«August Fliege ЕСЛИ СУДЬБА ВЫБИРАЕТ НАС. Наш современник переносится в май 1917 года в тело юного прапорщика. Идет Мировая война. Однако с первых дней пребывания, герою становится понятно, что это не наше прошлое, а ...»

Было холодно, половину ночи мела сильная метель и посты приходилось сменять каждые два часа, чтобы люди не замерзали. Караульные жгли костры, пританцовывали на морозе, натянув башлыки до самых глаз.

Я, пользуясь своим положением, грелся в жандармском пункте при вокзале, распивая чаи с его начальником - штаб-ротмистром Алексеевым. Выбираться на холод приходилось только для смены постовых, чего мне за ночь хватило с головой, даже притом, что одет я был значительно теплее, чем мои солдаты.

В целом же 'ночная стража' прошла спокойно, и к девяти утра мы вернулись в казармы, сдав охрану роте телеграфно-прожекторного полка.

Доложившись Юванену, я позавтракал и завалился спать в своих апартаментах. Офицерское жилье при казарме представляло собой полноценную двухкомнатную квартиру с санузлом, которую я про себя называл 'полулюксом'. Большая комната предназначалась непосредственно для проживания 'благородия', а вторая представляла собой помесь кухни и прихожей и являлась жилищем для денщика. В общем, если бы не убогая казенность жилища, то даже по меркам конца ХХ века - неплохо.

Новости я разузнал только в обед, когда, кое-как выспавшись и приведя себя в порядок, явился в офицерскую столовую.

Оказывается в городе неспокойно. Ночью произошло несколько перестрелок: в основном с деклассированными элементами, пытавшимися под шумок совершить передел собственности, а так же нападение на жандармский пост при управе Трехгорной мануфактуры - среди чинов полиции и жандармерии есть раненые и убитые. Собственно цель нападения моим сослуживцам была не понятна, но сам факт настораживал. Я предполагал, опираясь на опыт смутных девяностых годов ХХ века и знание истории, что целью нападавших был захват оружия.

Мне подумалось, что Пресня опять становится 'горячим местом', пусть и на двенадцать лет позже, нежели это произошло в моем мире.

Хотя, чего еще ожидать? Густонаселенный рабочий район с тяжелыми жилищными условиями и для людей, работающих на производстве, по определению должен быть потенциальной источником социальной напряженности.

Вероятно, в ближайшие дни обстановка ухудшится, и начнутся открытые столкновения 'недовольных' с полицией и войсками, а то и вовсе вооруженный мятеж.

Утро следующего дня было шумным: во дворе казарм при скудном свете дежурных фонарей строились роты 56-го Запасного Пехотного полка.

Я как раз дежурил по батальону и вышел на дворовое крыльцо узнать: что происходит?

- Не могу знать, вашбродь! - вытянулся часовой, 'поедая' начальство глазами.

- И давно это у них? - переиначил я вопрос в более доступную для гренадера форму.

- Толька шта, всем гуртом набежали, вашбродь. При унтерах по взводам выходили!

Из соседнего подъезда выскочил фельдфебель Дырдин и, разглядев начальство, мелкой рысью потрусил ко мне.

- Разрешите доложить, вашбродь! - как положено по уставу, предварительно перейдя на строевой шаг. - В карауле… - Вольно! - махнул я рукой, отметая официальный доклад. - Что происходит?

- Перегоняют их куда-то, вашбродь! Эвона как выстроились - с полной выкладкой, но без оружия. И унтера с выкладкой, опять же.

Интересно… Во дворе выстроились восемь рот полка из двенадцати, но все без оружия. Хотя трофейных 'манлихеров', использовавшихся у пехотинцев для учебы, хватало на половину личного состава.

Значит, их переводят куда-то, где это самое оружие есть, и местное 'б\у' без штыков там - без надобности.

То есть, с вероятностью девяносто процентов, ребята едут на фронт… А как же перемирие?

Подробности удалось выведать у Сережи Эфрона - поступил срочный приказ из штаба округа о переформировании первых восьми рот 56-го полка в маршевые батальоны и переброске их в Польшу.

'Что? Зачем? И почему?' - непонятно, но очень любопытно.

Попивая в штабной комнате чай, я размышлял над причинами столь поспешной передислокации наших соседей. Получилось сформулировать для себя две версии: логическую и конспирологическую.

Логическая версия подразумевала зыбкость достигнутого на фронте перемирия и означала банальную переброску резервов, при использовании образовавшейся паузы в военных действиях.

Конспирологическая версия основывалась на необходимости вывода из города политически неблагонадежных воинских частей. Учитывая дисциплину в запасном полку, данная версия имела право на существование.

Вечером я был вызван к Юванену и отпущен домой на ночь, согласно приказу подполковника.

Причиной этого своевременного чуда послужила записка от отца, оному подполковнику доставленная. Батюшка обращал внимание моего полкового начальства на то, что в моем случае возможно послабление относительно объявленного казарменного положения в свободное от службы время.

Любого командира части конца ХХ века подобный шедевр эпистолярного жанра оставил бы равнодушным, но в моем случае Озерковскому было некуда деваться, ибо noblesse oblige.

В связи с обострением обстановки в городе извозчики все куда-то подевались, поэтому мы с Савкой двинулись по заснеженной Москве пешком с Покровского бульвара домой - на Ермолаевский.

Вечерний город производил удручающее впечатление - пустынный, холодный и злой… Именно 'злой': ощетинившийся штыками многочисленных патрулей, пугающий темнотой неосвещенных переулков и бельмами заколоченных магазинных витрин.

Жизнь в Москве как будто замерла, спряталась и затаилась… Напряжение буквально висело в морозном воздухе… Пробираясь через сугробы в свете редких горящих фонарей и окон, я чувствовал себя неуютно. Было какое-то нехорошее предчувствие.

Гадкое и необъяснимое… Так мы с Саввой и шли - от костра к костру, у которых грелись солдаты, жандармы и городовые, в преддверии комендантского часа расставленные на основных перекрестках и площадях.

Я проснулся и резко сел на кровати: за окном злобно завывала декабрьская вьюга… - Бах! Бах! - выстрелы разорвали ночную тьму. И снова. - Бах!

Едва осознав происходящее, бросаюсь одеваться и с пистолетом в руке выскакиваю в гостиную: весь дом уже на ногах.

У лестницы строит отец в своем любимом бархатном халате с охотничьим карабином в руке. Матушка в накинутом на плечи платке тщетно пытается удержать Федю от благородного порыва защищать родовое гнездо:

- Федор, изволь сейчас же идти в свою комнату!

- Что там? - спрашиваю отца.

- Не знаю… Стреляют совсем рядом… По лесенке бухая сапогами взбегает Савка - ворот гимнастерки расстегнут, поясной ремень с кобурой 'Нагана' перекинут через плечо.

- Ваши благородия, дворник сказывает, что на Козихе палят!

По уму, надо забаррикадироваться и организовать оборону дома. Потому что, если началось то, о чем я думаю, то это может быть весьма опасно - Пресня рядом. А неприятностей следует ожидать в первую очередь именно оттуда.

По совести, надо выяснить, что там происходит и посильно вмешаться.

Значит, будем поступать и по уму и по совести.

- Савка, собирайся со мной! Пойдем, глянем, что там за шум.

Бухнувший на улице очередной выстрел не смог заглушить взволнованное аханье матушки.

Поскольку наш домашний арсенал был довольно богат, то на вылазку мы с Савкой отправились, вооружившись до зубов.

Я, помимо верного 'Браунинга' в кобуре и 'запасной' 'Бехоллы' в кармане теплых зимних шаровар, прихватил охотничий карабин 'Винчестер'. Такой, знаете, как в фильмах про ковбоев - со скобой внизу, которую для перезарядки надо передергивать вниз. Главное его преимущество, помимо скорострельности, было в том, что он 'питался' русскими винтовочными патронами '7, 62х54Р'.

Мой воинственный денщик к дареному 'Нагану' и бессменному гренадерскому бебуту прибавил охотничий же карабин 'Мосина-Лютцау'.

Вообще, нарезного оружия в доме хватало. Помимо моей зарождающейся коллекции пистолетов, в оружейном шкафу у отца стояли охотничий 'Ли Энфилд' британского производства и швейцарский 'Шмидт-Рубин'. Кроме того, был еще и любимый батюшкин 'Маузер 98К' в эксклюзивном исполнении 'Беккер и Холландер' - родственник моего карманного пистолета.

При таком многообразии винтовок патронов к нашим Савкой стволам нашлось всего-то сорок штук - аккурат две коробки.

Надолго не хватит, но мы и не на войну собираемся… Пока мы вооружались и снаряжались, отец пытался дозвониться в полицию, однако связи не было - телефонная трубка молчала.

Интересно, это случайность или вариации на тему 'Почта. Телеграф. Телефон'?

Хотя, сейчас это не важно - нужно делать вылазку.

Я осмотрел Савку и обратил внимание на оттопыренную сухарную сумку у него на левом боку:

- Сумка-то тебе зачем? Чего ты туда понапихал?

- Гранаты там, вашбродь… - тихим голосом ответствовал мой 'Санчо Панса'.

- И где ж ты, голубь сизокрылый, гранаты взял?

- Дык, вчерась в арсенальной парочку прихватил! Покудова Пал Макарыч отвернумшись… Ему они все равно без пользы, а нам для дела сгодятся.

Смутно в городе… Неспокойно… Как же тут без гранаты-то?

Я даже не знал, что сказать в ответ на столь категоричное заявление. В нынешней обстановке гранаты нам несомненно пригодятся. Чего уж там… - Чего хоть за гранаты?

- 'Немки' Обуховского заводу.(Имеются ввиду немецкие 'колотушки' русского производства, принятые на вооружение за простоту и дешевизну изготовления).

- Ладно, пошли… С Богом!!! - Махнул я свободной от оружия рукой, краем глаза заметив, как стоящая на лестнице матушка меня перекрестила.

Выскользнув через калитку, открытую для нас дворником Архипычем, мы с Савкой ныряем в снежную муть, кружащуюся над Бульваром Патриаршего пруда.

Выстрелы, доносящиеся со стороны Козихинских переулков, слышны лишь изредка, но теперь сквозь свист ветра доносится не только раскатистое бабаханье винтовок, но и резкие хлопки пистолетных выстрелов.

Короткими перебежками пересекаем сквер и останавливаемся на углу Малой Бронной и Малого Козихинского переулка.

Осторожно выглядываю в переулок: на следующем перекрестке, в размытом свете фонаря видно распростертое на мостовой тело.

Грохает выстрел, и пуля с громким 'банг' пробивает театральную тумбу-афишу рядом со мной… - Черт!!! - Поспешно прячусь за углом. - Что там вообще происходит? Кто и в кого стреляет? И почему?

- Дык, в нас палят, вашбродь!

- Давай дворами, через дровяной сарай! - киваю денщику на невысокую заднюю стенку подсобного строения между домами на Бронной.

Савка подсаживает меня, потом подает карабины, и, вцепившись в протянутую руку, забирается на крышу сарая. По одному спрыгиваем во двор и аккуратно пробравшись вдоль стены, выглядываем в подворотню, выходящую в Малый Козихинский.

У стены подворотной арки двое городовых в черных шинелях. Один - помоложе, сидит на снегу, прижимая руку к плечу. Второй - седоусый с унтерскими лычками на погонах, стоит на одном колене с револьвером в руке.

- Иван Силантьич, когда ж подмога-то придет? - стонет раненый полицейский.

- Терпи, Гриня, сейчас подойдет хто… - Да поскорей бы, а то ж я тут кровью истеку!

Прежде чем я успеваю что-нибудь сказать, в разговор вступает Савка:

- Иван Силантьич, не стреляй!

- Хто тут?!?!

- Я это! Савка-Кривой из девятого дома! И его благородие тут со мной! Глянуть зашли, что тута за шум!

Старший унтер-офицер полиции Иван Силантьевич Коробков отвечал за порядок на Бульваре Патриаршьего пруда и примыкающих улицах.

Этой ночью они с напарником обнаружили исчезновение патруля с пересечения Малой Бронной и Садового Кольца - костер горел, а трое солдат куда-то подевались.

Коробков принял решение пробежаться по окрестностям, как вдруг раздался гулкий взрыв со стороны Малого Козихинского переулка.

Бравые городовые бросились на шум.

На углу Малого и Большого Козихинского, у выбитых дверей аптеки стоял солдат с винтовкой наперевес. На оклик он отреагировал нестандартно, а именно - открыл огонь по полицейским.

- Я-то после первого выстрела, сразу в подворотню схоронился, а Гриня варежку-то раззявил. Вот солдатик его со второго раза и подбил в плечо… - закончил свой рассказ Иван Силантьевич, наблюдая, как Савка перевязывает вышеозначенного Гриню. - А я, его ирода, стало быть, из револьверта и укокошил. Хто ж знал, что их там, в аптеке, ешшо есть!

- Сколько их там?

- Не менее троих, вашеблаародие! С винтарем один и двое с револьвертами. Лаются на нас, а выйти боятся. Стреляют… Ироды! Ну и я, стало быть, стреляю - шоб не разбежались. - В подтверждение своих слов полицейский не глядя выстрелил за угол.

- Ну, а подмога, что же?

- Не пойму что-то… Уж хто-нить должон был подойти!

- Давай-ка тогда, Иван Силантьевич, сами разберемся?

- А стоит оно?

- Ты, Силантьич, не боись! - подмигнул городовому Савка. - Справимся! Чай, я глаз-то не на базаре потерял!

- Ладно… Есть у меня задумка, как их половчее взять! - согласился старый полицейский и, выставив руку, снова пальнул из своего 'Нагана' в сторону аптеки.

План был прост и изящен.

Пройдя через пустующую квартиру первого этажа, открытую для нас перепуганным дворником, мы с Савкой открыли огонь из угловых окон.

Выстрелив через витрину аптеки в смутно мелькнувшую тень, я сразу добился успеха. Разбив огромное стекло, на улицу вывалился труп в солдатской шинели.

Минус один… Я успел выстрелить в глубину магазина еще дважды, прежде чем на улицу выскочили двое налетчиков. Первый запнулся и упал, получив пулю в ногу из Савкиного карабина. Второй истошно завопил: 'Суки-и-ии!' И замахнулся зажатым в руке предметом.

Время как будто замерло… Я аккуратно подвел мушку 'Винчестера' под срез нелепого картуза и спустил курок.

- Бах! - грабитель завалился назад, выронив себе под ноги дымящуюся палку.

Черт! Это же динамитная шашка с фитилем!

- Савка-а-а! Ложи-и-сь!

Взрыв грохнул спустя мгновенье, заглушив вопль дикого ужаса, издаваемый раненным бандитом.

Блистательная, вашу мать, победа!

Четыре трупа и один пленный… Как оказалось, в аптеке прятался еще один солдат, который, увидев трагическую развязку, поспешил сдаться, выкинув свою винтовку на улицу.

Экспресс-допрос дал кучу информации о мотивах преступления и методах действия сего преступно-прискорбного сообщества.

Ванька-Уксус (тот кого я застрелил с динамитом в руке) - бывший балтийский матрос, предполагал взять в аптеке 'марафету', который владелец хранил в торговом зале в несгораемом шкафу. Заодно предполагалось 'пощипать буржуев'. Для этого означенный Ванька вместе со своим подручным Фимкой-Змеем (тот, который, будучи ранен в ногу, погиб при взрыве), вступил в преступный сговор со своим старинным дружком Кондратом (первый из солдат, убитый полицейскими на перекрестке). Означенный Кондрат, служивший в 192-м Запасном Пехотном полку, подговорил своих сослуживцев, с которыми он был назначен в патруль на углу Малой Бронной и Большой Садовой.

Собственно сам допрашиваемый был бел, пушист и боголепен, и решился на преступление только под давлением своих сослуживцев - уже упомянутого Кондрата и Васятки (солдат, застреленный мной через витрину).

Иначе -ни-ни… Как есть! Свят-свят! И так далее, и тому подобная брехня.

Больше всего меня заинтересовала фраза, вскользь оброненная 'кающимся грешником', что 'Аптеку надо ломануть нынче же ночью, потому как потом будет большая буза, и фараонам станет не до нас…' А это означает, что 'Большую бузу' следует ожидать в ближайшие часы?

Знаете, в американских фильмах частенько встречается ироничная фраза 'А вот и кавалерия!' пришедшая из вестернов середины 50-х годов.

Кавалерия, как это обычно и происходит в кино, явилась несколько позже, чем вовремя.

Из снежной пелены вынырнули два десятка кавалеристов и, распределившись по сторонам перекрестка, с настороженным интересом воззрились нашу теплую компанию.

- Кто такие? Что здесь происходит? - К аптеке подъехало начальство: жандармский полковник и подполковник-кавалерист в роскошной бекеше ЛейбУланского полка.

Я глубоко вздохнул и, приставив 'винчестер' к ноге, доложился по всей форме, обратив внимание на то, кто мы и откуда тут взялись.

- Ага! Так вы барона Александра Николаевича сын? - Кивнул головой жандарм, ловко соскочил с коня и держа его под уздцы протянул руку для рукопожатия. - Я - полковник Конешевский. Третий департамент Министерства Государственной Безопасности. Изложите-ка, господин подпоручик, вашу версию произошедшего.

Я вкратце рассказал историю наших с Савкой приключений, заострив внимание на результатах допроса 'пленного'. Слушая меня, полковник кивал головой и задавал наводящие вопросы.

- Вы слышали, Андрей Борисович? - обратился он к подполковнику, который во время нашего рассказа тоже спешился и прохаживался по перекрестку, разглядывая место происшествия: - 'большая буза' назначена именно на сегодня. Какая прелесть!

- Отрадно сознавать, что вы, Владислав Янович, оказались как всегда правы! - с изрядной долей иронии в голосе отозвался тот.

- Я понимаю ваше волнение, подпоручик, - вновь обратился ко мне Конешевский: - однако, особый приказ по Московскому гарнизону уже вступил в действие. Согласно ему, объявлены неблагонадежными 55-й, 56-й и 192-й Запасные полки, 1-я Запасная Артиллерийская бригада и Телеграфно-Прожекторный полк.

- А как же… - я неуверенно кивнул на убитых солдат.

- Мне, подпоручик, тоже весьма и весьма интересно, какого черта тут делают патрули из 192-го полка!

- Это что же, в мой огород камешек, Владислав Янович? - вступил в разговор подполковник.

- 'Это' - просто мысли вслух, уважаемый Андрей Борисович! - недовольно огрызнулся Конешевский. - Итак, подпоручик, оперативная обстановка такова, что большинство проверенных частей использованы для блокирования частей неблагонадежных. То есть Пресня контролируется лишь несколькими заставами, чего явно недостаточно. Посему, слушайте приказ: организовать заставу на Малой Бронной, чтобы перекрыть выход из района Тишинки через Живодерную улицу.

- Слушаюсь!

- Я оставлю вам десяток гусар из нашего конвоя и распоряжусь прислать подкрепление. Задача ясна?

- Так точно, господин полковник!

Получив под свое начало десяток орлов из Сумского гусарского под началом младшего унтер-офицера Бахтина, я принялся за сооружение баррикады поперек Малой Бронной.

Для этого пришлось позаимствовать со двора доходного дома Страстного монастыря пару саней и разбитую ломовую телегу. Управный дьяк, естественно, возражал, ну да мы и не таких видали. Так что помимо аренды стройматериалов я уболтал вредного деда приютить на время гусарских коней все же зима на улице.

Поверх конфискованных средств передвижения взгромоздили два шестиметровых бревна, заготовленных для ремонта Ермолаевской церкви.

Осмотрев 'цитадель', я велел укрепить баррикаду снегом, а потом облить водой. Несмотря на то, что гусары были явно недовольны моими изысканиями в области кустарной фортификации, работали споро и довольно быстро возвели нечто вроде снежного городка.

Тем временем, сопроводив подстреленного Гриню в Снегиревскую больницу, к нашей компании вновь присоединился Иван Силантьевич.

- Я уж тут с вами постою. Мой участок-то, - пояснил свое поведение ветеран-городовой.

На часах была половина четвертого утра.

Метель прекратилась, и теперь в свете фонарей медленно кружили редкие снежинки.

Неугомонный Савка дважды бегал к нам домой и доставлял горячего чаю на всех, а в последний раз притащил еще и каравай хлеба.

К четырем прибыло обещанное полковником подкрепление в лице учебной пулеметной команды с пулеметом 'Гочкисс' на здоровенной треноге. Чудо французской инженерной мысли имело длину два метра, массивный бронзовый радиатор и снаряжалось 24-патронными обоймами вставляющимися сбоку. Вдобавок оно потребляло французские патроны '8х50Р Лебель', которых в наличии имелся небольшой железный ящик с тремя десятками снаряженных обойм.

Хотя, конечно, 'дареному пулемету в дуло не смотрят', и, как не крути, это был серьезный аргумент на данном этапе классовой борьбы.

Распределив свои 'войска' на дежурство, я присел в дворницкой монастырского дома попить чаю.

Время - пять утра, а революции все нет и нет… Хуже нет, чем ждать и догонять!

Вот, стало быть, сижу я, жду революцию и пытаюсь догнать - чего делать-то? Горячее питье способствовало более активной работе мозга, особенно если это крепко и хорошо заваренный настоящий листовой чай.

А в кого я, собственно, собрался стрелять? Пулемет приготовил, солдат расставил… Ладно, предположим, если пойдет гопота с Тишинки и от трущоб у Нобелевских складов. Дезертиры, цыгане и прочие… Громить будут, грабить… В этом случае все просто и понятно… А если пойдут с крестами да хоругвями, как в нашем 1905-ом году?

Что тогда? Ведь лично я классовым шовинизмом не страдаю и простых людей за быдло не держу, пока они не докажут обратного.

А гусары да пулеметчики - моя застава, будут ли стрелять?

Тогда на Дворцовой площади в первую русскую революцию, гвардейская пехота открыла огонь без раздумий. В этом мире ничего подобного не было, но общее падение доверия к власти, связанное с войной, никуда не делось. Да и можно ли считать расстрел мирной демонстрации признаком высокого боевого духа?

Существует еще один вариант развития событий - если нас атакуют организованные и вооруженные рабочие дружины. Стачки и забастовки в последнее время проходят как по нотам, и наличие боевых отрядов не исключено.

Тогда мы долго не продержимся - могут дворами обойти… Так что же?

Бить или не бить - вот в чем вопрос?

Первые выстрелы прозвучали со стороны Пресни в пять минут шестого утра. Сначала это были отдельные редкие хлопки, далеко разносившиеся в предрассветной тишине. Через некоторое время разгорелась интенсивная перестрелка, затем все стихло и, после небольшой передышки началось снова… Беспорядочный перестук винтовочных выстрелов накатывал волнами, пока, наконец, в него не вплелись звуки пулеметной стрельбы и гулкие и раскатистые выстрелы пушек.

В голове промелькнула мысль, что как-то все слишком быстро дошло до артиллерии.

Не к добру это… К семи часам бессистемная стрельба доносилась сразу с нескольких сторон, а впереди за 3-ей Пресненской частью занималось оранжевое зарево большого пожара… - Склады товарные подожгли… - сиплым голосом проговорил Иван Силантьевич и перекрестился. - Пошла потеха!

Со стороны Александровского вокзала длинными очередями замолотил 'Максим'. Судя по темпу стрельбы - мишеней там было много, и боеприпасы не экономили.

Перестрелка постепенно приближалась… Резко и неожиданно подал голос пулемет в районе Кудринской площади - коротко и зло, а потом залился длинной очередью на половину ленты.

- Приготовиться! - я махнул рукой Бахтину и взял 'Винчестер' наизготовку.

Однако, в узком, скудно освещенном ущелье Живодерной улицы никакого движения пока не наблюдалось.

Тем временем, бой слева от нас разгорался все сильнее - пулемет тарахтел непрерывно.

А потом - раз, и снова наступило затишье, прерываемое редкими винтовочными выстрелами.

Что там происходит - неизвестно. Да и спросить не у кого - не будешь же названивать в штаб гарнизона, а то и округа, дабы ознакомиться с оперативной обстановкой.

Редкая перестрелка постепенно перемещалась в район Тишинки - это означало, что попытки прорваться с Пресни напрямую пока прекратились.

Вопрос был в том - надолго ли? Меня откровенно угнетала неопределенность нашего положения. Застава - это эдакая обоюдная ловушка. С одной стороны - мы блокируем вероятное направление прорыва и контролируем выходы на Садовое Кольцо, с другой - инициатива принадлежит противнику.

А что от этого самого противника можно ожидать?

Да чего угодно!

Снова вспыхнула ожесточенная перестрелка в районе вокзала - затарахтел пулемет, грохнуло несколько гранатных разрывов.

Мимо нас по Большой Садовой в строну Кудринской, нахлестывая коня, пронесся извозчик на роскошных кованых санках. Сидевший на ковровом диванчике офицер прокричал нам что-то на ходу, но смысл сказанного им утонул в звуках беспорядочной стрельбы.

Сейчас я начну ругаться! Матом!

Потому что, ни хрена не понимаю, хотя очень хочется!

Время тянулось бесконечно… Стрельба снова стала смещаться от вокзала в сторону Пресни. Пулемет смолк, но только для того, чтобы передать эстафету своему собрату на Кудринской площади.

Правда, ненадолго - в этот раз все обошлось несколькими короткими очередями.

И вновь затишье… То есть, конечно, затишье-то весьма условное - в других районах города перестрелка не утихала. Стреляли в Сокольниках и в районе Мещанской, и дальше на восток со стороны Яузы и на юге - в Замоскворечье. С севера, до сих пор раздавались редкие орудийные выстрелы приглушенные большим расстоянием.

Странно, что на нас пока никто не вышел. Теперь мне абсолютно понятно, что основными направлениями выдвижения восставших были Александровский вокзал и выход с Пресни через Кудринскую площадь.

Хотя, возможно, что пройти пытались и через Горбатый мост и Большой Девятинский переулок - на звук определиться сложно.

Каким будет следующий ход?

Скорее всего, пойдут через Тишинку и по Живодерной прямо на нас, потому что все остальные выходы им перекрыли. А вот, как и когда бунтующие доберутся до нас - это уже другой вопрос. На Тишинской площади есть полицейский участок, так что, сначала воевать будут с ними, а уж потом и за нас возьмутся… Порассуждав сам с собой на военно-тактическую темы, я немного успокоился. Так что, когда перестрелка возобновилась, а затем и переросла в полноценный бой как раз в том направлении, волнение прошло абсолютно. Определенность - это большое подспорье в любом деле.

Теперь я был полностью сосредоточен и готов защищать, пусть и не 'царский режим', а общественный порядок и свою семью!

Боевые действия на Тишинке, тем временем продолжались - трещали винтовки, короткими очередями тарахтел неопознанный мною по звуку пулемет. Потом грохнул взрыв и пулемет замолчал… Черт! Это плохо… Это очень плохо!

Перестрелка не утихала, но следом за первым взрывом последовал второй и бой стал стихать, разбившись на отдельные выстрелы, а на фоне зарева горящих товарных складов появилось зарево нового пожара.

Если я не ошибаюсь, то это - полицейский участок 2-ой Пресненской части… По Живодерке бежал человек - расплывчатая тень на фоне белого снега. Бежал, неловко вскидывая ноги, оскальзываясь и местами проваливаясь в наметенные за ночь снежные волны.

Солдаты на баррикаде изготовились к бою. В темную фигуру нацелились дюжина карабинов и длинный ствол пулемета.

Человек выскочил на перекресток и, лишь в последний момент, разглядев в предрассветной зимней мгле наше 'кратковременное' укрепление, резко затормозил и, потешно взмахнув руками, свалился в сугроб.

- Стой! Хто идет! - зычно гаркнул унтер-офицер Бахтин.

- Городовой я… Званцев… - испуганно отозвался пришелец, принимая сидячее положение.

Я вопросительно посмотрел на Ивана Силантьевича.

- Осип! Ты штоль? - окликнул бегуна старый полицейский.

- Я, Иван Силантьич!!! - обрадовано заорал тот.

- Побожись!

- Святой истинный крест! - городовой перекрестился так и сидя на снегу.

- Ну, раз так… Подь сюды, да рассказывай, чего носишься как оглашенный!

- За подмогой я… - отозвался Званцев, подходя к баррикаде. - Бунтовщики участок запалили… Сперва бонбой взорвали, а потом, стало быть запалили.

Пристав с робятами да жандармские тама стреляются ешшо… А меня вот, вишь, за подмогой послали!

- Да ты не мельтеши, ты толком говори! - оборвал я городового.

- Дык, я и говорю… - мужик как-то затравленно глянул на меня и, переведя глаза на Ивана Силантьевича, сипло проговорил: - Ероху Гвоздева убило… И Тимоху Ермоленко, тож… По словам Званцева, к возможным неприятностям сумели подготовить только сам полицейский участок на Тишинской площади. То есть, улицы не перекрывались. Сложно сказать, в чем была причина такой недальновидности - в отсутствии необходимого опыта у пристава или по простой безалаберности… Присланное усиление в виде десятка жандармов с ручным пулеметом 'Шоша' на обороноспособность повлияло не сильно. Дом, в котором располагался участок выходил на площадь углом, будучи зажат между Трындинским и Малым Тишинским переулками и не позволял контролировать подходы со стороны Пресни, будучи развернут в сторону Садового Кольца.

Полицейские и жандармы с крыши наблюдали, как часть толпы пошла вдоль железнодорожных путей по Грузинскому валу в сторону площади Тверской Заставы и к Александровскому вокзалу. По пути к бунтовщикам присоединились рабочие железнодорожных мастерских.

Засада с пулеметами была расположена в здании технического училища, по обеим сторонам от которого за ночь спешно возвели баррикады.

Натолкнувшись на плотный огонь, толпа отхлынула. Часть людей попыталась обойти засаду через Трындинский переулок, но, будучи обстреляна, отошла по Большой Грузинской.

В то время, как на Пресне вовсю воевали, организованные группы бунтовщиков вновь попытались сунуться к вокзалу, но были отбиты.

Городовой обратил внимание, что большая часть восставших, растеряв энтузиазм, обратилась к грабежу складов в районе Пресненского Вала.

Полицейский участок, перекрывавший выход к Садовому и обходной путь через Большую Грузинскую к Тверской Заставе, атаковали одновременно с двух сторон.

Первое время выручал пулемет, простреливая Тишинскую площадь и выходы с близлежащих переулков, но потом бунтовщики, забравшись на крышу соседнего дома, подорвали его динамитными шашками, а затем и подожгли участок.

Перестрелка, тем временем постепенно приближалась к нашему 'потешному' укреплению.

Вскоре на Живодерной улице замельтешили какие-то фигуры.

Присмотревшись, я догадался, что это полицейские и жандармы, отступающие со стороны Тишинки к Садовой-Кудринской.

Жандармы отступали грамотно - отстреливаясь из винтовок с колена и передвигаясь короткими перебежками, прикрывая друг друга. Городовые же бестолково палили из наганов, прижимаясь к домам.

Пришло время принимать решение.

Теоретически, боевые группы восставших, натолкнувшись на пулемет, либо отступят, либо попытаются обойти нас дворами.

Большого стратегического смысла от просачивания нескольких боевых групп в центр города я не вижу. Основную массу бунтовщиков, состоящую, судя по всему, из люмпенов и сочувствующих, которая, соблазнившись возможностью поучаствовать в погромах, примкнула к 'революции', пулеметы вполне образумили. То есть, получив сколько-нибудь серьезный отпор, боевики, оставшись без поддержки толпы, скорее всего - отойдут. Ведь весь смысл прорыва именно в создании тотальных беспорядков.

Боевикам сейчас, после уничтожения полицейского участка, логичнее было бы двинуться к Тверской Заставе и Тверской-Ямской улице по Большой Грузинской и Всильевским улицам - раз уж они туда так рвались.

Следовательно, нам следует ожидать попытки прорыва 'толпой' при поддержке боевиков.

Трудно описать мое нынешнее состояние… В некотором роде, я даже разочарован!

Возможное боестолкновение, к которому я так готовился, закончилось, по сути, так и не начавшись. Нестройная толпа непонятных людей, с криками и стрельбой двигавшаяся по Живодерной улице в нашу сторону, встретив сопротивление, рассеялась практически бесследно.

Если не считать нескольких трупов на утоптанном снегу.

Нестройный залп из винтовок и карабинов и пара израсходованных обойм 'Гочкисса' - и все!

Даже боевики, которых я так опасался, не оказали никакого сопротивления. Я абсолютно уверен, что они там были, только вот связываться с нами не стали. То ли не смогли правильно оценить наши силы, то ли посчитали воевать с заставой занятием бессмысленным и опасным. У них и так сегодня несколько крупных обломов произошло сразу по всем направлениям.

Короче, черт его знает, что они там на самом деле решили, но рассвет мы встретили во всеоружии, плотной группой из десятка гусар, девяти городовых и жандармов и двух гренадер - меня и Савки.

Вялая перестрелка во всех частях Пресни продолжалась еще пару часов, пока наконец все не утихло.

А потом… Потом - в город вошли казаки.

Общую обстановку в Москве я узнал лишь к обеду, когда освобожденный наконец от своей почетной обязанности коменданта баррикады, прибыл в батальон.

Серьезные столкновения, помимо Пресни, произошли в районах прилегающих к казармам неблагонадежных частей.

На Ходынке, где располагалась 1-я Запасная артиллерийская бригада и мастерские тяжелых и осадных орудий, дело дошло до пушек. Мятежники захватили орудия учебной батареи и в течение нескольких часов держали жандармские и казачьи подразделения на почтительном расстоянии. Положение спасла подошедшая конно-артиллерийская батарея. Едва только на территории казарм стали рваться снаряды - всяческое сопротивление полностью прекратилось.

В Сокольнических казармах мятеж вспыхнул в запасном батальоне Телеграфно-Прожекторного полка и расположенных по соседству 2-й и 22-ой авторотах и Самокатном батальоне. Именно там разгорелись самые кровопролитные бои с применением бронеавтомобилей. Два жандармских эскадрона, учебная рота пулеметной школы, а так же запасной батальон 1-го лейб-гренадерского Екатеринославского полка смогли подавить мятеж только к полудню. Да и то, лишь при поддержке вошедших в Москву утром казачьих частей.

В районе Серпуховской части взбунтовались роты 55-го Запасного пехотного полка. Там, помимо жандармов пришлось повоевать и сослуживцам моих 'засечников' из Сумского гусарского полка. Противостояние продолжалось почти три часа, но порядок был восстановлен, в основном благодаря тому, что 'запасники' испытывали серьезные трудности с оружием и боеприпасами - на двенадцать рот у них было всего около тысячи трофейных 'маузеровских' винтовок и по десятку патронов на ствол. К тому же, встретив организованное сопротивление правительственных войск, бунтовщики растерялись, и управление мятежом было потеряно.

Кроме того, было несколько столкновений с полицией и жандармскими патрулями в Марьиной Роще и на Хитровке, где к восстанию попытались примазаться уголовные элементы.

Что касаемо 193-го Запасного пехотного полка, то по чьему-то недосмотру или же злому умыслу, четыре из двенадцати рот были выведены в город на патрулирование в район 1-ой, 2-ой и 3-ей Пресненской частей, где и приняли посильное участие в развернувшихся событиях на стороне восставших.

Оставшиеся восемь рот, будучи абсолютно безоружными, были легко заблокированы в Спасских казармах.

Ставшие мне почти родными Покровские казармы тоже волнений не избежали.

Больших неприятностей удалось избежать лишь потому, что две трети личного состава 56-го Запасного пехотного полка намедни успели отправить на фронт. Хотя, оставшиеся восемь сотен охреневших от ежедневной муштры мужиков успели натворить дел.

Связав и избив некоторых офицеров, бунтовщики попытались прорваться в подвалы казарм, где располагались арсеналы. В завязавшейся рукопашной отлично показали себя гренадеры 3-ей роты нашего запасного батальона во главе с подпоручиком Сороковых - им удалось не допустить 'ударную группу' мятежников в главный корпус казарм.

В первой роте несколько неблагонадежных гренадер напало на своего ротного командира - поручика Беляева. Он попытался отстреливаться, но был убит ударом скамейки по голове. Узнав о его печальной участи, я не удивился и не огорчился - Беляев сам стал творцом своей судьбы, измываясь над своими подчиненными.

Часть офицеров 56-го полка забаррикадировалась в столовой и отбилась от нападавших из личного оружия.

Жандармская команда, усиленная двумя десятками человек и пулеметом довольно быстро очистила плац от бунтующих пехотинцев, открыв огонь из окон бокового крыла главного корпуса казарм. Подошедшие часом позже два эскадрона казаков гонялись за разбежавшимися по прилегающим улицам 'революционерами' до самого рассвета.

В моей роте мятеж начался и закончился в течение пяти минут. 'Неблагонадежные', при скромной моральной поддержке некоторых гренадер, предъявили свои претензии фельдфебелю Дырдину и унтерам. Петр Иванович их внимательно выслушал, а потом двумя хлесткими ударами вырубил двоих главных 'переговорщиков'. Рванувшиеся было вперед борцы за правое дело, увидели перед собой стволы унтер-офицерских револьверов и резко растеряли энтузиазм. Да и воспитательный эффект заковыристого фельдфебельского фольклора тоже сыграл не последнюю роль в разрядке напряженности. Все же у меня и у Сороковых люди в ротах были более организованы и вменяемы, так как мы, будучи фронтовиками, в основном занимались обучением солдат, а не муштрой. В итоге, шестеро 'делегатов' были связаны и заперты в подсобке, а остальные разошлись по нарам, не решившись вступать в конфронтацию с младшими командирами роты.

Что касаемо 2-ой роты поручика Пахомова, то она в веселье не участвовала, ввиду того, что была отправлена на патрулирование в район Павелецкого вокзала.

Разглядывая следы погрома и перестрелки, я размышлял о прозорливости начальства, в частности Министерства Государственной Безопасности, которые заранее озаботились выводом из города наиболее неблагонадежных запасных частей. Ведь если бы не спешная отправка восьми рот 56-го полка на фронт, печальных последствий было бы гораздо больше. Кроме того, мельком мне удалось услышать разговор двух жандармских офицеров, которые забирали у нас арестованных мятежников. Один из них упомянул, что за последнюю неделю из Москвы вывели еще два запасных полка - 85-й и 251-й.

А изрядное количество жандармских подразделений и введенные в город под утро три казачьих полка со средствами усиления наводят на мысль, что к мятежу заранее готовились обе стороны.

Вооруженные выступления произошли еще в двенадцати городах Российской Империи: Петербурге, Киеве, Казани, Харькове, Нижнем Новгороде, Ростове-на-Дону, Баку, Иваново-Вонесенске, Екатеринославе, Чите, Красноярске, Новороссийске.

Волнения были в Прибалтике, Польше, Финляндии, а так же на Кавказе и в нескольких центральных губерниях: Курской, Орловской, Саратовской, Тамбовской и Черниговской.

В стране было объявлено 'Особое положение' и с теми, кто открыто проводил антигосударственную политику, особо не церемонились. Все попытки вооруженного мятежа были подавлены жестко и в кратчайшие сроки, в том числе и за счет снятых с фронта благонадежных частей.

Министерство Государственной Безопасности трудилось не покладая рук, снабжая военные трибуналы обвиняемыми в измене.

Начались громкие аресты среди либералов и социалистов: Мануйлов, Маклаков, Львов, Коновалов, Рябушинский, Керенский, Чернов, Авксентьев… Правительства Великобритании и Франции получили резкие ноты по поводу недопустимой политической деятельности их дипломатических представителей, а послы Дж. Бьюкенен и М.Палеолог были объявлены 'персонами нон грата'.

Так что Новый 1918 год по всей России встречали 'весело', а кое-где даже и с огоньком.

И самое главное - с надеждой!

Надеждой на долгожданный мир! На будущее непременно всеобщее благополучие и порядок.

Светлое Христово Рождество 1918 года встречали всей семьей - из Петербурга приехал Николай. Эскадренный миноносец 'Эмир Бухарский' встал на ремонт на Балтийском заводе, и братец получил долгожданный отпуск.

Теперь Федя был совершенно очарован старшим братом, ибо черно-золотой флотский мундир намного презентабельнее моего скромного кителя, да и наград там было поболее.

Николай, напротив, с большим интересом расспрашивал меня о сухопутной войне и про то, как я получил свои награды.

- Абсолютно никакой романтики. Кровь, грязь, вши… - Пожал я плечами в ответ. - Не то, что у вас на морях… - У нас, Сашка, романтика тоже до поры до времени… На Балтике навигация сложнейшая - никаких нервов не хватит! Веришь, как в поход выходим - с мостика не схожу! Малейшая ошибка и здрасте-пожалуйста - то ли на мель влетишь, то ли на минную банку! Не море, а суп с клёцками. Сначала мы от немцев минами отгородились, а потом они от нас. Вся война на море сводится к охране этих самых 'клёцек' от противника - немцы их тралят, мы тральщики гоняем и новых подарков подсыпаем.

Это немного расходилось с моими представлениями о войне на море:

- А как же новейшие эсминцы типа 'Новик'? А операция против немецкого флота в 16-ом году?

- Ты, братец, моего 'Финна' с 'Новиками' не путай! Другие возможности означают другие задачи - нам и охрана минных постановок нелегко дается. 'Новики' в основном с крейсерами рейдовые операции проводят - пошумят и домой. А немцев от Эзеля и Даго в 16-ом - так вообще торпедные катера отогнали. В открытом бою нам с 'Хохзеефлотте' тягаться - силенок не хватает. Вот и взяли германца за счет неожиданности. Когда линкоры притащились свои тральщики прикрывать и береговые батареи обстрелять - тут-то их катера и атаковали. Двенадцать катеров, на каждом по две торпеды. Утро, туман и много храбрости и немного наглости - вот и все составляющие победы.

Честно говоря, я слушал и мучительно вспоминал, историю нашего мира - а было ли там чего-нибудь подобное. О потоплении одного и повреждении другого немецкого линкора я читал в местных газетах, но тогда не обратил на это внимание - история ВМФ не мой конек.. Вот только в исторической литературе ничего похожего мне не встречалось. Помню, что в 1918 году итальянцы, вроде бы, австрийский линкор катерами потопили в Средиземном море. Но вот чтобы русские, да на Балтике?

Рождественское навечерье.

Наряженная конфетами и хлопушками пышная елка. В красном углу под образами на сене стоят изукрашенные ясли, к которым выставлены чашки с пшеницей на меду и взваром из чернослива - дар Младенцу-Христу.

За заиндевелыми от мороза окнами - преобразившаяся рождественская Москва.

Кажется, и не было никакого мятежа, хотя следы столкновений отчетливо видны на улицах, словно следы тяжелой болезни. В город потянулись обозы с продовольствием - народ готовился разговеться от души, но с поправкой на военную годину.

В том, прошлом мире, Россия была единственной страной не вводившей продовольственные карточки на протяжении всей войны (с поправкой на революцию). Здесь же обстановка гораздо благополучнее. Да, есть инфляция! И значительная! Но ведь не катастрофическая же. Продовольствия хватает. На казенных заводах и предприятиях с временным военным управлением рабочим платят достаточно, чтобы обеспечивать семью всем необходимым.

В моих новоприобретенных детских воспоминаниях - видится Москва полная предрождественского изобилия. Полнейшее разнообразие замороженной птицы - хучь рябчики, хучь голуби выкормленные на клюкве. Заиндевелые свиные туши лежат длинными рядами, словно дрова - только копытца да пятачки торчат из-под снега. Громадные чаны с солониной, подернутые розовым ледком. Мороз! За свиным рядом -поросячий да бараний, а дальше гусиный, куриный, утиный, тетеревиный… На площадях в большом разнообразии продают елки - от мала до велика. Словно лес вырос. А среди засыпанных снегом зеленых красавиц гуляет народ, снуют сбитенщики, предлагая желающим свое варево из пышущих паром самоваров по копейке за стакан. Горячий сбитень с медом да с имбирем, да с сахарным калачиком - вкусно-о-о!

Нынче все победнее, попроще… Война!

Но дух праздника великого праздника - жив!

Сочельник… Это, когда до первой звезды - нельзя.

В смысле кушать. После первой звезды можно кушать кутью - постную пшеницу взваренную на ореховом соке, иначе называемую - сочиво. Тот же Савка так и зовет сочельник - кутейником.

Сегодня оканчивается пост - переходим с рыбы на мясо. Во время шестинедельной рыбной диеты я с грустью вспоминал суши и роллы, которые с удовольствием поедал в многочисленных псевдояпонских ресторанчиках начала ХХI века… Наше семейство, мягко говоря - не бедствует. Так что, на время поста, пришлось и белугу да севрюгу попробовать. Вкусно конечно, но разум требовал сырой рыбки с рисом, завернутой в морскую капусту… И чтоб непременно палочками кушать!

Бзик какой-то… Откат от прошлой жизни… Господи, о чем я думаю!!!

Встречаю рождество в 1918 году!!!

Хлопнула дверь, и в сени, напустив в дом холода, ввалился Федя в припорошенном снегом меховом пальто:

- Звонят! Звонят к всенощной! Идти надобно!

И вот уже мы всем семейством, с чадами и домочадцами, направляемся в церковь… Над Москвой, в прозрачном морозном воздухе разносится радостный колокольный перезвон. Гулкий, необыкновенно чистый, отдающийся серебром… Все московские 'сорок-сороков' поют на разные голоса, будто соперничая друг с другом… Звук, кажется, уходит далеко ввысь, до самого космоса, к черной, искрящейся звездами глубине… Голова ясная, как никогда… Иду, дышу полной грудью и слушаю, слушаю, слушаю… Потом была служба в переполненной церкви Святого Ермолая, всенощная молитва, проповедь… Трудно описать мое состояние… Мир грезился нереальным… Миражом из мерцания свечей, запахов воска, ладана и пения с хоров… И мое прошлое из будущего, которого уже никогда не будет, уходило все дальше и расплывалось, таяло, исчезало… После службы все кажется уже совсем иным - благостным и удивительно чудесным… Ощущается сильнейший душевный подъем и успокоение.

Над головой мерцают обновленные звезды! И где-то далеко та самая - яркая и древняя, святая… Здравствуй, Рождество!!!

28 января 1918 мне исполнилось девятнадцать лет.

Совсем взрослым стал… Смешно… Смешно и грустно одновременно! Интересно, как теперь определять мой истинный возраст? Сложить предыдущие тридцать три и нынешние девятнадцать? Биологический возраст тела и психологический возраст личности складывать не получается, как и килограммы с километрами. И на гипотетические пятьдесят два года я себя не ощущаю. Слава Богу, что хоть для себя определил, кто я такой есть на самом деле.

Разрешите представиться: Барон Александр Александрович и еще раз Александрович фон Аш-Валерьянов - единственный и неповторимый.

А отчество и фамилия двойные, потому что жизнь у меня двойная… В честь, ныне покойного, Александра Валерьянова. Ибо таковым, каким был, он быть перестал. Умер и переродился, практически, как в 'Песенке о переселении душ' Высоцкого:

- Быть может, тот облезлый кот, был раньше негодяем, а этот милый человек был раньше добрым псом!

Хорошо, хоть баобабом не родился!

Нет, вы ничего 'такого' не подумайте - с самосознанием у меня все в порядке. С целостностью личности проблем нет, и разделение на 'я' и 'не я' - тоже имеет место быть.

И это мое новое 'я', не старше тридцати четырех лет. Из которых только последний год - местный. Ну, почти что год… В мае будет.

В общем - с Днем Рождения!

Кстати, самого факта празднования дня рождения, я немного побаивался. Точнее ощущал смутное беспокойство.

Причина банальна - предполагался набег родственников, знакомых и прочих по списку. Как уже упоминалось, я периодически скрывался из дома на время визита матушкиных подруг, дабы не потворствовать гипотетическим матримониальным планам в отношении моей скромной персоны.

Нет, конечно, я не боялся, что меня женят. Все же ценз для вступления офицеров в брак, хоть и был снижен до 25 лет, но до этого еще дожить надо!

Проблема в ином! Помолвка, по местным понятиям, дело архисерьезное, с далеко идущими последствиями. Благодаря моему благоприобретенному социальному статусу, о подобных событиях тут в газетах пишут. А расторжение помолвки - это вообще скандал! Все как в книгах и кинофильмах из жизни высшего света! Помолвка ведет к построению новой системы межродовых и межличностных отношений, как с социальной, так и с экономической точки зрения.

Вах! Хорошо сказал! Самому понравилось!

Не подумайте, что в нашем благородном семействе кто-то кого-то к чему-то принуждает, но матушка считает, что я обязательно должен иметь хотя бы платонические отношения с девушкой из хорошей семьи, потому что так должно.

Но даже это - не главное.

Если быть до конца откровенным, даже с самим собой, я просто не хотел быть объектом всеобщего внимания и восхищения, свойственного таким светским мероприятиям, как день рождения сына статского советника, занимающего заметную должность в Военном Министерстве.

Это же все будут ходить и умиляться, какой я молодец… Как вырос! Какой герой! И так далее и тому подобная хрень.

Все приглашенные просто обязаны будут засвидетельствовать свое почтение подобным образом, в соответствии с теми условностями, принятыми в обществе.

И если для девятнадцатилетнего подпоручика оное сюсюкание слегка утомительно, то для меня - просто кошмар!

Ведь никто не ведет себя так с мужиками 'чуть за тридцать', а я именно такой и есть, пусть мне снаружи всего девятнадцать!

В общем, хреновый был праздник… Даже, несмотря на то, что пришло всего-то три десятка гостей, с трудом сдерживался, чтобы не сбежать куда-нибудь подальше от этого великосветского фарса в миниатюре. Одно радует - эпоха балов уже практически закончилась. Иначе бы - точно что-нибудь учудил… Победив в себе 'светского труса', весь вечер боролся с желанием стать 'светским пьяницей'.

Впрочем, небезуспешно!

И даже не напился после того, как все разошлись, хотя и было такое желание. Однако усталость моральная и физическая была столь велика, что я рухнул на кровать и мгновенно заснул с мыслью:

- Скорей бы уже на службу!

В батальоне произошли большие перемены - теперь у нас три роты вместо четырех. Жандармерия вычистила из части 'сорную траву', а первая рота, была полностью расформирована и распределена по маршевым подразделениям. Для того чтобы упорядочить нумерацию, мою четвертую роту переименовали в первую.

Так что, прошу любить и жаловать!

Начальство у меня теперь тоже новое. Подполковник Озерковский, вследствие последних событий, заполучил очередной нервный тик, и был отправлен в отставку.

Нынче комбатом у нас подполковник Михаил Никифорович Чернявский - фронтовик, только что после госпиталя. Лихой и суровый дядька: одноглазый и с палочкой. Слуга царю, отец солдатам… Собственно из-за этой самой одноглазости Чернявского я и стал командиром первой роты. Точнее, из-за того, что новый батальонный командир нос к носу столкнулся с моим Савкой.

- Эге, братец! Видать, я не один тут кривой? - возрадовался подполковник, выслушав уставное приветствие моего денщика. - Ну-ка, рассказывай, откуда ты тут таковой взялся?

Выслушав бесхитростный доклад, и задав пару наводящих вопросов, Чернявский Савку отпустил. А потом, через несколько дней, ознакомившись с положением дел в батальоне, взял да и переназначил номера рот.

Необычность была в том, что тем самым был нарушен обычный порядок назначения. Поручик Пахомов, командир второй роты, был старше меня и по званию и по выслуге, а, следовательно, именно он должен был стать начальником роты под номером один. Причем независимо от того, какой именно роте этот самый номер был бы присвоен.

Чернявский решил иначе, так что, теперь приходится соответствовать высокому званию.

Пахомов, кажется, сильно обижен данным назначением и, последнее время, стал гораздо менее приветлив в общении со мной. Подпоручик Сороковых, напротив, мне только посочувствовал - понимал, что все не просто так.

Свет на темное дело моего назначения пролил всезнающий и ироничный Юванен:

- Миха-и-ил Ники-и-форофитч о-отшень саинтересова-а-лся ва-ашей биограф-фи-ей! И та-аше, сте-елал не-есколка зфо-онкофф! И есчо-о, о-он смо-отрел, ка-ак фы санима-аетесс с кренатё-орами на пла-атцуу!

- Все равно - ничего не понимаю! Помилуйте, Андрей Бенедиктович, причем тут моя биография?

- А-а прито-ом, что коспоти-ин потполко-офник исфо-олили упомяну-утть, мо-ол мне-е не-е па-артчук, а нача-алник на-а ро-ту на-адопен!!!

- И чем ему Андрей Ильич не угодил? Подумаешь 'барчук'… - Те-ем, что по-ороху не-е нюха-ал. А-а мо-ошет есчо-о че-ем. Несна-аюу!

Короче, тайна сие великая есть! Хотя, я, кажется, догадываюсь, в чем тут дело - на днях Чернявский зверски вздрючил Пахомова при всем честном народе 'за неуместную праздность и отсутствие прилежания в занятиях с подчиненными'.

Ну, что тут скажешь?

Служба!!!

5 февраля было подписано 'Всеобщее перемирие' между всеми воюющими сторонами с целым списком взаимных обязательств.

В нашей истории я такого удивительного документа не припоминал - там все закончилось в штабном вагончике маршала Фоша с учетом 'четырнадцати пунктов' от президента САСШ Вудро Вильсона.

Что характерно, тут не только не было послания к конгрессу с перечислением вышеупомянутых 'пунктов' - в этом мире Вильсон и вовсе не был президентом! Вот такие, понимаете ли, гримасы истории.

А 20-го февраля в Париже открылась мирная конференция.

На год раньше… Учитывая реальный расклад сил в Великой войне на настоящее время, в этом не было ничего удивительного. Ничуть не сомневаюсь, что согласование всех условий мира и здесь займет как минимум год!

Первая Мировая Война закончилась… И хотя еще трудно судить об окончательных результатах, одно можно сказать точно - Россия победила!

И пусть победа далась нелегко, но мы сумели отстоять государство в прежних границах и с устоявшимся внутренним строем. Сейчас я еще не готов уверенно сказать хорошо или плохо то, что сохранилось самодержавие - не было времени и повода к глубокому изучению этого вопроса. Однако в одном я уверен точно - призрак гражданской войны отступил и теперь Россию ждет иное будущее.

А что это будет за будущее - посмотрим.

Дай Бог, чтобы не хуже!

По столь знаменательному случаю, я пригласил Генриха отужинать в ресторане и вообще приятно провести вечер.

Поскольку я не без оснований рассчитывал на гостеприимство Мулата Томаса, то не удивительно, что для моих целей вполне подошел ресторан-кабаре 'Максим', что на Большой Дмитровке.

Зарезервировав столик в 'ложе', мы с Литусом явились задолго до начала основной программы, ибо с утра мне нужно было быть в батальоне.

Генрих, находясь на домашнем излечении, откровенно изнывал от скуки, а поэтому несказанно обрадовался моему предложению.

Выпили, обсудили международную обстановку. Сообща пришли к выводу, что разрядке напряженности нет альтернативы.

А потом, как-то сам собой разговор зашел о нашем ближайшем будущем.

- Я твердо намерен подать в отставку! - Заявил Литус. - В войсках от хромого калеки толку мало, особенно в мирное время.

- Сейчас начнется активная демобилизация и тех, кто сам не уйдет, об этом настойчиво попросят. Необходимость в многомиллионных армиях отпала, и в первую очередь будут увольнять именно офицеров 'военного времени'. И пускай таковых почти четыре пятых, но критерии отбора будут довольно жесткими.

- Возможно, ты прав, Саша.

- Я в этом абсолютно уверен!

- Пусть так! А что ты думаешь о своем будущем?

- Ну, я уже не раз упоминал, что военная карьера меня не прельщает. Особенно в мирное время! Поверь, Геня, такой бардак, что я наблюдаю в запасном батальоне, и вообразить трудно. А уж когда весь полк станет условно 'запасным' - война-то кончилась, от такого счастья надо бежать подальше, пока не догнало! Учиться пойду… На юридический, скорее всего.

- Что ж, тебе виднее… Хотя, мне всегда казалось, что ты просто создан для военной службы!

- Вот уж не знаю… - Там на войне ты, Саша, всегда был так категоричен, уверен и немногословен! - Литус сделал паузу, подбирая нужные слова, - Я бы даже сказал, что ты был органичен! Как будто всегда знал, что нужно делать. И тебе всегда хватало решительности поступить именно так, как необходимо. Поверь, многие наши старшие офицеры тебе просто поражались и жестоко завидовали Казимирскому.

- Ты заставляешь меня краснеть! - Я с деланным азартом набросился на доставленное официантом жаркое.

Будем объективны, господа хорошие? Ну, сами подумайте, как я должен был себя вести? Как восемнадцатилетний отпрыск хорошей фамилии с патриотическим туманом в голове? Так ведь, не знаю даже, каково это выглядит со стороны! И вел я себя сообразно опыту былых тридцати трех лет. Продумывал каждый шаг, как разведчик-нелегал на враждебной территории. Вживался!

А получается, все равно - облажался!

Убедить - убедил, но создал о себе ненужное мнение… - Геня, давай лучше обсудим твои планы на будущее!

- Планы мои просты и незатейливы. Собираюсь поступать на медицинский! - Генрих с некоторым вызовом посмотрел на меня.

- Если ты ожидаешь, что я буду тебя отговаривать или осуждать - и не надейся! Только один вопрос - 'почему'?

- Потому что, считаю, что врачевать раны - занятие куда как более почетное, чем эти самые раны наносить! Я видел, как работают врачи в госпиталях!

Это тяжелый и нужный труд, направленный на благо людей. Созидательный труд! - глаза у Литуса горели, словно он произносил эту речь с трибуны.

- Поздравляю! Достойный выбор! Хотя, я уверен, что общение с доктором Финком не в значительной степени повлияло на твое решение! Неважно! Давай-ка, лучше выпьем за то, чтобы 'доктор Литус' влился в ряды тех замечательных медиков, чей пример подвиг его на стезю Гиппократа! Ура!

- Ура!

Каюсь! Я не до конца был честен с Генрихом!

На самом деле, никакой уверенности в выборе карьеры у меня нет! До сих пор мучаюсь вопросом - 'что же дальше'?

Теперь вот лежу без сна, разглядывая лунную дорожку на полу своей комнаты, и думаю о том, куды бедному барончику податься?

Да - мне крупно повезло, что я стал тем, кем стал! Мое сознание могло занести в тело какого-нибудь дикого бушмена или монгола. В пожизненного каторжанина, наконец! Но судьба сложилась иначе… Благодаря моему общественному положению - все дороги открыты! И эпоха подходящая - все же не раннее средневековье!

'У меня растут года, вот уж - девятнадцать! Кем работать мне тогда? Чем заниматься?' Ну, про военную карьеру тут уже много сказано. И, что характерно - ничего хорошего. Не люблю строиться, хотя понимаю необходимость 'держать руки по швам'. Награды, слава, генеральское звание - меня абсолютно не прельщают. Да и возраст не тот, если брать 'истинное' количество прожитых лет. В общем, есть такая профессия - Родину защищать! Но это - не мое!

Что еще?

В медицину, подобно Литусу, я точно не пойду! Резать живого человека я могу только с целью сделать этого самого человека мертвым - нервы не те!

Податься в инженеры? Прогрессором заделаться?

Спорно… Нет, я конечно в технике разбираюсь, но все ж - гуманитарий по образованию. Техническое мышление у меня не настолько развито, чтобы стать кем-то большим, нежели инженером средней руки. Даже немного зная историю техники, я абсолютный профан в столь специфических дисциплинах, как технология и конструирование. Так что изобрести автомат Калашникова, как это принято у 'попаданцев', у меня не получится даже в том случае, если я получу техническое образование. Пусть я и знаю устройство АК наизусть! Максимум на что я способен - 'гениальные' озарения в присутствии людей действительно разбирающихся в инженерном деле. А вот показаться бессмысленным прожектером - очень не хочется!

Стать чиновником?

Не знаю… Не уверен! На чиновничьей службе я со скуки подохну или прибью кого-нибудь 'особо одаренного до воровства'. Характер не тот.

Значит выход у меня только один - идти по проторенной дорожке. В юристы! Дело знакомое, привычное. Вот только корпоративное право, в котором я большой специалист, тут еще в зачаточном состоянии. Остается нотариат, имущественные споры и уголовка… Вот только, ни то, ни другое, ни третье меня не прельщает.

Плагиатить стихи, песни или книги из несбывшегося будущего ради того, чтобы заработать славу классика современности - это уже совсем стрёмно.

Во-первых, совесть не позволяет! Во-вторых, придется всю жизнь изображать из себя того, кем на самом деле не являюсь. А мне и так кривить душой нелегко, особенно перед близкими людьми! В-третьих, не хочу я в творческие интеллигенты! Как там Лев Николаевич Гумилев сказал? 'Я не интеллигент, у меня профессия есть'?

И очень хочется эту самую профессию получить!

Что там еще осталось?

Дипломатическая служба? Где тут у вас в дипломаты набирают? Ах, МГИМО еще не построили? Тогда извините… Я бы в Бэкхэмы пошел, пусть меня научат! Так ведь и профессиональный футбол на Руси еще не прижился, а до Мутко с Абрамовичами с их миллионными вложениями еще жить и жить!

Куда ни кинь, всюду клин!

Гениальное озарение настигло меня, когда я заполнял ротную книгу, сидя в гордом одиночестве за столом в штабной комнате казарм.

Музыкой навеяло.

Сижу я, стало быть, высчитываю остаток по кассе подотчетного подразделения и тихонечко напеваю себе под нос.

Настроение хорошее… Не успели еще испортить!

Начальство - в штабе гарнизона, подчиненные - на плацу под присмотром фельдфебеля… Тишина, покой… Как-то так получилось, что напевал я мелодию из замечательного польского фильма 'Ва-Банк'.

Тара-та… Тарара-рара-та… Тарара-тара-та… Ва-Банк… Ва-Банк? Ва-Банк!

А не пойти ли мне ва-банк и попробовать выйти на контакт с теми веселыми людьми, что так лихо изменили здешнюю реальность?

Время, кажись, подходящее: Россия выиграла войну. Я тоже, в некотором роде, перелистнул эту страницу своей жизни, однако все еще не могу определиться с планами на будущее.

Так что же? Быть может, стоит узнать, какие планы у попаданцев?

Судя по тому, насколько и в какую сторону изменилась судьба этого мира после их вмешательства - нам явно по пути!

Чтобы наладить контакт, для начала, нужно обратить на себя внимание. И лично я вижу только один способ это сделать - средства массовой информации.

На данный момент времени - это пресса.

Можно написать какую-нибудь статейку на научно-техническую тему, с тонким намеком на толстые обстоятельства.

Например, про синхрофазотрон!

Не-ет! Это я не потяну… Тогда, может быть, про великое будущее глобальных информационных сетей или про то, какие автомобили будут ездить по дорогам через сто лет?

Или же просто тиснуть в нескольких газетах объявление: 'Продам компьютер 'Интел Селерон'. Недорого'? Или же: 'Куплю. Недорого…'?

А что? Это - мысль! Точнее, это даже не мысль - это уже ИДЕЯ! Что-то подобное было в одной фантастической книге, которую я когда-то читал. Там для установления контакта в газете было опубликовано биржевое объявление на фоне атомного взрыва. Отличный вариант!

Кстати, как альтернативное послание можно запустить какую-нибудь песенку. Только вот для того, чтобы эта песенка широко распространилась, нужен большой потенциал в смысле 'легкоусваиваемости' ее местным населением. Что-нибудь простое, понятное, но в то же время явно указывающее на меня.

Какую песню выбрать?

Это зависит от того, как развивалась история в той реальности, откуда пришли попаданцы. Если анализировать известные мне факты, то аббревиатура 'МГБ' и 'Государственная Тайная Полиция' в структуре этого самого МГБ, явно намекают, что у них там был СССР, Третий Рейх и Мюллер с Меркуловым!

Пожалуй, вполне подойдет что-нибудь из Утесова. У моего деда была целая коллекция его пластинок.

Сделаем очередной подарок Мулату Томасу! Врежем джаз в этой дыре!

Я разгладил чистый лист бумаги, обмакнул ручку в чернильницу и, высунув от напряжения кончик языка, вывел заголовок:

'Все хорошо, прекрасная маркиза…' На самом деле, я решил обратить на себя внимание всеми тремя упомянутыми способами.

Написал две статьи в журналы "Наука и Жизнь" и "Автомобиль" - о думающих машинах для вычислений и роботах (думаю, что Карел Чапек не обидится), и об автомобилях будущего соответственно.

Разослал в крупнейшие газеты объявления с изображением ядерного взрыва: "Продам картины "Малыш из Хиросимы" и "Толстяк из Нагасаки" работы г-на Оппенгеймера". И подпись: "Джон Леннон".

Ну и, естественно, осчастливил одного известного московского театрального антрепренера новым хитом. Пришлось даже несколько раз присутствовать на репетиции оркестра господина Пухлевского, прежде чем композиция была доведена до совершенства. "Прекрасная Маркиза" в исполнении уже знакомого мне А.Д. Кошевского и мадам Ручьевой имела бешеный успех в обеих столицах, после того, как труппа "Аквариума" посетила с гастролями Петербург.

Теперь оставалось самое трудное - ждать!

От долгого ежедневного ожидания и постоянного внутреннего напряжения человек способен "перегореть". Так бывает перед сложным экзаменом или же важным матчем - наступает некое душевное опустошение. Стресс… Так случилось и со мной. Я замкнулся в себе. Отгородился от внешнего мира стеною общих фраз и лаконичных ответов.

Жил на автопилоте: дом-служба, служба-дом… А по ночам мучился от неразрешимого вопроса: правильно ли я поступил?

Стоило ли заявлять о себе? Может быть, нужно было и дальше сохранять инкогнито и жить "чужой" жизнью?

А если пресловутые попаданцы не заинтересованы в контакте со мной? Вдруг я окажусь тем самым человеком, который "слишком много знал" и теперь мне грозит опасность?

К черту! К черту все это! Поступить иначе я не мог!

Будем посмотреть, какая у меня планида!

- Сашенька, ты заболел! - безапелляционно заявила мама.

- Нет! Я абсолютно здоров!

- Ну, я же вижу, что это не так! И будь любезен, не перечить матери. Я уже пригласила Андрея Михайловича, чтобы он тебя осмотрел.

В этом - вся мама. Обычно тихая и скромная, она буквально преображается, если что-то происходит не так, как "должно". В это понятие входит длинный список догматов определяющих ее мировосприятие в равновесии с окружающим миром. Матушка у меня ретроград и хранитель традиций.

Батюшка же, напротив - демократ. Он считает, что каждый должен сам набивать шишки и в процессе этого учиться жизни. Вмешивается папа, только в том случае, если ситуацию надо подкорректировать, или же под давлением мамы.

Доктор, осмотрев мою скромную персону, отметил ее неудовлетворительное состояние и назначил мне лечение. Слава Богу, что в 18-ом году нет антидепрессантов и психотерапевтов, иначе бы меня обкормили всякой химией и заплели мозги до полной потери соображения. Все обошлось настойкой валерианы, зверобоя и рекомендациями кушать мед для укрепления организма.

Распрощавшись с любезным Александром Михайловичем, я с облегчением удалился в свою комнату.

Мед, это конечно хорошо, но лучше всего меня успокаивало и отвлекало только чтение.

"Три мушкетера" в оригинальном издании 1894 года с великолепными иллюстрациями Мориса Лелуара для этого подходили как нельзя лучше. Все-таки иностранные книги лучше всего читать на том языке, на котором они написаны. В переводе теряется оригинальность изложения, та самая изюминка, которая иногда увлекает сильнее самого сюжета.

Я взял книгу и завалился на диван - почитать.

В дверь постучали, и в проеме возник Савка:

- Алексан Алексаныч, там посыльный вам письмецо доставил. Стало быть, вот оно - денщик протянул мне плотный голубой конверт.

Так, что тут у нас?

"Подпоручику барону А.А. ф.Аш. В собственные руки". Почтовый штемпель отсутствует.

Посмотрим… В конверте оказалось два вложения: пропуск на мое имя в здание Министерства Государственной Безопасности Российской Империи "Апреля 22-го 1918 г. 12 часов ровно.7-ой подъезд. 703-ый кабинет" и записка.

"Уважаемый Александр Александрович. Ваше предложение насчет картин г-на Оппенгеймера нас очень заинтересовало. Готовы обсудить условия сделки".

Здание МГБ расположилось на Всехсвятской улице, на том самом месте, где в Москве из моего мира находится знаменитый "Дом на набережной".

Надо сказать, что по монументальности министерство мало уступало памятнику сталинской архитектуры, зато значительно превосходило его с архитектурно-эстетической точки зрения.

В положенное время я вошел в 7-ой подъезд, выходивший на Болотную Набережную.

На проходной дежурный офицер проверил у меня документы, отметил пропуск и пояснил, что искомый кабинет находится за углом направо.

Постучав в высокую двустворчатую дверь с медной табличкой "703", я вошел и оказался в маленькой приемной, обставленной просто и функционально.

За столом сидел молодой жандармский подпоручик в черных канцелярских нарукавниках поверх мундира и сосредоточенно чинил карандаш.

- Подпоручик барон фон Аш, - откозырял я. - Мне назначено на двенадцать.

- Подпоручик Одинцов! - жандарм вскочил и коротко поклонился. - Вас уже ожидают! Вы можете раздеться вот в этом гардеробе. Оружие и амуницию необходимо оставить там же.

- Благодарю!

Воспользовавшись предложением подпоручика, я неторопливо разоблачился, подтянул китель, пригладил волосы и, сдерживая волнение, сообщил:

- Я готов!

- Проходите. - Одинцов отворил массивную лакированную дверь.

В небольшом квадратном кабинете за столом, застеленным сукном "государева цвета", сидел худощавый жандармский подполковник.

- Подпоручик барон фон Аш. Прибыл согласно полученному пропуску.

Окинув меня внимательным взглядом холодных почти бесцветных глаз, офицер указал мне на стул.

- Присаживайтесь. Подполковник Черемисинов. Седьмой Департамент. Необходимо, чтобы вы ответили на несколько вопросов.

- Хорошо!

- У вас продается славянский шкаф? - внимательно глядя мне в глаза, вкрадчиво поинтересовался жандарм.

- Что? Простите? - сказать, что я удивился - это ничего не сказать. Я просто ОХРЕНЕЛ.

- У вас продается славянский шкаф? - терпеливо повторил подполковник.

- С тумбочкой? - мозг включился и заработал на полную катушку, вытаскивая из глубин памяти нужные слова и фразы.

- С тумбочкой!

- Шкаф продан. Осталась никелированная кровать. - Может быть, я цитировал и не дословно, но, по крайней мере, близко к тексту.

- Оч-чень хо-ро-шо! - по складам произнес подполковник.

Пока ваш покорный слуга пребывал в шоке и недоумении, мой собеседник снял телефонную трубку, постучал пальцем по бронзовым рожкам аппарата, дунул в микрофон и гаркнул так, что уши заложило:

- Коммутатор!!! Коммутатор! Алло-алло! Да? Номер пятьсот! Срочно! - подполковник недовольно покосился на меня и продолжил. - Алло-алло! Это Черемисинов! Гость пришел! По первому варианту! Да! Да! Так точно! Слушаюсь, ваше высокопревосходительство!

Этот кабинет был значительно больше предыдущего. Примерно в десять раз.

Стены, затянутые в ткань изумрудно-травяного цвета, украшали картины в золоченых рамах, среди которых выделяется ростовой портрет Государя-Императора Александра IV, размером два на три метра. С белого сводчатого потолка отделанного лепниной и императорскими вензелями свисала на цепях монструозно-помпезная люстра, размером чуть меньше, чем в Большом театре.

Посреди всего этого великолепия за громадным столом орехового дерева сидел седоватый дядечка в очках и с приветливым любопытством разглядывал мою скромную персону. Голубой жандармский мундир хозяина кабинета был богато украшен наградами и, главное, золотыми эполетами и аксельбантом генерал-адъютанта.

Сомнений быть не могло, передо мной - Министр Государственной Безопасности граф Василий Илларионович Белоусов.

Я браво промаршировал до середины кабинета, вытянулся во фрунт и, щелкнув каблуками, отрапортовал:

- Подпоручик барон фон Аш 3-й по вашему приказанию явился!

- Проходите! Присаживайтесь! - Граф жестом указал на резной колченогий стул. - И рассказывайте, господин подпоручик, как вы дошли до жизни такой?

- ???

- Эка вы побледнели! Шучу! Признаюсь честно, я высоко оценил вашу смекалку в столь щекотливом вопросе, как предложение к сотрудничеству, особенно "Прекрасную маркизу".

- Весьма польщен, ваше высокопревосходительство!

- Можете называть меня по имени-отчеству! Итак, давайте начнем с того, кто вы и каким образом оказались в данном времени и реальности?