«Под общей редакцией профессора Т.А. Гридиной Екатеринбург Уральский государственный педагогический университет 2012 УДК 81’42 (021) ББК Ш100.3 Л 59 Рецензенты: доктор филологических наук, профессор, заслуженный деятель ...»

[Аттестационная комиссия вуза, разговор об открытии кафедры в период объединения, укрупнения кафедр. Преподаватель:] Но это будет не бутафорская кафедра! (22 апреля 2011 г.). Прегнантность (образ театра с его бутафорией), пассионарность (личная ответственность), прагматизм (воздействие на начальство) – всё это выражено в одном слове-эпитете «бутафорский».

[Женщина, продавец зооуголка мальчику, трогающему хомячков:] Деточка, что ты делаешь? – Смотрю. – Руками?

(19 сентября 2010 г.). Зарождающийся фразеологизм «смотреть руками» демонстрирует креатив разговорного дискурса в следующем ансамбле целей: парадоксальность, перцептивность, прагматика.

[Покупательница средних лет о выпечке в форме конверта с начинкой:] Мне грибы и сыр! (14 июня 2011 г.). Свежий «разговорный» метонимический перенос (начинка – наименование выпечки) работает на усиление перцепции и прагматики высказывания.

[Руководитель вуза проводит совещание с председателями дис. советов:] Мы должны быть лучшими из лучших. Мы на виду! Все фары направлены на нас (27 мая 2011 г.). Выделенная метафора работает на креатив через такие характеристики высказывания, как позитив, пассионарность, прагматизм (воздействие на подчинённых).

[Разговор молоденьких продавщиц на рынке:] Когда свадьба? – двадцать третьего. Надо бы похудеть, а мне не худеется. – Я скажу тебе рецепт (5 июня 2011 г.). Внимание девушки привлёк рецепт, а наше внимание было сосредоточено на безличном глаголе, изобретённом для нужд текущего момента: «не худеется». Теоретически такое слово вполне могло быть в языке. Так разговорный дискурс работает на пространствах возможного, демонстрируя эффект парадоксальности. Получается, что креатив разговорного дискурса – это не только и не столько весьма яркое и/или неожиданное слово (экспрессив), сколько решение нескольких задач талантливым словоупотреблением, расширением потенций языка.

Слово сказано! Креатив разговорного дискурса работает на пространство потенциального в языке. О необходимости исследования этого пространства пишет М.Н. Эпштейн. Фиксируя на протяжении многих лет детскую речь, мы, вслед за С.Н. Цейтлин, также выходили на проблематику потенциального [Цейтлин 2000]. В последние годы, используя метод подрядфиксации детских непопаданий в норму, наблюдая над речью двух братьев (разница в возрасте составляет 3 г.1 м.), мы поневоле сравнивали детский и взрослый разговорный креатив. Приведём недавние записи детских отступлений от нормы и экспрессивов (Льву 8 л.3 м., Жене 5 л. 2 м.).

Лев в маршрутке на дачу: Там мы едем (обычно) с сильной скоростью!

Женя в маршрутке: Когда мы в такой толщине (тесноте) едем… Лев о столбах, где сворачивать: Ориентиирные столбы… Женя на вишне: Лёв, а я увидел немножко спелую ягоду!

Лев о спиленных осенью ветвях вишни: Ему будет лучше, этому дереву, когда оно освоится без веток жить!

Лев: Начали в городе появляться шмели с оранжевой попой.

Такой красно-оранжевой… Женя об участке на даче: Тут всегда сорняки! Я им колоюсь всегда, особенно руками.

Лев о куче спиленных осенью веток: Только пока мы всю не спАлим, не будем её раскидывать.

Женя: Баб, я тут об осот огородный уколИлся.

Лев о ветках: А это для опалЕния (сжигания)?

Лев у бассейна: Надо тираннозаврика как можно лучше испачкать.

Вечером Лев по просьбе Жени учится варить овсянку, звонит мне: Сейчас я убеждусь, что молоко есть. Объясняю, как ваРаздел II. Пространство языкового креатива рить. Женя (слышно в телефон) Видишь, Лёв, чем баба Вера хорошая?

Проехали по дороге в Таврово полосу дождя. Выходим, Лев:

Тут дождя как ни в чём не бывало! (дважды сказал).

Проходим поле. Лев: Это кротовьи возвышенности.

Женя: У меня ещё сто терпений!

Назад в ожидании автобуса чем-то брызнули на женщину.

Ругаем обоих. Женя про Льва: А зачем он меня уставал?

Разница с языком взрослых существенна и очевидна. Там целенаправленный, преднамеренный креатив, здесь же прелестная, причём вынужденная пластика использования возможностей языка, вынужденные сбои употребления слов (возвышенность, сто терпений, опаление, как можно лучше испачкать), придающие оригинальность речи и создающие непреднамеренный креативный эффект. Впрочем, креативный ли? Здесь ведь нет ничего из блока 7-П, поскольку нет ничего преднамеренного:

нет позитива, прегнантности, перцепции… Рассматривая детскую речь, мы получаем, таким образом, доказательство от противного. Креатив в детской речи надо выискивать, поджидать, из ковровых записей буквально выщипывать, собирая факты с яркой приметой: «шутит», «шутливо».

Тогда обнаружится и позитив (царская собака), и полидискурсивность (цитата из песни), и прегнантность (байбайкается), и парадокс (утролдень), и перцепция (карамель как мёд).

Я: Как я рада, что ты пришёл! Здравствуй! Женя подхватывает: «Здравствуй! Здравствуй, парень мой родной!»

(21 января 2011 г.). Лев: В будке у неё обогреватель. Вообще, царская собака (живёт по-царски)! (26 января 2011 г.). Я: Собаку что-то не слышно (на балконе). Лев шутливо: Байбайкается (спит). (28 января 2011 г.). [Лев болеет:] Ближе ко дню мне легче. – Как ты сказал! И не утро, и не день ещё (11 часов). – Сейчас же не полдень – утрОлдень! (28 января 2011 г.). [Женя о карамельках:] Когда ты их немножко долго прососёшь, то они будут похожи как мёд (15 июня 2011 г.).

Итак, детский материал подчеркнул, высветил, выявил ведущее условие-требование – требование преднамеренности креатива. Вернёмся к речи взрослых носителей языка. Креатив предполагает осознанную дань языковой форме, «роман с языком».

Название известного романа В.И. Новикова несёт знаковые смыслы, превосходящие, как любой заголовок, содержание самого текста романа. И, как в каждом роде деятельности, в разговорном креативе есть свои талантливые языкотворцы, записывать монологи которых одно удовольствие.

[Преподаватель латыни, доцент университета, женщина под 50 лет о внуке:] Говорит три слова: «ааака» (соковарка), «куг»

(круг), «тантан» (фонтан). А я для него как радио. Должна тарахтеть два часа, как лекцию читаю – тогда он наконец-то обратит внимание, что-то в лице появится, а вообще не коммуницирует со мной Меня он совершенно не идентифицирует, папа и мама – это да, а я для него просто фон, грязь под ногами. Методичный – меры нет. Выходим из машины – сначала надо покормить уток, потом качели, потом к диораме играть в футбол – и ни в коем случае не менять места, потом кофебин, сок обязательно яблочно-морковный, потом посидеть на лавочке строго определённой, а если занята – надо решать проблему.

А потом домой (20 апреля 2010 г.).

Поэты языка требуют особого внимания со стороны лингвистов в век унифицированной и весьма однообразной, ожидаемой речи, однако мы бы не формулировали проблему исследования креатива разговорного дискурса, если бы этот феномен не был бы свойственен в той или иной степени буквально каждому носителю языка. Феномен языка как культуры мышления, поведения, самоидентификации говорящего препятствует стопроцентному использованию слова на автопилоте. Язык требует личного участия, освежения и обновления своих фондов, своих сокровищ. И здесь в пространстве средств, «инструментов» открывается широчайшее поле возможностей. Продемонстрируем это.

Звукоподражания (наидревнейшая часть речи). Креатив разговорного дискурса может проявиться, например, в использовании слова вместо действия. [Опоздавший студент, войдя в аудиРаздел II. Пространство языкового креатива торию, говорит:] Тук-тук, можно войти? (март 2010 г.). [Пятиклассник, возвращающийся с классом с экскурсии из Казани, несёт стакан кипятка и предупреждает сигналом машины:] Биип! Бип! (14 мая 2011 г.).

Междометия. Придумать свежие междометия непросто, но, придуманные, они эмоционально обогащают, освежают высказывания. [Советник ректора на комиссии спрашивает молодую преподавательницу из филиала:] У нас защищались? – Нет, в Санкт-Петербурге. – Уу-хаа! (18 июня 2010 г.). [Женщинаоппонент, г. Москва, по телефону о написанной сложным языком докторской диссертации:] Начиталась, а ты через дебри – бур-бур-бур – не проберёшься (весна 2007 г.). [Руководитель вуза о диспансеризации:] Лечение наступает когда? Когда брык на бок: инсульт и инфаркт! (30 августа 2010 г.).

Числительные. Творительный образа действия, меры используется вместо наречия «втроём». [Председатель редакционноиздательского совета приветствует трёх соавторов книги:] Тремями пришли?

Прилагательные. [Женщина-реализатор на рынке:] Покупайте черешню! Суперная! И для старых, и для деток (9 июня 2011 г.). [В составе комплимента:] Вы наичудеснейший человек!

(24 мая 2011 г.).

Наречия. [Студент медфака:] Вы вездесуще образованны, ответьте, как вы относитесь к многоженству (16 октября 2010 г.).

Глаголы. [Женщина-профессор на госэкзамене:] Ещё кого дозвать? (4 июня 2011 г.). «Позвать», «пригласить» было бы ожидаемо, но приставка ДО-, кстати, не самая ходовая в разговорной речи, повысила перцептивность, прегнантность и пассионарность речевого акта. [Доцент, женщина, 50 лет, о похоронах матери:] Мы столько выездили по такой жаре! (11 августа 2010 г.). [Советник ректора профессору на комиссии:] Что ж ты подхудел? (18 июня 2010 г.). [Бабушка о внуке:] Отдали коробку от стола, он всю исстриг (1 марта 2011 г.). [Учёный секретарь совета о соискателе:] Я ему переобъяснила, где смотреть (24 мая 2010 г.). [Женщина-профессор о защитившейся аспирантке:] Наташа моя нигде меня не понервировала (9 апреля 2010 г.). [Студентка в маршрутке по сотовому телефону:] Ну ты чего, полегла в больницу, нет? Тебе когда ставят? А по срокам когда? Ты хоть там эсэмируй нам! (13 сентября 2010 г.). [О женщине-декане, добившейся грантов:] Он ей позволил эти поездки многочисленные, и она это дело прокупила! По два раза в неделю ездила с чемоданами, пять лет она туда возила. Она умная, знает языки, это кусок железа (17 апреля 2010 г.). [Мама сына о руководительнице шахматного кружка:] Она ж тоже заудивляется: чего ж ходили, а теперь нет (12 мая 2010 г.). [Мать сыну:] У вас же была флешка. – Да мы её уже заиспользовали (29 мая 2011 г.).

Работая над книгой «Современная повседневная речь» [Харченко 2010], мы сравнивали приставочные инициативы современных писателей и рядовых носителей языка по каждой из 19 приставок. Совпадающих глаголов оказалось немного. Разговорный креатив стремится к созданию собственного пространства действия.

После рассмотрения креативного использования некоторых частей речи можно перейти к другим классификациям, рассмотреть, например, тропы и риторические фигуры, синонимы и проксонимы, трансформацию фразеологизмов и паремий. Список открыт. Говорящий относится к языку как к совокупности инструментов для передачи перцепции и позитива, прегнантности и парадоксальности, полидискурсивности и пассионарности, прагматической установки, не задумываясь над сложностью проблем, решаемых в мимолётных репликах спонтанного общения.

Проиллюстрируем, в частности:

– творческое обыгрывание вокатива: [Студентка подруге на костылях:] Товарищ, вам помочь? (31 мая 2010 г.). [На улице молодая мама останавливает дочку, решившую, что это магазин:] ДочОк? Нет, доча, то ресторан! (1 июня 2010 г.); [Продавщица арбузов женщине 60 лет:] Да где ж я найду поменьше, мой золотой? (19 сентября 2010 г.);

Раздел II. Пространство языкового креатива – использование экзотизма: [В кулинарии:] Двести грамм чернослива, можно триста. Я маман побАлую (25 апреля 2010 г.);

– реминисценцию (известной статьи М. Горького): [Председатель дис.совета, г. Курск, восхищается ученым секретарем, обаятельной женщиной:] «Матёрый человечище!» давайте выпьем за эту глыбу! (17 декабря 2010 г.);

– употребление литоты, сочетающейся в метафорикой:

[Женщина-доцент по телефону о зубной пасте:] Дорогая… Но ведь надо капелюшечку! (17 января 2011 г.); [На совещании председателей дис. советов:] Были такие: он в небе, он пишет обо всём, а кандидатская диссертация – это микрон, миллиметр изучения, и всё! А он наклепал такое, что ни в один совет не приткнёшь. Я его на землю опустил! (27 мая 2011 г.);

– употребление эпитета: [Экскурсовод, г. Казань:] Он собран в тысяча семьсот каком-то мохнатом году! (14 мая 2011 г.).

Кстати, само слово «употребление» не самое удачное для понимания природы разговорного креатива. Употребляем мы «как бы» готовое, а здесь не столько употребляем, сколько создаём свои варианты использования того или иного приёма. Так, говорящие интуитивно чувствуют недостаточность фразеологического фонда и пытаются не столько трансформировать фразеологизмы, как это делают некоторые писатели, сколько создавать свои фразеологизмы, отличающиеся перцепцией, прегнантностью, парадоксальностью, как в следующем высказывании:

[Мужчина лет 30:] Да мы не найдём её! Я тебе сто пудов говорю: не найдём! (28 декабря 2010 г.). «Сидеть мебелью» – тоже приближается к фразеологизму. [Профессор-женщина о заведующей:] Это был театр одного актёра. И когда задавал вопросы, отвечала Ирина, а Валя сидела мебелью. А деньги с неба не падают, это она поняла. Она просто сидит, но в кассу она ходит. А вообще, надо просто любить (что делаешь). На подфаке им (иностранным студентам) мы должны уделять более большую любовь (16 сентября 2010 г.).

Теперь проанализируем, что получается в итоге. Ансамбль целей и богатый инструментарий их реализации создают анЛингвистика креатива самбль свойств разговорного креатива, который можно зашифровать цифробуквенным обозначением 7-Э: экспрессию, эмоциональность, эквифинальность, эвристичность, эгоцентризм, этикетность, эффективность.

Экспрессия, или выразительность, в разъяснениях не нуждается. Это свойство лежит на поверхности и достаточно хорошо проанализировано в литературе по разговорному дискурсу. Ограничимся фактами грамматической экспрессии: [О щенке:] Он выспался, а потом хорошо вывелся (15 августа 2010 г.). [Женщина-профессор лаборантке:] С наступающим! – Завтра поздравимся! (31 августа 2010 г.).

Эмоциональность в нашем случае выступает как результат языкотворческих усилий по обслуживанию, улаживанию эмоций. [На пляже:] Вон Жанна! Жаннулик, ты уже выкупалась? (10 августа 2010 г.). [Студентка по сотовому телефону:] Алинчик пошла на физкультуру, а я пошла домой (7 октября 2010 г.) Эквифинальность – термин биологических наук, означающий, что мир движется не только от разнообразия к разнообразию, но также от разнообразия к единообразию, то есть разные усилия могут давать сходные результаты. В разговорной речи удачный креатив одного подхватывается окружающими и становится стандартом, общим местом. Сейчас никого не удивишь, как 20 лет назад, если вместо Молодец! скажешь Молоток!, вместо зарплата зряплата. Стопроцентного творчества не бывает, кое-что выпадает в осадок, становится привычным, как стали привычными такие, некогда выразительнейшие слова:

«подсуетиться», «шебуршать», «прикупить» и др.

Эвристичность разговорного креатива выступает как результат оригинального, афористического прочтения ситуации, помогающего преодолевать аналогичные ситуации. [Женщина лет копошится у прилавка:] Извините: задерживаю вас, как ишак, всего набрала! – Ничего. Зато за один раз. – А муж мне говорит: зато без головы! (16 июня 2011 г.). Жалуюсь внуку, что устала. «Это, баб, потому, что ты мало работаешь. Вот я не устаю. Я много работаю. Бегаю, например…». Интересно, что Раздел II. Пространство языкового креатива нечто подобное я записала и со слов знакомой женщины, профессора, тоже филолога: Устаёшь, а как что-то сделаешь – уже легче. Работа спасает…». Ещё один выразительный пример эвристики разговорной речи был зафиксирован на рынке.

[Женщина-реализатор пьёт чай и говорит знакомой:] Я придерживаюсь принципа: если про тебя ходит сплетня, значит ты живёшь правильно! (31 октября 2010 г.). [На конференции:] Когда мы говорим «вопросы», то это и советы (по докладу), и предложения! (5 мая 2011 г.). [Женщина-профессор после возвращения из-за границы:] Они безумные оптимисты. Таких угнетённых, недовольных лиц, как в России, нет нигде. Они живут сегодняшним днём и стремятся получить удовольствие.

А мы живём будущим – и ничему не рады (16 сентября 2010 г.). Интересные психологические открытия, отслеживая разговорную речь, можно услышать даже из уст школьников.

[Возвращаясь с классом из Казани, два мальчика лежат на верхней полке. Мама одного из них:] Позовите Алину и поговорите.

– Втроём не поговоришь! (14 мая 2011 г.).

Эгоцентризм означает подчинённость речи сиюминутным интересам говорящего. Концепт «Я» весьма значим для разговорной речи. Эгоцентризм проявляется как формула самоподдержки. [Девушка лет 17 подруге:] У меня каждый раз везЕнь!

(20 июня 2010 г.). [Женщина-профессор, 69 л.:] У меня очень много своих планов. Маленьких. Но они мне дороги, эти мелочи! (1 сентября 2010 г.). Даже когда говорящий говорит о другом, он вольно или невольно ориентируется прежде всего на свои интересы. [Молодой человек на улице:] Если её подружАка не выйдет… (22 декабря 2010 г.).

Этикетность как проявление вежливости по отношению к окружающим тоже выступает как свойство, результат разговорного креатива, признак, который отслеживается, нередко комментируется и насыщается новыми формами. [На рынке женщинареализатор своей знакомой:] Нин, приветики! (11 апреля 2010 г.). [Профессор на открытии конференции:] Ещё раз сердечное всем благодарение, кто, преодолевая время и пространство, приехал сюда! (7 сентября 2010 г.). [Лаборант зав.кафедрой, чтобы не вешала трубку:] Хорошо, схожу. Вы повисите пока? (5 марта 2011 г.). [Хозяйка квартиры приезжей:] Счастливо вам! Зелёную дорожку Вам до дому, до учёбы!

(5 мая 2011 г.). [На рынке реализатор-женщина, проходя, знакомой:] Здоровья тебе и торговли! (12 июня 2011 г.).

Эффективность как итоговый признак разговорного креатива не нуждается в пояснениях. Все цели и все средства задействованы постольку, поскольку они эффективны для нужд социума.

Неэффективная речь отмирает или перестраивает свои каноны.

[Водитель:] В Шебекино отправляется маршруточка! В Шебекино – последние места – отправляется! Шебекино – сразу едем (20 июня 2010 г.). Устная «реклама-призыв» замечательно построена с позиций актуального членения: трижды запечатлевается маршрут (Шебекино), трижды обещано неожидание отправки (отправляется, последние места, сразу едем), введён позитив (маршруточка).

Эффективность как минимум средств при максимуме смысла просматривается в творческом использовании приёма метонимии. [Покупательница молока на рынке:] Мне одно утро, один вечер (10 февраля 2011 г.).

Таким образом, креатив разговорного дискурса можно рассматривать не только на частных, причём весьма выразительных проявлениях творческого подхода к сиюминутному, но и в целом как весьма сложное, совершенное устройство речепорождения, включающее в себя целую систему целеполаганий, широту и оригинальность используемых языковых средств и ансамбль получаемых в итоге характеристик.

Художественный дискурс текстозависим, подчинён созданию и обслуживанию текста, тогда как разговорный дискурс ситуативно зависим, что, однако, не делает его проще и примитивнее.

Вычленяя те или иные признаки разговорного креатива, мы постарались продемонстрировать эту «цветущую сложность» будто бы простого обыденного общения.

Раздел II. Пространство языкового креатива Гридина Т.А. Языковая игра: стереотип и творчество. – Екатеринбург, 1996.

Лингвистика креатива: Коллективная монография /Отв. ред.

Т.А. Гридина. – Екатеринбург, 2009.

Харченко В.К. Современная повседневная речь: Монография.

– М.: 2010.

Цейтлин С.Н. Язык и ребёнок: Лингвистика детской речи. – М., 2000.

Шулежкова С.Г. Словарь крылатых слов из области искусства: более 1000 крылатых выражений. – М., 2003.

РАЗДЕЛ III. КРЕАТИВНЫЕ ЯЗЫКОВЫЕ

ТЕХНИКИ

СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ БЕЗРАЗЛИЧИЕ:

ИГРОВЫЕ ФОРМЫ РЕЧЕВОЙ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ

Философские рассуждения о русской ментальности, о национальном характере [см.: Емельянов 2003] как «совокупности некоторых особенностей духовного облика народа, которые проявляются в свойственных его представителям традиционных формах поведения, восприятия окружающей среды и т.д.» [Баграмов 1973: 13], содержат общие места. Безусловной признается эмоциональность русского характера («страсть, а не норма»), а также преобладание «нравственного момента над моментом социальным» [Бердяев 1990: 69; 267], духовность, «духовные борения», склонность «к аномальным поступкам и действиям»

[Караулов 1996: 239], склонность к творчеству, противоречивость. Между свойствами национального характера и семантико-типологическими особенностями языка существует параллелизм [см.: Караулов 1996: 241]. В языке отражается присущая русским интенсивность духовной деятельности, эмоциональная отзывчивость. Аномальна для русского характера безэмоциональность, отсутствие душевного отклика на происходящее;

нормальными представляются открытая эмоциональность, реакция, непосредственный порыв души. Отметим, что Словообразовательный словарь русского языка фиксирует 18 лексем с корнем дух (в значении «психическая способность, сознание») и 132 лексемы, образующие гнездо с исходным словом душа [Тихонов 1985. Т.1: 323–325]. Ключевые слова русской национальной картины мира дух, душа [см.: Шмелев 2005: 133–152] наРаздел III. Креативные языковые техники полнены культурно-фоновыми смыслами, обнаруживающими ценностный приоритет духовного над материальным, эмоционального над рациональным.

В русском мире о человеке судят по его душе. Не случайно фразеологизмы с опорным словом душа (д.) получают атрибутивные сопроводители, позволяющие оценить моральнопсихологические качества человека, духовный потенциал его натуры. Ср.: добрая д., живая д., простая д. но кривая д., бумажная д., чернильная д., заячья д., копеечная д. и др. Семантика глаголов, входящих в состав фразеологизмов, способствует формированию образного представления о важности «пропущенного через душу» эмоционального мировосприятия (душа радуется, ликует, торжествует, горит; брать, взять, хватать за душу; вкладывать, вложить душу; волновать, потрясать душу;

поражать до глубины души; душа не принимает; надрывать, надорвать душу; класть, положить душу на что-л; чего душа хочет, пожелает и др. [см.: Фразеологический словарь 2004. Т.1: 364– 368].

Креативная составляющая языковых средств, которые обозначают внутреннее психологическое состояние, переживания, активные эмоциональные реакции души, характеризуется многоплановой, но прозрачной образностью слов и фразеологических единств, номинирующих ментально одобряемые ценности и нравственные установки, имплицитно содержащие презумпцию органической эмоционально-оценочной причастности носителя русского языка и культуры к действительности в ее многообразных проявлениях. Вместе с тем, как уже отмечалось, русский характер обладает противоречивостью. Сильные эмоции могут вытесняться эмоциями «скучными» (М.В. Ломоносов), причем процесс этот оказывается актуальным не только для индивида [см.: Бердяев 1990: 45–50], но и для отдельного лингвокультурного сообщества, а также для общества в целом.

Вытеснение эмоций из психического мира человека приводит к бесчувственности, т.е. к равнодушию, безразличию. Творческое оперирование образными возможностями внутренней формы, показывающей, «как представляется человеку его собственная мысль» (Потебня), приводит исследователей к концептуально значимому обобщению: душа, лишенная чувств, не дифференцирующая «лица» вещей, поступков, людей, не реагирующая на многообразные проявления жизни, аномальна. Равнодушный, по наблюдениям В. Даля, человек традиционно воспринимается как человек «рассудочный, холодный, косный, безучастный», т.е. «не принимающий по чувству участия ; «умышленно, намеренно, с расчетом» он уклоняется от участия в чем-л. или «прикидывается равнодушным, бесчувственным к чему» [Даль 1980. Т IV: 7]. В приведенной дефиниции В. Даля бесчувственность представлена как искусственная, стратегически заданная форма психической реакции. Рассудочность же трактуется как не свойственная русским безэмоциональность.

Чутким барометром социальных процессов, влияющих на психологическое состояние общества, был и остается язык. Так, в словаре синонимов русского языка под редакцией П.П. Евгеньевой находим лишь четыре близких по смыслу прилагательных, обозначающих безэмоциональность: равнодушный, безразличный, безучастный, индифферентный [Словарь синонимов 1971. Т2: 326]. Значительно больше вариантов в словаре З.Е. Александровой, учитывающей в первичных и вторичных значениях слов синонимию слов и фразеологизмов, охватывающую разговорную сферу коммуникации. Материалы этого словаря позволяют проследить направления творческих операций с помощью языковых знаков. Обращает на себя внимание использование метафоры холода (холодный, ледяной, остылый, остывший, прохладный), в том числе сконструированной на основе антитезы (ни жарко, ни холодно / ни тепло, ни холодно). Отчетливость апперцепционной базы задает прямую оценочность переносных значений: отрицательная оценка сопровождает «холод»; положительная – «тепло» и «жар». Креативность проявляется и в многообразии картинных устойчивых сочетаний типа плевать с высокого дерева / колокольни кому на что; ухом не поведет; и в ус не дует [Александрова 1968: 443].

В системе частей речи с первой половины ХIХ века в трудах русских лингвистов стал последовательно выделяться разряд Раздел III. Креативные языковые техники неизменяемых слов, по форме совпадающих с отдельными формами существительных, прилагательных, наречий, имеющих значение состояния и употребляющихся в функции главного члена безличного предложения. Такие слова Л.В. Щерба назвал особой категорией состояния. Для ученого несомненными явились «попытки русского языка иметь особую категорию состояния» [Щерба 1928: 18]. По мнению В.В. Виноградова, эти слова «выражают «недейственное» состояние, которое может мыслиться безлично или приписываться тому или иному лицу или субъекту, испытывающему это состояние» [Виноградов 1947:

401-402].

В числе синонимических вариантов с общим значением характеристики состояния эмоционального равнодушия находим также фразеологизированную предложно-падежную форму до лампочки, которая используется, наряду с подобными единицами категории состояния, в типовых по структуре безличных предложениях. В отличие от приведенных выше номинаций, предложно-падежная форма до лампочки не может быть включена в границы предметно-образных соответствий. Ее немотивированность очевидна в художественных текстах. Например, в песне Александра Галича «Больничная цыганочка», датированной 1964–1966 гг. [Галич 1998: 74–76], фразеологизированная форма до лампочки выступает в функции ключевого маркера психологического портрета ролевого героя – бывшего фронтовика, намеренно отстраняющегося от ощущений жизненной несправедливости: /А я твердил, что я здоров, /А если ж – печкилавочки, / то в этом лучшем из миров / Мне всё давно до лампочки, / Мне всё равно, мне всё давно / До лампочки! Ср.: Не то он (начальник) зав, не то он зам, / Не то он печки-лавочки. / А что мне зам! Я сам с усам, / И мне чины до лампочки, / Мне все чины да ветчины / До лампочки!< > А я стою – темно в глазах /И как-то всё до лампочки, / И как-то вдруг мне всё вокруг / До лампочки... < > Безразличное отношение к отдельным объектам, например, к деликатесам (в тексте икра, вино, ветчина), к чинам соседствует с полным безразличием к жизни. При этом мера проявлеЛингвистика креатива ния равнодушия интенсивнее в немотивированном предложном сочетании до лампочки, чем в мотивированном синонимическом сочетании всё равно. Финал текста обнаруживает осознание ролевым героем некогда присущей ему способности к бурным проявлениям чувств: Не слезы это, а капель, / И все, и печкилавочки, / И мне теперь, мне всё теперь / Фактически до лампочки! / Мне всё теперь, мне всё теперь / До лампочки!

Выделим важные для осмысления креативного аспекта проблемы факты: 1) А. Галич ощутил связь между временем и эмоциональным состоянием человека: война время обостренных эмоций; послевоенные годы время эмоционального спада;

2) А.Галич, будучи тонким стилизатором, уловил коннотативный потенциал языковых единиц, семантике которых не позволяет сконструировать четкие образные параллели. Языковая игра, основанная на переносном употреблении слова, не являющегося в контексте носителем определенного самостоятельного значении (слово «лампочка» не связано с состоянием бесчувственности), служит «средством создания новых смыслов, новых ассоциативных связей между смыслами слов и новых образов»

[Брайнина 1996: 276-277].

Обратимся к постсоветской ситуации. Катастрофическое сознание российского общества, отмечавшееся в 90-е годы, высокая степень эмоционального напряжения, критическое настроение в период социальных и геополитических перемен в годы относительной стабильности сменились состоянием эмоционально-психологического безразличия. 17 июня 2011 года «Российская газета» опубликовала данные ВЦИОМа, ФОМа и Левада-Центра, свидетельствующие о депрессивном состоянии российского общества. По наблюдениям социологов, страна переживает «самую длительную социальную депрессию». В частности, отмечается, что перестают быть интересными позитивные события; как привычные, не вызывающие сильного эмоционального впечатления, оцениваются события негативные;

отсутствует четкий образ желаемого будущего; формируется представление о невозможности изменений к лучшему.

Раздел III. Креативные языковые техники Эмоциональный спад обнаруживает себя в активизации лексики и фразеологии, обозначающей отсутствие интереса к окружающему. Возросшее количество единиц, номинирующих состояние безразличия, является своеобразной реакцией на происходящее, симптомом блокирования обыденным сознанием постоянных изменений, формой «редукции сложности и неопределенности» актуальных событий, способом «уменьшить степень смыслового разнообразия» [Гудков 1999: 53]. Высокую частотность обнаруживают слова категории состояния, употребляющиеся в безличных предложениях: Мне/Ему/Ей/Им до лампочки / до лампады / до фонаря / до фени; по барабану / по барабасу / по фене / по кумполу / по фигу, по фигищу и др.;

Мне/Ему/Ей/Им ни жарко ни холодно / неважно;

Мне/Ему/Ей/Им хоть бы хны / хоть бы что; Мне/Ему/Ей/Им безразлично / параллельно / перпендикулярно / пополам / однофигенственно / без разницы; Мне/Ему/Ей/Им все равно / все едино и др.

Новые члены синонимического ряда обнаруживают неопределенность ассоциативной основы номинаций, в числе которых выделяется слово фиолетово, возникшее в речи молодежи. Словарь молодежного сленга дает дефиницию (‘абсолютно безразлично, неинтересно, все равно’) подчеркивающую высшую степень равнодушия [Никитина 2004: 748]: Ему глубоко фиолетово.

В этом же словаре прилагательное фиолетовый фиксируется в значении ‘странный, необычный, причудливый, непривычный’ (фиолетовый малый). Приведенные толкования не позволяют мотивировать значение слова категории состояния фиолетово символикой цвета. Здесь скорее проявляется игра неопределенными смыслами, парадоксальность образных параллелей, произвольность выбора экспрессивной номинации. Утверждение права говорящего на креативный произвол открывает для колористической номинации возможность «заиграть новыми гранями» [Кронгауз 2007: 172]. Коннотативная нестандартность стимулирует переход жаргонного слова в разговорную речь. В.И.

Новиков обоснованно включает предикатив фиолетово в «Словарь модных слов», резонно отмечая, что цвет ничем «не провиЛингвистика креатива нился», а «просто под руки случайно подвернулся» [Новиков 2005: 134-135].

Парадоксальная жаргонная единица была подхвачена СМИ:

От того, что будет говорить про меня типичный москвич, мне абсолютно фиолетово («Аргументы и факты»). Интенсивность параметрических слов-сопроводителей абсолютно, сугубо, совершенно, вообще, глубоко и др. избыточна, так как само слово фиолетово, являясь интенсивом, не нуждается в детализации меры проявления признака. Игра интенсивами, гиперболизация гиперболы демонстрирует показное безразличие. Приведем другие примеры подобной бравады: Мне сугубо фиолетово, сколько получают мои соседи («Собеседник»); А лично мне абсолютно фиолетово, какая команда играет на той стороне поля (газета «Санкт-Петербург»). Иногда объектом гиперболизированного безразличного отношения становится сам говорящий. Например: А им на меня сугубо фиолетово (газета «Нижегородские новости»). Гиперболичность усиливается вовлеченной в языковую игру контаминацией выражений им на меня плевать и им фиолетово. Выражение высшей меры безразличия к одному объекту не исключает возможности эмоционального восприятия другого объекта: А мне совершенно фиолетово – платят не платят, я коней люблю и жить без них не могу (газета «Владивосток»). Здесь безразличие к денежному вознаграждению мотивируется наличием постоянного объекта эмоционального отношения: привязанность к животным сильнее материальной выгоды. Антитетические конструкции выявляют ценностные субъектные предпочтения.

Объект, не вызывающий личностной эмоциональной реакции, часто противопоставляется объекту, который, по мнению говорящего, такую реакцию заслуживает: Кризис по миру гуляет, а мне фиолетово, я любовью занимаюсь. И другим советую («Комсомольская правда»). Так декларативно представляет свою аксиологическую позицию молодой человек, полагающий, что получать удовольствие от жизни можно вопреки объективным обстоятельствам. Безразличие здесь выступает как форма сопротивления всеобщей панике.

Раздел III. Креативные языковые техники Игра жаргонным словом позволяет не только обособить субъективный ценностный выбор, но и выразить определенную общественную позицию. Мария Арбатова, например, намеренно сталкивает два социально значимых объекта: первый, постоянно обсуждаемый и неизменно оцениваемый позитивно, – это предстоящая олимпиада в Сочи: второй, не характеризующийся общественным вниманием, – это театральный фестиваль: Всю прошлую неделю комиссия Международного олимпийского комитета инспектировала Москву как потенциальную столицу Олимпиады-2012. А мне фиолетово. Лучше бы театральный фестиваль провели. Но культурой интересуется 2 процента, а спортом – 80 процентов («Коммерсант-Власть»). Антитеза аргументирует сопротивление сложившимся представлениям о значимости спорта и культуры.

В публицистических текстах используется игра чужой речью, позволяющая воспроизвести характерный для нашего времени эмоциональный плюрализм. Маркирует чужую точку зрения предикатив фиолетово: Правота молодости основана не на экспертизе, не на знании того, чего, к примеру, не знает тридцатипятилетний человек, а на свободе. Что это за свобода? Вы меня не купите ни на какую вашу художественность и прочую ботву, говорит нам тинейджер. Ваши критерии и авторитеты мне фиолетовы. Всякого, кто пытается мня лечить, я посылаю на. Меня цепляет только то, что цепляет на самом деле, и книжку, если вообще захочу почитать, я выберу сам («Новый мир»).

Многочисленные высказывания в разговорной диалогической речи и текстах СМИ обнаруживают игру объектами безразличия: «Прибалтика мне фиолетово», – говорит на прессконференции министр, намеренно выделяющий якобы неприоритетный объект геополитики; «Мне фиолетово – это поп, рок, электро или хаус», – заявляет музыкант, признающий лишь классику; «Мне фиолетово, что там про меня пишут. Я ни с кем отношений не портил и портить не собираюсь», – сообщает в своем блоге Юрий Шевчук; «Мне фиолетово, кому назначить пенальти, – утверждает главный судья матча «Спартак – Зенит»

Игорь Егоров; «А мне фиолетово, будет ли у меня ярко-красный кабриолет в комплекте с блондином-автомехаником, – заверяет своих подруг «гламурная особа». Во всех случаях вербализация объекта безразличия не соответствует коммуникативным ожиданиям, заданным языковым паспортом говорящего, социальная роль которого программирует наличие эмоциональнооценочного отношения к объекту, в значительной степени определяющему характер ролевого ценностного выбора. Игра объектом эмоционального отношения доставляет креативное удовольствие говорящему, который стремится к достижению эффекта обманутого ожидания и повергает в изумление коммуникативного партнера, не готового к эффекту непредсказуемости.

Так, например, известно, что реклама моющих средств адресована в первую очередь домашним хозяйкам, одна из которых неожиданно заявляет: «Что есть реклама, что ее нет, мне фиолетово». Дачники возмущаются повышением цен на пригородные поезда и вдруг звучит реплика одного из собеседников: «Если честно, мне фиолетово, сколько стоит билет». А вот мнение активного члена группы поддержки кандидата в депутаты законодательного собрания: «Как пройдут эти выборы, мне, ей богу, фиолетово». «Можно «мэм», можно «миссис» – мне фиолетово», – отвечает на вопрос о выборе уважительного обращения немолодая женщина. «Честно говоря, мне фиолетово, что происходит в двух микроскопических государствах, просто наша демократическая пресса и ТВ по этому поводу раздувает непонятную шумиху», – заявляет корреспондент газеты «Завтра», от которого ждут анализа политической ситуации.

Определенная замыслом говорящего игра объектами равнодушия не свидетельствует о состоянии депрессии. В каждом конкретном случае это эффектный риторический поступок, сопровождающийся бравадой, рисовкой. Психологическая подавленность выражается в высказываниях с обобщенным объектом:

Особенных целей в жизни не имею, как-то мне все фиолетово.

Вот и лежу, уставившись на кактус, такой же безразличный и равнодушный ко всему, до тупости гордый в своем одиночестве («Дружба народов»); А в жизни нам все по барабану, все фиолетово («Известия»); Всем все фиолетово («Журналист»); Мне все Раздел III. Креативные языковые техники пурпурно-фиолетово («Уральский рабочий»); Мир рушится на глазах, а нашей молодежи все сугубо фиолетово («Гудок»).

Депрессивное состояние души выражено в стихотворении Тикки Шельен «Фиолетово». Автор объясняет эмоциональную опустошенность тяжелыми испытаниями:

...после самого черного месяца В этом буром году Мне все фиолетово, Мне все фиолетово, Мне все фиолетово под Фиолетовой бледной луной.

Мне все фиолетово, Мне все фиолетово, Мне фиолетово все, Что может случиться со мной.

Невозможность преодоления абсолютного безразличия объясняется отсутствием соучастия, сопереживания высшего покровительства. Эмоциональный вакуум трактуется как осознанная необходимость:

И я отдыхаю, зная, Что Бог отдыхает, что Ему фиолетово, Ему фиолетово.

Ему фиолетово все под фиолетовой бледной луной.

Он всегда в состоянии покоя, Он есть абсолютный покой.

Ему фиолетово, Ему фиолетово, Ему фиолетово все, что случится с тобой или мной.

Ему фиолетово.

Всеобщее равнодушие – тупик, из которого нет и не может быть выхода. Этот социально-психологический диагноз следует из навязчивых и навязанных повторов, утверждающих невозможность эмоционального возрождения.

«Равнодушен ли равнодушный?» (Т.В. Матвеева). Диагностирует ли активизация в речи безличных конструкций со словами безразличия состояние социальной депрессии? Однозначно ответить на этот вопрос нельзя. И все же представляется, что игровое начало, сопровождающее высказывания и тексты, оценивающие мир в единицах безразличия, исключает безнадежность кризиса души. Игра в равнодушие, показное безразличие – всего лишь речевая поза, маскирующая истинные чувства.

Баграмов Э.В. К вопросу о научном содержании понятия «национальный характер». – М., 1973.

Бердяев Н. Самопознание. – М.: ДЭМ, 1990.

Брайнина Т.Д. Языковая игра в произведениях Саши Соколова // Язык как творчество. – М., 1996.

Виноградов В.В. Русский язык: Грамматическое учение о слове. – М., Л., 1947.

Галич А. Песни. Стихи. Поэмы. – Екатеринбург, 1998.

Гудков Л. Страх как рамка понимания происходящего // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 1999, №3.

Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4х т. – М.: Русский язык, 1980.

Емельянов Б.В. Русский менталитет: возможности толерантности // Философские и лингвокультурологические проблемы толерантности. – Екатеринбург, 2003.

Караулов Ю.Н. Русская речь, русская идея и идиостиль Достоевского // Язык как творчество. – М.: ИРЯ РАН, 1996.

Кронгауз М. Русский язык на грани нервного срыва. – М., 2007.

Матвеева Т.В. Равнодушен ли равнодушный? // Явление вариативности в языке: Материалы Всеросс. конф. 13-15 дек.

1997 г. – Кемерово, 1997.

Новиков В.И. Словарь модных слов. – М., 2005.

Словарь синонимов русского языка: В 2-х т. / Под ред. А.П.

Евгеньевой. – Л.: Наука, 1971.

Раздел III. Креативные языковые техники Тихонов А.Н. Словообразовательный словарь русского языка:

В 2-х т. – М.: Русский язык, 1985.

Фразеологический словарь современного русского литературного языка /Под ред. А.Н. Тихонова: В 2-х т. – М.: Флинта:

Наука, 2004.

Шмелев А.Д. Дух, душа и тело в свете данных русского языка // Ключевые идеи русской языковой картины мира. – М, 2005.

Щерба Л.В. О частях речи в русском языке // Русская речь /Под ред. Л.В. Щербы. Новая серия. – Л., 1928.

ЛИНГВИСТИКА ПОЭЗИИ: ПРОЗРЕНИЯ

И ЗАБЛУЖДЕНИЯ

Замечательный русский филолог Роман Якобсон в одной из своих статей показал, что поэтическое творчество незримо обусловливается действующими в языке грамматическими правилами и в то же время сама грамматика обладает внутренней поэзией [Якобсон 1983]. В развитие данной темы можно было бы попытаться весь вузовский курс языкознания составить из стихотворных цитат; это значит – показать, что такое язык с позиций поэта. Почему я отвожу художнику слова такую роль в изложении основ этой, в общем-то, довольно точной науки?

Во-первых, поэт – полноправный носитель языка. А человек знает о языке, которым он пользуется, очень много. Другое дело, что он не всегда способен эти свои знания выразить в словесной форме – но уж поэту-то сам Бог велел уметь это сделать.

В то же время, поэт – носитель языка, а, следовательно, ему свойственно ошибаться, он может разделять какие-то заблуждения, превратные представления о языке, бытующие среди людей.

Во-вторых, у поэта нередко бывает филологическое образование. Это, конечно, не значит, что на филфаке «учат на писателей». (Когда Иосифа Бродского на суде спросили: «А кто установил, что вы – поэт? Кто вас зачислил в ряды поэтов? Вы учились этому?», тот ответил: «Я думаю, что это… от Бога».) Но филологическое образование может помочь поэту заметить те или иные особенности языка и акцентировать их в своем творчестве.

В-третьих, настоящий поэт богоподобен и богоравен. Он способен на гениальные прозрения, на предсказания, он – демиРаздел III. Креативные языковые техники ург, видящий сквозь время и пространство. Слова Евгения Евтушенко «Поэт в России больше, чем поэт…» стали уже крылатыми. Но поэт везде – больше, чем поэт. Если у народа есть душа, то поэт – ее голосовые связки. Показать это я попытаюсь именно на материале русской поэзии. Добавлю, что значительная часть примеров выбрана мною из сборника «Поэты о русском языке» [Поэты 1989].

Итак, начнем с общих аспектов функционирования языка.

То, что язык – основа мышления, что благодаря языку мы не только общаемся, но и познаем себя и окружающий мир, понимали русские поэты уже в XVIII веке. Причем когнитивная функция языка изначально связывалась главным образом с такой единицей, как слово. Именно слово отражает положение дел в мире и позволяет хранить соответствующую информацию в сознании. Вот как писал Г.Р. Державин в своем «Послании к Великой княгине Екатерине Павловне…» – эти слова часто цитируют нынешние учителя-словесники:

Язык всем знаниям и всей природе ключ;

Во слове всех существ содержится картина… Но в ХХ веке поэты придали данной мысли поистине изящное воплощение. Может быть, лучшее тому свидетельство – известное стихотворение Самуила Маршака «Словарь»:

Усердней с каждым днем гляжу в словарь.

В его столбцах мерцают искры чувства.

В подвалы слов не раз сойдет искусство, Держа в руке свой потайной фонарь.

На всех словах – события печать.

Они дались недаром человеку.

Читаю: «Век. От века. Вековать.

Век доживать. Бог сыну не дал веку.

Век заедать, век заживать чужой…»

В словах звучит укор, и гнев, и совесть… Нет, не словарь лежит передо мной, А древняя рассыпанная повесть.

Поэтому писатель, художник, творец, имеющий дело со словом, фактически обращается к глубинам народного сознания. В самых обычных, затертых словах – таких, как дом, дерево, стол, красный, работать, – его подстерегают неожиданные открытия. Давид Самойлов сказал об этом так:

Люблю обычные слова, Как неизведанные страны Они понятны лишь сперва, Потом значенья их туманны.

Их протирают, как стекло, И еще более известное признание классика:

Есть речи – значенье Темно иль ничтожно, Внимать невозможно… Однако бездонная глубина содержания слова может порождать у человека чувство неуверенности, сомнения, более того – страха пред процессом его познания. Сегодня семасиология уже с легкостью оперирует смысловыми «кирпичиками», разлагая значения на отдельные семы. Мы говорим, например: рука – «верхняя конечность человека», и эти три признака предмета с необходимостью и достаточностью образуют понятие и являются основой для описания значения слова. (А, допустим, признаки «правый», «левый», мужской», «в перчатке» и т.п. таковыми не являются.) Остается только соотнести результаты логическоРаздел III. Креативные языковые техники го анализа с реальной комбинацией семантических множителей в слове. Совершенствование метода компонентного анализа приводит к составлению и сопоставлению инвентарей сем (см.

например: [Reuther 2003]). Во всяком случае, проанализировать понятие, разложить его на составляющие, на основные признаки – сегодня задача для первокурсника. Не то – для поэта: сама мысль о возможности препарирования мысли приводит его в ступор:

Когда бы вдруг ученые смогли Понятье расщепить, как ныне атом, Тогда мы не узнали бы земли, – Земля тогда бы тотчас стала адом!

Что жизнь? Что смерть? Что холод? Что тепло?

Как зыбко всё. Ни доброго, ни злого!

Всё рухнуло тогда бы… Погребло Мир под собой взорвавшееся слово!

И, если не видеть в этих строках просто поэтической позы, то как объяснить такое неприятие логического анализа? В чем корни мистического ужаса перед познанием, перед разъятием мысли? Думаю, что они – в изначальном преклонении перед магией слова, в априорном противопоставлении, разведении по разные стороны барьера науки и искусства. Это то, в чем обескураженно признавался пушкинский Сальери: «Музыку я разъял, как труп. Поверил я алгеброй гармонию…» – но при этом исчезала сама музыка. Это то, что через полтораста лет советский поэт сравнил с препарированием Царевны-лягушки:

В долгих муках она умирала – В каждой жилке стучали века!

И улыбка познанья играла На счастливом лице дурака (Ю. Кузнецов. Атомная сказка).

Смысл этих строк понятен: не трогайте сказку, не пытайтесь проанализировать чудо – оно просто исчезнет!

Казалось бы, вся структурная поэтика самим фактом своего существования опровергает такой агностицизм по отношению к плану содержания языка. Кроме того, существует и иной взгляд на структуру художественного смысла (вспомним классическую декларацию Виктора Шкловского: «Я знаю, как сделан автомобиль, я знаю, как сделан Дон Кихот»). И все же магическая составляющая – очень сильный довод в споре о познаваемости смысла, о возможности его анализа!

Магия языка нуждается и в жреце, и в толкователе. Если поэт – жрец, то филолог – толкователь, посредник между языком (соответственно текстом) и обычным человеком. Отсюда – особое доверие к тому, чья профессия – разъяснять, проникать вглубь текста, а если нужно, то и «поправлять» язык. «Не то слово употреблено? А нужно вот какое! Нет подходящего названия? А мы придумаем!» – такое представление о миссии филолога нередко бытует и в стихах.

– Ничего, – говорят лексикографы, составители. – Не беда!

Напряжем свои умные головы и подыщем словцо без труда Вполне естественно в этом свете и то особое отношение к воплощению филологического труда, к грамматике и особенно к словарю, которое живет в народе. Пиетет к словарю как к истине в последней инстанции распространен очень широко. Нередко сегодня какой-нибудь журналист или политолог приводит в качестве последнего аргумента: «А я проверял у Даля!» Ему, может быть, невдомек, что Владимир Даль собирал по крупицам свой словарь примерно полтораста лет назад. И ныне этот подвижнический труд представляет собой скорее справочник по истории и этнографии русского народа, чем указатель по совреРаздел III. Креативные языковые техники менному словоупотреблению… Носителю же языка кажется, что словарь – не просто минимально систематизированное хранилище слов, а своего рода Оракул или распорядитель, поощряющий одни названия и «задвигающий» другие на периферию нашего сознания. Недалеко от этого взгляда уходит и поэт:

Кто нынче скажет «окоём», Иль «росстани», иль «первопуток» – Всё, что Толковым словарем В безвестный загнано закуток?

Слова угасшей старины Вдали мерцают еле-еле, А прежде, жизнью рождены, Они ласкали, жгли и пели… (Вс. Рождественский. Ветшают прадедов слова…).

Но, конечно, не словарь виновен в том, что язык развивается, что отдельные слова устаревают и забываются. Он только фиксирует этот процесс, в крайнем случае – сдерживает его. К примеру, слово смычка имеет в качестве одного из значений такое:

‘союз, совместность действий, объединение и согласованность интересов’ (классический контекст – смычка города с деревней).

В Словаре Ушакова [ТСРЯ 1935 – 1940] это значение дается с пометами «нов.» и «полит.». В новейших словарях оно приводится без каких-либо помет, хотя уже вполне могло бы иметь помету «устар.»: фактически перед нами архаизм. Словари вообще консервативны, они с опозданием фиксируют изменения в жизни языка. В том числе, как мы видим, они пытаются как бы замедлить процесс старения слова, продлить его жизнь… Еще пример: наречие намедни. В том же [ТСРЯ 1935 – 1940] оно сопровождается пометой «простореч.», через полстолетия в [БТСРЯ 1998] – пометой «разг.». А фактически за это время слово все более устаревало, чему подтверждением служит наблюдение поэта:

Поет это слово, успев онеметь.

И кануть в такую глубокую даль, Что помнят о нем только Фасмер и Даль, И Преображенский – Настолько стара Суть слова, чей смысл означает:

Но затем произошла своего рода общественная реабилитация (или реанимация?) этого слова. В самом начале XXI века на канале НТВ появился цикл документальных передач Леонида Парфенова с таким названием, и намедни, кажется, обрело вторую жизнь.

Поэт недаром – творец. И в стремлении создать свой особый мир он не всегда может рассчитывать на помощь лексикографа:

Каков окликнуть безымянность способ?

Не выговорю и не говорю… Как слово звать – у словаря не спросишь, Покуда сам не скажешь словарю Какова вообще природа названия? Для языкознания это одна из изначальных проблем. С одной стороны, безотчетная вера в магию, в силу слова (фидеизм) всегда была свойственна человеку. Учитель Кун (Конфуций), когда его спросили, с чего бы он начал управление государством, ответил: «С исправления имен». Если имена неправильны, то слова не имеют под собой оснований. Если слова не имеют под собой оснований, то дела не могут осуществляться… С другой стороны, слово – еще не дело. Практический разум подсказывает нам, что название в значительной степени условно и произвольно. Народ говорит: Хоть горшком назови, только в Раздел III. Креативные языковые техники печку не ставь. Более изящно выражена эта мысль в строках Шекспира («Ромео и Джульетта»), знакомых нам по переводу Бориса Пастернака:

Что значит имя? Роза пахнет розой, Хоть розой назови ее, хоть нет.

Как известно, в античной науке разногласия о природе имени отразились в противопоставлении теорий «фюсей» и «тесей».

Кратил в одноименном диалоге Платона отстаивал идею природного соответствия названия своей вещи; другой философ, Гермоген, ему возражал, указывая, что имя устанавливается по обычаю или «по договору». Но вера в «правильность» названия, своего рода семантический идеализм, жива и до наших дней:

Когда мы уточним язык И камень назовем как надо, Он сам расскажет, как возник, В чем цель его и где награда.

Когда звезде подыщем мы Ее единственное имя – Она, с планетами своими, Шагнет из немоты и тьмы… Не случайно чаще всего поэты рефлексируют именно по поводу соотношения плана содержания и плана выражения слова.

В частности, их интересует: случайно ли то или иное наименование дано определенному предмету? Есть ли внутренняя, смысловая связь между сходно звучащими словами? В процессе творчества мысль предопределяет выбор слова или слово ведет за собой мысль? Вот непересыхающий источник поэтических открытий и откровений! Примеров на эту тему не перечесть, приведу только три:

Созвучья слова не случайны!

Пусть связь речений далека, В ней неразгаданные тайны Всегда живого языка Природа русской рифмы такова:

Аукаются вовсе не слова, А их значенья, явленные в звуках.

Как деды возрождаются во внуках, – Через строку по степени родства, – Так неожиданно, свободно, кстати Аукаются звуковые рати… (Л. Озеров. Природа русской рифмы такова…).

…Но думается мне, что у Шампани Нет общего с шампунью ничего.

И ведь не все же – в самом деле! – парни Родня Парни; не всякое чело В чулок пролезет; да и Пермь – не в Парме, Хоть вынести всё это тяжело Еще одно распространенное заблуждение – представление о том, что язык слепо отражает номенклатуру действительности, следует за нею. Раз есть предмет – значит, у него должно быть название, и наоборот: раз есть название – за ним должен стоять предмет. В лингвистике эта проблематика прямо соотносится с теорией номинации, которая говорит об избирательности и – в каком-то смысле – о случайности названий. Что же касается поэтических текстов, то здесь мысль о необходимости означивания предмета обставляется различными предпосылками. В частности, иногда она связывается с потребностями самоидентификации личности, как у Осипа Мандельштама:

Раздел III. Креативные языковые техники Не забывай меня, казни меня, В беременной глубокой сини (О. Мандельштам. Как тельце маленькое крылышком…).

Иногда сочувствие «неназванному» – часть общего пантеистического взгляда на мир. Всё, что нас окружает, – столь же совершенно, как и человек, и лишь обстоятельства позволили человеку возвыситься над своими меньшими братьями. Животные, в частности, не заслужили имен; дифференциация, подобная той, что существует среди людей, им ни к чему. По словам Николая Заболоцкого, У животных нет названья.

Равномерное страданье – А современнику и соратнику Заболоцкого по ОБЭРИУ, а также по журналам «Чиж» и «Еж», Николаю Олейникову названия и вовсе не нужны; предметы сами становятся знаками. Обостренное мировосприятие художника создает вокруг него мир всеобщего семиозиса:

Все пуговки, все блохи, все предметы что-то значат.

И неспроста одни ползут, другие скачут. […] Тебе селедку подали. Ты рад. Но не спеши ее отправить в рот.

Гляди, гляди! Она тебе сигналы подает!

(Н. Олейников. Озарение).

Еще одна цитата, из другого стихотворения того же автора:

И слово чудное «бутылка»

Опять встает передо мной.

Салфетка, перечница, вилка – Слова, прекрасные собой… Подобным образом и Арсений Тарковский в программном стихотворении «Я учился траве, раскрывая тетрадь…» обращает свой исследовательский интерес непосредственно к природе, к вещам, отождествляя словесные знаки с их денотатами. Слова утрачивают собственный смысл и необходимость, срастаясь с предметами в этаком первобытном синкретизме:

В слове правда мне виделась правда сама.

Был язык мой правдив, как спектральный анализ.

А слова у меня под ногами валялись… (А.Тарковский. Я учился траве, раскрывая тетрадь…).

По-видимому, для таких разных поэтов, как Олейников и Тарковский, мир предметов образует некий код, способный сообщать посвященному разнообразную информацию. Предметы «немы» только до тех пор, пока они нам незнакомы. Иными словами, мир вокруг нас значим, надо лишь уметь его читать, как книгу… Но проходят десятки лет – и другие поэты вновь и вновь задаются тем же вопросом:

Туча по небу промчит Мышь когтями застучит То ребенок вдруг заплачет За дощатою стеной То ли это что-то значит, Иногда, говоря о развитии языка, о расширении словарного состава, поэт обращает внимание на важность нового денотата для мира говорящего. Это своего рода прагматическое условие Раздел III. Креативные языковые техники процесса номинации. Согласно такой точке зрения, новое название может быть присвоено только новому предмету:

Язык расширяется снова и снова, никто не поставит ему предела, но право на новое, небывалое слово имеет лишь новое, небывалое дело Впрочем, последнюю максиму иначе как наивной не назовешь: ее категоричность опровергается нашей ежедневной практикой. Даже слова, обозначающие глобальные общественные потрясения последнего века – такие как революция, война, катастрофа, кризис, перестройка и т.п. – имеют за собой (и имели на тот момент) давнюю историю. С другой стороны, сегодня, на наших глазах, масса новых слов возникает без достаточного логического основания, просто как «переназвания», обусловленные эстетическими и социолингвистическими мотивами. Мэрия, риэлтер, тусовка, стебаться, безбашенный, эксклюзивный и т.п. обозначают хорошо известные вещи. В этом вся природа языка, его «право на каприз» и прихоть. Так что возразить Борису Слуцкому можно его собственными строками из другого стихотворения:

В общем, логике не уступает, поддаваться не хочет язык, как захочет, так поступает, совершает так, как привык… А следующее стихотворение рассчитано на подрастающее поколение, поэтому тезис о связи между денотатом и названием принимает в нем прямолинейно-нравоучительную форму:

Всему название дано – И зверю, и предмету.

Вещей вокруг полным-полно, А безымянных – нету!

И всё, что может видеть глаз – Означено словами Впрочем, и в научно-популярной литературе подобная точка зрения встречается нередко. Вот какой декларацией начинается одно пособие для учащихся старших классов: «Всё в окружающем нас мире имеет название» [Голанова 1989: 6]. По сути же это даже не упрощение, а извращение положения дел. Дело в том, что название для человека – не самоцель, а условие и составная часть познавательного процесса. Если всё уже названо, это значит, что всё уже познано и нет смысла идти по этому пути дальше. Фактически «всему название дано» -- это признание когнитивного коллапса.

В принципе, все перечисленные проблемы хорошо известны лингвистам, вокруг многих из них не утихают дискуссии. Но можно только поражаться тому, какую неожиданную художественную форму принимают эти коллизии в поэтическом преломлении. Иногда мысль ученого почти дословно воспроизводится поэтом. Философу Фридриху Ницше принадлежит афоризм:

«Боюсь, что мы не можем избавиться от Бога, покуда мы верим еще в грамматику». А современный поэт Лев Лосев начинает одно из своих стихотворений словами:

Грамматика есть бог ума.

Решает всё за нас сама… Как уже отмечалось в начале, поэты тонко чувствуют и отражают в своем творчестве и частные вопросы языка – такие, как природа имени собственного, связь плана содержания и Раздел III. Креативные языковые техники плана выражения слова, своеобразие грамматических категорий, роль порядка слов и т.п. В книге Л.В. Зубовой «Языки современной поэзии» прекрасно показано, что поэт способен увидеть в языке больше, чем обычный человек, и заострить на этом внимание читателя. Причем объектом такого внимания могут быть и фонетические законы, и ассоциативные связи слов, и правила грамматического согласования, и те или иные особенности словоизменительной парадигмы... «В истории языка, -- пишет Л.В.

Зубова, -- возникали варианты слова или формы, и впоследствии один из них, не принятый нормативным языком, оказывался востребованным поэзией…» [Зубова 2010: 184]. Соответственно, словотворчество поэта не произвольно, оно базируется на его интуитивном чувстве языка: во многих случаях стихотворец реконструирует исторически существовавшую форму или же создает такую единицу, которая должна восполнить пробел в словообразовании или словоизменении.

Но, обладая значительной степенью речевой свободы, поэт нередко гиперболизирует тот или иной факт языковой системы.

В частности, как бы в развитие уже упомянутой проблематики «слово и вещь», Дмитрий Пригов предлагает неожиданно ироническое преломление вопроса об идентифицирующей и дифференцирующей роли имени собственного. Если название условно, то почему бы не использовать одно и то же имя для бесконечного множества предметов?

Всё в округе звали «Катя»

Это проще, так сказать Если хочешь что сказать Говоришь спокойно: Катя И всё откликается и прибегает Не надо каждого отдельно заставлять и упрашивать… А рефлексии по поводу грамматических категорий можно продемонстрировать на примере хотя бы категории числа. У Варлама Шаламова читаем:

Нам все равно – листы ли, листья, -Как называется предмет, Каким – не только для лингвистов – Дышать осмелился поэт… Расчлененная или собирательная множественность долгое время составляла синкретическое единство (не случайно в русском языке современное братья – по происхождению собирательное существительное, вытеснившее форму брати). Сегодня собирательность – лексико-грамматическая субкатегория, которая одной своей стороной составляет периферийный «островок»

в функционально-семантическом поле числа, а другой стороной, в силу своего выборочного, «штучного» характера, обслуживает лексические значения. Вот на каком фоне реализуются нынешние противопоставления типа листы книги – листья деревьев. Но поэт позволяет себе подняться над этими частностями (или, наоборот, погрузиться в глубины языковой истории)… А Булат Окуджава воспевает магию числа «два» – что тоже неудивительно с учетом его (числа) уникальной истории. Сущность эволюции понятия «два» в сознании наших предков заключается в соотношении идей множественности и парности.

Первая из них, как более общая, постепенно поглощает вторую, и от особого двойственного числа в русском языке сегодня остались только некоторые рефлексы, в том числе окончание множественного числа -а, первоначально обслуживавшее названия парных предметов (бока, рога, глаза, берега…). Но вот как это воспринимает поэт:

Магическое «два». Его высоты, Его глубины… Как мне превозмочь?

Два сокола, два соболя, две сойки, Закаты и рассветы, день и ночь… Раздел III. Креативные языковые техники Варианты форм множественного числа, составляющие стилистическую проблему для современных носителей русского языка, тоже не проходят мимо внимания поэтов. Блестяще обыгрывает их Александр Левин, приведу только начало его стихотворения:

Мы садимся в наш автобус, Собираемся поехать.

Тут кондкторы приходят, А потом кондуктор.

И кондкторы нас просят:

«Проездные предъявляйте!»

А кондуктор велят нам:

«Оплатите за проезд!»

В конце ХХ века произошел очередной сдвиг в «фокусировке» языкознания. От структурного анализа и поисков механической системности лингвистическая наука перешла к текстоцентрической парадигме. В центре внимания ученых оказалось общение и соответствующие ему категории: предложение, высказывание, текст, дискурс. От номинативной функции интерес сместился к функции коммуникативной; важнейшими понятиями стали референция, интенция, речевой акт, креативность, прецедентность, интертекстуальность, языковая игра, когнитивные механизмы, метафора. По-своему это отразилось и в тематике стихотворных произведений. Конечно, еще у Владимира Маяковского мы находим: «Улица корчится безъязыкая – ей нечем кричать и разговаривать» (что вполне соответствует лингвистическому интересу к языку улицы, языку города, социолектам в начале ХХ века). Но в конце ХХ века коммуникативные проблемы с очевидностью ставятся во главу угла:

Коммуникативная функция слова, Она, если в ней разобраться толково, Кому – позитивная функция слова, Кому – негативная функция слова (Д. Сухарев. К вопросу о коммуникативной функции слова).

И еще цитата в тему, соединяющая неоклассицизм с постмодернизмом:

Словесный сад.

Произрастают в нем.

проточных мыслей пруд.

одобрил бы сей труд.

Вот сердца Монплезир.

Этот безумный мир, в который собирается бежать поэт, – виртуальная действительность, Зазеркалье, мир обесцененных понятий и обессмысленных терминов. В качестве иллюстрации приведу две цитаты из стихотворений Тимура Кибирова:

Мы говорим не дискурс, а дискурс!

И фраера, не знающие фени, Трепещут и тушуются мгновенно, И глохнет самый наглый балагур!

Перцепция с дискурсом расплевались – Она его считает импотентом, А он ее безмозглой блядью. Что ж… Раздел III. Креативные языковые техники («Перцепция с дискурсом расплевались…»).

Известно пристрастие, которое испытывал к терминам Иосиф Бродский – особенно к терминам математическим и лингвистическим (см., в частности: [Мечковская 2001; Ахапкин 2002]). Среди последних встречаются такие, как: подлежащее, сказуемое, существительное, глагол, суффикс, множественное число, имя собственное, личное местоимение, несовершенный вид, многоточие и многие другие. Очевидно, это не случайная дань школьной программе по русскому языку, но – концептуальная черта, отражающая восприятие мира вместе с соответствующим метаязыком. Проиллюстрировать это можно следующими двумя цитатами из цикла «Часть речи»:

Одичавшее сердце все еще бьется за два.

Каждый охотник знает, где сидят фазаны – в лужице под лежачим.

За сегодняшним днем стоит неподвижно завтра, как сказуемое за подлежащим… …Жизнь, которой, как дареной вещи, не смотрят в пасть, обнажает зубы при каждой встрече.

От всего человека вам остается часть Речи. Часть речи вообще. Часть речи.

В последние годы поэзия приблизилась и к психолингвистической проблематике. Объектом ее становятся механизмы внутренней речи, позволяющие говорящему строить такие высказывания, которые могут и должны быть адекватно восприняты и поняты слушающим (адресатом). Говоря по-другому, поэт старается отразить сугубо творческие аспекты текста, которые только еще начинают профессионально изучаться филологами, см. [Лингвистика креатива 2009].

Когда-то Владимир Маяковский подробно описал процесс художественного творчества в своей статье «Как делать стихи».

Но вот свежий пример. Стихотворение Давида Самойлова «Черновик» – очередная попытка раскрыть кухню поэтической работы и, в частности, выявить, эксплицировать ход поиска нужного слова. Конечно, в каком-то смысле это имитация и упрощение реальных процессов, протекающих в сознании говорящего, но всё же попытка весьма ценная в лингвистическом плане.

Весна! (Зачеркнуто) Прекрасный март… (Зачеркнуто) Голубоглазый март… (Зачеркнуто) Весна вошла в азарт… (Оставлено) Каракули (Та-ра-та)… Читает март… Каракули сирени Читает (Прочерк), как стихотворенье.

Весна вошла в азарт!

Каракули сирени Читает (Прочерк) март (Тара) стихотворенье.

Хоть ритмика строга, Весна вошла в азарт!

Каракули сирени Голубоглазый март Читает в упоенье!

У петербуржца Александра Кушнера есть специальное стихотворение, посвященное роли вводных слов в процессе порождения текста. Для поэта вводные слова – текстообразующие элементы, облегчающие говорящему его деятельность:

Меня, как всех, не раз, не два Спасали вводные слова, И чаще прочих среди них Слова «во-первых», «во-вторых».

Раздел III. Креативные языковые техники Они, начав издалека, Давали повод не спеша Собраться с мыслями, пока А стихотворение того же Кушнера «Голос» – это просто готовый параграф пособия по нейролингвистике. Во второй половине ХХ века была экспериментальным способом подтверждена функциональная специализация полушарий головного мозга.

Когда испытуемому блокировали работу левого полушария, то с помощью правого он мог создать грубый обобщенный образ структуры текста. А при «выключенном» правом полушарии, наоборот, текст анализировался с помощью тонких формальнологических операций. Эти результаты, полученные физиологами и нейрохимиками, давали основания лингвистам говорить о существовании «двух грамматик», локализованных в разных отделах головного мозга [Сахарный 1994: 9 – 14]. Как же данная проблема представлена в стихотворении Кушнера? Приведу несколько отрывков:

Мозг ночью спит, как сад в безветрии.

Клонилась речь на семинаре К функциональной асимметрии Его бугристых полушарий. […] В пространстве левом – опыт умственный Прохладный, дышащий безликостью, В пространстве правом – вещный, чувственный.

С шероховатостью и выпуклостью! […] Пространство левое, абстрактное, Стремящееся в неизвестное;

Пространство правое, обратное, Всегда заполненное, тесное… Перед нами, можно сказать, «наука, положенная на музыку»… Но добавим, что это стихотворение Кушнера вызвало некое подобие ревности у другого уже упоминавшегося поэта – Дмитрия Сухарева (между прочим, доктора биологических наук, как раз занимающегося нейробиологическими исследованиями).

У него та же самая проблематика предстает в ином свете; глубинный смысл – не следует профану касаться специальных тем.

Мозга клеточный исток, Я проникся, я увлекся – Вот он, свернутый листок!

Кушнер рядышком шныряет, В набежавшую строку.

В сумме у нас получается хрестоматия, составленная из цитат на тему «лингвистическая рефлексия русских поэтов». Хотя это, конечно, лишь малая толика того выраженного отношения к языку, которое можно найти в стихотворных текстах. За пределами нашего внимания остались замечательные русские поэты – А.П. Сумароков и Ф.И. Тютчев, Велимир Хлебников и Саша Черный, Андрей Вознесенский и Олег Чухонцев… Не говоря уже о том, что поэтами в прямом смысле слова были и некоторые лингвисты: М.В. Панов, В.Г. Адмони, И.Н. Горелов, В.А. Карпов и др. – их творчество также заслуживало бы отдельного рассмотрения. Но и тот материал, который был проанализирован, показывает исключительную ценность поэзии не только как объекта, но и как источника лингвистических знаний.

Нельзя, конечно, сказать, что в этих текстах реализуется некая цельная научная концепция. Но поражает их лингвистическая всеохватность: внимание поэтов не проходит мимо самых разных, даже малозначимых, особенностей языка.

Раздел III. Креативные языковые техники Ахапкин Д. Н. «Филологическая метафора» в поэзии И. Бродского. Автореферат дисс… канд. филол. наук. – СПб., 2002.

БТСРЯ - Большой толковый словарь русского языка / Глав.

ред. С.А. Кузнецов. – СПб., 1998.

Голанова Е.И. Как возникают названия. Книга для учащихся старших классов. – М.. 1989.

Зубова Л.В. Языки современной поэзии. – М., 2010.

Лингвистика креатива: коллективная монография / Отв. ред.

Т.А. Гридина. – Екатеринбург, 2009.

Мечковская Н. «И пространство торчит прейскурантом».

Число и слово в поэтике Иосифа Бродского // Количественность и градуальность в естественном языке. Quantitt und Graduierung in der natrlichen Sprache / Herausgegeben von A. Kiklevi. – Mnchen, 2001.

Поэты о русском языке / Сост. Р.К. Кавецкая. 2-е изд. – Воронеж, 1989.

Сахарный Л.В. Человек и текст: две грамматики // Человек – Текст – Культура / Под ред. Н.А. Купиной, Т.В. Матвеевой. – Екатеринбург, 1994.

ТСРЯ - Толковый словарь русского языка / Под ред. Д.Н.

Ушакова. Т. I – IV. – М., 1935 – 1940.

Якобсон Р. Поэзия грамматики и грамматика поэзии // Семиотика / Сост. Ю.С. Степанов. – М., 1983.

Reuther T. Semantische Primitiva (Englisch, Russisch, Deutsch) // Slavistische Linguistik 2001. Referate des XXVII. Konstanzer Slavistischen Arbeitstreffens Frankfurt/Friedrichsdorf, 11.-13.9. / Herausgegeben von H. Kusse. – Mnchen, 2003.

СОВРЕМЕННЫЕ ГРАФО-ОРФОГРАФИЧЕСКИЕ

ИГРЫ: КОММУНИКАТИВНЫЕ УДАЧИ И НЕУДАЧИ

(на материале графиксатов русского языка 1. Графиксация как способ визуализации современной В последнее десятилетие значительно вырос интерес современной лингвистики к письменной коммуникации, которая ранее представлялась достаточно изученной областью. Это обусловлено значительными изменениями письменной сферы общения, в частности – активизацией использования невербальных средств коммуникации, которые передают в тексте так называемую "визуальную (= визуализированную) информацию". В современном письменном тексте помимо традиционных визуализирующих средств (иллюстраций, диаграмм, таблиц, рисунков, фотографий и т.п.) активно используются качественно новые иконически-вербальные элементы, которые получили название графиксатов, или графодериватов1, поскольку в них В лингвистике пока не определен однозначно статус этих единиц:

отмечается, что они находятся на пересечении таких классов слов, как дериваты, графические варианты слов и текстоподобные образования [подробнее см. Попова 2008, 2010, 2011, Иванова 2010 и др.], ср., напр., Мы же Санкт-черт возьми-Петербург, женщина я-мечтаюо-счастье (последние 2 примера из [Изотов 1998: 38]) и кажДОМУ.

Поэтому термин графиксаты представляется более широким, охватывающим все лексемы, вовлеченные в современные графоРаздел III. Креативные языковые техники обыгрывается, модифицируется графо-орфографическая форма слова. На рубеже ХХ-ХХI вв. слова-гибриды создаются с использованием средств семиотических систем языковой и неязыковой природы: букв и цифр, букв и компьютерных знаков, букв и разных способов их выделения (с помощью подчеркивания, иного шрифта и под.): «На смену хакерам-одиночкам пришли «киберОПГ» (http://beta.news.rambler.ru/12717891/), написание названия фирмы «Форпост» со стилизованным изображением буквы П в виде средневековой охранной башни; неузуальное написание имени Екатеринбурга, сочетающее в себе кириллицу, латиницу, пунктуационные знаки (кавычки-елочки), смайлик и рисунок: Yеерин«бург» (значок изображен похожим на фигурку свернувшего клубочком кота, что и дает звуковой комплекс «кот» /или «кат» в безударном положении/); замена буквы О в вывеске «Кофейня» на зернышко кофе (Санкт-Петербург, июль 2010), в названии «Автомагазин» - на стилизованное изображение шины или колеса (Екатеринбург, 2010), в указателе «Европа» - на окружность из звездочек и т.п.

Сферы распространения графиксации в русском и иных языках. В настоящее время сфера распространения графиксатов в письменной коммуникации чрезвычайно широка.

Первоначально эти лексемы представляли собой сложные слова, которые создавались в учебных и научных, преимущественно технических, текстах для обозначения разнообразных химических, физических, математических и иных понятий: 1,5километровый; - и -излучение; 3%-ный и под. В современных текстах, связанных с Интернет-, IT- и медиатехнологиями, такие производные продолжают широко употребляться, выполняя чисто номинативную функцию: Web-издания, PR-компания, PRтехнология, PR-ход, DVD-плеер, IBM-подобный, flash-баннеры, CD-ROMный, CD-диск, CD-плеер, CD-плейер, CD-проигрыватель, CD-чейнджер и т.п.

На рубеже ХХ-ХХI вв. графиксаты все чаще становятся результатом креативной деятельности носителей языка, следствиорфографические игры. В то же время среди этих окказиональных новообразований явно доминируют графодериваты.

ем языковых игр разных типов. Поэтому такие номинации употребляются повсеместно: в СМИ, в рекламе, в Интернете, в SMSках, в названиях городских объектов (кафе, магазинов, банков и т.п.), ср. бистро «STOPKA», магазин «CLASSIC-мебель», предприятие по авторемонту «АвтоZONA»; программа на MTV о жизни знаменитостей «Starтрек»; «Deadушки» (рок-группа);

«Newвинка» (надпись на аудиокассете) и под.

Креолизованные производные в ХХI в. начали активно использоваться даже в тех сферах коммуникации, которые ранее характеризовались строго нормативным оформлением, в частности, графо-орфографические игры широко распространяются в области книгоиздания. В настоящее время графиксаты активно используются для номинации самых разных объектов, связанных с книгами: при названии издательств («Book-ПРЕСС»), серий книг («Antiкарма», «SMS – марафон», «SPA-салон на дому»

(серии издательства «Центрполиграфа»), в оформлении имен авторов (Илья Стогоoff), в названиях художественных произведений: Робски О., Собчак К. Zамуж за миллионера или брак высшего сорта. М., АСТ, 2007; О. Робски. Про любоff/on. М., Росмэн. 2005 и под. Интересно, что графодериваты используются при оформлении обложек книг разных жанров и разного содержания, не только художественных, но и научнопопулярных2.

Следует отметить, что подобные образования свойственны не только русскому языку: наличие графодериватов отмечено в английском, испанском, немецком, многих славянских языках.

Л.П. Амири анализирует многочисленные случаи графических игр в американской и английской рекламах: «REVOLVOLUTION» (“Volvo” – название рекламируемой марки машины + удовольствие); «FORDiesel ranger 2003» (реклама автомобиля марки “Ford (Амири 2007: 12-15). В Испании (г. Гранада, сентябрь 2010 г.) один из магазинов очков имеет название «CentrО Оptica», причем конечное О первого слова и начальное О второго соединены сверху дужкой и имитируют пенсне, дублируя Подробнее см. Попова 2009: 147-176.

Раздел III. Креативные языковые техники идею предназначения данной торговой точки. В Белоруссии в одном из магазинов во время поста (май 2009 г.) продавался хлеб с надписью «ПОСТный продукт», в магазине часов «Луч»

висела реклама «“Луч” – ЛУЧший магазин часов “Луч”». В польской газете в названии турагентства «Almatour» (г. Гданьск) петелька первой буквы а заменена на значок глобуса, в названии агентства «Alltravels» латинская V заменена значком галочки (птички), выступающей над основной строчкой, что "метафоризирует" это название: «Путешествуй с нами так же легко, как летают птички!» или «Возьми на заметку, запомни!» (знак галочки). Ряд примеров любезно предоставлены автору Катаржиной Чамески (Katarzynа Czarnecka): название товарищества с ограниченной ответственностью «МедиаФормат»: «Media4mat sp. z o.o.» (http://www.echomiasta.pl/), название популярных в (http://www.wisniewski.net/samotnosc_html.html).

Широкое распространение вербально-иконических лексем, появление новых средств их визуализации обусловливает необходимость теоретического осмысления этих явлений: определения их природы, типологии, функционально-прагматического потенциала, причин появления и роли в письменной коммуникации, в частности – в формировании ее удачности или неудачности.

Сущность графиксации. Графодериваты (и шире – графиксаты) представляют собой некие гибриды, образования вербально-иконической природы. Их креолизация может создаваться разными средствами – сочетанием в рамках слова:

элементов одного языка, но разных хронологических пластов: КоммерсантЪ - сочетание современной и дореволюционной (до 1917 г.) кириллицы;

разнофункциональных элементов одного языка: БлокНОТ, РОКовая ночь с Александром Ф. Скляром (программа телепередач // http: /www. tvkultura.ru/ theme.html?id=9602&cid =370) – неузуальное использование прописных и строчных букв, «Аз’арт» (название рубрики об азах искусства в журнале «Огонек») – сочетание букв и апострофа в иной, нетрадиционной функции; «Замри-умри-воскресни» (название фильма // http:// news.mail.ru/incident/2801809/) – использование дефиса в неузуальной функции; «спасиБо(г)де Ты(?)» (однострочное стихотворение А. Альчук3;

элементов разных языков, в основном сочетанием латиницы и кириллицы: Zorro-мобиль, Nissan представил 370Z (Интернет-реклама на Mail.ru, 21/11/2008), Английский с EXTRAудовольствием. 2 часть (название учебного пособия 2006 г.); Жанр постановщики спектакля определили необычно – зонг-story на одном дыхании (http://www.e1.ru/afisha/ events/ theatre/2009/12/26);

элементов языка и цифрового кода: вме100 слов “вместо ста слов” (http://vmestoslov.info/);

элементов языка и идеограмм: значков Интернета, знаков валюты и т.п.: $пеццены (специальные цены); €окна (европейские окна); Ч@Т «Дебют первкурсник@: Ч@Тное_ мнение_» (газета «ТЭФтонский орден», 09.12.2005); «reality-мюзикл www.СИЛИКОНОВАЯ ДУРА.net – проект NEXT» (http://www.

e1.ru/afisha/events/theatre/2009/12/26);

элементов нескольких систем: В пятницу, 29 января, в Екатеринбурге открывалась выставка "Музей г-на Сhe(хова) знакомого незнакомца", на которой представлены уникальные экспонаты о пребывании Чехова на Урале (сайт Е1, 29.01.2010) – сочетание латиницы, кириллицы, скобок; Все NовоЕ, ЖеNский дЕень, NEмного истории, ЖеNскиЕ штучки, NEобходимые знания, ПрикладNныE науки (названия рубрик в молодежном журнале «NEгазета»:), название повести С. Вебер «LOVELESS: Повесть о НЕнастоЯщей ЖенщинЕ» /М., 2007/ – сочетание киН.А. Фатеева отмечает, что в современной литературе знаки препинания, приобретая иконичность, начинают выполнять графическую функцию выявления системы отношений и функций в тексте, что позволяет им образовывать самостоятельные тексты (цикл «Стихи из трех элементов» Г. Сапгира -- «Вопрос», «Подтекст», «Спор» и т.д.; ср.

также «Талисман» Ры Никоновой, состоящий из одной большой точки) (Фатеева // http://spintongues.msk.ru/fateyeva.htm).

Раздел III. Креативные языковые техники риллицы, латиницы, неузуального употребления прописных и строчных букв и цвета4.

Виды графиксации. Учет средств создания словкентавров» позволяет выделить несколько типов графиксации.

При этом целесообразно учитывать такие виды материальных средств, используемых при создании графиксатов, как знаки языка / знаки других кодовых систем (цифровых, компьютерных и др.), элементы одного / нескольких языков, сегментные / суперсегментные средства графо-орфографического оформления слова. Это позволяет выделить внутри графиксации моно-, поли-, кодо- и типографиксацию.

Монографиксация предполагает создание неолексем графическими средствами одного языка: до-история, (бес)порядок, «ФБР ФаБРикует», БУШечное мясо (АиФ, 2004, № 37), «Победила СПеСь» (Известия. 6.04.2000), полиграфиксация – графическими средствами разных языков «STARость – не радость», «Концерт Zемфиры»;. кодографиксация –средствами разных кодовых систем, одна из которых не является естественно-языковой: «На100ящие сейфы», «Кур$ валют», €окна, «Ин@родный артист» (нумеро-, инето-, пиктографиксация);

типографиксация – создание неолексем с помощью суперсегментного средства, не являющегося собственно языковым, напр.

выделение курсивом / полужирным / подчеркиванием или другим способом какой-либо части деривата, что приводит к актуализации некоторых смыслов, к перераспределению сем: «А я забыл, кто я. / Звук злата все звончей. / Казна – известно чья? / А я – чей казначей?» (В. Высоцкий). Возможна и комбинированная графиксация – создание неолексем с помощью сочетания средств вышеприведенных разновидностей графодеривации:

«Web-издания» (полиграфиксация + типографиксация /дакографиксация “выделение полужирным”/), «PR-компания»

(полиграфиксация + дакографиксация), «Re:акция» (монограПродуктивность в современных русских текстах слов с приставкой НЕ- позволила Н. А. Фатеевой говорить о «не»-поэтике русской литературы рубежа ХХ-ХХI вв. (Фатеева 2003).

фиксация /бипунктуализация/ + полиграфиксация + дакографиксация)5.

Широкое распространение графо-орфографических игр со словом и текстом обусловливают разносторонний интерес лингвистов к ним.

Основные направления изучения семиотически осложненных единиц коммуникации. В настоящее время наблюдается рост исследований, посвященных лингвистике семиотически осложненных единиц коммуникации, в частности, появляются работы, посвященные видеовербальному (поликодовому / креолизованному / составному) тексту, средствам параи метаграфемики, собственно графодериватам. Первой проблеме посвящены исследования таких ученых, как Е. Е. Анисимова, В. М. Березин, М. А. Бойко, Л. С. Большиянова, Н. С. Валгина, Л. В. Головина, Е. В. Горина, А. Ю. Зенкова, О. Л. Каменская, А. Г. Кирилов, Э.А. Лазарева, Н. В. Месхишвили, О. В. Пойманова, Ю. А. Сорокин, Е. Ф. Тарасов, Чудакова Н. М., L. Bardin, B. Karlavaris, S. D. Sauerbier и др.

Проблемы пара- и метаграфемики рассматриваются Л.Ю. Бабаковой, Т.М. Григорьевой, Е.В. Дзякович, И.Э Клюкановым, Э.Г. Куликовой, А.Б. Плотниковым, Т.И. Поповой, Ю.А. Сорокиным, Л.Г. Фещенко, В.И. Чепурных, Т.Л. Шубиной и др.

В настоящее время сформировалось несколько научных школ, уделяющих значительное внимание графодериватам: московская школа, изучающая графо-орфографические игры в художественном тексте (Н.А. Николина, Н. Фатеева), нижегородская школа, анализирующая графодериваты СМИ (Л.В. Рацибурская, Д.В. Гугунава, А.А. Сивова), «южная» школа, обратившаяся к анализу графодеривации в рекламных текстах разных языков (С.В. Ильясова, Л.П. Амири и др.), «сибирская»

школа, рассматривающая графодериваты языкового пространства города (Т.М. Григорьева, Л.А. Араева). Разрабатывается эта проблема и в рамках уральской школы «Лингвистика креатива»

(Т.А. Гридина, Н.И. Коновалова, Т.В. Попова и др.).

Подробнее о видах и подвидах графиксации см.: Попова 2009.

Раздел III. Креативные языковые техники Аналогичные проблемы поднимались и на Интернетконференции «Кириллица – Латиница - Гражданица», прошедшей 15 марта – 15 апреля 2009 г. [Режим доступа: http://www.

mion. novsu.ac.ru /gev/projects/cur/cur_1. – Дата доступа:

12.04.2009].

Причины появления графиксатов в современной письменной коммуникации. Значительное внимание лингвистов к визуальным средствам письменной коммуникации обусловлено ее особенностями – теми языковыми и семиотическими процессами, которые характеризуют коммуникацию рубежа ХХ-ХХI вв.

Появление креолизованных единиц в русской речи рубежа ХХ-ХХI вв. не случайно. Оно связано с качественно новым этапом развития современной коммуникации, который характеризуется, с одной стороны, демократизацией и относительной нестабильностью языковых (шире – коммуникативных) норм, с другой – обвальным ростом передаваемой информации и стремлением распределить ее по нескольким каналам восприятия, что приводит к ее частой визуализации. В современной коммуникации наблюдается «эскалация изображения», идет постоянное преобразование собственно речевой коммуникации в видеовербальную (Анисимкова 2003: 10).

А. Бергер полагает, что мы «живем в “информационном” обществе, где получаемая информация имеет преимущественно визуальный характер. Визуальная коммуникация стала центральным аспектом жизни человека, и значительная ее часть осуществляется косвенно, символическими средствами: словами, знаками и символами всех видов» (Бергер 2005: 18).

По мнению П. Родькина, «по ряду многих причин сегодня бытие делогоцентрируется, происходит визуализация мира.

Текст заполняется изображением. Это не ново для культуры, но современные технологии во многом фатализируют этот процесс.

текст и визуальное изображение становятся на один равнозначный уровень, переходя тем самым в другую, более высокую, структурную систему. повышение уровня критической массы визуальной культуры до линии мертвого горизонта и будет определять развитие искусства и перемены, которые грядут» (Родькин http://lamp.semiotics.ru/textual.htm). Как отмечает В. М. Березин, "уровень интегрированности всех изобразительных средств, равно как и других знаковых образований, в единое текстуальное пространство печатных и электронных изданий весьма высок" (Березин 2003: 162).

О.Л. Каменской отмечает: "эскалация изображения" не только знаменует собой качественно новый процесс развития речевой коммуникации, но и отвечает первостепенным потребностям современного общества (Каменская 1996).

К причинам активизации графиксатов в русской речи рубежа ХХ-ХХI вв. можно отнести и следующие факторы.

Во-первых, усиление в современном общении не только визуального аспекта, но и личностного и творческого начал, причем в условиях демократизации коммуникации и нестабильности языковых норм. Графодериваты – яркий пример этого.

Во-вторых, графиксация возникает под влиянием современной постмодернистской культуры и связана с представлениями постмодернизма о сущности мира, языка и текста: с идеями смерти автора и интертекстуальности, неизбежности языковой игры, равноправия и неиерархизированности разных кодов при создании текста, вариативности и неопределенности окружающих человека миров и под.

В-третьих, графиксация, порождающая неоднозначность истолкования графиксата, его некоторую виртуальность, соответствуют такой тенденции развития современной художественной речи, как культивирование «поэтики полуслова» [Зубова 2001], поэтики недоговоренности, что создает эффект многомерности окружающих человека миров. Отказ от определенности значений и закрепленных в слове смыслов приводит к тому, что читатель воспринимает прежде всего не реалии и явления, изображаемые в тексте, а авторские интенции, «существование на … мерцающих, пульсирующих границах» [Бавильский 2000: 182].

Создание приведенных выше графодериватов эксплицирует и такие новые тенденции современного словотворчества, как активное развитие инкорпорирующего сращения, размывание Раздел III. Креативные языковые техники границ между морфемами, отдельными словами и классами слов, и даже между словом и предложением. Усиление неопределенности языкового знака, в том числе в сфере словообразования [Н.А. Николина], отражает «катастрофический распад реальности» [Эпштейн 2000: 138], окружающей современного человека и воспринимаемой им, а также диффузность, нестабильность, текучесть его картины мира.

В-четвертых, распространению креолизованных графиксатов способствуют и такие особенности сознания современного человека, как клиповое мышление, требующее краткости, лаконичности, максимальной экспрессивности и визуализации текста. Подавляющее большинство графиксатов отвечают этим требованиям. По мнению Н.Д. Голева, это приводит к усилению холистичности восприятия письменного текста, к опоре на его визуальную, идеографическую составляющую [Голев 2009].

В-пятых, визуализация информации обусловлена усилением лингвомаркетологической функции современного текста: графиксаты первоначально появились в технических текстах, в конце ХХ в. – рекламе, СМИ и художественных текстах. Распространение креолизованных лексем свидетельствует о том, что в настоящее время «усиливается прагматическая функция языка в ее крайнем проявлении, которую можно назвать лингвомаркетологической функцией, проявляющейся тогда, когда язык становится объектом или средством купли-продажи … Востребованным оказывается лишь то, что реально воздействует на сознание адресата, побуждая его к тем действиям, ради которых … текст создается. Этим потребностям в рекламном тексте в большей мере отвечает параграфемика» [Голев 2009].

В-шестых, появление и активизация графодериватов соответствует современному движению русской культуры (и сознания современного человека) от закрытого типа к открытому.

Тип культуры, названный условно "закрытым", относится к культуре культовой, соборной. Границы такой культуры обычно тщательно охраняются, притом не только официальной культурной политикой, но и самой культурой, которая оберегает свою целостность и традиции. Такой культуре не требуется подпитка извне; она только мешает ей развиваться по своим законам, которые не предполагают взаимодействия с соседними культурами и по которым на свою территорию чужое не допускается. В самоописании культуры этого типа обязательно развивается идея самодостаточности и полноты. Культура закрытого типа оглядывается на свои истоки, уверенная в том, что они остаются неизменными, но не на другие культуры. Чужой опыт ей противопоказан.

Второй тип культуры - "открытый" — характеризует культуру, стремящуюся освободиться от единообразия мысли, направленную на эстетическую самоидентификацию творящей личности и потому активно взаимодействующую с разными типами окружающих ее культур.

Распространение культуры и сознания второго типа связано с тенденцией к глобализации, обусловливающей совмещение в одном слове элементов кириллицы и латиницы, а также вызывающей новые попытки создания на базе латиницы мирового языка. Вопрос о переходе на латиницу активно обсуждается в Казахстане, Татарстане, Узбекистане, других странах СНГ и рассматривается как способ синхронного развития с крупными капиталистическими странами, а приверженность кириллице как признак стагнации или регресса. «Известно, что в Беларуси создание текста средствами латинской графики для националистически настроенной интеллигенции считается признаком элитарности, знаком оппозиции, противостоящей официальной кириллице» [Нарлох 2006].

Приведенные выше наблюдения обнаруживают неоднородность причин, вызвавших появление и активизацию графиксации в современной письменной коммуникации: они носят социально-культурологический, психологический, маркетологический, собственно языковой и иной характер, но все они свидетельствуют о том, что это не случайное явление в современной речи, в современном тексте.

Если появление креолизованных единиц в письменной коммуникации не случайно, а закономерно, если они широко распространены в разных сферах и разных национальных языках, Раздел III. Креативные языковые техники если они обнаруживают явную корреляцию с процессами текстообразования и тенденциями развития современной коммуникации в целом, то представляется целесообразным (и даже необходимым) более тщательно проанализировать роль креолизованных слов в коммуникации и их вклад в обеспечение успешности или неуспешности общения.

2. ГРАФИКСАТЫ И КОММУНИКАТИВНЫЕ УДАЧИ И

НЕУДАЧИ В ПИСЬМЕННОЙ КОММУНИКАЦИИ