Главная >> Программы

Pages: |

| 2 | 3 | 4 | 5 | ... | 8 |

«Н.Н. Крадин Империя Хунну Издание 2-е, переработанное и дополненное Москва • Логос • 2001 УДК 930 85 ББК63 3 ( 5 ) К78 Крадин Н.Н. К78 Империя Хунну. Изд. 2-е, перераб. и доп. - М.: Логос, 200 1.-312 с. ISBN ...»

-- [ Страница 1 ] --

Федеральная целевая программа

«Государственная поддержка интеграции высшего

образования и фундаментальной науки на 1997-2000 годы»

Н.Н. Крадин

Империя Хунну

Издание 2-е, переработанное и дополненное

Москва • «Логос» • 2001

УДК 930 85

ББК63 3 ( 5 )

К78

Крадин Н.Н.

К78 Империя Хунну. Изд. 2-е, перераб. и доп. - М.: Логос,

200 1.-312 с.

ISBN 5-94010-124-0 Книга представляет собой значительно переработанное издание монографии 1996 г, посвященной первой кочевой империи в истории Центральной Азии Империи Хунну (209 г до н. э. -48 г н. э.) Как и почему хунну (азиатские гунны) создали могущественную державу, приводившую в ужас соседние народы9 что толкало их на завоевания и походы9 в чем особенности их общественного устройства9 почему Хуннская держава так же стремительно распалась, как и возникла9 - все эти вопросы рассматриваются в монографии Видное место отведено изложению общетеоретических проблем истории кочевого мира и происхождения архаической государственности, специфике историко-антропологического прочтения летописных источников, методике компьютерного анализа археологического материала, методам экологических, экономических, демографических и социальных реконструкций в археологии Книга предназначена для историков, археологов и этнологов-антропологов. Благодаря ясному языку и увлекательному стилю изложения она привлечет внимание широких кругов читателей, а также всех, интересующихся историей древних цивилизаций ББК 63 3(5) Издание осуществлено при финансовой поддержке Федеральной целевой программы «Государственная поддержка интеграции высшего образования и фундаментальной науки»

ISBN 5-94010-124-0 © Центр «Интеграция»,

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ

Хунну (сюнну, азиатские гунны) – кочевой скотоводческий народ, обитавший в степях Центральной Азии в I тыс. до н.э. – I тыс. н.э. На рубеже III–II вв. до н.э. они создали первую центральноазиатскую кочевую империю, которая объединила многие этносы Центральной Азии, Южной Сибири и Дальнего Востока. Хунну сформировали оригинальное культурное пространство, в пределах которого сложился особый образ жизни, послуживший идеалом для многих соседних народов и оказавший весомое влияние на их культуру и историю. Многие ученые прослеживают преемственность между Хуннской державой и более поздними степными империями и не без оснований находят многочисленные аналогии в хозяйстве, социальнополитическом устройстве и культуре хунну, тюрков и монголов.

В течение 250 лет продолжалось драматическое противостояние между хунну и южным соседом – Ханьским Китаем. Несмотря на то, что ханьцев было в несколько десятков раз больше, чем номадов, хунну удалось остановить циньскую и ханьскую агрессии на север и заставить китайцев выплачивать под видом «подарков» крупные платежи шелком, изделиями ремесла и продуктами оседлого сельского хозяйства.

В конце I в. н.э. хуннская эра в Центральной Азии закончилась, но с этого времени начался новый этап их истории: гуннская инвазия в Европу и их опустошительные завоевания в Старом Свете. И хотя вопрос о прямой связи азиатских хунну (сюнну) и европейских гуннов до настоящего времени остается дискуссионным, едва ли кто из сторонников различных точек зрения сомневается в том, что именно азиатские номады дали первотолчок Великому переселению народов. Все это определяет важность гуннской (хуннской) проблематики для мировой науки.

Первый вариант книги был написан к хуннскому археологическому конгрессу 1996 г. в Улан-Удэ, там же был практически раскуплен весь ее небольшой тираж. Тем не менее необходимость в подобной работе существует. Именно это обстоятельство побудило меня взяться за переработку первоначального текста. В результате книга была основательно расширена и переделана, в тексте были исправлены некоторые фактические ошибки первого издания.

Основной целью монографии является исследование общественного строя хунну в сравнительно-историческом аспекте. В ней делается попытка рассмотреть Хуннскую державу как кочевую империю. Были поставлены следующие задачи: (1) рассмотреть предпосылки возникновения Хуннской империи и реальный «базис» ее столь длительного существования;

(2) разобрать хунно-китайские отношения и оценить место хуннского общества в региональной макроэкономической системе; (3) дать анализ социальной структуры хунну; (4) проанализировать характер отношений власти в хуннском обществе; (5) дать характеристику административно-политической системы Хуннской империи и выявить ее динамику; (6) выявить причины кризисов и гибели империи Хунну; (7) определить особенности общественного строя Хуннской державы в сравнительно-историческом аспекте.

Такая постановка проблемы потребовала рассмотреть историю хуннского общества через призму более общих закономерностей социальной эволюции кочевников-скотоводов евразийских степей. Вследствие этого в монографии много внимания уделено теоретическим вопросам.

В работе использованы две категории источников, освещающие различные стороны истории хунну: письменные и археологические. Поскольку хунну не имели своей письменности, главным источником хуннской истории являются китайские исторические хроники. В ряде их имеются специальные разделы, посвященные хунну: знаменитое сочинение Сыма Цяня «Ши цзи» («Исторические записки»): цзюань (глава) ПО, а также произведения историков Бань Гу «Хань шу» («История династии Хань») цзюань 94а, 946 и Фань Е «Хоу Хань шу» («История Поздней династии Хань») цзюань 79. Это основные и, к сожалению, практически единственные источники для реконструкции структуры общества и власти в хуннском обществе.

В работе использованы как оригинальные тексты, цитируемые по сборнику «Лидай гэцзу чжуаньцзи хуйбянь* (Собрание сведений о народах различных исторических эпох) [Лидай 1958; см. также: Сюнну 1961], в котором данные источники собраны вместе, так и в переводах различных отечественных и зарубежных ориенталистов, привлекаемых для сравнения и интерпретации текста [Бичу-рин 1950а (1851); Wylie 1874; 1875; Панов 1916; de Groot 1921;

Кюнер 1961; Watson 1961; Материалы 1968; 1973; 1989]. Поскольку в синологии отсутствует универсальная система ссылок на источники, подобно той, которая распространена в антиковедении, для удобства чтения параллельно, по мере возможности, я буду ссылаться на соответствующие русскоязычные переводы древнекитайских источников.

Кроме перечисленных выше разделов китайских хроник, в других главах данных сочинений также имеется определенная информация по истории хунну. В частности, B.C.

Таскин и Р.В. Вяткин существенно дополнили перечень источников переводами фрагментов из «Ши цзи» и «Хань шу». B.C. Таскин перевел фрагменты из 81, 93, 99, 109, 111, 112 цзюаней «Ши цзи» и из 52, 54, 70, 96а цзюаней «Хань шу», содержащих новую важную информацию об истории хунну в имперское и постимперское время [Материалы 1968: 63–116; 1973: 100–134;

Материалы 1984]. Часть этой информации была переведена на английский язык Б. Уотсоном [Watson 1969; 1974]. Р.В. Вяткин в процессе работы над «Ши цзи» перевел 10, 19 и 30 цзюани, дополнительно раскрывающие характер хунно-ханьских отношений [Сыма Цянь 1972; 1975;

1984; 1986; 1987; 1992].

Наличие выше цитированных переводов, снабженных подробными глубокими комментариями, дает возможность приступить к более тщательному анализу и интерпретации тех или иных тем, затронутых китайскими летописцами в своих текстах. Вне всякого сомнения, «хуннская проблема» для китайских хронистов была наиболее актуальна.

Поскольку практически все нарративные источники по социальной истории хуннского общества уже введены в научный оборот, имеющаяся в них прямая или явная информация давно известна специалистам по истории Центральной Азии. Однако развитие исторического знания может происходить не только посредством введения в научный оборот новых источников, но и путем использования более совершенных методик, увеличивающих информативную отдачу уже известных письменных памятников. По этой причине прогресс в изучении хуннского общества возможен посредством выявления в уже известных источниках скрытой структурной информации. Можно наметить основные принципы, которые применялись в ходе работы над интерпретацией текстов.

(1) Необходимо учитывать методологическую направленность китайских текстов и преобладание в описании соседей стереотипных характеристик. Совершенно очевидно, что для древнекитайских хронистов значение истории было более важным, чем для современных исследователей. Помимо попытки описать (любое описание субъективно) и оценить (социальный заказ существовал всегда) исторические события, китайские авторы особенное внимание всегда уделяли дидактическому компоненту своих сочинений. Это превращало одно из обычных составляющих исторического повествования (назидательный уклон) в самоцель.

Тем самым «история становилась надежным инструментом для воспевания всего достойного подражания и осуждения всего недостойного» [Васильев 1995: 7].

Соответственно интерпретация определенных событий, а также описание соседних с китайцами народов производились под определенным утлом зрения.

Китай представлялся ханьцам «Срединным государством», центром мироздания, окруженным со всех сторон варварскими народами [Кроль 1973: 13–27; Kroll 1996: 77].

Недобродетельные кочевники, не обладающие добродетельными качествами благородного человека (цзюньцзы), это силы Тьмы – инь. В китайской астрологической системе им даже была отведена планета Меркурий (чэнь-син), которая ассоциировалась с севером, зимой, с военными действиями [Сыма Цянь 1975: 284 прим. 132]. Номады обладают «сердцем диких птиц и зверей», – предупреждал императора У-ди один из крупных чиновников государства Хань Аньго [Материалы 1968: 73]. Поэтому не удивительно, что в описаниях древнекитайских хронистов хунну предстают неотесанными и жадными варварами, имеющими «лицо человека и сердце дикого зверя». «У племени сюньюй нет почитания старших, у них дикое сердце» [Сыма Цянь 1992: 277].

С точки зрения летописца, номады как бы воплощают в себе комплекс всех возможных и невозможных человеческих пороков: они не имеют оседлости и домов, письменности и системы летоисчисления (а значит и истории!), земледелия и ремесла. Они едят сырое мясо и с пренебрежением относятся к старикам, не заплетают волосы по китайскому обычаю и запахивают халаты на противоположную сторону. Наконец, они женятся даже на своих собственных матерях (!) и вдовах братьев. Ну как можно относиться с уважением к такому народу?!

Интересно, что такая характеристика древних номадов мало чем отличается от описания народов кочевников более позднего времени. Характеризуя последних, китайские историки не скупятся на отрицательные эпитеты: не имеют постоянного места жительства, злы, глупы, склонны к насилию и грабежам, алчны, хитры, беспринципны, лживы и пр. [Хафизова 1995:

55–57]. У тюрок, например, «мало честности и стыда; не знают ни приличия, ни справедливости, подобно древним хуннам» [Бичурин 1950а: 229].

Из перечисленных выше стереотипных оценок вырисовывается типичный образ северного «варвара», который, однако, далеко не соответствует реальной действительности.

Можно привести, возможно, ставший уже хрестоматийным пример из истории хунну:

китайские хронисты постоянно подчеркивают, что номады «не имеют оседлости», тогда как при внимательном чтении тех же самых источников выясняется, что в Хуннской империи существовали и укрепленные валами населенные пункты, и категории лиц, занимавшихся земледелием и ремеслом [Давыдова, Шилов 1953; Рижский 1959: 131; Давыдова 1965; 1978;

1985: 68; 1995: 43; Коновалов 1976: 210; Кызласов 1984: 21–23; Данилов 1996; и др.]. Наличие поселений и городищ у хунну, земледельческого и ремесленного укладов подтверждаются данными археологических исследований.

Отчасти такая направленность древнекитайских текстов может быть объяснима милитаристским характером внешней политики кочевых обществ. Но китайская ксенофобия распространялась не только на кочевников. Китайцы отрицательно отзывались и о земледельческих народах Средней Азии, и о русских, и о англичанах. Чаще всего подчеркивалось коварство и двуличность иноземцев [Хафизова 1995: 60].

Данный вывод справедлив не только в отношении китайских летописей. Конфуцианский призыв видеть в номадах «диких зверей» очень похож на совет Аристотеля Александру Македонскому: подходить к эллинам как к родным и близким людям, тогда как в варварах видеть лишь животных [Крюков и др. 1983: 347–348]. Поэтому столь же осторожно следует относиться к оценкам античных авторов. Аммиан Марцеллин [XXXI, 2, 10], например, характеризует европейских гуннов как банду разбойников, не имеющих крепкой государственной власти: «Без определенного места жительства, без дома, без закона или устойчивого образа жизни кочуют они, словно вечные беглецы с кибитками, в которых проводят жизнь».

Между тем, внимательное чтение тех же источников и современные исследования показывают, что гуннское общество представляло собой империю, разделенную на три «улуса». Гунны имели мощную, хорошо вооруженную армию, умели брать приступом города, их правители вели дипломатические отношения с соседними странами, разработали хитроумную политику чередования набегов и вымогания даров, подобную внешнеполитической стратегии их далеких азиатских предков. Ставка гуннов представляла собой настоящий город [Вернадский 1996: 154–163; Maenchen-Helfen 1973: 190-199, 270-274].

Еще один характерный пример китайского видения культуры номадов: постоянное подчеркивание того, что хунну «плохо относятся к отцам» [Лидай 1958: 30; Кюнер 1961: 312;

Материалы 1968: 45; Сыма Цянь 1992: 272]. По всей видимости, здесь присутствует едва ли не в чистом виде конфуцианское видение вопроса: поскольку номады – это недобродетельные варвары, то, следовательно, и к старшим они должны относиться не так, как добропорядочные конфуцианцы. В то же время любому исследователю, хотя бы поверхностно знакомому с этнографией скотоводческих народов, хорошо известно, какое значение в жизни кочевников имеет почитание старших родственников.

Правда, есть не меньший соблазн видеть в этой фразе не только (и не столько) конфуцианскую позицию китайских хронистов, но и специфическое отношение к собственной жизни воина-степняка, для которого смерть в бою считалась более почетной, чем спокойная старость в окружении детей и внуков.

«Как мирный образ жизни приятен людям спокойным и тихим, – писал об аланах Аммиан Марцеллин, – так им доставляют удовольствие опасности и войны. У них считается счастливым тот, кто испускает дух в сражении, а стариков или умерших от случайных болезней они преследуют жестокими насмешками, как выродков или трусов»

[XXXI, 2, 22].

Данная воинственная идеология всадничества нашла отражение даже в более позднее время, например, в нартском эпосе [Цюме-зиль 1990: 199–204; ср. рассказ Чжунхана Юэ: Лидай 1958: 30; Кюнер 1961: 312; Материалы 1968: 46]. Но это совсем не значит, что сыновья плохо относились к родителям. Скорее наоборот, в силу преобладания клановой патронимической организации старшие родственники пользовались почетом, уважением и определенными привилегиями.

(2) В ряде случаев необходима внутренняя критика источников. Так, например, все китайские хронисты отмечают, что все хунны питаются только мясом домашних животных [Лидай 1958: 3; Материалы 1968:34]. Между тем хорошо известно, что основная пища кочевников – молочные продукты животноводства. Основная часть номадов питалась мясом только по праздникам, осенью при забое скота, при гибели животных, а также в случае посещения их кочевий гостями. Всякий приезд издалека любого чужака, тем более китайца, воспринимался как неординарное событие. Обычай гостеприимства строго предписывал накормить чужеземца мясом баранины. Не удивительно, что у китайцев сложилось представление, что кочевники употребляют в пищу исключительно мясо своих животных.

(3) Для китайских хронистов характерно определенное искажение описываемых событий. Любое посольство, прибывшее в Китай, трактуется в источниках как принятие вассалитета от империи, в летописях явно преувеличивается облагораживающее влияние китайской цивилизации на грубых, неотесанных варваров, их желание заимствовать конфуцианские ценности. Любые подарки (а ведь речь идет об архаических обществах, в которых доминировали ценности не рыночной, но «престижной» экономики) интерпретировались китайскими хронистами как дань. Более того, иногда они намеренно стирали грань между данью и иными формами политико-экономических отношений. В их интерпретации «данью»предстают и торговые поставки номадов на китайские рынки, пошлины за переход границы и т.д. [Yang 1968: 31–34; Хафизова 1995:140].

Это относится и к описаниям военных столкновений с номадами, в которых с большой неохотой приводятся потери ханьских армий и в то же время несколько преувеличиваются любые победы. Правда, не исключено, что цифрам военных достижений ханьцев можно верить, так как за соответствующие «приписки» военачальники могли быть сурово наказаны [Сыма Цянь 1984: 658–659].

(4) Социальная структура хунну отражена в китайских терминах. Так, например, к правителям уделов Хуннской державы использован китайский термин вон («князь»). В.А.

Панов считает, что это дело рук Сыма Цяня, который ввел понятие князь, поясняя тем самым, что речь вдет о правителе во многом самостоятельного удела. Свою аргументацию Панов основывает на аналогии с древнетюркской титулатурой. В «Тан шу» [Бичурин 1950а:

273] упоминается, что знаменитый Кюльтегин имел титул «восточного чжуки-князя» (эта традиция, видимо, досталась от хуннов), хотя на тюркском (об этом имеется соответствующая запись в рунах) данный титул назывался туг («знамённый», от тюрк, туг – «знамя»). Приставка ван была добавлена китайцами для большей солидности [Панов 1918: 32-34].

Помимо этого, китайские термины использовались для описания хуннских «функционеров» более низкого ранга. Так, под 59 г. до н.э. в «Хань шу упоминается должность чэнсяна. B.C. Таскин указывает, что в китайской бюрократической терминологии данный термин обозначает главного помощника императора [Материалы 1973: 140 прим. 37]. В то же самое время очевидно, что у хунну не было ни императора, ни аналогичного номенклатурного чина. По всей видимости, при описании политической жизни номадов так же следует относиться и к использованию таких специальных должностей, как «правитель дел» (по Н.Я.

Бичурину [1950а: 76]) или «старший делопроизводитель ставки» (по B.C. Tacкину [Материалы 1973: 21]), в оригинале чанши – «старший историк» [Лидай 1958: 191], а также «чиновник» (по Н.Я. Бичурину – «церемониймейстер» [1950а: 68], отвечающий за прием иностранных послов [Лидай 1958: 46–47; Материалы 1968: 56].

Данное явление не уникально. Средневековые европейские путешественники (Марко Поло, Плано Карпини, Рубрук и др.) описывали монгольское общество в привычных для них понятиях: «император», «бароны», «рыцари», «чиновники». Нечто подобное можно встретить в описаниях европейцами архаических народов Америки, Африки и Океании. Свидетельства европейцев пестрят такими терминами, как «короли», «феодалы», «сеньоры» и т.д., тогда как исследования этнографов-антропологов нашего времени убедительно показали, что социальное устройство данных народов к европейскому феодализму не имеет никакого отношения. По этой причине необходимо критически воспринимать специальную терминологию, обозначающую те или иные категории лиц в хунн-ском обществе. Можно только согласиться с мнением Г.Е.

Маркова, отметившего, что нередко используемые авторами древних и средневековых хроник знакомые термины при перенесении их на описание кочевой среды только вводили исследователей последующих поколений в заблуждение [1976: 44].

С данной точки зрения, например, не столь принципиально, в каких терминах переводить названия титулов хуннской элиты (да чэнь) из знаменитого описания политической системы хунну из 110 цзюаня «Ши Цзт, как «старейшин» [Бичурин 1950а: 49], как «сановников» [Таскин 1984: 33], как «начальников» [Материалы 1968: 40] или просто как «лидеров» (leaders) [Watson 1961: 163]. Более существенным представляется выявление функций и статуса данных лиц в исследуемом обществе.

(5) В текст китайских летописей оказались включенными сюжеты эпоса, записанные китайскими летописцами со слов их информантов. Это предполагает необходимость соответствующей критической переоценки данной информации. Судя по всему, для Сыма Цяня не было характерно критическо-рациональное отношение к собственным источникам информации, то, что в нынешней исторической науке принято называть источниковедческой критикой.

«В отборе фактов он без колебаний следовал уже сложившейся традиции, суть которой сводилась не столько к стремлению точно рассказать, как все было, сколько к тому, чтобы дать понять читателю, как все должно было быть» [Васильев 1995: 37].

По этой причине все включенные в китайские династийные сочинения о народах Центральной Азии генеалогические сюжеты (легенды о происхождении тюрок и уйгуров, легенды о чудесном происхождении правителя (Таньшихуай, Абаоцзи, Чингисхан) и т.д.) необходимо воспринимать как произведения эпоса, но не как исторические тексты. Данная проблема, судя по всему, имеет более широкий контекст. Во всяком случае, можно привести немалое количество древних европейских источников, в которые были включены элементы эпической традиции кочевников. Такие вставки отмечены, например, у Прокопия Кесарийского [1993:188, 503 прим. 42] в «Войне с вандалами* (кн. I, IV, 29–35).

При исследовании этих сюжетов необходимо иметь в виду следующие обстоятельства.

1. Данные произведения не являются собственно историческими источниками. Они не могут использоваться для восстановления картины исторических событий [Пропп 1976 и др.].

2. Для их изучения необходимо пользоваться специальными методами фольклористики.

3. Эти произведения необходимо рассматривать как важный источник по этногенезу и истории культуры и идеологии.

Вторую группу составляют археологические источники. Основные памятники хуннской эпохи находятся на территории Монголии, а также в Северном Китае и на территории Российской Федерации. Первые раскопки хуннских памятников были произведены в 1896 г. троицкосавским врачом и краеведом Ю.Д. ТалькоГрынцевичем. За хронологический промежуток в сто с небольшим лет исследования археологических памятников хунну велись многими археологами СССР и России (П.К. Козлов, С.А. Теплоухов, Г.П. Сосновский, СВ. Киселев, А.П. Окладников, А.В. Давыдова, П.Б.

Коновалов, С.С. Миняев, СВ. Данилов и др.), Монголии (Ц. Доржсурэн, X. Пэрлээ, Н. СэрОджав, Д. Цэвэндорж и др.), Китая (Го Сусинь, Сюн Суньжуй, Тянь Гуанцзинь, У Энь и мн.

др.), Японии (Эгами Намио, Като Симпей) и ряда других стран.

Наибольшая информация получена в результате исследования погребальных памятников. К настоящему времени раскопано около 700 хуннских могил из более чем известных в настоящее время [Коновалов 1976:21–22 табл. 1–2; Цэвэндорж 1985: 53; 1996:13– 14; Миняев 1998]. Поселения и городища хунну изучены гораздо хуже погребальных памятников. В настоящее время на территории Монголии и Бурятии обнаружено около хуннских стационарных населенных пунктов [Киселев 1957; Пэрлээ 1957; Давыдова 1978;

Hayashi 1984; и др.]. На территории Монголии масштабные исследования поселений не велись.

Гораздо лучше обстоит дело с изучением оседлых памятников хуннской культуры на территории Бурятии. Здесь целенаправленно начиная с послевоенного времени раскапывалось Иволгинское городище, расположенное в окрестностях г. Улан-Удэ [Давыдова 1985; 1995].

Кроме того, исследовались хуннские поселения [Давыдова 1974; 19756; 19786; 1980; Давыдова, Миняев 1973; 1974; 1975; 1976], начаты целенаправленные раскопки на городище Баян-Ундэр в Джидинском районе Республики Бурятия [Данилов, Жаворонкова 1995; Данилов 1998].

Данные археологии использовались в монографии при анализе экономики и социальной структуры хуннского общества. Однако более подробно вопросы реконструкции социальноэкономического устройства хунну на основе археологических источников будут рассмотрены в ряде совместных публикаций с С.В. Даниловым и П.Б. Коноваловым, в частности, в нашей книге «Социальная структура хунну Забайкалья», которая в настоящее время готовится к публикации.

БЛАГОДАРНОСТИ. В монографию включены результаты исследований, которые были выполнены при поддержке ряда научных фондов: РГНФ (93-06-10313), фонда Сороса (Z 16000/542 и Н2В741), РФФИ (97-06-96759 и 99-06-99512). Первое издание было осуществлено при финансовой поддержке РГНФ в рамках упомянутого выше проекта. Переиздание данной работы стало возможным благодаря издательской программе ФЦП «Интеграция» (проект М422-06).

Все использованные переводы с восточных языков выполнены к.и.н. А.Л. Ивлиевым (Владивосток) и к.и.н. Г.П. Белоглазовым (Владивосток). За это и за подробные комментарии к текстам приношу им искреннюю благодарность. Тем не менее, только благодаря искренней любезности д.и.н. Ю.Л. Кроля (Санкт-Петербург) мне удалось избежать некоторых досадных ошибок.

Я признателен за все высказанные пожелания и замечания, теплую поддержку, а также за возможность неоднократно лично или заочно обсуждать рассмотренные в данной книге проблемы или некоторые более общие вопросы кочевниковедения и теории доиндустриальных обществ своим коллегам: д.и.н., проф. Л.Б. Алаеву (Москва), СВ. Алкину (Новосибирск), д.и.н.

Ж.В. Андреевой (Владивосток), д.и.н. Г.Е. Афанасьеву (Москва), проф. Т. Барфидду (Бостон), к.и.н. Ю.Н. Бойко (Винница), д.и.н., проф. АА. Бокщанину (Москва), к.и.н. В.И. Болдину (Владивосток), к.и.н. Д.М. Бондаренко (Москва), д.ф.н., проф. А.М. Буровскому (Красноярск), к.и.н., доц. А.В. Варенову (Новосибирск), д.и.н., проф. Л.С. Васильеву (Москва), к.и.н. В.М.

Викторину (Астрахань), к.и.н. Ю.Е. Вострецову (Владивосток), проф. | Э. Геллнеру|, к.и.н. Е.И.

Гельман (Владивосток), к.и.н. Л.Б. Гмыря (Махачкала), д.и.н. В.В. Грайворонскому (Москва), к.ф.н. Л.Е. Гриневу (Волгоград), д.и.н., проф. |Л.Н. Гумилеву|, к.и.н. СВ. Данилову (Улан-Удэ), к.и.н. Б.Б. Дашибалову (Улан-Удэ), академику Ан.П. Деревянко (Новосибирск), д.и.н., проф.

Ал.П. Деревянко (Владивосток), к.и.н. А.В. Загорулько (Москва), д.и.н. Б.Р. Зориктуеву (УланУдэ), д.г.н. И.В. Иванову (Пущино), д.и.н., д.ф.н., проф. |В.П. Илюшечкину], проф. Р. Карнейро (Нью-Йорк), д.и.н., проф. Ю.В. Качановскому (Хабаровск), проф. X. Классену (Лейден), к.и.н., проф. С.Г. Кляшторному (Санкт-Петербург), к.и.н., доц. С.А. Комиссарову (Новосибирск), д.и.н. П.Б. Коновалову (Улан-Удэ), к.и.н. В.А. Кореняко (Москва), д.и.н., проф. А.В. Коротаеву (Москва), д.и.н., проф. Н.В. Кочешкову (Владивосток), проф. Л. Крэдеру, д.ф.н. Э.С. Кульпину (Москва), д.и.н., проф. Е.И. Кычанову (Санкт-Петербург), д.и.н., проф. ВЛ. Ларину (Владивосток), д.и.н., проф. Э.С. Львовой (Москва), к.и.н., доц. В.А. Лынше (Уссурийск), д.и.н., проф. Г.Е. Маркову (Москва), д.и.н., проф. Н.Э. Масанову (Алматы), д.и.н., проф. М.С. Мейеру (Москва), Ю.Г. Никитину (Владивосток), д.ф.н., к.и.н. проф. Ю.В. Павленко (Киев), д.и.н., проф. А.И. Першицу (Москва), к.и.н., доц. Г.Г. Пикову (Новосибирск), к.и.н., доц. А.В. Попову (Санкт-Петербург), д.и.н., проф.

В.А. Попову (Санкт-Петербург), к.и.н. А.М. Решетову (Санкт-Петербург), д.и.н., проф. Д.Г.

Савинову (Санкт-Петербург), к.и.н., проф. Б.С. Сапунову (Благовещенск), д.и.н., проф. Т.Д.

Скрынниковой (Улан-Удэ), д.и.н., проф. И.В. Следзевскому (Москва), д.арх., проф. В.Н.

Ткачеву (Москва), к.и.н. В.В. Трепавлову (Москва), к.и.н. А.И. Фурсову (Москва), д.и.н., проф.

В.А. Шнирельману (Москва), д-ру Д. Шорковитцу (Берлин).

Особая признательность моим первым учителям – доц. П.Е. Шмыгуну, д.и.н., проф. Г.И.

Медведеву и нашей alma mater – Иркутскому государственному университету, моему научному руководителю по кандидатской диссертации д.и.н., проф. Э.В. Шав-кунову (Владивосток), а также, в главной мере, д.и.н., проф., академику Британской Академии А.М. Хазанову (Мэдисон, США), оказавшему громадное влияние на формирование моих научных взглядов, за теплое, дружеское отношение к моим исследованиям.

Если кого-либо я не упомянул, то сделал это не намеренно и заранее приношу свои извинения. Наконец, ни один из моих научных результатов был бы невозможен без постоянной поддержки моей жены Татьяны и моих родителей – мамы, Л.П. Крадиной, и отца, к. арх., проф., заслуженного архитектора России, Н.П. Крадина, пример которого является для меня образцом преданного служения науке.

ВВЕДЕНИЕ

История изучения хунну насчитывает почти 250 лет. За этот хронологический промежуток хуннология прошла три этапа развития. Первый этап следует отсчитывать с г., когда была опубликована первая специальная книга по истории кочевников Внутренней Азии, начиная с эпохи хунну. Ее автором был профессор Сорбонны и хранитель древностей в Лувре Ж. Депонь [De-guignes 1756–1758]. Квинтэссенция исследований истории хунну по письменным источникам от XVIII в. до середины 1920-х гг. дана Г.Е. Грумм-Гржимайло [1926] и К.А. Иностранцевым [1926]. Сводный характер по политической истории хунну на основе нарративных материалов для своего времени имели работы В. Мак-Говерна [McGovern 1939], Р.

Груссе [Grousset 1939], Л.Н. Гумилева [1960]. На рубеже 1970–1980-х гг. успехи монгольской и советской исторической хуннологии были обобщены в монографии Г. Сухбаатара [1980]. На сегодняшний день зарубежная китайская, японская и европейская литература по хуннологии сжато, но достаточно полно систематизирована в «Кембриджской истории ранней Внутренней Азии» [Yu 1990].

Поскольку китайские хроники были написаны древними авторами под определенным углом зрения, целый ряд проблем получил своеобразное толкование. Выводы летописей существенно дополняют и корректируют археологические источники. Начало второго этапа относится к концу ХЕХ в. и его следует связывать с личностью ЮД. Талько-Грынцевича.

Именно он положил начало изучению археологических памятников культуры хунну [1899;

1902; 1928; 1999]. Однако широкий международный резонанс хуннская археология получила только после исследований экспедиции П.К. Козлова в Ноин-Уле. Экспедицией были исследованы так называемые «княжеские» погребения, давшие уникальные материалы. Эти материалы в свое время вызвали сенсацию в научных кругах, демонстрировались на крупных международных научных выставках, неоднократно публиковались [Козлов 1925; Теплоухов 1925; Umehara 1960; Руденко 1962; и мн. др.].

В последующие годы изучение хуннских археологических памятников вели Г.Ф. Дебец, А.Д. Симуков [см.: Доржсурэн 1961], Г.П. Сосновский [1934; 1935; 1940; 1946].

Третий этап следует отсчитывать с 1947 г., когда под руководством А.П. Окладникова [1951; 1952; и др.] начались исследования второй Бурят-Монгольской археологической экспедиции ИИМК АН СССР и БМКНИИКЭ. Именно с этого времени начинается широкомасштабное изучение археологических памятников хунну исследователями многих стран, в первую очередь исследователями из СССР и Монголии (А.П. Окладников, В.П. Шилов, А.В. Давыдова, X. Пэр-лээ, Ц. Доржсурэн, И. Эрдели, П.Б. Коновалов, В.В. Волков, Ю.С.

Гришин, В.В. Свинин, Н. Сэр-Оджав, Э.В. Шавкунов, Д. На-ваан, Д. Цэвэндорж, С.С. Миняев, СВ. Данилов, АД. Цыбиктаров и др.). В результате крупномасштабных археологических исследований были достигнуты впечатляющие результаты, позволившие существенно дополнить сведения письменных источников данными об оригинальной культуре древних номадов Монголии, неизвестных ранее сторонах экономики хуннского общества (земледелие и ремесло), военном деле, хронологии и пространственном распространении археологических памятников культуры хунну, этнических, торговых и других связях хунну с соседними народами [Egami 1948; Доржсурэн 1961; Руденко 1962; Давыдова 1965; 1985; 1995; 1996;

Коновалов 1976; Миняев 1982; и мн. др.].

История этих изысканий подробно описывается в книгах Ц. Доржсурэна [1961], СИ.

Руденко [1962] и П.Б. Коновалова [1976]. Состояние проблемы на конец 1980-х гг. дается в небольшом, но достаточно полном очерке В.А. Могильникова, написанным для 20-томной «Археологии СССР» [Могильников 1992]. Наличие перечисленных выше работ освобождает от необходимости уделять данной теме большее внимание.

В историографии хунну особо следует выделить проблему общественного строя Хуннской державы. Интерес исследователей к данной теме не случаен. Во-первых, по истории хунну имеется значительное число письменных источников (подчас больше, чем даже по средневековым номадам), из которых можно почерпнуть очень важную информацию о социальном устройстве кочевниковскотоводов. Во-вторых, хунну являются едва ли единственным древним кочевым народом Азии (подобно скифам в Европе), о котором сохранилось достаточно много источников. Это позволяет в некоторой степени использовать выводы по социальной истории хунну для реконструкции общественного строя других азиатских номадов древности. В-третьих, внимание к данной проблеме в немалой степени может быть объяснено той ролью, которую сыграли гунны в эпоху Великого переселения народов, а также, в этой связи, с возникшим вниманием к мифической азиатской прародине гуннов. В-четвертых, Хуннская держава была первым крупным объединением кочевников Азии. Каковы причины ее возникновения?

Основные принципы хуннской административно-политической системы (десятичная иерархия, централизованная власть, троично-дуальное деление) прослеживаются в той или иной степени в последующих кочевых империях Евразии. Было ли это сходство генетическим или типологическим? Все эти вопросы требуют пристального изучения.

Поскольку в историографии нет специальных работ, посвященных проблеме общественного строя хунну, на этом вопросе следует остановиться более подробно. Для работ кочевниковедов-ориенталистов XVIII в. – первых десятилетий XX в. характерно отсутствие интереса к изучению социальной истории хуннского общества. Кроме вопросов политической истории номадов авторов этих работ интересовали, как правило, этническая принадлежность хунну и проблема их соотношения с европейскими гуннами. Даже в тех исследованиях, в которых констатировалось наличие или отсутствие в хуннском обществе государственности, не было глубокого анализа этого вопроса [Deguignes 1756–1758; Saint-Martin 1849; Paiker 1895;

Панов 1918; Грумм-Гржимайло 1926; Иностранцев 1926; Grousset 1939; McGowem 1939; и мн.

др.].

Интерес к данной проблематике пробудился позднее, причем особенно активно он разрабатывался в марксистской литературе. Поэтому совсем не случайно, что именно в советской науке началось широкое изучение общественного строя кочевников-скотоводов, вылившееся в так называемую дискуссию о «кочевом феодализме» [Першиц 1971: 3 ел.; 1976:

280–288; Федоров-Давыдов 1973:13-18; Хазанов 1975:32-35; Коган 1981; Халиль 1983; Gellner 1988: 92-114; Попов А.В. 1986; Крадин 1987; 1992: 12-43; Марков 1989; 1998; Писаревский 1989; Васютин 1998; и др.], и в том числе хунну. Как писал B.C. Таскин, «советская историческая наука, наоборот, видит главную задачу в выяснении внутреннего строя кочевого общества сюнну, стремится понять происходившие в нем процессы общественного развития» [1968: 22].

Перенесение акцента с описательности на попытки построения объяснительных концепций давало несомненные перспективы в изучении номадизма. Однако трагедия заключалась в том, что марксизм и марксисты преследовали отнюдь не академические интересы. Они активно стремились реализовать свои абстрактные схемы на практике. Чем это обернулось для многих сотен тысяч и даже миллионов кочевников, убедительно повествует, в частности, книга казахского исследователя Ж.Б. Абылхожина [1991]. Советскому правительству за несколько десятилетий удалось то, что на протяжении двух с лишним тысячелетий было не под силу Китаю: номадизм на территории СССР оказался под угрозой почти полного исчезновения.

Дискуссия о социальном строе хунну всегда несла отпечаток общетеоретических дискуссий своего времени. В 1930-е гг. в советской литературе утвердилась так называемая пятичленка – энгельсовско-сталинская схема пяти формаций. На первом всесоюзном съезде колхозников-ударников (13 февраля 1933 г.) Сталин обмолвился о «революции рабов». Почти сразу была высказана точка зрения, что хунну в своем развитии обязательно должны были проходить через рабовладельческую стадию. В наиболее прямолинейной форме этот тезис был изложен С.П. Толстовым. Рабы, по его мнению, использовались главным образом в выпасе скота и в домашнем хозяйстве. Хунну были отнесены им к классическим рабовладельческим обществам кочевников-скотоводов [1934].

Однако несоответствия позиции СП. Толстова были подмечены его оппонентами [там же: 254–257, 320–378], что вынудило автора несколько модернизировать свое понимание рабовладельческой стадии у кочевников. Он признал, что большинство рабов не использовались в скотоводстве. Это были китайские пленники, которые, обрабатывая землю или занимаясь ремеслом, находились на положении, аналогичном статусу и/ютов, и обязывались платить кочевникам хунну дань [1934: 385; 1935; 1848:263 ел.]. В этом состояла грабительская сущность «военно-рабовладельческой демократии» у кочевников. Таким образом, СП. Толстов, совершенно справедливо указав на внешнеэксплуататорскую природу Хуннской державы, неправомерно отождествил данничество с рабством.

Тем не менее тезис о классовой рабовладельческой сущности хуннского общества был поддержан китайскими исследователями [Ма Чаншоу 1954; 1962; 1962а: 5; 12; и др.]. Это вполне объяснимо. Теоретическое влияние советского ортодоксального марксизма на союзников по коммунистическому лагерю было почти безгранично. Авторитет «старшего брата» сохранился надолго. Даже после крушения сталинизма ортодоксальные идеи продолжали господствовать среди большинства ученых стран мира социализма. Не случайно в той же китайской историографии тенденция видеть в хуннском обществе рабовладельческое государство сохранилась чуть ли не до наших дней [см., например: Ма Жэньнань 1983; Тянь Гуанцзинь 1983]. Однако большинство ученых марксистской ориентации не поддержали прямолинейный тезис о рабовладельческом характере хуннского общества. Они предпочитали писать о рабовладельческом укладе, определенном влиянии рабовладельческого Китая и т.д., но не более.

Другой исследователь, специально занимавшийся изучением общественного устройства Хуннской державы, А.Н. Бернштам также рассматривал хуннское общество с позиций пятичленной схемы, в качестве соседей рабовладельческого Китая. Но в отличие от СП.

Толстова он предложил отнести общество хунну к стадии «высшей ступени варварства». По его мнению, у хунну уже существовали классы, но еще не сформировалось государство1 [1935а:

229]. В более поздней работе А.Н. Бернштам практически повторил эту точку зрения, добавив, что у хунну существовало сильное внутреннее расслоение, прослойка рабов из завоеванных земледельцев и ремесленников, но отсутствовала государственная организация [1951: 53-55, 129-132].

А.Н. Бернштам был типичным стадиалистом, стоявшим на марристских позициях. Он положительно относился к общей для 1934 г. идее советских историков о «революциях рабов»

как движителе прогресса в древности и придерживался мнения, что кочевники внесли важный вклад в разрушение рабовладельческой формации в Китае в качестве союзников угнетенных рабов. Аналогичным образом он оценивал роль гуннского нашествия на Римскую империю [1951: 17, 162–163]. Но в 1950 г. марризм пал, и социологизаторские упрощения А.Н.

Бернштама остались без методологического прикрытия. Его книга «Очерк истории гуннов»

была подвергнута резкой критике [Кызласов, Мерперт 1952; Рафиков 1952; Удальцова 1952;

Обсуждение 1953].

В том, что автор связывал существование классов с отсутствием государства у хунну, нет противоречия. Это была широко распространенная в 1930-е гг. точка зрения, согласно которой сначала появляются классы, а затем они изобретают государство.

В отличие от А.Н. Бернштама СВ. Киселев охарактеризовал хуннское общество как раннюю форму государственности. Внутренняя дифференциация была еще не очень велика, и знати приходилось считаться с мнением соплеменников. Поэтому основу этой государственности составляли грабительские войны, обогащавшие в основном шаньюев и старейшин [1951: 487–488].

Поскольку пятичленка быстро дискредитировала себя в отношении номадизма, ей на смену была взята на вооружение более изощренная стадиалистская теория – теория кочевого феодализма. История кочевых обществ в рамках этой схемы была представлена как непрерывный поступательный процесс технологического и экономического роста, постепенной замены первобытнообщинного строя ранними, а затем и развитыми формами «кочевого»

феодализма. Так называемые ранние кочевники (примерно до середины I тыс. н.э.) рассматривались в рамках очень популярной в 1950–1960-е гг. концепции «военной демократии». Самое большее – предполагался раннеклассовый или раннефеодальный характер древних номадов (с определенным весом рабовладельческого уклада). Создание же настоящей государственности и классового («кочевого феодального», «патриархально-феодального» и пр.) общества относилось в данной схеме к поздним кочевникам, к эпохе средневековья. В наиболее последовательном виде эта «официальная» теория была сформулирована в коллективном издании отечественных и монгольских исследователей «Истории МНР», выдержавшей несколько изданий в 1967–1983 гг., а также в ее монгольском аналоге. Во всех этих книгах хуннское общество отнесено к переходному от первобытнообщинного строя к классовому в форме «военной демократии» [БНМАУ-ын туух 1966: 79– 95; История МНР 1983: 97-103].

Данная концепция нашла также свое отражение в ряде других обобщающих коллективных изданий, отдельных монографиях и статьях. По мнению О.В. Кудрявцева, Г.Н.

Румянцева, Г.П. Со-сновского, В.П. Шилова, так называемая Хуннская держава представляла собой лишь «племенной союз» [Румянцев 1954: 31; Кудрявцев 1956; Сосновский, Шилов 1956:

412–419]. В рамках этого же подхода Л.П. Лашук писал о зарождении у хунну из «военнодемократических» отношений «военно-иерархической» системы [1967: 115], М.Х. Маннай-Оол – о «племенном союзе» хунну с элементами раннеклассовых отношений [1986: 39–42], К.А.

Акишев – о переходном характере хуннского общества от племенной к раннеклассовой стадии [1977: 285], Л.Л. Викторова – о раннеклассовом обществе у хунну [1980: 121], Л.Р. Кызласов – о сложившейся государственности с сочетанием рабства, зачатков крепостничества и данничества [1984: 23; 1993: 35–41].

Мнение о раннеклассовом строе хуннского общества с зачатками феодализма, но с большими пережитками первобытнообщинных отношений высказывалось и в зарубежной марксистской литературе [см., например: Harmatta 1952; 1958].

Наиболее развитым предстает хуннское общество в интерпретации Г.П. Сосновского в раде его неопубликованных рукописей, написанных еще до Великой Отечественной войны. Он подробно разбирает особенности общественных отношений в хуннском обществе [см.: Архив ИИМК, ф. 42, д. 220: 101–170]. По мнению автора, «первая кочевая империя в Центральной Азии обладала всеми признаками государства, указанными Энгельсом» [там же: 170].

«Основным классовым противоречием гуннского общества было противоречие между кочевой знатью – классом номинальных верховных собственников – и непосредственными производителями – скотоводами, платившими подать. Картина феодального скотоводства, так же как и картина феодального землевладения, одинаково отображает ту стадию, когда эксплуататор – феодал уже отделился от непосредственных производителей... и выполняет лишь "высшие функции надзора, охраны и руководства"»

[Архив ИИМК, ф. 42, д. 220: 144 об.– 145; д. 223: 115].

В целом все это позволяет говорить о существовании у хунну «военно-феодальной»

государственности, причем Г.П. Сосновский склонился к «саунной» (по С.П. Толстову) трактовке «кочевого феодализма» [Архив ИИМК, ф. 42, д. 220: 141, 143а, 170; д. 223: 132, 135– 136, 146]. Понятно, что такое категоричное мнение, резко противоречащее общепринятой точке зрения (получалось, что у хунну феодализм появился еще тогда, когда в более развитом Китае существовал рабовладельческий способ производства), осталось неизвестным широкому кругу специалистов.

Промежуточная позиция была сформулирована в работах М.И. Рижского, который охарактеризовал хуннское общество как «объединение племен государственного типа» [1959;

1964; 1968].

Двухформационное членение на ранних и поздних кочевников приобрело популярность также среди монгольских ученых. Но и среди них не было единства в определении уровня развития хунну. В книге Ц. Доржсурэна «Северные хунну» делается вывод о зарождении у хунну государственности в период правления шаньюя Модэ. При этом автор отмечает значительную роль рабовладения в хуннском обществе, которое, однако, имело патриархальный характер [1961]. По мнению Н. Сэр-Оджава, первоначально хуннское общество было «военно-демократическим», но он также полагает, что при Модэ у хунну возникла дофеодальная государственность с пережитками родовых отношений и патриархального рабства [1971]. Напротив, Н. Ишжамц относил Хуннскую державу к раннеклассовым государственным образованиям, проводя параллели с варварскими королевствами Западной Европы [1972]. Г. Сухбаатар, посвятивший рад работ и, в том числе, монографию истории хунну, охарактеризовал хуннское общество как раннефеодальное, правда, с определенными пережитками родоплеменного строя [1973; 1975а; 1980].

В период «оттепели» и после нее стали появляться нефеодальные интерпретации социальной истории номадизма. В начале 1960-х гг. в советской науке вышли сразу две монографии, специально посвященные истории хунну. Оба автора не относились к сторонникам теории «кочевого» феодализма. Л.Н. Гумилев отнес хуннское общество к высшей ступени первобытнообщинной формации, однако возражал против характеристики его как «племенного союза». По его мнению, это было единое племя, состоявшее из 24 родов. Родовые старейшины были лишь «первыми среди равных» и опирались на мнение народа. При Модэ союз 24-х родов превратился в «родовую державу» [1960: 71–84, 212–215]. После распада державы на северных и южных хунну на севере из удальцов сформировалось «военнодемократическое» общество, на юге сконцентрировались сторонники традиционного родового общества. В интерпретации С.И. Руденко хуннское общество выглядело более стратифицированным. Он отмечал наличие у хунну частной собственности, рабства (в ограниченных размерах), племенной верхушки, сложной системы управления. В целом СИ.

Руденко относил хунну к эпохе «военной демократии» [1962: 66–70].

Дальнейшая дискуссия о социальном строе хунну связана с работами B.C. Таскина, А.В.

Давыдовой и А.М. Хазанова, которые в первой половине 1970-х гг. практически независимо друг от друга пришли к идее о раннегосударственном характере хуннского общества. Большим вкладом в изучение социальной истории хунну следует считать работы B.C. Таскина.

Основываясь на новом, собственном комментированном переводе основных китайских летописных источников по хуннской истории, B.C. Таскин сделал ряд важных выводов относительно экономики хунну, административно-политической В более поздней интерпретации – пассионарии [Гумилев 1993: 176–179].

структуры империи, системы верховной власти и престолонаследия, отношений собственности на скот и пастбища. Рассматривая социально-политическую организацию хуннского общества, B.C. Таскин пришел к выводу о ее значительном сходстве с политическим строем монголов эпохи Чингисхана. Все это, по мнению автора, свидетельствует о существовании у хунну, как и у более поздних номадов Центральной Азии (жужаней, киданей, монголов и пр.) феодальной государственности [1968: 33–38; 1973: 4–17; 1984: 32-37].

В небольшой, но емкой статье, специально посвященной общественному строю хунну, А.В. Давыдова пришла к следующим выводам: (1) это была достаточно развитая система управления, связанная с военными и административными функциями; (2) рабство имело лишь «патриархальный» характер, но присутствовали частная собственность, высокая материальная дифференциация; (3) основу накопления прибавочного продукта составляли военная добыча, дань и торговый обмен. Все это позволяет, по ее мнению, говорить о государственности, но «примитивного» типа, с многочисленными пережитками родового строя [1975]. Эта позиция автора сохранилась и в более поздних исследованиях [Давыдова 1985: 88].

Изучая социальную историю скифов, А.М. Хазанов отметил принципиальное сходство скифской и хуннской ранней государственности. Он выделил следующие характерные черты раннего государства у номадов: (1) многоуровневая социальная организация, в которой низшие звенья были основаны на узах кровного родства, а высшие – на военно-административных связях и фиктивном генеалогическом родстве; (2) многоступенчатая социальная структура с резко отличающимися полюсами; (3) незначительная роль рабства и других внутренних форм эксплуатации; (4) большое развитие внешнеэксплуататорских отношений, данничества; (5) принципиальная однотипность государственных образований скифов, хунну, монголов и других евразийских номадов [1975]. А.М. Хазанов также выделил две модели раннегосударственных образований кочевников Евразии. К первой из них, основывавшейся на завоевании и даннической эксплуатации кочевниками земледельцев, были отнесены Хуннская держава, Первое и Второе Скифские царства [1975:217,257–263; Khazanov 1984/1994: 231-233, 254-255].

Проблемы социального строя хунну затрагивались также в ряде работ, посвященных более общим проблемам истории номадизма. Некоторое внимание хунну уделил автор концепции дофеодального (предклассового) состояния кочевников Г.Е. Марков [1976: 45–47]. Он подчеркнул схожесть общественной организации хунну и более поздних номадов, наличие во всех кочевых обществах многоукладной социально-экономической структуры, дифференциации. Однако в силу того, что основу любого номадного общества составляли простые номады, там отсутствовала развитая внутренняя эксплуатация, их следует считать предклассовыми.

Предклассовое общество у кочевников сосуществовало в двух формах: общинно-кочевой и военно-кочевой. Последняя, очевидно, была характерна для хунну [он же 1989: 66–70].

Придерживаясь в целом мнения о раннегосударственном характере хуннского и других крупных кочевых обществ, В.В. Трепавлов, напротив, полемизирует с мнением исследователей, которые отрицают наличие преемственности в истории скотоводов Центральной Азии. Он попытался проследить идею преемственности «государственной традиции*, которая передавалась от хунну к более поздним кочевым империям. К числу главных черт номадной государственности он отнес: (1) сакральную легитимизацию верховной власти, (2) систему распределения и делегирования власти (крылья, соправительство, порядок наследования); (3) наличие специфических органов управления ставками и кочевьями (так называемые «магистраты») [1989; 1993].

Специфическое мнение о ранней государственности у хунну было высказано А.И.

Мартыновым. Он считает, что номады Южной Сибири и Центральной Азии (динлины, юэчжи, хунну) в своем развитии преодолевали барьер «варварства» и создавали оригинальную «степную цивилизации». Понятие «цивилизация» используется автором для обозначения стадии определенного уровня развития. Ее археологическими критериями являются «пышные»

монументальные погребения кочевой элиты с «колоссальными» затратами, что свидетельствует о значительной социальной стратификации в обществе, концентрации единоличной власти, высокой культуре данных народов [Мартынов, Алексеев 1986; Мартынов 1986; 1988; 1989;

1989а; 1996; 2000; и др.].

Совершенно иной предстает Хуннская держава в интерпретации СА. Плетневой. По ее мнению, хунну классически укладываются в степной путь становления феодализма «от кочевий к городам». Это было сложившееся государство с развитой полуземледельческой экономикой, регулярной армией, жесткими законами, тюрьмами, иерархической системой государственных наследственных чиновников, письменностью и единой религиозной системой [1982: 85–87].

В последующие годы к проблеме социального строя хунну обращался еще ряд авторов.

Вывод о догосударственной природе хуннского общества был поддержан С.С. Миняевым. В своих работах, посвященных хуннскому ремеслу, он показал высокий уровень цветной металлургии у хунну [1982]. В ряде иных работ о ранних этапах этногенеза хуннского общества он определил уровень его развития как «племенной союз» [Миняев 1985; 1986; 1990; Miniaev 1989]. С.Г. Кляшторный рассматривал данный вопрос на фоне сопоставления хуннского общества с другими древними и раннесредневековыми политическими объединениями Центральной Азии. Придя в конечном счете к выводам, схожим с точками зрения B.C. Таскина, А.В. Давыдовой и А.М. Хазанова, автор признал правомерность определения Хуннской державы как архаического государства и высказал мнение, что в ближайшем будущем едва ли возможны значительные уточнения в характеристике общественного строя хунну [1986;

Кляшторный, Султанов 1992:60–64]. Как бы подтверждением последней мысли явилось то, что, по существу, эти же заключения были повторены в нескольких небольших сжатых очерках хуннской истории, написанных отечественными исследователями для ряда обобщающих коллективных изданий [Кляшторный 1983; Зотов 1986; Краснов 1987; Могильников 1992].

Последней работой, посвященной данной теме, стала монография Е.И. Кычанова [1997], в которой рассматриваются процессы становления и эволюции форм «кочевой государственности» у номадов Евразии, начиная от скифов и хунну до маньчжуров. Данная работа обобщает более ранние идеи автора о «ранней государственности» у народов Центральной Азии [1968; 1973/1995; 1986; 1990; 1992; и др.]. Большое внимание в книге уделено описанию хуннского общества [Кычанов 1997: 6–38, 248 ел.]. В целом, автор приходит к выводу, что становление государства у хунну (как и у других номадов) было результатом внутреннего развития. Предпосылкой политогенеза у номадов стала имущественная дифференциация и формирование в обществе скотоводов классового неравенства и эксплуатации.

В современной зарубежной науке продолжается активная традиция изучения политической истории хунну, их отношений с земледельческим миром, место хунну в этнической истории номадов Внутренней Азии, их соотношение с европейскими гуннами. Из множества работ заслуживает упоминания обобщающая монография О. Мэнчен-Хэлфена, посвященная европейским гуннам. Автор отмечает государственноподобный характер политической системы державы Аттилы (видя в ней известное подобие политии азиатских хунну), которая существовала только для набегов и вымогания дани и субсидий от Римской империи [Maenchen-Helfen 1973: 190–199, 270–274]. Поскольку объединение гуннов держалось главным образом благодаря личным способностям ее основателя, то после его смерти оно распалось.

В некоторой степени история хунну была затронута в работах О. Латтимора. В своей главной монографии, посвященной культурной экологии и адаптации кочевников около китайской границы, которая не потеряла актуальности до сих пор, О. Латтимор затронул проблемы эволюции номадизма в более ранние периоды. На примере хунну он описал цикл истории пасторального государства. На первом этапе держава состоит только из кочевников.

Затем она расширяется до смешанного скотоводческо-земледельческого общества с разными функциями и возможностями данных групп. На третьей стадии осевшие на юге гарнизоны номадного происхождения получают львиную долю добычи, поступающей из Китая, что приводит к конфликтам. В результате (четвертая фаза) происходит распад составного государства, и часть общества возвращается к номадизму [Lattimore 1940: 519–526].

В то же время западными учеными были выполнены важные исследования, посвященные собственно хунну: особенностям экономики, социальной и политической организации [Egami 1948; Pritsak 1954; Mori 1971; 1973; Barfield 1981; Yamada 1982; Hayashi 1984; etc.]. В этих и других работах также присутствует широкий спектр взглядов на характер развития хуннского общества. Л. Квантен, например, рассматривает Хуннскую державу как конфедерацию племен с гетерогенной политической структурой. Он выделяет следующие уровни иерархии: юрта (семья), клан, племя, конфедерация. Конфедерация держалась, по его мнению, на военной силе и харизматической природе высшей власти. Так как Хуннская держава была основана на чисто политических принципах, она была обречена на падение [Kwanten 1979: 8–26].

По мнению японского исследователя Нобуо Ямады, хуннское общество представляло собой могущественное племя с сильными этническими внутренними связями. Оно состояло как минимум из пяти-шести крупных кланов. Вся кооперация иноэтничных племен вокруг племени шаньюя имела исключительно военный характер. Вне военных действий шаньюй не имел никакой власти над другими племенами. Он был не более чем племенным вождем. В целом хуннское общество имело некоторые государственноподобные черты, но в совокупности представляло догосударственное племенное образование [Yamada 1982]. Другие исследователи отмечают «промежуточный» характер хуннского общества, полагая, что при Модэ Хуннская военно-политическая конфедерация племенных групп все-таки трансформировалась в империю [Wen-Yen Tsao: 45]. Наконец, третья группа исследователей, специально занимавшаяся изучением вопросов общественного и политического устройства хунну, рассматривает хуннское общество как государство с определенной административной системой, явственно напоминающей феодальную иерархическую лестницу [Mori 1950, 1950а; 1971; 1973; Pritsak 1954; и др.], подчеркивает важнейшую роль внешнего фактора в образовании и последующем существовании Хуннской империи [Egami 1948].

Особенно важную роль для реконструкции социального строя хунну, с моей точки зрения, сыграли работы Т. Барфилда [Barfield 1981; 1989 = 1992: 32–84]. Он показал, что государственность не является институтом, внутренне необходимым для номадов. Вслед за О.

Латгимором и А.М. Хазановым Т. Барфилд развивает идею, что она возникает как способ адаптации кочевников к соседним земледельческим цивилизациям. Номадная государственность была организована, по его мнению, в форме «имперских конфедераций», которые имели автократический и «государственноподобный» вид снаружи, но оставались консультативными и племенными изнутри. Такая специфика номадного государства обусловила характер отношений власти в Хуннской империи. Могущество шаньюя и его семьи сильно ограничивалось вождями племен, входивших в конфедерацию. Однако будучи единственным посредником между Китаем и Степью, правитель хунну имел возможность контролировать перераспределение получаемой из Китая добычи и тем самым усиливал свою собственную власть. Это позволяло поддерживать жизнедеятельность всей политической системы, которая не могла существовать на основе экстенсивной скотоводческой экономики.

Таким образом, к настоящему времени проблема специфики общественного строя Хуннской империи рассматривалась в большом числе различных исследований. В то же время анализ всех публикаций показывает, что большинство высказанных точек зрения может быть объединено в две группы. Одни исследователи полагают, что хуннское общество не достигало порога государственности. По мнению других, Хуннская держава преодолела этот барьер.

Однако определение характера развития хуннского общества (рабовладельческая стадия, раннее государство, феодализм) по-прежнему остается дискуссионным.

Глава 1. ОБРАЗОВАНИЕ ХУННСКОЙ ДЕРЖАВЫ К сожалению, вплоть до настоящего времени остается дискуссионным вопрос об истоках хуннского этноса и времени складывания надплеменной политической организации.

Традиционная нарративная историография уводит корни истории хунну во II тыс. до н.э.

[Бичурин 1950 (1851); de Groot 1921; Гумилев 1960; Таскин 1968; 1973; Викторова 1980; и др.].

Однако начиная с 80-х гг. XX в. ряд исследователей подверг сомнению достоверность летописных текстов, относящихся к доханьской истории хунну [см. например: Сюн Цунъжуй 1983; Миняев 1985; 1990а; 1998: 79-83; Боровкова 1990].

Нет единства и в вопросе предков хунну. Одни исследователи видели истоки хуннской археологической культуры в населении, оставившем так называемые «плиточные могилы» на территории Монголии и Забайкалья [Сосновский 1940; Гумилев 1960: 46; Сэр-Оджав 1971: 13– 16]. По мнению других авторов, истоки хуннской археологической культуры находятся в так называемых культурах «ордосских бронз», складывающихся примерно с XIII в. до н.э. [У Энь 1981; 1983; 1990; Комиссаров 1983; 1989; Тянь Гуанцзинь 1983; Миняев 1985а; 1986; 1990;

1990а; Варенов 1995; 1996; Коновалов 1996; и др.].

Современные археологические данные не подтверждают точку зрения относительно этнической близости хуннской культуры с «плиточниками». Датировка памятников культуры плиточных могил на основании типологического, статистического и радиоуглеродного методов показывает хронологические границы существований культуры в пределах с XIII до VI в. до н.э., что свидетельствует о хронологическом разрыве в несколько сотен лет между поздними памятниками культуры плиточных могил и хуннскими памятниками [Цы-биктаров 1989; 1998].

По-прежнему не решен вопрос о соотносимости хуннских памятников со «скифо-сибирскими».

Действительно, многие из так называемых черт «звериного» скифского стиля (олени с подогнутыми ногами, грифоны) попадают в культуру «ордосских бронз» с запада, однако многие черты погребального обряда и предметы искусства (ажурные поясные пряжки, пряжки, изображающие свернувшегося тигра) имеют местную специфику. Большинство авторов не без оснований полагают, что территория первоначального распространения «протохуннской» культуры (культур) включала северную часть провинции Шаньси, Ордос и степи к северу от Инь-шаня [Тянь Гуанцзинь 1983; У Энь 1983; 1990; Комиссаров 1989, Ковалев 1992; 1999; Варенов 1995; 1996; Коновалов 1996; и др.].

Изучая изображения различных предметов вооружения на так называемых «оленных камнях» – стилизованных каменных скульптурах, – А.В. Варенов предположил, что если рассматривать различные категории оружия (кинжалы, топоры, ножи) не по отдельности, а в совокупности, то можно наметить устойчивые группировки находок в пределах ограниченной территории. Результаты анализа подтвердили первоначальное предположение. На территории китайских провинций Шэньси, Шаньси, Хэбэй и частично Ляонин удалось вычленить пять таких локальных групп. Вполне вероятно, что это отражает существование во II – начале I тыс.

до н.э. «варварских» объединений. К сожалению, в настоящее время имеющихся археологических данных еще недостаточно. Поэтому, по мнению А.В. Варенова, пока не представляется возможным отождествить эти группы с северными «варварскими» народами, известными по надписям на знаменитых гадательных костях [1996: 3-6].

По всей видимости, в период V–III вв. до н.э. складывается «ядро» хуннской политии, на основе которой впоследствии произошло образование кочевой империи. На это указывает ряд обстоятельств.

(1) Возникновение такого крупного политического образования, как Хуннская держава, предполагает существование определенной этнополитической базы, на основе которой в течение некоторого времени складывались предпосылки для последующей политической интеграции в имперскую конфедерацию.

(2) Хуннская политая, в период, предшествовавший воцарению Модэ, при правлении Тоуманя и даже, видимо, ранее, в серединеIII в. до н.э. [Сыма Цянь 1996:258,260] предстает как сложившаяся централизованная политическая система с существующей социальной стратификацией, разработанной иерархической системой управления (Модэ, например, получил должность темника), сложившимися институтами высшей власти (титул шаньюй, принципы наследования и другие факты, изложенные, в частности, в 110-м цзюане «Ши цзи* в фрагменте о молодом Модэ).

(3) Косвенным образом последний тезис подтверждают исследования китайских археологов хуннских (или хунноподобных) памятников во Внутренней Монголии в период «борющихся царств».Уже в эту эпоху в хуннском обществе существовали значительные социальные различия, прослеживаемые в погребальном обряде. Погребения кочевой аристократии и вождей содержали многочисленные украшения из золота и бронзы (только в могильнике Алучжайдэн (аймак Ханцзинь) было 218 предметов общим весом более 4 кг), встречаются предметы, специально сделанные для вождей (пластина с надписью титула «шао фу», украшения для церемониальной шапки, которые носили хуннские вожди, и др.)[Тянь Гуанцзинь, Го Сусинь 1980; 1980а].

(4) Согласно китайским летописцам хунну начали набеги еще в эпоху Чжоу и Цинь [Лидай 1958: 229; Материалы 1973: 39].Периодически они усиливались, временами ослабевали [Лидай1958: 17; Бичурин 1950а: 48; Материалы 1968: 39]. Еще в серединеIII в. до н.э. хунну представляли большую угрозу для южных соседей и успешно грабили приграничные районы китайскихцарств. Однако в 81-м цзюане *Ши Цзи» сообщается, что Ли Myразбил хунну и уничтожил более 100 000 хуннских всадников[Сыма Цянь 1996: 258, 260]. Скорее всего, достижения китайского полководца сильно преувеличены, но, возможно, косвенно это свидетельствует о силе хуннского объединения в указанную эпоху. Можно согласиться с выводом Л.Н. Гумилева, что после этого власть в степи перешла к дунху [1960: 53].

Следовательно, сложная политическая система сложилась у хунну еще до возникновения державы Модэ на рубеже III–II вв. до н.э. Что же тогда послужило причиной к консолидации степных племен в единую кочевую империю?

Предпосылки образования кочевой империи Политическая интеграция и последующее возникновение ранней государственности зависят от многих внутренних и внешних факторов, к числу которых наиболее часто относят благоприятные Е.И. Кычанов сообщает, что до III в. до н.э. хуннские вожди именовались в китайских источниках термином цзюньчжан («государь-старейшина») [1977: 6].

экологические условия, производящее (как правило) хозяйство, плотность народонаселения, развитую технологию, ирригацию, войны, завоевания и внешнее давление, культурное влияние, внешнюю торговлю, кастовую эндогамию и др. [Service 1975; Claessen, Skalnik 1978; 1981;

Хазанов 1979; Haas 1982; Васильев 1983; Gailey, Patterson 1988; Павленко 1989; Коротаев 1991;

1997; Claessen 2000; и др.].

Данные факторы были выделены главным образом на основе изучения процессов политогенеза у оседло-земледельческих народов. Их роль в социальной эволюции кочевых обществ отличалась определенной спецификой. Так, активность кочевников нередко связывают с глобальными климатическими изменениями (усыха-ние по А. Тойнби [1991] и Г. ГруммГржимайло [1926], увлажнение по Л.Н. Гумилеву [1993: 237–340 и др.]). Однако современные палеогеографические данные не подтверждают жесткой корреляции глобальных периодов усыхания/увлажнения степи с временами упадка/расцвета кочевых империй [Динесман и др.

1989: 204– 254; Иванов, Васильев 1995: табл. 24, 25].

По уровню технологического развития номады сильно отставали от своих оседлых соседей, но именно такие «орудия труда» скотоводческого хозяйства, как лошадь и верблюд, обусловили мобильность и некоторое военное преобладание кочевников над земледельцами в Евразии и Северной Африке в доиндустриальную эпоху [Jettmar 1966; Khazanov 1990]. Кроме этого, в военной технологии древние и средневековые кочевники совсем не уступали, а часто даже превосходили своих оседлых соседей.

Не совсем ясна роль демографического фактора в политогенезе номадов, поскольку рост поголовья скота происходил быстрее увеличения народонаселения, приводя при этом к стравливанию травостоя и к кризису экосистемы и общества. С другой стороны, численность кочевников была намного ниже численности земледельцев и горожан (например, население империи Юань составляло около 60 млн человек, тогда как монголов было всего около 1,5– млн человек Щалай 1983: 55–57; Кульпин 1990: прил. III]). Для номадов более характерна такая плотность населения, которая у земледельцев чаще встречается в доиерархических типах общества и в вождествах разной степени сложности [Коротаев 1991: табл. VII, XI]. Но в то же самое время номады могли выделить в армию более 3/4 взрослых мужчин [Семенюк 1958: 66], что увеличивало их военную силу и возможность подчинения своих оседлых соседей.

Количество подобных несоответствий и парадоксов без труда можно увеличить.

В целом специфика процессов политической интеграции у кочевников-скотоводов была обусловлена особенностями экологии аридных зон Евразии. Кочевое скотоводство отличается значительной нестабильностью, сильно зависит от природно-климатических колебаний. В этом нет особой разницы между древними, средневековыми и более поздними номадами [Хазанов 1975: 149–150; Крадин 1992: 52–53]. Не были в данном случае исключением и хунну. Суровые природные условия их существования наводили ужас и тоску на китайских военачальников, путешественников и дипломатов [Лидай 1958: 29, 32, 229, 255, 264; Бичурин 1950а: 55, 60, 94, 108; Материалы 1968: 44, 48; 1973: 40, 59, 67], а источники образно рисуют картину бедствий, регулярно приносимых климатическими неурядицами. Так, например, под 46 г. н.э.

сообщается:

«В землях сюнну несколько лет была засуха и саранча; земля на несколько тысяч ли лежала голая, деревья и травы посохли, народ и скот голодали и болели, от чего умерли и пала большая часть (народа и скота)» [Лидай 1958: 678; Бичурин 1950а: 117;

Материалы 1973: 70].

В целом летописи позволяют подсчитать (для тех лет, где есть соответствующие данные), что у хунну природные катаклизмы случались примерно раз в десять лет [Лидай 1958:48, 191–192,207, 219-221, 255, 678-679, 692; Бичурин 1950а: 71, 76-77, 82-83, 91-93, 107, 117, 119, 123, 127; Материалы 1968: 59; 1973: 22-23, 28–29, 36–37, 39, 59, 70, 72, 77, 81, 149]. К сожалению, этот вывод нельзя корректно сопоставить с другими данными, поскольку в моем распоряжении имеются лишь две относительно представительные выборки: по казахам [Слудский 1953; Шахматов 1955] и оленеводам Северной Евразии [Крупник 1989:128–140], у которых повторяемость массовых падежей скота вследствие джутов и иных причин составляла примерно один раз в 10–12 лет. Однако, кроме вышецитированных исследователей, о цикличном характере скотоводческой экономики писали и другие авторы [см., например:

Косарев 1991: 47; Масанов 1995а: 100; Ситнянский 1988: 130–131]. Есть мнение, что с джутом связан двенадцатиричный годичный цикл [Шахматов 1955], а год Зайца является годом джута [Масанов 1995а: 100; Ситнянский 1998: 131]. Не исключено, что данная периодичность связана с 11-летним циклом колебания солнечной активности [Эйгенсон 1957; Чистяков 1996; и др.].

В таком случае можно вывести обобщенную тенденцию, согласно которой у кочевников примерно каждые 10–12 лет из-за холодов, снежных бурь, засух и т.д. случался массовый падеж скота. Как правило, гибло до половины от поголовья всего стада. На восстановление требовалось примерно 10–13 лет. Поэтому можно предположить, что численность скота после заполнения экологической зоны теоретически должна была циклически колебаться вокруг определенной отметки. Она то увеличивалась в результате благоприятных условий, то сокращалась вследствие неблагоприятных факторов. Ни о каком постепенном увеличении прибавочного продукта и последовательном росте «производительных сил» у кочевников не могло быть и речи.

Увеличение производства при кочевом скотоводстве больше определяется естественными природными условиями обитания, нежели количеством вложенной человеческой энергии. Кочевое скотоводство представляет собой природный процесс, который специфически контролируется человеческой деятельностью, но основа этого процесса детерминирована экологическими и биологическими факторами. По этой причине экономика кочевых обществ может развиваться только за счет расширения используемых пастбищных ресурсов. А поскольку такие ресурсы небезграничны, то все пригодные для скотоводства земли были в течение определенного времени освоены. Сложился динамический баланс между размерами пастбищ, количеством стад и численностью номадов и их семей, кочевавших на данной территории. Сами кочевники эмпирически хорошо осознавали данную зависимость.

«Без травы нет скота, без скота нет пищи», – гласит монгольская пословица [цит. по: Khazanov 1984/1994: 71].

С другой стороны, слабое развитие технологии также является барьером на пути стадиальной эволюции кочевых обществ, так как в развитии общества всегда существуют пределы, которые невозможно преодолеть без введения технологических инноваций. Орудия труда в оседло-земледельческих обществах прошли длительную эволюцию от палки-копалки и мотыги до сложной машинной техники и персональных компьютеров, тогда как у кочевниковскотоводов скудный набор орудий труда практически не изменился со времен древности вплоть до наших дней [Фурсов 1976: 39–40]. То же самое можно сказать и в отношении различных пород животных, которые скорее являлись следствием биологической адаптации к конкретным экологическим условиям, чем зависели от селекции скотоводов [Нестеров 1990: 38; Крадин 1992: 50-51; Тайшин, Лхасаранов 1997: 19-20].

Для кочевых обществ была характерна недифференцированность экономической специализации. Разумеется, у скотоводческих народов можно наблюдать некоторое разделение на мужской (война, выпас скота) и женский (домашнее хозяйство) труд, хотя факты свидетельствуют, что когда мужчины были заняты грабежами и войной, скот пасли подростки или женщины. Известно также, что у номадов присутствовали некоторые формы освобождения от участия в физическом труде лиц, занятых управленческой деятельностью и выполнением идеологических функций. Однако специфика скотоводства предполагала в основном труд внутри локальных домохозяйств или минимальных общин, при эпизодической необходимости кооперации коллективных усилий (облавные охоты, водопой скота).

Развитие ремесел у номадов сильно уступало ремесленному производству у земледельческо-городских народов, что обусловлено, в первую очередь, подвижным образом жизни. Об этом, в частности, свидетельствуют сравнительно-исторические исследования доиндустриальных обществ Востока [Алаев 1982: 27]. Во многих скотоводческих обществах ремесло так и не выделилось в специализированную экономическую подсистему. Каждый номад самостоятельно изготовлял несложную утварь. К сожалению, в источниках нет таких данных относительно хунну, однако известно, что у ближайших соседей хунну – ухуаней «взрослые умеют делать луки, стрелы, седла, уздечки, ковать оружие из металла и железа, могут вышивать по коже, делать узорчатые вышивки, ткать шерстяные ткани»

[Материалы 1984: 327].

Как известно, монголы в период империи наиболее квалифицированную часть ремесленников захватывали в завоеванных странах и сгоняли со всего мира в свои степные города, но внутри собственного кочевого общества ремесло находилось в неотделенном состоянии от скотоводческого труда. Покорители Евразии сами изготавливали каркасы для юрт, мастерили уздечки, путы, седла, ведра, другую бытовую утварь, предметы охотничьего и военного снаряжения (стрелы и луки, ножи, щиты и копья и др.) [Цалай 1983: 97]. Ситуация не изменилась и через несколько столетий. В конце ХГХ в. Н.М. Пржевальский писал:

«Промышленность у них самая ничтожная и ограничивается только выделкой некоторых предметов, необходимых в домашнем быту, как то: кож, войлоков, седел, узд, луков; изредка приготовляют огнива и ножи» [1875: 40].

Точно такую же картину увидел в 1918 г. И.М. Майский. По его словам, каждая юрта являлась самостоятельной мастерской, но ремесленная специализация не выкристаллизовалась в сколько-нибудь значительные формы.

«Кое-где в стране... имелись столяры, плотники, кузнецы, ювелиры, сапожники и т.д. Однако ремесленное производство было настолько слабым, что о его народнохозяйственном значении говорить трудно. Чрезвычайно характерно, что монгольский ремесленник обычно бывал мастером на все руки: он и плотник, и кузнец, и башмачник... Сами монголы занимаются примитивной переработкой продуктов животноводства – катают кошмы, выделывают овчины, мерлушки, сыромять, ремни, прядут нитки, – но это производство обслуживает лишь их собственные потребности и носит вполне кустарный характер: здесь почти каждая юрта является мастерской;

ремесленная специализация еще не успела выкристаллизоваться в сколько-нибудь законченные формы» [1921: 190, 220].

Подобных примеров можно привести еще очень, очень много.

По этой причине можно полагать, что, скорее всего, аналогичным образом дело обстояло и у хунну. В то же время это не означает, что в хуннском обществе ремесло отсутствовало вообще. Исследования, в частности С.С. Миняева [1982], показывают, что хуннское общество обладало развитой местной цветной металлургией, корни которой уходят в «позднескифское» время. Миняеву удалось выявить несколько самостоятельных центров бронзоли-тейного производства (Иволга, Джида, Чикой и др.). В то же время он признает, что масштабы развитости хуннской цветной металлургии (отсутствие кварталов ремесленников и пр.) уступали оседло-земледельческим цивилизациям. Кто же конкретно занимался металлургией – сами хунну, пленники или мигранты из Китая, бродячие ремесленники или же оседлое население Забайкалья – пока на этот вопрос сколько-нибудь точного ответа нет. Можно только предполагать, основываясь на изучении материалов Ивол-гинского могильника, что это не были кочевники хунну.

Подобные выводы можно сделать в отношении хуннского гончарства. Исследователями хорошо изучена эта самая массовая категория археологического материала [Доржсурэн 1961;

Коновалов 1976:193– 198; Давыдова 1985: 38–43; Кубарев, Журавлева 1986; Дьякова, Коновалов 1988; Худяков 1989:135–140; и др.]. В хуннской керамике вьзделяются два «пласта»:

более ранний генетически восходит к аборигенным культурам; второй, более поздний, связан с ханьским гончарством [Дьякова 1993: 275–276; Филиппова, Амоголонов 2000].

Таким образом, скотоводческая экономика эволюционировала в границах простого воспроизводства, ограниченного емкостью экологический зоны. При этом перед номадами всегда существовала реальная опасность экологического стресса. Для разрешения этих проблем номадам приходилось включать социальные механизмы регулирования (например, ограничение рождаемости) и/или привлекать дополнительные источники существования.

Это могли быть иные формы хозяйства: охота, рыболовство и земледелие. Охоту номады любили, и часто она была для них тренировкой военных навыков. Но земледелие и рыболовство предполагали оседлость, а на оседлость номадов могли вынудить только исключительные обстоятельства. Они относились к оседлости с презрением. Чаще кочевники предпочитали развивать земледельческую экономику внутри своего общества путем включения в его состав мигрантов или пленников из соседних оседлых государств. Такие поселки зафиксированы у многих номадов Евразии и в аридных зонах Африки. Были подобные населенные пункты и у хунну (см. следующую главу).

В целом, если руководствоваться вышеперечисленным набором факторов политогенеза, то можно сделать вывод, что главные внутренние предпосылки складывания государственности (экология, демографический оптимум, рост прибавочного продукта, развитие ремесла) у кочевников отсутствовали. Какие же причины толкали тогда кочевников на разрушительные походы, на массовые переселения и на создание могущественных степных империй? Отвечая на эти вопросы, необходимо учитывать следующие важные факторы.

(1) Этноисторические исследования современных пастушеских народов Передней Азии и Африки показывают, что экстенсивная номадная экономика, низкая плотность населения, отсутствие оседлости не предполагают необходимости развития сколько-нибудь легитимизированной иерархии. Следовательно, можно согласиться с мнениями тех исследователей, которые полагают, что потребность в государственности не была внутренне необходимой для кочевников [Lattimore 1940; Bacon 1958; Марков 1976; Buruham1979; Irons 1979; Khazanov 1984/1994; Fletcher 1986; Barfield 1992;Крадин 1992; 1994a; Голден 1993;

Масанов 1995а; и др.].

(2) Степень централизации кочевников прямо пропорциональна величине соседней земледельческой цивилизации. С точки зрения мир-системного подхода, кочевники всегда занимали место «полупериферии», которая объединяла в единое пространство различные региональные экономики (локальные цивилизации, «мир-империи»). В каждой локальной региональной зоне политическая структурированность кочевой «полупериферии» была прямо пропорциональна размерам «ядра». Кочевники Северной Африки и Передней Азии для того, чтобы торговать с оазисами или нападать на них, объединялись в племенные конфедерации или вождества; номады восточноевропейских степей, существовавшие на окраинах античных государств, Византии и Руси, создавали «квазиимперские» государствоподобные структуры, а в Центральной Азии, например, таким средством адаптации стала «кочевая империя» [Grousset 1939; Lattimore 1940; Baifield 1981;

1992; Khazanov 1984/1994; Фурсов 1988; 1995; Крадин 1992; 1994а; Годден 1993; и др.].

(3) Имперская и «квазиимперская» организации у номадов Евразии развивались только в эпоху «осевого времени» [Ясперс1991] с середины I тыс. до н.э., когда создавались могущественные земледельческие империи (Цинь в Китае, Маурьев в Индии, эллинистические государства в Малой Азии, Римская империя наЗападе), и в тех регионах, где, во-первых, существовали достаточно большие пространства, благоприятные для занятия кочевым скотоводством (Причерноморье, поволжские степи, Халха-Монголияи т.д.), и, во-вторых, высокоорганизованными земледельческо-городскими обществами (скифы и древневосточные и античные государства, кочевники Центральной Азии и Китай, гунны и Римская империя, арабы, хазары, турки и Византия и пр.).

(4) Прослеживается синхронность процессов роста и упадка земледельческих «миримперий» степной «полупериферии». Империя Хань и держава Хунну появились в течение одного десятилетия. Тюркский каганат возник как раз в то время, когда Китай был объединен под властью династий Суй, а затем Тан. Аналогичным образом Степь и Китай вступали в периоды анархии в пределах небольшого промежутка времени один за другим. Когда в Китае начинались смуты и экономический кризис, система дистанционной эксплуатации кочевников переставала работать, и имперская конфедерация разваливалась на отдельные племена до тех пор, пока не восстанавливались мир и порядок на юге [Barfield 1992].

(5) Кроме этих генеральных закономерностей важную роль играли другие факторы (экология, климат, политическая ситуация, личные качества политических лидеров и даже везение), которые определяли ход исторического развития в каждом конкретном случае.

Однако один из этой группы факторов следует выделить особо. Поскольку военные победы кочевых империй зависели, во-первых, от дисциплинированности военных подразделений и, во-вторых, лояльности подданных, которые были отделены как друг от друга, так и от «ставки»

правителя большими расстояниями, это предполагало необходимость твердой централизованной системы власти в кочевом обществе. Поэтому в истории евразийских степей можно проследить реальную корреляцию между военной политической мощью различных кочевых империй и талантливостью степных лидеров, возглавлявших эти образования (Атей у скифов, Аттила у гуннов, Таныиихуай у сяньбийцев, Темучжин у монголов и др.) [Радлов 1893: 73–75; Lattimore 1940: 513; Pritsak 1952: 51; Sinor 1970: 99; Lingner 1982: 705; и др.].

История Хуннской державы является ярким примером, иллюстрирующим данную концепцию. В течение многих столетий древние китайцы и северные «варвары» соседствовали друг с другом. Периоды мирных торговых связей сменялись войнами между ними, набегами степняков и наоборот. Однако на протяжении многих веков кочевники не нуждались в империальной власти. Для этого не было никакой необходимости. Почему же хунну создали на рубеже III–II вв. до н.э. свою степную империю?

Главная причина образования первой в истории Центральной Азии кочевой империи находилась за пределами степного мира. К середине I тыс. до н.э. на Среднекитайской равнине сложились реальные предпосылки для формирования единого древнекитайского этноса. К этому времени жители практически всех древнекитайских царств осознали себя единым народом (хуася), который отличен по языку и культуре от окружающих «варваров». Чуть позже национальное единство было подкреплено политическим объединением. Лидерство в этих процессах принадлежало царству Цинь. В 228 г. до н.э. было разгромлено царство Чжао, в г. пало царство Вэй, через два года – Чу, еще через год – Янь. В 221 г. до н.э. было покорено царство Ци и, наконец, были завершены кровопролитные междоусобные войны V–III вв.

(период «Воюющих царств») и впервые в истории Поднебесной было создано централизованное общекитайское государство – империя Цинь.

Появление мощного соседа на Среднекитайской равнине грозило хунну и другим номадам серьезными проблемами. Раньше, в период «воюющих царств», китайцы главным образом были заняты внутренними проблемами, а кочевники могли время от времени совершать успешные набеги на юг либо торговать с земледельцами, чтобы получать необходимую скотоводам ремесленно-земледельческую продукцию. Теперь же номадам противостояло единое мощное экспансионистское государство. Это государство имело прочную централизованную экономическую базу, обладало многочисленной вымуштрованной армией с опытными военачальниками и вело активную внешнюю завоевательную политику.

Таким образом, баланс сил между «севером» и «югом», между номадами и Поднебесной изменился явно не в пользу кочевников. С этого времени начинается принципиально новый этап во взаимоотношениях между Китаем и Степью.

Хунну быстро почувствовали последствия объединения Китая. Уже в 215 г. до н.э. по приказу правителя Цинь военачальник Мэн Тянь возглавил громадную армию численностью, по разным китайским источникам, от 100 до 500 тыс. человек [Лидай 1958: 15; Материалы 1968: 37, 127 прим. 75; Parker 1892/1893: 6–7; Сыма Цянь 1984: 75; Great Wall 1986: 101] и отвоевал у кочевников Ордос, славившийся своими тучными пастбищами.

Китайские источники сохранили выразительную характеристику данных земель, изложенную, правда, в докладе более позднего времени, который представил один из придворных ханьскому императору Юань-ди:

«С востока на запад более 1000 ли тянутся горы Иньшань, покрытые роскошной травой и густым лесом, изобилующим птицей и зверем. Именно среди этих гор шаньюй Маодунь нашел себе прибежище, здесь он изготовлял луки и стрелы, отсюда совершал набеги, и это был его заповедник для разведения диких птиц и зверей» [Лидай 1958: 229;

Бичурин 1950а: 93–94; Материалы 1973: 39-^0].

После побед Мэн Тяня кочевники не могли поить своих коней в Хуанхэ и были вынуждены отступить в степь. Жители пограничных территорий утверждали, что потеря Ордоса явилась для номадов тяжелым моральным ударом: «После того, как сюнну потеряли горы Иньшань, они всегда плачут, когда проходят мимо них» [Лидай 1958: 229; Бичурин 1950а:

94; Материалы 1973: 40]. На отвоеванных территориях Мэн Тянь построил более 40 крепостей, воздвиг мощные фортификационные сооружения по берегам Хуанхэ, проложил дороги, связывавшие Ордос с внутренними районами государства. Занятые земли были разделены на уезда, которые заселили переселенцами с юга и преступниками, сосланными на границы империи [Сыма Цянь 1975: 75].

Самым впечатляющим мероприятием этой кампании явилось строительство Великой китайской стены (ванми чанчэн – «стены длиной в 10 тыс. ли»), которая, по замыслу Цинь Шихуаньди, должна была стать надежным барьером на пути волн варварских набегов с севера. На ее сооружении трудилось громадное количество солдат, осужденных преступников, государственных рабов и крестьян-общинников, принудительно мобилизованных на работы со всех провинций империи [Great Wall 1986].

Даже спустя многие столетия Великая китайская стена продолжает удивлять своими размерами исследователей и путешественников. Трудно удержаться от того, чтобы не привести красочное описание Великой стены, содержащееся в путевых записках Н.М. Пржевальского:

«Она сложена из больших камней, связанных известняковым цементом. Впрочем, величина каждого камня не превосходит нескольких пудов, так как, по всему вероятию, работники собирали их в тех самых горах и таскали сюда на своих руках. Сама стена в разрезе имеет пирамидальную форму, при вышине трех сажен и около четырех в основании. На более выдающихся пунктах, иногда даже не далее версты одна от другой, выстроены квадратные башни. Они сделаны из глиняных кирпичей, наложенных вперемешку по длине и ширине и проклеенных известью. Величина башен различна;

небольшие из них имеют по шести сажень в основании боков и столько же в ширину»

[1875: 25].

Однако было бы наивным полагать, что Великая стена представляла собой столь грандиозное зрелище на всем своем протяжении. Как тут не вспомнить крылатую мысль, сказанную, правда, совсем по иному поводу и в другое время, что беспощадная суровость тоталитарного государства вполовину смягчается безобразным исполнением его законов.

«...В местах же удаленных от надзора высшей администрации знаменитая Великая стена, которую европейцы привыкли считать характерною принадлежностью Китая, представляет не более, как разрушенный временем глиняный вал, сажни три вышиною [Пржевальский 1875: 26]...По северную сторону этого вала (но не в нем самом) расположены на расстоянии пяти верст одна от другой сторожевые глиняные башни, каждая три сажени вышиною и столько же в квадрате у основания» [там же: 216].

В целом попытка Цинь Ши-хуаньди решить «северный вопрос» посредством активной экспансии не принесла особенного успеха. Его попытки разом расправиться с кочевниками оказались в конечном счете обреченными на неудачу. Номады вместе с семьями и скотом легко ускользали от императорских армий. Не принесла задуманных результатов и колонизация Ордоса. Тучные ордосские пастбища, по которым еще долго тосковали хуннские пастухи, оказались плохо пригодными для земледелия. Сами китайцы подчеркивали, что «[приобретенные] земли состояли из озер и солончаков, не производили пяти видов злака* [Материалы 1968: 112]. Эта характеристика не расходится с описанием Н.М. Пржевальского [1875: 127]:

«По своему физическому характеру Ордос представляет степную равнину, прорезанную иногда, по окраинам, невысокими горами. Почва везде песчаная, или глинисто-соленая, неудобная для возделывания. Исключение составляет только долина Хуанхэ, где... оседлое китайское население».

Многочисленные усилия по распахиванию земель пропали даром. Природа не любит бездумных экспериментов. Наконец, сооружение Великой китайской стены (вкупе с другими крупномасштабными строительными проектами Цинь Ши-хуаньди) обошлось нации ценой чудовищного перенапряжения сил, что в конечном счете привело империю к гибели.

Для осуществления успешного противостояния Китаю и/или внешней экспансии (с целью получения земледельческо-ремесленной продукции) кочевникам была необходима интеграция большого количества населения, рассеянного по огромным степям, в единый военно-политический механизм. Для этого нужна была сильная власть. Так рождались крупные объединения кочевников (племенные конфедерации, вождества) и даже целые степные ксенократические (от греч. ксено – «наружу» и кратос – «власть») государственноподобные политии – кочевые империи (ранее я предложил называть такие общества экзополитарными – от греч. экзо – «вне» и полития – «общество», «государство» и др.) [Крадин 1992; 1994; 1994а;

1995а; 2000ж; Kradin 1993; 1995; 1996; 2000; и др.].

Какой смысл скрывается за понятием «кочевая империя»? На этот счет существуют разные точки зрения [Крадин 1989; 1992:168; Васильев, Горелик, Кляшторный 1993: 33;

Pages: |

| 2 | 3 | 4 | 5 | ... | 8 |

Главная >> Программы

[ СКАЧАТЬ ОРИГИНАЛ ДОКУМЕНТА .pdf ]

Похожие работы:

«УТВЕРЖДАЮ Зав. кафедрой. _ 2011 г. РАБОЧАЯ ПРОГРАММА УЧЕБНОЙ ДИСЦИПЛИНЫ (МОДУЛЯ) ИММУНОЛОГИЯ, КЛИНИЧЕСКАЯ ИММУНОЛОГИЯ (наименование дисциплины (модуля) Направление/специальность подготовки 31.00.00/31.05.03 – Стоматология _ Профиль/специализация подготовки _ Квалификация (степень) выпускника специалист _ (бакалавр, магистр, специалист) Форма обучения очная (очная, очно-заочная) г. Пенза 2011 г. 1. ЦЕЛИ ОСВОЕНИЯ УЧЕБНОЙ ДИСЦИПЛИНЫ Целями освоения учебной дисциплины (модуля) Иммунология,...»

«МИНИСТЕРСТВО ОХРАНЫ ПРИРОДЫ ТУРКМЕНИСТАНА ГЛОБАЛЬНЫЙ ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ ФОНД КОНВЕНЦИЯ О БИОЛОГИЧЕСКОМ РАЗНООБРАЗИИ ПРОГРАММА РАЗВИТИЯ ООН В ТУРКМЕНИСТАНЕ ТУРКМЕНИСТАН ЧЕТВЕРТЫЙ ДОКЛАД ПО ОСУЩЕСТВЛЕНИЮ РЕШЕНИЙ КОНВЕНЦИИ ООН О БИОЛОГИЧЕСКОМ РАЗНООБРАЗИИ НА НАЦИОНАЛЬНОМ УРОВНЕ Ашхабад – 2009 1 ОГЛАВЛЕНИЕ УСТАНОВОЧНОЕ РЕЗЮМЕ 4 ГЛАВА I. ОБЩИЙ ОБЗОР СОСТОЯНИЯ БИОЛОГИЧЕСКОГО РАЗНООБРАЗИЯ ТУРКМЕНИСТАНА, ТЕНДЕНЦИЙ И ФАКТОРОВ УГРОЗ 1.1. Общий обзор...»

«Муниципальное дошкольное образовательное учреждение Детский сад – центр развития ребенка Солнышко Принята на заседании педагогического совета Утверждаю Протокол № 2 Заведующий МДОУ д/с – ЦРР Солнышко от 5.04.2010г Рублева Т.И. _ МП Авторы программы: заведующая Рублева Т.И. Сморгова А.А., заместитель заведующего по ВМР педагог-психолог Аликина Н.А., воспитатель Аешина Ю.Ю. музыкальный руководитель Будим В.М п.г.т Усть-Абакан 2010г Введение Все происходящие изменения в обществе, вынуждают систему...»

«МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ РЕСПУБЛИКИ БЕЛАРУСЬ Учреждение образования Брестский государственный технический университет УТВЕРЖДАЮ _ 2014 год Ректор БрГТУ (подпись) П.С. Пойта ПРОГРАММА вступительных испытаний по предмету ТЕХНОЛОГИЯ И ОРГАНИЗАЦИЯ СТРОИТЕЛЬНОГО ПРОИЗВОДСТВА Разработал: зав. кафедрой Технология строительного производства В.И. Юськович БРЕСТ Введение Понятие капитального строительства: нового строительства, расширения, реконструкции и технического перевооружения действующих...»

«Владимирский институт повышения квалификации работников образования Лаборатория Русская школа как система воспитания и образования С.А. Блинова Программа Семья в системе духовно-нравственного воспитания образовательного учреждения Владимир-2008 1 Автор: Блинова С.А. – старший научный сотрудник лаборатории Русская школа как система воспитания и образования Владимирского института повышения квалификации работников образования Рецензент и консультант: Ионова Т.А. – кандидат философских наук,...»

«ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ СРЕДНЯЯ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ ШКОЛА № 350 НЕВСКОГО РАЙОНА САНКТ-ПЕТЕРБУРГА РАБОЧАЯ ПРОГРАММА по предмету Технология (Труд) для 4 А класса на 2013 – 2014 уч год Составитель: Иванова Елена Алексеевна, учитель начальных классов 1. ПОЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА 1. Цели и задачи, решаемые при реализации Цель курса технологии для 4 класса – воспитать трудолюбие у учащихся, привить рабочей программы навыки и опытом практической деятельности, развить...»

«Рабочая программа Ф ТПУ 7.1-21/01 учебной дисциплины ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования ТОМСКИЙ ПОЛИТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ УТВЕРЖДАЮ Декан ГФ _ В.Г. Рубанов _2004 г. ЦЕНООБРАЗОВАНИЕ Рабочая программа (специальность 350700 Реклама) Факультет гуманитарный (ГФ) Учебный план набора 2004 года (курс – 3, семестр – 6) Распределение учебного времени: Лекции 34 час. Практические (семинарские) занятия 17 час. Всего...»

«Рабочая программа по экологии. 6 класс Муниципальное бюджетное общеобразовательное учреждение Средняя общеобразовательная школа№19 г.Мичуринска Тамбовской области УТВЕРЖДЕНА приказом директора № от 2011г _ Е.В.Солонечева Рабочая программа по экологии основного общего образования Срок реализации 2011 – 2016 годы Рассмотрена на заседании МС протокол № _ / от 2011 г. Председатель МС _ /Е.В.Щекочихина Рабочая программа по экологии. 6 класс ПОЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА Учебный предмет Экология растений...»

«НАЦИОНАЛЬНЫЙ ОТЧЕТ РЕСПУБЛИКИ ТАДЖИКИСТАН в рамках Программы UNEP по содействию и помощи развивающимся странам в выполнении Йоханнесбургского Плана реализации цели Планы (2005) действий по Интегрированному Управлению Водными Ресурсами и Водосбережению ДУШАНБЕ – 2006 НАЦИОНАЛЬНЫЙ ОТЧЕТ РЕСПУБЛИКИ ТАДЖИКИСТАН _ Общие сведения География: Таджикистан расположен в юго-восточной части Центральной Азии, на западе и северо-западе граничит с Узбекистаном, на северо-востоке – с Кыргызстаном, на востоке –...»

«МИНОБРНАУКИ РОССИИ Негосударственное образовательное учреждение высшего профессионального образования Северный институт предпринимательства Основная образовательная программа высшего профессионального образования Направление подготовки: 080200.62 Менеджмент Профиль подготовки: Управление малым бизнесом Квалификация (степень): бакалавр Форма обучения: очная Архангельск 2011 г. 1. Общие положения 1.1. Основная образовательная программа (ООП) бакалавриата, реализуемая НОУ ВПО Северный институт...»

«СТРАТЕГИЯ ПРИРОДОПОЛЬЗОВАНИЯ И СОХРАНЕНИЯ БИОРАЗНООБРАЗИЯ В XXI ВЕКЕ МАТЕРИАЛЫ ВСЕРОССИЙСКОЙ НАУЧНОЙ МОЛОДЕЖНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ 7-10 декабря 1999 года Федеральная целевая программа Государственная поддержка высшего образования и фундаментальной наук и на 1997-2000 годы АДМИНИСТРАЦИЯ ОРЕНБУРГСКОЙ ОБЛАСТИ ИНСТИТУТ СТЕПИ УРАЛЬСКОГО ОТДЕЛЕНИЯ РАН ОРЕНБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ОРЕНБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ ОРЕНБУРГ-1999 Редакционная коллегия: Чибилев АЛ. -...»

«ОБЛАСТНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ СРЕДНЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ ТУЛУНСКИЙ АГРАРНЫЙ ТЕХНИКУМ Программа учебной практики ПМ. 03. Техническое обслуживание и диагностирование неисправностей сельскохозяйственных машин и механизмов; ремонт отдельных деталей и узлов г.Тулун 2013 г. содержание стр. 1. Паспорт программы учебной практики. 1-2 2. Результаты освоения программы учебной практики. 3 3. Тематический план учебной практики. 4 4. Условия реализации программы...»

«МИНИСТЕРСТВО СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ Федеральное государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования КУБАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ АГРАРНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ РАБОЧАЯ ПРОГРАММА Дисциплины Нейронные сети и нейрокомпьютеры для специальности 080801.65 Прикладная информатика в экономике факультета прикладной информатики Ведущая кафедра КТС Вид учебной работы Дневная форма обучения Всего часов Курс, семестр Лекции 2 курс, 4 семестр Практич.занятия 2 курс,...»

«Приложение 8В: Рабочая программа факультативной дисциплины Методы и методология современного политического исследования ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ ПЯТИГОРСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ Утверждаю Проректор по научной работе и развитию интеллектуального потенциала университета профессор З.А. Заврумов _2012 г. Аспирантура по специальности 23.00.04 Политические проблемы международных отношений, глобального...»

«Государственное образовательное учреждение дополнительного образования детей Мурманский областной загородный стационарный детский оздоровительно – образовательный (профильный) центр Гандвиг УТВЕРЖДАЮ Директора ГОУДОД МОЗСДООПЦ Гандвиг Ю.Н. Рыжанков 2011 г. ПРОГРАММА краткосрочной зимней смены художественно-эстетической направленности Прекрасное в обыденном г. Кандалакша 2011 год Информационная карта программы зимней смены. Полное наименование учреждения: Государственное образовательное...»

«Автоматизация магазинов г.Ульяновск 22.02.2009 Программный комплекс Обмен данными с ПП СуперМАГ УКМ Комплекс отчетов и обработок для программ 1С:Предпритие 7.7 Руководство пользователя Страница: 1 из 51 www.reshenie.info Комплекс внешних отчетов и обработок для программ 1С:Предприятие 7.7 Обмен данными с ПП СуперМАГ УКМ Руководство пользователя Автоматизация магазинов г.Ульяновск 22.02.2009 Программный комплекс Обмен данными с ПП СуперМАГ УКМ Комплекс отчетов и обработок для программ...»

«1 ОЛИМПИАДА ШКОЛЬНИКОВ ШАГ В БУДУЩЕЕ Комплекс предметов ТЕХНИКА И ТЕХНОЛОГИИ (предмет ФИЗИКА) МАТЕРИАЛЫ ОЛИМПИАДНЫХ ЗАДАНИЙ 2012-2013 УЧЕБНЫЙ ГОД Олимпиада школьников Шаг в будущее по направлению Техника и технологии (физика) проводил Московский государственный технический университет имени Н.Э. Баумана (научно-образовательные и академические соревнования) при участии Калужского филиала МГТУ им. Н.Э. Баумана (академическое соревнование), Липецкого государственного технического университета...»

«ПОЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА Рабочая программа разработана на основе Программы учебного предмета Православная культура для средних общеобразовательных школ, гимназий и лицеев / В. Д. Скоробогатов, Т. В. Рыжова, О. Н. Кобец. - Ульяновск: ИНФОФОНД, 2006. Рабочая программа в 6 классе рассчитана на 1 час в неделю, 35 часов в год. В соответствии с учебным планом МОУ Подседненская СОШ на изучение предмета Православная культура в классе выделено 1 час в неделю, 35 часов в год (региональный компонент). В...»

«НАЦИОНАЛЬНАЯ ОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ ПРОГРАММА ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ТВОРЧЕСКИЙ ПОТЕНЦИАЛ РОССИИ IX ВСЕРОССИЙСКАЯ ОЧНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ РАБОТ УЧАЩИХСЯ И СТУДЕНЧЕСКОЙ МОЛОДЕЖИ НАУЧНЫЙ ПОТЕНЦИАЛ-XXI ПРОГРАММА 16 - 18 апреля 2014 г. МАН ИНТЕЛЛЕКТ БУДУЩЕГО ОБНИНСК 2014 IX ВСЕРОССИЙСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ НАУЧНЫЙ ПОТЕНЦИАЛ - XXI 16 - 18 апреля 2014 г. IX Всероссийская конференция НАУЧНЫЙ ПОТЕНЦИАЛ - XXI - финал Всероссийского конкурса научно-исследова-тельских работ учащихся и студенческой молодежи....»

«ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ СТАВРОПОЛЬСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ МЕДИЦИНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ МИНИСТЕРСТВА ЗДРАВООХРАНЕНИЯ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ ЛОКАЛЬНЫЕ АКТЫ СТАВРОПОЛЬСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО МЕДИЦИНСКОГО УНИВЕРСИТЕТА ЧАСТЬ 5 Ставрополь, 2014 УДК378.661.631(470) (083.74) ББК 74.58 Л73 Редакционная коллегия: В.Н.Муравьева, Заслуженный врач РФ, профессор, д.м.н. - руководитель А.Б.Ходжаян, д.м.н., профессор В.П.Филиппова, к.м.н. Н.П.Вышковский...»

наверх

<< ГЛАВНАЯ | КОНТАКТЫ

БЕСПЛАТНАЯ ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА (Авторефераты, диссертации, методички, учебные программы, монографии)

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ

ВВЕДЕНИЕ

БЕСПЛАТНАЯ ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА
(Авторефераты, диссертации, методички, учебные программы, монографии)