«А.В. ПЛОТНИКОВ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ФАКТОР В УПРАВЛЕНИИ: СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫЕ АСПЕКТЫ МЕНЕДЖМЕНТА Под редакцией профессора О.А. Страховой Учебное пособие ИЗДАТЕЛЬСТВО САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА ...»

До промышленной революции производство не было массовым. Затем наступил период массового производства предметов потребления, а теперь мы начинаем двигаться обратно — к индивидуализированным заказам, но на основе высокой технологии. Это спираль [см.: 10, c. 72–73].

Темп развития технологической цивилизации определяется в значительной степени темпом накопления профессиональных знаний. В свою очередь, общая сумма потенциально доступных членам человеческого общества знаний зависит от достигнутого на данном историческом этапе уровня эффективности процесса «отчуждения» индивидуально генерируемых «частиц» знаний от автора — их первичного источника и начального носителя; человека, который первым овладел тем или иным новым технологическим приемом, методом, средством и т. д. [там же, c. 265].

По мнению Г.Р. Громова, главные отличительные черты «второй информационной»

революции в наиболее краткой их формулировке, могут быть сведены к трем основным пунктам:

1. Взрывной процесс «демократизации» научного творчества — все более широкое вовлечение в процесс формализации профессиональных знаний миллионов трудящихся самых различных специальностей, образовательного уровня и индивидуальных интересов.

2. Резкое ускорение технологического цикла развития ведущих отраслей общественного производства — активное включение формализованных профессиональных знаний непосредственно в производственный процесс посредством применения автоматизированных систем управления и обработки информации, минуя необходимую при «книжном тиражировании» стадию опосредованного воздействия на человека-исполнителя.

3. Массовое тиражирование накапливаемых профессиональных знаний в масштабах, сопоставимых с теми, которые ранее обеспечивал только печатный станок, однако в отличие от эры книгопечатания, хранимых в электронном виде [там же, c. 296].

Постиндустриальная (третья волна) — компьютерно-информационная цивилизация уже рождается у нас на глазах, но плохо видима в сутолоке повседневной жизни. Кто опоздает присоединиться к радикальной перестройке, социально-технологической информатизации современного общества, тот обречен на развитие «вдогонку» за постоянно ускользающим призраком будущего (А. Тоффлер).

По словам Д. Белла, все пророки сходятся на том, что целая эпоха приближается к концу. Но имеется мало согласия насчет того, что нас ожидает впереди.

Постиндустриальное общество — это стратегическое приспособление к новой постмодернистской культуре и цивилизации, которые формируются в результате глубокой трансформации социального мира [см.: 18, c. 312, 315].

Смена парадигм. Г.Р. Громов отмечает, что одна из многочисленных трудностей, которые встают на пути исследователя, предпринимающего попытки анализа «в реальном времени» переживаемого ныне переходного этапа между индустриальным и информационным обществом, заключается кроме всего прочего, также и в том, что одни и те же социально-экономические процессы требуют принципиально иных критериев для взвешенной оценки значимости факторов, управляющих их развитием, в зависимости от того, в «системе координат» технологически какого типа общества они оцениваются:

уходящего — индустриального или вновь формирующегося — информационного.

Все еще в основном размыто-интуитивному пониманию, какие критерии уходящего этапа промышленной революции уже не работают в новом контексте, не всегда сопутствует понимание качественной природы новых критериев. Более того, далеко не выяснена пока гносеологическая (гносеология — философское учение о познании. — А.П.) основа ожидаемой «системы координат». Можно лишь предполагать, что основные ее «оси» будут носить существенно гуманитарный характер, отнюдь не обязательно допускающий столь привычное, казавшееся до сих пор «научно обязательным» цифровое их выражение [10, c.

66–67].

Г.Р. Громов пишет, что 90–е годы — это время, когда радикально меняются основные критерии экономической эффективности и базовые организационные принципы общественного производства. Главным стратегическим ресурсом национальной экономики оказываются не машины или заключенные в недрах страны полезные ископаемые, а первичный источник богатства разнообразия — творческий потенциал людей, занятых в производственном процессе.

Вопросам стратегического планирования и «проблемно-ориентированного» развития основного ресурса современного предприятия — творческого потенциала сотрудников — начинает уделяться растущее внимание на всех уровнях руководства как отдельными фирмами, так и промышленностью в целом [там же, c. 122–123].

Крах бюрократии. А. Тоффлер пишет: «Мы являемся свидетелями краха бюрократии.

Мы фактически присутствуем при наступлении новой организационной системы, которая в конечном счете вытеснит бюрократию». Это управление будущего А. Тоффлер назвал «спецнократией» [53, c. 94].

Пока общество относительно стабильно и неизменно, все его проблемы имеют тенденцию быть ординарными и предсказуемыми. В этом случае управление тоже сравнительно постоянно. Но при ускорении перемен возникает все больше проблем, для решения которых в новых условиях традиционных способов недостаточно.

Ускорение темпа жизни (особенно ускорение темпов производства, вызванное автоматизацией) приводит к тому, что каждая минута простоя стоит больше, чем прежде.

Промедление обходится дорого. Информация должна распространятся быстрее. В тоже время, стремительные перемены, увеличивая число новых неожиданных проблем, повышают количество необходимой информации. Новые проблемы требуют гораздо больше информации, чем те, которые мы решали сотни раз. Именно это сочетание требований — больше информации, да побыстрее — подрывает типичную для бюрократии великую вертикальную иерархию [там же, c. 102, 105].

Такова картина грядущей «спецнократии» — быстрой, насыщенной информацией, подвижной организации будущего, состоящей из мобильных ячеек и людей. Что поражает, так это огромное отличие от стереотипа человека управления. Ускорение перемен и постоянно возникающие нововведения в обществе провозглашают новую форму управления.

Вместе с тем, они нуждаются в людях нового типа.

Все более нестабильная окружающая среда требует все большего количества незапрограммированных решений снизу. Потребность в немедленной обратной связи стирает различия между начальством и подчиненными; иерархия содрогается [53, c. 109, 367].

Адаптация к изменениям. А. Тоффлер пишет, что мощное впрыскивание скорости и новизны в ткань общества будет вынуждать нас не просто стремительнее ориентироваться в знакомых ситуациях, событиях и моральных дилеммах, но и ориентироваться с прогрессирующей скоростью в ситуациях, которые для нас решительно незнакомы, происходят в первый раз, предъявляются странными, нестандартными, непредсказуемыми.

Именно конвергенция (схождение, совмещение. — А.П.) трех факторов — быстротечности, новизны и разнообразия — определяет стадию исторического кризиса адаптации [там же, c.

170, 206].

Парадоксально, но человек будущего может пострадать не только от отсутствия выбора, но и от парализующего избытка его. Чем больше амплитуда изменений и чем более нова окружающая среда, тем больше информации нужно индивидууму переработать для принятия эффективных рациональных решений. Единственным способом сохранять какуюто видимость равновесия на протяжении супериндустриальной революции будет встречать изменение за изменением — создать новый персонал и новые регуляторы изменений [там же, c. 209, 284, 302].

Индустриальный человек был отштампован школой для того, чтобы занять определенное место в экономическом порядке. Постиндустриальное образование должно подготовить людей к функционированию во временных организациях завтрашнего дня [там же, c. 333].

Может быть сделано общее заключение о том, что люди, живущие в постиндустриальном обществе, будут нуждаться в новых навыках в трех критических областях — обучении, связях и выборе (Frank E. X. Dance, 1967) [см.: там же, c. 337].

А. Тоффлер отмечает, что при более четком понимании проблем и более разумном контроле за определенными ключевыми процессами можно перевести кризис в возможность помочь людям не только выжить, но и достичь вершин их перемен, вырасти, получить новое мастерство и новую власть над своими собственными судьбами [там же, c. 302].

По мнению А. Тоффлера, из системы, разработанной, чтобы обеспечить материальное удовлетворение, быстро создается экономика, обеспечивающая психологическое удовлетворение.

Постоянно возрастает близость связи между экономическим сектором и мощными культурными, социальными и психологическими силами. Однако в то время как эти силы стучаться в наши двери, большинство технократических управляющих ведут себя так, как будто ничего не случилось. Они продолжают действовать так, словно экономический сектор герметически изолирован от всех социальных и психологических влияний [53, c. 172, 371].

Социология постиндустриального развития Постиндустриальная революция. Э.А. Капитонов пишет, что жесткие потрясения западного общества в 60-е годы заставили правительства, крупные монополии и корпорации сконцентрировать усилия на научно-практической деятельности, направленной на преодоление социально-экономического и духовного кризиса, а также реконструкцию социальной системы на основе новейших данных науки и техники [18, c. 299].

В. Красильщиков пишет, что ядро культуры западной цивилизации, основанное на индивидуализме, стремлении человека к самоутверждению и активной деятельности, вступило в конфликт с достижениями этой цивилизации. Оказалось, что эти достижения, создавшие материальное благополучие и комфорт, не делают людей счастливыми, а, наоборот, подавляют человеческую индивидуальность.

В ближайшем будущем самой важной монополией в каждом обществе будет монополия образования, потому что от него зависит экономическое развитие. В этих словах — суть перехода от индустриального капитализма к постиндустриальному обществу, где в экономике на первый план выдвигаются не труд и материальные ресурсы, а знания, ценности культуры и информация, вместо инвестиций в оборудование и здания главными становятся инвестиции в людей — человеческий капитал, вместо стремления повысить уровень жизни — качество жизни (благосостояние при грязной окружающей среде — нонсенс с точки зрения новой эры).

В постиндустриальном обществе люди интересуются не только и не столько величиной заработной платы, сколько характером работы, тем, позволяет ли она им выразить себя. Труд вытесняется творческой деятельностью либо переплетается с нею1.

Концепция планетарной цивилизации. Э.А. Капитонов отмечает, что новая ситуация обусловила важное значение мировоззренческих ценностей, утверждающих идеи постиндустриального развития. Когда изменения реального мира не находят соответствующего отражения в идеологии, ценности проявляют тенденцию к утрате своего смысла. В свою очередь, без творчески объединяющей идеи и объединяющих ценностей все разваливается.

Идеология является необходимым компонентом общественной жизни. Идеология придает тот или иной смысл действиям людей. Но ее ценностная ориентированность отличает идеологию от объективно-научных построений, от науки в целом.

Ценностная природа обуславливает проявление в идеологии научности и ненаучности, конструктивности и деструктивности, прогрессивности или реакционности, а отсюда — либо плодотворной, либо негативной роли в общественной жизни. Следовательно, между наукой и идеологией может возникать конфронтационный тон. Но это вовсе не исключает необходимости опоры второй на первую, использование идеологией научного знания, как основы обретения ею черт научности, обновления, не отменяя различий между наукой и идеологией.

В условиях перехода общества к постиндустриальному развитию на смену классовой идеологии приходит новая неполитическая — «постидеология» с элементами научности под влиянием науки и техники. Данная ситуация характеризуется тем, что духовный мир деполитизированной общественности пронизан технократическим сознанием, заглушающим социальные антагонизмы. Этот подход трансформируется в поиски глобальной, планетарной, панидеологии, ориентированной на общечеловеческие ценности, надклассовый и безнасильственный мир, гуманную и демократическую альтернативу.

Концепция планетарной цивилизации базируется на общности исторической судьбы, взаимозависимости государств и народов. Торговый строй постоянно стремится к единой универсальной форме мирового масштаба. Данная тенденция схватывает линию развития, направленную на реализацию интернационалистического вектора мирового хозяйствования как доминанты современной эпохи. Это путь, позволяющий подняться над ограниченными классовыми, национальными, религиозными интересами и другими разногласиями, добиваться баланса интересов различных социальных групп, обществ, государств, общественных движений и т.д. как сердцевины целостного мира.

Приведенный подход демонстрирует переход к нетрадиционным решениям с учетом интеграционных процессов, универсалистических социальных процессов. Действительно, ход современного мирового развития обуславливает острейшую необходимость партнерства всех участников мирового сообщества в борьбе за общечеловеческое выживание [18, c. 303– 306].

Красильщиков В. Постиндустриальная революция // Эксперт. 1998. № 30. С. Концепция «малых дел». Явная неэффективность централизованного управления, гигантизма в производстве, стандартизации и синхронизации жизни стали очевидны.

Инициативе, самостоятельности, самоуправлению, исходящим снизу, оставалось слишком мало места. Происходила утрата чувства меры — «человек мера всех вещей».

Действительная же мудрость подлинного прогресса заключена в развитии мелкомасштабной технологии, которая требует новой ориентации науки и техники в направлении органичного, мягкого, ненасильственного (буддистский принцип «простоты и ненасилия») (Э. Шумахер).

Социальная сцена общества заполнена живыми людьми с их каждодневными заботами и тревогами. «Малые дела» — это способ разрешения конкретных проблем и задач, в основе которого лежит необходимость самореализации личностных качеств, талантов, данных человеку природой [18, c. 320–321].

Иметь или быть. Э.А. Капитонов пишет, что социология индустриального развития придавала сфере производства фундаментальное значение, как основе функционирования всех социальных институтов. Переход к постиндустриальному обществу сопровождается качественными сдвигами в потребностях, ценностях и мотивации социального поведения, которые отражают экономические, технологические, коммуникационные и др. перемены социальной жизни. Повышение благосостояния, уровня жизни и качественные преобразования жизненных стандартов привели, в конечном счете, к приоритету таких ценностей в качестве цели, которые далеки от производственной деятельности:

автономность и самовыражение личности, свободное время и досуг, приватная жизнь.

Данные ценностные переориентации отражают тенденцию перемещения устремлений людей из области обладания (иметь) в область самовыражения (быть).

В целом, для постиндустриального развития общества характерно огромное повышение роли человека и формирование нового типа производственно-экономических и социокультурных отношений, которые определят инновационную философию и социологию научно-технического прогресса ХХI века [там же, c. 324–325].

Виртуализация экономики Идеи постиндустриализма. Д.В. Иванов пишет, что столь актуальный ныне вопрос о современной экономической ситуации в России и перспективах экономического развития российского общества уже традиционно решается, так или иначе, сквозь призму идеи постиндустриализма. Научное сообщество свыклось с мыслью о постиндустриальном обществе как реальности для развитых и ближайшей перспективе для успешно развивающихся — модернизирующихся стран. Постиндустриальное общество в его отличии от индустриального рассматривается, прежде всего, как общество информационное. Такое воззрение утвердилось, благодаря усилиям целой плеяды теоретиков: Д. Белла, А. Турена, З.

Бжезинского, А. Тоффлера.

Однако, пишет Д.В. Иванов, информационное общество нигде не состоялось (точнее не состоялись теоретические концепции и прогнозы в полной мере. — А.П.), хотя основные технико-экономические атрибуты постиндустриализма налицо.

Экономика образов. По мнению Д.В. Иванова, к пониманию характера современного общества ближе оказались теоретики постмодернизма. Работы одного из лидеров направления — Жана Бодрийяра в конце 60-х — начале 90-х годов особенно актуальны для адекватного истолкования проблем и перспектив экономического развития.

Производство любой вещи после двух столетий технологической революции не является больше реальной проблемой. Проблемой номер один является ее реализация. Для Иванов Д.В. Постиндустриализм и виртуализация экономики // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Том 1. № потребителя эта же проблема предстает как проблема выбора из многообразия марок — товарных знаков. В условиях массового производства и массового потребления товар — это прежде всего знак. Социальный статус товарного знака определяет, каких денег стоит вещь, а не ее реальные свойства и не затраты труда.

«Происхождение» ныне обеспечивается рекламой. Реклама создает образ товара.

«Неэкономические», социальные и социально-психологические аспекты организации труда и функционирования предприятия — офисный дизайн, поддержание атрибутов образа работника и работающей организации, культивирование public relations приобретают непосредственно экономический смысл. Они становятся важными компонентами симуляции производительности, а потому — ходким товаром.

Виртуальная империя. В перспективе симуляции производительности весьма симптоматично и появление той организационной формы, которая получила название «виртуальная корпорация» (далее — ВК). ВК — это временный альянс независимых компаний для решения стратегической, но единичной задачи. Альянс, по мысли адептов концепции ВК, должен существовать как коммуникационная сеть на базе компьютерных технологий, посредством которой компании координируют свои усилия. ВК лишена вертикальной интеграции, центрального офиса, иерархии и прочих атрибутов «реальной»

корпорации. После решения поставленной задачи сеть легко может изменить конфигурацию или вовсе распасться.

Большинство компаний стремится к контролю — собственности и непосредственному управлению ресурсами — на всех этапах создания продукта. Создание же ВК требует отречения от этого «идола», к чему, собственно, и призывают поборники ВК капитанов индустрии. Но преуспели здесь, что характерно, прежде всего, небольшие и, зачастую, недавно созданные компании, специализирующиеся в сфере информационных технологий.

Эти «циники» создают альянсы, которые позволяют им «перепоручить» производство аппаратного обеспечения (hardware) «традиционалистским» компаниям и, тем самым, продвинуть от своего имени продукт, обязанный своим появлением на рынке усилиям многих компаний. Альянсы, симулирующие крупную корпорацию, позволяют их инициаторам добиться локального преимущества в конкурентной борьбе с «динозаврами»

типа IBM и AT&T, а после этого распустить альянс и легко переключиться на использование другой возможности, открывающейся на рынке. В середине 90-х годов вкус к созданию ВК почувствовали и «динозавры». Таким образом, из маргинальной экономической формы ВК обещает превратиться в рутинную общепринятую практику.

Процесс виртуализации экономики захватил и деньги. Они ныне не столько вещественный заместитель товаров, сколько «права заимствования».

Виртуальный продукт, виртуальная инновация, виртуальный труд, виртуальная организация, виртуальные деньги допускают и провоцируют убыстрение экономических трансакций, распространение комбинаторной логики. Это приводит к тому, что компьютерные технологии становятся главным средством и средой экономической деятельности. Виртуализация экономики вызывает к жизни коммерциализацию киберпространства, где теперь осуществляется не только обмен деловой информацией, но и полный цикл сделки. Торговые операции в сети Internet развиваются бурными темпами. В «мировой паутине» уже функционируют виртуальные супермаркеты и виртуальные банки, оперирующие собственной виртуальной валютой.

По прогнозам аналитической компании eMarketer оборот в области электронной розничной торговли во всем мире вырастет с 4,5 млрд. долл. в 1998 г. до 35,3 млрд. долл. в 2002 г. Д.В. Иванов пишет, что виртуальная империя — это отнюдь не утопия, она — требование наступающей эпохи консолидации виртуального капитализма, подобно тому, как империи XVI-XVII и XIX-XX вв. были востребованы в периоды консолидации, Расцвет розничной торговли в Internet // ComputerWeekly. 1998. № 44. С. соответственно, торгового и индустриального капитализма. Важно уловить эту тенденцию конъюнктуры и с долей здорового цинизма оценить шансы и определить перспективы экономического развития России в XXI веке.

4.4. Развитие самоорганизации Обращение к феномену самоорганизации на уровне общества обусловлено тем, что при всех различиях социальные процессы на уровне общества и на уровне организации имеют общие закономерности. Рассмотрение феномена самоорганизации с позиций менеджмента актуально в связи с тем, что в любой социальной системе (в частности, в организации) имеют место как управляемые процессы, так и самоорганизующиеся, а игнорирование последних приводит к снижению эффективности социального управления (см. концепцию горизонтального менеджмента, п. 1.6).

Понятие самоорганизации. Начиная с Эшби, пишут Р.А. Зобов и В.Н. Келасьев, под самоорганизацией обычно понимают некоторый процесс, в ходе которого создается, воспроизводится или совершенствуется организация сложных динамических систем.

Отличительной чертой самоорганизации является ее спонтанный характер, но эта спонтанность в рамках самоорганизации тесно связана с целенаправленностью.

В таких сложных и динамичных образованиях, как человек и общество, тесно переплетаются и спонтанное возникновение новых структур, и поддержание функционирования при значительных вариациях внешних и внутренних условий, и самосовершенствование на основе собственного и чужого опыта. Здесь согласование элементов и связей приобретает многоплановый и зачастую противоречивый характер.

Добиваться согласования и гармонии между компонентами системы тем сложнее, чем она динамичнее и совершеннее.

Исследование сверхсложных динамических развивающихся систем типа общества или человеческой психики позволяет выделить, кроме указанных, еще некоторые аспекты самоорганизации. Среди них можно назвать следующие:

процессы согласования, совмещения элементов, приводящие к формированию новых качеств;

процессы отражения и преобразования себя и среды, рефлексивность, наличие аппарата самоотражения, ориентированного на самосохранение;

процессы самоизменения за счет качеств, возникающих в результате таких отражений и самоотражений.

Р.А. Зобов и В.Н. Келасьев пишут, что понятие самоорганизации на уровне человека и общества предполагает все перечисленные аспекты, но их роль в каждый момент времени оказывается существенно различной. Доминирование одного из них, например, связанного с формированием новых качеств, будет означать, что система находится в фазе развития.

Слабая выраженность таких черт, как спонтанное возникновение новых качеств и совершенствование на основе опыта, приводит ее к стагнации. Затянувшаяся стагнация (застой, отсутствие развития. — А.П.) может привести к распаду (гибели) системы.

Противоречива судьба новообразований в системах, которые должны согласовываться как с существующими компонентами, так и с прошлым опытом. Известно, что носителями инноваций выступают обычно пассионарии, т.е. люди, способные вести активную творческую деятельность. Количество таких людей в социуме колеблется от 7 до 15 % всех членов общества. Именно эти люди являются «агентами изменений» (активными центрами инноваций). Понятно, что идеи могут оказаться эффективными, только если будут усвоены большинством людей. Нарушение связи активных центров с остальными компонентами системы приводит к тому, что система как целое не может адекватно и эффективно реагировать на вызов со стороны внешней среды (природы или соседей). В результате само существование системы ставится под угрозу [44, c. 3–6].

Динамическое целое. В.Н. Келасьев отмечает, что при рассмотрении феномена самоорганизации важным понятием является динамическое целое (ДЦ). ДЦ — это определенные элементы, объединенные ходом связей. Непрерывная «скрепленность»

элементов связями и порождает ДЦ. Жизнь — это непрерывный динамизм, самообновление структур. Можно сказать, что жизнь существует в форме ДЦ.

Для существования ДЦ как некоторого устойчивого образования необходимо, чтобы его элементы удовлетворяли двум основным требованиям.

Прежде всего элементы должны иметь что-то общее, пересекающееся. Однако элементы ДЦ не могут состоять только из общего, они должны иметь и что-то отличное. Все формы живого возникают на некотором разнообразии элементов. Итак, элементы ДЦ должны иметь и что-то общее, и некоторые отличия (различия).

Соотношение общего и отличного в ДЦ должно быть подчинено правилу взаимной замыкаемости. Слишком выраженное общее у элементов ДЦ приведет к исчезновению отличного — одновременно исчезнет необходимость в образовании связей, нарушится динамика целого. Но и слишком большие различия приведут к тому, что исчезнет сама основа связи — не будет общего [44, c. 9–10].

Принцип совмещения элементов. В.Н. Келасьев пишет, что любой элемент ДЦ всегда существует в рамках целого. Вхождение в целое, принадлежность целому предполагает некоторую стыковку, согласование, объединение, гармонизацию, интеграцию элементов, подгонку их друг к другу, т.е. совмещение элементов. В итоге совмещения порождается новое качество, совмещающее элементы. Под совмещением, таким образом, подразумеваются процессы, порождаемые вхождением элементов в целое и выражающиеся в тенденции к их согласованию между собой. Состоять в целом — это и значит предполагать такое объединяющее, согласующее начало в виде нового качества.

Процессы совмещения происходят и на уровне индивидуального человека (формируя его психику), и на уровне взаимодействия человека с другими людьми и социальными группами. Отдельный человек всегда был включен в рамки тех или иных целостностей (сферу общего пространства, общей деятельности, общей культуры). Поэтому социальные образования — формы целого, которым присуща базовая характеристика вхождения в целое.

Значит, внутри этих образований действует и тенденция к совмещению всех его компонентов [там же, c. 14, 110].

Социум как динамическое целое. В.Н. Келасьев пишет, что социум может быть представлен как некоторое динамическое целое. Социологи, изучая общество, наблюдают и изучают отдельных людей, социальные группы, организации, субкультуры, этносы и т.д. Это своеобразные элементы, которые соотносятся различными типами пространственных, временных, деятельностных связей. Элементы социума связываются процессами передачи информации, обмена товаров, результатами деятельности и т.д. Такие элементы и связи могут быть обозначены как явления нижнего слоя. Благодаря течению данных процессов общество может называться динамическим целым. Любой социум, город, организация, коллектив, даже малая группа — форма некоторого ДЦ.

Разнообразие связей компонентов социума определяет разнообразие форм целого:

пространственную, временную, деятельностную. Все эти формы целостности социума взаимодополняют друг друга и взаимовлияют друг на друга. Таким образом, динамическое целое социума есть итог, сочетание всех этих более частных форм целостности.

Основные требования к динамическому целому на уровне социума остаются теми же с некоторыми дополнениями.

Первое требование — наличие общего между элементами социума. Люди, группы, государства должны иметь нечто общее, для того чтобы они могли формировать динамическое целое. Однако общее применительно к элементам социума может выступать в двух ликах: как некоторая начальная общность, необходимая для завязывания взаимодействия, и как общее, которое вырабатывается в процессе этого взаимодействия.

Скажем, применительно к такому объекту, как малая группа, наращивание этой общности отражается в образовании групповых норм, становлении групповой структуры, усиления групповой сплоченности. Применительно к малой группе процесс этот является отражением принятия группой некоторой общей деятельности, ее целей. Далее общее, идущее от целей этой деятельности, распространяется на группу, порождает групповые нормы, единые образцы поведения. Применительно к более крупным социальным образованиям такое общее вносится культурой, религией, правом, духовностью, историей, традициями, экономикой, крупными лидерами и т.п. Недостаток общего в отношениях между элементами социума приводит к размыванию социума, означает кризис целого. Сейчас в российском социуме общего недостаточно для полноценного общения, активной динамики связей между элементами целого.

Второе требование — то же наличие отличного. У элементов социума мы всегда видим различия. Они являются условием взаимодействия между элементами. Невозможно себе представить взаимодействие двух совершенно идентичных элементов. Это естественное условие существования социальных форм целостности. В малой группе мы имеем самые разнообразные отличия ее членов друг от друга (по жизненным позициям, интересам, знаниям и т.д.). Различия и задают импульс к взаимодействию.

В.Н. Келасьев отмечает, что человек, группа, этнос являются столь сложными образованиями, что общее и различное в них выражено в разной степени и по разным параметрам и основаниям. Например, слишком большая материальная дифференциация порождает социальную напряженность, которая может приводить к ломке существующих структур социума.

Сила тяготения элементов друг к другу на основе того общего, что они имеют, очень велика. Под ее действием социум фактически распадается на подсоциумы, имеющие свое локальное общее. Скажем, такие социумы образуются на основе единого менталитета, культуры, пространственной и исторической близости — речь идет об образовании региональных объединений, которые мы сейчас в изобилии видим в России. В такой форме проявляет себя социальная самоорганизация.

Когда происходит сокращение отличий и возрастает общее, социум замыкается на себе, становится более изолированным от среды, нечувствительным ко всему происходящему во вне (в других культурах, цивилизациях). Замкнутость в социуме — это такое состояние, при котором отличия не выходят за рамки общего (генерируемые отличиями связи исчерпываются тем общим, которое есть). Социуму не надо в этом случае выходить на связь с другими социальными структурами, искать вне его ответа на свои вопросы. Это создает угрозу его стагнации и застоя [44, c. 111–114].

В.Н. Келасьев показывает, что самоорганизация реализуется через широкий универсальный закон, суть которого состоит в том, что образование целостности на уровне социума происходит на основе общности составляющих его компонентов. При этом зачастую не происходит формального отделения новой целостности от исходного социума, а образовавшаяся новая целостность находится внутри его (сохраняется некоторая общность с исходным социумом). Этот процесс отображает повышение разнообразия, а тем самым и повышение потенциала самосохранения в условиях определенной структурной избыточности.

Известно, что в больших коллективах постоянно образуются относительно самостоятельные малые группы на основе общности интересов, целей, ценностей, предпочтений их членов. Хорошим примером также является то, что человек способен преодолевать большие препятствия в отыскании похожих ему по духу, чувствам, стремлениям, ориентациям людей. Именно этим путем образуются наиболее устойчивые и эффективно действующие союзы людей (творческие, профессиональные, религиозные и т.д.). Действительно, мы имеем дело с достаточно универсальным законом. Как только появляются компоненты, имеющие выраженное общее, так они сразу же объединяются в некоторое целое.

Сейчас мы видим, что российское общество распадается на множество отдельных, изолированных социальных групп, слоев, кланов, партий (со своими субкультурами, критериями успеха, ценностями и проч.). Каждая из этих социальных целостностей демонстрирует эгоизм, нежелание считаться с интересами целого, претензии на лидерство, игнорирование интересов других. Налицо абсолютизация ими своих собственных отличий при игнорировании моментов общности и интересов целого. Такая возрастающая дифференциация социума обусловлена, разумеется, потерей общности, снижением согласующего действия общности через культуру, государственность, историческую традицию и т.д. Перед нами уже доминирование различий над общим. Но для нормального взаимозамыкаемость друг на друге.

Для современного этапа развития российского общества необходимо усиливать общность составляющих его основных компонентов (регионов, социальных групп и проч.).

Только на этом пути можно преодолеть их разобщенность. Государство должно взять на себя функцию конструктора и гаранта различных форм общности в социуме. Но оно, к сожалению, не выполняет этой своей функции [44, c. 114–116].

В.Н. Келасьев пишет, что процессы самоорганизации (путем совмещения отличий), для того чтобы идти эффективно, должны некоторым образом корректироваться, управляться (а не только осуществляться самопроизвольно). Речь идет о согласующей деятельности целого.

Мера такого согласующего воздействия зависит от степени осознания обществом процессов в себе, однако часто такого осознания нет. Со стороны российских властных структур нет пока конкретных стратегий по такой согласующей деятельности целого. В этой ситуации процесс самоорганизации общества оказывается на довольно низком уровне.

При отсутствии согласующей роли государства процессы нарастания различий, дифференциации в социуме зашли столь далеко, что можно уже говорить о поляризации и даже антагонизме различных социальных групп, регионов и проч. Это приводит к нарастанию конфликтности в обществе и социальной напряженности. Сформировались различия, которые сложившиеся социальные структуры не могут совместить.

В такой ситуации особая ответственность ложится на ученых, которые должны дать рекомендации для усиления моментов общности в сфере культуры, нравственности, общенациональных ценностей, морали и проч. Разработке таких программ по усилению общности должно уделяться не меньшее значение, чем экономическим и политическим программам. Пока же у нас упор делается на экономические программы, политическое согласие, борьбу с преступностью и др., но при этом забывается или не осознается, что та же преступность является результатом «всплеска» отличий, усиления на этой основе антагонизмов (при ослаблении общего начала).

Выработка средств согласования является функцией коллективного разума в виде больших коллективов ученых, научно-исследовательских институтов и т.п. (разума отдельного человека недостаточно). Возникает, однако, вопрос, как и в каких формах можно создать такой эффективно действующий коллективный разум, особенно в условиях тотального кризиса российского общества, распада научных школ, нетерпимости политических партий, нежелания и неспособности людей к компромиссам, неготовности к достижению согласия. Нет и научных, политических лидеров, достойно представляющих эту идею.

Процессы самоорганизации в обществе характеризуются наличием двух типов объединения. Один реализуется на основе тех форм общности, которые генерируются официальными структурами (государством). Сюда относятся: общая идеология, мораль, нравственность, цели развития, интересы государства и проч. Государство как целое без этих форм общности вообще не может существовать. Именно на разработку таких форм общности должен быть сделан заказ ученым-гуманитариям. Другой тип объединения реализуется на базе различных форм общности самих индивидов — общности их потребностей, интересов, установок, принадлежности к одной социальной группе, семье, клану и проч.

Условием эффективного функционирования общества является непротиворечивость и гармоничность обоих типов общности, отсутствия доминирования какого-либо из них.

Конкретно речь идет о регуляторах сверху и снизу (со стороны государства и личности).

Разумеется, личность должна воспринимать идеи идущие от государства. Однако доверие к нему в российском обществе утеряно. Поэтому и наблюдается отчетливый дефицит общности сверху [там же, c. 117–119].

Социальные мифы. В.Н. Келасьев отмечает, что способность к совмещению зависит от степени мифологичности сознания населения. Существует огромное количество социальных мифов, которые деформируют реальную действительность и создают у различных социальных групп искаженные представления, что препятствует совмещению их интересов и достижению подлинного согласия между ними. Мифы играют в настоящее время явно деструктивную роль. Как показывают социологические исследования, сознание русского населения полно различных неадекватностей: распространены досужие рассуждения о причинах развала Союза, о роли западного опыта, о месте и роли в обществе различных политических партий и социальных групп; одни слои населения создают мифы о других, создавая искаженные представления друг о друге, и др. Налицо информационные причины недостижения согласия в основных сферах жизнедеятельности (более подробно о социальной мифологии России см. работу [12]).

Наиболее благоприятными условиями для совмещения будет ситуация, когда ярко выражена духовная составляющая общества, налицо адекватность сознания (отсутствует мифология), высока открытость людей для восприятия этой духовность, общество располагает высокой степенью цивилизованности и материальной обеспеченности для реализации соответствующей духовности. Наоборот, низкий уровень перечисленных характеристик в высшей степени затрудняет процессы совмещения в социуме [44, c. 122].

Верхний слой явлений в социуме. Р.А. Зобов и В.Н. Келасьев пишут, что в итоге процессов совмещения порождаются новые качества. Их основная функция — сближение позиций, интересов, целей, согласование противостоящих установок. Совмещать, согласовывать интересы отдельных людей, групп должны такие формы новых качеств, как право, мораль, культура, управленческие решения.

Люди, социальные группы всегда находятся в рамках целого, их поведение, активность должны быть такими, чтобы сохранять целое, а эту функцию выполняет как право, так и мораль, а также религия, культура, нравственность, традиции, обычаи. Все эти качества есть явления верхнего слоя, порождающиеся над миром материальных объективных компонентов социума. Эти морально-оценочные компоненты являются центральным звеном самоорганизации в социуме. Они отражают то, что нужно для сохранения социума, программируют его активность в направлении самосохранения.

В социуме усилия и опыт многих отдельных индивидов по совмещению различий как бы аккумулируются (закрепляясь в языке), и преобразовательная способность в результате накапливается, многократно усиливается. В результате человечество в процессе смены поколений и накопления преобразовательных качеств становится обладателем мощного преобразовательного потенциала, способного менять как внешнюю среду, так и сам социум.

Однако неожиданно для самого социума его преобразовательная активность стала уже угрожать самому его существованию [там же, c. 123–125].

Поскольку перед обществом стояла задача совмещения его компонентов, то ему требовалась операция установления, вычленения общего. Социум располагает также усиленной по сравнению с индивидом и закрепленной в социальном опыте мощно выраженной способностью к обобщениям, выявлению инвариантов во всех сферах его существования. Для сохранения социума ему также требовалась способность сохранять бытие ранее происходящих в нем и с ним событий. Функцию такого сохранения бытия могла выполнить только социальная память (в виде письменных текстов, в памятниках искусства, в науке и др.).

Совокупность преобразовательных способностей социума, функций обобщения, социальная память образуют то, что можно назвать рациональным компонентом явлений верхнего слоя. Его функционирование должно регулироваться морально-оценочной составляющей, в которой отражаются идеалы, ценности, потребности социума. Их осознанному смыслу и должно быть подчинено функционирование рационального компонента с его мощными преобразовательными способностями. Без такой подчиненности морально-оценочному компоненту преобразовательные силы могут принести непоправимый вред природе и самому обществу.

Это в сущности уже во многом произошло. Не освещенным светом разумности морально-оценочного компонента оказалось функционирование техники, бездумное применение которой в угоду сиюминутным потребностям подвело социум к экологической катастрофе.

К явлениям верхнего слоя относится также и определенный образ самого себя, процессы самоотражения, имеющиеся у каждого общества. Они представлены в явлениях литературы, искусства, данных социологических исследований, философских построений и проч. Это самопонимание обществом самого себя может быть как адекватным, так и неадекватным. Отражение социумом самого себя является центром его активности. Все завершается, заканчивается в той или иной форме понимания социумом самого себя. Это окончательное звено трактовки процессов согласования и совмещения. Право и мораль позволяют оценить это «я» как правовое или неправовое, как моральное или неморальное, т.е. как «хорошее» или «плохое» с точки зрения сохранения социума, его здоровья.

Итак, эти три компонента явлений верхнего слоя социума (морально-оценочный, рациональный и самоотражение) складываются в единый регуляционный комплекс, центром генерации активности в котором выступает этот образ «я» м присоединенным к нему морально-оценочным компонентом. В этом комплексе — ядро процессов самоорганизации социума.

Общество будет подлинно саморазвивающейся системой, если качество отражения, соединившись с оценочным компонентом и исполнительными возможностями и образовав саморегуляционный комплекс, будет генерировать активность в направлении самосохранения и саморазвития. Но часто в реальной социальной действительности нет ни адекватного самоотражения, ни средств достижения смысла этого самоотражения. На протяжении истории российского общества многие его представители постоянно мирились с различными неадекватностями и искажениями в образе себя, с мифологическими и утопическими представлениями [44, c. 126–128].

Очень важно, чтобы сформировалось неискаженное, незасоренное мифами общественное сознание. Однако ясно, что властные структуры никогда ни могли быть творцами такого объективного отражения, они могут только заказывать его представителям гуманитарного знания. Но, к сожалению, такой социальный заказ в России со стороны властных структур отсутствует.

Р.А. Зобов и В.Н. Келасьев пишут, что сейчас необходимо совершать резкий рывок в плане наращивания коллективного разума. Мы должны предвидеть развитие будущего (прогнозный компонент коллективного разума), заботиться о повышении так называемого ноосферного мышления (подробнее о концепции ноосферы см. п. 5.7). Ясно, что базой его развития являются наиболее образованные слои общества, наука. Наука сейчас может многое, она способна предсказать и природные воздействия, и способы разрешения конфликтов в обществе, и пути достижения согласия в обществе. Только при развитии этого потенциала возможно гармоничное согласование, взаимодействие между регуляторами сверху и регуляторами снизу. Возможно, одна из самых больших ошибок властных структур российского общества состоит в недооценке роли науки и образования [там же, c. 130–131].

В поисках согласующих начал. Р.А. Зобов и В.Н. Келасьев пишут, что условием процветания социума, наличия высокого уровня самоорганизации является гармония, непротиворечивая сочетаемость регуляторов сверху (со стороны лидера, властных структур и проч.) и регуляторов снизу (со стороны отдельных членов общества, социальных групп и проч.). Поэтому основные усилия теоретиков и практиков должны быть направлены на поиски их баланса.

Многие начинают осознавать, что для достижения баланса необходимо «поднимать»

человека до понимания задач и интересов целого. Достигнуть этого можно только путем серьезных преобразований в сфере воспитания, обучения, а значит, значительных затрат труда и времени.

Итак, подлинная самоорганизация возможна там, где люди принимают задачи общества (целого) и принимают мотивы, которые позволяют им сознательно жертвовать частью личных интересов во имя интересов социума. Видимо, ее можно достигнуть только гармоничным сочетанием рационалистических и иррационалистических воздействий на человека. Прежде всего — на пути повышения его духовности, т.е. приобщения к настоящей культуре, ориентации на общечеловеческие ценности, оправдавшие себя традиции, образы духовного опыта выдающихся людей прошлого [44, c. 142–144].

В наши дни все острее ощущается дефицит морально-оценочного компонента разума.

Мы уже упоминали о постоянно наблюдаемых трудностях совмещения, согласования интересов отдельных индивидов, социальных групп. Еще ярче это проявляется в междгосударственных отношениях.

Недоразвитие морально-оценочного компонента коллективного разума выражается в широком распространении в обществе конфликтности, нетерпимости, агрессивности, социальной напряженности, отсутствия взаимопонимания.

Можно согласиться с утверждением, что мир XXI в., если он будет существовать, должен быть миром компромиссов. Однако при этом для отдельных людей, социальных групп или государств потребуется компенсация тех издержек, которые будут неизбежно иметь место в ходе широкомасштабного согласования в интересах всего человечества. И такая компенсация будет возможна только на пути возрастания роли морально-оценочных компонентов коллективного разума и особенно духовности человечества и каждого отдельного человека. Именно в духовной сфере открываются новые возможности для самореализации человека и осознания им истинного места в быстро изменяющемся мире [там же, c. 146–148].

Коллективный разум. Р.А. Зобов и В.Н. Келасьев пишут, что за последние годы понятие «коллективный разум» все чаще встречается как в литературе, так и в повседневном общении людей. Однако его значение обычно не раскрывается. Под коллективным разумом следует понимать способность социальной системы к адекватному отражению сложившейся ситуации как в логико-научной, так и в морально-оценочной форме.

Содержательно коллективный разум социума выражается в виде некоторого поля идей, которое носит векторный, избирательный характер. Это поле стимулирует возникновение и развитие одних идей и подавляет возникновение и развитие других.

Формирование коллективного разума предполагает высокий уровень дифференцированности социума и его целостность. Указанное поле идей постепенно материализуется в виде множества четко фиксируемых культурных институтов, среди которых: мораль, право, наука, искусство, политика, философия, идеология и др.

Нормальное (поступательное) развитие социума происходит тогда, когда все эти компоненты достаточно хорошо оформлены и находятся в гармоничном соотношении друг с другом. Гармония между всеми этими институтами достигается в ходе длительного исторического развития. При этом вырабатываются механизмы, осуществляющие такое согласование (воспитание, образование и др.).

По мнению Р.А. Зобова и В.Н. Келасьева, специфика русской ситуации состоит в том, что здесь мы имеем развитые институты коллективного разума (на уровне мировых стандартов), но между этими институтами постоянно происходят конфликты, парализующие их функционирование, или некоторые из них начинают доминировать, подавляя и деформируя все остальные [там же, c. 152–154].

Сложный путь прошла в России наука. Естественный процесс интеграции науки с другими компонентами коллективного разума был нарушен в начале ХХ столетия революционными преобразованиями. Развитие науки приобрело явно односторонний характер. Возникла значительная диспропорция между точными (включая технические) и гуманитарными науками. Целые отрасли гуманитарного знания оказались парализованными. Это касается прежде всего таких областей знания, как теория социального управления, социальная психология, социология политики, менеджмент, экономика и др.

(Дефицит специалистов именно этих отраслей знания сказывается сегодня).

Разрушение науки и образования неизбежно привело к понижению уровня коллективного разума российского социума. В этих условиях необходим комплекс неотложных мер по возрождению российской науки [44, c. 155–156].

Проблемы самоорганизации российского социума. Средством преодоления разногласий и достижения согласия является диалог. Пока в нашем обществе доминирует монолог. Мы видим, что каждый лидер (политическая партия) уверен в том, что именно он является носителем истины в последней инстанции, обладает нужными для страны знаниями о выходе из кризиса, что только ему должно быть предоставлено исключительное право.

Монологу сопутствуют неумение слушать оппонента, нежелание пойти ему навстречу, проявить уступки, неготовность к компромиссам, т.е. к преодолению различий. Нам еще только предстоит создать в обществе установку на диалоговое общение [там же, c. 163].

В отечественно литературе, исходя из требований экологических норм, сформулированы уже некоторые ближние и дальние цели развития общества. Сам по себе эти цели достаточно привлекательны. Но без соответствующего менталитета (ноосферного мировоззрения) они не будут восприняты обществом, «уйдут в песок». Поэтому первоочередной, предшествующей им является задача формирования соответствующего менталитета.

Пока в российском социуме очень низкий уровень рефлексии, степень самоотражения.

Об этом говорит то, что Россия не осознает целей своего развития, не знает, куда идет, не имеет стратегий выхода из экономического кризиса, не знает как возрождать культуру, науку, образование, не знает чем заполнить образовавшийся духовный вакуум, не может предложить человеку критериев жизненного успеха и т.д. Негативные эффекты от низкого уровня рефлексии и неопределенности целей развития значительно усугубляются средствами массовой информации, насаждающими всевозможные мифы и манипулирующими массовым сознанием. Способствовать адекватности самопонимания могли бы объективные данные самых разных дисциплин об обществе и человеке — для этого они должны найти свое место в практике социального управления.

При этом важно не программировать общество, а открывать шлюзы для его подлинной самоорганизации — через социологические техники разрешения конфликтов, ведения переговоров, психотехнологии, мозговые штурмы, социально-психологические тренинги, деловые игры, коллективное творчество [там же, c. 166–167].

Культура эволюционной самоорганизации. А.Е. Евдокимов отмечет, что «только всплеск духовного компонента организации общественной жизни и обусловленное им эволюционное самоосмысление, культурная самоадекватизация могут вырвать деградирующее общество из капкана исторического небытия» (курсив наш. — А.П.).

В настоящее время в России происходит мучительный переход к парадигме сознательного отношения гражданского общества к собственному развитию, к принципиально иной культуре эволюционной самоорганизации общества. Для российского общества, измученного крушением множества стратегических планов и проектов, очень важным, если не самым главным в познании подлинных пружин исторического самодвижения, оказывается не формулирование благородной идейно-политической цели на отдаленную перспективу и организация достижения ее любыми доступными средствами, а последовательное содействие становлению принципиально иной культуры эволюционной самоорганизации общества [там же, c. 186].

Мы еще не сумели до конца преодолеть парадигму альтернативного мышления, когда историческая ситуация оценивается в рамках непримиримых полярностей: социализм или капитализм, рыночная саморегуляция или централизованное управление, экономический эффект или социальный популизм. Новая парадигма культуры развития призывает научиться их совмещать и ориентироваться на гармонию свободы и необходимости в историческом движении общества. В их согласовании и заключена суть культуры эволюционной самоорганизации общества [44, c. 188–189].

4.5. Философия политики А.С. Панарин пишет, что современное общество обречено быть политическим. Оно отличается от традиционного двумя главными признаками: наличием промышленной индустрии, направленной на преобразование природы, и индустрии социальной, направленной на активное преобразование общественных отношений. Социальная индустрия составляет основу политики.

Особую динамику современным политическим процессам придает неравномерность.

Во первых, это неравномерность социальной и социокультурной динамики, во-вторых, неравномерность групповой динамики, в-третьих, неравномерность региональной динамики.

С этой точки зрения, политика есть процесс, связанный с разностью потенциалов — экономических, социокультурных, статусных, и стремлением снизить ее путем перераспределения или создания льгот отстающим социальным группам.

Философия политики есть способ исследования динамической природы современных обществ, взятой в одном ее относительно автономном измерении — политическом.

Современному человеку необходимо иметь представление об альтернативных способах политического влияния и власти, о возможном и невозможном, рациональном и иррациональном, предсказуемом и непредсказуемом в области политики.

А.С. Панарин дает следующее определение: «Политика есть вид рисковой (не гарантированной) коллективной деятельности в области властных отношений, участники которой пытаются изменить свой статус в обществе и перераспределить сферы влияния в контексте сложившихся исторических возможностей» [37, с. 5–7].

Главное, чему учит философия политики — это ориентация в многокачественном и высокомобильном мире, требующем диалоговых стратегий как в области теории, так и в сфере общественно-политической практики. Она предупреждает против «монического нетерпения» всех любителей нанизать мир на один стержень, найти его единый «базовый принцип», вывести все его разнообразие из единого основания.

Политика — это вид человеческой практики, посредством которой люди воздействуют на социальную среду, перерешают свою судьбу, меняют свой статус в обществе [там же, с.

15, 19].

Картина мира. А.С. Панарин отмечает, что переходному состоянию нашего общества соответствует и переходное состояние общественных наук. Сегодня они осваивают новую картину мира, что в целом соответствует происшедшему на рубеже XIX—XX вв.

перевороту в естествознании, связанному с преодолением лапласовского детерминизма.

Общественные науки покидают гарантированную, подчиненную «непреложным закономерностям» и линейной исторической перспективе социальную вселенную и постигает открытую историю, богатую альтернативами, неопределенностями, стохастическими эффектами [там же, с. 9].

Бихевиориальная (поведенческая, от слова бихевиоризм — поведенческое направление психологии. — А.П.) революция связана с переходом от преимущественного обращения к устойчивому макромиру с его глобальными расслоениями (классовыми, функциональными, цивилизованными и т.п.) к высокоподвижному, изменчивому микромиру, значительно более богатому полутонами и оттенками. Не следует забывать, что переход от индустриального общества к постиндустриальному сопровождается повсеместным кризисом гигантомании и ренессансом высокоподвижных малых форм [там же, с. 12].

Научная картина мира в XVIII в. в основном опиралась на достижения классической механики. В естествознании на рубеже XIX—XX вв. стала складываться новая картина стохастической Вселенной, отличающейся сложностью, нелинейностью, неопределенностью, необратимостью.

Постепенно эти представления проникли и в социальные и в гуманитарные науки. Речь не идет о полном тождестве естественно-научной и социально-философской картин мира.

Сложность, нелинейность, случайность и необратимость в общественной сфере реализуются иначе, чем в неживом космосе — через человеческую свободу. Именно присутствие человека в истории не в качестве пассивного продукта общественных структур, а в качестве субъекта, действующего под знаком негарантированного и непредопределенного выбора, делает исторический процесс сложным и нелинейным [37, с. 20–21].

Философия власти. А.С. Панарин пишет, что философия диалога исходит из того, что полученный в ходе диалога (культур, цивилизаций, политических и экономических партнеров) ответ в принципе нельзя получить никаким другим путем, и опыт этот не только обогащает сферу полезного, но и сферу духовного, ибо в ходе диалога возделывается поле взаимного согласия людей, растет копилка общечеловеческих ценностей. Философия диалога — это, по сути, теория обретения совместных человеческих достояний [там же, с.

15].

Люди интересны друг другу своей неодинаковостью, их неравенство (в экономической и политической сферах) является источником социальной и исторической динамики.

Продуктивность взаимного обмена людей базируется на их различии [там же, с. 23].

Властные отношения между людьми увеличивают взаимную предсказуемость и упорядоченность их поведения. Таким образом, власть есть средство борьбы с неопределенностью и хаосом, есть один из ответов человека на «космический вызов» хаоса.

Асимметрия влияний всюду сопутствует нам: в семье, в отношениях между друзьями и возлюбленными, не говоря уже о служебных и политических отношениях. Более того, человеку необходима власть над самим собой.

Благодаря достижениям психоанализа, структурной антропологии, философии постструктурализма давно уже развенчан миф эпохи Просвещения, раннего романтизма и сентиментализма о благостной природе человека, которую портит несправедливо устроенное общество. В современных изысканиях человек выступает как существо амбивалентное, носящее в себе разнородные начала, способные устремляться как к Добру, так и к Злу.

Человек несет в своей душе иррациональные импульсы, для обуздания которых нужна соответствующая культура, мобилизация ценностей.

Необходимо учитывать диалектику внутренней и внешней власти: чем меньше мы способны обуздывать свои стихии самостоятельно, изнутри, тем ближе для нас перспектива внешнего обуздания и подавления. Причем это касается не только отдельных людей, но и целых народов. Там, где не действует принцип совести — самообуздания внешних и внутренних стихий, — там появляется его замещение в виде тотального внешнего контроля [там же, с. 23–24].

Дихотомия («разделение на». — А.П.) властных и властвующих представляет величайшую драму человека с тех пор как он существует на земле. Власть часто выступает не только как средство, но и как самоцель, существует процесс самовоспроизводства власти, имеющий свою логику, свои замыслы.

Исторический опыт и современные антропологические изыскания показывают, что жажда власти — отнюдь не меньшая страсть человека, чем жажда богатства. Причем в отличие от других страстей, она никогда не покидает человека. Невозможно себе представить, чтобы не существовало механизмов самовоспроизводства власти и властного неравенства. Существует, следовательно, и идеология власти, ее самооправдания и оправдания перед теми, кто от нее страдает [там же, с. 27].

Как показал М. Крозье, бюрократическая утопия абсолютной власти стремится к такой асимметрии в отношениях между «ведущими» и «ведомыми», при которой поведение первых оказывается абсолютно не предсказуемым для вторых, тогда как поведение вторых, напротив, должно быть абсолютно предсказуемым. Мышление технобюрократии в общественной сфере осталось на уровне, характерном для времен господства классической механики в естествознании. Она базируется на принципах одномерных пространств, чисто количественных (свободных от качественных разрывов) градаций, абсолютной предсказуемости и регуляции сверху [см.: 37, с. 35–36].

А.С. Панарин отмечает, что парадокс абсолютной (тоталитарной) власти наблюдается в повседневности. Можно наблюдать, изумляясь, как быстро совершается переход от всесилия власти к параличу власти, не способной управлять событиями и предвидеть их. Дело в том, что обстоятельствами управляет человек, а если человек абсолютно бесправен, то и обстоятельства вырываются из под контроля. Принижая роль и достоинство человека, абсолютная власть всюду развязывает силы бесхозяйственности — хаоса.

Ценность «другого» в системе власти в том, что голосом другого заявляет о себе проблема, которую власть по тем или иным причинам не склонна была замечать. Трагедия абсолютной власти в том, что она замечает болезни общества лишь тогда, когда они становятся безнадежно запущенными. Вот антиномия (противоречие. — А.П.) власти:

усмирив всех оппонентов, власть делает бесхозными обстоятельства (проблемы), то есть утрачивает механизм обратной связи, с помощью которой всякая система борется с хаосом.

Всесилие тоталитарной власти обернулось неслыханным ее бессилием. В этих условиях и возникла необходимость в корне пересмотреть философию власти, перейти от власти как гегемонии к власти как партнерству. Философия партнерства требует перехода к системам диалогового типа.

А.С. Панарин пишет, что между философией гегемонизма и философией партнерства лежит та самая граница, которая отделяет старый мир жесткого лапласовского детерминизма и тотальной предсказуемости от современного, несравненно более сложного мира статистических закономерностей и вероятностных подходов. Тот, кто желает тотальной предсказуемости поведения людей, обречен сталкиваться с непредсказуемостью обстоятельств; тот, кто готов предоставить большую автономия партнерам, в обмен получит важнейшие антиэнтропийные (энтропия — понятие из теории информации, является мерой неопределенности. — А.П.) факторы: «их» волю и «их» информацию.

Приходится констатировать, что сегодня не только центральная власть, но и большинство институтов нашего общества ориентируются преимущественно на стратегию краткосрочного, «вырванного» у других успеха, как будто имея перед собой перспективу грядущего потопа, «обрыва времени». Так ведет себя наш «венчурный капитал»:

появившиеся на волне номенклатурной приватизации бизнесмены зачастую не соблюдают никаких правил игры, отбрасывая всякую этику, намереваясь сразу заполучить всю прибыль за счет интересов потребителя и утраты его доверия.

В цивилизованном обществе погоня за успехом ведется в контексте имеющих продолжение отношений с партнером; каждый шаг должен осуществляться таким образом, чтобы это в большей мере способствовало развитию будущих отношений и расширению масштабов партнерства.

Из диалектики интересов вытекает парадоксальное (на первый взгляд) требование:

вместо того, чтобы обманывать оппонента, ослаблять его позицию, долгосрочная стратегия заставляет нас не только сполна учитывать его интересы, но даже усиливать его позицию на переговорах, формулируя и те интересы другой стороны, которые она сама еще не осознала.

Ибо рано или поздно она все равно их осознает и потребует пересмотра сегодня заключенных договоренностей — сделает общее будущее менее предсказуемым [там же, с.

66–72].

Постмодернизм. Самовоспроизводство власти может осуществляться через идеологию модернизации. Особого внимания заслуживает миф модернизации. В нем воспроизводятся многие из предпосылок тоталитарной власти. Во-первых, это деление населения на просвещенный авангард и консервативную массу, цепляющуюся за отжившие порядки и институты. Во-вторых, это эзотерика «великого учения», недоступная массовому общественному сознанию, выходящая за пределы обычного здравого смысла [37, с. 31].

А.С. Панарин пишет, что эмансипаторские обещания эпохи «модерн» завершились притязаниями абсолютной власти. Оказалось, что для того, чтобы освободить человека, нужно тотально переделать мир, но сама переделка потребовала такого уровня принудительной социальной мобилизации, подчинения всех и каждого «великому проекту»

революционного государства, каких до сих пор человечество не знало. Правда, на Западе роль великого модернизатора отводилась научно-технической революции.

Постмодернизм в европейской культуре начался в разочаровании в обеих революциях:

политической и научно-технической. Оказалось, что жесткие промышленные технологии способны разрушить природу и тем самым подорвать долговременные условия существования человека на Земле. Кроме того, они способны поработить самого человека.

Что касается социалистического «Востока», то здесь модернизм олицетворялся жесткими политическими технологиями, назначение которых — переделка и обработка самого человека. Разрушения, которые в результате этого произошли в общественных отношениях, в культуре и в самой душе человека, оказались таковыми, что до сих пор не ясно, способны ли с ними справится страны, пострадавшие от социалистического эксперимента, и в первую очередь Россия [там же, с. 42–43].

Гуманитарная элита. А.С. Панарин пишет, что внутренние доминанты (мотивации) и внешние приоритеты постмодернистской эпохи таковы, что эффективной политической элитой сегодня может быть только гуманитарная элита. Активно идущая ротация элит неизбежно ведет к такой их перегруппировке, к которой наши элиты не готовы.

Следует предостеречь от тех прекраснодушных ожиданий, которые основаны на ассоциативной связи гуманитаризма с гуманизмом. Новая элита гуманитариев может добиться невозможного для прежних элит уровня социальной мобилизации массового сознания. Но эту элиту не следует романтизировать.

Преобразование организационно-управленческих моделей из техноцентричных в социо- или культурноцентричные и сопутствующая этому передача экспертных и системообразующих функций специалистам-гуманитариям еще не обеспечивает гуманистической альтернативы. Авторитарность гуманитарного знания, если оно выступает в монологической форме, предписываемой сверху, единственно правильной системы «оптимальных норм», ничуть не уступает авторитарности прежних технократических структур. Мало того: гуманитарный разум способен к более искусному и педантичному надсмотру над человеком, чем дилетантствующая в этих вопросах технократия [там же, с.

49–50].

У модернизма не нашлось внутренних опор для развенчания «инженеров человеческих душ», создателей «нового порядка» и «нового человека». Постмодернизм — и в этом его цивилизующее значение — вернул гуманитарной культуре дар критической способности суждения и ту великую иронию, которая и в прошлом помогала низвергать ложных кумиров.

Новые элиты, поприщем которых вместо индустриального гетто стал университет (в широком смысле этого слова), отличаются от прежних своей приобщенностью к сфере всеобщего духовного производства, влияние которого пронизывает всю общественную жизнь [там же, с. 52].

Гуманизация общественного видения и практики начинается с признания суверенности воли другого, воспринимаемого как равноправный субъект. Именно в этом пункте гуманитарное мышление в качестве гуманистического противостоит социальной механике тоталитаризма. Основой гуманитарного мышления является диалоговый принцип, реализующийся через преодоление эгоцентризма.

Гуманитарное мышление реабилитирует опыт другого не только в качестве оправданного, равноправного, но и в качестве такого, которое жизненно необходимо мне самому, расширяет диапазон моего собственного бытия [там же, с. 55–56].

А.С. Панарин пишет, что открывается истинное призвание новой гуманитарной элиты, приходящей на смену сторонникам монологического сциентизма (сциентизм — вера во всесилие науки. — А.П.). Роль гуманитария не в том, чтобы подменить специалистов в области экономики, техники и т.п. Его роль в том, чтобы наладить диалог различных социально-групповых, территориальных и профессиональных культур и субкультур, раскрыть значение социокультурной детерминации различных типов экономического поведения [37, с. 58].

«Одно надо признать, — пишет А.С. Панарин, — что нынешняя правящая элита не годится на роль элиты… Экономикоцентризм ее мышления основан на социокультурном недоразумении: на неумении разгадать в послевоенном экономическом чуде Западной Германии, Европы, Японии скрытой энергетики больших целей — национального и цивилизационного самоутверждения народов, встретивших опасный вызов истории и мобилизовавшихся для достойного ответа. Элита, достойная этого названия, отличается одной важной особенностью: искусством формулировать Большие цели и тем самым возвышать народы в их собственных глазах. Наша правящая элита до сих пор «играла на понижение» — неуклонное снижение статуса России в дальнем и ближнем Зарубежье и снижение общей цивилизационной самооценки ее народа» [там же, с. 176–177].

Политическая антропология. А.С. Панарин пишет, что в системе современного политического знания важное место занимает политическая антропология. Ее можно определить как науку о «человеке политическом»: о субъекте политического творчества, его возможностях и границах, специфике его воздействия на социальную и духовную среду общества. В рамках дихотомии субъект-система политическая антропология представляет сторону субъекта, тогда как другие отрасли политической науки больший акцент делают на системе, на институциональной стороне политики.

Ценностные приоритеты политической антропологии выражаются в принципе: не человек для общества, а общество для человека. В политической антропологии анализируются актуальные проблемы гуманизации политики, защиты человека от жестких политических технологий.

Становление политической антропологии происходит в рамках современного «гуманитарного ренессанса» — резкого повышения престижа и статуса гуманитарного знания и изживания «технократического синдрома» предыдущих десятилетий. Это становится понятным ввиду многочисленных опасностей, сегодня угрожающих благополучию человека, самому его существованию на Земле. Чтобы отвести эти угрозы требуется мобилизация новых знаний о человеке и его среде.

Современный человек — это поистине индивид всемирно-исторический. В его формировании активно участвуют, наряду с местной социальной средой и традицией, факторы глобального порядка, диалог культур и цивилизаций, всемирное духовное производство в виде науки, искусства и массовых коммуникаций.

Политическая антропология учит, что человек политический отличается широким диапазоном своих мотиваций. Им движет отнюдь не только экономический интерес, как это предполагал марксизм, ни и интересы национальные, культурные, демографические, профессиональные, несходство которых способно вызывать политическую напряженность.

Политическую антропологию можно назвать наукой о политическом диалоге культур и субкультур: о человеке политическом как социокультурном феномене [там же, с. 178–181].

А.С. Панарин отмечает, что человеческая деятельность, в отличие от животной, характеризуется не только способностью целеполагания, но и способностью возвыситься на сущим, противополагая ему должное — мир ценностей и идеалов [там же, с. 7–8].

Современные антропологические исследования подтвердили старую истину: человек — существо метафизическое и религиозное, взыскующее смысла. Потеря «смысла жизни»

для человека — несравненно более большая катастрофа, чем любые материальные лишения.

Законом человеческого жизнестроения и на личном, и на государственном, и на общецивилизационном уровне является сопричастность смыслу, то есть высшим ценностям, отличным от повседневных материальных интересов [37, с. 53].

А.С. Панарин пишет, что существуют социологический и антропологический подходы к человеку, по сути, они являются противоположными.

Социология в основном делает акцент на том, чем человек обязан обществу, социальной среде, в недрах которой он формируется и действует. При таком подходе общество выступает как «инвариант», а человек — как пластичная переменная, призванная меняться и приспосабливаться. Политическая антропология говорит о природе человека, о природных — неотчуждаемых правах личности, об антропологических границах применения «политических технологий» [там же, с. 181–182].

В 1917 году была провозглашена цель создания «нового человека». Новация большевизма была направлена на самого человека как объекта преобразований; речь шла о жестких политических технологиях, предусматривающих использование перманентного и массового террора и геноцида. Наше сегодняшнее потрясение, в отличие от экологического потрясения Запада, в первую очередь относится к тому, что произошло с человеком.

Приходится признать, что по целому ряду критериев «гомо советикус» серьезно отклоняется от сформированного всей предшествующей историей «гомо сапиенса». Даже в бывших социалистических странах Восточной Европы, где становление «гомо советикус» далеко еще не было завершено, сегодня обнаружилась неспособность людей войти в цивилизованное общество. По-видимому, всем странам, пострадавшим от крупномасштабного эксперимента по созданию «нового человека», предстоит развернуть особую форму реставрационной активности: движение за восстановление человека и защиты его от жестких политикоидеологических технологий.

По мнению А.С. Панарина, наша (российская) реформа — это, в первую очередь, восстановление вида «гомо сапиенс», она возможна как антропологическое движение. При этом движение за гуманизацию общественной жизни совпадает с движением за гуманитаризацию общественных наук. Это предполагает, в первую очередь, их освобождение от диктата научной идеологии — особого марксистского сциентизма, в свое время развенчавшего самоценность и автономию духовной сферы и поставившего его под знак экономического интереса и классовой пользы. Требуется настоящая духовная революция, коренной пересмотр самих мировоззренческих и методологических основ, новая картина мира.

У нас речь идет о разрыве с господствующей тоталитарной традицией, опирающейся на жесткий социологический детерминизм, на сугубо функциональный подход к человеку как «винтику» государственной машины. Необходимо решительное перевертывание перспективы, ценностный и методологический переворот, касающийся соотношения личности и общества, личности и государства, человека и среды [там же, с. 184–186].

Человеческое измерение общества. А.С. Панарин пишет, что знаменитый афоризм:

«политика есть искусство возможного» до сих пор по настоящему не понят у нас, так как не вписывается в детерминистскую парадигму нашей государственной философии. «Искусство возможного» означает не просто учет требований реальности и готовность к компромиссу.

Сама политика по сути является родом венчурно-рисковой деятельности, открывающей новые возможности человека в мире — субъекта, перерешающего свою судьбу посредством нахождения новых альтернатив.

Сегодня метафора «механизма» сохраняет свое влияние. Непрерывные поиски «отлаженного экономического механизма», «механизма власти» основаны на утопии, тайным основанием которого является смерть человека в тоталитарной культуре.

Что же все-таки произошло сегодня? Почему стали повсеместно умножаться всякого рода кризисы, срывы, провалы и катастрофы? Почему «отлаженные механизмы» вдруг разладились?

По мнению А.С. Панарина, ситуацию можно объяснить в духе антропологической доминанты. Тогда напрашиваются два вывода. Во-первых, о том, что автоматически действующие механизмы-закономерности всегда были иллюзией. К законам мира принадлежит и закон свободы, согласно которому человек не только формируется обстоятельствами, но всегда в известном смысле выбирает их, и потому остается вменяемым и ответственным. Во-вторых, о том, что изменчивость человека, его историцизм связаны не только с эволюцией среды и обстоятельств, но и с автономно проявляющимися изменениями в области его внутреннего мира — со своего рода духовными космогониями, в ходе которых рождаются новые системы ценностей.

Природа предстала системной целостностью, которую нельзя безнаказанно «преобразовывать» и «побеждать»: произвольные вмешательства в нее чреваты опасными эффектами бумеранга. Однако соответствующие прозрения в отношении человека у нас явно запаздывают. В философии и в рамках других, более специальных отраслей гуманитарного знания накоплено немало данных, свидетельствующих, что человек представляет внутреннюю целостность, включающую свой «инвариант». Человек живет по законам целостности, воспроизводя себя в пространстве и во времени как самодетерминирующаяся, самовоспроизводящаяся, самополагающая сущность [37, с. 187–191].

Суверенитет власти, в том числе и самой демократической, не может быть абсолютным: его границы заложены в человеческом измерении политики. Речь идет о человеке как субстанциональном начале, не подвластном ни обществу в наличном его виде, ни историческому прогрессу вообще.

Перед обществом, высвобождающимся из тисков тоталитаризма, возникает почти непреодолимый соблазн трактовать демократию как снятие ограничений. Но демократические права связаны с признанием нерушимости определенных принципов и границ — преодоление социологического функционализма в пользу принципа самоценности и субстанциональности человека.

Оба важнейших механизма современного цивилизованного общества — рынок и парламентская демократия — основаны на безусловном доверии к обыденному сознанию рядового гражданина.

Только вернув обществу человеческое измерение, а индивиду — статус конечной инстанции, определяющей, чему быть и чему не быть в нем, можно прекратить производство ради производства в экономике и власть ради власти в политике [там же, с. 197–200].

А.С. Панарин пишет, что антропологический подход в политике выступает как искусство давать «объективно возникающим проблемам» имена, идентифицировать их путем соотношения с социальным субъектом, судьбу и статус которого они затрагивают. В теории организации давно доказано, что проблема не решается до тех пор, пока она анонимна — не представлена «группой давления», способной влиять на принимаемые решения. Чем больше в гражданском обществе автономно действующих субъектов, тем больший круг проблем оно способно охватить своим вниманием, тем успешнее «развеществляется» мир, обретая человеческое лицо.

Культурная политика. П. Щедровицкий пишет, что культурная политика — это создание пространства для рождения культуры новых смыслов, новых норм, новых рамок поведения. Это своеобразное повивальное искусство: культурный политик не проектирует будущее за других, а создает условия для рождения чужих проектов. Это тот тип проектной деятельности, который возникает из понимания специфики человека. Можно заставить человека нечто делать, но нельзя заставить его хотеть делать. В этом смысле его нельзя заставить творить. Творить он всегда будет сам. Он всегда будет принимать некое самостоятельное автономное решение в границах тех норм, представлений и смыслов, которые он вырабатывает. Кант писал, что «культура есть единственно подлинное пространство человеческой свободы».

П. Щедровицкий считает, что центр развития лежит в области культурной политики.

Именно она является управляющей по отношению к предпринимательству и государству. И те предприниматели, которые поймут, что они могут быть культурными политиками, и могут использовать как ресурс предпринимательства, так и ресурс государственного и корпоративного управления, они и будут представлять собой лицо страны в мире1.

При формировании нового информационного общества претерпевают радикальные изменения материальное производство, мировоззрение, быт и образование, искусство и культура. При этом важно понять те новые требования, которые предъявляет информационное общество к функционированию организаций.

Любая реальная социальная система является социокультурным образованием, в котором культурный компонент выступает как внутренне организационное условие коллективности.

Индивидуальность и социальность человека не выступают взаимопроникающими условиями развития и реализации друг друга. Смысл сообщества держится на индивидуальности каждого его члена, а смысл личности проистекает из смысла сообщества.

Сообщество есть и условие, и поле проявления, реализации индивидуальности и неповторимости человека. С другой стороны, сообщество не может осуществиться вне и помимо индивидуальности и неповторимости составляющих его человеческих индивидов.

В конце ХХ в. впервые в человеческой истории основным предметом труда в общественном производстве промышленно развитых стран становится информация.

Свою собственную работу и деятельность своего предприятия надо преобразовывать в соответствии с требованиями нового информационного общества. В новом информационном обществе этим ключевым ресурсом становится информация, знание, творчество.

Информация становится все более осознаваемой огромной силой. Это неиссякаемый источник дохода высокоразвитой экономики, «золотой» ресурс нации. Информационные технологии способны воздействовать на эффективность и рост национальной экономики.

Щедровицкий П. Не проектируйте будущее за других // Эксперт. 1998. № 45. С. Экономика, основанная на знаниях, радикально меняет способ, каким руководители принимают решения, касающиеся труда, капитала и знаний. Главной функцией управления стало облегчение распространения знания среди частей организации. Знания и люди, умеющие их использовать, стали в возрастающей степени решающими факторами производства. Успех на любом рынке требует обладания знаниями или мастерством, которых нет у других. Продукты и услуги все более становятся основанными на знаниях и на интенсивном использовании информации.

Новая экономика в большей степени основана на идеях, нежели на предметах. Теория нового экономического роста утверждает, что за бизнес-циклом скрывается (и определяет его) другой процесс — процесс открытий и инноваций. Знания и квалификация будут постоянно расти в цене, а неквалифицированный труд падать.

Постиндустриальная цивилизация уже рождается у нас на глазах, но плохо видима в потоке повседневной жизни. Тот, кто опоздает присоединиться к радикальной перестройке современного общества, обречен на отставание.

Ускорение перемен и постоянно возникающие нововведения в обществе провозглашают новую форму управления. Вместе с тем, они нуждаются в людях нового типа.

Постоянно возрастает близость связи между экономическим сектором и мощными культурными, социальными и психологическими силами. Переход к постиндустриальному обществу сопровождается качественными сдвигами в потребностях, ценностях и мотивации социального поведения, которые отражают экономические, технологические, коммуникационные и др. перемены социальной жизни.

Для постиндустриального развития общества характерно огромное повышение роли человека и формирование нового типа производственно-экономических и социокультурных отношений.

В менеджменте не обойтись без учета самоорганизации в социальных системах.

Процессы самоорганизации (путем совмещения отличий), для того чтобы идти эффективно, должны некоторым образом корректироваться, управляться (а не только осуществляться самопроизвольно). Условием процветания социума (организации, общества) является гармония, непротиворечивая сочетаемость регуляторов сверху (со стороны лидера, властных структур и проч.) и регуляторов снизу (со стороны отдельных членов общества, социальных групп и проч.).

В настоящее время в России происходит мучительный переход к парадигме сознательного отношения гражданского общества к собственному развитию, к принципиально иной культуре эволюционной самоорганизации общества.

Современное общество обречено быть политическим. Властные отношения между людьми увеличивают взаимную предсказуемость и упорядоченность их поведения.

Принижая роль и достоинство человека, абсолютная власть всюду развязывает силы бесхозяйственности — хаоса. Всесилие тоталитарной власти обернулось неслыханным ее бессилием. В этих условиях и возникла необходимость в корне пересмотреть философию власти, перейти от власти как гегемонии к власти как партнерству. Философия партнерства требует перехода к системам диалогового типа.

Эффективной политической и управленческой элитой сегодня может быть только гуманитарная элита. Гуманизация общественного видения и практики начинается с признания суверенности воли другого, воспринимаемого как равноправный субъект.

Суверенитет власти, в том числе и самой демократической, не может быть абсолютным: его границы заложены в человеческом измерении политики. Только вернув обществу человеческое измерение, а индивиду — статус конечной инстанции, определяющей, чему быть и чему не быть в нем, можно прекратить производство ради производства в экономике и власть ради власти в политике.

Культурная политика — это создание пространства для рождения культуры новых смыслов, новых норм, новых рамок поведения. Это тот тип проектной деятельности, который возникает из понимания специфики человека. Центр развития лежит в области культурной политики.

ГЛАВА 5. КУЛЬТУРА и менеджмент 5.1. Что есть культура Л.Г. Ионин отмечает, что культура — одно из двух-трех самых сложных слов, используемых в нашем практическом и научном обиходе. Отчасти это объясняется тем, что оно имеет сложную языковую историю, а отчасти тем, что оно применяется для обозначения крайне сложных понятий в разных научных дисциплинах [13, с. 9].

Наиболее общими (относительно которых возможно согласие большинства исследователей культуры) суждениями о культуре, по мнению Л.Г. Ионина, являются следующие. Культура — это то, что отличает человека от животных, культура — это характеристика человеческого общества. Культура не наследуется биологически, но предполагает обучение. Культура напрямую связана с идеями, которые существуют и передаются в символической форме (посредством языка) [там же, с. 47].

Именно человеческая природа сделала человека культурным существом. Культурное существо означает, во-первых, существо недостаточное, во-вторых, существо творческое.

Недостаточность, писал Гердер, заключается в том, что человек, лишенный свойственных животному безошибочных инстинктов, — самое беспомощное из всех живых существ.

Именно отсутствие изначальной приспособленности делает его творческим существом. Для того чтобы восполнить собственную недостаточность человек производит культуру. В этом контексте можно сказать, что культура носит инструментальный характер, т.е. оказывается инструментом приспособления к природе и покорения природы.

Общество в целом также является культурным установлением, ибо оно основано на осмысленном поведении, а не на инстинктивном реагировании, свойственном животному миру [там же, с. 25–27].

М.С. Каган отмечает: «Все, что есть в человеке как человеке, предстает в виде культуры, и она оказывается столь же разносторонне-богатой и противоречиво-дополнительностной, как сам человек — творец культуры и ее главное творение» [16, с. 19].

В самом широком смысле, культура по масштабу своему оказывается сопоставимой и с человеком, и с обществом, и с природой — основными формами бытия [там же, с. 36].

М.С. Каган пишет, что биологические и социальные качества органически связаны и в сущности, и в существовании человека, что ведет к образованию синтетических по происхождению системных его свойств, т.е. не сводимых ни к дарованным человеку природой, ни к привнесенным в него обществом. Поскольку же человек связывает в одно неделимое целое природу и общество, он становится центральным «звеном» в цепи основных форм бытия (см. рис. 4).

Возможность гармонического соединения в человеке природного и социального объясняется тем, что человек есть животное, способом существования которого является продуктивная деятельность, а не спонтанная жизненная активность. Человеческая деятельность отличается от жизнедеятельности животных тем, что она помимо удовлетворения витальных (для подержания существования, жизни. — А.П.) потребностей призвана решить еще одну задачу — заменить атрофированный у человека генетический механизм передачи от поколения к поколению всех поведенческих программ новым механизмом — механизмом «социального наследования». Для этого необходимо «опредмечивание» накапливаемого человеческого опыта, позволявшее сохранять в объективированном и отторгнутом от самого человека виде добываемые им знания, ценности и умения. Так биологическое существование становилось одновременно социальным, благодаря неизвестному природе виду активности — человеческой деятельности. В результате деятельность человека породила новую — четвертую форму бытия — культуру [16, с. 39–40].

ОБЩЕСТВО

ЧЕЛОВЕК КУЛЬТУРА

ПРИРОДА

Можно говорить о разных конкретных проявлениях культуры — о культуре нравственной и физической, о культуре производства и управления, о материальной и духовной культуре, но за всеми этими проявлениями стоит нечто, объединяющее их и придающее им человеческий смысл, отличающий деятельность людей от поведения животного; это общее, единое, целостное и есть культурное качество [там же, с. 45].

По мнению М.С. Кагана, поскольку культура является проекцией человеческой деятельности как целенаправленной активности субъекта, а субъект деятельности может быть индивидуальным, групповым и родовым (человечество в целом), постольку культура обретает три масштаба:

а) культура человечества;

б) культура социальных групп разного масштаба — от макрогрупп типа этносов, наций, классов, сословий, профессиональных групп до микрогрупп типа семьи, производственного или дружеского коллектива;

в) культура личности как единичное проявление вариативного (изменчивого. — А.П.) особенного и инвариантного общего [там же, с. 48].

В основе культуры лежит обретенная человеком свобода непрерывного изменения своей поведенческой программы ради ее совершенствования, повышения коэффициента полезного действия, приспособления к меняющимся условиям среды [там же, с. 321].

Роль материальной культуры определяется потребностью общества в жизнеобеспечении при возможном, желательном, а подчас и необходимом совершенствовании деятельности.

Роль духовной деятельности в культуре заключается прежде всего в управлении материальной практикой, которую она и опережает на идеально-проектировочном уровне, и направляет вырабатываемыми ею ценностями, и опосредует добываемыми ею знаниями [там же, с. 129–130].

М.С. Каган отмечает, что на протяжении истории культуры происходит поочередная смена ценностной доминанты культуры: она может определяться научно-техническим прогрессом, а может признавать приоритет гуманитарного начала человеческого бытия — религиозных, нравственных, этических, эстетических устремлений. Мотивация обеих установок культуры лежит вне ее собственного содержания, в системе общественных отношений, рождающих «социальный заказ» на ту или иную культурную доминанту [там же, с. 133].

В человеческой деятельности возможно различное сочетание познавательных, ценностных и преобразовательных деятельностных потенциалов. Происходит взаимное притяжение и взаимное отталкивание в меняющемся ритме преобладания того или другого.

Оптимальными следует, видимо, признать преодоление всех однобокостей и поиск путей гармонизации отражательно-познавательной, ценностно-осмысляющей и преобразовательнотворческой форм человеческой активности, исходя из того, что успешное преобразование реальности требует опоры на знание ее законов — этим реализуемая мечта отличается от беспочвенных мечтаний; направленность практики определяется иерархией ценностей, а знание действительности ценно не само по себе, а как условие практических действий по совершенствованию жизни или ее существенному изменению.

Диалектика связи внутреннего и внешнего функционирования культуры заключается в том, чтобы постоянно преодолевать противостояние человеческого мира и окружающей его внечеловеческой среды, равно как и в самом человеке умерять антагонизмы социальнодуховного и природно-биологического, делая каждого индивида культурным человеком, каждый общественный институт культурной организацией, а все более широкий круг природных явлений — обработанным руками человека [там же, с. 136].

Л.Г. Ионин отмечает, что в течение долгого времени культура считалась чем-то второстепенным, производным от социальных процессов. Статус «вторичности» культуры, науки, духовной сферы сыграл с нашим обществом дурную шутку. То, что было вторично, получало вторичное внимание, вторичное финансирование, а чаще всего этим «вторичным»

просто пренебрегали.

Однако такая ситуация была характерна не только для нашей страны. В социологическом подходе, господствовавшем во всем мире культура вообще рассматривалась как эпифеномен социального. Была выдвинута генеральная идея о так называемом культурном лаге — отставании культуры от развития общества.

В последнее время ситуация в корне изменилась. На Западе изменения в понимании культуры и ее места в мире происходят уже несколько десятилетий и привели к кардинальному сдвигу.

По мнению Л.Г. Ионина, в современном мире развитие происходит в сторону размывания и уменьшения значимости крупномасштабных структурных образований, которыми традиционно занималась и продолжает заниматься социология. Параллельно и одновременно возрастает роль культуры в регуляции человеческого поведения и в создании новых структур иного плана, происхождения и иной степени жесткости и объективности.

Множество изменений произошли в повседневной реальности. Распались объективно значимые системы стратификации, пропали куда-то принудительно обязательные образы жизни, место традиций занимают стили, жизненные формы свободно выбираются.

Социальные изменения получают в основном культурную мотивацию. Все эти явления свидетельствуют о том, что культура прогрессирующим образом перенимает функции мотора, движителя общественного изменения и развития.

Имеет место процесс современного культурного перехода — резкого изменения роли культуры в жизни современного общества [13, с. 3–5, 7].