестра, которые прошли всю войну:

Блудов Николай Павлович, 1911 года рождения, демобилизовался в звании капитана, были вручены медали: «За отвагу» и «За победу над Германией», Блудов Василий Павлович, 1913 года рождения, демобилизовался в звании рядового, была вручена медаль «За победу над Германией», Блудова Нина Павловна, 1921 года рождения, лейтенант медицинской службы, была вручена медаль «За победу над Германией».

Я сам был награжден медалью «За победу над Германией».

Прошло больше 60 лет с начала моей службы в армии, многое забылось, да и служба была моя рядовая. На гражданке так же, как на войне, особых заслуг не имел, но и выговоров и наказаний не было. Работал и служил честно, как умел. Самой ценной наградой стала жизнь да медаль «За победу над Германией» как память о тяжелых годах войны.

В подготовке настоящих воспоминаний оказал помощь Швецов Егор Валентинович, студент 1-го курса факультета прикладной механики Московского авиационного института (государственного технического университета).

Родился я 28 апреля 1918 года в селе Козлов, ПереяславоХмельницкого района.

Сейчас мне 85 лет, 70 лет – трудового стажа, а со льготами – 79 лет. На военной службе 23 года. Являюсь членом КПСС и коммунистом уже около 50 лет.