WWW.DISUS.RU

БЕСПЛАТНАЯ НАУЧНАЯ ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА - Авторефераты, диссертации, методички

 

№8 300

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

Константин Богданов

Риторика ритуала.

Советский социолект

в этнолингвистическом освещении

1.

В работах историков своеобразие советской

эпохи предстает своеобразием идей, ситуаций и даже человеческих типов, воплотивших реализацию воспитательного проекта по созданию нового, «советского человека»

(в эпоху Брежнева неблагозвучно перекрещенного в «гомососа» — «hominem sovieticum» — и «совка»), но, с филологической точки зрения, это также (или прежде всего) своеобразие коммуникативного дискурса, обслуживавшего советскую идеологию — новые слова, новые тексты, новые (в том числе и медиальные) формы социального общения. Масштабы языкового новаторства советской эпохи в наибольшей степени Константин Анатольевич выражаются в разнообразии т.н. семантичеБогданов ских, лексико-словообразовательных и стиИнститут русской литературы листических «советизмов» — слов и словоПушкинский дом) РАН, Санкт-Петербург / Университет сочетаний, характерно окрашивающих соКонстанца, Германия См., напр., авторское предисловие к юному читателю: «В ваших руках книжка о словах русского языка советской эпохи, о словах, где немолчно бьется горячий пульс героической жизни нашей Советской Родины, о тех самых словах, которые являются настоящими героями нашего удивительного и славного времени» [Шанский 1980: 3].

301 И ССЛ Е Д О В А Н И Я Константин Богданов. Риторика ритуала. Советский социолект в этнолингвистическом освещении бою тексты общественно-политического значения1. Но роль лексико-семантических новшеств, вызванных новизной и своеобразием политической действительности, видится в историко-культурной ретроспективе более широкой, чем сфера политического идиолекта. Исследования по истории русского языка советской эпохи наглядно демонстрируют, что эффект таких новшеств выразился на самых разных уровнях коммуникативного дискурса, трансформировав не только формальные, но и содержательные способы коллективного взаимопонимания [Мокиенко, Никитина 1998]1. Пользуясь терминологией Никласа Лумана, рассуждавшего о медиальных условиях, способствующих превращанию изначально «невероятной коммуникации» в вероятную и социально эффективную, можно сказать, что в истории русского языка эпоха советского прошлого стала временем, когда использование самого русского языка — в целях такой коммуникации — претерпело как структурные (словообразовательные), так и коммуникативно-семиотические (риторические и лингво-когнитивные) изменения. Русский язык XX в. не может быть корректно описан без учета этих изменений, но еще важнее, что последние не сводятся исключительно к области описательной лексикографии [Essais 1981;

Weiss 1986; Земская 1996; Ермакова 1997].

Язык первых лет Советской власти наводнился множеством неологизмов и новшеств, неведомых литературному языку XIX в. А.М. Селищев, подготовивший к 1927 г. обширную сводку соответствующих примеров, сравнивал языковую практику своих современников с французским языком революционной эпохи 1789–1794 гг., но отмечал существенную разницу: тогда как французские революционеры демонстративно отказывались от речевых нормативов языкового обихода предшествующей поры, советские речетворцы в общем и целом не порывали с языком русской интеллигенции дореволюционного времени.

Приводя в своей книге слова и языковые новшества, отличающие язык советского времени от языка дореволюционной поры (экстенсивное распространение аббревиатур, вульгаризмов, лексических и синтаксических заимствований из иностранных языков, канцеляризмов, морфологические новообразования и изменение прежних значений слов и т.д.), ученый полагал (или, возможно, надеялся), что языковая практика современников в В критической рецензии на этот словарь Эрик Хан-Пира замечает, что собранные авторами советизмы не могут, строго говоря, называться языком, так как они не могут служить примерами особой фонетики, грамматики и особых моделей словообразования [Хан-Пира 1999]. Но он не учитывает, что советизмы существовали не только как отдельные слова, но и как маркеры текстов, трансформироваших представление о грамматических и синтаксических правилах русского языка XIX в., см. также:

[Lenfeldt 2001; Протченко 1985; Heller 1979]. О роли такого маркирования на уровне риторического оформления текстов и их смысловой сугесстии: [Козлова 1996; Романенко 2003].

№8

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

целом является преемственной к языковой традиции, сложившейся в течении XIX в. [Селищев 1928].

Стараясь быть академически объективным, Селищев все же давал понять читателю своей книги (и это припомнится репрессированному в 1934 г. ученому)1, как он относится к нововведениям, меняющим облик русского литературного языка не только с морфологической, но также со стилистической и общесемантической точек зрения. К середине 1930-х гг. в наиболее явном виде такие изменения выразились в появлении многочисленных речевых штампов, апеллировавших, с одной стороны, к «авторской» инстанции стоящей за ними власти, а с другой — к денотативно расплывчатым метафорам и семантически неопределенным призывам [Селищев 1928: 24–25]2. Лозунги и тезисы послереволюционного времени конструируются в соответствии с приемами ораторско-диалогической речи, но в коммуникативном отношении предполагают не диалог, а монологическое согласие аудитории. Призывы «Даешь!», «Поменьше словоблудия — побольше дела!», «Пятилетку — в четыре года»

и разноименные здравицы во славу революционных героев составляли (хотя хронологически и варьировали) монологическую риторику советской идеологии вплоть до развала СССР.

«Фоновое знание» любого коллектива поневоле предопределяется фразами и словами-сигналами, которые так или иначе присутствуют в его медиальном кругозоре, но коммуникативный парадокс такого присутствия в советской действительности состоял в исключительной по своей медиальной агрессивности и, как показало время, исторической живучести слов и словосочетаний, которые в ретроспективе можно считать прецедентными для советской идеологии [Левин 1988; Weiss 1995].

Собственно, уже Селищев продемонстрировал своим исследованием, что семантика соответствующих текстов проще описывается в категориях коммуникативной и эмоционально-экспрессивной, а не номинативной функций речи. Особенно показательны в этом случае приводимые Селищевым примеры, когда непонимание говорящими значения новых терминов и словосочетаний не препятствует их контекстуальному использованию как сигналов определенного социального дейксиса Селищев был осужден по т.н. «делу славистов» («Российской национальной партии») на пять лет лагерей (досрочно освобожден в 1937 г.). В 1935 г. в «Правде» была опубликована статья К. Алавердова, в которой монография ученого была объявлена «гнусной клеветой на партию, на наших вождей, на комсомол, на революцию», а ее автор — «классовым врагом», «черносотенцем» и «махровым антисемитом». Селищев скончался от рака в 1942 г., а его книга на долгие годы была изъята из научного обихода.

См. также: [Фесенко, Фесенко 1955; Земцов 1985].

303 И ССЛ Е Д О В А Н И Я Константин Богданов. Риторика ритуала. Советский социолект в этнолингвистическом освещении Элементарность лексико-синтаксических приемов, нацеленных на социально-прагматическую реализацию контекстуально предсказуемых намерений, обнаруживает в функционировании советизмов много общего с другими примерами использования политизированной лексики в условиях тоталитарных

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

тивность самоочевидных (эвиденциальных) высказываний.

Даже тогда, когда ритуальные высказывания апеллируют к авторитету (и значит, в принципе, могут подвергаться сомнению со стороны аудитории), они, как правило, приобретают свойства имперсональных, обезличенных, анонимных текстов. Такое приобретение реализуется за счет таких особенностей ритуальной прагматики, как специфическая комплиментарность ритуальной речи по отношению к речи обыденной, ее параллелизм (повторяемость и парафрастичность), наличие обезличенных посредников в передаче ритуального высказывания, языковые ограничения (формализация и «эзотеризация» высказываний) [Du Bois 1986: 313–316]1.

Политическая риторика обнаруживает схожие черты, проявляющиеся, в частности, в апелляции к самоочевидности аналитических истин, имперсональной повторяемости авторитетных высказываний (цитировании), аргументативной роли «позиционных личностей» (избавляющей говорящего от субъективной интенциональности: политик равно хорош или плох, так как он говорит «ради кого-то» и «от имени кого-то») [Capp, Capp 1965; Irvine 1982; Irvine 1989]. Аналогии из области ритуала и обрядового фольклора кажутся при этом тем оправданнее, что в структурно-функциональном отношении лозунги, приветствия и устойчивые словосочетания советского социолекта ситуативно соотносились с событиями, которые описываются как (квази)ритуалы, — митингами, партийными собраниями, демонстрациями, съездами и т.д. [Lane 1981; Urban 1982; Riegel Ритуаловедческий подход к изучению политических институтов может считаться оправданным, конечно, не только применительно к советской истории. О плодотворности использования антропологических (а в отечественной номенклатуре — этнографических и фольклористических) методов в политологии активно заговорили с начала 1960-х гг., когда стало ясно, что накопленный опыт изучения традиционных обществ оказывается эвристически уместным, если мы стремимся понять конститутивные основания символических ценностей, побуждающих людей к тем или иным социальным действиям. Пионерской работой в этом направлении Есть русский перевод, увы, без библиографии: [Дю Буа 1998]. См. также: [Urban 1989; Boyer «Атеистическая по форме и устремлениям советская идеология может быть истолкована как религиозно-мифологическая. Она имеет собственную „священную историю“, свои „кануны“ в виде „революционных событий 1905 года“ (действа, дублирующие „главное“ свершение и предваряющие его), своих предтеч (революционные демократы XIX века), своих демиургов и пророков, подвижников и мучеников, свои ритуалы и обрядовый календарь» [Неклюдов 2000: 30].

Константин Богданов. Риторика ритуала. Советский социолект в этнолингвистическом освещении

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

Ритуальные аналогии (как и любые аналогии) не являются, конечно, единственно достаточными для объяснения в советском речевом обиходе лексико-синтаксических оборотов, которые сегодня резонно расцениваются как безграмотные, внутренне противоречивые или попросту бессмысленные, но до известной степени они проясняют прагматическое целесообразие советского социолекта как языка, дополняющего собою язык(и) «внеритуальной» повседневности. Восприятие любого текста, как показывают психолингвистические эксперименты, зависит от социальных и психологических установок реципиента — ситутативных предиспозиций (например — отношения к автору текста), создающих своего рода модель «опережающего»

истолкования смысла информации [Wertsch 1975].

Риторический эффект такой зависимости отмечал уже Квинтилиан, полагавший (вслед за Цицероном в «Бруте») необходимым условием ораторского искусства человеческое и гражданское достоинство. По мнению Цицерона, знаменитые ораторы были прежде всего людьми чести и долга, знатоками не только красноречия, но также философии и словесности. Квинтилиан делал из этого следующий шаг: выдающийся оратор должен быть «доблестным мужем» или попросту «хорошим человеком»

(vir bonus), выделяющимся не только своими способностями к красноречию, но и добродетелями души, востребованным в общественных и частных нуждах1. Ни Цицерон, ни Квинтилиан не предполагали, конечно, что акцент на гражданских качествах оратора снимает с него обязанность овладения навыками виртуозной речи, но в глазах аудитории требования, предъявляемые к оратору, в существенной мере были (и остаются по сей день) безразличными к формальным и силлогистическим особенностям ораторского говорения. Часто (и это подтверждает опыт психолингвистических исследований) важнее не речь, но тот, кто ее произносит; не качества текста, но репутация его автора.

Важно учитывать и то, что само содержание текста предопределяется и меняется в зависимости от конкретных «перцептивных задач», которые с ним связываются. Психолингвисты говорят в этих случаях о стратегиях восприятия и образах содержания текста, предвосхищающих и опосредующих смысловую обработку речевой информации, о функциональной роли текста в качестве ориентировочной основы в социальной (в том числе и некоммуникативной) деятельности [Лаурнати, Вихолеми 1976; Леонтьев 1979: 20–24]. Особенности советского соOratorem autem instituimus illum perfectum, qui esse nisi vir bonus non potest, ideoque non dicendi modo eximiam in eo facultatem sed omnis animi virtutes exigimus vir ille vere civilis et publicarum privatarumque rerum administrationi accommodatus» (Inst. Orat. Prohoemium. IX–X).

Константин Богданов. Риторика ритуала. Советский социолект в этнолингвистическом освещении Описание русского языка советской эпохи в терминах коммуникативного многоязычия видится лингвистически продуктивным прежде всего при изучении лексики, условно названной Виктором Заславским и Марией Фабрис «лексикой неравенства», используемой для «описания конкретных практик и

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

кивался» из печатного и официального словоупотребления, закрепляя в социальном общении своеобразные зоны умолчания и такие риторические приемы, которые позволяют говорить о «возникновении в советском русском языке чего-то вроде политической диглоссии» [Там же: 395]1. Лексикографические особенности советского социолекта отражают, однако, не только цензурные, но и более глубокие — прежде всего социально-психологические — механизмы властного контроля над словом в авторитарных и тоталитарных обществах. Цензура (и — не в последнюю очередь — автоцензура) как институт такого контроля является при этом не причиной, но следствием тех — далеко не всегда рациональных — предпосылок, которые способствовали общественному убеждению в оправданности Отношение к тексту в советском обществе, на первый взгляд, может показаться близким к сакрализации сказанного и написанного: неадекватно жестокие наказания за корректорские опечатки в эпоху сталинизма и вера в то, что «рукописи не горят», являются следствием одного и того же ритуального миропереживания. Претензии Сталина заявить о себе как классике общего языкознания также, вероятно, небезразличны к тому убеждению, что власть над языком есть также и власть над тем, что он собою обозначает2. Возражения Сталина против «яфетиСм. также: [Venclova 1980; Кронгауз 1993].

О возможных причинах обращения Сталина к языкознанию: [Philips 1986: 92–94; L’Hermitte 1987:

73–75; Алпатов 1991: 181–187; Алпатов 1993; Gray 1993]. Алпатов с сомнением относится к предположению, что Сталина мог раздражать «малый культ Марра» как мешающий «его собственному большому культу» [Алпатов 1991: 184]. Мне такое предположение кажется, напротив, вполне оправданным, причем поводом к такому раздражению могли быть юбилейные торжества 1949 г., объединившие в рамках публицистических славословий имена Марра и Сталина (в связи с семидесятилетием Сталина и пятнадцатилетием смерти Марра). См., напр., статьи, открывающие выпуск журнала «Русский язык в школе» (1949, № 6): Акад. И.И. Мещанинов и проф. Г.П. Сердюченко. Языкознание в Сталинскую эпоху; Проф. Н.С. Чемоданов.

И.В. Сталин и советское языкознание; Проф. Е.М. Галкина-Федорук. Н.Я. Марр — творец нового учения о языке. Интересно, что еще в 1931 г. критически настроенная к Марру редакция журнала «Революция и язык» (гл. ред. М.Н. Бочачер — директор Института языкознания при Наркомпроссе), отказывая Марру в праве считаться «основоположником марксизма в языкознании», противопоставляла его лингвистическим работам «труды Маркса, Энгельса, Ленина, а также и Сталина — все труды в целом, а не только специальные их высказывания по вопросам языкознания», как «достаточные основы для построения настоящей подлинной марксистско-ленинской науки о языке» [Наши задачи 1931: 4]. Для решения этого вопроса немаловажно, может быть, и то, что иностранных языков, за исключением русского, Сталин не знал, хотя, по ряду свидетельств, в молодости пытался учить немецкий и даже эсперанто [Троцкий 1990: 402; Сто сорок бесед 1991: 257]. На полях прочитанных Сталиным книг встречаются попытки перевода отдельных слов и имен собственных (не всегда успешного: так, под гравированным портретом Гольбаха в работе Г. Александрова «Философские предшественники марксизма» рукой Сталина написано: «Pol Henri Holbach»). Иногда Сталин-читатель отчеркивает иноязычные выражения, в частности латинские: например, обводит волнистой линией заключительную фразу в работе Маркса «Критика Готской программы» «Dixi et salvavi animam meam» [Илизаров 2000]. Инициированная Сталиным дискредитация Марра может быть расценена на этом фоне и как сублимация неудач в практическом овладении иностранными языками (замечу попутно, что, защищая отвергавшуюся Марром индоевропеистику, Сталин признает за сравнительно-историческим методом хотя бы ту пользу, что он «толкает к работе, к изучению языков»).

Константин Богданов. Риторика ритуала. Советский социолект в этнолингвистическом освещении

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

«сал», «бер», «йон», «рош»), которая позднее будет сочтена и объявлена абсурдной. Следует заметить, однако, что логических изъянов в аргументации Марра нет. Если язык является не знаменательной системой, а действием, то суть лингвистического анализа заключается в выявлении функций, а не значений, в частности ведущей роли сказуемо/предикативных частей речи, а не именительных (не исключено, что Марр в данном случае как бы проецировал эргативность грузинского языка на структуру русского [Мурашов 2000: 605]). Классическое языкознание, сравнительная индоевропеистика виделись ему, с этой точки зрения, ошибочными не только идеологически (уже потому, что они не считаются с ролью труда и руки в эволюции человека, а значит, и в эволюции его языка), но и логически (хотя бы потому, что они исходят из положения о разных языковых семьях при очевидном единстве человечества, а значит — и «человеческого» языка). В противостоянии «буржуазной» индоевропеистике Марр отстаивал такое понимание языка, которое акцентировало — при всех своих историко-социологизаторских декларациях — антропологическое и биологическое единство человеческого рода. «Ручной язык» — это язык, на котором говорят все, все человечество, — он един и потому «общепонятен» по самой природе человека. Идеологическая функция лингвистики представала поэтому решением не просто научных, но именно социальных задач (объясняя, между прочим, и ту пропагандистскую риторику, которую марристы использовали для дефамации индоевропеистики). Одна из таких задач или, лучше сказать, та интенция, которая предполагала само наличие таких задач, — это стратегия не объяснения, а создания языка. Лингвист-яфетолог как бы возвращал язык его носителю, делал его общим для всего человечества.

Советское государство становится ареной языковых экспериментов с самых первых лет своего существования. Реформа письменности, создание русифицированных азбук для различных национальностей — все это было тем фоном, на котором создавалась и воспринималась языковедческая теория Марра [Smith 1998]. Еще за четверть века до революции, на заре модернизма, академик С.К. Булич, оценивая широкое распространение «лингвистической» моды на изобретение новых языков (языка волапюк, эсперанто), предполагал, что сам факт этой моды едва ли случаен. Булич писал: «Постоянное появление проектов всеобщего языка не только указывает на известные общественные потребности, но и служит, быть может, симптомом каких-то нам еще не ясных будущих эволюций общества»

[Булич 1892: 397]. Общественная потребность, на которую, говоря словами Булича, указывала языковая теория Марра, — это Константин Богданов. Риторика ритуала. Советский социолект в этнолингвистическом освещении дальше: декларация единых для всего человечества фонетических, морфологических, грамматических закономерностей языковой эволюции и редукция самой этой эволюции к комбинаторике исходных четырех «глоттогенетических» первоэлементов превращала «язык прошлого» в «язык будущего». Общий также была не лишена романтической и антипозитивистской интенции — обоснования внесловесных — «не-текстовых», «не-метафизических», но деятельностных аксиом социального мироустройства. Возводя русский язык к национальным (а не интернациональным, как у Марра, но не менее фантастичным — «курскоорловским» — диалектным)1 истокам, Сталин так же, как и Марр,

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

кой коммуникации, фактически превращал саму эту коммуникацию в нечто вроде сурдоперевода к произносимому тексту. В «теории» Сталина человеческая коммуникация приобрела грамматическую членораздельность, но не изменила традиционного представления о языке как важнейшем критерии социального экспериментаторства1.

Пропагандистские, публицистические и (в существенной мере) литературные тексты советской эпохи конструируют идеологически рекомендованную действительность, которая может быть названа реальностью (дейксисом) текста, имевшего свой смысл в структуре (квази)ритуального опыта (и потерявшего этот смысл, когда такой опыт стал неактуальным). Существование многочисленных текстов, разительно диссонировавших c советской реальностью («Жить стало лучше, жить стало веселее», «Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи», «Вся страна с чувством глубокого удовлетворения…»), объясняется, с этой точки зрения, не только лицемерием властей, но и семиотическим эффектом сосуществования социальной реальности и реальности текста, или, говоря языком Гете, сосуществования Правды и Поэзии (дополняющей и осложняющей наши представления о социальной повседневности). Особенностью советской культуры следует считать при этом именно идеологическую настоятельность и типологическую повторяемость создаваемого ею на протяжении десятилетий вымышленного мира — пространства Воображения, не потерявшего, как выясняется, и сегодня своей эстетической привлекательности и психологической убедительности. Ретроспективное убеждение в том, что «у нас была великая эпоха», достаточно поддерживается самозабвенным желанием жить в мире вечно повторяющегося текста и (что одно и то же) в пространстве и времени ритуала — поскольку именно ритуал столь же воспроизводит мифологические события, сколь и сам предстает этими событиями [Lincoln 1989; Байбурин 1993: 201–212]. Указания (или оговорки) исследователей, занимающихся советской культурой, о том, что они имеют дело с ритуализованной и семиотически самодостаточной культурой, неслучайны при этом как с содержательной, так и с методологической сторон. Вслед за Катериной Кларк, предложившей сравнение советского романа с ритуалом, подчеркнем психолингвистическую основу функционирования ритуального дискурса в традиционных культурах: повсеместно, где существует сколь-либо обособленный «язык ритуала» (или «язык мифа»), его присутствие в социальной действительности достаточно описывается в терминах феноменологической дополнительности, а не шиБез языка, понятного для общества и общего для его членов, общество прекращает производство, распадается и перестает существовать как общество» [Сталин 1950: 19]. Выводы, извлеченные советскими учеными из языковедческих постулатов Сталина: [Вопросы языкознания 1952;

Александров 1952].

Константин Богданов. Риторика ритуала. Советский социолект в этнолингвистическом освещении исследование Евгения Добренко хорошо показало, как те же нарративы сближают литературу, науку и пропаганду в сфере политэкономии [Добренко 2007]. Именно так в истории (и «действительности») СССР сосуществовали пустые прилавки, продовольственные очереди и роскошно изданная «Книга о вкусной и Языковые различия оказываются в этой динамике непосредственно связанными со сферой обращения «символического капитала», иерархизующего, по рассуждению Бурдье, сферу социальных отношений: символический статус говорящего утверждается и тем, как он говорит, к кому он обращается и какими обстоятельствами диктуются его речевые предпочтения [Bourdieu

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

повсеместно определяется при этом совпадением используемых языковых подсистем (например — литературного языка, бытового и диалектного просторечия), но важно подчеркнуть, что даже в случае использования предельно общего «языкового стандарта» оно не исключает нарушения коммуникативного автоматизма, требующего выполнения правил т.н. речевой кооперации [Грайс 1985: 222; Гордон, Лакофф 1985: 277].

О социальных предпосылках и условиях такой кооперации можно судить по примерам, которые Л.П. Якубинский в своей знаменитой работе «О диалогической речи» (1923) назвал примерами «шаблонного взаимодействия». Таковы примеры, когда смысловые неувязки речевой коммуникации не препятствуют взаимопониманию собеседников, так как более важными для такого понимания оказываются не логико-семантические, а ситуативные и эмоциональные связи — сходство бытовой обстановки, «предсказуемость» коммуникативных ожиданий, инерция языковых (в частности — синтаксических) клише и т.д. В анекдотически утрированном виде такое «взаимопонимание» обычно изображается как разговор глухих, обменивающихся содержательно несогласуемыми репликами: «Здорово, кума. — На рынке была; — Аль ты глуха? — Купила петуха; — Прощай, кума. — Полтину дала» [Якубинский 1986: 45–50]. «Общий язык» коммуникантов предполагает в этих случаях навык дейктически формализованной коммуникации и социально-ситуативных оценок, предвосхищающих смысловую переработку речи (или текста) в зависимости от того, кто говорит, как говорят, кем являются коммуниканты по отношению друг к другу и т.д. Общественно-политическая риторика первых лет советской власти дает многочисленные примеры аналогичного «взаимопонимания» ораторов и аудитории. Но более того: задачи «языковой политики», как они формулируются в конце 1920 — начале 1930-х гг., могут быть описаны как целенаправленно соотносимые с социальными и коммуникативными преимуществами «шаблонного взаимодействия». По иронии метода авторитетный вклад в формулировку таких задач сделал и сам автор понятия «шаблонных взаимодействий» — Л.П. Якубинский, ставший к тридцатым годам сторонником Н.Я. Марра и авторитетным пропагандистом особого «советского языкознания»

Возможно, что одним из стимулов к идее «шаблонного взаимодействия» Якубинскому послужил опыт анализа восприятия поэтических текстов. Главными тезисами первой опубликованной работы Якубинского стали положения 1) о сосуществовании практического и стихотворного языкового мышления; 2) о «сознательном переживании звуков при стихотворном мышлении», зависимости смысла стихотворения от того, каким «психофонетическим» образом оно выражено.

Так что и в этом случае содержательному взаимопониманию поэта и аудитории служит своего рода «шаблонное взаимодействие» — ситуация общих эмоций, «опережающих» смысл слов [Якубинский 1986: 163–175].

Константин Богданов. Риторика ритуала. Советский социолект в этнолингвистическом освещении

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

здесь немного: любая концептуальная схема, положенная в основу рационального выбора, не может считаться строго последовательной хотя бы потому, что является предпосылочной [Davidson 1974: 5–20]1. Но есть и отличие: в аргументации Якубинского и Иванова эпистемологические доводы, выраженные прецедентными понятиями идеологии (упоминанием о руководящей роли партии, классовой борьбе, задачах пролетариата), выступают в функции не только логической предпосылки, но и процедуры подразумеваемого «доказательства»

(или лучше сказать — волевого решения), призванного манифестировать предустановленную социальную практику и заранее известные выводы — о руководящей роли партии, классовой борьбе и очередных задачах пролетариата. Провозглашенная авторами «новая языковая культура» в принципиальном отношении может считаться при этом уже существующей — просто потому, что для нее изобретено соответствующее словосочетание. Схожим образом у тех же авторов строится определение того, в чем выражается «собственно пролетарская языковая культура» (или, иначе, «пролетарская языковая «На основе нового классового сознания, нового способа освоения действительности, нового диалектико-материалистического мышления пролетариат как класс противопоставляет себя буржуазии в способе использования общенационального языкового материала, в обращении с этим материалом, в способе отбора из него нужных для конкретных целей фактов, в своем отношении к этим фактам и их оценке, в новом по содержанию их осмыслении, в новой их конкретизации в своей речевой практике» [Иванов, Якубинский 1932: 121].

Очевидно, что коммуникативно согласованное понимание такого определения может быть достигнуто только как результат «шаблонного взаимодействия» — навыка следования правилам речевой кооперации, предопределяющей социальный дейксис легко опознаваемыми словесными сигналами: «новое классовое сознание, новый способ освоения действительности, новое диалектико-материалистическое мышление». Особенности нового социолекта определяются не через номинативные характеристики (что именно нового в новом языке), а через функциональные и экспрессивно-оценочные: важно, кому он служит и какие задачи преследует. Отличия старого «речевого метода» от «пролетарского речевого стиля» коренятся, таким образом, не в специфике лексико-грамматического, синтаксического и фонетического словотворчества (как об этом еще можно было думать, читая СелищеСм. также: [Mittelstrass 1977].

Константин Богданов. Риторика ритуала. Советский социолект в этнолингвистическом освещении

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

Взывая к идеологической прозрачности, партийные лидеры 1920–1930-х гг. неслучайно апеллируют к политической грамотности аудитории. Наделенный такой грамотностью советский человек изначально понимает то, чего не разумеют буржуазные умники. К тем же доводам прибегают ученые авторитеты, и в их ряду — создатель революционной «яфетической теории»

Н.Я. Марр: «Народный комиссар просвещения т. Луначарский правильно указал на всесоюзном съезде работников просвещения легкость, с которой крестьянин такой мало культурной страны, как Россия, понимает самые передовые советские идеи, представляющие непреодолимые трудности восприятию г. Пуанкаре, просвещенного ума наиболее культурной страны.

То же мы видим и в нашей научной области [в лингвистике. — В 1926 г., отвечая на анкету журнала «Молодая гвардия», такие же комплименты расточал молодым читателям будущий академик ВАСХНИЛ, а тогда профессор, заведующий кафедрой биологии в Коммунистическом университете имени Я.М. Свердлова и автор многочисленных работ по проблемам старости и омоложения Б.М. Завадовский: «Наша молодежь с полным правом может похвастать исключительной зрелостью своей в понимании и знании общественно-исторической жизни, и здесь она, владея марксисистским анализом, заткнет за пояс не только сверстника, но и взрослого представителя буржуазных государств» [Молодая гвардия 1926: 103].

С оглядкой на исследования в области лингвистической прагматки и неориторики использование марксисткого социолекта в содержательном отношении в наибольшей степени напоминает в этих случаях о приемах языковой и моральной демагогии, когда воздействие на слушателя достигается не прямым, но косвенным образом — отсылками к морально-нравственным, этическим или идеологическим пресупозициям, наделяющим речь заведомой аксиоматичностью и эмоциональной убедительностью [Николаева 1988; Федосюк 1992; Булыгина, Шмелев 1997; Шарифуллин 1997; Гусейнов 1995]. В отличие от полных силлогизмов демагогические умозаключения, как правило, представляют собой энтимемы — «неполные» суждения, опирающиеся на пропуски «само собой разумеющихся» посылок, речевые импликатуры, тавтологизирующие отождествления, метафорическую амплификацию и т.д. Одним из наиболее характерных индикаторов языковой демагогии служит отсылка к реальности и argumenta ab evidentibus causis, «доводы от очевидного» — злоупотребление вводными конструкциями, подразумевающими «визуальную» солидарность оратора и аудитории, «очевидность» того, что не требует доказательств (в выИ ССЛ Е Д О В А Н И Я Константин Богданов. Риторика ритуала. Советский социолект в этнолингвистическом освещении Еще одна примета языковой демагогии — содержательная подмена темы разговора (например: перевод ученых споров в плоскость идеологии или обсуждение тех или иных проблем в нерелевантном для них контексте)1, а также «переход на личности» (аrgumenta ad hominem) — оскорбление (иногда с латентным или выраженным запугиванием: «argumentum ad baculo», красноречия, а не традиций совещательного и судебного красноречия [Богданов 2006: 68–104]. Важно учитывать также известную неразработанность в русской культуре церемониального красноречия. Властные практики социального взаимодействия репрезентируются в данном случае с преимущественным акцентом на их пространственную (проксемическую) и В социальной психологии такие приемы получили обобощенное название «риторики приспособления»

(rhetoric of accommodation): [Gross 1994: 3–23]. Об истории понятия: [Blьmer 1992: 309–313]. Хороший пример такой риторики дан в рассказе рассказ В. Шукшина «Срезал», герой которого «побеждает» в споре своего оппонента тем, что постоянно меняет тему разговора и при этом оскорбительно уличает оппонента в невежестве.

См. также: [Захарьин 2003].

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

Отсутствие устойчивых традиций гражданской риторики выразилось в истории русской культуры в преобладающем влиянии таких риторических жанров, которые, по удачной формулировке Г.Г. Хазагерова, можно назвать жанрами консолидирующими: это жанры «обращенные к единомышленникам и не предполагающие мгновенной реакции альтернативного типа».

Противовесом к таким жанрам выступают жанры конфронтирующие, т.е. «рассчитанные на переубеждение противников Именно с этим обстоятельством, как предполагает Хазагеров, связана сравнительная неразработанность в славянской традиции учения о фигурах, но зато свойственное русским ораторам внимание к риторическим тропам [Хазагеров 1994: 65, 66]. Особенности фигуративного дискурса, делающего упор на консолидации аудитории, могут быть описаны в данном случае как монологическое предвосхищение коммуникативного конфликта. Заведомая установка «на согласие» предотвращает ответную конфронтацию и игнорирует вероятные возражения декларируемым единодушием аудитории. Конфронтирующие риторические жанры, напротив, эксплицируют возможность спора и подразумевают возможность установления компромисса путем диалога и коммуникативных взаимоуступок, позволяющих подытожить и согласовать мнение разных сторон.

Говоря попросту, консолидирующие риторические жанры в большей степени диктуются стремлением выдавать желаемое за действительное, в то время как конфронтирующие жанры указывают в той же репрезентации не столько на желаемое, сколько на необходимое и возможное. Не удивительно поэтому, что тропы и фигуры, которые выделяются в классификациях демагогической риторики, преимущественно связаны с механизмами внерационального воздействия — эффектами метафоризации, использованием инвектив и оценочных суждений, эзотеризацией специальной (прежде всего — идеологической и Важно подчеркнуть вместе с тем, что использование приемов языковой демагогии не обязательно (хотя и часто) связано с сознательным обманом аудитории. Современное истолкование понятия «демагогия» (как и близкого к нему понятия «популизм») значительно отошло от своего первоначального значения, имевшего в виду не более чем искусную речь, обращенную к народу с целью его убеждения ( — буквально «предводитель народа»). Такое убеждение, по своему риторическому оформлению, может быть разным: античные теоретики риторики соотносили в этих случаях логические, формально-дискурсивные приемы организации речи (inventio — «изобретеИ ССЛ Е Д О В А Н И Я Константин Богданов. Риторика ритуала. Советский социолект в этнолингвистическом освещении тирании неслучайно оговаривался, что сами демагоги получают власть демократическим путем, поскольку публичная возможность самой демагогии предопределена наличием института демократии — возможностью публичного обращения к массе от лица самой массы.

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

собственным, в конечном счете мистическим содержанием и имманентной „силой“. Пролетариат не нуждается в средствах обмана, не „изобретает“ истин и не фетишизирует форм выражения. „Нет ничего противнее духу марксизма, как фраза“ (Ленин)» [Литературная энциклопедия 1935]. Преодоление наследия буржуазной риторики рисуется в той же энциклопедии как «борьба против „прятанья“, скрыванья, „затушевывания“ действительности, против иллюзорности, искажения реальных фактов и отношений посредством риторической „ловкости“:

„патетических газов“, двусмысленности, абстрактности, восклицаний, лести, клеветы, запугиваний, уговариваний, стилевой мимикрии и т.д. и т.п.» [Литературная энциклопедия Различия советской культуры, условно говоря, 1920–1930 гг. и культуры 1940–1950 гг. («культура 1» и «культура 2», по В. Паперно) не меняют при этом «прагмацентристского» целесообразия советского социолекта. И в «культуре 1», и в «культуре 2»

торжествует риторика, которая в наибольшей степени напоминает о риторическом приеме адинатон, или «невозможное»

(impossibile/adynaton/) — доказательной достаточности того, что отсутствует. В «Поэтике» Аристотеля адинатон описывается как создание иллюзорной вероятности путем энигматической речи («Невозможное, являющееся вероятным, имеет преимущество перед возможным, которое неправдоподобно») (Poet. 24: 1458a26f. См. также 24: 1460а26), у ПсевдоЛонгина — как содержательное расширение поэтического высказывания (De subl. 38, 5). В поздних риториках тот же прием сближался с понятиями парадокса, перифразы и гиперболы, указывающими при всех своих отличиях на нечто, что осложняет (или опровергает) известное апелляцией не к действительному, но к воображаемому и желаемому [Manzo 1988].

Особенности такой риторики в советской культуре связаны с парадоксальным, на первый взгляд, требованием дискурсивной простоты, декларативно вменяемой советской идеологии.

Начиная с середины 1920-х гг. идеологические рекомендации, адресуемые партийным ораторам, но также литераторам и ученым-гуманитариям, непременно касаются языковой «простоты» и «ясности». Образцом достохвальных качеств призваны, в частности, служить тексты Ленина. Филологические восторги «ЛЕФ»а — в статьях Б. Эйхенбаума, Л. Якубинского, Ю. ТыняПодробнее: [Гофман 1932].

Константин Богданов. Риторика ритуала. Советский социолект в этнолингвистическом освещении еще массе» [Ленин XIV: 92] воплощается в победоносном торжестве советского этоса, пафоса и логоса в речи Сталина. Девятый том «Литературной энциклопедии» (1935), приводя сталинскую характеристику ораторской речи Ленина («непреодолимая сила логики, которая несколько сухо, но зато основательно овладевает аудиторией, постепенно электризует ее и

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

четкого ответа». Замечательно и то, что собеседники Сталина, сколь бы выдающимися они ни были, в таких наставлениях определенно нуждаются: учебник доверительно сообщал школьнику, что «обычно тот, кто в первый раз бывал [у Сталина], долго не решался ответить на заданный вопрос, старался хорошенько обдумать ответ, чтобы не попасть впросак», вместо этого же (у читателей-школьников здесь, конечно, был простор для сравнений) «мялся, смотрел в окно, на потолок». Таким собеседникам Сталин советовал: «Вы лучше прямо смотрите и говорите, что думаете. Это единственное, что от вас требуется»

И взрослые, и дети равны перед обязательствами грамматической ясности, речевой простоты и коммуникативной прозрачности. «Простота» языка самого Сталина оправдывает при этом кажущуюся «грубость», но зато демонстрирует «прямоту» и «искренность», чуждые идеологической двусмыслености и социальной безответственности. Главное для советского человека — не уподобиться в своей речи тем, про кого, говоря словами того же Сталина, «не скажешь, кто он такой, то ли он хорош, то ли он плох, то ли мужественен, то ли трусоват, то ли он за народ до конца, то ли он за врагов народа» [Речь т. Сталина 1938].

Политический лексикон советского общества сталинской эпохи в целом может быть описан как лексикон декларативно «упрощенного» и нарочито брутального словоупотребления. Начиная с речей Ленина язык опознаваемо «советской» идеологии утверждается как язык инвективного пафоса и брани, но 1930-е гг.

могут считаться апофеозом стиля, не только оправдывавшего свирепые оскорбления по адресу многочисленных внешних и внутренних врагов советского народа («шпионские рыла», «фашистско-шпионская мразь», «подлецы», «волки и псы буржуазии», «отродье», «оголтелые авантюристы», «гнусные предатели», «клопы», «прохвосты», «скверна» и т.д., и т.п.)1, но и подразумевавшего «филологическое» объяснение самих оскорблений. Авторитеты в этих случаях обнаруживаются без особого труда. Одним из них служит Анри Барбюс, в мемуарных материалах о котором советские критики второй половины 1930-х гг.

охотно приводят рассуждения покойного писателя-сталиниста, отстаивавшего в переписке со своими издателями право «пользоваться грубыми словами, ибо этого требует правда»

Пропагандистские декларации правды и простоты придают самим этим понятиям в контексте советской культуры почти синонимический смысл. Вложенная Максимом Горьким в уста Примеры на материале одной статьи в газете «Правда» (13 июня 1937 г.) «Шпионам и изменникам Родины нет и не будет пощады».

Константин Богданов. Риторика ритуала. Советский социолект в этнолингвистическом освещении прескриптивном смысле, но ее дидактический подтекст не определялся только этим. Приведенный Горьким афоризм удачно воспроизвел идею, имевшую в России длительную традицию церковноучительного и литературного пафоса1. В православных текстах подобная синонимия соответствовала передаче греческого прилагательного («прямой, единственно и отнимающей «у трудящихся миллиарды часов на бессмысленную работу по правописанию» [Мальцев 1930: 89]). Пролетарская правда противопоставляется буржуазной лжи по критерию общепонятности идеологических истин — революционная культура 1920-х гг. и культура 1940–1950-х в этом отношении остаются принципиально схожими. «Культурное упрощение», создание «литературного пролетарского языка» и

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

1931], но содержательно не меняются десятилетиями, воспроизводя предсказуемые филиппики по адресу тех, кто стремится «усложнить» надлежащую простоту (а значит — и правду) Реализация искомой простоты воплощается при этом, однако, не столько в текстах, сколько в сфере Воображаемого. Величие «простого как правда» Ленина объясняет, по рассуждению Г.М. Кржижановского, почему «великий правдоискатель — российский народ — и великий правдолюбец Ленин так быстро нашли друг друга и так крепко сроднились» [Кржижановский 1968: 15].

Словосочетания «ленинская правда» и «ленинская простота»

станут со временем узнаваемыми топосоми советской культуры — «Ленинской правдой Заря Коммунизма нам засияла во мгле» (С. Михалков), «Служит юность трудовая правде ленинской твоей» (Л. Ошанин) [Лейся песня 1954: 9, 11], «Наше безотказное оружие — ленинская немеркнущая правда» (М. Шолохов) [Горбачевич, Хабло 1979: 342] — но не замедлят быть продублированными в текстах о Сталине. Сталинская простота, как и простота Ленина, также синонимична правде, но также не сводится к простоте и правде сталинских текстов. Они суть он сам. В этом смысле дискурсивный эталон советской культуры обнаруживает себя не в дидактическом опыте текста (письма и голоса), но, скорее, в его субъектности и функциональности. Приведенный выше пример из учебника «Родная речь» кажется здесь вполне иллюстративным: Сталин ждет от отвечающих не столько ответа, сколько (пред)определенного поведения, — большего, говоря словами того же текста, от них В дихотомии «слова» и «дела» или (что в данном случае — одно и то же) «слова и тела» особенности языковой демагогии советской эпохи определяются настоятельностью не диалога, но ответного «телесного действия». В принципе такие действия вполне ритуальны: в контексте социо- и психолингвистических исследований методов т.н. «достижения послушания» (compliance-gaining studies) изучение языковой демагогии неслучайно ведется с опорой на понятия поведенческого и проксемического плана («территория», «дистанция», «инициатива» и др.), указывающие на акциональные, а не вербальные приоритеты социального взаимодействия [Доценко 1997; Иссерс 1999: 213– 246]. Дискурсивная «простота» в этих случаях соответствует прескриптивной простоте социальной и вместе с тем ритуальной действительности, должной развести «своих» и «чужих», Константин Богданов. Риторика ритуала. Советский социолект в этнолингвистическом освещении

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

щим доверительность и интимность личностной коммуникации. Дипломатический обычай «ссылаться речами» не был при этом, вероятно, безразличным к идеологически доминировавшим представлениям о ценностных нормативах самой информации, обнаруживающей особый смысл и суггестивную силу в зависимости от способа ее трансмиссии. Деловая переписка, как показывают многочисленные челобитные того же времени, также, вероятно, неслучайно демонстрирует фиксацию приемов именно устного обращения — в стилистическом отношении такие тексты легче произносятся, чем прочитываются, за ними слышатся не только рациональные доводы, но и эмоции В советской культуре роль устной коммуникации также не стоит, вероятно, сводить к сколь-либо однозначным оценочным характеристикам, но нельзя не считаться и с тем, что упование на суггестивную силу устного слова и очевидности стоящего за ним содержания поддерживается средствами коммунистической пропаганды начиная уже с первых послереволюционных лет. История этого вопроса увела бы нас далеко — к организации Луначарским «Института живого слова», широкой популяризации радио и кино, песенным и зрелищным формам коллективной агитации т.д. [Горяева 2000; Gorham 2003; Мурашов 2006; Вассена 2007]. В данном случае важен эффект самих этих мероприятий, способствовавших закреплению в общественном сознании сравнительно устойчивых представлений об идеологически рекомендованных медиальных средствах, соответствующих предельно доверительной, правдивой и социально действенной информации.

Высказывания в пользу того, что именно устное слово обладает особой разоблачительной силой, тиражируются экстенсивным образом: партийные идеологи и вторящие им деятели советской литературы нередко противопоставляют содержательную амбивалентность письменных текстов искренности устной речи. Письменный текст способен ввести читателя в заблуждение — изустно это сделать сложнее. Устному слову вменяется при этом не только изобличительная, но и изобличающая сила.

Ограничимся здесь одним примером: в сборнике рассказов лауретов Сталинской премии 1950 г. один из его авторов — старший мастер станкостроительного завода «Красный пролетарий» Иван Тимофеевич Белов — рассказывает о своей командировке в 1938 г. в США в составе делегации по приемке закупленного заводского оборудования. Оказавшись на территории завода «Мичиган-тул», Белов и другие советские товарищи получили от администрации специальные значки, которые им рекомендовалось носить в петлице пиджака и которые, как он думал, выпущены в «ознаменование какого-нибудь важного Константин Богданов. Риторика ритуала. Советский социолект в этнолингвистическом освещении пают все сомнения: сердце видит отчетливее, чем глаз наблюдателя.

Роль шаблона в пропагандистских текстах советского времени оказывается на фоне этих и подобных им примеров достаточно нетривиальной. С одной стороны, как отмечали советские лингвисты, «монолитность советского общества определяет сходство материализации конструктивного принципа во всех наших газетах: центральные, местные, отраслевые и иные издания сближаются не только единой политической линией, общностью значительной части содержания, но и одинаковыми языковыми, изооформительскими и иными устремлениями. Сдвиги в принятых формах материализации связываются тут не с отдельными газетами, а с изменением „культурного контекста“ Различия между одной и той же газетой разных периодов оказываются существеннее, чем между разными газетами одного и того же периода» [Костомаров 1971: 251]. С другой стороны, содержательные особенности таких различий никоим образом не ставят под сомнение оправданность их содержательного присутствия в идеологической практике, поскольку представление о самой этой практике, хотя и складывается за счет текстов, референциально соотносится с опытом ритуально-коллективных (т.е. акциональных, по своему преимуществу, а не вербальных) действий и поступков.

Именно этими обстоятельствами можно объяснить, казалось бы, парадоксальную «забывчивость» советского общества в отношении текстов, которые были положены в идеологический фундамент самого этого общества — к статьям и книгам Плеханова, Троцкого, Бухарина и многих десятков других теоретиков социализма. Осуждение авторов оказалось достаточным для забвения написанных ими текстов: посмертное осуждение самого Сталина в 1956 г. докажет это в очередной раз. Во всех этих случаях мы сталкиваемся с любопытной закономерностью: начетнически апеллируя к текстам классиков марксизма-ленинизма, советская идеология оказывается в исторической ретроспективе идеологией, которая — вопреки своим декларациям — в большей степени зависела не от слов, а от коллективных практик и (умо)зрительных атрибутов социального самоопознания. Порядок ритуала в этих случаях важнее, чем правильность сопутствующих ему высказываний (аналогией такого поведения может служить, между прочим, молитвенная практика: считать себя верующим важнее, чем дословно помнить молитвы). Религиовед и этнограф были бы в данном случае Константин Богданов. Риторика ритуала. Советский социолект в этнолингвистическом освещении

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

текстов). Курсовая работа. Самара, 2002 (машинопись, электр.

Вопросы языкознания в свете трудов И.В. Сталина. М., 1952.

Вур Н. Советское строительство и язык // Советское строительство.

Г[ус] М. Принципы рационализации делового языка // Революция и Гаспаров М.Л. Записки и выписки. М., 2000.

Глебкин В.В. Ритуал в советской культуре. М., 1998.

Горбачевич К.С., Хабло Е.П. Словарь эпитетов русского литературного Гордон Д., Лакофф Дж. Постулаты речевого общения // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1985. Вып. 16. С. 276–302.

Горький М. Собрание сочинений. М.; Л., 1933. Т. XXI.

Горяева Т.М. Радио России. Политический контроль советского радиовещания в 1920–1930-х годах. М., 2000.

Гофман В. Слово оратора (Риторика и политика). Л., 1932.

Грайс Г.П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике.

Гусейнов А.А. Моральная демагогия как форма апологии насилия // Добренко Е. Политэкономия соцреализма. М., 2007.

Добренко Е. Рец. на: Вайскопф М. Писатель Сталин. М., 2001 // Revue Доценко Е.Л. Психология манипуляции: Феномены, механизм и защита. М., 1997.

Дю Буа Д.В. Самоочевидность и ритуальная речь // Кунсткамера. Этнографические тетради. СПб., 1998. Вып. 12. С. 198–222.

Ермакова О.П. Тоталитарное и посттоталитарное общество в семантике слов // Русский язык. Najnowsze dzieje jzykуw sowiaskich / Ефимов А.И. О языке пропагандиста. М., 1950.

Живов В.М. Язык и революция. Размышления над старой книгой А.М. Селищева // Отечественные записки. 2005. № 2 (23).

Журавлев А.П. Символическое значение языкового знака // Речевое Захарьин Д. Путин и Петр Первый. Стереотипы русского политического поведения в системе многолокальной коммуникации // Зеленин Д.К. Великорусские говоры. Город, 1913.

Земская Е.А. Новояз, newspeak, nowomova… Что дальше? // Русский Земцов И. Советский политический язык. L., 1985.

Иванов Ан.М., Якубинский Л.П. Очерки по языку. Для работников литературы и для самообразования. Л.; М., 1932.

Константин Богданов. Риторика ритуала. Советский социолект в этнолингвистическом освещении

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

Люцидарская А.А. Челобитные XVII в. в контексте коммуникативной культуры своего времени (на материалах документов Сибирского Приказа) // Сибирский этнографический вестник. 2002.

Мальцев М. О новом правописании (В порядке обсуждения в связи с Всероссийским орфографическим създом) // Молодая гвардия. 1930. № 21. С. 88–91.

Марр Н.Я. Избранные работы. Этапы развития яфетической теории.

Марр Н.Я. Избранные работы. М.; Л., 1934. Т. 3.

Михайлов А.А. Опыт изучения текста Книги Бытия пророка Моисея в Мокиенко В., Никитина Т. Толковый словарь языка Совдепии. СПб., Мурашов Ю. Электрифицированное слово. Радио в советской литературе и культуре 1920–1930-х годов // Советская власть и медиа.

Мурашов Ю. Письмо и устная речь в дискурсах о языке 1930-х годов:

Н. Марр // Соцреалистический канон / Ред. Х. Гюнтер., Е. Добренко. СПб., 2000. С. 599–608.

Нас вырастил Сталин. Рассказы лауреатов Сталинских премий. М., Неклюдов С.Ю. Структура и функция мифа // Мифы и мифология современной России / Под ред. К. Аймермахера, Ф. Бомсдорфа, Николаева Т.М. Лингвистическая демагогия // Прагматика и проблемы интенсиональности. М., 1988. С. 154–165.

Протченко И.Ф. Лексика и словообразование русского языка советской эпохи. Социолингвистческий аспект. М., 1985 (1-е изд. — Речь т. Сталина на предвыборном собрании избирателей Сталинского избирательного округа г. Москвы 11 декабря 1937 года в Большом театре // Знамя. 1938. № 1. С. 9–13.

Ржевский Л. Язык и тоталитаризм. Мюнхен, 1951.

Родная речь. Книга для чтения в четвертом классе начальной школы / Розина Р.И. Корифей убеждения, или риторика Сталина // Наука Романенко А.П. Образ ритора в советской словесной культуре. М., Селищев А. Язык революционной эпохи. Из наблюдений над русским Словарь русского языка XI–XVII в. М., 1992. Вып. 18.

Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка. М., 1989.

Константин Богданов. Риторика ритуала. Советский социолект в этнолингвистическом освещении

А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ

Brooks J. Socialist Realism in Pravda: Read All about It! // Slavic Review.

Capp G.R., Capp T.P. Principles of Argumentation and Debate. Englewoods Davidson D. On the Very Idea of the Conceptual Scheme // Proceedings and Addresses of the American Philosophical Association. 1974. Vol. 57.

Die Makarij-Rhetorik (“Knigi sut’ ritoriki dvoi po tonku v voprosekh spisany”). Mit einer einleitenden Untersuchung herausgegeben nach einer Handschrift von 1623 aus der Undol’skij-Sammlung (Leninbibliothek-Moskau) von Renate Lachmann. Kln; Wien, 1980 (Rhetorica Slavica. Bd. I).

Du Bois J.W. Self-Evidence and Ritual Speech // Evidentiality: The Linguistic Edelman M. Politik als Ritual. Die symbolische Funktion staatlicher Institutionen und politischen Handelns. Frankfurt am Main; New York, Edelman M. The Symbolic Uses of Politics. Urbana, 1964.

Essais sur le discours sovitique. Smiologie, linguistique, analyse discursive.

Gorham M.S. Speaking in Soviet Tongues: Language Culture and the Politics Gray P. Totalitarian Logic: Stalin on Linguistics // Critical Quaterly. 1993.

Gross A.G. The Roles of Rhetoric in the Public Understanding of Science // Heller M. Langue russe et langue sovitique // Recherches. 1979. No. 39.

Hodge R., Kress G. Language as Ideology. L.; N.Y., 1993.

Hodgkinson H. The Language of Communism. N.Y., 1955.

Irvine J.T. The Creation of Identity in Spirit Mediumship and Possession // Irvine J.T. When Talk isn’t Cheap: Language and Political Economy // Keane W. Religious Language // Annual Review of Anthropology. 1997.

Kegler D. Untersuchungen zur Bedeutungsgeschichte von Istina und Pravda Kertzer D. Ritual, Politics, and Power. N.Y., 1988.

Krysin L.P. Sociolinguistic Problems in the USSR // Sociolinguistics. Tbingen, 1988. S. 1393–1400.

L’Hermitte R. Marr, Marrisme, Marristes. Une page de l’histoire de la Labov W. The Social Stratification of English in New York City. Washington, Lane C. The Rites of Rulers: Ritual in Industrial Society: The Soviet Case.

Константин Богданов. Риторика ритуала. Советский социолект в этнолингвистическом освещении



Похожие работы:

«РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК ИНСТИТУТ США И КАНАДЫ Т.А. ШАКЛЕИНА РОССИЯ И США В НОВОМ МИРОВОМ ПОРЯДКЕ Дискуссии в политико-академических сообществах России и США (1991-2002) RUSSIAN ACADEMY OF SCIENCES INSTITUTE OF THE USA AND CANADA STUDIES T.A. SHAKLEINA RUSSIA AND THE UNITED STATES IN NEW WORLD ORDER Debates in Russian and American Political and Academic Communities (1991-2002) Moscow 2002 РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК ИНСТИТУТ США И КАНАДЫ Т.А. ШАКЛЕИНА РОССИЯ И США В НОВОМ МИРОВОМ...»

«СКОРАЯ ПОМОЩЬ 2004 МАТЕРИАЛЫ Российского научного форума СКОРАЯ ПОМОЩЬ 2004 20-23 сентября МОСКВА, Центральный дом художника на Крымском валу Москва 2004 1 Материалы Российского научного форума СКОРАЯ ПОМОЩЬ 2004 М., 2004 - 134 с. Российская академия медицинских наук Министерство здровоохранения и социального развития РФ Национальное научно-практическое общество скорой медицинской помощи ЗАО МЕДИ Экспо 5-94943-016-6 ©МЕДИ Экспо, 2004 2 ТЕЗИСЫ ВОПРОСЫ ДИАГНОСТИКИ И ОКАЗАНИЕ ПОМОЩИ БОЛЬНЫМ С...»

«План выставочно-ярмарочных мероприятий на территории Краснодарского края на 2011г. Выставочный центр КраснодарЭКСПО 18-20 февраля 2011 г. Кубанская усадьба 11-я специализированная выставка-ярмарка индустрии ландшафтного дизайна и загородного строительства, цветоводства, посадочного материала и семян, средств ухода за приусадебными и фермерскими хозяйствами Место проведения: г.Краснодар, выставочный центр КраснодарЭКСПО 2-5 марта 2011 г. Южный архитектурно-строительный форум 21-й международный...»

«СПЕЦИАЛИЗИРОВАННАЯ ВЫСТАВКА И НАУЧНЫЙ ФОРУМ РАДИОЛОГИЯ 2005 РОССИЙСКИЙ НАУЧНЫЙ ФОРУМ РАДИОЛОГИЯ 2005 31 мая - 3 июня МОСКВА Центр международной торговли ОРГАНИЗАТОРЫ ЗАО МЕДИ Экспо СОВМЕСТНО С Министерством здравоохранения и социального развития России Российской академией медицинских наук Российским научным центром рентгенрадиологии Росздрава Российской ассоциацией рентгенрадиологов Российской ассоциацией СПЕЦИАЛИЗИРОВАННАЯ ВЫСТАВКА специалистов УЗ диагностики в медицине И НАУЧНЫЙ ФОРУМ...»

«РОССИЙСКАЯ ФЕДЕРАЦИЯ СВЕРДЛОВСКАЯ ОБЛАСТЬ ДУМА ТАЛИЦКОГО ГОРОДСКОГО ОКРУГА Пятый созыв РЕШЕНИЕ от 30 марта 2012 года № 10 г. Талица О внесении изменений в Решение Думы Талицкого городского округа от 30 марта 2012 года № 9 О бюджете Талицкого городского округа на 2012 год Рассмотрев проект Решения Думы Талицкого городского округа О внесении изменений в Решение Думы Талицкого городского округа от 30 марта 2012 года № 9 О бюджете Талицкого городского округа на 2012 год, депутаты отмечают, что...»

«Перечень российских рецензируемых научных журналов, в которых должны быть опубликованы основные научные результаты диссертаций на соискание ученых степеней доктора и кандидата наук 1. Авиакосмическая и экологическая медицина 2. Авиакосмическое приборостроение 3. Авиационная промышленность 4. Авиационные материалы и технологии 5. АвтоГазоЗаправочный Комплекс плюс Альтернативное топливо 6. Автоматизация в промышленности 7. Автоматизация и современные технологии 8. Автоматизация процессов...»

«СЕВЕРСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ ТЕХНОЛОГИЧЕСКАЯ АКАДЕМИЯ ИННОВАЦИИ: ЭКОНОМИКА, ОБРАЗОВАНИЕ, ТЕХНОЛОГИИ АДМИНИСТРАЦИЯ ЗАТО СЕВЕРСК СИБИРСКИЙ ХИМИЧЕСКИЙ КОМБИНАТ СЕВЕРСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ ТЕХНОЛОГИЧЕСКАЯ АКАДЕМИЯ ИННОВАЦИИ: ЭКОНОМИКА, ОБРАЗОВАНИЕ, ТЕХНОЛОГИИ Северский инновационный форум 14 – 18 ноября 2005 Материалы форума Северск 2005 2 УДК 338+371+661 Инновации: экономика, образование, технологии: Сборник статей – Северск: Изд. СГТА, 2005. – 208с. Сборник избранных статей по материалам Северского...»

«ГКУ Курганская областная юношеская библиотека Информационно-библиографический сектор Молодежь Зауралья (Аннотированный список литературы к 70-летию Курганской области) Курган, 2013 Молодежь Зауралья : аннотированный список литературы / ГКУ Курган. обл. юнош. б-ка; информ.-библиогр. сектор; сост. Л. В. Шиукашвили.; отв. за выпуск Л. М. Пичугина. – Курган, 2013. - 49 с. 2 Содержание Введение..4 1. Молодежная политика Зауралья..5 1.1. Молодежный парламент. Форумы молодежи.9 1.2. Патриотическое...»

«Министерство культуры, по делам национальностей, информационной политики и архивного дела Чувашской Республики Национальная библиотека Чувашской Республики Отдел отраслевой литературы Центр поддержки технологий и инноваций Охрана окружающей среды Очистка сточных вод Библиографический список литературы Вып. 4 Чебоксары 2013 ББК 38.761.2;я1 О 95 Редакционный совет: Андрюшкина М. В. Аверкиева А. В. Егорова Н. Т. Николаева Т. А. Федотова Е. Н. Очистка сточных вод : библиографический список...»

«Приложение № 1 к постановлению Губернатора области от 25.09.2013 № 1074 КОНЦЕПЦИЯ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ ВЛАДИМИРСКОЙ ОБЛАСТИ, ОРИЕНТИРОВАННОЙ НА ПОВЫШЕНИЕ КОНКУРЕНТНЫХ ПРЕИМУЩЕСТВ ПРОИЗВОДИМЫХ ТОВАРОВ, РАБОТ И УСЛУГ г. Владимир, 2013 г. СОДЕРЖАНИЕ ВВЕДЕНИЕ 3 Раздел I ОЦЕНКА ВОСТРЕБОВАННОСТИ ТОВАРОВ И УСЛУГ, ПРОИЗВОДИМЫХ НА ТЕРРИТОРИИ ВЛАДИМИРСКОЙ ОБЛАСТИ 5 Раздел II ХАРАКТЕРИСТИКА ОСНОВНЫХ ПРОБЛЕМ И СДЕРЖИВАЮЩИХ ФАКТОРОВ РАЗВИТИЯ КОНКУРЕНТНЫХ ПРЕИМУЩЕСТВ ВЛАДИМИРСКОЙ ОБЛАСТИ Раздел III...»

«Организаторы: МЕДИ Экспо Совместно с: Российской академией медицинских наук, Медицинским ра диологическим научным центром РАМН, Российским научным центром рентгенрадиологии МЗ РФ Официальная поддержка: Торгово промышленная палата России Профессиональная поддержка: Ми нистерство здравоохранения РФ, Де партамент здравоохранения Прави тельства Москвы, Министерство здра воохранения Московской области При содействии Центра международ ной торговли Российский научный форум Достижения и перспективы...»

«СТЕНОГРАММА круглого стола Комитета Государственной Думы по образованию на тему Вопросы здоровья в учреждениях профессионального образования: состояние и проблемы отрасли и законодательства Здание Государственной Думы. Зал 706. 7 июня 2012 года. 11 часов. Председательствует Гильмутдинов И.И. Дегтярёв А.Н. Добрый день, уважаемые коллеги, товарищи и друзья, соратники, все участники круглого стола! Комитет по образованию Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации и подкомитет....»

«Организаторы: МЕДИ Экспо Совместно с: Российской академией медицинских наук, Рос сийской ассоциацией по спортивной медицине и реабилитации больных и инвалидов, Российским государственным медицинским университетом Официальная поддержка: Торгово промышленная палата России Профессиональная поддержка: Министерство здравоохранения РФ, Департамен т здравоохранения Правительства Москвы, Мини стерство здравоохранения Московской области При содействии Российский Центра международной торговли научный...»

«М.И. Милушин, А.А. Мохов Законодательство и ФАРМБИЗНЕС в 2011 году Издательский дом Медфорум 3 Содержание СОДЕРЖАНИЕ Предисловие................................................. 8 Глава 1. Общие вопросы правового регулирования фармацевтической деятельности..................... 10 1. Становление и развитие фармацевтического дела в России........................................... 2....»

«Дорогие коллеги! Специалисты Научно-исследовательского центра развития ББК (НИЦ ББК) РГБ, отвечающие на Ваши вопросы по систематизации на Форуме ЛИБНЕТа, вновь обращаются к Вам, систематизаторам СКБР. Библиотеки страны продолжают осваивать Средние таблицы ББК. В издательстве ООО Либерея (Веб-сайт www.liber.ru) вышли из печати и должны быть в каждой библиотеке следующие выпуски: Библиотечно-библиографическая классификация : Средние таблицы : Вып. 1. 60/63 С/Т Социальные науки в целом....»

«Электронная версия книги подготовлена для библиотеки учебников 1bitt.ru Г. И. Козырев ОСНОВЫ социологии и политологии Допущено Министерством образования Российской Федерации в качестве учебника для студентов учреждений среднего профессионального образования Москва ИД ФОРУМ - ИНФРА-М 2007 УДК 316(075.32) ББК 60.5я723 К59 Рецензенты: доктор политических наук, профессор кафедры истории политических учений философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова А. А. Ширинянц; зав. кафедрой социологии...»

«№7 312 А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ Галина Комарова Женский портрет в научном интерьере Идея интервьюирования женщин-антропологов из разных стран (США, Канада, Франция, Япония, Великобритания, Голландия, Германия) возникла у меня весной 2006 г. во время пребывания в Вашингтоне. Там (в Вудроу Вилсон Центре) мне довелось в течение полугода общаться с представительницами самых различных научных сообществ, школ, направлений, взглядов, объединенных при этом общими профессиональными...»

«№ 15 ONLINE 650 А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ Игорь Семенович Кон (1928–2011) И нет уже свидетелей событий, И не с кем плакать, не с кем вспоминать. Анна Ахматова Ушел из жизни выдающийся ученый и общественный деятель, один из корифеев российской науки второй половины XX — начала XXI в. Игорь Семенович Кон. Мне, ровеснику покойного, довелось познакомиться с ним в 1946 г. и затем наблюдать его восхождение на научный Олимп. Долгое время мы виделись нечасто, но контакты не прерывались:...»

«№7 6 А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ В форуме Визуальная антропология приняли участие: Евгений Александров (Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова) Андрей Головнёв (Институт истории и археологии УрО РАН, Екатеринбург) Андрей Горных (Европейский гуманитарный университет, Вильнюс, Литва) Виктор Круткин (Удмуртский государственный университет, Ижевск) Ирина Кулакова (Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова) Яри Купиайнен (Jari Kupiainen) (Университет...»

«Сотрудничество с Северным Советом Совет Северных стран образован в 1952 году как форум для межпарламентского сотрудничества Северных стран. Идея северного сотрудничества возникла сразу после Второй мировой войны, когда в 1946 году министры юстиции северных стран обсудили его будущее очертание. Первое заседание Северного Совета, который первоначально объединял Данию, Исландию, Норвегию и Швецию, состоялось в 1953 году в Копенгагене. В 1956 году в Совет Северных стран вступила Финляндия. С 1970...»










 
2014 www.av.disus.ru - «Бесплатная электронная библиотека - Авторефераты, Диссертации, Монографии, Программы»

Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.
Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам, мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.