«Гачев Г.Д. Г24 Национальные образы мира. Кавказ. Интеллектуаль­ ные путешествия из России в Грузию, Азербайджан и Армению.— М.: Издательский сервис, 2002.— 416 с. ISBN 5-94186-010-2 Книга известного ученого-культуролога ...»

И при том, что снаружи власть — приходяща (в истории Грузив так чаще всего было), чужда и судяща,— тем важнее челове­ ка подкреплять каждого всем родом в хорошести его, в нравственно высокой стихии содержать-массировать, слова идеала ^3 непрерывно прокручивать и их в души внедрять; тем и сама псиg хея народная в высокой красоте блюдется в целом.

^ И, попадая в поле это, чужеземец, отдайся, покорись, проникнись; а не как про немку одну из ФРГ рассказали: пришло из ЦК распоряжение разобраться: написала она, как запаслась рвот­ ным и пургеном, идя на грузинское застолье,— и все равно суме­ ли ее упить и отравить. Я-то думаю: с юмором и она писала, и грузины это понимали. Но чиновник на всякий случай должен всерьез и в суд это дело воспринять.

Так что грузинский Логос моделью своею имеет тост, слово застолья. В стихотворении — это очевидно так. Но и в ф ило­ софском умозрении: Мамардашвили — это философ-тамада:

держит перед очами ума идею как икону — и описывает ее вити­ евато, красиво, артистично, ходя кругами, применяя и изохцренья все диалектики... А другой сильный философ, из мне извест­ ных, москвич Библер Владимир Соломонович,— не умозритель, а диа-логик.

Тамадизм и талмудизм... Платон и Кант — две философские матки-матрицы, родоначальники методов: умозрение и аналити­ ка. Так вот: грузинский Логос склонен к Платону, и его жанр философского Пира пророчит и философичность грузинского застолья. Ну да: и у Платона — круговое собеседование, на коем Сократ — тамада, ведущий — и ведающий... И, направляя бесе­ ду, передает нить-чашу рассуждения «Алаверды — Протагору», «Алаверды — Горгию...»

Кстати, когда я про еврейскую свою половину не скрыл — тоже это им понравилось: меня как болгарина — на более плос­ ком уровне общения принимали, а как полуеврея — уж поглуб­ же и сочувственнее. Один сказал в тосте, что с возрастом каж ­ дый человек (мужчина — особенно) на еврея становится похож:

некое умудрение и смирение, как у рэбе, поникшесть и иронич­ ность...

И так, прощупав мои родо-душевные сочленения, успокои­ лись на мой счет: ведь человек из метрополии приехал, из столи­ цы, мало ли каков?.. И приняли — за своего — не своего, но — близкого.

Один тост прямо как эстафета прошел. Хозяин лома, Алико Гегечкори, напомнив четворицу: Вера, Надежда, Любовь и Со­ фия, сказал:

— Вера в разное — у всех есть. Любовь — ах! поверхностное нечто. Мудрость — суха и скучна. Лучшее, что есть,— Надежда!

За нее выпьем!— и передал мне тост на продолжение: «Алаверды — Георгий!»

— Эти четыре — женщины все!— так подхватил я.— И я удив­ ляюсь, как без женского рода обходится грузинский язык и что бы это значить могло?.. Но не могу с хозяином согласиться: Вера и Надежда переносят идеал, цель и их исполнение — наперед и снимают с нас ответственность за осуществление Абсолюта в бытии вокруг и в нас самих, сейчас и здесь... Любовь же — здесь и теперь, установление Бога во человецех, требует от нас макси­ мума свободы и творчества и активности, тогда как Вера и Н а­ дежда нам — как маменьки, а мы при них — сынки, детки, по­ требители отдающиеся... Так за Любовь, которая есть Бог и его совершение!..

И передал тост Отару Нодия. Он — подхватил эстафету и тоже артистично развил мысль о Софии: по логике общей цепи тостов она ему досталась, он уловил — и развил хорошо...

Правда, Любовь,— я почувствовал,— понимается тут мусуль­ мански, чувственно, не по-достоевски и по-христиански: духов­ но-душевно. Или — по-эллински: как Любовь — к мудрости, как София. Так ее и развил Нодия: «Нам, в возрасте уже, не приста­ ла любовь и ее нега. Умная любовь, мысль — вот что нам подоба­ ет!.. » — и так вышел к Софии.

И это тоже важно — для оттенка религиозности грузин: хри­ стианство у них, православие — не столько внутренне пережи­ тая религия сердца, а знак национальной независимости, как ка­ толицизм для поляков: меж православных русских и лютеран немцев. Так и тут: для самоотличения себя от исламских соседей ближайших: турок, персов, и от григориан — армян...

Вчера в Сионском соборе Католикос служил, проповедь дер­ жал — и тоже характерно: благословил детей и сказал: «Дитя — это свобода. Что ни похочет — тому родители подчиняются.

И завтра у нас — день свободы церкви нашей: 25 марта — день ^ обретения ею автокефалии.» И стал кратко напоминать истоV2 рию Грузии и церкви в ней: когда утратила и когда восстановила g независимость. И это звучало национально, но не скажу: «патриотически », ибо патриотизм — общественно-государственного плана понятие-чувство: его цель и форма — достижение на­ циональной государственности. М еж тем Быт, Язык и Вера — как раз способы содержания-сохранения-развития националь­ ной субстанции, независимо оттого, есть своя государствен­ ность, свое «кшатрийство», или нет.

В этом грузинское чувство божества и роль церкви там сход­ ны с болгарским — под игом.

И вообще: как ни полна история Грузии борений за нацио­ нальную государственность,— не есть это (как мне пока кажет­ ся) им обязательно, внутренне присущая, необходимая форма бытия. Символично в этом плане то, что Алико Гегечкори рас­ сказал нам про старую крепость города Тбилиси. Мы по ней хо­ дили: такая неприступность со всех сторон! Отвесы!

— И однако же каждый, кому не лень, ее брал, из завоевате­ лей,— сказал Алико.— И пословица у нас есть: «крепости берут­ ся изнутри », то есть, находился всегда какой-нибудь лазутчик, предатель. И это естественно — в таком разношерстно-многона­ циональном городе, каким был и является Тбилиси. У нас — все приживаются. Терпимость!

И вот это и есть подлинная крепость Тбилиси и Грузии: она — в терпимости ко всем и в гибкости людей (отчего — и живучесть, и выживаемость), а не в жесткой каменности стен.

Достаточно, что тут вокруг камень гор: естественные стены.

Зачем же людям тут быть каменными и несгибаемыми?.. Это вот там, где природа — это мать-сыра-земля, а почва — глина и гниль,— естественно народу, человеку качества стойкости, не­ сгибаемости собой (в дополнительности к мокро-мягкому кос­ мосу) осуществлять: «гвозди бы делать из этих людей...» и «Как закалялась сталь», и «Железный поток» и «Сталин» пришелся по душе и по чести (а в Грузии «Джугашвили » — мягче).

Хитрость тут — не в минусе из качеств нравственных. Пере­ метываться и лукавить многим приходилось историческим дея­ телям: тот же Георгий Саакадзе...

26.III.80. И вот к такому прихожу предуразумению: из трех вариантов Абсолюта: Истина, Добро и Красота — именно пос­ ледняя наиболее родна в Грузии и доступна грузину: эстетичес­ кое чувство тут и творчество — сюда устремляется духовный потенциал нации. И именно потому, что Красота есть чувствен­ ный и конечный вариант Абсолюта, дух, тут воплощен и теле­ сен. Чистая спиритуальность не внемлема грузином. Недаром за своего приняли именно Дионисия Ареопагита — христианского неоплатоника, кто в сочинении своем «О небесной иерархии»

строение божества представил как гору — в многоярусности ду­ ховных образов-символов.

Идея Бесконечности чужда здешнему Космо-Психо-Лого­ су. Тут — окаём всего. Небо бы образом бесконечности могло предстать душе и уму — да уловлено оно зубчатостью гор в Гру­ зии гор и долин. Море бы могло таким образом бесконечности быть для приморской Грузии, но последняя чувствует себя как Колхиду, место прибытия, берег, конец странствия (тех же ар­ гонавтов), приход к цели, осуществление, совершение.

Если символы и архетипы русского Пространства и Времени:

берег, порог и канун, и при том: берег — как от-плытие, а не приплытие (как в Грузии); порог — как выход из дома в даль, в путь-дорогу; канун: душа русского вечно накануне в ожидании главного события и разрешения всех мучительных проблем, эсхатологична, а символическим изображением всего этого может служить геометрический луч, однонаправленная бесконечность:

Ь> °°, то в Грузии мы имеем, скорее, пункт прихода Бытия к своему осуществлению, к цели, совершенству. Тут пункт При­ бытия, При-сутствия, тогда как на Руси вечный зов в Д аль, от­ сюда — куда-то, Психо-Космос От-Бытия, вечная неудовлетво­ ренность: «Эх, не то это все!..» и динамизм, не-при-себе-йность...

«От самой от себя у-бе-гу!» — поется в песне...

Так что скорее таков будет геометрический образ для грузин­ ского Логоса: оо |->; то есть, из некоей бесконечности, что — от­ куда-то, и нас не касается, не исповедима в началах-истоках сво­ их,— к нам: на берег, в дом, в гости, в застолье, на исполнение цели.

То, что я нарисовал выше,— это, так сказать, прибреж ноабхазский вариант грузинского мирочувствия, вступающий в ^ соотношение с горизонтальным пространством: море = к Элладе ^ отношение; а также выход в степь российскую, на север.

Для горной же Грузии не линейность горизонтальная, но не­ кое полушарие, сводчатость лучей, обращенная вниз: туда, где мы,— будет, возможно, моделью:

И тут — приход, замыкание Бытия. Отсюда, при всей поры­ вистости и энергичности грузинской Психеи,— статика, удов­ летворенность, довольство. Вчера картинную галерею смотрел — и эти мистически зас­ тывшие округлые образы Нико Пиросмани в душу вгнездились.

Там именно фон схода Бытия сюда, где мы, в долине за столом...

Горы не зовут вверх, к небу...

Но это — вектор грузина-вайшьи, человека материи, плоти и творца плода. Духовные же, поэты, «брахманы» — Цискхари = дверь в небо тут прорубают: по линиям горв верх...

для ку п о ^р б м ан ск о го Средиземноморья (Италия) и для кос­ моса пустынь и плоскогорий ислама (мечеть): се космос опуска­ ния неба на землю...1 Такую модель и графика грузинского письма нам являет: в ней общая закругленность... А шар — образ совершенства, за­ вершенности, полноты Бытия, конечной бесконечности. Если в арабской письменности округлость — более приближенная к 1 Андрей Битов, выслушав 3.XII.83 в Пицунде мой рассказ о грузинс­ ком космосе, подарил мне следукющий образ: грузины вокруг застолья — что горы вокруг Грузии.— И все та же конфигурация получается, что нарисована мною выше.

1 «Перевернувшееся н е б о / / Подперто льдами на Казбеке» — у Тици­ ана Табидзе есть такой образ в «Иду со стороны черкесской» (пер. Б. Пас­ тернака)— см. Антология грузинской поэзии. М., 1958. С. 684.

плоскости, стремительна по горизонтали, как бы порыв кочевых народов этого региона в своих чертах выражая: и точки звезд, и штрихи лучей: о I i ^ (дуги тут не достигают полукруга, и в них лишь тупой угол вписывается),— то грузинское письмо в этом смысле близко к европейской вертикальности, что прин­ цип гор, древа и личности выражает самостоятельной. Близко оно, грузинское письмо, к греческому и латинскому; к последне­ му даже более — к округло-вертикальным силуэтам букв.

И в то же время нет тут остро-угольчатости-изломанности готически германского письма, что образ древа и его ветвистости в себе фиксирует. Хотя есть вертикальный размах в грузинских буквах, как и в готических: линия верх-низ наиболее родна и разработана,— но эти длинные линии закругляются плавно в письме грузинском...

Словно, живя в космосе гор и среди зубчастости их, душа особо любит округлость, от всякой рваности и порывистости отвращается...

Итак, при-себе-йность, исполненность, При-бытие — такое тут мироощущение и миропонимание. И линии: _^ всех букв грузинских это графически выражают: упокоение, плав­ ность, совершение. Так что не так: 00, где луч, разогнавшись, как волна о гору в сшибке вечно конфликтной бьется,— но как волна на исходе мягко накатывается на берег: закругление луча более подходит как графический образ э т о г о :---- ^, чем входя­ щая в него личность человека: с нею он не считается; и она сама с собою не считается, уступая высшему закону — требованию рода.

— Да, так. Но это связано с задачей выживания. Именно раз­ вивая мощные кланы, которые горой защищают своих членов, и выжил народ.

— Так что если мой сородич — подлец, для меня важнее, что он — мой сородич, и я не стану применять к нему абстрактный критерий справедливости и нравственности...

— Д а, так у нас в общем. Но в этом и демократизм. Когда какой-то клан приходит ко власти — и ныне, другие ревнуют:

мы тож е так можем — подстерегают и опрокидывают. Динамич­ но у нас тут, особо не застоиш ься... Правда, в последние годы у нас сильно побили клановость, но она — живое дело и способна к быстрой регенерации...

Еще местничество у нас много значит. Например, из Шуши — музыканты традиционно, а из другой местности — иные умения.

И вот трудно сходятся и понимают друг друга. И в семьях. У ж в психиках — свои стереотипы. Как если один человек войдет в комнату, прошибив лбом стену, а другой обогнет весь дом сзади, чтоб туда ж е взойти. Как им понять друг друга? Как сж иться?

5» Но вообще беззаботн о везучи мы. Штаны во т-вот спадут, каж ется, ан — не падают! Сами удивляемся...

g Спросил я об Эросе, о женщинах...

— Когда девушку выдавали зам уж, опытные женщины хорошо наставляли — и в технике д аж е... Семьи и сейчас у нас крепки. Правда, если азербайджанка сойдет с катушек, она вы­ зывающе, истерически дерзка — интеллектуальная эмансипантка. Такие персонажи есть у Анара. Это от новости, нетрадиции и психейной перегрузки. А в деревнях у нас много женских само­ убийств: вдовы остаются никчемны, мужчины уходят в город, где, напротив, трудно найти женщину, жениться — проблема... П о­ том: негде встречаться. В ресторанах, кафе одни мужчины. Обы­ чай разделенности времяпрепровождения полов...

— Традиционно — не было. Но в нынешней молодежи както стерлись резкие половые признаки, смешались мужчина и женщина в них более; да еще поветрие с Запада, да армия... П о­ является это...

— Х отя, как слышал, самая оскорбительная брань для м уж ­ чины — «педераст»...

— Ну, а как с социально-политическими интересами тут? Есть «инакомыслящие », «диссиденты »?..

— Нет. Есть, конечно, в «меджлисах» вольные разговоры, но больше — с юмором, а не с озлоблением, анекдоты!.. Если что и задевает более — так это национальное чувство: с этой стороны бывает живая реакция...

— Но не на то, что называют «правами человека »?..

— Да, эта волна нас не так касается... Так что социальнополитическая струна у нас опять ж е родовая: народно-нацио­ нальная, а не духовно-личностная.

Вообще и в литературе у нас критика не развита. Ну, как так ругать прямо, как это вон в «Литературке » критические статьи читаем? Это и не уважительно, и не артистично. У нас не жанр критики, а жанр эссе развит. Там артистично-орнаментально вышивается своя мысль и мимоходом, изящно, можно и задеть, покритиковать, но не прямолинейно, а тож е логикой, «через два борта — в лузу»...

3 ч. Во вчерашней чайхане при метро. Поработали с Рахм аном: на телевидении, с подачи Анара, прекрасная женщина Телли Алиева доставила возм ож ность просмотреть и прослушать народный самодеятельный ансамбль: национальные танцы, пан­ томима, оркестр, мугамы...

Когда встречались с Рахманом, он подхватил вчерашнюю тему:

— О море я продолжал думать: отчего оно у нас не значит?

И жене рассказал: она вчувствовалась и подтвердила, что так.

А ведь выросла на побережье. Плавать ж е не любит.

— Вообще азербайджанец не особо двигателен: зуда стрем­ ления в путь-дорогу (как русский) или «Туда! Туда!», как гер­ манская Психея гётевской Миньоны, не испытывает?

— Да, более созерцателен он.

— А каков он в работе?

— Если дело ясное и результат виден: на земле, в дому своем или в артели — очень хорошо и методично; даже монотонно ра­ ботать, постукивать — такая работа по душе. Но если какое да­ лекое дело, непонятное, гигантское,— увиливать станет.

— П сихо-Л огос близкодействия, так?

— Потому и М оре, как нечто грандиозное и простое, моно­ тонно величественное, образ бесконечности,— не лож ится на сетчатку, мембрану души, нечем это улавливать.

— Да и пусто и скучно, и не за что уцепиться различающему глазу — уму: не то, что ковер своей дробно-расчлененной мест­ ности!

Оттого миниатюра в искусстве у нас и была развита, и сейчас продуктивна: молодые модерные художники к этой традиции склоняются. К нам и импрессионизм, и абстракционизм в после­ дние годы веяниями залетали, но наши молодые и мудрые все равно склоняются к дальневосточной традиции, к японской — и к своей.

И бо много за века было волн и течений в миньятюризме, и каждый ныне выбирает себе тот вариант, что ему по душе, и не стыдится подражать.

Вообще нет у нас, ну — слабее тщеславная амбиция быть пер­ вым и оригинальным, как это в России или на Западе. Д остаточ­ но самочувствия, что то и добро делаешь...

— Приступая к описанию Азербайджанского Космоса, я должен такж е отдавать себе отчет: в какой контекст-проблематику сегодняшней вашей культуры, в какой круг идей это попадет?

^5 Что сейчас, так сказать, очередные задачи в становлении А зербайджанства?

— Об этом Вам не надо заботиться. Ваш труд пробудит мыс­ ли, будет стимулом собственных наших раздумий...

— Ну, это го-то там будет достаточно...

— А потом: как раз мы бьемся над поисками той или иной стороны национального, на которую опереться... Т ак что Ваш труд и этому поможет.

— Н о, м ож ет, не национальное сейчас — проблема, а лич­ ность — духовное развитие человека тут? Если национальная це­ лостность — это круг, шар, необходимость, то личность — это вертикаль между Небом и Землей, прямой выход «я » на А б со­ лют. И это-то мало знаемо и даже не подозреваемо многими здесь как возможная цель-задача человеческой жизни, развития об­ щества... И, мож ет, чаянию этого мне надо содействовать?

— Д а, у нас это не остро и даж е неважно и непонятно. Если личность у нас самоотличается, то — в отталкивании от «шара »

утверждается, в критике, как Мамедкулизаде и Чингиз Гусейнов.

А утверждать вертикаль в единстве с шаром?.. Нет в нас реф­ лексивного самокопания...

— Да, это Вы хорошо сказали. Личность может выедать свою вертикаль — радиус внутри шара — через бурение покаяния и самокритики: что я плохой. На этой почве растет со весть, и она — в единстве с шаром Целого: со-весть, совместное со-зн ание. А критикующий общество со стороны полагает себя хоро­ шим и умным, мир ж е — плохим. Т огда его вертикаль — по касательной к шару, отталкивание, индивидуализм. И она — не труба-п олость, а глухой сомкнутый стерж ень — прут, к о ­ торым обруч колеса-шара подгоняется...

— Вы еще про исповедания спрашивали? Наш человек — со ­ зерцателен, и аналитика себя ему видится ненужным усилием...

22.V.87. К 6 вечера вчера Рахман меня взял с собой на помин­ ки по отцу его друга. П од брезентовым тентом, натянутым на каркас, были расставлены столы, скамьи, а посреди молла в тю ­ бетейке (потом ее снял и надел папаху), в синей рубашке, в кос­ тюме городском выразительно и красиво говорил. Оказывается, проповедовал о том, как снимать тяж есть с сердца (сердце опять — повышено на него тут давление!), прощать, не гневать­ ся, не грешить, не воровать, приводил стихи из Хагани и Физули, толковал; мужчины со скамей включались в беседу с ним — шел рядовой «м едж лис». Зашла речь о том, как в Иране Хомейни азербайдж анского шофера хотели судить за выпивку; возник юридический спор, где его судить — на месте преступления и по законам сего места (в Иране, значит) или дома, в Азербайджане?

В связи с этим зашла речь об автомашинах, о ГАИ и т. д.

Мне интересна была эта живая смесь из Корана, из ГАИ, из стихов Физули: что просто-естественно, как лютеранский пас­ тор среди своих прихожан, беседовал молла и как «фамильяр­ но » мужчины включались в общий с ним разговор. Нет никакой напряженки, а ведь священное лицо!

Вот ислам в быту: обряд чтится и в среде философов А каде­ мии наук. Рассказали мне, что если двадцать-тридцать лет назад невозможно было партийному функционеру участвовать в на­ родно-исламских обрядах, то в последние десять лет перемени­ лось отношение и в верхах, и это рассматривается уж е как на­ родность, дем ократизм руководителя, если он принимает участие в обычаях и обрядах своего народа.

Я спросил: этот павильон постоянно стоит для разного рода треб людей округи, микрорайона? Ведь у каждого то свадьба, то рождение, то поминки... Н ет, оказы вается, это по телеф онузаказу выезжаю т и специально ставят: мобильно и всем удобно.

Женщин не было. Они соберутся лишь на 40-й день, отдель­ но, после того, как поминальный обрядный цикл будет уж е ис­ полнен мужчинами.

Все затем сели по машинам и поехали на кладбище. Там мол­ ла прочтет поминальную суру из Корана и вернутся назад за стол.

Мы ж е отправились к художнику Джаваду М ирджавадову...

Да, по пути с одним философом обсуж дали: каков А зербайд­ жанский Л о гос, т. е. склад мышления, схема умозаключения?

^ И он высказал мысль, что тут опора на авторитет: на Коран, на стих поэта, на цитату, словом...

— Это правдоподобно,— подумал я.— Ведь и в искусстве, как акцентировал Рахман, в миниатюре или ковроткачестве, опора на готовую рамку, прием, традиционную схему... Вон и молла рассказал Предание, как поэт (Хагани или Физули) воспросил одного человека, читавшего стихи: чьи они?— и тот не мог отве­ тить; на что поэт ему сказал: это ж е варварство, духовное, и оно ничем не меньше, чем кража вещи: не знать, кто автор, кому при­ надлежат эти стихи, изречение, мудрость...

Тут опять будничность вы сокого (уравнение стиха с л о ж ­ кой): в быту оно, как и обряды и исламский «меджлис », собрание-беседа общины...

Напоминает тембр кяманчи или зурны, носовой, гнусавый.

Много сонорных, носовых согласных, «н» постоянно звучит.

Есть легкая гортанность, но все звуки ясные, как небеса тут;

нет такой каши звуков, что в туманном Альбионе: глубинные гласные: а: э: — недряные, задненебные; «грязное» «р», рокочу­ щее в глуби-утробе, в очаге-доме, а не в ясном чистом простран­ стве. Еще и придыхательные согласные...

Дробная дискретность речи, произнесения слогов, барабанность,— не то, что волновая плывучесть несущейся ф ранцуз­ ской ф разы. Там мир — непрерывность, континуум. Здесь — дискретность, атомарность. Т у т свойственнее и строение ве­ щества представлять в здешней физике по модусу дискретнос­ ти: из частиц-кор пускул,— а не из волн, как во Франции, где распространены волновые теории вещества и света (Френель, Де-Бройль).

Дробь речи напоминает игру на таре, где часто-часто трепета­ ние одного звука разноритменно сопровождает мугам-импровизацию певца.

П ожалуй, мне теперь не живопись промышлять, а на нацио­ нальную музыку естественнее — от фонетики-то речи — перей­ ти, которую я тож е эти дни слушал, думал, впечатления имел...

...Ушли мои птички-певички... О стались те, что в кустах да ветвях... Да у меня на слуху.

Самое особенное и восхитительное тут, конечно,— м-угам.

ха Экстатическое вопияние — излияние души, что, начавшись с выg сочайшей ноты, уступами спадает, изукрашено мелизмами-опеваниями = орнаментами каждой ступени, образуя каскад. Как спуск с вершины горы. Как многоэтажный водопад.

Как мне пояснял Рахман, мугам — обычно трагико-драматического содержания: плач от разлуки с возлюбленной, несбы­ точность надежд выражает и т. д. Лишь один из видов мугама — «раст» — героический, бравурный. На его основе арии Кер-оглы в опере Узеира Гаджибекова...

Мугам — высокое, выделанное искусство ритуальной имп­ ровизации, где она — и вольна, и традиционна. Весь интерес — в деталях, миниатюрных отклонениях, как и оригинальность в живописной миниатюре...

Мугам — аристократическое искусство, при дворцах персид­ ских многовеково отделывалось.

Когда я слушал «Лейли и Меджнун » Узеира Г аджибекова, я заметил, что там в основном диалог двух музыкальных элементов:

мугам, как импровизация-ариозо, исповедание — монолог лично­ сти под просто ритмический (в основном) аккомпанемент струнно-щипковоготара,— и танцевальная песенка, простенькая, чет­ кая по ритму и по мотивам, повторяющимися секвенциями.

В этих танцевально-песенных эпизодах — ритмы и интона­ ции тюркские, знакомые мне и по болгарской народной музыке.

Так что диалог двух сущностей, из которых слагается азербайдж ан ство: персидской и тю ркской,— осущ ествляется в операх Гаджибекова и Магомаева через чередование сольных мугамов и хорово-оркестровых танцев-песен.

Тю ркское — более демократическое начало, простонарод­ ное и низово-городское, как в России — городской романс с про­ стенькой мелодико-гармонической схемой и ритмикой.

Мугам ж е мне раскрыл сферу обитания личностно-духовно­ го начала в азербайджанстве. Тут оно выпевается, как и в газе­ лях арабо-персидских и азербайджанских классиков. Кстати, и пишется мугам часто на газель...

Тут вертикаль, пение души, падшей с неба на землю,— и под музыкальными каскадами раздается ее стон.

Песня ж е и танец — хоровод м нож ества, площадь и гори­ зонталь; социум ими звучит. Тут круг и квадрат; ковер расплас­ танный. А по нему — уникальная личность и жизнь ходит...

Вчера у Д жавада задал вопрос о личности, материи и духе:

— Вот Вы,— в высшей степени самобытная личность, гордый характер, свободный, творческий дух,— так я начал ставить свой трудный вопрос.— Но отчего же в предмете у Вас изображен не он (углубленная личность иль что еще, индивидуализированное), а хор-цирк первичных сущностей, бож еств и демонов, масок, не лиц-ликов,— господство материи и ее сил и архетипов, энергий сверхличных? Где тут Дух, его царство? Или в способности так самобытно представить мир, бытие, в невиданных доселе фор­ мах, позах и сочетаниях красок,— и проявляется торжество Духа в Бытии — через В ас, худож ника, что волен-свободен так вот уникально представлять и лепить мир? Или тут «продуховленное» вещество, материя?

— У нас вообще неестественно так отличать — противопос­ тавлять материю и дух,— вмешался Рахман в минуту смущенного молчания, когда Д ж авад затруднялся ответить, а я чувствовал, что неясно сформулировал вопрос.— Они взаимопроникающи, нет у нас такой отвлеченности...

И я подумал: ну, да, Жизнь — она и есть взаимопроникнове­ ние Духа и Материи. И азербайджанец — человек прямой, не­ посредственной жизни, и Бытие тут в быте, близкодейственно...

Как свободный, вдохновенный художник и его народное тво­ рение, так в музыке различены мугам и песня. Как творец-автор, «я» — и «мы». В мугаме — трагедия существования, нет опти­ мистических мугамов. В песне-танце ж е — брутальный оптимизм, народно-животная жизнерадостность: скок-прискок.

Взаимная дополнительность начал. Но и — разведенность и несходимость. Однако и гармония из них вместе...

Рахман сказал, что на его взгляд, мугам — это философия, ф илософствование: рефлексия именно такими средствами и в таком жанре в азербайджанце проявляется, соделывается.

— У нас по радио регулярно с 2-х до 3-х дня час мугама одно время был, и люди замирали, предавались медитации, как очи­ щались...

§ — Д а, мугам,— подхватил и я,— это как крик муэдзина с минарета, призывающий отбросить всякое земное попечение и задуматься о высшем...

^ Насколько мугам утонченно-личностен, импровизационен, настолько стандартны песнь и танец. Слушал-смотрел народно­ танцевальные коллективы и отрывки из опер, и вот хоровое пе­ ние — в унисон! Нет даж е двухголосия и вторы в народном пе­ нии. Единодушие ритуально-шариатное полагается. А в первых операх — разве что в терцию, простейшее двухголосие и некое оркестровое эхо к вокальной мелодии. Но полифонии и контра­ пункта нет.

А это значит, что нет самостоятельных личностей = голосов внутри общества, не предполагаются они имеющими права свое­ го голоса, как это в граждански-правовом, юридическом социу­ ме. Личность тут изгнана вне общ ества, в пустыню. Где она — «меджнун » (одержимый, страстный) или дервиш. В соло мугама = в диалоге с Абсолютом (Аллахом или метафизической сущно­ стью Бытия: с Матерью Природой, с Любовью, с Вечно женским началом) обитает личность. В особом своем пространстве, у Бога.

Но как только она вступает в общество, она голос свой теряет.

Они не состыковываю тся — эти миры: личность и общество — здесь, на Востоке, в отличие от Запада, где именно как результат их взаимостроения и создались как гражданско-правовое, бюр­ герское общество, так и полифония в музыке.

Читал позавчера, готовясь идти на концерт, подаренную мне Анаром книгу его супруги 3. Сафаровой «М узыкально-эстети­ ческие взгляды Узеира Гаджибекова ». М., Советский компози­ тор, 1973.— И вот что важное для своей цели почерпнул.

Узеиру Гаджибекову приходилось как европейскую новацию вводить-развивать учение о скачках. «Вообще для азербайджан­ ской народной музыки,— пишет исследователь,— характерна поступенность движения, поступенность мелодического разви­ тия. Хроматические изменения ступеней лада (т. е. когда суб­ станциальный опорный звук личностно окрашивается, и мысльидея становится одновременно обще- и лично-значимыми; когда личностное, субъективное принимается и как общественное.— Г.Г.) не являются характерными: хроматизмы применяются только лишь как украшающие (т. е. необязательные, факультатив­ ные.— Г.Г.) звуки — мелизмы» (У казсоч., с. 128). Значит,лич­ ностное допускается лишь как случайная раскраска готовой фор­ мы, правила, понятия, а не творяще все это.

А что есть скачок? Это — свободное дыхание и волеизъявле­ ние «я ». Скачками, интервалами большими выражается страсть, крик души, строится речитатив и симфонизм и опера в европей­ ской музыке. Скачок — дальнодействие, захват дали, простран­ ства. В азербайджанском ж е пении поражает долгое повторение одного звука, «репетиция », топтание на нем (как в ариозо, на­ пример, Кер-оглы из первого действия одноименной оперы, в ми-бемоль мажоре: «Где взять силы все стерпеть »...).

Но тут и талант азербайджанства: разнообразить близкое, что рядом, его варьировать, быть довольным малым, миньятюрным, т. е. интенсивно бытовать, а не бросаться на захват большого и дальнего, т. е. экстенсивно существовать — мыслить — творить...

Некая сдавленность национальной Психеи слышится и в узос­ ти раствора мелодий: как правило — в терцовом диапазоне она вер­ тится: чуть вниз, чуть вверх — и опевая мелизмами взятые звуки.

«Что касается мелодии,— писал Гадж ибеков,— то любому человеку, мало-мальски знакомому с музыкой, ясно, что наши мелодии не похожи на европейские мелодии. Причина этого в том, что наши мелодии дестгяхов ограничиваются в своем дви­ жении в малом круге так называемой тесситуры, в то время как европейские мелодии, в особенности арии, свободны, в своем восходящ ем и нисходящем движении и каж утся странными и непонятными нашему слуху...»

Основу мелодий,— продолжает 3. Сафарова,— нередко со ­ ставляет трихордность, то есть звукоряд из трех звуков в объе­ ме терции. «У нас много народных песен и теснифов, мелодии которых основаны на комбинациях лишь трех тонов... У евро­ пейцев подобная мелодия была бы смехотворной. Короче гово­ ря, мы, когда сочиняем мелодии, с большой скупостью исполь­ зуем наши тона, в то время как европейцы наоборот, используют их очень щедро» (Указ. Соч., с. 132-1 3 3 ).

Интересно, что в тональном трезвучии терция оказывается в азербайджанской музыке «основнее » тоники. К ней все время возврат и окончание = успокоение. В ней уютно, как у Христа за паV2 зухой. Она внутри стен дома трезвучия, между тоникой и доминантой. Это они выходят наружу, в мир, в Пространство, берут на себя ответственность за устойчивость и самостояние (тоника) и за V5 неустойчивость, диссонанс, страдание — стремление, требующее неудержимо разрешения (доминанта). Терция ж е — как жизнь и фонтан во внутреннем дворике мусульманского жилища...

Исследователь отмечает: «Очень характерно также опевание терцового звука, секвенционные цепочки на основе терцового мотива или с опеванием терции в ответных построениях, а также терцовость в каденциях, где чаще наблюдается ход от третьей ступени к первой и от нижнего вводного тона к первой ступени и т. д.» (с. 133-134).

С точки ж е зрения ритма и метра, «характерный для а зер ­ байджанской народной музыки размер 6/8 и 3/4 и их разновид­ ность 3/8 составляют метроритмическую основу многих м узы­ кальных номеров опер Гаджибекова, смена двудольного метра на трехдольный вообще типична для его музыки » (с. 142).

Ритм на две и четыре четверти — ритм пешеходного марша и ручного труда, ритм Кесаря и -ургии. Ритм рук и ног. Здесь ж е эти члены тела будто уступаю т первенство туловищу, талии, шее — они в танцах, изгибы их, их виения создаю т-выш иваю т свой орнамент в пространстве.

Вчера национальные танцы смотрел в народном и професси­ ональном исполнении. Змеиные виения тел, рук и шей — при стоячих, мелких переступаниях, почти в неподвижности. Т акж е и знаменитый мужской танец «яллы », когда обнявшись за пле­ чи, друг друга поддерживая (будто в горах), осторож н о и м е­ ленько переступают ногами,— эту внутриродовость, клановость индивида знаменует: что внутри опояси рода человек лишь з а ­ щищен и имеет существовать, а не сам по себе, в своих рискован­ ных рывках и скачках своевольных — и самоответственных.

Мелодия и танец начинаются прямо с сильной доли, метр х о ­ реический отличителен здесь. Нет затакта, предъикта, форшлага, что характерны для стопы ямба в стихах и музыке. Что это зна­ чит? А — что нет восхождения, разгона, динамического волевого скачка, как нет и хода на кварту (D — Т; Т — SD), что образует энергетически волевую канву европейской музыки. Для восточ­ ной, азербайджанской характерны ходы на терцию, как, впрочем плагальные обороты в русской музыке, мажорно-минорный лад знаменуя, размывая тут дискретности и ослабляя напряжение.

...Вон снова звучит в чайхане на вольном воздухе восхити­ тельный экстатический клекот мугама, переборы в высях, как птичьи состязания! «Музыка дестгяхов,— пишет Гаджибеков,— подчиняется стихотворному размеру, не имеет метра, мелоди­ чески неопределенна, предложения в ней неравномерны, и ис­ полнение этой музыки целиком зависит от умения и мастерства певца-ханенде» (с. 136).

Мугам — распев стиха, газели; тут текст и ум слова ведет. Дух.

Песня-танец ж е более снизу определены, хотью ног, суть голос Материи. А тут — меньше свободы. «Мелодия мугамата,— пишет 3. Сафирова,— отличается большими возможностями, чем мело­ дия народных песен... В мугамате мелодия не ограничена частыми метрическими тактами, цезурами, ей не свойственны короткомотивная расчлененность, вариантность, характерные для народных песен. Мелодика мугамата, требующая широкого мелодического дыхания и позволяющая воплощать большие эмоции, в своем вос­ ходящем движении как бы завоевы вает самый высокий звук, с последующим опеванием этого звука, после чего происходит спад мелодической линии к тоническому устою » (с. 137).

Т ут как бы выдох той предельной жизненности, которою налит местный антропос, исток той крово-семенной огневоды, что его распирает. Пение мугама — как эротическое действо, лю­ бовный акт: долгое соитие и истаивание, исход души из тела вон:

любовь — как смерть. Недаром на сю ж еты любви, что сильнее смерти, слагаются газели, поются мугамы.

Трепет и биения голоса при этом — что ласкание Бытия, души возлюбленной, с нею соединение многообразное, многовариант­ ное, цветистое, как ковровый узор. И слушая мугам, мы, как зача­ рованные, затаиваем дыхание, соучаствуем в этом прекрасном духовном вожделении. Певец — наш, представительственный за всех, орган любовно-музыкального священнодейства... От имени всех орошает Пространство песнопением... Тут — как электри­ ческого заряда сток с острия, звучащая молния, вольтова дуга.

^5 Мугам = скважина народной Психеи. Повтор одного звука и его опевание — это как бурение в одной точке, спиралевидное g влагалище, как в картинах Джавада — мотив вогнутых мандал, ^ которые — глаз наоборот: внутрь себя ввергают — затягивают смотреть. Что образ скважины и ее бурение — архетипический во азербайджанском Логосе, демонстрирует композитор Кара Караев, когда он в своем рассуждении о фольклоре и професси­ ональной музыке прибегает именно к этому уподоблению: «При­ нято говорить, что фольклор — это неисчерпаемый родник, из которого только и о стается, что без конца черпать и черпать.

О браз этот поэтичен, но, по моему мнению, не вполне точен.

Если уж делать сравнение, то скорее всего народную музыку можно уподобить нефтяным залеж ам, которые расположены на земле в виде пластов (и в картинах Д ж авада многогрузные смыслом отверстия многослойны и спиралевидны.— Г.Г.), на­ ходящихся от поверхности на различной глубине. Еще какихнибудь 7 0 -8 0 лет назад на Апшероне достаточно было выкопать колодец в несколько метров, и он быстро заполнялся нефтью, обогащая счастливого владельца. Несколько позж е уже прихо­ дилось бурить неглубокие скважины и тянуть нефть ж елобка­ ми. Люди в погоне за обогащением хищнически растрачивали верхние, наиболее доступные пласты. Нефть стала уходить вглубь. Верхние пласты истощились, и теперь уж е добывать ее стало возможно только при помощи сложных технических при­ способлений. П охож е обстоит дело и с народной музыкой. Да­ вайте призадумаемся, а не слишком ли легко мы ее добывали, не слишком ли б езж ал остн о пользуемся ее верхними, л егкод ос­ тупными пластами, не пора ли нам подумать о том, что народная музыка действительно неисчерпаема, но главные ее богатства находятся не только на поверхности, а залегаю т значительно глубже, чем мы предполагаем, и что пора нам до них добраться, вооружившись необходимыми «техническими приспособлени­ ями » (цит. по кн. 3. Сафаровой, с. 44).

Певец Алим Касымов, кого я слушал в видеозаписи на теле­ видении,— классный исполнитель мугамов: как непринужденно перебирал тут всевозм ож ны е рулады! Виртуоз — от virtus = «добродетель ». Этик эстетики.

Два основных инструмента сопровождали пение: тар, что из­ дает трепет, как листва (= представитель древесного царства в азербайджанской музыке) и кяманча — струнно-стонущ ая, смычковая, что животный голос подает, представляет. Кстати, обычно армяне — исполнители были на этом инструменте (как мне пояснил Рахман).

В народных ж е песнях и танцах инструменты: зурна (играет) и барабан (тянет звук). Здесь уж е все — исполнители, демокра­ тичнее... «Если мы рассмотрим отношение азербайдж анских тюрков к музыке, то увидим, что, с одной стороны, музыка яв­ ляется обычаем, носящим всеобщий характер, а с другой сторо­ ны, профессией отдельных лиц».

Примером первого типа, по Гаджибекову, является своеоб­ разная музыкальная самодеятельность азербайджанского народа на свадьбах, в дни праздников или траура, такж е музы ка, свя ­ занная с различными обрядами или ремеслами. Другим типом музыки Гаджибеков считал искусство мастеров: городских му­ зыкантов — хакенде, сазандаров (они — исполнители мугамов, при дворах, среди аристократии.— Г.Г.) и сельских музы кан­ тов — ашугов. Первых он считал представителями «оседлого »

искусства, а вторых — искусства кочевников «... Ашуги ушли в деревню, оттесненные профессиональными музыкантами» (с. 46).

Тут две составляющие субстанции азербайджанства: коче­ вая и оседлая — музыкально означены. Ашуги недаром и у про­ чих тюркских народов, кочевников в прошлом (казахи, туркме­ ны), а вот мугамисты встречаются еще у таджиков (кто близки к персам) и у узбеков (там мугам называется «макам »), т. е. у осед­ ло-земледельческих, городских народов. У народов вертикали (растения-дерева), города (стена, башня) и структуры-архитектуры социальной.

С водворением ашугов в крестьянстве кочевье звуковое опевается с оседлостью. Т ут музыка более народная, простая, ни­ зовая. Она образует материал песенно-танцевальных эпизодов в операх Гаджибекова.

Интересно заметил Рахман, что песенные прокладки между мугамами мобильны и по ладу-складу своему способны менять­ ся каждые 20 лет вместе с переменной модного сейчас в городской цивилизации мелоса. Вкус эпохи наиболее сказы вается на этих заставках. А вот мугам, хоть и личен, но древен, горд, родоg вит, аристократичен, зороастрийск...

...Разглядывая народные одежды, танцы, обратил внимание на то, как сурьмятся и молодые азербайджанки, и из народа:

блестки под глазами и прочие украшения. Человек изукрашива­ ется, как азербайджанская миниатюра. Косметика — что пря­ ности в пище: необходимое усиление солнечной знаковости на сыром веществе тела или снеди.

8 вечера. Что ж : работать — так работать! Идти мне завтра в музей ковров — попробую предварительно сосредоточиться и вникнуть: что есть ковер? Какую ф илософскую притчу о мире мне в нем ожидать?

Технически — это изолятор человечества от матери-сырой земли, от глиняного пола, от тяги могилы. Как человек меж ду собой, своей жизнью и небом слагает крышу, так ковер — м еж ­ ду собой и землей. Ковер = крыша под ногами. И это не совсем глупо: благодарение ковру — узорчатому, прекрасному, на ко­ торый смотреть да смотреть, расшифровывая заветы его пись­ мен, мы теряем ориентировку верха-низа в Бытии, становимся в доме своем — что антиподы, что свисают вниз головой (на наш взгляд).

Более того: на потолке обычного дома нет ковра, узоров, пись­ мен-знамений (есть в мечетях, в дворцах, там росписи: изрече­ ния из Корана и проч... Это дворцы Тагиева верх имеют распис­ ной и даже интереснее низа, как в будуаре, где верх из осколков венецианского стекла сложен, так что любовники на лож е могут вверху себя калейдоскопически размноженными созерцать...), а вот низ — значим, значительнее, духовнее, логоснее верха. Сказ тут, сказка...

Обратное — в западноевропейской цивилизации: там, в И та­ лии,— росписи на плафонах: фрески Сикстинской капеллы и проч. Расписано, сказуемо Небо: туда задирай голову для разумения, питания смыслами и, соответственно, сваливай шапку, в храм входя. В исламскую ж е мечеть и дом вступая, разувайся, а шапку снимать не надобно. Ноги приходят в пиететное сопри­ косновение с шитьем социальным, и голова склонится вниз и в смирении, и в поучении.

Ковер = площадь, место социального общения в городе. И вот это социальное учреждение, место вече, схода мирского, парла­ мента — расстилается в доме: как табло основных законов и пра­ вил организации мира как Космоса. Здесь в красоте, в косметике вышивок скрижали эти начертаны.

Да, ковер = как Моисеевы скрижали Завета. В формах-лини­ ях и фигурах тут зримо всевозм ож ны е нормы — меры вещей, существ и идей нанесены. Он изобилует Платоновыми идеями, тут чет и нечет, прямая и кривая, квадрат и круг, крест и дуга, жи вотное и растение, птицы и ж и вотны е,— и все с помощью атомов (простейших элементов, клеточек) составлены дискрет­ но. Тут — Демокрит: все бытие состоит из элементарных частиц, из атомов и пустоты — таково философское первоутверждение Ковра как модели мира.

Д ж авад Мирджавадов рассказывал, как он, младенцем пол­ зая по ковру, впитывая его формы, идеи, образы,— проходил начальное обучение миру как ряду, наряду, строю: из чего имен­ но он составлен...

Ковер на полу — это такж е нега... Вот и я в гостинице, когда с улицы прихожу и босой по ворсу и шитью ковра похаживаю, будто ласку бархатистой кожи Бытия ощущаю, любовь снизу получаю, Вечно Женственного...

Ковер на стене — уж е не у всех: у бедных этого заведения нет. Повиснув на стене, ковер словно выпрямляет своего челове­ ка; повелевает отодрать главу и взгляд с низу — и гордо его на уровень своей головы и глаз установить, прямо и вверх см от­ реть, как на картину и книгу.

Ну, а засим позволю себе начать читать эссе Анара «М уд­ рость ковра », где я предвижу: встречу много прекрасных и род­ ных мыслей...

Ну вот, так и есть: Анар начинает с проекции ковра — на всю землю Азербайджана, которая с самолета так и видится: в уменьшении ковром. Будто расслоилась древняя сказочная мифологема «ковер-самолет», и самолет полетел по небу, а ковер конгРУэнтно совместился с землей. Ковер строится из элементов, как ив науке всякая видимая вещь и явление не просто берутся «как есть», а собираю тся-воспроизводятся из условных понятий, формул,— подобно тому и в ковре растение и всякая непосред­ ственная форма: петух, человек... — преформируются и выра­ жаю тся на априорном языке собственных форм коврового пле­ тения и вышивки — прямо по Канту. В о т элем ент ковра, называемый «гель »; он соответствует озеру и оттуда наименова­ ние этого элемента. Но на языке Европы этот элемент именуется «медальоном». Великое озеро Гекгель с филиалами шести сестер-озер — да вот они, «семь красавиц » Низами!

Мифологему ковра-самолета Анар толкует так: «Может быть, человек мечтал взлететь, не отрываясь от земли, а что, как не ковер, так связано с почвой? Любая мебель отрывает нас от зем ­ ли — неважно, табуретка это или трон. Ковер — это слиянность с землей, полное и непосредственное соприкосновение с ней ». Да, но и отделяет, как это выше я толковал. Однако, действи­ тельно, жизнь азербайджанца понижена, скаж ем, на полтела в сравнении с теми народами, что дома за столом сидят на стульях и имеют повышенную вертикализацию. Ковровые народы телом прилегают к земле, понижены и оживотнены, округлены: сами свиваются в шар, подбираются ноги, сидя по-турецки. Сидящие ж е на скам ьях и стульях имеют форму более инструменталь­ ную, прямоугольный зигзаг собой образуют — как трудовой ин­ струмент, угольник в ремесле строительном. Т ут человек уже мыслится как работник — строитель — Bauer: одно слово не­ мецкое и для «крестьянина», и для «строителя» (первично); зна­ чит, даж е земледелец = строитель, а изделие земли, Baum,— дерево, буквально — «построенность».

Анар развивает иную мифологему: сама Природа и ее суще­ ства вышивают себя и собою в ковре. «Первоистоки ковра — на зеленых склонах гор, усеянных, как камнями, белыми и черныАнар. Мудрость ковра.— В кн. Анар. Путь ближе к звездам. Баку, Язычи, 1986. С. 349.

ми баранами. Высококачественная шерсть баранов, пройдя мно­ госложный этап обработки, станет именно тем материалом, из которого ковру предстоит родиться.

Но на тех ж е склонах гор, в густых девственных л есах или чуть ниже, в зеленых долинах, или, наоборот, еще выше, на аль­ пийских лугах, растут тысячи цветов, трав, деревьев, кустов — их корни, стебли, листья, лепестки, бутоны в соответствующ ее время года, в соответствующий день и час будут замечены опыт­ ным глазом, отобраны бережной рукой и, опять-таки, пройдя зам ы словаты е этапы обработки, станут красками — сотнями красок, благодаря которым пряжа на хане — ткацком станке заиграет всеми цветами радуги, всеми ее оттенками. Ковер — дитя, рождаю щ ееся от соприкосновения человека с землей, приро­ дой... Пряность красок ковра достигается добавление в раствор не только яичного желтка, но коровьей мочи и болотного ила »

(там ж е, с. 3 4 9 -3 5 0,— подчеркнуто мною.— Г.Г.).

И так, Земля пишет себя, свой автопортрет, вышивая ковер.

Тут — как ф илософская субстанция-субъект, causa cui = при­ чина самого себя; сам отож д ество (Шеллинг, Гегель): я творю себя собою ; сам себе и творец, и материал, и предмет и умумение...

Если европейское сознание трактует архитектуру как з а с ­ тывшую музыку, то азербайджанский Логос умом Анара приво­ дит архитектуру — к ковру. «Ковер связан с самыми различны­ ми сф ерами ж изни и д еятельности людей. Э стетически и функционально он близок к архитектуре. Порой ковер цитиру­ ет архитектуру — в число его орнаментов входят арки и порта­ лы, колонны и купола, окна и висячие лампады-гяндили... М а­ ленькие молитвенные коврики — намазлык — в своем рисунке обязательно имеют архитектурную деталь — Михраб — алтарь в мечети. В любом месте, расположившись на молитвенном ков­ рике, молящийся способен ощутить себя в желаемом интерье­ ре — архитектурном пространстве храма» (с. 350).

Т о есть, ковер = портативный (буквально — «переносный ») храм. «Расстеленный на лужайке ковер означал — ограничивал социальное на ней пространство, служил атрибутом музыкаль­ ных и поэтических меджлисов» (с. 350).

§ Но ковер — и школа, и наука: «Испокон веков азербайджанский ковер выражал не только эстетические пристрастия нароg да, его критерии красоты и соразмерности, но и более отвлеченные философские категории национального образа мышления.

(Вот он — национальный Логос! Это — ковер, его модель.— Г.Г.).

Борьба добра со злом, изменчивость быстротекущей жизни, в которой цветение чередуется с листопадом, ее круговорот, оли­ цетворенный в караванах верблюдов, бредущих по замкнутому квадратному пространству из одного в другой угол и возвраща­ ющихся к исходной точке,— все эти мотивы, по-разному отра­ женные в наших коврах,— то в виде зрим о-сю ж етны х рисун­ ков, то зашифрованные язы ком орнаментов и зн ако в,— были своеобразной формой размышления о жизни и смерти, о мире и смысле бытия » (с. 351).

Таким образом, ковер обнаруживается как всеобщий знаме­ натель и значитель, к которому приводимы все явления и отрас­ ли бытия, природы, общества и человека — во азербайджанстве.

И Времена года, сезоны — записаны на ковре. «Ранней вес­ ной собирали полевые цветы, коренья трав, осенью — п ож ел­ тевшие листья тутового дерева — для желтого цвета... Надо было знать и время использования каждого плода, каждого дерева,— от этого зависело, какими получатся краски — светлыми или темными. Осень — была сезоном ореха, барбариса, весна — дуба, ивы, яблони. Шафран, алычу и айву можно было исполь­ зовать лишь в пору цветения, а некоторые цветы, наоборот, были пригодны лишь после увядания » (с. 354).

Да, действительно: ковер все более проясняется мне как то «конкретно-всеобщее » (термин Гегеля и Маркса) явление А зер­ байджанского мира, которое существует и как отдельная, част­ ная вещь, и в то ж е время является образом Целого, стяжением всеобщих закономерностей, их эквивалентом. Таково золото как деньги. Таковы в германском К осмо-П сихо-Л огосе Дом (Haus), и Древо (вселенная = мироздание, Stammbaum — генеалогичес­ кое древо); в «Капитале » Маркса таков товар и анализ через него всеобщих отношений капиталистического производства... Таково для эллинства тело человека: согласно философии и эстетике Г егеля, все к нему здесь приводимо и из него объясняем о...

Виды ковров = подразделения Азербайджана на основные этно-природные и культурные области: Ширван, Гянджа, Кара­ бах, Тебри з... «Сине-голубой цвет бакинской зоны навеян мор­ скими пейзажами Каспия» (с. 355).

Понятно мне становится теперь, отчего вдохновенное эссе Анара о ковре разрастается в энциклопедию азербайджанства:

основные элементы и факторы, из коих оно состоит, приводит пред очи ума. Т о, что здесь слились оседлый и кочевой принци­ пы ж изни, так сказать, женский, материнский, и отцовский (уравнение Анара), откликнулось и в технике изготовления ков­ ров: ворсовые = оседлые; безворсовые — «легки на подъем », съемны и переносны, украшают не полы и залы дворцов, а образуют «стены », «двери » кибиток и т. д. Аналоги ворсовому ковру — мугам в музыке, газель и касыда в поэзии. Аналог безворсовому ковру (паласу, килиму...) — это искусство ашугов в музыке, а в поэзии — «легкодоступный национальный поэтический р а з­ мер — хедж а », что «воплощаясь в холаварах, гошма, герайлы, баяты, агы,— переходил из уст в уста, звучал и на сельских свадь­ бах и на кочевых праздниках, во время трудовых процессов и в часы горя, траура, поминок» (с. 356).

И еще важное уравнение Анара: ковер — это дизайн: искус­ ство прикладно-бытовое, промышленная эстетика.

Но ковер — женское искусство, женская ипостась азербайд­ жанского Логоса. (Или так нельзя сказать? Логос — один, а И с­ тина, и Идея, и Субстанция и на европейских языках — женского рода...) Запрет исламской религии изображать человеческое лицо и закабаленное положение женщины — «парадоксальная диалек­ тика заключается в том, что оба этих исторически негативных фак­ тора стали, косвенным образом, стимулом для развития восточ­ ного ковра... Преграды, вставшие на пути фигуративного искусства, направили усилия художников в сторону условности, декоратив­ ности, абстрактных форм отражения бытия» (с. 357-358).

23.V.87. И последний мой день настает в Баку. С утра на ры­ нок поехал: восточный базар — это целый мир, космос, как по­ мню по Бухаре некогда... Однако сейчас упорядочен базар и расv классифицирован по овощам и фруктам, и нет дервишей и общественной жизни. Однако, жизнь натуральная — вот она, не заg пираемым в теснины социума потоком струится: изобилие всего — помидоры, курага, орехи, пряности, кишмиш, цветы. Люди полнокровные и довольные там сидят — и потому странно мне было увидеть возле метро среди кустов на газоне испитого блед­ ного азербайджанца с рюкзаком тощим за спиной и с газетой.

Вот — духовный азербайджанец, изгой, как меджнуны Духа и Любви некогда...

Но как непринужденно ж ивет народ! Вчера около 12 ночи вышел прогуляться по Приморскому бульвару, освежить нали­ тую трудом мышления голову — и вижу: чайхана еще работает, сидят люди...

И утром, в 7 — пожалуйста чайничек. Навстречу ведь потре­ бе людей предприимчивы чайханщики, и никто их не гонит, ни один милиционер; нет и расписания часов работы и казенного ответа человеку: «Не положено! Приходите завтра!»

Нет отлагания во Времени и отсыла в далъ в Пространстве.

Все бытие здесь и теперь и сразу. Снова П сихо-К осм ос близкодействия. И в этом Азербайджан вполне «европейск » — хотел сказать, но такж е и «восточен»: как в странах-общ ествах, где люди живут для жизни, а не для отчета руководителям и по воле и ритму бюрократической отписки от жизни и дела, где инст­ рукция и резолюция заслоняют существо-вание и суть...

Просто Жизнь — как буйная Кура — проламывает себе путь и сквозь казематы казенного дома, и выносит и гарантирует про­ лонгацию и бессмертие народа своего...

А он — молод и продуктивен и животворящ, он и цивилиза­ ция Азербайджана. Показатель — имятворчество в нашем веке;

оказывается, множество новых живых, осмысленных имен вве­ дено в обиход культуры — и кем? Прямо писателями, особенно драматургом Джафаром Джабарли (1899-1937). Севиль = «будь любимой », Айдын = «ясный » (название и пьесы Джабарли), Гюльтекин — «подобная цветку »,Эльхан= «хан страны »,Яш ар= «жи­ вой »,С олм аз= «не увядающая »,Гор хм аз= «бесстрашный» и др.

Отчего это значимо? Сказано было в древности, что Гомер и Гесиод дали эллинам их богов... Но чем «дали »? Тем, что назвали, дали имена и эпитеты. Продуктивное слово-и-имя-творчество характерно для становящегося общества, период молодос­ ти его отмечает собой. И вот эта процедура — наименования как сотворения (ведь и то творение, что в книге Бытия Библии пере­ сказано,— не есть ли раздание имен, ибо «в начале бе С лово!» — тем существам и явлениям, что уже порождены были Природой в операции рожания?) — протекает бурно в Азербайджанской цивилизации с начала нашего века, тем самым вводя ее в ранг становящихся — при древности элементов ее субстрата, состав­ ляющих и втекающих в эту целостность. Но вот она бурно заж и ­ ла и преформировала свои предпосылки...

Вообще это важный аспект национального Логоса — значи­ мость или незначимость имен для народного слуха. Например, русский человек привык жить, нося совершенно непонятное ему имя: Иван, Мария, Николай, Василий, Виктор, Дуня, Ш ура и проч.... Эти имена пришли из древнееврейского, греческого и латинского языков, и там для слуха народов они значили: Мария = «госпожа», Николай = «победитель народов», Василий = «цар­ ственный», Виктор = «победитель», Дуня-Евдокия = «благо­ воление », Ш ура-Саш а-Александр = «защитник мужей » и т. д.

Но русскому слуху и духу ничего эти иена не говорят, ибо не из своих, не славянских корней составлены... Лишь Светлана, Люд­ мила да еще два-три имени: Вера, Н адеж да, Любовь — говорящи, сказуемы русскому разуму.

Но это значит, что, не понимая смысла своего имени, человек вообще к миру Слова привыкает относиться как к чему-то апри­ орно и законно непонятному, неисповедимому, что не моего ра­ зума дело — ну так ж е, как исламитянин-тюрок или перс к бого­ служению из Корана: на арабском языке.

Иное дело даже болгары: Ж ивка, Здравка, Милка, Божидар, Пламен, Цветан, Огнян, Стоянка — все имена славяноязычные и питают рационализм: что понятие мира и себя и смысла ж и з­ ни — это и моего ума дело...

Подобно и в азербайджанстве. Наряду с традицией не впол­ не внятных древних имен арабских и проч.,— огромен слой имен сказуемых: Мирза = «умный »,К ям ал = «рассудительный», Айгю н = «светлый день »,Гю н ай = «день луны », Рафига = «подруга », Валех = «очарованный », Вагиф = «знаток ». (Последние два имени — персидские по происхождению...) 'Ц Но если человек знает значение своего имени, оно ему — как призвание: себе соответствовать, подтянуть свою жизнь под идеальную модель, именно тебе присущую. Имя — как индивиду­ альная Платонова идея, заведующая смыслом твоего существо­ вания...

Но в таком случае азербайдж анец верит своему здравому смыслу, считает, что ему понятно должно быть хотя бы то, что вступает в круг его жизни, близко его касается, затрагивает,— и не отдаст это в ведомство-распоряжение чужого дяди, царя, на­ пример, который далеко и высоко...

Это и на меджлисе с моллой на поминках позавчера я ощу­ тил: как это в порядке вещей стих Хагани приводить в связь с законом ГАИ и рассуждать о воровстве, чести и справедливости и вообще, и в круге моих бытовых забот...

днако, возвратимся к всемодели Ковра и продолжим над Итак, Ковер — изделие Азербайджанской Женщины. Ж ен­ щина — тайна исламского мира. Она прикрыта чадрою и паранд­ жою от стихии света и воздуха, содержится лишь в дому и под покрывалом... Как будто угнетение. Но — и святыня! Ведь так, бережно и трепетно, прикрывают, содержат скинию завета во Израиле, Каабу в Мекке, имя Божие, что не упоминается всуе...

Женщина — сокровенная тайна и Истина, глубоко в недра общественного бытия запрятана. Никто снаружи не знает, что она думает, как мыслит о бытии. Снаружи треплют себе, бала­ болят легкомысленные и легкословные мужчины по кафе и чай­ ханам, а женщина — в дому, взаперти, не видима, молчит.

Молчит, но... — вытыкает ковер. И ковер есть ее сказ, вооб­ ще мысль Великой Матери-и о Бытии, проявление женского Л о­ госа, их образа мира и его идеала. И уж потом мужичок-мальчик забегает по ковру, как по Природе-Матери бессловесной, нали­ ваясь бессознательно ее заветами и сущностями, сомыслами, считая свою бегучесть и словесный лепет важным и умным, а реку, облака, дерево, птицу, ветер, ковер — досмысленными, дословесными...

Если мугам — излияние мужского Логоса, то ковер — мысль женская о бытии. «Конечно, у ковра, как и у музыки, свой язы к,— продолжает Анар свою философему на Ковре. («На ковер» — ристалище мысли — мы с ним вышли: на состязание рассуждения о ковре. Впрочем, заранее полагаю превосходство его в этом деле и лишь образ: «быть вызванным на ковер» — здесь обыгрываю).— В обстоятельных научных трудах исследу­ ется непростой язык ковра, иероглифы и пиктограммы его со­ кровенного смысла, шифр и код его замысла. Эти замыслы в своей далекой первооснове, по мнению ряда исследователей, вос­ ходят к мифам и магии, к борьбе сказочного дракона, олицетво­ ряющего зло, с не менее фантастической птицей Симург, вопло­ щающей идею Добра» (с. 361).

Ж енский Логос, собственная мысль Материи о мире есте­ ственно склоняется к Двоице начал. Единое, нечет, как это по десяти пифагорейским парам,— соответствует мужскому нача­ лу. Так что и Троица (как Двоица во Едином) — синтез обоих начал-идей и недаром означает Целое Бытия, образуя его как «Святое семейство ».

Итак, Д ракон и Симург = Ариман и Ормузд = Тьма и Свет зороастризма и манихейства — все это миросозерцания Вели­ кой Матери-и Востока, что была сказуема и во Логосе до прихо­ да монотеистических религий, когда и Бог Един, и Един и велик Аллах угнездился править существованием. И наложил запрет на свою слабость и зависимость. А она — от Женщины, Природы...

И если Коран = Слово, словесный Разум, то она, загнанная в поддон, возговорила дословесными знаками-символами, прямо прото- и — архетипами, выкладывая этой «клинописью» свое письмо в мир, воздуху, небу и свету — Ковер.

«Знак S — обозначающий дракона..., орнамент-буту — абст­ рагированное изображение пламени..., круги, крестики,лепест­ ки, бутоны, ромбы и пирамиды...» (с. 361). Это — женская мате­ матика, геометрия: то, как и чем они разлагают бытие на элементы и вновь собирают, конструируют, их анализ и синтез...

^ В то же время в жестко заданной, рационалистической схеV2 ме-канве индивидуально-эмоциональная жизнь может проявg ляться. Ковер фиксирует настроение и его передает-пересылает ^ тебе...

«Есть ковры грустные и веселые, радостные, светлые, ма­ жорные и мрачные, угрюмые, даже трагические! (с. 361).

«Выходя замуж, азербайджанка непременно брала в каче­ стве приданого ковер, сотканный собственноручно ею самой »

(с. 363). Это — как удостоверение ее личности, паспорт (бук­ вально: «ход переносный » = passe porte, франц.).

«С ковром связано много сказок. Гюлнар-ханум, героиня одной из таких сказок, оказавшись в безвыходном положении, прибегает к помощи ковра. Каждый день она ткет послание на коврах и, отсылая их на базар, таким образом дает знать своим близким о своих бедствиях. Такая «почтовая связь » действует безотказно — ее находят и спасают» (с. 363).

Более того, сам могущественный великий персидский Шах Аббас (из династии Сефевидов, что азербайджанска по проис­ хождению), оказавшись в заточении на чужбине (как повеству­ ет сказка), «ткет ковры и опять же при помощи «ковровой по­ чты » посылает весть о себе своему визирю Аллахверди-хану, визирь замечает на ковре знак «дарлыг нишаны », обозначавший узкое, замкнутое пространство, попросту говоря — тюрьму, и понимает, что шах попал в беду, что он в темнице; надо полагать, и шах, и его визирь владели тайным шифром ковровых орнамен­ тов» (с. 363-364).

Как на Платоновой Академии в Афинах было написано: «Негеометр да не войдет»,— так и ковроткаческое дело есть такая же рукотворная геометрия и космография...

И что Ковер действительно может приниматься как модель именно Азербайджанского Космо-Психо-Логоса (а не исламо­ персидского вообще), подтверждает статистика: «90% ковров, известных в мире как «кавказские »,— азербайджанские ковры»

24.V.87. Уже под другими небесами (перелетел с утра в М ос­ кву), хотя, скорее, совсем без небес тут (ибо, какие это «небеса»? Хмарь да серь, заволокнутое небо...),— все ж попробую продолжить промышление Азербайджанства. Для того снова по­ ложу свинцовою пластинку, что мне роль переносного стола повсюду играет, под лист бумаги (хотя мог бы и на машину, домато, перейти), дабы заощущать себя вновь за столиком в чайхане на Приморском бульваре в Баку, где я под сению южных древес предавался медитациям про Азербайджан.

Вчера в музей ковра пошли. Какое благополучие миропони­ мания застыло в ковре! Иное состояние мира и психики: нето­ ропливое, ковер выплетался годами. И какое стройно-четкое перепостроение мира набором своих мотивов! Современный один ковровый мастер и философ выткал ковер как энциклопедию употреблявшихся за века образов — символов — пиктограмм.

Их — около 700, не повторяющихся, в его этом ковре. Тут вер­ блюды двугорбые и одногорбые, павлины, фазаны, удоды, оле­ ни, собаки, дети, квадраты, ромбы, зигзаги, волны, змеи, кры­ лья, ветки и т. д. Птицы головами навстречу друг другу символизируют соединение влюбленных, а отвернутые в сторо­ ну — их разлуку.

Но фундаментален мотив, именуемый «бута». Это — язык пламени и одновременно, по замечанию моего спутника Рахмана Бадалова, имеет форму зародыша в матке (так свит младенец там) иль как проросток семядоли (форма фасоли с проклюнувшимся ростком). Бывает часто бута в буте, как матрешки в матрешке...

Ввернутость, скважинность как археэлемент организации мира.

Но взяв форму стихии огня (язык пламени) за основной об­ раз в ковроделии сквозь века, азербайджанство тем самым под­ твердило эту стихию как первую для себя из четырех. Вон и Чингиз Гусейнов в романе «Фатальный Фатали » (который я чи­ тал эту ночь и утро перелета) делает разбор названия Азербайд­ жан по элементам: азер — огонь, пламя; бай — богатый, огнем богатый55. И еще джан — душа (араб.) Прочитав последнее (про «джан ») указание в словарике, при­ ложенном к книге «Литература народов СССР. Хрестоматия.

55 Гусейнов Чингиз. Фатальный Фатали. М.: Советский писатель, 1983.

С. 36.

Часть вторая. М.: Просвещение, 1971, с. 458, я грешным делом \2 занесся было на следующее, возможно, красивое соображение, g что само название «Азербай-джан » заключает в себе тот спектр, те три составных части этноса, логоса и культуры, из которых его целостность сложилася: «бай » — безусловно, тюркское сло­ во; если «джан » — арабское, то, коли «азер » — персидское, вся мозаика-радуга слова красиво бы предстала...

Но для проверки позвонил Валеху Рзаеву, тонкому знатоку в этих вопросах; вот как он меня просветил:

— «Джан », это, безусловно, исконно тюркское слово: все это сочетание «дж » — из тюркской фонетики. Но вошло и в персид­ ский, и затем арабский языки, но слегка там переозвучиваемое.

Ну, «бай » — это, верно, незамутненно тюркское слово. А «азер »

имеет в себе, во-первых, элемент «эр», что означает: мужчина, воин.Вон скандинавское имя «Гунн-ар»= «Гунн-воин» означает.

Отсюда и Иран = «Эр-ан ». И в «Деде Коркуте» постоянна ф ор­ мула: «Эр — сын Эра », что значит: мужественный, воин во втором поколении, т. е. настоящий мужчина. Элемент «Аз» или «Ас » есть традиция связывать с «Азия », но я не склонен так считать...

— Да, это было бы слишком механично.

— «Азер», действительно,— огонь, пламя. А еще и игра в камешки, судьба...

— О, спасибо Вам за просвещенную консультацию: очень на­ доумили и предохранили от скоропалительных построений.

Да, отправился я за одними смыслами (в анализе слова), а получил иные, более точные и богатые. Важна эта еще связь с Судьбой, что затем так характерна и значима в мировоззрении исламских народов.

Возвращаясь к мотиву «бута » в ковре, в нем символику огня и семени, зародыша прочитывая, находим в его яйцевидной форме некий нерасколотый прообраз Целого, равно годное обозначе­ ние и мужского (язык, вертикаль, стержень), и женского начала (овальное лоно, сидящая баба, матерь...). Это — и капля, стека­ ющая и в первый миг стока вытягивающаяся своим верхним кон­ цом...Так что «бута»— это вполне образ той «огневоды»,чтоя провидел исходно как первоэлемент азербайджанства, если его выразить на языке четырех стихий.

И еще к тому же: если в арабском, семитском языке (как и в древнееврейском) сквозное половое деление: в родах существи­ тельных и в глаголах, то в тюркском азербайджанском языке нет деления, группировки предметов и явлений по родам: «меним » — «мой » и «моя »...

На эту особенность сразу обратили внимание русские, давно уже вступившие в соседство с татарами, так что татарин в рус­ ских анекдотах и литературе, изъясняясь по-русски, все время путает роды. Например, в таком присловье: «Нам, татарам, одна хрен: что калым, что Колыма. Но лучше маленький калым, чем большая Колыма ».

Но это неразличение родов мировоззренчески означает мно­ гое и важное и, в частности,— исконное равноправие женского начала и важность женщины. Резкое разделение и подавление женщины пришло с арабами и с исламом.

Из мотивов ковра также постоянен «су » = вода, волна, зме­ ящийся образ. Он заполняет фактуру полотна и у Мирджавада, разбросана эта пружинность то тут, то там...

Опять же недаром один образ прочитываем мы и как волну (женское, мягкое, водяное), и как пружину (мужское, твердое, огнеземельное — металл = чрез горнило проведенная и закален­ ная «земля», руда = «красное»).

Несколько бордюров, 12 и более: «су» (волна, вода), «башмолла » (голова муллы), верблюды и др.— пока дойдут до цент­ рального поля ковра... Мир в мире. Стихия в стихии. Идея в идее... Тоже вворачиваемость, как в скважине, как в вогнутой спиралевидной мандале-лоне на картинах Джавада.

Снова поразило четкое математико-геометрическое мышле­ ние в этих изделиях женского Логоса; и тут Рахман уместно вспомнил мысль Лейбница о музыке: что там душа вычисляет, сама себе в этом не признаваясь...

Мы бродили еще по пространству Бакинской крепости, по двору ширваншахов...

Но я как-то боялся отдавать душу медитации-срастанию с сею древностию, боясь окаменить тем ощущение азербайджанства как жизненно-фонтанирующей сегодняшней целос­ тности...

Последнее подкрепилось в галерее современной миниатюры, куда меня повел Рахман. Действительно: сколь продуктивно нов оказался традиционный жанр азербайджанской (иранской) ^ миниатюры — в элегантных, остроумно-изобретательных произведениях молодых художников!

Все, что я вижу в Азербайджане сейчас, подкрепляет ощуще­ ние, что это, при всей древности и богатстве своих составляющих и прежних волн культуры,— ныне молодая целостность, находя­ щаяся в состоянии продуктивного становления, самообразова­ ния, и пышет и брызжет живым творчеством из многих пор...

то подтвердилось и на «меджлисе » культурологов, что состоялся вчера после обеда у Рахмана.

Кстати, вначале мы были одни с ним, и когда я увидел на столе белоснежную скатерть, я взмолился перед хозяином:

— Уберите, положите клеенку или пленку, пожалуйста. У ме­ ня правая рука неловка (из-за шейного остеохондроза), могу раз­ лить, запятнать: неловко буду себя чувствовать.

Хозяин улыбнулся:

— А помните, что у Мирджавада мы говорили об обычае апшеронцев непременно делать «дошаб » — густой, как мед, ви­ ноградный сироп. И когда приходит этому пора, если не сдела­ ют этого в своем хозяйстве, то рухнут опоры мироздания,— такое внутреннее повеление чувствуют люди исполнить обряд: не столько для прагматики, а для самого порядка. Так и здесь: бе­ лая скатерть — для гостя вообще! Для самоуважения.

— Ну да, я и стал рассуждать от именно своего случая, по логике конкретно-личной значимости, европо-русской... И силь­ ны в вас эти априорные бытово-религиозные императивы?

— Страшно сильны и, разветвленные, образуют устой и кар­ кас бытия и нерастопляемость народа и культуры нашей: боль­ шинство акций предусмотрено ритуалом из века...

Кстати, в семье Рахмана все члены ее носят известно им зна­ чащие имена: жена Либерта ( «Свобода », по-латински); дочь Хейр ан = «очарованная, восхищенная», сын Эрхан = «муж-боец»

(опять «Эр»...). Так что я подарил ему свою книгу, пожелав в ней ему, Рахману = Милосердию, счастливой жизни в окруж е­ нии Свободы, Очарования и М ужества...

Затем собрались несколько человек из его культурного кру­ га. Среди них эстетик Ниязи Мехтиев, который темпераментно излагал свою концепцию азербайджанской культуры, ее эле­ ментов и сути.

Если для Рахмана Бедалова очаг образования целостности тут — конец XIX и начало XX в., то Ниязи центр помещает в средневековье: там были заложены основы и характерные осо­ бенности. Передам, что уловил-запомнил56.

В азербайджанском языке и Логосе Ниязи улавливает геометризм — как и в ковре. Внешние вкрапления арабских и пер­ сидских слов — из склонности к украшениям: их, как драгоцен­ ные камни, внизывают в свою речь, так что, как разноцветная парча, получается текст.

Но и сейчас азербайджанские ученые страсть как любят ор­ намент наукообразных иностранных слов вкрапливать в свою речь, стремясь изящно, не запинаясь, исполнить-выткать ж е­ ланную научную парадигму.

Вообще культ удивительного характерен для нас, со средне­ вековья еще. Забавно: в жизни тогда мало странного было, а в слове — только об удивительном и чудесном повествуется. В на­ ше время — наоборот: в действительности столько чудесного, а литература — прозаична.

— А символ Дороги что в твоей концепции означает, расска­ жи,— напомнил Рахман.

— Дорога как раз выход на сферу удивительного... Вообще есть два типа связывать вещи: прямая, кратчайшая и эконом­ ная — принцип Запада и европейской культуры и типа мышле­ ния. На Востоке же, у нас,— принцип обхода, завитушек, из чего и зачинается мотив орнамента. Но вот он далее ведется — и вдруг гармоническое Целое, будто по плану, сложилось; в ре­ зультате тоже пришли, куда нужно, но по-другому, по-своему.

56 Его книга называется «Средневековая азербайджанская эстетичес­ кая культура». Баку, 1986.

С этим связан и фатализм в исламской картине мира. Знаменита средневековая притча: как человек увидел во сне Азраила и g днем возжаловался господину, что вот ангел Смерти явился к ^ нему во сне, какой-то рассеянный, странный,— и попросил человек перенести его в Индию... Господин сделал это — и затем сам вопросил Азраила: отчего человек тот видел во сне тебя та­ ким рассеянным, будто обескураженным?

— Так этот человек должен был быть в Индии, туда я шел за ним, а он вдруг оказался еще здесь...

Фатальность не скорбно, а эстетически переживается у нас.

И когда умрет кто не совсем близкий, главный интерес: выяснить-обсудить цепь-орнамент событий, приведших его к кон­ цу,— и эстетически созерцают при этом целесообразность Бы­ тия.. Прямо по Канту: целесообразность без цели...

В религиозном опыте средневекового человека, когда в глу­ боком состоянии души совершается встреча с Аллахом,— свя­ щенный ужас от этого сотрясения духа требует затем, как бы в дополнительности к этому, совсем обратного: активного запол­ нения пустоты: стремятся предельно уничтожить пустое про­ странство — и вот ткется ковер, создается орнамент с макси­ мальной цветовой насыщенностью, с вкраплением драгоценных камней. Тут отличие от индийско-китайско-японского Востока, который чтит Пустоту, пустое полотно картины — и на нем лишь штрих листа, веточки или крыла птицы.

— Да, это верно,— додумываю я сейчас свое впечатление от виденных мною картин азербайджанских художников: Мирджавада, Тогрула Нариманбекова, кто, по словам Анара, карти­ ну строят как ковер...: предельно насыщают, заполняют про­ странство картины и все ее «пустоты», возможные чистые поля — чем угодно: лицом, квадратом, серпом, веткой, зигза­ гом — но лишь бы не пустота, тишина, пауза, задумчивость...Все кричат, крещендо-огненно-солнечно... Потому мне не хватает дыхания, удушает многое лицезрение их. Ну да: стихия воз-духа тут не в почете...

Но, понимаю: это «второй» акт жизни Духа — дополнитель­ ный к пустоте Неба и открытого пространства степи и пустыни, где уже совершилась прямая встреча с Абсолютом. Только о ней — молчание, запрет фиксации, как и запрет изображать че­ ловеческое лицо...

— Дух покоится в орнаменте, как и рисуя овал-круг мандалы,— продолжал Н иязи,— после пронзения души молнией встречи с Аллахом. Азербайджанец испытывает страх взгляда;

долго в глаза не могут смотреть, отводят, как бы исполняя зап­ рет на изображение — его в себе запечатлевать...

Еще поразительна в азербайджанце способность не замечать противоречий. Скажешь одно — согласится. Через некоторое время скажешь иное, противоположное,— и тоже согласится; и душа никакого дискомфорта не испытывает и конфликтности отэтого.

— А это, противоречие, острое ощущение антиномии, боль и крик от нее,— и есть завод и динамика германского образа мира (Кант,Гегель: «противоречиеведет!»,Бетховен — разработка...).

— И может азербайджанец сразу, как на разных плоскостях-уровнях быть, выражаться, не имея надобности сводить все в Единое...

— И себя — в тождестве личности ощущая, не имея страда­ ний от раздвоения и рефлексии.

— Да, бесконфликтное сознание. Не мучается. В зависимос­ ти от ситуации так или эдак скажет и поступит.

— Так что стыд, что в японской цивилизации,— включился Рахман,— вина, что в европейской (первородный грех),— нахо­ дят ли эти понятия отклик в азербайджанце?.. И вот каков здесь характер религиозности?..

Тут задумались. Кажется, сам Рахман (или Ниязи?— не по­ мню) так сформулировал:

— Религиозность у нас не идеология, а психология. То есть не сумма внятных уму и слову идей, а опыт организации бытовой и душевной жизни.

— Оттого форма обета распространена очень, и Бога исполь­ зуют постоянно для подлости. Милиционер, например, взятку какую огребет, но зарок или обет какой исполнит — и отделает­ ся... Мучений совести мало ведают... Религиозность не на уров­ не сознания, а просто привычка, сигнал: здесь, в этом надо быть осторожным...

— Это напоминает мне принцип лютеранства (замечаю я): не делами, а верою — спасение... Однако тут и не вера, а обет, который вроде откупной католическими индульгенциями...Лютер же ополчился на них именно в восценение мук совести, кото­ рые — не только страдание, но и ценность, есть привилегиро­ ванное страдание человека, где он — наиболее сыновей Богу, божественен, чуток к уровню бытия в Д ухе...

— Еще любит азербайджанец себя ругать. Не чтоб его дру­ гой ругал, но сам себя — и тогда добродушно, с юмором.

— О, тогда понимаю,— включился я,— разность между Джалилом Мамедкулизаде и Сабиром: отчего первый уступает в по­ пулярности второму, на что мне указывал Рахман. Первый выс­ меивает азербайджанца сверху и со стороны, отчужденно и холодно, а интонация стихов Сабира — как бы самообличительная: от «я » в роли-образе ханжи, или скряги, или ленивца и т. д.— и от этого сатира не обидна, а весела. Как у Беранж е...

Заспорили об эпохах азербайджанской культуры: когда же ее собственный облик сложился? Ниязи предложил для сред­ невековой культуры модель концентрических кругов. В центре — Коран, Логос, сакральный язык — арабский. Далее — Магомет (хадисы о нем). Далее — Бог. На социальном уровне центр — Мекка. В суфизме, в исламской мистике иная система концент­ ров. В центре — «я ». И когда некто собирался в хадж в Мекку, чтобы обойти там семь раз вокруг Каабы, как положено по риту­ алу, дервиш ему сказал: зачем так далеко? Обойди семь раз вок­ руг меня — вот тебе и К ааба...

— Также концентричны зоны языков. Арабский — язык свя­ щенный, на нем риторика, язык духовенства. Персидский — язык тонкого ума, остроумия, аристократический. Тюркский — здра­ вый смысл на нем, простота и грубость, язык фундаментально­ народный, язык жизни и быта.

В эпоху Вагифа произошла перестройка структуры.

— Вагиф поднял низовой тюркский азербайджанский язык до высокой литературы,— свою важную мысль выразил Рахман.

— Но Вагиф — антикнига в отношении Физули,— сказал Ни­ язи.— Именно потому, что была так великолепно сложена и отработана целостность средневековой культуры, в ориентировке на нее и осмыслен был сдвиг, сделанный Вагифом, его приникание вновь к фольклорным элементам. И к тому же в какой исто­ рической ситуации оказался азербайджанец в его эпоху? Было пространное, величавое свое исламское государство — тюркс­ кое, персидское, где Азербайджанство плавало как рыба в воде;

а теперь осколок, мизер — маленькое Карабахское ханство, где Вагиф — визирь.

(Как Гете — министр в Саксен-Веймарском герцогстве. Ну что ж: маленькое государственное образование ценно тем, что где много разных очагов цивилизации, интенсивнее каждым строится культура... — Г.Г.). Классическая средневековая литература предполагает государственно-бюрократическую структуру, ее имеет своим аналогом в Социуме, и подобно сама построена... А ситуа­ ция общества в литературе при Вагифе, скажем, уже более лич­ но-предпринимательская, отважная, на свой страх и риск и опыт и творческую изобретательность. Оттого и посмел рушить старые каноны и проложить путь более лично-свободному сочинитель­ ству (это я уж сейчас так формулирую их мысль).

Спросили меня: какое я имел представление об азербайджанце до приезда сюда?

— Я не знал, я имел лишь внешнее, несколько страхолюдное, представление об азербайджанцах, как об очень жизненно хват­ ких, прагматичных, мало духовных, ценящих животное суще­ ствование, очень брутальных, грубоватых, хитрых, кому ничего не стоит обмануть чужака, очень при себе, замкнутых между собой и не открытых во вне... Даже писателей — увидишь в ЦДЛ, сидят вместе черные, говорят свое, непонятное, как мафиози и заговорщики... Я утрирую, и это моя вина, от несоприкосновения и незнания (литературу-то я не знал, не читал), но я не выс­ казываю этим утверждения, что таков азербайджанец на самом деле. Вы спросили о стороннем образе — вот я его, пусть и утри­ рованно, но искренне пытался выразить...

— Вот, а о грузинах и армянах у мира, в Европе и России пред­ ставление ценящее, почтенное, более совпадающее с их внутрен­ ним самоощущением,— сказал Рахман.— При этом мы сами, помоему, во многом виноваты, что в мире о нас такое представление...

— Почему «в мире »?— включился театральный режиссер ВаV2 гиф Гасанов.— На юге, в странах исламского региона, Азербайg джан знают и ценят по существу...

— Я бы так эту трудность сформулировал,— я снова.— Азербайджанство мало экстравертно; занято собой, такой «между­ собойчик культуры и цивилизации. При этом создаваться мо­ гут первоклассные, мирового ранга ценности, но они еще за стеной крепости, не знаемы снаружи — и не самосознаемы. От­ того не имеют рефлексии, самоотражения. (Вон как Мирджавад беспечен насчет «паблисити»: хотят у него из Франции отдель­ ные картины закупить, а ему жаль разрушить серию...).

И роль интеллигенции национальной — интеллектуальную элиту растить, которая бы реализовала это самосознание и са­ мочувствие своей культуры среди прочих цивилизаций, давала бы самосознание, рефлексию и внутреннюю спокойную откры­ тость миру. Такие люди, как Анар, что сделают честь мыслительности любой стра ны...

— Да, у грузин — что ни сотворят для себя, то тут же крис­ талл-образование мировой отзывчивости и видимости,— со вздо­ хом Рахман.

— Но подобная же зависть может быть и у России перед Парижем. Там, что кто ни бзднёт, ни пёрнет, что ни мазнет кис­ тью или шепотнет стихом,— сразу на ура громкоговорителями рекламы и сенсации усиливается тысячекрат выше ценности, может быть, и разносится по весям мира. А тут хоть глубже и ярче творения — Платонов, например, Андрей, архигений,— а кто его на Западе, в мире знает? Да и у нас-то стали допирать до осознания его ценности — как спустя!.. Не двадцать лет...

Еще такое у меня ощущение про вас. В истории азербайджанства было несколько сильных пластов, эпох культуры; но они дискретны пока, не сложились в линию: волны прокатились отдельно, не усилив одна другую. Эпоха Низами, эпоха Физули, эпоха Вагифа, столетие от Ахундова, включая и динамическую культуру начала XX вв— Но срезались культурные слои, не наслаивались друг на друга, образуя структуру и развитость и утонченность и цветущую сложность.

Но зато это все вам сейчас предстоит делать. Так что для творчества у вас ситуация завидная. Вы — молодая, становяща­ яся культура. Вам творить синтез из пластов-традиций великих ваших прошлых эпох культуры. Субстанция — в порядке: народ выжил, язык не ассимилировался. Сколь ваша ситуация пред­ почтительнее белорусской иль украинской, например!..

...Устали мы от культурологических прений. И Вагиф Гаса­ нов предложил почитать стихи из только что вышедшей книги Рамиза Ровшана «Небо камни не держит». Сказали мне: ему лет. Его упрекали в модернизме. А он в новой книге дал такие образцы традиционных форм: гошма, баяты — и так непринуж­ денно, свежо в них свое личное и современное выразил, что те «традиционисты » только позавидовать могут — именно красоте и дыханию вольному традиционных форм в его стихах.

Вагиф читал сначала стих на азербайджанском языке. Слу­ шали — восклицали, смеялись... Потом переводили мне вместе, а я пытался скорописью зафиксировать...

Попробую сейчас нечто склеить из моих обломков и что-то на основе их понять-продумать об азербайджанстве...

25.V.87. Что-то я сегодня никак не приступлю к азербайджанству! Грозна для этой работы Москва и моя «жизнемысль »:

оттягивает на себя. Но все же и к этому прицелюсь: отсюда к азербайджанству подступ отыскался.

Спросила меня Светлана:

— Ну а как там — на кого зырил? Каковы там женщины?

— Да что-то не видел.

— Ну а интеллигентки-эмансипантки — неужто не было?

— А и тут мужчины своим кругом собираются. В чайханах — тоже однополовые столы. И в кафе, и ресторанах...

— Что ж, нельзя женщинам?

— Нет, можно: вон и ко мне за столик подсели две и чирика­ ли... Но просто их мало тут очень. Не то, что в Прибалтике, где, напротив, в кафе преобладают женщины, тоже однородно сидят, матерые тетки, и курят. Тоже важное косморазличение — Эрос и Социум: где смеют Эрос и Женщина из тьмы выступить на горизонтальную плоскость Общества — теряет тут же она свою мистерию и заведованьетаинством Ночи и Глубины...Уплощается...

Тоже и разница: КРУЖЕВО И КОВЕР!

Северные женщины — ткут белое кружево: вологодское, бельгийское. Женщины средней полосы вышивают отдельные вещицы: рушники, рубашки, престилки; но все это — мелкие формы, лирические стихотворения, в сравнении с монументаль­ ным эпосом ковра, что ткется чуть ли не всю жизнь один — как Фирдоуси «Ш ах-Намэ»сочинял...

Кружево — белое, представитель Снега и Белого Света — этих стихий. И Воз-Духа: отверстия дыхательные меж нитей белых и фигур звездчатых, как снежинки...

Ковер же — сбитая и сплошная плоскость, без воз-духа, без продыху. Недаром там стихии Воз-духа недостаток и непочте­ ние... Плоть ковра — как камень гор Кавказских...

Вышивка: по белоснежному полю = Белому Свету Неба и Духа — цветистая Жизнь, умеренно-скромная в своих притяза­ ниях, но тем более — в мере своей — милая и красивая и чаемая.

И Духа тут вдоволь, и Материи воля, и Логос Матьмы п р и к а ­ зывается...

Ковер же — Логос Матьмы и ее матьматика. Ум Великой Матери-и сего региона, Кибелы и Лета рты, Иштар...

Голова у Ван-Дейка — на белом кружеве — как на блюде подчеркнута, оторочена, вознесена и вознебеснена.

А на Юге вообще голов-лиц нет почти, запрещено изобра­ жать. Вместо них — головы птиц, животных, тотемны, заместительны, представительны. И если человечья голова — то в орна­ менте цветастом из ветвей, крыл иль арабесок...

accкaзaлa Светлана, как ей одна поэтесса в Переделкине, f уже пожилая, но переспавшая за свою переводческую де­ ятельность и крепя дружбу, с поэтами всех народов СССР, сво впечатление об азербайджанцах в постели передала:

— Грубые, не внимают женщине в этом деле. Тяжелые и плот­ ные и потные. Запах сильный, сальная кожа — не моются, что ли? Или пища такая...

— Это оттого, что жирную пищу, плов едят, сласти...

Да, на северный, снежно-воздушный, тонкий нюх и переснабженность водами и очистителями — ветрами, цветастый запах тела южного сильно в ноздри должен бить — то, чего не ощущают так остро, а наоборот: как милое нечто — свои там женщины...

— Нет, мне азербайджанцы бы не нравились,— Св.— Вон косоглазенькие, более восточные...

— Они — сухонькие, проветренные...

Да, еще припомнил: как утром, пасясь любовно по лицу Свет­ ланы, прейдя к волосикам ее, вдруг чуть полынный там запах уловил... А у глаз, шеи — свои тонкие легчайшие излучения...

— А как это важно: запахами супругам друг ко другу подхо­ дить, внимать, быть милыми!..

27.V.87. Как общеазербайджанское сживается, сплавляется с нынешне-историческим, всемирным и советским, и как совер­ шается это в тигле личности,— это я мог почувствовать, читая стихи Сабира Рустамханлы. Ключ к мироощущению его поколе­ ния — стихотворение «Дети сорок шестого »:

«Мы родились в сорок шестом — то есть в первом мирном году и сразу же наполнили светом пасмурный дом и выселили из него беду»5 Вот, сразу объявлен всемирно-исторический смысл жизни его поколения: им продлена жизнь на Земле, продолже­ на эстафета. И тут же — приметы национального образа жизни:

«Росли, подпрыгивая на материнской спине в гамаках из цве­ тастых платков ». Так, образуя горб человека-верблюда, сращенно с телом матери уже не в животе, а на спине, проводят началь­ ное свое время детки в земледельческих семьях среднеазиатского региона. Как кенгуру, сумчатое из аналогичного пояса в Южном 57 Сабир Рустамханлы. Ж ду весточки. Пер. С азербайджанского Вла­ димира Трофименко. М., Советский писатель, 1984. С. 87.

полушарии. Симметричен с ним — верблюд в нашем полушарии...

Ну а пестрота гамаков — да это же «хурджины », сумки-торбы, расшитые, как ковры.

^ «Словно побеги росли и росли в тишине. Слушая сказочную ^ воркотню стариков ». Ну, старики, что предание прошлого содер­ жат и сказками, и пением, и через дудочку вливают в нынешних,— возлюбленный сюжет многих стихотворений этого поэта.

«Животворная сила той благословенной весны столь была велика, что старухи, наши бабушки, были поражены: дочерям — хоть столы бедны — некуда девать молока ». Ну да: Земля, не рожавшая, а лишь кровь приемлевшая,— оттого и выплеснула вдруг неслыханное плодородие. Ведь ее лоно тоже было в запо­ ре, в заключении. Так по целине и на поле после пара славно родится... И в то же время крепко жизненные и цепкие и непри­ хотливые существа:

«Словно муравьи, что живут себе зернышком одним семь лет, мы, первые, кто родились в селе после четырех бесплодных лет, подобно полыни на солончаках (вот примета пространства древ­ нетюркского кочевья, среднеазиатского, откуда огузы, один их этносов, вошедших в азербайджанство.— Г.Г.), подобно мху на каменных валунах (а это уже примета горной природы: так зачи­ нается жизнь на высокогорье Кавказа, под зоной вечных льдов и снегов.— Г.Г.), довольствуясь тем, что есть, не тоскуя о том, чего н ет...» А это уже и личностное вероисповедание, принцип отношения к жизни и ее превратностям, дарам и лишениям. Очень здравый и философски-мудрый. Терпеливый — оттого и терпи­ мый. Нет в нем ни капризности, ни жадности, а есть — благодар­ ность... В этих понятиях я обозначил основные тона эмоцио­ нальной и нравственной гаммы, в которой сочиняется музыка и других стихов поэта.

«...Разлетелись по свету наши возмужавшие голоса (совер­ шающаяся непременно центробежность из очагов родины — в большой мир планеты — Г.Г.), но мы слышим друг друга и за тысячи верст. По небу Азербайджана наши глаза рассыпались наподобие звезд». А вот и центростремительная, возвратная сила, что и удерживает Психо-Космос Азербайджана от энтро­ пии растворения в просторах Вселенной: души людей, тут рожденных, где бы ни были, в каких бы далях и землях и про­ фессиях, у станков или в кабинетах,— глаза их в звездах азер­ байджанского Космоса. Так, при энергии подвижности внутри и при динамике, мир азербайджанства сохраняется ровный Це­ лым, при себе себя чуя и удовлетворенным, а не неуравновешен­ ным и «от самой от себя у-бе-гу », как иные, избыточно центро­ беж ны е национальны е миры... Отсюда идея В озврата — лейтмотив в поэзии Сабира Рустамханлы. И тем важнее и силь­ нее эта интонация, что многие соблазны современной цивилиза­ ции мира сего усиливаются оттянуть некогдашних горцев к себе и удержать и оторвать от родного лона и стиля жизни. И грех и вину в себе зачует поэт, пребывая в городском общежитии во студентах или редактором в кабинете,— перед младшим братом своим, кто в это время пасет в промозглую погоду стадо и под­ держивает стариков-родителей (стихотворение «Младший брат»).

«Вот — тропинка судьбы сбегает вниз, к веселой Куре, вот — пройдя по мосту, на заре превратилась в дорогу, чтобы где-ни­ будь превратиться в жизненный путь...» Тропинка, Дорога, Путь — вот последовательность ухода из азербайджанства в широкий мир в пространстве, возрастания и в смысле жизни.

Тропинка — образ детства, малого круга жизни у родного лона.

А Путь-Дорога — это уже символ из большого раздолья, архе­ типы русского Космоса и мирочувствия, где Даль — заместо Выси и есть местопребывание Бога...

В этой раскладке Путь ценнее, значительнее Тропинки. Но вот и обратное восценение: в стихотворении «Дорога в горы»

поэт возвращается на родину — и иначе мыслит о том же:

Но будут попутными змейками виться Дорога в тропиночку не превратится, Ну да: ведь и Волга — из родника, и равномощен он ей по ценности. Так семя и ген породы — в Природе важнее единич­ ной особи. Так идея и суть важнее отдельной вещи и существа — в философии бытия. И так малый горский народ может себя чувствовать гордо и равным обширным цивилизациям равнин, § что образуются в результате стока родников и спуска тропинок.

V2 Потому и ценит азербайджанский ум-Логос не большое пространство, а свитость в малое, в атом, в семя, в дитя, в рисинку плова и крестик вышивки. Атомарно-дискретно, а не континуально его воззрение на строение вещества и строй Космоса.

Потому тут четко все видится, под яснозвездным горным не­ бом,— не то, что в мареве русской измороси и в петербургском тумане, где все течет и расплывается: и формы вещей, и понятия и ценности — в непрерывность и перетекаемость взаимную, где ди­ алектика друзей и врагов, и понятно прощение... Тут же — кров­ ная месть, четкое членение: друг и враг, свой родич — и чужой.

Также и первичные события на уме и высказаны — те, что связа­ ны с выживанием народа: рождения, свадьбы, поминки...

О, как красиво идет развертывание образа Тропинки! Наци­ ональный Космос сегодняшних гор и некогдашних степей — при­ веден к Коню, священному животному, тотему и важнейшему персонажу национальных мифов и сказок. И тут еще Заратустров символ: Свет, молния. И вот уже тройное уподобление: тро­ пинки = поводья = лучи!.. Но образ еще не сыт развитием, а прет дальше и цепляет новое видение:

Вот итоговый образ — статуарного Космоса, где есть и энер­ гия стока, ухода — и воля к со-держанию, к устойчивости: ку­ лак гор! В его узле и хватке первоначальной, древней, извечной,— даже авиалиний трассы, шоссе-автобаны, все эти чудеса развившейся техники и цивилизации. Но они — все равно суть лишь произведения от того, что зачинается в малом лоне в окружении гор... Ведь и по истории — народы, населившие Евразию в вели­ ком переселении народов,— спустились с гор. И у Платона в «За­ конах» в мифе о том, как образовалось человечество после все­ мирного потопа,— острова = горы принимаются за исходное...